Скифская чаша

СКИФСКАЯ ЧАША

Он положил ладони на стол и попытался не показывать волнения — мужчина лет тридцати пяти с большими натруженными руками кузнеца, и майор Хаблак почему-то не мог отвести взгляд от этих длинных и сильных пальцев, чисто вымытых, с ухоженными ногтями, но мозолистых и со следами царапин, рук, привыкших к черной работе, хотя это были руки доктора наук. Хаблак знал, что ими перебраны тонны земли, что ученый не жалел времени, отыскивая обломки древней вазы или наконечники стрел. Руки свидетельствовали о терпении и целеустремленности ученого, с которыми, вероятно, неделями и месяцами он раскапывал какой-нибудь курган, зная, что вся эта тяжкая работа может оказаться тщетной.

Что ж, каждому свое, и можно представить себе радость человека, наконец-то нашедшего что-то. А человек, положивший сейчас руки на стол и смотревший куда-то мимо майора, нашел не что-нибудь — его находка буквально ошеломила не только научный мир, о ней сразу же заговорила пресса, ведь такое случается нечасто: в раскопанном скифском кургане лежала серебряная с позолотой чаша.

Ее вместе с другими вещами, которым тоже нет цены, нашли в усыпальнице скифского вельможи или царя. Она лежала, будто ее положили совсем недавно, хотя минуло около двух тысячелетий с тех пор, когда из нее в последний раз пили искристое вино, а может, просто холодную родниковую воду из ручейка, пробившего себе путь в соседней степной балке.

Ученый волновался, да и сам Хаблак тревожился, потому что эта уникальная чаша исчезла, накануне вечером кто-то похитил ее в издательстве, где выходила книга Ивана Васильевича Хоролевского и где он согласился рассказать о раскопках знаменитого кургана и показать уникальные находки.

— Я думаю, Иван Васильевич, — бодро заговорил Хаблак, хотя и не был окончательно уверен в своих словах, — мы вашу чашу найдем, не имеем права не найти, потому что какие же мы тогда... — Он хотел сказать «сыщики», но почему-то застеснялся этого слова, запнулся, щелкнул пальцами и произнес не то, что хотел: — криминалисты...

Слово прозвучало несколько напыщенно, майор сразу понял это и смутился, но Хоролевскому было не до словесных тонкостей — он сжал пальцы в кулак и глухо сказал:

— Никогда... никогда не прощу себе...

Хаблак понял, что имеет в виду ученый, однако не стал успокаивать его — в конце концов, доля вины Хоролевского велика: так носить в портфеле вещи, да еще не имеющие цены... Майор слышал, что скифская чаша бесценна, за рубежом коллекционеры могут дать за нее два миллиона долларов или даже больше — и вот тебе...

— Она не может исчезнуть, это было бы преступлением перед наукой! — Профессор умоляюще смотрел на майора, однако что тот мог добавить к уже сказанному? Склонил голову в знак согласия, и археолог понял его: встал, крепко пожал ему руку и пошел к выходу.

Хаблак смотрел вслед Хоролевскому, но уже не видел, как закрылась за ним дверь. Подпер лоб рукой, уставился на оклеенную дерматином столешницу старого канцелярского стола, не замечал даже бумаг, разбросанных на нем, вспоминая, как развивались события в издательстве.

Книгу Хоролевского уже отредактировали, когда пришло сообщение о его уникальной находке. Во время очередной встречи директор попросил археолога выступить перед коллективом и продемонстрировать находку. Хоролевский обусловил свое выступление тем, что на вечере будут присутствовать только руководящий состав и творческие работники издательства. Он редко соглашался на публичные лекции, считая себя плохим оратором, и, как правило, встречался только с подготовленной аудиторией.

В кабинете директора после работы собрались сотрудники издательства. Хоролевский привез с собой кинопроектор, установил его на письменном столе. На приставном столике разложил несколько найденных в кургане вещей. Украшения для уздечки, терракотовую статуэтку, монеты, а в центре — чашу.

Сотрудники рассаживались на стульях, стоявших у стен, с любопытством глядя на экспонаты, всех охватило радостно-приподнятое настроение, пробуждающееся у людей в предчувствии неизведанного и встречи с необычным.

Как успел установить Хаблак, всего на вечере собралось девятнадцать работников издательства. Список их лежал в ящике письменного стола майора.

И только один...

Вчера события разворачивались так. Хоролевский рассказал о работе археологической экспедиции, присутствующие осмотрели экспонаты, а потом профессор начал показывать свой фильм о раскопках. И тут погас свет.

Иногда бывает — на несколько секунд выключают свет, и никого это не удивило. Наконец кто-то зажег спичку, и в этом трепещущем свете Хоролевский, сидевший за большим директорским столом у проектора, увидел, что на маленьком приставном столике уже нет чаши.

Сначала он не придал этому особого значения, но все же слегка встревожился. Спичка потухла, Хоролевский в темноте обошел вокруг стола, остановился возле своих сокровищ, охраняя их; зажгли еще спичку — чаши не было, и Хоролевский попросил поставить ее на место.

Теперь вспыхнула зажигалка, кто-то пошутил по поводу чрезмерного человеческого любопытства, директор послал кого-то посмотреть на пробки, а чашу так никто и не поставил на место.

И когда через несколько минут свет загорелся, стало ясно, что скифская чаша похищена.

За это время из комнаты выходили только двое: художник Данько и редактор Власюк. Данько директор послал наладить свет, а Власюк вернулся, уже когда лампочки зажглись.

Директор попросил всех остаться на своих местах, как-то искоса посмотрел на Власюка и начал звонить в милицию.

Хаблак представил себе, что творилось в издательстве, пока оперативная группа ехала туда.

Когда майор вошел в кабинет, все сидели у стен, раскрасневшиеся и возбужденные, будто и правда были причастны к преступлению. Хаблак понял их состояние: честному человеку, столкнувшемуся с подлостью, становится неловко, стыдно, словно запачкался и он сам.

Уже с первого взгляда Хаблак понял, что чаши, конечно, в кабинете нет — не часы, в карман не спрячешь. И отпустил всех домой.

Это решение вызвало удивление и даже протест. Никто не хотел уходить, пока не найдется чаша. Майор сразу понял, что преступник или преступники именно и рассчитывали на такую реакцию коллектива, на то, что никто не мог даже в мыслях допустить факт кражи в издательстве: уникальную скифскую чашу почти все держали в руках, попробуй-ка догадаться, кто же это из девятнадцати?

Когда выходили, заместитель председателя месткома с согласия всех присутствующих встал в дверях и просмотрел содержимое портфелей и дамских сумочек, а Хаблак, узнав, что в комнате кроме тех, кто был на вечере, присутствовали завхоз и вахтерша, попросил их остаться. А также директора и редактора Власюка.

Задержался и Хоролевский — он несколько опомнился, но еще не совсем, потому что уже полчаса разбирал и никак не мог разобрать кинопроектор.

Приказав оперативникам тщательно обыскать помещение, майор прошелся по издательству. Оно состояло, собственно, из двух коридоров в виде буквы «Т», по обеим сторонам которых размещались комнаты сотрудников. Расположено оно было на втором этаже, первый занимал продмаг. Часть комнат — окнами во двор, другие — на улицу. Вход в издательство был со двора, с клумбами и детской площадкой посредине. Напротив двухэтажного издательского стояли два пятиэтажных жилых дома, дальше по бульвару вытянулся большой девятиэтажный.

Хаблак остановился у лестничной клетки, где за маленьким столиком уже заняла свое место полная вахтерша, подсел к ней и спросил:

— Как вас величать?

— Марией Харитоновной, — охотно ответила она и с удивительной для ее комплекции легкостью задвигалась на стуле.

— Вот что, Мария Харитоновна, вы знаете, что стряслось в издательстве?

— Как не знать? Значит, энту чашу стащили...

— Когда вы заступаете на дежурство?

— В пять.

— За час до конца работы?

— Да.

— Никто из посторонних не заходил?

— Ну до шести, пока не запираем, тут всякие шляются, — недовольно ответила она. — Авторы, значит...

Чувствовалось, что вахтерша не одобряет общения сотрудников с авторами, по крайней мере относится к нему подозрительно.

— А после шести?

— Так ведь запираем же.

— И сегодня?

— Ежели собрание или почему-либо задерживаются, двери не запираем.

— Итак, я понял, что после шести никого из посторонних в издательстве не было?

— Почему не было? А энтот, что с киноаппаратом?

— Этот не в счет, Мария Харитоновна. Кроме него, никого?

— Точно.

— А может, где-нибудь в комнатах задержались?

Вахтерша покачала головой.

— Невозможно. Я делаю обход и заглядываю в те комнаты, что не заперты.

— И сегодня делали?

— Конечно. Вот, значит, у директора в кабинете сидели да еще Юхим Сидорович у себя. Больше никого.

— Юхим Сидорович — завхоз?

— Товарищ Крот, это точно.

— И часто он после работы задерживается?

— Случается.

— Почему?

— А вы лучше сами у него спросите. Читает что-то.

— И сегодня читал?

— Конечно.

— Когда погас свет, сидели здесь?

— А где же еще?

— И все время сидели, пока не загорелось?

— Почему все время? Пошла взглянуть...

— У вас были спички или зажигалка?

Мария Харитоновна энергично покачала головой:

— К сожалению, не нашлись. Теперь уж буду держать на всякий случай, и свечу тоже, но ведь свет всегда был...

— Не выключался?

— Никогда.

— И вы пошли по коридору на ощупь?

— К Юхиму Сидоровичу, чтоб исправил.

— Никто вам не попался навстречу?

— Темно же было, как увидишь?

— Могли услышать шаги, дыхание. Знаете, иногда чувствуешь, когда кто-то в темноте проходит мимо тебя. Биотоки, если хотите...

— Току ведь не было, — возразила вахтерша.

— Не в этом смысле, — улыбнулся Хаблак. — Следовательно, в темноте никого не встретили?

— Нет.

— А дальше что?

— А что дальше? Юхим Сидорович зажег свечу, а тут и Данько оказался. Починили пробки, и лампочки вспыхнули. Я к себе и Сидорыч к себе — вот и все дела. Потом слышу, какую-то чашу стащили. Большое дело — чаша, милицию для этого вызывать! Говорят, в земле ее нашли, значит, найдут еще не одну...

Майор встал.

— В том-то и дело, что навряд ли, Мария Харитоновна.

Увидев, что один из оперативников делает ему знаки, подошел.

— Что у вас, Иванов?

Оперативник ткнул пальцем в розетку на стене.

— Взгляните-ка, — предложил он.

Хаблак опустился на колени у розетки. Даже невооруженным глазом было видно: в нее вставляли «жучка». Понюхал розетку. Резко пахло жженым — совсем свежий запах. Бросил взгляд на оперативника.

— Здесь?

Тот молча кивнул.

— Экспертам, — приказал майор. — Снимите и дайте экспертам. Только... — но вовремя остановился. Хотел сказать: «Только осторожнее, могут быть отпечатки пальцев». Конечно, Иванов знал это и без него, за такие подсказки и обидеться можно, хорошо, что спохватился.

Розетка установлена как раз на стыке коридоров, и вогнать в нее «жучка» могли лишь вахтерша, завхоз или редактор Власюк.

Или кто-то еще... Можно же допустить — спрятался в комнате, и его не заметили.

Каморка завхоза — крайняя комната в противоположном от выхода конце коридора. Хаблак направился туда.

Юхим Сидорович Крот сидел вытянув ноги, обутые в мягкие домашние тапочки на грубой войлочной подошве. Комнатка у него маленькая, не комнатка, а закуток, отгороженный от кладовой, куда ведет массивная дверь с не менее массивным висячим замком. Такие замки когда-то назывались «амбарными», и Хаблак удивился, где завхоз достал его. По крайней мере, в магазинах майор никогда не встречал такого. Подумал: зачем Кроту этот замок? Им запирать гаражи или сараи, а какое имущество тут, в издательстве: бумага, копирка, клей, чернила?

Пожал плечами: в конце концов, Кроту виднее.

В закутке завхоза стоял небольшой письменный стол, на нем яркая лампа — Юхим Сидорович читал газету. Увидев майора, он сдвинул со лба на нос очки, отложил газету и выжидательно уставился на Хаблака. Лицо у завхоза как-то сразу удлинилось, а может, такой эффект придали ему очки, державшиеся на самом кончике носа, — Крот напоминал теперь старого, облезлого хорька, пойманного с поличным: близко посаженные глазки бегали, и казалось, что Юхим Сидорович сейчас огрызнется или даже укусит.

Здесь не было больше ни стула, ни табуретки, сам Крот не проявил желания как-то устроить Хаблака, и майор, опершись о косяк, сказал:

— Если не возражаете, у меня к вам несколько вопросов...

Юхим Сидорович снял очки, сунул их в ящик. Лоб у него вдруг покрылся морщинами, Хаблаку показалось, что завхоз испугался, но вероятно, лишь показалось, потому что Крот как-то подтянулся на стуле, подобрал ноги, распрямил спину, чуть нагнулся вперед и ответил вполне спокойно, даже доброжелательно:

— Пожалуйста, пожалуйста... Конечно, есть, как не быть, ведь такое дело случилось, и каждый из нас... Как говорится, гражданский долг!

Всем своим видом он теперь как бы излучал готовность ответить на любые вопросы независимо от их сложности.

— Вы часто остаетесь в издательстве после работы? — Хаблак не сводил глаз с Крота.

— А куда спешить? — неопределенно ответил завхоз. — Я одинокий... Мне газету читать что тут, что дома.

— И все же?

— Случается... — Крот был далеко не прост. — Под настроение... У нас еще два вахтера, мужчины, так с ними можно хоть поговорить. Конечно, с этой, — он пренебрежительно кивнул на дверь, — о чем говорить? Необразованная.

— Следовательно, остаетесь, когда дежурят мужчины? — уточнил Хаблак. — Но ведь сегодня...

— Сегодня — собрание, — перебил его Крот, — и надо, чтоб был порядок.

— А порядка-то и нет.

— Там его должен был обеспечить Микола Семенович. А я, так сказать, после. Чтоб все разошлись спокойно и без шума.

— А что, случается?

— Все может быть.

— Я понял так: вы остались в издательстве, чтобы обеспечить порядок после собрания.

— Может, и так.

— Все время сидели здесь и читали?

— В мире много интересного...

Он еще ни разу не ответил прямо на заданные майором вопросы, и Хаблаку надоело ходить вокруг да около.

— Если не хотите, Юхим Сидорович, можете не отвечать, — подчеркнул он. — Разговор у нас пока неофициальный. Дружеская беседа. Для пользы дела.

Завхоз льстиво улыбнулся.

— А я что, против? — возразил он, — Я всегда для пользы, ведь вся наша жизнь для пользы, разве не так?

— Конечно, — согласился Хаблак, хотя и не имел намерения развивать дальше это философское открытие завхоза. — Вот я и спрашиваю, где вы были, когда погас свет?

— Здесь. — Юхим Сидорович для убедительности похлопал ладонью по столу.

— А не в коридоре?

Завхоз посмотрел на Хаблака изучающе, будто хотел прочитать по его глазам: много ли тот знает? Но не прочитал ничего и ответил так же уверенно, как и в первый раз:

— Где же еще мог быть? Тут, в своем кабинете.

«А он не без гонора», — отметил про себя майор и продолжал:

— Потух свет... И как же вы действовали?

— А что я мог сделать? Не курю, и спичек у меня нет. В кладовке, правда, есть свечи, да как к ним доберешься? Посидел немного и потихоньку в коридор. А там уже Петро спичками светит. Пробки у нас польские, автоматические — нажал кнопку, и загорелось.

— И тут вы узнали, что произошла кража?

— Угу, Данько рассказал.

— А вы что?

— А что я! — обозлился Крот. — Я от краж хочу держаться подальше. Пошел и сел себе. И продолжаю сидеть!

— Ладно, — согласился Хаблак. — Я вот вижу: у вас дверь в коридор открыта. Ничего не видели или не слышали? Может, кто-то выходил, — кивнул он на противоположную дверь, — в туалет или по коридору бродил?

— Вроде бы нет, да кто его знает... — засомневался завхоз. — Я читал газеты.

— Ну читайте, — разрешил Хаблак, словно и правда это от него зависело. А сам направился в кабинет директора, где его ждал и редактор Власюк.

Директор сидел за своим столом и перелистывал какие-то бумаги. Власюк примостился на стуле у двери. С независимым видом положил ногу на ногу и отвернулся от директора. Даже воздух в кабинете был какой-то наэлектризованный. Хаблак почувствовал: только что здесь состоялся неприятный разговор, и пожалел, что оставил Власюка с глазу на глаз с его начальством.

Видно, директор уже провел предварительное следствие, и безрезультатно, потому что даже его лысая голова порозовела и, казалось, тоже излучала благородный гнев и негодование, того и гляди, взорвется.

Майор выручил директора, пригласив Власюка в соседнюю комнату. В ней стояло несколько письменных столов, Хаблак не воспользовался стулом, а сел на стол под окном, уже этим подчеркивая неофициальность и какую-то раскованность их разговора.

Власюк понял это сразу, потому что ответил тем же: сел на стул верхом, опершись подбородком о спинку — будто встретились два приятеля, чтоб поболтать на приволье.

Но смотрел Власюк настороженно и сжимал спинку стула слишком крепко для полного душевного равновесия.

Редактору, должно быть, было за тридцать. Хотя розовые щеки молодили его, настоящий возраст выдавали совсем не юные глаза и паутинка едва заметных морщинок, идущих от них к вискам. В его буйной шевелюре еще не было седины, но волосы не блестели, как у двадцатилетнего, и Хаблак подумал, что после сорока Власюк наверняка начнет лысеть.

Вообще редактор понравился Хаблаку, по крайней мере как-то импонировал ему. Может, потому, что был высоким и стройным, не уступал ему ростом, вымахал за метр восемьдесят, а может, и потому, что сохранил молодую улыбку и молодой блеск глаз. Даже неприятный разговор с директором не погасил этого блеска, хотя лицо Власюка вытянулось и скулы напряглись, должно быть, стискивал челюсти, пытаясь скрыть раздражение.

Власюк был модно одет: американские джинсы и желтая кожаная куртка — это свидетельствовало не о пижонстве, а скорее подчеркивало некую полуспортивность его облика.

— Вы вышли из кабинета директора когда свет уже погас или перед этим? — в лоб спросил Хаблак, ведь тот факт, что Власюк оставлял кабинет, был зафиксирован многими и не требовал уточнения.

Власюк шевельнулся на стуле, и пальцы его даже побелели от напряжения. Но ответил удивительно спокойно:

— Я вас понимаю, товарищ следователь... То, что вы подозреваете меня... Но сразу хочу сказать: чашу я не брал.

— Во-первых, я не следователь, а старший инспектор уголовного розыска, — ответил Хаблак, — майор милиции Хаблак к вашим услугам.

— Ну, знаете, к моим услугам — не совсем точно сказано.

— Вам виднее, вы — редактор, — засмеялся Хаблак. Все же он хотел перевести разговор в иное русло, и какие-то основания для этого Власюк ему дал. — Андрий Витальевич, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— Я, Андрий Витальевич, сейчас никого не подозреваю, и было бы наивно с моей стороны делать это.

— Но директор...

— Думаю, вы сами выясните отношения.

— Если меня подозревает Микола Семенович, а мы с ним работаем пять лет, то что уж говорить о милиции!

— Бросьте, Андрий Витальевич, и лучше ответьте на мой вопрос.

— Я сидел у самой двери и вышел, когда Хоролевский еще демонстрировал фильм. В кабинете было темно, и вероятно, никто этого не заметил.

— Куда выходили?

— В туалет, — ответил Власюк после паузы.

— Когда погас свет, вы были в туалете?

Власюк на какое-то мгновение задумался.

— Нет, в коридоре.

— Точно помните?

— Да.

— Почему же не зажгли спичку?

— Откуда это вам известно? А может, и зажег...

— Может, и зажгли, — неожиданно быстро согласился Хаблак. — Так как: зажгли или нет?

— Нет.

— Почему?

— Коридор прямой, оставалось несколько шагов. Я уже в туалете зажег.

— Вы проходили мимо комнаты завхоза, — возразил майор. — Крот должен был слышать ваши шаги и скрип двери. А он не слышал.

— Я шел тихо, — ответил Власюк, подумав. — Знаете, когда идешь в темноте, почти на ощупь...

— Может, на цыпочках?

— Нет, зачем же... Завхоз просто не слышал.

Хаблак еле заметно покачал головой, и это не укрылось от Власюка.

— Не слышал, и все, — решительно подтвердил он.

— Конечно, это могло быть и так, — не стал спорить майор. — И вошли вы, когда свет зажегся?

— Да, — начал Власюк, но тут же запнулся. — Точнее, еще в коридоре. Я вошел в кабинет директора, а там переполох: чашу украли. И теперь Микола Семенович прямо говорит: «Довольно шутить, возвращай чашу». Я же думаю — с милицией не шутят.

— Ну если бы вы и правда сейчас вынули чашу хотя бы из этого стола, — Хаблак постучал каблуком о тумбочку стола, — мы бы как-нибудь поняли друг друга.

— Я не маг, и не все делается по взмаху волшебной палочки.

— Не все, — вздохнул майор, — к сожалению, не все. Идите домой, Андрий Витальевич, время позднее, и вас заждались.

— Некому ждать, — возразил он, — но действительно надо идти. — Он встал и недоверчиво посмотрел на Хаблака. — Выходит, я вам не нужен.

— Сегодня — нет.

— Ясно, — вздохнул тот и вышел не оглянувшись.

В коридоре майора перехватил лейтенант Зозуля. Он только недавно начал работать в угрозыске, до этого был участковым инспектором и учился заочно на юридическом, а после окончания университета получил новое назначение.

Хаблаку нравился лейтенант. Низкого роста и какой-то весь закругленный — в тридцать лет уже с небольшим брюшком, румяный, он, казалось, олицетворял оптимизм и здоровье: и действительно, Зозуля почти никогда не болел, самые распространенные гриппы обходили его, даже насморк не приставал.

Он был чем-то взволнован: загородил Хаблаку дорогу, поднялся на цыпочки и заговорил быстро и возбужденно:

— Есть версия, Сергей, непробиваемая версия, и я уверен, что все так и произошло. Видел окно, левое окно в кабинете не закрыто? Я спрашивал у директора, вечером все время было распахнуто, кто-то протестовал, потому что сквозило, но не закрыли: в комнате душно, особенно когда там девятнадцать человек. Понимаешь, окно распахнуто, кто-то сидит у окна, выключается свет, он хватает чашу и выбрасывает на улицу, где ее подхватывает сообщник.

— Свет по заказу не выключается, — возразил майор. — Должен быть и третий, испортивший предохранители...

— Да, — согласился Зозуля, — и этот третий — Власюк. Незаметно выходит из кабинета, замыкает проволочки, а в это время чашу выбрасывают. Окна кабинета выходят на бульвар, под ними газон, дальше тротуар. На газон и выбросили: трава и цветы, я смотрел из окна, чашу можно спокойно выбросить не повредив. Кстати, потом, выйдя из издательства, подобрать ее, и будь здоров.

— А что, вполне вероятно!.. — загорелся Хаблак. — Надо осмотреть газон. Пошли, Федор, твоя версия начинает нравиться мне.

Майор приказал поставить на тротуар служебную «Волгу», водитель включил фары, они с Зозулей осмотрели каждый квадратный метр газона под окнами кабинета, но не нашли никаких следов. С этим и вернулись в управление.

Хаблак позвонил полковнику Каштанову, и тот посоветовал ему ехать домой, мол, утро вечера мудренее, на свежую голову лучше думается. Тем более что Марина, очевидно, уже заждалась, а ей волноваться сейчас противопоказано.

Сергей знал это, конечно, не хуже Каштанова: жена ждала ребенка, по их подсчетам радостное событие должно произойти приблизительно через месяц. Учитывая это, майора не обременяли сложными делами, он догадывался и про себя сердился — тоже нашлись болельщики за его семейный очаг, хотя, что ни говори, сердечность товарищей умиляла его. Вот и сейчас — кто знал, что дело окажется, судя по всему, трудным и запутанным? Да еще и со скифской чашей, которая стоит неслыханных денег...

Думали — так себе, обычная кража или даже чья-то шутка. Хаблак как раз дежурил по угрозыску, ему и пришлось выезжать на происшествие. А оказалось...

Марина уже спала, когда Сергей вернулся домой. Чтобы не разбудить жену, он прилег на узкую кушетку в кухне — что поделаешь, квартира однокомнатная, не очень-то развернешься, и без того приходится лавировать между мебелью. А скоро придется ставить еще и детскую кроватку...

Хаблак долго ворочался, пока не заснул, — все размышлял, как лучше подступиться к делу, и ничего не мог придумать.

Проснулся рано, сбегал в гастроном, купил масла, молока и яиц, мясо и колбаса были в холодильнике — на обед хватит, а Марина пусть лучше погуляет по набережной. Хотя уже и конец сентября, но погода как по заказу, настоящее бабье лето, и ребята еще купаются в Днепре.

Сергею и самому захотелось окунуться, но уже не успевал: в девять надо быть у Каштанова. На скорую руку позавтракал и поспешил к автобусу.

Возле дежурного его уже ждал профессор Хоролевский. Должно быть, он совсем не спал ночью: под глазами мешки, лицо несвежее, глаза усталые.

Майор провел археолога в свою комнату, позвонил полковнику и, узнав, что Каштанова вызвал начальник управления, начал неторопливый разговор. Собственно, разговора не получилось, да и какой может быть разговор с издерганным и измученным человеком, который к тому же еще и казнит себя?

Наконец Хоролевский ушел, в комнату заглянул Зозуля, он заговорщицки подмигнул Хаблаку и спросил:

— Ну как, Сергей, додумался?

Хаблак лишь пожал плечами. Лейтенант присел к столу и начал быстро говорить, внимательно заглядывая в глаза майору, пытаясь уловить, что тот думает:

— Они сговорились, типичный сговор, но все шито белыми нитками, и мы сразу их расколем. На этого Власюка нажать — не может не расколоться, ведь только он один выходил из кабинета и больше никто не мог выключить свет.

Собственно, он говорил то же самое и вчера, однако Хаблак слушал Зозулю не без интереса и удовольствия, потому что мысли лейтенанта в чем-то совпадали с его собственными, тем более что, вспоминая вчерашний разговор с Власюком, ощущал какую-то неудовлетворенность, точнее, не был уверен, что повел его в нужном ключе: даже думал, что пошел у Власюка на поводу и напрасно симпатизировал этому пижону в американских джинсах и невероятно роскошной желтой кожаной куртке.

Еще ночью, анализируя ответы Власюка и его поведение, заметил немало противоречий. Теперь он был уверен, что редактор говорил неправду и умышленно запутывал его — впрочем, у майора есть возможность выяснить это сегодня при повторном разговоре, точнее, на допросе, потому что все поведение Власюка настораживало Хаблака, и разговаривать с редактором теперь следовало вполне официально, с протоколом и предупреждением об ответственности за дачу ложных показаний и так далее.

Сергей не успел поделиться своими соображениями с лейтенантом — зазвонил телефон, и секретарша вызвала их с Зозулей к полковнику.

Каштанов сидел не за столом, а на диване возле журнального столика и маленькими глоточками пил минеральную воду. В последнее время он жаловался на желудок, врачи рекомендовали ему пить «Ессентуки», Каштанов попробовал, вода и правда помогла ему, и он теперь с уважением относился к этой процедуре. Что касается Хаблака, то, по его мнению, «Ессентуки» с их сернисто-водородным привкусом можно было пить только по принуждению, но что значит привычка: полковник даже причмокивал от удовольствия и вид у него был спокойно-умиротворенный.

Махнул рукой, приглашая сесть, опорожнил стакан, отставил, как показалось майору, с сожалением и только после этого сказал:

— Генералу звонили из академии, сам вице-президент, надеюсь, вам о чем-то говорит этот звонок?

Хаблак пошевелился на стуле и открыл рот, чтобы ответить, но Каштанов, не дав ему произнести ни слова, продолжал:

— И генерал полагается на вас. Он взял дело со скифской чашей под особый контроль, кроме того, должен ежедневно докладывать о нем... — Куда именно, полковник не сообщил, лишь многозначительно помахал рукой над головой. — И я прошу вас приложить все усилия.

Майор подумал, что полковник мог и не говорить этого: он привык всегда работать с полной отдачей, невзирая на то, шла ли речь о задержании мелкого воришки или об обезвреживании вооруженного убийцы. Однако надо было понять и Каштанова: все ходим под начальством, и мало радости ежедневно докладывать, что дело стоит на месте, — лишнее напоминание не повредит, и Хаблак ответил:

— Кажется, уже есть зацепка, Михаил Карпович, и может быть, даже сегодня что-то прояснится.

— Докладывайте, — приказал полковник.

Майор, искоса посмотрев на Зозулю, рассказал о ходе вчерашнего розыска, обратив особое внимание на версию лейтенанта. Каштанов слушал, время от времени кивал головой, как бы соглашаясь со всем сказанным; лейтенант даже покраснел от удовольствия — заерзал на стуле и уставился на полковника, ожидая похвальных слов, но Каштанов, немного подумав, заговорил без всякого энтузиазма:

— Все может быть, но сами же вы говорили: кто-то требовал закрыть окно, — если бы сидела женщина, она бы наверняка закрыла, куда тогда выбрасывать чашу? А преступление явно заранее обдумано и квалифицированно подготовлено, и готовили его люди не без способностей, небось взвесили все обстоятельства. А вдруг бы пошел дождь — тогда окно обязательно б закрыли...

Зозуля вытянулся на стуле, совсем как школьник, который хорошо выучил урок и которому не терпелось услышать похвалу от учителя. Хаблаку показалось, что лейтенант сейчас поднимет руку, но до этого не дошло, полковник заметил нетерпение Зозули, улыбнулся уголками губ и разрешил:

— Ну что вам пришло в голову, лейтенант?

