Сказки из старинной шкатулки

У бедняка Акрама вот какое богатство было: халат рваный, сапоги стоптанные, шапка-малахай облезлая.

У старика Акрама вот какое богатство было: курай-дудочка, песни старинные, сказки о храбрых егетах-молодцах, о жадных баях-богатеях, о хитрых мэскэй-оборотнях да шурале-леших.

Бродит Акрам-курайчи[1] от аула к аулу, к пастушьему огоньку подсаживается, разговор неторопливый ведет.

Спрашивают пастухи:

— Скажи, курайчи, правда, что ты из рода Итимгановых, собакой вскормленных?

— Правда, братья. Давным-давно забрели в аул на берегу озера Ак-агач старуха Черная болезнь и старик Голод. Всех себе берут — коней берут, овец берут, пастухов берут, стариков и детишек берут. Много набрали.

Богатеи испугались, убежали. Все добро и еду с собой увезли. Во всем ауле один мальчишка остался. Лежит, кричать уже не может.

Старик Голод рукой махнул:

— Все равно мой будет!

Старуха Черная болезнь рукой махнула:

— Все равно мой будет!

Подбежала к тому мальчишке собака лохматая, взяла, как щенка, зубами, в конуру свою унесла. Молоком своим накормила. Лежит мальчишка со щенками, хорошо ему. Тут старик Голод прибежал:

— Отдай! Мой мальчишка!

Старуха Черная болезнь прибежала:

— Отдай! Мой мальчишка!

Бросилась на них собака, зубами острыми рвет, со двора гонит.

Вырос тот мальчишка, вскормленный молоком собаки, батыром[2] стал. Внукам-правнукам наказал: не обижайте братьев наших — одним молоком вскормлены. То прадед был мой. Спрашивают пастухи:

— Умный ты человек, Акрам-курайчи. Где столько мудрости взял?

— Просто это, братья. Когда говорит умный человек, никогда не перебивай, а слушай. А когда сам говоришь, прислушивайся к своим словам, чтобы не сказать глупость.

…И ходил Акрам-курайчи по раздольному краю башкирскому, рассказывал пастухам и охотникам о ковыльных степях, где пасутся табуны быстроногих коней, о непроходимых лесных урманах, озерах глубоких и чистых, о голубой Мияс-су, Матери Родниковых Вод, о Каменной невесте Килен-Таш.

Рассказывал Акрам-курайчи о волшебном курае

Когда родился у знатного хана сын — кружил над богатой юртой черный ворон Козгын.

Когда родился у простого пастуха сын — кружил над бедной юртой белоснежный лебедь Аккош.

В один день, в один час родились мальчики. И приказал знатный хан: пусть станут побратимами.

Так и сделали. Назвали сына пастуха Кураем, назвали сына хана Бармак — палец на руке отцовой.

Растут вместе побратимы. Из одной чаши кумыс пьют, из одного котла мясо едят.

Статными молодцами-егетами стали.

Бармак лицом темен, нрава крутого, на охоте беспощаден. Недаром в час его рождения над юртой черный ворон Козгын кружил.

Курай лицом светел, со старшими вежлив. Складывал он песни и пел их звонким голосом. Слушают люди песни Курая, радуются: недаром в час его рождения над юртой белый лебедь Аккош летал.

Завидует Бармак своему побратиму. Гонит его зависть в степь. Бьет он рыжих лисиц и серых волков, загоняет сайгаков.

Упрекает Курай:

— Зачем столько сайгаков загнал? Разве мало у нас мяса?

Усмехается Бармак:

— Это подарок мой черному ворону Козгыну, который падалью питается.

Кружит над степью черный ворон Козгын, спрашивает:

— Отчего не весел, хан Бармак — единственный палец на слабой руке отцовой? Отчего людей сторонишься? Знаю, гложет тебя черная зависть. Но я тебе помогу. Я ворон Козгын, твой верный друг и советчик. Слушай: пусти стрелу каленую в белого лебедя Аккоша, перестанет Курай петь свои песни.

Пустил Бармак стрелу каленую в белого лебедя Аккоша. Закричал, затосковал белый лебедь, прощаясь с любимым озером, упал в прибрежный камыш.

Встрепенулось сердце Курая, запел он песню, проклиная черного ворона Козгына. Задохнулся от гнева Бармак, ослеп от ярости, почернел от зависти.

— Не пой! — кричит. — Зарублю саблей!

И ворон Козгын над головой кружит, каркает.

И погубил Бармак побратима. Закопал в землю, а сам вернулся в аул, закричал, заплакал:

— Горе мне, горе! Утонул Курай в бездонном озере! Горе мне, горе!

Год прошел, другой пролетел. Пасли как-то пастухи коней у озера Лебединого — Аккошкуля. Видят, растет на холмике невиданное растение. Стебель толстый, шапка круглая, полная семян.

— Дай-ка, — говорит один пастух, — вырежу я себе дудку-сыбызгу.

Вырезал дудку-сыбызгу, а она и запела звонким голосом Курая, как погубили лебедя Аккоша ворон Козгын и хан Бармак. Всю правду рассказала.

Разнеслась по степи весть о неслыханном: молодой хан Бармак погубил побратима Курая.

Покрылся Бармак перьями, превратился в черного ворона. Закричал хриплым голосом и улетел от людей.

А семена курай-травы ветер повсюду разнес.

Вырежет из тростинки певец-курайчи дудку — запоет курай о белом лебеде Аккоше, о бескрайних степях, о могучих лесах и лебединых озерах.

Рассказывал Акрам-курайчи о Килен-таш — Каменной невесте

Летит орел, мудрая птица. Глаза зоркие — все видит. Железную гору Атач, степь привольную видит. Застыли столбиками у своих нор трусливые суслики. Своей тени боятся. От страха посвистывают.

Летит орел, храбрая птица. Внизу река голубой лентой вьется, пылит под копытами коней степь.

…У пастуха Низаметдина родился сын Сабир. У его друга Шамши — дочь Магрифа.

Давно договорился Низаметдин о свадьбе сына Сабира с дочерью своего друга.

Поговаривали, будто не любит Магрифа своего жениха, со страхом ждет дня свадьбы.

Всем похвалялся Сабир:

— Буду Магрифу, словно необъезженную кобылицу, плетью учить!

