Сквозь огонь

3. Костя пробирается на фронт

Однажды, выйдя за ограду госпиталя, Костя увидел такую картину: вдоль улицы, через центр села, по широкой и пыльной дороге двигались автомашины, тягачи, танки, люди, кони. Они торопились в Сталинград. Даже пыль, поднимаясь густым облаком, мчалась туда же. И, будто подхваченный этим потоком, Костя не мог уже стоять на месте. Шагая по обочине дороги, он любовался колоннами войск, танками, пушками.

Под ногами прогремел зыбкий мост, затем захрустел гравий новой дороги, потом перед глазами замелькали кусты, деревья, и вот уже стена приволжской дубравы. Было приятно идти и наблюдать, что в родной город движется столько хороших, добрых и веселых воинов. А пушки, а танки какие! Не насмотришься! Уж они-то помогут папиному полку…

Костя не заметил, как войска втянулись в лес, как наступил вечер. В одном месте встретилась санитарная машина. В ней сидели перевязанные люди. Вспомнилась белая палата. По телу пробежала дрожь. «Возвращаться не буду».

Чтобы не встречаться с санитарными машинами, он пошел по лесной тропе, усыпанной листьями… Шуршат листья, будто уговаривая Костю остановиться и послушать их шепоток, но разве можно медлить, коль решено прорваться в город!

Вечером, обогнув хутор Бурковский, Костя снова вышел на дорогу, что вела к переправе. Сюда доносились раскаты взрывов. Казалось, там, за Волгой, без конца злорадно хохочет гром.

Сквозь зеленые космы дубов стал вырисовываться багровый купол сталинградского неба. Огромный город по-прежнему утопал в огне и дыму. «Что же там горит? Ведь остались только камни!»

Показалась Волга. У переправы, под каждым деревом, в кустах и на берегу сидели бойцы. В ожидании очередного парома они молча смотрели на сталинградский пожар. Пахло чадом, першило в горле. Люди кашляли в руку, словно отсюда их могли услышать враги. Здесь уже была слышна трескотня пулеметной перестрелки.

— Эй, малец, ты куда?

Костя оглянулся и не сразу понял, с какой стороны донесся этот голос.

— Домой.

— А где у тебя дом?

— В Сталинграде.

— А ты сам откуда?

«За кого меня тут принимают?» — подумал Костя и ответил сердито:

— Нашли первоклассника, меня не запутаешь…

Навстречу вышел боец с длинным, как пика, бронебойным ружьем. Широкие поля плащ-накидки преградили дорогу. Боец смотрел сверху и, сдерживая улыбку, продолжал допрашивать:

— Давно из Сталинграда?

— А вы откуда сюда пришли? — в свою очередь спросил Костя и подумал: «Надо дать отпор, иначе заклюют».

— Не сердись, парень. Я оттуда же, откуда и ты. По тапочкам вижу. Только я из госпиталя такие «туфли» не уношу. Это не солидно.

У Кости загорелись уши, щеки. В спешке он забыл оставить в госпитале эти, будь они неладны, тапочки и теперь не знал, что ответить. В это время из темноты донесся голос:

— Зернов, к командиру!

Бронебойщик круто повернулся и, уходя, сказал:

— Подожди минутку. Отправлю команды, и поговорим.

По берегу пронесся шорох. Это бойцы поднялись и пошли за бронебойщиком.

Костя снял тапочки, завернул в большой лопух, перевязал лозой и, держа сверток в руках, как горячий уголь, направился к другому причалу, где разгружались лодки, прибывшие из Сталинграда. Среди взрослых Костя заметил девочку лет двенадцати.

— Ты с кем? — тихонько спросил он сверстницу.

— С мамой, — ответила девочка.

— Далеко едете?

— Далеко. Мама говорит, по железной дороге поедем туда, где не бомбят.

— Правильно, — одобрил Костя и попросил девочку, когда они будут в Ахтубе, забежать в госпиталь и передать сверток. — Передашь? — умильно попросил он и тут же сунул ей в руки сверток.

— Ладно. А кому передать? — спросила девочка.

Но Костя скрылся в темноте. Он будто не слышал ее вопроса, торопливо спустился под яр и остановился в группе бойцов, ожидающих лодки.

Прислушиваясь, что говорят бойцы, Костя подошел к воде.

