Глава V. Скобелев — полководец и военный деятель
Итак, последняя военная глава. Ее необходимость, думаю, понятна: мало рассказать о походах и сражениях Скобелева. Их описание и анализ были выполнены дореволюционными исследователями. А я хочу выполнить новую задачу: осмыслить, пусть в популярной форме, его полководческое искусство и военную деятельность в целом, и в значительной степени на новых документах.
Скобелев обладал всеми качествами военного человека и полководца. Он был решителен, инициативен, лично храбр, не боялся трудных решений и не уклонялся от связанной с ними ответственности. Он был осторожен и шел в бой, предварительно сделав все возможное, чтобы склонить весы победы на свою сторону, но в то же время умел рисковать. Важная черта Скобелева-полководца — новаторство. Ему были чужды рутина и доктринерство в его догматическом понимании. Он творчески и целеустремленно изучал и осваивал опыт последних войн, старался использовать их уроки сам и сделать их достоянием войск. Будучи генералом-практиком, он великолепно знал военную литературу, военную историю и теорию. Его новаторство сочеталось с военными знаниями, которые были, по отзывам современников, всеобъемлющими, энциклопедическими. Наконец, Скобелев понимал и любил солдата, заботился о нем и сам был безгранично любим солдатской массой.
Скобелев был продолжателем суворовских традиций в воспитании, обучении и вождении войск, развивая эти традиции в обстановке отмены крепостничества, нового вооружения армий, новых условий ведения войн. Недаром многие современники считали, что в военной истории России XIX в. Скобелев был тем же, чем был Суворов в XVIII в. Сравнение хотя и не полностью равных величин, но не лишенное смысла: в эпоху между Отечественной войной 1812 г., последовавшими за ней заграничными походами русской армии, завершившимися взятием Парижа, и 1917 годом, то есть за целое столетие, Скобелев был действительно самым крупным, талантливым и прославленным русским полководцем. Нельзя также забывать, что Скобелев и прожил вдвое меньше Суворова.
Взгляды Скобелева на природу и причины войн были итогом его собственных размышлений и имели, особенно для того времени, довольно своеобразный характер. К сожалению, до нас не дошли никакие письменные изложения самого Скобелева, и об этих его взглядах мы можем судить на основании воспоминаний тех немногих современников, с кем он вел доверительные беседы, главным образом Немировича-Данченко. При их оценке следует учесть, что писатель передает устные беседы со Скобелевым, происходившие к тому же в виде спора. Поэтому, увлекаясь, Скобелев мог допускать невольные преувеличения. С другой стороны, в передаче Немировича-Данченко возможны неточности, обусловленные тем, что он лишь вспоминал об этих беседах, не имея, по-видимому, сделанной сразу по их следам записи. Время неизбежно стирало многие подробности и, может быть, важные аргументы. Не исключено, что писатель кое-что и домысливал. Чтобы получить о представлениях Скобелева более верное понятие, мы будем сопоставлять приписываемые ему Немировичем-Данченко суждения с воспоминаниями других, очень немногих, правда, лиц и, главное, с тем, что Скобелев не говорил, а делал.
Скобелев считал, что причиной возникновения войн послужили различия в уровне экономического развития и благосостояния разных стран и народов. В одном случае народы, отставшие в своем экономическом развитии, культуре и материальном богатстве, искали выход в завоеваниях, чтобы приобрести недостававшее за счет более богатых соседей. В качестве примера Скобелев ссылался на гуннов, вандалов, татаро-монгольские завоевания XIII в. Другой случай — возникновение войн в результате стремления более высокой цивилизации поработить слабейшего противника и обогатиться за его счет. Таковы, например, испанское завоевание Америки, английское завоевание Индии.
Из этой теории следовал вывод, обещавший, хотя бы в будущем, избавить человечество от войн: для этого необходима ликвидация различий в экономическом развитии и благосостоянии народов, сближение различных культур и цивилизаций. Но несмотря на всю очевидность этого вывода, Скобелев его не делал. Более того: он высказывал противоположное убеждение. «Никогда не настанет время, в которое мы будем в состоянии обойтись без войны. Неужели вы действительно верите в утопию грядущего золотого века?» — говорил он доктору Гейфельдеру.
Пытливый читатель уже подметил противоречие. Конечно, он спросит: как же совместить это мнение Скобелева с его теорией происхождения войн? Может быть, он просто не понимал логической неувязки этих двух положений?
Исключено. Он был слишком умен и образован, чтобы не понимать столь простой логики. Пытаясь проникнуть в его понятия, аналитически мысливший М.М.Филиппов высказал догадку: «Парадоксы Скобелева объясняются лишь тем, что военный практик в нем поневоле сталкивается с политиком». На мой взгляд, догадка верна. По-видимому, против этого вывода подсознательно протестовала военная натура Скобелева. Он не мог согласиться, даже говоря о далеком будущем, чтобы столь любимая им профессия оказалась ненужной, чтобы вместе с исчезновением войны со сцены общественной жизни сошла армия, военные традиции, все, что было ему так дорого, без чего он не мыслил своей жизни. Перед нами действительно парадокс, но, как увидим дальше, не единственный.
Скобелев не смотрел на экономику как на фактор, всегда и в любых условиях определяющий исход войны. Когда, например, в ответ на его убеждение в неизбежности русско-германской войны ему указывали на невозможность войны ввиду плохого состояния финансов России, он возражал, по воспоминаниям В.И.Немировича-Данченко, с жаром доказывая, что финансы — не препятствие, что в истории бывали случаи, когда победы добивались государства со значительно худшим состоянием финансов, ссылаясь на положение Франции в 1793 г., России до Полтавы и т. д. «Я не говорю: воевать теперь. Пока еще наш курс 62 копейки, можно и погодить, но немцы долго ждать не заставят…»
Именно это положение в передаче Немировича-Данченко вызвало обоснованное недоверие не раз цитированного нами близкого друга Скобелева. «По г. Немировичу, — писал он, — Скобелев смотрит на войну, как на единственный род промышленности, к которому можно приступить без капитала. Он даже смотрит на войну как на добычу, которой можно блистательно поправлять экономическое народное расстройство.
«Немецкие или французские банкиры могут смотреть на войну как на экономическую ересь; у них на то солидные причины…» Ну, а мы, русские, как должны смотреть? Неужели как на экономическую добродетель? А Крымская, а турецкая война, которые оставили нам неоплатные государственные долги… Нет, так просто не мог смотреть на войну Скобелев, если бы даже и высказывал что-либо подобное для ободрения своих друзей. Не мог думать так серьезно тот, кто целый год потратил на приготовление к войне с текинцами, кто потребовал заранее продовольствия на эту экспедицию минимум на полгода, на что требовались деньги и деньги».
В то же время, если даже допустить, что Скобелев действительно «высказывал что-либо подобное для ободрения своих друзей», в этих мыслях есть доля истины. Даже по Немировичу-Данченко, он не отрицал вообще значения финансов, а лишь утверждал, что их состояние и вообще экономика автоматически не предрешают исход войны. Война — сложное общественное явление. И возникновение войн вообще, и исход данной конкретной войны зависят от многих, далеко не только экономических факторов. Не лишены наблюдательности и смысла и скобелевские иллюстрации этой мысли.
Отношение Скобелева к войне было двойственным. Он не любил войну как явление, видел и сознавал все ее зло. Реакцию скептика (я имею в виду читателя, уже не скептически относящегося к Скобелеву, а скептика просто по натуре, по характеру) предвидеть нетрудно. Он, без сомнения, заявит: не верю. Слишком противоречит это утверждение всему, что уже пришлось прочесть.
Не спешите с выводами, читатель. «Никакая победа, — говорил Скобелев Ж.Адан, — не оплачивает достаточно той массы энергии, сил, богатства и людей, которую на нее тратят…» Его высказываний на этот счет, искренних и горячих, можно было бы привести много. В то же время, сделав войну своей профессией, Скобелев отдался ей до конца. Он беззаветно любил военное дело, любил обстановку боя, с упоением шел навстречу опасности. Говоря, что он не любит войну, Скобелев никогда не говорил, что он не любит свою военную профессию. Он не мыслил свою жизнь вне военной службы, а на самой военной службе — вне боевой деятельности. Он всегда рвался на войну, «на выстрел», в бой, предпочитая боевую жизнь любому благополучию. В этом раздвоении не было ничего непоследовательного и противоестественного, оно характеризует Скобелева как гуманного человека, ненавидевшего войну, но убежденного, что она, к несчастью, пока неустранима. Военную службу он понимал как службу родине. Необходимость вооруженной защиты родины, создаваемая неустранимостью войн, вызывала необходимость в вооруженных силах и в нем, Скобелеве, как военном специалисте. Армия, военнослужащие были в его представлении необходимым и естественным институтом общества.
Скобелев считал, что на войне, коль скоро она стала фактом, колебания и нерешительность неуместны и губительны. «Подло и стыдно начинать войну так себе, с ветру, без крайней необходимости… Черными пятнами на королях и императорах лежат войны, предпринятые из честолюбия, из хищничества, из династических интересов. Но еще ужаснее, когда народ, доведя до конца это страшное дело, остается неудовлетворенным, когда у его правителей не хватает духу воспользоваться всеми результатами… Нечего в этом случае задаваться великодушием к побежденному. Это великодушие за чужой счет, за это великодушие не те, которые заключают мирные договоры, а народ расплачивается сотнями тысяч жертв, экономическими и иными кризисами. Раз начав войну, нечего уже толковать о гуманности… Я пропущу момент уничтожить врага — в следующий раз он уничтожит меня, следовательно, колебаниям и сомнениям нет места. Нерешительные люди не должны надевать на себя военного мундира. В сущности, нет ничего вреднее и даже более — никто не может быть так жесток, как вредны и жестоки по результатам своих действий сантиментальные люди. Человек, любящий своих ближних, человек, ненавидящий войну, должен добить врага, чтобы вслед за одной войной тотчас же не началась другая».
Скобелев тяжело переживал понесенные в боях потери и страдания раненых и искалеченных солдат и офицеров. Но во время боя он не хотел и слышать о потерях, так как такая информация, по его мнению, деморализовала и расслабляла полководца, парализовала его волю к борьбе. Александра II потрясли эти зрелища, и следствием явилось заключение поспешного мира, говорил Скобелев.
Говоря об источниках побед и личной храбрости Скобелева, нельзя умолчать о такой их питательной основе, как тесная, кровная связь с солдатской массой и, более того, с народом. Храбрость Скобелева его друг предложил назвать «массовым героизмом отдельной личности». Я знаю, высказывал он уверенность, что под такою теориею подписались бы обеими руками многие, знавшие Скобелева, особенно его боевые товарищи. «Да, — продолжал он, — Скобелев был человек массы, по-русски — мирской человек. Без нее, без этой массы, он был как рыба без воды, как птица без воздуха. Стоило ему увидеть перед глазами ряды волнующихся человеческих голов, услышать стоустый говор толпы, и он весь оживал, он становился выше своего роста и мгновенно вырастал в героя этой толпы. В этом случае он был подобен тому классическому Протею (так у автора, правильно: Антею. — В.М.), у которого в борьбе удесятерялись силы, когда он прикасался земли. Масса для Скобелева была источником, который освежал, питал его и давал жизнь. В этой массовой черте характера Скобелева я вижу самую глубокую национальную особенность его. В ней я вижу разгадку тайны его обаяния на солдат, которых одной личной храбростью не удивишь. Он был общителен, прост и демократичен со своим солдатом; он делил с ним вместе все трудности военной жизни; с этим солдатом он шел под пули… Россия знает еще одного такого «мирского» человека в лице воина. Это был Суворов».
Эта черта, чрезвычайно важная для понимания как влияния Скобелева на солдат, так и его личной храбрости, подтверждается многими материалами и составляет одну из главных особенностей его не только военного, но и человеческого облика. Тот же автор упоминает, но не развивает и даже не разъясняет тезис об идейности храбрости Скобелева. Этой идеей был, без сомнения, его горячий и сознательный патриотизм.
Как военный деятель, Скобелев был сторонником прогресса в армии, распространения на нее общественных преобразований. И субъективно, и объективно он был членом когорты Д.А.Милютина, постоянно поддерживая его реформаторскую деятельность и защищая проведенные реформы от атак справа, особенно усилившихся после отхода Милютина от дел. Скобелев был убежденным врагом крепостничества. Уничтожение крепостного права, писал он, не только смыло с России позорное пятно, но и высвободило скованные силы русского народа и укрепило военную мощь страны. Он безусловно поддерживал закон о всеобщей воинской повинности, реформу военного управления, новую систему поддержания воинской дисциплины и новые судебные уставы. Одним из важных документов, в котором Михаил Дмитриевич выразил свое отношение к этим реформам, было поданное им по начальству «Мнение командира 4-го армейского корпуса генерал-адъютанта Скобелева об организации местного военного управления и о корпусах». Этот документ был им представлен в комиссию, занимавшуюся рассмотрением предложений в области военных реформ. Равный по чинам, он был в полтора раза моложе среднего возраста других участников этой комиссии, собравшей лучший русский генералитет.
В своем «Мнении» Скобелев решительно отстаивал проведенные реформы от нападавших на них ретроградов. «Противники преобразований нашей армии в 1860–1874 гг., — писал он, — старались доказать, что при первой войне выкажется полная несостоятельность новой реформы. Двадцатилетний опыт, мобилизация и война 1877–1878 гг. доказали, что система эта, в главнейших своих основаниях, соответствует современным требованиям. Мы видели, с каким, сравнительно, успехом произведена была мобилизация как первых корпусов, вошедших в состав действующей армии, так равно и последующая мобилизация 1877 г., и в каком блестящем виде войска были сосредоточены (сравнительно с приведением на военное положение в войну 1854–1855 гг.)». Указав на этот главный факт, Скобелев далее подчеркивал, что в войну 1877–1878 гг., как и во время Ахал-Текинской кампании, было в основном на должном уровне обеспечено доукомплектование армии и ее боепитание, несмотря на растянутость коммуникаций, тогда как во время севастопольской обороны была установлена плата за собранные пули по 4 рубля за пуд. «Следовательно, — делал вывод Скобелев, — военно-окружная система не заслужила упрека в несоответственности ее в военное время в коренном основании и, напротив того, в весьма многом существенно оказалась далеко превосходящею прежние порядки». Скобелев, правда, признает, что установленная система не свободна от недостатков, но он «глубоко убежден, что многие из недостатков… происходят от исполнителей и наших давнишних бюрократических преданий…» и что нужна «не коренная ломка существующего, а напротив того, постоянное совершенствование…».
Указав на эти недостатки и предложив меры по их устранению, Скобелев высказал важные соображения о работе Генерального штаба. Положительной ее стороной было укрепление связи Генштаба с войсками, но он считал большим недостатком, что офицеры, окончившие Академию Генштаба, «назначаются на службу или в Главные управления военного министерства, или в Окружные и войсковые штабы, где они остаются на канцелярских должностях…». От этого офицеры-академики теряют и командирские навыки, и теоретические знания. В канцеляриях и штабах наблюдается их избыток, а в войсках — недостаток, тем более что эти офицеры пополняют не только военные, но и прочие канцелярии империи. Скобелев предлагал:
1. По окончании академии возвращать выпускников на командные должности, в строй.
2. Переводить в Генштаб только тех выпускников, которые получат на это право своими заслугами офицеров-строевиков и военно-учеными трудами.
З.При производстве обер-офицеров Генштаба в штаб-офицерские чины снова возвращать их в строй для командования батальонами и затем — полками. После этого лучших из них и вновь заявивших себя учеными трудами по мере надобности переводить в Генеральный штаб.
Таким же деловым и прогрессивным было «Мнение о воинской дисциплине» и письмо Михаила Дмитриевича начальнику штаба своего корпуса генералу М.Л.Духонину «По поводу военно-судной реформы». В предложениях к проекту преобразований по военно-уставной части было и такое: интересы строевой службы «должны уступать интересам военного правосудия… правильной и разумной деятельности военных судов, воинской дисциплины и порядка».
В ответ на это нелепое предложение Скобелев заметил:
«1. «Должны», но только в том случае, если будет доказано, что нельзя без этого существенного ущерба установить правильное отправление правосудия.
2. Разумное правосудие черпает свои основания из:
1) широкого понимания равноправности перед законом и
2) стремления к достижению возможно-идеальной справедливости…
Дисциплина и порядок не внушаются страхом наказания, а уважением к законности, особенно высших чинов в армии. При императоре Николае I страх был, но дисциплина была слабее, чем теперь». И Скобелев заявляет о своем несогласии с указанным предложением, так как его внедрение поведет к произволу и к подрыву доверия младших к старшим. «Не следует смешивать понятия о правильно строгой дисциплине с понятием о начальническом произволе. Армия всегда (когда она народная, то в особенности) является выражением общественного и нравственного состояния страны… Не стеснять, а развивать уставы 1869 г., приближать к идеалам судов гражданских, следует. В этом только направлении залог непоколебимости дисциплины в армии, по мере того как в нее будут все более и более всасываться начала общеобязательной повинности, с коими тесно связано развитие и общенародного образования». Во втором из указанных документов Скобелев безоговорочно высказывается в защиту проведенной Д.А.Милютиным военно-судной реформы.