Наступил день свадебного тоя[3]. Съехались издалека гости, поставили юрты у самой горы Атач, из казачьей станицы Магнитки тоже гости приехали. Праздник начался: скачки на резвых конях, стрельба из лука, борьба батыров степных. В котлах бешбармак[4] кипит, рекой льется кумыс из кожаных мешков — турсуков.

На второй день свадьбы избил Сабир Магрифу тяжелой плеткой — камчой. Убежала Магрифа в горы. Зовет Горного духа. Спрашивает Горный дух:

— Что тебе, девушка? Какая беда?

Просит Магрифа:

— Каменное сердце у моего жениха. И нужна ему каменная невеста. Исполни! Горе и беда просят!

Нахмурился Горный дух:

— Раз так, должен исполнить!

Ударил в каменные ладони. Окаменела, скалою стала Магрифа. Пустил Горный дух огненную молнию. Прямо в гору Атач ударила огненная молния. Зашептались гости:

— Разгневан Горный дух! Огненный знак подает!

Заплакал от горя старый пастух Шамши. Жаль дочь Магрифу. Заплакал и Низаметдин — себя пожалел, за сына стыдно.

Летит орел, мудрая птица, видит: возвращаются гости в свои аулы, едут мимо скалы Килен-таш, говорят:

— Вот стоит Каменная невеста. Вот женщина, гордости у которой можно поучиться…

Рассказывал Акрам-курайчи веселую сказку о Шурале

Было это, когда в лесу самым главным был заяц, а медведь при нем на побегушках состоял.

В одном башкирском ауле жил старик Юлдыбай. И были у него клочок земли и лошадка. На ней он пахал, возил из леса дрова и сено. Вечером спутает ей ноги и отпустит на поляну с хорошей сочной травой — пасись всю ночь, набирайся сил.

Приходит Юлдыбай однажды утром и видит: лошадка вся в пене, глаза испуганные, фыркает, трясется. На вторую и третью ночь то же самое. Кто-то повадился, видно, по ночам кататься.

Юлдыбай и придумал — смазал лошадиную спину смолой-живицей.

А утром увидел, что приклеился к этой смоле Шурале — лесной леший, лохматый, с хвостом, с копытцами.

— Так вот кто джигитовал по ночам на моей лошадке! — говорит Юлдыбай, а сам Шурале кнутом угощает.

Шурале визжит, прощения просит, а Юлдыбай на угощение не скупится.

— Глупое ты, чудище лесное! Ведь крестьянину лошадь — первый помощник. Я работать ее заставляю, но и кормлю отборным овсом, пою ключевою водою, чищу скребницей, гребнем гриву расчесываю.

— Отпусти меня, Юлдыбай, — просит Шурале, — слово даю — никогда больше безобразничать не буду.

— Ваш брат на покаянные слова охоч, — не верит Юлдыбай. — Вот что я придумал: пусть-ка моя лошадка три дня отдохнет, а ты вместо нее поработаешь. Согласен?

— Экая невидаль! Согласен!

И стал Шурале за лошадь работать. Юлдыбай на нем землю пашет, дрова из лесу возит да и кнутом пошевеливает. Совсем Шурале из сил выбился, хвостом тряхнуть не может, все копыта сбил. Только и слышно — ох да ах.

Отпустил его Юлдыбай в урман и сказал на прощанье:

— Запомни — кто сам работает, тот и других труд ценит. Так-то.

Рассказывал Акрам-курайчи про голубое зеркало Семигора

Говорят, у русского батыра Семигора, хозяина гор Ильменских, зеркало хрустальное было, да не простое.

Посмотрит в него Семигор — все, что на земле, на воде и в воздухе делается, — все ему видно.

И жила в тех местах старушонка одна завистливая. Юрмой звали.

Ох, как хотелось Юрме зеркало такое иметь! Оно понятно — в урмане глухом скучища зеленая. Словцом перемолвиться не с кем. Которые лешие поблизости жили, и те от завистливой старухи в болото подались.

Забралась как-то Юрма в горную кладовуху Семигора, и так и сяк зеркало из скалы выворачивает. Не хватает силенки. Уж и нечисть лесную помочь просила, посулы богатые обещала.

Лешие затылки чешут: и напакостить не прочь, и Семигора побаиваются. Отказались.

Грохнула Юрма клюкой железной по хрусталю — разбилось голубое зеркало на мелкие осколки, по всему краю разлетелось. Каждый осколок в голубое озеро превратился. А Юрма со злости комья земли в ближнее озеро стала бросать. Горстями полными. То тут, то там островки на озере выросли.

А дело-то вот чем кончилось: старуху Юрму батыр Семигор в гору каменную превратил.

…Давным-давно поднялся на высокую гору человек, увидел внизу озеро с бесчисленными островками.

— Пестрое озеро, — сказал тот человек, — Чебар-куль![5]

Рассказывал Акрам-курайчи про озеро Зюраткуль

Говорят, когда старуха Юрма у батыра Семигора волшебное зеркало разбила, забросила она далеко в горы осколок.

Говорят, Йораткулем — сердцем-озером прозвали его. А уж Зюраткулем стали звать позже.

Объявился на Урале мужицкий царь Емельян Пугачев. Повел батыр Салават Юлаев ему башкирских егетов на помощь. И был в одном отряде молодой храбрец Хасан.

Говорит ему Салават:

— Будь сотником. Веди храбрых егетов в бой.

Но окружили царские солдаты отряд у Йораткуля. Запели стрелы калены, загремели ружья, засверкали клинки, поднялись на дыбы кони. Кровавой была сеча! Упал егет Хасан под копыта чужих коней и увидел смерть свою.

Открыл глаза, видит: входит в озеро большой черный конь. На коне всадник в черном бешмете с золотыми звездами. Вместо лука за спиной месяц серебряный.

Долго ли, коротко ли в беспамятстве был? Приподнялся Хасан, видит: выходит из озера большой розовый конь. На коне всадник в бешмете розовом, в руках молодое розовое солнце держит.

Встал тогда Хасан, поглядел вокруг: все егеты острыми саблями порубаны, пулями побиты.

Похоронил их с честью, срезал камыш прибрежный, сделал курай и запел:

Рассказывал Акрам-курайчи про горящую гору Янган-тау[6]

Красив селезень Кэркем! Изумрудом зеленым переливаются перья, на крыльях белая полоса сверкает. Плывет селезень Кэркем по волнам озера, все радуются — такой красавец!

