Скользкая дорога

Глава 17

— Подождите, подождите, — с неуверенностью в голосе сказала федеральный судья Уилма Сальгадо, когда сидящий напротив нее прокурор Брасио завершил свой доклад, — вы это все серьезно?

— Ваша честь, — ответил прокурор, — я отдаю себе отчет в том, насколько смело это звучит, но факты никуда не денешь, согласитесь! У следствия нет иных вариантов. Безусловно, мы идем на определенный риск. И я обратился к вам за ордером в качестве крайней меры.

— Не могу не согласиться, прокурор, что факты налицо. Но то, о чем вы просите меня… Не уверена, что это в полной мере соответствует букве закона.

— Да, но это соответствует его духу! Ваша честь, у нас нет другого выхода.

— Прокурор, — тяжело вздохнув, сказала судья, — я удовлетворю ваше ходатайство. Но! Все, что сейчас звучало, не должно покинуть стены моего кабинета. Надеюсь, нет нужды объяснять, что на кону не только соблюдение закона, но и моя мантия.

— Нет нужды, совершенно верно, Ваша честь.

Через два дня все новостные издания охватила информационная лихорадка. Каждый канал считал своим долгом пригласить эксперта, чтобы прокомментировать произошедшее, и те с упоением выдвигали гипотезу за гипотезой, одну авторитетнее другой, несмотря на то, что следствие предоставило общественности минимум данных. «Если сообщенная органами следствия информация верна, — говорил один из экспертов, — то мы всерьез должны задуматься о судьбе самого института Суда Прошлого».

Полиция Сан-Паулу была атакована журналистами. Когда один из майоров получил вывих, пытаясь прорваться в отделение через армию облепивших проход репортеров, начальник полиции по согласованию с прокуратурой распорядился организовать пресс-конференцию, чтобы предоставить прессе тот объем информации, который не угрожал ходу дела.

— Капитан Тоцци! — услышал Арманду голос одного из журналистов, едва разобрав его во всеобщем галдеже. — Идет ли речь о предъявлении обвинения?

— Нет, никаких обвинений не предъявлено. Это сложная процедура, возможная только по санкции федерального суда.

— Но высокого судью задержали на основании ордера, выданного судом?

— Да, Четвертый окружной суд Сан-Паулу выдал следствию соответствующий ордер. Но я хочу еще раз подчеркнуть — высокому судье пока никаких обвинений не предъявляется.

— Откуда у следствия появилась информация о том, что высокий судья может быть причастен к неправосудной апелляции по делу Тима Кравица?

— Прежде всего, я должен повториться — никакой неправосудности апелляций никто пока не устанавливал. Речь идет лишь о фактах, которые следствие должно проверить. Отвечая на ваш вопрос, могу пояснить, что информацию нам предоставил свидетель.

— Может ли следствие назвать свидетеля?

— Персона свидетеля не составляет тайну. Речь идет о домработнице семьи Кравица и Джефферсон, госпоже Беранжер Пьярд.

— Какие именно показания этого свидетеля послужили основанием для задержания Филиппа Мартинеза?

— Госпожа Пьярд сообщила нам, что примерно за три недели до убийства с ней на связь вышел высокий судья Мартинез, который заплатил ей три миллиона долларов за то, чтобы та растворила латиоид в пище Тима Кравица.

— Как это связано со смертью жены Кравица, госпожи Стефани Джефферсон?

— По предварительной версии имела место ошибка — госпожа Джефферсон выпила кофе, предназначенный своему мужу.

— Какова судьба Беранжер Пьярд? Ей предъявлено обвинение в пособничестве или в совершении другого преступления?

— К госпоже Пьярд приставлена стража. Это все, что следствие может разгласить на данный момент.

— Известны ли мотивы поступка высокого судьи Мартинеза?

— По имеющейся у нас информации, которая в данный момент подвергается тщательной проверке, незадолго до всего произошедшего господину Мартинезу стало известно о том, что Тим Кравиц участвовал в формировании бюджетов медиакорпорации «Олл-ин-Олл Энтертейнмент» по цирковому направлению и что именно он вынудил Кристиана Перре, продюсера Тоби и Селест Мартинезов, поставить артистам условие о расторжении контракта только в обмен на серию шоу, последнее из которых закончилось трагической гибелью матери высокого судьи Мартинеза и тяжелой инвалидностью его отца. По предварительным данным, господин Кравиц высказывал недовольство запланированным бюджетом, утверждая, что сооружение башни по проекту неоправданно дорого, и через своих поставщиков обеспечил более дешевый аналог строительных материалов, в результате чего к последнему шоу башня просела, что шло вразрез с четкими расчетами артистов. Назначен ряд экспертиз, чтобы подтвердить или опровергнуть данное предположение. В этой связи следствие полагает, что Филипп Мартинез, руководствуясь мотивом мести, установил контакт с домработницей Стефани Джефферсон и убедил ее вступить с ним в преступный сговор. Когда высокий судья Мартинез понял, что его задумка пошла не по плану, и что латиоид приняла супруга Кравица, а не он сам, Филипп Мартинез заставил госпожу Пьярд свидетельствовать о том, что между супругами имели место ссоры, чтобы именно этот факт был впоследствии оценен как якобы мотив Кравица в совершении убийства своей жены. Господин Мартинез рассчитывал на то, что показания Пьярд приведут Тима Кравица сначала на скамью подсудимых, а затем, что вполне логично, и в Квадрат. Так и случилось. Дать нужные ему показания свидетелю не составило никакого труда, поскольку ссоры действительно были. Небеспристрастность Филиппа Мартинеза и, более того, откровенное желание смерти Тиму Кравицу, как полагает следствие, и послужили причиной того, что апелляция на смертный приговор господину Кравицу была проведена некорректно, что повлекло ошибочное окрашивание ядра и, соответственно, необоснованное приведение приговора в незамедлительное исполнение. На этом все, господа.

Арманду Тоцци кивком головы показал, что пресс-конференция окончена, но журналисты продолжали сыпать вопросами.

«В чем конкретно будет предъявлено обвинение Филиппу Мартинезу?»

«По какой причине домработница вдруг дала признательные показания?»

«Повлечет ли произошедшее прекращение полномочий высокого судьи Мартинеза?»

Вопросы журналистов звучали еще несколько минут, пока толпа не начала рассасываться, смирившись с тем, что конференция действительно окончена.

— Да я сама никак не отойду от шока! — говорила Тарья Экман. — Я не верю в то, что это может быть правдой!

— Как бы я хотела, чтобы вы были правы! — слышался в ответ голос Валерии. — Мне с утра все высокие судьи позвонили. Я пыталась связаться с Мартинезом, но его аккаунт неактивен. Видимо, в полиции его заблокировали.

— Что теперь с нами будет?

— Госпожа Экман, я не знаю. Не знаю… Единственное, что могу сказать — надо дождаться окончания дела. Оно только началось. Не исключено, что в процессе расследования всплывут какие-то детали.

— Очень хочется в это верить. Хорошо, госпожа Видау, нам лучше прервать разговор. Ситуация вокруг Суда Прошлого и без того обострилась. Не хватало еще, чтобы мы с вами получили претензии от членов Палаты из-за внепроцессуального общения.

Сабрина сидела на диване и играла с Титусом. На экране заканчивался очередной выпуск игры «Скользкая дорога».

«Итак, Джиллиан, вот ваш пятый вопрос из шести. Назовите имя главного архитектора первой орбитальной станции, пригодной для постоянного проживания человека».

Сидящий у нее в ногах Титус тихонько рычал, покусывая ступни своей хозяйки, как вдруг вскинул голову, навострил уши, взглянул на Сабрину и пулей кинулся в коридор — он всегда загодя чувствовал, что Лукас вот-вот подойдет к двери и откроет ее. Вслед за Титусом с дивана встала Сабрина, чтобы встретить мужа.

— Привет! — она поцеловала его в губы. — Сегодня только и разговоров, что о задержании Филиппа Мартинеза.

— Да-а-а, пресса с ума посходила. Можно подумать, это главное событие в жизни планеты.

— Конечно, главное! Шутка ли, сам высокий судья подозревается в… Я даже не знаю, в чем он там у вас подозревается, но ясное дело, что в чем-то плохом.

— Не буду тебя грузить этим, — Сабрине стало заметно, что ее муж немного не в своей тарелке.

— Лукас, и что будет дальше? Его посадят? Казнят?

— Этого я не знаю. Ему же даже обвинение еще не предъявлено. Расследование только начинается.