В другой своей записке той же комиссии Скобелев писал: «Привычки произвола и, скажу даже, помещичьего отношения к солдату еще не искоренились и проявляются в среде многих (отсталых) офицеров… лучшая и самая интеллигентная часть наших молодых офицеров, а также солдат, совсем иначе смотрит на службу… чем это было несколько лет назад. Я считаю эту перемену большим благом для отечества и гарантией успеха в будущих боевых столкновениях… Поэтому так страшно слышать заявления о необходимости возвращения к старому, былому, как учит нас отечественная история, далеко не привлекательному». Это, без сомнения, взгляды передового военного деятеля, можно сказать больше: взгляды передового гражданина. «Реформы… — говорит Скобелев в последней записке, — сделали солдата гражданином. Всякий шаг по пути возвращения к старому будет поставлен против принципа… уважения к личности. Этот-то принцип составляет главную силу нашей современной армии, ибо он защищает солдатскую массу от произвола». Напомнив об «ужасных», по его словам, порядках в дореформенной армии, Скобелев подчеркивал, что «эти порядки… делали из нашей армии массу без инициативы, способную сражаться преимущественно в сомкнутом строю, между тем современные боевые условия требуют развития личной инициативы до крайней степени, осмысленной подготовки и самостоятельных порывов. Все эти качества могут быть присущи только солдату, который чувствует себя обеспеченным на почве закона». Обращаясь с солдатом как с полноправным гражданином, Скобелев апеллировал к его сознательности, чувству долга, патриотизму.
Защита законных прав солдата, конечно, не означала, что Скобелев пренебрегал дисциплиной. Ей он придавал огромное значение, считая ее первым залогом победы. В приказе по Закаспийской области от 15 мая 1880 г. он писал: «…основанием боевой годности войска служит строгая служебная исполнительность, дисциплина. Строгий порядок в лагере, на бивуаках, строгое исполнение всех, даже мелочных требований службы служит лучшим ручательством боевой годности части». Основанием же дисциплины является законность служебных отношений. В другом приказе Скобелев разъяснял: «Всеми действиями военнослужащих должен руководить закон; им, а не личным произволом, должен руководствоваться всякий начальник как в своих действиях вообще, так и в наложении дисциплинарных взысканий в особенности, чтобы и нижние чины… приобрели уважение к закону…»
Воспитание сознательного отношения к воинскому долгу Скобелев непосредственно связывал с сознательным исполнением приказов. Строжайше требуя исполнения приказа, он в то же время добивался, чтобы исполнитель в пределах данной ему и необходимой свободы «рассуждал», чтобы приказ исполнялся самостоятельно, инициативно. В приказе по своей дивизии перед переходом Балкан Скобелев писал: «Начальник части обязан выяснить офицерам и фельдфебелям смысл того, что ему приказано по диспозиции делать… всякий солдат должен знать, куда и зачем он идет; тогда, если начальники и будут убиты, смысл дела не потеряется». С той же целью развития инициативы Скобелев добивался повышения культурного уровня солдатской массы и принимал меры к организации обучения солдат грамоте.
Из всех военачальников своего времени Скобелев выделялся, как мы уже видели, особой заботливостью о солдате. Он лично следил за размещением солдат в походных условиях и в казарме, за организацией их быта, питания, отдыха, за соблюдением санитарии, досугом, развлечениями, организуя для этого песни, игры, солдатский театр. «Скобелевские», как они себя называли, выделялись своим бодрым, бравым видом, они были лучше всех накормлены, одеты, среди них было меньше всего больных. Солдаты гордились своей принадлежностью к части, предводимой знаменитым и любимым ими генералом, и смотрели на других с некоторым чувством превосходства. Теперь мы можем определить причины популярности Скобелева в более четкой форме. Боевые подвиги и забота о солдате — эти два качества, тесно связанные и одинаково характерные для Скобелева, прославили его в равной мере, с ними он и вошел в историю.
От офицера Скобелев требовал прежде всего уважения к личности солдата, неустанной заботы об удовлетворении его нужд, чему свидетельство многие приказы Скобелева, частично цитированные выше. Наряду с этим Скобелев считал необходимыми для офицера такие качества, как храбрость, инициатива, исполнительность и высокая профессиональная подготовка. «Всех гг. офицеров прошу побольше читать, что до нашего дела относится», — объявлял он в одном из приказов. Пример подавал он сам. Г.А.Леер писал об этой черте Скобелева: «Благодаря ряду способностей, Скобелев представляет собой великую силу и является богачом. Но этот «богач» не подчиняется почти неизбежно вредной стороне всякого богатства, выражающейся в самодовольстве и отсутствии деятельности. Напротив, Скобелев неустанно работал над собой, над самоусовершенствованием. Несмотря на столь щедрые дары природы и на академический диплом, он с жадностью изучал военную науку, хорошо понимая, что только она одна может дать таланту содержание, меру и разумное направление… Это изучение военной науки Скобелев продолжал не только по выходе из академии, но и после боевых успехов в Азии. Мало того, уже признанный талант, уже славный на всю Европу вождь, после взятия Ловчи и Плевны, Скобелев оставался верен этому изучению и в 1877 г. из действующей армии присылает ко мне своего адъютанта Эйхгольца с просьбой дать список новейших сочинений, которые и были доставлены ему за Балканы».
Готовясь к войне, Скобелев использовал для изучения противника и театра военных действий всю существующую литературу. Он был постоянным клиентом петербургских и московских книжных магазинов. С.Ф.Либрович, работавший в магазине известного петербургского издателя и книготорговца М.О.Вольфа, в интересных воспоминаниях, содержащих сведения о многих исторических лицах, говорит и о Скобелеве.
В день приезда в Петербург из Средней Азии Скобелев пришел в магазин Вольфа, который знал его еще ротмистром. «Прикажите подать мне все книги и брошюры, которые у вас имеются о Балканах и Турции, все равно на каком языке», — сказал он. Все время до отъезда на войну он посвятил изучению этой небогатой тогда литературы. «Кроме официальной квартиры, которую он снял в одной из гостиниц, он нанял комнату на Фонтанке, у одного знакомого отставного офицера, и туда ему отсылались из книжного магазина Вольфа все те касающиеся Турции и Балкан книги, брошюры, карты, которые можно было получить тогда в Петербурге. Об этой второй квартире Скобелева знали, очевидно, немногие. Это была как бы секретная рабочая комната генерала, и там он часто засиживался за книгами и картами до поздней ночи». У Вольфа Скобелев бывал каждый день. Одну, считавшуюся серьезной, немецкую книгу об интересовавшем его районе найти было невозможно, еле выпросили ее у владельца. Скобелев вернул ее со словами: «Старо, поверхностно и неверно». Уезжая на войну, он сказал, чтобы ему присылали книги в действующую армию.
Вернувшись с войны в Петербург, Скобелев стал опять усердным клиентом магазина. «Покупал он и читал поразительно много и читал с какой-то лихорадочной быстротой. Исторические романы, жизнеописания полководцев на всех языках покупал он целыми десятками. Но их только читал, а не собирал, оставляя у себя лишь немногие сочинения научного, преимущественно энциклопедического характера». После войны в Туркмении «Скобелев уезжает в с. Спасское Рязанской губернии, откуда из книжного магазина Вольфа выписывает огромное количество книг… по сельскому хозяйству, очевидно, с намерением лично заняться этим делом. А всего за несколько дней до смерти… книжный магазин Вольфа получил от Скобелева заказ на целый ряд книг о Германии, германской армии…».
Наряду с характеристикой книжных интересов Скобелева и некоторыми сведениями биографического характера отрывок интересен тем, что показывает тщательность скобелевской системы изучения страны и армии вероятного противника, его стремление получить о нем новейшую, полную информацию, не говоря уже о его интересе к военным наукам и культурных запросах. С рассказом Либровича полностью совпадают наблюдения Грина: «У него ненасытная страсть к чтению, а его средства позволяют ему получать всевозможные книги по его специальности, в какой бы стране света они ни появлялись… Мне не приходилось встречать человека, столь основательно вооруженного знанием всех выдающихся фактов военной истории, начал современного военного дела и вопросов среднеазиатского и индийского управления» (приводятся примеры активного, с карандашом в руках, изучения Скобелевым литературы).
Естественно, что при таком требовательном подходе к профессионализму и культуре Скобелев не выносил немогузнайства, отсутствия своего мнения, особенно если при этом для самооправдания ссылались на дисциплину. «Быть при нем — значило то же, что учиться самому, — вспоминал Немирович-Данченко. — Он рассказывал окружавшим его офицерам о своих выводах, идеях, советовался с ними, вступал в споры, выслушивал каждое мнение. Вглядывался в них и отличал уже будущих своих сотрудников. Начальник штаба 4-го корпуса генерал Духонин так характеризовал Скобелева. Другие талантливые генералы — Радецкий, Гурко — берут только часть человека, сумеют воспользоваться не всеми его силами и способностями. Скобелев напротив… возьмет все, что есть у подчиненного, и даже больше, потому что заставит его идти вперед, совершенствоваться, работать над собой» (не путать М.Л.Духонина с убитым в 1917 г. генералом Н.Н.Духониным).
Но теоретические знания не были для Скобелева самоцелью. Он настойчиво добивался воплощения их в боевую практику, указывал, что «современный бой требует основательного осмысленного знакомства со всем касающимся формы строя, применения к местности и дисциплины огня… офицеры… еще недавно имели случай на опыте в бою убедиться, как нерасчетливо ныне кидаться в атаку, не подготовив ее огнем артиллерийским и ружейным массою с соответствующих позиций, дистанции и по должной цели». Боевая подготовка, по мысли Скобелева, слагалась как из собственного осмысления боевого опыта, так и из использования данных военных наук. Скобелев требовал от офицеров самоотверженной работы и ценил прежде всего дело и его практические итоги. Превыше всего он ставил деловые качества. Этим критерием он руководствовался при оценке и аттестациях, поощрениях и наказаниях. Поэтому все достойные офицеры стремились служить под его командованием и считали это для себя особенной честью.
В приказе № 68, написанном после окончания турецкой войны и являвшемся в определенной степени обобщением ее опыта, Скобелев подчеркивал: «В бою необходимо (о субалтерн-офицерах и унтер-офицерах, не говоря уже о батальонных и ротных командирах), чтобы офицеры сохраняли полную энергию, самообладание и способность самостоятельно решаться при всяких обстоятельствах… для успеха начальник должен водить свою часть в бой, а не посылать ее…» В войсках Скобелева это правило постоянно поддерживалось и в немалой степени способствовало достижению победы, хотя и не могло не вести к большим потерям в офицерском составе. Настойчивые атаки отряда Скобелева во время третьего штурма Плевны привели к успеху лишь благодаря самоотверженности натиска, достигавшейся тем, что солдат вели в атаку непосредственно командиры и даже сам начальник отряда. Конечно, это правило нельзя считать имеющим универсальное значение, но в войнах того времени оно себя безусловно оправдывало.
Краеугольным камнем скобелевской системы боевой подготовки войск было обучение их тому, что нужно на войне, и каждый час мирного времени он старался использовать для ее совершенствования. По окончании турецкой войны он подчеркивал: «При нынешнем состоянии военного дела и вооружений мало того, чтобы сражаться умеючи — этому научила нас война. Мы должны добросовестно воспользоваться мирным временем, дабы не только сохранить, но и развить опыт, приобретенный ценою крови».
Исповедуя формулу, что «только война учит войне», Скобелев считал, что достижение военных побед может быть значительно облегчено и даже предопределено правильно поставленным обучением войск. Принципы, о которых шла речь выше, сложились у него в стройную систему, отличительной чертой которой было приближение условий обучения к боевым. Маневры 4-го корпуса, по отзывам их участников, напоминали военные действия. Таковы были, например, двусторонние маневры войск корпуса с 3 по 10 сентября 1881 г. в долине реки Друти, проводившиеся в форме боевых действий войск Бобруйского лагерного сбора против Могилевского. Учить показом, а не одним рассказом, — всегда требовал Скобелев, и сам показывал пример. Подавляющая же часть военной службы Скобелева приходится на боевые действия, когда войска учились войне в процессе и с помощью самой войны.
В усвоении уроков войны Скобелев представлял образец презрения ко всякой рутине. Он немедленно реагировал на все полезное, рождавшееся боевым опытом войск. Для него не имело значения, от кого, офицера или солдата, исходила та или иная полезная мысль. Например, мысль о способе отражения ночных вылазок текинцев подал солдат. Он был награжден солдатским Георгием, а его идею Скобелев реализовал следующим образом: «Это повело к отданному 3-го января приказанию с наступлением темноты войскам выходить из траншей на площадь позади их и располагаться здесь, выставив в траншеях часовых, — писал исследователь этой войны. — В случае вылазки войска должны были противодействовать ей огнем и штыком с этой же площади, не входя в траншеи, которые с этой минуты являются местами лишь дневного расположения войск и путями дневных сообщений…» Совещания с офицерами и унтер-офицерами, доводившими принятые решения до солдат, Скобелев проводил не только для уяснения ими смысла действий в предстоящем бою, но и для того, чтобы выслушать их мнения, которые могли содержать новые полезные предложения.
Используя все полезное, что шло из недр войск, Скобелев делал достоянием боевой практики и свои собственные идеи. Пример новаторского обобщения им боевой практики — его убеждение в необходимости инженерного обеспечения любой позиции, даже занятой на короткое время и когда боя, казалось бы, не предвиделось. В турецкую войну Скобелев требовал этого и тогда, когда боевые действия, после взятия Плевны, вновь приняли маневренный характер. Непременное окапывание, укрепление позиции не соответствовало традициям полевой войны и рутинерам казалось излишним. Турок они называли не солдатами, а землекопами. Между тем турки, сознавая, что они не имеют шансов на успех в полевых сражениях, поступили правильно, прибегнув к сооружению укреплений и использованию естественных препятствий, заставив тем самым русскую армию заниматься штурмами и осадами. Взяв за правило обязательное инженерное обеспечение позиции, добиваясь, чтобы солдат всегда имел шанцевый инструмент, и вырабатывая у него соответствующий навык, Скобелев исходил из боевого опыта, прежде всего штурмов Плевны, показавших значение полевых укреплений и трудность овладения такой позицией. Характерны в этом отношении его замечания на полях книги Луи Тиваля «Значение местных предметов на войне» («Role de Localites'a la Guerre», которую Скобелев прочел во французском оригинале. Против того места, где говорится, что маршал Канробер успешно оборонял правый фланг позиции Базена, но не имел саперных инструментов для сооружения хотя бы легких укреплений, Скобелев поставил: «Плевна!» Посетив в 1879 г. маневры германской армии, Скобелев в своем отчете указывал, как на большой недостаток тактики немцев, на отсутствие у них этого навыка. А вот еще иллюстрация. В письме Н.И.Гродекову в 1882 г. он писал: «А в Египте будет пифпафочка!!! Пусть бульдоги (англичане. — В.М.) познают, как вкусно брать траншеи».
Другой образец новаторства: войска Скобелева впервые стали применять под огнем противника атаку не в сомкнутом строю, а стрелковыми цепями, используя тактику перебежек в ее зародышевой форме. Наиболее четкое выражение эта новая тактика получила в Шипкинско-Шейновском сражении, в атаке Углицкого полка под командованием полковника Панютина. Правда, новая тактика сочеталась с еще не изжитыми элементами старой: длина перебежек была слишком большой — до 200 шагов; перебежки совершались большими массами, цепью в несколько рот одновременно; атака шла под музыку оркестра. Но иначе перестройка тактики происходить и не могла. Новая тактика еще не сформировалась, она только зародилась и не могла сразу освободиться от веками создававшихся традиций. Тем не менее новая наступательная тактика была создана русской армией, и виднейшим ее созидателем был именно Скобелев. Опыт русской армии нашел отражение в новом германском пехотном уставе 1888 г.