— Надо спросить у директора издательства, кто не хотел закрывать окно. И вообще, может, кто-нибудь вспомнит...

Каштанов, кивнув головой, посоветовал:

— «Жучок»... «Жучок», которым замкнули электрическую сеть. Надо его найти.

Хаблак облизал губы и возразил:

— Вряд ли. Спрятал в карман, а потом куда-нибудь выбросил.

— Угу, — подтвердил полковник. — Могло и так случиться. Но преступник, как правило, пытается сразу избавиться от всего, что может бросить на него подозрение. Попросить сотрудников издательства, пусть поищут в комнатах. И возле дома.

— Сделаем, — обещал Хаблак. — Там под окнами газоны и цветники, придется облазить.

— Непременно, — поднял указательный палец Каштанов. — И расспросите людей. Обойдите квартиры по соседству, может, кто-то и заметил что-нибудь подозрительное.

В кабинете директора издательства кроме хозяина сидели еще двое. Одного из них майор уже знал — художник Петро Данько. Рядом с ним на диване примостился мужчина средних лет с глубоко посаженными пронизывающими глазами, скуластый, немного похожий на монгола, но белесый. У него была не только белая шевелюра, но и брови, контрастировавшие с темными острыми и умными глазами.

— Василь Ярославович Петренко, — представил его директор. — Секретарь нашей парторганизации. Вчера отсутствовал.

Он мог бы и не пояснять этого, Хаблак и сам знал, что Петренко вчера не пришел на встречу с Хоролевским, но директор счел необходимым заметить:

— Сын Василя Ярославовича в детском саду, и он ходил за ним.

— Вы говорите это так, — улыбнулся Петренко, — словно оправдываете меня. Но вот случилось чепе, бросающее на нас тень, и мы не должны успокаиваться, пока не найдется эта проклятая чаша. Прошу вас, майор, скажите, чем мы можем помочь? Весь коллектив к вашим услугам.

Директор предостерегающе покачал головой, видно, ему не очень понравилась категоричность секретаря — тот понял его, но упрямо взмахнул рукой и продолжал:

— Именно так, Микола Семенович, весь коллектив, я говорю это вполне сознательно, потому что один какой-то негодяй не может запятнать его. Как говорится, в семье не без урода, но всех наших сотрудников я не позволю позорить! — Он бросил острый взгляд на Хаблака, будто тот уже начал позорить работников издательства, и, несколько задетый, майор возразил:

— Никто не собирается бросать тень на ваше издательство, более того, мы надеемся на вашу помощь. Потому что без нее мы как без рук. И просим вот что... — и Хаблак рассказал, что надо попытаться найти «жучка», которым вчера была замкнута электросеть.

— Сделаем, — заверил Петренко, — сейчас попрошу сотрудников, а мы с Данько поищем на клумбах.

Чувствовалось, что это энергичный человек, привыкший относиться ко всему серьезно, и это понравилось майору.

Он приказал Зозуле обойти соседние дома и опросить их жителей, а сам присоединился к Петренко и Данько. Прежде всего они еще раз осмотрели газоны между зданием издательства и тротуаром, вчера уже искали здесь при свете автомобильных фар, но Хаблак вполне резонно решил, что в темноте могли чего-нибудь и не заметить. К сожалению, поиски ничего не дали: несколько окурков, скомканная пачка сигарет «Славутич», фольга от шоколада — вот, собственно, и все.

Во дворе между клумбами играли дети, они с удивлением смотрели, как трое взрослых дяденек разыскивают что-то в газонах и на клумбах.

Хаблак засмотрелся, как резво прыгает девчушка лет пяти, как болтаются у нее косички с розовыми бантиками, стоял и думал, что вот скоро и у них с Мариной будет ребенок. Марина хочет девочку, а если хочет Марина, то, значит, и он, и действительно, что может быть лучше такой девчушки со смешными косичками?

Он вздохнул и склонился над цветами — целая клумба красной сальвии, она цветет до самых морозов, красивый и нетребовательный цветок, вот рядом цинии уже привяли, а сальвия еще, кажется, только набирает силы.

— Иди-ка сюда, майор, — вдруг услышал он и увидел, как машет ему руками с соседней клумбы Данько. Присел на корточки среди увядающих циний, уставился на что-то и машет руками. — Кажется, нашел!..

Хаблак двумя пружинистыми шагами пересек асфальтированную дорожку, подошел к Данько. Раздвинул пожелтевшие цветы и увидел среди них штепсель. Обыкновенный штепсель с обгоревшей вилкой.

Данько потянулся, чтобы взять, но майор перехватил его руку. Молодой человек удивленно посмотрел на него, но Хаблак не стал ничего объяснять, достал платок и осторожно взял штепсель.

— Отпечатки пальцев? — сообразил наконец Данько и заговорщицки подмигнул капитану.

— Так... — пробормотал Хаблак. Понюхал штепсель — резко пахло горелым, как вчера из розетки, оголенная проволока, которой были соединены контакты, успела обгореть и почернеть.

Подошел Петренко. С любопытством посмотрел на находку.

— Первый успех? — спросил он. — Данько всегда везет.

— Так уж и везет, — возразил тот, но откровенно и радостно улыбнулся, опровергнув этой улыбкой свои же слова.

— Баловень судьбы! — не сдавался Петренко. Посмотрев на Хаблака, спросил: — А теперь следует установить, откуда штепсель?

Майор подумал, что одно удовольствие иметь дело с такими понятливыми ребятами.

— Правильно, — подтвердил он. — Вы читаете мои мысли. Вероятно, этот штепсель взят где-нибудь в издательстве.

— Сомневаюсь, — покачал головой Данько. — Надо совсем уж не иметь головы...

— Э-э, даже опытные преступники допускают такие ошибки.

— Вам виднее, — охотно согласился Данько. — Сейчас осмотрим все настольные лампы. А в корректорской и в производственном отделе еще и плитки.

— Электрический чайник у младших редакторов, — добавил Петренко.

Хаблак завернул находку в платок, и они поднялись на второй этаж. Петренко с Данько пошли осматривать электроприборы и лампы, а майор заглянул к директору. Они условились, что тот нарисует схему расстановки мебели в кабинете во время вчерашней встречи с археологом и обозначит, кто где сидел.

Особенно интересовало Хаблака, кто занимал стул у открытого окна. Оказалось: заведующий одним из отделов издательства Панас Сергеевич Балясный. Майор попросил вызвать его, и буквально через несколько минут в кабинет заглянул пожилой лысоватый мужчина, полнолицый и толстый, с двойным подбородком и довольно внушительным брюшком. Он, правда, пытался затянуть его ремнем, но живот вываливался, натягивая сорочку, Балясный стеснялся этого, все время поправлял пиджак.

Хаблак указал на стул у окна и спросил:

— Вчера вечером вы сидели здесь?

— Да... — ответил он, и сплетенные на животе пальцы зашевелились. — Но я не понимаю вас: неужели вы думаете...

— Нет, — положил конец его тревоге майор. — Конечно, нет, уважаемый Панас Сергеевич, однако нам надо выяснить, кто открыл окно и когда. Кстати, вы все время сидели на этом месте?

— Да, с самого начала и до момента... Ну с чашей...

— Когда погас свет?

— Когда зажгли спичку, — уточнил Балясный.

— Сколько же прошло времени с того момента, когда погас свет, и до того, как Данько зажег спичку?

Хаблак знал, что именно Данько зажег первую спичку, потом зажигали еще, кто и когда, трудно было установить, но первую зажег Данько.

Балясный немного подумал. Ответил не совсем уверенно:

— Думаю, полминуты... Может, несколько больше...

Никто не мог ответить точно, сколько времени имел в своем распоряжении вор. Одни говорили: секунд двадцать, другие — около минуты. Данько считал, что тридцать — тридцать пять секунд. И вот Балясный подтверждает это.

Полминуты — совсем не много, и расчет у вора должен быть точный.

— Когда свет потух, никто не подходил к окну? — спросил майор. — Ведь только около вас было открытое?

— Да, единственное открытое окно. И по-моему, никто в темноте ко мне не приближался.

Хаблак подошел к столу, на котором вчера стояла скифская чаша.

— Пересядьте, пожалуйста, на тот стул, где сидели вечером, — попросил он.

Балясный почему-то жалобно вздохнул и пересел — осторожно, на край стула.

Майор прикинул на глаз расстояние от стола до окна.

— Приблизительно четыре метра, — констатировал он. — За тридцать секунд вполне можно было тихонько подбежать к столу, схватить чашу и выбросить ее в открытое окно?

— Можно, — подтвердил директор.

— И я так думаю. — Хаблак сел на какой-то стул у стены, посмотрел на часы, выждал три-четыре секунды, порывисто вскочил, подбежал к столу, сделал вид, что схватил что-то на нем, повернулся к окну, еще шаг, размахнулся, будто что-то выкинул в него, и поглядел на часы. — Еще шесть секунд... Вместе десять. Накинем еще три-четыре секунды, чтобы незаметно вернуться на свое место. Даже толкнуть соседа, чтобы потом подтвердил: сидел все время и не поднимался со стула.

— Рискованно, — возразил директор, — мог промахнуться, разбить окно, наделать шума.

Балясный как-то виновато улыбнулся и прибавил:

— Никто не мог выбросить чашу в окно.

— Это почему же? — резко повернулся к нему Хаблак.

— Потому что окно на это время закрыли шторой. Точнее, все окна. Хоролевский демонстрировал фильм, а на улице — фонари...

— Но может быть, закрыли не совсем? — У майора еще тлела какая-то надежда.

— Ну осталась щель приблизительно в ладонь. — Балясный поднял мягкую вспотевшую руку. — В такую щель чашу еле просунешь. А я там все же сидел рядом и непременно бы заметил...

У Хаблака на секунду шевельнулась неприязнь к этому брюхану: первая версия сразу лопнула как мыльный пузырь — и следа не осталось.

Но почему он сердится на Балясного? Благодарить надо человека за то, что расследование не пошло ложным путем! Сколько времени могли бы потерять понапрасну!

«А если он сам? — на мгновение шевельнулась мысль, но майор сразу же отбросил ее как недостойную. — Если бы Балясный был причастен к краже чаши, непременно ухватился бы за Зозулину версию, она, так сказать, работала на него. Да и какой умный вор даст заподозрить себя сразу?» А то, что он имеет дело с человеком умным и дальновидным, Хаблак чувствовал интуитивно — конечно, он продумал свои действия, и не один.

Хаблак отпустил Балясного. Директор смотрел на него вопросительно, однако что мог сказать ему майор? Что расследование пока фактически не сдвинулось с места?

В кабинет заглянул Петренко. Хаблак посмотрел на него с надеждой, однако парторг в ответ лишь пожал плечами. И все же он принес добрую весть.

— Кажется, мы нашли, откуда украден этот злосчастный штепсель, — сообщил он, правда, не очень уверенно. — Из лампы Юхима Сидоровича.

— Крота? — быстро уточнил Хаблак. — Завхоза?

— Именно так, — нагнул голову Петренко, — и Данько там сейчас выясняет отношения...

Хаблак не дослушал его: выскочил из кабинета и быстро направился в каморку завхоза. Еще на подходе к ней услышал возбужденные голоса и покачал головой: зря, ох зря Данько ругается с завхозом — тоже мне доморощенный следователь, и зачем вмешиваться не в свои дела?

Крот сидел, прижавшись к прямой спинке стула, очки у него сдвинулись на кончик носа, смотрел близоруко и с любопытством, даже протянул руки вперед с растопыренными пальцами, словно собирался защищаться или, по крайней мере, не подпустить к себе разгневанного Данько.

А тот держал в руке лампу, покачивая ею, и длинный черный шнур извивался как гадюка.

— Какой штепсель? Чего цепляешься ко мне? Тебе штепсель нужен? Вместе с лампой? — Глаза у Крота блестели гневно. — Бери и катись ко всем чертям!

Хаблак не совсем вежливо отобрал у Данько лампу. Примостился на ящике напротив завхоза. Данько и Петренко стояли в двери, отгораживая ее от коридора.

— Понимаете, майор, — начал Данько, — издательство закупило новые настольные лампы года четыре назад. Все они с черными штепселями, а тут — коричневый. И явно новый.

Хаблак осмотрел штепсель. Действительно, новехонький, контакты даже поблескивают желтизной. Спросил:

— Починяли недавно?

Завхоз говорил раздраженно, брызгая слюной:

— И вы такой!.. Я уже говорил Данько, знать не знаю и ведать не ведаю. Ну чего прилепился с этим штепселем?

Хаблак вытащил из кармана завернутый в платок черный штепсель, найденный на клумбе. Показал завхозу.

— Его кто-то выбросил вчера вечером через окно во двор, перед этим испортив им свет в издательстве.

Глаза у Крота округлились.

— Вот оно что! — испуганно воскликнул он. — И вы считаете, что он от моей лампы?

— Возможно.

— Я не менял штепсель.

— Кто же?

— Если бы знал...

Хаблак внимательно осмотрел обгорелый штепсель.

— Тут сохранились отпечатки пальцев, — сказал он и сразу же поправился: — По-моему, сохранились, отдадим сегодня на экспертизу. И придется взять отпечатки ваших пальцев, уважаемый Юхим Сидорович. Прошу вас приехать сегодня в городской угрозыск.

Завхоз сразу поник.

— Ну а если мои отпечатки? — спросил он.

— Значит, ты, старый черт, испортил вчера электричество, — воскликнул Данько раздраженно. — А сейчас придуриваешься.

Хаблак остановил художника коротким решительным жестом.

— Кто вам дал право обижать человека, Петро? — укоризненно спросил он.

— Может, я не прав? Так кто же еще? Он сделал «жучка», а потом выбросил его. Думал: концы в воду, а мы нашли!

— Если на штепселе действительно отпечатки пальцев гражданина Крота, — сказал Хаблак серьезно и с оттенком официальности, — то это будет свидетельствовать только о том, что штепсель от его лампы. А кто сделал «жучка», узнаем.

Завхоз поднял вверх палец.

— Слышишь разумного человека, Данько? — спросил он с вызовом. — Не говори вор, пока за руку не схватил!

— Схватим, — пообещал Данько с вызовом, но Петренко нажал ему рукой на плечо, призывая успокоиться.

— Ваша комната запирается? — спросил Хаблак Юхима Сидоровича.

— Конечно. Все комнаты в издательстве запираются.

— И ключи висят на доске у вахтера?

— Да.

— А бывает, что вы выходите, не заперев за собой дверь?

— Конечно, зачем же каждый раз запирать? У меня стол да стул, больше ничего. Кладовку запираю, там издательское имущество, его надлежит запирать, а тут что? Тут ничего не возьмешь.

— Никому не одалживали лампу?

— А у нас во всех комнатах есть. Чего-чего, а ламп хватает.

— Может, кто-нибудь сам взял?

— И я так считаю. Взял и заменил штепсель.

— Ты нам голову не задуряй! — не выдержал Данько.

Хаблак вынужден был одернуть его.

— Очень прошу вас не мешать, — попросил он.

— Но это же прямое доказательство: штепсель с его лампы!

— Не прямое, а косвенное. Обвинение не может опираться на такие доказательства.

— Мне ваша юридическая эквилибристика ни к чему!

— А я — представитель закона и прошу его уважать! — неожиданно рассердился Хаблак. Он взял у завхоза газету и завернул в нее лампу. Увидев из-за плеча Петренко возбужденное лицо Зозули, подумал: разнюхал лейтенант что-то. Извинившись, встал с ящика.

Данько смотрел на него разочарованно, наверное, думал, что майор если не задержит Крота, то применит к нему какие-то санкции, возьмет хотя бы подписку о невыезде. Но Хаблак только и сказал:

— Так я прошу вас, Юхим Сидорович, этак через час заскочить к нам. Адрес знаете.

Крот ничего не ответил, лишь хмуро кивнул, но майор не обратил внимания на его неучтивость. В конце концов, он не может требовать, чтобы каждый снимал перед милицией шляпу. Зозуля горячо зашептал Хаблаку на ухо:

— Нашел двоих... Одна бабуся сидела с ребенком на лавочке среди клумб, другая из окна заметила... белую двадцать четвертую «Волгу». Машина стояла у дома, и бабка утверждает, что кто-то из издательства к ней подходил. Какой-то мужчина... Приблизительно в то же время, когда погас свет.

Сообщение было достойно внимания, и Хаблак отреагировал на него сразу.

— Где бабуся? — спросил он. Зозуля ткнул пальцем в пол:

— Внизу с внучкой.

Она сидела на лавочке в теплом пальто и мягких, на меху, туфлях, хотя солнце припекало совсем по-летнему и воздух прогревался градусов до восемнадцати. Закуталась старушка в на диво цветастый большой платок с яркими разноцветными розами на темном фоне — такими платками гордиться красивым девчатам и модницам, а тут из-под него выглядывали совсем седые пряди и повязан он был под сморщенным, острым от старости подбородком. Но глаза у старушки светились совсем по-молодому, не старческие утомленные глаза, а живые и пытливые, и Хаблак понял, почему эта пожилая женщина носит такой яркий платок. Майор сел рядом на лавочку. Зозуля примостился с другой стороны, наклонился к старушке и попросил, угодливо заглядывая ей в глаза:

— Расскажите майору... Все что видели.

Женщина перебрала сморщенными пальцами край платка. Хаблак успел увидеть, что ногти у нее аккуратно подстрижены, покрыты прозрачным лаком. Майор почему-то подумал, что имеет дело с бывшей артисткой, которая привыкла серьезно относиться к своей внешности, к тому же небось не приходится готовить обеды с ежедневной чисткой картофеля, — должно быть, варит внучке яйца или манную кашу, а это, конечно, не отражается на маникюре.

Хаблак невольно почувствовал неприязнь к старушке, может, потому, что вспомнил: Марина именно сейчас, наверное, чистит картошку, готовит мужу обед, знает, что он любит тонко нарезанный, хорошо поджаренный хрустящий картофель, его следует есть горячим, прямо со сковородки, но он сегодня вряд ли вырвется на обед. Вечером Марина разогреет, и картошка от этого не потеряет вкуса. Он будет есть ее и смотреть на жену — разве может быть невкусной еда, приготовленная ею?

Воспоминание о Марине растрогало Хаблака, и он уже совсем ласково посмотрел на старушку и спросил:

— Вчера вечером вы сидели здесь и, лейтенант говорил, видели какую-то белую «Волгу». Как вас зовут и где живете?

Старушка подобрала под себя меховые туфли, — наверное, несколько стеснялась их, — и ответила густым, хорошо поставленным, совсем не старческим голосом:

— Виктория Анатольевна Старицкая. Я гуляю с внучкой до девяти — полтора часа каждый вечер. В любую погоду. И вчера гуляли, вечера совсем летние, грех не подышать воздухом.

Хаблак успел подумать, что старушка слишком разговорчива и следует направить разговор в точно обозначенное русло, однако, вероятно, она почувствовала то же самое, потому что вдруг решительно оборвала эту свою длинную тираду и сказала совсем иным, деловым тоном:

— Зачем все это? Должно быть, вам неинтересно. Да и кого это может интересовать? Короче, смотрю — подъехала «Волга». Еще фарами блеснула, стемнело уже, блеснула и остановилась вон там, где кусты сирени. Возле угла дома. А зачем сюда заезжать? Дети не играют, можно поставить машину на улице. Тем более никто из «Волги» не вышел, фары водитель выключил, сидит и ждет кого-то. Я и подумала: кого? Может, девушку? Интересно, не из нашего ли дома? Кому же это посчастливилось в белой машине кататься? Водитель, видно, терпеливый, четверть часа ждал, потом в издательском доме двери хлопнули и парень выскочил. Спешил, потому что почти бежал, открыл дверцу «Волги», переднюю с этой стороны, о чем-то с водителем поговорил и назад побежал.

Старушка перестала играть бахромой платка, положила руки в карманы. Хаблак несколько секунд осмысливал услышанное. Спросил, с надеждой взглянув ей в глаза:

— Случайно не заметили: свет в это время в издательских окнах не гас?

— Нет, — не раздумывая ни секунды, ответила старушка, — окна темные были — поздно уже и никто не работал. Я еще удивилась: что этому молодому человеку вечером там делать?

Хаблак быстро прикинул: во двор выходили окна издательских комнат, в которых во время вчерашней встречи с археологом никого не было. Директорский кабинет, комната завхоза и окна из коридора, где сидела вахтерша, выходят на улицу.

Но кто-то из сотрудников мог же забыть выключить в своей комнате свет...

Хаблак уточнил:

— Вспомните, пожалуйста, все окна на втором этаже издательского дома были темные? Может, какое-то светилось?

Женщина покачала головой, однако ответила не так уверенно, как раньше:

— Нет, кажется, нет...

— А в котором часу выбежал из издательства мужчина, что разговаривал с водителем белой «Волги»?

— Около восьми. Простите, у меня нет часов, но мы с Катрусей выходим в половине восьмого, потом нас в девять зовет сын, — показала головой на пятиэтажный дом. — Так, значит, гуляли совсем мало, когда машина подъехала, а потом, я же говорила, с четверть часа водитель ждал кого-то. Выходит, что-то в восемь или чуть раньше.

Все совпадало. Свет в издательстве погас без пяти восемь. Хаблак подумал, что старушка наблюдательна, у нее зоркий глаз и совсем не старческий ум. По крайней мере, не страдает от склероза.

Вдруг у майора мелькнула одна мысль, и он спросил:

— Вы сидели на этой лавочке?

— Да.

— Двери, что из издательства, слева, — раздумчиво продолжал Хаблак, — стало быть, вы могли видеть только спину мужчины, когда он шел к «Волге». Не так ли?

— Разумеется.

— Но ведь было темно.

— Фонарь... — кивнула старушка на столб, стоявший чуть в стороне.

— Могли бы опознать того мужчину?

Она подумала и покачала головой:

— Нет, фонарь мутный и, знаете, тени...

— Вы сказали: выскочил парень. Значит, видели его. Или как определили возраст?

Старушка засмеялась.

— Должно быть, я потому так сказала, что ожидала увидеть девушку. Знаете, на таких роскошных «Волгах» девушки очень любят кататься. Я и подумала...

— Мужчина, который вышел к машине, был без пальто и шляпы?

— Кто же сейчас ходит в пальто? Это мы уже старые косточки греем, а молодые...

— Молодые? Стало быть, это был все же молодой человек?

— Конечно, молодой. Я же говорила: молодой человек.

— Почему вы так считаете?

— Ну, знаете, я еще могу отличить парня от солидного мужчины. Фигура и походка, да, походка у молодых совсем иная. Чувствуется легкость.

— Простите, Виктория Анатольевна, вы в театре не работали? — полюбопытствовал майор.

— Откуда вы знаете?

— Так, догадался...

Старушка выпрямилась на скамейке. С горечью сказала:

— В моем возрасте еще играют. И вообще актер должен умереть на сцене. Но теперь не театры, а... — махнула она рукой.

— Интриги? — неопределенно протянул Хаблак.

— И не говорите: знаете, что такое театр!..

Майор знал, этот разговор может оказаться бесконечным. Решительно перебил:

— В каком костюме был парень: светлом или темном?

Виктория Анатольевна покачала головой:

— Трудно сказать. В темноте да еще издали... Вечером все кажется темным.

— Что-нибудь держал в руках — портфель, сумку?

— Нет.

— Прошу вас подумать, это очень важно.

— А что мне думать? Махал рукой и спешил, шагал быстро.

— И ничего не прятал под пиджаком? Она усмехнулась с откровенной издевкой:

— Как можно заметить?

Майор показал, как прижимают рукой что-нибудь, когда стараются спрятать под одеждой от посторонних глаз. Старушка закрыла глаза.

— Нет, — твердо ответила она, — не возьму греха на душу. Может, что-нибудь и нес...

— И передал водителю «Волги»? — вмешался лейтенант. — Случайно не заметили?

— Ну что вы, милый! Видите, какое расстояние. Да и кусты сирени заслоняют.

Майор подумал, что этой наблюдательной бывшей актрисе надо показать Власюка. Может, и опознает. А то, что с водителем белой «Волги» общался редактор Власюк, у Хаблака сомнений не вызывало.

Уточнил:

— Он был высокий?

— Выше среднего роста.

— Точно, — улыбнулся майор, — выше среднего и худой.

— Откуда вы знаете? — Она посмотрела на него настороженно.

— Не знаю, я догадываюсь.

— А-а... — махнула рукой Виктория Анатольевна. — Шутите...

— В нашей работе шутки противопоказаны, — вполне серьезно ответил майор. — Кроме этого парня, никто оттуда не выходил?

— Не знаю. «Волга» двинулась, а мы с Катрусей пошли на улицу.

— Спасибо вам, Виктория Анатольевна, вероятно, мы еще вас побеспокоим. Не возражаете?

— Что вы, заходите, всегда рады, мы живем в восьмой квартире, лейтенант уже записал.

Хаблак положил Зозуле руку на плечо. Конечно, записал, не мог не записать — молодец лейтенант, нашел такого ценного свидетеля. Интересно, что скажет вторая женщина?

Майор поклонился Старицкой, подумав, что с такой театральной фамилией можно было бы еще поработать на сцене, не говоря уже о совсем не старческой энергии Виктории Анатольевны.

Шел, пропустив вперед Зозулю, и ощущал на спине взгляд старухи — цепкий, оценивающий.

«Как теперь запоет Власюк? — думал он. — Немного погодя мы покажем его Старицкой, сейчас побеседуем с другой свидетельницей, а потом уже и с Власюком. Как вы сейчас поведете себя, уважаемый Андрий Витальевич?»

Новая свидетельница, Евгения Яковлевна Лиходид, жила в том же доме, что и Старицкая, — на четвертом этаже в однокомнатной квартире. Она рассказала об этом сразу, подчеркнув, что получает персональную пенсию и имеет право на многие льготы, а эту квартиру ей дали, когда она еще работала заместителем директора фирмы «Утро» — кто в Киеве не знает фирму «Утро», нет услуг, которых бы не оказывала эта фирма, а Евгения Яковлевна основала ее.

Она явно изнемогала от вынужденного безделья. Хаблак заметил это и едва удержался от легкомыслия — хотел посоветовать хозяйке квартиры и сейчас помочь фирме и принять участие в обслуживании населения — нянчить детей или убирать помещения, но вовремя одернул себя: персональная пенсионерка была преисполнена собственного достоинства, могла и обидеться.

Подошел к распахнутому окну, через которое Лиходид заметила белую «Волгу». Действительно, место стоянки машины просматривалось неплохо. Спросил у женщины:

— Где стояла «Волга», которую вы видели вчера вечером?

Евгения Яковлевна перегнулась через подоконник, внимательно огляделась, будто видела все впервые, и только после этого указала на кусты сирени:

— Вон там, возле угла издательства.

— Номера не заметили?

— Отсюда не видно. Да и темно было.

— Белая «Волга?»

— Да. Когда-то я ездила точно на такой же. Даже подумала: Иван Васильевич заглянул. Новый директор фирмы, — пояснила она. — Да кому я нужна теперь? Когда-то мы уважали ветеранов, открытки писали и подарки покупали, а что он, тридцатилетний, понимает? Одним словом — молодежь...

Майор не совсем разделял такое отношение Евгении Яковлевны к современной молодежи, его самого в управлении еще называли «молодым кадром», но спорить не стал. Лишь подумал, что ему сегодня везет на свидетелей — обе женщины при внешней абсолютной несхожести чем-то были все же сходны друг с другом, вероятно, недовольством нынешней судьбой и неизрасходованной энергией — Старицкая хоть нянчила внучку, Евгения Яковлевна живет одна, а что может быть горше одиноких вечеров в пустой квартире на старости лет?

Хаблак быстро выяснил, что белая «Волга» действительно, как утверждала и Старицкая, подъехала около восьми часов и исчезла минут через пятнадцать. Правда, Евгения Яковлевна не видела парня, общавшегося с шофером, вспомнила, что в это время переодевалась: она все-таки подумала, что к ней заглянул нынешний директор «Утра», а какая женщина, даже в годах, захочет показаться на людях в домашнем халате? Тем более что Лиходид, невзирая на свои шестьдесят с лишним, еще подкрашивала губы и брови.

Собственно, встреча с Евгенией Яковлевной не прибавила ничего нового к уже известному Хаблаку, но то, что Лиходид видела, как отъезжала «Волга», и запомнила, что это произошло за несколько минут до восьми, имело очень большое значение и укрепило намерение майора сразу поговорить с редактором Власюком. И не просто так, как вчера в издательстве, а в официальной обстановке в управлении.

Майор послал за Власюком Зозулю, а сам поехал в уголовный розыск.

Вчера Хаблак завидовал американским джинсам Власюка и желтой кожаной куртке, сегодня же тот появился в вельветовой «тройке» темно-зеленого цвета и таких же туфлях, несколько более светлых, но, наверное, тоже импортных.

Хаблак усмехнулся: костюмами его удивить трудно, небрежными позами тоже — Власюк сидел на жестком казенном стуле, как в просторном мягком кресле: свободно положив ногу на ногу и покачивая вельветовой туфлей.

— Вот что, Андрий Витальевич, — майор придвинул Власюку бумагу, — прошу внимательно ознакомиться и расписаться, потому что разговор у нас предвидится серьезный, а за ложные показания, согласно закону...

— Знаю, — перебил Власюк и расписался не глядя.

— А если знаете, то прошу ответить: с какой целью и куда вы вчера выходили из кабинета директора издательства во время встречи с археологом Хоролевским?

Вельветовая туфля описала дугу в воздухе и опустилась на пол. Власюк немного постучал ею, словно скучные вопросы настырного капитана угрозыска если не раздражали его, то, по крайней мере, лишали душевного равновесия, но спокойно ответил:

— По-моему, вчера мы с вами, майор, обсудили эту проблему, и добавить мне нечего.