На следующий день новостные издания продолжили сообщать о деталях расследования.

«По полученной от пресс-службы полиции Сан-Паулу информации, допрос основного свидетеля, Беранжер Пьярд, которая была домработницей в семье Тима Кравица и Стефани Джефферсон, продолжается. При этом, как стало известно нашему изданию, следствие столкнулось с проблемой. Как сказала госпожа Пьярд, по первоначальной задумке высокий судья Филипп Мартинез планировал сделать подозреваемой жену Кравица, Стефани Джефферсон, и поручил Беранжер Пьярд подбросить использованную капсулу латиоида в ночной крем, которым пользовалась профессор Джефферсон, что свидетельница и сделала в день убийства. Однако осмотр дома, в котором проживала семейная пара, не подтвердил эти обстоятельства — никаких баночек с кремом в спальне госпожи Джефферсон обнаружено не было. Как сообщила пресс-служба полиции, в ближайшее время будет проведено сканирование дома, где проживали супруги, с целью выявления емкости с кремом, в которой, предположительно, находится капсула смертоносного препарата».

Прокурор Брасио держал постоянный контакт с членами Палаты. Девятый член Палаты, избранный взамен казненного Тима Кравица, официально вступил в должность несколько месяцев назад. Им стал колумнист из Индонезии, чья кандидатура набрала абсолютное большинство голосов.

— Господин Нок, — уверял прокурор Главу Палаты, — я убежден, что следствие идет по правильному пути. Мы собрали внушительное число доказательств.

— То же самое следствие говорило, когда велось уголовное дело по обвинению Тима Кравица. И вот вам, пожалуйста, человека невинно казнили, — ворчливо парировал Сакда Нок.

— Мы в равной степени отрабатываем все версии, господин Нок.

— Ладно. Лучше скажите мне, что там с этими кремами, капсулами и латиоидами?

— Сканирование дома, в котором проживала семейная пара, помогло найти капсулу. Полиция обнаружила баночку с ночным кремом, в котором была использованная оболочка препарата.

— То есть показания домработницы правдивы?

— Похоже на то.

— И вы всерьез полагаете, что такой уважаемый человек, как Филипп Мартинез, мог опуститься до столь низкого поступка?

— Господин Нок, все они уважаемые люди. Но уголовное преследование не смотрит на репутацию. Оно смотрит на мотивы, поступки, последствия и причинные связи.

— Вы можете мне рассказать о ближайших запланированных следствием действиях?

— У нас в планах собрать остальных высоких судей и еще раз с ними побеседовать в свете открывшихся обстоятельств. Полиция предложит судьям сделать это добровольно, без санкции федерального суда.

Когда Валерия пришла рано утром на работу, Сабрина была уже там. Она сидела за столом профессора и сортировала корреспонденцию.

— Госпожа Видау, — обратилась к Валерии девушка, — вам пришло письмо из полиции. В копии стоят господа Перре, Экман и Мурао. Полиция просит вас и остальных высоких судей в следующий вторник приехать в Париж в помещение Квадрата.

— Вот как? Интересно. Что ж, раз просят, значит, приедем.

— Вы полетите своим ходом? Вам нужна какая-то моя помощь в организации поездки?

— Естественно, нужна. А знаешь что? Поезжай-ка со мной.

— С вами?! Вы это не в шутку?

— Конечно нет. Ты же мой ассистент. Вот и ассистируй! — улыбнулась Валерия.

Впервые высокие судьи собрались в помещении Квадрата не с целью рассмотрения апелляции. И впервые их было не пять человек, как полагается, а лишь четверо. Они расположились в просторной комнате на первом этаже этого легендарного здания, без фотографии которого не обходился ни один учебник истории.

— Капитан, — не выдержал Винсент Перре, — нам пояснят, с какой целью мы сегодня здесь собрались? Мы уже минут сорок торчим в этой комнате, и ничего не происходит.

— Господин Перре, — успокаивающе посмотрела на него Тарья, — госпожа Видау задерживается. Видимо, поэтому и не начинаем.

— А у меня такое чувство, будто нас специально тут маринуют, чтобы вывести из равновесия и спровоцировать! Мы и так пошли им навстречу, бросили все дела и притащились сюда. У меня ребенок дома с няней!

— Господин Перре, — встал с места Арманду, — у нас нет ни желания, ни необходимости выводить вас из равновесия. Госпожа Видау вот-вот появится. Полиция сочла правильным собрать высоких судей вместе, чтобы прояснить имеющиеся у следствия вопросы в связи с задержанием господина Мартинеза.

— Мы все рассказали вам! Все, что могли! И заметьте, капитан, что это были очень личные истории! — не успокаивался Винсент. — Или вы хотите, чтобы мы еще раз обнажили свои души? Мы высокие судьи, а к нам относятся, как к малолетним воришкам!

— Абсолютно нет, господин Перре! — воскликнул Арманду. — Уверяю вас, мы начнем с минуты на минуту!

Из коридора послышались шаги. Дверь открылась, и в комнату зашли Валерия и Сабрина. Заметив стоявшего рядом с Тоцци мужа, девушка невольно улыбнулась ему и получила смущенную улыбку в ответ.

— Вот! — радостно произнес капитан. — Я же говорил, что сейчас начнем!

Если бы личности высоких судей не были известны присутствующим в комнате, их легко можно было принять за компанию друзей, наконец-то собравшихся вместе поболтать о жизни. Все еще не отошедший от возмущения Винсент Перре подошел к окну и уселся на массивный подоконник. Одетая в черные свободные брюки и черную же рубашку Икуми Мурао опустилась на расстеленные на полу мягкие маты, почти исчезнув на темном фоне стены. Тарья неспешно покачивалась влево и вправо в глубоком зеленом кресле на ножке — она заприметила его сразу, как только зашла в комнату. Валерия, которая в светло-синих джинсах, белоснежной футболке и с ободком на голове выглядела совсем не как Председатель Суда Прошлого, окинула комнату взглядом и присела на стул рядом с Лукасом. Сабрина прошмыгнула к своей начальнице и расположилась рядом с ней, не переставая поглядывать на своего любимого.

— Господа, — начал Тоцци, — я благодарю вас за время, которое вы нам уделяете. Хорошо понимая уровень вашей загруженности, мы, тем не менее, решили собрать всех вместе, чтобы работа была более быстрой и продуктивной. Как вы знаете, мир всколыхнули показания, которые дала домработница семьи Кравица и Джефферсон, госпожа Пьярд. Сейчас шумиха более-менее улеглась, а мы получили возможность оценить все те моменты, о которых нам рассказала эта свидетельница. Я не думаю, что сейчас мы должны касаться этих показаний. Дело в другом. Лукас, включи! Господа, прошу внимания на экран.

Лукас запустил видео. На экране появился молодой парень, на вид лет двадцати шести, который сидел напротив объектива и записывал свое обращение. Чем-то отдаленно он напомнил находящимся в комнате людям Винсента Перре — такие же правильные, модельные, с налетом лоска черты лица, ухоженная кожа, большие зеленые глаза. Молодой человек на видео заметно нервничал. Он несколько раз посмотрел в сторону, улыбнулся, потом вновь стал серьезным, приоткрыл рот, помедлил секунду, выдохнул и начал:

«Привет, моя хорошая. Это я. Сейчас я записываю это видео и заранее ненавижу и презираю себя за то, что собираюсь сделать. Мне сложно передать, насколько сильно я люблю тебя. Всегда, что бы ни случилось, куда бы я ни попал, где бы ни оказалась ты, знай, что я люблю тебя, моя девочка. Пожалуйста, знай это. Осуждай меня, испытывай ко мне отвращение, отрекайся от меня, если хочешь, но знай, прошу тебя!

Не имею понятия, когда именно ты посмотришь это видео. Забавно, если ты будешь дряхленькой старушкой, когда впервые его увидишь. Тебе уже будет не до меня и, возможно, даже не до себя.

