Скрытый террор

Глава 1

В тот день, когда тело Дэна Митрионе было доставлено в Ричмонд, где должна была состояться гражданская панихида, туда прибыл огромный венок из красных гвоздик, белых хризантем и голубых васильков от президента Никсона и его супруги. Городские власти решили, что венок от главы государства должен находиться на самом видном месте, и установили его у изголовья гроба. Венок из белых гвоздик от государственного секретаря был поставлен рядом.

Жители Ричмонда, небольшого городка в штате Индиана, глубоко переживали трагедию, разыгравшуюся в Уругвае. Прошло всего три дня с тех пор, как они впервые услышали об убийстве Дэна, и вот, словно по мановению волшебной палочки, гроб с его телом перекочевал из Южной Америки в их родной город и был выставлен теперь в холле нового здания ратуши. Сотни, тысячи мужчин и женщин, лично знавших Дэна, выстраивались в очередь, чтобы проводить его в последний путь. Многие пришли с детьми. Присутствовавшие на похоронах молча подходили к постаменту и вдруг с удивлением обнаруживали, что увидеть тела покойного они не могут.

Уругвайское правительство в знак глубокого уважения к Митрионе вернуло тело Дэна в наглухо заколоченном массивном и вычурном гробу с тонкой резьбой. Но Хёнриетте, вдове покойного, затея эта не понравилась, и она попросила переложить тело в другой гроб — попроще, но все же свой. Брат Дэна Рей, желая хоть как-то утешить убитую горем женщину, встретился с устроителями похорон и сообщил им об этом. Те не возражали, но попросили, чтобы при вскрытии гроба присутствовал кто-нибудь из родственников. Рей обратился с просьбой к старшему брату Доминику, но тот наотрез отказался, и Рею самому пришлось участвовать в этой малоприятной процедуре.

Он стоял рядом с гробом и наблюдал, как открывали крышку. Оказалось, что внутри деревянного гроба был еще один — металлический. Устроители похорон уже послали кого-то к местному гробовщику за другим гробом (некогда Ричмонд славился этими «изделиями»), и вот теперь понадобилась еще и ножовка для металла.

Рея предупредили: тело брата не было бальзамировано в Монтевидео, поэтому вскрытие металлического гроба может оказаться чрезвычайно неприятным делом. С явной неохотой Рей отправился к Хенриетте (все называли ее Ханкой) и рассказал обо всем. Если учесть, что позади у нее уже были десять дней мучительного ожидания, а затем длительный перелет из Монтевидео, то надо признать, что держалась она удивительно стойко, хотя и выглядела несколько осунувшейся и усталой. Выслушав объяснения Рея, Ханка сказала: пусть делают все, что нужно.

Тем временем из Женевы пришло сообщение, что святой отец Роберт Минтоп уже в пути и надеется успеть к заупокойной службе. Семья Митрионе и не сомневалась, что священник, узнав о случившемся, тут же прервет свой отпуск и вылетит домой, чтобы лично проводить Дэна в последний путь.

Убийство брата заставило прервать свой отпуск и Рея, который проводил его в полном одиночестве на севере штата у озера Чэпмен. Именно это обстоятельство стало причиной того, что весть о случившемся он узнал чуть ли не последним в семье. Как и многие холостяки, проснувшись, Рей тут же включал радио. Но в то утро, выглянув из окна своего крохотного домика, он увидел, что его «крайслер» слегка завалился набок: видно, спустила шина. Пришлось спешно заняться ремонтом, на что ушел целый час. Потом еще он удивлялся, как могло случиться, что на ближайшей станции никто ему так ничего и не сказал. Либо они сами ничего не слышали, либо думали, что Рей не имеет к этому никакого отношения. И в этом тоже не было ничего удивительного — ведь домик свой тот купил лишь несколько месяцев назад. Все это время он уговаривал братьев приехать к нему и отдохнуть как следует в этом тихом и уединенном месте. Доминик мог бы туда наведываться в дни, когда не нужно было работать в овощной лавке, а Дэн мог бы отдыхать там, приехав домой в отпуск из своей Латинской Америки.

Многие ричмондцы — из тех, кто не был хорошо знаком с братьями, — говорили, что по внешнему виду и темпераменту Рей, которому в то лето 1970 года исполнилось 42 года, здорово походил на Дэна, хотя тот и был на 8 лет старше. Такое сравнение казалось Рею чуть ли не кощунством. Сам он никогда не осмеливался признать это. Он испытывал удовольствие уже от того, что, приезжая в отпуск, Дэн иногда осматривал его гардероб и прихватывал приглянувшийся ему спортивный пиджак или галстук.

Отремонтировав наконец колесо, Рей снова вернулся в домик и с тоской подумал, что наступил последний депь июля и что прошла уже целая половила отпуска. Возможно, он и не догадывался, что в Ричмонде было немало людей, считавших, что Рею Митрионе вообще не нужен отпуск. Ведь то, что он считал своей работой, казалось им чем-то вроде хобби, за которое еще и платят деньги.

Каждое утро по понедельникам Рей загружал свой автофургон спортивным инвентарем и отправлялся колесить по графству Уэйн. Объезжая своих друзей, работавших преподавателями физкультуры и тренерами в разных школах, он обменивался с ними шутками и спортишшми новостями, принимая одновременно заказы на футбольные мячи и перчатки для гольфа. По вечерам и уикендам он отдыхал, занимаясь судейством баскетбольных матчей в своем графстве. Эта «левая» работа сделала его местной знаменитостью. К тому же с людьми он вел себя так, что быстро завоевывал всеобщую симпатию. Никто не говорил о Рее дурно, и все относились к нему как к взрослому ребенку, на которого просто невозможно обижаться.

За последний год густая черная шевелюра Рея чуть поседела, а тело заметно потяжелело, однако улыбка оставалась столь же лучезарной, а из-за очков в черной оправе выглядывало все то же розовощекое и круглое лицо, похожее на яркую лупу, повисшую над рекой.

В домике Рея телефона не было. Закончив возиться с колесом, он увидел, как соседи жестами подзывали его к себе. По междугородному телефону, сказали они, только что из Ричмонда звонила его сестра Розмари.

«Наверное, что-то с матерью», — подумал Рей. Марии Митрионе было уже 77. После смерти мужа она сначала жила у Рея. Когда же за старушкой потребовался больший уход, она перебралась к Розмари и ее мужу Дику Паркеру. Но в марте здоровье Марии резко ухудшилось, и родственникам пришлось отвезти ее в лечебницу. Врачи определили у нее болезнь Паркинсона. У Рея же на этот счет выло особое мнение: после утомительной и тяжелой работы на протяжении всей своей долгой жизни организм матери просто-напросто вконец расстроился.

Рей спросил, не случилось ли чего с матерью, но соседи тут же его успокоили. Они сказали, что звонила его сестра, и что ничего срочного не произошло. Просто она просила, чтобы Рей сам позвонил в Ричмонд.

Когда Рэй дозвонился до Розмари, та спросила:

— Ты ничего не слышал о Дэне?

В ее голосе слышалась какая-то растерянность. Она рассказала, что ей позвонила жена Доминика и передала то, что ей сообщили из госдепартамента, однако она не могла в это поверить и сама позвонила в Вашингтон, чтобы там подтвердили.

Какое-то время Рей не чувствовал никакого беспокойства, испытывая скорее простое любопытство.

— Нет, — ответил он, — ничего. А что с ним?

— Дэна похитили.

Обычно обратный путь в Ричмонд занимал у Рея три часа. Сегодня же он изо всех сил давил на педаль акселератора и всю дорогу превышал скорость. Он хотел как можно быстрее узнать подробности, поэтому домчался до магазина спортивных товаров Кесслера, где работал, гораздо быстрее.