А пожар, разбрасывавший красные клинья во все стороны, отражался в Волге и освещал левый берег. От взрывов, казалось, вздрагивали даже луна и звезды. Бойцы тяжело вздыхали.

— Не надо смотреть, — как-то неожиданно для себя произнес Костя и, поняв, что сказал кстати, добавил: — Надо скорей плыть.

Заскрипели весла, забулькала вода. Одна за другой от левого берега отчаливали лодки, но Костя продолжал стоять на берегу.

«Вот какие нечестные. Я же первый сказал, что надо скорее плыть. Поплыли, а меня не взяли…»

Постояв еще минуту у лодочных причалов, Костя решил пойти к начальнику переправы и прямо сказать, что ему надо быть в Сталинграде, потому что там его отец, командир полка майор Пургин.

На взвозе паромной переправы — сутолока. Люди, бегая, таскают ящики, мешки, перекатывают орудия, и не поймешь, кто из них старший. Кого бы ни спросил — и разговаривать не хотят: не мешай, малец, — и все. Но вот над головами засвистели снаряды. Раздался взрыв, другой, третий. Все, кто был на взвозе, припали к земле. Костя будто ждал этого момента. Он проскочил на паром и, забившись между ящиками, укрылся каким-то брезентом. В темноте, под брезентом, Костя чувствовал себя лучше, чем в белой палате.

Вскоре паром отчалил от берега…

Заводские трубы закачались, как тростинки камыша на ветру. Не веря своим глазам, Фомин прижался головой к косяку, чтобы убедиться, качаются ли трубы. Но вот и пол, словно зыбкая трясина, заходил под ногами.

«Опять тонные фугаски вываливают», — определил Александр Иванович, прислушиваясь к нарастающему гулу тяжелых немецких бомбардировщиков.

Еще секунда — и толстые кирпичные стены двухэтажного дома, приспособленного под запасный наблюдательный пункт, задрожали мелкой дрожью. Фомин мог спуститься в подвал, в надежное бомбоубежище, и сидеть там до конца налета. Но он остался на месте: поставил его на этот пост генерал Пожарский.

Едва ли кто другой из наблюдателей так хорошо знал этот заводской район города, как Александр Иванович. На его глазах росли и ширились рабочие поселки и заводские корпуса «Красного Октября» и тракторного завода. Не заглядывая в карту города, он готов был в любую минуту сказать, где какая улица, где что находится. Именно поэтому Пожарский назначил его наблюдателем на свой запасный наблюдательный пункт.

Но что может сообщить сейчас даже Фомин, когда окно заволокла густая пыль штукатурки, осыпавшейся с потолка и стен?

Лишь на мгновенье наступившее просветление позволило ему увидеть падающую стену завода «Красный Октябрь» и огромные извержения земли, кирпича, металлических конструкций, подброшенных взрывами бомб над территорией тракторного завода.

— Заводы рушат, мерзавцы! — заскрежетав зубами, проговорил Фомин.

Где-то перед домом рявкнула упавшая бомба. Дрогнувшая стена оттолкнула Александра Ивановича в угол. Гром взрыва на какое-то мгновенье отстал от этого толчка и влетел в комнату уже через покосившееся окно. «Миновало», — мелькнуло в сознании Фомина.

Дотянувшись рукой до телефона, он закричал в трубку:

— Вижу! Справа…

— Продолжайте наблюдать, — спокойным голосом прервал его генерал Пожарский.

«Мой доклад его не интересует, — с огорчением отметил про себя Александр Иванович. — Справа вражеская артиллерия поджигает дома рабочего поселка; значит, туда фашисты бросят свои силы в первую очередь, а генерал даже не дослушал до конца. И почему он не отпустил меня обратно в степь, чтобы найти свой полк! Стой тут и смотри, как фашисты разрушают родной город. В такое время лежать бы за пулеметом да косить их…»

Надо как-то вернуться в полк. Фомин вспомнил поручение комиссара полка разыскать сына погибшего майора и начал мысленно ругать себя за растерянность перед генералом, когда тот увез от зенитчиков мальчишку.

Что сказать товарищам-однополчанам о судьбе сына командира полка, как доложить комиссару Титову, что встретил мальчика, стоял рядом с ним и допустил такое?..

Задумавшись, Александр Иванович не заметил, как возле него оказался адъютант Пожарского.