— И вы утверждаете, что не выходили из здания?

— Разумеется.

— Так и запишем.

— Конечно, это ваша обязанность.

— Моя обязанность — установить истину.

— Я вам сочувствую.

Хаблак рассердился, однако ничем не проявил этого. Подчеркнуто вежливо спросил:

— И не подходили к белой «Волге», которая ждала вас возле издательства?

Власюк задумался лишь на две-три секунды, но ответил не колеблясь:

— Вы что-то путаете, майор.

— Я прошу вас ответить.

— Как же я мог подойти к какой-то мифической «Волге», если не выходил из здания?

— Вы утверждаете это?

— Да.

Хаблак записал ответ в протокол, искоса поглядывая на Власюка. Сидит прямо и не отводит взгляда, даже иронически улыбается.

Подвинул протокол Власюку.

— Прошу расписаться.

— Это все? — Он удивленно поднял брови. — И для этого надо было вызывать меня в милицию, заказывать пропуск?

— Да, именно для этого. — Майор вдруг подумал, что этот вельветовый пижон никуда от него не денется. Улыбнулся Власюку почти дружелюбно и серьезно сказал: — Мы постараемся разыскать эту белую «Волгу» и тогда вернемся к нашему разговору.

— Ищите, — пожал плечами Власюк, но Хаблак заметил, что тот как-то весь напрягся. — Ищите, — повторил он, — меня это не касается.

— Как сказать... — Майор подписал пропуск, подал Власюку. — Пожалуйста, можете идти.

Смотрел, как тот идет к двери, как открывает ее. Но Власюк не выдержал и оглянулся. Хаблак перехватил его взгляд и понял, что выиграл этот маленький поединок: он мог голову дать на отсечение, что заметил в глазах Власюка страх.

Сидел и думал: как найти белую «Волгу»? В городе не одна сотня таких машин, да и вообще, если водитель причастен к преступлению, никогда в жизни не признается... А ты попробуй доказать, что именно он стоял возле издательства! Шофера ведь никто не видел...

Так уж и никто? Ведь «Волга» простояла четверть часа, и за это время мимо нее прошел не один десяток людей. Правда, кто в наше время обращает внимание на машину? А может, все же кто-то и обратил...

Хаблак позвонил Зозуле.

— Все начинаем сначала, Федя, — сказал он не совсем оптимистично. — Ты опросил жильцов пятиэтажного дома рядом с издательством, давай, старик, займемся еще двумя домами.

— Они же далеко, что из них увидишь? — уверенно возразил лейтенант.

— Думать надо, Федя, — мягко, но не без иронии ответил майор, — а если кто-то из их обитателей, возвращаясь домой, прошел мимо «Волги»? И случайно запомнил номер?

— И с нетерпением ждет нашего прихода, чтобы назвать его...

— Да, с нетерпением, — подтвердил Хаблак. — А мы вынуждаем человека ждать. Давай, Федя, наш персональный троллейбус уже стоит на улице.

Утром Сергей сразу же отправился в издательство. Лейтенант Зозуля должен заехать в управление, заглянуть к экспертам и присоединиться к майору.

Хаблак зашел к Данько — у того был отдельный кабинет, майор решил воспользоваться этим и расспросить художника о Власюке. Он удобно уселся на стуле, свободно вытянув свои длинные ноги. Данько закурил, пустил дым в потолок, немного подумал и сказал:

— Попробую быть объективным, хотя, честно говоря, не нравится мне Власюк, вот не нравится, и все, а фактов у меня нет. Скрытный какой-то и пижон, знаете, привык смотреть на людей сверху вниз, тоже мне умник. Ну пишешь рассказы и пиши, а он возгордился... Понимаете, — объяснил он, — у него вышла книжечка, обыкновенная первая книжка, ну похвалили, но зачем же нос задирать?

— А рассказы действительно хороши?

— Я в литературе не очень-то... — откровенно признался Данько, — говорят разное.

— Это уже хорошо, если разное.

— Отец у него какая-то шишка в министерстве торговли, — продолжал Данько. — Я бы не афишировал этого, а он видите какие костюмы носит.

Майор вспомнил желтую кожанку Власюка и в знак согласия кивнул.

— Человек, привыкший все иметь без особых трудностей? — спросил он.

Данько отрицательно покачал головой.

— Не совсем так. Власюк — один из наших лучших редакторов, на него нет жалоб, и авторы любят работать с ним. Говорят, что требователен, но справедлив. Несколько самоуверен.

— Это не так уж и плохо.

— Конечно.

— Нелюдимый?

— Неразговорчивый. Знает себе цену и не болтун.

— То, что не болтун, кому-кому, а мне уже известно, — засмеялся Хаблак.

— Считаете, что Власюк причастен к краже?

— Ничего я не считаю, мы собираем факты и только на основе фактов сможем обвинять.

— А чем вам не факт — он единственный выходил из кабинета, когда погас свет?

— Но ведь Власюк утверждает, что вышел, когда Хоролевский еще показывал фильм.

— Он вам нарассказывает... Никто не видел этого.

— Потому что все смотрели на противоположную стену с экраном. Власюк мог выйти незаметно?

— Мог, — неожиданно быстро согласился Данько. — А что это за история с белой «Волгой»?

— Откуда вы знаете?

— Так ведь ваш лейтенант расспрашивал... Не видели ли ее раньше у издательства? Может, подвозила Власюка?..

— Действительно, интересно было бы узнать.

— А вы побеседуйте с девушками из техредакции. У них окна во двор выходят, и девушки там любопытные, все видят и знают.

— Угу, — согласился Хаблак, — расспрошу. А с кем Власюк дружит в издательстве?

— Я же говорил, несколько нелюдимый... Пижон пижоном, однако с девушками не общается, чего нет, того нет. А в издательстве близок только с Ситником. Они в одной редакции, Ситник и Власюк, почему сблизились — не знаю. Олег любит выпить и девушек не пропускает, полная противоположность Власюку. Легкий парень, бывают, знаете, такие... — Данько не договорил, потому что в комнату заглянул светловолосый молодой человек в спортивной куртке. Остановился в дверях, увидев Хаблака. Майору даже показалось, что он чуточку растерялся.

— Дай закурить, Петя, — попросил он.

Данько вытащил из ящика стола пачку сигарет, бросил через всю комнату. Парень протянул длинную руку с большой ладонью, сигаретная пачка будто прилипла к ней. Вытащил зубами сигарету.

— Держи! — и бросил пачку так, что она закрутилась в воздухе и аккуратно легла на стол напротив Данько.

Парень вышел, и Данько пояснил:

— Легок на помине этот Ситник.

Хаблак представил себе, как проворно бросил молодой человек пачку, и вдруг насторожился.

— Ситник был на встрече с Хоролевским? — спросил просто так, для приличия, потому что сразу вспомнил, что этот светловолосый юноша согласно схеме, лежавшей у него в кармане, сидел в кресле в трех шагах от стола со скифской чашей.

— Конечно, был.

— Спортсмен?

— Играл в баскетбол за «Спартак». — Видно, Данько что-то прочитал в глазах майора и спросил: — Он?

— Ну, знаете, если подозревать всех...

— Всех не всех, но кого-то же надо. Можете допросить меня.

— Спасибо за совет. Если возникнет необходимость, обязательно воспользуюсь им. Кстати, вы сидели тогда рядом с Ситником, не так ли?

— Абсолютно точно.

— Когда погас свет, Ситник не вставал?

Данько немного подумал.

— Все может быть, — ответил он. — Знаете, как бывает, когда неожиданно гаснет свет? Сперва минутная растерянность, потом шутки...

— Ситник как-нибудь реагировал на это событие?

— Кажется, нет... Нет, — уверенно подтвердил он.

— Он курит, стало быть, у него были спички...

— У него зажигалка. Американская, «Ронсон», и Олег очень кичится ею. Потом зажег ее.

— После вас?

— Да.

— Но мог же и сразу вытащить зажигалку...

— Мог.

— И не достал?

— Но это ведь ни о чем еще не говорит!

— Ни о чем, — согласился Хаблак. — Вы говорили, что Ситник любит выпить и погулять с девушками?

— Не прочь.

— Женат?

— Нет. Снимает частную квартиру. После университета должен был куда-то ехать, но выкрутился.

— С квартирой ему не светит?

— Трудно сказать, думаю, не очень.

— С точки зрения заместителя председателя месткома?

— По крайней мере, в ближайшее время.

Майор встал.

— А теперь загляну к техредакторам, — сказал он.

— Не обожгись, девчата у нас там!..

В коридоре майора перехватила секретарша директора.

— Вас к телефону, — позвала она.

Звонил Зозуля. Доложил, что на обожженном штепселе, найденном на клумбе, обнаружены отпечатки пальцев Крота.

— Я так и знал, — удовлетворенно ответил Хаблак. — Приезжай и занимайся «Волгой».

— Опять обходить дома? Кажется, мы уже кончили...

— В восьми квартирах никого не застали.

— И сейчас они на работе.

— Проверь.

— Хорошо.

— Найдешь меня в издательстве.

— Найду.

Данько не преувеличивал, рекламируя девчат из техотдела. В большой комнате стояло пять столов, один — пустой, на почетном месте у окна сидел пожилой мужчина — заведующий отделом, за тремя столами — девушки, одна лучше другой. Они, как по команде, с любопытством обернулись.

Хаблак представился. Одна из девушек, сверкнув голыми коленями, — Хаблак подумал, что юбку ей можно было бы и удлинить, — поставила посредине комнаты стул. Предложив майору сесть, перегнулась через стол, оперлась на него локтями и бесцеремонно уставилась на Хаблака.

Ему стало несколько неудобно. Он заерзал на стуле, вероятно, эту его напряженность заметил заведующий отделом, отложил в сторону большой темно-красный гранат, из которого неторопливо высасывал сок, и сказал, укоризненно покачав головой:

— Этакое случилось — и в нашем издательстве! Вы к нам, разумеется, по делу, майор.

— Как интересно! — воскликнула брюнетка, не сводившая глаз с Хаблака. — И вы ищете вора?

— Ищу.

— И скоро найдете?

— Надеюсь.

— Мы никак не можем поверить, что кто-то из наших...

— Хватит, Зоя, — оборвала ее девушка, сидевшая сбоку от Хаблака. — У человека дела, а ты о глупостях.

— Это я о глупостях? Не понимаешь, так помолчи! А у вас, майор, пистолет есть? — вдруг спросила она.

Хаблак засмеялся и похлопал себя по пустым карманам.

— Как видите, не ношу.

Девушка смешно выпятила губки.

— А если надо задержать вора? Он же не захочет, чтобы его арестовали, правда?

— Насмотрелись фильмов! — пробормотал завотделом и опять принялся за гранат. Он высасывал его так аппетитно, а гранат был такой большой, свежий и красный, что у майора рот наполнился слюной, он проглотил ее и неодобрительно посмотрел на зава. Но тот ответил доброжелательной улыбкой, и неприязнь Хаблака мгновенно исчезла: этот человек буквально излучал доброту, наверное, девчата пользовались этим и не очень слушались своего начальника — они не обратили на его реплику никакого внимания. Брюнетка даже осуждающе махнула рукой — зачем, мол, вмешиваться не в свои дела — и спросила:

— Вы не слышали, говорят, что бедный археолог с горя заболел? И неудивительно: так перенервничать с этой чашей!

Майор вспомнил коренастую фигуру Хоролевского, его большие мозолистые руки и успокоил:

— Ничего с ним не случится.

— Раззява! — оторвался от граната заведующий.

Хаблак кивнул: да, не без этого.

— Теперь вопрос к вам, товарищи. — Майор перевел разговор в деловое русло. — Не видел ли случайно кто-нибудь из вас отсюда, — он подошел к окну, — белую «Волгу»? Вот там, неподалеку от кустов сирени?

— Нет, — уверенно ответила брюнетка, но ее соседка, девушка с высокой копной каштановых волос и миндалевидными глазами, вдруг вскочила, выглянула и спросила: — На углу дома?

— Вот там, — майор показал пальцем на асфальтированную дорожку за сальвиями, — или, может, чуть поближе.

— Видела, — подтвердила девушка. — Белая «Волга». Двадцать четвертая. На той неделе и еще раз совсем недавно.

Хаблак посмотрел на нее с надеждой:

— Номер запомнили?

Девушка пожала плечами:

— Зачем он мне?

— Бывает, что ненароком...

— Семерка... — девушка потерла виски и подтвердила: — Да, семерка, номер начинается с семерки, а дальше не помню. Семерка для меня счастливая цифра, вот я и заметила ее.

— А кто-нибудь из сотрудников издательства подходил к этой «Волге»?

— Так наша же машина здесь не стоит. С той стороны, на улице.

— Но ведь белая «Волга» приезжала за кем-то... — вмешался заведующий.

— Может быть, приезжал кто-то из авторов, — возразила девушка.

— Так, — кивнул Хаблак, — выходит, не видели?

— Нет.

— Жаль.

Майор направился в кабинет директора. Знал, что Миколу Семеновича вызвали к начальству, и решил воспользоваться его телефоном. Позвонил Каштанову, доложил о ходе расследования и попросил поручить автоинспекции составить список белых «Волг», номерной знак которых начинался с семерки.

Вышел в приемную и осмотрелся. Обычная приемная не очень большого учреждения. Напротив директорской — дверь в кабинет главного редактора, шкаф, столик с пишущей машинкой, несколько стульев. В углу мягкое кресло. Майор долго смотрел на него, потом сел, положил руки на поручни. Дверь в директорский кабинет была открыта — метрах в пяти-шести по прямой стоял стол, на котором позавчера Хоролевский раскладывал свои находки.

Хаблак медленно вернулся в кабинет, обогнул приставной столик, взял пепельницу толстого стекла, размахнулся. Хотел бросить на кресло, но в приемную вошли главный редактор с заведующим техотделом.

Главный редактор удивленно посмотрел на майора, а заведующий испуганно отшатнулся, будто Хаблак и правда имел намерение швырнуть в них тяжелую пепельницу.

Майор, опустил ее на стол и смущенно улыбнулся.

— Мы с Аркадием Семеновичем помешали вам? — не без иронии спросил главный. Он был маленького роста, лысоватый, тщедушный, но держался выпятив грудь и ходил с поднятой головой. — Может быть, надо помочь?

— Нет, спасибо.

Майор покачал головой, и Василь Иосифович, пропустив вперед заведующего техотделом, проследовал в свой кабинет.

Хаблак посмотрел на часы. Скоро должен был приехать Зозуля, и майор решил перехватить его на троллейбусной остановке. Лейтенант действительно не задержался. Хаблак рассказал о показаниях техредактора, запомнившей семерку на номере, и об эксперименте со стеклянной пепельницей.

Зозуля, как всегда, высказался сразу и категорично:

— Говоришь, Ситник с Власюком дружит? Прекрасно... Ситник выбрасывает в темноте чашу в кресло, Власюк хватает ее, спешит к белой «Волге», передает шоферу, а сам возвращается. Правда, не рассчитал время и чуточку опоздал: появился, когда свет уже горел, и его заметили. А так — все шито-крыто, и никаких проблем.

— Что ж, — согласился майор, — теперь нам следует найти последнее звено: «волгаря».

— Если девушка не ошиблась, это не так уж и трудно.

— Говорит, запомнила точно.

— В автоинспекцию?

— А куда же еще?

К концу дня Хаблак и Зозуля установили, что белых «Волг», номера которых начинаются с семерки, удивительно мало: всего одиннадцать. Восемь из них отпали сразу — государственные машины и в тот вечер стояли в гаражах.

Оставалось три — одна государственная и две частных. Первая принадлежала стройтресту, позавчера вечером шофер отвозил директора в санаторий в Пущу-Водицу и освободился в половине седьмого, а около восьми мог стоять перед издательством, потому что вернулся в гараж в начале десятого. Частные машины могли быть где угодно, и майору предстояло познакомиться с их владельцами.

Зозуля поехал к шоферу из стройтреста — у того был выходной, а жил он у черта на куличках. На улице Щербакова жил первый владелец белой «Волги» — Гавриил Спиридонович Иванов — бывший спортсмен, а ныне директор промтоварной базы. Второго владельца — Бориса Корнеевича Брянского — майор решил побеспокоить только в крайнем случае, потому что вряд ли сам Борис Корнеевич, видный ученый, академик, директор института, мог общаться с Власюком.

Гавриил Спиридонович Иванов вышел к Хаблаку в темно-синем легком спортивном костюме — среднего роста, широкий в плечах, еще подтянутый, хотя уже и намечалось будущее брюшко. Узнав, с кем имеет дело, не удивился и не встревожился, пропустил майора в квартиру и предложил кресло в гостиной — обычной, не очень большой комнате трехкомнатной квартиры, где полстеллажа занимали разные кубки и прочие спортивные трофеи, завоеванные некогда хозяином.

Хаблак, перед тем как сесть, полюбовался многочисленными медалями и вымпелами — конечно, это было приятно хозяину, он стоял рядом и не торопил майора. В комнату заглянула полная женщина, Гавриил Спиридонович лишь взглянул на нее, и она исчезла, видно, безоговорочно слушалась мужа.

Наконец майор оторвался от кубков и медалей, сел в кресло. Иванов положил рядом сигареты и зажигалку. Хаблак покачал головой и спросил:

— Имеете белую «Волгу», номерной знак КИЛ-75-71?

— Да, это моя машина. — Гавриил Спиридонович уселся на диван напротив. Не спросил, почему милиция интересуется его машиной, и Хаблак пояснил:

— Сейчас мы расследуем одно дело и вынуждены уточнить, где вы находились позавчера в восемь вечера. Точнее, не вы, а ваша «Волга»?

— Машина может быть только со мной или в гараже, — ответил Иванов. — Я никому не доверяю ее. А позавчера мы с женой в это время ездили в гости к нашим друзьям. Если хотите, я могу назвать их фамилии и дать адрес.

Майор вынул записную книжку: он должен установить алиби Иванова, и тут было не до сантиментов. Записав данные знакомых Иванова, уточнил:

— А машина?

— Стояла в гараже. Очень легко установить. У сторожа есть журнал регистрации приездов и отъездов. Кооператив строителей.

Хаблак откланялся. Он не сомневался, что Иванов говорил правду. И все же заехал в гаражный кооператив и уточнил, что машина Гавриила Спиридоновича позавчера вечером действительно стояла в своем боксе. К знакомым Иванова он уже не поехал, рассудив, что в крайнем случае, если понадобится, это можно сделать и позже.

К академику Брянскому майор добрался около девяти вечера — время, когда хозяин, наверное, еще не отдыхал. Поднялся на лифте на седьмой этаж и позвонил в квартиру, дверь которой была обита черным блестящим дерматином. Никто не открыл, и Хаблак вынужден был позвонить еще раз, наконец услышал легкие шаги и женский голос спросил:

— Кто?

Майор назвался, женщина, должно быть, подумала, стоит ли впускать, но после паузы все же открыла. Оказалось, совсем еще молодая и красивая блондинка, наверное, крашеная, волосы до плеч, в белом свитере и джинсах, спортивная такая девушка, заботящаяся о своей фигуре.

— Вам папу? — спросила она. — Он работает.

— Еще не вернулся из института?

— Папа всегда работает, — улыбнулась она. — Если у вас действительно неотложное дело...

— Да, я не осмелился бы в это время прийти к Борису Корнеевичу...

— Хорошо, я сейчас позову.

Девушка удалилась по длинному коридору, покачивая бедрами, джинсы шли ей.

Академик вышел к Хаблаку почти сразу. Он был в костюме и модной сорочке в полоску — совсем не домашняя одежда, как на Гаврииле Спиридоновиче. А может, просто собирался куда-нибудь, в конце концов все это не касалось майора. Хаблак представился и попросил уделить ему несколько минут, — дело неотложное, оно касается «Волги», принадлежащей академику.

Майору показалось, что, услышав про автомобиль, Борис Корнеевич облегченно вздохнул, правда, это могло и показаться, потому что ученый провел ладонью по ежику седых, аккуратно подстриженных волос и сухо сказал:

— Тогда прошу с Ларисой. Я занят, очень занят, машиной занимается дочь, она и ответит на все вопросы. — Должно быть, он не терпел никаких возражений, потому что чуть заметно кивнул и исчез в дверях, будто его и не было.

Хаблак пожал плечами и обратился к девушке, усевшейся в низком кожаном кресле.

— Ну, знаете... — начал майор, но она предостерегающе подняла руку.

— Папа и правда смертельно занят, — мягко ответила она, — и к тому же прав: на все вопросы, связанные с машиной, должна отвечать только я. Отец не пользуется ею, у него служебная, а нашу «Волгу» гоняю я.

«Ну что ж, — подумал майор, — вероятно, и тут осечка».

Он присел к столу и заговорил сухим протокольным тоном, как бы подчеркивая этим сугубо официальный характер своего визита:

— Вам принадлежит «Волга», номерной знак «КИЛ 74-16».

— Да, папе.

— И вы ездите на ней?

— Изредка.

— Позавчера около восьми вечера ваша машина стояла возле издательства?

Девушка удивленно посмотрела на майора.

— Откуда вы знаете? И зачем это вам?

— Прошу вас ответить.

— Да, наша.

— За рулем были вы?

— Конечно.

— Кого ждали?

— Я обязана отвечать?

— Мы расследуем преступление, Лариса Борисовна, и я вынужден настаивать на этом.

— Но какое я имею отношение к преступлению? Чистой воды бессмыслица.

— Возможно. Так кого же вы ждали?

— Видите ли, у меня была назначена встреча. В издательстве работает мой знакомый, и мы условились...

— Фамилия знакомого?

— Власюк... Андрий Витальевич Власюк.

— Деловая встреча?

— Ну если можно так назвать встречу двух людей, неравнодушных друг к другу...

— Власюк выходил к вам?

— Конечно. Он вышел, мы обменялись буквально несколькими словами, у них был какой-то вечер, и я уехала одна.

— Андрий Витальевич ничего не передавал вам?

— Нет. Но скажите же, что случилось и к чему все эти вопросы? Что с Андрием?

— Минуточку, Лариса Борисовна. Вы можете объяснить, почему Власюк категорически возражает, что виделся с вами в тот вечер? Что выбегал со своей работы к вам?

Девушка встала, прошлась по комнате, сложив руки на груди. Очевидно, размышляла, и Хаблак сидел молча, не торопя ее. Наконец она остановилась, опустила руки и жалобно заговорила:

— Глупый он, мой поклонник, совсем глупый. Любит меня и поэтому молчит!

— Как так? — удивился майор.

— Хорошо, я расскажу все. Мы любим друг друга, я замужем и ушла от мужа ради Андрия. Но я попросила его до поры до времени никому не рассказывать обо мне, и он сдержал слово. Даже если ему это чем-то угрожало.

— Ну и ну, — сокрушенно покачал головой майор, — а я ведь предупредил его.

— Об ответственности?

— Разумеется.

— Слово, данное мне, перевесило, — не без удовольствия констатировала Лариса.

Хаблак внимательно посмотрел на нее и подумал, что, вероятно, Власюк имел основания: ради такой женщины можно подставить и собственную голову. Но ведь этот Власюк мог повести следствие по ложному пути, вон сколько уже потратили времени на поиски «Волги»!

— Вам придется подтвердить все, что вы мне сообщили, в письменной форме, — вежливо сказал он.

— С величайшим удовольствием. Сейчас?

— Да.

Пока девушка писала объяснение, майор обдумывал ситуацию. Конечно, Власюк не причастен к краже скифской чаши, как и вся история, связанная с ним, вызванная досадным недоразумением. Но кому же выбросил чашу Ситник? Вероятно, преступление совершил все же он... А если нет?

Допустим все-таки, что Ситник. Кто же тогда взял чашу с кресла?

Завхоз?

Мог Ситник договориться с Кротом? Конечно, мог. Он ведь знал о встрече с Хоролевским заранее, знал и то, что археолог будет показывать свои уникальные находки. Немножко фантазии, и план кражи разработан.

Хаблак представил себе, как завхоз в своих домашних туфлях на толстых войлочных подошвах неслышно скользит по коридору издательства, замыкает заранее приготовленным «жучком» электросеть, еще несколько шагов, и хватает с кресла скифскую чашу...

А потом?

Должен спрятать ее где-нибудь в издательстве, однако там сразу же был сделан обыск, оперативники осмотрели и каморку Крота — ничего не нашли. Впрочем, окно в комнате завхоза выходит во двор, и он мог выбросить чашу третьему сообщнику.

Конечно, мог.

Лариса кончила писать. Майор аккуратно спрятал ее показания и поехал домой.

Каштанов ходил по кабинету, задорно выставив бородку. Хаблак сидел возле стола, а лейтенант Зозуля примостился на одном из стульев, стоявших у стены.

Майор рассказывал о ходе расследования. Каштанов хмурился — ничего утешительного, а ему докладывать руководству. Правда, можно было бы уже и привыкнуть к таким ситуациям, редко сразу брали воров за шиворот, они тоже не лыком шиты, воры, особенно опытные. Разумеется, в издательстве работал не профессионал, и это, как ни парадоксально, усложняло розыск. «Почерк» профессионалов милиции известен, и угрозыск сразу бы вышел на кого-нибудь из них. Кроме того, никого из посторонних в издательстве не было. Кто-то из девятнадцати...

Полковник остановился перед Хаблаком.

— Ты прав, Сергей, — сказал он, — к Ситнику следует присмотреться. Поговори с ним сегодня, а за Кротом последим. Через него или через Ситника мы должны выйти на третьего. Без третьего они не обошлись, если это действительно они...

— Товарищ полковник, — поднялся со стула Зозуля, — я считаю, что подозрение с Власюка снимать нельзя. Он мог вынести чашу из помещения? Мог. И кому-то передать, хотя бы той же дочке академика, прошу извинить.

Каштанов поморщился.

— Вряд ли. Тогда они с Власюком разработали бы непробиваемую версию. Зачем Ларисе Стругацкой, так, кажется, ее фамилия по мужу, сразу признаваться, что приезжала к издательству, если, конечно, чаша на их совести?.. Кстати, майор, поговорите и с Власюком. Теперь с него табу, так сказать, снято, может, видел что-нибудь и расскажет. — Повернулся к Зозуле: — Садитесь, лейтенант. Все может быть, жизнь знаете какие сюрпризы преподносит. Я не удивлюсь, если вы окажетесь провидцем. А пока займитесь завхозом. Побеседуйте с соседями, знакомыми. Сколько этот Крот работает в издательстве? Пятнадцать лет? Немало, и видите, ничего плохого за ним не числится.

— В тихом омуте черти водятся, — возразил Хаблак.

— Водятся, — согласился полковник, — поэтому и расспроси о Кроте в издательстве. Зозуля — по месту жительства, а ты у сотрудников. Смотришь, какую-нибудь ниточку и вытянете.

Наверное, к Хаблаку в издательстве уже привыкли. Ну, может, еще и не совсем, но уже не оборачивались с любопытством так, как вчера или позавчера. Люди ко всему привыкают, это устраивало майора, и, увидев Власюка, он без лишних церемоний затащил его в комнату.

— Привет от Ларисы, — сказал он прямо, — я вчера вечером познакомился с ней, и она рассказала мне немало интересного.

Власюк уставился на Хаблака как на сумасшедшего.

— Что вы имеете в виду? — растерянно спросил он.

— А то, уважаемый Андрий Витальевич, что вчера имел честь побывать на квартире академика Брянского и побеседовать с его дочерью Ларисой.

— Как? Как вы узнали?

— Очень просто. Она приезжала в тот злосчастный вечер к издательству на белой «Волге», и вы напрасно не сказали нам правду.

— Но ведь я... Я просто не имел права!

— И об этом знаем. Вы, товарищ Власюк, обязались говорить только правду, у нас есть соответствующий документ, и вам...

— Придется отвечать? Я готов к этому. Подадите в суд?

— Это уж как решит начальство.

— Мне все равно.

— Не петушитесь, Андрий Витальевич. Кстати, поздравляю вас, Лариса — симпатичная женщина.

Власюк посмотрел исподлобья.

— Мне бы не хотелось обсуждать... — неприязненно начал он, — все, что касается наших отношений.

— Разумеется, — быстро согласился майор. — Это было бы бестактно и отнюдь не входит в мои обязанности. Однако я расследую уголовное дело и надеюсь, что теперь вы сможете ответить на все мои вопросы. Прямо и откровенно.

Власюк придвинул стул, сел на него верхом, опершись подбородком о спинку, и сказал:

— Спрашивайте.

— Вы ушли из кабинета директора за несколько секунд до того, как погас свет?

— Да. Только успел переступить порог из приемной в коридор.

— Ничего не увидели там? Может, что-нибудь услышали?

— Нет.

— Но ведь когда в розетку вставляют «жучка», раздается нечто вроде взрыва.

— Не услышал. Я очень торопился, а когда все мысли направлены на что-то одно, ничего не видишь и не слышишь.

— В этом есть смысл, — согласился Хаблак. — Далее. В полной темноте вы добрались до выхода — слышали шаги, кашель, какие-нибудь звуки? У дверей сидела вахтерша, она не окликнула вас?

— По-моему, я прошел мимо нее в коридоре.

— Слышали шаги?

— Точнее, какое-то шуршанье. У самого выхода.

— Вахтерша говорила: когда свет погас, пошла к Кроту.

— Значит, это с ней я разминулся.

— Потом? Сбежали по лестнице — и к Ларисе?

— Да.

— Поговорили с ней и назад?

Власюк не удержался от иронической улыбки:

— А вы прекрасно информированы.

— Оставьте вашу иронию, Андрий Витальевич. Сейчас не до нее. Надо найти чашу.

— Извините... Поговорив с Ларисой, я поспешил обратно.

— Долго разговаривали?

— Минуту-две...