Еще до приезда Рея в магазин туда звонил репортер с радиостанции какого-то крупного города по соседству (то ли Индианаполиса, то ли Дейтона). Он сказал, что Дэна будто бы убили, но к моменту возвращения Рея позвонил еще раз и опроверг это сообщение. Рей все равно бы ему не поверил: у Дэна не было и не могло быть врагов.

Рей, правда, мало что знал о том, чем занимался брат с тех пор, как оставил пост шефа полиции Ричмонда. Ему было известно лишь то, что последние 13 месяцев Дэн находился в Уругвае, где работал советником в местной полиции. И вот теперь получалось, что какая-то банда головорезов или коммунистов в Монтевидео похитила Дэна, когда тот ехал на работу.

Рей стал обмениваться информацией с репортерами, которые без конца названивали ему, желая получить новые сведения о брате. До сих пор Рею и в голову не приходило, что на свете так много репортеров. В перерыве между телефонными звонками из Нью-Йорка и Чикаго он пытался помочь и местным журналистам, готовившим собственный репортаж для ричмондской ежедневной газеты «Палладиум-айтм».

Новость беспрерывно передавалась по радио в течение всего дня, и Рей уже привык к тому, что их фамилия произносилась неправильно. Все дикторы произносили последнюю букву «е», в то время как его родители предпочитали ее опускать. Теперь их фамилия еще больше походила на итальянскую и звучала совсем не по-английски. Рей также узнал, что похитившие его брата люди называли себя «тупамарос», что тоже резало слух. Вспоминая свой последний разговор с Дэном, когда тот был дома этой весной, Рей не мог припомнить, чтобы тот хотя бы раз упоминал эту группу.

За всю свою жизнь, насколько помнилось Рею, он встречался лишь с одним уругвайцем. Это было примерно год назад. Как-то в середине золотой осени в магазин Кесслера зашел чистенький, хорошо одетый парень (несмотря на жару, он был в костюме и при галстуке) и представился: Билли Риал. Он сказал, что приехал навестить сестру, которая вышла замуж за учителя из Сеитервилла неподалеку от Ричмонда. Узнав, что брат Рея работает в Монтевидео, он решил зайти и оставить на всякий случай свой адрес. Уругваец попросил Рея написать брату, что, если тому случится бывать в его краях, пусть непременно зайдет — ему будут всегда рады. В общем, это был весьма приятный и вежливый молодой человек.

Рей вновь подумал о матери, находившейся сейчас в доме для престарелых «Херитедж». Она очень слаба и может не выдержать такого удара. На всякий случай он позвонил туда, чтобы предупредить медсестер, но те уже и сами обо всем позаботились. Теперь, как только начинали передавать очередную сводку новостей, они выключали радио.

Мальчишка-почтальон приносил в приют «Палладиум-айтм», но это было не страшно: Мария Митрионе не умела ни читать, ни писать. В свое время семья очень жалела, что мать так и не научилась грамоте. Теперь же Рей подумал, что это, видимо, было еще одним доказательством того, что всевышний печется о детях своих: ведь то, что когда-то было злом, теперь оказалось благом.

Отец семейства Джозеф Митрионе родился в деревне Бизачья в ста километрах к юго-востоку от Неаполя. Не успел он окончить и пяти классов, как его послали работать на виноградники в провинцию Авелиио. Там он повстречал свою будущую жену Марию Аринчелло, которая вообще не ходила в школу.

Джозеф Митрионе всю жизнь работал на виноградниках и поэтому, решив отправиться на поиски счастья в Америку, сразу же подумал о Калифорнии. Избрав своим конечным пунктом Напавэлли, он пустился в путь вскоре после того, как 4 августа 1920 года у них родился третий выживший ребенок и второй сын. Семья, решил он, приедет позже. Прибыв, однако, в Соединенные Штаты, Джозеф изменил первоначальные планы. От своего родственника в Индиане он узнал, что компания «Пенсильвания рейлроуд» нанимает людей в Ричмонде, и решил, что сбор винограда в центре Калифорнии вряд ли обещал лучшую перспективу, чем сбор винограда на юге Италии. Железная же дорога олицетворяла собой производство, развитие, будущее.

Когда по вызову мужа 28-летняя иммигрантка Мария прибыла в Нью-Йорк, на руках у нее были малолетняя дочь Анна, сын Доминик (ему было еще меньше) и грудной ребенок. Родители сделали первую уступку Новому Свету и американизировали имя своего младшего ребенка, назвав его Дэниелом.

За время своего замужества Мария была беременна 14 раз. В восьми случаях был либо выкидыш, либо новорожденные вскоре умирали. Шестеро детей все же выжило. Иногда они наследовали имя умершего ребенка. До Рея, например, был еще один Реймонд, а перед выжившей Джози была другая Джозефина.

Хотя в Италии у Марии осталась родная сестра, она никогда не порывалась вернуться домой. Возвращаться, говорила она, вновь видеть бедность и нищету и знать, что рано или поздно снова придется убегать от всего этого в Америку, было бы слишком жестоко как для нее самой, так и для ее родственников.

Экономические соображения стали решающим фактором, определившим постоянное место жительства семьи Джозефа Митрионе. Их новая жизнь в Индиане оказалась совершенно не похожей на ту, какой они жили в Италии.

Жители Ричмонда называли свой город «городом роз» (садовод Э. Герни Хилл в свое время построил здесь теплицы общей площадью 30 акров, где выращивал розы и поставлял их в цветочные магазины всей Америки). Но даже полмиллиона кустов роз на окраине Ричмонда не могли скрыть его мрачность и унылость. Когда один из мэров города попросил напечатать на фирменных бланках мэрии девиз «Прекрасный Ричмонд», горожане восприняли это как грустную шутку.

Итальянские иммигранты предпочитали селиться вместе и жили неподалеку от железной дороги на северной окраине Ричмонда. Дети Джозефа Митрионе выросли в районе, который назывался Густауном. В том же районе, к югу от Хиббард-стрит, жили и чернокожие ричмондцы. Их было больше, чем итальянцев, но вели себя они тихо и вежливо. Когда по воскресеньям Рей Митрионе с матерью спозаранку выходили из дому, чтобы поспеть к 5-часовой заутрене, по дороге в церковь им встречались группы чернокожих парней, бродивших по улицам всю ночь напролет и никак не желавших, чтобы наступало утро. Рей их нисколько не боялся, так как те неизменно уступали им дорогу и уважительно приветствовали мать словами: «А, миссис Митрионе! Здравствуйте! Как поживаете?»

Вначале семья Митрионе жила на 12-й улице. Их дом ничем не отличался от других таких же строений, стены которых были обшиты досками, а крыши покрыты толем. Все дома были либо серыми, либо мутно-зелеными. Их дом стоял в каких-нибудь двух кварталах от товарной железнодорожной станции. Обочины дороги были усеяны ржавыми консервными банками, которых было гораздо больше, чем деревьев. В сточных канавах скапливались горы всякого хлама. Крохотные дворики перед домами были унылыми и неприглядными, и фольга от жевательных резинок была там, пожалуй, единственным, что блестело.

Но вся эта унылость не убила в чете Митриоие тягу к природе и ярким краскам. Мария любила цветы и разбила вокруг дома цветочные клумбы. Когда Рей подрос, отец арендовал пустовавший клочок земли в полутора километрах от дома, и теперь по вечерам вся семья отправлялась туда, чтобы покопаться в огороде.

Если бы Рей умел обижаться, то непременно сердился бы на отца за то, что тот ни разу не пришел посмотреть, как его сыновья играют в мяч. Джозеф Митрионе предпочитал этому свои грядки. Частично его увлечение объяснялось тоской по родине, по земле. Но только частично. Главной же причиной было другое — когда у тебя восемь ртов, иметь в доме собственные овощи было просто выгодно. Отец выращивал кукурузу, перец, салат, картофель, капусту, помидоры (для консервирования). Одну грядку он всегда засаживал чесноком — для Марии, которая всю еду готовила сама.