Творческий характер мышления, непримиримость Михаила Дмитриевича к шаблону проявляются и в том, что к способам ведения войны на различных ее театрах он подходил дифференцированно. На Балканах он придерживался общепринятых в то время в европейских армиях норм и форм тактики, внося в них от себя лишь новинки, а также свои индивидуальные методы подготовки боя, воздействия на солдат и т. п. К тому же тогда он командовал сравнительно небольшим, подчиненным отрядом. На Закаспийском же театре, став начальником всей экспедиции, он принял совсем другую тактику, соответствующую местной специфике, прежде всего характеру противника. За войсковую единицу он принял не батальон, а роту, а за основу тактики — колонну. Учитывая страх противника перед артиллерией, он позаботился о максимальном насыщении своего немногочисленного отряда артиллерийскими орудиями различных систем и даже — устрашающего внешнего вида. Зная противника, Скобелев старался «бить его по загривку и по воображению». Принцип «бить противника тем, чего у него нет», то есть плотным, послушным строем, дисциплиной, дружным залповым огнем пехоты и артиллерии, полностью себя оправдал. Готовясь же к войне с Германией, Скобелев обучал свой корпус на основе глубокого знания этой страны и ее армии. Он учитывал ее сильные стороны и недостатки, которые так обстоятельно показал в своем отчете о германских маневрах 1879 г. Гибкое приспособление тактики к каждому новому противнику, построенное на изучении и учете всей совокупности условий данного театра военных действий, составляло характерную черту Скобелева-полководца.
Талант полководца — это соединение ума и воли. Ум необходим для нахождения единственно правильного решения, воля столь же необходима для проведения этого решения в жизнь, когда приходится преодолевать сопротивление не только противника, также стремящегося к победе, но нередко и несогласие вышестоящих начальников или своих же подчиненных. Уверенность полководца в своей правоте, в своих решениях, находящая выражение в его решительности, передается войскам, ощущается ими, как ощущаются и его колебания, ведущие к перемене приказов, его нерешительность, выдающая неуверенность в своих действиях. Решительному полководцу войска верят и охотно следуют за ним. И напротив, его нерешительность порождает неуверенность войск в своем вожде и в возможности достижения победы. Если волю и решительность объединить понятием «характер», то можно говорить о том соотношении ума и характера, которое необходимо военному человеку. Подводя итоги своего огромного военного опыта, Наполеон высказывал на этот счет следующее мнение: «Военный человек должен иметь столько же характера, сколько и ума. Лица, имеющие много ума и мало характера, меньше всего пригодны к этой профессии. Лучше иметь больше характера и меньше ума. Лица, имеющие посредственный ум, но достаточно наделенные характером, часто могут иметь успех в этом искусстве».
Мнение великого полководца совершенно справедливо, но, на наш взгляд, не абсолютно. Оно применимо к военачальнику не самого высокого ранга, решающему тактические задачи, даже оперативные задачи крупного масштаба, но такие, где ему свыше четко поставлена цель. В этом случае действительно на первое место выступает характер и даже при посредственном уме можно достигать значительных успехов. Но если речь идет о руководстве не боем, не операцией, а войной, то ему приходится выступать еще и политиком и стратегом. В этом случае ум должен быть равным характеру. И еще: ум должен дополняться соответствующими знаниями.
Скобелев был в высшей степени наделен необходимыми для полководца качествами. Он был человеком большого ума и соответствующего характера, прежде всего сильной воли. Он быстро находил решения, не колебался в их выборе, не боялся ответственности. Если войска вел Скобелев, они всегда были уверены в победе, даже если сражались против вдесятеро сильнейшего противника. А такая уверенность — уже наполовину победа. Настоящий военный характер Скобелева ярко проявился во всех его действиях, на всех этапах его военной карьеры. А Ахал-Текинская экспедиция показала, что Скобелев в своем профессиональном развитии достиг умения вести и войну, что он стал стратегом и политиком.
Характер полководца, его уверенность в себе, сопровождающие его победы создают ему немаловажную на войне репутацию удачливости, везения, военного счастья. Госпожа Удача всегда значила очень много в глазах и верхов и солдат. О генерале Святополке-Мирском, боевом и отнюдь не трусе, солдаты говорили, что «князь несчастливый: куда ни придет, несчастье случается». Начиная же зимний переход Балкан, солдаты 16-й пехотной дивизии были уверены в успехе и говорили между собой, что под водительством Скобелева они безусловно побьют турок.
Важным свойством всякого настоящего полководца является интуиция, чувство боя, умение в неясной обстановке ощущать и понимать его ход, чувствовать, куда, к победе или к поражению, он клонится, и находить путь к тому, чтобы изменить его течение в свою пользу. Скобелев, если можно так выразиться, чувствовал бой всем своим существом и безошибочно определял, с каким успехом, с какими колебаниями он протекает. Во время переправы через Дунай М.И.Драгомиров еще не мог сориентироваться в суматохе боя, а Скобелев уже поздравлял его с победой. И не ошибся. Вспоминая этот эпизод, Драгомиров писал, что «Скобелев шел впереди стрелков и умел предвидеть успех… ясное понимание положения во время боя дается редким единицам». Любимым выражением Скобелева было «щупать пульс боя». По биению этого пульса он безошибочно определял ход и исход боя, как врач по пульсу определяет состояние больного.
Другое часто повторявшееся Скобелевым выражение, его ставший в свое время широко известным афоризм — «на войне только невозможное возможно». Звучит парадоксально и даже как будто не совсем понятно. Между тем если вдуматься, то мысль и верная, и понятная. На войне часто происходят такие явления, совершаются такие действия, которые в обычных условиях кажутся невозможными, превышающими силы и способности человека и массы людей. Больше всего примеров тому дает Великая Отечественная война с ее массовым героизмом и отдельных воинов, и целых подразделений и соединений. На меня произвело сильное впечатление почти дословное совпадение с этим афоризмом одной фразы из повести В.В.Карпова «Полководец» посвященной жизни и деятельности генерала И.Е.Петрова: «На войне чаще всего совершается именно невозможное». Правда, советский офицер и писатель высказывается более сдержанно: чаще всего. Скобелев же говорил: только. Если это и преувеличение, ведь война имеет свои будни, во время которых происходит и возможное, и обычное, то как оценка экстремальных ситуаций, возникающих в процессе боя, когда люди совершают невозможное, скобелевское выражение, без сомнения, имеет смысл. Одаренный блестящим военным талантом, Скобелев рано приобрел большой военный опыт. Его боевой путь сложился удачно и в том отношении, что начало его пришлось на польское восстание и среднеазиатские войны. На большую, турецкую войну он явился сложившимся боевым генералом, имеющим, несмотря на возраст, солидный опыт. Обогащенный опытом этой новой войны, Скобелев стал уже зрелым полководцем, что он с такой очевидностью доказал Закаспийской экспедицией. Наконец, Скобелев был всесторонне образованным военным специалистом. Все это, вместе взятое, объясняет, почему Скобелев постоянно и быстро рос как полководец, как тактик и стратег, а также, добавим к этому, и как военный мыслитель, умевший смотреть вперед, провидевший войны, которые придется вести России, и их стратегию.
Переходя к анализу полководческого искусства Скобелева, сначала отметим, что формирование полководца связано не только с его индивидуальными способностями, но и с эпохой, в которую протекает его деятельность: социально-экономическими изменениями, изменениями в вооружении. Деятельность Скобелева приходится, повторим, на начавшееся капиталистическое развитие России, а в отношении вооружения — на период, когда завершился переход к нарезному стрелковому оружию и к нарезной артиллерии, когда они стали уже обычными. Отказ от колонны и рассыпной строй стрелков — основной сдвиг, которым отреагировала тактика на изменение вооружения, — также стал уже обычным во всех армиях. Деятельность Скобелева протекала в условиях формирования тех принципов боевых действий, которые получили окончательное признание в Первую мировую войну. Важнейшую роль в их становлении сыграла русско-турецкая война 1877–1878 гг. Это — зарождение атаки перебежками, окапывание и обязательное обеспечение войск шанцевым инструментом и др. Скобелев был одним из тех генералов (и, пожалуй, в этом отношении самым активным), чьи войска своим боевым опытом вырабатывали основы современного боя. Он же активно осмысливал опыт войны. Но искусство вождения войск у Скобелева, как и у всякого подлинного полководца, имело индивидуальные, только ему присущие черты. Здесь Скобелев и сказал свое новое слово как полководец. Коротко эти особенности можно выразить в следующих положениях: тщательная подготовка боя; умелое и широкое использование военной психологии, то есть морального фактора (нравственного элемента, как тогда говорили); личный пример. Рассмотрим их по порядку.
Во всесторонней продуманной подготовке боя проявлялись осторожность и предусмотрительность Скобелева, сочетавшиеся с самоотверженностью, беззаветным стремлением к победе во время самого боя. Подготовка заключалась в принятии разнообразных мер, которые должны были исключить вмешательство любых непредвиденных неблагоприятных обстоятельств, случайностей, могущих повлиять на исход боя. Такими мерами обычно становились тщательное изучение местности, позиций и коммуникаций противника, всегда включавшее рекогносцировку, укрепление собственной позиции. Если предстояла атака укреплений, Скобелев обращал особое внимание на артиллерийскую подготовку, старался предварительно овладеть командующими пунктами окружающей местности, по возможности прервать коммуникации противника. Скобелевская система подготовки боя ярко отразилась в его цитированном выше письме, в котором он предлагал осуществить взятие Ловчи с наименьшими потерями с помощью тщательно продуманных им подготовительных мер и приемов боя. Как по замыслу, так и по его осуществлению это был блестяще проведенный бой. Тщательность подготовки вполне себя оправдала.
Подготовку боя Скобелев начинал с разведки. Он считал необходимым лично осмотреть местность, увидеть каждую даже самую незначительную особенность рельефа. Никакая карта не может заменить личного осмотра, который дает полководцу зримое представление о тех условиях местности, в которых ему завтра предстоит вести войска в бой. Все это объясняет, почему Скобелев предпринимал свои знаменитые рекогносцировки, ставшие как бы символом его системы подготовки боя. Да и сам этот метод приобрел в его практике более широкое содержание. Если, например, под той же Ловчей он включал осмотр местности и, насколько это было возможно, то есть с внешней стороны — укреплений противника, то рекогносцировки Ахалтекинской экспедиции представляли собой уже разведку боем, и боем крупного масштаба. В этой последней кампании осторожность Скобелева, всесторонность подготовки боя получили даже гипертрофированное выражение. Он провел несколько боевых рекогносцировок, с помощью которых стремился решить целый ряд задач: и осмотреть крепость и окружающую местность, включая проведение топографической съемки, и выяснить боевые качества и тактику текинских воинов, их численность и вооружение, и, наконец, дать понять противнику, что он его не боится, и одновременно вселить в солдат и офицеров уверенность в своих силах и в конечной победе. На штурм белый генерал пошел лишь после того, как сделал все необходимое для обеспечения его успеха. В руках Скобелева этот элемент подготовки боя, у других полководцев по своему значению такой заурядный и даже не всегда обязательный, стал важнейшим фактором достижения победы.
Помимо рекогносцировок и вообще войсковой разведки, Скобелев придавал должное значение агентурной разведке и принимал меры по ее обеспечению. В плевненский период он направил в ставку полковнику М.Газенкампфу письмо об организации службы лазутчиков. Это письмо — целый трактат о значении, организации и методах разведки с помощью лазутчиков. В нем Скобелев высказывал мнение, что «война без целой системы лазутчиков немыслима». И в подтверждение ссылался на опыт не только России, но и ряда западноевропейских государств. Во время Ахал-Текинской экспедиции отряд Скобелева имел только одного, но надежного лазутчика, дававшего ценную информацию. Это был грузин Вачнадзе, служивший телеграфистом на русской линии. Говоривший по-туркменски, смуглый, он обрил голову и считался среди туркмен своим. Для починки телеграфной линии он часто ездил между Чикишляром и Астрабадом и во время этих поездок собирал сведения, которые сообщал А.Ф.Арцишевскому по телеграфу, а тот передавал их Скобелеву.
Агентурная разведка, конечно, не была открытием Скобелева. К тому же она выходила за рамки подготовки всего лишь данного боя, имела более широкое значение как составная часть организации войны в целом. Тем не менее ее следует отметить как непременный, хотя и подсобный элемент военного искусства Скобелева. Его знание противника, полученное на основе данных войсковой, агентурной разведки, личных наблюдений и изучения литературы, было исчерпывающим.
Перечисленные средства обеспечивали знание обстановки, этой «повелительницы на войне». Боевая обстановка включает условия местности и расположение на ней своих войск и противника, его численность, состав, вооружение и намерения и, если возможно их добыть, планы. Боевые действия являются лишь завершением большой подготовительной деятельности и, как правило, протекают и заканчиваются тем успешнее, чем тщательнее изучена и вернее оценена обстановка. Элемент случайности на войне неустраним, но может быть сведен к минимуму. В этой всесторонней тщательности с ее специфическими индивидуальными формами и заключалась особенность полководческого искусства Скобелева.
Вторая отличительная, специфически скобелевская черта военного искусства — такое же продуманное и всестороннее использование морального, нравственного фактора. Стремление добиться победы и вообще решения трудных задач путем воздействия на умы и чувства солдат также не было изобретением Скобелева. Наверное, этот фактор служит полководцам с тех пор, как ведутся войны. Однако Скобелев пользовался этим средством по-своему, он нашел собственные пути и способы воздействия на войска для поднятия их боевого духа. Если Суворов поднимал дух солдат, взывая к славе прежних побед, к непобедимости русского солдата, если Наполеон (которому, кстати, принадлежит формула, часто повторявшаяся Скобелевым, что на войне нравственный элемент относится к физическому как 3:1) обращался к солдатам с пышными историческими фразами, то Скобелев, не отказываясь от апелляции к славе знамен, старался, по его словам, опереться на ум и сердце солдата, поднять в нем чувство собственного достоинства, апеллировать к гражданским чувствам и сознательному патриотизму.
Имея в виду значение этого фактора, Скобелев не раз говорил, что «на войне сердце значит все». В одном из приказов он подчеркивал: «…внимание офицеров должно быть обращено на поддержание нравственного элемента в части, этого трудно объяснимого понятия, называемого духом части, как на походе, так и в бою. Трудно дать указание, как подметить, в каком настроении часть в данную минуту. Это, как всё на войне, зависит от обстоятельств… Несомненно, раз офицер подметил, что пульс части бьется слабее, он обязан принять меры во что бы то ни стало восстановить дух части. Насколько я понимаю, в русской армии для этого можно опираться или на сердце, или на дисциплину в строгом ее проявлении. Иногда на то и другое вместе».
Крайне интересно проследить, как пользовался этим методом сам Скобелев. Рассмотрим его деятельность в самый трудный период турецкой войны, когда после неудачи третьего штурма Плевны он был назначен начальником 16-й пехотной дивизии.
Дивизия, полученная Скобелевым, была в плачевном состоянии: она потеряла 40 % рядового состава, 44 % офицеров, а ротных командиров — от 50 до 90 %. Полки дивизии пришлось переформировать в двухбатальонный состав. Боевой дух личного состава был подорван, вера в командование поколеблена. При наступивших холодах люди продолжали жить в палатках, свирепствовали болезни, пища и одежда были плохими. А через три месяца та же дивизия, находившаяся в отличном боевом состоянии, покрыла себя славой при переходе Балкан и сражении под Шейново.
Читатель спросит: как же удалось Скобелеву добиться этого превращения, да еще в такой короткий срок?
Давайте вместе проследим за его действиями, его конкретными приемами. Прибыв в дивизию 18 сентября, Скобелев объехал «с любезностями» части и, как писал в дневнике один из офицеров, «в лагере сразу стало то же, да не то». В первый солнечный день заиграли полковые хоры (музыка), затем песенники, вечерами устраивались костры, служившие солдатам неким подобием клубов.
Одновременно Скобелев энергично взялся за создание атмосферы не только служебно-правильных, но и дружественных отношений. Приглашая офицеров к своему обеденному столу, он знакомился с ними, выказывая каждому уважение и доверие. Когда в дивизию прибыли награды за штурм Плевны, он активно использовал их для подъема морального состояния личного состава. Он сам навешивал крест на грудь награжденному и произносил поздравительную речь. Войска, отдавая честь новому георгиевскому кавалеру, брали «на караул» и под звуки оркестра проходили перед ним церемониальным маршем. Затем следовал праздничный обед, новые поздравления, товарищи поднимали за награжденных чарку водки. Особенно сильное впечатление производил факт, что командир дивизии знал имена награжденных и совершенные ими подвиги.