Сейчас мне кажется, что во всем, что со мной произошло, виноват я один. Это все мои нерешительность, неуверенность, в какой-то степени глупость… Вместо того, чтобы нормально учиться, набираться знаний, я рисовал эскизы шмоток, причем делал это не так уж и плохо. Но в Новой Зеландии… Кому я такой там был нужен? Мать постоянно шпыняла меня из-за того, что я, как она выражалась, словно баба, рисую платьица, хотя мог бы пойти заняться спортом. Она была богатой и властной женщиной и не принимала ничего, что не вписывалось в систему ее ценностей и представлений о том, как надо. Как вспомню тот вечер, так до сих пор холодок по коже пробегает! Она уезжала по делам в Россию на целую неделю, а я оставался один. Наконец-то один! Без нее! И именно ту ночь мы решили провести у меня. И именно тогда моей милой мамочке приспичило вернуться в неурочный час. В комнату мою она всегда входила без стука, объясняя это тем, что я живу в ее доме, и если меня что-то не устраивает, то могу катиться на все четыре стороны. Помню, как проснулся — мать сорвала одеяло, вцепилась в нас ногтями и свалила с кровати на пол, а потом начала хлестать меня по лицу и орать: «Ах ты, дрянь! Только мать за порог, как он кувыркаться!»

Конечно, в ту минуту, когда она меня лупила, я сообразил, что это мой последний день в ее доме, и был рад этому. Думаю, мне нужен был такой пинок, чтобы хоть как-то, хоть куда-то начать двигаться. А куда? Конечно, туда, где мои задатки могут пригодиться. Я попросил у матери денег, чтобы арендовать левипод на пару суток, и она дала мне один доллар, сказав, что ровно столько я стою. Пока она не успела ничего растрезвонить отцу, я быстренько добрался до него, наплел какой-то ерунды про то, что собираюсь на несколько дней съездить в Европу и присмотреть себе университет для перевода, и папа подкинул мне деньжат, а уже вечером я был в Европе.

Как надо искать работу, у меня не было даже отдаленного представления. Но дуракам везет, и меня сразу же взяли в «Дикий цвет». Я стал мальчиком на побегушках у Клариссы, толстой женщины, которая работала, кажется, технологом. Труд мой оплачивался соответственно квалификации и опыту, то есть почти никак. Ночевать было негде. Ума не приложу, куда бы я пошел в первую же свою ночь в городе, если б меня не приняли на работу… Целую неделю, а то и дольше, мне удавалось мыкаться по подсобкам — благо фабрика работала круглосуточно, и я всегда мог соврать, что сегодня моя смена. Естественно, очень быстро за мной стала наблюдать охрана, которая просекла, что помещение фабрики я использую не только в качестве места работы. Мне доходчиво объяснили разницу между рабочим местом и гостиницей и намекнули, что бездомным не место в их коллективе. На мое счастье, Кларисса предложила снять у нее комнату за небольшую плату. Нас с ней ничего не связывало, кроме общей работы — мы не были друзьями и не стали ими, когда она подселила меня к себе. Кларисса была человеком необщительным, эгоистичным и одиноким — про таких людей можно подумать, что они вылупились из яйца и выросли сами по себе, не имея ни родителей, ни братьев с сестрами, никого.

Несколько раз я заводил с начальством разговор о том, что готов работать больше за прибавку к зарплате, но результата эти просьбы не давали. И тут — о чудо! Видимо, какая-то часть души Клариссы, отвечающая за жалость и понимание, внезапно проснулась, и она ни с того ни с сего вдруг однажды заявила:

— Эрик, я могу посодействовать тому, чтобы тебя перевели в специалисты.

— Правда? А что мне для этого надо сделать?

— Мне завтра с утра сдавать крупную партию ткани на аппретуру, а она еще не покрашена, потому что заказчик гаммы только вчера утвердил. Надо покрасить в «Черное солнце» — это новый цвет, но в нашу систему он уже внесен. Процесс ты знаешь, так что за дело. Получится — попрошу господина Дирбала перевести тебя специалистом к нам, а сама возьму нового помощника.

— Я с радостью! А ты будешь на всякий случай контролировать, как я делаю? Чтобы уж наверняка?

— Контролировать? Вот еще! Ты останешься за меня, а мне уйти надо. И никому не говори, что я тебе перепоручила. Заказ дорогой, и мне влетит, если узнают, что я на помощника свалила. Так что, берешься?

— Берусь!

И я взялся. Результат превзошел мои ожидания — цвет получился насыщенный, что-то среднее между шафрановым и алым с сиреневыми проблесками на свету. Спать хотелось ну просто безумно! На часах уже было 8 утра, и должна была прийти Кларисса, но она задерживалась. Пока я ее ждал, стал подсчитывать будущую зарплату и решил, что смогу снять свое жилье и наконец съехать от Клариссы. В полдевятого она влетела, бросила свой рюкзачок на полку рядом со шкафчиками и подбежала ко мне: «Ну что? Показывай». Я с гордостью открыл двери цеха и пропустил ее вперед.

— Это… что?! — она побледнела.

— Т-ткани… — у меня аж сердце остановилось. — Что-то не так?

— Это что?! — закричала она, подбежала к тканям и стала щупать их своими ручищами. — Ты охренел?!

— Кларисса, да в чем дело? — недоумевал я.

— Где ткани, мать твою? Ткани где, а?!

— Да в руках у тебя! — крикнул я в ответ, взбесившись из-за того, что эта толстуха орет на меня после бессонной ночи.

— Ты во что их покрасил, урод?!

— В «Черное солнце», как ты и просила!

— В какое, на хрен, «Черное солнце»? Они должны быть черными!

Она подбежала к установке, обливаясь потом, и вывела проекцию на эсэм-пад: «Смотри, дурья твоя башка! Читай, что написано! Это выгрузка твоей ночной работы! Читай, урод!»

И я прочитал. Трекинг процесса окраски был подробным и длинным, но в глаза сразу бросились слова «Черное сердце».

— Ты покрасил в «Черное сердце»! А надо было в «Черное солнце», идиот!

— Да зачем же они два таких похожих названия в список друг за другом-то поставили, — пытался оправдаться я.

— Тупой козел! Рукожопая свинья! Что я теперь Дирбалу скажу? — орала раскрасневшаяся женщина, от истерики ставшая, казалось, в два раза толще.

— Ну давай я быстренько сейчас покрашу…

— Быстренько? — она стукнула меня прямо в грудь. — У нас нет времени! Заказчик в обед придет, а на это часов семь нужно! Да хрен бы с ним, со временем! Ткань-то где взять? Мы ее неделю ткали по его формуле, море денег наверняка угрохали! У тебя есть такие деньги? Есть, я спрашиваю? Чего молчишь?

Мне нечего было ответить. Я думал только о том, где мне сегодня ночевать.

В обед пришел заказчик и закатил такой скандал, что к вечеру из «Дикого цвета» вылетели и я, и Кларисса. Когда мы вышли на улицу, она приблизилась ко мне, сняла с плеча рюкзачок и заехала мне им по лицу: «Пропади ты пропадом, урод!»

Было начало апреля. Не холодно, конечно, но и совсем не тепло. У меня в кармане было 11 долларов. Ближе к полуночи я подошел к дверям медицинского лаунжа и упал как бы в обморок. Минут через пять подбежал охранник, а потом подъехала каталка. «Парень! Парень! Эй! Молчит», — я слышал женский голос и старался не подавать признаков жизни. Что ж, хотя бы одну ночь я проведу в тепле и комфорте. А если повезет, то и не одну. Но мне не повезло. Как я ни жаловался на общую слабость и головокружение, через сутки меня выписали, и я вновь очутился на улице.

Следующие два дня я откровенно бомжевал. Нет, моя жизнь не была под угрозой — ничего не стоило позвонить матери или отцу. Конечно, отцу. Хорошо знал, что такие матери, как моя, своих сыновей прощают, но очень нескоро. Нет, лучше умереть с голоду, чем обратно к ней! Да и вообще, Новая Зеландия у меня прочно ассоциировалась с унынием и необходимостью в этой постоянной изнурительной конспирации, от которой я смертельно устал. Эх, знать бы, где в этом городе расположены точки с бесплатными фабрикаторами… Денег не хватало даже на продление подписки на сеть.