Зимой Джозеф Митрионе находил себе приют в итальянском клубе, разместившемся здесь же, на 12-й улице. Туда он отправлялся каждую субботу и воскресенье (сразу после мессы). Членами клуба были такие же иммигранты, как и он, говорили там исключительно по-итальянски и сохраняли все итальянские традиции. Сначала сыновья Митрионе слонялись возле клуба (мальчишек туда не пускали), когда же они подросли, то тоже стали его членами. Поскольку в клубе и в семье говорили по-итальянски, дети Митрионе сначала научились говорить по-итальянски, а уже потом по-английски.

Клуб представлял собой скромную комнату с небольшим баром в глубине. В подвальном помещении был душ, которым могли воспользоваться те члены клуба, у которых дома не было ванной.

Все члены итальянского клуба работали допоздна, и у всех были большие семьи, поэтому, если они и встречались вечерами по будням, то происходило это, скорее всего, на похоронах кого-то из близких. Но по уикендам они непременно собирались вместе, чтобы выпить пива или поиграть в карты. Выигравший становился клубным «падроне» — человеком, решавшим, кому оплачивать выпитое пиво.

Все мужчины занимались тяжелой физической работой. На фирме «Дилл-Макгуайер» они делали газонокосилки, а на заводе компании «Интернэшнл харвестер» работали на токарных станках и штамповочных машинах, производя молочные сепараторы и тракторы. Джозеф Митрионе работал на штамповочной машине.

Однажды он вернулся домой раньше обычного. Произошло это потому, что в тот день машина отрубила ему палец. Как врач ни старался, снять мучительную боль ему так и не удалось. Рей и другие дети просто немели от ужаса, когда слышали, как стонал отец. Его мучения запомнились им на всю жизнь.

Отец с матерью решили сделать все, чтобы их дети жили лучше. Вот почему всех их определили в такую школу, в которой они могли бы «американизироваться». Обучение велось там на английском языке, и обязательдам предметом было английское право. Правда, окончив школу, итальянские дети по-прежпему разговаривали чуть громче положенного и чуть энергичнее жестикулировали руками. Но школа здесь была ни при чем.

Что касается Дэна Митрионе, то его «трансформация» проходила более эффективно и безболезненно. Восемь лет своей жизни он провел в подготовительной школе св. Марии под присмотром нескольких монашенок, которые без устали вязали на спицах и откладывали их в сторону лишь тогда, когда начинали ныть суставы. Дэн получил довольно приличное начальное образование в католической школе. Учителя неполной средней школы говорили, что учащиеся, поступившие к ним из начальной школы св. Марии, были подготовлены лучше, чем учащиеся бесплатных школ.

Ничего итальянского в таком образовании не было и в помине. В средней школе Мортона Дзн играл не в европейский, а в американский футбол, и одевался он так, как не мог себе позволить ни один деревенский мальчишка в Бизачье. Скорее ворча, чем жалуясь, мать рассказывала Рею, что, когда Дэн ходил в школу, он требовал свежевыстиранную и выглаженную рубашку каждый день. Он хотел выглядеть как подобает, и это ему, как правило, удавалось. Этому в немалой степени способствовали его ладно скроенная фигура и смуглое, с правильными чертами лицо.

Футбольная команда школы Мортона состояла из сильных физически, темпераментных, но неумелых игроков — таких же мальчишек, как и Ден, который играл в защите. Все они играли ради спортивного интереса. Никакие скауты не наблюдали за их игрой, и никаких стипендий за успешное завершение игрового сезона они не ждали. Единственным зримым свидетельством спортивных; достижений Дона была его фотография, помещенная в школьном ежегоднике. Под ней была подпись: «Наш высокий, черноволосый и симпатичный футбольный герой».

Поскольку родителям Дэна трудно было приспособиться к новой жизни в Америке, он старался ничем их не расстраивать и стал постепенно заменять Рею отца. Его дедушка и бабушка всегда с уважением относились к старшим и приходили в негодование, когда узнавали, что кто-то из их детей вступил в пререкания с учителем. Если говорили, что соседский мальчишка стащил в лавке конфету, они уже не сомневались, что тот встал на преступный путь. Вот почему, когда мать грозила Рею: «Погоди, вот придет отец, он тебе всыплет», роль судьи, как правило, брал на себя Дэн. Рей преклонялся перед братом и изо всех сил старался во всем на него походить, поэтому нисколько не горевал, когда получал от него очередную взбучку. Больше того, он испытывал даже какое-то удовольствие от сознания того, что пороть его будет не кто-нибудь, а Дэн.

Окончив среднюю школу, Ден мог подумать и о колледже. Учился он средне, но был весьма добросовестным и дисциплинированным. Некоторые из его школьных товарищей собирались поступать в Университет штата Индиана, хотя единственным их преимуществом было то, что родители просто имели возможность оплачивать их учебу. Ден, однако, пошел работать на «Интернэшнл харвестер».

Прошел год, и уже, казалось, можно было с уверенностью утверждать, что Дэн Митрионе окончательно избрал путь, проложенный для него отцом. Можно было даже предсказать, что Дэн женится на местной итальянской девушке и будет стоять у станка до самого выхода на пенсию. Если он учтет горький опыт отца и будет повнимательней, то сохранит все свои пальцы. Все складывалось так, будто именно эта судьба была уготована Дэну.

Но этого не случилось. Новый год принес с собой войну, и в Ричмонде, как и повсюду в стране, молодые люди устремились на призывные пункты, влекомые чувством патриотизма, безработицей или надеждой на избавлепие от всего, что их угнетало. Увлеченный охватившими страну настроениями, Дэн Митрионе записался в матросы.

Новобранцы из Индианы выполнили свой долг. Весьма типичными в этом плане были подвиги Томми Клейтона, описанные его земляком Эрни Пайлом, который жил неподалеку в городке Дейна. Клейтон — этот удивительно мягкий и робкий человек — собственноручно убил четырех вражеских солдат (это он мог точно доказать) и еще, наверное, несколько десятков, хотя доказать этого не мог. «Несмотря на пролитую кровь, — писал Пайл, — Томми оставался все таким же обыкновенным человеком, рядовым представителем штата Индиана».

Ежедневно читая в газетах о подобных подвигах, не принимавшие непосредственного участия в боевых действиях солдаты испытывали разные чувства в зависимости от своего характера и темперамента — одни считали, что им здорово повезло, другие испытывали чувство вины, а третьим казалось, что их просто надули. По всему было видно, что Дэн относил себя к третьей категории. Когда через несколько лет он окажется в Латинской Америке, то будет говорить, что эта запоздалая заграничная миссия, возможно, как-то компенсирует его неучастие в боевых действиях во время войны.

Дэна направили на военно-морскую базу на о-ве Гросс (штат Мичиган). По сравнению с военными приключениями других парней из его родного штата, служба его протекала на острове весьма обыденно. И все же она сыграла довольно значительную роль в его дальнейшем судьбе.

Служил Дэн примерно и уже готовился было выбиться в командиры, как был объявлен мир, и его назначили начальником сержантской патрульной службы. Впервые в жизни он узнал, что такое патрулирование, и это ему поправилось. Воспитанный в строгих правилах итальянской семьи, Дэн знал, что такое дисциплина. Теперь уже не только его личное желание, но и требования устава заставляли соблюдать все его предписания и внимательнейшим образом следить за выправкой. Пройдет еще пара лет, прежде чем Дэн поймет, что нашел свое призвание.