— Никого не видели возле издательства?

— Нет.

— И никто не выходил оттуда?

— Я стоял спиной к двери, возможно, кто-то и выходил.

— Вернулись, когда свет уже включили?

— Да, и сразу увидел — что-то случилось. Смотрели на меня как-то так...

— А чего вы хотите? За эти минуты исчезла чаша, и только вы оставляли помещение.

— Я понимаю их, но поверьте: чаши я не брал.

— Кто же мог сделать это? — раздумчиво протянул майор, будто и не спрашивал Власюка, а рассуждал про себя.

— Не знаю. У нас работают порядочные люди, ну всякое бывает, но чтобы пойти на преступление!

— И все же чаша исчезла.

— Поверьте, если это не дурная шутка, то очень скверная история.

— Скверная, — согласился майор. — Кстати, вы за каким столом сидите?

— За тем, на котором вы имеете честь сидеть.

Хаблак почему-то устыдился: слез со стола и пересел на стул.

— А за каким Ситник?

— У окна.

— Хороший парень?

— Нормальный.

— Почему не пришел на работу?

— Утром должен был встретиться с автором. Скоро явится.

— Дружите с ним?

— По крайней мере, Олег у меня антипатии не вызывает...

— Как вас понять?

— А в самом прямом смысле. Думаете, в издательстве ничего не знают?

— Не говорите загадками.

— С вами не соскучишься, — улыбнулся Власюк. — И все же вы, майор, где-то допустили ошибку: ваша тайна известна всему издательству...

— Какая?

— Что подозреваете Ситника. И меня, естественно.

— Кто сказал? Случайно, не из техотдела?

— Все возможно...

— Людям рты не заткнешь. Так что же вы скажете о Ситнике?

— Я могу не отвечать?

— Можете.

— Тогда предпочитаю промолчать.

— Жаль. Я надеялся на вашу помощь. Потому что каждый порядочный человек...

— У каждого своя точка зрения...

— Хотите сказать, что информировать милицию непорядочно?

— Что-то в этом есть... — поморщился Власюк. — Непорядочно, может быть, и не то слово, однако есть какой-то оттенок...

— Считаете, что не можете ошибиться в человеке?

— Я не настолько самоуверен...

— Ситник хорошо играл в баскетбол?

— Один из лучших нападающих. У него природная реакция на мяч.

— И давно бросил спорт?

— Года два...

— Почему?

— По-моему, потерял форму. В спорте надо держаться, а он стал к бутылке прикладываться.

— И частенько?

— Сначала не очень, а теперь случается...

— С кем пьет?

— Олег не ограничивает свою компанию.

— Как это понять?

— Неразборчив. Сегодня с одним, завтра с другим. Случайные люди. Вчера в шашлычной пил водку с Кротом. Ну какие у них могут быть общие интересы?

— С Кротом? С Юхимом Сидоровичем?

— Нашим завхозом.

— В какой шашлычной?

— Может, видели, в переулке направо.

— Водку там не отпускают.

— А бутылки ящиками вывозят!

— Вероятно, вывозят, — неожиданно согласился Хаблак. — Вы к ним подходили?

— Зачем?

— Сотрудники все же...

— Пьяные! — жестко ответил Власюк. — Какой с пьяными разговор?..

— И когда это случилось?

— Вечером. Должно быть, они давно там стояли.

— Почему так считаете?

— Олег, когда много выпьет, говорит слишком громко. А я его еще с порога услышал.

— А если пили стаканами?

— Возможно, что и так. Да нет... Шашлыки повторяли. На столике стояли пустые грязные тарелки.

Сообщение заинтересовало Хаблака, но он сказал нарочито небрежно:

— Ну и что? Сошлись люди... Может, они и раньше выпивали...

— Не думаю. Крот, когда выпьет, становится невыносимым. И ребята это знают.

— Чураются?

— Тип не из лучших...

— Почему?

— Кулак. Зимой снегу не допросишься.

— Что-нибудь просили?

— Кто же в издательстве не имел с ним дел? Бумаги надо, карандаш или копирку... К Кроту. А он как личное одолжение делает. Ей-богу, легче в магазине приобрести, чем на его физиономию смотреть.

Майор вспомнил лицо завхоза: хорек с очками на кончике носа.

— Еще и на руку не чист.

— Неужели?

— Не могу утверждать, но слышал: на каждом килограмме бумаги граммов по пятьсот выгадывает.

— Сказали бы директору.

— А-а, — махнул рукой Власюк, — легче промолчать.

— Странная позиция.

Хлопнула дверь, и в комнату ворвался Ситник. Раскрасневшийся, волосы взъерошенные. Бросил портфель на стол и только тогда увидел Хаблака. Как-то сразу застеснялся, пригладил шевелюру, подал руку сперва Власюку, потом, чуть поколебавшись, майору. Сел за стол, выдвинул ящик и сразу задвинул назад. Достал из портфеля папку, развязал тесемки.

То ли Власюка начал тяготить разговор с майором, то ли понял, что тому надо поговорить с Ситником, но сделал вид, что у него какое-то дело, и оставил их наедине.

Ситник вынул из папки рукопись, принялся листать страницы, но делал это механически — Хаблак уголком глаза видел, как Ситник искоса поглядывал на него.

Пауза затягивалась, Ситник начал немного нервничать. Это лило воду на мельницу майора, и Хаблак сидел, делая вид, что разглядывает что-то за окном. Наконец сокрушенно вздохнул, повернулся к Ситнику и спросил:

— Вы знаете, кто я такой, Олег Павлович?

— Ну кто же вас не знает, вы теперь самая популярная фигура в издательстве! — вызывающе ответил он. — Комиссар Мегрэ!

— Считаете, что до комиссара мне далеко?

— Я ничего не считаю и считать не хочу. Какое мне дело?

Хаблак еще раз вздохнул.

— Проклятая чаша! — сказал он. — Теперь ищи ее сто лет!

— Неужели?

— Как сквозь землю провалилась.

Ситник усмехнулся, но как-то вымученно.

— Странная история... — неуверенно сказал он.

— Странная не странная, а неприятная, но найдем.

— Конечно, найдете! — почему-то даже — обрадовался Ситник. — Я так считаю: когда-нибудь и где-нибудь она обязательно вынырнет. Вся ее ценность в том, что две тысячи лет. Серебро на слиток переплавлять никто не станет, сколько это серебро стоит! А так...

— Сколько же?

— Должно быть, не одну и не две тысячи... И даже не десять!

— Разумеется, — кивнул Хаблак. — Два миллиона. Как минимум — два. В долларах.

У Ситника округлились глаза.

— Неужели? — выдохнул он. — Никогда бы не подумал. Но кому же продать?

— Да, это трудное дело.

— Вот я и говорю: все равно где-нибудь вынырнет.

— А если за рубежом?

— Думаете? За границу надо вывезти. Сложно.

— Да, сложно, хотя всякое бывает.

Ситник задумался.

— Теперь за рубеж много народу ездит, за всеми не уследишь. Такие деньги! — Он нервно смял лист бумаги.

— Да, — не без ехидства усмехнулся Хаблак. — И на машину хватило бы, и на джинсовые костюмы. На всю жизнь.

— На всю жизнь! — повторил Ситник и облизал запекшиеся губы.

— А вы были за границей?

— Ездил со «Спартаком» во Францию и Австрию. Еще в Польшу и Чехословакию.

— С киевским «Спартаком»? — Хаблак сделал вид, что не знает, каким видом спорта занимался Ситник. — Волейбол?

— Баскетбол.

— Давно?

— Три года назад.

— Бросили?

— Возраст...

— Сколько же вам?

— Двадцать шесть.

— Еще могли бы играть.

— Трудно.

— Режим?

— И режим надоел.

— Выпиваете?

— А это уж мое дело! — резко ответил он.

— Конечно, ваше. Но ведь сложно: за частную квартиру надо платить, да еще и на водку...

— А вы мои деньги не считайте.

— Вы правы, каждый считает свои. Просто сочувствую вам.

— Не нуждаюсь. С каких это пор в милиции моралисты объявились?

— А нам без морали нельзя.

— И без наручников?

— И без наручников, — серьезно согласился Хаблак. — Убийцы и воры, к сожалению, еще не перевелись.

— Недавно у нас тут милицейский майор выступал. Оптимистичнее был настроен. Бандитов, говорил, уже нет.

— Да, вооруженный бандитизм мы уже, как пишет пресса, ликвидировали. Однако убийцы...

— Вот видите...

— Разные люди бывают. Да и водка иногда головы кружит. Вы вчера сколько выпили?

— Откуда вы взяли?

— Видно.

— Так я и о вас могу сказать.

— Значит, не пили?

Ситник энергично покачал головой.

— А мне говорили... Вероятно, ошиблись.

— Не «вероятно», а точно.

— Действительно, какие у вас могут быть общие интересы с Кротом? — Спросив это, майор увидел, как щеки Ситника покрылись красными пятнами.

— Почему с Кротом? — неуверенно переспросил он.

— Потому что вечером вас видели вместе с Юхимом Сидоровичем в шашлычной. Поблизости, за углом.

— Поужинать нельзя?

— И водки выпить?

— Там не отпускают.

— Но вы же взяли с собой. Или Крот?

— Вас это очень интересует?

— Секрет?

— Не люблю, когда посторонние суют свой нос в мои дела! — Это прозвучало не очень вежливо, но Хаблак не рассердился. Однако все же решил поставить Ситника на место.

— Я не советовал бы вам лезть в бутылку, Олег Павлович. Меня абсолютно серьезно интересует ваш разговор с завхозом.

На мгновение майору показалось, что Ситник струхнул. Спрятал руки под стол, сжав их коленями.

— Какой разговор? — пробормотал он. — Случайная выпивка.

— Кто покупал водку?

— Какое это имеет значение?

— Возможно, имеет.

— Ну я.

— Угощали завхоза? Зачем?

— Неужели я не могу просто так, без всякого дела выпить с коллегой?

— Не говорите... Неинтересно вам с Юхимом Сидоровичем.

Ситник успел взять себя в руки.

— Неинтересно, — согласился он. — Но тетке кирпич нужен, а Крот может достать.

— У вас есть тетка?

— А то как же.

— Зачем ей кирпич?

— У нее возле Русановской протоки сад. И деревянный домик. Так хочет облицевать кирпичом.

— И Крот пообещал кирпич?

— Говорил, на той неделе.

— Благодетель!

— Благодетель не благодетель, а деловой человек.

— Все может достать?

Ситник подозрительно посмотрел на майора и не ответил.

Хаблак достал бумажку со схемой расположения людей в кабинете директора во время встречи с Хоролевским. Положил перед Ситником, предварительно отметив крестиком его место.

— Вы сидели здесь? — ткнул он пальцем.

Ситник долго смотрел на бумажку, наконец поднял глаза на майора.

— Да, я сидел именно на этом месте, — ответил он четко, будто стоял в строю и докладывал командиру.

— Когда погас свет, не вставали?

Ситник замигал, глаза у него потемнели, стали злыми.

— Вот что, — вдруг стукнул он кулаком по столу, — идите вы ко всем чертям!

— Я же не обижал вас, Олег Павлович.

— Считаете, что беспочвенное подозрение — не обида?

— Я расспрашиваю всех работников издательства, и никто еще не воспринял мои вопросы как личную обиду.

— У каждого свой гонор, — примирительно ответил Ситник.

— Итак, не вставали?

— Нет.

— Вы курите?

— Хотите сигарету?

— Не курю. А спички есть?

— Зажигалка. — Ситник достал из кармана и щелкнул. Прозрачный огонек блеснул длинным языком. — Американская, «Ронсон».

Майор взял зажигалку, щелкнул. Спросил:

— Когда погас свет, почему не зажгли?

Ситник снова положил руки между коленями. Покачался на стуле и неуверенно ответил:

— Странно как-то... Сам не знаю почему. Сначала думал — свет сразу вспыхнет, потом, пока вынул зажигалку...

— Данько сидел рядом с вами?

— Кажется.

— А он успел достать коробку, нащупать спичку, чиркнуть.

— Ну так что?

— Вы могли бы управиться с зажигалкой быстрее.

— Допустим, мог...

— Вероятно, тогда скифская чаша не исчезла бы.

— Разве несколько секунд имеют значение?

— Выходит, имеют. Человек встает, выбрасывает чашу из комнаты и снова занимает место... Сколько секунд на это нужно?

Ситник посмотрел исподлобья и сразу опустил глаза.

— А вы уже подсчитали? — неприязненно спросил он.

— Приблизительно.

— И сколько же?

— Секунд десять — двенадцать. Или даже меньше.

— Глупости какие-то, — сказал Ситник. — Выдумки и чепуха.

— Не такие уж и выдумки, Олег Павлович. Особенно если чашу бросает тренированная рука!

Ситник посмотрел на майора тяжелым взглядом. Встал и потряс указательным пальцем.

— Вот, оказывается, в чем дело! — глухо произнес он. — Катите на меня бочку? Шерлоки Холмсы родные! Только ничего у вас не выйдет. Ничего и никогда, поняли?

Хаблак тоже встал. Только стол разделял их. Взял со стола пачку сигарет, положенную Ситником. Бросил в угол комнаты, как вчера тот — Данько. Пачка опустилась на стул, описав большую дугу.

— Вот так, Олег Павлович! — засмеялся майор. — Правда, быстро? — И, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Зозуля доехал на трамвае до бульвара Гагарина, прошел пешком несколько кварталов и наконец увидел дом, где жил Крот. Пятиэтажный, не очень уютный, но обсаженный фруктовыми и декоративными деревьями. До пятого этажа по кирпичной стене вился виноград: с лоз свисали спелые черные гроздья.

Лейтенант подумал, как хорошо жить тем, чей балкон на третьем этаже: сиди, грейся на солнце и ешь сладкие ягоды. Вероятно, это балкон самого Юхима Сидоровича — ведь тот живет именно в этом подъезде. Быстро подсчитал: нет, восьмая квартира на втором этаже и с противоположной стороны. Все равно красиво, под окнами квартиры склонились ветки яблони.

На скамейке у подъезда сидела бабка в старомодном черном бархатном жакете. Она уже обратила внимание на Зозулю, с любопытством поглядывала на него, и лейтенант подсел к старушке.

— Хорошая погода, — сказал Зозуля, чтобы завязать разговор.

Этот дальновидный «дипломатический» ход был излишен, бабка давно уже скучала, она повернулась к лейтенанту и категорично подтвердила:

— Сколько живу, не помню такой осени, милай. — Она сказала «милай» так, как говорят, может быть, где-нибудь на Вологодчине, но лейтенант подумал, что там, вероятно, не носят таких бархатных жакетов, впрочем, это его не касалось — старушка была явно из говорливых, и Зозуля должен вытянуть из нее нужную информацию.

А та продолжала:

— Не помню, и не спорь, милай, такая теплая осень и раз в сто лет не выпадает, на моей памяти не было, а если уж я не помню, так это точно. Говорят, люди на пляж ходят, когда это видели, чтоб в конце сентября такое было? Глянь, виноград черный, а ведь далеко не каждый год вызревает, зеленым ребятишки обрывают внизу.

Лейтенант поправил воротничок рубашки. Правда, жарко, и воротничок был мокрым от пота.

— Давно здесь живете, бабушка? — спросил он.

— С тех пор как дом поставили, так и живу, милай. Сыну дали квартиру, десять лет прошло, вон видишь, какие деревья выросли, а сами сажали, чтоб польза людям была и краса тоже: живем не тужим, яблоки жуем, милай, — и в городе земля не гуляет. И не должна гулять, потому как польза людям всюду должна быть, хотя б маленькая.

— Точно, — одобрил лейтенант, — без пользы какая же это жизнь?

— Во! — Старушка чуть не подскочила на скамейке. — Мне уже скоро восемьдесят, а как без пользы? Говорю своим, зачем правнуков в детский сад, я еще вытяну, вас выходила, почему ж их не доглядеть, польза и мне, и детям, а они... отдыхайте, мама, да какой тут отдых? Там уж отдохнем... — она показала рукой на небо.

— Вы, бабушка, небось всех здесь знаете?

— Да, милай, кому ж, как не мне?.. А кто тебе нужен? — Она пристально и остро посмотрела на него совсем не старческим взглядом.

— Юхим Сидорович.

— Есть тут такой, — показала она пальцем в точно вычисленное Зозулей окно. — Крот его фамилие.

— Вот-вот, Крот! — Зозуля сделал вид, что обрадовался. — На втором этаже, говорите?

— Не торопись, милай, на работе Юхим Сидорович, разве не знаешь?

— Откуда же мне знать, приятель к нему прислал, говорит, обратись к Юхиму Сидоровичу, он-то поможет.

— Важный человек, — согласилась бабка. — К нему люди ходят за пользой, надо думать, потому как иначе для чего и ходить?

— Конечно, за пользой. Без дела зачем же? Я слышал, товарищ Крот все может.

— Юхим Сидорович пост занимает, — подтвердила старушка. — Начальство, стало быть. А начальство, оно и есть начальство. Вот люди и ходят. Племянница у него в мебельном магазине, Юхим Сидорович и ковер может, и мебель. Вот и мои купили, а кто достал, милай? Юхим Сидорович, дай бог ему здоровьица. Ну там, оно конешно, какую-то десятку подкинули, однако взял не себе, такой важный человек себе не позволит, продавцу или завмагу, те берут, только давай — не хватит!

— Вот и мне б мебели... — вздохнул Зозуля.

— Устроит, Юхим Сидорович все тебе устроит, — пообещала бабка, будто сама была причастна к делам Крота. — Ты не сумлевайся, важный человек Юхим Сидорович, ты пока к его другу-приятелю сходи, может, он сам твое дело обмозгует.

— Навряд ли, — возразил Зозуля, хотя бабкино сообщение о «друге-приятеле» чрезвычайно заинтересовало его.

— А ты людям верь, людям больше верить надо. Вон Никита в том доме, — показала она на противоположный пятиэтажный дом, — электриком он в подвале. В последнем подъезде подвал, так Никита там обретается.

— Электрик, говорите? — встал Зозуля.

— В жэке работает, — охотно объяснила бабка, — свет исправить или што другое, иностранное у него есть, в туалет или ванную, вот и нам поставил все белое-белое, я что ни день фланелью вытираю.

У лейтенанта появилось желание побыстрее увидеть этого электрика-сантехника, мастера на все руки, и он, помахав разговорчивой старушке рукой, направился под фруктовыми деревьями в соседний дом.

На грязной лестнице горела только одна тусклая лампочка, и Зозуля подумал, что такой разрекламированный умелец мог бы позволить себе и более приличное освещение. Споткнувшись о выбитые ступеньки, выругался про себя и постучал в плохо выкрашенную дверь.

— Входите! — раздалось оттуда.

Лейтенант вошел в большую комнату с самодельным столом посредине. Стол сколотили из толстых досок и приспособили к нему тиски, электрорубанок, циркульную пилу и еще какие-то незнакомые Зозуле приборы и инструменты. Посредине в беспорядке лежало разное электробарахло: розетки, штепсели, проволока, патроны. А на противоположном от лейтенанта углу стола, застланном газетой, стояла уже наполовину опорожненная бутылка водки, лежали большие красные помидоры, кольцо копченой колбасы, селедка и разрезанная на четыре части луковица.

За столом сидели двое, держа в руках стаканы, видно, только что чокнулись, и лейтенант помешал им в самую торжественную минуту.

Высокий, плохо выбритый брюнет хмуро посмотрел на непрошеного гостя, поставил стакан на край стола и недовольно кашлянул. Его товарищ, лысый здоровяк, лет за сорок, коренастый — развитые мускулы угадывались под грязноватой рубашкой, — встал, не выказывая неудовольствия, стоял и настороженно смотрел, ощупывая лейтенанта внимательными глазами.

— Мне бы Микиту... Электрика Микиту, — напустив на себя смущенный вид, сказал Зозуля. — Извините, что помешал, конечно, но мне сказали, он здесь.

Лысый только теперь поставил стакан.

— Ну я — Микита. — Он зачем-то вытер руки о рубашку. — И что вам надо?

— Я, собственно, к Юхиму Сидоровичу, — еще больше «застеснялся» лейтенант, — но мне посоветовали обратиться к вам, мол, вы знаете, когда будет Крот. Или где найти его. Я от Петра Панасовича, — соврал он на всякий случай, чтобы хоть как-нибудь объяснить свое вторжение.

— От Петра Панасовича? — на мгновение задумался электрик. — Какого это Петра?

— С Чоколивки. Он сказал, что Юхим Сидорович устроит мне дело. — Зозуля решил идти напролом.

— А какое же дело у тебя?

— Так к Юхиму же Сидоровичу.

— К нам, к Юхиму, не все ли равно?

— Мне, откровенно говоря, безразлично.

— А если безразлично, выкладывай.

— Петро Панасович говорил, что относительно мебели... Одним словом, через какую-то родственницу.

Лейтенанту показалось, что электрик-сантехник потерял к нему интерес. Сел на табурет и взял недопитый стакан.

— Если относительно мебели, то правда с Юхимом... — Он уже с полным равнодушием повернулся к Зозуле спиной. — Твое, — сказал он товарищу и выпил водку одним духом.

Электрик подцепил вилкой кусок селедки, отправил в рот сразу четверть луковицы и со вкусом начал жевать, не обращая на Зозулю никакого внимания, будто тот и не стоял у него за спиной.

Высокий брюнет тоже выпил, но медленно, смакуя, втянул в себя воздух и только после этого закусил помидором. Взял бутылку, встряхнул, видно, остался недоволен, потому что посмотрел еще на свет; что-то пробормотал себе под нос и разлил остатки.

Электрик оглянулся на лейтенанта.

— Ты все еще тут? — удивился он. — Я же сказал, мебель — это не мое дело, по мебели к Юхиму обращайся. Если относительно сантехники, бачок или смеситель, тут мы с Васей наладим, а все прочее — ни-ни...

— Смеситель! — обрадовался Зозуля. — Импортный?

— Ну и дурак... — скосил на него хитрый глаз усач. — Наш смеситель лучше импортного. Кранты надежнее, усек? Чешский, к примеру, вроде красивше и блестит, а крант через два месяца летит — такие дела...

— Если вы говорите, что наши лучше... — нерешительно начал лейтенант.

— Четвертак, — рубанул ладонью в воздухе усатый. — Четвертак, и завтра будешь иметь смеситель. Еще и поблагодаришь!

— Я с радостью.

— А сейчас, — вмешался брюнет, — магарыч. Пятерка найдется?

— Найдется, — угодливо улыбнулся лейтенант, подумав, что за эту истраченную на барыг пятерку придется отчитываться перед полковником Каштановым. Но в данном случае овчинка стоила выделки. Он вынул из кармана замусоленную купюру. — Вот.

— Так сбегай за поллитром, — ощерился брюнет. — Тут гастроном рядом.

— Погоди... — Усатый обошел стол, забрал у Зозули деньги, достал из шкафчика бутылку «Экстры». — Пока он сбегает, аппетит исчезнет. А тут у меня товарищ оставил, — явно солгал Микита, — так мы ему вернем.

— Вернем, — обрадовался брюнет. — Я потом сам сбегаю, а сейчас ты правильно сказал: аппетит пропадет.

Лейтенант подумал, что у этих барыг аппетит, особенно на водку, вряд ли когда-нибудь исчезнет — ишь ловкачи, думают, что на крючок попался неопытный карась и его можно обмишурить. Зозуля недавно купил смеситель, стоит он шестнадцать рублей, а эти деляги — четвертак и еще пятерку, почти вдвое дороже. Дав себе слово позвонить участковому инспектору, чтобы взял их за жабры, лейтенант сел на подставленную брюнетом грязную табуретку.

— Мне только... — показал он два пальца, — потому что еще на работу.

— Будто не понимаем! — довольно усмехнулся брюнет и налил себе и электрику по три четверти стакана, словно у них рабочий день уже закончился.

Они выпили и закусили, брюнет достал полупустую пачку «Примы», закурил с усачом.

— Квартиру получил? — спросил у Зозули электрик.

— Получил.

— Где?

— На Оболони.

— На Оболони — это хорошо, — одобрил он. — Там скоро метро будет. Быстро и дешево. Мебель какую хочешь?

— Не помешало бы чешскую или югославскую.

— А у тебя губа не дура!

— Мебель же не на один год покупаем, — рассудительно вставил брюнет. — Тут скупиться не годится.

— И то правда, — кивнул усач. — Юхим тебе достанет какую хочешь... Как пить дать! Но... — и он сделал красноречивый жест указательным и большим пальцами.

— Мы не поскупимся, — заверил лейтенант.

— Я сразу понял, что ты хороший парень, — захохотал брюнет. — Мы таких любим.

— И ты люби нас, не пожалеешь, — воскликнул электрик. Он явно опьянел, глаза блестели и щеки покраснели. — А я Юхиму скажу, он меня слушает... Юхим-то знаешь какой человек... Он все может, и мебель и иное протчее... Крант или бачок, это, к примеру, мое дело! А Юхим! — Усатый неопределенно повертел рукой над головой. — Юхим, парень, это голова, и ему б не завхозом быть, а в министерстве. Все знает — как лежит и где лежит.

— И главное, где плохо лежит! — захохотал брюнет.

Чем дальше, тем разговор становился интереснее. Зозуля встал и произнес почти торжественно, по крайней мере растроганно:

— Мне очень приятно, что попал к умным людям, и я верю, что вы мне поможете. Ваше здоровье!

Брюнет выпил и почему-то шепотом спросил:

— А кафель нужен? Белый кафель для ванной и кухни. Чешские плитки. Только я могу такие достать.

— И кафель нужен! — воскликнул лейтенант. — Импортная мебель и белый кафель, об этом только мечтать!.. А что может Юхим Сидорович, кроме мебели, разумеется?..

Микита вдруг бросил на него пронизывающий и совсем трезвый взгляд, но Зозуля раскраснелся, смотрел простодушно, и электрик успокоился и опорожнил свой стакан.

— Юхим, я же говорил, все может, — заверил он.

— И машину?

Электрик покачал головой.

— Машину — не знаю. Машину — это у него спросить надо. Про машину я, к примеру, не слышал.

— Если сам не сможет, то найдет нужного человека, — успокоил брюнет.

— Точно, найдет, — подтвердил Микита. — А сейчас, — он посмотрел на часы, — ты нас извини, но работа... Должны с Васей идти, а ты завтра загляни, с утра лучше, мы точно будем и смеситель достанем. Лады?

— Лады, — подставил руку Зозуля. Микита крепко ударил по ней, и лейтенант вышел из подвала, очень довольный разговорчивостью электрика-сантехника и его помощника Васи.

Вот тебе и «скромный» завхоз товарищ Крот, который все может и все знает! Знал, несомненно, и о скифской чаше, и конечно, она не могла миновать его липких рук.

Телефон зазвонил, когда не было и семи утра. Хаблак схватил трубку и услышал голос Каштанова.

— Извини, Сергей, но пришлось тебя побеспокоить, — сказал полковник. — Убит Ситник.

— Какой Ситник? — не понял спросонок майор.

— Редактор издательства Олег Павлович Ситник.

— Не может быть! — воскликнул Хаблак. — И где?

— В Русановских садах. Оперативная группа выезжает, ребята заедут за тобой через четверть часа.

— Понятно. А откуда стало известно?

— У тетки Ситника там садовый участок, а позвонила соседка по даче. Вот и все, что я знаю. Оперативная машина выехала.

Полковник повесил трубку.

В постели сонно заворочалась Марина. Хаблак быстро умылся и оделся. Выглянул в окно — машина еще не подъехала, — выпил стакан кефира с черным хлебом и тихо, чтобы не разбудить жену, вышел на лестницу.

Приехала не одна машина, а две. Вторая — газик с оперативниками, майор поздоровался со знакомым старшиной, сел в «Волгу», на переднем сиденье которой удобно устроился судебно-медицинский эксперт Чушков.

— Подняли тебя, бедного... — Чушков был сострадательным человеком и всегда в таких случаях сочувствовал своим коллегам.

Хаблак стукнул дверцей.

— Я этого парня только вчера видел, жаль.

— Всегда жаль, — согласился эксперт.

Половину заднего сиденья занял следователь прокуратуры Дробаха. Майор тепло посмотрел на него и крепко пожал руку. Наверное, и Дробахе было приятно снова встретиться с Хаблаком — ответил открытой и доброй улыбкой и приветливо сказал:

— Хорошо, что мы опять вместе работаем.

— Меня это тоже радует, — искренне сказал Хаблак.

Машина миновала новые дома за станцией метро «Левобережная». Майор давно не был в этом районе и не представлял, сколько тут понастроили. Начались сады. От длинной широкой основной дороги все время отходили узенькие боковые переулки, в которые машины буквально должны были протискиваться — о разъездах не было и речи, садоводы экономили каждый квадратный метр земли.

Домик, к которому повернули милицейские машины, стоял в молодом саду, не очень ухоженном, — у ворот все заросло бурьяном. Возле калитки на скамейке сидела женщина в толстой вязаной кофте — утра уже холодные, а здесь, над Днепром, и подавно.

Женщина встала со скамьи, должно быть, уже опомнилась, пока приехали милицейские машины, но все же щеки у нее дрожали и смотрела испуганно.

— Вон там, — показала она на домик, — я утром смотрю, отперто, позвала, но никто не ответил. Я и заглянула, а он лежит мертвый.

Капитан спросил:

— Посторонних не видели?

— Я рано встаю, в шесть. В это время люди еще спят. Да и вообще теперь тут редко кто ночует...

Садовый домик стоял на высоких сваях, собственно, комната с небольшой верандой создавали второй этаж, а внизу было нечто наподобие кладовой или прихожей — лестница отсюда вела на веранду. Незапертая дверь жалобно поскрипывала и качалась на сквозняке, а за ней в неудобной позе, поджав под себя руки, лежал Олег Ситник.