Большая семья у селезня, родня большая: тетушка Чомга, птица с упрямым хохолком-рожками на голове, двоюродные сестры и братья пеганки, важный дядя Ата-каз, — серый гусь.

Собрал родню селезень Кэркем, говорит:

— Горе в нашей семье — младший сынок мой Кечкене растет хилым и слабеньким. Как полетит вместе с нами в далекие края осенью? Оставаться здесь нельзя на зиму — замерзнет или Тюлюк-лиса поймает, съест. Отчего такая беда с маленьким Кечкене?

Молчит важный дядя Ата-каз, молчат двоюродные братья и сестры пеганки. Только тетушка Чомга тряхнула хохолком-рожками, сказала:

— Лысуха-птица виновата! Больше некому! Перья у нее черные, на голове белая лысина: отметка шайтанова. Лысуха виновата.

Закричали, захлопали крыльями все родственники:

— Да, да! Лысуха, больше некому.

Взлетел селезень Кэркем над озером, видит, из камыша выплывает Лысуха, за ней пушистые черные шарики с красными шапочками, детки ее.

Налетел селезень Кэркем, клювом бьет Лысуху, крыльями бьет:

— Вот тебе, проклятая, за моего Кечкене! Отведи порчу или до смерти забью!

Испугались Лысухины дети, в камыши попрятались. Красная стала вода в озере, селезень Кэркем Лысуху совсем убивает. Отпустил, однако, проклятую.

Через несколько дней видит селезень Кэркем — плывет Лысуха живая и здоровая по озеру. Маленькие детки ее рядышком, черные шарики с красными шапочками!

Удивился селезень Кэркем:

— Лысуха, шайтаном проклятая птица, убивал я тебя, озеро от крови красным было, а ты — жива и здорова! Не чудо ли это?

Отвечает Лысуха-птица:

— Покажу тебе чудо. Полетим вместе на Янган-тау — горящую гору, сам увидишь.

Полетели. Над лесами летят. Над озерами летят. Гора Янган-тау туманом одета, паром окутана белым. В маленьких горных чашах вода кипит. Видят Лысуха и селезень Кэркем — поднимается в гору старый человек. Тяжело идет, на палочку опирается.

Подошел старый человек к чаше горной с кипящей водой, окунулся несколько раз — вышел молодой егет-молодец. Палочку свою через колено переломил.

— Искупай в чаше горной своего Кечкене, здоровым станет, — говорит Лысуха-птица.

Прощенья просит селезень Кэркем у Лысухи:

— Прости меня, добрая птица Лысуха. Все сделаю, как ты велишь. Полетит мой Кечкене!

…Летят осенью дикие утки. Впереди — селезень Кэркем, рядом сын Кечкене. Над лесами летят, над озерами летят. Над Янган-тау — горящей горой — летят.

Рассказывал Акрам-курайчи о солнечном камне

Ох, и залютовал как-то старик Салкын-Мороз! Снегу горы навалил, солнце тучами укрыл, птиц и зверье подчистую заморозил. К людям подбираться стал. Собрались башкиры-старики и говорят:

— Салкын все убил. Птиц и зверей убил, пчел наших погубил. А что делать башкиру без пчел, птицы и зверя? Надо у Солнца камень солнечный просить. Кто пойдет?

Вышел тут Тугай-батыр в середину круга:

— Я пойду! — говорит. — Пойду и найду солнечный камень.

Пришел к Солнцу. Лежит Солнце в черной яме, вокруг ямы вьюги да бураны вертятся. Хуже псов цепных сторожат. Никуда Солнце не выпускают.

— Я Тугай-батыр. Старики меня прислали. Совсем худо стало, лютует Салкын. Дай солнечный камень!

— Камня не жалко, храбрый батыр, — погубит тебя Мороз, не простит смелости твоей.

— Стариков и детишек спасать надо. Зачем о себе думать? — говорит Тугай-батыр.

Подает ему Солнце камни блестящие.

— Бери, сколько унесешь! Набросай в огонь — тут Морозу и конец!

Побежал Тугай-батыр обратно. Все солнечные камни раздал, один маленький камень остался.

Русского мужика Афоньку Коркина встретил — последний отдал.

Идет себе Тугай-батыр налегке. Налетели на него вьюги да бураны, завертели, закружили, сам Мороз от злобы лютой в ледяной столб Тугай-батыра превратил. Хотел было на людей накинуться — не дает камень солнечный, огнем-жаром пышет. Зашипел Мороз да и растаял. И все вокруг растаяло.

Заплескалось озеро на том месте Тугаево — Тугайкуль.

Рассказывал Акрам-курайчи о Миньяре

Во времена давно прошедшие жили в нашем краю тысяча братьев. Была у братьев единственная сестра, звали ее Гульбика.

Своенравной и упрямой росла девушка! Больше всего любила Гульбика скакать по степи на вороной лошадке.

Говорили ей братья:

— Смотри, сестра, и близко не подъезжай к Зуртау — горе. Живет там злой дэв-волшебник!

Говорят, растет у него невиданный цветок: листья белые-белые, цветы и ягоды черные-черные. Кто черную ягодку проглотит, может превратиться во что пожелает: в птицу ли, в зверя ли, в гору или реку. Только никогда человеком не станет.

Не послушалась упрямая Гульбика, поскакала к горе Зуртау. Вдруг черный вихрь подхватил ее, закружил, завертел, поднял в воздух.

Долго летела Гульбика. Опустил ее черный вихрь на самую вершину Зуртау.

Говорит дэв-волшебник:

— Давно поджидаю тебя, красавица! Будешь моей женой. Кипят медные котлы с бараниной, полны кумысом свадебные чаши. А не согласишься — худо будет!

Испугалась Гульбика, но говорит:

— А где же свадебный подарок жениха?

Раздвинулась гора. В огромной пещере большие богатства лежат. Не смотрит Гульбика на них, невиданный цветок ищет, увидела, незаметно черную ягодку сорвала. Превратилась тут же в птицу-ласточку, полетела.

Дэв-волшебник оборотился быстрым соколом-сапсаном, в погоню пустился.