В поисках места для ночлега я слонялся по городу. Проходя мимо какой-то то ли фабрики, то ли склада, я увидел проем между стенами этого здания и соседнего строения и зашел туда. Пройдя вдоль стены, я очутился на заднем дворе — огромном, хорошо освещенном пространстве с ангарами. И ни души. Без особой надежды я подошел к одной из дверей, замок на которой не горел красным, и толкнул ее — она отворилась. Я стал спускаться по длинному коридору, затем прошел мимо огромной установки, похожей на компрессор системы аэрообогащения. Я бродил по этим бесконечным катакомбам несколько минут, прежде чем наткнулся на дверь со значком подземного паркинга и вышел к запаркованным там левиподам. У меня так сильно урчало в животе от голода, что этот звук громким эхом разносился по парковке. Может быть, переночевать прямо здесь, на полу? Ноги меня почти не держали, и я сел между двумя левиподами, прислонился к стене и стал убеждать свой организм в том, что он лежит на мягкой кровати. Через какое-то время я сквозь сон услышал звук открывшейся двери паркинга, а затем шаги, которые становились все громче. Дверь левипода, слева от которого я сидел, отворилась, и высокий парень бросил туда сумку, а затем поставил ногу на подножку и хотел было сесть на сиденье, но, будто вспомнив что-то, пошел обратно, оставив левипод открытым. Недолго думая, я забрался туда, взгромоздился на пассажирское сиденье, откинул спинку и лег. Спроси меня сейчас, чего я хотел добиться и был ли у меня какой-нибудь план — в жизни не вспомню. Уверен, что я тогда этого и сам не знал, но охваченному отчаянием человеку всегда сложно рассуждать рационально.

Через какое-то время противоположная дверь открылась, и на водительское кресло сел хозяин. Сначала я услышал, как завелся двигатель, а затем и удивленный голос: «Вы кто?»

Не зная точно, что делать, я поднялся, сел и сказал:

— Деньги есть?

— Вообще? Или с собой?

— Конечно, с собой, — удивленно пробормотал я в ответ. Хотелось рассмеяться.

— Что ты делаешь в моем левиподе?

— Мне нужны деньги!

— Ничего удивительного. Всем нужны деньги. Что ты в моем левиподе-то делаешь?

— Я… Не знаю. Наверное, собираюсь тебя ограбить.

— Да неужели? Ну давай, грабь, — в темноте я не мог разглядеть, улыбается ли моя жертва, а голос ее звучал вполне уверенно.

— Отдавай все деньги, которые есть с собой!

— А не то что?

— Убью.

— Да ладно? Чем? Взглядом? Слушай, парень, у тебя что-то стряслось?

— Нет, я просто так залез к тебе в левипод и отбираю деньги, — буркнул я. В этот момент мой живот издал такое громкое и продолжительное урчание, что как только оно закончилось, мы оба рассмеялись.

— Отбираешь у меня деньги? — переспросил мой собеседник, когда мы закончили смеяться. — Ой, да не льсти себе. У меня план. Давай-ка мы с тобой съездим перекусим. Я, признаться, тоже не сытый. А такие важные вопросы, как грабеж, нормальные люди на пустой желудок, знаешь ли, не решают.

Не дожидаясь моего ответа, он отчалил с парковки. Мы молчали. Пару раз за всю поездку тишину нарушал лишь мой возмущенный от голода живот. Я прижался к окну и смотрел на пустынные улицы весеннего ночного города. Внезапно левипод остановился, и сквозь стекло пассажирской двери я увидел отделение полиции. «Да, конечно, можно было сразу догадаться», — подумалось мне. Но, к моему удивлению, левипод продолжил движение, обогнул полицейское отделение справа и, оставив его позади, прибавил скорость, а через несколько минут опустился на паркинг на набережной и отключился.

В кафе, куда меня привел мой попутчик, кроме нас не было ни одного посетителя. Из всего многообразия меню мне больше всего захотелось горячих желтых вафель с карамелью и кофе. Тарелку ароматных свежеиспеченных вафель я умял не прожевывая. «Ты в курсе ведь, что у меня нет денег, и тебе придется за все это платить?» — с набитым ртом спросил я его. Он улыбнулся и ничего не ответил. Себе он заказал закуску из креветок и зеленый чай.

Когда с едой было покончено, жизнь показалась не такой уж и подлой. Я смотрел на визави и испытывал стыд от своей дерзости — залезть в левипод к постороннему человеку, потребовать денег, а потом за его же счет сожрать тарелку вкуснейших вафель — ну что я за тип?

— Давай выкладывай, как ты докатился до такой жизни, — допивая чай, сказал он. Я, не долго думая, вывалил ему все, что со мной произошло.

— «Дикий цвет», говоришь? Наше агентство с ними работает.

— А что за агентство? Модельное?

— Не только. Все, что связано в талантами, если вкратце. А уж кто — модели или писатели — не имеет большого значения. С «Диким цветом» работаем в качестве посредника.

— Кем ты работаешь в агентстве? — уточнил я.

— В данный момент я вице-президент по кадрам. И могу ответственно заявить, что тебя незаконно уволили. Клариссу твою — вполне обоснованно, а тебя — нет.

— Но я же на самом деле спутал цвета! — удивился я.

— И что? В твои обязанности входила покраска тканей?

— Ну, не входила как бы…

— Вот и все. Компания не обеспечила должного контроля за работой, которая была перепоручена сотруднику, в чьи обязанности покраска не входила. Кто у вас несет ответственность за эту работу?

— Кларисса.

— Кларисса, — повторил он. — А уж почему она не сделала свою работу — потому что проспала, напилась или пошла вечером с подружками есть пиццу, взвалив работу на своего помощника — неважно. Тебя должны восстановить и выплатить компенсацию.

— Я за вафли-то расплатиться не могу, какие уж тут восстановления и компенсации! Для этого юрист нужен, а у меня на него денег нет. Хотя даже если б и были — как мне потом продолжать работать? Дирбал — редкий ублюдок! Он меня после восстановления сгноит там, заклюет.

— Не исключено, да…

— А вот в ваше агентство не нужны такие, как я?

— Несостоявшиеся воришки? — засмеялся он. — Неа, не нужны.

— Да я же на полном серьезе! Я хорошо придумываю одежду, особенно женскую. И вообще, у меня все в порядке со вкусом. Мне любая работа подойдет, которая не требует какой-то особенной квалификации.

— А ты нигде не учился?

— Учился. На юридическом. Только я его не окончил, мне неинтересно это все было. Как второй курс начался, я на учебу и забил.

— Родители, что ль, богатые?

— Да. Мама, точнее.

— Это многое объясняет! А лет-то тебе сколько?

— Скоро 22 будет. А что?

— Ну, ты не мальчик уже. Обычно к этому времени молодые люди более-менее определяются с тем, какой видят свою жизнь в будущем. Мне вот скоро 30, а я до вице-президента дослужился.

— Тридцать?! Ты выглядишь гораздо моложе!

— Спасибо, спасибо, цветы в машину. Ладно, я подумаю, куда тебя можно пристроить. По кадрам я, в конце концов, вице-президент или где?

— Ты только учти, что я на любую работу согласен! Лишь бы хватило на съем жилья.

— Мать прогнала или сам ушел? — прищурившись, спросил он.

— Как бы… все вместе.

— Понял. Оно и к лучшему, ведь пока дно не нащупаешь, так и будешь плыть куском пластика по течению.

— Вот только мне одно непонятно — какой тебе интерес мне помогать?

— Так я тебе еще не помог! Помогу — будем об этом говорить. А сейчас пора спать. Тебе есть где ночевать?

— Если ты о таком прямоугольном предмете, который называется кровать, то нет.

— Вот ведь дикость какая! — присвистнул мой собеседник. — Нет, я отказываюсь узнавать себя сегодня! Какой-то парень залез в мой левипод, потом слопал целое блюдо вафель за мой счет, а я ему еще и помогаю! Ладно, на, держи, — и он протянул мне карточку.

— Ой, а что это?

— Это ключ от нашего корпоративного номера в «Холидей Инн». Только не пей алкоголь, а то доплачивать придется. А в остальном номер в твоем распоряжении. Особенно ванная, а то от тебя немного пованивает.

— От… номера? С кроватью? — залепетал я.

— С ней самой. А завтра я с тобой свяжусь. Оставаться в номере можно не дольше, чем на 3 дня. Надеюсь, к тому моменту найду тебе работенку. Поехали, подкину тебя до отеля. Мне как раз по пути.

— Даже не знаю, что и сказать! Ты мой ангел-хранитель!

Мы встали из-за стола и направились к выходу. Спустя некоторое время левипод остановился напротив высоченного здания отеля.

— Давай, беги. Завтра поговорим, — сказал он.

— Спасибо тебе еще раз! — улыбнулся я, открыл дверь и вышел.

Номер был шикарным. Нет, ничего экстраординарного в нем не было, но по сравнению со скамейкой в парке это был суперлюкс. Не меньше получаса я нежился в ванне, потом добрался до кровати и утонул в ней всем телом. А на следующий день он действительно позвонил.

— Привет! — услышал я его бодрый голос.

