Сказки из жизни

Я начал сказку так: «Однажды Заяц…»

Потом чуть-чуть помедлил, сомневаясь.

Потом, сомнения преодолев,

я начал сказку так: «Однажды Лев…»

Потом сравнил я эти два «однажды»,

сообразил, что так бывает с каждым,

кто в чём-то струсив, в чём-то осмелев,

однажды заяц, а однажды — лев.

Конечно, львом нетрудно стать, когда ты

устроился на львиную зарплату

и гаркаешь на всех не хуже льва,

употребляя львиные слова.

Конечно, зайцем можешь стать легко ты,

когда тебя грозятся снять с работы,

соседи травят, у жены мигрень

и в школу вызывают каждый день.

Всё это так знакомо… Но однажды…

«Однажды» труса делает отважным,

из робких зайцев делает мужчин…

И это — сказки доблестный зачин.

Однажды в сказке может всё случиться,

а кто за остальное поручится?

Ведь даже сказка — в этом весь секрет —

однажды сказка, а однажды — нет.

Нет ни дуба, ни осины,

ни сухого стебля нет,

и собака по пустыне

ходит, ищет туалет.

Вот и вечер на исходе,

зажигают звезды свет…

Так устроено в природе:

что-то есть, чего-то нет.

Там, где контуры горы

и луны окружность,

жили-были две сестры —

Внешность и Наружность.

Жили — просто никуда:

грубо, косо, криво,—

то ли веник и скирда,

то ли хвост и грива.

Не лепился к штриху штрих,

все не так, как надо.

Но уставились на них

два пунктира-взгляда.

И впервые понял мир

красоты ненужность,

глядя, как один пунктир

пронизал Наружность,

и впервые ощутил

красок неуместность,

глядя, как другой пунктир

врезался во Внешность.

Что случилось, господа?

Не узнать Наружность.

неприятные для глаз

вялость и небрежность

оказались в самый раз —

подменили Внешность.

Загляденье для души,

лёгкость и воздушность —

до чего же хороши

Внешность и Наружность!

Две подружки, две сестры,

две березки в поле…

Это всё видней с горы,

а с луны — тем боле.

А слава — дым, а слово — дом,

и в этом доме я живу.

Под вечер за моим окном

садится солнце на траву,

а утром, выспавшись, встаёт

и отправляется в полёт

вокруг столиц и деревень

с весёлой тучкой набекрень.

Приходят Прежде и Потом,

в мою стучатся дверь,

интересуясь, где живёт

прекрасная Теперь.

А я на это: вот те на!

Да где ж ей жить ещё, когда

Теперь — моя жена?

Я приглашаю в дом гостей,

прошу испить вина.

И входит в комнату Теперь,

садится у окна.

Я Прежде знаю с давних пор,

мы даже с ним на ты.

И потянулся разговор

до самой темноты.

И ночь стояла у окна,

вздыхая о былом…

Но где Теперь, моя жена?

Она ушла с Потом.

Как много у меня потерь!

И вот — ещё одна.

Ушла она, моя Теперь,

неверная жена.

Ушла, покинула мой дом,

а я кричал: «Вернись!»

Проснулось солнце за окном

и устремилось ввысь.

И на пути его крутом

кружилась голова.

Но слава — дым, а слово — дом…

Слова, слова, слова…

И просыпалась жизнь вокруг,

как водится, с утра,

и Прежде, мимолётный друг,

промолвил: «Нам пора».

И я поднялся, чтоб идти,

но распахнулась дверь,

и встала на моём пути

прекрасная Теперь.

Другая, новая Теперь,

она вошла в мой дом.

И другу я сказал: «Иди.

Я как-нибудь потом».

Звук не дошёл до тишины,

он где-то пал на полдороге,

и были больше не слышны

его сомненья и тревоги.

А улица не знала сна,

и вот тогда, молчать не в силах,

заговорила тишина

над звука павшего могилой.

Она над городом плыла,

надежда наша и порука…

И это музыка была,

что в мире недоступна звуку.

А морда просит кирпича отнюдь не для беседы

о Тициановых холстах, о ритмах Дебюсси.

Нас окружает странный мир, который нам неведом,

его услышать и понять едва хватает сил.

Но морда просит кирпича не для высоких истин,

не для задумчивых страниц, что выстрадал Монтень.

Уходит солнце в облака, и опадают листья,

и стынут жаркие слова, и мысль уходит в тень.

А морда просит кирпича. Безмолвно, безнадёжно.

Откуда в мир она пришла? Куда она уйдёт?

Но просит морда кирпича. Когда-нибудь… возможно…

Жизнь продолжается. Всему настанет свой черёд.