Защелкал затвор фотокамеры, эксперт сфотографировал тело и пропустил вперед Чушкова, а майор принялся осматривать замок, из которого торчал ключ. Увидев еле заметные царапины возле отверстия замочной скважины, аккуратно вытащил ключ, подозвал Дробаху.

— Видите, — сказал он, — его, вероятно, раньше отперли отмычкой, может, просто изогнутым гвоздем. Замок никудышный, два раза колупнуть, и все.

— Точно, — подтвердил следователь и приказал: — Снимите замок — и на экспертизу.

Чушков наконец закончил предварительный осмотр тела.

— Пролом черепа, — сообщил он, — очень сильный удар, надо полагать, каким-то металлическим предметом. Смерть наступила десять — двенадцать часов назад. После вскрытия доложим подробнее.

Приехала «скорая помощь», тело Ситника повезли в морг. Дробаха с Хаблаком начали осмотр кладовой. Здесь хранился различный садовый инвентарь — лопаты, грабли, тяпка, две старые бочки, моток проволоки, пустые бутылки... Слева от двери было свободное место, справа стоял стол на трех ножках — майор внимательно осмотрел его и пришел к выводу, что к нему не прикасались. Весь он был покрыт толстым слоем пыли, и преступник, коснувшись поверхности, обязательно оставил бы след.

Дробаха встал слева от двери, взял какую-то палку.

— Он спрятался здесь. Ситник вошел, тот поднял палку, сильный удар по голове, — учтите, Ситник высокого роста, должен был пригнуться, когда входил, он просто подставил голову, и преступник воспользовался этим.

— Логично, — согласился майор. — Сообщник Ситника узнал, что мы заподозрили парня, он боялся, что тот выдаст его, и решил убрать.

— И концы в воду, — мрачно заметил Дробаха.

Хаблак начал осматривать стену, на которой висели пила и лейка для цветов. В стене торчало еще несколько гвоздей, они-то и заинтересовали майора.

— Что-нибудь нашли? — полюбопытствовал Дробаха.

Хаблак аккуратно снял с гвоздя ниточку, поднес к свету, внимательно рассмотрел. Потом взял у оперативника фонарь, посветил и осмотрел в лупу один из гвоздей.

— Кровь, — сказал он уверенно. — Этот тип, размахнувшись, задел за гвоздь и оцарапался. К тому же разорвал рубашку. Рубашку оранжевого цвета.

— Нитка?.. — оживился Дробаха. — И вы считаете?..

Майор взял со стола из кучи разных инструментов клещи и вытащил гвоздь. Завернув в бумажку, передал оперативнику. Показал Дробахе ниточку на листке белой бумаги.

Следователь протер очки, надел и внимательно осмотрел ее.

— Оранжевая хлопчатобумажная нитка, — удовлетворенно сказал он.

Хаблак остановился возле дверей, взял у Дробахи палку. Сильно размахнулся, сделал вид, что бьет, и чуть не зацепился за косяк.

Дробаха удовлетворенно засмеялся.

— Точно, — констатировал он, — убийца должен был зацепиться за гвоздь. Все же наследил, и у нас есть нитка.

— Есть, — согласился майор.

Они, расположившись за садовым столом под яблоней, начали расспрашивать соседку и садовода, жившего напротив, — его пригласили как понятого. Оказалось, что соседка приехала в сад вчера вечером, решила переночевать тут — на следующий день у нее был отгул и хотела повозиться на огороде с раннего утра. С теткой Ситника она работала на одном заводе, вместе получали участки, строились, сажали деревья. Олег приезжал сюда довольно часто, иногда привозил с собой компании — парней и девушек, которые помогали в саду, купались и танцевали... Тетка Ситника как раз две недели назад получила отпуск и уехала в Ялту, ключ от дома оставила Олегу, и вот тебе на — такое несчастье.

— Олег бывал на даче после отъезда тетки? — спросил Хаблак.

— Раза два. Да, дважды, и последний раз с девушкой.

— Знаете ее?

Женщина энергично покачала головой:

— Впервые видела. Высокая, молодая, красивая, даже очень красивая. Видная такая, волосы каштановые и высокая прическа.

— Когда приезжали?

— На той неделе, в среду или во вторник. Да, во вторник, я через день работаю и в тот день была свободна.

— Могли бы вы узнать эту девушку? — спросил Дробаха. Он сидел в своей излюбленной позе, сложив руки на животе, шевеля большими пальцами. А над головой у него висели спелые красные яблоки.

Лишь теперь майор вспомнил, что фактически он не завтракал, очень захотелось яблок, но взять не решился, хотя спелые плоды и усыпали землю под деревьями.

— Конечно, узнала бы, — подтвердила соседка.

— А больше никто сюда не приходил?

— Нет, не видела.

— А вы не замечали? — обратился Хаблак к соседу.

— Ходят тут всякие, — осуждающе отозвался тот, — народу на чужие яблоки хватает. Смотреть надо в оба, недосмотришь, раз — и обчистят. А Мария Васильевна перед отъездом просила за ее садом присматривать, так я и смотрел, да разве углядишь? Вот видите, за яблоки убили парня, и это ж надо, за фрукту, ты попроси, я тебе этой фрукты корзину насыплю, лишь бы по-честному!

— А вчера вечером никто здесь не вертелся?

— Я приехала, когда уже стемнело, — вмешалась соседка.

— Чего не видал, того не видал, не хочу брать грех на душу, — сказал сосед. — И не слышал, чтобы на помощь звали или просто шум, — нет, ничего не слышал.

Майор посмотрел на Дробаху, тот понял его без слов — отпустили понятых и поехали в город.

— Надо одного типа проверить, — заявил Хаблак, откинувшись на мягкую спинку сиденья. — Кстати, вы, Иван Яковлевич, тоже не завтракали?

— Когда же?

— Заглянем ко мне, тут рядом, на Русановской набережной, и вы, Михаил Михайлович, — положил он Чушкову руку на плечо, — тоже никогда у меня не были.

— Ну что вы, — категорично возразил Дробаха, — об этом не может быть и речи, нас трое, стесним вашу жену. Лучше заглянем в чебуречную, я как-то проезжал тут и запомнил.

— Существует, — подтвердил майор, — но чебуреками там, по-моему, и не пахнет. А Марина нажарит нам яичницы с колбасой, большего не гарантирую, но яичницу...

— А вы, друг мой, пессимист, — пробормотал Дробаха, — я лично лучшего мнения о работниках общепита.

Хаблак пожал плечами, предположение оказалось необоснованным: чебуреки были, даже неплохие, по крайней мере горячие, и они отдали им должное, уничтожив по две порции.

Дробаха, правда, мог бы осилить и третью, но, подумав, отказался: это его намерение не нашло бы поддержки у Хаблака и Чушкова, и следователь подумал, что они, по всей вероятности, осудили бы его, а он был здесь все же старший по званию и служебному положению и не хотел выглядеть смешным. Попросил принести черного кофе. Как ни странно, ему не отказали, и довольный Дробаха спросил у майора:

— Какого типа вы имели в виду, Сергей Антонович?

— Есть тут один... Юхим Сидорович Крот, завхоз издательства, и кажется мне, что он приложил руку к убийству Ситника.

— Вам виднее, майор. Я только что подключился к делу, а вы в нем как рыба в воде.

— Скифская чаша! — воскликнул Хаблак. — Голову даю на отсечение, что Ситника убрали из-за нее.

— Не исключено, все же какая-то сотая доля процента...

— Сейчас заедем в издательство, и я поговорю с уважаемым гражданином Кротом! — не без злорадства сказал майор.

— Девушка... — заметил Дробаха. — Высокая, молодая и красивая! Там, где очень красивые девушки, всегда что-нибудь случается. Вам не приходилось наблюдать такую закономерность?

— Вы старше и опытнее, — уклонился от прямого ответа Хаблак. — А девушку попробуем разыскать.

— Приезжайте вечером, — решил следователь, — я управлюсь с некоторыми делами, чтобы ничто не мешало, тогда и посоветуемся.

Майор кивнул. У него был свой план действий, и в помощи Дробахи он пока не нуждался. Они подъехали сначала к прокуратуре, отвезли Чушкова в управление, потом Хаблак поехал в издательство.

Крот встретил майора настороженно, но без особого волнения. Хаблак решил сразу взять быка за рога — присел напротив и спросил прямо:

— Где вы были вчера вечером, Юхим Сидорович? Между шестью и десятью часами?

Крот сдвинул очки на кончик носа.

— Вчера между шестью и десятью? — повторил таким тоном, будто этот вопрос удивил его. — А зачем это вам, уважаемый?

— Необходимо, Юхим Сидорович, крайне нуждаюсь в прямом и недвусмысленном ответе.

— Пожалуйста, это очень легко проверить. Вчера после работы, а до шести я был в издательстве, поехал к сыну. Праздновали рождение внука, ну и как же без деда?

Хаблак почувствовал, как кровь отлила у него от лица. Вероятно, у Крота полное алиби.

Поинтересовался адресом сына завхоза, узнал, кто был на праздновании, и позвонил в управление Зозуле, поручив лейтенанту проверить показание Юхима Сидоровича.

Заглянул к Данько. Узнав о смерти Ситника, тот разволновался.

— Вот на свою голову! — воскликнул он категорично. — Одно преступление тянет за собой другое.

Майор был согласен с художником, но возразил для приличия:

— Не будьте таким прямолинейным. Кстати, вы не видели с Ситником красивой девушки? Каштановые волосы и высокая прическа?

Данько покачал головой:

— Он посторонних девушек в издательство не водил. Расспросите дружка Олега, Ивана Кухаренко, преподает язык в железнодорожном техникуме. Тот должен знать, давно дружат — вместе кончали университет.

До техникума было не близко, и Хаблак трясся в троллейбусе, смотрел на озабоченных прохожих и думал, что раскручивать ему эту историю со скифской чашей долго и нудно, вот что получается — даже перед убийством не остановились.

Иван Кухаренко искренне огорчился, узнав о трагедии в Русановских садах. Чуть не заплакал, шмыгнул носом, и глаза увлажнились, он сидел в пустой преподавательской (в техникуме шли занятия, однако директор освободил Кухаренко) рядом с Хаблаком на диване, маленький, худощавый, некрасивый мужчина, еще сравнительно молодой, но уже лысеющий, небрежно одетый, совсем не похожий на Ситника — высокого, самоуверенного. Еще раз шмыгнул носом и спросил:

— За что же его?

Майор только пожал плечами.

— Я знал: что-то должно было случиться, — сказал Кухаренко, — не нравился мне Олег в последнее время, какой-то весь издерганный и натянутый как струна, то и дело раздражался.

— Вы ведь дружили — могли бы и расспросить его. — заметил Хаблак.

— Вы не знали Олега. Упрямый и себялюбец, если что-нибудь надумает, так тому и быть.

— Знакомы с их завхозом Кротом?

— Нет.

— Может, видели с Олегом? Пожилой человек, лысоватый, лицо неприятное, похож на хорька.

Кухаренко отрицательно покачал головой:

— Никогда не встречал.

— А новые друзья Олега? Не видели Ситника в последнее время с новыми людьми? Может, с девушкой? Высокой, красивой, каштановые волосы. Приезжала с ним на дачу.

— Так это же Роза, парикмахерша Роза, и Олег ухаживал за ней. Влюбился по уши, девушка действительно хороша, но того... — он повертел рукой над головой, — ветер... Сегодня с Олегом, завтра с другим. Я его предупреждал: брось, зачем она тебе, ну красивая, так красивых вон сколько по Крещатику слоняется, бери — не хочу, каждая третья или четвертая, да и Олег парень не из последних... Был! — воскликнул он вдруг в отчаянии, словно только сейчас осознал гибель товарища. Кухаренко стиснул виски и нагнулся чуть не до самого пола, видно, что ему было по-настоящему больно, совсем не позировал и переживал искренне.

— Где же эта Роза работает? — Майор взял Кухаренко за локоть, слегка встряхнул, приводя в чувство. — Говорите, парикмахерша?

— На Крещатике. Большая парикмахерская. Знаете?

— Знаю. Как ее фамилия?

Кухаренко покачал головой:

— На что она мне?

В конце концов, и Хаблаку фамилия Розы была не очень нужна, теперь найти ее не представляло труда.

— Дамский мастер или мужской? — все же поинтересовался он.

— Мужской. Олег ходил к ней подстригаться, хвалил, что хорошо работает, и меня хотел затащить.

— Ситник там и познакомился с Розой, в парикмахерской?

— Нет, они встретились где-то раньше. Это уже потом Олег ходил к ней стричься.

— А кто мог ненавидеть вашего товарища? И отомстить?

Кухаренко лишь покачал головой.

— Он был вообще-то неплохим парнем. Безалаберный, но добрый, можете мне поверить. Часто увлекался, эмоции в нем всегда брали верх над разумом, легкий был и мягкий.

— И поэтому попадал под влияние более сильных людей?

— Да.

Майор попрощался с Кухаренко и из первого же телефона-автомата связался с уголовным розыском. Попросил передать Зозуле, чтобы нашел в управлении бытового обслуживания фотографию Розы из парикмахерской на Крещатике. Если там работают две Розы, то взять два снимка и показать их женщине в Русановских садах, видевшей девушку вместе с Олегом Ситником.

Зозуля понял майора с полуслова, теперь Хаблак был уверен, что до конца рабочего дня лейтенант узнает, приезжала ли парикмахерша в Русановские сады, и со спокойной душой поехал на Крещатик.

Майор иногда посещал эту парикмахерскую. Большая, фешенебельная, и народу в ней, как правило, всегда много. Заглянул в зал. Мастера — преимущественно мужчины и только две женщины. Одна уже пожилая, лет за пятьдесят, другая — курносая девушка, блондинка, совсем не красавица и волосы не каштановые.

Но ведь волосы у нее крашеные, да и понятие красоты, как известно, относительное...

Хаблак подошел к кассирше, старой седой женщине с морщинистым, мрачным лицом, и поинтересовался, когда работает Роза. Кассирша посмотрела на него с нескрываемой насмешкой, майор понял, что не он один проявляет повышенный интерес к «каштановой» парикмахерше, — и ответила, что у них много хороших мастеров, мастеров экстракласса, каких в Киеве днем с огнем не найти, а если говорить о Розе, то на ней свет клином не сошелся.

Майор сказал, что у него к Розе поручение и он должен непременно увидеть ее. Кассирша посмотрела на него еще насмешливей, но все же объяснила, что Розалия Ютковская работает завтра в первой смене.

Хаблак улыбнулся кассирше как можно доброжелательнее и спросил, как зовут курносую блондинку — первое кресло от окна слева, — кажется, они с Розой подруги, по крайней мере как-то он видел их вместе.

Да, подруги, согласилась кассирша, и Вита, наверное, знает, где можно найти Ютковскую и сейчас.

Майор дождался, пока освободится Витино кресло, она бросила на него безразличный взгляд, привыкла к круговерти клиентов и относилась ко всем с холодной вежливостью, как мастер, знающий себе цену.

— Подстриги, Виточка, — фамильярно попросил Хаблак, — и не очень высоко, как всегда.

Девушка с любопытством посмотрела на него — неужели не узнала знакомого или постоянного клиента? Видно, не узнала, но по-дружески улыбнулась майору.

Она накинула на Хаблака простыню, нагнулась, чтобы взять расческу и ножницы, и на лице ее, не очень красивом, но симпатичном, майор заметил некую работу мысли, вероятно, она перебирала в памяти клиентов, да все не могла вспомнить.

Майор ей не пошел навстречу, сидел и смотрел, как быстро и ловко работает девушка, наконец, когда она нагнулась к нему, тихо, чтобы не услышали рядом, спросил:

— У вас когда обед, Виточка?

— Вообще-то, через полчаса, но я могу задержаться.

Это прозвучало как согласие. Хаблак фамильярно, но очень осторожно коснулся Витиных пальцев и уточнил:

— Значит, в час? Я буду ждать на улице.

Она кивнула и еще раз посмотрела изучающе — видно, майор понравился ей, и она не хотела терять свой шанс.

Хаблак с облегчением встал с кресла. Он, честно говоря, не думал, что девушка так быстро согласится пойти на свидание, но все же рассчитывал как-то уговорить ее. Шел и видел боковым зрением в зеркалах несколько Витиных отражений, и с каждого она смотрела на него чуть удивленно.

Вита не заставила майора долго ждать: вышла ровно в час в красном, легком, по погоде, плаще. Хаблак взял ее за локоть, и они побрели по Петровской аллее — до шашлычной десять минут ходьбы, так стоит ли садиться в троллейбус из-за одной остановки?

Майор не стал больше испытывать терпения Виты.

— Меня зовут Сергеем, — представился он, — а то, что вас — Вита, я узнал от кассирши, и мне почему-то очень захотелось угостить вас шашлычком.

— У вас часто возникают такие желания?

— Ну что вы, даже в Киеве редко увидишь красивую девушку с абсолютно симпатичным носиком.

— И кто же вы такой?

— Вы имеете в виду профессию?

— Вот именно.

Майор вспомнил, как в свое время пришлось выдавать себя за работника торговли.

— Директор магазина, — сказал он и сразу же почувствовал, как заинтересовалась девушка — непроизвольно замедлила шаг и кокетливо посмотрела на него.

— Гастронома? — уточнила она.

— Промтоварного.

— Ого! — протянула она с уважением. — С вами надо дружить.

— Конечно. И я надеюсь, что наша встреча не последняя.

— Смотря, как вы будете себя вести...

— Как неопытный теленок.

— Этого про вас не скажешь.

— Должно быть, я больше похож на слона в посудной лавке. Но это только внешне.

— Ну знаете, — поощрительно засмеялась Вита, — из вас получилось бы разве что четверть слона... Занимаетесь спортом?

Хаблак подумал, что его утренние пробежки по Русаковской набережной — еще не спорт. Покачал головой:

— Легкая зарядка. На большее нет времени. Торговля — это, знаете...

— Догадываюсь... А вы не похожи на директора магазина.

— А на кого же?

— На военного.

«Что ж, ей не откажешь в наблюдательности», — подумал майор. Шашлыки оказались неплохими, они пришлись по вкусу не только Хаблаку. Вита с аппетитом уплетала их и лукаво поглядывала на майора.

— Как вам работается? — начал Хаблак издалека.

— А-а, — пренебрежительно ответила она, — все одно и то же: полька, бокс, полубокс... молодежная... Осточертело.

— А у меня: прием товара, план, каждый хочет иметь прогрессивку!

— А дубленки у тебя бывают? — Вита сразу перешла на «ты».

Хаблак покачал головой:

— Ты что? Откуда у нас...

— Жаль... А можешь достать?

Майор подумал, что обещание его ни к чему не обязывает, и обнадеживающе сказал:

— Попробуем.

— Тебя сам бог мне послал.

— А тебе пойдет дубленка. Такой красивой девушке...

— Разве я красивая?

— Мне нравишься.

— Вот у меня подруга!

— Не говори, — поморщился Хаблак, — представляю себе...

— Ты же не видел. Правда, красивая.

— Какое-нибудь пугало!

— Увидишь, влюбишься. Ребята умирают.

— Хочешь подразнить? А если действительно влюблюсь?

— Розка такая шикарная!

— Роза? Такая же блондинка, как ты?

— Каштановая.

— А мне по вкусу только блондинки.

Вита подарила Хаблаку обнадеживающую улыбку и похлопала его по щеке.

«А она привыкла не терять времени, — подумал майор. — Ну что ж, мне тоже некогда рассусоливать». И предложил:

— Может, вечером возьмешь свою Розу и где-нибудь поужинаем? Я приглашу товарища.

Вита энергично покачала головой:

— Не выйдет, Роза занята.

— Замужем?

— Хуже. Там такие ребята! И Розке нравятся.

— Даже двое?

— Двое, — вздохнула она. — Как два быка.

«Одного уже нет, — подумал капитан. — А если Ситника убили из-за ревности? И вся эта история не имеет никакого отношения к скифской чаше?»

— И кто же они? — равнодушно спросил Хаблак с набитым ртом.

— Один ничего, писатель. Ох и везет же Розке, — воскликнула она вдруг, — писатель и красивый! Он еще неизвестный, но стихи пишет чудесные, я слушала, и мне очень понравились. Будет знаменитым, — с завистью прибавила она, — и Розка рядом с ним!

— Поэты — бедные, — возразил Хаблак. — И легкомысленные.

— Но ведь их все знают...

— Из признания дубленку не сошьешь, оно не греет. А что такое слава без денег?

Вита, как бы случайно, коснулась коленом ноги Хаблака и сразу отодвинулась.

— Ты умный и все знаешь.

— Каждый день считать приходится, — подтвердил он. — Уже стало привычкой.

— Хорошая привычка.

— А кто же другой у Розы? — повернул разговор в нужное русло майор.

— Работяга... — Вита пренебрежительно опустила уголки губ. — Обыкновенный шофер, пустой номер.

— Опытный шофер знаешь сколько имеет! Особенно если на автобусе или дальние рейсы...

— И Роза так говорит.

— Все понимает.

— Роза — практичная! — Вита вздохнула так, будто сама ничего не понимала в жизни и все, кому не лень, только и делали, что обводили ее вокруг пальца.

— К шоферу склоняется?

— Не знаю.

— Вот что, — перегнулся через стол Хаблак, делая вид, что эта мысль сию минуту осенила его, — пригласи свою Розу с шофером, где-нибудь поужинаем. Ты до скольких сегодня?

— До семи.

— Ну и хорошо, я позвоню после шести. Телефон в парикмахерской есть?

Вита записала его на бумажной салфетке.

— А ты настойчивый, — одобрительно констатировала она.

— Ты мне сразу приглянулась, — признался Хаблак. — Как только заглянул к вам. Смотрю, такая симпатичная и курносая.

— Курносая, — сокрушенно вздохнула Вита, и майор понял, что это одна из самых больших ее жизненных неприятностей.

— Курносая — это чудесно! — воскликнул он с восхищением.

Девушка неохотно встала.

— Пора идти, и так уже задержались.

— У вас столько мастеров.

— Старые и сердитые.

— Перебьются.

— Сегодня перебьются, — согласилась Вита. — Да все же будут ругать за опоздание.

Проводив девушку, Хаблак поехал в управление. Каштанова не было, он отправился в прокуратуру, не было и Зозули, и майор подумал, что лейтенант мог уже и обернуться, — позвонил в издательство и попросил Данько наведаться через полчаса в угрозыск. Он рассчитал правильно: Зозуля появился минут через пятнадцать, весь раскрасневшийся.

— У Крота чистое алиби. — Положив перед капитаном маленькое фото, вынутое из личного дела, доложил: — Розалия Владимировна Ютковская. Парикмахер. Соседка по даче опознала ее. Вот и акт опознания.

С фотографии смотрела действительно красивая девушка, хотя снимок был и некачественный. Удлиненное лицо, длинная шея, покатые плечи и большие, должно быть темные, глаза. И смелый взгляд. Хаблак велел лейтенанту принести еще несколько фотографий женщин, разложил их на столе. Вскоре появился Данько, и майор подвел его к столу, попросил посмотреть внимательно: может, с кем-нибудь из них приходилось встречаться...

Данько долго вглядывался, и Хаблак уже подумал было, что его предвидения неверны, когда художник нерешительно поднял фото Ютковской.

— По-моему, я видел ее в издательстве, — сказал он.

— У вас зоркий глаз, — похвалил майор.

— Художнику без этого нельзя.

— И эта женщина заходила к Кроту?

— Много от меня хотите.

— Действительно, много, — кивнул Хаблак. — Припомните.

— Может, и к Кроту. Было это летом. Пришла в желтом платье с черными цветами или листьями, это я точно помню — желтое платье, видел ее в коридоре во время перерыва, значит, кто-то ждал ее. А вот куда пошла...

— Не к Ситнику?

— Нет, наша дверь почти рядом, а она пошла дальше.

— Там ведь коридор разделяется. Налево — в кабинет зама директора, прямо — к завхозу. Она повернула или пошла к Кроту?

— Не помню.

— Ну хорошо... — Майор был явно разочарован. — Как там у вас, в издательстве?

— Хорошего мало: эта злосчастная чаша, а теперь убийство!

Хаблак смешал фотографии, подал Зозуле.

— Поедете, лейтенант, вместе с Данько. Девица видная, красивая, такую в издательстве могли запомнить. Покажите ее фото.

Зозуля с Данько уехали, а Хаблак позвонил Дробахе. Рассказал о сделанном и о своем плане провести вечер в компании парикмахерш. Следователь немного подумал и одобрил:

— Давайте, майор, вероятно, эта Ютковская — любопытная штучка. Видите, приходила в издательство. А для чего?

— Лейтенант Зозуля поехал туда и попробует установить, к кому именно приходила.

— Вот-вот, — обрадовался Дробаха, — это очень важно. Но ведь вы говорили — не к Ситнику. Значит, у нее в издательстве есть еще знакомые, возможно, они свели ее с Ситником. А как версия с завхозом?

— Разрабатываем.

Вита стояла у входа в ресторан «Метро», рядом с Розой. Хаблак еще издали заметил каштановую парикмахершу и подумал, что слухи о ее красоте не преувеличены. По крайней мере, фотография была бледной копией. Высокая, да еще и в туфлях на высоких каблуках, лицо удлиненное, глаза широко поставлены, большие, черные, яркие и искристые.

Вита рядом с Ютковской проигрывала. Она была несколько приземиста, невзирая на светлые, высоко взбитые волосы. Вита задорно улыбалась, и мужчины, толпившиеся у станции метро, ловили ее взгляды, улыбаясь в ответ.

— Подождем немного, — сказала Вита Хаблаку, — должен прийти Жека. Розин парень, — пояснила она, — Может чуть опоздать.

Но Жека не опоздал — появился через три-четыре минуты, вышел из потока пассажиров и сразу увидел девушек. Круто повернул к ним и остановился, широко расставив ноги в модных расклешенных брюках ярко-свекольного цвета, почти красных. Пиджак Жека носил светло-синий, точнее, васильковый, очевидно, ему нравилось такое сочетание цветов, потому что стоял, гордо выпятив грудь и подрыгивая ногой в картинной позе провинциального хлыща.

Вита назвала Хаблака, Жека подал ему руку, сплюнув сквозь зубы и, надо полагать, выразив этим свое не очень большое уважение к работникам торговли. Однако майор не обиделся на пренебрежение, крепко пожал Жеке руку — он насмотрелся всякого и не привык составлять впечатление о человеке с первого взгляда.

Жека был на полголовы ниже Хаблака, но коренастее и, вероятно, обладал воловьей силой: мышцы выпирали из рукавов модно сшитого узковатого пиджака.

— Что, девчата, соскучились? — опять сплюнул он в сторону и поправил на голове кепочку с коротким козырьком. — Кирнем сегодня, я ставлю, и чтоб все было чин чинарем.

— Но ведь приглашал я, — запротестовал Хаблак, — с меня шампанское по поводу знакомства.

— Шампанское? — даже удивился Жека. — Ты пьешь шампанское?

— А что?

— По мне, им лишь запивать. Ну девчатам еще, чтоб захмелели. — Впрочем, у каждого свои взгляды, и Хаблак не стал спорить.

Официантка устроила их в уголке зала — уютное местечко в стороне от других посетителей, и сразу, пошептавшись с Жекой, поставила на стол бутылки водки и коньяка.

— Еще притащишь шампанского, — распорядился Жека. Он явно брал бразды правления в свои руки. В конце концов, Хаблаку было все равно: чем больше выпьет компания, тем свободнее почувствуют себя девушки, и языки у них развяжутся еще больше.

Жека налил себе три четверти фужера водки и с иронией смотрел, как покрывается пузырьками шампанское в хрустальном бокале Хаблака. Он уже поднял свой фужер, но вдруг какая-то мысль остановила его. Жека, подозрительно сверкнув глазами, спросил:

— Девчата говорят, ты директор магазина?

— Ну и что?

— А за что тебе такая честь — директор?

— Потому что окончил институт торговли.

— И где же твоя лавочка?

— На Куреневке.

— Что-нибудь есть, — щелкнул он пальцами, — дефицитное?

— А что нужно?

— Роза брючный костюм хочет.

— Сделаем.

— Когда?

— На той неделе. Польский или югославский.

Такая категоричность, вероятно, успокоила Жеку — он выпил фужер до дна, чуть зажмурясь и крякнув от удовольствия. Девушки не колеблясь приложились к коньяку, и только один Хаблак ограничился шампанским. Вита, правда, попыталась уговорить его выпить чего-нибудь покрепче, но майор сослался на то, что завтра в магазине ревизия и он должен иметь свежую голову.

Упоминание о ревизии вызвало у Жеки серию не очень удачных шуток. Хаблак реагировал вяло, девушки наконец поняли, что этот разговор нервирует его, и Роза рассказала о новом заведующем парикмахерской. Оказалось, молодой парень, но виртуоз, получил вторую премию на конкурсе в Варшаве, блестяще работает и вообще симпатичный. Явно помрачневший Жека схватил девушку выше локтя так, что та охнула и потерла покрасневшее место.

— Я твоих хахалей!.. — он потряс огромным кулаком. — К ногтю.

Ютковская, хотя, видно, и не отличалась особой покорностью, смутилась, положила парню руку на плечо и что-то прошептала на ухо. Жека сразу размяк, блаженно улыбнулся и налил себе вторую порцию водки.

Хаблак неторопливо и незаметно вытянул из Жеки все, что хотел. Оказалось, что фамилия Евгения — Бурнусов и работает он таксистом. Майор даже выяснил, сколько тот зарабатывает и где живет. Попробовал узнать о Жекином прошлом, но парень сразу замкнулся, пробормотал что-то неопределенное и предложил лучше выпить. Пил он действительно лошадиными дозами, через полчаса опорожнил на три четверти бутылку водки, но хмелел медленно, лишь раскраснелся и снял пиджак, повесив его на спинку стула. Остался в белой ажурной сорочке, сквозь которую просвечивала желтая майка, но это ничуть не беспокоило Жеку, хмель начал бродить в нем, он откинулся на спинку стула и хвастливо заявил:

— Мы, люди рабочие, умеем и вкалывать, и гулять.