Долетела ласточка до подножия Зуртау, обернулась кобылицей, понеслась по степи к дому родному, к братьям своим.

Обернулся дэв-волшебник огромным серым волком, вот-вот в гриву кобылицы вцепится.

Догадались братья: злой дэв за сестрой гонится, взяли луки и стрелы каленые, на помощь идут.

Обернулась Гульбика быстрой речкой, побежала по степи.

А дэв-волшебник снова свой прежний облик принял, превратил тысячу братьев в каменные столбы, смеется:

— Хорошая получилась запруда! Эй, мои черные быки! Выпейте это озерко степное до дна!

Бегут черные быки, земля под копытами дрожит. Обнимает сестра-река своих каменных братьев, прощенья просит за то, что не послушалась их.

Расступились каменные братья, пропустили сестру-реку. Вдоль берегов выстроились, охраняют.

С тех пор, говорят, место это и называют Миньяр — тысяча камней.

Рассказывал Акрам-курайчи про дикую козу и яблоньку

Кто не знает — знайте!

Было это в те времена, когда раки на деревьях гнезда вили, а росомаха-зверь пшеницу сеяла.

Росла в лесу осина. Кора зеленая, листья-пятачки зеленые.

Росла в лесу береза. Кора белая, ветки длинные, до самой земли висят.

Росла в лесу дикая яблонька. Кора коричневая, яблочки маленькие, кислые-кислые.

Ходил по лесу охотник-егет. В руках лук тугой, в колчане стрелы каленые, на голове шапка-малахай волчья.

Ходил по лесу серый волк. Зубы острые, шуба теплая, глаза быстрые.

Ходила по лесу дикая коза. Ножки тоненькие, рожки маленькие, хвостик куцый. Ходила и жаловалась, причитала:

— Бедная я, несчастная я. Никто меня не защитит от зверей, никто не накормит зимой. Услыхал это охотник-егет, пожалел козу, опустил тугой лук, каленую стрелу в колчан положил.

Услыхал это волк, из кустов выскочил.

— Здорово, соседка! Говорят, ты моего дедушки завещание знаешь?

Испугалась коза, хвостиком затрясла.

А волк смеется:

— Не знаешь? А вот оно: дедушка мой завещал — увидишь козу, долго не разговаривай, хватай сразу.

Бросился волк на козу, но тут пропела каленая стрела охотника-егета, выпустил волк из пасти козу, убежал в лес.

Больно козе, ножки тонкие не держат. Легла под осиной.

Зашумела, зашелестела осина:

— Уходи, коза! Еще испачкаешь кровью моих деточек. Уж я так берегу свои листочки, ветру дунуть не даю.

Легла коза под березой. Замахала береза длинными ветвями:

— Уходи, коза! Еще испачкаешь кровью моих деточек. Уж так я их берегу.

Тут дикая яблонька ветками затрясла:

— Эй, коза! У меня места много. Я и яблочками угощу. Только маленькие и кислые они. Говорит коза:

— Рахмат[7] тебе, доброе дерево. Пусть твои детки будут большими и сладкими. А тебе, осина, говорю: пусть твои детки-листочки всегда краснеют от стыда и падают на землю. Тебе, береза, говорю: пусть твои детки-листочки желтеют и падают на землю.

Свежую травку пощипала, из горных речек холодную воду попила — здоровой стала коза.

Осенью решила добрую яблоньку навестить.

А яблонька уже во дворе охотника-егета живет. Рассказывает:

— Егет меня любит, водой поливает, охраняет. Вон какие у меня деточки выросли — большие, розовощекие. Оставайся и ты, коза, у доброго человека. Он тебя и от зверя защитит, и зимой накормит.

С тех пор, говорят, яблоня и коза у человека живут.

С тех пор, говорят, осенью листья осины краснеют, а у березы желтеют.

Рассказывал Акрам-курайчи о Кунашаке

Шел караван по земле Уральской. Застала его ночь на берегу озера. Старый аксакал сказал:

— Куначаг-быз! Здесь переночуем!

Проснулся аксакал рано. Видит — в голубом тумане человек по воде идет. Бешмет голубой, сапоги голубые, шапка на голове голубая. Голубой камышинкой к берегу рыб подгоняет.

— Доброго здоровья, сосед! — говорит голубой человек. — Прими от сердца рыбу из озера.

Поблагодарил аксакал голубого человека, вернулся к своему каравану, говорит:

— Куначаг-быз! Еще здесь переночуем!

Проснулся аксакал рано. Пошел в лес. Видит — из тумана зеленого человек выходит. В руках корзинку ягод душистых несет. Бешмет на человеке зеленый, сапоги зеленые, шапка на голове зеленая.

— Доброго здоровья, сосед, — говорит зеленый человек, — прими от сердца ягоду из наших лесов.

Поблагодарил аксакал зеленого человека, вернулся к своему каравану, говорит:

— Куначаг-быз! Еще здесь переночуем!

Проснулся аксакал рано. В поле пошел. Видит — из тумана золотого человек выходит. В руке золотые колосья несет. Бешмет на человеке золотой, сапоги золотые, на голове шапка золотая.

— Доброго здоровья, сосед, — говорит золотой человек, — прими от сердца хлебные колосья золотые.

Поблагодарил аксакал золотого человека, вернулся к своему каравану, говорит:

— Куначаг-быз! Еще здесь переночуем! Зачем дальше идти? Места привольные и богатые, соседи добрые и приветливые.

Вот и стали эту землю обживать, Кунашаком называть.

Рассказывал Акрам-курайчи о крылатых конях

Хэ-эй, хо-о! Когда это было? А вот тогда, когда вся земля на трех дедушках-моржах стояла.

Хэ-эй, хо-о! Где это было? А вот где — на самом Полярном Урале. Горы здесь низкие — в снегах утонули. Деревья маленькие, совсем по колено. Ягода-морошка растет, мох-ягель олений растет. Полгода солнышко светит, полгода полярная ночь стоит. Вперед смотришь: до океана-моря Ледовитого тундра. Назад оглянешься — тоже тундра. Народ здесь живет не русский, не башкирский — северный народ живет. А самый главный и уважаемый у северного народа человек — Тагт-талях-ялпынг-неройка[8] — старик Урал.

Хэ-эй, хо-о! Откуда эта сказка? А вот откуда: принесли ее холодные ветры от самого хозяина Севера Севериновича.

