Сказочные повести. Выпуск десятый

1

Есть ли на свете что-нибудь лучше утра 31 декабря! Когда всё впереди: и новогодняя ёлка, горящая разноцветными огнями, и подарки, которые тебя уже ждут, но ты не знаешь какие, и новогодние пироги впереди — румяные, пышные, выпеченные из самой белой муки, купленной в городе Ярославле по сорок шесть копеек за килограмм!

Ты просыпаешься в ещё не убранной к празднику деревенской избе, где против печи в зеркале — тусклом, с увядшими цветами за рамой — танцуют ржаво-красные языки пламени и из квашни, фыркая, всё в пузырях, лезет тесто, а мать летает по избе, то скребёт ложкой по дну кастрюли, то грохочет кочергой в русской печи, то в ступке сахар толчёт, то держит над огнём ощипанного гуся, поворачивая его так, что кожа гуся дымится, потрескивая, и всё это значит, что праздник приближается с каждым мгновением…

Как раз в такое утро, в такой избе и начались удивительные события, о которых мы расскажем. Они случились в деревне Неверково с учеником третьего класса Митей Бычковым.

Утро было как утро. Митя проснулся в своей постели, открыл один глаз, лежал и думал — вставать или не вставать, когда кто-то постучал в окошко.

Митя вскочил и в одной рубашке подбежал к окну, покрытому ледяными узорами, багровыми от солнца. Ничего не было видно, только снежные цветы на стекле. Положив голову на подоконник, Митя заглянул в оттаявший мутный уголок стекла и увидел улицу, снег и ребят своего класса.

Схватив шубейку, Митя стрелой бросился к двери. Но мать успела его перехватить:

— Ты куда?

Заскулив, Митя опять подбежал к окну и посмотрел в глазок: катают снежных баб! Не попадая в штанины и рукава, Митя стремглав стал одеваться. Нахлобучив ушанку, он кинулся к двери.

Держа в одной руке кочергу, мать снова ловко схватила его:

— А мыться?

Митя знал, — маму не переспоришь. В отчаянии он стащил шубу. Минуты полторы, не спуская глаз с матери, он гремел умывальником, делая вид, что моется. И, вытерев сухое лицо, опять бросился к шубе.

— А молоко? — неумолимо спросила мать и налила из крынки в гранёный стакан тёплое молоко с пухлой коричневой пенкой.

Митя тяжело вздохнул, уселся на скамью, двумя пальцами вытащил пенку, бросил котёнку. Мальчик медленно пил и дышал в стакан. Взгляд его упал на календарь: остались два последних листочка! Отставив стакан, Митя подбежал к календарю, оторвал вчерашний день, прочёл на последнем листочке:

Вот тут-то Митя и вспомнил про часы! Про свои новенькие часы с нарисованными стрелками, которые показывали без пяти двенадцать! Их мама вчера купила ему в городе на базаре, и они пролежали всю ночь под подушкой. Митя подбежал к кровати, вытащил их, потом впрыгнул в валенки. Мать обмотала его длинным шарфом, завязала сзади узлом. И Митя выбежал из избы.

Снег хрустел и искрился под ногами. Над избами качались столбы дыма, всюду жарили и пекли. Тускло блестел серебристый плюш инея на бревенчатых стенах изб. А снег вокруг ещё не успели протоптать, он был пушист и толст.

Мальчишки катали баб. В кармане у Мити гремело: это прыгали его заветные сокровища в железной коробке от монпансье. Митя пробежал мимо колодца, который весь обледенел, покрылся сосульками и ледяными уступами.

— Гляньте, что мне мамка купила!

Прыгая на одной ноге, Митя начал хвастливо вертеть часики.

Вредный мальчишка Сашка Тимошкин взял часики и приложил к уху:

— Без пяти двенадцать? Немножко спешат!

Мальчики покатились со смеху.

— Отдавай, — сказал Митя и вырвал часы.

— Чего ржёте? — сказал Тимошкин голосом дяди Андрея, председателя сельсовета. — Эти часы ничего. Эти часы два раза в сутки показывают правильное время.

И все опять: «Ха-ха-ха…» Митя тяжело дышал от негодования.

— Много ты понимаешь, — сказал он и надел часы на руку. — Знаешь, какие это часы?

— Знаем, знаем! — закричали мальчишки. — Раз твои, — значит самые главные! Главнее нет!

И все начали смеяться так, что на деревне залаяли собаки. Митя был один против всех. Губы его дрожали, в глазах стояли слезы. Неожиданно для себя он сказал:

— Если эти часы остановить, — остановятся все часы на свете!

Ребята притихли, даже Тимошкин такого не ожидал.

— Остановятся? Как остановятся?!

— А вот так!..

Митя уже не мог удержаться, его понесло.

— …Все будильники остановятся, и все ходики, и школьные часы!

С состраданием посмотрев на Митю, Тимошкин покрутил пальцем около лба.

— И на башнях встанут часы?

— И на башнях, — заносчиво сказал Митя.

От вранья у него загорелись уши, и он взялся катать свою снежную бабу.

«Часики, а часики, — шептал он, — сделайтесь волшебные! Сделайтесь, пожалуйста, волшебные, ну, что вам стоит! Часики, а часики…» Он говорил с таким пылом, что не заметил, как его часики соскользнули с руки, упали в снег и он собственными руками закатал их в снежный ком.

А мальчишки продолжали приставать к Мите:

— И хронометр дяди Васи остановится? Да?.. И часы на вокзалах?.. И часы Главной палаты мер и весов, которые по звёздам?..

Если бы мальчики знали, что будет, они не смеялись бы. Но они не знали и смеялись.

— Ох и дурак! — сказал Тимошкин. — Ну и дурак!

Митя подскочил от обиды:

— А я вот возьму и остановлю время! И… И… — он не знал, что сказать дальше. — И новый год не наступит никогда! Вот вам!

Тимошкин вежливо осведомился:

— Значит, так и будет всегда старый год?

— Так и будет, — мстительно сказал Митя. — Старый год останется навсегда!

— Ладно, — добродушно сказал Тимошкин. — Пока ты ещё время не остановил, тащи морковку!

— И картошку, — добавил кто-то из ребят, сняв варежки и дуя на пальцы.

Митя помчался домой.

Заскочив в сени, он сунулся в ларь, набил карманы морковкой. Но тут в облаке пара из избы вышла мать, вытащила Митю за штанину из ларя и увела в избу.

— Катай тесто, — сказала она.

Митя жалобно пискнул; это не подействовало. Тогда, сняв шубу, он с тяжёлым вздохом начал скалкой катать тесто на доске, посыпанной мукой.

— Все ребята катают баб, — ворчал он, — а я катай тесто…

И вдруг увидел: на руке нет часов. Нет новеньких, маленьких часов на ремешке, с нарисованными стрелками, которые показывали без пяти двенадцать! Испустив жалобный крик, Митя начал рыться в квашне с тестом.

— Ты что делаешь? — закричала мать.

В отчаянии Митя бросился к ступке.

— Ты, наверное, их растолкала, — заревел он во весь голос.

— Что?

— Часы-ы…

— Сказился! — сказала мать и шлёпнула его.

Митя выскочил в сени, сунулся в ларь, стал рыться, искать: вверх полетели картофелины и морковки. Вышла мать и выпроводила его за дверь.

На улице, в последней надежде, Митя ещё раз пошарил в карманах, вытащил коробку из-под монпансье, открыл. Там было много сокровищ — копейка, уголёк и обрывок какого-то старинного заявления с печатью на сургуче, — но часов не было. Да они там и не могли быть. Размахнувшись, Митя со злостью швырнул коробку в снег: раз так, пусть всё пропадает!

2

Молча Митя отдал мальчикам картофелины и морковки, и мрачно стал катать голову своей маленькой бабе. Ему было так жалко часы, что он не видел, как с неба падали редкие звёздочки снега. А когда Митя высунул язык и на его кончик упала снежинка, мальчик её проглотил не заметив.

Из-за риг показались розвальни с большой ёлкой, но Мите и это было всё равно. Макушка ёлки волочилась по снегу, оставляя кружевной след. Рядом шагал дядя Вася, держа вожжи в руке. Ребята побежали к ёлке; они уже вставили своим бабам картофелины вместо глаз и по морковке вместо носа. Всем было хорошо, только Мите было плохо. Прилепив голову своей маленькой бабе, он поплёлся за мальчиками.

Дядя Вася взвалил ёлку на спину, ребята подхватили её кто за что и шумно потащили в школу. Но Митя с ними не пошёл. Он не мог забыть часиков.

— А вдруг там… — пробормотал он и повернул обратно к своей маленькой бабе.

От огорчения у него щипало сердце и, что было всего досадней — он сам выбирал эти часики в ларьке! Стоило выбирать, чтобы тут же потерять!

Митя начал разрывать ногой снег и шарить руками.

Позади него лошадь, запряжённая в сани, мотала серебряной головой. В лучах низкого зимнего солнца снег искрился, как рассыпанные драгоценные камни.

— Что ты ищешь, мальчик? — спросил вдруг какой-то нежный голосок.

Митя поднял голову. Никого! Посмотрел на телеграфный столб — это не он. На обледеневший колодец — это не он. На лошадь, покрытую инеем, — это не она.

Раздался тихий смех. Перед Митей стояла ожившая снежная баба: девочка в песцовой шубке, белых ботиках, отороченных мехом, в белой меховой шапочке и в белых пушистых перчатках. Её заснеженные глаза были широко открыты.

Митя отступил на шаг; у него перехватило дыхание.

— Я спрашиваю, что ты ищешь, мальчик?

— Часы… — пролепетал Митя.

— Они здесь, — девочка положила руку на сердце. — Слышишь?

И Митя, наклонив голову к шубке, услышал: «тик-так, тик-так…»

— А ты кто? — прошептал Митя.

— Не знаю, — сказала девочка.

— Как не знаешь? — рассердился Митя. — Я же тебя слепил. Скажи спасибо!

— Спасибо, — сказала девочка.

Они помолчали. Митя от смущения раскатывал ногой снег. Он исподлобья поглядел на девочку и удивился: её глаза делались синее и синее! Митя кашлянул и ни с того ни с сего сообщил:

— А завтра Новый год. Мамка печёт пироги.

— А я люблю мороженое в стаканчиках, — сказала девочка.

Они опять постояли, не зная, о чём говорить.

— Тебя как зовут?

— Не знаю.

— А фамилия?

— Нету, — сказала девочка.

— Нету? — удивился Митя.

Он уже открыл рот, чтобы спросить ещё что-то, но его окликнул с порога школы Саша Тимошкин:

— Митька-а!..

Митя сказал девочке:

— Айда в школу… Золотые кольца клеить…

И, схватив за руку, потащил за собой. Потом остановился, поглядел на девочку:

— Знаешь, лучше я скажу, что я тебя в лесу нашёл. И пусть тебя зовут Лёля. А то ребята засмеют. Они мне всегда говорят: «Сказки рассказываешь!»

И Митя с Лёлей побежали в школу.

3

В школьном зале за длинным столом и на полу сидели мальчики и девочки. Они клеили разноцветные коробочки, красили орехи, вырезали бумажные цепи. Руки у всех были липкие, золотые, а у одной девочки был даже золотой нос.

Посреди комнаты в потолок упиралась ёлка. Дядя Вася, сельский электротехник, прибивал к потолку провода; его валенки сзади были обшиты кусочками кожи.

Скрипнула дверь, и вошёл Митя с незнакомой девочкой в белой шубке.

Дядя Вася спустил очки со лба на нос и поглядел сверху.

— Вот, в гости приехала, — буркнул Митя, снимая с неё шубку. — Звать Лёлей…

— Здравствуйте, — негромко сказала она.

— Здравствуй, — ответили ребята.

А Сашка Тимошкин взял стеклянный шарик, положил на кончик своего пальца и держал не меньше минуты. Но Лёля это не заметила.

Она смотрела на шкафы, где за стёклами пестрели коллекции бабочек, гербарии, чучела птиц, заспиртованные лягушки и камни под номерами. На табуретках и подоконниках грудами лежали шубы, ушанки и платки, а на полу валялись коньки с ботинками, калоши.

— Подвинься, — сказала подруге девочка с золотым носом и, освободив место, протянула Лёле кисточку. — Садись, крась орехи!

