Скептические эссе

Глава II. Грезы и факты

Влияние желаний на убеждения является общеизвестным фактом, однако природу этого влияния очень часто понимают неверно. Обыкновенно считается, что основная масса наших убеждений строится на некоем рациональном основании, а желания подают лишь мимолетный возмущающий импульс. Куда ближе к истине прямо противоположный образ: огромное большинство верований, которые поддерживают нас в повседневной жизни, – это просто-напросто воплощение наших желаний, которое тут и там, в отдельных точках, корректируется внезапной пощечиной факта. Человек живет, по сути, во сне, пробуждаясь иногда на мгновение из-за какого-нибудь особенно назойливого элемента внешнего мира, но вскоре снова впадая в блаженную дремоту воображения. Фрейд уже продемонстрировал, сколь часто ночные грезы представляют собой иллюзию исполнения желаний; с равной долей истинности он утверждал то же о грезах наяву; в эту категорию можно было бы включить и то, что мы называем верованиями.

Есть три способа продемонстрировать их нерациональное происхождение: психоанализ, который, отталкиваясь от понимания душевнобольных и истериков, постепенно показывает, как мало, в сущности, эти жертвы недугов отличаются от обычных здоровых людей; метод философа-скептика, показывающий, сколь хилы рациональные доказательства даже самых заветных наших верований; и, наконец, простое наблюдение за людьми. Я предлагаю рассмотреть лишь последнее из этих трех.

Наинизшие дикари, кои известны нам благодаря трудам антропологов, не барахтаются в море явлений, которых не понимают, остро сознавая собственное невежество. Напротив, у дикаря есть бесчисленные верования, настолько твердые, что руководят всеми его наиболее важными действиями. Он верит, что, поедая мясо животного или воина, можно обрести положительные качества, которыми жертва обладала при жизни. Многие из них считают, что произносить имя своего вождя – святотатство столь страшное, что влечет за собою мгновенную смерть; они доходят даже до того, что изменяют все слова, в которых встречается его имя; например, если бы у нас был король по имени Яков, нам пришлось бы называть гваяковую смолу, к примеру, гваКарловой, а вместо «маньяков» говорить «маньКарлов». Когда они доходят в своем развитии до освоения земледелия и возрастает важность погоды для обеспечения пищей, они начинают верить, что дождь или яркое солнце можно приманить магическими заклинаниями или небольшим костром. Они верят, будто кровь или призрак убитого человека преследует убийцу, чтобы отомстить, но его можно обмануть простой маскировкой вроде красной краски на лице или ношения траура[2]. Первую половину этого верования, само собой, выдумали те, кто боялся убийства, вторую – те, кто его совершил.

Иррациональные верования встречаются вовсе не только у дикарей. Религиозные взгляды подавляющего большинства людей отличаются от наших и потому беспочвенны. Все интересующиеся политикой люди, кроме самих политиков, придерживаются горячих убеждений по бесчисленным вопросам, которые, как неизбежно должен заключить любой непредубежденный человек, не поддаются рациональному решению. Добровольцы на выборах с участием нескольких кандидатов всегда верят, что их сторонник победит, невзирая ни на какие причины ожидать поражения. Не может быть никаких сомнений в том, что осенью 1914 года подавляющее большинство граждан Германии было абсолютно уверено в ее победе. В данном случае в дело вмешался факт и развеял их грезы. Но если бы каким-то образом можно было остановить перо всех не немецких историков на следующую сотню лет, иллюзия возродилась бы: в памяти остались бы первые триумфальные успехи, а последовавшая катастрофа оказалась забыта.

Вежливость – это привычка уважать те из верований человека, которые особенно тесно связаны с его собственными достоинствами или достоинствами группы, к которой он себя причисляет. Каждый человек, куда бы он ни пошел, окружен облаком отрадных заблуждений, которые следуют за ним, будто мухи летним днем. Некоторые касаются его самого: рассказывают о его добродетелях и достижениях, любви друзей и уважении знакомых, блестящих карьерных перспективах и о его неослабевающей энергии (несмотря на хрупкое здоровье). За ними идут убеждения в совершенстве родни: его отец отличался незыблемостью моральных устоев, которая ныне столь редка, и воспитывал детей со строгостью, какой уже не увидишь у современных родителей; его сыновья – первые во всех школьных играх, а дочь – не из тех девушек, что способны на неблагоразумный брак. Далее следуют убеждения о его общественном положении: в зависимости от того, к какому классу он принадлежит, это лучший из всех классов в социальном отношении, или же в интеллектуальном, или в моральном, хотя все согласны, что первое из этих достоинств более желательно, чем второе, а второе – чем третье. По поводу собственной страны почти каждый человек также питает уютные иллюзии. «Другие государства, к сожалению, справляются как могут»[3]. Этой фразой мистер Подснеп облек в слова одно из самых сокровенных чувств человеческого сердца. Наконец мы подходим к теориям, которые возвышают все человечество в общем – либо абсолютно, либо в сравнении с «неразумными тварями». У людей есть душа, а у животных – нет; Человек – «рациональное животное»; любое особенно жестокое или неестественное действие клеймят «зверским» или «скотским» (хотя на самом деле такие действия характерны именно для человеческого поведения)[4]; Бог создал Человека по Своему образу и подобию, и благополучие Человека является конечной целью Вселенной.