В расположенном неподалеку городке Уайендотт он присмотрел себе невесту. Познакомившись с Хенриеттой Линд, он через некоторое время сделал ей предложение, и та его приняла. Свадьбу сыграли в Ричмонде. О том, что невеста лишь накануне свадьбы приняла католическую веру, старикам Митрионе не было сказано ни слова. Ведь о некоторых уступках, на которые приходится идти в Соединенных Штатах, любящий сын может и не говорить своим родителям, приехавшим к тому же из Старого Света.

В самом Густауне мнения на счет Хенриетты разделились. Наверное, можно понять и простить все язвительные замечания, сделанные по ее адресу местными девицами, которые и сами были бы не прочь выскочить за Дэна. Но Хенриетта была девушкой серьезной, а Дэн, несмотря на внешнюю веселость и кажущуюся легкомысленность, знал, что делал. Молодая жена просто боготворила своего мужа. Даже местные протестанты вынуждены были это признать, хотя потом и стали презирать ее за беспрекословное выполнение всех предписаний новой веры, язвительно говоря, что та рожает детей, как кошка.

Конечно, это было довольно грубое замечание, хотя доля правды в нем и была. Через одиннадцать месяцев после свадьбы Ханка родила дочь. Спустя полтора года, когда война уже закончилась, она была опять беременна. И так продолжалось почти непрерывно в течение всех последующих 20 лет. В результате Ханка подарила мужу девятерых детей.

Когда Дэн демобилизовался, он решил, что лучше всего снова пойти на «Интернэшнл харвестер». Вместе со своей новой семьей он переехал в дом родителей в восточной части 21-й улицы. Теперь они наконец избавились от неприятного соседства с железной дорогой и наслаждались большим парком, расположенным рядом с домом.

1 декабря 1945 года Дэн пришел в местное полицейское управление и подал прошение о зачислении его на службу. Одним из первых вопросов в анкете стоял вопрос о партийной принадлежности. То ли с неким вызовом, то ли просто по незнанию Дэн написал: «Демократ».

Позже, конечно, он изменил свою партийную принадлежность и стал, как и все полицейские, республиканцем. Это обстоятельство, как и то, что его жена Ханка родилась в семье иноверцев, он тщательно скрывал от родителей. Джозеф Митрионе очень гордился тем, что его сын щеголял теперь в полицейской форме, и не было никакого смысла портить ему удовольствие.

Анкета содержала и другие, довольно прямолинейные вопросы, что было весьма типично для того времени. Среди них были, например, такие: «Белый или цветной?» Дэн написал: «Белый». «Умеете ли читать?» Дэн написал: «Да». «Умеете ли писать?» Он вновь написал «Да». В соответствующей графе он указал занимаемую должность и место прежней работы, имена детей, место рождения в Италии, а также чем болел (пять лет назад у него вырезали грыжу).

Его зачислили на службу как одного из самых достойных граждан Ричмонда. Полиция штата Индиана была печально известна тем, что жалованье у тамошних полицейских было ничтожным, а возможности продвижения по службе почти не было. Но это нисколько не мешало полицейскому Дэну Митрионе каждый день выходить на дежурство с желанием показать самый высокий профессиональный уровень. Он считал службу в полиции продолжением службы на флоте и добросовестно выполнял свой долг. Партнером по дежурству Дэн выбрал добродушного парня по имени Орвил Конайерс.

Никто не называл Конайерса по имени из-за его огненно-рыжих волос и вечно красных щек. Для всех он был просто Рыжий. В течение двух с половиной лет начиная с 1946 года они с Дэном колесили по городу в одной и той же полицейской машине, а затем еще долго оставались друзьями, несмотря на разницу в возрасте (Дэн был на пять лет младше).

Ричмонд был небольшим городом, поэтому обязанности полицейских были необременительны: штрафовать подвыпивших водителей, следить за общественным порядком и фиксировать нарушения для последующего разбирательства в суде. В то время в городе не было собственной живодерни, поэтому время от времени полицейским приходилось самим пристреливать бездомных собак. Пожалуй, это была единственная ситуация, в которой полицейский мог тогда применить свой «кольт» 38-го калибра.

Рыжий считал, что самым опасным для них было примирение повздоривших супругов. Хуже всего было, когда полицию вызывали в северные районы города. Входя в дом, где разыгрывалась очередная семейная драма, Рыжий всегда радовался, что рядом с ним такой крепкий парень. Им, как правило, удавалось быстро успокоить разбушевавшихся супругов, после чего они уходили со словами: «Ну, тихо, тихо! Успокойтесь! Все будет хорошо!»

Иногда муж или жена злобно бросали: «Вы здесь только потому, что мы негры!» Тогда вмешивался Рыжий, который говорил: «Мне все равно, какого вы цвета. Я просто хочу, чтобы вы успокоились».

Это было золотое время. Демобилизованные солдаты легко могли получить ссуду и купить небольшой домик за какие-нибудь шесть с половиной тысяч долларов. А три фунта хамбургеров стоили тогда всего доллар. И все же Рыжему и Дэну никак не удавалось тратить на пропитание своих семей меньше 180 долларов в месяц, что вынуждало их подрабатывать на стороне.

В часы, свободные от дежурств, они ходили на завод «Дилл-Макгуайер» и грузили газонокосилки на железнодорожные платформы. Они подрабатывали и у таких важных персон, как управляющий магазина «Сиерс», ежедневно моя ему машину, чтобы он мог по вечерам отправляться на очередное свидание в чистом, сверкающем лимузине. Три часа мойки и полировки приносили Рыжему и Дэну девять долларов.

Все то время Дэн мыл только чужие машины, так как собственной у него за неимением средств не было. Вот почему, выходя на ночное дежурство (автобусы к тому времени уже не ходили, а воспользоваться попутной машиной было трудно, так как дороги вечером были пустынными), он надевал кожаное пальто и, сгибаясь под пронизывающим ветром, шел в управление пешком, хотя до службы было более трех километров.

В течение всех этих дней после похищения брата Рей пребывал в крайне возбужденном состоянии. Из уважения к многочисленной толпе теле- и фотокорреспондентов он каждый день надевал костюм, чего раньше не делал никогда. Все в семье Митрионе воспринимали как должное то, что лишь Дэн одевался как положено. Несколько лет назад Рей как-то пришел домой в щегольском «стетсоне», и мать в первый момент приняла его за Дэна. И вот теперь ему пришлось на время расстаться со спортивной одеждой. Эта перемена, видимо, вызвала какие-то ассоциации в памяти матери, потому что, когда Рей навестил ее в приюте, та спросила:

— От Дэна ничего не было?

— Кое-что было, мама, — ответил Рей. — На днях.

— Будешь писать, обязательно передай от меня привет.

Рето было как-то не по себе от того, что он соврал матери. Видимо, у него это получилось плохо, потому что через два дня (а весть о похищении Дэна все еще не сходила с первой полосы местной газеты) Мария Митрионе снова его спросила:

— Ты уже написал Дэну?

И добавила:

— С ним что-нибудь стряслось?

Для Рея и остальных членов семьи Митрионе это был период ожидания и полной беспомощности. «Тупамарос» заявили, что освободят обе жертвы — Дэна и бразильского вице-консула в Монтевидео — лишь после того, как уругвайское правительство выпустит на свободу 150 политических заключенных.

Судя по сообщениям, и Вашингтон, и Бразилия оказывали на уругвайское правительство давление, пытаясь заставить его пойти на сделку с «тупамарос». Но уругвайский президент Хорхе Пачеко Ареко, судя по всему, упорствовал. Он заявил, что никогда не вступит в переговоры с преступниками.

И все же поступали и обнадеживающие новости. Представители Ватикана в Уругвае также предприняли попытки вступить в переговоры с повстанцами с целью освобождения Дэна. Кроме того, Рею позвонил какой-то человек, назвавшийся Сизаром Берналом, и сказал, что работал вместе с Дэном в Уругвае и что «тупамарос» не такие уж жестокие люди. По его словам, он провел в Монтевидео четыре года, и поэтому прекрасно их знает. Это совсем неплохие люди. Рей хорошо запомнил последнюю фразу.