— Рабочий! — захохотала Вита. — Таксист ты и калымщик, в галстуке баранку крутишь, тепло и мухи не кусают.

— Много ты понимаешь! — окрысился Жека. — А ремонт?

— Бросишь десятку слесарю, он и сделает.

— Эту десятку еще заработать надо.

— Пассажиры окупят с лихвой.

— Точно, окупят! — вмешалась Роза, сверкнув цыганскими глазами. — За здоровье пассажиров, они сегодня угощают нас!

Жека бросил на нее недовольный взгляд. Зачем-то ощупал боковой карман пиджака, висевшего на стуле, вполоборота повернувшись к Хаблаку, — должно быть, проверял, на месте ли бумажник, — и майор увидел под ажурной сорочкой на правом плече Жеки рану или царапину, заклеенную лейкопластырем.

Хаблак предложил потанцевать. Бурнусов вынул из бокового кармана бумажник, пошел между столиками, пропустив впереди себя Розалию. Майор последовал за ним. Теперь он хорошо видел лейкопластырь под сорочкой, было искушение коснуться пальцем и спросить, вот так просто спросить: где ты, голубчик, так поцарапался? Случайно не в Русановских ли садах, когда убивал человека прихваченной с собой монтировкой?

Представил себе, как Жека стоит в кладовке в углу: вот заскрипела дверь, вошел Ситник, нагнув голову, потолок низкий, а парень высокий, Жека ударил его изо всех сил, не раздумывая, и напоролся на гвоздь. Наверное, не сразу ощутил боль, стоял и смотрел, как падает Ситник...

Но откуда он знал, что тот приедет в теткин сад? Кто сообщил ему адрес дачи?

Ясно и это: парикмахерша Роза, каштановая красавица, танцующая сейчас, прижавшись к Бурнусову. Она приезжала вместе с Ситником в Русановские сады, назначила там вчера свидание Олегу, и он поехал, поехал не раздумывая, на свою погибель...

Но к кому же Ютковская приходила в издательство?

Зная, что все равно не сможет сейчас ответить на этот вопрос, майор все же мысленно перебрал фамилии девятнадцати сотрудников издательства, сидевших на вечере Хоролевского, и ни на ком не остановился.

Оставался Крот, и завтра они должны завязать веревку крепким узлом. Ну если не завтра, так в самые ближайшие дни.

Вита заметила отчужденность Хаблака, прижалась к нему, и майор решил, что на сегодня с него достаточно. Девушки при Бурнусове вряд ли разговорятся, из них уже ничего не вытянешь, особенно об издательстве.

Оркестранты сделали перерыв, Хаблак посмотрел на часы, извинился и заявил, что должен идти — вот кончится ревизия, тогда он в полном их распоряжении, хоть на всю ночь, а сейчас у него дела...

Девушки запротестовали, Вита даже схватила майора за руку, но Жека удивительно спокойно отнесся к его заявлению и подтвердил, что правда — дело прежде всего. Хаблак отозвал его в сторону, хотел оплатить свою часть счета, однако Бурнусов самодовольно похлопал себя по карману: тут, мол, хватит на несколько таких визитов и они успеют рассчитаться. Хаблак не очень возражал. Шлепнул Жеку по плечу, стараясь попасть в раненое место, и попал, потому что Бурнусов поморщился от боли. Теперь майор окончательно убедился, что рана у Жеки совсем свежая, и ушел, абсолютно уверенный: сегодняшний вечер прошел не напрасно.

Марина еще не спала, читала в постели толстенный роман, и Хаблак подумал: может, когда-нибудь и ему выпадет такое счастье — сидеть дома и читать книги, вместо того чтобы валандаться с девушками сомнительного поведения, когда любимая жена ждет тебя.

Марина оперлась на локоть, пристально посмотрела на него и спросила:

— Выпил?

— Вынужден был немножко. Шампанского.

— Хорошая служба. Шляется допоздна, пьет шампанское... Ужинать будешь?

— Уже поужинал.

— С кем?

— С отрицательными персонажами, — отшутился Сергей, — так сказать, тенями прошлого и родимыми пятнами на здоровом теле.

Марина подозрительно понюхала воздух:

— От тебя пахнет духами!

Хаблак вспомнил, как прижималась к нему Вита. Разумеется, плохо лгать жене, но чего он добьется, если скажет правду? Марина будет требовать, чтобы он бросил такую службу, а он не хочет и не может, он душой и телом чист перед женой.

— Был сегодня в парикмахерской.

Вероятно, это объяснение удовлетворило Марину, она отодвинулась, освобождая Сергею место в постели.

Запыхавшийся и раскрасневшийся Дробаха вошел в кабинет Каштанова, когда Хаблак уже доложил полковнику о вчерашнем вечере. Сел, вытер потное лицо и пожаловался:

— У каждого есть начальство...

Это прозвучало как извинение за опоздание, правда, не такое уж и большое, всего минут на десять, но Иван Яковлевич был пунктуальным человеком, ценил свое и чужое время. Майор повторил рассказ, подчеркнув прозрачную сорочку Бурнусова и лейкопластырь на правом плече.

— Должна быть и оранжевая рубашка, — заметил Каштанов, — разорванная как раз в этом месте.

— Если не выбросил, — возразил Хаблак.

— Бурнусов работал позавчера? — спросил Дробаха.

— А кто его знает? Спросить у него не мог, да и обиняком не получалось, чтобы не насторожить.

— Верно, и сегодня не работает, раз напился вчера, еще сутки от него будет нести, а таксисты рисковать не любят.

Полковник снял трубку и поручил Зозуле съездить в таксопарк.

— Если Бурнусов позавчера работал, — приказал он, — то из таксопарка поезжайте в Русановские сады и расспросите там, не видели ли позавчера возле ситниковской дачи такси. Вероятно, стояло где-то неподалеку — на главной аллее или в каком-нибудь переулке.

Следователь, слушая приказ Каштанова, одобрительно кивал головой и перебирал сплетенными на животе пальцами.

— Ваши предложения? — спросил он Хаблака.

— Обыск у Бурнусова. Может, найдем у него рубашку, а это бесспорное доказательство. Тогда арест.

Дробаха зашевелился, и стул заскрипел под его тучным телом.

— Я возьму у прокурора санкцию. Поедете сами?

Майор кивнул.

— Не терпится? — улыбнулся Дробаха. — Не терпится увидеть выражение лица вчерашнего собутыльника?

— Ну, знаете...

— Шучу. Найдете или не найдете рубашку, везите его сюда, раба божьего Евгения. Гвоздь кровью омыт, — подмигнул он, — сделаем экспертизу и, если все сойдется, расспросим людей, соседей, шоферов из таксопарка — должны были видеть его в оранжевой рубашке.

Жека сам открыл Хаблаку. Стоял на пороге в одних трусах, заспанный и непричесанный, — звонок поднял его с постели, вчерашний алкоголь еще не выветрился, смотрел покрасневшими глазами и переминался с ноги на ногу.

— А-а, это ты, — недовольно пробормотал он, но, увидев за спиной у майора незнакомые лица, спросил: — Что случилось и почему так рано?!

— Милиция, — твердо сказал Хаблак. — Должны сделать у вас обыск, гражданин Бурнусов, вот, пожалуйста, постановление прокурора и понятые тут...

— Какой обыск? — Жека еще раз переступил с ноги на ногу, наконец что-то понял, отступил в прихожую, хотел хлопнуть дверью, однако майор подставил ногу, а кто-то из оперативников невежливо отодвинул Бурнусова и прошел в квартиру.

Теперь Жека окончательно опомнился. Уставился на Хаблака прищуренными глазами, изумленно спросил:

— Мент, выходит, а я со всей душой...

У майора не было времени на разговоры морально-этического характера. Приказал:

— Приведите себя в порядок, Бурнусов. Пройдите в комнату и оденьтесь.

Жека подтянул трусы и прошлепал босыми ногами по прихожей. Он занимал небольшую однокомнатную квартиру, почти не меблированную — в комнате постель, стол, два стула и тумбочка под телевизором старой марки, в углу батарея бутылок, преимущественно из-под водки и пива, васильковый пиджак, небрежно брошенный на телевизор.

Бурнусов запрыгал на одной ноге, пытаясь попасть другой в штанину ярко-свекольных брюк, наконец натянул их, сел на неприбранную постель, хмуро оглядывая присутствующих.

— Что вам надо? — спросил у Хаблака. — Чего шарите?

— Есть ли у вас, гражданин Бурнусов, оранжевая хлопчатобумажная рубашка? — поинтересовался майор.

— Есть, а что?

— Где она?

— В ванной. Там корзина для грязного белья.

Оперативнику не надо было приказывать. Юркнул в ванную и чуть ли не тотчас же вернулся со скомканной рубашкой. Подал Хаблаку. Майор расправил ее, сразу увидев дырку на нравом плече. Совсем свежая дырка, и нитки торчали из разорванной ткани.

Показал дырку Бурнусову:

— Где порвали?

Наверное, Жека уже понял все. Смотрел затравленно, но еще не мог признать своего поражения.

— Где-то зацепился... — ответил он, поерзав на постели.

— И поцарапали плечо?

— Ну поцарапал.

— Где?

— В гараже.

— Хорошо, Бурнусов, сейчас мы составим протокол и поедем в милицию.

— На каком основании?

— Для выяснения некоторых обстоятельств. Должны побеседовать с вами детальнее.

Оперативник молча положил на стол завернутую в газету пачку денег.

— Ваши? — спросил майор.

— Чьи же еще?

Понятые подсчитали: четыре тысячи без сотни. Почти все купюры новенькие, пачки по тысяче рублей аккуратно заклеены, словно только что получены в банке.

— Почему не держите в сберкассе? — спросил Хаблак.

Бурнусов вдруг разозлился:

— Где хочу, там и держу. В сберкассе или под кроватью... Какое вам дело?

— Конечно, это ваша воля, — согласился майор, но все же приказал забрать деньги.

...Дробаха начал допрос Бурнусова, когда у него уже были выводы экспертов, что нитка, найденная на гвозде в кладовке дачи тетки Ситника, от Жениной рубашки. Совпала также группа крови. Кроме этого, Зозуле удалось установить, что неподалеку от дачи приблизительно в то же время, когда произошло убийство, люди видели такси салатного цвета — оно стояло на обочине с выключенными подфарниками. Номера, правда, никто не запомнил, впрочем, Дробахе и без того хватало улик. Он сидел в своей излюбленной позе, переплетя пальцы на животе, и изучающе смотрел на Бурнусова. Наконец подышал на кончики пальцев и, заполнив протокол допроса, начал неторопливый разговор:

— Как вы очутились позавчера в Русановских садах? И как попали на дачу гражданки Ситник?

У Бурнусова было время обдумать ситуацию: наверное, решил ничего не признавать, ответил нагло:

— Ни в каких садах я не был, и все это выдумки. Какая такая Ситник?

— Ну, Бурнусов, — усмехнулся следователь, — от кого-кого, а от вас не ожидал. Человек вы опытный, отсидели в колонии три года, знаете, что к чему, и вдруг такие детские игрушки! Кстати, за что вы сидели?

— Будто вам не известно?..

— Известно, все известно, однако хотелось бы услышать от вас.

— Душевный разговор?

— Хотя бы.

— Не выйдет, — злобно бросил Жека. — Не выйдет у нас с вами душевного разговора, начальник.

— Не выйдет так не выйдет, — сразу же согласился Дробаха. — Давайте тогда без душевности. За что сидели?

— По молодости лет... Ларек с пацанами взяли.

— Сколько получили?

Бурнусов поднял руку, растопырив пальцы:

— Пятак.

— А отсидели три?

— Да.

— Вот видите, Бурнусов, два года вам простили, а вы как за это отблагодарили?

— Так я же честно работаю и нормы перевыполняю. Спросите в гараже, там каждый скажет.

— О ваших производственных успехах, Бурнусов, вы будете потом рассказывать соседям. Но мне почему-то кажется, что это не сможет повлиять на вашу судьбу. А вот чистосердечное признание своей вины всегда учитывается.

— Такое скажете, начальник! Ну в чем я виноват?

— Итак, вы хотите сказать, что позавчера вечером не были на даче гражданки Ситник?

— Конечно, не был.

— Утверждаете?

— Утверждаю.

— А вот эксперты придерживаются совсем иного мнения. Убивая Олега Ситника, вы, Бурнусов, размахнулись и оцарапались о гвоздь. Разодрали рубашку, оставив на гвозде нитку из нее и следы крови. Вот, прошу ознакомиться с выводами экспертов, — придвинул он бумаги.

Хаблак, сидевший в стороне и не вмешивавшийся в допрос, увидел, как изменился Жека: все-таки он был стреляным воробьем и не мог не знать, что означают выводы экспертов. Он как-то слинял, плечи у него опустились и губы задрожали, будто он собирался заплакать. Сунул руки между колен, съежился и неуверенно ответил:

— Я же хотел только напугать его...

— И для этого ударили монтировкой по голове?

— Так уж получилось... Он у меня девушку отбил, понимаете, я ее люблю, и он, падло, тоже...

— Имеется в виду, Розалию Ютковскую?

— Ее, а кого же еще... И ваш... — кивнул он на Хаблака, — все уже вынюхал. Но ведь, ей-богу, клянусь, случайно... Ревновал ее и хотел проучить, пускай к чужим девчатам не лезет, ударил, значит, а он упал.

— Кто дал вам адрес дачи и откуда узнали, что Ситник в тот вечер приедет туда?

— Роза сказала.

— Сама или случайно узнали?

Бурнусов задумался.

— Случайно, — ответил он наконец.

— Как это случилось?

— А мы с ней разговаривали: говорит, сегодня Олег мне свидание назначил в Русановских садах.

— Прямо так вот и сказала?

— А как же еще?

— И даже дала адрес дачи? — в голосе Дробахи слышалась нескрываемая ирония.

— А что? Дала. Разве это секрет?

— И вы поехали туда, чтобы проучить Ситника?

— Виноват, гражданин начальник, но голову потерял от ревности... Что-то на меня нашло, ну, думаю, я тебе не прощу, зачем к Розке лезешь, падло вонючее! Если стишками балуешься, то, значит, и чужих девушек красть можно?

— Как отперли дачу?

— Там замок — одно горе. Гвоздем колупнул, и готово.

— Вошли в кладовку и ждали там Ситника?

— Ждал, зачем отказываться?

— И долго?

— Минут двадцать.

— И за это время не остыли? Стоя в темноте?

— Нет, начальник, в груди так и пекло, я весь кипел и не знал, что делаю. Виноват, но так уж случилось.

— В это время на улице уже темно, в кладовке и подавно. Как увидели Ситника? И надо же было еще попасть по голове?

— А я с фонариком... Посветил, когда он через порог...

— Чем ударили?

— Вы правильно сказали: монтировкой.

— Из машины?

— Да.

— И одним ударом размозжили ему череп?

— Так уж случилось.

— А потом?

— Испугался я. Испугался и уехал.

— Но ведь Ситник еще, возможно, был жив. Если собирались только проучить, надо было вызвать «скорую помощь» или отвезти его в больницу.

— Перепугался я...

— Бить не перепугались, а когда упал — испугались?

— Получается, что так.

Следователь достал из стола деньги, найденные в квартире Бурнусова.

— Вы утверждаете, что эти деньги ваши?

— Мои.

— Долго собирали?

— А я, начальник, неплохо зарабатываю. Поинтересуйтесь в гараже. Не меньше трех сотен в месяц. А если с прогрессивкой, то и до четырех.

— Для чего собирали деньги?

— Так я с Розкой, значит... А девушки деньги любят.

— Да, Розалия Ютковская любит, — согласился Дробаха. — Часто бывали с ней в ресторанах?

Бурнусов понял, куда клонит следователь, и ответил неуверенно:

— Не так уж...

— Только вчера вы истратили в ресторане «Метро» свыше пятидесяти рублей. Было такое?

Бурнусов зло покосился на Хаблака.

— Было.

— Взяли сотню отсюда? — следователь похлопал ладонью по пачке.

— Что, других нет?

— Здесь три тысячи девятьсот. Очевидно, получили от кого-то четыре тысячи...

— Кровные... — Бурнусов приложил руку к сердцу. — Честно заработанные и сэкономленные. Во всем себе отказывал.

Дробаха укоризненно покачал головой:

— Следовательно, вы утверждаете, что сотню из пачки не брали?

— Не брал.

— И давно не прикасались к пачке?

— Дней десять. В зарплату полсотни положил. И все.

Дробаха аккуратно снял деньги с газеты, разгладил ее на столе. Ткнул пальцем в дату на первой странице.

— Нехорошо лгать, Бурнусов. Позавчерашняя газета.

— Выходит, забыл... — заерзал на стуле Жека. — Ага! — ударил он себя ладонью по лбу. — Точно, купил газету в киоске, прочитал, а потом вспомнил, что старая уже обтрепалась. Да и на деньги посмотреть захотелось. Завернул в свежую газету.

— Где покупали?

— Что?

— Газету, Бурнусов.

— В киоске. Напротив моего дома. А что?

— Так и запишем: вы утверждаете, что купили газету позавчера в киоске напротив дома.

— Точно. Уже и «Правду» купить нельзя?

— Можно, Бурнусов, даже нужно. Но чем вы можете объяснить, что эта газета напечатана в Одессе? — Следователь быстро перевернул «Правду», провел ногтем по последней строке. — Видите, так и написано: «Газета передана в Одессу по фототелеграфу».

— А я знаю, что они там пишут? — растерялся Жека.

— Газеты, продающиеся в Киеве, печатаются в киевских типографиях. А где вы взяли эту? Кто передал вам деньги, Бурнусов? И за что?

— Но я же говорю...

— Вы сказали неправду, Бурнусов. И если будете продолжать лгать, этим только ухудшите свое положение.

Жека уставился в пол. Наконец как-то обессиленно развел руками и сказал:

— Не хотел я, да он принес деньги... А Олег этот проклятый возле Розки вертелся — черт попутал, начальник, не знаю, как все это и случилось...

— Давайте вместе разберемся, — вежливо предложил следователь. — Итак, с чего все началось?

— Спал я после смены, — хриплым голосом начал Бурнусов. — Поздно вернулся, сплю, а тут звонят. Заходит, интересуется, живет ли здесь такой-то. То есть я... Да, подтверждаю. Он садится и говорит: «Хочешь иметь четыре куска?» Кто ж не хочет? И я хочу, однако за что? А он: «Олега Ситника знаешь?» Знаю, черт бы его побрал, почему не знать фрайера? «Надо его убрать, говорит. Чистое дело, и четыре куска твои». Не хотел я, начальник, точно не хотел, и даже четыре куска не привлекали. А он, фуфло, развернул газетку — и денежки будто языки показывают. Дразнятся, суки, кто тут выдержит? А «бабки» мне во как нужны — Розка брючный костюм хочет, да и ребятам в парке задолжал. К тому же этот фрайер Ситник вот где у меня сидит, я бы его и задаром... — Бурнусов запнулся. — Оставляй, говорю, деньги. А он завернул их, положил в портфель, погрозил пальцем и возражает: «Получишь вечером после дела». И сообщает, что в половине восьмого Ситник приедет на дачу, там никого — делай все, что хочешь. Говорит: «Я тебя с половины восьмого до восьми у станции метро «Левобережная» буду ждать, там и деньги получишь». В четыре я заступил, по городу поездил, не хотел я этого, но черт попутал, дай, думаю, попугаю фрайера, ну и поехал...

— А этот человек ждал вас?

— Как и договорились, у «Левобережной». Сел в машину, я ему и докладываю: порядок. А он только засмеялся: я, мол, знал, что будет порядок, деньги вынул, на сиденье оставил, а сам вышел.

— Где?

— Возле гостиницы «Славутич».

Дробаха переглянулся с Хаблаком, и майор, не говоря ни слова, встал. Вышел и вернулся через несколько минут, когда следователь записывал приметы человека, заплатившего Бурнусову четыре тысячи за убийство: пожилой, за пятьдесят, в сером костюме и черном берете, среднего роста, уши хрящеватые, нос приплюснутый, а лоб морщинистый. Портрет получился довольно выразительный. Жека подобострастно смотрел на следователя: знал, что его ждет, но все же надеялся хоть как-нибудь смягчить свою судьбу.

Дробаха вызвал конвоира и отправил Бурнусова.

— Ну и фрукт, — сказал он, пряча протокол в ящик стола.

— Зозуля поехал в «Славутич», — сообщил Хаблак.

Следователь пошевелил пальцами.

— Разумно, — одобрил он. — Человек из Одессы! В этом что-то есть, и, мне кажется, скифская чаша поедет к Черному морю, если уже не там.

— А я пока поеду к завхозу издательства, — решил майор. — Соскучился по нему и хотел бы расспросить кое о чем.

— Пусть вам повезет. — Дробаха подышал на кончики пальцев, и Хаблак понял, что у следователя хорошее настроение.

Крот отворил неслышно. Стоял и смотрел на Хаблака совершенно спокойно, нисколько не был удивлен, будто пришел к нему в гости старый знакомый, а не сотрудник угрозыска.

Посторонился, давая пройти, и майор вошел в прихожую. Думал, что квартира Крота, старого холостяка, захламлена и не прибрана, однако в прихожей все блестело, словно только сегодня здесь была генеральная уборка, всюду вытерли пыль и натерли до блеска паркет.

Хаблак невольно посмотрел на свои не очень чистые туфли, но Юхим Сидорович успокаивающе махнул рукой.

— Проходите, — не очень учтиво, но и без раздражения пригласил он. — Пришли вы по делу, не сомневаюсь, так прошу пройти и сесть.

И в комнате все блестело, а на подоконнике стояли цветы. Мебель не стильная — Крот мог устраивать другим импортные гарнитуры, сам относился к ним, по всей вероятности, равнодушно, потому что приобрел себе лишь широкий и удобный диван, на котором хороню спалось и читалось: возле дивана стоял торшер с яркой лампочкой, а на спинке лежала раскрытая книга.

Крот подал майору стул, а сам остановился у буфета, опершись локтем о полочку. Он был без очков, но видел, очевидно, неплохо, правда, несколько прищуривался и какие-то искорки бегали в глазах.

— Мы проверили ваши показания, Юхим Сидорович, — сказал Хаблак. — Действительно, позавчера после работы вы были в гостях, и это свидетельствует в вашу пользу. Но скажите, пожалуйста, где и когда вы встречались с человеком, приезжавшим к вам из Одессы?

На лице Крота не шевельнулся ни один мускул.

— Что-то не то, майор, — возразил он. — Вы все время ходите вокруг меня, однако напрасно. Я к вашим делам не причастен.

— А к каким? — не сдержался Хаблак.

— У каждого человека свои...

— Достать и продать мебель, дефицитные товары...

— Вот оно что! — воскликнул Крот, — А я-то думаю, откуда ноги растут! Какой-то Петро Панасович с Чоколивки посылает ко мне человека... А это, оказывается, ваши ребята прощупывают, будто у них нет других дел...

— Это уж позвольте решать нам, — остановил его майор, — что и как делать.

— Да разве я возражаю. Только оставьте меня, а то ходят вокруг. Думаете, не знаю зачем? Думаете, Крот чашу украл? Зачем мне ваша чаша? Чего мне не хватает? — Он обвел рукой комнату. — Все у меня есть, и ни в чем не нуждаюсь. Понятно?

— Спокойнее, Юхим Сидорович. Есть к вам вопрос. Давно виделись с Розалией Ютковской?

— Какой такой Розалией?

— Разве не к вам она приходила в издательство?

Крот отошел от буфета, сел рядом с Хаблаком.

— Одессит какой-то, — раздраженно сказал он, — теперь Розалия! Вы можете объяснить?

— Охотно, Юхим Сидорович. Но сперва скажите — и Евгения Бурнусова не знаете?

— Впервые слышу.

— Мы устроим очную ставку.

— Не возражаю.

— А что кроме мебели вы можете еще достать? — перевел майор разговор на другую тему.

— В чем нуждаетесь?

— Ни в чем.

— Так зачем же лишние вопросы?

— Не лишние.

— Считаете?

— Сколько комиссионных берете?

— Фактики собираете?

— Что поделаешь, такая уж у нас профессия.

— Сами собирайте, я вам не помощник.

— Все равно найдем чашу, — сказал Хаблак твердо. — Найдем, это я вам точно говорю.

— Ну если бы я на самом деле украл чашу, неужели бы признался? — воскликнул Крот, — Тем более что Олежка погиб. Думаете, только вы понимаете, что именно из-за чаши его убили? Вот видите, какой узел завязался, кто же вам сам признается? А мне Олега жаль, хороший был парень и запутался. Я говорил ему...

— Что?

— Чтоб характер ломал.

— Это в шашлычной, когда водку пили?

— И там тоже.

— О чем вы разговаривали с Ситником?

— Вам скажи, из всего дело сделаете...

— И все же придется.

— Впрочем, не такой уж и большой секрет. Кирпичи просил достать. Две тысячи штук. Для той же дачи, где и погиб.

— И вы обещали?

— Да.

— А как можете достать?

— Пустяки. Две тысячи кирпичей — глупость. Один знакомый на лесоторговом складе работает. Он и выпишет.

— Незаконно?

— Почему? Есть и нелимитированный кирпич.

— И много у вас таких знакомых?

— Много, — нисколько не встревожился Крот. — Я завхозом десять лет работаю, а перед этим в горторге. — Он уставился на Хаблака. — Знаю, о чем вы думаете, Крот — доставала и с этого «навар» имеет. А «навар» у меня такой: ну бутылочку разопьем. Это если уж очень настаивают, ради компании. Потому что здоровье уж не то и вообще не очень люблю. Еще книжками балуюсь, так, может, кто-нибудь и подарит. — Он указал на несколько полок, заставленных книгами. — Вот и весь мой «навар», хотите — верьте, хотите — нет.

Майор почему-то поймал себя на мысли, что ему вообще хочется верить. Интуиция редко обманывала его, но ведь, как говорится, ее к делу не подошьешь... Но к кому же приходила в издательство Ютковская? Хаблак понимал, что от выяснения этого вопроса во многом будет зависеть ход расследования. Но вряд ли парикмахерша Роза сама признается. Вспомнил удлиненное лицо с черными цыганскими глазами, в которых мерцали огоньки, — совсем не глупые глаза, эта Ютковская многое видела и многое знает, опытная, ее голыми руками не возьмешь.

И все же надо попробовать.

Майор распрощался с Юхимом Сидоровичем и поехал к Дробахе. Оба остались на полчаса после работы, разрабатывая план допроса, а в том, что Ютковскую следует допросить, у Дробахи тоже не было сомнений.

...Следователь встретил парикмахершу Розу учтиво и даже церемонно. Извинился, что вынужден побеспокоить, даже предложил стакан чая, но девушка отказалась и только попросила разрешения закурить. Дробаха вынул из ящика пачку сигарет, но Ютковская даже не взглянула на них, достала из сумочки какую-то длинную, с двойным фильтром, наверное, импортную сигарету, щелкнула не менее роскошной зажигалкой и положила ногу на ногу, не одернув на коленях и без того не очень длинную юбку. Сидела, как бы демонстрируя себя: длинная сигарета, длинные ноги, удлиненное лицо с длинными черными ресницами, высокая каштановая прическа... Все это должно было произвести впечатление, тем более на этого пожилого, лысоватого мужчину с заметным брюшком. Роза знала, что нравится таким, пустила дым вверх, покачала туфлей. Улыбнулась манерно, но смотрела из-под ресниц внимательно и спокойно. Кажется, старикашка несколько растаял — сидит, сложив на животе пальцы, и перебирает ими.

Наконец Ютковская вздохнула и спросила:

— Никогда еще не была в прокуратуре. Зачем это?

Дробаха подвинул к ней бумаги, объяснил, где следует расписаться и для чего. Быстро записал необходимые данные, потом положил ручку на стол и сказал:

— Такая уж у нас работа, должны вызывать людей, что поделаешь, иногда это неприятно, но закон остается законом.

Розалия махнула рукой, как бы извиняя следователя: правда, мол, ничего не поделаешь, однако давайте быстрее, спрашивайте — жизнь не ждет, вон на улице солнце и каштаны падают на брусчатку вместе с желтыми листьями, зачем же зря тратить время?

Дробаха слегка пополировал ногти о лацкан пиджака, хотел дохнуть на них, но передумал и спросил:

— Вы знакомы с работником издательства Олегом Ситником?

Ютковская скорбно склонила голову:

— Знакома.

— Знаете, что с ним случилось?

Девушка покопалась в сумочке, достала носовой платочек, приложила к совсем сухим глазам.

— Такой ужас, — изобразила она волнение, — я даже не поверила: в наше время убивать человека!

Она сделала ударение на словах «в наше время», и следователь подумал, что девушка сейчас пустится в банальные истории, но Ютковская ограничилась только восклицанием, аккуратно сложила платочек и спрятала в сумочку почти одного цвета с ее мохеровой кофточкой.

— Хороший был парень? — спросил Дробаха.

— Чудесный.

— В каких вы были отношениях?

— Он влюбился в меня.

— А вы?

— Олег нравился мне.

— Часто встречались?

— Он звонил мне почти ежедневно.

— Ходили в кино, театры?

— Да.

— И рестораны?

— Иногда.

— Когда познакомились?

— Летом. Кажется, в июне.

— И кто вас познакомил?

Ютковская сделала секундную паузу, но она не укрылась от внимания следователя.

— Случайное знакомство.

— Где и как?

— Ехали в троллейбусе, и он заговорил со мною.

— И часто вы так знакомитесь?