Таким образом, мы получаем иерархию утешительных убеждений: личных, тех, кои человек разделяет со своей семьей, общих для его класса или страны и, наконец, равно лестных всему человечеству. Если мы желаем быть с человеком в хороших отношениях, необходимо эти убеждения уважать; поэтому в лицо ему мы говорим одно, а за его спиной – другое. Контраст обратно пропорционален нашей с ним близости. В беседе с братом не требуется проявлять подчеркнутой вежливости к его родителям. Максимально велика потребность в вежливости бывает при разговоре с иностранцами, и она до такой степени утомительна, что просто-напросто парализует тех, кто привычен к обществу соотечественников. Помню, однажды я сказал не бывавшему за границей американцу, что, возможно, есть несколько мелочей, в которых Британская конституция выгодно отличается от Конституции Соединенных Штатов. Он мгновенно впал в буйное исступление; никогда раньше не слыхав такого мнения, он поверить не мог, чтобы кто-то принимал его всерьез. В деле вежливости мы оба допустили промах, и результат вышел катастрофический.

Однако результаты таких промахов, как бы досадны они ни были со светской точки зрения, весьма замечательны в плане развенчания мифов. Есть два фактора, способных корректировать наши естественные убеждения: первый – столкновение с фактом, например, когда мы принимаем ядовитый гриб за съедобный и в результате испытываем физические мучения; другой – когда наши убеждения вступают в противоречие не напрямую с объективными фактами, а с противоположными убеждениями других людей. Один человек считает, что позволительно есть свинину, но не говядину; другой – что говядину, но не свинину. Раньше результатом такого расхождения во мнениях обычно бывало кровопролитие; но постепенно в обществе зарождается рационалистическое понимание того, что, возможно, ни то ни другое не является на самом деле грехом. Скромность, неизменная спутница вежливости, заключается в том, чтобы делать вид, будто мы не придерживаемся о себе и своих вещах лучшего мнения, чем о собеседнике и его вещах. Этим мастерством поистине овладели лишь в Китае. По слухам, китайский сановник на вопрос о здоровье его жены и детей ответит: «Эта презренная шлюха и ее вшивый выводок, если ваше великолепие изволит интересоваться, возмутительно бодры и здоровы»[5]. Но подобное многословие порождается лишь степенным и размеренным существованием; в торопливом, но важном деловом или политическом общении оно невозможно. Шаг за шагом отношения развеивают мифы в головах всех людей, кроме самых успешных. Личное тщеславие разбивают в пух и прах братья, семейное – одноклассники, классовое – политики, национальное – военные или торговые неудачи. Однако общечеловеческое тщеславие остается, и, что касается влияния общественных отношений, в этой области силы мифотворчества имеют абсолютную свободу действий. В какой-то степени корректировать данный вид заблуждений способна наука; но этой коррекции никогда не стать более чем частичной, поскольку и в науке нужна крупица готовности верить – иначе она сама рухнет и обернется пылью.

Грезы отдельных людей и групп могут казаться смехотворными, однако общечеловеческие грезы для нас, неспособных шагнуть за границу человечества, просто-напросто печальны. Вселенная, как показывает астрономия, имеет огромные размеры. Какие еще дали недоступны нашим телескопам, мы не знаем; но и известные пространства поражают невообразимой необъятностью. Млечный Путь – лишь крохотный фрагмент видимого мира; Солнечная система – бесконечно малая кроха внутри этого фрагмента, а наша планета внутри этой крохи – микроскопическая точка. По этой точке в течение нескольких лет ползают крошечные комочки неочищенных углерода и воды, обладающие сложной структурой и несколько необычными физическими и химическими свойствами, а после снова распадаются на составляющие элементы. Они делят свое время между трудом, направленным на то, чтобы отсрочить момент распада для себя, и лихорадочными попытками ускорить его для других представителей своего вида. Естественные содрогания пространства периодически уничтожают их тысячами или миллионами, и еще гораздо большую долю преждевременно уносят недуги. Эти события считаются несчастьями; но когда людям удается нанести подобный ущерб собственными усилиями, они радуются и благодарят Бога. Период, в течение которого существование человека будет физически возможным, составляет мельчайшую долю жизненного цикла Солнечной системы; но есть некоторые основания надеяться, что люди своими усилиями по взаимному уничтожению подведут черту под собственным существованием еще раньше, чем этот период завершится. Вот как выглядит человеческая жизнь со стороны.