— Привет!

— Есть, короче, возможность устроить тебя персональным ассистентом. Только не в агентство, а к одному нашему клиенту. Надо будет организовывать всю его жизнь — и работу, и личную. Он человек старый, требовательный, но если понравишься ему, с ним можно легко сработаться. Платят четыре штуки в месяц.

— Четыре тысячи?! — крикнул я. — Да я в «Диком цвете» тысячу шестьсот получал! Согласен! Готов хоть сейчас!

— Прекрасно. Тогда кину тебе адрес и контактное лицо. Собеседование сегодня в три. Все, мне пора.

Господин Блатт проводил собеседование лично. Почему-то я ожидал увидеть парализованного сварливого старика в кислородной маске, но Блатт находился в неплохой физической форме. Поприветствовав меня крепким рукопожатием, он бодро проследовал к своему столу и предложил мне сесть. Он рассказал, что успешный кандидат должен знать рабочий график и вообще всю структуру его жизни лучше самого Блатта, беспрекословно и безупречно выполнять поручения и иметь возможность поехать с ним в любую точку мира без заблаговременного предупреждения. Я кивал головой, стараясь продемонстрировать ту самую беспрекословность, которая ему требовалась. Блатт спросил, был ли у меня опыт работы ассистентом, и я честно признался, что мои функции помощника до этого ограничивались заправкой матриц окраски тканей, но мне нужны деньги, и поэтому я готов все свое время посвятить тому, чтобы вживить себя в мир Блатта и доказать, что лучшего ассистента ему не найти.

— Эрик, да? — спросил он после долгого раздумья.

— Да, господин Блатт.

— Я склонен дать тебе эту работу. На тебя поступила хорошая рекомендация, а я доверяю рекомендациям проверенных людей.

— Господин Блатт, уверяю вас, что вы не пожалеете! — ответил я, подумав, что если меня возьмут, то я просто обязан буду пригласить своего ангела-хранителя на ужин.

Так и случилось. Блатт подписал со мной контракт с испытательным сроком на один месяц, заплатил аванс и поручил начать подготовку к празднованию его юбилея — в сентябре ему исполнялось 100 лет.

— Привет, воришка! Что, тебя можно поздравить? — прозвучал задорный голос, когда мы созвонились.

— Можно! Я получил контракт! Не знаю, как тебя и благодарить! Разреши пригласить тебя на ужин сегодня? Мне заплатили за первый месяц, так что ужинать будем за мой счет.

— Я за. Только учти, что одними вафлями не отделаешься! Уж сегодня я оторвусь на славу!

За ужином мы болтали без умолку. Он рассказывал о себе: о том, где учился, кем работал до того, как стать вице-президентом по кадрам, как женился, где бывал. Я не мог ни насмотреться на него, ни наслушаться. Чтобы не выдать себя, я поднял бокал:

— Спасибо тебе! Еще вчера я ночевал на скамейке, а сегодня работаю личным помощником самого Блатта и ем эту вкусную рыбу здесь, с тобой.

— Не буду отрицать, что я большой молодец, — ухмыльнулся он. — Ты нашел уже, где жить?

— Ищу. Господин Блатт распорядился, чтобы я неделю жил в его особняке, вникал в курс дел и вообще узнавал все его привычки и повадки. Но варианты апартаментов я рассматриваю, да. Реально хорошие апартаменты в центре тыщи полторы в месяц стоят.

— Твоей зарплаты хватит.

— Еще бы! Тем более Блатт и за еду платит, когда работаешь с ним.

— Вот и отлично. У тебя будет куча сэкономленных денег — на веселье, отдых и девушек. Уже одиннадцать доходит, пора закругляться, а то меня, наверно, жена ищет.

Я расплатился, и мы вышли на улицу. Он предложил подбросить меня до резиденции Блатта, и минут через десять мы подлетели к воротам особняка.

— Ну давай, беги, — сказал он.

— Да, я пошел. Спасибо еще раз.

Я протянул ему руку и широко улыбнулся. Он пожал ее и пристально посмотрел мне в глаза. Мы смотрели так друг на друга, сначала немного улыбались, а потом улыбки пропали. Я приблизился к нему и легонько коснулся губами его губ, не зная, как он отреагирует. Не поцеловать его я просто не мог — какая-то неведомая сила словно подтолкнула меня к нему. Он приоткрыл рот, и я обхватил его нижнюю губу, показавшуюся мне такой нежной и сладкой, что хотелось заморозить этот момент. Наконец я отодвинулся от него, посмотрел в его красивые синие глаза и шепнул: «Прости, я не удержался». Он ничего не ответил, а только улыбнулся. Я вышел из левипода и направился к воротам особняка.

Следующая неделя показала цену тем 4 тысячам, которые мне полагались. От недосыпа я находился в постоянной прострации, иногда не понимая, утро сейчас или вечер. Если бы мне в 22 года иметь хоть половину той энергии, которой Блатт обладал в свои 100… За это время я выучил меню Блатта и черный список клубов и ресторанов, а еще запомнил всех его ближайших родственников и друзей в порядке понижения приоритета. Мы сразу сдружились с его кухаркой Евой, которая называла меня не иначе как «сынуля».

Как мне казалось, Блатт был доволен моей работой: я не допустил ни одного прокола в его поручениях, всегда был у него под рукой, вел себя учтиво и ненавязчиво. Спустя неделю он дал мне отгул, вспомнив, как я ему между делом говорил, что не успел снять себе жилье в городе. Апартаменты я нашел в тот же вечер — они располагались не очень далеко от особняка Блатта. Хозяйка объявила тысячу семьсот в месяц, я попытался торговаться, но тщетно. В итоге мы ударили по рукам, и я стал обладателем контракта на аренду замечательной квартиры с балконом и видом на реку.

Помню, как я лежал на кровати, наверное, полчаса и смотрел в потолок, наслаждаясь мыслью о том, что жизнь начинает складываться так, как мне хотелось — никакого родительского вмешательства, финансовая независимость, укромный уголок, где я могу быть самим собой. Не хватало только одного…

— Привет, воришка! — услышал я его голос, когда позвонил. — Никак Блатт дал тебе отдышаться?

— Привет! Да, сегодня мой первый выходной. Очень много работал всю неделю! И мне понравилось!

— Добро пожаловать во взрослый мир, детка! Квартиру-то снял?

— Да, сегодня как раз и снял! Я тебе из нее звоню. Она классная! Шикарная!

— Конечно, ты же сам ее оплачиваешь. И она тебе будет казаться самой-самой.

Возникла пауза. Я никак не решался сказать то, что хотел. Открыл рот, но будто что-то держало слова внутри меня.

— А… — выдавил я.

— Бэ, — ответил он и засмеялся.

— А как твоя жена?

— Ты хочешь вести светскую беседу? Жена в порядке, сегодня она в ночную смену, а я пока…

— Приезжай ко мне, — перебил его я, и от волнения стало не хватать воздуха, как будто в горле постепенно надувался резиновый мячик. Он не отвечал, и мне показалось, что прошел час, прежде чем я услышал ответ.

— Хорошо. Сейчас? — в его голосе улавливалось волнение.

— Да.

— Хорошо, через полчаса буду выдвигаться.

Я бросился в душ, хотя принимал его недавно, больно ударился обо что-то коленкой и выругался. Прошло полчаса, затем еще полчаса, но его не было. Наконец раздался звонок, и монитор показал стоящего за дверью человека. Это был он. Я открыл дверь, он вошел и смущенно улыбнулся мне. Мы с ним прошли в комнату, не говоря друг другу ни слова, и встали возле открытой балконной двери, откуда в квартиру задувал теплый ароматный речной воздух, вызывая у меня легкое головокружение. Впрочем, не исключено, что причиной был вовсе не свежий весенний ветер. Я смотрел на него и понимал, что мы с ним хотим одного и того же. И тогда я приблизился к нему вплотную, обнял и прижался к груди, а потом почувствовал его руки у себя на спине. Мы стояли так, прижимаясь друг к другу все плотнее и плотнее, и затем я его поцеловал. Сначала, как тогда, в левиподе — едва-едва, аккуратно, но через мгновение наши губы уже не знали ни кротости, ни робости. Он кинул меня на кровать, снимая с себя футболку. Я помог ему раздеться, не переставая целовать… Сейчас вспоминаю это и осознаю: это был самый сексуальный, самый чувственный момент в моей жизни, когда все предыдущие парни, с которыми у меня что-то было, беспощадно меркли по сравнению с ним. От него исходила невероятная энергетика физического наслаждения, и я навсегда запомнил испытанный тогда страх умереть из-за того, что попросту не смогу выдержать всего объема удовольствия, которым была объята моя спальня.