Важнейшим делом Скобелев считал благоустройство солдатского быта. Он снял с позиций целую бригаду и разместил ее в деревне Богот, в шести верстах. Для бригады, оставшейся на позициях, были построены землянки с соломенными подстилками. Наряд на охрану траншей был сокращен, для поочередного согревания людей были устроены блиндажи даже на аванпостах. Скобелев строго досмотрел благоустройство кухонь и отхожих мест, в деревнях, где располагались части дивизии, были устроены бани. Еще большее значение Михаил Дмитриевич придавал питанию солдат. Поскольку интендантство часто опаздывало с поставками, он разрешил полковым командирам закупки у местных жителей и в Румынии на экономические суммы полков скота, овощей, договорился с интендантством о выдаче муки и организовал выпечку хлеба в войсковых земляных печах. Скобелев требовал от командиров обеспечения солдат горячей пищей даже в 200–300 шагах от неприятеля. «…Каждый ротный командир, замеченный в небрежном отношении к продовольствию нижних чинов и вообще в незаботливости о них в обширном смысле слова, должен… отрешаться от должности», — требовал он в одном из приказов.
Но все это меры мирного характера. Следующей задачей был подъем боеспособности дивизии, укрепление в личном составе веры в свои силы и доверия к командованию. Получив в течение сентября и октября от одной до полутора тысяч человек пополнения на полк, а с ними и много новых офицеров, Скобелев стал добиваться боевого соприкосновения с врагом. В условиях блокады Плевны, когда всякая активная деятельность считалась напрасной и вредной тратой сил, активных действий Скобелеву не разрешили. Когда, наконец, с прибытием гвардии, было решено добиться плотной блокады Плевны и с этой целью прервать для турок всякое сообщение по Софийскому шоссе, скобелевской дивизии для отвлечения внимания турок было поручено занять плевно-ловчинское шоссе и первый гребень Зеленых гор. К этому первому бою Скобелев готовился очень тщательно. Учитывая его психологическое значение, он знал: бой должен быть выигран во что бы то ни стало.
Но взятие первого гребня, недооценив его значение, командование отменило, дивизии приказано было только занять шоссе, для чего Скобелев решил захватить деревню Брестовац, лежавшую в 1 000 шагах от передовой цепи турок. На этой высоте следовало построить батарею на 24 орудия и ложементы для пехоты. Когда позиция была захвачена, работы провели быстро, и артиллерия заняла готовые траншеи. Но Скобелева не оставляла мысль о первом гребне Зеленых гор, и, обращаясь по начальству с требованием его взятия, он мотивировал: «Главное, доставить войскам плевно-ловчинского отряда, получившим многочисленные укомплектования, боевую школу, которая бы сплотила части, высоко подняла дух их и подготовила к новым подвигам».
Добившись разрешения, Скобелев поздравил дивизию с близким боем, разъяснил задачу офицерам, а те сделали то же в частях. Неожиданным ударом высота была захвачена и быстро укреплена. Турецкая контратака дружными залпами была отбита, но три передовые роты дрогнули и отошли. На этот факт, свидетельствовавший о недостатке боевой выучки и стойкости, Скобелев реагировал приказом № 394 от 1 ноября: «Порядка в бою там быть не может, где начальники частей не проникнуты сознанием того, что им приходится делать, не осмыслили себе перед боем ту задачу, которую предстоит исполнить их части… в бою в ночь с 28 на 29 октября мною было замечено, что многие из офицеров недостаточно держали своих людей в руках и вообще показались мне не вполне понимающими ни смысла, ни важности того, что делали… На будущее время предписываю бригадным, полковым и батальонным командирам перед боем, тотчас же по получении диспозиции для боя, собирать… всех наличных офицеров, которым они обязаны не только прочесть, но и выяснить смысл диспозиции и убедиться, что она ими понята». В этом же приказе генерал отмечал отличившихся офицеров и благодарил рядовой состав двух рот Владимирского и Углицкого полков. Сплоховавшие же три роты сделались после этого боя предметом особого внимания Скобелева, а их командиры были отрешены от должностей.
Для поднятия боевого духа частей дивизии Скобелев умело воспользовался известием о взятии Карса войсками Кавказского фронта. Перед выстроенными частями был отслужен молебен, дан артиллерийский салют и звучало долгое «ура». Вечером для обозрения турок был выставлен освещенный щит с надписью по-русски и по-турецки: «Каре взят». Для сближения с солдатами Скобелев со штабом перебрался в первую траншею. Солдаты, уже безгранично верившие Скобелеву, ставшему для них, по словам М.Газенкампфа, полубогом, видели, что начальник дивизии с ними, что он уверен в успехе, и сами проникались этой уверенностью. Чтобы укрепить боевую закалку дивизии и сохранить инициативу, Скобелев организовал вылазку, которая оказалась удачной. Туркам были нанесены крупные потери, а их контратаки успешно отражены. В итоге боевых действий, хотя и продолжавшихся всего неделю, солдаты дивизии, побывав в боях, убедились, что они могут бить врага, заставить его отступать, не достигнув цели, уверовали в своих командиров и в себя. Приблизившись к позициям врага на 200–300 шагов, солдаты, сначала одиночками, начали вступать с ним в снайперское соревнование, затем это движение пошло вширь, появились охотники, ночами тревожившие турок и захватывавшие их посты, распространилось удальство и дерзость по отношению к врагу. В итоге, ко времени падения Плевны и перехода Балкан, дивизия превратилась в сплоченную, обстрелянную боевую силу, жаждавшую боев и побед. Решающую роль в этой метаморфозе сыграло мастерское использование Скобелевым «нравственного элемента», умение, говоря его словами, опереться на сердце, а когда требовалось, на дисциплину и ум солдата.
Какова была степень сплочения дивизии и взаимопонимания между ее личным составом и генералом, рассказывает на основании своих наблюдений Грин: «Скобелев достиг того, что он и дивизия его составляли одно нераздельное целое, он был душой, она — телом этого целого. Он достиг такого совершенства в этом объединении, что люди приводили в исполнение его намерения так же быстро, как быстро слушаются воли мускулы. Я не думаю, чтобы такая идеальная связь между генералом и его солдатами существовала когда-либо со времен Кромвеля. В ответ на свои заботы о солдатах Скобелев требовал от них прежде всего точного, беспрекословного безотступного исполнения его приказаний, без всяких колебаний. Он требовал, чтобы человек исполнял без малейшего взгляда удивления или вопрошения приказание, исполнение которого было столь же несомненно связано со смертью, сколь несомненно, например, что солнце в небесах. И солдаты, бывавшие под начальством Скобелева, действительно готовы были на все, по первому его слову. Я сам слышал, как солдаты высказывались, что они предпочитают драться и умирать под начальством Скобелева (после 30 августа 1877 г. — В.М.), чем драться и оставаться в живых при других генералах. И это потому, что солдаты питали глубокую уверенность, что под начальством Скобелева они никогда не подвергнутся постыдной неудаче, что он всегда обеспечит им возможность показать себя героями». Очень важное наблюдение Грина: не только достижение победы, но и возможность отличиться в бою солдаты скобелевской дивизии ставили выше сохранения своей жизни.
Для поддержания на высоком уровне боевого духа войск Скобелев пользовался методами, наиболее эффективными для данной обстановки. Наряду с воодушевлением он мог, когда требовалось, и пристыдить струсивших, так что в следующем бою они дрались с удвоенной отвагой, стремясь смыть с себя пятно позора. В одной из атак турецких позиций он напомнил о мучениях и пытках раненых и пленных и, крикнув «Не забывайте замученных!» — вызвал злобу, которая усилила натиск атаковавших. Если он видел, что солдаты в замешательстве, растеряны, он нередко, выстроив их под огнем, заставлял строй проделывать ружейные приемы, как на обычном учении. Видя, что генерал не боится, солдаты также ободрялись, выполнение простых команд возвращало им самообладание и боеспособность. Когда во время хивинского похода пехота авангарда в полном изнеможении легла от зноя, усталости и жажды, она была дотащена до лагеря (выражение Скобелева) с помощью церемониального марша и с барабанным боем. Помня воодушевляющее значение военной музыки, Скобелев широко использовал ее не только на марше, но и во время сражения. Под Шейново 30 % музыкантов пали на поле, но оркестры выполнили свою роль. Все рекогносцировки в Закаспии сопровождались музыкой духовых оркестров, которую текинцы не выносили. Скобелев умело пользовался и поощрениями: крестами, чинами, денежными наградами. Все эти иллюстрации достаточно подтверждают тот общепризнанный в свое время факт, что Скобелев был величайшим военным психологом, артистически использовавшим этот фактор в интересах обеспечения боеспособности войск. Вера Скобелева в русского солдата была безгранична. С ними можно все, говорил он, нужно только уметь.
Мы не раз уже говорили об использовании Скобелевым личного примера и своего авторитета. По характеру влияния этого элемента его следовало бы не выделять и отнести к моральному фактору. Однако в практике Скобелева он занимал столь большое место и был так специфичен, что его следует рассмотреть особо. Это — типично скобелевский метод достижения победы. Никто из полководцев нового времени, даже самых лично храбрых, не пользовался им так хорошо, часто и с такой эффективностью. Выше уже говорилось о несостоятельности обвинений Скобелева в напрасном риске с целью рисовки. Неправы были и те, кто объяснял широкое использование этого метода только жаждой личного участия в бою, риска, опасности. Это, конечно, было, как была и рисовка. Но и то и другое подчинялось главному: свой авторитет в войсках Скобелев превратил в безотказнб действовавший инструмент достижения победы. Когда боевая обстановка требовала, этот инструмент всегда эффективно и — что также было немаловажно, ибо импонировало солдатской массе, — эффектно срабатывал. Несколько сдержанней он вел себя лишь в последней, Закаспийской кампании, в которой был главнокомандующим. Но и здесь он лично возглавлял все рискованные рекогносцировки.
Интересны и убедительны суждения А.Витмера о том, какое впечатление производили на солдат и как на них действовали и личность, и сама внешность Скобелева. Напомнив разговоры недругов Скобелева о том, что он-де способен «положить тысячи, лишь бы гремело имя Скобелева», Витмер продолжал: «Про другого героя той же войны, Гурко, отзывались, что он также, не моргнув глазом, положит десятки тысяч людей; но положит их только тогда, когда это нужно для дела. Для своего же «я» не пожертвует жизнью ни одного человека. И между тем, сурового Гурку войска не особенно любили, Скобелева же, блестящего белого генерала, обожали и весело, за привет да ласку, да за эффектную внешность, отдавали ему свою жизнь. Такова психика войны».
Не меньшей была степень влияния Скобелева на офицеров, как на их рядовую массу, так и на ближайших помощников. Но влияние это, особенно на последних, сказывавшееся при близком общении, определялось воздействием уже других факторов: силой ума и характера, умением подчинять знания и способности лиц из своего окружения интересам дела, личным обаянием и тактом. Силу этого воздействия чувствовал и подчинялся ему каждый. Эти качества особенно заметно проявлялись в зрелом Скобелеве.
Суммируя отзывы его ближайших помощников периода Ахал-Текинской экспедиции, автор книги «Скобелев как полководец» И.А.Чанцев писал: «Замечательная личность Михаила Дмитриевича Скобелева — этого вождя-рыцаря — всегда, везде, во всем отличалась своей необычайной энергией, силой ума и тактом проницательности; этот человек не был симпатичным человеком, но он был обаятельным, могучим властелином вашей воли, вашей души, вашего сердца. Стоило с ним провести полчаса времени, чтобы вполне отдаться его влиянию, его умению подчинять себе других». Не менее примечательно высказывание полковника Вержбицкого, которому во время экспедиции в Закаспии было уже далеко за шестьдесят: «Если бы не Скобелев, ушел бы на боковую; давно уже пора, стар стал, прихварываю… Вот на старости лет повесили беленький, — указывал он на Георгиевский крест в петлице. — Да что же прикажете делать! Скобелев мне в сыновья, а то и во внуки годен, а я вот, старик, служу у него и буду служить хоть до самой смерти. Умен, он, батюшка мой, большой умница, люблю таких».
Для войск, постоянно видевших своего вождя ведущим их в атаку, сама его белая фигура стала ассоциироваться с победой, а образ белого генерала приобрел огромное психологическое значение. Скобелев был одним из немногих полководцев, чье имя без каких-либо припоминаний и раздумий вызывает конкретный и всем известный зримый образ. Если при слове «Наполеон» в воображении сейчас же возникает человек в треугольной шляпе со скрещенными на груди руками, то имя Скобелева столь же мгновенно и безотчетно рисует картину белого всадника на белом коне, возглавляющего атаку. Этот внешний символ действовал на войска с неотразимой силой. Такое удается далеко не всякому. И дело здесь не в изобретательности, идущей от тщеславия, а в том, что такой символ получает право на жизнь и на популярность только тогда, когда за ним стоят подвиги и рожденный ими авторитет.
Новое слово, сказанное Скобелевым в военном искусстве, материализовалось в многочисленных выигранных им боях, сражениях и походах, которые яркой страницей вошли в историю русской военной славы. Биографы подсчитали, что за 19 лет боевой карьеры Скобелев провел 70 больших и малых боев и сражений. Все они закончились победой. Лишь во время двух штурмов Плевны он, добившись успеха, но не получив поддержки, должен был отойти. Эти победы создали скобелевскую традицию, которая жила в русской армии до самого ее конца.
Наряду с тем, что составляло специфику полководческого искусства Скобелева, он владел всем комплексом тактических и стратегических приемов и принципов, в использовании которых не был первооткрывателем, но владение которыми необходимо всякому настоящему полководцу.
Необходимой, так сказать технологической, предпосылкой быстрого роста военного искусства Скобелева была его высокая профессиональная культура. Ее он приобрел в академии Генерального штаба, опытом штабной и военно-ученой работы. Но и в характере его были заложены черты, способствовавшие усвоению качеств, необходимых для того, чтобы водить войска. Тот же офицер писал, что немецкий писатель Брандес, анализируя в специальной монографии о Мольтке природу его военного таланта, придавал большое значение такому его свойству, как яркое запоминание и усвоение географии местности, что весьма важно для ориентирования и управления войсками. Эта черта была очень характерна и для Скобелева. Он умел работать с картой и планом, вести съемку местности и обладал другими профессиональными знаниями. Приведу один яркий пример. Выше я рассказывал о встрече и беседе со Скобелевым английского корреспондента Марвина в 1882 г. Эта беседа интересна, между прочим, и тем, что рассказывал Марвин об умении Скобелева ориентироваться на местности и изображать ее на плане. «Скобелев придвинул к себе пачку бумаги и выбрал несколько цветных карандашей из числа 30–40 штук, тонко очинённых и лежавших в порядке на столе… и… начал с поразительной быстротой набрасывать план местности при Махраме. Хотя это был только набросок, однако, Скобелев начал с того, что определил масштаб. При помощи разноцветных карандашей он ясно обозначал расположение войск и характер местности. Подробности не лишали план ясности; названия местностей были обозначены и рядом обозначена численность войск. Когда набросок был завершен, он оказался более законченным, чем многие рисунки планов, приложенных к новейшим нашим военным трудам о войне с Афганистаном. Исполняя набросок, он с большим воодушевлением описывал в малейших подробностях поле битвы, он никогда не искал слова, приводил факты один за другим в совершеннейшем порядке и говорил так ясно, что не было надобности ни в каких дополнительных объяснениях». Без отмеченного здесь умения полководцу не обойтись. Ориентирование на местности, свободное, без затруднений, изображение и чтение ее на плане и на карте необходимы для планирования и проведения военных операций.
В интересах экономии места я лишь перечислю необходимые полководцу умения и не буду их иллюстрировать примерами из практики Скобелева. На основании прочитанного читатель сделает это сам. Скобелев хорошо понимал значение обеспеченного тыла и надежности коммуникаций; он умело применял такое важное средство достижения победы, как плотное использование времени, быстрота движения войск для их массирования и сосредоточения в решающих пунктах; для нанесения завершающего удара всегда приберегал крупный резерв; умел обеспечивать взаимодействие родов войск; воспитывал в войсках органическое чувство взаимопомощи, подчеркивал в своих наставлениях, что она «всегда была и будет во все времена ключом к победе. Суворовский завет никогда не умрет»; наконец, Скобелев с передовых позиций оценивал значение военно-технического прогресса и, где мог, всегда добивался обеспечения войск наиболее совершенным вооружением и другой техникой. Цель у него всегда была одна: достижение победы с наименьшими потерями.
Как видно, Скобелев владел всем арсеналом знаний и умений полководца. Он правильно и глубоко понимал принципы этого трудного искусства и умел применять их на практике. Из великих полководцев прошлого он более других увлекался Наполеоном, но в собственной практике все больше выходил, по его собственным словам, на дорогу Суворова.