Слушай…

В жарких степях жил у озера Аткуль бедный пастух. Пас он чужих баранов, а у самого и богатства-то было два жеребенка — вороной и гнедой.

Купал пастух вороного и гнедого в чистых водах озера, приговаривал:

— Ах, вы мои красавцы! Вот подрастете — степной ветер даст вам крылья, а солнце позолотит гриву.

Гордятся вороной и гнедой, как ухаживает за ними хозяин, как ласково приговаривает.

Сердятся:

— Отчего мы долго не растем? Отчего степной ветер медлит — крылья не дает? Отчего солнце медлит — не золотит наши гривы?

Копытцами землю бьют:

— Эй, пугливые сайгаки! Зачем нашу траву топчете? Эй, гуси перелетные! Зачем в нашем озере воду пьете, в наших камышах отдыхаете? Кыш, кыш! Аткуль — озеро крылатых коней!

Шумят перелетные гуси:

— Всегда так было! Всегда весной здесь отдыхаем, когда к старику Уралу в гости летим.

— А вот дайте нам крылья — отдадим половину озера.

Опять шумят перелетные гуси:

— Ладно. Согласны. Помните уговор.

Дали крылья. Полетели гнедой и вороной. Видят — по белой равнине олешки бегут, обгоняют ветер. Сам старик Урал на санках-нартах сидит, хореем-палкой упряжку погоняет.

Завидуют гнедой и вороной:

— Зачем нам крылья? Олешки рогатые ветер обгоняют.

Сбросили крылья. К олешкам пришли. Старик Урал хитрый, все знает. Однако спрашивает:

— Откуда такие, зачем здесь?

Отвечают вороной и гнедой:

— Хотим олешками быть, ветер обгонять.

Качает головой старик Урал:

— Ладно. Будете в упряжке нарты возить.

Сам смеется. Белая куропатка крыльями машет, смеется. Песец зубы скалит, смеется. Полярная сова глаза таращит, смеется. Как с такими ножками по глубокому снегу бежать, как ягель из-под снега добывать?

Поставил коньков старик Урал в упряжку, хореем-палкой махнул:

— Хэ-эй, хо-о! Обгоняйте ветер!

Бегут коньки по глубокому снегу, из сил выбиваются. Степь ковыльную вспоминают, озеро свое вспоминают. Молодого хозяина вспоминают.

Упали, подняться не могут. А старик Урал хореем-палкой машет, кричит:

— Хэ-эй, хо-о! Обгоняйте ветер!

Коньки просят:

— Прости нас, Тагт-талях-ялпынг-неройка! Не будем больше от хозяина убегать.

Взмахнул старик Урал волшебной палкой — растаяли снега в тундре. Загорелись яркие цветы. Закричали птицы. Весна пришла!

Побежали вороной и гнедой в родные степи. День бегут, два бегут, три дня бегут.

Озеро Аткуль блестит, ветер коньков подгоняет, солнышко улыбается, гривы золотит.

Хозяин встречает:

— Прилетели, мои красавцы!

С тех пор, говорят, неразлучны башкиры с конями.

С тех пор, говорят, у башкирских коней крылья.

Рассказывал Акрам-курайчи про огонь, спрятанный в камне

Когда огонь в очаге погаснет — беда: старик Голод в юрту заглядывает.

Когда огонь в очаге погаснет — беда: дикий зверь смелеет, совсем рядом с юртой рыщет.

Когда огонь в очаге погаснет — беда: Салкын-Мороз в юрту пробирается.

Дух огня притаился в наконечнике стрелы, живет в крепком камне — ударь посильней, выйдет. Огневые камни и наконечники для стрел дает Утсы-хан, бери, сколько хочешь. Только взамен неси меха, баранов и молодых кобылиц доброму Утсы-хану.

Стоит его юрта-тирмэ[9] из белого войлока на берегу озера. Никто и близко не смеет подходить к воде — многих работников унесли жадные волны по приказу Синей старухи.

Говорят, живет она на озерной глубине. Волосы синие и косматые, словно тина. Синий нос крючком, пальцы цепкие, костлявые. Никого не любит старуха, только внучку свою — Голубую деву.

А совсем недавно унесли жадные волны мастера — Давлетшу. Сиротами остались дети мастера — Байгужа и Айсылу. Кормят их чужие люди остатками пищи, одевают в обноски. Неразлучны брат и сестра. Где Байгужа, там и Айсылу.

Однажды поймал в речке Байгужа голубую рыбку. Говорит сестра:

— Отпусти рыбку, брат. Такая красивая и маленькая она. Пусть плывет к своим братьям и сестрам.

Отпустил Байгужа рыбку.

Однажды запуталась в густых ветках голубая птичка. Поймала ее Айсылу.

Говорит Байгужа:

— Отпусти, сестра, голубую птичку-синичку. Пусть летит к своим братьям и сестрам.

Еще двенадцать раз лед сковывал воды озера. Выросли Байгужа и Айсылу.

Байгужа совсем молодцом-егетом стал, настоящий мужчина. Шлет к нему Утсы-хан гонца с подарками — халат дорогой, камни огневые, стрелы с кремневыми наконечниками.

Говорит гонец:

— Сеюнчи[10], Байгужа! Узнал Утсы-хан — взошла новая луна. Спрашивает: не отдашь ли сестру Айсылу ему в жены? А еще сказал Утсы-хан: не отдашь сестру — не будет больше всем людям огневых камней, не будет стрел с наконечниками кремневыми.

Задумались люди, задумался Байгужа: когда огонь в очаге погаснет — беда!

Говорит гонцу:

— Скажи Утсы-хану — через три дня отвечу…

Сидит Байгужа, думает. Жалко сестру за дряхлого старика отдавать. Без камней огневых тоже нельзя: когда огонь в очаге погаснет — беда!

— С отцом посоветуйся, сынок, — говорит старик аксакал, стрелу подает, подарок хана. — Смотри, твоего отца работа.

— Жадные волны давно отца унесли. Где искать?

— Пусти стрелу из лука. Она покажет.

Упала стрела в озеро. Не испугался Байгужа, прыгнул в воду. Идет по дну, юрту видит. Заглянул в нее — работают люди, отца своего, мастера Давлетшу узнал.