Некоторые газеты стали вспоминать другие случаи похищения людей и что с ними потом произошло. Так, к Бразилии в свое время был похищен американский посол, которого держали до тех пор, пока бразильское правительство не согласилось выполнить точно такие же условия, которые были выдвинуты теперь «тупамарос». Посол (его звали Чарлз Бэрк Элбрик) был освобожден и вернулся к себе в посольство целым и невредимым, если не считать небольшой царапины на лбу.

Родственники Дэна знали, что его состояние значительно серьезнее, поскольку сообщалось, что в момент захвата он был ранен. В своей записке «тупамарос» написали, что пуля вошла в верхнюю правую часть грудной клетки и вышла под мышкой. Представитель государственного департамента заявил протест, указав, что своим отказом отправить Дэна в больницу «тупамарос» лишь «усугубили бесчеловечность своего поступка».

В записке «тупамарос», изобиловавшей медицинскими терминами, говорилось, что ни один из жизненно важных органов Дэна поврежден не был. Судя по всему, ему было больно, но его жизни ничто не угрожало.

Прошла неделя. Ни одна из сторон уступать не хотела. Братья и сестры Дэна все больше теряли надежду на то, что весь этот ужас когда-нибудь кончится и они снова увидят его. Из газетных сообщений следовало, что в уругвайских тюрьмах томятся сотни людей. Но президент Пачеко по-прежнему отказывался освобождать указанных 150 заключенных, хотя лишь это могло спасти Дэна.

В Ричмонд пришло сообщение, что Дэн лично просил правительство США содействовать его освобождению. Рею позвонили из «Палладиум-айтм» и попросили приехать в редакцию, чтобы ознакомиться с переданным по телеграфу факсимиле записки Дэна Ханке. Рей внимательно изучил ее и сказал, что записка, вне всякого сомнения, написана рукой брата.

Записку нашли после того, как кто-то из «тупамарос» позвонил в редакцию одной из газет в Монтевидео и велел осмотреть туалет в баре, расположенном в центре города. В записке, прикрепленной клейкой лентой к сливному бачку, говорилось:

Узнав об этой просьбе, телеграфные агентства высказали было предположение, что теперь президент Пачеко объявит всеобщую амнистию для политзаключенных. Но прошел еще один день, а уругвайское правительство так ничего и не предприняло. Рей и остальные члены семьи Митрионе чувствовали, что нервы у них на пределе. Медлительность властей была, однако, сопряжена с более серьезными последствиями. Похитители намекали теперь, что их терпение на исходе. В записке, подброшенной на радиостанцию в Монтевидео, «тупамарос» предупредили, что будут ждать сообщение властей об освобождении своих товарищей до полуночи 7 августа, т. е. до пятницы. «Если к этому времени никакого официального заявления сделано не будет, мы положим всему этому конец и сами вынесем приговор».

Агентство Ассошиэйтед Пресс заявило, что еще не ясно, содержит ли последняя фраза угрозу. В Ричмонде, однако, хорошо поняли смысл записки и интерпретировали ее однозначно.

К концу недели у всех в Ричмонде возникло ощущение, что события в Уругвае вышли из-под контроля. В своей новой записке «тупамарос» обвинили Дэна в шпионской деятельности в пользу Соединенных Штатов. Если бы семья Митрионе не испытывала такого страха, это надуманное, на их взгляд, обвинение могло бы вызвать у них возмущение. В записке далее говорилось: «Он представляет державу, истребляющую целые народы во Вьетнаме, Доминиканской Республике и других странах». Далее следовала угроза, которой так боялись все родственники Дэна: если уругвайское правительство откажется освободить заключенных, Дэн Митриоие будет убит в полдень в воскресенье.

Наступил, а затем и прошел указанный срок. Ни один заключенный освобожден не был. «Тупамарос» больше записок не присылали.

Примерно в половине пятого утра в понедельник зазвонил телефон в квартире Рея, расположенной прямо над магазином Кесслера. Это был корреспондент ЮПИ из Индиапаполиса. В воскресенье он уже разговаривал с Реем, и тот просил позвонить ему сразу же, как только в корпункт поступит какая-нибудь информация.

— Нам только что сообщили, — сказал репортер, — что тело нашли в северной части Монтевидео.

— Есть ли подтверждение? — спросил Рей (за последнюю неделю он слышал столько самых невероятных слухов и предположений, что этого с лихвой хватило бы на целую жизнь).

— Еще нет. Вы больше ничего не хотите сказать?

— Может быть, это неправда? Может, это какой-нибудь трюк? Может быть, они убили кого-то другого?

— Мне больше пока ничего не известно.

Через 10 минут позвонил Дэвис Деннис, их конгрессмен, опекавший семью в течение всего этого кошмара.

— Вы слышали о Дэне?

— Да, — сказал Рэп. — Но пока нет подтверждения.

— Я это подтверждаю.

Мэр Ричмонда Роланд Каттер имел все основания полагать, что именно он поставил Дэна Мнтрионе на стезю, которая и привела его теперь на католическое кладбище св. Марии. До последней роковой недели он гордился той ролью, которую сыграл в судьбе Дэна. С некоторым изумлением он следил за тем, как тот ловко воспользовался протянутой ему рукой и сумел подняться чуть ли не до уровня самого Каттера, а затем и вовсе уехал из Ричмонда.

Дедушка Каттера приехал в Ричмонд из Германии еще в прошлом веке. Генри Каттер не умел говорить по-английски, но выучил названия различных продуктов и открыл продуктовую лавку. Роланд Каттер унаследовал лицо бюргера, украсив его щегольскими усами. Окончив Университет штата Индиана, он вернулся в Ричмонд в занялся страховым делом.

Каттер был одним из тех, кто восхищался методами воспитания, практикуемыми итальянцами в северной части города. (Те же чувства испытывал и местный священник, отец Минтон.) Вот уже несколько лет Каттер наблюдал за Дэном, который был всегда опрятно одет и вежлив. Он знал, что этот молодой человек воспитывался в семье, где слово отца — закон.

За последние годы в муниципальный совет были избраны два итальянца, которые так рьяно защищали Америку, что их пылкие речи могли бы посрамить американцев третьего, а то и четвертого поколения. Каттер и его друзья обычно соглашались, что кое-кто из итальянцев ценил страну больше, чем они сами.

В 1955 году Каттер стал мэром города. Он гордился своей политической наивностью и любил говорить, что не мог отличить полицейский участок от кипы сена. Недели через две после своего избрания Каттер отправился в Университет штата Индиана навестить сына. Мысль о том, что вскоре ему предстоит назначать шефа полиции и начальника пожарной охраны, никак не покидала его.

Хотя был воскресный день, новый мэр решил тут же пойти на факультет управления. Застав декана у себя в кабинете, он спросил, какими же, собственно, критериями руководствоваться при назначении шефа полиции. Поначалу декан подумал, что тот шутит. Где-где, а в Индиане на эту должность всегда назначали по знакомству. И пока у местных денежных мешков оставался хоть один непристроенный племянник-бездельник, не было никакого смысла обращаться в университет за советом относительно такого назначения.

Убедившись, однако, что Каттер не шутит, декан решил направить в Ричмонд группу научных работников. Мэт снял для них номер в гостинице, и те принялись выбывать по очереди всех претендентов и устраивать им проверку. Кое-кто жаловался, что некоторые тесты, на их взгляд не имели ничего общего с работой в полиции. Хотя где-то в глубине души мэр соглашался с ними, он все же не хотел возражать против этой не понятной никому методики, веря, что в конце концов она поможет отобрать образцового шефа полиции, отвечающего всем современным требованиям.

Группа экспертов сначала объяснила Каттеру, каким не должен быть шеф полиции, неоднократно повторяя, что всякого рода смельчаки для этой должности не годятся. Зачем назначать героя, если шеф полиции должен заниматься прежде всего административной работой?

В конце концов, после длительного ожидания и неизвестности, к удивлению одних и возмущению других, эксперты предложили назначить на должность начальника полиции молодого полицейского, служебный стаж которого не превышал и десяти лет. Мэр Каттер утвердил назначение.

Новый шеф не был героем и не старался им казаться. Однако впервые за всю историю Ричмонда шефом местной полиции стал профессионал, назначение которого было научно обосновано. В дальнейшем он убедительно подтвердит правоту мэра, поверившего в целесообразность такого подхода к назначению, И все же Роланд Каттер никак не мог заставить себя серьезно относиться к новому шефу полиции, мысленно называя его не иначе как маленьким Дэнни Митрионе, итальянским мальчишкой из Густауна.

Пока Дэн был еще жив, официальные лица хранили какое-то непонятное и странное молчание. Однако как только поступило извещение о его смерти, в Вашингтоне, будто по волшебству, заработали тысячи телетайпов. Государственные чиновники стали чуть ли не в очередь выстраиваться, чтобы осудить «тупамарос». Кое-кто даже прислал соболезнование семье Митрионе.

Два «высочайших» соболезнования были получены и от учреждений. В одном из сообщений Ассошиэйтед Пресс говорилось: «Белый дом заявил в понедельник, что похищение и убийство американского официального лица Дэниела А. Митрионе в Уругвае является „достойным презрения актом, который будет осужден всеми честными и порядочными людьми“». В статье без подписи, напечатанной на первой полосе газеты «Оссервэторе романе», Ватикан осудил преступления, совершаемые во имя фанатичных идеологий. Накануне папа Павел VI назвал «подлым» всякое похищение люден в политических целях. Из политических деятелей дольше всех об убийстве говорил Джеральд Форд, в то время лидер меньшинства в палате представителей и конгрессмен от штата Мичиган. «Хотя это убийство побудило некоторых людей призвать правительство Соединенных Штатов отказаться от деятельности, которой занимался Дэн Митрионе в Уругвае, этот акт, — заявил Форд, — лишь еще раз показывает, что США не должны отступать». Он также выразил уверенность, что уругвайское правительство сделало все возможное для освобождения Дэна. Что касается американской стороны, то особую благодарность в этой связи Форд выразил боссу Дэна Байрону Энглу, директору Управления общественной безопасности.

Своим назначением Луис Гиббс был обязан Дэну Митрионе. И не только одним назначением. Он понял это именно сегодня. Гиббс шесть раз подавал прошение о зачислении его в полицию, и всякий раз, дойдя до графы в правом верхнем углу анкеты, где нужно было указать партийную принадлежность, он ставил прочерк. Эта его скрытность кому-то в полицейском управлении не очень правилась, и посему все шесть раз он получал отказ.

В апреле 1956 года, когда Гиббс подал прошение в седьмой раз, его вызвал к себе новый шеф полиции. Сомнения Митрионе в отношении молодого просителя была вызваны не политическими, а экономическими причинами. Работая мясником, Гиббс приносил домой 9 тыс. долларов в год, а жалованье полицейского составляло чуть больше половины этой суммы.

Митрионе спросил: «Вы уверены, что действительно хотите служить в полиции? Ведь сейчас вы получаете больше меня».

Подав семь прошений, Гиббс, разумеется, был в этом абсолютно уверен, и Митрионе удовлетворил его просьбу.

До назначения Митрионе опытные полицейские в Ричмонде обучали своих молодых коллег кустарно, от случая к случаю. Обычно новобранец усаживался на заднем сиденье патрульной машины, а два более опытных полицейских — на переднем. По ходу дела они поучали: «Уши и глаза держи открытыми, а рот закрытым». Но новый шеф мыслил по-иному. Он сам получил назначение по научному методу и хотел внедрить такой же подход к делу во вверенном ему учреждении. Сначала он сам, вопреки сопротивлению некоторых членов муниципалитета, отправился в Вашингтон на курсы ФБР. Вернувшись домой, он договорился с руководством Университета штата Индиана об организации там 6-недельных подготовительных курсов для нового пополнения полицейских.

Закончив обучение на курсах, Гиббс вдруг обнаружил, что жизнь полицейских под началом нового шефа была далеко не сахар. Полицейские постарше сразу же невзлюбили Митрионе. И удивительного в этом ничего не было — ведь тот обошел их по службе. Гиббс тоже считал, что шеф проявляет излишнюю суровость, требуя, чтобы все делалось так, как сказал он. Однако и Гиббс, и другие новички понимали, что в конфликтных ситуациях шеф, как правило, оказывался прав.

Митрионе откровенно говорил своим подчиненным: «Эта дверь открывается и в ту, и в другую сторону. Либо вы вступаете в игру, либо выбываете из нее». Случалось, что кто-то из опытных полицейских пил на дежурстве. Шеф был тогда непреклонен: «Вот вам рапорт об отставке, подписывайте и убирайтесь вон».

Позже, когда полицейские стали заключать контракты через свою профсоюзную организацию, провинившимся было гарантировано надлежащее рассмотрение дела. Хотя в свое время Митрионе пользовался неограниченной властью над подчиненными, он все же старался палку не перегибать. Как-то Гиббс дежурил со старшим по званию полицейским (тот был сержантом). Во время дежурства они задержали человека, ограбившего кассу на заправочной станции. Сообщивший о грабителе предупредил, что у того два пистолета, поэтому при задержании нарушителя сержант стал бить его по лицу, пытаясь заставить сказать, куда он спрятал оружие. Когда дальше терпеть это было уже невозможно, Гиббс сказал: «Если ты удариш его еще раз, тебе придется иметь дело со мной».

Какими бы гуманными мотивами он при этом ни руководствовался, Гиббс хорошо понимал, что нарушил субординацию, поэтому ничуть не удивился, когда был вызван к шефу.

«В чем-то ты прав, — сказал ему Митрионе, — но в чем-то и нет. Прав потому, что избивать задержанного, конечно, нельзя. Но и не прав, потому что разговаривать в таком тоне со старшим по званию не положено. Чтобы больше этого не было!»

Еще одно замечание (на сей раз уже в более категорическом тоне) Гиббс получил после того, как поздно вечером в воскресенье в полицию позвонили из негритянского квартала с жалобой на подгулявшую девицу. Пытаясь как-то утихомирить разбуянившуюся особу, Гиббс уже сам стал бить ее по рукам и лицу.

Жалоба на него поступила раньше, чем он вернулся в участок. Шеф был уже в курсе. Выслушав объяснение Гиббса, Митрионе решил, что в данном случае тот просто перестарался, и велел старшему дежурному во всем разобраться, чтобы в другой раз Гиббс как-то сдерживал свой гнев.

Хотя в то время большинство полицейских в Ричмонде выходили на дежурство с дубинками, Митрионе рекомендовал Гиббсу не делать этого. «Тебе дубинка не нужна, — сказал он. — Ты молод и не знаешь своей силы».

В большинстве случаев полицейские, особенно те, кого шеф сам рекомендовал на службу, старались его не провоцировать. Они очень скоро усвоили все его капризы и прихоти. Поскольку сам Митрионе был всегда подтянут и опрятен, он требовал того же и от подчиненных, строго следя за тем, чтобы все полицейские уделяли своей выправке должное внимание.

Однажды часа в два ночи, когда шел проливной дождь, произошел случай, который навсегда запомнился Гиббсу. Он позвонил в участок, и ему было приказано срочно зайти в такой-то номер гостиницы. Подойдя к ней поближе, он заметил невдалеке синюю машину шефа и понял: облава! Ничего другого в такую ночь представить себе было невозможно.

Гиббс бегом бросился в номер (при этом его башмаки противно чавкали) и увидел там Митрионе, который проводил неожиданную проверку третьей смены. Граждане, встречающие полицейского на улице среди ночи, говорил он, платят те же налоги, что и остальные. Поэтому они имеют полное право требовать, чтобы и в это время суток полицейские ходили чистые и опрятные.

Из-за дожда у всех полицейских насквозь промокли ботинки, носки и низ брюк. Но не это интересовало шефа. Он хотел проверить, все ли у них в порядке под плащом. Гиббс такую проверку успешно прошел. Но одного полицейского Митрионе все же отправил домой (у того было что-то не так с оружием).

Правила, конечно, нарушать было можно, по лишь в том случае, если на то были веские причины. Одно время в Ричмонде начали происходить события, которые были тут же квалифицированы как возросшая волна детской преступности. Это случилось в конце пятидесятых, когда молодежь стала разгуливать по улице с презрительной ухмылкой, носить прически «утиный хвост» и танцевать рок-н-ролл. Старшему поколению не нравилось, что подростки глумились над законом и, несмотря на установленный для них час, допоздна слонялись по улицам. При этом одни открыто распивали пиво, другие выкрикивали оскорбительные замечания вслед проезжавшим мимо водителям постарше. Два-три раза несовершеннолетние врывались в лавки и очищали кассу (хотя похищенные суммы и были незначительными).

Митрионе знал, что респектабельные горожане рассчитывали на него, поэтому пошел к мэру Каттеру и сказал:

— Может, кому-то это и не поправится, но я все же берусь пресечь это безобразие.

— Действуйте, — сказал мэр.

В течение последующих двух-трех недель полиция методически разгоняла подростков по домам, где бы те ни собирались. Когда наступал установленный час, шатавшихся по улицам несовершеннолетних доставляли в полицейский участок и вызывали родителей. В результате все «шалости» прекратились. Суровый, но справедливый шеф полиции сам был примерным отцом. Раз другие отцы уклоняются от своих родительских обязанностей, говорил он, за воспитание их детей придется взяться полиции.

Узнав об убийстве Дэна, Рей хотел тут же вылететь в Монтевидео, чтобы привезти домой Ханку и маленьких детей. Госдепартамент, однако, заверил его, что обо всем уже позаботились. Старшие дочери и сыновья Дэна, жившие в то время близ Вашингтона, были доставлены на самолете в Уругвай, чтобы сопровождать тело отца и вдову с малолетними детьми на обратном пути в Соединенные Штаты.

Военный самолет, доставивший семью Митрионе в Америку, приземлился около восьми часов утра в среду 12 августа на ближайшем от Ричмонда аэродроме в Дейтоне. Муниципальные власти хотели, чтобы гражданская панихида продолжалась всю среду и четверг, однако Ханка, страдания которой продолжались чуть ли не две недели, хотела, чтобы все это закончилось как можно быстрее, и поэтому продолжительность церемонии была сокращена до одного дня.

40 военнослужащих ВВС с военно-воздушной базы Райт-Петтерсон с помощью гидравлического подъемника спустили гроб из грузового люка самолета на землю. Двигаясь со скоростью 70 км/час, траурный кортеж в сопровождении почетного эскорта доехал до ближайшего перекрестка и, выехав на шоссе № 27, двинулся в сторону Ричмонда. В эскорте были также полицейские штатов Индиана и Огайо. Перекрестки в Ричмонде были перекрыты, и кортеж беспрепятственно проехал к погребальному дому, где в течение двух часов Ханка принимала соболезнования от родных и друзей. Младший сын Джонни сидел у нее на коленях.

Ханка вылетела из Уругвая в теплом твидовом пальто, защищавшем ее от холодного зимнего ветра (в августе там была зима). Здесь же, в Ричмонде, было жарко и влажно, и она сняла пальто, но очки снимать не стала, хотя они едва скрывали ее покрасневшие глаза.

В час дня тело Дэна уже покоилось на постаменте в новом здании муниципалитета, где должна была происходить церемония прощания. Рыжий и другие полицейские из почетного эскорта приспустили государственный флаг рядом с муниципалитетом, после чего 33 бойскаута замерли по стойке смирно.

Гроб с телом Дэна простоял в муниципалитете 6 часов 15 минут. По свидетельству «Палладиум-айтм», проститься с ним пришло 9000 человек, что не имело прецедента за всю историю города.

В четверг утром траурный ритуал достиг апогея. Около 10 часов утра в местную церковь прибыли государственный секретарь Уильям Роджерс с супругой, а также посол Уругвая в США. Президент Никсон прислал на похороны своего зятя Дэвида Эйзенхауэра, который с непривным для него скорбным выражением лица стоял в самом конце официальной делегации.

Через несколько минут в церковь прибыли родственники. Все пятьсот человек, присутствовавшие на заупокойной службе, обратили внимание на прибытие высокопоставленных лиц, испытывая при этом гордость за Дэна. Ровно в 10 часов появился отец Минтон, облаченный в расшитую золотом красную мантию, — и литургия началась.

Отношение отца Роберта Миптона к итальянцам в его пастве, возможно, в немалой степени определялось тем обстоятельством, что рост у него был шесть футов и два дюйма.[2] В свое время священник сделал для себя вывод, что с такими круглыми лицами и при таком небольшом росте, итальянцы (как, впрочем, и все низкорослые люди), видимо, как-то по-детски смотрят на жизнь. Им легче, чем людям более высокого роста, поверить, что все они божьи дети.

Отец Минтон вовсе не хотел показывать этим, что относится к ним свысока, и, уж конечно, не распространял свою теорию на Дэна Митриоие, который уступал ему в росте лишь на несколько сантиметров. И все же, как и многие другие в Ричмонде, он относился к итальянской общине по-особому. Все Митрионе определенно входили в категорию людей, которых отец Минтон называл «хорошими итальянцами». Они регулярно ходили в церковь, исправно платили по счетам и воспитывали детей в строгости. «Хорошие итальянцы» из поколения деда Дэна умели делать то, что, по мнению отца Минтона, заставляло исходить завистью их американских собратьев: они знали, как заставить жену любить себя, а детей — повиноваться. Что же касается всех других итальянцев, то те, по-видимому, свято верили: что бы они ни делали, бог простит.

Свой приход отец Минтон создал 15 лет назад. Приехав в Ричмонд, он почувствовал себя сначала каким-то чужим. Во время войны он служил капелланом в Китае. Это был яркий период в его жизни, и поэтому в первое время он часто предавался воспоминаниям. Но шли годы, церковно-приходскую школу уже стали приходить дети тех, кого он начинал учить, и это внесло определенную стабильность и преемственность в его жизнь. Такому вынужденному холостяку, как он, это приносило удовлетворение и радость. Все, включая протестантов, теперь знали его и, встретив на улице, здоровались. И эта популярность даже стала его портить.

Прихожане в его пастве были такими же простодушными и неиспорченными, как в Рей Митрионе. Лишь в одной из пятисот семей его прихода был человек со специальным образованием — дантист. Но Дэн не был похож на других. В любой общине — итальянской или какой-то другой — его непременно считали бы подающим надежды.

У Дэна, конечно, были свои недостатки. Например, вспыльчивость, которую ему еще лишь предстояло обуздать. Но когда он выступал в каком-нибудь клубе или торговой палате, то всегда оставлял впечатление компетентного человека. При этом никто не считал, что Дэн обладал какой-то невероятной способностью увлекать за собой аудиторию или же легко заставить всех поверить, что он на голову выше других.

Однажды, когда Дэн был еще рядовым полицейский, а не шефом полиции, он сказал собравшимся в церкви прихожанам, что Соединенные Штаты похожи на картинку-головоломку: сложите все кусочки, переверните головоломку — и вы увидите с обратной стороны мальчика — символ американской молодежи. Такая игра воображения была не в стиле отца Минтона, но этот неожиданный образ запомнился ему надолго.

Но потом Дэн уехал яз Ричмонда в Белу-Оризонти. Когда он наведывался домой (сначала из Бразилии, а затем из Уругвая), казалось, что с годами он стал приобретать какой-то особый лоск. Каждый раз он приезжал домой все тучнее, а седых волос у него становилось все больше. В этом, пожалуй, он был похож на всех других мужчин. Когда очередной отпуск подходил к концу, он приносил в дом приходского священника ящик бутылок, в свое время приобретенных для встреч с друзьями. Святой отец с удовольствием принимал подарок и с любопытством разглядывал заморские этикетки с экзотическими названиями типа «черри — херинг», «калуа» и т. д. В них он усматривал еще одно доказательство того, что путешествие по белу свету приносило Дэну пользу.

Отец Минтон подумал даже, что у Дэна появилось какое-то обаяние, искра божья, нечто такое, что стало столь модным в период президентства Кеннеди. Конечно, думал священник, Дэну еще далеко до братьев Кеннеди. Это уж точно. Ведь он собственными глазами видел Джека и Бобби, когда те приезжали в город и присутствовали на званом обеде в апреле 1960 года. В те дни вокруг Ричмонда еще не было кольца тех больших мотелей, где гостей не регистрировали и где повсюду красовались рекламные щиты с весьма двусмысленными надписями типа «Попробуйте повздыхать у нас!» Отель «Лиленд» в центре города был и тогда прекрасным местом для торжеств и приемов, поэтому сенатор Кеннеди встретился с группой местных демократов именно там. Поскольку перед церковью отца Минтона было самое большое открытое пространство, обед решили устроить там.

Все это было за три месяца до того, как Ден уехал в Бразилию. В то время он еще был шефом полиции, следившим за порядком на автомобильных дорогах и спокойствием на городских улицах. Ханка и другие женщины из прихода пришли помочь накрыть стол. Хотя в то время Джон Кеннеди был всего лишь сенатором, он уже стоял на верном пути к выдвижению кандидатом на пост президента от демократической партии. Вот почему тысячи любопытных рядовых членов демократической партии приобрели билеты на званый обед.

Разъезжая по штату Индиана в погоне за голосами, Кеннеди сорвал себе голос, но быстро нашел выход из положения. Прибыв в провинциальный городок Сеймур, он стал раздавать карточки, на которых было написано: «Очень извиняюсь, но у меня болит горло, поэтому я выступать не могу. И все же прошу вас голосовать за меня». Помощник сенатора по административным вопросам Теодор Соренсен зачитывал вместо него заранее подготовленный текст выступления. Это был выпад против Советского Союза, составленный в выражениях, отвечающих консервативным настроениям фермеров.

«Впервые за всю историю, — читал по бумажке Соренсен, в то время как сам Кеннеди молча стоял рядом, — Россия заполучила то, к чему так долго стремилась, — опорный пункт в Латинской Америке». Он имел в виду Кубу.

Позже, когда пришло время выступать в Эрлхем-колледж, голос у сенатора несколько окреп и он сам зачитал текст выступления. «Мы были самодовольными, самовлюбленными и податливыми. Уверен, однако, что мы сумеем преодолеть эти недостатки и двинуться вперед. Но при этом нам не следует умалять серьезности красной угрозы. Мы на собственном опыте убедились, что их словам верить нельзя».

И вот теперь здесь, на похоронах Дэна, когда прошло уже десять лет с момента произнесения этой речи, отец Минтон никак не мог вспомнить, что же именно сказал тогда Джон Кеннеди. Но впечатление, произведенное им на аудиторию, он помнил хорошо. Он еще подумал тогда, что, если бы этот человек попросил присутствовавших взобраться на крышу небоскреба и прыгнуть оттуда головой вниз, все до одного сделали бы это. Вот в чем была загадочная и притягательная сила Кеннеди.

Теперь наступил черед отца Минтона. Ему предстояло отслужить заупокойную мессу. Он любил этот обряд, потому что он предоставлял католической церкви возможность обратиться со словом божьим к народу и еще раз подтвердить, что мирская жизнь — это не все. Сказать, что Дэну не нужно было бояться смерти, и он ее не боялся.

Вот о чем все время думал отец Минтон с того самого момента, когда впервые услышал в Женеве об убийстве Дэна. И ему удалось сказать почти все, что хотелось, хотя три раза он едва сдерживал слезы, и прихожане боялись, что он вообще не сможет довести службу до конца.

Через неделю после того, как Дэна похоронили у серебристого клена на кладбище св. Марии, Рей сбросил с себя строгий деловой костюм и вновь облачился в привычные спортивные брюки и рубашку. Вернувшись как-то после обеда в магазин Кесслера, он обнаружил там записку: «Зайди в торговую палату. С тобой хочет поговорить Фрэнк Синатра».

«Ну, конечно, — подумал Рей, — Так я и поверил».

Правда, времени с момента похорон прошло не так уж много, и вряд ли кому-то взбрело бы сейчас в голову подшучивать над семьей Митрионе. Поэтому Рей все же решил наведаться в торговую палату. Там ему велели прийти еще раз в половине восьмого. Он так и сделал. Ровно в 7.30 позвонил агент знаменитого певца и сказал, что Синатра прочел в газетах о двойной трагедии: убийстве отца семейства и горе вдовы, которой предстоит теперь воспитывать пятерых детей на одну лишь государственную пенсию. Певец предлагал прилететь в Ричмонд и выступить в концерте, сборы от которого пойдут ты воспитание сирот.

У Синатры был лишь один свободный день — 29 августа. Поэтому, несмотря на удушливый зной и отпускной период, концерт был назначен на 9 часов вечера именно в этот день.

Около восьми вечера все звезды прилетели на флагманском самолете «Кэл-джет эйруэйс» — чартерной компании, входившей в состав корпорации «Синатра энтерпрайз». Их встречали пятьсот поклонников, столпившихся на взлетно-посадочной полосе. Представители прессы были заранее предупреждены, что никаких интервью не будет, но один предприимчивый телерепортер из Дейтона все же вынудил Синатру сказать: «Мы просто обязаны воздать должное таким, как он, — людям, беззаветно преданным своей стране».

В тот вечер исполнительское мастерство Синатры было столь же блистательно, сколь и великодушен порыв, побудивший его прилететь в Ричмонд. Когда в 11 часом он вышел на сцену, в зале стояла 40-градусная жара. Синатра смахнул со лба капельки пота и пропел с десяток своих стандартных песенок.

Публика устроила ему настоящую овацию. Зажгли свет. Синатра сделал несколько шагов вперед и произнес заранее подготовленную речь: «Я не был знаком со славным сыном Ричмонда — Дэном, — начал он. — И все же я считаю его своим братом. Потому что все мы — и вы, и я, и Джерри — братья. Потому что все американцы — братья».

Далее Синатра перечислил некоторые проблемы, стоящие перед Америкой: смог, студенческие волнения, уличная преступность, загрязнение воды — и продолжал; «Но если вы на минутку задумаетесь и вспомните Дэна Митрионе, вы поймете, что не все у нас так уж плохо».

Синатра призвал публику довериться любви и «крепкой вере во всевышнего» и закончил словами: «Я твердо знаю, что среди вас, друзья, найдется немало людей с такими же качествами, как и у Дэна Митрионе. Хочу еще раз заверить вас, что среди людей, достойных уважения и памяти, Дэн Митрионе занимает у меня одно из первых мест».