Особый интерес представляет Скобелев-стратег. Эта сторона его дарования в самостоятельной форме смогла проявиться только однажды — на текинской войне. Стратегия этой войны, по общему признанию, была безукоризненной. Но Скобелев был автором хотя и не реализованных, но от этого не менее интересных, плодотворных и далеко рассчитанных идей и планов. Эта область деятельности была для него самым увлекательным занятием. Планировать и рассчитывать кампании и походы он умел и любил, но эти планы диктовались не потребностями воображения, а практическими государственными интересами. Стратегические идеи Скобелева тесно связаны с его внешнеполитическими взглядами, ввиду чего трудно их излагать раздельно. Попытаемся, однако, рассмотреть сейчас одну лишь их военную сторону, а в следующей главе — политическую.
Разберем сначала, как и какими средствами Скобелев предлагал бороться с Англией. Он понимал, что англо-русский антагонизм вызывался противоречиями интересов двух держав на Ближнем Востоке и в Центральной Азии. В военном плане, взвешивая шансы России в этой борьбе, он учитывал следующие объективные факторы. С одной стороны, преимущества, которые, как показала Крымская война, давала Англии «безнаказанная инициатива английского флота»; второй такого же рода фактор — неуязвимость Англии как островного государства. Мы можем разбить Англию на суше, писал Скобелев, но все же это не будет удар в сердце. Наполеон нанес англичанам поражение в Испании, но их возродившаяся армия впоследствии вела наступление из этой же страны и преследовала его вплоть до капитуляции. С другой стороны, с приобретением Туркестана Россия получала операционную базу, дававшую ей реальную возможность угрожать владычеству англичан в Индии, имевшей для Англии огромное, жизненно важное значение. Следовательно, бить по Англии следует в Индии, заключал свои рассуждения Скобелев.
Сама идея борьбы против Англии путем завоевания Индии была не нова. Установление, в той или иной форме, прямой связи с Индией в интересах торговли, политического и культурного общения с давних пор было мыслью русских государственных людей. По мере обострения противоречий с Англией эта мысль стала принимать очертания идеи военного похода. Четкую форму она приобрела у Наполеона, разработавшего конкретный план. Вступив с ним в союз, Павел I в 1801 г. дал приказ атаману Войска Донского направить в Индию 30-тысячный отряд кавалерии с артиллерией. Казакам давался месяц на движение к Оренбургу, а оттуда три месяца «через Бухарию и Хиву на р. Индус». Помимо отправки этого авангарда, Павел с немногими советниками и при согласовании с Наполеоном разработал план совместного русско-французского похода. 35-тысячная армия французов, двигаясь по Дунаю и Черному морю через Таганрог и Царицын в Астрахань, должна была соединиться в устье Волги с 35-тысячной русской армией. Армиям надлежало пересечь Каспий и высадиться в районе Астрабада. Для преодоления этого пути полагали необходимым 80 дней, для движения через Гиндукуш и достижения внутренних областей Индии — еще 50 дней. Наполеон имел также согласованный с этим план одновременного похода из Египта через Иран, рассчитанный на 55 дней.
В литературе давно сложилась традиция характеризовать план Павла как затею романтичного, с рыцарскими наклонностями, но сумасбродного императора, привыкшего быстро принимать и столь же неожиданно менять свои решения. Между тем, как показывает объективный анализ, план вовсе не был безумным. Вот что писал о нем позднейший исследователь: «Нельзя не признать, что по выбору операционного направления план этот был разработан как нельзя лучше. Этот путь являлся кратчайшим и наиболее удобным. Именно по этому пути в древности прошли фаланги Александра Македонского, а в 40-х годах XVIII века пронеслась конница Надир-шаха. Учитывая небольшое количество английских войск в Индии, союз с Персией, к заключению которого бьши приняты меры, и, наконец, помощь и сочувствие индусов, на которые рассчитывали, следует также признать, что и численность экспедиционного корпуса была вполне достаточной».
Неудача предприятия была предрешена не стратегическими просчетами (правда, знание местности, начиная с Заволжья, было его слабым местом), а непрочностью внутреннего положения Павла, против которого уже составлялся заговор. Александр I, вступив на престол, вернул казаков из разведывательного похода домой и вскоре отказался от союза с Францией. Хотя замысел не приобрел той степени реализации, при которой он мог бы угрожать владычеству англичан в Индии, на общественное мнение Англии он произвел сильнейшее впечатление. После этого события всякое русское продвижение в Азии вызывало в Англии истерическую реакцию.
Любитель исторической литературы, да и профессиональный историк могут сказать: это известно. Могут сказать также, что после Павла I несмотря на продвижение в Азии с русской стороны уже больше никогда не предпринималось попыток нанесения удара в направлении Индии и даже не разрабатывалось конкретных планов.
Как я сейчас покажу, это ошибка. Замысел похода вновь возникал при каждом обострении англо-русских отношений. Следующая разработка сейчас, наверное, известна немногим. Она была опубликована в 1882 г. в «Русском архиве» и принадлежала герою Севастопольской обороны генералу С.А.Хрулеву. В 1856 г. он подал военному министру записку с изложением основательно разработанного плана (в 1863 г., в период нового конфликта с Англией и Францией, он повторил свое представление). Хрулев разработал несколько маршрутов. Получалось около 2177 верст, для преодоления которых требовалось, по расчетам, 109 дней, из них 79 маршрутных и 30 дневок. Поход мыслился Хрулевым не как «завоевание нами этой страны, а лишь как уничтожение там английского владычества и восстановление независимости туземных владений». Это была плодотворная идея. Весьма ценной была также мысль, что основную массу должна была составить иррегулярная конница, набранная из местного населения, а сам экспедиционный корпус должен быть сравнительно небольшим. В качестве политической предпосылки Хрулев считал необходимым союз с Францией, как это было в 1801 г. При всей продуманности план имел недостаток, заключавшийся в недооценке естественных трудностей пути. Хрулев не имел ясного представления о протяженности пустыни и способах ее преодоления.
А теперь еще одна разработка, о которой еще не знает, пожалуй, никто. Я довожу ее до сведения публики впервые. Она содержится в рукописном сборнике «Туркестан. 1871–1873, т.56» и хранится в архиве Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге. Сборник переписан каллиграфическим почерком, наверное, писарем, переплетен, на нем даже проставлен номер тома. Очевидно, он был подготовлен к печати, но обнародование его по каким-то причинам не состоялось. Большую его часть занимает объемистый документ, озаглавленный «О возможности похода русских войск из Кавказа и из Самарканда к берегам р. Инд». Потребность в этой основательной разработке и историю подготовки сборника проясняет помещенная после основного документа «Записка М.Г.Черняева, препровожденная им в начале марта 1869 г. фельдмаршалу князю Барятинскому». В «Записке» М.Г.Черняев, известный в свое время генерал с повадками кондотьера (но и борец за свободу западных славян), доказывая необходимость похода к границам Индии, напоминал историю этого замысла, приложив «Проект сухопутной экспедиции в Индию» Наполеона и Павла I, другие возникавшие в России идеи и английские разработки возможностей России и противодействия ей. В 1863 г. правительство само возбудило вопрос о движении к Индии, вызвав для консультации из Туркестана полковника Замесова, и он, Черняев, тогда полковник, по этому поводу представлял в правительство записку.
После обзора английской печати автор излагает собственные предложения. Не будем рассматривать их стратегические идеи. Хотя русские владения в Средней Азии в 1863 г. бьши очень далеки от базисов в Сибири и лишь с занятием Ташкента (осуществленного Черняевым в 1865 г.) «мы перенесли базис на 2500 верст вперед, к Индии», цель похода и в 1863, и в 1869 г. предполагалась не в завоевании Индии и не в изгнании оттуда англичан, а лишь в том, чтобы заставить их перебросить свои войска из Европы в Азию.
Обстоятельная разработка плана похода содержится в основном документе сборника. Разобрав политическую обстановку и стратегическое значение района для создания угрозы английскому господству в Индии, автор (по-видимому, Черняев, продолживший свою разработку, начатую в 1863 г.) ставит вопрос: «Какими средствами и откуда мы должны угрожать англичанам в Индии… Вопрос этот распадается надвое: 1)мы можем угрожать англичанам путем дипломатической пропаганды в Индии… 2)вторая мера — это поход против англичан в Индию». На вопрос, откуда и какими силами войска должны двигаться к Инду, в документе дается ответ: «с трех сторон:
1) с Кавказа;
2) из Самарканда;
3) из Семиреченской области».
Главной силой похода должна быть кавказская армия. Она закончила войну на Кавказе и готова к новым действиям. Со стороны Туркестана будет двинут вспомогательный корпус, Семиреченское областное войско составит его резерв и будет заменено войсками Сибирского военного округа.
Кавказская армия с иррегулярными войсками насчитывает до 250 тысяч штыков и шашек и может решить все задачи. Ей надлежит сосредоточиться в районе Астрабада и быть силою в 100 тыс. человек с соответствующей артиллерией и не менее чем 15-тысячной кавалерией. Половина этой армии, 50 тысяч, должна выйти к берегам Инда, другая половина и 10-тысячный туркестанский корпус обеспечат тыл и левый фланг. Правый фланг обеспечит выдвижение бокового авангарда силою в 10 тысяч из числа оставленных в тылу 50 тысяч. Таким образом, всего будет двинуто с двух сторон 110 тыс. человек, из них собственно действующий корпус 50 тысяч, а 60 тысяч будут обеспечивать коммуникации и фланги. Дальше следуют детальные расчеты продовольствия, боеприпасов, маршрута.
Журнал, принадлежавший, судя по всему, Черняеву, был потом в руках Скобелева, в фонде которого он и хранится. Но к Скобелеву он попал после войны 1877–1878 гг. Об этом говорит содержание карандашных маргиналий на полях, принадлежавших, надо полагать, Скобелеву.
Значит, автор в этом не уверен? — спросит дотошный читатель. А вдруг маргиналии не скобелевские?
Конечно, это надо знать. Читая документы, собственноручно написанные Скобелевым, я достаточно изучил его почерк. Но здесь — быстрая, небрежная скоропись, да еще выполненная карандашом. Я был в затруднении. К счастью, в читальном зале случился палеограф, симпатичный молодой человек. Времени у нас было мало, и он бегло сравнил эти карандашные маргиналии с подлинным и четким скобелевским документом. По его заключению, пометки в журнале сделаны рукой Скобелева. Получается, таким образом, что, разрабатывая собственный план, Скобелев ничего не знал о планах ни Хрулева, ни Черняева, хотя наверное, был в курсе того, что Генштаб имеет в виду возможность такого похода.
Отличительная черта плановых разработок Скобелева — широта стратегического мышления, смелость, даже парадоксальность политических и основанных на них стратегических решений, сочетавшаяся, однако, с трезвым расчетом, презрение к политическим предрассудкам и условностям. Эти особенности в полной мере проявились и в плане индийского похода. План был изложен в форме письма, написанного 27 января 1876 г., во время губернаторства Скобелева в Фергане, за одну ночь (опубликован в «Историческом вестнике» посмертно).
Замысел похода возник у Скобелева в бытность его молодым офицером Гродненского гусарского полка. «Еще в те годы, — писал историк полка Ю.Елец, — в своих беседах Михаил Дмитриевич не раз останавливался на своей излюбленной идее — походе в Азию, первую половину которого ему удалось впоследствии удачно завершить взятием Геок-Тепе». При оценке скобелевского плана следует также помнить, что ко времени его разработки уже стало фактом вхождение Коканда в состав империи и установление непосредственной границы с Кашгаром, в результате чего Россия вплотную подошла к Гималаям.
Скобелев не помышлял о завоевании Индии. Как и Хрулев, он хотел лишь уничтожить английское владычество в этой стране. В своих расчетах он делал ставку на ненависть к англичанам коренного населения. Положение англичан в Индии, писал он, «непрочно, держится лишь на абсолютной силе оружия; европейских войск достаточно лишь для того, чтобы держать ее в спокойствии и на войска из туземцев положиться нельзя… достаточно прикосновения русских к границам ее, чтобы произвести там всеобщее восстание». В случае европейской войны вооруженные силы Англии в Индии не могут быть значительно увеличены. «Имея всего 70-тысячную европейскую армию (в Индии. — В.М.), Англия должна охранять спокойствие на пространстве 1 000 000 квадратных миль. Базис ее находится в Европе, за тысячи миль, по пути, подверженному нападению. В случае войны в Европе вряд ли она будет в состоянии выделить в Индию значительные силы…»
Оценивая, далее, способность русских туркестанских войск к совершению столь трудного похода, Скобелев указывал, что они приобрели большой опыт войны в пустыне и в горах и научились бить неприятеля «наверняка, как в поле, так и в городах и почти без потерь… чего нельзя сказать про англичан». Престиж России в Азии очень высок. Имея в виду провал английской попытки завоевания Афганистана, Скобелев писал: «…Афганистан связан для англичан с позорным воспоминанием, и вся последующая политика английских государственных людей относительно этой страны за последние 30 лет дала повод англичанам относиться к афганцам слишком осторожно, чтобы не сказать более, а этим последним глубоко презирать их. На субсидию, выплачиваемую Англией Шир-Али, в Азии смотрят как на нечто в роде дани».
В Туркестане создана сильная база с армией в 40 тыс. человек, из которой всегда можно выделить для действий вне пределов этой территории не менее 10–12 тыс. человек. Скобелев предлагает усилить этот отряд казаками из Сибири и Оренбурга, шестью ротами и одной батареей и создать корпус численностью 14–15 тыс. человек. «Такой корпус, переброшенный через Гиндукуш, может сделать многое». От войск потребуется более чем самоотверженность, что оправдывается величием цели. Скобелев с разных точек зрения варьирует главную мысль: риск похода не идет ни в какое сравнение с возможными результатами. «При полной удаче, — писал он, — мы можем разрушить Британскую империю в Индии, последствия чего в самой Англии и исчислить трудно». Англичанам придется в невыгодных условиях бороться за сохранение своего колониального господства, перед русскими же войсками будет стоять гораздо более легкая разрушительная цель. При туркестанском базисе и обеспеченном тыле гибель корпуса маловероятна. Расчет был верный и ясный. Возглавить экспедицию Скобелев предполагал сам.
Что касается маршрута, то Михаил Дмитриевич опирался на личное изучение пути в Индию во время экспедиции к границам Кашгара. В письмах с кашгарской границы августа 1876 г. (опубликованы в 1882 г., также посмертно) содержатся детальные расчеты маршрута и материального обеспечения похода, описание местности и населения. Скобелев соглашался, что путь в провинцию Ле (Ладак) очень труден, но для туркестанских войск его нельзя признать «окончательно недоступным». Этим путем в 1543 г. в Кашмир вторглись полчища Мирза-Хандера и Сепундер-хана Кашгарского. Что смогли сделать азиатские полчища, то, очевидно, смогут сделать и русские войска (повторение аргумента Наполеона, утверждавшего, что путь, пройденный азиатскими полчищами, смогут повторить и европейские армии, русская или французская). Новая же техника должна не затруднять, а облегчать движение в горах. Техническую подготовку похода Скобелев продолжал продумывать и позже. В другом письме, написанном из Коканда уже 27 января 1877 г., он констатировал, что движение к Гиндукушу с артиллерией возможно, это показали переходы туркестанских войск через перевалы. Но Скобелев готовится к худшему, трудному, и ищет приспособлений, облегчающих переход. «Теперь уж я могу с уверенностью сказать, — писал он, — что простейший способ найден и… новая повозка с подвязанным 4-фунтовым орудием выдержала испытание удачно». Но надо, добавлял он, еще проверить это приспособление в практическом походе через снеговые горы. Помимо военных расчетов, Скобелев предусматривал дипломатическую подготовку похода и предлагал соответствующие меры.
Скобелеву рисуются два периода действий: первый — период крайне быстрых действий до занятия первых стратегически важных пунктов за Гиндукушем; второй — выжидательный, когда нужно войти в сношения с антианглийскими элементами в Индии, дать им проявиться в направлении русских интересов и, главное, организовать массы азиатской конницы, направив ее в виде авангарда в пределы Индии. Определить дальнейшие действия русского корпуса гадательно, продолжал Скобелев. В лучшем случае наши знамена будут в Бенаресе (среднее течение Ганга), в худшем — отряд может с честью отойти навстречу войскам, выдвинутым с Кавказа. «Если же Северная Америка воспользуется войной Англии с нами для того, чтобы овладеть Канадой, и военные флоты этого государства появятся на всех морях, то утвердительно можно сказать, что из колоний своих, находящихся во всех частях света, Англия не в состоянии будет двинуть в Индию ни одного солдата, ни одного орудия». В этом международном плане Скобелев учитывал как англо-американские противоречия, так и дружественные отношения между Россией и США.