После мы долго валялись в постели. Мы оба лежали на спине, глядя на слабое свечение вмонтированных в потолок ламп. Он дышал мне в макушку и водил пальцем по моему животу снизу вверх и обратно.

— Тебя из-за этого мать выгнала? — тихо спросил он.

— Да. Мы с парнем остались ночевать у меня, а она приехала раньше, чем надо было.

— Классика.

— А твоя жена в курсе насчет тебя?

— Честно — не знаю. Во всяком случае, ничто не говорит о том, что она в курсе. Я не думаю об этом.

— Ты давно… ну… в теме?

— В самой теме, может, и давно, но все мои разы с парнями можно на пальцах одной руки пересчитать.

— Ты поэтому мне помог?

— Почему «поэтому»?

— Потому что я парень?

— Не потому что ты парень, а потому что сразу увидел в тебе что-то, что меня зацепило. Ты так трогательно и вежливо пытался меня ограбить… Я смотрел на тебя и думал: «Надо же, какой красавчик». И когда ты меня поцеловал в левиподе, для меня это не было шоком. Я про тебя еще в кафе понял.

— Как же ты живешь со своей женой, если тебя тянет на мальчиков?

— Нормально живу. Мальчиков у меня очень давно не было, а когда чего-то давно нет, то начинает помаленьку забываться.

— И тут на тебя свалился я, — повернулся я к нему и поцеловал в нос.

— Свалился, да…

— Знаешь, а меня бисексуалы почему-то всегда больше привлекали. Я им завидовал, что у них, как бы сказать, кругозор шире. Если ты понимаешь, о чем я.

— Понимаю. Только не думаю, что я бисексуал.

— А кто же? Гей?

— Думаю, да. Гей. С небольшими вкраплениями гетеро. В виде жены и ребенка, — рассмеялся он.

— Мне бы тоже очень хотелось иметь ребенка, — сказал я.

— Это осуществимо. Если ты этого действительно захочешь, это реально.

— Ты думаешь?

— Абсолютно!

И у нас закрутилось… Видеться часто не получалось — у меня все время забирал Блатт, у него — семья и работа. Но каждая встреча была для меня праздником, фонтаном эмоций, вихрем экстаза. Редко нам удавалось выбраться погулять или посидеть в баре, и много времени мы на это не тратили — его было так мало, что хотелось посвятить любую минуту только друг другу, чтобы ни одной живой души вокруг. Никогда не знали, когда встретимся в следующий раз.

Где-то через полгода Блатт поднял мне зарплату. Сам. Ева говорила, что это немыслимо, чтобы он по своей инициативе увеличивал сумму счета. Правда, всего на 700 долларов, но, во-первых, это тоже деньги, а во-вторых, то был акт благодарности и доверия. Похвала от начальника, отменное настроение, да еще и вечером я должен был с ним встретиться… Жизнь била ключом, а я не мог нарадоваться. Тем вечером я ему признался. Не хотел, чтобы он знал, долго ему не говорил, хотя испытывал к нему чувства уже давно, но после второго оргазма он, не сбавляя темпа движений, целовал меня так страстно, и от него пахло настолько вкусно, что у меня вырвалось против воли: «Я люблю тебя! Люблю тебя!»

Когда он лег рядом и отдышался, я услышал в ответ: «Я знаю. И тоже люблю тебя, как бы мне ни хотелось этого отрицать. Воришка. Деньги украсть не получилось, но ты заполучил мое сердце».

Подходил к концу год, как я бежал из дома. Однажды мне впервые за все это время позвонила мать. Сначала голос ее отдавал пренебрежением, как будто этим звонком она оказала мне великую честь, однако к концу разговора она вела себя уже совершенно иначе — как человек, осознавший утрату своей власти и влияния над бывшим подопечным.

К тому моменту его жена все узнала. Ну, может быть, не все, хотя о моем существовании ей стало известно. Как он потом мне рассказывал, жена заподозрила неладное сразу, как только у нас с ним начался роман. Я никогда ничего не понимал в женщинах, но чутья им не занимать, это точно! Насколько я знаю, он особо и не отпирался, когда она надавила. Бросить жену и ребенка он не мог, и я с этим не смел спорить. Конечно, я готов был руку отдать за то, чтобы жить со своим любимым, но, с другой стороны, мне не хотелось гневить судьбу, ведь свобода, работа и наличие любимого человека превосходили все мои самые смелые ожидания. Жена не хотела его отпускать не из-за вредности, а потому что сильно любила, и в этом я ее прекрасно понимал.

Они с женой достигли компромисса: он остается ее супругом, живет в семье, участвует в воспитании ребенка, а она принимает как данность его роман со мной. Так было лучше, ведь ему больше не нужно придумывать глупых оправданий для наших с ним встреч. После этого он изменился, и мне это понравилось — стал более открытый и спокойный, между нами появилась настоящая нежность, которой мне так сильно не хватало, а его взгляд стал таким родным и мягким, что когда он смотрел на меня, хотелось плакать от счастья. Мы стали много времени проводить вместе, подолгу разговаривать. Он не просто превратился для меня в идеал парня, он стал идеалом человека. В нем все было на уровне: внешность, телосложение, чувство юмора, ум, находчивость, надежность. Два-три дня без него, без его голоса и проникновенного взгляда — и я ощущал физическое истощение, упадок сил. Он был не просто нужен мне — он стал смыслом моей жизни. Только мой. К наличию жены я относился более чем спокойно, ведь, в конце концов, она его законная супруга, в отличие от меня. Главное, что он любит меня, и я у него один. Для меня казалось очевидным, что если этого человека со мной больше не будет, моя жизнь закончится.

Однажды Блатт предупредил меня о предстоящей недельной командировке вместе с ним в Берлин. У меня чуть сердце не выпрыгнуло, когда я узнал, что мой любимый тоже едет в этот город по работе. Целая неделя вместе! Мы были как настоящая пара — с утра до вечера дела, а потом ночь вместе. Мы жили в корпоративной квартире, которую ему снимало агентство. Впервые за полтора года он с приближением полуночи не вставал с постели, не одевался и не уходил. У меня щемило где-то в позвоночнике от невероятного тепла, которое я испытывал каждое утро, когда просыпался в его объятиях.

Через некоторое время, когда мы уже вернулись обратно, и дни стали идти своим, привычным нам чередом, мы оба поняли, что не хотим жить отдельно. Это было неправильно ни по каким параметрам. Он уехал с семьей в отпуск на две недели, а когда вернулся, то сообщил мне, что объявил жене о разводе.

Милая моя, не буду даже пытаться описать, насколько я был счастлив, когда мы с ним стали жить вместе. Я и раньше-то не переживал из-за необходимости делить его с супругой, а теперь… Сказка. Конечно, какое-то время он все же проводил с бывшей женой и с ребенком, но для меня это были пустяки. Я даже находил какую-то пикантность в том, что мой любимый — папа, и что после него на планете останется генетическое продолжение.

— Я тоже очень хотел бы иметь ребенка, — как-то завел я старую тему.

— Почему? Что заставляет человека, тем более парня, тем более гея, хотеть ребенка?

— А какая разница, гей или не гей? Вот ты сам раньше не знал, гей ты или нет, а ребенка родил.

— Родил, но я-то как раз никогда не горел идеей иметь детей. Так получилось. Конечно, это прекрасно, и я люблю ее, но вот чтобы прям хотеть — нет, такого не было. И потом, представь себе практическую сторону вопроса.

— Зачатие? Секс?

— Да нет, конечно! Вот представь, что у тебя родился ребенок. Как ты будешь его воспитывать? Бросать работу? Нанимать няню? Мы с тобой живем вместе. Ребенок будет с нами находиться? Не могу сказать, что я категорически против, но это не то, чего я ожидал, когда мы с тобой принимали решение жить вместе.

— Нет, не обязательно, чтобы ребенок со мной жил. Будет с матерью. Мне достаточно того, что на земле есть кровь от крови моей, мой ребеночек! Я буду любить его больше всего на свете! Его и тебя!

— Романтик! — он взъерошил мне волосы на голове.