Митя сунулся справа, слева, но возле Лёли места не было. А напротив, как назло, сидел Тимошкин. Теперь он держал шарик на кончике носа. Этого Митя перенести не мог.

Он подошёл к Лёле сзади и сказал на ухо:

— А что у меня есть!

— Что? — спросила шёпотом Лёля.

— Уголёк! Из трубки Кощея Бессмертного!

Лёля со страхом покосилась на него. Митя гордо взглянул на Сашку Тимошкина и нанёс ему следующий удар. Он наклонился к самому уху Лёли:

— И ещё есть волшебная копейка! На неё что хочешь покупаешь, а она у тебя в кармане.

— Не мешай, — сказала девочка с золотым носом. Но Митя отодвинул её локтем:

— И ещё у меня волшебная сургучная печать…

Тимошкин ехидно заметил:

— Только он ещё не разобрался — от какого волшебника!

Все захихикали. Но Лёля не рассмеялась, она посмотрела на Митю серьёзно и доверчиво:

— А где они у тебя?

— Сейчас принесу! — обрадовался Митя и кинулся на улицу.

«Подумаешь, на кончике носа! Это кто угодно…» — бормотал он, открывая дверь.

Выскочил на крыльцо и разинул от удивления рот: только что светило солнце, а сейчас что! Выл ветер и мёл снег. На крыше школы скрежетал и вертелся флюгер. Снежинки мчались по воздуху, от них шёл шорох, и ничего нельзя было разобрать. А мороз вдруг ударил такой, что трещали деревья, из глаз текли слезы и тут же замерзали, превращаясь в звонкие льдинки.

Прикрыв голову руками от ветра, Митя помчался по улице и налетел с разгона на какого-то старичка, чуть не сбив его с ног.

— Здрасте! — сказал Митя. Он хотел сказать «извините», но сказал «здрасте», и снег сразу набился ему в рот.

Старичок поправил пыжиковую шапку, так замотанную башлыком, что из-под него торчал только пушистый хвостик.

— Отдавай волшебные часы! — пробурчал он.

— Какие волшебные?!

Митя почувствовал, что душа у него уходит в пятки, оглянулся. На улице с воем крутилась метель. В стороне, как три тёмные тени, стояли три снежные бабы.

— Не хитри! Те самые… — сказал старичок. — Сам говорил! Ну, от которых остановятся будильники… Давай, давай!

— Не могу, — упавшим голосом пробормотал Митя. — Я нечаянно закатал их в бабу, а она стала девочкой…

— Побожись! — сказал старичок.

— Честное слово, — сказал Митя.

— Этого ещё не хватало! — Старичок чуть де заплакал. — Разве ты не знал, что эти часы сделал сам Антонио Сегеди? Как же мне теперь быть?..

— А что? — спросил Митя. Но старичок продолжал своё:

— Как же ты так… Ай-яй-яй… Волшебные часики, сделанные тысячу лет назад, и вдруг… Ай-яй-яй…

Митя в тоске переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать. А старичок гудел:

— Главное, сам мне посоветовал…

Тут снег насыпался и старичку в рот. Он поморщился, выплюнул снег, недовольно махнул рукой. И ветер сразу прекратился, снежинки разлетелись в разные стороны и улеглись. Стало тихо. Только три снежные бабы по-прежнему молча стояли, будто ничего не было. А Митя боялся пошевелиться.

Старичок продолжал ворчать:

— Сам мне посоветовал не уходить… Без тебя я бы не догадался… А теперь, когда догадался и решил остаться, вдруг оказалось, что… Ай-яй-яй…

Митя вздрогнул — такая странная мысль пришла ему в голову.

— А вы кто? Неужели Старый год?

— А то кто же, — мирно сказал старичок. — Думал: приеду, возьму у тебя часики, остановлю их, время остановится, и всё будет хорошо. А теперь… Вот беда! Ай-яй-яй… Придётся у живой девочки останавливать сердце…

Митя со страхом поглядел на старичка, попятился и опрометью кинулся в школу.

4

Интересно, читатель, что бы сделал ты на Митином месте? Неужели бросил бы девочку на произвол судьбы? Нет, конечно, нет! Ты её не дал бы в обиду! А если бы ты не стал девочку защищать, тогда дальше не читай нашу книжку: мы не для таких пишем! Мы пишем для таких, как Митя.

Когда Митя вбежал в школу, там все смеялись, и веселее всех Лёля. Она никак не могла перевязать орех ниточкой, он выскальзывал и падал то в клей, то в золотую краску. Лёля смеялась так звонко, что, глядя на неё, серебряные рыбки и зайцы на ёлке тоже незаметно рассмеялись, и от этого упало на пол несколько игл.

Митя крикнул Лёле:

— Не бойся!

Сашка Тимошкин открыл рот, чтобы посмеяться над Митей, и все уже приготовились фыркнуть. Но отворилась дверь, вошёл, не здороваясь, странный старичок в башлыке с кисточкой и двинулся прямо к Лёле.

— Я за тобой, — сказал он.

Держа в зубах гвозди, дядя Вася посмотрел со стремянки. Лёля вскочила и забилась в угол, а Митя храбро её заслонил.

— Это кто? — спросила девочка с золотым носом. — Твой дедушка?

— Не знаю, — сказала Лёля, дрожа от страха.

Дядя Вася вынул гвозди изо рта.

— Кто вы такой?

— Старый год, — важно сказал старичок и отстранил рукой Митю.

Ребята повскакали с мест.

— Что он сказал?.. Что сказал?.. Кто он?..

Старичок взял Лёлю за руку; она умоляюще прошептала:

— Не отдавайте меня…

Митя уже хотел броситься на старичка. Но со стремянки слез дядя Вася.

— Зачем вам девочка? — спросил он.

— Мне нужно остановить её сердце.

Ребята попятились, со страхом поглядели друг на друга.

— Сумасшедший… — прошептала девочка с золотым носом и спряталась за Митю.

Дядя Вася внимательно разглядывал старичка. Старичок как старичок, даже на вид симпатичный, а так разговаривает!

— Зачем останавливать сердце? — спросил дядя Вася с недоумением.

— Остановить время.

Тут большие школьные часы будто догадались, что хочет ответить дядя Вася, захрипели, пробили одиннадцать раз и пошли дальше. И дядя Вася сказал:

— Время остановить нельзя.

— Я лучше знаю, что можно, а что нет, — сказал старичок и потащил Лёлю за руку к двери.

Митя кинулся на старичка, вырвал Лёлину руку, крикнул: «Не отдадим!» И ребята встали стеной, закрыв Лёлю.

— Это моя девочка, нехорошо, — сказал старичок.

— Вот что, — сказал дядя Вася. — Ваша девочка или не ваша, мы не знаем. Идите в сельсовет, там разберутся.

Старичок обиженно посмотрел на дядю Васю, потом на ребят, потом на Лёлю, скрипнул зубами и вышел.

— Психический, — сказал дядя Вася, покрутив головой. — Но ничего, тихий.

— Это не психический! — закричал Митя. — Ребята, я его знаю! Ему осталось жить тринадцать часов, он не хочет уходить! Он решил остановить Лёлино сердце! Он не врёт! Это Старый год!..

— Зато ты врёшь, — сказал Тимошкин. — Опять сказки рассказываешь!

— Я не сказки…

Но Митю отпихнули и повернулись к Лёле. Она уронила голову на стол среди золотых орехов, по столу пошли золотые потёки. Ребята окружили её, не зная, как утешить.

— Не плачь, — всхлипнула девочка с золотым носом.

Дядя Вася заглянул в синие заплаканные глаза Лёли.

— Откуда ты, девочка?

Лёля вздохнула два раза — коротко, как всегда после слез в детстве, и сказала:

— Не знаю.

— Ну как же не знаешь, — улыбнулся дядя Вася. — Где твои папа и мама?

— Нету.

— Сиротка, — тихо сказал дядя Вася.

Все пододвинулись к ней ближе. А Зоя, девочка с золотым носом, незаметно положила ей в карман горсть «сливочных коровок». Дядя Вася продолжал:

— Откуда ты приехала?

— Не помню.

Митя, который влез на скамейку, чтобы попасть в первый ряд, выпалил:

— Я её слепил!

Но его снова оттиснули. Дядя Вася продолжал:

— Как же так не помнишь?

Стараясь что-то вспомнить, девочка негромко заговорила:

— Я помню зелёные волны… Море… Белую пену…

— Ты была на пароходе?

— Нет… Около парохода…

Ребята с изумлением глядели прямо в рот Лёле.

— …И помню ещё… Вокруг облака… Небо…

— Ты летела на самолёте?

— Нет… Рядом…

Митя подпрыгнул на скамейке:

— Дайте я объясню!

— Не мешай! Отстань! — крикнули ребята.

— Ладно, — сказала Зоя. — Пусть объяснит!

Митю пропустили вперёд, и он пылко сказал:

— Она говорит правду! Она была, знаете, кем? Водой в море! Капелькой в облаке! Честное пионерское, я её слепил из снега…

Но Митю вытеснили в последний ряд.

— Ребята, — сказал дядя Вася, взглянув на школьные часы. — Скоро полдень, а ёлка ещё не готова…

И, взяв в зубы гвозди, полез обратно на стремянку.

5

Мимо изб, где пекли и жарили к празднику, шел старичок, жалобно бормоча под нос: «Вот сказал — не уйду, и не уйду! Не хочу уходить! Не хочу! Ни за что не уйду…»

Вдруг он увидел трёх снежных баб.

Они стояли с морковками и картофелинами вместо носов и глаз. Ломающиеся тени падали от них на снег в красных лучах солнца.

Старичок остановился и тихо сказал бабам:

— Эй…

Бабы молчали.

— Ага, — сказал старичок и осмотрелся.

Он заметил на снегу жестяную коробку из-под монпансье.

— Угу, — кивнул он и поднял.

Открыв коробку, он обнаружил в ней уголёк, монету и обрывок какого-то заявления с печатью на сургуче.

Старичок просиял. Уголёк из трубки Кощея Бессмертного и неразменную копейку он узнал с полувзгляда. Но над старинной сургучной печатью с выпуклыми буквами задумался. Вертя её между пальцев, он прочёл: «Волшебная к-iя. Столъ п. времени».

— Ах, волшебная канцелярия! Стол потерянного времени!.. — вспомнил он. — Хм, попробовать, что ли…

Подойдя к бабам, старичок огляделся — никого не было. Только два воробья прыгали на школьной крыше. Да невдалеке за огородами синел лес.

Убедившись, чти никто не смотрит, старичок быстро втиснул самой толстой бабе монету — туда, где должно быть сердце.

— Ты будешь душа продажная! — прошептал он.

Баба взглянула на него тусклыми картофельными глазами и кивнула.

— А ты будешь душа бумажная! — сказал старичок и сунул второй бабе вместо сердца обрывок старинного заявления с сургучной печатью.

Бумажная душа тоже кивнула. Старичок задумался.

— А ты будешь чёрная душа!

Он воткнул в грудь третьей бабе уголёк. И эта баба кивнула.

Старичок отступил на несколько шагов и поманил баб.

Они подошли к нему и склонили головы. Старичок вздохнул:

— Ну и рожи!

— Что? — спросили бабы.

— Ничего, — сказал старичок. — Вот что, бабы. Надо остановить время!

— Приказывай! — хором сказали бабы. — И мы его остановим!

Старый год повернулся к школе:

— Там от меня прячут девочку. Её зовут Лёля. В её сердце — часы. Волшебные…

Бабы тупо глядели картофельными глазами, и старичок усомнился: понимают ли они, что он говорит.

— Знаете ли вы, что такое волшебство? — подозрительно спросил он.

— Неужели нет?! — сказала Продажная душа.

— Так вот, — продолжал старичок, — если эта девочка с волшебными часами в сердце поглядит на испорченные часы, они пойдут, даже нарисованные пойдут! А если остановить её сердце, остановятся все часы в мире. И тогда время остановится!

— Ясно, — сказали бабы. — Надо остановить её сердце.

Распахнулась дверь Митиной избы.

— Тш-ш… — прошипел старичок.

Бабы окаменели, а Старый год сделал вид, будто внимательно читает на деревянном столбе объявление о том, что продаётся коза.

В дверях появилась мать Мити с кастрюлей. Она выплеснула горячую воду, снег сразу стал рыжим, и пошёл пар. Подозрительно поглядев на старичка, мать Мити скрылась и захлопнула дверь.

