Скрюченный домишко

Глава 4

На следующий день я поехал в «Три фронтона» вместе с Тавернером.

Я оказался в странном положении. Оно было, по крайней мере, довольно нетривиальным. Но и мой старик никогда не принадлежал к числу людей тривиальных.

У меня была определенная репутация. Я уже работал в Специальной службе Скотленд-Ярда в первые дни войны. Этот случай, разумеется, был совершенно иным, но моя прежняя служба обеспечила мне, так сказать, определенный официальный статус.

Отец сказал:

– Если мы хотим расследовать это дело, нам надо получить неофициальную информацию. Нам надо знать все об обитателях дома. Надо узнать их изнутри, а не со стороны. И ты именно тот человек, который может добыть нам эту информацию.

Мне это не понравилось. Я бросил окурок сигареты в камин и ответил:

– Я – полицейский шпион? Так это выглядит? Я должен добыть неофициальную информацию у Софии, которую я люблю и которая любит меня и доверяет мне? По крайней мере, как мне кажется…

Этот ответ вызвал у старика сильное раздражение.

– Ради бога, не смотри на это так банально, – резко произнес он. – Для начала, ты ведь не веришь, что твоя юная особа убила своего дедушку?

– Конечно, нет. Что за абсурдная идея!

– Очень хорошо, мы тоже так не думаем. Она отсутствовала несколько лет, кроме того, всегда была с ним в очень теплых отношениях. У нее значительный доход, и дед, по моему мнению, был бы рад услышать о ее помолвке с тобой и, вероятно, выделил бы ей щедрое приданое. Мы ее не подозреваем. С чего бы нам ее подозревать? Но ты должен знать точно одно: если это дело не раскроется, девушка не выйдет за тебя замуж. На основании того, что ты мне рассказал, я в этом совершенно уверен. И еще имей в виду: такое преступление, вероятно, никогда не будет раскрыто. Мы можем почти не сомневаться в том, что его жена и ее молодой человек вступили в сговор и совершили преступление, но доказать это – совсем не то, что знать. Пока что нет даже дела, которое можно представить главному прокурору. И если мы не получим веских улик против вдовы, всегда будет оставаться тягостное сомнение. Ты это понимаешь?

Да, я это понимал.

Затем старик тихо произнес:

– Почему бы не объяснить ей это?

– Ты хочешь сказать – спросить Софию, могу ли я…

Старик энергично закивал.

– Да, да. Я не прошу тебя тайком пробраться туда, не объяснив девушке, что ты задумал. Посмотришь, что она на это скажет.

Вот так и получилось, что на следующий день я приехал вместе со старшим инспектором Тавернером и сержантом Лэмом в Суинли Дин.

Чуть дальше поля для гольфа мы свернули в проем, где, как я мог себе представить, до войны стояли внушительные ворота. Их уничтожил патриотизм – или безжалостная реквизиция. Мы двинулись по длинной, изогнутой подъездной дороге, обсаженной рододендронами, и выехали на посыпанную гравием площадку перед домом.

Невероятно! Я удивился, почему этот дом назвали «Три фронтона». Правильнее было назвать его «Одиннадцать фронтонов»! Любопытно то, что он производил странное впечатление кривого, и мне казалось, я понял причину. В действительности он представлял собой нечто вроде коттеджа, только непропорционально разросшегося. Казалось, смотришь на деревенский дом через гигантское увеличительное стекло. Косые балки, ростверки, фронтоны – это был скрюченный домишко, выросший за ночь, подобно грибу.

И все же я уловил идею. Так греческий ресторатор представлял себе английский дом. Это должен был быть дом англичанина, но размером с замок! Интересно, подумал я, что о нем думала первая миссис Леонидис. Полагаю, с ней не посоветовались, не показали планы дома. Он был, вероятнее всего, маленьким сюрпризом ее экзотичного мужа. Интересно, содрогнулась она или улыбнулась.

Очевидно, она прожила здесь вполне счастливую жизнь.

– Производит впечатление, правда? – спросил старший инспектор Тавернер. – Конечно, старый джентльмен многое пристроил к нему, превратив его в три отдельных дома, так сказать, с кухнями и всем прочим. Внутри же все тип-топ; он оборудован, как роскошный отель.

София вышла из парадного входа. Она была без шляпки, одета в зеленую блузку и твидовую юбку. При виде меня она остановилась как вкопанная и воскликнула:

– Ты?..

– София, – сказал я, – мне нужно с тобой поговорить. Куда мы можем пойти?

На секунду мне показалось, что она собирается запротестовать, потом повернулась и сказала:

– Сюда.

Мы пересекли лужайку. Через поле для гольфа № 1 открывался красивый вид на сосновую рощу на холме, а за ней – на окутанную серым туманом сельскую местность.

София повела меня в сад камней, теперь несколько запущенный, где стояла очень неудобная деревянная скамейка, и мы сели.

– Ну? – произнесла она, ее голос звучал неприветливо.

Я произнес свою речь – и выложил все.

София слушала очень внимательно. На ее лице нельзя было прочесть, о чем она думает, но когда я наконец-то поставил последнюю точку, она вздохнула. Это был глубокий вздох.

– Твой отец, – сказала она, – очень умный человек.

– У старика есть свои достоинства. Лично я думаю, что это плохая идея.

– О, нет, – перебила меня она, – совсем не плохая. Это единственное, что может как-то помочь. Твой отец, Чарльз, хорошо понимает, что происходит у меня в голове. Лучше, чем ты… – Она внезапно, почти с яростным отчаянием, стукнула сжатым кулаком по ладони другой руки. – Я должна узнать правду. Я должна знать.

– Из-за нас? Но, дорогая моя…

– Не только из-за нас, Чарльз. Я должна знать ради собственного душевного спокойствия. Понимаешь, вчера я не сказала тебе, но дело в том, что… я боюсь.

– Боишься?

– Да, боюсь, боюсь, боюсь… Полицейские считают, твой отец считает, ты считаешь, все считают, – что это сделала Бренда.

– Вероятность…

– О да, это вполне вероятно. Это возможно. Но когда я говорю: «Вероятно, это сделала Бренда», я хорошо понимаю, что нам просто хочется так думать. Потому что в действительности я так не думаю.

– Ты так не думаешь? – медленно переспросил я.

– Я не знаю. Ты услышал обо всем этом от посторонних, как я и хотела. Теперь я покажу тебе все изнутри. Просто я думаю, что Бренда – не такой человек, я это чувствую; она не такой человек, который когда-либо сделает то, что может навлечь на нее опасность. Она слишком о себе заботится.

– А как насчет этого молодого человека? Лоренса Брауна?

– Лоренс – совершеннейший кролик. У него не хватит смелости.

– Интересно.

– Да, мы ничего не знаем, правда? Я хочу сказать, что люди способны ужасно удивлять. Человек вбивает себе в голову представление о другом человеке, но иногда оно совершенно неверное. Не всегда, но иногда. Но все равно, Бренда… – София покачала головой. – Она всегда поступала в соответствии со своим характером. Она принадлежит к тому типу, который я называю «гаремным». Любит сидеть и поедать конфеты, носить красивую одежду и украшения, читать дешевые романы и ходить в кино. Странно это говорить, если вспомнить, что дедушке было восемьдесят семь лет, но она была в восторге от него. Он обладал силой, знаешь ли. Могу себе представить, что он умел заставить женщину почувствовать себя… королевой, наложницей султана! Я думаю, и всегда так думала, что дедушка заставлял Бренду почувствовать себя волнующей, романтичной личностью. Он всю жизнь очень умно вел себя с женщинами, а это в некотором роде искусство; такое не растеряешь, каким бы старым ты ни был.

Я на время ушел от проблемы Бренды и вернулся к фразе Софии, которая меня встревожила.

– Почему ты сказала, что боишься?

София слегка вздрогнула и сжала руки.

– Потому что это правда, – тихо ответила она. – Мне очень важно, Чарльз, заставить тебя понять это. Понимаешь, мы очень странная семья… В нас много жестокости, различных типов жестокости. Вот что так тревожит. Различных типов.

Должно быть, она увидела непонимание на моем лице и очень энергично продолжила:

– Я постараюсь объяснить, что имею в виду. Дедушка, например… Один раз, когда он рассказывал нам о своем детстве в Смирне, то упомянул – довольно небрежно, – что заколол двух человек. Там была какая-то стычка, кто-то нанес непростительное оскорбление, я не знаю, но он считал свой поступок совершенно естественным. Дедушка практически забыл об этом. Но почему-то слышать, как он мимоходом упомянул об этом, было так странно здесь, в Англии…

Я кивнул.

– Это один тип жестокости, – продолжала София. – А потом была еще моя бабушка. Я ее едва помню, но много слышала о ней. Думаю, она могла быть жестокой, и причина ее жестокости – отсутствие какого-либо воображения. Все эти предки, которые охотились на лис, и старые генералы, призывающие: «Стреляйте в них»… Они так праведны и высокомерны, и ничуть не боятся брать на себя ответственность в вопросах жизни и смерти.

– Не слишком ли это далеко идущие выводы?

– Да, наверное, но я всегда очень боюсь людей такого типа. Они добродетельные, но безжалостные. И еще моя собственная мать – она актриса, она милая, но у нее начисто отсутствует чувство меры. Она относится к тем подсознательным эгоистам, которые рассматривают события только с точки зрения того, как те влияют на них. Иногда это очень пугает, знаешь ли. И есть еще Клеменси, жена дяди Роджера. Она – ученая, занимается какими-то очень важными исследованиями. Тоже жестокая, такой хладнокровной и равнодушной жестокостью… Дядя Роджер – полная ее противоположность, он самый добрый и милый человек на свете, но у него ужасный темперамент. Кровь его быстро закипает, и тогда он едва понимает, что делает. И потом еще отец…

София надолго замолчала.

– Отец, – медленно продолжала она, – контролирует себя даже слишком хорошо. Никогда не знаешь, о чем он думает. Он никогда не проявляет никаких эмоций. Вероятно, это нечто вроде подсознательной самозащиты от взрывов эмоций моей матери, но иногда меня это немного тревожит.

– Моя дорогая, – сказал я, – ты сама себя заводишь без нужды. В конце концов дойдет до того, что все способны на убийство.

– Наверное, это правда. Даже я.

– Только не ты!

– О, да, Чарльз, ты не можешь сделать для меня исключение. Наверное, я могла бы убить человека… – Она помолчала пару секунд, потом прибавила: – Но в таком случае я бы сделала это ради чего-то действительно стоящего.

Тут я рассмеялся. Не смог сдержаться. И София улыбнулась.

– Наверное, я глупая, – сказала она, – но мы должны узнать правду о смерти дедушки. Мы должны это сделать. Если бы только это была Бренда…

Мне вдруг стало очень жаль Бренду Леонидис.