И я всерьез занялся этим вопросом. Найти маму для своего гипотетического ребенка, которая готова была родить от гея и воспитывать ребенка сама, было нелегко. Эта тема пользовалась популярностью у лесбиянок, но, несмотря на весьма легкую реализуемость, именно этот вариант меня почему-то больше всего отталкивал. В конечном счете я подружился с одной лесбийской парой, которая воспитывала рожденного от гея сына — эти девушки познакомили меня со своей подругой, которая хотела родить ребенка непременно от нестандартного отца. Она, правда, жила далеко, но проблемы в этом я никакой не видел. Мы с ней списались, и через несколько дней она прилетела ко мне. Девушкой она мне показалась весьма ветреной — никак не мог представить ее добропорядочной мамашей. Но я сразу напомнил себе, что добропорядочные матери растят детей в обыкновенных семьях и что для нестандартной задачи решение будет тоже оригинальным. После знакомства мы с ней договорились взять паузу на неделю-другую, чтобы все хорошенько обдумать и решить, готовы ли мы стать родителями нашего общего ребенка. В итоге решение было принято положительное. Худо-бедно акт любви состоялся (да-да, мне хотелось, чтобы все, включая зачатие, было максимально естественным), и через три недели она сообщила, что беременна.

За этой суетой с ребенком я упустил из виду своего любимого. Он был все так же внимателен и любвеобилен, но я чувствовал, что он изменился. Думаю, как раз с таких ощущений в свое время стали закрадываться подозрения у его жены. Первое, о чем я подумал, был любовник. И что дальше? Следить за ним? Ловить его проколы? Подслушивать разговоры? Я твердо решил, что даже если у него появился любовник, для меня это не будет иметь значения. Он все равно мой! Мой родной… Именно со мной он ложится в постель, обнимает меня, любит. Я это чувствовал!

На известие о том, что скоро я стану отцом, он отреагировал холодно: «Что ж, ты парень взрослый, все решения принимаешь самостоятельно. Если считаешь, что это правильно, пусть будет так». Я объяснил ему, что появление ребенка никак не изменит нашу жизнь, потому что малыш будет жить с мамой, а на меня ляжет лишь финансовая помощь.

Помню, как первый раз тебя увидел. Ты была такая маленькая… Я знал, что дети маленькие, но не думал, что они такие крошки. И такие легкие. Тебе было три дня, когда ты попала ко мне на руки. Я втягивал носом твой запах, касался губами миниатюрных сморщенных пальчиков, легонько проводил пальцем по губам, когда ты открывала малюсенький беззубый ротик, и никак не мог выпустить тебя из рук. Не подумай, что я сейчас пытаюсь что-то наговорить на маму, но я был неприятно удивлен, когда увидел, что она к тебе относится спустя рукава. Медсестра рассказывала, что стоило тебе начать плакать, как мама включала соник, и ты засыпала. Она не пыталась тебя убаюкать, укачать, накормить. Соник — и точка. Лишь бы не орала. Кормили тебя медсестры. На четвертый день вас с мамой выписывали. Как раз тогда я собирался улететь обратно домой. Перед выпиской твоя мама подошла ко мне и сказала: «Эрик, послушай. Забери ее с собой. Я не буду ее воспитывать, не хочу. Не люблю ее, она меня раздражает». Я попытался объяснить ей, что это чувство нормально для некоторых матерей, но она и слушать ничего не хотела: «Забирай ее или оставляй тут, в лаунже. С собой я ее не возьму».

Надо было видеть выражение его лица, когда я заявился домой с люлькой. Он был черный как туча. Но оказалось, это было не только из-за тебя. Умерла его бывшая жена. Я был шокирован этой новостью.

— Мне передали дочь, — мрачно сказал он.

— Что ж, хорошо, конечно, — засуетился я. — Куда же ее еще! Разумеется, к нам!

— К нам… — со злобой прошипел он. — Я столько лет прожил в мечтах быть с парнем, как мы с тобой живем, а тут — пожалуйста! То не было никаких детей, а теперь сразу двое, одной из которых пять дней от роду!

— Да мы справимся! У нас хороший бюджет, наймем нянь! Вот увидишь, что все будет в порядке!

Его дочь оказалась паинькой. Я полюбил ее, как свою. Девочке не стали говорить, что мама умерла, — наплели какой-то ерунды про больницу, операцию и сон. Разумеется, она не поверила, ведь ей вот-вот исполнялось восемь лет, большая девочка. Тебя ей представили в качестве сестренки. Она понимала, что ты ей не кровная родня, но она так долго просила у родителей братика или сестричку, что появление крошки в доме стало для нее большой радостью. Я не мог насмотреться, как она играла с тобой, брала тебя на руки, целовала… Чего нельзя было сказать о нем — он стал раздражительным, огрызался на меня, между нами почти исчез секс.

Примерно в то же время меня настигла еще одна беда — умер Блатт. Я восхищался им и где-то даже любил, а потому переживал его кончину тяжело. Старик завещал мне миллион долларов в качестве благодарности за безупречную службу.

— Представляешь, — ликовал я, — целый миллион! Я теперь смогу взять отпуск на год-другой и полностью посвятить себя девочкам! Как думаешь?

— Хорошая идея, — без особого интереса ответил он. — Дети тебя любят, и ты не идешь ни в какое сравнение даже с самой лучшей няней.

Первые полгода, что ты жила с нами, были самыми тяжелыми. Мне очень помогала твоя сестренка, но не он. Он приходил с работы за полночь каждый день, но у меня и в мыслях не было высказать ему хотя бы одну претензию, ведь именно я твой отец, и по моей инициативе ты появилась на свет. Никаких вопросов и обид. А где-то месяца через полтора я узнал, что поздние возвращения домой были связаны не только с желанием покоя от непрекращающегося детского плача.

Был августовский вечер, когда я гулял с вами по набережной. Мы с твоей сестренкой по очереди катали коляску, в которой ты лежала, посапывая, и играли в названия городов. Я решил пройтись до кафе, где в день нашего знакомства он заплатил за мои вафли. Меня одолевали странные чувства. С одной стороны, он так сильно отстранился от меня, что я готов был отдать половину отведенного мне на этой земле срока, лишь бы снова ощутить его заботу, увидеть ту ухмылку на лице, когда он в очередной раз надо мной подшучивал — не обидно, а нежно, как может себе позволить шутить только любимый человек. С другой стороны, мне было ясно, что его угасшие чувства — это цена, которую мне пришлось заплатить за то, что жизнь подарила мне тебя. Что ж, пусть так, я согласен. Белые полосы имеют свойство заканчиваться. В крайнем случае, он же все равно мой, мы вместе живем, спим в одной кровати. Он давно не занимался со мной любовью, но я довольствуюсь и тем, что просыпаюсь не один в постели. С этими мыслями я дошел до кафе, от которого в реку уходил небольшой уставленный столиками пирс, а за ними сидели парочки… Как бы мне хотелось сейчас очутиться за одним столом с ним! Нет… Нет! Кто это? Кто это сидит напротив него? Женщина… Или это не он? Я стал всматриваться. Любимого человека нельзя не узнать в толпе, даже если смотришь одним глазом в ночи сквозь темное стекло. Это был он. В другой раз у меня бы и мысли в голове не мелькнуло — работа, деловой ужин. Но не в кафе на пирсе! И не в девять вечера. И не в выходной день, когда он сказал, что пошел пить пиво с друзьями! Господи, нет, пожалуйста! Он целует ее. Я слышу ее смех…Я развернул коляску и быстрым шагом пошел прочь. Слезы застилали глаза, я старался не моргать, чтобы твоя сестренка не заметила этих капель…

Он пришел домой во втором часу ночи, сходил в душ и лег спать.

Через три дня я подошел к нему, обнял сзади и уткнулся носом в спину. Он коснулся моих рук. «На выходных я видел тебя с женщиной в кафе на пирсе», — шепнул я спокойно.

— Ты за мной следил?

— Ты же знаешь, что нет. Просто гуляли с девочками по набережной.

— И все это время ты молчал? — удивился он. — Как еще не лопнул, зная тебя-то!

— Я был уверен, что ничего серьезного. Просто интрижка.

— А зачем тогда завел этот разговор?

— Чтобы не было недосказанности.

— Ты прав в том, что это интрижка.

— А почему женщина? Ты что, планируешь брак по расчету?

— А тебя не смущает, что я много лет прожил с женщиной?

— Нет, не смущает. Но ты же сам говорил, что ты гей, пусть даже с небольшими вкраплениями гетеро.

— Ну, вот и считай, что ты видел реализацию этих вкраплений.