Девушка подняла на него глаза, обиженно возразила:

— За кого вы меня принимаете?

— Сами сказали: случайное знакомство в троллейбусе. Итак, Ситник заговорил с вами и вы ответили ему?

— Конечно, но он был так вежлив, что просто нельзя было не ответить.

— В каком троллейбусе?

И опять девушка на мгновение задумалась.

— Кажется, в восьмом.

— Откуда ехали?

— Неужели это имеет значение?

— Очевидно, если я спрашиваю.

— От подруги.

— Где живет?

— На Чоколовке.

— Как ее зовут? Адрес?

Ютковская поправила прическу, сморщила лоб, провела по нему рукой с ярко накрашенными ногтями.

— Извините... — В ее голосе звучало искреннее сожаление. — Я немножко перепутала. В том троллейбусе я познакомилась с другим парнем, а с Олегом на двадцатом маршруте. Ехала с площади Толстого до парикмахерской, на площади есть магазин, где продают вышитые рубашки, может, были там, целый салон, так я смотрела рубашки, а потом возвращалась на работу.

— Купили?

— Что? — удивилась Роза.

— Рубашку.

— Нет, на мой вкус не было.

— А как узнали, что Ситник погиб?

— Я назначила Олегу свидание, а он не пришел. На следующий день позвонила ему на работу, и мне сказали.

— Кто?

— Не знаю, мужской голос.

— И что вам сказали?

— Что Олег убит. В Русановских садах.

— Вы ему там назначили свидание?

— Нет, на Крещатике.

— И это сообщение поразило вас?

— Какой ужас! — она опять достала из сумки платочек. — Я чуть с ума не сошла...

В дверь постучали.

— Входите, — разрешил Дробаха. — Наверное, вам будет интересно увидеться... — он указал вошедшему Хаблаку на стул.

У Розы вытянулось лицо.

— А вы почему здесь? — обескураженно спросила она.

— Старший инспектор уголовного розыска майор Хаблак, — представил его следователь.

Девушка вдруг поняла все. Глаза у нее стали злыми, щеки покраснели.

— В жмурки играете? — с вызовом спросила она.

— Приходится, — спокойно ответил майор.

— Но вернемся к делу... — постучал Дробаха ногтями по столу. — Вы сказали, что сообщение об убийстве Ситника очень поразило вас.

— Да, — Ютковская демонстративно отвернулась от Хаблака. — Это было ужасно.

— Не так уж и ужасно, если учесть, что вы вечером пошли в ресторан.

— Меня уговорила Вита. Мастер нашей парикмахерской. Она настаивала, и я не могла отказать.

— И пригласили Бурнусова?

— Он как раз случайно позвонил мне.

— Давно знаете Бурнусова?

— С весны.

— С Ситником познакомились позже?

— Приблизительно через месяц.

— С Бурнусовым тоже впервые встретились в троллейбусе?

Ютковская выпрямилась на стуле.

— С кем хочу, с тем и знакомлюсь! — дерзко ответила она. — И вы мне не указывайте.

— И не собираемся. — Дробаха олицетворял само спокойствие. — Не собираемся и не имеем права, хотя в частном порядке мог бы и посоветовать...

— Обойдусь без ваших советов! — напускная скромность Ютковской сразу исчезла.

— Договорились, — остановил ее следователь. — После вечера в ресторане виделись с Бурнусовым?

— Вчера он должен был работать во второй смене, позвонит сегодня.

Дробаха переглянулся с Хаблаком: ответ прозвучал естественно — Ютковская еще не знала об аресте Бурнусова.

— Вы виделись с Евгением Бурнусовым накануне встречи в ресторане?

— Нет, я работала во второй смене и вечером сразу пошла домой.

— А он не заходил к вам?

— Не мог, он в тот день работал.

— И не звонил?

— Нет.

— А вы в тот день не звонили Ситнику?

Она энергично покачала головой.

— Не имела намерения.

— И не назначали свидания?

— Я же говорила: работала во второй смене, устала — и сразу домой.

— Где вы встречались с Ситником?

— Ходили в кино, иногда вместе ужинали или обедали.

— Он бывал у вас дома?

— Ко мне нельзя, я живу у тетки.

— А у него?

— Он же снимал проходную комнату.

— Ездили с ним в Русановские сады? — Следователь задал этот вопрос так же монотонно, как и предыдущие, казалось, даже не смотрел на девушку, но мог бы поклясться, что в глазах Ютковской мелькнул страх.

— В какие еще сады? — переспросила она. — Туда, где убили Олега?

— Да.

— Никогда не бывали там.

— Вы утверждаете это?

— Конечно.

— Я бы не советовал вам говорить неправду.

— Но я же действительно никогда не ездила туда.

Дробаха обошел вокруг стола, остановился перед Ютковской и, глядя на нее сверху вниз, рассудительно сказал:

— Соседка Ситника по даче видела вас там и опознала по фотографии. Сейчас мы можем устроить очную ставку.

Розалия побледнела. Бросила на следователя взгляд исподлобья, подумала и с надрывом произнесла:

— Но поймите же меня! Олег заманил меня на дачу. Мы немножко выпили, и он уговорил поехать... А потом... — Ютковская схватилась за голову, но так, чтобы не испортить прическу. — А потом произошло все, и я возненавидела это место. И не могла признаться, что ездила туда.

— Два дня назад не назначали Ситнику свидание там же?

— Как я могла!

Дробаха обошел стол, занял свое место и возразил:

— Могли, гражданка Ютковская. Мне трудно поверить вам, но, к сожалению, пока вынужден. Теперь вот что: вы заходили когда-нибудь в издательство?

Она ответила не колеблясь:

— Никогда.

— Но вы ведь знали, что Ситник работает там?

— Он не делал из этого тайны.

— А Бурнусову было известно, что вы встречаетесь с Ситником?

— Как-то он видел нас на Крещатике.

— И как отнесся к этому?

— Устроил скандал.

— А Ситник?

— Он любил меня и сказал, что не отступится.

— Бурнусов угрожал ему?

— Еще как! — Розалия оживилась, и Хаблак подумал, что ей совсем не жаль Бурнусова, вообще никого не жаль, влюблена лишь в себя и ценит только собственное благополучие — вероятно, сейчас начнет топить Бурнусова. Так оно и оказалось. Ютковская вытащила еще одну сигарету, торопливо прикурила — наверное, приняла за это время окончательное решение — и сказала:

— Жека грозился, что убьет Олега.

— Тогда же, после скандала на Крещатике?

— И тогда, и позже. Однако я не придавала этому значения. Но теперь... Неужели это он?

Так быстро, за несколько секунд, продала без колебаний... плюнула и растерла. Ведь она не знала, что у милиции есть против Бурнусова неопровержимые улики и что ее любовник уже арестован.

— Так и запишем, — как-то грустно констатировал следователь.

Хаблак понимающе посмотрел на него: всегда грустно сталкиваться с человеческой подлостью, да еще в таком обнаженном виде.

— А Бурнусов знал, что Ситники имеют дачу в Русановских садах? — спросил майор.

Девушка на мгновение задумалась, видно, взвешивала, как ответить. В конце концов сочла за лучшее сказать неопределенно:

— Мне это неизвестно, может, и узнал от кого-нибудь.

— Где живут ваши родители? — поинтересовался Дробаха.

— В Мироновке Киевской области.

— Кроме тетки, есть родственники в Киеве?

И опять Ютковская какое-то мгновение колебалась. Но ответила твердо:

— Нет.

Следователь придвинул ей протокол.

— Внимательно прочитайте и подпишите. Если, конечно, согласны с записанным.

Когда Ютковская ушла, Дробаха вынул из шкафа чистые стаканы, налил майору и себе крепкого чая, положил в свой четыре ложечки сахара, долго размешивал, наконец спросил:

— Ну как, понравилась?

— Я же с ней танцевал в ресторане, — улыбнулся майор, — и знаю ее несколько лучше.

— Все ей бог дал, кроме души.

— Таким, говорят, легче жить.

— И вы верите в это? — искренне удивился Дробаха.

— Так некоторые считают, — уточнил майор. — Не завидую тому, кто угодит в ее сети.

— Не один... — следователь подышал на пальцы, — не один там будет, майор, потому что на такие колени и прочие прелести клюнуть легко. И она хорошо это знает: не упустит своего.

— Тогда зачем ей понадобился Бурнусов? Вряд ли планировала жить с ним.

— Разумеется. Ей и Ситник не был нужен. Парень видный, покрутила немножко и бросила. Ютковская найдет себе убеленного сединами, с деньгами, машиной и дачей. А с бурнусовыми будет ездить в рестораны.

— Это она позвонила Ситнику, — убежденно сказал Хаблак, — и предложила встретиться на даче.

— Как мог выйти на нее одессит? — заколебался Дробаха. — И где чаша?

— Не сомневаюсь, что Ютковская случайно познакомилась с Ситником.

— Конечно. Уже несколько месяцев встречались, а ситуация с чашей возникла на днях?

— Кто-то быстро воспользовался их знакомством.

— Я понял, что Крота вы почти исключаете.

— Как-то он раскрылся. Ну совсем другой человек... И если даже я поверил ему!..

— Бывает, Сергей Антонович, ничто человеческое не чуждо людям, даже таким законникам, как мы с вами.

— Ютковская! — упрямо нагнул голову Хаблак. — Сейчас за ней пошли наши ребята. Интересно, как поступит?

— Она девушка умная и осторожная.

— Верно, осторожная. И не простая пешка в игре. Надо изучить круг ее знакомств.

— Прекрасная у нее работа, — поморщился Дробаха. — Сел клиент в кресло, побрила, ушел... За день десятки людей... И с каждым поболтает, каждому улыбнется, а о чем говорят — дудки, не узнаешь.

— Вот именно, — согласился майор. — Но там новый заведующий. Молодой и талантливый, принимал участие в конкурсе парикмахеров в Варшаве. Наверное, комсомолец, и я попробую найти с ним общий язык.

— А как с одесситами?

Хаблак вынул из папки бумажку, подал следователю. Сообщил:

— Пятеро жителей Одессы находились в тот день в гостинице «Славутич». Две женщины, их исключаем сразу. Еще одного, Петра Андреевича Чертова, тоже. В тот день, когда «одессит» разговаривал с Бурнусовым, Чертов сидел на коллегии министерства, потом ужинал с товарищами. Полное алиби. А с двумя остальными не мечтало бы познакомиться. Виктор Юрьевич Панасенко и Георгий Викторович Макогон. Панасенко работает в порту инженером, Макогон — бармен в гостинице «Моряк». Я думаю сделать так: сейчас Зозуля позвонит одесским коллегам, они достанут нам фотографии Панасенко и Макогона, покажем их Бурнусову — может, кого-нибудь и опознает. А я — в парикмахерскую. Заскочу только сперва в управление.

Пока майор добирался до угрозыска, туда пришли первые донесения от оперативников, следивших за Ютковской. После допроса она направилась к Бурнусову, разговаривала с его соседкой, наверное, узнала о его аресте и сразу же позвонила кому-то по телефону-автомату. Потом поехала домой. Телефона у нее в квартире не было, следовательно, связь с внешним миром могла поддерживать только через тетку.

Заведующего парикмахерской вызвали в городское управление бытового обслуживания. Он оказался действительно молодым человеком, лет двадцати пяти, не больше, — улыбающийся, розовощекий брюнет, все в жизни радовало его, впрочем, она пока только улыбалась ему: в таком возрасте стать заведующим, съездить в Варшаву и занять там второе место на конкурсе, быть избранным секретарем комсомольской организации управления... Заведующий любезно улыбнулся Хаблаку, без всякой угодливости или удивления пожал ему руку и представился:

— Яцкив Михайло Гнатович.

Серьезно, не перебивая и ничего не уточняя, выслушал майора и несколько напыщенно заявил:

— Попробуем помочь вам, товарищ Хаблак. Силами общественности.

— Но так, чтобы Ютковская ни о чем не догадывалась.

— Не лыком шиты, — улыбнулся он, по мнению майора, излишне задорно и самоуверенно.

— И поосторожней с Витой. Как ее фамилия? Зубач. Так вот, Виктория Зубач, насколько мне известно, подруга Ютковской и может проинформировать ее.

— Мне это тоже почему-то известно... — заметил Яцкив. — Кто с кем дружит в парикмахерской, а кто наоборот. Извините.

— Чего ж извиняться.

Хаблак оставил Яцкиву номер своего телефона и вернулся в управление. Еще в коридоре его остановил Зозуля и сообщил, что фотографии Панасенко и Макогона одесские товарищи перешлют трехчасовым рейсом — в половине пятого они будут в аэропорту.

— Давай сюда в пять Бурнусова, — приказал майор и пошел к Каштанову. Полковника не застал.

— Самолет уже в воздухе, а я еду в Жуляны, — сказал ему в кабинете Зозуля.

Через час лейтенант привез две фотографии. Майор сразу отложил одну.

— Бармен? — спросил он.

— Так точно.

— Как я и предполагал.

С фотографии смотрел субъект с хрящеватыми ушами и морщинистым лбом. Такой, как описал его Бурнусов.

Зозуля разложил фотографии Панасенко и Макогона.

Бурнусов вошел в их комнату: злобно оглянулся на конвоира и понятых, примостившихся у стены, и сразу попросил закурить. Хаблак достал из стола ароматное «Золотое руно», Жека как бы непроизвольно взял сразу две сигареты, жадно затянулся, и лицо у него просветлело, сделалось блаженным.

Майор пригласил его к столу. Бурнусов лишь скользнул взглядом по фотографии и сразу ткнул пальцем в снимок Макогона.

— Он! — торжествующе воскликнул Жека, словно принимал участие в серьезной операции и уже задержал преступника. — Он, сука, сбил меня с пути и подговорил совершить преступление. И я рад, что вы нашли его.

Хаблак подумал: еще секунда, и Бурнусов начнет петь дифирамбы доблестным работникам милиции. Оборвал его:

— Вы утверждаете, что на этом снимке изображен человек, подговоривший вас убить Ситника и заплативший за это четыре тысячи рублей?

— Он, падло! — еще раз затянулся сигаретным дымом Бурнусов и стряхнул пепел прямо на пол.

Зозуля составил протокол, и Бурнусова увели. Майор отпустил понятых и позвонил Дробахе. Доложил о сделанном и представил себе, как следователь держит трубку левой рукой, а ногти правой нервно полирует о лацкан пиджака.

— Жизнь прекрасна и удивительна, — наконец тихо засмеялся Дробаха, и Хаблак мог дать голову на отсечение, что он в этот момент дышит на кончики пальцев. — Посоветуйтесь с Михаилом Карповичем, — сказал следователь, — думаю, вам надо завтра утром вылетать в Одессу. Для персонального знакомства с очень малоуважаемым гражданином Макогоном.

— Только для знакомства, — подтвердил майор. — Брать его преждевременно.

— Нет-нет... Мы же не знаем, где чаша. Походите вокруг Макогона, присмотритесь к сукину сыну, подышите его воздухом... Сейчас он нервничает, — задумчиво произнес Дробаха. — Должно быть, уже знает об аресте Бурнусова и не может не беспокоиться.

— Но ведь он считает, что не наследил.

— Все равно на душе у него неспокойно. Будьте осторожны, Сергей Антонович, Макогон теперь и собственной тени боится. Не ищите с ним прямых контактов. Если узнает, что вы из Киева...

— Ну что вы, — перебил майор. — Директор магазина из Львова или Ужгорода. Денежный человек в отпуске, который не прочь купить две-три сотни долларов.

— Ладно, — одобрил следователь, — вам коммерческих способностей не занимать. Ютковской я сам займусь.

— Зозуля свяжет вас с заведующим парикмахерской. Хороший парень и обещал помочь.

— Звоните из Одессы. Завтра.

— Договорились.

Хаблак положил трубку и пошел к Каштанову.

В Одессе шел холодный осенний дождь. Старший лейтенант Волошин, встретивший майора в аэропорту, объяснил: только вчера подул бора, холодный северный ветер, налетающий на Черное море через Новороссийск, более паскудного ветра одесситы не знают, он раскачивает море до двенадцати баллов и заставляет теплолюбивых жителей южного города надевать чуть ли не зимние пальто.

Хаблак критически осмотрел свой плащ «на рыбьем меху», модный светлый плащ с погончиками и разными никелированными украшениями, который и полагается носить львовскому деятелю торговли, но Волошин успокоил его: мол, зимние пальто — гипербола, и никто в Одессе, — он имеет в виду только настоящих одесситов, — не позволит себе в октябре появиться на Дерибасовской в шубе. Тем более что все уверены: бора скоро утихнет и снова на синем одесском небе засияет жаркое солнце. Он так и сказал: на синем одесском небе, и майор понял, что имеет дело с коренным одесситом. Это устраивало Хаблака — он хотя и бывал в славном причерноморском городе, однако знал его плохо и надеялся на помощь старшего лейтенанта.

Волошин сообщил, что номер в гостинице «Моряк» забронирован. Звонили туда, как и полагается, из горторготдела, значит, там все будут знать, что майор — какая-то шишка из мира торговли; тылы у него обеспечены, остальное зависит от него, а если понадобится помощь — вот номер телефона, к тому же, с восьми до десяти вечера он на всякий случай будет сидеть в баре...

Просторный стеклянный холл гостиницы поразил майора своей холодной официальностью. Холодно здесь было и в прямом смысле слова — топить еще не начали, а проклятый бора выдувал тепло и так стучал стеклянными дверями, что Хаблак удивился, как они еще не разбились.

Майор внимательно огляделся вокруг. Прямо из вестибюля ведет крутая лестница, как и полагается, покрытая ковровой дорожкой. Слева коридор — там, если верить табличкам, парикмахерская и еще какие-то хозяйственные помещения. В холл выходила и стеклянная дверь бара, еще запертая, — бар открывался в двенадцать. Хаблак взглянул на часы: минут через сорок пять он увидит Макогона, человека с хрящеватыми ушами и большим морщинистым лбом.

Номер оказался небольшим, но уютным и, к его удивлению, не холодным, видно, бора еще не успел выстудить его.

Майор не спеша разложил вещи, у него наконец было вдоволь времени, это случалось довольно редко, и он наслаждался медленным течением минут. В Киеве они летели, спешили, обгоняли друг друга, вместе с ними торопился и он, все время боясь не успеть, а тут минуты как бы остановились. Теперь Хаблак должен был подгонять их, однако не делал этого, потому что знал: возможно, скоро они опять полетят с невероятной скоростью и он, как всегда, не будет поспевать за ними.

Майор завязал полосатый польский галстук и надел черный кожаный пиджак. Этот пиджак с огромным трудом достала для него Марина, а он носил его небрежно, будто и не было этого труда, будто он всю жизнь носил только модную и дорогую одежду. Вспомнил свой, кажется, совсем еще недавний студенческий убогий костюмчик. Он ходил с ребятами разгружать вагоны и приобрел самый дешевый костюм, но и теперь он кажется ему роскошным — серый с блеском, шерстью там и не пахло, даже полушерстью, чистая синтетика, а как смотрели на Сергея девчата на вечере в общежитии — модный и немножко гордый, а может, эта гордость шла от застенчивости и смущения: все же роскошный костюм сковывал его движения.

А сейчас он носит черный кожаный пиджак как настоящий пижон, как человек, пресыщенный жизнью и смотрящий на эту жизнь с высоты своего промтоварного величия.

В баре было уже занято несколько столиков: у стойки сидели трое мужчин неопределенного возраста в твидовых пиджаках, один в замшевой куртке, две размалеванные девицы тянули через соломинки коктейли в углу и пожилая женщина, наверное работница гостиницы, торопливо пила кофе. Бармен стоял за стойкой в белой, аккуратно выглаженной куртке с черной «бабочкой». У него действительно был высокий лоб, и, если бы не приплюснутый нос и глубоко сидящие глаза, смахивал бы на профессора. Он скользнул по Хаблаку равнодушным взглядом, но глаза у него были цепкие, и майор понял, что Макогон запомнил его.

Хаблак заказал рюмку коньяка и черный кофе, занял свободный столик между стойкой и компанией в твидовых пиджаках.

Компания за соседним столиком, видно, хорошо знала бармена, потому что мужчина в замшевой куртке помахал рукой и крикнул:

— Гоша!

Он показал три пальца, и Макогон сразу принес им три рюмки коньяка, приветливо улыбнулся, перебросился с ними несколькими словами и понес грязную посуду за стойку.

Майор прислушался к разговору соседей. Ничего интересного: один рассказывал, как ездил летом на теплоходе в Сочи, какое пиво было в баре, о сухумском знакомом, встретившем их, — чудесный грузин, он возил их в своих «Жигулях» по Кавказу...

Остальные поддакивали, делились своими впечатлениями от поездок — обычная болтовня немного подвыпивших мужчин.

Одна из девиц, сидевших наискосок через зал, бросала на Хаблака выразительные взгляды, несколько раз они встретились глазами, и она откровенно улыбнулась майору. Ей было двадцать с небольшим, хорошенькая, в красных сапогах на высоченных каблуках и стильно закатанных джинсах.

Решительными шагами зал пересек моложавый мужчина в плаще и шляпе, виски у него были седые. Бармен перегнулся к нему через стойку, они пошептались, и Макогон пропустил его в комнатку за стойкой.

Должно быть, велся деловой разговор, потому что Макогона не было минут десять, какой-то посетитель уже нетерпеливо постукивал монетой по стойке. Наконец бармен появился, обслужил клиента и начал протирать рюмки, но тот, что заглянул к нему, так и не вышел. Неожиданно Хаблак увидел его за стеклянными дверями, выходившими в вестибюль: значит, из комнаты за баром есть еще один выход, и Гоша выпустил посетителя через него.

Майор заказал себе еще чашечку кофе: это давало ему возможность просидеть в баре лишних полчаса.

Девице в закатанных джинсах, очевидно, надоело безрезультатно стрелять глазами в Хаблака, подружки встали и, сопровождаемые мужскими взглядами, вышли из бара.

Бармен удалился в свою комнатку. Прошло несколько минут — не появлялся. Майор подошел к стойке, сделал вид, что разглядывает выставленные бутылки, и прислушался. Через открытую дверь доносились голоса, следовательно, другой посетитель Макогона был осторожнее, зашел прямо в подсобку, наверное, существовал какой-то сигнал или Гоша заметил его через стеклянную дверь, когда тот проходил по вестибюлю.

Хаблак вышел в туалет. Задержался в коридоре и увидел второго Гошиного клиента: лет под тридцать с длинными бачками и усами, свисавшими до подбородка, — ничего не скажешь, модерн, самоуверенный и нагловатый.

За полчаса — два клиента, заметил майор. Правда, это могли быть просто знакомые, заглянувшие для дружеской беседы, однако сомнительно: переброситься несколькими словами можно и в зале, вовсе не обязательно уединяться в каморке.

Хаблак подумал: если он и дальше будет сидеть один в баре, привлечет Гошино внимание, и решил пройтись по городу и пообедать, тем более что дождь стих и только сердитые порывы ветра метались но одесским улицам, срывая с деревьев увядшие листья.

Ожидая троллейбус, майор поднял воротник плаща и подставил ветру спину. Увидел, как из гостиницы вышла уже знакомая ему девица в красных сапожках и такой же красной куртке с белым меховым воротником. Пересекла улицу прямо к Хаблаку, будто действительно были старыми знакомыми, но остановилась в двух шагах от него и повернулась спиной, высматривая троллейбус. Вскоре он подошел, майор пропустил девушку вперед, она оглянулась и улыбнулась так, как в баре, — вызывающе и поощрительно, и Хаблак подумал, что знакомство с ней может оказаться полезным. Он сел рядом с девушкой — троллейбус в этот дневной час шел полупустым, и спросил прямо, словно уже не раз встречался с ней:

— Вы живете в «Моряке»?

Девушка заученно стрельнула в него глазами. Не ответила и сама спросила:

— А вы откуда?

— Из Львова.

— Хороший город.

— Очень хороший, но таких девушек маловато.

— Каких?

— Похожих на вас.

— Скажете!

— Серьезно.

— Надолго в Одессу?

— Отпуск... — неопределенно ответил он. — А как вас зовут?

— Люда.

— А меня Сергеем. — Искоса бросил взгляд на девушку и решил, что особые церемонии здесь излишни. — Есть свободное время? — спросил он.

— Смотря на что?

— Может, пообедали бы вместе. Я плохо знаю Одессу.

Люда притворилась, что размышляет.

— Я, правда, договорилась с подругой...

— Подруга подождет.

— Неудобно.

— А удобно бросать одинокого человека в незнакомом городе?

Они вышли в центре города, и Люда повела его в лучший, как она выразилась, ресторан в гостинице «Одесса». Майор подумал, что его бюджет недолго выдержит такие визиты, но вынужден был смириться. Люда заказала себе цыпленка табака, Хаблак сказал, что цыплята ему давно уже надоели, попросил более дешевый шашлык и бутылку сухого красного вина. Люда пыталась что-то сказать о коньяке, но майор объяснил, что коньяк, кофе и, возможно, шампанское они будут пить вечером в Гошином баре. Умело переключив разговор на Гошу и его посетителей, Хаблак почти сразу узнал, что Люда — завсегдатай «Моряка», что в баре по вечерам собираются, как она выразилась, деловые люди и что там решаются разные комбинации, в основном относительно купли и продажи.

Конечно, Хаблак не имел намерения убивать время с Людой, когда начинается час пик в Гошином баре. Они условились встретиться в гостинице, и майор поехал в угрозыск. Быстро уточнил с Волошиным план предстоящих действий и вернулся в «Моряк». В бар решил не заходить, чтобы не привлекать излишнего внимания, постоял под Душем и завалился в постель с номером «Роман-газеты». Не так уж и часто он мог днем блаженствовать в мягкой постели, на накрахмаленной простыне, слушать музыку из репродуктора и читать любимого писателя...

Но даже интересный роман не помог: заснул и спал целый час или чуть больше, и снились ему совсем не Гоша и не Люда с наклеенными ресницами. Ему снилось море, не грозное и бурное, над которым несется бора, а летнее и ласковое, и дельфины прыгали в волнах.

Сон был приятный, а пробуждение незаметное.

Люда не опоздала. Она была в тех же самых джинсах, но сменила кофточку на тонкий облегающий свитер, подчеркивавший ее красивую фигуру. В баре ее знали — из-за какого-то столика даже помахали рукой, приглашая, но Хаблак решил занять свободные места поблизости от стойки. Он заказал коньяк, кофе и конфеты, оглядел зал и с удовольствием увидел за крайним столиком возле стеклянной двери Волошина в обществе лысого пожилого человека, вероятно, случайного соседа по столику, который что-то рассказывал старшему лейтенанту, жестикулируя и время от времени разводя руками. Майор знал, что в вестибюле дежурит еще один работник угрозыска — вход в Гошину подсобку контролируется, и сегодня милиция попробует установить круг посетителей бармена.

Хаблак немного потанцевал с Людой. На них оглядывались. Девушка раскраснелась, закурила, зажав сигарету между указательным и средним пальцами, и безапелляционно заявила:

— Я хочу шампанского. И возьми еще по рюмке коньяка.

Гоша сам принес заказанное, хотя вечером ему помогала полная и не очень опрятная женщина. Он распечатал шампанское и, налив в фужеры, задержал взгляд на Хаблаке, уверенно произнес:

— Желаю хорошо отдохнуть в нашем: городе.

— Откуда вы знаете, что я приезжий? — удивился майор.

Гоша улыбнулся.

— Я редко ошибаюсь. Раньше никогда не видел вас у себя, а кто в Одессе, имея такие галстуки, не заходит в наш бар?

Очевидно, он считал свое заведение если не аристократическим центром Одессы, то, по крайней мере, близко к этому.

Хаблака позабавило Гошино признание его галстука, он дружелюбно посмотрел на бармена, подумал, что этот человек с хрящеватыми ушами опытен и наблюдателен, умеет рассчитывать свои ходы намного вперед. И неизвестно, вышли бы они на него, если бы не газета.

— Мне нравится у вас, — подтвердил майор.

— Откуда вы?

— Из Львова.

— Львов-папа, Одесса-мама... — захохотал Гоша.

— Выпьете с нами?

— За знакомство — с удовольствием. — Гоша принес фужер, но налил себе шампанского самую малость. — А какие у нас девушки! — подмигнул он Хаблаку и кивнул на Люду.

— Мне все больше нравится Одесса, — искренне признался майор, довольный своими первыми шагами.

— Скоро вы влюбитесь в нее. — Макогон извинился, что не может уделить гостю больше внимания, и ушел за стойку. Люда быстро опорожнила свой фужер, Хаблак подлил ей еще — щеки у девушки, разгорелись, глаза блестели, она уже несколько утратила контроль над собой, и майор начал расспрашивать ее о посетителях бара.

— Хо! — воскликнула Люда, — Ты мне нравишься, и я не уступлю тебя. — Должно быть, она неправильно поняла Хаблака и имела в виду посетительниц. Майор заверил ее в своей склонности, пояснив, что, находясь в Одессе, хотел бы устроить некоторые дела. А насколько он понял, у Гоши как раз собираются нужные ему люди.

— Что тебя интересует? — Люда долила себе вина. — Шмутки или... — она выразительно пошевелила большим и указательным пальцами.

Хаблак изобразил удивление.

— А можно? — недоверчиво спросил он. — Я бы не отказался от долларов.

— Знаешь, сколько стоят?

— Считаешь меня котенком?

— Хочешь, я познакомлю тебя с одним?

— Хочу, если у него правда что-нибудь есть. Хватит с меня мелких фарцовщиков, таких во Львове навалом.

Люда решительно потушила сигарету в пепельнице. Огляделась и, должно быть, увидев, кого надо, стала пробираться к выходу. Она вернулась минут через пять. Подойдя к одному из столиков, нагнулась и что-то прошептала парню с длинными баками — Хаблак узнал в нем утреннего посетителя Гоши.