Зовет его:

— Отец! Я Байгужа, сын твой!

Заплакал Давлетша:

— Ах, сынок! И тебя проклятый Утсы-хан Синей старухе продал? Все мы работники Синей старухи — подводные дворцы ее украшаем. И делаем огневые камни, наконечники кремневые. Через десять дней на одиннадцатый приезжает сюда Утсы-хан, привозит золотых рыбок Голубой деве, а нашу работу себе забирает.

Загорелось сердце храброго Байгужи:

— Убью Синюю старуху!

Побежал к голубой юрте. Видит: сидит на коврах Голубая дева, вокруг золотые рыбки плавают, голубые раки усами шевелят, веселят хозяйку.

Шагу не может сделать Байгужа — так хороша Голубая дева!

А дева говорит:

— Здоров будь, Байгужа! Отплачу тебе добром за добро. Помнишь птичку-синичку и голубую рыбку! Ведь это я была. С каким делом пришел?

Хмурится Байгужа:

— Пришел убить Синюю старуху. Зачем отца и мастеров у себя держит?

Рассказал ей все.

— Утсы-хан богатеет работой проданных мастеров. Не бывать больше этому! Забирай мастеров, храбрый Байгужа. Торопись! Бабка моя, Синяя старуха, черным облаком летит с Тургояк-озера.

Что было дальше? Выехал Утсы-хан на лодке на середину озера. Вдруг закипели озерные воды, вышел Байгужа с отцом, вышли мастера.

Испугался Утсы-хан, заметался, превратился в черную щуку, нырнул в озеро, в камышах притаился.

Летит черное облако с Тургояк-озера, огненные молнии бросает, пугает всех.

Не испугался Байгужа, вперед вышел, заслонил собою отца и мастеров. Один на берегу стоит.

Кинула Синяя старуха стрелу-молнию в Байгужу, окаменел парень. Налетело черное облако на камень — разбилось на водяные капли, пропала Синяя старуха. На мелкие осколки рассыпался камень.

С тех пор, говорят, находят прочные кремневые камни на берегу озера Кременкуль.

С тех пор, говорят, стоит по утрам над озером голубой туман — это Голубая дева оплакивает храброго Байгужу.

С тех пор, говорят, шумно бьет хвостом в прибрежных камышах черная щука — злобно гневается Утсы-хан.

Рассказывал Акрам-курайчи про Касли-озеро

Едет русский купец, радуется: хорошие места у башкир купил. Леса сосновые, руда железная, озера полноводные.

Едет русский купец, спрашивает:

— Как озеро называется?

— Гусиное озеро, — отвечают, — Казлы.

— Ладно, — говорит купец, — Касли так Касли. Завод здесь буду ставить.

Пригнал русских мужиков. Ставят они огненные юрты, с утра до вечера чугун делают. Продают башкирам косы да топоры, котлы да чайники. Спрашивают:

— Отчего озеро Гусиным назвали?

— Жили, — отвечают, — в этих местах два охотника. Зверя били, птицу били — удачливы. Одно плохо — хвалиться любили друг перед другом.

Пошли как-то по весне на озеро диких гусей стрелять. Один добыл гуся. Другой добыл гуся.

Один говорит:

— Мой гусь больше!

Другой:

— Нет, мой!

Спорят, кричат. Шел мимо человек веселый, решил подшутить.

— С добычей, охотники! Разве не знаете: если на гусе три тысячи триста тридцать три пера — волшебный гусь! Счастье принесет!

Тут совсем расшумелись охотники. Всю птицу вокруг перепугали. Один кричит:

— Мой гусь волшебный!

Другой кричит:

— Мой гусь волшебный!

Стали гусей ощипывать, перышки пересчитывать — только пух по воде пошел.

Вот куда похвальба занесла! А только набежит ветерок на озеро, пойдут волны, на гребешках их словно перышки гусиные забелеют.

Говорит один русский мужик:

— Эту побаску надо в чугуне отлить. Да со смыслом. Чтоб надолго осталась.

Приходит как-то, шкатулочку показывает.

— Эко силен металл-батюшка! Доброму человеку узор этот не укор, он ремесло ценит.

А узор на шкатулочке такой: гусь крыльями взмахнул, клюв раскрыл. Смеется вроде.

Рассказывал Акрам-курайчи про быка Маузлы и Овода

Спросите, спросите у маленького Овода: отчего это озеро Банное по-башкирски зовут Маузлы — мычащее озеро?

Издавна люди приметили: поздней осенью, когда потемнеют озерные воды и закружатся белые снежинки, шумно вздохнет вода и замычит кто-то…

А дело было так.

Однажды бык Маузлы поссорился с Оводом. Щипал Маузлы свежую травку на берегу озера.

Вдруг слышит:

— Ой-ой-ой! Ах, Маузлы, ты мне на ножку наступил! Разве это по-соседски?

— Кто это? — посмотрел бык вниз. — А, сосед Овод. Маленький ты больно, не заметил. Ничего, невелик бай.

— Ах, ты так! — рассердился Овод. — Проси прощения, иначе худо будет.

Замахал бык Маузлы хвостом:

— Еще чего!

Полетал Овод. Братьев позвал, племянников позвал, соседей позвал.

Налетела целая туча оводов на быка Маузлы. Взревел Маузлы от боли, хвостом машет, копытами стучит, головой трясет.

Еще злее жалят оводы. Бык Маузлы в озеро бросился, только там оводы от него и отстали. Но на берег не выпускают.

Маузлы и прощения просил, и выкуп обещал.

— Еще чего! — пищит маленький Овод. — Невелик бай!

С тех пор бык и его родня в ссоре с оводами.

Рассказывал Акрам-курайчи про оборотня-шамана

Вот когда это было — когда бешбармак котел чугунный целиком проглотил и дикие козлы по воздуху летали.

Жили в лесной деревушке два соседа: охотник Зайнулла и шаман-колдун. И у Зайнуллы и у шамана подрастали сыновья. С малых лет приучали их к охоте.

Сын шамана пойдет в лес, выберет на полянке травку помягче, завалится и спит до вечера. Потом возвращается домой и говорит:

— Ох, и долго же я плутал! Только так и не встретил ни зверя, ни птицы…

Охотник Зайнулла сам всегда брал сына на охоту. Учил читать следы, ставить капканы на зверя и птицу, учил метко стрелять из лука. Подрос сын, стал ходить на охоту один. И каждый раз возвращался с богатой добычей.

Шаману не спится: удачлив молодой охотник, а над его собственным сынком посмеиваются люди, нехорошо говорят.

Не спит шаман по ночам — как погубить молодого охотника?

Жили в лесу два соседа — Тюлюк-лиса и медведь Койрык-бай. Славный, пушистый был у медведя хвост. Сколько раз ему, бывало, Тюлюк-лиса говорила:

— Зачем тебе, сосед, такой длинный пушистый хвост? Отдай его мне. А уж я тебе уточек да медку.

— Медку бы… того, не плохо, да как же хвост-то? Не-ет, самому нужен.

Тюлюк-лисе не спится: хорош пушистый хвост Койрык-бая!

Не спит Тюлюк-лиса по ночам: как погубить соседа?

Да недаром говорят: злые сердца друг друга издалека найдут.

Прибежала Тюлюк-лиса к шаману, говорит:

— Научу, как сына охотника Зайнуллы погубить. Награду потом спрошу.

Научила. Посылает шаман своего сынка на охоту:

— Где хочешь найди и убей медведя. Так надо!

Пошел ленивый сынок в лес, завалился на мягкую траву, выспался и вернулся домой с пустыми руками.

Рассердился отец-шаман:

— Не пущу домой, пока не убьешь медведя.

Испугался ленивец и снова пошел на охоту. Капкан поставил, мед в кадке для приманки выставил. А лиса прибежала к медведю и говорит:

— Бежала я, Койрык-бай, мимо болотца — смотрю, мед. Большая кадушка. По-соседски поделимся.

Пошел медведь Койрык-бай за медом да угодил в капкан — хвост ему прищемило.

Убил медведя сын шамана, отца позвал. И Лиса тут же.

— Ну, хозяин, отдай мне хвост.

Жалко стало шаману. Такой пушистый, такой славный хвост!

— Убирайся, пока цела, — сниму твою рыжую шкуру на рукавицы!

Вырезал шаман сердце, медвежье, съел его, шерсть спалил на огне, пепел на ветру развеял и закружился в танце:

— Дух медвежий! Задери, поломай сына охотника!

Превратился в медведя, встал на задние лапы, заревел страшным голосом и убежал в лесную чащу.

Возвращался сын охотника домой, вдруг громадный медведь на него набросился. Не растерялся юноша, натянул тетиву лука — каленая стрела медведю прямо в глаз попала. Заревел медведь, закружился на месте, как шаманы в своем колдовском танце. Выхватил острый нож храбрый юноша, бросился на медведя, а тот вертится на месте, хвостом по земле бьет. (А вы уже знаете — в те времена у медведей были длинные пушистые хвосты.) Отсек юноша ножом длинный медвежий хвост, заревел медведь от боли, убежал в глухомань лесную.

А Лиса снова тут как тут. Схватила пушистый хвост и была такова.

Пришел сын охотника домой, рассказал отцу, как медведь кружился, как хвост медвежий лиса утащила.

Усмехается отец:

— Это наш сосед-шаман хотел тебя погубить. Молодец, что не испугался, хвалю тебя!

С тех пор, говорят, у медведей стали короткие хвосты. И умеют они ходить на задних лапах и кружиться на месте.

Было это в те времена, когда бараны волка задрали, а ушастый филин в глухом урмане соловьем заливался.

Рассказывал Акрам-курайчи о Матери Родниковых Вод

В давние времена в бескрайних степях, на берегу реки, несущей свои воды в далекие страны, жил старый Уразбай-хан. Сыновей у него не было, а была только дочь — Агидель.

Набегали из диких степей на владения Уразбай-хана воины в звериных шкурах, уводили людей в рабство, отбирали коней и баранов. Приходилось браться за оружие. Стоял во главе войска хана храбрый егет. Прозвали его Урал[11]-батыром. Давно уже объявил его Уразбай-хан своим наследником и женихом единственной дочери.

Но сосед — владелец гор Кансыз-хан — все время посылал своих гонцов и требовал отдать Агидель ему в жены. И каждый раз получал отказ.

Затаил Кансыз-хан обиду. Послал своих воинов с приказом: запрудить горные реки, пусть превратится в пустыню земля Уразбай-хана, пусть от жажды погибнет весь скот, пусть погибнут все люди.

Удобное время выбрал Кансыз-хан: отряды Урал-батыра отбивали нападение войска грозного Кара-кула.

Хитрые приближенные стали уговаривать Уразбай-хана:

— Отдай, великий хан, свою дочь. Войско Кансыз-хана велико, стрелы их бьют без промаха. Видом они страшны и свирепы. Одежды из волчьих шкур пугают наших коней. Согласись, мудрейший, — только так ты спасешь свой народ, и себя, и нас, твоих вернейших слуг.

— Дочь моя Агидель — невеста Урал-батыра. Я все сказал!

Хитрые приближенные обманули Уразбай-хана, посадили его в темницу, отдали Агидель гонцам Кансыз-хана и сказали:

— Передайте своему повелителю: мы покорны его воле. Да будет так!

Вернулся из похода Урал-батыр. Освободил из темницы Уразбай-хана, наказал неверных прислужников и с маленьким отрядом бросился в погоню.

В горном тесном ущелье напали на отряд воины в волчьих шкурах. Перебили всех храбрых джигитов, а раненого Урал-батыра посчитали мертвым.

Лежит Урал-батыр день. Лежит другой, лежит третий. Пожалел его добрый Иргаил-карлик, послал струю живительного воздуха. Открыл глаза Урал-батыр, поднялся на ноги и пошел в горы. Видит — пещера перед ним. Камни самоцветные горят, горный хрусталь переливается огнями, золотые жилки по потолку бегут, пол узорами малахита украшен. На горке бархатных аметистов золотой лук лежит. Рядом — колчан, стрелы в нем с огненными наконечниками.

Слышит Урал-батыр голос:

— Помоги, храбрый егет. Я — Мать Родниковых Вод. Заточил меня в подземелье Кансыз-хан, заковал ледяным зеркалом. Возьми колчан с огненными стрелами, возьми лук золотой. Поднимись на Зуртау, выпусти стрелу в ледяное зеркало.

Поднялся Урал-батыр на вершину горы Зуртау, выпустил огненную стрелу. Разбилось с грохотом ледяное зеркало, гром прокатился по горам, высоко взметнулись водяные столбы.

Затопила вода горные долины, побежали воины в волчьих шкурах в разные стороны, Кансыз-хана водоворотом закружило. Уже по пояс вода Урал-батыру, а он все стоит и пускает огненные стрелы.

Так погибли Урал-батыр, красавица Агидель и злой Кансыз-хан.

Побежали из горного озера реки в разные стороны: на юг — Урал, на запад — Агидель, третья река побежала на север — в океан.

Называют ее Миасс, Мияс-су. Мать Родниковых Вод.

Рассказывал Акрам-курайчи о Бердяуше

Может, правда, а может, нет, но говорят аксакалы старики, что на месте нынешнего Бердяуша стоял когда-то на берегу реки аул башкирский.

И вдруг пропала речка. Словно кто украл. Все родники пересохли. Стали жители колодец копать. Глубоко докопались, но тут-то и началось… Выбрался из колодца перепуганный молодой егет и говорит:

— Плохо дело, не дают шайтаны к воде подобраться. Ругаются, грозятся.

Посмеялись над ним:

— Какие шайтаны! Земля обвалилась, а у тебя уже и душа зайцем запрыгала.

Опустили на веревке в колодец самого храброго егета. Был он там долго-долго. Потом поднялся обратно и говорит:

— Зря смеялись. Охраняют воду шайтаны. Сам слышал.

Задумались старики аксакалы: с шайтанами плохое соседство. Делать нечего, засыпали колодец землей, стали на другое место перебираться.

А дело было так: хозяином горных рек и речушек был Иргаил-карлик. Сам Иргаил росточком маленький, борода белая, длинная-предлинная, на голове шапка из меха огненной лисы, зеленый бешмет золотом расшит, красные сафьяновые сапожки серебряными гвоздями подбиты.

Хорошим хозяином был Иргаил и людей не обижал. Одна беда: очень любил в сарташ[12] играть.

Приходит к нему однажды Шайтан и предлагает в сарташ сыграть.

Три раза подряд Шайтан выиграл. Говорит:

— Отдавай речку! А то всем расскажу — плохо ты, Иргаил, в сарташ играешь.

Делать нечего, пришлось отдать. Шайтан речку под землю запрятал от людей, шайтанят охранять заставил.

Вот какие оказались таинственные звуки: шум подземной реки — бердяуш по-башкирски.

Об этом потом сам Шайтан всему свету разболтал, а Иргаил-карлик так и не признался.

Рассказывал Акрам-курайчи о Таганае и сыновьях его

Говорят, в давние-предавние времена на месте нашего края совсем пустынно было — ковыль седой да полынь пахучая. Только ветер с волками наперегонки бегал да песни завывал.

В местах этих жил человек один, Таганаем его звали. Троих сыновей имел. Ишимбай, Сарбай и Селямбай — так их звали.

А было у старика Таганая богатства видимо-невидимо. Камешки дорогие, денежки золотые, медные да серебряные — сундуки полнехонькие в потаенном месте запрятаны. Но больше всего дорожил Таганай саблей своей. Не простая была сабля — из металла волшебного, булата. Ах и сабля! То молнией сверкнет, то птицей взлетит, то голубым огнем вспыхнет.

Взмахнет Таганай саблей — ковыль голову седую к земле клонит, у недоброго человека душа от страха захолонет. И еще говорили: будто кто булат имеет — секретом долгой жизни владеет.

Вот и позавидовал этому леший Шурале. Жил он возле поганого болотца, добрых людей в трясину заводил, слушал комариное пение, до которого охотником великим был, да все прикидывал, как бы Таганаевым булатом завладеть.

Думал, думал и придумал: старший сын Таганая жадноват, спит и видит добро отцовское за собой.

Вот и подговорил его Шурале:

— Старый стал ваш отец. Зачем ему такие сокровища? Поделите с братьями поровну. Я вам место покажу, где сундуки Таганаевы схоронены, а вы мне сабельку его отдадите.

Ишимбай согласился. Украл у отца саблю булатную, отдал Шурале.

Пошли за богатством. А Сарбай за ними следит.

Открыл Ишимбай сундук отцовский — глаза разбежались.

Ишимбай горстями гребет, халат скинул, камешки дорогие да монеты в узел насыпает.

Тут и Сарбай подскочил:

— Мне половину! — кричит. Тоже узлы вяжет. Железки разные и те прихватил.

Шурале радуется: сыновей с отцом поссорил.

Да радость недолгой была. Таганай как раз с охоты возвращался, сердцем чует — неладно. Огрел коня нагайкой, налетел степным беркутом на Шурале. Леший от страха в болотце свое — бултых! Таганай погнался за сыновьями, наказать решил.

А Ишимбаю с узлами бежать трудно, пот градом льет, камешки дорогие нет-нет да и выпадают. Где изумруд падет — лес зеленый поднимается, где бирюза — озеро голубое засверкает.

Слышит Ишимбай горячий топот коня отцовского. Куда деваться? Побросал узлы — на том месте горы выросли. А Ишимбай от стыда сквозь землю провалился. Рассказывают люди — по сей день находят в земле черную кровь Ишимбаеву. Нефтью зовут.

А Сарбай тоже жадности непомерной был. Бежит, задыхается, а добро из рук не выпускает. Известно, глупость да жадность — сестры родные. Так в степях зауральских и дух испустил.

Взмахнул Таганай булатом, голубым огнем вспыхнула сабля и пропала. От обиды за неблагодарных сыновей окаменел Таганай, в гору превратился. Да такую высокую, что по ночам луна у него на каменном плече отдыхает. Так и говорят все: Таганай — подставка луны.

А младший, Селямбай?

Остался Селямбай один-одинешенек. Пошел он куда глаза глядят. День шел, ночь шел. Остановился на берегу глубокой реки Миасс. Жилье себе построил, стал зверя бить, хлеб растить.

Место это бойким оказалось. Хозяин, Селямбай, приветлив. Потянулись к нему люди.

Старики говорят: оттого, мол, это место Селябой прозвали, Челябой. А кто и по-другому говорит, сказки всяк по-своему сказывает…