— А то, что между нами пропал интим? А то, что ты меня целуешь раз в неделю в щечку? Дома не бываешь?

— Эрик, я не твой муж…

— Да знаю я! Я и не претендую!

— Тогда и не веди себя, как жена.

— Я хочу только одно узнать.

— Спал ли я с ней?

— Нет. Хотя это тоже… Но нет. Ты не уйдешь от меня?

— Не уйду.

Но на следующую ночь он не пришел домой вовсе. Я делал вид, что ничего не происходит, а он делал вид, будто не понимает, что я только и думаю о том, где его носило. Когда его отсутствие по ночам стало систематическим, я вызвал няню, чтобы она посидела с тобой и сестрой, и занялся слежкой. Естественно, он проводил время с ней. Когда они заходили к ней домой, он заметил меня. Шепнув что-то ей и поцеловав в губы, он оставил ее у дверей дома, а сам пошел ко мне таким быстрым шагом, от которого не стоило ждать ничего хорошего.

— Ты совсем идиот? — прошипел он.

— Ты с ней собираешься жить? — сквозь слезы вымолвил я, и голос был таким слабым, что я даже себя толком не услышал.

— Быстро пошел домой!

— Пожалуйста!

— Я сказал — быстро! Возьми себя в руки и будь мужиком, в какое бы место ты ни давал!

Он развернулся и таким же быстрым шагом пошел за ней. Девочка моя, как бы я хотел, чтобы ты ничего подобного не испытала… Это нельзя передать словами. Это не просто тяжелое переживание измены. Кажется, как будто все силы земли восстали против тебя и беспощадно, с треском и искрами, ломают и корежат твою жизнь. Тебе хочется кричать, но голоса нет. Хочется плакать, но степень неприятия происходящего так велика, что даже слезы не текут…

Через несколько дней он вернулся. Позвал меня в спальню и закрыл за нами дверь.

— Эрик, кем ты стал?

— Отцом…

— Нет. Ты стал неврастеничкой. Ты стал бабой, от которой я в свое время сбежал. Где тот задорный Эрик, который сел ко мне в левипод и попросил денег? Когда он успел превратиться в наседку?

— Ты меня больше не любишь?

— Где тот Эрик, который отдал мне всего себя?

— У меня есть дочь, я не могу отдавать тебе всего себя…

— А она может. Ей не нужны ни дети, ни сопли. Она готова жить для себя и для меня.

— Да я только для тебя и живу! — разревелся я. — Я с ума без тебя схожу, скулю каждый вечер в ванной, чтобы девочки не слышали!

— «Чтобы девочки не слышали», — передразнил он меня. — Ты даже говоришь, как наседка. Ко-ко-ко!

— Ответь, ты любишь меня?

— Я не могу сказать «нет». Но, думаю, нет смысла говорить, что нам нужен перерыв.

— Скажи сразу, что уходишь от меня. Не нужно мне перерывов!

— А ты хочешь это услышать? И уверен, что не пожалеешь?

— Уверен, что пожалею.

— Месяц. Пока так.

Он вышел из спальни, а через полминуты я услышал, как хлопнула входная дверь.

Первые две недели прошли как в дымке. Я не ел, изредка пил, машинально кормил тебя, играл по инерции и плакал. Плакал постоянно. Сойти с ума мне не давали воспоминания о том времени, когда мы с ним были счастливы. Или, может быть, как раз они стали сводить меня с ума? Он был лучшим, что случилось в моей жизни. У меня раньше были молодые люди, но это все равно, что сравнивать спичку с огнеметом…

За это время он не позвонил, не написал. Жизнью твоей сестренки он тоже не интересовался. Наверное, постоянное нахождение в состоянии стресса и болезненных фантазиях о том, как было бы здорово повернуть время вспять, сделали свое дело — я запутался в мыслях и потерял над собой контроль. Помнишь, как в начале я рассказывал про попытку ограбить его? Я был в отчаянии, а в таком состоянии руководствуешься чем угодно, только не здравым смыслом. И сейчас случилось то же самое. Я пошел к ним. Дверь открыла она. Симпатичная женщина. Или девушка? Неважно.

— Добрый вечер! Вы к кому? — приветливо спросила она, приоткрыв дверь.

— Я… Мне…

— Боюсь, вы ошиблись, — все так же игриво звучал ее голос.

«Кто там?»

В дверях показался он.

— Эрик?! — он округлил глаза, а потом нахмурил брови.

— Вы знакомы? — удивилась женщина и шире открыла дверь, приглашая меня войти.

— Да, — растерянно ответил он, — это мой… Это…

— Я его муж, — сказал я четко.

Она уставилась на меня, а затем громко рассмеялась.

— А тут нет ничего смешного, — продолжил я. — Мы живем вместе уже довольно давно и воспитываем двоих детей. Двух девочек.

Она замолчала. Я ожидал, что она вот-вот развернется и заедет ему по морде, но она посмотрела на меня и сказала:

— А-а-а, так вот ты какой? Не знала, что тебя зовут Эрик. Да, я в курсе и про прошлый брак, и про детей, и про мальчика. А ты ничего так! Симпатичный!

Я был раздавлен… Она знала! Все знала! Ноги сами понесли меня к нему, и я вцепился в него, обнял и разрыдался: «Не уходи от меня! Умоляю! Я не буду без тебя жить!»

Он стоял не двигаясь и не зная, как себя вести.

— Я все сделаю! На все пойду ради тебя! Только не уходи! Мой хороший, мой любимый! Мой единственный! Мой самый лучший мужчина! Только скажи, чего тебе нужно, и я все сделаю! Все!

— И даже сдашь детей в приют?

Я оторопел и отодвинулся от него. Неужели он серьезно?

— Нет, — я был в растерянности, — детей в приют я не отдам…

— В этом и есть проблема. Мне не нужны они. И плаксивая кухарка вместо молодого страстного парня тоже не нужна. Без обид.

— Я не кухарка! — заорал я.

— И к тому же истеричка, — добавил он.

— Я воспитываю твою дочь! Свою и твою!

— А я тебя просил?

— Пожалуйста, умоляю тебя, ну пойдем домой! Там нас ждут наши девочки, наши дочери! Там наш дом! Пойдем? А? Ну пожалуйста?

Я смотрел на него, не веря, что человек, которого я люблю во много раз сильнее себя, сейчас стоит и ухмыляется мне в лицо.

— Ну пожалуйста, любимый мой… Ни она, ни один другой человек не будет тебя любить так, как я! Ну пожалуйста, — всхлипывая, бормотал я, когда он стал тихонько подталкивать меня к двери. — Ну пожалуйста… Ты мне очень нужен…

— А ты мне — нет, — сказал он, и в его голосе прозвучала решимость. — Извини меня. Прости. Мне жаль, что это все вот так закончилось. Я не хотел. Будь счастлив. Насчет дочери свяжусь с тобой потом.

— Ну пожалуйста… Пожалуйста, — шептал я, когда за мной захлопнулась дверь.

Какое-то время я просидел у закрытой двери, что-то бормоча себе под нос, а потом поднялся и на словно не принадлежащих мне ногах захромал к выходу. Когда я вышел на крыльцо, то заорал. Я орал так громко и пронзительно, что люди выглядывали из соседних окон. А я орал до боли в горле, до напряжения в глазах. Орал, сползая по каменной колонне, подпирающей козырек входной группы, пока не очутился на земле, сотрясаясь от плача и не обращая внимания на собравшихся вокруг меня людей.

Последний раз я видел его на прошлой неделе, моя милая. Я знаю, что все закончилось. Весь вчерашний день вы провели с няней, пока я провалялся в спальне, купаясь в воспоминаниях и зарываясь в них все глубже и глубже, будто это помогло бы прорыть ход с той стороны реальности и попасть в зазеркалье, где все по-моему. Я не мог вернуться обратно в действительность. Она мне стала не нужна. Моя жизнь навечно осталась в прошлом.

Я люблю тебя, моя милая, и записал это, чтобы ты хоть немного могла понять мотив моего поступка, пусть это и не оправдание. Будь счастлива, моя девочка. Люблю, очень люблю тебя!»

Молодой человек в кадре замолчал, вытирая слезы. Потом он встал из-за стола, подошел к разобранной кровати, разулся, забрался на нее, захватив с собой прикроватный пуфик, поставил его прямо на простыни, залез на него, так что голова вышла за пределы видимости в кадре, и спустя несколько секунд оттолкнул пуфик ногой, повиснув в судорогах.