Сев за стол, девушка сообщила:

— Сейчас к нам подсядет Вова. Только учти, с тебя причитается.

— За мной никогда не пропадет, — вполне серьезно ответил майор.

Вова очутился за их столиком как-то незаметно. Видно, он счел возможным сразу «подбить» клиента, потому что заказал коньяк и кофе, и Гоша, угодливо улыбаясь, принес заказ на подносе. Вова взял свою чашечку, «интеллигентно» отставив мизинец.

Он носил ярко-зеленый велюровый пиджак и галстук-бабочку.

Вова предложил майору сигарету, тот не отказался. Выпили коньяк и закурили. Потом Вова глотнул еще раз и спросил:

— Чем интересуешься?

Хаблак нежно погладил бархатный рукав Вовиного пиджака.

— Умеют же люди работать! — воскликнул он. — Мне бы такие костюмы, за день бы план выполнил.

— Торгуешь?

— Торгую, — вздохнул. — Но какая же это торговля...

— Знаем все: дебет, кредит, сальдо-бульдо в карман!

— Каждому свое... — удовлетворенно хохотнул майор.

Вова взял чашечку с кофе, но сразу же поставил. Бесцеремонно похлопал Люду чуть ниже спины, приказав:

— Ты, Людочка, смойся на минутку, нам поговорить надо.

Девушка нисколько не обиделась, пересела к подруге.

Вова пристально посмотрел на Хаблака.

— В чем нуждаешься? — повторил вопрос.

— А что у тебя есть?

— У меня вся наша необъятная страна, — усмехнулся он, и майор решил, что припомнит Вове его нахальство.

— Я бы не отказался от долларов, — прошептал он, — и вообще от твердой валюты.

— Сколько?

— Ваши предложения?

— Располагаю пятьюдесятью. Десятидолларовыми купюрами.

Хаблак разочарованно вздохнул:

— В мелочи не нуждаюсь.

— Что? — Вова чуть не подскочил на стуле. — И сотня тебя не устраивает?

— И сотня.

— Ого! — с уважением посмотрел на него Вова. — Но у меня больше нет.

— Я так и думал. — Майор вспомнил Вовино нахальство и хоть немного отплатил: — Мелочь пузатая...

Вова не на шутку обиделся.

— Ты, фрайер! — — угрожающе начал, поднимая руку, но Хаблак жестко оборвал его:

— Сказано — мелочь, и заткни глотку! И отчаливай отсюда, понял?

Кажется, до Вовы наконец дошло, что имеет дело с серьезным человеком. Он выпрямился на стуле, и глаза у него забегали.

— Сколько же надо? — спросил он, не сводя глаз с майора.

— Тысячи две-три...

— Ого! — восхищенно выдохнул Вова и нагнулся к Хаблаку, как пес, желающий, чтобы его погладили. — Я подумаю, возможно, что-нибудь сделаем. — Он торопливо допил коньяк и пересел на свое место.

Люда вернулась почти сразу.

— Договорились? — заинтересованно спросила она.

— Мелочь... — пренебрежительно ответил майор.

— Вова? Мелочь? Ну, знаешь... — Она неожиданно посмотрела на Хаблака с уважением. — Я хочу шампанского, милый.

— Заказал, — майор перехватил вопросительный взгляд Волошина и едва заметно кивнул. Уголками глаз увидел, как направился к выходу Вова. Был уверен, что сейчас круто свернет в коридор и постучит в Гошину подсобку. И действительно, толстая помощница Макогона выглянула оттуда, позвала бармена. Он вернулся через несколько минут, почти сразу появился в зале и Вова. Подошел к майору, прошептал:

— Завтра вечером получишь ответ. Я тебе организую встречу.

«Конечно, завтра, — подумал Хаблак. — Гоша — твердый орешек, ему надо все взвесить. Вероятно, сам захочет завязать отношения со львовским торгашом. Что ж, подгонять бармена до поры до времени не следует».

Майор допил свой кофе и довольно прозрачно намекнул Люде:

— Устал я... Перемена климата, что ли?

Люда одарила его очаровательной улыбкой.

— Я к тебе сегодня не могу, — сказала так, будто речь шла о культпоходе в кино. — Там на этаже дежурит такая стерва!

Хаблак вздохнул с облегчением.

— Завтра у меня тяжелый день, — объяснил он. — Позвони мне послезавтра.

— Договорились. — Люда неохотно встала, но майор не обратил на это никакого внимания.

На следующее утро Хаблак позвонил Волошину, и старший лейтенант, учитывая то, что за майором могли следить, назначил ему свидание на частной квартире. Хаблак взял такси, больше машин на стоянке не было, никто от гостиницы не двинулся за ними, и майор успокоился. Волошин успел уже приготовить завтрак — в квартире вкусно пахло яичницей и кофе. Они расположились в кухне и с аппетитом поели, обмениваясь впечатлениями от вчерашнего вечера.

— Змеиное гнездо!.. — Волошин глотнул кофе. — Вокруг этого Гоши вертится всякая погань, и кое-кого мы знаем. Кстати, и Вову. Привлекался за мелкую спекуляцию валютой и разным тряпьем, у нас, сам понимаешь, порт. Гоша у них, должно быть, за главного.

Хаблак умиротворенно откинулся на спинку стула.

— Сегодня у меня встреча, — сказал он. — Надеюсь, что с самим Гошей.

— Где?

— Где и с кем — неизвестно. У них свои секреты и свой статут. Вечером скажут, может, в баре...

— Гоша сегодня не работает.

Майор пожал плечами.

— А если придет ко мне в номер?

— Вряд ли, осторожный.

— Не будем гадать на кофейной гуще. Будь что будет.

— Мы подстрахуем тебя.

— Зачем?

— На всякий случай, — рубанул ладонью Волошин. — Одессу ты не знаешь, и все может случиться. Какие у тебя планы?

— До вечера свободен, пойду в кино, да и «Роман-газета» у меня есть.

— Ну отдыхай.

Они разошлись, довольные друг другом, и Хаблак действительно пошел на длинный двухсерийный фильм, чтобы как-то убить время.

Вечером за стойкой бара стояла женщина: невысокая, полная, симпатичная брюнетка. Майор занял место у выхода. Вова еще не появился. Хаблак выпил две чашки кофе и уже начал немного нервничать, когда почувствовал легкое прикосновение к плечу. Вова не сел рядом, хотя столик и был свободен, прошептал на ухо:

— В девять вечера. Пересыпь... — назвал улицу и номер дома. — На третьем этаже слева.

Майор кивнул, и Вова исчез так же незаметно, как и появился.

У Хаблака было время, и он поехал на Пересыпь троллейбусом. Несколько раз оглядывался, пытаясь установить, кто страхует его, но люди Волошина были опытны и работали аккуратно, даже Хаблак с его огромным опытом не заметил их.

Трехэтажный дом на Пересыпи стоял в глубине двора, окруженный с двух сторон сараями. Было темно, и майор едва разглядел номер. Немного постоял у ворот и осторожно двинулся к единственному в доме подъезду. Показалось: какая-то тень мелькнула возле сарая, оглянулся, но никого не увидел. Лестница была старая — деревянная и скрипучая. И Хаблак поднимался осторожно, держась за перила. Добрался до второго этажа и вдруг почувствовал, что кто-то стоит рядом. Майор отступил на шаг, инстинктивно пригнулся, внезапно покачнулся от сильного удара по голове и покатился вниз по ступенькам.

...Дробахе позвонил заведующий парикмахерской и попросил принять его вместе с их мастером. Они приехали в прокуратуру сразу, Иван Яковлевич принял их немедленно, приветливо улыбаясь. Сел не за стол, а на стул против дивана, где устроились посетители — Яцкив и пожилой седой человек с уже старческими глазами.

Заведующий держался решительно и даже как-то агрессивно. Подтолкнул в бок мастера и властно приказал:

— Прошу вас, Наум Маркович, рассказать товарищу следователю, что знаете про Ютковскую.

Старик шмыгнул носом и скользнул взглядом по Дробахе. Иван Яковлевич сразу заметил, что глаза у него не такие уж и выцветшие, какими показались вначале: в них угадывался живой ум.

— Про Ютковскую? — переспросил мастер. — Простите, но я о ней ничего особенного не знаю...

— Но ведь вы же говорили в парикмахерской...

— То там, а то тут. Две большие разницы.

— Мы же договорились с вами, Наум Маркович!

— Договорились, — вздохнул он сокрушенно. — В том-то и мое несчастье, что договорились.

— Неужели это такая большая трагедия?

Дробаха пошевелил кончиками пальцев.

— Кому трагедия, а кому и мелочь. Вся наша жизнь — трагедия.

— И это говорите вы, Наум Маркович, наш передовик! — всплеснул руками заведующий.

— Вы еще молодой! — поморщился мастер. — Вы еще ни о чем не думаете, а я уже седой и точно знаю, что люди иногда умирают...

Он явно избегал прямых ответов, и следователь понял его: уже решился на разговор и знал, что он неминуем, но инстинктивно почему-то оттягивал его. И торопить в таких случаях не надо.

— Вы давно работаете в парикмахерской? — спросил Дробаха.

— Я всю жизнь работаю в парикмахерских! — обрадовался мастер, почувствовав, что разговор затягивается. — Я был парикмахером на Подоле и Лукьяновке, и я обкорнал столько голов, что хватит на пол-Киева. Каждый работает как может, но должен сказать, что я люблю свое дело, и если вам когда-нибудь захочется иметь хорошую прическу...

Дробаха провел ладонью по своим редким волосам:

— Поздно уже...

— И это говорите вы! Так послушайте меня! Никогда и никому не бывает поздно, и я вас сделаю если не мальчиком, то по крайней мере помолодеете на десяток лет.

Следователь с сомнением покачал головой:

— Если бы мы могли молодеть!..

— Вы придете ко мне завтра, и мы поговорим на эту тему. Я вам скажу: сейчас никто не хочет идти в парикмахеры, они не понимают, какая это работа и как можно поговорить с настоящим клиентом. Ого, какие бывают клиенты! — старик поцеловал кончики пальцев. — Я столько наговорился за свою жизнь, что стал вдвое умнее.

— Точно, Наум Маркович, — успел вставить заведующий. — И поэтому мы вместе с вами и пришли сюда.

— Чего уж, — согласился тот. — Ну был у нас разговор, уезжал один в Израиль. Я, конечно, не одобряю этого: чего ты пхаешься туда, родился тут и помирай тут, а ему новой родины захотелось. Но ведь он хочет и там устроиться, понимаете, каждый хочет, да не каждый может. А у этого и деньги были, там наши деньги тьфу, там золото нужно или доллары, так Розалия ему и доставала. Кто там у нее, не знаю, дядя или дед, говорят, такие родственники седьмая вода на киселе, однако достала, и тот уже уехал.

Дробаха несколько оживился.

— И все же дед или дядя? — попробовал он уточнить. — Может, слышали фамилию?

— Родственник, — объяснил Наум Маркович, — слышал, что родственник, а вот кто... Краем уха слышал, и больше ничего не знаю.

— В Киеве жил?

— А где же еще? Они с тем типом к нему после работы ездили.

— В какой район?

— Не знаю. Что слышал, то сказал, меня Михайло Гнатович попросил, поэтому и ответил. Не люблю барыг, и каждый должен работать честно! — Он провозгласил эту сентенцию с пафосом, и следователь подумал, что старику, верно, было трудно пойти в прокуратуру, знает, что зря сюда не ходят и чем это грозит Ютковской и ее неизвестному родственнику. И все же пошел, потому что действительно — привык работать и жить честно, и всякие махинации ему как кость в горле.

— Спасибо, Наум Маркович, — искренне сказал Дробаха.

Парикмахер встал.

— Только вот что, — попросил он, — чтобы никто не знал... Вы да Михайло Гнатович, потому что люди разные, и кое-кто может подумать...

Дробаха поднял вверх руки.

— Считайте, что тут умерло, — заверил он.

Когда парикмахеры ушли, следователь позвонил Каштанову.

— Где наш Шерлок Холмс? — спросил он. — Еще в Одессе и долго ли собирается там околачиваться? Здесь нужен, — и рассказал о разговоре с парикмахером.

— Сейчас вызову Одессу, — обещал полковник. — А пока давайте-ка сделаем так. Лейтенант Зозуля попробует поговорить с теткой Ютковской.

Хаблак пошевелился и открыл глаза.

Небольшая и небрежно обставленная комната. В углу — стол, за ним пьют водку трое — боком к нему Гоша.

Бармен скосил на майора внимательный глаз, оторвался от стола.

— Очухался, — сказал он. Придвинулся вместе со стулом к креслу, в которое посадили Хаблака. — Ну привет, — блеснул он глазами, — извини, конечно, но у нас с ментами разговор короткий: перо в бок, тело в багажник — попробуй найти.

Хаблак пожал плечами. Руки связаны и голова болит.

Двое, не отрываясь от закуски, обернулись и с любопытством следили за разговором. Совершенно незнакомые. Один коренастый с бычьей шеей, лысый, голова прямо-таки блестит, другой с усиками и наглыми глазами, лет тридцати.

— Вы что, спятили? — прохрипел Хаблак. — Кидаетесь на людей...

— На людей мы не кидаемся, — рассудительно объяснил Гоша. — Мы кидаемся лишь на тех, кто сует нос не в свои дела.

— Я что, лез к вам? — Майор сделал вид, что испугался. — Он сам подошел ко мне, ваш Вова, и я не виноват, что мы не сошлись...

— Поплачь! — злорадно сказал Макогон. — Поплачь в последние свои минуты, никого ты этим плачем не разжалобишь, видали мы здесь всяких!

Хаблак подумал: неужели выследили их с Волошиным или увидели, как человек Волошина идет за ним? Но ведь старший лейтенант обещал подстраховать его — успеет ли? По крайней мере, если он действительно влип, надо затянуть разговор — тогда ребята Волошина поймут: что-то неладно, и придут на помощь.

Лысый встал из-за стола. В руке держал кусок тяжелой свинцовой трубы.

— Кончать будем? — равнодушно спросил он.

— Давай! — отодвинулся бармен, освобождая место перед креслом.

Хаблак закрыл глаза. Неужели суждено погибнуть так бессмысленно?

— Дураки, — как можно спокойнее сказал он. — Я думал, что имею дело с солидными людьми, а оказалось — обыкновенные бандиты, охотящиеся за бумажниками и часами.

— Мы — за бумажниками? — яростно шагнул вперед лысый. Размахнулся, но Гоша перехватил его руку.

— Развяжи, — кивнул он на майора.

— Но ведь...

— Я сказал!

Лысый неохотно поднял Хаблака за воротник, развязал руки. Майор пошевелил пальцами — совсем онемели. Пригладил волосы, поморщился от боли.

— Шутники! — с презрением сказал он.

Макогон сухо хохотнул.

— Проверка, — объяснил он. — Без этого никак нельзя, сам понимаешь, по головке нас не гладят, и каждый новый клиент...

— А если бы я сломал себе шею на лестнице? — перешел в наступление Хаблак.

Гоша развел руками.

— Издержки... — цинично ответил он. — У каждого производства — свои издержки, а у нашего особенно.

Майор подошел к столу. Ни слова не говоря, налил в стакан водки. Выпил и пожевал огурец: должен был хоть чуть подбодриться — голова тупо болела и в ушах стоял звон. Немного подождал и выпил еще.

— Вот это по-нашему, — поднял стакан усатый. — Ваше здоровье, львовский сэр.

Гоша дохнул Хаблаку в затылок. Положил на край стола вынутые у него документы и деньги.

— Не сердись, — примирительно сказал он, — вижу, мы с тобой сойдемся. Лишь бы были башли.

— Без башлей в порядочную компанию не ходят, — согласился Хаблак. — Я понял: ты балуешься долларами?

— Не только. Могут быть английские фунты, франки и марки. Западногерманские. Попадается и золотишко.

— Монеты?

— Редко. Чаще слитки.

— Договоримся. Можешь на той неделе две тысячи?

— Долларов?

— Нет, монгольских тугриков...

Но Макогон и сам уже понял, что допустил ошибку.

— Могу.

— Мне надо слетать во Львов.

— Ясно. Встретимся в баре.

Майор подумал, что вряд ли они дадут Гоше возможность еще целую неделю блаженствовать в белой куртке, но только улыбнулся и похлопал его по плечу.

Лысый налил в стаканы коньяк.

— За успех! — пробормотал он.

Хаблак только глотнул и поставил стакан.

— Бывайте... — сказал он не очень приветливо. — Бывайте, мальчики, до встречи на той неделе.

Зозуля выбрал время, когда Ютковская ушла на работу, и позвонил в ее квартиру. Долго не открывали, очевидно, рассматривали лейтенанта в глазок, наконец коротко спросили:

— Кто?

Лейтенант объяснил, что он из газовой инспекции, и показал удостоверение. Только после этого щелкнул замок и его впустили.

В прихожей стояла пожилая толстая женщина и подозрительно смотрела на незваного гостя.

— Правильно делаете, тетенька, — похвалил Зозуля, — теперь надо обязательно требовать документы — в нашем парадном вот так квартиру обчистили. Мол, пришли из жэка, старушка и впустила, а они, гады, ее по кумполу и унесли все что смогли.

Женщина испуганно отступила в комнату, лейтенант заметил это и успокоил ее:

— Но мы — люди официальные, сейчас посмотрим на ваш газ и проверим плиту, чтоб ажур был. — Он поставил на пол чемодан с инструментами, достал рожковый ключ, и этот ключ окончательно успокоил женщину. Она облегченно вздохнула и пошла в кухню.

Зозуля вытащил тетрадку.

— Квартира ваша? — спросил он.

— Моя.

— Фамилию, пожалуйста.

— Ютковская Дора Ефимовна.

Лейтенант отложил тетрадку, пошевелил ключом кран.

— Кажется, есть утечка газа, — сурово сказал он. — Точно есть, и придется перекрыть.

— Я вас прошу, — заволновалась женщина, — очень прошу, сделайте, как же я буду без газа?

— Сделаем, — пообещал Зозуля, роясь в инструментах, — сделаем, гражданка Ютковская. — Лейтенант принялся крутить кран. — Ютковская? — спросил он как бы просто так, из любопытства. — На той неделе был тоже у Ютковских, на Стрелецкой.

— Ютковских в Киеве хватает, — согласилась женщина.

— И все — ваши родственники? — захохотал Зозуля.

— Хорошо иметь много родственников, — заметила Дора Ефимовна. — Много родственников — много добра!

— И у вас много?

— Не дал бог.

— Одни живете?

— Почему же одна, с племянницей. Еще брат... Троюродный...

— Все же брат, и то хорошо, — одобрил Зозуля, — говорят ведь, на безлюдье и Хома человек. Слыхали?

— На безрыбье и рак рыба?

— Точно. И где же он живет?

— Брат?

— Троюродный... — ухмыльнулся лейтенант, будто это его совсем не интересовало.

— Далеко. Возле Гидропарка.

— Далековато. Однако если хорошая квартира...

— Однокомнатная.

— Холостяк?

— Старый барсук.

— Старику что! Старик может не работать. У Гидропарка лес рядом, ходи грибы собирай...

— Лес, верно, рядом и пруд.

— Знаю, — подтвердил Зозуля, — там девятиэтажные дома.

— Он в шестнадцати...

— По-моему, возле пруда больших домов нет.

— Есть один, левее шоссе. Квартиры там хорошие, но я бы не поехала.

— Почему? Метро там рядом.

— Но ведь у нас центральнее и быть не может.

— Центр остается центром, — согласился лейтенант. — И на каком этаже живет ваш брат?

Ютковская подозрительно посмотрела на него, но Зозуля так старательно крутил кран — мол, разговор так, между прочим, — что только покачала головой.

— Не знаю, — вздохнула она, — племянница рассказывала, что в шестнадцатиэтажном, левее пруда, я там не была.

— Побываете. На новой машине...

Лейтенант еще немного пошевелил кран, намылил его, пустил газ и, убедившись, что утечки нет, сложил инструменты. В конце концов, он и так узнал много. За день-два можно перебрать всех жильцов однокомнатных квартир шестнадцатиэтажного дома, и найдут родственника Доры Ефимовны Ютковской. Обязательно найдут: не такое уж и сложное дело.

— Принимайте работу, тетенька! — весело сказал он, потому что настроение лейтенанта значительно улучшилось.

Зозуля предложил начать знакомство с жильцами здания у Гидропарка с изучения домовой книги: все просто, тебе дают список тех, кто живет в однокомнатных квартирах, и ты уже сам смотришь, может ли кто-нибудь из них быть родственником Розалии Ютковской и троюродным братом Доры Ефимовны.

Он был прав, этот дошлый лейтенант, но Хаблак почему-то не спешил в контору, находившуюся в квартале от дома. Майор с минуту посидел на скамейке у первого подъезда, где над почтовыми ящиками висел список жильцов.

Малявский, Ильченко, Журавлева, Попадин, Билевич, Божик, Кушнир, Кузин, Долишня, Береговенко, Кучугурный, Матов, Явкин...

Незнакомые фамилии как незнакомые предметы — ничего не говорят и не вызывают никаких ассоциаций.

Ильченко... Может, мужчина, а может, и женщина, старая и немощная или молодая, красивая, привлекательная... Или Явкин... Наверное, он и является родственником Ютковской. Старый и нелюдимый человек, скупающий золото или валюту. Только для чего?

Хаблак перешел во второй подъезд.

Иванченко, Сахно, Ворона. Грубер. Воскобойник...

Погоди, где он недавно встречал эту фамилию?

Хаблак напряг память и сразу представил себе человека за столом у окна, а рядом столы, за которыми сидят красивые девушки — техредакторы издательства.

А как зовут заведующего отделом?

Зозуля что-то заметил на лице майора и спросил:

— Набрел?

— Кажется. Не видел, где здесь телефон-автомат?

— У соседнего дома.

Номер Данько был занят. Хаблак нетерпеливо крутил и крутил диск, ругаясь сквозь зубы: неужели можно так долго разговаривать? Наконец послышался длинный гудок и сразу откликнулся Данько. Майор спросил, не чувствуя, как дрожит его голос:

— Слушай, Петро, как зовут вашего заведующего техотделом?

— Воскобойника?

— Угу.

— Аркадий Семенович.

— Спасибо.

— А что?

— Порядок, старик, никому не говори о нашем разговоре. Кстати, где он живет?

— Возле Гидропарка.

— Чудесно.

— Это он?

— Ничего пока не знаю, но молчи.

— Понял.

Отяжелевшей рукой майор повесил трубку. Добрый день, малопочтенный Аркадий Семенович, кажется, наконец приехали.

Зозуля смотрел вопросительно, и Хаблак не стал испытывать его терпения.

— Аркадий Семенович Воскобойник, — объяснил он. — Сотрудник издательства. Живет в сто восьмой квартире.

— И эта парикмахерша Роза его племянница?

— Наверняка. Когда-то заходила к дядюшке в издательство. Там ее и увидел Ситник, а этот парень был не промах.

— Потом Воскобойник воспользовался этим?

— Разумеется. Когда узнал о вечере археолога, детально продумал план кражи. Нажал на Ситника, а может, и вовсе не нажимал, пообещал щедрую награду...

— Могла и сама парикмахерша.

— Могла, — согласился майор. — Дядюшка рассказал ей, сколько они заработают на чаше, и Ютковская уговорила Ситника выбросить ее, когда погас свет.

— А электричество испортил Воскобойник!

— Да. Помнишь, там коридор буквой «Т» и комната техотдела расположена так, что ни завхоз, ни вахтерша не могли увидеть, как Аркадий Семенович вышел из нее. Воскобойник заблаговременно поменял на лампе завхоза штепсель, сделал это осторожно, чтобы не стереть отпечатки пальцев Крота — этим штепселем он и замкнул электросеть. За несколько секунд, которые имел в своем распоряжении, подхватил чашу, проскользнул мимо вахтерши и был таков.

— Однако почему его не заметила Старицкая, когда он выходил из здания издательства?

— Как раз перед Воскобойником выскочил Власюк. Он пошел к белой «Волге», и все внимание старушки было приковано к нему.

— Логично.

— Воскобойник связался с Одессой. Там у него старый коллега по спекуляции или познакомился только что — это мы выясним — с барменом Гошей Макогоном. Они быстро договорились.

— Или договорились раньше, когда планировали преступление.

— Да. Но мы выходим на Ситника, Воскобойник знает, что парень не очень стойкий и может признаться, тогда он сообщает Гоше, тот приезжает с деньгами, договаривается с Бурнусовым. А Ютковская назначает Ситнику свидание на даче...

— А если чаша уже у Гоши? — вдруг испугался Зозуля. — У нас продать ее невозможно, а у бармена связи... И чаша уже плывет за рубеж...

— Знаешь, сколько она стоит? Гоше, чтобы рассчитаться с Воскобойником, надо собрать все свои капиталы да еще и в долги залезть.

— Впрочем, за ним следят. Чаша — не иголка.

— Не говори. К каждому, кто видится с Макогоном, в портфель не заглянешь.

— Надо позвонить Дробахе, пусть берет постановление на обыск.

— Да, но вот что... Погоди, две копейки есть?

Монетка нашлась, и Хаблак опять набрал номер телефона Данько.

— Разведай, Петро, выезжал ли на этих днях куда-нибудь Воскобойник, — попросил он. — Может, правда, только собирается.

— Это тебе срочно?

— Я не вешаю трубку.

Ждать пришлось долго: минут пять — семь. Наконец в трубке загудел голос художника.

— Завтра Аркадий Семенович едет в командировку в Одессу.

— Неужели? — не поверил майор.

— Директор уже подписал.

— Счастливого пути, — засмеялся Хаблак.

— Ты это серьезно?

— Мы люди очень серьезные, Петро.

— Догадываюсь. А почему обрадовался? Воскобойник там часто бывает, в Одессе у нас типография, книги печатаем, вот и ездит... Он или кто-нибудь другой.

— Чудесный город — Одесса! — воскликнул майор.

— Летом туда каждый хочет — море.

— Море это хорошо. Но сейчас оно уже холодное, и Аркадию Семеновичу вряд ли придется любоваться им. Бывай, Петро, спешу.

...Дробаха, слушая Хаблака, нетерпеливо ерзал на стуле.

— Завтра утром вылетаем с вами первым рейсом в Одессу, — решил он, — и встретим там Воскобойника.

— С чашей...

— Конечно, с чашей. Можно было бы изъять ее и сегодня, однако куда нам спешить? Заберем, когда будет передавать ее бармену. Поймаем их с поличным.

...Следователь с майором устроились в большом двухкомнатном «люксе» гостиницы «Моряк». Хаблак никуда не выходил из номера, чтобы ненароком не попасться на глаза Гоше. Позавтракали бутербродами и чаем из термоса, прихваченного хозяйственным Дробахой. В начале десятого позвонил Волошин — Воскобойник благополучно прибыл на одесский вокзал. От оперативников, дежуривших в гостинице, майор знал, что Гоша уже здесь, хотя бар и открывался лишь в двенадцать. Видно, Воскобойник взял такси, потому что через полчаса Волошин постучался в «люкс» и сообщил: Аркадий Семенович только что вошел в подсобку.

Дробаха решительно встал. Хаблак смотрел, как следователь быстро идет по коридору, и удивлялся, откуда только берется такая энергия в этом тучном теле.

В подсобку постучала администратор.

— Кто? — недовольно спросил бармен.

— Открой, Гошенька!

Лязгнул замок, и майор нажал на дверь. Она поддалась легко, но бармен загородил дорогу. Узнав Хаблака, улыбнулся ему, но увидев Дробаху и Волошина, растерянно попятился:

— Ты? Но ведь...

Майор не очень вежливо оттолкнул Гошу. Воскобойник сидел в углу на низком стуле, прижав к груди желтый кожаный чемодан, и глаза у него испуганно бегали.

— Здравствуйте, — подчеркнуто вежливо поздоровался Хаблак. — Рад видеть вас здесь, Аркадий Семенович.

Воскобойник не ответил, только крепче прижал чемодан — так, что пальцы побелели.

— Что за вторжение, товарищи! — воскликнул Гоша. — У меня тут материальные ценности...

— Да, ценностей здесь хватает! — остановился напротив него следователь. Не спеша вынул из кармана постановление на обыск, показал бармену. — Где чаша? — спросил он.

— Какая чаша?

— Скифская. И не валяйте дурака, Макогон.

— Может, та, что привез этот товарищ? Он как раз предлагал купить ее... — Макогон побледнел, но держался твердо. Достал из шкафа чашу. — Пожалуйста, неужели она имеет такую ценность, что столько милиции!

Майор отобрал у Воскобойника чемодан, открыл. Пачки денег большими купюрами, слева отдельно иностранная валюта.

— Ого! — воскликнул Хаблак. — А вы говорите...

Воскобойник сполз со стула, стал у чемодана на колени.

— Боже мой! Неужели ты так несправедлив!

Бармен отступил в глубину комнаты.

— О! — изобразил он изумление. — И вы ездите с такими деньгами...

Следователь хитро посмотрел на него.

— А вы фрукт! — усмехнулся он. — Однако не выйдет, Макогон, ничего у вас не выйдет, мы поймали вас с вещественными уликами, и не стоит придуриваться.

Воскобойник все стоял на коленях и повторял:

— Боже мой!.. Боже мой!..

Майор накрыл чемодан. Поднял чашу на ладони, рассматривая орнамент.

Ювелирная работа — талантливый художник создал ее. Сцены из жизни кочевников переданы с гениальной простотой. Ни одной лишней детали. Умные, сильные люди... Хаблак вдруг представил себе тысячные табуны коней, полынную степь, даже услышал гортанные выкрики скифов.

А бородатый скиф на чаше сосредоточенно натягивал лук, и майору на мгновение показалось, что он искоса взглянул на него и довольно улыбнулся.

1980 г.