Как видно, план Скобелева был всесторонне продуманным и отнюдь не фантастичным. Подытоживая, весьма интересно отметить его отличия от разработок предшественников. В политической области особенностью скобелевского плана являются его смелость и решительность целей. Цель — уже не притяжение в Азию английских сил, а изгнание англичан из Индии. Делая ставку на ненависть индийцев к английским поработителям, Скобелев без колебаний решал возбудить восстание в Индии и движение других народов Азии, проявляя полное презрение к легитимистским соображениям, столь важным для царского правительства. Другая особенность — широта мышления, глобальность подхода. В отличие от Хрулева, Скобелев не считал союз с Францией обязательной предпосылкой похода, но шансы на успех взвешивал с учетом всей международной обстановки. Не менее смелыми и оригинальными были стратегические идеи плана. Главный удар Скобелев планировал уже не с Кавказа, а по самому короткому и прямому направлению, из Туркестана, и значительно меньшими силами, чем Черняев. Он исходил из следующих обстоятельств: продвижение русской границы на юг; возросшая численность туркестанских войск и приобретение ими опыта местной войны; уверенность в их способности к преодолению Гиндукуша; привлечение к участию в походе местной иррегулярной конницы. Все это, по замыслу Скобелева, давало возможность решить задачу сравнительно небольшими собственными силами. Кроме того, его план, в сравнении с другими, был значительно более продуманным в материально-техническом отношении.
Правда, после Ахал-Текинского похода Скобелев оценивал перспективы реализации плана осторожнее. В беседе с Марвином он подчеркивал трудности подобного предприятия и даже утверждал, что не верит в его осуществимость в ближайшем будущем. Но не забудем, что это говорилось англичанину и тогда, когда главным врагом Скобелев считал уже не Англию, а Германию. Тем не менее он закончил беседу словами: «Все возможно для хорошего полководца». О том, что Скобелев не забывал индийскую идею на случай серьезных осложнений в отношениях с Англией, говорит его диалог в день взятия Геок-Тепе с офицером Можайским, который, как это стало известно Скобелеву, вел дневник экспедиции.
— Я строил сегодня первый этапный пункт по направлению к Гиндукушу.
— А где второй?
— В Герате.
— И когда?
— При первой демонстрации Англии против России, при первом вторжении ее флота в Мраморное море. Так это вы и отметьте в своих исторических записках в виде завета моего наследникам по оружию.
Полную осуществимость замысла Скобелева доказал в 1891 г. полковник М.Е.Ионов, решительный и энергичный офицер, во всем подражавший Скобелеву. С двадцатью всадниками он перевалил Гиндукуш, где чуть не погиб от трехдневной метели на перевале, получившем его имя, и спустился в Индию на территорию ханства Канджут. Пройдя около сотни верст вдоль индийского склона Гиндукуша на запад, Ионов через проход Барогиль повернул на Памир. В следующем году Ионов повторил свой поход с более многочисленным отрядом. Оправдались и расчеты Скобелева на реакцию населения Индии. Узнав о приходе русских, хан Канджута (тогда еще не покоренного англичанами) Сафдер-Али-хан тотчас послал ходоков к генерал-губернатору Туркестана барону Вревскому проситься в русское подданство.
Подведем итог этому вопросу, его идее, такой заманчивой, ждавшей как будто своего воплощения, но государственными мужами и историками всегда считавшейся бредовой. Для англичан, и современников событий, и историков, был и остается характерным пропагандистский шум вокруг русской «угрозы Индии», распространявшийся в корыстных целях. В нашей же литературе сложилось мнение, выраженное лучше всего в наиболее авторитетной академической 12-томной «Истории СССР с древнейших времен до наших дней»: «Дело заключалось именно в демонстрациях в направлении индийской границы. В планы русской правительственной политики на Востоке завоевание Индии и продвижение к ее границам в XIX и XX вв. не входило, да и не могло входить, так как это было задачей неосуществимой. Английское правительство также понимало неосуществимость вторжения царских войск в Индию. Беспокойство в правящих кругах Англии было связано с тем, что русская экспансия в Среднюю Азию способствовала активизации антиколониальных выступлений населения на северо-западе Индии. Об этом имеются многочисленные свидетельства русской и английской прессы и английских политических деятелей».
По первому вопросу, о том, что ни завоевание Индии, ни даже продвижение для непосредственного соприкосновения с ее границами в планы русского правительства не входили, следует согласиться, но с одним дополнением: русские военные настойчиво рекомендовали такое продвижение и разработали ряд реалистических планов. В 1878 г., в момент конфликта с Англией, к этому шагу толкала вся совокупность сложившихся военно-политических условий. Но правительство по многим причинам, а в рассматриваемом здесь военном аспекте прежде всего потому, что страна только что закончила трудную войну и стояла на грани финансового кризиса, воздержалось от действий, которые повели бы к новой и, несомненно, еще более трудной войне. Нельзя, может быть, исключать возможность этого шага совсем, но он мог быть сделан лишь при крайности, как последнее средство. В 1878 г., с точки зрения правительства, положение до такой крайности не дошло.
Второе утверждение, относительно неосуществимости вторжения в Индию, после приведенных здесь материалов придется пересмотреть. При должной организации и материальном обеспечении, а главное при решимости войск и их полководца, при их настрое на отчаянную борьбу, дело было вполне осуществимым. В свое время римляне тоже были уверены в непроходимости Альп для армии Ганнибала с ее слонами и осадными машинами. Им пришлось дорого заплатить за свою слепую уверенность. Ту же ошибку допустили турки зимой 1877 г. на Балканах. И англичан ждало бы такое же жестокое разочарование. Вспомним Скобелева: на войне только невозможное возможно. И в рассматриваемом случае то, что давным-давно принято считать невозможным, неосуществимым, безумным, под водительством Скобелева стало бы и возможным, и осуществленным. Никакие природные препятствия не могут быть непреодолимыми для войск, беззаветно верящих в своего полководца.
В том же и в других документах Михаил Дмитриевич высказал ряд мыслей, реализация которых могла бы существенно способствовать преодолению английского шантажа, последовавшего за Сан-Стефанским мирным договором 1878 г. Он основательно изучил иностранную литературу, преимущественно английскую (работы путешественников и военных Раулинсона, Мак-Ниеля, Голдсмита, Вамбери), обратив особое внимание на книгу подполковника Керри, обобщавшую английские военно-политические расчеты, все это — на языке оригинала. При цитировании Керри (в скобелевском переводе) будем помнить, что перед нами — оценка англичанином русской угрозы английскому владычеству в этой важнейшей колонии. Хотя русское правительство всегда избегало этой крайней меры и, как я покажу ниже, воздерживалось от принятия ее по принципиальным мотивам, ввиду чего угроза была, в сущности, мифической, даже ее абстрактная возможность повергала англичан в трепет. Этим объясняется озабоченный, даже несколько панический характер рассуждений Керри. Отметив ужасающие последствия потери Индии, что «вовлекло бы голодом всю Англию в дикую революцию», Керри высказывал мнение, что русское продвижение в Азии преследует именно эту цель.
Он указывал на «тихий, но верный подход… Россия из года в год постепенно улучшает свою стратегическую базу относительно Индии и охватывает ее железным кольцом… истина становится очевидной, и англичанам следует признать неизбежность войны». И Керри ставил вопрос, закономерно вытекавший из этих рассуждений, о готовности Англии к большой войне с Россией. Его вывод пессимистичен: «Держава, наименее готовая к серьезной войне… — это Великобритания; у нее уязвимых мест более, чем у других держав, которые будут с ней спорить» (к их числу, наряду с Россией, он относил США). Военная сила Англии, заключал Керри, не соответствует стоящим перед ней задачам.
Посмотрим, какие выводы делал Скобелев из откровений компетентного врага. Он считал, что если дело и не дойдет до похода через Гиндукуш, в случае конфликта с Англией Туркестан должен быть использован для давления на нее, чтобы добиться уступок в другом районе. Поразительно, что в 1876 г., находясь в Фергане, Скобелев предвосхитил ситуацию, сложившуюся в 1878 г. на Балканах. Если бы практически возник вопрос о занятии нами Константинополя, писал он, то наш нажим в Туркестане в сторону Индии сделал бы англичан в этом вопросе сговорчивее. В первом письме с кашгарской границы он писал К.П.Кауфману, что «надо занять относительно азиатских британских владений такое угрожающее положение, которое облегчило бы решение в нашу пользу трудного восточного вопроса — другими словами, завоевать Царьград своевременною, политически и стратегически верно направленною демонстрациею». Уезжая на турецкую войну, Скобелев в письме Кауфману вновь возвращался к этой идее, предлагая высадить на восточном берегу Каспия 30-тысячный десант, а если присоединить к нему 20 тысяч из туркестанских войск, то решение проблемы будет обеспечено.
В 1878 г., находясь с армией под стенами Константинополя, Скобелев требовал вступления в турецкую столицу несмотря на противодействие Англии и Австро-Венгрии. Угрозы британского премьер-министра Дизраэли он справедливо считал блефом. Эта оценка исходила из приведенных выше свидетельств английских военных о неготовности Англии к серьезной войне. Он учитывал и отмечавший тем же Керри опыт Крымской войны, оказавшейся для англичан тяжелой и кровавой, хотя Англия и вышла из нее победительницей, прежде всего благодаря тому, что воевала в составе коалиции. Наконец, Скобелев знал, что Англия не имела отмобилизованной, готовой к немедленным действиям армии. Тесно общаясь с М.Газенкампфом, он, конечно, знал расчеты Генерального штаба, который из донесения военного агента в Лондоне от 19 января 1877 г. имел сведения, что для мобилизации армии и ее перевозки в Константинополь требуется 7–8 недель, а для ее снабжения всем необходимым — еще 6 недель, всего — 13–14 недель. И это — немногочисленной наемной армии, а массовой армии, основанной на всеобщей воинской повинности, Англия не имела.
Что Дизраэли блефовал, мы знаем теперь вполне достоверно. Обратимся к «Истории дипломатии». Содержащееся в этой капитальной работе указание важно именно в данном, военном контексте. «Переписка Александра II с главнокомандующим свидетельствует о том, что весной 1878 г. в Петербурге были напуганы и всерьез принимали опасность войны. 18 марта царь писал своему брату: «Англия ищет только предлога, чтобы объявить нам войну», — хотя на деле в Лондоне отнюдь не были к этому готовы (курсив мой. — В. М.). Вот в чем дело: Великобритания к войне была не готова и воевать не собиралась. Шовинистическая кампания, поднявшаяся в консервативной печати, вовсе не выражала мнения массы населения, которое войны не хотело. И в Петербурге и в Лондоне в эти дни царила одинаковая неразбериха, связанная с поисками такого решения, которое, удовлетворив интересы каждой из сторон, в то же время не привело бы к войне.
Обобщая все это, Скобелев делал вывод, что на большую войну Англия не пойдет и что, следовательно, Константинополь надо немедленно занять. Подчеркиваю: Скобелев имел в виду не аннексию, а временное занятие турецкой столицы. Как мы знаем из плана войны, разработанного под руководством Н.Н.Обручева, временная оккупация Константинополя входила в планы и высшего командования, и правительства. Мы можем, говорил Скобелев, заключить самый великодушный мир, но заключить его в Царьграде. В случае же, если бы появились симптомы действительной готовности Англии вступить в войну, во что Скобелев не верил, он считал необходимым немедленно занять Галлиполи, к чему была полная фактическая возможность, закрыв тем самым английскому флоту доступ в Черное море. Угрожать России в других пунктах сколько-нибудь опасно Англия не могла. В этой ситуации и следовало, доказывал Скобелев, пустить в ход такое неотразимое средство, как демонстрация в направлении Индии. Он ссылался на «Тайме» от 27 марта 1878 г., где были цитированы выдержки из индийских газет с выражением мнения о возможности русского вторжения, и «это, — добавлял Скобелев, — под кровавым гнетом ничем не потрясенной английской власти». Причины того, почему этот козырь не был использован, имеют политический характер и будут рассмотрены в следующей главе.
Другой пример, характеризующий глубину и размах стратегического мышления Скобелева, — его план войны с Германией. Он был разработан после посещения германских маневров 1879 г. и в значительной степени основан на полученном в результате этого визита знании германской армии и страны. Кроме того, Скобелев основательно изучил франко-прусскую войну и посетил все поля сражений. Рассмотрим сначала отчет об указанных маневрах. Кстати, он еще никем не был проанализирован.
Отчет Скобелева — замечательный образец наблюдательности, соединенной с научным анализом, прозорливости и объективности. Скобелев отдает должное высокому уровню боевой подготовки германской армии. Он отмечает хорошую выучку, решительность и инициативность офицеров, их умение «быстро и отчетливо маневрировать большими массами… Все они приучены самостоятельно оценивать обстановку, взвешивать шансы, наконец, решаться». Приказы отдаются точно и спокойно, так и принимаются. Ни разу, писал Скобелев, ему не приходилось наблюдать путаницы, возникшей вследствие неясно отданных или неясно понятых приказаний. Высоко он оценивал и организацию взаимодействия родов оружия и развитый долг взаимовыручки, а также всепроникающую сознательную дисциплину. В нескольких местах он подчеркивал благотворное влияние народного образования. Благодаря его высокому развитию, разрешена проблема резерва офицеров и унтер-офицеров. Образованная часть молодежи составляет красу полков и положительно влияет на пополнение, пришедшее из деревень.
Что же касается «управления боем, оценки поля сражения и главное — оценки тактических и стратегических ключей позиции и выбора пункта атак… приходишь к заключению, несколько менее благоприятному.
В этом отношении особенно обращает внимание: несоответственное с наличными силами удлинение боевого фронта, причем охват одного или даже обоих флангов неприятеля, с крайним ослаблением центра, было явлением как бы неизбежным, и это часто в виду неприятеля, занимавшего сосредоточенное центральное положение. Замечательно, что рутина наступательных охватов до такой степени укоренилась в германских войсках, что я не видел случая, где бы обороняющийся задался целью прорвать сосредоточенными силами длинный кордон наступающего». Эту подчеркнутую Скобелевым рутину он совершенно правильно объяснял влиянием опыта войны 1870–1871 гг., заставлявшим немцев забывать о чрезвычайно благоприятных для них условиях этой войны, и делал вывод, что некритическое и абсолютное принятие этого опыта ослабляет германскую армию. Очень меткое наблюдение, прозорливая и глубокая мысль.
Рутина охватов жила в германской армии до самой Первой мировой войны и была едва ли не главной причиной провала плана молниеносного поочередного разгрома Франции и России. Незадолго до этой войны немецкий военный теоретик Шлихтинг доказывал: «Регулярно повторяющийся успешный выигрыш фланга служит доказательством лучших действий одной стороны, и она наверняка победит». Прорыв Шлихтинг отрицал, утверждая, что «раз тактическая связь неприятельских сил налицо — прорвать их нельзя, как бы они ни были тонки в центре». Между тем занятие многомиллионными армиями всей протяженности границ уничтожило само понятие флангов и резко ограничило или устранило совсем возможность охватов. Поэтому попытки добиться победы этим способом наблюдались лишь в начальный период войны, когда еще не было закончено развертывание армий и создание сплошного фронта.
Талантливейший из русских генералов Первой мировой войны А.А.Брусилов характеризовал эту сторону немецкой военной доктрины: «Немцы считали, что в полевых сражениях они сразу будут развертывать наибольшую часть своих сил… с охватом одного или обоих флангов… Полагалось, что атака фронтальная при силе современного огня хорошего успеха дать не может… Однако практика вскоре показала, что… при сплошных линиях фронта является необходимость атаковать в лоб сильно укрепленные позиции». Идея охватов стала у немецких военных теоретиков и военачальников догмой. Известно, что Шлиффен построил свой план на идее глубокого стратегического охвата при одновременном исключении возможности фронтального прорыва. Марнское сражение было проиграно немцами именно потому, что, стремясь охватить французские и английские силы, они ослабили центр и допустили между своими первой и второй армиями разрыв до 50 км. Фронтальный удар союзников в этом направлении и решил судьбу сражения.
Другой подмеченный Скобелевым недостаток немецкой тактики, как равно и стратегии, — слепая вера немцев в наступление, исключение самой мысли о возможности обороны. «Турецкая кампания, видимо, произвела на многих впечатление; но грозные явления, сопровождавшие вообще оборонительный бой в минувшую кампанию, объясняются ими скорее недостатками войск и начальствующих лиц, отчасти условиями местности, чем свойствами самого современного боя. «Для нас, — говорит большинство начальников германских войск, — оборона заключается в стремительном наступлении…» Этой слепой самоуверенностью германской пехоты может воспользоваться искусный противник», — заключал Скобелев.