Но нам говорят, что такой взгляд на жизнь недопустим, что он задушит инстинктивную энергию, благодаря которой человечество движется вперед. Спасение от этого люди нашли в религии и философии. Каким бы чуждым и безразличным ни казался внешний мир, утешители заверяют нас, что за кажущимся противоречием скрывается гармония. Весь долгий процесс развития от первоначальной туманности, оказывается, ведет к появлению человека как кульминации процесса. «Гамлет» – очень известная пьеса, однако мало кто из читателей вспомнит персонажа, называемого Первым матросом, чья роль состоит из четырех слов: «Благослови вас Бог, сэр». Но представьте, что существует общество людей, единственное дело жизни которых состоит в том, чтобы играть эту роль; представьте, что они изолированы от контактов с Гамлетами, Горациями и даже Гильденстернами: неужели они не выдумают систем литературной критики, согласно которым четыре слова Первого матроса составляют суть всей пьесы? Неужели не накажут позором или изгнанием любого, кто предположит, что другие роли, может статься, не менее важны? А ведь человечество занимает во Вселенной гораздо меньше места, чем реплика Первого матроса в «Гамлете», но мы не можем послушать из-за кулис остальную часть пьесы и очень мало знаем о ее персонажах и сюжете.

Думая о человечестве, мы думаем в основном о себе как о его представителе; поэтому мы считаем человечество хорошим и полагаем важным его сохранить. Мистер Джонс, бакалейщик-нонконформист, уверен, что заслуживает вечной жизни и что Вселенная, отказавшая ему в ней, была бы нестерпимо плоха. Но когда он думает о мистере Робинсоне, своем англиканском конкуренте, который подмешивает песок в сахар и не почитает воскресных дней, он чувствует, что негоже Вселенной быть слишком уж снисходительной. Для полного счастья ему нужно, чтобы мистера Робинсона ожидало адское пламя; таким образом, космическая значимость человека сохраняется, но критически важное различие между друзьями и врагами не стирается вялой вселенской благожелательностью. Мистер Робинсон придерживается того же мнения, только наоборот, и в результате все счастливы.

До того, как мир услышал о Копернике, для поддержания антропоцентрического взгляда на мир не было нужды в философских умствованиях. Невооруженным взглядом было видно, что небеса вращаются вокруг Земли, а на Земле человек господствует над всеми зверями полевыми. Но когда Земля утратила свое центральное положение, человек тоже был свергнут с пьедестала, и потребовалось выдумать метафизику, чтобы смягчить «грубость» науки. Эту задачу одолели так называемые «идеалисты», которые считают, что материальный мир есть иллюзорное видение, а истинная реальность – это Разум или Дух, который выходит за пределы разума или духа философа так же, как тот превосходит обычных людей. Нет другого такого места, как дом? Напротив, уверяют нас эти мыслители, всякое место похоже на дом. Во всем лучшем, что в нас есть, иными словами, во всех делах, которые мы разделяем с тем самым философом, мы едины со Вселенной. Гегель уверяет нас, что Вселенная походит на современное ему прусское государство; его английские последователи считают ее более похожей на двухпалатную плутократическую демократию. Причины, приводимые в пользу этих воззрений, столь тщательно замаскированы, что даже те, кто их высказывает, не замечают их связи с человеческими желаниями: формально они извлекаются из таких бесстрастных источников, как логика и анализ пропозиций. Но влияние желаний проявляется в допускаемых искажениях, которые неизменно тянутся в одну сторону. Когда человек подводит счета, он с гораздо большей вероятностью ошибется в свою пользу, чем во вред себе; а когда рассуждает, склонен демонстрировать те заблуждения, которые благоприятствуют его желаниям, а не те, которые им препятствуют. Так и выходит, что при изучении работ номинально абстрактных мыслителей именно допущенные ими ошибки дают ключ к пониманию их личности.

Многие, быть может, возразят, что даже если системы, изобретенные людьми, неверны, они не приносят вреда, а лишь утешают, и их следует оставить в покое. Но на самом деле они вовсе не безвредны, и приносимое ими утешение достается дорогою ценой предотвратимых мучений, которые они вынуждают людей терпеть. Источником зла в жизни являются отчасти естественные причины, отчасти враждебность людей друг к другу. В прежние времена соперничество и война были необходимы для того, чтобы надежно обеспечить себя пищей, что могли сделать только победители. Теперь благодаря господству над природными силами, которое начала дарить нам наука, куда утешительней и радостней всем людям было бы посвятить себя покорению природы, а не друг друга. Репрезентация природы как дружественной силы, а иногда даже как союзницы в нашей борьбе с другими людьми заслоняет истинное положение человека в мире и отвлекает его от стремления к научному могуществу – единственной победе, способной надолго принести человеческому виду благополучие.

Даже если оставить в стороне все утилитарные аргументы, поиск счастья, основанного на ложных убеждениях, нельзя считать ни особенно благородным, ни особенно достойным восхвалений. В непоколебимом понимании нашего истинного места в мире есть бурная радость и драматизм столь пронзительный, какого не изведать тем, кто прячется за крепостными стенами мифа. В мире рационального мышления есть «сумрачные моря»[6], путешествие по которым способны одолеть лишь те, кто готов честно взглянуть в лицо собственному физическому бессилию. И, что важнее всего, наградою станет освобождение от тирании страха, который заслоняет дневной свет, ожесточает людей и втаптывает в грязь. Не осмелившись открыть глаза на свое место в мире, человеку не освободиться от страха; он никогда не достигнет величия, на которое способен, если не позволит себе сперва увидеть собственную ничтожность.