— Ого, да у тебя тут, оказывается, был погром, — сказал адъютант, оглядывая покосившиеся стены и провисший потолок. — Генерал приказал тебе идти отдыхать, а вечером, часов в девять, зайдешь к нему в штаб на беседу…

Как долго тянулось время!

Поглядывая на часы, Александр Иванович не мог найти себе места: может, в самом деле, генерал пошлет его в степь, чтоб разыскать свой полк.

Наконец стало смеркаться, и Фомин направился к штабу. Он торопился встретить Пожарского по дороге между штабом и основным наблюдательным пунктом. И не просчитался.

Всегда подвижной и легкий на ногу, генерал шел тихо, опустив усталую голову на грудь. Вспыхнувшая ракета осветила его запыленное лицо с потрескавшимися губами и воспаленными глазами. Шинель, каска, почерневший бинт на поврежденной руке — все говорило о том, что в минувший день генерал не раз побывал под бомбежкой и обстрелом.

— Ну что ж, пойдем, порадую, — сказал Пожарский, здороваясь левой рукой.

В своем блиндаже генерал развернул перед Фоминым карту, испещренную синими стрелами вражеских колонн, устремившихся к Сталинграду. Местами эти стрелы достигли города; одни сбежались к центру Сталинграда, другие — в район элеватора. Много стрел со значками «танки», «пехота» воткнулось уже и в район рабочего поселка тракторного завода. Но не это сейчас привлекало внимание Фомина. Он следил за карандашом генерала, который жирным красным пунктиром обозначал извилистую линию от Россошек до Мокрой Мечетки, к тракторному заводу. Поставив огненно-красный кружок на окраине рабочего поселка, генерал произнес:

— Вот они где теперь, твои однополчане…

У Фомина не нашлось слов, чтобы выразить чувство радости.

— Теперь можешь идти к своим, — слегка улыбаясь, предложил Пожарский и, видя, что Александр Иванович готов бежать, кивнул на стул: садись, мол, сначала побеседуем.

Александр Иванович присел.

— По приказу командующего армией, — не торопясь, начал Пожарский, — твой полк отводится в резерв. Нужно пополниться оружием, боеприпасами и личным составом. Передай командиру полка — к нему идет пополнение… Да, кстати, скажи Титову — он теперь командует полком, — что мы придаем ему самый лучший артиллерийский дивизион. А насчет Кости…

Заговорив о Косте, генерал вдруг оробел: будто перед ним сидел не рядовой солдат, а строгий судья, уличивший подсудимого в присвоении хрупкой драгоценности, которую тот, торопливо кладя в карман, уронил на каменный пол.

— Товарищ генерал, за судьбу Кости Пургина я отвечаю перед комиссаром Титовым. Я хотел отправить его к себе домой…

Генерал встал.

— Ну вот что, Александр Иванович, о Косте как-нибудь потом посоветуемся, а сейчас иди в полк…

Явившись в полк к Титову, Александр Иванович в ту же ночь был направлен на паромную переправу — встречать пополнение.

В первой маршевой роте его внимание привлек высокий, плечистый бронебойщик Михаил Зернов.

Когда над причалами вспыхнул ослепительно яркий свет фонаря, сброшенного на парашюте с немецкого бомбардировщика, и люди побежали в разные стороны, прозвучал властный голос Зернова:

— Ложись, замри!..

Взяв у товарища винтовку, Зернов двумя меткими выстрелами потушил фонарь.

— А теперь можно встать, — как бы между делом, шутя, сказал он.

Такое спокойствие бронебойщика понравилось Александру Ивановичу. И, как только рота пришла в полк, он тотчас же представил бронебойщика Зернова командиру полка Титову.

— Откуда родом? — спросил Титов бронебойщика.

— Из Сибири.

— Воевал?

— Малость.

— Сколько же?

— Сто дней в Севастополе и здесь две недели.

— Как здоровье?

— Отремонтировали вроде солидно, больше недели в Ахтубинском госпитале нежился.

— Нежился, — с улыбкой повторил Титов. — Вот что, товарищ Зернов, дня через четыре мы снова вступим в бой. Сейчас мы занимаем запасные позиции: надо хорошо окопаться, построить блиндажи, рассказать бойцам нового пополнения о том, как надо бить врага наверняка, передать им свой опыт. У нашего полка есть тоже хорошие традиции. — Титов посмотрел на Александра Ивановича. — Традиции гвардейского полка…

Слушая Титова, Александр Иванович вспомнил, с какой настойчивостью учил майор Пургин пулеметчиков и как, последний раз проверяя сектор обстрела пулеметной точки, он сказал: «Хорошо», а комиссар добавил: «И прочно». «Да, мне надо возвращаться в свою пулеметную роту, — подумал Фомин, — к своему пулемету…» И в этот момент Титов, как бы между делом, передал ему листок бумаги — приказ. В приказе говорилось: «Пулеметчику Фомину Александру Ивановичу присвоить звание гвардии сержанта и назначить командиром комендантского взвода».

Это было в ту ночь, когда Костя вернулся в Сталинград.

Вошел Костя в Сталинград и не мог поверить, что это его родной город. Даже тут, у причалов центральной переправы, где начинался центр города, не осталось ни улиц с зелеными скверами, ни высоких, многоэтажных зданий. Все исковеркано, сожжено, свалено в кучу.

Ночь, а от пожаров светло, как днем.

Проходя через сквер Дворца пионеров, где был фонтан с хороводом скульптурных фигур — девочек и мальчиков, Костя подумал, что он заблудился: от всей скульптурной группы остался только один мальчик, да и у того вместо рук из плеч торчали металлические стержни. Сам Дворец разрушен до основания, разбит на куски, как фарфоровая игрушка, которую будто нарочно кто-то долго топтал коваными каблуками.

Всюду груды камней, кирпича да глубокие воронки от бомб и снарядов.

Возле старой мельницы, под горящей эстакадой, Костя заметил санитаров с носилками. Чтобы не попасть им на глаза, спустился в канаву и тут же встретил передвигающегося на локтях человека в военной форме. Это был лейтенант. Он куда-то торопился, не замечая, что перед ним глубокая, с крутым обрывом воронка.

— Дядя, куда вы? Там яма!

Лейтенант приподнял голову и, не ответив, уткнулся лицом в песок. Костя подошел к нему и вздрогнул: лейтенант без ноги, вместо ступни и голени — узлы бинтов с пятнами крови.

Прибежавшие сюда два санитара подхватили лейтенанта на руки, но он сильно рванулся и отшвырнул их от себя.

— Вперед, на вокзал!

— Товарищ лейтенант, на вокзале немцы, — попытался уговорить санитар раненого, но тот и слушать не хотел.

— Вперед, в атаку, за мной! — кричал он, вырываясь из рук санитаров.

Передвигаясь вдоль берега к заводскому поселку — к родным местам, Костя почти ничего не видел: перед глазами то и знай появлялся безногий лейтенант, а в ушах звучало: «Вперед, в атаку, за мной!»

Развалины, баррикады загородили все улицы и переулки. Чтобы попасть на улицу, ведущую к Тургеневской, Косте пришлось сделать большой крюк. На каждом шагу под его босые ноги попадали острые осколки, колючие камни и рваное железо.

Спустившись в овраг «Долгий», Костя рассчитывал, что тут он быстрее пройдет к рабочему поселку. Ему хотелось как можно скорее попасть на свою улицу. Однако и здесь, в овраге, не разбежишься: всюду камни, комья земли, арматура взорванного моста… Преодолевая завалы и узкие места, Костя перепрыгивал с камня на камень, с валуна на валун, как на болоте по кочкам.

Впереди высокий яр, за которым должен был показаться взвоз, а там до родного поселка — рукой подать. Глядя вперед, Костя с замиранием сердца думал о встрече с отцом, которая, по его расчетам, должна состояться именно там, на Тургеневской улице.

«Скорей, скорей вперед! — погонял он себя. — С камня на камень, с камня на камень. Как их тут стало много! А вон, у развилки, еще больше. Ну ладно, здесь попробую выбраться на берег», — подумал он, приостановившись.

И вдруг возле камня, на котором стояла нога, что-то зашевелилось, ожило и начало подниматься… У Кости захватило дыхание, подкосились ноги, и, отскочив, он испуганно попятился, еще не веря тому, что произошло.

Невдалеке взметнулось пламя. Оно осветило спину поднявшегося бойца, на запыленной шинели которого Костя заметил отпечаток босой ступни. «Это мой след», — догадался он и притаился. А поднявшийся боец постоял несколько секунд и снова приник к земле, свернувшись таким же клубком, как и другие спавшие здесь бойцы, которых Костя принял за камни.

Смертельно усталые после тяжелого боя, воины были отведены в резерв и, ожидая очередного приказа, отдыхали. Ни взрывы, ни стрельба не тревожили их. Поднять мог только голос командира, только его короткая команда: «В ружье!»

От школы, в которой учился Костя, остался лишь скелет: окна выбиты, крыши нет, потолки обвалились. Вместо дверей — черный зев, дышащий гарью. В школе, как и во всем городе, хозяйничал пожар: кажется, все, что могло гореть, — сгорело, и тем не менее огонь все еще разгуливал по развалинам.

Не задерживаясь у школы, Костя пошел на Тургеневскую. Но где она? Ни домов, ни оград, ни деревьев. Сплошные развалины…

От слабости закружилась голова. Воды хотя бы глоток, но где ее взять? И тут Костя вспомнил, что прошли уже сутки, как он ушел из госпиталя и ничего не ел. Закрыв глаза, он, как наяву, увидел бабушкины ватрушки, румяные, вкусные, пахучие…

Где-то между заводами загрохотали пушки. «Это наверняка по фашистам. Вот молодцы, и как здорово бьют. Ладно, покажусь артиллеристам. Хватит прятаться. Скажу, что к отцу пришел, и отвяжутся, а если добрые, то покормят и покажут, где папин полк».

Однако попасть к артиллеристам Косте не удалось. Едва он добрался до территории завода «Красный Октябрь», как попал под обстрел вражеских минометов. На заводской территории вспыхнула нефть. Огонь, взвиваясь, хватался за тучи. В эти минуты черные развалины начинали шевелиться, а тени заводских труб то падали под ноги, то, как огромные удавы, уползали в темноту.

Эта ночь показалась Косте кошмарным сном. Прятаться в темноте — страшно, быть на освещенных местах — опасно. В догорающие дома падали снаряды, и оттуда, точно вулканы, извергались столбы огня, затем с неба долго валились искры. Боясь наступать босыми ногами на горячие угли, Костя подолгу стоял на одном месте. Он уже не верил, что когда-нибудь выберется из этих развалин.

Лишь к утру он дошел до Банного оврага. Тут было не так опасно. Но едва рассвело, над заводами закружили фашистские бомбардировщики. Они начали разворачиваться для пикирования над самой головой Кости.

Пришлось бежать под развалины моста.

— Эй, парень, куда ты?! — послышался сзади голос.

Костя оглянулся и увидел того самого бронебойщика Зернова, от которого скрылся на переправе. «Теперь я объясню, что тапочки отправил обратно в госпиталь», — подумал Костя. Но тут как назло над оврагом промчался «юнкерс». Спрятав голову между глыбами разрушенного моста, Костя услышал знакомый голос:

— Не солидно. Так ты целый день пролежишь. Эти бомбы не в тебя брошены.

Костя поднял голову, как бы спрашивая: «Как же так, вон прямо на меня летят…»

— Раз самолет над тобой, значит, эти бомбы не страшны. Они упадут вон туда, за баки. По инерции пролетят, понимаешь?

— Понимаю, — ответил Костя и с завистью подумал: «Какой спокойный, и про инерцию помнит!»

— Ты куда пробираешься?

— Мне нужна полевая почта номер тридцать два четыреста десять. Вы знаете, где такая часть?

— А зачем она тебе?

— Там мой папа командиром.

— Та-а-к. Значит, к отцу в помощники норовишь? — шутя спросил Зернов и, взяв Костю за плечо, поучительно добавил: — Только знай, что от таких помощников, как ты, толку мало.

— Как же так?

— Да вот так. — Зернов усмехнулся. — Мал еще, понятно?

— Понятно.

— То-то, брат. Нечего тебе тут делать. Я еще тогда решил обратно тебя в госпиталь отправить, да не успел.

«Ишь куда гнет! Еще посмотрим. Вот рванусь из-под руки и стрекану вдоль оврага, попробуй догнать». Но это оказалось не так легко. Рука лежала на плече двухпудовой гирей.

— Скажите, а вы взаправду знаете, где папин полк?

— Ну хотя бы и так. Но дислокацию частей всем знать не положено, — нарочито серьезным тоном ответил Зернов и, взвалив на плечо тяжелый железный брус, направился по оврагу.

«Вот ведь какой человек: словом привязал. Он будто знает, что я от него не побегу. Расскажу ему все о себе. Неужели не поймет?»

— Ну вы только подумайте, что я должен делать?

Зернов сбросил с плеч железо, присел на кирпичи.

— Садись, поговорим.

Костя присел.

— Расскажи-ка мне, кто у тебя отец?

Костя не торопясь рассказал.

— Ну, вот что, идем сначала в роту, пообедаем, а тогда попробуем найти тот полк, который тебе надо. Наденем что-нибудь на ноги. Босому здесь ходить не солидно… А там посмотрим: пожалуй, пригодишься для разведки, парень ты солидный.

— Конечно, пригожусь! — с радостью подхватил Костя.

И с этой минуты он стал считать бронебойщика своим другом. «Сразу по-настоящему разговаривает и хорошее дело предлагает. Вот это человек! А силач какой: вон какую тяжесть несет и шагает — не угонишься».

— Не отставать, — поторапливал Зернов.

Теперь бронебойщик был убежден, что Костя — сын майора Пургина, о котором так хорошо вспоминал Титов. Значит, мальчик пришел в полк к отцу, а отца нет… Да, видать, малый смышленый. «Как же быть, что сделать, чтобы он не чувствовал себя сиротой? Надо разузнать, чем он интересуется, увлечь этим и тогда сказать… Впрочем, об отце пусть ему скажет Фомин или командир полка. А сейчас пока сам займусь с ним», — рассуждал бронебойщик, сочувственно поглядывая на Костю, идущего рядом.

Придя в расположение роты, Зернов немедленно открыл перед Костей свой вещевой мешок и выложил весь запас продуктов — «НЗ»: галеты, сахар, шоколадные кубики, душистый хлеб. Тут же кто-то из бойцов принес котелок горячего чая.

— Ешь, пей, Костя, и ложись отдыхать. Небось спать охота?

Костя кивнул головой.

— Ну вот, я так и знал. Ложись вон туда, на шинели, а как отстроим блиндаж — на нарах спать будем. Согласен?

— Ага, — едва выговорил Костя.

Выпив горячего чая, он разомлел и, сидя, задремал.

Зернов перенес его на солдатские шинели и, убедившись, что мальчик крепко спит, побежал в штаб полка.

Протиснувшись сквозь группу сержантов, стоящих у входа в блиндаж командира полка, он ворвался к Титову:

— Пургин, Костя Пургин пришел…

Титов поднялся из-за стола и, остановив свой взгляд на расстегнутом воротничке гимнастерки, спросил:

— А вы почему, товарищ Зернов, не по форме одеты? Все знают, что вы морской пехотинец, и нет нужды ходить с распахнутой грудью и показывать свою тельняшку.

Зернов пожал плечами, но, встретив прямой и властный взгляд Титова, потупился. Рука невольно поднялась к воротничку, к расстегнутым пуговицам.

— Так, а теперь ремень… Хорошо. А гимнастерку надо аккуратно заправить, вот так. — Титов заложил два больших пальца под ремень возле пряжки и показал, как надо сгонять все складки назад.

— Я с работы… Блиндаж строим, — как бы оправдываясь, сказал Зернов, все еще подозревая Титова в том, что он забыл о славных подвигах майора Пургина и не хочет знать, что в полк пришел сын героя.

— Знаю, что строите блиндаж, — ответил Титов, — но это не дает вам права врываться к командиру полка в таком виде. Майор Пургин даже не разговаривал с такими. Он всегда напоминал: кто нарушает форму, тот не уважает себя и командира. Нельзя надеяться, что такой воин будет свято блюсти дисциплину и не подведет в бою.

— Я не подведу, — нахмурившись, ответил Зернов.

— Не знаю, посмотрим, — сказал Титов.

После этих слов Зернову представилось, что Титов смотрит на него с недоверием, как на слабого и трусливого воина, и захотелось рвануть на себе гимнастерку, обнажить грудь, показать свои раны и сию же минуту доказать, что он не трус. Но прямой взгляд больших, умных и добрых глаз Титова как бы связал руки, а язык приморозил к зубам. По росту, по размаху могучих плеч Зернов не уступал Титову, но на этот раз в глазах бронебойщика командир полка представился богатырем, куда сильнее и выносливее его. Зернов как-то невольно ужал плечи и отступил на шаг назад.

— Ну вот, а теперь докладывай. — Титов вдруг перешел на «ты». — Где ты видел Костю Пургина? Как он сюда попал? Вихрастый?..

— Правильно, вихрастый, — согласился Зернов, еще не освободившись от своих дум.

— Садись, садись, рассказывай, — уже совсем другим тоном сказал Титов, взяв Зернова за локоть.

— Пришел босиком, ноги поцарапаны, голодный, как волчонок. Сейчас спит…

— Где?! — встрепенулся Титов.

Зернов подробно рассказал, как встретил Костю, и со вздохом закончил:

— Отца, отца ищет…

Титов задумался: «Ушел из госпиталя, переправился через Волгу, нашел полк…»

Вспомнив отдельный домик на Тургеневской с красивым палисадником под окнами и всю обстановку, в которой тихо и уютно жили Костя и его бабушка, Титов, как наяву, увидел перед собой любознательного мальчика с вихрастым ершиком и зоркими глазами. Тогда его интересовали и комиссарская звездочка на рукаве гимнастерки, и кобура, и наган… К нагану он тянулся с какой-то особой страстью. Его даже не так интересовало письмо от отца, как наган.

Хорошо зная характер майора Пургина — упорный, настойчивый и даже дерзкий, — Титов представлял себе и характер Кости. И был уверен, что рано или поздно мальчишка появится в полку. Но сейчас он был не столько удивлен, сколько возмущен неожиданным появлением Кости в такой опасной обстановке.

— Кто его пропустил сюда? Что там за ротозеи на переправе?

— Не знаю, — ответил Зернов, — но он мне сказал: «Ну вы только подумайте, что я должен делать, если не найду папу?»

— Да… в самом деле, как ответить ему на этот вопрос? Вот что, товарищ Зернов, — сказал Титов, взяв бронебойщика за локоть. — Сейчас здесь будет сержант Фомин, ты знаком с ним, он по профессии учитель, вот с ним и надо посоветоваться.

— А что с ним советоваться. Будто у него сердце, а у нас камень?.. Дайте мне мальчишку на сохранение. Такой блиндаж для него отгрохаю, что никакая бомба не возьмет. Мальчишка смекалистый. Я бы из него боевого разведчика вырастил — держись, фашисты!..

— Постой, постой, — остановил Зернова Титов, — ты сначала подумай, что сделать, чтобы Костя не чувствовал себя здесь чужим.

— Слушаюсь, — козырнул Зернов, как бы говоря: «Я-то знаю, чем его можно заинтересовать». — Разрешите идти?

— Идите, — Титов снова перешел на «вы». — Когда мальчик проснется, будьте внимательны к нему и приведите сюда, в штаб.

— Слушаюсь, — снова козырнул Зернов и вышел.

Проснулся Костя уже на нарах вновь отстроенного блиндажа. Пахло землей, смолистыми щепками и печеной картошкой. Рядом с ним лежал Зернов. На полочке тускло мерцала фронтовая лампа, но доброе лицо бронебойщика с улыбающимися глазами Костя узнал сразу.

— Спи, спи, — почти шепотом сказал Зернов, обнимая и мягко похлопывая Костю по спине.

Бойцы, устроив блиндаж, отсыпались за все прошедшие и будущие бессонные ночи. Они понимали, что при таком сражении держать полк в резерве долго не будут. Понимал это и Зернов, но ему не спалось: он ждал, когда проснется Костя. А когда тот проснулся, Зернову вдруг подумалось, что показывать мальчика командиру полка теперь не следует: вечер, темно — лучше утром.

— А я ведь вас сразу узнал, — прижимаясь к груди Зернова, признался Костя.

— Молодец, молодец!

— Скажите, а меня взаправду могут взять в разведчики?

— Конечно, но ты пока не торопись.

— Я не тороплюсь, — прошептал Костя и принялся доказывать, что город ему знаком как свои пять пальцев.

Особенно подробно объяснил он расположение зоопарка, ну и, конечно, не удержался рассказать про своего любимого голубя.

— Так жаль: последний раз был у него и постеснялся унести. Сторож помешал, а то бы унес. Знаете, умный такой, я его Вергуном назвал, и он привыкать стал. Вот бы сейчас его сюда! Мы бы научили его почту носить, потом… — вслух размечтался Костя и тут же поймал себя на том, что так рассуждают ребятишки, а он не такой маленький, как может подумать о нем при таком разговоре бронебойщик.

Но Зернов сказал, что почтовыми голубями занимаются настоящие разведчики, используют их при важных операциях в тылу врага, и начал подробно расспрашивать, где зоопарк, где птичник, какой голубь и где он остался?

Костя привстал, попросил лист бумаги, начертил план зоопарка и крестиком отметил, где может быть Вергун.

Ночью послышались сильные толчки. Рядом рвались снаряды, но блиндаж, перекрытый металлическими брусьями, был очень прочен. Только с потолка сыпалась земля. Костя поднял голову, отряхнулся и, сидя, пощупал вокруг себя: все бойцы спали, не было только Зернова.

— Куда-то ушел, — сонно пробормотал Костя и снова уснул.

Утром Костя был неожиданно обрадован. Возле него под плащ-накидкой сидел голубь. Его только что принес Зернов.

— Где вы его взяли?..

— Иду из штаба, навстречу наши разведчики. «Вот, говорят, находку несем». Ну-ка, что за находка? Смотрю — голубь! Нашли, говорят, живого среди мертвых развалин. Перебегал от кирпича к кирпичу, прихрамывал…

Слушает Костя и не поймет, почему Зернов говорит каким-то не своим голосом.

— …При каждом выстреле втягивает шею и прижимается к земле. Жалко стало его ребятам. Они к нему, а он не летит.

— Это же Вергун, он ручной! Где же он был?

— Тут, недалеко, — улыбаясь, ответил Зернов, довольный тем, что угодил Косте.

— Значит, он сюда прилетел?

— Плохой ты еще голубятник. Разве он мог улететь оттуда, где его кормили? В зоопарке его взяли, — пояснил Зернов и задумался: «За что, собственно, набросился на меня Фомин? Будто он выше самого командира полка, выговором угрожает и приказывает выбросить голубя. Тоже учитель нашелся. В самом деле, что в этом плохого, что у мальчика будет голубь?»

— Значит, вы тоже в разведку ходили? — спросил Костя, глядя в задумчивые глаза бронебойщика.

— Зачем же! Туда можно так пройти.

— Там же фашисты…

— Были, а теперь их оттуда вышибли.

— И слона, и стадион тоже освободили?

— И слона, и стадион.

— Это совсем здорово! Вот если бы не война, мы бы с вами на футбол сходили. Ух, у нас такая команда была, всех обыгрывала! «Трактор», слыхали?

— Слыхал.

— А центр нападения какой — Колонков! Он, знаете, как бьет? Левой и правой, как из пушки. Мячом убить может. А вратарь прыгает, как тигр, любой мяч берет! Вася его зовут. Из девятки в самом углу крученые берет. Я всех игроков знаю наперечет, — разговорился Костя, но, заметив, что Зернов слушает без внимания, смутился. — А вы в футбол играете?

— Играю.

— И любите?

— Люблю, — суховато ответил Зернов.

— А еще что любите?

Зернов мечтательно посмотрел на Костю и, тяжело опустившись на нары, привлек его к себе. Из широкой груди бронебойщика вырвался глубокий, тяжелый вздох.

— Все люблю, Костя, все: и жизнь, и свой дом, и березовую рощу на берегу реки, где живут мои отец и мать, и Черное море, где служил два года в береговой обороне. И еще люблю музыку. Музыку люблю, Костя…

— А какую музыку любите? — не поднимая головы, спросил Костя, чувствуя, как широкая горячая ладонь опускается на его вихрастый чуб, бережно приглаживая волосы. Костя никогда не поверил бы, что у такого здоровенного и внешне грубого человека могут быть такие ласковые руки.

— Сегодня я был в Доме техники, — продолжал Зернов, — там стоит рояль. Так хотелось отвести душу, но уже было светло.

— А мы туда ночью сходим, поиграем.

— Нет, Костя, сейчас не до музыки.

— Ну и зря, — возразил Костя, пытаясь вернуться к прерванному разговору. Он не знал, что Зернов уже доложил о нем командиру полка и что короткая, но хорошая дружба их может прерваться в любую минуту.

— Ну вот что, Костя, — сказал Зернов, вставая, — идем в штаб. Там тебя ждут.