Здесь он поражает как умением подмечать слабости немцев, так и глубиной и плодотворностью своих попутных оценок. Уверенное, что ему придется вести только наступательную войну, германское командование никак не ожидало, что 3/4 всей продолжительности Первой мировой войны придутся на окопную, позиционную войну. Тот же Брусилов вспоминал: «После японской кампании, которая, как прообраз будущего, показала пример позиционной войны, критика всех военных авторитетов… набросилась на способ ее ведения. В особенности немцы страшно восставали и зло смеялись над нами, говоря, что позиционная война доказала наше неуменье воевать и что они, во всяком случае, такому примеру подражать не станут». Немецкие теоретики не понимали очевидного для Скобелева уже в 1879 г. изменения самого характера и боя, и войны. Добавим к этому задним числом: они не предвидели, что в этой войне, как и в русско-турецкой, оборона будет все еще сильнее наступления. Опыт Шипки и Плевны, писал Скобелев, немцами не учитывался.
Связанный с этим третий изъян немецкой военной доктрины Скобелев видел в пренебрежении к инженерному оборудованию позиции, к окапыванию и укрытию войск и резервов. Шанцевым инструментом войска почти не обеспечены. Скобелев с этим не согласен и высказывает свое мнение: «Следует вкоренить в офицерах и солдатах принцип окапывания и прибегать к укреплениям всегда и при всех обстоятельствах, пользуясь для этого каждой минутой и соразмеряя силу окопов с числом людей и имеющимся временем». В примечании Скобелев указывает на обучение своего корпуса, войска которого имеют навык для полков и батарей за два часа делать при твердом грунте укрытия полного плана и полного профиля. Насколько мировая война и последующая история подтвердили его правоту, хорошо известно. Ошибочные стратегические и тактические установки, обусловившие глубокие изъяны германского военного искусства, с разными вариациями разделяли крупнейшие авторитеты, названные Скобелевым: генералы Шерф, Верди дю Вернуа, Вердер, Оберниц.
Очень интересны скобелевские оценки других родов войск. Немецкую кавалерию он оценивал высоко, но констатировал односторонность ее боевой подготовки, нацеленной лишь на то, чтобы смести противника ураганным натиском. «Как спешенный бой, так и действие огнестрельным оружием в германской кавалерии, в сущности, в большом презрении…» Артиллерию Скобелев также оценивал высоко, хотя и высказывал некоторые критические замечания (оговаривая, правда, их спорность), инженерным же войскам дал невысокую оценку.
Как видно из сказанного, Скобелев ясно представлял всю опасность Германии как потенциального противника. В то же время он хорошо разобрался в слабостях ее армии и понимал, как с ней следует бороться. Все это, несомненно, было им учтено в его плане войны с Германией.
План этот по причинам, которые будут указаны ниже, до нас не дошел. Но есть материалы, позволяющие хотя бы приближенно реконструировать его основные идеи.
Предвижу сомнения, но уже не со стороны скептика. Надеюсь, его уже нет. Прочитанное должно убедить читателя, объективного читателя, что скептицизм в оценке Скобелева неоправдан, ошибочен, неуместен. Вместо скептика в моем воображении выступает просто пытливый, вдумчивый читатель. И он может выразить недоверие к самой идее реконструкции. Он скажет: как можно восстановить целую систему идей, взглядов, расчетов, которые закладываются в такую сложную разработку, как стратегический план?
Разъясню свой метод. Есть разобранный выше отчет, письма, высказывания Скобелева, которые в совокупности дают путеводную нить, позволяющую проникнуть в его замыслы. Фантазий не будет. Все заключения будут строиться на основе документов. А свое мнение о том, насколько логичны мои построения, читатель может составить по ходу чтения.
К числу немногих имеющихся у нас источников относится прежде всего беседа, в которой на замечание, что в случае войны с Германией на ее стороне выступят австрийцы, Скобелев отвечал:
«— Не беда; справимся с обоими. Прежде всего надо разбить австрийцев, да хорошенько; они и отступятся от немцев. Это ведь дело им знакомое и бывалое не раз, а во-вторых, и тактика их нам поможет.
— А какая у них тактика?
— У них такое правило, что если во время сражения выбыло из строя десять процентов, надо отступать, иначе после трудно привести армию в порядок. А у нас хотя бы во фронте осталось десять процентов, — и то держатся. Кроме того, дух войска нашего и их разный: поколотить немцев (об австрийцах. — В.М.) два-три раза основательно, они сейчас же потеряют бодрость и веру в себя, а у нас этого бояться нечего: почешется солдат, покачает головой, ишь ты, скажет, как ловко вздул; ну да ладно, поколотим еще и мы — и действительно, кончит тем, что поколотит…»
Из приведенных слов Скобелева следуют по меньшей мере три вывода. Во-первых, он считал для России возможной успешную борьбу одновременно и с Германией, и с Австро-Венгрией; во-вторых, он исходил из необходимости в начале войны направить главный удар против Австрии, разбить ее армию и вывести ее из войны; и, наконец, в-третьих, он делал ставку на стойкость русского солдата.
Второй из такого рода источников — выступление Скобелева на собрании у Т.С.Морозова в Москве 2 апреля 1882 г. Здесь Михаил Дмитриевич, в частности, говорил: «Несчастье наше заключалось в прошлое царствование в том, что правительство не допускало мысли о возможности войны с немцами, почему мы и не обращали внимания на западную границу, тогда как Германия настроила целый ряд крепостей на нашей границе. Вопрос о защите наших западных границ от Германии и Австрии теперь рассматривается, и я настаиваю на проведении железной дороги с чисто военной целью из Минска на Белосток. В случае войны против нас могут выставить: Германия 460 и Австрия 300 хороших батальонов, мы же в конце второго месяца выставим им 1000 батальонов. Теперь я больше, чем когда-либо, убежден, что Австрия с Пруссией нас не одолеют… Если на границах наших нет крепостей, мы создадим Плевну… В качественном отношении хороши солдаты только германские, но не лучше наших, а австрийские солдаты, большинство именно славяне, будут на нашей стороне».
Эти идеи Скобелева вместе с идеями его отчета должны были быть положены в основу вышеуказанного плана. Прежде всего он обращал внимание на то, что западные границы России открыты для вражеского нашествия, не имеют крепостей. Вследствие этого он, во-вторых, считал необходимым строительство укреплений наподобие плевненских (подчеркнем: не крепостей!); в-третьих, что не менее интересно, — расчет сил, которые могут выставить центральные державы и, в конце второго месяца войны, то есть после завершения мобилизации, — Россия.
Следующий материал — письмо Михаила Дмитриевича неизвестному генералу, опубликованное Ж.Адан в ее книге воспоминаний о Скобелеве. «Несомненно, что организация немецкой армии превосходна; ее дисциплина и поведение выше всяких похвал; интендантство в своей организации достигло баснословного совершенства; но, несмотря на все эти преимущества, я все-таки полагаю, что в конце концов она не в состоянии будет победить нашу армию, — говорится в этом письме. — Мы, без сомнения, будем разбиты во всех или почти во всех генеральных сражениях, но вместе с этим мы уничтожим все полезные силы немецкой армии, которая, как все машины вообще, нуждается в постоянной смазке главных пружин. Во Франции она легко могла продовольствоваться; у нас же она не будет иметь даже самого необходимого, и время, более чем все наши усилия, доконает ее. Итак, я не боюсь войны с военной точки зрения; мы будем сперва разбиты, но в конце концов останемся победителями…»
Может показаться странным, что Скобелев так легко смиряется с неизбежностью первых поражений. Это допущение он, несомненно, связывал с более медленной мобилизацией русской армии, требовавшей двух месяцев (вспомним: «в конце второго месяца выставим 1000 батальонов»). Возможно, он допускал этот результат и из-за более активной подготовки немцев к войне и даже (ниже мы покажем это предвидение) — внезапности немецкого нападения. Но в отличие от немецких военных авторитетов, надеявшихся решить исход всей войны в одном или нескольких генеральных сражениях, Скобелев полагал, что первые сражения не решат судьбу войны и что она затянется. Прогноз этот в 1914–1918 гг. полностью оправдался. Немецкой стратегии молниеносной войны Скобелев противопоставлял стратегию затяжной войны на истребление и истощение, расчет на то, что немецкую армию «доконает время». Нельзя не заметить, что в этом письме дан точный прогноз хода и результатов Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.
Наконец, последний из этой серии материалов — находящееся в ЦГВИА подлинное письмо Скобелева о возможности войны с Германией «неизвестному лицу» (очевидно, И.С.Аксакову, так как в конце письма сказано: «Вам, нашему патриотическому публицисту, я счел полезным высказать вкратце глубокое убеждение о шансах возможного столкновения». (О близости Скобелева и Аксакова я расскажу ниже.)
В этом документе, впервые вводимом в научный оборот, в отличие от предыдущих, излагаются идеи непосредственно плана, по крайней мере, начального периода войны и в общих чертах. Как и в плане индийского похода, в нем содержатся смелые политические и стратегические решения, идущие вразрез с догмами и традициями официальной политики.
Большое внимание уделено политическому и моральному обеспечению войны. Важно отметить, что Скобелев хотел избежать войны, но «не унижением своего Отечества, а напротив, солдатскою твердостью и стойкостью». В этом документе он прямо указывает на возможность поддержки со стороны Франции: «К тому же Франция, в конце концов, все-таки за спиною». Для завоевания поддержки польского народа Скобелев считал необходимым предоставление самостоятельности Польше. Об этом говорит примечание карандашом неизвестного лица (очевидно, прежнего владельца документа), сделанное, вероятно, вскоре после революции, поскольку писано смешанной, дореволюционной и пореволюционной орфографией: «Намек на поданную им записку о даровании автономии Польше с обещанием присоединения к ней Кракова и Познани». Документ этот неизвестен. Хотя степень самостоятельности этой автономии неясна, можно не сомневаться, что, добиваясь привлечения симпатий поляков к России, Скобелев должен был предложить удовлетворявшие их условия. Скобелев считал также необходимым использовать симпатии к России славянского населения Галиции, Карпат и других районов Австро-Венгрии.
Какими средствами Скобелев мыслил добиться этого последнего результата, дает представление другой документ — письмо его Немировичу-Данченко. Текстом мы не располагаем, но о задуманных Скобелевым мерах говорит обращение писателя в Главное управление по делам печати от 15 сентября 1914 г., когда уже шла мировая война. Предлагая опубликовать письмо к нему Скобелева, Немирович-Данченко писал: «В архиве моей переписки с покойным М.Д.Скобелевым есть прилагаемое письмо его ко мне о войне с Германией и Австрией. Этому историческому документу — 35 лет от роду. Я предъявлял его Николаю Августовичу Монкевицу (Главный штаб), и генерал нашел печатание его крайне желательным. Я все-таки не решаюсь поместить его листки в «Русском слове» ранее Вашего авторитетного согласия». В своем ответе начальник управления граф С.С.Татищев не возражал против публикации письма, но считал необходимым исключить то место, где Скобелев предлагал на занимаемых армией территориях врага наделять крестьян землей местных землевладельцев и казны. Это, писал граф, «может поселить вполне понятную тревогу среди землевладельцев занятой нами ныне Галиции… и породить нежелательное брожение и среди наших крестьян, возбудив в них ни на чем не основанные вожделения». Как видно, для достижения успеха в войне Скобелев был готов на очень крутые социальные меры, на демократическую ломку аграрных отношений. Позицию, которую следовало занять во время войны в социальной области, он выразил в следующем положении: вести войну под лозунгами свободы, демократии и народности, вдохновляя армию и народ «принципами 19 февраля 1861 года в самом широком, абстрактном приложении».
Не менее решительными и в социальном отношении такими же неприемлемыми для правящих верхов были его планы на случай, если бы германская армия в начальный период войны вторглась на русскую территорию (возвращаемся к первому письму). Для отражения вторжения Скобелев считал необходимым организовать всенародную борьбу наподобие борьбы испанского и русского народов против Наполеона, повторяя мысли, высказанные в цитированном письме из книги Ж.Адан. Как всегда, он обосновывает свои предложения историческими примерами. В конце письма он цитирует по-французски диалог между Наполеоном и испанским послом Камвасом, который в ответ на угрозу вторжения французов в Испанию заметил императору, что ему придется иметь дело с испанским народом. «И Швейницы, и Лигницы, и Вердеры, поверьте, не глупее Камваса», — заключал Скобелев, имея, очевидно, в виду, что эти немецкие военачальники и дипломаты понимают опасность для Германии такого характера войны с русской стороны.
Военно-политические расчеты Скобелев формулирует в следующих положениях. «Я верую в окончательный успех войны потому что:
а) Мобилизация и средоточие наших сил в 60-дневный срок, по характеру театра действий, не позволят неприятелю извлечь из быстроты своей мобилизации решительной выгоды.
б) Мы будем представлять однородную армию, противопоставленную армии союзной… К тому же численность нашей армии на данном стратегическом районе в начале третьего месяца войны не будет уступать противнику. О качествах австрийских солдат, опирающихся на враждебную Галицию и еще более враждебные Карпаты… не говорю.
в) Симпатии Царства Польского могут быть направлены…» в пользу России. Скобелев высказывает и следующую мысль: риск войны для России и центральных держав не одинаков. «Для Австрии и Германии это значит быть или не быть. Для нас ничего подобного» (предвидение, оправдавшееся почти полностью: хотя Германия после поражения и избегла оккупации, Австро-Венгерская империя под ударами русской армии развалилась).
Далее Скобелев переходит непосредственно к стратегии. «Необходимо… не растеряться в случае внезапного coup de tete Bismark'a, обдумать теперь же план действий. Я бы положил в его основание: Удержание линии Вислы устройством Варшаво-Новогеоргиевск-Глубо-Наревского плацдарма наподобие Плевны». Подчеркнув, что «на войне сердце суть», Скобелев продолжал: «Каково же будет состояние сердца… когда Адольф и Фриц, образованные бюргеры, утопая в грязях между Вислой и Бугом, узнают от молвы, что под Франкфуртом, Кюстрином и (неразборчиво. —В.М.) живьем сожгли целые округа, что все для него святое и милое гибнет??… Средствами к достижению этого первенствующего результата против Германии… являются в первый период кампании А) Туркмены текинского племени Ахала и Мерва: 20–30 тыс. первой в мире кавалерии. Путь следования: Кизил-Арватская железная дорога. Петровск — Владикавказ — Минск. Вооружение винтовками по пути. В) Адаевцы и киргизы Мангышлака: 6—10 тыс. отличной конницы. Посадка на суда: ф. Александровский — далее или Владикавказ — Минск по ж. д. или Астрахань — Царицын. Вооружение по пути. С) Киргизы бассейна Ори около Орска на Оренбургской ж. д. Около 15 тыс. Пункт посадки — Оренбург. Вооружение по пути». В итоге все это составит, по расчетам Скобелева, 40–50 тыс. неподражаемой конницы. Кавказских горцев он не упоминает, так как «они входят в соображения министерства». Указанные действия Скобелев связывает с суворовским принципом «удивить значит победить». Они обеспечат нанесение первого удара буквально через неделю после объявления войны. После этого в борьбу вступят главные силы отмобилизованной армии.
Как видно из письма, оно содержит не план, а некоторые его идеи, относящиеся к начальному периоду войны. Суммируя и обобщая все приведенные материалы, мы все же можем, повторяю — лишь приближенно и в общих чертах, — воссоздать скобелевский план войны с Германией. Вот его основные положения. Еще в предвоенный период в Привислинском районе создать мощный укрепленный плацдарм плевненского типа, провести дополнительные железные дороги для перевозки войск и военных грузов; в первые дни войны не растеряться в случае внезапного немецкого удара (вспомним 1941 год!); пока не закончена мобилизация, провести глубокий кавалерийский рейд по немецким тылам, нанося материальный ущерб, сея панику и страх силами великолепной среднеазиатской и кавказской конницы. Вообще широко использовать воинственное население этих окраин. По окончании мобилизации и вступлении в войну главных сил в первую очередь разбить и вывести из войны австрийцев, а затем развернуть наступление на Германию: «…тогда мы потоком польемся вперед и никакие крепости и феодально-парламентские армии нас не сдержат». Рукой того же неизвестного лица сделана пометка, что письмо писано за 32 года до войны, то есть в 1882 г., и что к 1914 г. Скобелев изменил бы свою «схему нашего будущего поединка с Германией». Конечно, Скобелев учел бы как прогресс техники (появление авиации, пулеметов, развитие артиллерии и т. п.), так и уже оформившийся союз с Англией и Францией. Но и в изложенном виде план содержал ряд плодотворных идей.
Надеюсь, внимательный и объективный читатель теперь согласится: да, все идеи скобелевские. Но в какой степени эти идеи были обоснованы, насколько подтверждены дальнейшим развитием событий? Сейчас, оглядываясь назад, мы можем дать им непредвзятую, заслуженную оценку.