Бабы тотчас же ожили.

— Так о чём мы говорили? — спросил старичок.

— О том, как умертвить сердце девочки, — напомнили бабы.

— Легче всего умертвить сердце с помощью денег, — гнусаво сказала Продажная душа.

Старичок поморщился.

— Нет, — сказала Бумажная душа. — Сердце удобнее всего остановить с помощью волшебных чернил.

Чёрная душа мрачно усмехнулась и промолчала.

— А ты что скажешь, Чёрная душа? — спросил старичок.

— Это всё не наверняка, — снисходительно сказала Чёрная душа. — Ложь убивает сердце наповал!

— Нехорошие вы бабы, — вздохнул старичок. — Но без вас не обойтись… Главное, я уже совсем собрался уходить, как и все до меня, и вдруг этот мальчишка меня надоумил… И мне так захотелось остаться…

Старичок мучился, вздыхал. Наконец мрачно махнул рукой: «Действуйте!» — и пошёл к дороге.

Бумажная душа его окликнула:

— Начальник! А по какому адресу прикажете доставить вам сердце?

Старичок сказал:

— Мой адрес: город Ярославль, башня Знаменских ворот.

Из-за угла дома вылетела «Победа» с шахматными полосами по бокам и зелёным огоньком.

Бабы замерли. Старичок поднял руку. Машина остановилась.

Старичок сел рядом с шофёром, сказал:

— В Ярославль!

Машина умчалась, и за нею пошла снежная позёмка. А бабы двинулись к школе.

— Девочки, — остановилась Чёрная душа. — Вы тут постойте, пока я пойду выманю Лёлю.

— Почему ты?! — подняли крик бабы.

— Давайте считаться, девочки!

Снежные бабы встали в кружок. И Продажная душа начала бойко, тыча пальцем в грудь по очереди:

— Аты-баты, шли солдаты. Аты-баты, на базар. Аты-баты, что купили? Аты-баты, самовар. Аты-баты, сколько дали? Аты-баты, три рубля!

На слоге «ля» она попала в грудь себе:

— Мне идти!

И помчалась к школе, откуда доносились весёлые голоса.

6

Елка стояла нарядная, с мохнатыми ветками, покачивающимися под тяжестью игрушек и фонариков. Дядя Вася, всё ещё стоя на стремянке, развешивал гирлянды разноцветных лампочек. Митя бросал на ёлку золотой дождь. Лёля смотрела как зачарованная.

И вдруг под её взглядом часы из серебряной бумаги, висевшие на ниточке, пошли, затикали и свалились, повиснув вверх ногами. Никто этого не заметил. А если бы даже кто и заметил — ну, хоть Сашка Тимошкин, всё равно он сказал бы что-нибудь такое, от чего всем стало бы смешно и оказалось бы, что чудес нет.

Митя отбежал к окошку полюбоваться ёлкой издали, прищурился…

Раздался тихий стук в окно. Кто это? Прижавшись лбом к стеклу, Митя увидел какую-то тень. Она сделала ему знак и скрылась.

Набросив на плечи шубейку и крикнув Лёле: «Я сейчас», Митя выбежал из школы, выскочил на крыльцо и остолбенел: перед ним на нижней ступеньке стояла снежная баба. Она вытирала ледяные ноги о железку.

— Есть разговор, — сказала Продажная душа, подмигивая Мите.

— Чего тебе? — стуча зубами, спросил мальчик.

Баба поманила его и пошла за угол. Ни жив ни мёртв, Митя поплёлся за нею.

— На, — сказала снежная баба. — Задаток.

И сунула ему горсть мелочи.

— За что? — немеющими губами спросил Митя.

— За девчонку. Притащишь её ко мне, получишь ещё столько же.

— За какую девчонку? — прошептал Митя.

— Будто сам не знаешь… — хитро прищурилась баба.

Митя дико заорал. И баба кинулась от него в сторону.

На крики выскочили ребята. Они выбежали без шапок и окружили Митю. Его била дрожь.

— Ты что?!

— Снежная баба, — сказал Митя, не попадая зубом на зуб. — Разговаривает…

— Какая? Где?

Митя показал на бабу, которая рядом с двумя другими стояла как неживая.

— Ты что? Очумел?

— Да-а, очумел! — рассердился Митя. — А это что?!

Он разжал кулак, где были монеты. Но там оказался только тающий комок снега. Митя с изумлением поднёс ладонь к носу.

— Эх, ты! — сказал Тимошкин, нахлобучив Мите шапку на нос, и пошёл с ребятами в школу.

Митя сконфуженно поплёлся за ними и, не снимая шубы, забился в угол.

Он растопырил пальцы, без конца вглядываясь в ладонь. Неужели причудилось?

А возле ёлки продолжалась весёлая кутерьма. Смеясь, Лёля сняла с себя ожерелье, сверкающее необыкновенными разноцветными огнями, и, встав на цыпочки, повесила на ёлку.

— Тебе не жалко? — удивились ребята.

— Нет, — искренне сказала Лёля.

Зоя взяла её за руку:

— Мы пойдём вместе кататься на коньках, ладно?

— Как это кататься? — спросила Лёля.

— Я тебе покажу. У меня есть ещё коньки, снегурочки. Они мне малы, тебе будут как раз.

— Спасибо, — сказала Лёля.

Всего этого Митя не видел и не слышал, потому что сидел, забившись в угол, и размышлял.

— Не может быть… — сказал он, наконец, и, натянув ушанку, незаметно проскользнул в дверь.

Когда Митя вышел на крыльцо, ему показалось, что бабы, стоявшие кучкой, быстро разбежались.

«Это только кажется…» — подумал он и храбро пошёл к ним.

Бабы были неподвижны. Они глядели на него, выпучив тусклые глаза из картофелин.

Митя обошёл вокруг, заглядывая каждой в лицо. Наконец, весело насвистывая, он уже взялся рукой за морковный нос, как вдруг…

— Распишись… — негромко сказала баба. Митя отдёрнул руку, будто его ужалили. А баба (это была Бумажная душа) протянула Мите какую-то бумажку, с печатью.

Не дочитав, Митя рванулся и со всех ног кинулся в школу. У двери он на мгновение остановился, взглянул на бумагу: она не растаяла. Тогда Митя ворвался с радостным криком:

— А вы говорите нет!.. Нате!.. Читайте!.. Приказ тринадцать-тринадцать!..

Дядя Вася посмотрел на него с потолка. Ребята с игрушками в руках окружили его. Лёля задумчиво глядела на Митю, склонив голову набок. Митя разжал руку: никакого приказа не было! В пальцах была тоненькая прозрачная пластинка льда; она таяла и становилась всё меньше и меньше.

Митя заплакал и пошёл на улицу.

7

Две снежные бабы издевались над третьей.

— Распишись! — передразнивали они. — Подействовала твоя волшебная бумага!.. Расписался!..

Бумажная душа оправдывалась:

— Просто он маленький. Был бы большой — бумага подействовала бы!

— Вот что, подружки, — сказала Чёрная душа. — Теперь мой черёд. Я пойду за девчонкой.

И она пошла к школе, оставляя на снегу чёрные следы с подтёками.

Митя сидел на крыльце свесив голову. В школе звенели весёлые голоса, смех. И чем веселее были голоса, тем печальнее делался мальчик.

— Митя, — совсем тихо позвал кто-то.

Мальчик поднял голову: перед ним опять стояла снежная баба.

— Чего вы хотите от меня? — угрюмо спросил мальчик.

— Не бойся меня, — сказала Чёрная душа. — Я тебе друг. Эти подлые души, — тут она показала на двух неподвижных баб, которые виднелись поодаль, — хотят утащить Лёлю и остановить её сердце.

Митя смотрел на неё исподлобья.

— Можешь мне не верить, — баба вздохнула. — Но, если мы сейчас же не спрячем Лёлю, будет беда.

— Беда?!

— Я только что была в сельсовете… — Чёрная душа оглянулась и перешла на пронзительный шёпот. — Этот мерзкий старикан Старый год уговорил председателя. Сейчас они придут за Лёлей с милицией!

— А ты не обманываешь? — спросил Митя.

— Погляди мне в глаза, — торжественно сказала баба. — Разве похоже, что я лгу?

Митя поглядел в картофельные глаза Чёрной души. Трудно было сказать, лгут они или нет, потому что в них не было никакого выражения.

— Что же делать? — доверчиво спросил Митя.

— Спрятать девочку.

— Где?

— Лучше всего у тебя.

— Хорошо, — сказал Митя. — Я спрячу её на сеновале.

Чёрная душа захныкала.

— Что с тобой? — спросил Митя.

— Старый год убьёт меня за то, что я тебе всё рассказала.

— Как тебе помочь? — самоотверженно спросил мальчик.

— Спрячь и меня вместе с Лёлей.

— Ладно! Постой здесь, а я побегу за Лёлей.

Когда Митя вбежал в школьный зал, ёлка уже стояла украшенная, а дядя Вася слез со стремянки и вставил вилку в штепсель. Ёлка вспыхнула разноцветными огнями. Все игрушки засверкали, загорелся серебряный дождь, и от орехов начали бить маленькие золотые молнии.

Лёля зажмурилась, потом открыла глаза и сказала:

— Ах!

Вот почему она не заметила, что Митя дёргал её за рукав.

— Ну всё, — сказал дядя Вася и выдернул вилку. Елка погасла. Теперь она казалась совсем другой в неярком зимнем свете.

— Почему погасили? — разочарованно спросила Лёля.

— Мы зажжём её на Новый год, — сказал дядя Вася.

— А когда это?

— Как когда? — мягко сказал дядя Вася. — Сегодня ночью. Когда пробьёт двенадцать часов. Разве ты никогда не встречала Новый год?

— Нет, — грустно сказала Лёля.

— Ребята! — крикнул Сашка Тимошкин. — Кому сдавать БГТО — на каток!

— На каток! — закричали ребята, и сразу началась весёлая сумятица. Все стали одеваться, толкаясь и хватая коньки.

— Э-эй! — крикнул дядя Вася. — А кто убирать будет?!

На столах, на полу валялись обрывки золотой и серебряной бумаги, ножницы, краски, кисточки.

Ребята неохотно стали стаскивать с себя шубы. Митя прошептал Лёле:

— Бежим… Надо спасаться… Старый год…

Посмотрев на него широко открытыми глазами, Лёля послушно накинула белую шубку.

— Лёля, ты куда? — крикнула Зоя, девочка с золотым носом.

— Мы сейчас! — и Митя вытащил Лёлю за руку из школы.

За углом, где снег был усеян следами вороньих лапок, их ждала Чёрная душа.

— Познакомься с этой тётей, — сказал Митя.

— Лёля, — вежливо сказала девочка.

— Варвара Петровна, — небрежно сказала баба и взяла Лёлю за руку. — Скорей!

Тут мы должны сказать, что Чёрную душу вовсе не звали Варварой Петровной. Это она соврала, сама не зная зачем… Просто привыкла врать.

Митя осторожно ввёл Лёлю и Чёрную душу во двор; они прошли мимо дров, занесённых снегом, мимо тёплого коровника, к лесенке, прислонённой к сеновалу.

— Осторожней, — сказал Митя. — Третья ступенька ломаная.

Держась за перекладины лестницы, снежная баба и Лёля поднялись и скрылись на сеновале.

Митя вытащил из-за шиворота соломинку, которая колола ему шею, крикнул наверх:

— Я посторожу! Я, как они пройдут, свистну! — И, выбежав на улицу, встал на углу, перескакивая с ноги на ногу и потирая уши. На его правой ноге замёрз большой палец. Митя изо всех сил им шевелил.

Из школы высыпала ватага школьников. С шумом, со смехом, размахивая коньками, ребята побежали на каток.

Сзади шагал дядя Вася.

— Ты что стоишь? Где Лёля? — крикнула Мите Зоя.

Нос её уже не был золотым, остались только веснушки, будто нестёртые кусочки золота.

— Сейчас мы придём! — крикнул Митя.

И ребята умчались.

Митя шагал вперёд и назад и тёр уши. Улица была пустынной, дым медленно поднимался из труб. Митя грел нос, оттопыривая нижнюю губу и дуя наверх. Тёплый воздух замерзал на ресницах, делая их белыми, а нос красным. А когда и нос начал белеть, Митя пробормотал: «Побегу в сельсовет…» — и побежал.

8

В сельсовете печка смотрела сквозь чугунную дверцу четырьмя сверкающими глазами и гудела. Кончали годовой отчёт.

— Одна тысяча триста два, — бубнил бухгалтер; он вёл пальцем по приходо-расходной книге, — помножить на одну тысячу пять…

В комнате пахло пригоревшим железом. Девушка-счетовод Трещала на арифмометре, как будто молола в кофейной мельнице серебряные монеты, и время от времени озабоченно поглядывала на свои ногти, покрытые к празднику малиновым лаком.

А председатель сельсовета дядя Андрей сидел в шапке и жалобно говорил:

— Каждый год берём обязательство кончить годовой отчёт к двадцать пятому декабря и каждый год опаздываем на встречу…

На стульях висела авоська с бутылками и свёртками; это ещё больше бередило душу председателя.

Со скрипом отворилась дверь, раздался тоненький голос Мити:

— Дядя Андрей!

— Не мешай! — зашикали на него хором сотрудники.

Оглядев комнату, Митя в отчаянии закричал:

— Старый год уже ушёл?!

Председатель поднял голову и тупо посмотрел на мальчика. Митя стал сбивчиво объяснять:

— Да старичок… который хотел забрать Лёлю… С милицией…

— Какую Лёлю? — спросила счетовод.

— Девочку… ну, которую я вылепил из снега…

Все оторвались от отчёта и поглядели на Митю; даже печка с любопытством смотрела на него своими сверкающими глазами. Девушка-счетовод сокрушённо сказала:

— И чего матери смотрят… Я бы такого мальчишку…

Но Митя уже не слыхал. Он мчался по улице, не чуя под собой ног, и бормотал:

— Обманули…

Одним духом взобрался Митя по лестнице на сеновал.

— Лёля! — Никто ему не ответил.

— Лёля! — крикнул он второй раз.

В углу что-то зашевелилось: оказалось, это был воробей; он вспорхнул и исчез под застрехой.

Митя выскочил на улицу. Ни Чёрной души, ни двух других баб не было видно. В отчаянии Митя ещё раз подбежал к сеновалу и увидел следы: большие следы — баб, и рядом маленькие — Лёлины. Следы вели в лес.

— Лёля! — завопил Митя не своим голосом.

На его крик выбежала мать. Ни слова не говоря, она схватила мальчика за руку и потащила в дверь.

Митя громко кричал:

— Пусти!.. Я должен её спасти!.. Её убьют…

Но это не тронуло сердце матери. Она захлопнула дверь и посадила сына чистить картошку.

9

Доводилось ли вам когда-нибудь в большом городе, в самом центре, среди афишных тумб, троллейбусов и универмагов видеть старинную, башню с зубцами, к которой сходятся все главные улицы? Такая башня стоит посреди города Ярославля, и каждый может прочесть на дощечке: «Знаменская башня. Памятник старины. Охраняется законом».

Под её сводами живут вороны, каркая, когда звонят телефоны напротив в номерах гостиницы «Медведь». А в сумерки, в тот час, когда зажигаются огни у подъезда театра имени Волкова, вороны засыпают, и башня погружается в мрак и тишину.

Как раз к этой башне 31 декабря ровно в час дня подкатило такси, из которого вылез Старый год, замотанный башлыком с кисточкой. Он юркнул под каменные ворота и исчез в какой-то незаметной двери.

Поднимаясь по крутой лестнице, где в каждом углу пряталось каменное эхо, старичок вытащил из кармана связку старинных ключей. И остановился поражённый: дверь открыта! Что это?

Старичок полез по лестнице ещё более узкой: и вторая дверь оказалась открытой! Ахнув, Старый год побежал по третьей, винтовой, лестнице, быстро вращаясь вокруг себя, и через люк в полу попал, законен, в свою комнату с бойницами вместо окон, где посреди потолка висел огромный неподвижный маятник и вверху торчали зубчатые колёса гигантского заржавленного механизма.

— Кто здесь? — закричал Старый год.

Сверху из колёс высунулась лысая голова.

— Я… Часовой мастер!..

— Что вы тут делаете?

Часовой мастер сказал вежливо:

— Дело в том, что горсовет поручил мне к Новому году починить часы этой башни.

— Эти часы нельзя починить! — зашипел Старый год. — Знаете ли вы, что они стоят со времён царицы Анны Иоанновны?!

— Мне ли это не знать! — заносчиво сказал мастер.

Это был известный мастер Петушков из артели «Точное время». Он славился тем, что мог ответить абсолютно на все вопросы, которые ему задавали или могли задать. Он знал всё… Как и чем на козырьке кепки свести чернильное пятно, и сколько перьев у воробья, который только что родился, и как солили огурцы во времена Ивана Калиты… И на все он отвечал без запинки.

Вот и сейчас, спустившись на каменный пол, Петушков сказал:

— Верно. Эти часы починить нельзя. Их чинили уже три раза: первый раз при царице Елизавете, когда их сломали пьяные стрельцы, качаясь на маятнике, второй раз…

Но Старый год его перебил:

— Прощайте! Мне некогда!

Петушков обидчиво поклонился и пошёл к люку.

— Не оступитесь на лестнице, когда будете спускаться, — проворчал Старый год.

— Благодарю вас, — сказал Петушков, исчезая в полу. — Желаю приятно встретить Новый год!

— Дурак, — буркнул под нос Старый год и захлопнул за мастером крышку люка.

Он подошёл к окошку-бойнице и посмотрел вниз. В эту секунду сквозь серую щель в тучах на город брызнуло солнце. И засверкали сосульки, прицепившиеся ко всем крышам и водосточным трубам. И в доме напротив через двойные рамы солнце осветило, как в кинематографе, чью-то маму: она стояла на табуретке и украшала ёлку. А у перекрёстка засиял металлический обруч уличных часов, и на блистающем циферблате стрелка подскочила ещё дальше, ещё ближе к концу года.

По улицам ехали машины; к некоторым были привязаны ёлки. Шли прохожие; они несли торты и игрушки. Серебряные горлышки шампанского торчали из корзин и карманов.

Неожиданный запах сдобного теста струйкой поднялся из какой-то булочной и коснулся носа Старого года. Старичок сердито чихнул.

— Дураки, — сказал он и скрестил руки на груди, как Мефистофель. — Они думают, что встретят Новый год! Они не знают, что я решил остаться! И двенадцать часов никогда не пробьёт! И шампанское останется нераскрытым! И до конца времён будет 31 декабря!

10

Хохоча хриплыми голосами, снежные бабы играли с Лёлей в снежки. Они швыряли их по-девчоночьи — сверху вниз, не попадая друг в друга. Было это на берегу Щучьего озера, маленького покрытого льдом, заметённого снегом.

Вокруг озера лежал снег разных оттенков: высокие шапки снега на пнях, резной переплёт снега на сучьях бурелома, кружевные зонты елей, серебристая снежная пыль, осыпающаяся с ветвей. И среди этого белого царства краснела тёмная гроздь рябины.

Наигравшись, снежные бабы сели на пни, а Лёля, смеясь, прислонилась к заиндевевшему стволу высокой сосны. Девочка запыхалась.

— Ах, сердце… — весело сказала она, держась рукой за грудь.

У баб сразу слетели улыбки, они алчно переглянулись.

— Продашь? — спросила, облизнувшись, Продажная душа.

Она вытащила толстую пачку замусоленных рублёвок, плюнула на пальцы, отсчитала три бумажки.

— Хорошо даю, — сказала она, протянув Лёле деньги.

— За что? — спросила Лёля.

— Сердце твоё покупаю.

— Сердце? — удивилась Лёля. — А как же я, буду без сердца?

— Ну и что, — сказала баба. — На свете будет ещё одна девчонка без сердца. Их сколько угодно!

И опять протянула деньги.

— Берёшь?

Лёля спрятала руки за спину.

Баба фыркнула.

— Чего боишься? Не обману! — Продажная душа ударила себя в грудь. — Я у одного мальчика купила сердце. Так он даже благодарил. Ему за уроки мама и папа стали платить: выучил урок — плати, еще выучил — опять плати!.. — Протянула деньги. — Бери трешку!

— Нет, — сказала Лёля.

— Можно подумать, что у неё в груди бриллиант!.. Детские часики, красная цена — гривенник! А я, дура, даю тебе трёшку! Бери, а то передумаю!

Лёля опять замотала головой.

— Ладно! — сказала Продажная душа. — Тогда давай так: ты мне — игрушечные, я тебе заводные — с музыкой!

— С музыкой? — оживилась Лёля.

— А как же! — И баба придвинулась ближе к девочке. — Я видала в городе часы — золотые, цифры горят и играют песенку… — И Продажная душа запела хриплым голосом: «Бродяга я…» — Хочешь такие часики?

У Лёли загорелись глаза.

— Хочу.

Продажная душа обрадовалась.

— Мигом слетаю в город и притащу!

Она победоносно подмигнула бабам — знай, мол, наших! — и помчалась, громко хрустя снегом и сучьями. Бабы поглядели ей вслед, переглянулись. Чёрная душа сказала сладким голосом:

— Давайте, девочки, играть в прятки! Чур, не вожу!

— Чур, не вожу! Чур, не вожу! — подхватила Бумажная душа.

— Тебе водить, — сказала Чёрная душа Лёле.

Лёля сунула руку в карман, вытащила «сливочные коровки», которые ей дала Зоя, раздала бабам по конфете, уткнулась в серебряное от снега дерево, честно зажмурила глаза и стала считать:

— Раз, два, три, четыре…

Неуклюже прыгая через сугробы, бабы спрятались за ближайший куст и, посасывая конфеты, шептались.

— Пока эта дура бегает за часами, мы сами остановим сердце девчонки, — сказала Чёрная душа.

Бумажная душа кивнула.

— Сейчас я его остановлю с помощью волшебных чернил…

И сунула руку за пазуху, где у неё хранился, как в портфеле, ворох каких-то пожелтевших бумаг.

— Иди-ка ты со своими чернилами! — сказала Чёрная душа, но, заметив, что Бумажная душа обидчиво поджала губы, добавила примирительно: — Ты, дура, не обижайся, твои чернила ещё пригодятся… Я тебе сейчас покажу, как убивают сердце клеветой… Ау-у! — крикнула она фальшивым голосом. — Можно-о!

— Иду-у!.. — сказала тоненьким голоском Лёля и пошла прямо к кустам, где сидели бабы, глядевшие на неё сквозь сучья холодными глазами.

Увидев баб, Лёля захлопала в ладоши, засмеялась и побежала обратно к дереву.

— Раз-два-три! Всех застукала!

Бабы зашагали к ней.

— Ну, теперь вы водите, а я спрячусь, — сказала Лёля.

— Нет, — сказала Чёрная душа. — Садись!

Лёля села на пень, чинно сложила руки и поглядела на бабу чистыми глазами.

— Вот что, — тяжело вздохнула Чёрная душа. — Ты хорошая девочка, но с тобой поступили подло…

— Кто? — удивилась девочка.

— Митя.

— Митя? Со мной? — И Лёля звонко рассмеялась.

— Он продал нам твоё сердце за три рубля.

Но Лёля продолжала смеяться.

— Ты, конечно, не веришь, — сказала Чёрная душа. — Ты, наверное, думаешь, что твой Митя царевич, который скакал на сером волке…

— Царевич, — кивнула Лёля.

— На самом деле он серый волк, а не царевич! Да, да, что ты на меня так смотришь!

— Спасибо, что вы со мной шутите, — сказала Лёля.

Бумажная душа покосилась на Чёрную, скривилась и махнула рукой.

Чёрная душа терпеливо продолжала:

— Я не шучу; Митя — тот самый волк, который съел Красную Шапочку…

Лёля насторожилась.

— Да, да. Он съел сначала бабушку, потом Красную Шапочку, потом трёх поросят…

— Потом семерых козлят? — спросила Лёля.

— Вот видишь, девочка, ты немножко и поверила…

— Нет, нет! Не поверила! Не поверила! Он не волк! Это вам показалось!

— Все мы раньше думали, что он не волк, — продолжала Чёрная душа, — но однажды…

И она начала рассказывать про Митю одну историю хуже другой. Она знала, что, если Лёля даже не всему поверит, капелька клеветы в её сердце останется. Капелька за капелькой, сердечко медленнее и медленнее, глядишь, и остановилось…

Чёрная душа врала вдохновенно. И действительно, отравленное сердце девочки билось всё медленнее! А с часами во всём мире стало твориться такое, чего никогда ещё не бывало.

Первым это заметил мастер Петушков в городе Ярославле. Он сидел в своей мастерской. На стенах качались маятники, тикали ходики, и круглые столовые часы, и старинные с фарфоровыми амурами, и корабельные хронометры, и электрические, и ручные часы разных форм. На стекле чернела надпись: «ямерв еончоТ» — «Точное время» — с обратной стороны.

Все было как обычно. Мимо окна, которое было заставлено часами и продувалось вентиляторами, шли прохожие; на них большими хлопьями падал снег. Перед мастером стояла баба, закутанная в платок. Из-под него торчал нос, похожий на морковку, но на улице был такой мороз, что это не удивило мастера.

Возле бабы на прилавке лежали золотые часики в форме сердца, с толстой цепочкой. Мастер скучающе смотрел на Продажную душу, а она орала, как на базаре:

— Даю тридцать два!

— Слушайте, — устало сказал мастер. — Это не частная лавочка, у нас не торгуются!

И он присел за свой столик, где лежали пинцеты, стрелки, пружины и циферблаты с арабскими и римскими цифрами.

— Я бедная женщина! — вдруг всхлипнула баба. — Тридцать два рубля сорок копеек. И ни копейки больше!

Не успела она это сказать, как маятники на всех часах задрожали, качнулись в одну сторону, будто кто-то невидимый прошёл мимо с огромным магнитом, потом отлетели назад и пошли медленнее.

В изумлении мастер привстал. Баба вытаращила глаза.

— Что такое? Что такое? Что такое? — встревожилась она.

— Что-то случилось со временем, — сказал мастер; у него затряслись руки.

Баба сразу сообразила, в чём дело, и взвизгнула:

— Эти подлые бабы сами останавливают её сердце!

— Что?! — не понял мастер.

Продажная душа швырнула на стол пачку денег:

— Чёрт с тобой!.. Пользуйся!.. — схватила часы и умчалась.

Петушков как потерянный поглядел вслед бабе, подбежал к морскому хронометру, взял свой пульс, сосчитал и ахнул. Двести двадцать!

Это был единственный случай, когда мастер Петушков, который всегда всё знал, не мог даже самому себе объяснить, что случилось.

11

Над Щучьим озером свистел ветер. Уткнувшись в варежки, Лёля горько плакала. А Чёрная душа стояла над девочкой, рассказывая про Митю плохое.

— Всё равно не верю, — всхлипывая, говорила Лёля. — Это выдумали злые люди, они вас обманули…

— Выдумали, — горько усмехнулась Чёрная душа. — И я была счастливой матерью трёх детей. И у меня был дом, и салфеточки на комоде, и телевизор… Так было хорошо! Дети играли в чижика, а Митя их съел!

Бумажная душа, писавшая что-то вороньим пером, поддержала Чёрную душу:

— Он и меня чуть не съел…

— И её, — кивнула Чёрная душа. — Мы спаслись от Мити, притворившись снежными бабами, чтобы нас холодно было есть.

Такое количество подробностей подействовало на доверчивую душу девочки. Она грустно спросила:

— А где сейчас Митя?

— Наверное, где-нибудь сидит и кого-нибудь ест, — сказала Чёрная душа.

— Неужели? — прошептала Лёля.

Где же в это время на самом деле был Митя? Почему он не мчался на помощь девочке, сердце которой было в опасности? Очень просто: он всё ещё сидел в избе и, насупившись, чистил картошку.

Медленно шли на стене ходики, словно маятник цеплялся за что-то невидимое. И в трубе слышался вой:

«У-у-у-у… Он хочет съесть бабу Ягу-у… Он уже вылетел за нею в трубу-у… У-у-у-у…»

Митя подозрительно посмотрел на вьюшку трубы.

Мать рогатым ухватом вытащила противень из печи: пирог был бледен и тонок, он не поднялся, не подрумянился.

— Не пекутся пироги! — воскликнула мать. — Что за напасть! — и с сердцем сунула противень в печь. Ей даже и в голову прийти не могло, что это время останавливается.

Митя очистил последнюю картошку и бросил нож. В раздумье он подошёл к окошку, покрытому ледяными узорами.

— Где искать её?.. — пробормотал он с тоской.

Внезапно солнечный луч багровым огнём осветил снежные узоры, окно вспыхнуло и стало похоже на карту. Митя пальцем повёл по снежным иероглифам, бормоча:

— По Волчьему логу до горелого пня…

— Что? — спросила мать.

— Не мешай! — сказал Митя. — От горелого пня до Лысого болота через Кузькин брод…

— Помешался… — сказала — мать, вытаскивая ухватом второй пирог.

— …И овражком до Щучьего озера!

Стрелой Митя кинулся к шубе.

— Ты куда?

Митя сразу поднял дикий рёв. Мать махнула на него рукой.

— Ладно, иди, — сказала она. — Это от твоего крика пироги не пекутся.

И Митя выбежал на улицу.

12

А время в мире останавливалось. Замедляли ход швейцарские часы с гарантией на пятнадцать лет, и те часы, которые продают в стакане с водой, и даже самые точные на свете, которые идут по звёздам…

Лёля сидела на пеньке, с закрытыми глазами; её сердце билось чуть слышно, и каждый удар будто уносил частицу её жизни.

— Теперь веришь? — усмехнулась Чёрная душа.

— Нет, — прошептала Лёля.

— Ещё что-нибудь расскажи, — буркнула Бумажная душа Чёрной. Та кивнула.

— А ты знаешь, зачем Митя поступил в школу?

— Учиться… — едва слышно сказала Лёля.

— Ну да! Чтобы съесть двенадцать учеников из третьего класса и тринадцать из параллельного. А потом он хочет съесть учительницу и дядю Васю.

— Не хочет! — сказала Лёля.

— Хочет, хочет! — сказала Чёрная душа. — Он давно бы их съел, да ждёт, когда зажгут ёлку…

Ах, если бы в это время двенадцать учеников из третьего класса и тринадцать из параллельного и все остальные мальчики и девочки вместо того, чтобы кататься на катке, пришли на помощь Лёле! Но они ничего не знали.

Каток был устроен на деревенском пруду и окружён сугробами. На старте и финише навалом лежали шубы и шапки. Трое мальчишек готовились к старту. А у финишной черты стоял дядя Вася с секундомером.

— Внимание! — скомандовал дядя Вася. — Приготовились! Пошёл!

Он взмахнул рукой и нажал кнопку секундомера. Мальчишки помчались. Остальные вопили:

— Давай, Мишка!.. Сашка, давай!..

Честно говоря, мальчики бежали не очень бойко. Но дядя Вася с изумлением смотрел на часы.

Когда Тимошкин пересёк линию финиша, дядя Вася остановил секундомер.

— Не может быть! — сказал он.

— А что? — окружили его конькобежцы.

— Всесоюзный рекорд! — сказал он и схватился за голову.

Потом с подозрением осмотрел секундомер, послушал, вынул из кармана часы-луковицу с секундной стрелкой.

— А ну, давай ещё раз, — сказал он.

— Можно мне? — спросила Зоя.

— Можно, — кивнул дядя Вася.

Девочка встала на старт. Дядя Вася махнул рукой, и Зоя побежала. Она бежала совсем плохо. Ей даже не помогало «давай-давай», которое кричали мальчишки. В довершение всего она упала и пересекла линию финиша лёжа.

— Мировой рекорд, — сказал дядя Вася как потерянный.

— Ура-а! — закричали ребята.

Зоя встала и, вспомнив, как вела себя чемпионка Москвы Римма Жукова, скромно улыбнулась и поклонилась.

Пробежал Митя.

— Митька! — крикнули ему ребята. — Иди мировой рекорд бить!

— Это не рекорд, это время останавливается!.. — закричал Митя отчаянным голосом. — Лёля… — его голос сорвался.

Ребята посмотрели друг на друга, потом на Митю. Но он уже бежал к лесной опушке.

13

Темнело. Из леса к Щучьему озеру крались тени. Над прорубью стоял дымный туман. Где-то в тучах каркнула ворона, и ветви деревьев будто сомкнулись, закрыв серое небо.

Девочка лежала на снегу. Её ресницы дрожали. Над ней склонились две снежные бабы. Слушая Лёлино сердце, Бумажная душа прошептала Чёрной:

— Сейчас распишется, и сердце остановится…

Обмакнув воронье перо в банку с чернилами, она сунула его Лёле в руку. Девочка открыла глаза.

— Распишись, — сказала Бумажная душа и начала монотонно читать приготовленную расписку: — «Верю, что мальчик Митя не мальчик, а серый волк…»

Лёле было уже всё равно. Она взяла дрожащей рукой расписку, чтобы подписать своё имя. Вдруг раздался отчаянный крик:

— Стой! Стой! — Это бежал Митя, проваливаясь в снег и размахивая руками. Он подскочил к Лёле, выхватил из её рук расписку и разорвал на мелкие кусочки.

Лёля широко открыла глаза, улыбнулась. И в то же мгновение в мире произошло чудо. В городе Ярославле в часовой мастерской на всех часах маятники вздрогнули и пошли быстро и весело. Мастер Петушков будто очнулся, поглядел на часы, пробормотал: «Что это было со мной?» — и провёл рукой по глазам.

А в Митиной избе случилось вот что. Мама, ворчавшая на пироги, которые ни за что не хотели печься, вытащила противень из печи и ахнула: «Только что смотрела!» Пирог сгорел. Она взглянула на ходики, но они шли так звонко, что ни ей и никому другому не могло бы и в голову прийти ничего плохого.

Всюду время пошло быстрее, даже поезда и самолёты во всём мире прибавили скорость! А у Щучьего озера Чёрная душа уже скрутила Мите руки; он старался вырваться.

— Ты что лезешь не в своё дело?! — сказала Чёрная душа. — Тебя трогали?!

— Да-а… — сказал Митя. — Вы же время останавливаете!

— А тебе какое дело?

— Как какое? Время остановится — жаворонки не прилетят! Не будет яблок! Купаться нельзя будет! За ягодами не пойти! Я никогда не перейду в четвёртый класс! И никто никогда не полетит на Луну! Пусти! — вдруг взвизгнул Митя и укусил бабу в руку.

Чёрная душа схватила горсть снега и заткнула ему рот.

— Не трогайте! Оставьте его! — закричала Лёля. Но Чёрная душа потащила Митю к проруби, края которой дымились.

— Не надо! Не надо! — крикнула Лёля, кинувшись вслед. — Не убивайте его! Хотите, я отдам вам сердце?

— Лёля, не отдавай им сердца! — отчаянно закричал Митя.

Чёрная душа подняла мальчика над прорубью, где крутилась тёмная вода, и сказала Лёле:

— Твоё сердце или его жизнь?

— Возьмите, — сказала Лёля.

Она вынула из груди своё сердце-часики, протянула Чёрной душе и тут же застыла; лицо её помертвело, синие глаза померкли. И она осталась стоять маленькой снежной девочкой с протянутой рукой, на которой лежали детские часики.

Привязав на всякий случай Митю к стволу ивы, торчавшему прямо из льда, бабы подбежали к Лёле и остановились поражённые: часики с нарисованными стрелками шли, тикали.

— Идут почему-то… — прошептала Чёрная душа.

— Да что ты?! — ахнула Бумажная.

Чёрная душа взяла часики, потрясла, приложила к уху:

— Идут!

Бабы тупо глядели друг на друга картофельными глазами.

— Это всё ты, — зашипела Бумажная душа. — Надо было сначала остановить сердце волшебными чернилами, как я хотела, а потом уже вынимать!

Швырнув с размаху часики об дерево, Чёрная душа подняла их и поднесла к уху: идут!

— Видишь, что ты натворила! — продолжала ворчать Бумажная душа, смотря злыми глазами на Чёрную.

Та бросила часики на пень, топнула по ним ногой, подняла, — идут! Тогда она окунула часики в прорубь, в тёмную ледяную воду, такую холодную, что, если туда опустить кончик пальца, он тут же превратится в сосульку.

— Ну как? — спросила Бумажная душа, когда Чёрная вынула из проруби часики.

Не отрывая часов от уха, Чёрная душа сказала:

— Ладно, старикан сам остановит!

И двинулась по сугробам, за нею Бумажная душа.

Мите удалось развязать зубами узел верёвки; он освободился и подбежал к Лёле.

— Лёля, — тихо сказал он. Но она молчала.

— Лёля, скажи что-нибудь! — закричал он.

Но девочка была неподвижна, снежная, неживая. И Митя заплакал. Глядя на погасшие глаза девочки, он сказал:

— Клянусь! Я принесу тебе твоё сердце! И, стиснув зубы, пошёл по следам снежных баб. Оглянулся: маленькая снежная девочка стояла под высокими тёмными елями, протянув вперёд руку. И Митя зашагал.

14

Гудели телеграфные столбы. Над шоссе курилась снежная пыль. Бабы бежали по краю дороги. Мимо мчались машины, обдавая баб гарью бензина.

Увидев издали грузовик с бидонами молока, Чёрная душа остановилась. Машина приближалась, грохоча бортами. Туго надутые баллоны, серые, тяжёлые, будто каменные, стремительно надвигались. Чёрная душа присела на корточки, прицелилась и подбросила часики под колесо, как мальчишки подбрасывают пистоны. Грузовик с грохотом промчался, подпрыгнув на часиках. Бабы бросились к часикам. Чёрная душа поднесла их к уху.

— Ну? — спросила Бумажная душа.

— Идут, — мрачно сказала Чёрная.

И они побежали дальше к перекрёстку, перед которым на столбе торчала табличка: «В Ярославль. В Углич».

Только хотели бабы побежать по направлению «В Ярославль», как увидели Продажную душу, мчавшуюся навстречу на дамском велосипеде с сеткой на заднем колесе. Бабы попробовали вдвоём спрятаться за табличку, но Продажная душа уже орала:

— Куда? Куда? Девочки!

— В город, — невозмутимо сказала Чёрная душа, выйдя на обочину дороги, и показала ей часики.

— Но это жульничество! — взвизгнула Продажная душа, соскочив с велосипеда. — Я же потратилась! Я купила взамен золотые часы!

— Ну и носи их! — сказала Чёрная душа.

Продажная душа завопила:

— Я пожалуюсь Старому году!

— Попробуй! — усмехнулась Чёрная душа. — А я напишу на вас обеих донос, что вы кричали: «Да здравствует Новый год!»

Бабы от такого нахальства разинули рты. А Чёрная душа неожиданно вскочила на велосипед Продажной и помчалась к Ярославлю, крутя педали своими ледяными ногами. Бабы завопили и погнались за ней.

Но разве можно было её догнать! Она так пригнулась к рулю, что из её правого глаза чуть не вывалилась картофелина. Вот почему Чёрная душа не заметила, как её обдала смёрзшимися комьями снега и обогнала машина, в которой ехал Митя.

Впрочем, Митя тоже не заметил бабу. Сидя в кабине самосвала, он что-то доказывал шофёру. Он уже рассказал о Лёле, и о Старом годе, и о злых бабах…

Заглядывая шофёру в глаза, Митя говорил:

— …Они хотят остановить время! Понимаете?

— Как это? — солидно спросил шофёр.

— А так. Вам к которому часу в гараж?

— Ну, к пяти…

— Пяти не будет, — сказал Митя. — Сегодня будет, завтра нет.

— А когда же в гараж? — спросил шофёр, посмотрев на Митю.

— Никогда, — сказал Митя. — Так и будете всегда ездить.

— Здоров врать! — сказал шофёр и покрутил головой.

Митя горестно замолчал.

15

Сидя в своей башне с бойницами вместо окон, где висел огромный неподвижный маятник и сверху торчали зубчатые колёса гигантского заржавленного механизма, Старый год писал тушью на листе ватманской бумаги:

Заскрипели ступени, распахнулся люк в полу, из него выскочила Чёрная душа и безмолвно положила на стол перед Старым годом волшебные часики — сердце Лёли. Старичок вскочил, вцепился в часики. И вдруг наверху захрипели башенные часы, заскрежетали колёса, взлетел столб пыли. И тяжёлый маятник пронёсся мимо голов Старого года и Чёрной души, которые отпрянули поражённые.

Дрожащей рукой Старый год поднёс часики к глазам:

— Да, это они.

Он знал: только одни часики в мире могли разбудить мёртвый маятник башенных часов!

Чёрная душа объясняла старику, что старалась остановить эти часики и ничего не вышло, но Старый год не слышал её. Он глубоко задумался. Через него пролетела гигантская тень маятника, Где-то каркали вороны, и в порывах ветра глухо звенел лист железа на крыше… Вдруг наверху что-то зашипело, захрипело, загремело, заскрежетало. Чёрная душа тревожно подняла голову. Раздался мощный бой часов, какого Ярославль не знал со времён царицы Анны Иоанновны. Над куполом взлетела туча ворон. Вся башня гудела, как колокол. Не веря своим ушам, прохожие останавливались и задирали головы. Мастер Петушков выбежал без шапки из часовой мастерской, не понимая, что случилось.

А в башне маятник мерно летал от одной стенки к другой. На губы Старого года легла жёсткая складка.

— Всё равно мы их остановим! Принеси-ка мне ту бутыль. — Чёрная душа бросилась в угол и осторожно принесла огромную бутыль с черепом и костями на наклейке.

— Азотная кислота, — сказал Старый год и горько усмехнулся.

Боязливо Чёрная душа налила кислоту в старинный фарфоровый сосуд с инициалом «А», ангелочками и царской короной.

О, если бы этот сосуд мог чувствовать и говорить! Он содрогнулся бы! Лёгкий аромат ещё сохранился в нём; ещё не выветрился за целых два столетия. А сейчас… Старый год бросил часики в кислоту, — раздалось шипение, из сосуда поднялось удушливое облачко. Старичок мрачно сказал:

— Мгновение, остановись!

Часики лежали словно на дне колдовского озера; от них поднимались пузырьки воздуха. Старый год и Чёрная душа наклонились над кислотой; очертания их лиц менялось среди паров.

— Этим пользовались ещё в мрачные времена Антонио Сегеди, — сказал Старый год, и закрыл сосуд фарфоровой крышкой. — В этом адском растворе они исчезнут без следа!

16

Держа в глазу чёрную лупу, мастер Петушков склонился над столиком. Он разглядывал дамские часики величиной с божью коровку, которые принесла чинить какая-то гражданка из Костромы. Увидев в механизме порванный волосок, мастер усмехнулся: такие волоски делал мастер Джозеф Склют, переселившийся в 1893 году из Женевы в Ростов-на-Дону. Петушкову было приятно думать, как он скажет это гражданке из Костромы, когда та придёт, и удивит её своими познаниями.

Вдруг Петушков поднял глаза, будто его позвали. Он увидел мальчика; прижав нос к стеклу, мальчик не мигая глядел на мастера. Петушков поманил его пальцем.

И, когда Митя вошёл, спросил:

— Тебе кого, мальчик?

— Нет… Я ошибся… — сказал Митя, глядя во все глаза на лупу, торчавшую из глаза мастера.

— А что ты думал? — с интересом спросил Петушков. — Можешь задать мне какой хочешь вопрос и на всё получишь ответ!

— Я ищу старичка… Старый год… Не знаете, где он живёт?

Мастер улыбнулся.

— Как же я могу не знать? Старый год?.. Там же, где Новый! — И, не задумываясь, почему-то указал на детский универмаг через улицу, где зажигались и гасли буквы — «Всё для Нового года!» — А зачем тебе?

— Да так… — уклончиво сказал Митя. — Я ищу одни часики… «Артель „Игрушка“, 1-й сорт…»

И Митя выбежал из мастерской. Часовой мастер вынул из глаза лупу, многозначительно сказал себе:

— Это неспроста… Маленький мальчик ищет Старый год… На башне бьют куранты… Время останавливается…

Он поднял палец вверх и задумался. Он знал всё! Но с тех пор, как часы сошли с ума, он понял, что есть на свете тайна, на которую он не смог бы ответить ни себе, ни своим друзьям, ни той самой гражданке из Костромы, если бы она ни с того, ни с сего его об этом спросила.

А Митя уже вбежал в вертящиеся двери универмага. Магазин сверкал и гремел. На прилавке стояла ёлка, на ней висели цветные фонарики, балерины, грибы, стрекозы, почтовые ящички, золотые бумажные рыбы, куколки и жуки, хлопушки и звёзды, флажки всех стран и флотов мира. Со всех сторон неслись звуки патефонных пластинок, кричали «уйди-уйди», звенели бубенчики, верещали свистульки. Кассы так щёлкали и рычали, что удивительно, как их не боялись кассирши.

Митя пробирался среди всего этого гама, шума, писка, звона и толкотни. Над ним качались воздушные шары и фонарики.

Какой-то толстяк в енотовой шубе бил молоточком по детскому ксилофону, но ничего не было слышно, потому что только что кончился «золотой дождь» и покупательницы громко спрашивали, будет он ещё или не будет.

Митя подошёл к толстяку:

— Скажите, пожалуйста…

Но его тут же оттёрли, и он чуть не опрокинул какого-то маленького мальчика. Этот мальчик держал в руках розовую бумажную гармошку, которая только что порвалась в его руках, и плакал. Его утешала мама. Она прикладывала себе к лицу маски: то ведьму, то поросёнка, то трубочиста.

— Хочешь, Мишенька? — спрашивала она. Но мальчик пугался ещё сильнее и ревел.

— Тётя, — спросил Митя у неё, — вы не знаете, где найти Старый год?

Женщина махнула на него рукой и надела на себя маску тигра.

Через магазин со страдальческим выражением лица пробиралась продавщица, у которой на голове стоял ящик с серпантином и конфетти. Митя подпрыгнул и крикнул ей в ухо:

— Где найти Старый год?

Она повернулась вместе с ящиком и указала головой в угол зала.

Митя побежал мимо тортов (на них кремом было написано: «С Новым годом!»), мимо игрушечных саней и сервизных чашек (к ним были привязаны целлулоидные мешочки с драже), мимо новогодних наборов с бонбоньерками, перевязанными бумажными бантами.

В углу Митя увидел не меньше сотни дедов-морозов — от самых маленьких до самых больших. У них были мешки за плечами, они опирались на посохи; у всех блестели слюдой бороды.

Митя нырнул в толпу. И вынырнул у прилавка.

— Тётя! Тётя! Тётя!.. — кричал он продавщице, но она снимала красно-синие мячики с верхней полки и не обращала внимания.

— Тётя! — заорал Митя не своим голосом.

— Ну, что тебе?

— Мне нужен Старый год! Там сказали, вы знаете…

— Что?

— Старый год! Он Где-то здесь…

— Двугривенный, — сказала продавщица, наконец поняв, в чём дело. И сунула ему маленького деда-мороза.

— Мне не этого! — рассердился Митя. — Настоящего! — вернул ей деда-мороза и вышел на улицу.

17

Целых три часа бродил Митя по городу, заглядывая куда попало. Он побывал у стен древнего Ярославского кремля и у речки Которосли, где городские мальчишки катались на коньках, и сунул свой нос даже в планетарий. Но Старого года нигде не было.

На город уже опустились сумерки, в сером зимнем вечере зажглись огни праздничных витрин, над парадными замерцали лампочки, закрытые сетками, словно намордниками. Засветились на перекрёстке электрические часы; стрелки на них то и дело подскакивали ещё дальше, ещё ближе к концу года. Вокруг продолжалась праздничная суматоха.

Митя остановился перед милиционером-регулировщиком, сидевшим в стеклянной будке, и уже открыл рот, чтобы спросить его, где Старый год, как вдруг увидел фигуры двух снежных баб — Продажной и Бумажной.

— Они, — прошептал Митя и, крадучись, пошёл за ними.

Бабы спешили к Знаменским воротам, над которыми в вечернем небе вырисовывались зубцы древней башни.

Возле самой башни на тротуаре валялись кучи снега, сброшенного с крыши. Его сгребал лопатой дворник и швырял в машину-снеготопку, в которой горел огонь, а с другой стороны вытекала грязная вода, исчезая в решётке люка.

— Что это? — спросила со страхом одна снежная баба другую.

— Тсс… Только не показывай, что боишься.

И они юркнули под каменные своды ворот, оклеенных пёстрыми новогодними афишами о ёлках и кукольных представлениях. Митя увидел, как бабы исчезли в низенькой незаметной двери, и нырнул за ними.

Они шагали по крутым каменным ступеням тёмной винтовой лестницы, окутанной ядовитой сыростью. Дыхание баб от пустоты лестницы сделалось громовым.

Задрав голову, Митя почти не дыша крался за ними. Вдруг раздались проклятия и грохот: это Продажная душа налетела в темноте на дамский велосипед; он упал на баб, и они с визгом покатились вниз, чуть не свалившись на Митю, который едва успел спрятаться за выступ.

Ощупав сначала себя, потом велосипед, бабы встали.

— Мой велосипед! — взвизгнула Продажная душа. — Значит, Чёрная тут! — И, поставив велосипед на заднее колесо, прислонив его к стенке, бабы ринулись наверх. Митя — за ними. Обе враз — своими двумя головами — бабы подняли люк и, увидев старичка, начали кричать:

— Она нас надула!.. Украла сердце!..

Они влезли в башню. Продажная душа орала:

— Видала воровок! Сама воровка! Но таких!..

Бумажная душа визжала:

— Я ей покажу! Я про неё напишу волшебными чернилами…

Митя слышал это сквозь щель люка. Но люк захлопнулся, и хотя вопли и крики продолжались, мальчик уже не разбирал слов. Он остался один на тёмной лестнице. Мите стало страшно. Ему захотелось домой к маме! Но Митя был храбрый мальчик. К тому же рядом с люком, чуть в стороне, он заметил совсем маленькую чугунную дверь, закрытую снаружи заржавленной задвижкой. А когда настоящие мальчики видят заржавленные задвижки, они непременно их открывают, чтобы узнать, что там.

Обеими руками Митя уцепился за задвижку и, налегая всем телом, открыл. Потом толкнул дверцу. Оказалось: ещё выше вела совсем крутая, похожая на штопор, чугунная винтовая лестница. И откуда-то сверху слышалось мерное и хриплое дыхание какого-то чудовища. Митя собрался бежать, но вспомнил о Лёле и о её сердце и полез наверх. Он увидел перед собой огромные зубчатые колёса; некоторые двигались, а некоторые как будто стояли. Стало ясно: это хрипело не чудовище, а старинные башенные часы! Сквозь их громовое тиканье Митя опять услышал вопли снежных баб.

Мальчик осторожно пошёл по колёсам, стараясь не попадать на зубцы. Потом лёг на самое толстое и самое неподвижное колесо и, обхватив его обеими руками, просунул голову вниз. Он увидел сверху картину, которую маятник то открывал, то закрывал.

Продажная душа и Бумажная душа кричали что-то невообразимое, захлёбываясь в угрозах и жалобах. Наконец Старый год ударил рукой по столу, и всё стихло.

— Чёрная душа, — спросил он, — чего они хотят?

Чёрная душа коварно улыбнулась:

— Они…

Но Бумажная и Продажная души испуганно заорали:

— Не мы, она сказала: «Да здравствует Новый год».

Старичок не расслышал:

— Да здравствует кто?!

Продажная и Бумажная души отступили, пытаясь спрятаться друг за друга, пока не ударились об стенку.

— Видите, с кем имеете дело, — сказала Чёрная душа.

— Вижу, — саркастически сказал Старый год. — Противно на вас всех смотреть…

Он снял с сосуда фарфоровую крышку. И Митя ахнул, увидев сердце Лёли в какой-то жидкости.

Бумажная и Продажная души вытянули головы и тоже заглянули в сосуд, где лежали часики.

Полюбовавшись, старичок опять прикрыл сосуд фарфоровой крышкой и стал рассказывать бабам:

— Эти часики тысячу лет назад сделал Антонио Сегеди. Он делал их всю жизнь! Днём Антонио Сегеди был инквизитором и пытал поэтов, алхимиков и часовых дел мастеров. А по ночам, запершись в башне, Антонио выращивал белые лилии и делал вечные часы на семи философских камнях — вот эти самые! А чтобы не попасть за свои часы на костёр инквизиции, он написал на них: «Артель „Игрушка“, 1-й сорт».

Продажная душа мечтательно вздохнула:

— Эх, если бы такие часы продать…

Старый год мрачно взглянул на неё.

— Да-а… Если бы твоя воля, ты бы распродала всё на свете! Даже звёзды в небе. Даже муравьев по штуке.

— Будьте спокойны, — самодовольно сказала Продажная душа. — Муравьёв я бы дёшево не отдала. У них спирт.

— Замолчи! — сказал Старый год. Он уселся и удовлетворённо вздохнул.

— Да-а, сегодня, 31 декабря, эти часы исчезнут из мира и время остановится. Обсудим, какой будет мир, в котором время стоит. Ваши предложения?

Митя увидел, как Бумажная душа подняла руку;

— Можно мне?

Она встала и, мерно стуча карандашом по столу, начала:

— Предлагаю: а) уничтожить все календари на новый год, б) отпечатать 31 декабря 365 раз, чтобы, когда отрывают листок календаря, всегда было 31-е, в) образовать комиссию по ликвидации слов: «час, сейчас, тотчас, подчас», а также выражений: «который час», «не ровен час», «стоять на часах», «не по дням, а по часам», «час от часу не легче», «калиф на час», «в добрый час», «без году неделя» и тому подобных…

Старый год удовлетворённо кивнул.

— Начинается золотой век! — льстиво сказала Бумажная.

— Какой век! — крикнул Старый год. — Никакого века!

— Ах да, раз года не будет, то не будет и века, — сказала Бумажная душа. — Я позабыла.

— Странная забывчивость! — сказала Чёрная душа и многозначительно посмотрела на старичка.

Старый год продолжал:

— Ни века, ни года, ни месяца, ни дня, ни часа, ни минуты, ни секунды!..

Глядя сверху, Митя зевал. Ему было скучно, и, кроме того, он отсидел ногу. Митя переменил ногу и, потеряв терпение, спросил:

— А как же исправить двойку в четверти?

Внизу воцарилось молчание. Все поглядели друг на друга.

— Кто сказал «двойка в четверти»? — спросил Старый год.

Бабы оторопело молчали. Старичок сказал:

— На всякий случай разъясняю: двойка в четверти останется навсегда!

Чёрная душа захихикала, потирая руки:

— Значит, школьники останутся на второй год?

— Сколько раз вам повторять! — закричал старичок. — Никакого второго года не будет! Ни второго, ни третьего, ни сто двадцать третьего!

Со злостью он открыл фарфоровую крышку и, отвернув лицо, начал сливать в угол башни на старый мраморный пол адскую жидкость. И пол зашипел, бурый дым взлетел тучей, так что бабы шарахнулись и зачихали; но они не сказали друг другу «будьте здоровы» — вот какие они были злые! А мраморный пол в углу башни покоробился, пошёл пузырями и стал похож не на мрамор, а на ржавое решето.

Когда дым рассеялся, Митя, свесив голову с потолка, увидел, как бабы нагнулись над часиками, чуть не столкнувшись ледяными лбами. Часы шли.

— Идут, будь они прокляты! — проворчал Старый год. — Но я знаю, что делать. Есть один часовой мастер…

Обтерев часики газетой, старичок завернул их в платок: «Ждать меня тут!» — открыл люк и скрылся. Увидев на лестнице, что чугунная дверца открыта, Старый год мимоходом запер её на задвижку и стал спускаться дальше.

В это время Митя между колёс башенных часов ползком пробирался к той же дверце. Он скатился вниз, по чугунной лестнице, упираясь ладонями в промёрзшие стены, и толкнул чугунную дверцу. Она обжигала пальцы холодом, но не поддавалась. Митя понял: закрыта снаружи! Он попробовал её сломать, тряс, дул на пальцы и снова тряс, — ничего не вышло. Тогда Митя в отчаянии опять полез наверх.

18

Ища разгадку мучившей его тайны, мастер Петушков читал энциклопедию. Он начал читать её с конца, чтобы скорее добраться до сути, и уже дошёл до слова «Юпитер» — планета солнечной системы, бог в древнем Риме и осветительный прибор на киностудии, — когда в часовой мастерской задумчиво забили большие часы, им ответили поменьше — со всех стен и из всех углов, перекликаясь тоненькими, шипящими, хриплыми и звонкими голосами. И едва на всех часах замер самый последний — девятый удар, в мастерскую вошёл старичок в пыжиковой ушанке, замотанной башлыком, и в шубе.

Отряхнувшись от снега, он подошёл к мастеру и положил перед ним часики. Не глядя, мастер взял их и стал слушать. Они шли, звонко чеканя мгновения.

— Спешат! — определил мастер.

— Нет.

— Отстают?!

— Нет.

— Ага, вы хотите сменить циферблат, — догадался мастер.

— Нет.

— Вы пришли их чинить? — рассердился Петушков.

— Нет, остановить.

Петушков поднял глаза на клиента и узнал старичка из башни. Мастер пристально посмотрел на него: старичок не шутил! Тогда Петушков опять опустил глаза на часы и начал рассматривать их через лупу. «Артель „Игрушка“, 1-й сорт», — прочёл он и обмер, почувствовав, что находится на волосок от какой-то ужасной тайны.

Клиент сказал доверительно:

— Я пробовал их остановить сам. Я опускал их даже в азотную кислоту. Но они не останавливаются.

Мастер ещё раз посмотрел на старичка и, стараясь сохранить спокойный вид, сказал:

— Хорошо, я их остановлю. Приходите второго января.

— Поздно. Их надо остановить сегодня. Я не могу ждать.

Не решаясь поднять глаза на клиента, Петушков вынул квитанцию, где было написано: «Артель „Точное время“».

— Фамилия? — спросил он.

— Не имеет значения, — сказал старичок.

Петушков помолчал. Потом дрожащей рукой оторвал квитанцию.

— Семьдесят шесть копеек!

Старичок заплатил, аккуратно сложил квитанцию, спрятал её и вышел.

Мастер вскочил и подбежал к окну, заставленному часами.

Шли прохожие, хлопьями падал снег. Старичок переходил улицу не торопясь, не обращая внимания на машины, которые, чуть не налетев на него, с визгом тормозили.

И Петушков вспомнил про мальчишку: он спрашивал как раз об этих часиках. Мало того, он искал старичка, которого называл «Старый год». «Неужели, — подумал мастер, — этот старичок и есть Старый год!» Первый раз в жизни часовой мастер Петушков так близко прикоснулся к тайне идущего времени!

«Надо найти мальчишку», — нервно подумал мастер и повернулся к прилавку. Он открыл игрушечные часики, вставил в глаз лупу и от изумления оцепенел. Он увидел то, чего не видал никогда ни один мастер на свете: часовой механизм на семи философских камнях!

19

Сидя на огромном зубчатом колесе, Митя смотрел вниз. Он видел, как Чёрная душа дружелюбно протянула руку Продажной и Бумажной.

— Ну, виновата… — сказала она. — Ну, мир… Ну, с кем не бывает…

— С нами не было, — проворчала Бумажная душа.

Продажная подхватила:

— Я понимаю — недоплатить, взять втрое дороже, но чтобы такую подлость…

Чёрная душа оглядела быстрым взглядом углы и поманила баб пальцем. Бабы недоверчиво приблизились.

— Девочки, — сказала Чёрная душа проникновенно. — Наш старикан выжил из ума. Но без него нам будет худо: придёт весна, и солнце нас — хлюп, хлюп! — Она игриво ткнула в бок Бумажную душу, которая чопорно отодвинулась. — И потом — наш старикан слишком жалостливый. С таким пропадёшь. Поэтому предлагаю: как только старикан остановит время, запрём его в эту развалину и будем сами править миром от его имени!

Митя слушал, боясь пропустить слово; и нечаянно уронил варежку. Варежка мазнула по носу Чёрную душу, бабы отскочили. А Митя спрятался ни жив ни мёртв.

Бабы посмотрели друг на друга, потом наверх.

— Там кто-то сидит, — прошептала Бумажная душа.

Они помолчали.

— Кому там сидеть, — сказала Чёрная душа. — Наверно, свалилась из вороньего гнезда.

Продажная душа кивнула:

— Все вороны — воровки. Как-то раз они стащили у меня губную помаду.

И бабы успокоились.

— Значит, мир? — спросила Чёрная душа.

— Мир, — ответили бабы и подали ей руки.

— Сейчас бы музыку! — сказала сентиментально Чёрная душа. — Так всё хорошо!

— Есть музыка, — сказала Продажная душа. Она вынула золотые часы, завела и положила на стол. Часы заиграли старинную кадриль. Слегка подтанцовывая, Чёрная душа подошла к низкому оконному проёму и выглянула на улицу.

Ярко горели уличные фонари, прохожие спешили под мягкими хлопьями снега. Поднимался лёгкий дымок над снеготопкой внизу. А через площадь к башне шёл Старый год.

— Девочки! — закричала Чёрная душа. — Поглядите на старикана!

Бумажная и Продажная души подошли; она обняла их за плечи, и все трое они нагнулись над улицей.

— Какая замечательная вещь — дружба! — взволнованно сказала Чёрная душа и вдруг резким движением столкнула обеих баб на улицу. Митя с ужасом отшатнулся в глубь механизма.

Старый год как раз подходил к тротуару, когда ему на голову свалились два сугроба снега, развалившись на куски, обдав его с ног до головы снежной пылью.

— Э-эй! — закричал дворник, грозя метлой кому-то на крыше.

Старый год проворчал:

— Сбрасываете снег с крыш — надо предупреждать!

Тут он увидел в снежной пыли сердца баб — обрывок старинного заявления с сургучной печатью и копейку, подобрал их, мрачно сунул в карман и ускорил шаг.

А дворник широкой деревянной лопатой стал сгребать упавший снег и швырять в снеготопку.

Услышав шаги старичка, Чёрная душа схватила со стола золотые часы с музыкой, спрятала в карман и приняла самый невинный вид, какой только можно при картофельных глазах и морковном носе. Старый год вылез из люка. Безмолвно он протянул на ладони обрывок старинного заявления, монетку и посмотрел бабе в глаза.

— Измена, — сказала Чёрная душа, не опуская глаз. — Они хотели тебя убить.

Митя никогда в жизни не слышал ещё такой лжи. Он скатился с большого колеса на маленькое. Раздался треск, и часы остановились. Остановились громадные башенные часы! Наступила мёртвая тишина.

Позабыв обо всём, Старый год бросил сердца своих баб.

— Кажется, остановилось время, — прошептал он.

— Неужели? — ахнула Чёрная душа.

— Остановилось! — сказал Старый год и со слезами на глазах обнялся с Чёрной душой.

Маятник качался всё медленнее, потому что Митин валенок застрял между колёсами. Но Старый год этого не знал.

— Молодец мастер, — сказал он, когда маятник совсем замер. — Он достойный наследник Антонио Сегеди. Я назначу его главным хранителем Мёртвых маятников!

Чёрная душа была практичнее Старого года, она напомнила:

— Пока всё-таки надо забрать у мастера часики. А то мало ли…

Старичок кивнул и вместе с Чёрной душой исчез в люке. Митя рванулся за ними. Не тут-то было! Зубчатое колесо крепко вцепилось в валенок. Митя вынул из валенка ногу и изо всех сил начал тащить свой валенок из-под зубцов. Вырвав несколько кусков войлока, башенные часы, наконец, отпустили валенок и пошли. Тогда Митя по качающемуся маятнику скатился в башню и нырнул в люк.

20

Выбежав на улицу, Митя сразу увидел старичка и Чёрную душу. Они бежали к часовой мастерской, возле которой стоял мастер, вешая на дверь замок.

Мастер тоже заметил подбегающего старичка, а за ним какую-то странную фигуру, и пустился бежать.

— Стой! Стой! — закричал старичок и кинулся следом.

Митя помчался за ними. Пробегая мимо мастерской, он заметил объявление: «Мастерская закрыта до 2 января».

— Стой! — заорала Чёрная душа.

Митя нёсся позади, поправляя на ходу порванный валенок. Вдруг гулко ударили башенные часы. Старый год и Чёрная душа посмотрели изумлённо наверх. И кинулись за мастером ещё быстрее.

Но Петушков знал, куда бежал. Он юркнул в детский универмаг и скрылся в праздничной толпе. Покупатели с удивлением оглядывались, когда какой-то старичок и толстая ряженая дама, толкаясь, влетели в универмаг, а за ними — маленький мальчик.

Митю опять оглушили звуки патефонов, вокруг вопили свистульки «уйди-уйди», звенели бубенчики. Магазин сверкал и гремел. Подскакивая, мальчик следил за Старым годом. Он видел, как старичок и баба заглядывали во все углы. Баба наткнулась на ёлку, и на неё посыпался «серебряный дождь».

А Старый год, лихорадочно заглядывая в лица всем мужчинам, бежал быстрее, быстрее. И вдруг остановился, схватившись рукой за грудь, и облокотился о прилавок. У него звенело в ушах, в глазах плавали радужные круги, в бороде запуталось конфетти.

— Что вы стоите?! — шипела Чёрная душа. — Он уйдёт, и всё пропало!

Старый год стоял, странно улыбаясь. Он слышал обрывки разговоров:

— …Для меня старый год был неплох, особенно к концу, — сказал какой-то толстяк.

— …Я никогда не забуду этот год, — тихо сказал молодой человек девушке в фиолетовой шапочке. — В этом году я тебя встретил…

Чёрная душа бесновалась:

— Он уйдёт, и всё будет кончено! Остались считанные часы!

Старый год двинулся, прошёл в толкотне несколько шагов и опять остановился.

Митя следил за ними. Когда Чёрная душа повернулась в его сторону, мальчик попятился и налетел на часового мастера, который притаился за ёлкой. Оба испугались.

— Ай! — вскрикнул Петушков.

Митя прошептал:

— Это вы?!

— Ты ищешь часы, — сказал Петушков. — Вот они, «Артель „Игрушка“, 1-й сорт»! — И сунул Мите часики: — Беги!

Мастер уже знал всё, что случилось. Ведь он целых пять минут рассматривал в часиках философские камни. А стоит посмотреть на них, и уже всё знаешь — что было и что будет. Потому-то эти камни и называют не как-нибудь, а философскими! Так что удивляться нечего.

Зажав часики в кулаке, Митя нырнул в толпу и выскочил вон из универмага.

А Старый год всё ещё стоял у прилавка. Какой-то гражданин в высокой боярской шапке шёл мимо животом вперёд, прижимая к себе портфель, из которого торчало не меньше шестнадцати бутылок.

— Скорей! — крикнул он приятелю, который через плечи толпы спрашивал у продавщицы, не кончились ли хлопушки. — Ну, скорей же!

— Чего ты спешишь? — обернулся тот. — До Нового года ещё вагон времени.

— Пока будут зажигать ёлку и всякое такое, нам надо успеть проводить старый год, — подмигнул человек в боярской шапке. — Чтоб старик на нас не обижался…

Старый год грустно улыбнулся. Около него появилась Чёрная душа.

— Нигде нет!

Она задыхалась.

Старый год побарабанил пальцами по прилавку, взял в руки калейдоскоп, который только что рассматривали другие, и поднёс к глазу. Волшебные разноцветные сочетания загорелись в трубке: целое мироздание жёлтых, зелёных, синих, оранжевых огней. Они никогда не повторялись, и это чем-то было похоже на звёздное небо из какой-то таинственной и ещё не сочинённой сказки.

— Целый год живу, — восторженно сказал Старый год, — а не знал, что есть на свете такая прекрасная вещь!

— Что вы делаете?! — в отчаянии закричала Чёрная душа. — Мы же пропадаем!

Старый год меланхолически опустил калейдоскоп.

— Я останусь здесь до закрытия магазина.

— А потом?! — взвизгнула Чёрная душа.

— А потом всё равно, — сказал Старый год и поднёс калейдоскоп к глазам.

Чёрная душа плюнула:

— Ну и пропадай!

И помчалась к выходу. А Старый год смотрел в калейдоскоп, радовался разноцветной игре стёклышек и думал о течении времени.

21

Мы не станем рассказывать, как Митя нашёл, у Щучьего озера Лёлю, занесённую снегом, и как он вложил в её грудь часики, которые всю дорогу бережно нёс, зажав в окоченевшей руке. Расскажем только, что, когда снежное лицо Лёли потеплело и девочка открыла синие глаза и мечтательно улыбнулась, она прошептала: «Я знала, что ты придёшь», — так нежно, что Митя будет помнить всю жизнь.

И всё же Мите и Лёле в этот день ещё раз пришлось встретиться с Чёрной душой. Было так.

Когда они прибежали в школу, играла такая весёлая музыка, что нельзя было устоять на месте. Взявшись за руки, школьники мчались вокруг ёлки. Митя и Лёля вошли в хоровод, и всё стало кружиться: и голова, и ёлка, и стеклянные шкафы с бабочками и лягушками… Не кружился только Дед Мороз, очень похожий на дядю Васю. Он то и дело поглядывал на школьные часы: стрелка подходила к двенадцати…

Тут-то в дверях и появилась Чёрная душа, улыбаясь во весь рот. Никто её не заметил. Стоя у шкафа с наглядными пособиями «Змеи и ящерицы», Чёрная душа вынула золотые часы в форме сердца: на них было без одной минуты двенадцать. И на школьных часах было без одной минуты двенадцать. Дед Мороз воткнул вилку в штепсель. Ёлка вспыхнула тысячами огней, от игрушек забили маленькие молнии, загорелись бенгальские огни. И раздался первый удар часов, возвещающий рождение нового года. А за ним — ещё одиннадцать таких же медленных и торжественных ударов.

— С Новым годом, ребята! — басом сказал Дед Мороз.

— Ура-а!.. — закричали школьники. Чёрная душа подошла к ёлке.

— Да здравствует Новый год! — пламенно сказала она. — Поздравляю вас, деточки! — Но, увидев Митю и Лёлю, Чёрная душа шагнула назад, стушевалась и побежала к выходу. Дети удивлённо глядели ей вслед.

— Чья это мама? — спросила Зоя.

— Это не мама, — сказал Митя.

— Чёрная душа… — прошептала Лёля.

Митя подошёл к Деду Морозу и сказал ему на ухо:

— Это была Чёрная душа… Она убежала!

— Не бойся, — сказал дядя Вася, который всё знал. — Она долго не проживёт. Придёт весна, и она растает. — По знаку дяди Васи Саша Тимошкин пустил на радиоле вальс «Снежинка» и стал швырять ленты серпантина и конфетти.

Стараясь не наступать валенками на туфельки Лёли, Митя кружился в вальсе и пыхтел.

— Мне пора, — в разгаре веселья вдруг сказала Лёля.

— Куда? — всполошился Митя.

Лёля пошла к выходу, Митя за ней. Он нашёл её белую шубку среди наваленной одежды. И они вышли на улицу, где горели звёзды. Перед крыльцом стоял маленький серебряный самолёт с косыми крыльями.

— Сказка кончилась, — грустно сказала Лёля. — И я уезжаю.

— Куда?

— Домой, в хрустальный дворец.

— И мы никогда не увидимся? — спросил Митя в отчаянии.

Лёля подошла к самолёту, на хвосте которого висела связка бубенцов, оторвала один бубенчик и протянула Мите:

— Если очень захочешь меня увидеть, — найдёшь!

Пропеллер завертелся. И самолёт умчался, поднимая снежную пыль. А затем проплыл в тёмном небе, заслоняя звёзды.

Митя постоял. Снег весело танцевал в освещённом квадрате окна школы. Там плясали, оттуда доносились музыка, смех. Митя пошёл было к школе, но вспомнил, что Лёли там нет. И, понурив голову, повернул домой. Он открыл дверь своей избы. Навстречу ему рванулись звуки аккордеона. За праздничным столом хлопотала нарядная Митина мама. Посреди стола румяный гусь держал в клюве бумажный цветок, а вокруг лежали яблоки. Председатель сельсовета дядя Андрей играл на аккордеоне. И гости говорили все сразу.

— А-а, фантазёр явился! — сказал бухгалтер.

— Приходит, понимаешь, и говорит, — сказал дядя Андрей: — «Я слепил Лёлю!»

— Какую Лёлю? — спросил кто-то из гостей. — А как он учится?

— Он у меня мечтатель, — любовно сказала Митина мама и положила сыну кусок пирога. Митя уселся на лавку, поднёс кулак к уху, тихо позвенел бубенчиком и принялся за пирог.[1]