Было безусловно необходимо создать в приграничном районе мощные укрепления. Война показала неэффективность крепостей старинного типа с отдельно стоящими фортами и башнями. Лишь при включении крепостей в общий укрепленный фронт и дополнении их современными полевыми укреплениями они выдерживали длительный натиск, например Осовец, Верден. Применение новых средств поражения заставило перейти от крепостей к глубоко эшелонированной многополосной обороне, основанной на специально оборудованных траншеях с ходами сообщений.
Нельзя не воздать должного предвидению Скобелева, который настаивал на строительстве не крепостей, а «укрепленного плацдарма» типа Плевны. Разве эта идея не говорит о прозорливости ее автора? Предположения Скобелева о фортификационном обеспечении приграничных районов были совершенно правильными. Не менее обоснованным было его мнение о создании в приграничных районах более густой сети железных дорог.
Опасения Скобелева о возможности внезапного немецкого удара также заслуживали внимания. В таком случае действительно очень важно было «не растеряться». В 1914 г., в отличие от 1941 г., эти опасения не оправдались, война началась после ее формального объявления Германией. Весьма плодотворной была идея «скифской стратегии», лишения противника «всего самого необходимого».
Из мероприятий наступательного характера Скобелев задумал глубокий кавалерийский рейд по тылам противника. Это, в сущности, не что иное, как идея глубокой наступательной операции, теоретическая разработка которой была начата впервые советской военной наукой в 30-х гг. и получила практическое развитие во время Второй мировой войны.
Допустим, может сказать читатель, это была хотя и не разработанная, но в зародышевой форме уже та самая идея. Однако была ли она реальной не в 1882 г. — там все ясно, — а в 1914-м?
При тех материальных средствах, которые существовали в 1882 г., этот маневр можно было осуществить только силами отборной конницы. Он был бы не вторжением главных сил, а имел бы демонстративное и психологическое значение, и результат его был бы ошеломляющим. Что же касается 1914 г., то летом этого года, когда война имела еще маневренный характер и еще не произошло создания сплошного, стабильного фронта, такой рейд также был возможным. И хотя стратегического значения он иметь уже не мог, он дал бы большой психологический и политический эффект.
Наступательные операции широкого масштаба Скобелев планировал на период после полного завершения мобилизации, когда Россия будет иметь 1000 батальонов против 760 австро-германских. Перевес в 240 батальонов был достаточным для того, чтобы перейти к активным наступательным действиям. Чтобы судить, насколько обоснованным был этот расчет, укажем, что после завершения мобилизации в 1914 г. общая численность сил центральных держав составила 6,122 млн. человек, Россия же, несмотря на успех мобилизации, имела под ружьем 5,338. Но в разгар войны Россия смогла довести численность действующей армии до 10 млн. человек. Следовательно, в принципе пропорцию сил России и ее противников Скобелев определял верно.
Об оперативных замыслах Скобелева наступательного периода мы достоверно знаем одно: он считал необходимым нанести первый решительный удар по Австро-Венгрии и вывести ее из войны. Это было единственно правильное решение не только для 1882, но и для 1914 г. Основные силы и средства следовало сосредоточить на Юго-Западном фронте и до капитуляции австрийцев придерживаться по отношению к германской армии активно оборонительного образа действий. Оставшись одна, Германия сразу попала бы в трудное, безнадежное положение. Правильность подобной стратегии в советской военно-исторической науке давно уже общепризнана. Что же касается дальнейшего наступления, уже против Германии, то как конкретно представлял Скобелев его организацию, какие он планировал операции, остается только гадать. Воздержимся от этого спекулятивного занятия.
Предполагаю, что в читателе борются два чувства. С одной стороны, он не может не считаться с фактами. Но в то же время слишком все это неправдоподобно, чтобы не сказать фантастично. Выходит, Скобелев все предвидел, все знал наперед. Возможно ли это? Не укладывается в сознании. Непостижимо.
Что я могу на это ответить?
Я стараюсь подходить к нему и объективно и строго, но ничего не могу поделать с фактами. Они говорят сами и, как известно, упрямы. Да, он все, или, во всяком случае, очень многое предвидел и, как увидим дальше, так было и в политике. И даже еще больше и еще точнее.
Помимо рассмотренных, Скобелев разрабатывал и другие планы. Из тех, что до нас дошли, это упоминавшийся выше план занятия Хивы 1871 г. В 1882 г. Скобелев писал: «На записку эту в свое время никто не обратил внимания… Тем не менее все предложенное относительно Хивы исполнено в 1873 г.» Есть также сведения, что в связи со слухами о возможном нападении турок на Болгарию после Берлинского конгресса Скобелев разработал план обороны Болгарии. «А у меня есть такой план обороны Болгарии, за который бы англичане сотни тысяч бы заплатили», — говорил он одному из близких людей. План этот утрачен. Вообще Скобелев, как мы знаем, любил стратегию и еще в академии выделял ее из числа других военных наук. Голова его была полна идей, которые в сочетании с его знаниями находили воплощение в плановых разработках.
Настоящие знатоки военного дела отдавали должную дань Скобелеву-полководцу. Вот, например, мнение М.И.Драгомирова, крупнейшего в России военного авторитета (в частном письме): «…он военный до мозга костей… Я так тебе скажу: будь Скобелев главнокомандующим, охотно и не задумываясь пойду к нему под команду, невзирая на то, что он у меня в академии сидел на скамье; к Гурке, который старше меня и моим учеником не был, не пойду ни за что по воле… предприятие самое дерзкое в глазах толпы, у него является даже не рискованным; он себя не пожалеет, чтобы осмотреть место, если нужно, и несколько раз; и разумеется, после этого идет наверняка. На мой глаз, Скобелев — человек с большой и вполне заслуженной военной будущностью». Мнение другого академического авторитета, ГА.Леера, нам уже известно.
Интересным и важным является вопрос о характере и масштабе военного таланта Скобелева. Поскольку из его современников крупнейшим военным авторитетом был Мольтке, естественно, с ним чаще всего и сравнивали Скобелева. Сравнение бывало не в пользу Скобелева именно вследствие… его ослепляющей храбрости. Его противопоставляли Мольтке, обладавшему, при отсутствии храбрости, качествами организатора и военного мыслителя. Любопытные суждения передает в связи с этим цитированный русский офицер. В беседе с ним один военный авторитет высказался, что «…германская армия в две-три недели дойдет до Москвы; ведь у немцев все уже готово. Их армия совершенство, их Мольтке…
— А у нас Скобелев, — перебил я.
— Ах, оставьте вы своего Скобелева… Храбрец, человек неукротимой отваги, а там гениальный расчет…
— Но разве не замечательный расчет сказался в Ахалтекинской экспедиции, — возразил я, — но мой авторитет только замахал руками…».
Этим суждениям рассказчик противопоставляет другие, основанные на близком знакомстве высказывавших их лиц со Скобелевым. «Англичанин Грин (ошибка: Грин — американец. — В.М.), не задумываясь, ставил Скобелева рядом не только с Мольтке, но даже с Наполеоном. По моему мнению, это совершенно справедливо. Сходство французского и русского гениев поразительное. Оба они обладали в высшей степени таинственным даром покорять себе массы. От солдата до мужика все чувствовали в них олицетворение народной души, народного гения. Они — истинные вожди народа. Там, где только они появлялись, совершался удивительный подъем духа… Ничего подобного, жизненного и центрального, не представляет собою молчаливая фигура Мольтке. Это военный, чрезвычайно даровитый генерал в самом специальном значении».
На мой взгляд, есть основание поставить Скобелева даже выше Мольтке и если не рядом, то, с некоторыми оговорками, близко к Наполеону. Мольтке был создателем совершенной, казалось бы безупречной германской военной машины. Это высококвалифицированный, талантливый военный профессионал. Война была для него движением и столкновением войсковых масс, а сам он являлся мастером планирования военных операций. По своим воззрениям и кругозору это типичный представитель германской военной касты. Скобелев, будучи столь же квалифицированным профессионалом, отличался от Мольтке тем, что не только умел воспламенять дух армии, действовать на сердце «мужика», народа, но и социологически глубже смотрел на природу войны. Ему были чужды кастовость и взгляд на армию как на машину, всецело определяющую исход войны. Исход, по его мнению, зависел не только от армии, но прежде всего от силы народного сопротивления, если, конечно, это справедливая война подвергшегося иноземному нашествию народа. Тот же автор рассказывает, что во время совместной поездки в вагоне поезда он высказал Скобелеву опасения авторитета, на что Скобелев возразил: «Ну, в две-то недели не дойдет, может быть, одну-две победы и одержит, а потом, знаете ли, я глубоко верую, что потом мы разобьем этого немца, страшно, надолго разобьем… Вот она где, сила! — указал рукой по направлению к деревушке Михаил Дмитриевич. — Эта сила непобедима!»
Вот где видел Скобелев источник непобедимости России. В народе он видел ключ к конечной победе. Другие его стратегические принципы нам известны. Если Мольтке и вся германская военная мысль делали ставку на нанесение полного поражения противнику в одном или нескольких генеральных сражениях, и, лишь когда определился франко-русский союз, престарелый фельдмаршал стал высказывать определенные опасения в возможности столь благоприятного для Германии поворота событий, то Скобелев исходил из того, что война примет затяжной характер и будет вестись до полного истощения сил обеих сторон. Прав он был и в том, что решающая роль генерального сражения и само это понятие навсегда ушли в прошлое. Скобелевский же взгляд на роль народа в войне был совершенно чужд Мольтке и другим германским авторитетам. Вот почему мы склонны поставить Скобелева, как полководца и военного мыслителя, несравненно выше Мольтке, вслед за Наполеоном, также, как известно, одерживавшим победы лишь до тех пор, пока он опирался на народ, на массы. Оговорка, почему вслед, а не рядом, наверное, понятна: Скобелев был равен Наполеону своим талантом, но не количеством и масштабами проведенных кампаний.
В Западной Европе имя Скобелева пользовалось широкой известностью и высоким уважением. После окончания войны в Туркмении его действия были признаны «образцовыми», а его самого как отечественные, так и заграничные военные авторитеты единодушно называли «талантливейшим из современных ему генералов Европы». Уважение к Скобелеву высказывали и военные Германии, несмотря на известные немцам антигерманские чувства Скобелева. В.В.Верещагин, например, рассказывал, что почитавшийся Скобелевым Мольтке «…со своей стороны, по-видимому, был неравнодушен к юному, бурному, но многоталантливому собрату по оружию; по крайней мере, когда я говорил с Мольтке о Скобелеве, после смерти последнего, в голосе «великого молчальника» слышалась нежная, отеческая нота, которой я не ожидал от прусского генерала». Англичане, военные и журналисты, также воздавали Скобелеву должное, имя его в этой стране, при всех противоречиях с Россией в Азии, было очень популярно. Американцы, наблюдавшие русского генерала на войне, писали об «изумительном военном гении Скобелева. Я умышленно употребляю это выражение и твердо верю, — высказывал свое убеждение Грин, — что если Скобелеву суждено прожить еще двадцать лет (писано в 1880 г. — В.М.), то он будет главнокомандующим в будущей войне из-за восточного вопроса и история поставит его имя в ряду имен величайших полководцев нашего века…».
При широком признании военного таланта, даже гения Скобелева, при его небывалой в истории России всенародной славе, находились, однако, сомневающиеся, по незнанию или по недоброжелательности утверждавшие, что он был всего лишь лихой рубака, отчаянно храбрый, даже не лишенный таланта, но не подходивший для роли вождя армии в большой войне. В связи с этим в литературе ставился волновавший современников вопрос: потеряла Россия в лице Скобелева только героя или серьезного главнокомандующего? После русско-японской войны этот вопрос связывался с другим: могла ли война проходить и окончиться иначе, если бы главнокомандующим был Скобелев? Вот как отвечал на этот двойной вопрос А.Витмер, военный специалист высокого ранга (академический профессор, генерал), в суждениях которого профессиональная компетенция соединяется с системой и обстоятельностью педагога. Ответ затруднителен, замечает Витмер, потому что роль главнокомандующего требует сочетания многих качеств ума и характера. «Однако несомненно, в Скобелеве были данные, необходимые для роли серьезного военачальника… Помимо большого ума, Скобелев обладал характером решительным, способным принимать самые смелые, даже чересчур смелые решения… Он был талантлив, в нем была искра Божия, без которой великие дела невозможны. Благодаря этой искре, он умел привлекать к себе людей, действовать обаятельно на массы». Но и этого мало, продолжал Витмер, надо еще уметь выбирать помощников, а это тоже далеко не просто. Одни боятся около себя талантов, либо боятся кого-то обидеть из страха перед высшими, либо просто не понимают людей, принимая высокую награду у какого-либо лица за его способность командовать армией. «Таким, к отчаянию своих почитателей, к числу которых принадлежал и я, — сознавался Витмер, — показал себя Куропаткин», этот прекрасный исполнитель командных ролей среднего уровня, оказавшийся совершенно непригодным для выполнения роли главнокомандующего. Пример противоположного, приводимый Витмером, — император Вильгельм, который не боялся держать около себя Бисмарка и Мольтке.
«Каким показал бы себя в этом смысле Скобелев? — ставил Витмер новый вопрос. — Здравый, обширный ум, прекрасное знание военного дела и военной истории, основательному изучению которых он посвящал после Академии все свои досуги, понимание людей, чуткость натуры, вместе с огромной самоуверенностью, верой в свои силы, в свое превосходство — качества, несомненно присущие Скобелеву, — все это, вместе взятое, позволяет думать, что при выборе помощников он руководствовался бы единственным побуждением — их пригодностью для дела, и что выбор их был бы поэтому удачным». Куропаткина, например, Скобелев поощрял, не боясь. Гудиму-Левковича, умного, ученого, благородного, но вялого, удалил, несмотря на его высокие придворные связи. И в Маньчжурии он бы, конечно, не оставил на должностях опозорившихся командиров. Скобелев постоянно рос как полководец. В частности, он хорошо понимал необходимость концентрации сил. В связи с этим, констатировал Витмер, обвинения Скобелева за Шейново были несправедливыми. Под Риволи австрийцы были разбиты потому, что шли в атаку неодновременно несколькими колоннами. То же могло случиться и здесь. Решение отложить атаку до полного сосредоточения сил было правильным. «…Честь решимости отложить атаку до 28-го всецело должна быть приписана Скобелеву…», а не советчикам. Мало ли всяких советов приходится выслушивать командиру.
«Вот данные, говорящие за то, что если бы в Маньчжурии во главе нашей армии стоял Скобелев, война имела бы иной результат», — заключал Витмер. «…Сколько раз мне приходилось говорить: Господи, если бы был Скобелев! Если бы был Скобелев, возможен ли был Тюренчен, куда Куропаткину не угодно было даже пожаловать, чтобы хотя взглянуть на японцев, целых шесть дней употребивших на переправу, тогда как Скобелев, под Геок-Тепе, бросил свой отряд для безумно смелой рекогносцировки, чтобы только посмотреть на незнакомого врага. Если бы был Скобелев, разве мыслим был бы Вафангоу, куда также не удостоил приехать командующий армией? А беспрепятственные высадки японцев? А Ляоян? Если бы был Скобелев, разве не была бы уничтожена армия Куроки до последнего человека? А!.. Если бы, если бы!»
Оценивая Скобелева с военно-исторической точки зрения, нельзя не признать, что его деятельность представляет наивысший взлет русского военного искусства за время от окончания наполеоновских войн до Первой мировой войны включительно. Ни недоброй памяти николаевская эпоха, ни начало нашего века не выдвинули фигуры такого масштаба. Скобелев — самая славная, самая героическая и яркая страница этого столетия, отмеченного в его последний период переломными сдвигами в развитии военной техники, тактики и стратегии. Исторически Скобелев соединял военное искусство XIX века с Первой мировой войной, был одним из наиболее активных генералов, вырабатывавших основы современного боя и войны. Его выводы из накопленного боевого опыта, формулированные в приказах, его стратегические планы и другие труды обобщали этот опыт и развивали военную науку. Он далеко опередил свое время. Его идеи, высказанные в 1879–1882 годах, были вполне на уровне понятий 1914—1918 годов. Нет сомнения, что доведись ему прожить больше и в полной мере проявить свой талант, он стал бы в один ряд с теми немногими, которые заслужили название великих. Но несмотря на краткость своей жизни, он заслужил характеристику, данную ему издателем его приказов: «В основе всех приказов Скобелева лежит любовь к солдату и глубокое сознание святости долга; отсюда проистекают беззаветная храбрость, решимость и постоянная заботливость о подчиненных, т. е. лучшие чувства истинного военного. В этом отношении Скобелев, не говоря уже о превосходном знании военного дела, служил блестящим примером. Он сам делал то, что требовал от других в своих приказах. Вот почему имя Скобелева останется навсегда в памяти офицеров и солдат знаменем воинской доблести и чести».
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги