Славяне и арийский мир

Неолитический век

Удивительные открытия относительно древности человека в Европе, следовавшие с такой быстротой одно за другим в 1860 году и в следующие за ним годы, были, как мы видели, главной причиной перемены мнения в Европе о происхождении арийцев. Заключения филологов, принимавшиеся до сих пор без возражений, должны были подвергнуться исследованию при свете открытий геологии, археологии и антропологии.

Теодору Бенфею, который сам был филологом, принадлежит заслуга признания изменения, внесенного в условия проблемы. Уже в 1868 году Бенфей осмелился заявить, что «с тех пор, как изыскания геологов установили, что с незапамятных времен Европа была необитаема человеком, все аргументы, выдвигаемые в пользу азиатского происхождения арийцев, опровергнуты»^{32}. Эти изыскания о первобытных обитателях Европы так существенно изменили вопрос, что будет полезно посвятить главу резюмированию достигнутых результатов.

Отныне невозможно ограничивать существование человека на земле периодом в шесть тысяч лет. Доказано, что человек был современником мамонта и покрытого шерстью носорога и следовал за отступлением ледяного покрова, одевавшего Северную Европу в течение последнего ледникового периода.

На основании астрономических данных д-р Кролль вычислил, что в Северном полушарии последняя ледниковая эпоха началась лет 240 тысяч тому назад, и, чередуясь с периодами более мягкой и даже тропической температуры, продолжалась около 160 000 лет, закончившись совсем лет 80 тысяч назад. Профессор Джейки^{33} принимает эти исчисления. Он думает, что палеолитический человек должен был занимать части Западной Европы немного спустя после исчезновения громадного покрова льда, и есть основания предполагать, что он жил между ледниковыми периодами^{34}, как мамонт и северный олень, останки которых найдены под наносным слоем, образованным последним расширением ледников.

Эта отдаленная эпоха нас не касается.

Осколки кремня, составляющие самые древние доказательства существования человека в Европе, не доставляют никакого разъяснения относительно языка и даже расы. Мы не можем даже утверждать, что люди, которые их фабриковали, обладали членораздельной речью. Нельзя знать, были ли люди четверичного периода — современники мамонта, — предками существующих рас или нет. Но если мы спустимся к следующему периоду, или к периоду неолитическому, когда геологические и климатические условия были, в сущности, такие же, как и теперь, то мы найдем, что по крайней мере три, если не четыре, европейских типа занимали почти те же места, которые они занимают и теперь.

Археологи установили хронологическую последовательность веков каменного, бронзового и железного.

Эти различные века не были необходимо одновременными в различных странах. Греция дошла уже до железного века, когда Италия была еще в бронзовом, а остальная Европа в каменном. Бронза была в употреблении в средиземных странах гораздо раньше, чем достигла берегов Балтики, а гуанчи были еще в каменном веке, когда Канарские острова в XV столетии были снова открыты испанцами.

Железный и бронзовый века могут быть исключены из наших исследований. Нам нужно заняться лишь периодом орудий из полированного камня, так как доказано, что этнология Европы в настоящее время подобна той, какой была раньше, чем бронза сменила железо. Оружие из бронзы не было принесено, как сначала предполагали, расой завоевателей. Его употребление распространилось постепенно посредством мирных успехов торговли, а главное, через посредство финикийских торговцев.

Постройки на сваях в Центральной Европе, начавшие появляться в течение каменного периода, продолжали быть в употреблении в течение всего бронзового века до века железного и доказывают, что в этих странах не было перемещений населения посредством завоевания или прибытия новых поселенцев, но что та же самая раса, обитавшая все в том же месте, постепенно покидала каменное оружие для оружия бронзового, а бронзовые сабли для сабель железных.

Повсюду приходят к тому же заключению, исходя из того факта, что самые древние типы орудий из меди или бронзы сделаны по образцу первоначальных орудий из камня или из кости.

Каменный век был разделен на два периода: палеолитический, или век отбивного камня, и неолитический, в котором орудия были обтерты или отполированы. В палеолитический период человек был современником пещерного медведя, мамонта, носорога и других исчезнувших хищных и толстокожих. Климат был суров; распределение земли и воды не было таким, как ныне; посуда, даже самая грубая, была неизвестна; люди были кочевыми охотниками, живя в пещерах под защитой скал; тогда как в течение неолитического периода распределение суши и воды вообще было такое же, как в настоящее время; пещеры служили скорее могилами, чем жилищами; животные были домашними; делалась посуда, и европейская фауна мало отличалась от фауны начала исторического периода.

Некоторые из антропологов утверждали, что в течение палеолитического периода Европа была населена предками существующих рас. Мы не станем заниматься их аргументами, так как филологи, конечно, допустят, что в пределах неолитического века могло найтись достаточно времени для развития и разделения различных арийских языков.

Если возможно показать, что расы, обитавшие в Европе в начале неолитического периода, были предками тех, которые обитают в настоящее время в тех же странах, то можно оставить нерешенным вопрос о том, возникли ли они в Европе или пришли из Азии или Африки.

Возможно, что палеолитический период начался, как полагает г. де Мортилье, в четверичный период геологов, лет тысяч 240 тому назад; но неолитический период сравнительно недавний. Г. де Мортилье относит начало этого периода не больше как за 10 000–20 000 лет.

Исчисления, на которых основаны эти определения, могут быть рассматриваемы лишь как дающие приблизительные результаты, и их надо брать за то, чего-они стоят.

Некоторые лучшие из этих хронологических указаний были найдены в Швейцарии. Но даже самые древние из озерных жилищ Швейцарии указывают на состояние цивилизации, значительно ушедшей вперед сравнительно с той цивилизацией, которую лингвистическая палеонтология приписывает первобытным арийцам. Следовательно, они нам дают лишь минимальный, а не максимальный предел времени для эпохи поселения арийцев.

В Pont de la Thiéle, между озерами Биеннским и Невшательским, существует свайная постройка, в настоящее время находящаяся в 900 метрах внутрь от современного берега озера. На основании исчислений профессора Жиллиерона относительно скорости, с которой осадки наполняют озеро, это сооружение имеет древность минимум 6750 лет, то есть около 4900 лет до Р.Х.^{35} Итак, в эту эпоху неолитические народы оставили кочевую жизнь, какую вели арийцы до их разделения, и приобрели умение, необходимое для постройки своих жилищ на сваях, вколоченных в дно озера; но сколько времени прошло с начала этого периода, этого мы с достоверностью сказать не можем.

В соседней местности, в Шамблоне, на Невшательском озере, находится более позднее озерное жилище, построенное в конце неолитического века. Вычисление относительно скорости, с которой осадки заполняют озеро, показывает, что устройство жилища начато более чем за 1500 лет до Р.Х.^{36}.

Г. Морло считает, что возраст наиболее древних из озерных неолитических жилищ в Швейцарии может быть от 6000 до 7000 лет. Д-р Келлер находит эту цифру слишком высокой и предпочитает цифру в 3000 или 4000 лет как более близкую^{37}. Но эти постройки принадлежат к сравнительно позднейшей части неолитического периода. Некоторые из свайных построек в Южной Германии принадлежат к более древнему периоду, когда не было домашних животных и когда были неизвестны самые основания земледелия. На основании возрастания конуса наносов, расположенного в дельте Тиньеры, маленького ручья, впадающего в Женевское озеро близ Шильона, г. Морло вычислил, посредством ряда вероятных дедукций, что около 6400 лет тому назад Швейцарию должны были населять люди, употреблявшие орудия из полированного камня, тогда как слой, в котором нашли бронзовые орудия, восходит, вероятно, приблизительно за 3000 лет. Итак, в Швейцарии эпоха бронзы должна, наверное, восходить за 1000, а может быть и за 2000 лет до Р.Х.

Это исчисление сходится с тем, которое доставили свайные постройки в долине По, начатые в неолитическом веке, но, как показал Гельбиг^{38}, разрушенные в бронзовом веке нашествиями этрусков; эти нашествия должны были происходить раньше (на сколько времени, мы не знаем) середины XI века до Р.Х.

Поэтому бронзовый период должен был начаться гораздо раньше этого времени.

Сожженный город Гиссарлика и могилы в Микенах, исследованные д-ром Шлиманом, принадлежат также к бронзовому веку. Их обыкновенно относят к XII или XIII веку до Р.Х.

Местности, более отдаленные от влияний семитической цивилизации, отстали более; предшествующие исчисления могут быть поэтому соглашены с исчислениями г. Арселена, который на основании роста отложений Соны заключил, что до 1150 года до Р.Х. каменные орудия исключительно употреблялись в Центральной Галлии и что около 400-х годов до Р.Х. бронза не была еще заменена железом.

Пещера, называемая Victoria Cave, около Сеттля в Йоркшире, была обитаема неолитическими людьми, сделавшими значительные шаги вперед в цивилизации; они, по-видимому, одомашнили быка и, может быть, даже лошадь.

На основании накопления остатков, происходящих от медленного выветривания известковых утесов, профессор Бойд-Даукинс (Boyd-Dawkins) вычислил, что неолитическое обитание в этой пещере прекратилось за 4000 или 5000 лет до нашего времени, то есть больше, чем за 3000 лет до Р.Х.^{39}.

Каменные орудия, найденные в кучах раковин или кухонных остатках Дании, имеют более архаический характер, чем орудия озерных построек Швейцарии; действительно, некоторые авторитеты рассматривают их как мезолитические, то есть образующие переход между палео- и неолитическими периодами.

Люди не достигли еще земледельческого или даже пастушеского периода; они были исключительно рыболовами и охотниками, и в качестве домашнего животного имели лишь собаку; тогда как обитатели самых древних озерных сооружений в Швейцарии, хотя и обильно пользуясь продуктами своей охоты, одомашнили быка, может быть даже барана и козу. Кухонные останки принадлежат к очень отдаленной части неолитического периода, так как обнаруживаемая ими цивилизация грубее цивилизации первобытных арийцев.

Образование этих куч раковин должно было занимать очень долгий период. Они весьма многочисленны, и некоторые из них имеют более 270 м длины и от 30 до 60 м ширины, толщина их обыкновенно от трех до пяти футов, а иногда до десяти футов (3 м). Они состоят из раковин устриц и ракушек, из костей сухопутных животных и рыб; в них встречаются обломки грубой посуды, многочисленные орудия из кремня или кости и другие отбросы человеческих жилищ^{40}.

Кремневые орудия в них столь обильны, что в течение полутора часов два посетителя собрали в одной куче раковин 300 образцов. Так как население жило исключительно рыбной ловлей и охотой, то оно должно быть до крайности рассеяно, вероятно, так же, как эскимосы или жители Огненной Земли, находящиеся на этой же ступени цивилизации. Если плотность населения была такова, как на старинных территориях компании Гудзонова залива, то неолитическое население Дании не превышало 1500 душ; если оно имело плотность населения Патагонии, то оно было бы ниже 1000 душ, а если оно было столь же редко, как в Австралии перед водворением европейцев, то оно не достигало и половины этой цифры^{41}.

Ясно, что такие громадные кучи останков и такое большое количество орудий могли накопиться лишь в длинные периоды времени, в течение многих веков по крайней мере, а, вероятно, даже в течение многих тысячелетий.

Но момент, когда заканчивается период, к которому относятся эти ископаемые кухонные останки, должен быть сам очень отдален, как показывает изменение линии берегов и перемена климатических условий, происшедшая с тех пор.

Некоторые из этих куч в настоящее время находятся вдалеке от моря, что могло произойти лишь от медленного возвышения земель, движения, совершающегося в размере нескольких сантиметров в течение столетия. В других местностях кучи исчезли, очевидно, поглощенные морем.

Мы находим в Дании три последовательных растительных периода: 1) век сосны; 2) век дуба; 3) век бука.

В Римский период страна была покрыта, как и теперь, обширными буковыми лесами; сосна и дуб уже исчезли.

Эти изменения в растительности приписываются медленным изменениям климата. Каменный век соответствует преимущественно веку сосны и отчасти также веку дуба; бронзовый век соответствует главным образом веку дуба, а железный — веку бука. Кухонные остатки, принадлежащие к началу неолитического периода, принадлежат вместе с тем к веку сосны, так как в них найдены кости Fetra urogalbus (глухарь), птицы, которая питается молодыми побегами сосны, тогда как каменные орудия того же типа, как находимые в этих кучах, были найдены в слоях торфа между обломками сосновых стволов. Принимая в соображение эти факты, профессор Стинструп, величайший авторитет в этом деле, держится того мнения, что надо считать период от 10 000 до 12 000 лет для накопления обширных куч остатков и для последовательных изменений сосновых лесов в дубовые и дубовых в буковые. Эти изменения могли произойти лишь вследствие значительных перемен климата, уже осуществившихся при начале железного века^{42}.

Другие хронологические указания доставляются торфом, в котором зарыты на различных глубинах неолитические орудия. Профессор Стинструп вычислил, что образование некоторых из этих слоев торфа должно было занять от 4000 до 16 000 лет. Присутствие обломков посуды доказывает, что эти кучи раковин принадлежат к неолитическому периоду, начало которого надо отнести по меньшей мере за 10 000 лет.

Методы антропологии

Брока установил ту аксиому, что этническими признаками первой важности являются не лингвистические признаки, но физические. Что касается природы языка неолитических народов, то мы руководствуемся скорее дедукциями, нежели положительными фактами. Относительно же их физических признаков у нас имеются многочисленные и убедительные указания. Эти указания состоят частью из сообщений греческих и римских писателей, но главным образом они вытекают из изучения черепов. Форма черепа — это один из наименее изменчивых признаков расы; это настолько верно, что черепа, найденные в доисторических могилах дают нам возможность доказать, что неолитические обитатели Европы были прямыми предками существующих ныне рас. Форма черепа выражается числовым отношением некоторых измерений, называемых показателями (indices). Из этих показателей главные суть: поперечный или, как его обыкновенно называют, кефалический, дающий отношение наибольшей ширины к наибольшей длине черепа; высотный или вертикальный, дающий отношение высоты черепа к его длине; орбитный, дающий отношение высоты глазной орбиты к ее ширине; лицевой угол; носовой показатель и показатель прогнатизма, посредством которого определяют форму лица. Эти показатели вместе с формой некоторых костей, специально костей бедра и берцовой, позволяют нам с большой достоверностью определить этническое отношение между расами доисторическими и расами, ныне существующими.

Поперечный или кефалический показатель определяется таким образом. Делят наибольшую ширину черепа на длину головы ото лба к затылку и результат умножают на 100. Так, если ширина равняется трем четвертям длины, то говорят, что показатель равен 75. Кефалические показатели изменяются между 58 и 98.

Термин долихокефалический (длинноголовый) применяется к черепам с невысокими показателями; термин брахикефалический — к черепам с весьма высокими показателями; а термин ортокефалический или мезокефалический — к промежуточному классу. Черные расы принадлежат к длинноголовым, белые расы скорее ортокефалы, а желтые расы — брахикефалы.

Антропологи не вполне согласны между собой относительно крайних пределов различных показателей; но мы не ошибемся много, если назовем долихокефалическими черепа с показателями ниже 78; субдолихокефалическими те, у которых показатели заключаются между 75 и 78; ортокефалическими от 78 до 80; суббрахикефалическими ниже 83 и брахикефалическими, начиная с 83 и выше. Шведы представляют самую долихокефалическую из европейских рас; лапландцы наиболее брахикефалическую; англичане наиболее ортокефальны, северные германцы субдолихокефальны; южные германцы суббрахикефальны. Орбитный показатель, дающий отношение высоты к ширине орбиты, считается Брока имеющим специальную ценность как признак расы, так как он не изменяется причинами, связанными с борьбой за существование. У черных рас эта пропорция менее высока; она изменяется в Африке от 79,3 до 85,4 и спускается до 61 у тасманийцев; у желтых рас она выше и изменяется между 82,2 и 95,4; у европейцев она обыкновенно бывает между 83 и 85. Аналогичное различие дается поперечным разрезом волос. У желтой, или монгольской, расы волос круглый; у африканской, или черной, он сплющенный, лентовидный; у белой, или европейской, расы овальный. Волосы монгола прямы, волосы африканца курчавы и шерстисты, волосы европейца имеют наклонность виться.

Все эти наблюдения согласно приводят к указанию двух крайних типов: африканского, с длинной головой, удлиненными орбитами и плоскими волосами, монгольского с круглой головой, круглыми орбитами и волосами, имеющими круглый разрез. Европейский тип представляется промежуточным: голова, орбиты, волосы овальны. На востоке Европы мы приближаемся к типу азиатскому; на юге Европы к типу африканскому. Неолитические могилы Европы доставляют ясные приближения и к типу африканскому, и к типу азиатскому. Положение европейских рас между расами африканскими и азиатскими более точно показывается следующей диаграммой.

Где, спрашивается, человеческий род получил свое начало? Дарвин склоняется в пользу Африки, Картфаж в пользу Азии, а Вагнер — Европы в миоценовую эпоху, когда климат там был почти тропическим. Если род человеческий возник в Европе, то можно предполагать, что от него образовались крайние типы Азии и Африки; или же, с другой стороны, Европа могла быть местом, где встретились и смешались азиатский и африканский типы. Те, которые усвоили себе первое мнение, думают вместе с Пенка, что арийцы представляют самую древнюю европейскую расу; наоборот, те, кто поддерживает второе мнение, могут утверждать, что арийский язык, принесенный из Азии, был впоследствии усвоен людьми, принадлежавшими главным образом к африканской расе.

Расы Британских островов

В эпоху Цезаря в Галлии были три расы: аквитане, кельты и белги и, кроме того, четвертая раса, германцы, к востоку от Рейна. Можно распознать остатки этих рас в неолитических могильниках, и от них-то одних и происходят европейские народы арийского языка. Но очевидно, что из этих четырех рас одна лишь могла представлять первобытных арийцев, тогда как другие были арийскими лишь по языку, но не по происхождению.

На континенте не было непреодолимых физических препятствий, которые могли бы помешать переселению посторонних рас; но на Британских островах существование пролива сделало этнологическую проблему менее сложной. Могилы начала бронзового века на Британских островах содержат остатки двух из этих рас. Одна из них прибыла к концу неолитического века; раньше этой эпохи на Британских островах обитала, по-видимому, одна лишь раса, которая должна была происходить от народа палеолитических времен и которая, может быть, переселилась с материка, вместе с большими толстокожими, раньше образования пролива.

Более древняя из рас отличалась своим слабым сложением, своим темным цветом и долихокефалическим черепом. Она погребала своих мертвых в гротах, а позже в длинных курганах, разделенных внутри на комнаты и проходы. Некоторые из этих курганов имеют 120 метров в длину при 95 метрах ширины и походят на искусственные пещеры, подражающие древним погребальным пещерам. Так в Сефне, близ Сент-Асафа, находится пещера и курган, в которых открыли черепа, представляющие совершенно один и тот же тип; на их относительную древность указывает тот факт, что остатки диких животных, редкие в кургане, многочисленны в пещере. Очевидно, что люди уже достигли пастушеского периода, когда они оставили пещеру для кургана^{43}.

Все курганы принадлежат к каменному веку. Каноник Грину эл ль утверждает, что не найдено никакого следа металла… в оставшейся нетронутой части длинного кургана и «что посуда, какого бы то ни было сорта, там очень редка»^{44}. Черепа, найденные в этих курганах графства Caithness в Вильтшире, все принадлежат к тому же типу, и археологи согласно допускают, что в течение периода длинных курганов Британия была обитаема одной-единственной расой.

Этнологи отожествляют эту расу с племенем силуров, которые в момент римского завоевания населяли графства Херефорд, Раднор, Брекон, Монмут и Гламорган. Тацит^{45} заключает из их физических признаков, что они принадлежали к иберийской расе: «Silurum colorati vultus torti plerumque crines, et posita contra Hispania, Iberos veteres trajecisse, easque sedes occupasse, fidem faciunt» (лат. «Смуглые лица силуров, вьющиеся в основном волосы и расположение напротив Испании заставляют поверить, что древние иберы пришли и заняли эти места»). Незачем приписывать важность предположению, что силуры переселились из Испании. Это предположение основывалось на важном наблюдении, касающемся физического сходства этого смуглолицего великобританского племени с иберами. Современные этнологи сделали то же наблюдение, а главное, заметили сходство испанских басков с маленькими черноволосыми валлийцами из Денбигшира. Тот же тип встречается на некоторых из Гебридских островов и специально в Барра. Его встречают в графстве Керри и к западу от Шаннона, в графствах Донегаль и Гальвэй, а именно на острове Аран, в графстве Гальвэй; там на старинном кладбище д-р Биддо (Beddoe) нашел четыре долихокефалических черепа, средний показатель которых был 74,25, самый низкий из всех, наблюдаемых на Британских островах^{46}. Д-р Биддо сделал также аналогичное открытие в области, обитаемой силурами, в Мишельдине (Micheldean), где он нашел пять черепов, давших средний показатель в 74,8.

В более или менее измененном виде этот тип встречается в Уэльсе и на западе Англии, где мы встречаем расу с овальным лицом, малорослую и со слабо развитой мускулатурой, с долихокефалическим черепом, с темными волосами и черными глазами^{47}.

О распространении этого типа на материке речь будет идти дальше. Достаточно сказать, что черепа, представляющие аналогии с курганными черепами Британских островов, были найдены в погребальных пещерах в Бельгии, во Франции, в Испании, в Алжире и на Тенерифе. Предполагают найти потомков этой расы в басках, корсиканцах, берберах и гуангах Канарских островов. Мы можем принять для обозначения этого долихокефалического, малорослого, черноволосого типа весьма употребительное и подходящее название «иберийского». Профессор Ролльстон предпочитает термин «силурийский», а другие писатели обозначали этот тип различными названиями: эвскарийский, баскский, берберский, или средиземный. Некоторые из французских авторов называли его «Кро-Маньонским типом», по имени погребальной пещеры в Кро-Маньоне, в Перигоре, где нашли череп, принадлежащий, по-видимому, к палеолитическому веку.

К концу неолитического века или, может быть, в начале бронзового века южные и восточные части Великобритании были наводнены и заняты совсем другой расой; это были люди высокие, с сильной мускулатурой, с брахикефалическим черепом, имевшие, вероятно, желтые или рыжие волосы и румяный цвет лица. Установлено, что они погребали своих мертвых в круглых курганах; им, вероятно, можно приписать постановку памятников в Эйвбери и Стоунхендже^{48}, так же, как и введение в Великобритании арийского языка и бронзовых орудий.

Д-р Тэрнем отожествляет эту расу с расой кельтической и называет ее типом «туранским». Он смотрит на нее, как на отряд, посланный через Галлию и Бельгию, большой брахикефалической ветвью, занимавшей центр и северо-восток Европы и Азии. Это также тот тип, который преобладает между славянскими расами. «Туранский» тип д-ра Тэрнема, есть «монголовидный» тип Прюнер-Бея. Профессор Ролльстон называет тип «кимврским», так как он напоминает тип широкоголовых неолитических людей, обитавших в Дании, то есть в древнем Херсонесе кимврском. Д-р Тэрнем отожествляет народ, устраивавший круглые курганы, с неолитической широкоголовой расой Бельгии и северо-запада Франции, которая, очевидно, говорила языком кельтическим; эту-то расу Брока и обозначает именем кимврийской, в отличие от расы брахикефалической, малорослой и смуглой, жившей в Центральной Франции, которой одной он присваивает имя кельтической. Но так как почти достоверно, что народ, оставивший круглые курганы, ввел в Великобританию язык, обыкновенно называемый «кельтским», то будет удобно, хотя, может быть, и не совсем правильно, обозначать этот народ именем расы кельтической.

Могильники, принадлежащие этим двум расам, то есть продолговатые курганы иберов и круглые курганы кельтов, легко различаются. Черепа, находимые в них, как замечает каноник Гринуэлль, настолько же существенно различны, насколько только могут разниться два рода черепов^{49}. Можно констатировать это различие на черепах, представленных на странице 76, которые оба происходят из равнин Ист-Ридинга (East-Riding) в Йоркшире.

Первый из черепов принадлежит мужчине среднего возраста «иберийской» расы, найден в Рудстоне (Rudstone)^{50}, в продолговатом кургане в 63 м длины и от 14 до 22 м ширины. Этот череп представляет образчик резко выраженного долихокефалического типа: показатель равен 72. Второй череп человека тоже в среднем возрасте, принадлежавшего к кельтической расе, найден в круглом кургане 71 м в диаметре, в приходе, соседнем с Коуламом (Cowlam)^{51}. Этот череп явно брахикефалический, указатель достигает 84. В обоих могильниках нашли орудия из кремня, но ни одного металлического предмета.

Обе эти расы отличаются друг от друга не только формой черепа, но и всем характером лица. В кельтическом черепе, из Коулама, представляющем хороший образец для наблюдения, голова массивна и сильна, лицо угловато и прогнатично, с выдающимся ртом и сильными квадратными челюстями. Широкий и большой лоб и короткий, четырехугольный подбородок указывают на моральную силу и решительность характера. Скулы высоки и широки, глазные орбиты почти круглы, с весьма развитыми надбровными дугами, что должно придавать лицу свирепое выражение. Нос должен был быть весьма выдающимся, а ячейки передних зубов наклонны. Черепа этой расы отличаются обыкновенно своим объемом и вертикальной высотой, которая заметно больше ширины^{52}. Череп иберийской расы представляет величайший контраст с этим типом. Лицо овально, малоразвито и ортогнатично; лоб узок; подбородок тонок, остер и удлинен, нос обыкновенно менее широк, чем у другой расы, но почти на четверть сантиметра длиннее; пространство между носом и ртом значительно, верхняя губа тонка, а ячейки передних зубов вертикальны. Скулы и надбровные дуги не развиты и орбиты скорее удлинены. Внешний вид лица должен был быть мягким и мирным. Фигуры двух черепов, помещенные вертикально, показывают, что наибольшая длина одного и наибольшая ширина другого зависят главным образом от развития затылка.

Разница, существующая между двумя черепами, распространяется и на другие кости скелета. Раса иберийская была мала ростом, с тонкими костями и слабыми мускульными прикреплениями, тогда как раса кельтическая была высока, сильна и мускулиста. У обеих рас отличительные характерные признаки были менее резко выражены в женских черепах, как это видно из фигур двух женских черепов из равнин Йоркшира; один представляет удлиненный череп иберийского типа, ортогнатический, с показателем 68 и найден в кургане в равнине Шербёрна^{53}; другой есть широкий череп кельтского типа, из соседнего кургана во Фликстоне^{54}, сильно прогнатичный, и с показателем в 82. Для девяноста пяти черепов из круглых курганов мы имеем средний кефалический показатель 81 и средний высотный 77; с другой стороны, шестьдесят семь черепов из продолговатых курганов дают средний кефалический показатель 71,25 и средний высотный 73.

Разница в росте у двух рас значительна. У расы иберийской средний рост для обоих полов 1 м 62 см или 1 м 64 см для мужчин; самые высокие мужчины имели 1 м 65 см, а самые маленькие женщины 1 м 40 см.

У кельтской расы рост, вычисленный на основании длины бедер, изменялся между 1 м 68 см и 1 м 73 см, так что средний рост был 1 м 70 см.

Рост кельтов поразил римлян. Цезарь говорит об их mirifica corpora (лат. удивительные тела) и сравнивает небольшой рост римлян с magnitudo corporum (лат. величина тела) галлов. Страбон также, говоря о коритавах, британском племени в Линкольншире, упомянув об их белокурых волосах, далее выражается так: «чтобы показать, насколько они велики, я могу сказать, что сам видел в Риме некоторых из их молодых людей, и они превосходили шестью дюймами жителей города». Такое утверждение могло бы показаться преувеличенным, если бы

О том не свидетельствовали кости, найденные в некоторых из круглых курганов.

Например, около Гристорпа, в Ист-Райдинге (East-Riding, восточный округ Йоркшира) разрыли круглый курган, содержавший кости человека, рост которого должен был равняться 1 м 85 см (2 аршина 10 вершков).

Нельзя сомневаться в том, что иберийская раса была смуглой, с черными глазами и волосами. Что касается кельтской расы, то почти наверное у нее был светлый цвет лица с рыжими или белокурыми волосами и с голубыми или серо-голубыми глазами. Самым убедительным доказательством является оставленное Дионом Кассием описание Боадицеи, которая почти наверное принадлежала к этой расе.

Он описывает, что она была высокого роста: η'ν δέ και το σώμα μεγίστη. Ее свирепый вид поражал страхом тех, которые ее видели, и выражение ее взгляда было чрезвычайно жестко и проницательно. Ее голос был груб, у нее были густые рыжие волосы, την τε κόμην πλείστην τε και ξανθοτάτην, которые спускались ей до бедер. Слово ξανθός служит для выражения многих разновидностей рыжего цвета и употребляется для волос золотистых, каштановых или даже слегка красноватых.

Об этом предмете мы имеем еще и другие свидетельства; Лукан говорит, что бретонцы были flavi (лат. златокудрые). Силиус Италикус описывает их золотистые волосы, а Витрувий, упоминая о той же расе, говорит об их громадных членах, об их серых глазах и длинных прямых рыжих волосах.

Страбон описывает коритавов, кельтское племя, занимавшее часть Линкольншира и долины Трента, как народ с желтыми волосами, но менее желтыми, чем волосы галлов, а Тацит упоминает о красных волосах и огромных членах (rutilae comae et magni artus) каледонцев, которых он в этом отношении сравнивает с германцами.

Бельгийские галлы, которые, как мы сейчас увидим, принадлежали, вероятно, к той же расе, как и бретонцы продолговатых курганов, единогласно описываются древними авторами как люди высокого роста, с сильными членами и с красными или желтыми волосами. Пёше, Дифенбах и Де Беллогэ собрали многочисленные свидетельства на этот счет^{55}. Так, по словам Диодора Сицилийского, галаты были белокуры: τατς δέ κόμαις… ξανθοί. Тит Ливий описал promissae et rutilatae comae (лат. «длинные и рыжеватые волосы») галлов. Клавдиан говорит: flava repexo Gallia crine ferox (лат. «неукротимая Галлия с золотыми причесанными кудрями»). Аммиан Марцеллин описывает высокий рост, белый цвета кожи и рыжие волосы галлов. Силиус Италикус говорит о громадных конечностях и золотистых локонах бойев, а Страбон говорит, что германцы походили на галлов, но что они были выше ростом, более дики и более белокуры. Манлий, говоря о высоком росте и рыжих волосах германцев, говорит, что галлы были менее рыжи, чем они.

Старый кельтический, высокий, могучий тип с рыжими волосами, с румяным лицом, часто покрытым веснушками, встречается в некоторых шотландских кланах, каковы Мак Грегоры и Камероны, совершенно различные от Фразеров, то есть от более темных кланов западных островов.

В Ирландии были те же самые две расы, которые Мак-Фирбис весьма точно описал в своем труде под заглавием Book of Genealogies. Одна из рас, которую он называет Fir-Bolg, отличалась темными глазами и волосами, небольшим ростом и тонкими членами и составляла класс порабощенный и презираемый ирландским народом. Они принадлежали, говорит г. Скин, «к тому же классу, что и силуры, и их можно рассматривать как представителей иберийской расы, предшествовавшей кельтической». Другая раса, которую Мак-Фирбис называет Tuatha De Danann, отличалась высоким ростом, золотистыми или рыжими волосами, белой кожей и голубыми или серыми глазами. «Своими характерными признаками они соответствуют рыжим, с сильными членами, каледонцам Тацита»^{56}.

Что касается относительного первенства иберов и кельтов в Великобритании, то тут нет места для спора. Иберы, очевидно, были первобытными обитателями острова, а кельты были лишь завоевателями, пришедшими позже; но это была раса более сильная и более цивилизованная. Это доказывает нам форма курганов, в которых они погребали своих мертвых. Жилища мертвых представляют собой подражание жилищам живых. В известную эпоху иберы должны были быть троглодитами, так как длинный курган был, очевидно, воспоминанием о пещере. Кельты должны были жить в шалашах или в подземельях, послуживших моделью для круглых курганов. В продолговатых курганах металлы отсутствуют, и посуда встречается редко, тогда как присутствие посуды составляет отличительную черту круглых курганов, в которых и бронза не совсем неизвестна^{57}.

Так как в этих курганах найдена бронза, то нередко приходили к заключению, что кельты имели бронзовое оружие, когда они вторглись в Британию. Такое заключение не подтверждается фактами, показывающими нам, наоборот, что кельты пришли в неолитический период и узнали бронзу лишь позже, вследствие сношений с галлами. Гринуэлль отмечает 485 случаев погребения в круглых курганах; в 201 случае человеческие останки сопровождаются посудой, в 150 случаях орудиями из камня, кости или рога, и в 23 только случаях найдена бронза. Из этих 23 случаев только пять представляют погребения первичные, пятнадцать суть погребения вторичные, а остальные сомнительны.

Г. Мортимер, раскопавший 241 круглый курган, расположенный в Ист-Ридинге, содержавший 629 тел, нашел посуду в 203 случаях погребения, каменные орудия в 150 и бронзу в 26. На основании этих фактов вероятно, что когда были насыпаны первые круглые курганы, то бронза была неизвестна или крайне редка, но что употребление ее было до известной степени распространено, когда имели место вторичные погребения в курганах более отдаленной эпохи.

Кроме того, короткоголовых черепов не найдено ни в одном случае первичного погребения в продолговатом кургане, хотя их находят во вторичных погребениях или в погребениях более недавних; наоборот, черепа, найденные в круглых курганах, обыкновенно брахикефалические, хотя случайно попадаются и долихокефалические черепа, особенно в равнинах Йоркшира.

Мы можем вывести из этих фактов заключение, что в течение большей части неолитического века Великобритания была населена исключительно длинноголовой расой, малорослой и смуглой, вначале жившей в пещерах; к концу каменного века она подверглась нашествию людей высоких, белокурых, с брахикефалическим черепом, людей, строивших шалаши и принесших с собой металлические орудия или научившихся их употреблению недолгое время спустя.

Мы можем также принять заключение д-ра Тёрнема, что старая длинноголовая раса была доарийская, принадлежащая к той же ветви, что и испанские баски, а что раса короткоголовая, пришедшая позже, говорила на арийском языке, который был, весьма вероятно, кельтический.

Если бы эти заключения, которые в настоящее время весьма общеприняты, могли быть твердо установлены, то мы имели бы одно вполне определенное положение в рассуждении о том, что такое были арийцы. Первая раса арийского языка, появившаяся в Великобритании, была короткоголовая, высокого роста, с рыжими волосами и принадлежала к типу, который профессор Рольстон называет «туранским», а Прюнер-Бей «монголовидным».

Не лишено вероятия, как подал мысль профессор Райе, что было два последовательных нашествия кельтов в Британию. Первое, как думает он, было нашествие гойделей, которые распространились до Ирландии и Шотландии включительно, смешавшись с иберийскими аборигенами и навязав им свой собственный язык. Вторым было нашествие бриттов, которые захватили наиболее плодородные части острова, гоня перед собою гойделей к западу и к северу^{58}. Эта теория помогает объяснению некоторых лингвистических фактов и опирается на некоторые краниологические указания. Средний показатель черепов, которые д-р Тёрнем вырыл из продолговатых курганов, равняется, как мы видели, 71,25, а показатель черепов, найденных в круглых курганах Йоркшира, равняется 81. Но на севере Уэльса и у черепов, найденных профессором Гексли в кургане Кейсс, в графстве Кетнисс (округ, где можно ожидать найти смесь двух рас), средний показатель равняется 75,5. Его можно считать за показатель «гойделического» типа, о котором говорит профессор Райе.

Кельты

Теперь нам приходится проследить две неолитические расы Британии на континенте, тип кельтический на востоке, до границ Азии, тип иберийский на юге, через Францию и Испанию до Северной Африки.

Кельты пришли в Британию, по-видимому, из бельгийской Галлии. В неолитический век Бельгия была обитаема расой, совершенно подобной расе круглых курганов Великобритании. В погребальной пещере Скленьо, в 22 км от Намюра, нашли многочисленные скелеты типа круглых курганов, имеющие показатель от 81,1 до 81,6. Кроме того, найдены орудия из костей и кремня, позднейших неолитических форм, но совсем не встречается бронза. Кости собаки, быка и козы указывают на то, что эта раса достигла пастушеского периода^{59}.

Череп, изображенный ниже, походит на самые грубые из найденных в продолговатых курганах Великобритании.

В начале неолитического века южной границей бельгийской Галлии была, по-видимому, линия Мозеля. Галлы занимали теперешнюю провинцию Эно (Hainaut), тогда как другая раса, о которой мы сейчас будем говорить, занимала провинцию Намюр^{60}. В позднейшую эпоху они подвинулись к югу, передав кельтический язык первичному населению Центральной Франции. В искусственных погребальных гротах Марны и Уазы находят черепа кельтской расы, одновременно с черепами первичной расы.

Кельтская раса встречается также к востоку до Дании. Д-р Ролльстон замечает, что «бритт бронзового периода, если судить по его остеологическим остаткам, сильно напоминает короткоголового датчанина неолитического периода; аналогия же между ними и современными датчанами указана была Вирховым»^{61}. Из неолитического кургана, расположенного в Борреби, на датском острове Фальстер, извлечены были четыре черепа типа круглых курганов, показатели которых были 80, 81, 82 и 83. Один из этих черепов Борреби изображен ниже и представляет поразительную аналогию с самыми грубыми из черепов круглых курганов Великобритании.

Можно констатировать это сходство, наложив контур черепа из Борреби на контур кельтического черепа, найденного в Ильдертоне, в графстве Нортумберланд, показатель которого равен 82^{62}.

В Дании короткоголовый тип особенно устойчив. Судя по черепу Фламбарда и других датских духовных лиц, погребенных в Дургаме 800 лет тому назад, датчане были брахикефалами. По мнению д-ра Биддо, современные датчане принадлежат к тому же типу, который встречается в круглых курганах. Средний кефалический показатель датчан равен 80,5, а их средний рост достигает приблизительно 1 м 70 см; средний показатель расы круглых курганов равен 81, а их средний рост 1 м 74 см. Волосы датчан, опять-таки, по д-ру Биддо, бледно-желтого или русого цвета, а их глаза почти всегда светлого цвета, голубого или голубовато-серого. Кажется, однако, что между датчанами были более темные разновидности.

Д-р Биддо нашел черноволосую расу на острове Мэн, где в старинных могилах были найдены брахикефалические черепа. Эти черноволосые датчане суть, может быть, Dubhgaill или «смуглые чужестранцы», которых ирландские хроникеры, описывая нашествие Викинга, противопоставляют «белокурым чужеземцам», в которых предполагают норвежцев^{63}.

Таково, может быть, происхождение брахикефалического типа, высокого и смуглого, который встречается в некоторых датских округах Англии.

В начале исторического периода долины Майна и верхнего Дуная были заняты кельтскими племенами. Кельтские имена изобилуют в этой области. Бойи, кельтский народ, дали свое имя Баварии (Bojo-Varia) и Богемии (Bojo-hemum).

Этнической границей между кельтами и тевтонами была непрерывная линия гор, образуемая Тевтобургским лесом, Тюрингенским лесом и Исполиновыми горами. К северу от этой линии население в настоящее время долихокефалическое; в окрестностях Ганновера, например, показатель равняется 76,7, а в Иене — 76,9. Наоборот, к югу от этой линии население скорее брахикефалическое; средний показатель равняется 79,2 в Гессене, 79,3 в Швабии, 79,8 в Баварии, 80 в Нижней Франконии и 80,1 в Брисгау^{64}.

Население нового Вюртембергского королевства также короткоголовое.

Гёльдер, величайший вюртембергский авторитет в деле антропологии, смотрит на этот тип как на туранский или сарматский, а не как на Лигурийский, как он сначала предполагал.

Германские этнологи думают, что соляные копи в окрестностях Галле были эксплуатируемы кельтическим народом; самое название Галле, как и Галльштадт, которого население тоже кельтическое, происходит, по-видимому, скорее из кельтического языка, чем от тевтонского.

Нынешние обитатели этой местности отличаются от типа северных немцев. Они брахикефалы: их средний показатель 80,5, тот же, что и у датчан, и мало отличается от показателя черепов круглых курганов Великобритании, равного 81.

Галле был, по-видимому, самым северным аванпостом кельтов в Германии, так как по ту сторону Тевтобургского леса, к северу от Галле, тип меняется, и средний кефалический показатель падает с 80,5 до 76,7.

Южная Германия в настоящее время тевтонская по языку; одни лишь названия местностей да уцелевший этнический тип свидетельствуют о первоначальном занятии страны кельтами.

Мы, однако, знаем, что в первые века нашей эры язык этой страны был тевтонизирован германскими завоевателями, могилы которых, известные под названием могильных рядов, содержат длинноголовые черепа, имеющие средний указатель 71,3. Самые древние кельтические погребения известны под именем погребальных холмов и содержат ортокефальные или брахикефальные черепа, которых средний указатель равняется 78,8, а максимальный — 82,9.

В Вюртемберге и в Баварии открыто много свайных построек неолитического века, бывших, по-видимому, прототипом подобных жилищ, столь многочисленных на швейцарских озерах. Эта кельтская раса должна была из Германии распространиться мало-помалу к югу, так как самые древние свайные постройки на Констанском озере принадлежат к периоду более отдаленному, чем постройки на озерах Невшательском и Биеннском; швейцарские краниологи Гис и Рютимейер приписывают устройство швейцарских озерных жилищ «нашим кельтическим предкам», гельветам^{65}. Средний показатель восьми черепов^{66}, найденных в озерных жилищах, равен 80,95. Показатель черепов из круглых курганов Великобритании равен 81. Один из этих гельветских черепов, названный «сионским типом» в Crania Helvetica, изображен здесь. Он похож на черепа из круглых курганов, например, черепа Коулама и Грусторпа и на череп из Борреби в Дании^{67}. Но, как и можно было ожидать, приняв во внимание сравнительно ушедшую вперед степень цивилизации, до которой достигли жители озерных построек в Швейцарии, их черепа больше, выше и лучше сформированы, чем грубые черепа круглых курганов Великобритании. К концу неолитического века та же раса, имевшая арийский язык, которая построила озерные постройки в Швейцарии, по-видимому, перешла через Альпы и воздвигла такие же свайные постройки на итальянских озерах и в болотах долины По. Гельбиг доказал, что эти народы должны быть отожествлены с теми, которых мы называем умбрийскими. Такое заключение, установленное лишь на археологической почве, подтверждается тесным родством, существующим между италийскими и кельтическими языками, и почти одинаковой цивилизации, обнаруживаемой озерными жилищами Швейцарии и Италии.

Сверх того, краниологи доказали, что, между тем как обитатели Южной Италии долихокефалы и явно принадлежат к иберийской расе, они становятся все более короткоголовыми по мере приближения к северу, в особенности в области, расположенной между Апеннинами и Альпами. В Венеции, Ломбардии и Эмилии, странах, которые были заняты умбрийцами, профессор Калори измерил 1106 современных черепов, из которых 963, или 87 на 100, были брахикефалические с показателями выше 80. В Ломбардии и в Эмилии относительное число длинноголовых черепов, с показателями ниже 74, не достигает даже 1 на 100. С другой стороны, в неаполитанских провинциях 17 % черепов имели показатель ниже 74 и 64 % имели его ниже 80^{68}. Средний типический показатель умбрийских черепов, найденных на доэтрусском кладбище в Болонье, равен 79,35, и показатель старинного типического умбрийского черепа, описанного профессором Калори, равнялся 81,79.

Латинский и умбрийский языки были лишь диалектами одного и того же языка, но у римлян была большая пропорция этрусской и кампанской крови. Черепа чистой латинской расы редки, по причине обычая кремации, и черепа, которые по всем видимостям суть черепа римские, часто после исследования оказываются принадлежащими отпущенникам или провинциалам. Череп, который всего вероятнее принадлежит старой чистой латинской расе, извлечен из саркофага, открытого на римском кладбище в Йорке. Надпись гласит, что этот саркофаг содержит тело Теодорианца, из Номента, города в Лациуме. Этот череп, представленный здесь, принадлежит к кельтическому короткоголовому типу, так как кефалический указатель его равен 80.

Существует заметное сходство между контурами латинских и гельветских черепов и контурами наилучше сформированных черепов из круглых курганов Великобритании. Они не представляют иной разницы, кроме утонченности типа, обязанной своим происхождением прогрессу, совершившемуся со времени неолитического варварства до высокой цивилизации Рима.

Самые древние умбрийские поселения, каковы свайные постройки на озере Фимоне, близ Виченцы, доказывают, что умбрийцы, когда они прибыли в Италию, находились почти на той же ступени цивилизации, что и арийцы до их разделения. Они жили главным образом охотой, но одомашнили быка и барана.

Земледелие, даже самое грубое, было неизвестно, так как не найдено ни одного хлебного злака, но были найдены большие запасы орехов, каштанов и желудей, которые в некоторых случаях были уже испечены для употребления в пищу^{69}. До прибытия умбро-латинской расы Италия была населена иберийскими и Лигурийскими племенами. Два черепа были найдены в неолитической пещере в Монте-Тиньозо, около Ливорно: один долихокефалический с показателем 71 и принадлежит, без сомнения, к иберийскому типу; другой брахикефалический, с показателем 92, и принадлежит, вероятно, к типу Лигурийскому. Другая неолитическая пещера, Caverna della Matta, содержала иберийский череп, показатель которого был 68, и череп лигурийский, с показателем 84. Черепа из Ольмо и Изола дель Лири (Isola del Liri), которые относят к палеолитическому веку, долихокефалические.

Раса круглых курганов, которую мы теперь проследили от Тайна до Тибра, простиралась к востоку вдоль по Дунаю и через великую равнину России. Все нации славянского языка короткоголовы; их волосы и глаза почти всегда светлого цвета.

Великороссы, обитающие на территории к востоку от линии, проведенной от Азовского моря к Финскому заливу, имеют русые волосы, темные глаза и средний показатель 80,2. Белорусы, занимающие прежнюю территорию Литвы, имеют волосы льняного цвета и глаза серые или светло-голубые. Черные глаза и волосы встречаются лишь в окрестностях Киева у малороссов, принадлежащих, вероятно, в значительной мере к татарской расе.

Показатель галицийских русинов равен 80,4; словаков 81; хорватов 82; чехов 82,1; румын, у которых большая доля славянской крови, 80; у поляков 79,4; у сербов 78,8^{70}.

Тот же самый брахикефалический тип со светлыми волосами мы встретим и перейдя через границу арийских языков на финскую территорию.

Финно-угорские племена брахикефальны, и у многих из них светлые глаза и белокурые или рыжие волосы. У вотяков 50 % имеют голубые глаза; у остальных глаза серые, зеленые или карие, но черные глаза — вещь неизвестная. Только 2 % имеют черные волосы, обыкновенно они бывают русые или рыжие, иногда белокурые. Зыряне с Печоры также имеют белокурые волосы и голубые глаза^{71}.

Многие из восточных финнов, в особенности черемисы, чуваши, вогулы и остяки с Оби, имеют рыжие волосы и глаза голубые, зеленоватые или карие. Их кефалический показатель изменяется между 80,4 и 83,7, а показатель народа той же расы, мадьяр, равняется 82,3. У финнов-тавастов белокурые волосы и голубые или серые глаза; у корел волосы темно-русые и серо-голубые глаза. Обе эти расы короткоголовы, в особенности тавасты; показатель изменяется между 81,48 и 83,7. У эстонцев волосы желтые или льняного цвета, а глаза голубые. Они короткоголовы, и их показатель равен 80,48.

Вамбери описывает туркоманов как обыкновенно белокурых. Средний показатель монголов равен 81, то есть именно равен показателю расы круглых курганов, на которую они походят своим прогнатизмом, выдающимися скулами и шириной лица.

Относительно всех этих частных признаков череп из Коулама, представленный в этой книге, приближается к монгольскому типу.

Сделанное нами сейчас исследование привело нас к тому заключению, к которому д-р Тёрнем пришел несколько лет тому назад. Ему кажется доказанным, что тип кельтических черепов, или по крайней мере той расы, которая господствовала в Великобритании в течение бронзового периода, приближается к брахикефалическому «туранскому» типу. Каким образом кельтический язык стал языком народа с туранским черепом и каким образом туранская форма черепа стала формой кельтического народа, получившего название индоевропейского, по его мнению, вопросы еще не разрешенные. Однако же, продолжает он, идея сближения между древним брахикефалическим кельтическим черепом и черепом монголоподобных народов или современных азиатских туранцев не может быть оставлена в стороне и ее нужно подвергнуть изучению.

На следующих страницах мы попытаемся найти решение загадки, которую так определенно поставил д-р Тёрнем.

Иберы

В предыдущем разделе этой главы было показано, что некоторые из главных рас Европы — кельты, датчане, римляне, умбры и славяне — принадлежат к короткоголовому типу, найденному в круглых курганах Великобритании. Мы видели, что они простираются широким непрерывным поясом через Центральную Европу до Азии. Теперь мы проследим долихокефалическую расу продолговатых курганов, пройдя через Бельгию, Францию и Испанию, и отожествим ее с ее современными представителями. Иберы, как их можно назвать, были расой берегов Атлантического океана и Средиземного моря. По-видимому, они не достигали Германии или северо-востока Европы. Крайний пункт их распространения в эту сторону означен похоронной пещерой в Шово, на Маасе, содержащей черепа типа продолговатых курганов, имеющие кефалический показатель 71,8, а также и посуду неолитического периода^{72}.

До прибытия короткоголовой лигурийской расы иберы занимали большую часть Франции. Мы находим их в долинах Сены, Уазы и Марны^{73}, где их останки часто находятся рядом с останками лигурийских завоевателей.

Если, как это кажется вероятным, мы можем их отожествить с аквитанцами, одной из трех рас, которые занимали Галлию во времена Цезаря, значит, они удалились в соседство Пиренеев до начала исторического периода. Именно в этой области, и главным образом в долине Гаронны, их погребальные пещеры наиболее многочисленны.

Некоторые из этих пещер, как то: Брюникель, Ложери Басс, Ориньяк и Кро-Маньон были относимы к палеолитическим временам; но так как эта отдаленная дата оспаривается^{74} и так как остатки, найденные в этих наиболее древних пещерах, несколько разнятся от остатков из продолговатых курганов, то вернее будет прежде всего оставить в стороне все сомнительные случаи погребения и заняться лишь пещерами, принадлежащими, несомненно, к веку неолитическому. Нельзя найти ни одного могильника, более пригодного для определения характерных признаков этой иберийской расы, как знаменитая пещера de l'Homme-Mort («Пещера мертвеца») в департаменте Лозеры. Она находится в недоступном и мрачном овраге, прорытом в бесплодной известковой возвышенности.

Слабая иберийская раса держалась там, по-видимому, в течение некоторого времени после того, как более плодородные окрестные земли были заняты короткоголовыми завоевателями, потомки которых занимают в настоящее время эту область. Пятьдесят лиц, должно быть, были похоронены в этой пещере, и в пятнадцати случаях скелеты сохранились достаточно хорошо, чтобы можно было сделать точные измерения и даже определить пол.

Нигде в другом месте не нашли столь многочисленной коллекции неолитических скелетов, принадлежащих все к одному типу и к одному и тому же периоду.

Черепа были описаны Полем Брока, самым знаменитым из французских антропологов^{75}, который подробнейшими измерениями установил тождественность этой расы с той, которая найдена в продолговатых курганах Великобритании. Эти скелеты, так же как и скелеты из продолговатых курганов, были ортогнатны и долихокефальны, с овальным лицом, маловыдающимися чертами, тонкими формами и небольшим ростом. Форма черепа была та же, точно так же, как и особенности образования костей ноги.

Самый большой из скелетов, погребенных в этой пещере, едва превосходил в длину 1 м 63 см, а средней рост был 1 м 58 см. Средний рост скелетов пещеры Перти-Шваро (Perthi-Chwareu), в Денбишире, был 1 м 60 см, а средний рост скелетов из продолговатых курганов — 1 м 62 см.

Современники продолговатых курганов Бретани были, как мы видели, в высшей степени ортогнатны. Это самая характеристичная черта черепов пещеры de l'Homme-Mort. Гуанши и корсиканцы суть самые ортогнатные из существующих рас, и за ними следуют непосредственно испанские баски.

Скелеты пещеры de l'Homme-Mort принадлежат, очевидно, к той же группе рас, так как они более ортогнатны, чем даже гуанши.

Эти расы имеют другой общий характеристичный признак, по которому они составляют большую группу лепторинхов; он состоит в том, что их носовой показатель крайне низок.

Этот показатель равен у гуаншей 44,25; у берберов 44,28; для испанских басков 44,71; и для скелетов пещеры de l'Homme-Mort 45,46. Эти расы имеют также почти одинаковую вместимость черепа. Средняя величина для мужских черепов у корсиканцев равна 1552 см³; у гуаншей 1557 и у испанских басков 1514. В пещере de l'Homme-Mort эта средняя поднимается до 1606 см³.

Орбитный показатель составляет, по мнению Брока, один из наиболее верных признаков расы. Орбитный показатель гуанских мумий и черепов пещеры de l'Homme-Mort ниже, чем у испанских басков, который в свою очередь ниже показателей всех существующих человеческих рас.

Было бы скучно и бесполезно обсуждать в подробности характеристические признаки черепов, найденных в погребальных пещерах, соседних с этой областью. Достаточно сказать, что некоторые из самых выдающихся французских антропологов, Брока, Мортилье и Картфаж, смотрят на скелеты, найденные в пещере de l'Homme-Mort как на уцелевшие останки первобытной расы, обитавшей в той же самой стране в период северного оленя, и останки которой найдены в пещерах Маделены, Верхней Ложери, Ориньяка, Нижней Ложери и Кро-Маньон. Эта первобытная раса была высокого роста, атлетического сложения и прогнатична.

Несмотря на эти различия, общие остеологические характерные признаки одни и те же; кефалический показатель тот же; средний показатель черепов из Кро-Маньона равен 73,34, а черепов пещеры de l'Homme-Mort — 73,22.

Сверх того, Брока утверждает, что из всех ему известных черепов те, которые наиболее приближаются к единственному и исключительному черепу старика, погребенного в Cro-Magnon, суть два черепа гуаншей, находящихся в Парижском музеуме.

Некоторые из характеристических особенностей в формах ноги и руки, отличающие скелеты из Кро-Маньона, находятся, несколько смягченные, в скелетах пещеры de l'Homme-Mort^{76}; встречаются они также в некоторых пещерах Уэльса, а именно в пещере Кефн (Cefin), около Сент-Асафа, и в пещере Perthi-Chwaren, в Денбишире, где мы находим погребения, могущие быть приписанными отдаленным предкам современников продолговатых курганов^{77}.

Главнейшее значение скелетов типа Кро-Маньон заключается в том, что по своему росту, прогнатизму и форме орбит они представляют с негритянским типом аналогию большую, чем какой-нибудь из скелетов, найденных в Европе.

Иберийская раса была, по-видимому, распространена по всему испанскому полуострову, так же, как и по берегам и островам Средиземного моря. В пещере Тениста, в Гибралтаре, открыли два скелета с ортогнатными и долихокефалическими черепами, которые, по мнению Буска, похожи на черепа пещеры Perthi-Chwaren в Денбишире и на черепа испанских басков. Один из черепов Генисты имеет кефалический показатель 74,8 и высотный показатель 71,4, а один из Денбиширских имеет кефалический показатель 75 и высотный 71. Едва ли совпадение может быть более точным^{78}.

На Канарских островах встречаются любопытные воспоминания об обычаях этих троглодитов Франции и Испании. Гуанши Тенерифа должны быть рассматриваемы как изолированная ветвь берберской расы, сохранившая вместе с большой чистотой типа и первобытный образ жизни. Во времена Плиния Канарские острова были необитаемы.

Когда испанцы заняли их в начале XV века, жители их находились еще в каменном веке и пещеры служили им и жилищем, и кладбищем. Мумии с Тенерифа имеются почти во всех музеях Европы. Кефалический показатель этих мумий равен 75,53; у черепов пещеры Гениста он равен 75,5; у черепов Денбиширских пещер 76,5; у черепов пещеры de l'Homme-Mort — 73,22. Средний показатель у берберов равен 74,63; у корсиканцев 75,35; у испанских басков 76; у древних египтян 75,58.

Та же раса обитала на Корсике, Сардинии, Сицилии и в Южной Италии. В доисторических пещерах Италии и Сицилии найдены долихокефалические черепа типа продолговатых курганов.

Сенека сообщает нам, что Корсика была населена лигурами и иберами.

Павзаний говорит, что жители Сардинии принадлежали к ливийскому народу, представителями которого являются в настоящее время берберы. Мы знаем от Фукидида и отрывка из Эфора, сохраненного нам Страбоном, что самыми древними обитателями Сицилии были иберы.

Эти указания подтверждаются краниологическими измерениями, произведенными над современными народами. Они показывают нам, что долихокефалический тип поддерживается в Южной Италии, тогда как Италия Северная вполне брахикефальна. Профессор Калори нашел, что в прежней Папской области 24 % жителей были долихокефалы, тогда как в Ломбардии эта пропорция была лишь 0,04 на сто.

Этнология Греции темна, но есть вероятие, что доэллинские аборигены принадлежали к иберийской расе, и что эллины-завоеватели были того же типа, как и умбрийцы и римляне.

Раскопки д-ра Шлимана в Гиссарлике бросили некоторый свет на этот предмет. Он открыл четыре черепа, которые были сопоставлены и описаны профессором Вирховым. Один из этих черепов, явно брахикефальный, с показателем в 82,5, был найден во вторичном слое, или неолитическом^{79}. Может быть, его надо отнести к лигурийской расе, на которую он походит несколькими выдающимися чертами. Три других черепа^{80}, найденные в сожженном городе, восходящем к бронзовому веку, имеют соответственные показатели в 68,6, 76,3 и 73,8, что дает средний показатель в 71,23; эта цифра согласуется со средним показателем черепов из продолговатых курганов. Они ортогнатны и представляют в своем очертании некоторое сходство с черепами из пещеры Гениста в Гибралтаре, хотя их кефалический показатель менее высок.

К несчастью, все черепа из Гиссарлика были слишком хрупки и слишком несовершенны, чтобы можно было извлечь из них положительные заключения. Вирхов относит их, но без всякого достоверного основания к старому эллинскому типу; возможно, что он и прав.

Иберийская раса имела, вероятно, темный цвет лица, черные глаза и волосы. Их предполагаемые потомки, галлы Денбишира, ирландцы графств Донегаль и Керри, корсиканцы, испанские баски и берберы имеют смуглую кожу. С другой стороны, кабилы имеют цвет лица более светлый, и голубоглазые между ними нередки; некоторые из мумий гуанчей имели, по-видимому, белокурые волосы. У туарегов Сахары светлые волосы и голубые глаза.

Но цвет лица и цвет волос и глаз имеют меньшее значение в качестве антропологических характерных признаков, чем форма черепа и орбит. Думают, что при известных обстоятельствах белокурые и белые расы могут становиться темными, а расы темные становятся белокурее и светлее; цвет кожи, однако, всегда изменяется быстрее, чем цвет волос или радужной оболочки глаз.

В Южном полушарии, как и в Северном, встречается пояс населения более белого, пересекающий области умеренного климата. Южноафриканские кафры не так черны, как негры тропиков; а в Южной Америке патагонцы и жители Огненной Земли светлее и выше ростом, чем расы, более близкие к экватору. Некоторые из арауканцев Чили почти белы. Физическая сила и высокий рост, отличающий северных европейцев, воспроизводятся при сходных климатических условиях у патагонцев.

Современники скелетов из Кро-Маньона были исключительно рыболовами и охотниками; у них не было ни домашних животных, ни хлебных растений. Им был известен огонь, и они одевались в шкуры, которые сшивали вместе костяными иголками. Они носили ожерелья и браслеты, сделанные из раковин, связанных вместе, и красились или татуировались металлическими окисями. Они не были лишены религиозных идей, так как верили в будущую жизнь; тщательность, с которой совершалось погребение, и предметы, положенные рядом с покойниками, показывают нам существование у них мысли о том, что духи умерших имеют потребности по ту сторону могилы и способны пользоваться украшениями и оружием^{81}.

На основании остатков иберийской расы, которые встречаются в отдаленных частях Европы, было доказано, что эти народы предавались иногда людоедству. Доказательство этому доставлено человеческими костями, расколотыми для извлечения из них мозга.

Самые несомненные случаи происходят из пещеры острова Пальмарии, в заливе Спецциа^{82}, пещеры Кейс в графстве Кетнисс^{83} и пещер Цезареда, в долине Таго^{84}.

Если, как утверждают Брока и Картфаж, скелеты из Кро-Маньон представляют нам тип наиболее древних предков иберийской расы, то вопрос о первоначальном происхождении иберов был бы значительно упрощен. По мнению Брока, их сходство доказывает, что они переселились из Африки в Европу; сходство черепов гуанчей и берберов с черепами древних египтян соединяет их с великой хамитической группой, а скелеты из Кро-Маньона образуют связь между берберами и неграми.

Ввиду распространенности иберийского типа столь далеко на север, как графство Кетнисс, профессор Бойд Даукинс верит в его азиатское происхождение. Но это мнение трудно допустить, так как в то время, как иберийский тип был распространен в неолитический период от Бретани до Африки, через Францию и Испанию, никаких следов его не находится на севере Европы восточнее Намюра.

Если бы, однако, на анормальный неандертальский череп можно было смотреть как на очень древний прототип типичного скандинавского черепа, и если череп также не нормальный из Кро-Маньона мог быть признаваем за архаическую форму черепа иберийского, то трудность была бы менее велика, так как эти два анормальные типа имеют между собой более близкую аналогию, чем менее дикие типы, получившие преобладание в более недавние периоды.

Скандинавы

В Великобритании три типа черепов характеризуют три века: каменный, бронзовый и железный. Тип «иберийский» принадлежит специально неолитической эпохе, тип «кельтический» преобладает в период бронзы, и, наконец, в могилах железного века появляется новый тип, который мы можем назвать «скандинавским» или «тевтонским». Черепа этих англосаксонских могил, хотя и долихокефалические, подобно черепам из продолговатых курганов, заметно отличаются от последних. Лоб более покат, черепной свод ниже, и средняя вместимость черепа гораздо меньше, так как в черепах из продолговатых курганов она доходит до 1524 см³, а в других лишь до 1412 см³.

Строение личных костей также различно. Иберы были сильно ортогнатны, англосаксы были скорее прогнатны.

У них была сильная челюсть, тогда как у иберов челюсть была малоразвита. Лицо ибера, при его жизни, должно было казаться слабым по своей узости, и в особенности вследствие длинной и тонкой шеи, тогда как лицевые кости англосаксов были массивны; сверх того, одна из рас была высокого роста, часто превосходившего 1 м 80 см, а другая была чрезвычайно малоросла.

Самая древняя и наиболее типичная форма тевтонского черепа, которую Эккер описал как тип «могильных рядов» и у которой средний показатель равен 71,3, была найдена в многочисленных могилах железного века Юго-Западной Германии. Их приписывают франкским и аламанским воинам четвертого века и следующих; этот тип «могильных рядов» едва отличается от типа, найденного в могилах после римского периода в Западной Швейцарии, средний указатель которого был 70,7 и который авторы Crania Helvetica называют типом Хохберга. Тождество этого типа с типом бургундов было установлено недавним открытием в Бассекуре, в тридцати километрах от Базеля, бургундского кладбища, содержащего пять черепов хохбергского типа с показателями, изменяющимися между 70,1 и 73,9 и дающими среднюю величину в 72,3^{85}.

Люди, останки которых находятся в рядовых могилах, были высокого роста, часто выше 1 м 80 см, что представляет аналогию со шведами, самой высокой из существующих в Европе рас. Лоб узок, низок и покат, черепной свод маловозвышен, нос узкий, но длинный, глазные орбиты весьма резко выражены, а задняя часть головы весьма развита.

Так как этот тип «рядовых» могил найден во всей местности, где были завоевания готов, франков, бургундов и саксонцев, в Англии, как и во Франции, Испании, Италии и Восточной Европе, то его и можно рассматривать как тип старой тевтонской расы.

Он еще уцелел в Швеции, как показал Эккер сравнением черепов, извлеченных из «рядовых могил», с двумя современными шведскими черепами, имеющими показатели от 69,5 до 72,2.

Вследствие смешения со славянской или с кельтической кровью этот тип исчез в других тевтонских странах, за исключением некоторых фризских округов, а именно на островах Зюйдерзее, Урке и Маркене, где Вирхов, как он утверждает, нашел самых чистых потомков фризской расы. Эти островитяне плоскоголовее даже готтентотов, так как их высотный показатель не выше 69,8, а в характеристичном черепе из Маркена, изображенном Вирховым, он спускается до 67. Нигде нет столь многочисленных черепов неандертальского типа, как там^{86}.

В неолитический век этот плоскоголовый тип простирается от устьев Рейна до Невы, а к югу до Галиции. Шафгаузен нашел его в Вестфалии, а Вирхов — к востоку от С.-Петербурга. В доисторических могильниках Померании д-р Лиссауэр нашел плоскоголовые черепа, имеющие показатель 70, а черепную вместимость ниже 1200 см³ (80 дюймов кубических), то есть наиболее низкую, чем у цыган, и едва выше вместимости неандертальского черепа, определенной в 1125 см³ (75 дюймов кубических). Нильсон и фон Дюбен утверждают, что со времен неолитического периода, пройдя через бронзовый и железный века, тот же тип сохранился в Швеции.

Области Северной Германии, покинутые готами, вандалами и бургундами, были заняты славянами брахикефалами, которые впоследствии отевтонились. Дания, хотя скандинавская по языку, не сохранила скандинавской крови. Современные датчане принадлежат скорее к кельто-славянскому короткоголовому типу; наверное неизвестно, кельты они или славяне по крови.

Во всяком случае, искажение типа началось рано, если судить по неолитическому кургану в Борреби, на острове Фальстре^{87}; там находят долихокефалические черепа типа рядовых могил, с показателями, спускающимися до 71,8, но чаще всего держащимися между 72 и 73, а в то же время и брахикефалические черепа, аналогичные с черепами крупных курганов Бретани, с показателями между 80 и 83 и даже, в одном случае, таким высоким, как 85,7. Никакой краниолог не допустит, чтобы они принадлежали к одной и той же расе.

Курганные погребения в Борреби, по-видимому, указывают на то, что длинноголовые аборигены были завоеваны и, вероятно, ариизованы короткоголовыми пришельцами, принадлежащими к той же самой славяно-кельтской расе, которая погребала своих мертвых в британских круглых курганах; с другой стороны, долихокефальные черепа из Борреби должны быть приписаны современникам куче раковин. Самый подлинный череп, представляющий эту расу, происходит из Стенгенеса, в Швеции; Нильсон открыл там в 1844 году, в неисследованной части одной кучи раковин глубиной в 90 см, скелет человека, рост которого превосходит 1 м 75 см и череп которого, заметно долихокефалического типа, имел показатель между 72 и 73^{88}. Эти кучи раковин принадлежат к первой части неолитического века, если только они не мезолитичны и не пополняют промежутка, предполагаемого между временами палеолитическими и неолитическими.

Французские антропологи склонны думать, что можно искать еще раньше предков скандинавской расы и что можно отожествить ее с дикарями, населявшими Северную Европу в палеолитический век. Но так как на этот счет существует некоторое сомнение, то мы можем временно означить их именем расы Канштадтской; это имя дали им Картфаж и Гами на основании черепа, найденного, как говорят, вместе с костями мамонта в 1700 году в Канштадте, около Штутгарта; подобный же череп был найден в 1867 году вместе с останками мамонта в Эгисгейме, близ Кольмара в Эльзасе.

Знаменитый неандертальский череп (показатель 72), найденный около Дюссельдорфа в 1857 году, имеет характер менее человеческий и более обезьяний, чем какой бы то ни был из известных черепов; тем не менее Гами и Картфаж отнесли его к канштадтскому типу. Его точный возраст сомнителен, и на него нельзя с достоверностью смотреть как на тип специальной расы, так как его характерные признаки случайно воспроизводились иногда в новейшие времена.

Более благоприятный образчик этого типа представляет знаменитый череп (показатель 70,52), найденный в 126 км к юго-западу от Неандерталя, в пещере Энгис, на левом берегу Мааса, в 14 км к юго-западу от Люттиха. Он был зарыт в брекчии вместе с останками мамонта, носорога и оленя. Его обыкновенно относили к четверичному периоду; но так как в том же самом земляном слое были найдены обломки посуды, то можно предположить, что другие предметы, находившиеся в пещере, принесены туда водой; череп не старше неолитического периода.

Вирхов пишет, говоря об этом энгисском черепе: «Он столь безусловно долихокефален, что, если бы мы были в праве создавать наши этнические группы, основываясь исключительно на форме черепа, то энгисский череп был бы без колебания классифицирован, как принадлежащий к первичной тевтонской расе, и мы пришли бы к заключению, что германское население жило на берегах Мааса до первого вторжения монгольской расы».

У самых древних из черепов канштадтской расы надбровные дуги крайне развиты, черепной свод низок, лоб покат, орбиты огромны, нос выдающийся, но верхняя челюсть менее прогнатична, чем нижняя. Этот первобытный дикарь, первоначальный житель Европы, был мускулистым атлетом, высокого роста. У него имелась утварь из кремня, но не из кости, и он был довольно тщеславен, чтобы украшать свою особу, как это показывают его браслеты и ожерелья из раковин. Он был кочевым охотником, укрывался в пещерах и не имел ни постоянных жилищ, или даже определенных мест для погребения.

Главный интерес, представляемый этими непривлекательными дикарями, состоит в том, что французские антропологи считают их прямыми предками своих наследственных врагов — немцев, — тогда как антропологи немецкие утверждают, что тевтоны суть единственные представители по прямой линии благородной арийской расы. Ниже мы увидим, насколько такая претензия может быть допущена. Однако же можно с вероятностью утверждать, что первые обитатели Европы принадлежали к канштадтской расе, так как черепа этого типа найдены были ниже иберийских и Лигурийских черепов, в самых древних слоях Гренелля; сверх того, во многих случаях более или менее достоверные доказательства указывают на канштадтскую расу как на современную исчезнувшим толстокожим.

Долина Рейна была, по-видимому, главным местожительством этой расы; но она простиралась к югу до Вюртемберга и к востоку до Брюкса в Богемии. Только в позднейшую эпоху, после того как северный олень удалился к северу, достигла она берегов Балтийского моря.

Хотя этот тип в настоящее время исчез в Германии в силу преобладания кельтской или туранской расы и хотя в Скандинавии он к его выгоде изменен был цивилизацией, но до сих пор еще встречаются любопытные примеры атавизма, или возвращения к первоначальному типу. Эти случаи попадаются главным образом среди людей норманнского или скандинавского происхождения.

Можно привести некоторые примеры в скандинавских округах Англии. Череп Роберта Брюса, принадлежавшего к представителям чистой норманнской крови, представляет пример таких возвратов. Другой пример доставляет череп святого Мансюи или Мансюэля, апостола бельгийской Галлии, бывшего в IV веке епископом Туля в Лотарингии. Еще более замечателен пример — Krai-Likke, датского дворянина, жившего в XVII веке, череп которого принадлежит к неандертальскому или к канштадтскому типу, с покатым лбом и огромным развитием надбровных дуг^{89}.

Цейс, Пёше, Пенка и другие писатели^{90} собрали много мест из древних авторов, где говорится, что германцы были высокого роста, с белокурыми волосами, голубыми глазами, как у современных скандинавов. Авзоний описывает белокурые волосы и голубые глаза молодой шведской девушки. Лукан упоминает о flavi Suevi (лат. белокурые свевы), Клавдиан о flavi Sicambri (лат. белокурые сикамбры); Марциал оflavorum genus Usipiorum (лат. род белокурых узипиев).

Тацит говорит о truces et caerulei oculi, rutilae comae, magna corpora (лат. «свирепые и голубые глаза, рыжие волосы, огромные тела») германцев; по Кальтурнию Флакку, Kutili sunt Germanorum vultus et flavi proceritas Hispaniae (лат. «Рутилы — это племя германцев и белокурая знать Испании»), а Прокопий описывает готов как высоких и красивых, с белой кожей и белокурыми волосами.

Существует поверхностное сходство между тевтонами и кельтами, но они радикально отличаются формой черепа. Никакой антрополог не допустит, чтобы черепа из рядовых могил и из круглых курганов принадлежали к одной и той же расе. Однако же обе расы были высокого роста, с весьма развитыми членами и белокурыми волосами. Но розовый и белый цвет лица тевтонов отличается от более яркого цвета лица кельтов, расположенных к веснушкам. Глаза у чистых тевтонов голубые, а у кельтов зеленые, серые или серо-голубые. Волосы у тевтонов золотистые, у кельтов часто ярко-рыжие. В римский период галлы описывались похожими на германцев, но менее высокими, менее белокурыми, менее дикими.

Де Картфаж предполагал, что, может быть, эта раса простиралась далеко к востоку. Он думает, что тот же тип можно распознать в айносах (айнах) Японии и Камчатки и в тодасах Нейльгерри (племя тода в Нилгирри, «Голубых горах»), не представляющих никакого сходства со смежными племенами. Но айносы и тодасы совершенные долихокефалы и с этой точки зрения отличаются от брахикефалов японцев и дравидийцев. Профиль у них еврейского типа; вместо редкой бороды монголов и дравидийцев у них такая же густая борода, как у скандинавов, и, подобно многим северным европейцам, они имеют много волос на груди и на других частях тела.

Лигуры

Цезарь нашел в Галлии три расы, отличающиеся языком, законами и обычаями; из них аквитанцы, занимавшие юго-запад, были отожествлены с иберийской расой продолговатых курганов Великобритании; белги северо-запада, вероятно, принадлежат к той же расе, что и строители круглых курганов Великобритании; наконец, кельты занимали центральную область между Гаронной к юго-западу и Сеной и Марной к северо-востоку. Кто были эти кельты? Это одна из проблем этнологии.

Несколько лет тому назад их, не колеблясь, отожествляли с народами, говорящими на так называемых кельтических языках, то есть с ирландцами и валлийцами. Но в двух чрезвычайно остроумных мемуарах, доказательства которых убедили многих французских антропологов, Брока^{91} доказывал, что кельтов никогда не было в Великобритании и в Ирландии, что никогда обитатели Бретани не давали себе имени кельтов, никогда так не были называемы древними писателями, и что эти народы не обладают физическими признаками, свойственными историческим кельтам. Настоящие кельты, по его мнению, это жители Центральной Франции, происходящие от кельтов Цезаря.

Поэтому было бы этнологической ошибкой прилагать имя кельтов к двум расам британских островов, говорящих на языке, обыкновенно называемом кельтским, к ирландцам или шотландцам, короткоголовым, высоким и рыжим, или к малорослой и смуглой расе в графстве Донегаль, Гальвэ Керри и Южного Уэльса.

Небольшая часть германцев, говорит он, суть единственные представители кельтской расы, говорящие на кельтском языке; и этот кельтский язык был им принесен беглецами, прибывшими в Бретань во время завоевания Вессекса саксами.

Гористая область Центральной Франции, занятая кельтами во времена Цезаря, была постоянно обитаема, как утверждает Брока, их прямыми потомками; они образуют невысокую ростом, смуглую, короткоголовую расу, и они-то и есть истинные кельты истории и этнологии, которых надо отличать от так называемых кельтов популярной физиологии и археологии. Этот тип, который невозможно найти с достоверностью между существующим населением или в курганах Великобритании, встречается в наибольшей чистоте в Оверни, Дофинэ, Савойе, Граубюндене и департаменте Приморских Альпов.

Несомненно, однако, что в эпоху римского завоевания кельты Цезаря, обитавшие в Центральной Галлии, говорили на том языке, который мы называем кельтским; но, как мы далее покажем, существуют основания думать, что это был язык иностранный, для них, переданный кельтам бельгийскими галлами, а не их первичный неарийский язык.

Но этот переданный язык был языком арийским, на котором говорили так называемые кельты Великобритании; отсюда современные филологи вывели тождество расы, тогда как это было лишь тождество языка. Настоящие кельты Центральной Франции малы ростом, черноволосы и крайне брахикефальны; их средний показатель равен 84. Мнимые кельты круглых курганов Великобритании были, как мы видели, высоки ростом, с волосами, вероятно, рыжими или желтыми и умеренной брахикефалией, так как их средний показатель равнялся лишь 81. Многие из английских писателей, не зная аргументов Брока, отожествляют две расы; они утверждают, что менее высокий рост и более темные волосы кельтов центра Франции происходят от слияния иберийской расы, длинноголовой, малорослой и смуглой с короткоголовой, высокой и белокурой расой круглых курганов.

Но в таком случае произведенный тип был бы промежуточным между двумя производящими типами, а трудно понять, каким образом раса, имевшая показатель 72, соединясь с другой, имевшей показатель 81, произвела бы расу с показателем 84; каким образом объяснить также, что скрещение высокой и белокурой расы с расой невысокой и черноволосой могло бы произвести гибридную расу, еще меньшую ростом и более темную, чем произведшие ее?

Эти трудные вопросы должны быть выяснены прежде, чем мы получим право отожествлять обе «кельтические» короткоголовые расы: расу Оверни с расой круглых курганов.

Во всяком случае, надо признать, что обыденное употребление названия «кельтический» неудачно, так как кельты истории и этнологии имели, вероятно, лишь косвенное лингвистическое соотношение с кельтами филологии. Эта ошибка, если только это ошибка, неисправима; употреблять слово «кельтический» в смысле исключительно историческом и этнологическом значило бы создать бесконечную запутанность. Это слово установилось слишком прочно, в смысле лингвистического термина, чтобы возможно было изменить его значение, и вот почему последнее значение сохранено на этих страницах.

Но если для большего удобства приходится употреблять его в его обычном филологическом значении, то тем необходимее найти другое наименование для малорослой, смуглой, короткоголовой расы, представляющей настоящих кельтов этнологии и истории.

В силу их физического сходства с лапландцами Прюнер-Бей предложил термин «лаппоновидный» (lapponoide). Но так как это название заключает в себе предположение генеалогического отношения, которое, не будучи невероятным, все же представляет лишь этнологическую гипотезу, то лучше выбрать другое имя. Предлагались названия: ретийский, савойярдский, бретонский и овернский. Название «бретонский» недопустимо, так как хотя обитатели юга Бретани и принадлежат к этой расе, но обитатели северного берега происходят от беглецов, перешедших в Бретань, в то время когда саксы овладели Вессексом, и принадлежат главным образом к силурской расе. Название «овернский» предпочтительнее, чем ретийский или «савояйрдский», так как Овернь образовала середину «кельтической» области Цезаря.

Термин «лигуры», однако же, весьма распространен в силу того, что новейшие лигуры, которые никогда не были кельтизированы по языку, могут быть рассматриваемы как самые чистые потомки этой расы, имеющие показатель 86, даже более высокий, чем у овернцев.

Нельзя обойти молчанием сходство этого типа с лапландцами. Средний кефалический показатель овернцев равен 84, по Брока, и 84,6, по Дюрану. Показатель лапландцев равен 84 по измерениям Прюнер-Бея и 85 по измерениям Брока. Овернцы напоминают также лапландцев темным цветом лица, черными глазами и волосами. Но главное основание для отождествления лапландцев с овернцами заключается в том, что и те и другие имеют теменной угол наименьший, чем у всех существующих рас; другими словами, голова до чрезвычайности узка между скулами и широка на высоте висков.

Средний теменной угол лапландцев равен 5°30′, а минимальный — 3°; средний угол овернцев равен 2°30′, а минимальный — 5°.

Можно констатировать эту особенность на изображении черепа молодой девушки, найденного д-ром Шлиманом в Гиссарлике, во вторичном или неолитическом слое.

У эскимосов, голова которых пирамидальна, средний теменной угол поднимается до 15°, и он равен 10° у гуаншей.

Все туранские расы, имеющие широкие скулы, имеют и большой теменной угол. Сходство роста, хотя и менее решительное, довольно знаменательно; лапландцы представляют самую малорослую из европейских рас, так как их средний рост не превышаете 1 м 55 см (5 фут. 2 дюйм.). Овернцы представляют не только самую малорослую расу Франции^{92}, но и самую малорослую изо всех говорящих в настоящее время на арийском языке. Делались попытки сблизить лигуров скорее с финнами, чем с лапландцами. Постановка этого вопроса в одно и то же время и трудна, и легка, так как финны не образуют однородной расы. Рост, цвет глаз и волос и кефалические показатели у них меняются. Некоторые походят на славян, другие приближаются к шведам, а иные представляют характерные признаки лапландцев, язык которых составляет архаическую форму финского языка. Лапландцы, однако же, ортогнатны, а финны по большей части слегка прогнатны. Брока дает 80,39 как средний показатель эстонских финнов и 83,69 как показатель финнов из Финляндии. Средний рост этих последних равен 1 м 57 см.

Менее трудно определить неолитических предков лигуров. В дольменах и погребальных пещерах Западной Европы надо искать расу, соединяющую весьма высокий кефалический показатель с малым ростом.

Самые древние следы народа, соответствующего этому описанию, были открыты в Гренелле, около Парижа^{93}. Там открыли в рукаве прежнего ложа Сены зарытые в наносах и в покрываемом ими гравии черепа, принадлежащие трем последовательным расам. Самые низшие, а следовательно, и самые древние слои гравия содержали черепа канштадтского или скандинавского типа, долихокефальные и плоскоголовые, похожие на череп из Стенгенеса.

В наносах, покрывающих гравий, и на глубине от 9 до 12 футов от поверхности были долихокефалические черепа Кро-Маньонского или иберийского типа. Наконец, выше этих, на глубине от 4 до 7 футов, находились останки невысокой и брахикефалической расы, совершенно отличной от двух других, имеющей средний рост 1 м 59 см и кефалический показатель 83,6 — мера, весьма близко подходящая к мере овернцев.

Более к северу некоторые известковые гроты около Фюрфоза, в долине Лессы (маленькой речки, впадающей в Маас около Динана в Бельгии), доставили останки одной, а может быть и двух рас, небольшого роста и короткоголовых. Одна пещера, названная Trou-Rosette^{94}, содержала останки расы, имеющей показатель 86,1. В соседней пещере, названной Trou de Frontal, нашли черепа, показатели которых изменялись между 79,8 и 81,4. Средний показатель равен 80,35; и средний показатель эстонских черепов Парижа равен 80,35.

Обе расы Фюрфоза были малого роста. Самый большой скелет имеет величину 1 м 60 см, самый малый 1 м 47 см. Средний рост одной из рас был 1 м 55 см, средний рост другой — 1 м 50 см. Черепа из Trou-Rosette представляют сходство с черепами лапландцев; тип черепов из Trou de Frontal, который еще можно распознать между обитателями долины Лессы и между крестьянами, посещающими Антверпенский рынок, более прогнатичен и более приближается к финскому.

Мы ничего не знаем о степени цивилизации, достигнутой расой Гренелля; но расы Фюрфоза оставили много следов своей работы в пещерах, где они обитали и где погребали своих мертвых.

Это, по-видимому, были мирные народы, не обладавшие ни луком, ни стрелами, ни боевым оружием, но лишь простыми дротиками с наконечником из кремня или из оленьего рога, которыми они убивали диких лошадей, северных оленей, диких быков, кабанов, коз, серн и каменных баранов, так же, как и белок, пеструшек и птиц, в особенности белых куропаток.

Некоторые из этих животных, в особенности северный олень, каменный баран, серна и белая куропатка, указывают на то, что климат был тогда подарктическим. По мере того как климатические условия делались менее суровыми, часть этих народов должна была последовать за северным оленем и белой куропаткой к более высоким широтам, тогда как другие сопровождали каменного барана и серну к Альпам, или же приспособлялись в гористых странах Центральной Франции к новым условиям существования.

Их одежда состояла из кож, сшитых вместе костяной иголкой. Они татуировались и раскрашивались красной окисью железа и носили в качестве украшения раковины, пластинки из слоновой кости и черного янтаря и куски плавикового шпата.

Но всего замечательнее то, что материалы для их оружия и украшений доставлялись из отдаленных стран, с юга и юго-запада, в настоящее время обитаемых сходной с ними расой, малорослой и короткоголовой; тогда как для них было, по-видимому, невозможно пользоваться средствами соседних северных и северо-восточных местностей, где этнический тип различен. Кремни их орудий не были извлечены из меловых формаций Эно, расположенных в нескольких километрах к северу; они доставлялись, должно быть, из Шампаньи, или даже из Турени, то есть на расстоянии более чем 400 км по прямой линии. Черный янтарь получался из Лотарингии, а раковины из Гриньона. Очевидно, эти народы долины Лессы (в двадцати приблизительно километрах к югу от Намюра) могли путешествовать километров на 500 к юго-западу; но не далее 40 км к северу, иначе они отыскивали бы раковины в Люттихе, а не на берегах Луары, а свои кремни в Эно, а не в Шампаньи.

Итак, здесь надо признать древнюю этническую границу. Обитатели долины Лессы не могли перейти линию Самбра и Мааса; холмы Эно должны были принадлежать расе более могущественной и враждебной^{95}.

Такое положение вещей подтверждается тем фактом, что около Монса, в 72 км к северо-западу от Лессы, найдены склады кремневых орудий, отличных по типу и материалу от найденных в долине Лессы. Эти последние одного типа с орудиями из Дордоньи, то есть из Центральной Франции, тогда как орудия, найденные в Монсе, похожи на те, которые открыты в долине Соммы и в других округах бельгийской Галлии. В эпоху более позднюю эти различия исчезают, оружие делается из кремней Эно и того же типа, что и в Эно^{96}. Поэтому кажется, что в начале неолитического века овернская раса была оттеснена в Южную Бельгию северным народом, более могущественным, потомков которого мы можем предполагать в бельгийских галлах.

Но тогда как раса овернцев отступала на своей скверной границе, она в свою очередь захватывала на юге территории народа более слабого — иберов.

Искусственные погребальные гроты Марны, выкопанные в мягком известняке этой области, образуют переход между естественными пещерами, употреблявшимися для погребений в долине Лессы, и более недавними дольменами Центральной Франции. В этих гротах мы находим доказательство, что короткоголовые обитатели Лессы жили в мирной ассоциации с длинноголовой иберийской расой. Они содержать черепа, которых кефалический показатель изменяется от 71,65, что совпадает с показателем иберов, до 85,71, то есть с показателем расы Фюрфоза.

В ста двадцати лье дальше к югу находится департамент Лозеры, обитаемый в настоящее время короткоголовой овернской расой. Пещера de l'Homme-Mort и другие древние погребальные пещеры этого департамента содержат лишь долихокефалические черепа иберийского типа^{97}. Но в дольменах, принадлежащих к более недавней эпохе, г. Прюньер нашел многочисленные черепа заметно брахикефалического типа, вместе с несколькими черепами долихокефальными и другими, смешанного типа. Из этого мы заключаем, что пещерным людям пришлось испытать нашествие строителей дольменов.

Сопротивление, которое встретили вторгнувшиеся, доказывается тем фактом, что в некоторых из пещерных погребений находят вонзившиеся в кости головки стрел, которые, судя по их типу, должны были принадлежать лишь строителям дольменов^{98}. Де Картфаж заключает из этого, что в начале неолитического периода на длинноголовых природных жителей было сделано нападение короткоголовой иноплеменной расой, уже достигшей более высокой степени цивилизации; что эти две расы с течением времени слились и что, наконец, длинноголовая раса была поглощена или же удалилась к юго-западу, где в области, расположенной между Лозерой и Авиньоном, находятся дольмены, содержащие исключительно черепа долихокефальные^{99}. Думают, что испанские баски представляют первоначальную расу, овернцы расу завоевателей, а французские баски расу смешанную. Главное значение этих исследований состоит в их связи с подвергавшимся стольким спорам вопросом об особенностях языка басков.

Овернцы отделены от савойяров, принадлежащих к тому же типу, долиной Роны, обитаемой расой более высокой, прибывшей позже.

Зосима сообщает нам, что были «кельты» в Ретии^{100}. Следовательно, если теория Брока о кельтах правильна, то мы должны найти здесь следы народа с типом овернцев. В древних доисторических могилах Восточной Швейцарии, которая и есть древняя Ретия, мы находим брахикефальные черепа, составляющие то, что авторы Crania Helvetica называют типом «Disentis»^{101}.

Кефалический показатель их равен 86,5, то есть выше, чем у какой-либо из существующих рас. Расы, к ним наиболее приближающиеся, суть новейшие лигуры, показатель которых, по Брока, равен 86, и лапландцы, показатель которых 85. В неолитическом слое конуса Тиньеры нашли череп типа Disentis, а этому слою г. Морло приписывает древность от 6000 до 7000 лет^{102}. Озерные постройки в Северной Швейцарии были сооружены, вероятно, как мы видели, гельветами, народом, родственным умбрам и бельгийским галлам.

Гельветические и ретийские черепа, хотя и брахикефалические те и другие, но весьма различны. Первые походят на черепа круглых курганов Великобритании, вторые — на черепа лигуров и в известной мере на черепа лапландцев.

Средний показатель девяносто пяти черепов из круглых курганов равен 81; у семи черепов из озерных жилищ он равен 80,3. Показатель типа Disentis меняется между 81,8 и 97,5, причем средний равен 86,5.

Средний показатель современных лапландцев равен 84 или 85 и в древности, по-видимому, был выше, так как черепа, найденные на старинном лапландском кладбище, дали показатель 90,28. Средняя емкость черепов современников круглых курганов была 98 куб. дюймов, у гельветов она была 97, а у ретийцев 83. Ретийцы, как и лапландцы, ортогнатны, тогда как раса круглых курганов была прогнатна. По мнению авторов Crania Helvetica, ретийский тип совершенно отличен от типа круглых курганов Англии и датских курганов. С другой стороны, д-р Тёрнем утверждает, что короткоголовые расы Великобритании, Франции и Дании принадлежат к одному семейству с современными финнами. Профессор Гексли идет далее: он думает, что тип Disentis, южные германцы, славяне и финны принадлежат к одной великой расе ксантохроиков с белокурыми волосами и широкой головой, «которая распростиралась по Европе от Великобритании до Сарматии, и далее мы не знаем докуда, к востоку и югу».

Профессор Бойд-Даукинс, невзирая на разницу в росте, отождествляет тип Фюрфоза, отличающийся своим малым ростом, с людьми высокого роста круглых курганов и неолитических могил Борреби и Мёна^{103}.

Сохраняя все должное уважение к мнениям этих высоких авторитетов, нам кажется, однако, более сходным с очевидностью соединить людей высокого роста, современных круглым курганам, имевших почти наверное рыжие волосы и цвет лица, с угорской расой, имевшей высокий рост и рыжие волосы, а не высокую короткоголовую расу Франции, которая почти наверное была смугла, соединить с лапландцами и, может быть, с частью финнов. Но так как рост, прогнатизм и цвет волос — признаки более изменчивые, чем форма черепа и орбит, возможно, что два короткоголовых типа — кельты этнологии и кельты филологии, суть две ветви, вышедшие в древности из одного источника, который мы можем с д-ром Тёрнемом назвать расой «туранской». Но для цели, предположенной нашим изысканием, будет проще рассматривать их пока как отдельные, так как известно, что малорослая и смуглая раса лигуров появляется в Европе в период, гораздо более отдаленный, чем высокие и белокурые кельто-славяне. Некоторые лингвистические теории, относящиеся к возможности первоначального родства обеих короткоголовых рас, будут разобраны в одной из следующих глав.

Мы уже заметили, что нет невозможности в том, что обе длинноголовые расы произошли, в эпоху весьма отдаленную, от общих предков. Если, как утверждают де Картфаж и Брока, мы можем взять расу из Кро-Маньона за прародительский тип иберов, а расу Канштадта за таковой же для скандинавов, то мы найдем между самыми старыми черепами обеих рас некоторое сходство. Было время, когда единственными обитателями Европы были длинноголовые; возможно, что народы типа Кро-Маньона и типа Неандертальского произошли из общего палеолитического источника, а две короткоголовые расы — из другого общего источника. Таким образом, нам придется здесь считаться лишь с двумя первоначальными расами, вместо четырех, которые мы находим в могилах неолитического века, более недавнего.

Непрерывность развития

Лет тридцать тому назад, когда доисторическая археология была еще в младенчестве, финская теория была очень общепринятой. Так как филологи решили, к своему собственному удовольствию, что арийцы эмигрировали в Европу из Центральной Азии, то археологи старались их отождествить с народами, внесшими в Европу металлы. Они утверждали, что до арийского переселения неолитическая Европа была занята финскими расами, которые были покорены и истреблены арийскими завоевателями, вооруженными бронзовым оружием, принесенным с Востока. Утверждали также, что эти вторгнувшиеся арийцы ввели в Европу большую часть наших домашних животных и наших возделываемых растений и что они обладали сложившейся уже мифологией, главными действующими лицами которой были боги бури, солнца и богиня зари.

Нам надо теперь исследовать доказательства, на которых зиждутся эти теории; нам надо извлечь из фактов, доставляемых лингвистической палеонтологией, описание цивилизации, достигнутой арийцами до их разделения, и сравнить ее с картиной цивилизации неолитической в том виде, как нам ее представляет доисторическая археология.

Теория введения в Европу бронзового оружия народом-завоевателем, пришедшим с Востока, была опровергнута, несмотря на доказательства г. Тройона^{104}; открытия, сделанные в озерных жилищах Швейцарии, установили, что бронзовые орудия вводились постепенно между неолитическим населением посредством мирных успехов торговли.

Слои остатков, лежащие одни на других, показывают, что многие из озерных поселений были воздвигнуты в течение каменного века и сохранялись во все продолжение бронзового века до века железного. Не открыто следов никакого промежутка, каковой предполагает финская теория. Эти озерные поселения, за немногими исключениями, были расположены как раз напротив какого-нибудь современного города или деревни, построенных на берегу^{105}, из чего оказывается, что эти местности были обитаемы постоянно до наших дней. Очевидно, что по мере того как население увеличивалось и жизнь становилась менее подверженной случайностям, пределы поселения распространились и перешли с воды на твердую землю, а постройки на сваях, перестав быть необходимыми, постепенно вышли из употребления.

На основании наблюдений, сделанных над озерными постройками долины По, Гельбиг доказал, что такой же постепенный переход от камня к бронзе имел место у арийского народа, умбров. Там, однако, в течение бронзового периода умбрийская цивилизация была внезапно разрушена нашествием этрусков, и ни одно из этих поселений не дожило до железного века.

Таким образом, свайное поселение, расположенное напротив Пешиеры, на Гардском озере, было воздвигнуто в каменном веке и было занято постоянно в течение века меди до века бронзы^{106}. Остатки поселения на Фимонском озере особенно поучительны, так как это поселение должно было быть воздвигнуто вскоре после прибытия умбров в Италию и было разрушено раньше, чем они перешли от пастушеского периода к земледельческому. Там имеются два последовательных слоя, из которых древнейший принадлежит целиком к неолитическому веку. Обитатели еще не возделывали почву и жили главным образом охотничьей добычей. Кости оленя и кабана весьма многочисленны, тогда как кости быка и барана редки. Впрочем, там не имеется никаких злаков; но найдены большие запасы орехов, точно так же, как желудей, из которых некоторые прилипли к внутренней стенке земляных горшков, в которых их жарили, прежде чем есть. Эти жилища были, по-видимому, сожжены, а потом через несколько времени вновь выстроены, ибо более недавний слой содержал многочисленные осколки кремня и бронзовый топор. Злаки еще отсутствуют, хотя найдены орехи, желуди и кизил. Но обитатели в это время уже достигли пастушеского периода, так как кости оленя и кабана редки, а кости быка и барана обыкновенны^{107}.

Эти итальянские озерные поселения имеют специальную важность для наших исследований, так как Гельбиг удовлетворительно доказал, что в них обитали умбры, народ арийского языка. Таким образом мы узнаем, что когда арийцы впервые прибыли в Италию, то они были в начале пастушеского периода и не знали земледелия и металлов.

Мы узнаем также, что знакомство с металлами пришло с юга, а не с востока. Поселения, принадлежащие исключительно к каменному веку, находятся главным образом на севере от По, тогда как содержащие бронзу расположены вообще далее к югу. То же самое и в Швейцарии. Поселения каменного века многочисленнее на Констандском озере, поселение бронзового века на озерах Женевском, Бриенском и Невшательском.

Англия доставила последний аргумент в пользу теории, приписывавшей арийским завоевателям введение металлов между неолитическим народом. Еще в 1880 году профессор Бойд-Даукинс поддерживал мнение, что завоеватели, построившие круглые курганы, установили свое владычество над природными жителями, силурами, посредством бронзового оружия, которое они принесли с собой. Но даже в этом случае, гораздо более поразительном, дальнейшие исследования показали вероятность существования рядом веков бронзового и каменного. Выше было уже указано^{108}, что бронза крайне редка в самых древних погребениях в круглых курганах, которые, в Йоркшире во всяком случае, принадлежат чаще к каменному веку, чем к бронзовому. Кроме того, в Великобритании, как и в других местах, самое древнее оружие из бронзы, видимо, скопировано с каменных орудий, формы которых, неудобные для бронзы, были вскоре оставлены. Нередко бывает, что могилы, где находятся образцовые орудия этих архаических форм, содержат в то же время каменное оружие. Таким образом, в кургане около Буттервика, в Ист-Риддинге, в Йоркшире, бронзовый цельт самой простой формы, сделанный по образцу каменного топора, найден был рядом с кремневым ножом^{109}. В Дербишире нашли скелет, завернутый в вывернутую кожу, и вместе с этим скелетом кремневые орудия и цельт из бронзы, сделанный на манер самых простых каменных цельтов. В одной только Англии^{110} найдено двадцать семь бронзовых цельтов, сделанных по типу каменных цельтов, и можно проследить постепенное развитие форм, все более приспособленных к новому употребляемому материалу.

После того, что мы сейчас видели, кажется весьма вероятным, что арийское вторжение в Великобританию имело место в неолитический век.

Эти заключения, в настоящее время общепринятые археологами, гибельны для прежней теории. Последняя указывает на арийцев как на народ, сравнительно цивилизованный, вторгающийся в Европу с Востока и приносящий с собой оружие из бронзы, при помощи которого он подчинил себе первоначальных обитателей Европы, принадлежавших к расе басков или финнов. Знакомство с металлами, распространявшееся от берегов Средиземного моря к северу, должно быть приписано главным образом постепенному расширению финикийской торговли.

Ни для одной части Европы не доказано, что был перерыв между временами употребления камня и металла; и ничто не доказывает, что современные обитатели Европы не происходили от обитателей ее, живших в неолитическом веке, цивилизация которых носила характер очень зачаточный. Надо, стало быть, снова исследовать мотивы, заставившие приписывать первичным арийцам высокую степень цивилизации. Прежние заключения были основаны на филологии; но ученые склонны в настоящее время придавать капитальную важность доказательствам археологическим, а филологическим приписывать лишь второстепенное значение. На двух примерах, касающихся лошади и собаки, можно видеть, как более серьезные археологические доказательства исправили заключения филологии относительно этой первоначальной цивилизации. Названия лошади (по-санскритски açva, быстрый) и собаки (по-санскритски çvan) находятся почти во всех арийских языках, и прежде предполагали, что лошадь, происходящая из степей Центральной Азии, была приручена первобытными арийцами и приведена ими при их переселении к западу.

Во многих из самых древних поселений, признаваемых за палеолитические, как, например, в Солютрэ и Тайнгене, останки лошади, равно как и северного оленя, весьма обильны; очевидно, лошадь составляла большую часть пищи жителей, но очевидно также, что она находилась в диком состоянии. В наиболее древних озерных неолитических жилищах Швейцарии останки лошади редки или совсем не встречаются; позже они становятся обыкновеннее, а открытие удил, относящихся к концу бронзового века, доказывает, что это животное было тогда приручено. Отсюда, очевидно, вытекает, что имя лошади, общее арийским языкам, должно было обозначать ее в качестве предмета охоты и имеет столь же мало значения как и существование общих этим языкам наименований для волка и лисицы.

Относительно собаки это, однако, не так. Открытие собачьих костей в датских кухонных останках ничего не доказывает; собаки могли служить пищей так же, как волк и лисица, кости которых тоже находят в этих кучах останков; но мы заключаем, что собака была одомашнена, из того, что кости птиц и четвероногих, которыми питаются собаки, неизменно отсутствуют^{111}. Очевидно, поэтому, что заключения филологии должны быть принимаемы с осторожностью, если только их нельзя проверить с помощью сведений, доставляемых археологией.

Открытия последних тридцати лет поставили весь вопрос о первобытной арийской цивилизации на новую почву. Кухонные остатки содержат остатки пиршеств грубых дикарей, которым земледелие было неизвестно, которые питались главным образом раковинами и не имели домашних животных, кроме собаки.

Мы находим в самых древних жилищах Германии и Швейцарии останки народа, от которого производят кельтов, обладавшего скотом, но жившего главным образом добычей, доставляемой охотой.

Мы следим за ним в течение периода, который должен был длиться много веков; сперва мы видим его одетым просто в кожи, потом выучившимся ткать циновки из древесной коры и, наконец, научившимся прясть лен.

Мы видим, что сначала он обладает одним лишь быком, потом одомашнивает постепенно козу, барана, свинью и, наконец, лошадь. Мы видим, как он делает мало-помалу большие успехи в земледелии и переходит постепенно от каменного века к бронзовому, а от бронзового века к железному. В озерных сооружениях Северной Италии мы можем таким же способом проследить то же постепенное развитие цивилизации и переход от охотничьего периода к земледельческому, через посредство периода пастушеского и от века камня к веку бронзы, у народа, от которого производят умбров и который тесно связан с латинской расой.

Раскопки д-ра Шлимана к Микенах и Гиссарлике относятся к более поздней культурной эпохе и выставили на свет останки народов, не знавших железа, но уже обладавших блестящей в своем роде цивилизацией; они были освоены с употреблением меди, бронзы и даже свинца и фабриковали весьма артистическая украшения из золота, слоновой кости и серебра.

Очевидно, что цивилизация, которую мы находим в Европе в начале исторического периода, образовалась постепенно, в течение долгого периода времени, а не была введена внезапно переселившейся новой расой. Точно так же, как в геологических теориях то, что приписывалось великим катастрофам, производимым потопами, в настоящее время объясняется действием существующих сил в течение громадных периодов времени, точно так же и археологи становятся все более и более расположенными заменить медленным прогрессом цивилизации старые теории, решавшие все трудности предполагаемым завоеванием или нашествием.

Мы можем вкратце резюмировать самые недавние результаты филологических исследований в том виде, как они были ограничены и исправлены археологическими открытиями. Допускают, что народы, говорившие первобытным арийским языком, были кочевыми пастухами, одомашнившими собаку; они бродили по равнинам Европы в повозках, запряженных быками, выдалбливали челноки из стволов деревьев, но, безусловно, не знали употребления металлов, за исключением, может быть, самородной меди. Летом они жили в шалашах, построенных из ветвей, с крышей из камыша. Зимой обитали в круглых ямах, выкопанных в земле, крыша которых была образована из жердей, прикрытых навозом, или кусками дерна. Одеты они были в кожи, которые сшивались вместе костяными иголками; они знали огонь, который добывали трением кусков дерева или при помощи кремня; наконец, они умели считать до ста. Если им было знакомо земледелие, что сомнительно, то это земледелие должно было быть весьма первобытным; наконец, есть вероятие, что они собирали и толкли в каменных ступках зерна какого-то дикого злака, полбы или ячменя. Единственным социальным установлением был брак; но полигамия была в употреблении так же, как и человеческие жертвоприношения. Не достоверно, что эти люди ели тела врагов, убитых на войне. Оград не было, и собственность состояла не в земле, а в домашнем скоте. Первобытные арийцы верили в будущую жизнь; их религия была шаманской; у них не было идолов и, по всей вероятности, богов в буквальном смысле этого слова, но они смутно почитали силы природы и поклонялись им.

Нам остается теперь остановиться на некоторых подробностях этой общей картины цивилизации первобытных арийцев и проследить постепенный прогресс этой цивилизации и полезных искусств, при помощи тех слишком малочисленных материалов, которыми мы располагаем.

Металлы

Мы можем предполагать, что арийцы до своего лингвистического разделения находились еще в каменном веке; действительно, не найдено никакой арийской этимологии для слова «металл» (μέταλλον), которое Опперт и Ренан считают за слово семитическое, заимствованное у финикиян. Нет общего арийским языкам слова для обозначения искусства кования^{112}, и многие из слов, относящихся к этому ремеслу, относились сначала к камню. Каждая из семей арийского языка обладает отдельным словом для обозначения кузнеца, а это достаточно доказывает, что искусство плавления и кования металла возникло позднее лингвистического разделения. В частности, старая теория, на основании которой кельты были авангардом арийской расы и принесли в Европу знакомство с металлами, не может устоять перед тем фактом, что кельтское наименование кузнеца, goba, не имеет никакого сходства с соответствующими словами других арийских языков; например, с латинским faber, греческим χαλκεύς, тевтонским smid или славянским vutri.

Расы урало-алтайские должны были находиться также в каменном периоде, когда они пришли в соприкосновение с арийцами, так как название кузнеца было заимствовано финнами у литовцев, лапландцами у скандинавов, а мадьярами у славян.

Факт весьма любопытный, что греческие слова, обозначающие кузнечные принадлежности (название наковальни, мехов, клещей, горна), не имеют никакого соотношения с соответствующими латинскими терминами^{113}. Даже у индусов и иранцев, лингвистическое разделение которых произошло гораздо позже, чем у других арийских рас, эти слова также различны, за исключением названия горна, обозначавшего, может быть, первоначально печь для другого употребления. Не только не имеется слов, общих арийским языкам, для обозначения кузнеца и его орудий, но их не существует ни для железа, ни даже для олова, составной части бронзы. Только два металла вообще, золото и медь, встречаются в чистом состоянии. Они были в употреблении в Египте и в Вавилоне в самый отдаленный из периодов, о которых мы имеем исторические сведения, и, по всей вероятности, это были первые металлы, известные арийцам. Самородное золото распространено более или менее повсюду, а самородная медь встречается в Саксонии, Венгрии, Швеции, Норвегии и Корнваллисе.

Блестящие золотые блестки, попадающиеся в песке многих рек, должны были привлечь внимание в самый отдаленный период. Но очевидно, что арийцы не знали золота до своего разделения.

Так как греческое слово χρσός (еврейское charutz) было заимствовано из семитического языка, то золото должно было быть принесено в первый раз в Элладу финикийцами не раньше XII века до Р.Х. Мы знаем, что финикияне эксплуатировали золотые рудники Фазоса. Могилы в Спате, на горе Гимет в Аттике, в Фере, в Микенах и в Ялизосе на Родосе, содержат предметы, указывающие на влияние финикийского искусства, и во всех этих предметах золото более или менее фигурирует. Эти могилы не могут быть, во всяком случае, древнее четырнадцатого или пятнадцатого века до Р.Х., так как в могиле в Ялизосе, орнаментация которой наиболее архаическая, нашли жука с клеймом Аменготепа III^{114}. Вероятная давность самой древней из этих могил — это XIII век до Р.Х. Но золото не было известно в Италии раньше XI века до Р.Х., так как в свайных, более недавних сооружениях Эмилии, принадлежащих к бронзовому веку и даже содержащих янтарь, полученный путем торговых сношений с берегов Балтического моря^{115}, не было найдено ни золота, ни серебра. В двух или трех свайных постройках Швейцарии бронзового века, существовавших позже итальянских жилищ, золото найдено в весьма небольшом количестве; в одном только случае нашли украшение из золота в постройке неолитического века^{116}.

Другим доказательством того, что золото не было известно арийщам, когда они вступили в Италию, является тот факт, что название золота, aurum по-латыни, ausum по-сабински, есть слово итальянского происхождения, обозначающее металл «блестящий» и происходящее от слова aurora, «блистающая» заря.

История Бренна, бросившего меч на весы, чтобы уравновесить римское золото, показывает, что золото уже было известно галлам в эпоху их вторжения в Италию в 390 году до Р.Х. Вероятно, что раньше они его не знали, так как кельтское слово (по-староирландски or; по-кимврски awr) было заимствовано с латинского; и так как первоначальное s не могло быть изменено в p кельтического языка, то это слово должно было перейти после того, как ausum сделалось aurum по-латыни, изменение, которое не могло произойти задолго до нашествия галлов^{117}.

Литовцы должны были обладать золотом, вероятно, получая его в обмен за янтарь, которым они торговали раньше, чем он стал известен кельтам, ибо старое прусское слово ausis (литовское: auksas) воспроизводит первую форму италийского слова. Албанское слово âri доказывает, что иллирийцы узнали золото лишь в эпоху довольно позднюю, и что это знакомство пришло к ним из Италии, а не из Греции.

Золото было известно индусам раньше, чем они вошли в Индию, и раньше их отделения, так как санскритское hiranya тождественно с зендским zaranya, и это же слово встречается в других языках иранской фамилии, в афганском, белуджийском и осетинском. Должно быть, те же иранцы и, вероятно, скифские племена, принадлежащие к иранскому корню, передали это слово восточным финнам (мордве, вогулам, вотякам, зырянам и мадьярам), где оно приняло различные формы — sarni, sorni, sirna — все слова иранского происхождения. Тевтонское название gulth, обозначающее металл «желтый» или «блестящий», и форма старинного славянского слова «злато» показывают, что славяне должны были заимствовать это слово у тевтонов в отдаленную эпоху.

Однако же западные финны должны были заимствовать название золота у германцев, как это показывают эстонское название kuld и лапландское golle^{118}.

На основании сейчас нами сказанного, кажется, что золото было неизвестно первобытным арийцам, но его знали индусы и иранцы, а может быть, также и славяне с тевтонами, раньше своего разделения.

Его употребление распространилось после того, как греки отделились от латин, латины от кельтов, а восточные финны от западных. Оно дошло до греков через финикиян, а к кельтам, иллирийцам и литовцам — от народов Италии.

Золото было неизвестно грекам раньше XIII века, когда финикияне достигли берегов Эллады; оно было неизвестно в Италии в XI веке, когда этрусские завоеватели разрушили умбрийские поселения; но оно было, вероятно, введено в Италию уже начиная с IX века, когда греки и финикияне основались в Кумах и Церэ. Оно достигло берегов Балтики раньше V века, сделалось известно в Галлии и Иллирии в течение IV века. В Швейцарии употребление бронзы было весьма распространено в эпоху, когда золото было еще неизвестно.

Открытие меди должно было предшествовать за многие века открытию золота. Не только свайные жилища Швейцарии и Италии, но и вавилонские, и египетские монументы доказывают, что медь была по времени первым открытым металлом.

Существует арийское слово, обширность применения которого требует объяснения, и в котором нашли доказательство, что арийцы, раньше их разделения, знали бронзу или медь^{119}. Это санскритское слово ayas, которое соответствует латинскому aes, готскому aiz, германскому erz и английскому ore.

Латинское aes означало как бронзу, так и медь; готское aiz обозначало бронзу (сплав), тогда как санскритское ayas обозначало, как думают, первоначально медь, потом металл вообще и, наконец, железо. Если медь была, как это кажется вероятным, первым открытым металлом, то легко понять, что название ее было обобщено для обозначения всякого металла, потом специализировано для обозначения железа, медных сплавов или бронзы. Во всяком случае, это слово не могло обозначать первоначально железа, так как на основании уже установленных лингвистических и археологических причин несомненно, что первобытные арийцы не достигли железного века.

Металл, называемый ayas или aes, был медь, а не бронза; один факт доказывает нам это, именно отсутствие общего названия в арийских языках для обозначения олова, одной из составных частей бронзы. Греческое наименование κασσίτερος заимствовано из семитического; это ассирийское слово kasazitirra, производное от аккадийского id — kasduru.

Два небольших бруска олова были найдены в озерных швейцарских жилищах бронзового века; его нашли также в Галльштадте, но в Гиссарлике олова совсем не найдено. Ленорман привлек внимание к одному любопытному и трудно объяснимому факту. Самое древнее изо всех известных наименований меди есть аккадийское urud или urudu. По-баскски медь называется urraida; финское слово rauta обозначает железо; старославянское слово руда обозначает металл; белуджистанское rod обозначает бронзу; наконец, eru обозначает медь на семитическом вавилонском языке. Трудно предполагать, чтобы эти совпадения были чисто случайными, и однако же есть сильные основания думать, что финны и баски находились в каменном веке, когда они пришли в соприкосновение с арийцами, так как баскское слово, означающее нож, первоначально обозначало камень, а финское название кузнеца было заимствовано из арийского языка. Если слово ayas, aes или aiz есть первичное арийское слово и значит медь, то трудно объяснить полное отсутствие металла в первобытных арийских жилищах. Возможны три решения. Или это слово могло быть занесено торговлей, что невероятно. Или оно могло обозначать вначале не металл после плавки, а руду, обломки пирита, которые довольно часто встречаются в неолитических могильниках и, по-видимому, употреблялись для зажигания огня посредством трения о кремень; впоследствии то же название могло перейти на металл, извлекаемый посредством плавки из этих тяжелых камней. Третье предположение показалось более вероятным д-ру Шрадеру. Он склонен признать, что латинское слово monile, слово, встречающееся в языках индоиранском, греческом, тевтонском и славянском, обозначало медные кольца, выделанные ударами каменного молота из кусков самородной меди или внесенные посредством обмена с востоком и служившие украшением первобытным арийцам. Доказательства, доставленные озерными жилищами Швейцарии и других стран, не дают никакой поддержки этой теории, тем более, что самые старинные из бронзовых цельтов, те, например, которые найдены в озерных жилищах Северной Италии, литые, а не кованые^{120}. Возможно, однако, что дороговизна и редкость этих медных колец, происходившая оттого, что их привозили издалека, были причинами того, что их не найдено.

Во всяком случае, греки, которые изо всех арийских наций были самой цивилизованной, по-видимому, не знали меди до тех пор, пока финикийские моряки не пристали впервые к их берегам. Греческое название меди χαλκός не имеет аналогичного в других арийских языках. Предполагали, что это слово было заимствовано из семитического^{121}, или же, подобно тому как латинское aes cuprium, корень английского слова copper, происходит от имени острова Кипра, так же и греческое слово χαλκός, «медь» могло происходить от имени эвбейского города Халкиды; а последний получил свое имя от пурпуровых раковин или κάλχη, за которым финикияне приезжали на эти берега^{122}. Во всяком случае, греки, по-видимому, не знали меди до той эпохи, когда финикияне впервые достигли их берегов.

Век меди должен был предшествовать веку бронзы, и слово ayas или aes должно было первоначально обозначать скорее медь, чем бронзу; на это указывает тот факт, что самые древние из металлических цельтов, сделанные на манер первобытных каменных, сделаны из меди, а не из бронзы.

В берлинском музее имеется медный цельт, найденный в этрусской могиле, имеющий точную форму каменного цельта^{123} и, по-видимому, отлитый в полости, образованной с помощью каменного инструмента того же типа. Каменные цельты, того же плоского типа, без выступов как из чистой меди, так и из меди, смешанной с почти неуловимым количеством бронзы, были найдены д-ром Шлиманом в Гиссарлике и генералом Чеснола в самых древних могилах Кипра. Плоские медные цельты такого же типа, как каменные, найдены были также в Индии, в Австрии, Венгрии, Франции и Италии^{124}.

В свайной постройке в Маурахе, расположенной на Констанском озере и принадлежащей к каменному веку, единственным металлическим предметом, найденным между пятьюдесятью каменными инструментами, был сломанный медный топор^{125}. В Сипплингене, также на Констанском озере, совсем не нашли бронзовых инструментов, но там было триста пятьдесят каменных топоров и один бронзовый, весьма простой формы, похожий на каменные топоры^{126}. В Герлафингене, другом селении каменного века на Биенском озере, нашли два долота из чистой меди, сделанных по самому простому типу каменного долота.

Помещенный здесь рисунок представляет медный цельт формы каменных цельтов, найденный в озерном жилище Сипплингена.

Недавние исследования доисторических могильников Юго-Восточной Испании, произведенные г. Сирэ, обнаружили ясно существование медного века, образующего переход от эпохи камня к эпохе бронзы. В этих могильниках найдено восемьдесят топоров из полированного камня и семьдесят медных топоров, имеющих тип каменных.

Д-р Эванс объясняет редкость орудий из меди предположением, что после открытия бронзы медные инструменты были перелиты и сделаны из бронзы. Но если для многих местностей на материке достаточно доказано, что бронзовому веку предшествовал век медный, то подобных доказательств не существует для Великобритании. Вероятно, поэтому бронза, введенная галльскими торговцами, была первым металлом, известным на острове. Во времена Цезаря бритты добывали еще себе бронзу торговлей с материком. Тип бронзового оружия в Великобритании отличается от типов скандинавских и венгерских, но он сходен с типом, встречаемым на севере Франции. Типы озерных швейцарских жилищ похожи на типы Северной Италии и юга Франции^{127}. Мы заключаем из этого, что металлы, известные сперва на берегах Средиземного моря, посещаемых финикийскими кораблями, постепенно проникли на север.

Так как серебро редко встречается в чистом виде и представляет металл, трудно восстановляемый из его соединений, то мы не можем удивляться тому, что он был неизвестен первобытным арийцам. Кельтское и иллирийское название серебра были заимствованы из латинского, названия тевтонское и славянское из семитического, греческое и санскритское были образованы независимо.

Серебро было, вероятно, неизвестно кельтам до их вторжения в Италию, так как кельтское название (argat по-староирландски) италийского происхождения (argentum по-латыни, aragetud по-оскански). Это слово произошло от арийского корня arg и обозначает металл «белый» или «светлый». По-гречески, санскритски и зендски это название очевидно сформировано из того же корня, но с другим суффиксом, что указывает на независимое образование слова. Двумя первоначальными источниками серебра были, по-видимому, Армения и Испания. На юго-востоке Испании, где серебро встречается в естественном состоянии, найдены украшения из этого металла в могилах начала бронзового века. Греки, по-видимому, познакомились с ним через посредство финикийской торговли, незадолго до гомеровской эпохи. Д-р Шлиман нашел серебро в микенских могилах, архитектура которых финикийского стиля, а также нашел электрон, естественный сплав золота и серебра, во втором и третьем слоях Гиссарлика; серебра не найдено ни в самых древних финикийских могилах Греции, могущих относиться к XII веку до Р.Х., ни в итальянских озерных жилищах бронзового века^{128}.

Но в некоторых из более новых швейцарских озерных жилищ железного века или конца бронзового, то есть, вероятно, IV или III века до Р.Х., открыты три или четыре украшения из серебра. Во времена Геродота серебро было неизвестно кочевым арийским племенам к северу от Понта Евксинского; но название, общее литовцам, славянам и тевтонам, для обозначения серебра (на готском языке: silubr) заимствовано, как думают, из семитического (по-ассирийски: sarpu), что означало бы, что из области Понта Евксинского оно дошло до наций Балтики великим торговым путем Днепра^{129}.

Поэтому мы можем заключить, что серебро было известно грекам раньше V века, а кельты раньше V века не были с ним знакомы.

Нельзя сомневаться в том, что век железа позднее века бронзы. Греческие слова χαλκεύς, «кузнец», и χαλκεών, «кузница», происходят от названия меди, а не железа. Озерные жилища долины По принадлежат к каменному и бронзовому веку и не представляют никаких следов железа.

Этот факт дает нам приблизительный предел времени введения железа в Италию. Гельбиг приводит основательные причины в пользу того, что эти озерные селения должны быть приписаны арийскому народу, умбрам, и что они были разрушены при завоевании Северной Италии этрусками.

По преданию, сохраненному Варроном, этрусская эра началась в 1044 году до Р.Х.; эта дата почти совпадает с фессалийским и дорийским вторжением в Грецию, с которыми она, вероятно, была в связи; набег дорийцев повлек к водворению в Мезии эолийских, ахейских и ионийских племен, смутное воспоминание о котором находится в основании гомеровских эпопей. Эти события имели место, очевидно, к концу бронзового века. Железо было неизвестно умбрам Северной Италии в эпоху этрусского нашествия. Третий из сожженных городов Гиссарлика, тот, который д-р Шлиман отождествляет с гомеровской Троей, относится также к бронзовому веку, и ни в одном из пяти доисторических поселений Гиссарлика не найдено следов железа.

Железо, однако, играет значительную роль в «Илиаде»; этот факт служит другим доказательством (если только оно нужно) сравнительно недавнего происхождения гомеровских поэм и доставляет нам драгоценное, хотя лишь приблизительное указание на крайние пределы времени, между которыми железо могло сделаться известным грекам. Большие могильники, открытые д-ром Шлиманом в Микенах, должны восходить к эпохе той первобытной цивилизации Греции, которая была подавлена и разрушена грубыми дорийскими завоевателями. При раскопках в Микенах нашли железные ножи, но только в некоторых слоях, менее древних, которые д-р Шлиман относит к V веку до Р.Х. Итак, мы обладаем тремя родами доказательств в пользу того, что железо было неизвестно в Аргосе, в Мезии и на севере Италии в двенадцатом или одиннадцатом веке до Р.Х.

Во времена Гомера железный век начался в Греции. Гомер постоянно упоминает об оружии из бронзы, тогда как железо было еще редким и драгоценным металлом.

Гезиод (около 850 до Р.Х.) упоминает о времени, когда бронзу еще не заменило железо, ставшее ужо более обыкновенным и более дешевым, чем медь, как это было в Ассирии в VIII веке до Р.Х. Гомер упоминает семь металлов: золото, серебро, свинец, олово, медь, бронзу и железо. Он упоминает также о кузнице, наковальне, молоте и клещах. Железо было первоначально употребляемо главным образом для мечей; Гезиод снабжает Геркулеса железным мечом; но даже до времен Пиндара (circa 470 до Р.Х.) бронза была еще в употреблении для мечей, ибо Пиндар много раз упоминает о топорах и наконечниках пик из бронзы.

Другое указание на определенное время дает нам италийское название железа. Латинское слово ferrum, происходящее от более древнего слова fersum, не имеет себе сходного слова в других арийских языках и должно было быть заимствовано от семитического bar(e)zum, что указывает на то, что этот металл был введен в Италию финикийскими торговцами. Финикияне должны были достигнуть Сицилии около двенадцатого века^{130} и вскоре после этого они учредили торговый пункт в Центральной Италии, вероятно в Церэ. Как и латинское ferrum, греческое σίδηρος стоит уединенно в арийских языках. Д-р Эванс сравнивает это слово с латинским sidera (звезды) и проводит мысль об отношении его к метеорическому железу^{131}. Но так как семитические и греческие предания указывают на страну Тибарени, на берегах Понта Евксинского, как на первоначальный источник железа, то д-р Шрадер держится того мнения, что греческое название заимствовано от одного из малоазиатских языков.

Во всяком случае, знакомство с железом должно было прийти с Востока. В семитических языках железо обозначается словом, заимствованным из аккадийского языка. В Египте оно было известно со времен двенадцатой династии. Но знакомство с медью должно было предшествовать знакомству с железом, так как знак, обозначающий медь, употреблялся в качестве определительного или отличительного знака слова men, «железо», и кроме того, медные рудники Синайского полуострова были разрабатываемы египтянами со времен второй или третьей династии, а вавилонянами, вероятно, с эпохи шестой династии.

История английского слова iron доставляет еще одно любопытное указание на относительное первенство железа и меди и на страну Северной Европы, где начали плавить железо. На готском языке, как мы видели, слово aiz обозначает сплав меди с оловом или бронзу, тогда как железо обозначается производным словом eisarn. Но суффикс arn явно кельтический, из чего следует, что тевтоны обязаны были, по всей вероятности, знакомством с железом своим соседям кельтам. Из слова ais (бронза) кельты должны были извлечь производное aisarn; тогда по закону благозвучия, весьма известному для кельтических языков, буква s, стоящая между двумя гласными, выпала, оставив как название железа слово iarn, по-староирландски, и haiarn, по-старогалльски. Но раньше потери шипящей буквы кельтическое слово должно было быть введено в тевтонское наречие, причем железо обозначалось в готском языке eisarn, по-англосаксонски isern, по-древнескандинавски isarn, по-немецки eisen и по-английски iron^{132}. Эта эволюция тевтонских и кельтских названий железа должна была иметь место в стране, где железная руда была в изобилии, где кельты и тевтоны находились в тесном соприкосновении, и которая была малоудалена от первоначального местожительства готов на южных берегах Балтийского моря.

Галльштадт, где найдено железо в доисторических соляных копях кельтического народа, вероятно, отстоит слишком далеко к югу, но все условия задачи находятся налицо в области Рудных гор, отделяющих Саксонию от Богемии. Эти горы, как означает их имя, богаты металлическими сокровищами и до I века до Р.Х. составляли этническую границу между кельтами и тевтонами. Именно там, вероятно, мы и должны поместить первую железную мануфактуру Северной и Западной Европы. Она должна восходить к V веку до Р.Х., так как галлы обладали железными мечами при своем вторжении в Италию.

Славянское и литовское наименование железа происходит от слова, означающего медь: славяно-литовское название олова есть gelezis, слово, имеющее вероятным источником своим греческое χαλκός, медь или бронзу. Знакомство с металлами должно было совершиться для славян и для литовцев через посредство торговых греческих колоний Понта Евксинского, вероятно, около VI века до Р.Х. Во времена Геродота скифы не обладали бронзой; массагеты знали золото и медь, но не знали ни железа, ни серебра^{133}. Арийские языки не обладают выражением для обозначения свинца. Знакомство со свинцом должно было, однако, предшествовать знакомству с железом, так как свинец изобиловал в Микенах, находившихся в бронзовом периоде, и так как свинец находят в тех пяти доисторических слоях Гиссарлика, где нет железа.

Что касается соли, то Бенфей, Шлейхер и Макс Мюллер утверждали, на основании данных лингвистики, что она была известна арийцам до их разделения. Название соли встречается в европейских языках, но его существование в языках индоиранских оспаривается. Слово sara значит «вода» по-санскритски, но Ген утверждает, что это не есть достаточное доказательство того, что индусы знали соль. Курциус и Бенфей заметили, что санскритское слово употреблялось в смысле «солоноватой», на что Ботлингк возразил, что это значение появляется лишь в санскритском словаре двенадцатого века по Р.Х. И что, следовательно, оно ничего не доказывает^{134}.

Что касается точных дат введения различных металлов, то на сделанные по этому поводу вычисления должно смотреть только как на приблизительные. Притом же в то время, как один народ находился еще в каменном веке, другой мог уже знать бронзу, а третий железо. Кроме того, всякое введение металла делалось постепенно. Стрелы еще заканчивались кремнем или костью, в то время как бронза служила для других орудий. Стрелы легко теряются, и вот почему предпочитали кремень, ввиду дороговизны металла.

Часто находят в курганах кремневые наконечники стрел вместе с бронзовыми цельтами^{135}. На основании постепенного усовершенствования бронзовых инструментов д-р Эванс думает, что бронзовый век должен был длиться много веков, — восемь или даже десять; но такое исчисление ниже истины, если прав г. Морло, который относит бронзовые орудия, найденные в конусе Тиньери (Женевское озеро), к 1900 году до Р.Х.

Предполагают, что золото и медь могли быть известны индо-иранцам уже за 2000 лет до Р.Х.^{136} Греки, вероятно, знали бронзу раньше XIII века до Р.Х., золото с XII, серебро только с XI и железо раньше IX века до Р.Х.

В Италии бронза достоверно была известна в течение долгого периода времени раньше XI века, может быть даже с IX; золото не было известно в XI веке, а железо раньше X века.

Д-р Эванс помещает начало бронзового периода в Великобритании между 1400 и 1200 годами до Р.Х., а сэр Джон Леббок между 1500 и 1200 годами до Р.Х.^{137} Эти исчисления доставляют нам приблизительную дату появления на острове расы, говорившей арийским языком, современной круглым курганам. Д-р Эванс считает, что железные мечи были в употреблении в Галлии в V или IV веке до Р.Х., а на юге Великобритании несколько позже. Констатировано, что в III или во II веке до Р.Х. бронза употреблялась более для режущих инструментов^{138}.

Железо было знакомо славянам и тевтонам, вероятно, с IV или V века до Р.Х., а кельтическим народам несколько раньше. Нам говорят, что во времена Павсания, 174 год после Р.Х., железо не было известно сарматам.

Оружие

Хотя названия оружия вообще различны в каждом из арийских языков, но некоторые из них очевидно восходят ко временам каменного века. Так, староскандинавское sax, древнее верхнегерманское sahs, англосаксонское seax, означающее меч, очевидно, близки к латинскому saxum, «камень»; иранское asti, «стрелы», близко к латинскому os и показывает, что первобытные стрелы имели оконечности костяные, а не бронзовые и не железные. Даже во времена бронзового века в Европе острия стрел делались из кремня или из кости, так как бронза была слишком драгоценна для того, чтобы ее бросать вдаль и терять.

Достойно замечания, что тогда как европейские слова, относящиеся к пастушеским и полевым работам, вообще совпадают, те, которые относятся к оружию, по большей части не сходны. Греческие и латинские обозначения для лука, стрелы, меча, копья, щита, каски, доспехов не имеют сходства; тогда как, с другой стороны, греческие слова, обозначающие тетиву, стрелу, копье, пращу, секиру и щит, находятся в санскритском языке. Италийское слово ensis, обозначавшее сначала нож (каменный, без сомнения), скорее, чем меч, представляет единственное латинское название оружия, встречающееся в индоиранских языках. Ensis — это был род кинжала, так как рубящий меч обозначался по-латыни словом gladius, которое считают заимствованным из кельтического (староирландское — claideb; на диалекте Корнваллиса — cledyf).

Легенда о Бренне заставляет нас верить, что gladius стал известен в Италии после нашествия галлов. Почти то же было в Греции. Никакого следа меча не было найдено в доисторических слоях Гиссарлика, что служит доказательством незначительной давности «Илиады». Гомерическое слово ξίφος, будучи семитического происхождения (ср. арабское seifun), указывает на то, что греческий меч происходил от финикиян, как меч римский происходил от галлов. Римская lorica была сделана из кожаных ремней, щит, scutum, делался, как показывает его название, из бычьей кожи. Греческие наименования показывают, что первобытные щиты были сделаны из кожи или из плетеного ивняка, а каска была сначала простым колпаком из собачьей кожи. Названия оружия, общие зенду и санскриту, доказывают, что индоиранцы до их разделения должны были знать лук, копье, дротик, меч, нож, секиру, палицу и единственное оборонительное оружие — щит. Термины для обозначения оборонительного оружия, кольчуга и каска, позднее разделения индусов с иранцами. Лук, любимое оружие южных и восточных арийцев, по-видимому, поздно был введен на севере, так как немецкое pfeil, стрела, заимствовано от латинского pilum, а староирландское saiget, стрела, произошло от латинского sagitta.

Оружием, употребляемым на севере, чаще всего был, по-видимому, топор или молот из камня. Еще в XIII веке сэр Вилльям Уоллес вооружался для боя с англичанами каменным цельтом, или топором, и вооруженные крестьяне, сражавшиеся вместе с Гарольдом при Гастингсе, употребляли, по-видимому, оружие из камня^{139}.

Домашние животные

Похоронные пещеры и дольмены Франции и Бельгии показывают, что в начале неолитического века обитатели Европы были кочевыми охотниками, которые укрывались в пещерах, жили своей охотой и не имели домашних животных. В датских кухонных останках мы констатируем, что первый шаг к прогрессу был сделан, и что собака уже выдрессирована для охоты. Самые древние из озерных жилищ Южной Германии указывают на новый период цивилизации. Человек имеет уже постоянное жилище, построенное очень искусно, и мы можем проследить его постепенный переход от жизни охотника к жизни пастуха.

Дикая лошадь, бродившая громадными стадами по равнинам Европы и составлявшая главную пищу обитателей пещер Солютрэ, Овернье, Салева и Тейингена, стала редка^{140}; но бизон и большой дикий бык, бывший современником мамонта и носорога, имел еще многочисленных представителей; они, однако, исчезали мало-помалу с введением усовершенствованного оружия. В самых древних озерных селениях находят в изобилии кости зубра (urus), болотной коровы и болотной свиньи^{141}. В Австрии и в Баварии олень и кабан составляли вначале, как кажется, главную пищу обитателей^{142}. Но по мере того как население возрастало и дикие животные становились все реже или осторожнее, можем проследить постепенный переход охотников неолитического века к пастушескому состоянию и приобретение ими довольно большого умения в земледелии.

Одним из самых древних озерных жилищ является свайная постройка в Шуссенриде, на Федер-Зее, в Вюртемберге, которая на основании характера кремневых инструментов относится к той же эпохе, как и датские кухонные останки^{143}.

Мы находим здесь самые древние из всех существующих следов пастушеского народа, хотя охота и составляла еще главное средство существования. Это доказывается тем фактом, что в числе костей, найденных в кухонных останках, три пятых состоят из костей оленей, очень многочисленны также кости дикой свиньи; между тем кости домашних животных очень редки, так что ими только доказывается их существование. Там найдены лишь останки барана, двух собак и трех быков кельтской короткорогой породы; кости этой породы найдены также в дольменах неолитического века.

Кельто-латинская раса, которой следует приписать озерные поселения Южной Германии, по-видимому, подвинулась к югу, чтобы занять плодородные долины Западной Швейцарии.

В самых древних озерных швейцарских селениях, как селение в Вовиле, в кантоне Люцерн, хотя и преобладают еще кости диких животных, но бык уже становится обыкновенным; но баран еще крайне редок — найден лишь один экземпляр.

По мере того как мы переходим к озерным неолитическим жилищам, более недавним, останки диких животных становятся все реже, баран становится обыкновеннее, появляется коза, и в конце, в последнем периоде каменного века, к списку домашних животных следует присоединить еще свинью. В Нидау, восходящем к веку бронзы, останки свиньи попадаются в изобилии. В озерном поселении Мёрингена, принадлежащем к концу бронзового или к началу железного века, мы имеем очевидные доказательства, что лошадь была приручена. В озерных постройках Северной Италии, из которых самые недавние относятся к бронзовому веку, лошадь и свинья появляются, но осел и домашние птицы еще неизвестны.

Заключения лингвистической палеонтологии сходятся, в сущности, с заключениями доисторической археологии. Доказательства, доставляемые языком, показывают, что народы, говорившие на арийском языке перед тем, как завершилось вполне их лингвистическое разделение, вошли в пастушеский период и одомашнили собаку, корову и барана. Можно показать, что имена этих животных образованы из арийских корней, чем доказывается то, что арийцы обратились к пастушеской жизни помимо всякого влияния на них иноземной цивилизации. До своего разделения арийцы были неолитическим народом, который вел жизнь скорее пастушескую, чем земледельческую; это были скорее пастухи, чем скотоводы; на это указывает нам тот факт, что большинство слов, общих арийским языкам, относится к корове, тогда как общие термины, относящееся к земледелию, оружию, металлам и религии, вообще более редки.

Богатство этих первобытных народов состояло почти целиком в их стадах. Это нам доказывается тем фактом, что коллективное название скота, находящееся в языках: латинском, санскритском, зендском, литовском, немецком, означавшее сначала то, что связано^{144} было источником многочисленных слов, обозначающих собственность и деньги; приведем как примеры peculium и pecunia, по-латыни; английское слово fee, то же, что англосаксонское feoh, обозначающее одновременно собственность и домашний скот и тождественное с немецким vieh, скот. Бык, фигурирующей на древних римских монетах, представляет, может быть, след того времени, когда бык был единицей ценности и агентом обмена; монета должна была, по всей вероятности, сначала представлять стоимость животного. Это предположение опирается на тот факт, что в гомерические времена бык служил мерой стоимости. Вооружение Диомеда стоило девять быков, а вооружение Главка — сто быков.

Треножник, бывший первым призом для борцов, стоил двенадцать быков. Одна рабыня ценилась в двадцать быков, другая — в четыре^{145}.

Профессор Макс Мюллер^{146} собрал несколько любопытных лингвистических фактов, показывающих величайшую важность домашнего скота у ведических индусов. Санскритское слово gopa, король, должно было обозначать сперва просто коровьего пастуха; потом это слово стало обозначать владельца загона со скотом и, наконец, начальника племени. Слово goshtha, обозначавшее сперва скотский загон, потом получило значение собрания; gotra значило последовательно загородку для скота, потом самое стадо, потом, наконец, семейство, племя или расу.

Слово goshu-yudh, употребляемое в Ведах для обозначения воина, значит этимологически «битва за коров», a ga-vishti, ссора, буквально «ссора из-за коров», что напоминает источник распрей между пастухами Лота и Авраама.

Любопытно также отметить другое доказательство того, что арийцы были пастушеским народом: это то, что единственные цвета, названия которых встречаются в этом первобытном периоде, суть обычные цвета коров.

Таким образом, слово «красный» находится во всех арийских языках: санскритском, греческом, латинском, славянском, кельтском и тевтонском, но нет общих терминов для обозначения синего и зеленого; названия, которыми мы обладаем, более недавнего происхождения. Этот факт был источником множества праздных рассуждений, и даже странной теории, предполагавшей, что первобытные арийцы неспособны были воспринимать цвета травы и неба. Проще предположить, что они не перешли за пастушеский период, и единственные названия цветов, в которых они нуждались, а, следовательно, и единственные, которыми они обладали, были те, который они употребляли для различения цвета своих коров. Это объяснение подкрепляется тем фактом, что названия цветов, употребляемые у некоторых африканских рас, суть те, которые обозначают цвета домашнего скота и дичи: черный, серый, белый, желтый и красный. Тот же факт представляется нам в финских языках. Слово, обозначающее цвета, — karva, что этимологически значит «шерсть», а зеленый и синий выражаются словами, заимствованными из других языков. Другой факт, указывающий на то, что арийцы ранее своего разделения не достигли доземледельческого периода, состоит в том, что нет общего арийским языкам слова, обозначающего время года, когда бывает жатва^{147}.

Собака, друг и слуга как охотника, так и пастуха, была первым прирученным животным; ее кости встречаются в датских кухонных останках, в которых нет никаких других одомашненных животных. Ее имя, означающее, вероятно, «плодородный», встречается во всех отраслях арийского языка^{148}.

Название коровы также обще всем арийским языкам: санскритскому, зендскому, армянскому, греческому, латинскому, кельтскому, тевтонскому и славянскому. Название быка почти так же распространено; название вола встречается в санскритском, кельтском и славянском. Латинское vacca восходит к санскриту, a vitulus — к санскриту и греческому.

Что касается барана, то латинское его название ovis появляется в греческом, санскритском, тевтонском, литовском, славянском и тевтонском. Коза, которая не встречается в самых древних озерных постройках, была приручена в эпоху более позднюю. Греческое название αΐξ обще также санскритскому, армянскому, латышскому, а с другой стороны, латинское слово caper встречается в кельтском и тевтонском языках. Доказательства, извлеченные из озерных жилищ Швейцарии, показывают, что «прыгунья» получила свое имя, когда была еще лишь охотничьим животным^{149}.

Название свиньи распространено меньше, санскритское название обозначает лишь кабана. В наиболее древних швейцарских озерных постройках находят кости дикой болотной свиньи, но это животное, по-видимому, было одомашнено в более позднюю эпоху, чем собака, корова, баран и коза. Из лингвистических доказательств мы тоже знаем, что одомашнение свиньи имело место после разделения арийских народов. Свинья принадлежит, главным образом, к оседлому и земледельческому периоду. Для коровы и барана легче было жить вместе с кочевыми пастухами, чем для свиньи, которой труднее было бы доставлять зимой пищу и которую не так легко было бы перегонять с места на место стадом, как коров. В некоторых швейцарских озерных постройках бронзового века, где домашняя свинья начинает становиться обычной, найдены запасы желудей, собранных, без сомнения, осенью для того, чтобы служить пищей свинье во время зимы.

Эта сравнительно поздняя дата одомашнения свиньи указывается тем фактом, что домашняя свинья была неизвестна аккадийцам или протосемитам.

В литературе она появляется впервые у Гомера; ни Веды, ни Авеста о ней не упоминают.

Что касается лошади, то случай с ней очень интересен. Латинское название лошади, equus, общее всем арийским языкам, и прежде предполагалось, что арийские переселенцы привели ее с собой из Азии в Европу. Но недавние археологические открытия опровергли эти заключения и показали, что название, общее всем арийским языкам, должно было прилагаться к дикой лошади, бродившей громадными стадами по Европе и составлявшей главную пищу палеолитических охотников. Так в Солютрэ, около Макона, кости лошадей, послуживших пищей жителям, образовали склад в 10 футов глубины и 300 футов длины, а число найденных скелетов определяется от 30 000 до 40 000. Первобытная лошадь была невелика. Но голова была непропорциональна росту и зубы очень велики.

Животное походило на тарпана или дикую лошадь степей Каспийского моря. Две из этих диких лошадей выгравированы в весьма живых позах на оленьем роге, найденном в Маделене, в департаменте Дордоньи.

Склады, найденные в пещерах у подошвы Монте Пеллегрино, около Палермо, доказывают также, что лошадь составляла главную пищу первобытных обитателей Сицилии. Стада диких лошадей загонялись, вероятно, вдоль узких долин в западни или бросались с утесов, погибая таким образом. С введением усовершенствованного оружия из кости и рога, дикая лошадь сделалась менее изобильной, но она еще была распространена во Франции, Бельгии, Германии, Швейцарии и Англии.

Во времена неолитические дикая лошадь жила на равнинах Западной Швейцарии и входила в состав пищи первых обитателей озерных селений. По-видимому, она была с самого начала полудомашней. Арийские пастухи, для которых мясо и молоко этих полудиких лошадей было драгоценно, гоняли их, вероятно, стадами перед собой, отыскивая пастбища, как это делают и теперь татары в азиатских степях.

Лошадь как домашнее животное была неизвестна ни аккадийцам раньше завоевания Вавилона семитами, ни этим последним до лингвистического разделения семитической семьи; она не появляется на египетских монументах раньше эпохи Нового царства. Это было после завоевания Египта гиксами, которое повлекло за собой, без сомнения, и появление лошади, приведенной из Центральной Азии.

Она была хорошо знакома хеттеянам (kheta) и тюрко-татарской расе раньше ее разделения; это значит, что она была приручена сначала в Центральной Азии. В швейцарских озерных постройках каменного века и начала бронзового нашли несколько костей и зубов, принадлежащих лошадям, которые, без сомнения, были употреблены в пищу, но только в Мерингене и в Овернье, восходящих к более позднему периоду бронзового века, находим мы лошадиные удила из оленьего рога и бронзы. Эти удила имеют лишь 9 сантиметров^{150} ширины и в настоящее время с трудом могли бы годиться для детского пони. Я сделал несколько измерений, чтобы определить рост лошадей, которым подошли бы удила бронзового века. Небольшая лошадка в 13¹/₂ ладоней требует удил в 11–12 см ширины, а пони Шотландских островов, ростом в 11³/₄ ладоней, требует удил в 9–10 см ширины. Современные лошадиные удила имеют в ширину от 12 до 18 см, и я узнал, что удила величиной с те, какие находят в швейцарских озерных жилищах, употребляются в настоящее время лишь для ослов.

Самые древние подковы происходят из озерного жилища в Паладрю, в Дофинэ, принадлежащего к последним временам железного века и, вероятно, более позднего, чем римское завоевание. Подковы имеют ширину от 9 до 10 см, что показывает, что лошади были очень малы.

Постройки конца бронзового века в Северной Италии, могущие относиться к XI веку до Р.Х., доказывают, что лошадь была приручена в эту эпоху.

В течение долгого периода после того, как была приручена лошадь, в качестве вьючного и упряжного животного продолжали употреблять вола, как более смирного, сохраняя лошадь для воинских колесниц, как это делалось у египтян, ассирийцев и хеттеян, и для бега колесниц и триумфальных шествий, как это было у этрусков и греков. Любопытно заметить, как поздно человек осмелился оседлать «быструю». Мы знаем, что в Древнем Египте для верховой езды употреблялся исключительно осел.

Ничто в Ведах не показывает, что тогда практиковалось искусство верховой езды. Мы находим первое упоминание о ней в Авесте, что показывает, что иранские арийцы переняли это искусство от соседних татарских племен. Термины, относящиеся к верховой езде, различны в зендском, греческом, латинском и тевтонском языках. У греков гомерического века лошади запрягались в колесницы для войны или для бега, и может быть, бывало, что при случае садились на лошадь без седла, но верховой езды в настоящем смысле слова не было^{151}.

Обломок статуэтки из терракоты, найденный генералом Ди-Чеснола на Кипре, является, вероятно, самым древним изо всех имеющихся изображений человека верхом на лошади. Более новейшие фигуры показывают, что лошадью управляли сначала скорее посредством недоуздка, чем посредством удил.

Останков осла не найдено ни в швейцарских озерных жилищах, ни даже в итальянских постройках бронзового века. Это животное должно быть введено в Европу с Востока, в эпоху сравнительно недавнюю. Кельтское, тевтонское и славянское названия осла заимствованы, очевидно, с латинского, да и само латинское название представляет слово семитического происхождения, занесенное финикиянами. Арийские названия осла, европейские и азиатские, совершенно различны, но это животное было знакомо индоиранцам до их разделения. Так как родина дикого осла находится в Центральной Азии и именно в степях, соседних с Каспийским и Аральским морями, то факт, что первобытные арийцы не знали этого полезного вьючного животного, кажется аргументом столь же убедительным против их азиатского происхождения, как и их знакомство с буком, деревом исключительно европейским.

Пример верблюда столь же хорошо доказывает это. Мы не имеем никакого указания на то, что он был известен арийцам до их разделения; но если бы эти последние эмигрировали из Центральной Азии, то они знали бы это животное, которое было известно и семитам еще до их разделения и первобытной тюрко-татарской расе. Верблюд был также известен индо-иранцам, обитавшим до своего разделения в Бактриане или Восточном Иране. Наименование верблюда заимствовано с семитического и, по-видимому, было сперва неизвестно славянам, потому что они обозначали его названием слона, как это показывает старославянское слово ВЕЛЬБЛАѦДЪ.

Ни в швейцарских озерных постройках, ни в таковых же Северной Италии не найдено никакого следа домашней птицы, которая впервые появляется в Авесте и переходит из Персии в Грецию в послегомеровские времена, вероятно около VI века до Р.Х.^{152}.

Гусь был одомашнен греками в догомеровский век, но он не был домашним во время разделения индусов и иранцев. Арийские наименования гуся, голубя, утки, должно быть, даны этим птицам, когда они были еще дикими. Ни семиты, ни финны не обладали домашней птицей до их соответствующего лингвистического разделения. Кочевой пастух при помощи собаки и копья с кремневым наконечником мог перегонять свой скот с места на место и защищать его от хищных зверей; но птица не позволяет водить себя так легко, и крепкие загороди необходимы для защиты ее от естественных ее врагов: лисицы, ласки, орла и ястреба^{153}.

В предшествующем рассуждении мы предполагали, что обитатели озерных селений Швейцарии и Италии были арийцами. Гельбиг доказал, что итальянские постройки должны были быть умбрийскими, так как они древнее кельтского и этрусского нашествий и указывают на состояние цивилизации гораздо более высокое, чем то, в котором находились лигуры в эпоху, гораздо позднейшую.

Но если италийские постройки принадлежат умбрам, то швейцарские селения должны быть кельтическими или гельветическими. Дан утверждал, что жители швейцарских селений принадлежали к финской расе; но Шрадер отвергает это заключение, опираясь на то, что восточные и западные финны до своего разделения знали собаку, корову и лошадь, но не знали ни козы, ни барана; между тем самое древнее население озерных построек в Швейцарии приручило барана и, может быть, козу, но не лошадь.

Кроме того, как мы уже показали, швейцарские озерные селения были обитаемы постоянно до железного века, некоторые даже до римского периода^{154}, когда страна эта, как мы знаем, была населена народом, имевшим кельтический язык. На основании этого факта и прибавив к нему сходство гельветского черепа с черепом римлян и с черепом современников круглых курганов Британии, едва ли можно сомневаться, что в этом случае мы находимся в присутствии цивилизации, которая должна считаться арийской, а не финской.

Земледелие

Тот факт, что немецкое herbst, осень, обозначает время жатвы, напоминает нам, что у земледельческого народа эпоха уборки хлебов представляет самое важное и самое веселое время года.

Но многозначителен тот факт, что в арийских языках нет первоначального термина для обозначения осени, и что из четырех времен года осень последняя получила наименование, что ясно указываете на то, что арийцы до своего разделения не достигли земледельческого периода своей цивилизации. У арийцев, как и у рас урало-алтайских, самые древние имена времен года суть зима (hiems), эпоха снега, когда нужно было загонять стада в закут, и лето, когда стада уходили на пастбища.

Далее в исторический период были еще арийские племена, не достигшие эпохи земледелия.

Тацит описывает сарматов как кочевников, «in plaustro equoque viventibus» (лат. «живущих в повозке и на коне»); а Цезарь говорит, что пшеница не произрастала во внутренней Великобритании, но лишь на юге, обитаемом белгийскими племенами, недавно переселившимися из Галлии. Никакого хлебного растения еще не было найдено в круглых курганах Великобритании, но нередкое присутствие пестов и жерновов указывает, по-видимому, на то, что зерно не было неизвестно. Это, однако, не служит решительным доказательством, так как эти жернова могли служить для размалывании желудей или дикого овса.

Куно остроумно приводит мысль, что арийцы до своего разделения должны были знать злаки, так как имя мыши, означающее «вор», встречается в греческом, латинском, тевтонском и санскритском языках. Что могла воровать мышь, спрашивает он, если не хлебное зерно? Но этот аргумент не убедителен, так как в некоторых из озерных жилищ Южной Германии мы не находим зернового хлеба, но там попадаются орехи, которые могли воровать мыши.

Английское название grist, соответствующее немецкому gerste, латинскому hordeum, греческому κριθή и армянскому gari, указывает, однако, что какой-то род зерна, вероятно ячмень, был известен. Но этот злак, каков бы он ни был, мог произрастать без культуры; или же, когда пастухи переменяли пастбища, весной они могли делать в лесу расчистки посредством огня и сеять зерно, чтобы собирать его осенью; но не могло быть ни правильной культуры, ни постоянных загородей, ни собственности на землю.

За ячменем, который был, вероятно, первым злаком, возделывавшимся арийцами, последовали пшеница и полба. Имя льна, linum, весьма распространено и встречается во всех арийских языках в Европе, латинском, греческом, кельтском, готском и славянском. Но конопля, равно как и овес, рожь, горох, бобы и лук, не принадлежат к первичной арийской эпохе.

Что касается слов, относящихся к земледелию, то существует целая пропасть между арийскими языками Азии и Европы. Индоиранские языки имеют специальные термины для пашни, посева и уборки, которые не встречаются в Европе; и мы должны, вероятно, заключить из этого, что азиатские арийцы не перешли еще за пастушеский период в эпоху их разделения.

Мы уже заметили любопытное сходство между языками греческим и санскритским относительно слов, обозначающих оружие. Не менее любопытно сходство между словами латинскими, греческими, тевтонскими и славянскими, относящимися к земледелию, и несходство этих языков относительно слов, обозначающих оружие. Это, как кажется, указывает на то, что расы эллинская и италийская в то время, когда начало распространяться земледелие, должны были жить в мирном соседстве в области более северной, вероятно, в придунайских странах, соприкасаясь со славянами и тевтонами, и что более смертоносное оружие понадобилось им, когда они направились к югу для завоевания новых жилищ на берегах Средиземного моря.

Первобытной сохой была, очевидно, раздвоенная ветка дерева, на которую, вероятно, насаживался отросток оленьего рога. Финское слово kar-a обозначает одновременно соху и древесную ветвь, а индусское название сохи spandana обозначает также дерево. Мы можем предположить, что арийская соха была без сошника, на основании самой этимологии sock (сошник, палица), существующего в английском провинциальном языке и в староирландском (socc) в смысле пашущего орудия, и происхождение которого не может быть объяснено иначе, как староирландским soc (по-старогалльски husc), что означает свинью. Точно так же греческие названия ΰννις, ΰνη, должны происходить от ΰς, свинья. Значение слова должно было изменяться в такой постепенности: сначала свинья, потом свиное рыло, потом сошник и, наконец, соха или плуг. Но так как свинья не была известна в первые времена арийской цивилизации, то, может быть, из этого мы можем заключить, что первичная соха была без сошника.

Только что выведенные заключения относительно первобытного земледелия арийцев совершенно согласны с археологическими доказательствами. В свайных жилищах в Лайбахе, в Карнионе не найдено ни льна, ни зерна; но там найдены громадные количества орехов, равно как и зерен чилима, Тгара natans, которые, по словам Плиния, употреблялись фракийцами для приготовления хлеба^{155}. В Шуссенриде, в Вюртемберге, вместе с желудями и орехами найдена в изобилии пшеница; но нет ни пряденого льна, ни прялок, так как единственным сфабрикованным предметом является кусок веревки, сделанный из липовой коры. В Моозедорфе, древнейшем, вероятно, из швейцарских озерных селений, нашли вместе с пшеницей ячмень и лен. Горох начинает встречаться к концу каменного века, тогда как турецкие бобы и чечевица появляются впервые лишь в бронзовом веке; а овса не найдено ни в одной из построек старее Мерингена, принадлежащего к концу бронзового века. Конопли не найдено вовсе. В озерных жилищах долины По, относящихся к бронзовому веку, когда свинья и лошадь уже были одомашнены, мы находим пшеницу, фасоль и лен и сверх того виноград, которого не найдено ни в одном из швейцарских сооружений^{156}.

Пища

Мы видели, что в самых древних озерных постройках, а именно в германских, единственной мучнистой пищей были орехи, желуди и плоды чилима. В эпоху, когда арийцы достигли Швейцарии, они научились возделывать ячмень и пшеницу, а во времена Цезаря рожь произрастала на юге Великобритании, хотя, как он говорит, ее не возделывали внутри острова. Желуди жарились в земляных сосудах; рожь раздавливали между двумя камнями и пекли в горячей золе лепешки из теста. Мясо жарили на вертеле или же пекли его в золе, но искусство варить было, как кажется, неизвестно. Латинское jus (санскритское yus) обозначало, по всей вероятности, скорее сок и жир жареного мяса, чем бульон.

Германцы, по словам Помпония Мелы, лакомились сырой говядиной, но эта пища была запрещена законом викингов. Лошадиное мясо составляло значительную часть пищи во времена неолитического века и даже в исторический период у иранцев и у скандинавов.

Трудно, кажется, поверить, что искусство делать сыр оставалось неизвестным народам Севера, пока они не пришли в соприкосновение с латинской цивилизацией; однако же это, по-видимому, было так, потому что название сыра заимствовано из латинского caseus, и перешло из языков тевтонских в славянские. Кумыс, однако, как кажется, приготовлялся готами и литовцами, у которых знатные люди напивались жидкостью, составлявшей продукт брожения кобыльего молока^{157}.

Надо заметить, что в арийских языках не существует общего названия для обозначения рыбы. Санскритское название совпадает с зендским, славянское — с кельтским и тевтонским; то же сходство существует у литовского языка с армянским; греческое название стоит отдельно^{158}. Этот факт, исключительный в истории лингвистики, сам по себе не имеет решающего значения, так как первичное слово, обозначающее «отца», исчезло из славянского языка, таковое же слово, обозначающее «сестру» — из греческого, а «сын» и «дочь» — из латинского. Но относительно рыбы можно с уверенностью сделать заключение, так как различие имен интересно подтверждается другими доказательствами; таким образом, мы можем заключить, что рыба стала пищей арийцев уже после лингвистического разделения. Не только наименование рыбы различно в латинском и греческом, но и все термины, относящиеся к искусству рыбной ловли: названия сети, удочки, крючка, наживки образовались независимо.

Достойно замечания, что тогда как греческое наименование рыбы не встречается в латинском языке, латинское наименование piscis вновь встречается в кельтском и тевтонском; это еще новое доказательство того, что окончательное разделение греков и латинян произошло раньше, чем разделение латинян с кельтами, или кельтов с тевтонами.

Про рыбу в качестве пищи не упоминается в Ведах, и у Гомера она является лишь в виде исключения, и выражение «рыбоед» употребляется Геродотом как презрительное. В озерных постройках долины По, находившихся в таких благоприятных условиях для занятия рыболовством, не найдено ни крючков, ни какого другого инструмента для ловли рыбы. Крючки чрезвычайно редки в коллекциях доисторических древностей: большой Дублинский музей содержит лишь один экземпляр^{159}. В самых древних из озерных построек в Шуссенриде, в Вюртемберге, где каменные инструменты такого же первоначального типа, как и в кухонных останках, найдено едва лишь несколько рыбьих костей.

Вкус к рыбной ловле и искусство это развились, по-видимому, в эпоху, сравнительно позднейшую. Рыболовные крючки были найдены в кельтических сооружениях в Галльштадте в Австрии, относящихся к железному веку, а другие крючки того же образца — в Нидау, на Биенском озере, и в других местах; но они более обыкновенны в сооружениях, относящихся уже к железному веку, чем в тех, которые принадлежат к веку бронзы или камня.

В датских кухонных останках рыба, и в особенности селедка, фигурирует как важная часть пищи. Этот факт, сближенный с отсутствием общего арийского слова для обозначения рыбы, и насмешливым отвращением, которое она внушала расам индусской, эллинской, италийской и кельтской, не лишен важности с точки зрения этнического сродства первобытных арийцев.

Устрицы составляют значительную часть пищи современников датских кухонных останков, и их нашли в могилах царственных особ, погребенных в Микенах. Имя устрицы находится во всех арийских языках Европы^{160}, но отсутствует в языках семьи индоиранской. Если происхождение арийцев европейское, то исчезновение слова в странах, где устрица была неизвестна, вполне понятно; но если европейские народы переселились постепенно из центра Азии, то усвоение одного и того же наименования объяснить трудно, в особенности потому, что лингвистическое разделение глубже между греками и кельтами или между тевтонами и латинянами, чем между иранцами и славянами или между греками и индусами.

Виноград был, по-видимому, неизвестен озерному населению Швейцарии. Виноградный стебель был найден в одном из озерных жилищ Италии, но искусство виноделия было введено в Италии, вероятно, греческими колонистами^{161}. Название, вероятно, заимствовано у семитов.

Первый опьяняющий напиток был приготовлен из дикого меда. В санскритском, греческом, кельтском, славянском и латинском языках встречаются слова, имеющие этимологическое сходство с английским словом mead (мед-напиток) и обозначающие, смотря по языку, пчелиный мед, сладость, мед-питье, вино или опьянение. В Северной Европе мед заменен был пивом: английское слово ale, соответствует старопрусскому alu, означающему мед-питье.

Одежда

Одежду арийцев неолитического века и даже бронзового составляли главным образом кожи животных. Сперва снимали мясо и, может быть, шерсть посредством каменных скребков, весьма многочисленных даже в бронзовом веке; кожи сшивались вместе костяными иголками, находимыми в большом изобилии. Цезарь говорит про бриттов: «Pellibus sunt vestiti» (лат. они одеты в шкуры), а Тацит сообщает нам то же по части германцев. В швейцарских и итальянских озерных постройках найдены куски кожи, дубленой грубым, но действительным способом.

Лен, самое имя которого (по-английски flax) обозначает, что он употреблялся для тканья (латинское plecto; немецкое flechten), прялся и ткался женщинами, жившими в постройках неолитического периода, что показывают веретена и ткацкие станки, найденные в столь большом количестве в швейцарских озерных постройках каменного периода. Станки для тканья льняной пряжи найдены были во многих из этих поселений. Нити основы, состоящие из двух льняных волокон, ссученных вместе, вероятно, привешивались с грузом к горизонтальному бруску, причем другие нити переплетались с ними при помощи костяных или деревянных иголок. Найденные запасы льняного семени показывают, что лен возделывался. В некоторых из самых древних поселений Южной Германии, где лен был неизвестен, находят веревки и рогожи, сделанные из пряжи, приготовленной из коры клематиды или липы. Ничто не показывает, чтобы конопля была известна в каменный век или даже в бронзовый.

Факт довольно любопытный, что, хотя лен также вообще употреблялся для тканья в течение каменного века, но нет никакого признака в озерных жилищах Швейцарии или Италии, который бы показывал, что пряли шерсть, даже в бронзовый век, когда овцы были весьма многочисленны.

Очевидно, носили овечьи шкуры с шерстью, как это делают еще и теперь крестьяне Средней и Южной Италии.

Инструменты для прядения шерсти найдены, однако, в Ютланде и. в Йоркшире в могильниках бронзового века^{162}. На основании Риг-Веды казалось бы, что шерсть чаще, чем лен, служила материалом для ткача. Находили костяные иголки в складах начала неолитического века, как, например, в Лайбахе, где не найдено ни льна, ни даже хлебных злаков; а глагол «шить» встречается в языках санскритском, греческом, латинском, тевтонском и славянском. Это слово обозначало, вероятно, действие сшивания шкур вместе, так как в швейцарских озерных жилищах, где ткацкие станки многочисленны, нашли лишь один мешок, стянутый белым снурком, без всякого признака шва или отрезка^{163}. Вероятно, льняная ткань была слишком тонка и малопрочна для того, чтобы можно было ее резать и шить. Кажется, она употреблялась лишь как драпировка, так как не осталось никакого следа одежд, скроенных по мерке. Первый знак прогресса в искусстве одеваться обозначается словом breeks, «порты», которое, как это доказывает староирландское «bracae», должно было быть заимствовано тевтонами и славянами у кельтов в эпоху, когда последние жили в Средней Европе. Но эти «порты» были сделаны, очевидно, из кожи.

Как кажется, в те первобытные времена не было никакого различия между мужским и женским одеянием, что указывает на весьма недалеко ушедшую вперед цивилизацию. В Греции хитон и гиматион носили и мужчины, и женщины; в Риме тога была сначала одеянием обоих полов; Тацит говорит о германцах: Nec alius feminis quam viris habitus (лат. «И женщины одеты не иначе, чем мужчины»).

Агатирсы, в Трансильвании, красили или татуировали себе тело, и большое количество краски, найденное в значительном числе складов каменного века, заставляет предполагать, что этот обычай практиковался часто, если не повсеместно. Древность обычая бриться была предметом горячего спора и хорошо показывает, каким образом заключения филологии исправляются археологией.

Бенфей утверждает, что первобытные арийцы брили себе бороду; он опирается в своем мнении на тождество греческого ξυρόν и санскритского kshurá, слов, обозначающих бритву; он объясняет отсутствие этого слова в других арийских языках гипотезой, что в продолжение своих переселений арийцы потеряли некоторые элементы своей первоначальной цивилизации.

Но было бы мудрено бриться камнем, как бы остер он ни был, а озерные сооружения показывают, что первобытные арийцы принадлежали еще к каменному веку; кроме того, не найдено никакой бритвы на весьма древнем кладбище в Альба-Лонге. Гельбиг, опираясь на эти аргументы, приходит к заключению, что слово, обозначавшее бритву, должно было сначала употребляться для обозначения обломков кремня, употреблявшихся для вырывания шерсти из кожи, которые найдены в большом числе в древнейших из сооружений; впоследствии, после изобретения металлов, это название перешло на инструменты для бритья подбородка^{164}.

Жилища

Арийцы до своего разделения уже не были троглодитами; они выучились строить шалаши^{165}. Мы уже заметили, что продолговатые курганы доарийского населения Великобритании были построены в подражание или в воспоминание пещер, тогда как круглые курганы арийских завоевателей были построены по образцу круглых шалашей.

Эти шалаши были двух сортов; летние, построенные целиком на поверхности земли, и зимние, представлявшие круглую яму, покрытую сверху крышей. Относительно первых мы должны полагаться главным образом на описания и рисованные изображения их; что же касается последних, то их остатки мы имеем и в настоящее время.

Полуподземные шалаши, которых остатки можно еще видеть в Фишертоне, около Сольсбери, и в других местностях, относятся к неолитическому веку, как это показывает отсутствие в них металла и находимые в них веретена из терракоты и обломки грубой посуды. Ямы выкопаны в мелу на глубину от семи до десяти футов, а кровли сделаны из переплетенных ветвей, покрытых слоем глины. В эти землянки входили через туннели, прорытые наклонно в мелу и оканчивающиеся наравне с дном землянки. Тацит сообщает нам также, что зимой некоторые из германских племен жили в подобных ямах, вырытых в земле, причем крыши были покрыты скотским навозом^{166}.

Лингвистические факты показывают нам, что арийцы до своего разделения также строили шалаши над землей, с крышами, дверями и дверными косяками. Латинское слово domus находится в языках: санскритском, греческом, кельтском и славянском; а немецкое dach, кровля, ставшее по-английски thatch, встречается в греческом, латинском, кельтском и литовском. Английское слово door есть то же, что санскритское dvara, греческое θύρα, староирландское dorus и латинское fores; а название дверных косяков, по латыни antae, встречается также в зендском и санскритском языках.

Что касается истинного характера этих домов, существование которых во всей арийской области установлено предшествующими лингвистическими фактами, то в этом надо положиться на археологические доказательства; они нам доказывают совершенно неоспоримо, что это не были дома в современном смысле этого слова, но лишь простые шалаши самого грубого сорта. Даже в бронзовом веке, в XI столетии до Р.Х., умбры, которые среди арийцев уступали в цивилизации только эллинам, не обладали лучшими жилищами, чем шалашами, сделанными из плетней, от трех до четырех метров в диаметре, покрытыми кровлей из плетеных прутьев и слоем глины. Никакого следа каменной кладки или цемента не открыто в этих сооружениях^{167}.

По свидетельству Страбона, подтверждаемому барельефами колонны Марка Аврелия в Риме, кельтские или тевтонские племена Дуная жили еще во I веке после Р.Х. в деревянных или плетеных шалашах, с кровлями из тростника. Они, без сомнения, не знали употребления известкового раствора, как и германцы во времена Тацита.

Сам императорский Рим не должен был в известную эпоху содержать ничего лучшего, чем подобные шалаши. Casa Romuli на Палатинской горе была шалашом из ветвей и тростника; а дом Весты на Форуме, самое древнее место римского поклонения, долго сохранявшееся под надзором священных девственниц, был простым шалашом из плетеного ивняка и соломы^{168}.

Урны в форме шалаша, открытые в Альба-Лонге, представляют, очевидно, первобытные жилища арийцев после их поселения в Италии.

Жители озерных селений в Швейцарии выучились срубать большие деревья при помощи своих каменных топоров и, глубоко вбивая сваи в мягкий ил, строить на этих сваях платформы, сделанные из бревен, весьма искусно связанных между собой врубкой в пазы. На этих платформах они строили квадратные или круглые шалаши, имевшие вертикальные стены из жердей или ветвей, смазанных глиной, с кровлей из коры, соломы или тростника, с деревянной дверью, с глиняным полом и плоским песчаниковым камнем в качестве очага. Современное швейцарское chalet сохранило, по-видимому, известное сходство с этими озерными постройками, так как в нем жилые комнаты находятся во втором этаже, а первый этаж служит просто складом для фуража и топлива.

Когда были составлены Риг-Веда и Авеста, то ремесло каменщика было еще неизвестно, так как еще долгое время спустя после разделения индоиранцев их жилища были простыми шалашами из дерева или бамбука, покрытыми прутьями или соломой.

Иранцы также вырывали себе жилища в форме колодцев, с крышей, сделанной из бревен и соломы, на манер жилищ неолитических жителей Великобритании.

Так как готическое слово gards, соответствующее латинскому hortus, по-гречески представлено через χόρτος, что обозначало первоначально место для пляски, то из этих слов мы не можем заключить, чтобы шалаши и засеянные поля первобытных арийцев были защищены и окружены изгородями.

Искусство каменщика и употребление извести были, как думают, введены в Европу финикиянами. Мегалитические могилы в Микенах и большие дольмены Франции и Великобритании служат одновременно и доказательством ловкости неолитических арийцев, и доказательством того, что употребление известки было им неизвестно. Гигантская работа, состоящая в покрывании этих монументов громадными камнями, весящими много тонн, никогда не была бы предпринята, если бы строители умели их устраивать из маленьких камней, цементированных известью. Громадный мегалитический круг в Стоунхендже, с его громадными пятью группами из трех камней каждая, представляющий один из самых поразительных монументов в мире, в настоящее время приписывается всеми археологами короткоголовой расе, введшей в Великобританию арийский язык и бронзовое оружие, и дает чрезвычайно внушительную идею о силе тела и воли тех людей, которые предприняли и исполнили подобную работу.

Суда

Некоторого рода судно, или скорее челнок, должно было существовать в течение первобытного периода, так как латинское слово navis встречается в санскритском, греческом, кельтском и тевтонском языках. Но вначале это слово могло лишь означать древесный ствол, выдолбленный каменным топором при помощи огня. На это указывает сходство санскритского слова daru, «судно», с английским tree, «дерево», и кельтским daur, «дуб». Точно так же староскандинавское askr обозначает одновременно «судно» и «ясень». Многие из этих челноков, выдолбленные из одного ствола, найдены были в озерных селениях Швейцарии, Италии и Ирландии. Кельтское barca, староскандинавское barki и английское barge и barque указывают на то, что северные арийцы устраивали также челноки из коры (по-английски bark) какого-нибудь дерева, вероятно березы^{169}.

Эти челноки двигались вперед посредством весел или шестов, так как латинское слово remus встречается в языках: санскритском, греческом, кельтском и тевтонском. Однако же паруса не были известны в первобытные времена, как это показывает тот факт, что немецкое segel и английское sail заимствованы из латинского sagulum. Таким образом, нашествие тевтонов в Англию не могло иметь место раньше, чем тевтоны пришли в соприкосновение с римской цивилизацией.

Исследование латинских морских терминов дает некоторые любопытные результаты. По Георгу Курциусу, они разделяются на три класса. Мы имеем, во-первых, протоарийские слова navis и remus; во-вторых, velum и malus, слова происхождения италийского, не принадлежащие к общему арийскому словарю; в-третьих, большое число слов, заимствованных из греческого, каковы: gubernare, ancora, prora, aplustre, anquina, antenna, faselus, contus и nausea. После этого казалось бы, что арийцы до своего разделения изобрели челноки и весла, и что мачта и парус были употребляемы на озерах и реках, во внутренности материка, после лингвистического разделения рас латинской и эллинской; тот факт, что название морской болезни заимствовано из греческого, может указывать, что италийские народы отваживались плавать по морю прежде, чем пришли в соприкосновение с греческой цивилизацией^{170}. Выше уже замечено, что тогда как слова, относящиеся к пастушеским и земледельческим работам, часто тожественны в греческом и латинском, те слова, которые относятся к рыбной ловле, как названия сети, удочки, крючка, — совершенно различны^{171}.

Повозка, запряженная быками

Величайшим изобретением первобытных арийцев была, без всякого сомнения, повозка, запряженная быками. Названия колеса (лат. rota), ярма (лат. jugum), телеги (санскрит, vahana) и оси (санскрит, aksha) общие всем арийским языкам. Староирландское carr и латинское carrus могут также быть сближены с karama, которая, как говорит Гезифий, была крытой повозкой или катящейся палаткой, в которой скифы переезжали с места на место в поисках пастбищ для своего скота. Самое древнее имеющееся у нас изобретение повозки первобытных арийцев, запряженной быками, находится на фракийской монете начала V века до Р.Х., приписываемой одомантиям, жившим в озерных жилищах на озере Празиас^{172}. Плетеный корпус повозки находится в равновесии на оси и двигается посредством дышла парой быков.

Подобная повозка, запряженная быками, перевозящая трех пленных женщин, представлена на барельефе Салманасара^{173}. В начале Нового царства, египтяне и хеттеяне обладали повозками, которые возились лошадьми.

Перстень с печатью Дария Гистаспа представляет охоту на льва, причем царь сидит на колеснице той же формы, как и на монете одомантиев, но везут ее лошади вместо быков^{174}; персидские цари часто изображаются в таком виде на монетах.

Первобытная колесница с быками, вероятно, была построена без металла. Колеса и ось были, вероятно, из одного куска, а именно из ствола дерева, толщина которого в середине была уменьшена для того, чтобы образовать ось, а концы ее, сохранившие первоначальный диаметр, служили колесами.

Подобные колесницы еще и теперь употребляются в Португалии. Они о двух колесах и возятся быками. Отрезают часть древесного ствола, утончают его посередине, сохраняя оба конца, и таким образом получают два прочных колеса, соединенных осью.

Диск из орехового дерева, очевидно, служивший колесом, найден был в умбрийской свайной постройке в Меркураго, близ Арона, на севере Италии^{175}.

Производства

В первобытные времена разделение труда было незначительным. Самым древним производством было изготовление орудий из кремня, производство, требовавшее большой ловкости.

В Брандоне, в графстве Суффольк, люди неолитического периода добывали кремни, копая колодцы в мелу посредством пик, сделанных из оленьих рогов, а в Циссбёри, в Суссексе, где найдены были тысячи кремневых орудий, существовала, по-видимому, настоящая мануфактура неолитических инструментов^{176}.

Так как арийцы до своего разделения находились в каменном веке, то и не существует общего арийского слова для обозначения кузнеца, ремесло которого возникает при начале бронзового века. Однако до сравнительно недавней эпохи бронзовые орудия доставлялись в Великобританию с материка.

В Ведах упоминается лишь о двух ремеслах, о кузнечном и плотницком. Τέκτων Гомера одновременно каменщик, плотник и строитель кораблей.

Гончарное искусство появляется с начала неолитического века, но не существует достоверного примера нахождения посуды рядом с неолитическими орудиями^{177}.

Неолитическая посуда была сделана от руки и нет достоверного признака изобретения гончарного круга раньше устройства более поздних поселений бронзового века, как, например, в Концизе, где найдены сосуды, сделанные при помощи круга. С введением круга горшечное искусство получает, по-видимому, характер промышленного производства, как это показывает появляющийся мало-помалу более изысканный и более условный стиль украшений.

Время введения круга может быть приблизительно определено на основании того факта, что он был уже известен, когда были сложены гомерические поэмы, тогда как вся посуда, найденная в сожженном поселении Гиссарлика, сделана от руки^{178}, и не найдено никакой посуды, сделанной посредством круга в сооружениях бронзового века на севере Италии. У некоторых из амфор, найденных в Гиссарлике, форма, по-видимому, была подражанием формам ведер из кожи, причем ручки напоминали передние ноги животного, а пупок образовывал центральный орнамент, в котором д-р Шлиман усматривает изображение совиной головы.

Общественная жизнь

Часто предполагали, что греки принесли с собой в Элладу довольно высокую степень культуры, но Фукидид обнаруживает более глубокое знакомство с историей, утверждая, что сначала они были варварами. Первобытная цивилизация италийцев и эллинов не могла уйти вперед сравнительно с цивилизацией арийцев до их разделения или даже с цивилизацией сарматов, скифов, даков, кельтов и тевтонов, как нам ее изображают древние писатели. Цивилизация Италии и Эллады должна была быть результатом долгой исторической эволюции, будучи вызвана и передана в значительной части через соприкосновение с более подвинувшейся цивилизацией семитов, в свою очередь происходившей от первых обитателей Вавилона.

Очевидно, что в те времена, когда слагались гомерические поэмы, греческие князья жили еще грязно и неопрятно.

Были целые кучи навоза во дворце Приама и у двери дворца Улисса. В самой зале, где женихи совершали свои оргии, на полу валялись кожи и ноги быков и остатки животных, недавно убитых для пира^{179}.

Когда мы читаем, что на похоронах Патрокла Ахилл убил собственной рукой двенадцать пленных, благородных троянцев, четырех лошадей и двух собак, и когда того же самого Ахилла нам описывают, влачащим трижды вокруг Трои за своей колесницей труп Гектора, то очевидно, что золотой век, воображаемый поэтами, был в действительности веком грубой дикости. Мы находим те же обычаи у других арийских народов. Во времена Цезаря человеческие жертвоприношения были в обычае у кельтов и у всех тевтонских племен^{180}. Они прекратились в Исландии лишь после обращения скандинавов в христианство в конце X века.

Когда викинги спускали в море военную галеру, то они привязывали людей к каткам, так что киль судна был орошен их кровью^{181}. Обычай разбивать бутылку вина на носу судна в момент его спуска может быть рассматриваем как остаток дикого скандинавского обычая «окрашивать катки»; точно так же, как обычай вести офицерскую лошадь впереди похоронного поезда является остатком древнего обычая приносить в жертву жен и детей вождя на его костре.

Есть причины думать, что детоубийство, человеческие жертвоприношения и даже людоедство практиковались в Великобритании если не кельтами, то наверное иберами; г. Батеман утверждает как о результате его раскопок доисторических могил, что существуют многочисленные свидетельства сожжения вдов на погребальном костре их умерших мужей^{182}. Нельзя сомневаться, что у арийцев издавна существовал обычай убивать вдову на похоронах ее мужа. Детей бросали, а дочери могли быть умерщвлены по одному желанию отца. У индусов, иранцев, скандинавов и массагетов убивали стариков, когда они становились в тягость и составляли затруднение. Обитатели швейцарских озерных поселений делали из черепов своих врагов кубки для питья^{183}, и греческое слово χόμβος, встречающееся в санскритском и зендском языках, показывает, что этот далекий обычай не был неизвестен индоиранцам и грекам. Санскритское gola, обозначающее круглый горшок, находится в греческом, a testa — в зендском и литовском языках.

Первобытные арийцы были, без сомнения, многоженцами. По Геродоту, персы были многоженцами, а по Тациту, германцы были таковыми же. И в Ведах мы находим следы полигамии у самых древних народов. Но право первородства было, по-видимому, во все времена в обычае у арийцев. Уже в самую древнюю эпоху арийцы вышли из полиандрии. Общность жен в среде племени, следы которой можно найти в обычаях экзогамии и наследования по материнской линии, без сомнения, существовал у племен неарийских, каковы первобытные мидяне, ликийцы, этруски, пикты и в более недавние времена у лапландцев, остяков, тунгусов и тодасов.

Любопытный обычай кувады, по-видимому, был скорей иберийским, чем арийским. Он практиковался в Корсике, на юге Франции, в Северной Испании и Западной Африке — областях, где мы находим следы иберийской расы^{184}.

Брак посредством покупки, бывший в обычае у германцев, фракийцев, латинян и ведийских индусов, представляет более передовую ступень, чем брак посредством похищения, следы которого мы находим у менее цивилизованных арийцев, а может быть, и в Италии.

Три только слова, обозначающие родство, встречаются во всех ветвях арийского языка. Это имя матери (matar), брата (bhratar) и свекра (socer). Последнее слово^{185} имеет специальное значение, так как доказывает убедительным образом установление брака и указывает на правильную организацию семьи у арийцев до их разделения.

Первобытное наименование снохи^{186} почти столь же распространено, так как отсутствует лишь у иранцев, кельтов и литовцев.

Термины этого рода неизвестны у диких народов и выставляют на вид более, чем что-либо другое, факт установления общественных отношений у арийцев уже в самую раннюю эпоху.

Наименования отца (pitar), мужа (pati), сына (sunus), дочери (duhitar), точно так же, как и наименования сестры, свекрови и зятя, рассматриваются как первобытные, хотя и отсутствуют в одном или многих арийских языках. Но не надо доверяться идиллическим описаниям вроде тех, которые указывают на «отца, называющего свою дочь своей маленькой молочницей»^{187}, так как более вероятно, что duhitar значит просто «грудной младенец», как латинское filia, а не лицо, доящее коров^{188}.

Общественной единицей была семья, заключавшая в себе женщин, детей и рабов; но изыскания относительно наименований, общих арийским языкам, обозначающих «народ» или «племя», не дают особенного определенного результата. Вероятно, в более недавнюю эпоху семья стала gens, thorp, vicus, φρατρία. Соседние gentes соединились тогда для взаимной защиты, и земляной вал был насыпан кругом того центрального холма, где погребались мертвые, где было убежище во время общей опасности; племенем управлял rex, главной обязанностью которого было объявлять древние обычаи племени. Самое древнее слово, означающее «закон», первоначально обозначало «обычай». Право кровной мести и позволение пени: искупать пролитую кровь посредством wergeld, были, по-видимому, одними из самых древних священных установлений обычного закона и встречаются у столь различных народов, как афганцы, греки времен Гомера, иранцы времен Авесты и германцы времен Тацита.

Кажется вероятным, что арийцы не обладали ничем таким, что мы могли бы назвать наукой, так как тевтонское слово leech, обозначающее учителя в искусстве лечения, хотя и встречается в кельтском и славянском языках, не простирается на южные и восточные языки. Большинство арийских слов, обозначающих травы, лекарства, яд и волшебство, несходны между собой. Однако же арийские языки обладают общими словами для обозначения раны, рвоты, кашля и исцеления^{189}.

Арийцы до своего разделения изобрели систему десятичного исчисления, что дало им возможность считать до ста; они, значит, ушли вперед дальше некоторых из существующих диких племен, не умеющих считать дальше трех или пяти. Считали по пальцам, как это показывает тот факт, что пять обозначает руку или кулак. Арийцы были, однако, неспособны считать до тысячи: число это различно обозначается по-латыни, по-гречески, по-санскритски и по-немецки.

Самым древним арийским обозначением разделения времени был «месяц» (англ. month), название которого произошло от названия месяца — луны (англ. moon), всеобщей «измерительницы» времени. Неделя не представляет очень древнего понятия: месяцы были первоначально разделены на полумесяцы, по периодам возрастание и ущерба луны. Наименование недели и наименование осени были придуманы позже всего. Наименование года точно так же не первобытно. Арийцы различали зиму — hiems, время снега, и лето, и вначале считали скорее по временам года, чем по годам. Греческое слово ετος этимологически тождественно с латинским vetus и обозначало «старое» время, время прошедшее. Латинское слово annus обозначает кольцо или круг времени года, тогда как тевтонское наименование года есть греческое слово φρα, означающее «время года» или «весну».

Как уже замечено^{190}, тот факт, что осень последним из времен года получила свое специальное наименование, указывает на то, что первобытные арийцы находились скорее в пастушеском периоде, чем в периоде земледелия.

Формы культа арийцев и их религиозные воззрения имеют столь важное значение для оценки их цивилизации, что для рассуждения о них надо отвести особую главу.

Самое распространенное из арийских слов для обозначения моря есть mare, но так как это слово означает просто «стоячую» воду в противоположность воде текучей, то из этого еще не следует, что арийцы знали море. Это слово могло сначала обозначать просто озеро или массу стоячей воды.

Наиболее странным пробелом в лингвистической истории является, быть может, отсутствие общего наименования для обозначения реки.

Мы можем теперь резюмировать в кратких словах наше заключение, существенно сходное с заключением Гена и Шрадера, к которому мы пришли, исправляя прежнее заключение филологии более верными доказательствами, доставляемыми археологией. Мы констатируем, что арийцы до своего разделения были пастухами, кочевавшими со своими стадами подобно тому, как еврейские патриархи кочевали в стране Ханаанской или как израильтяне в пустыне. Лошади, крупный рогатый скот и овцы были одомашнены, но свинья, лошадь, коза, осел одомашнены не были; домашняя птица была неизвестна.

Сплетали волокна некоторых растений, но льна не пряли; очищали кожи животных каменными ножами и шили из них одежду, сшивая их вместе сухожилиями при помощи костяных, деревянных или каменных иголок.

Пища состояла из мяса и из молока, из которого не делали еще ни масла, ни сыра. Мед, приготовленный из меда диких пчел, был единственным опьяняющим напитком, так как пиво и вино не были известны.

Соль была известна азиатским ветвям арийской семьи, но ее употребление быстро распространило среди европейских ветвей. Зимой жили в ямах, выкопанных в земле, защищенных бревнами, покрытыми дерном или коровьим навозом. Летом жили в грубых повозках или в шалашах из древесных ветвей. Что касается металлов, то, может быть, делали украшения из кованой самородной меди, но орудия и оружие были вообще из камня. Луки делались из тисового дерева, копья — из ясеня, а щиты из плетеных ивовых побегов. Для устройства колесниц не употреблялось никаких металлов, а челноки делали, выдалбливая древесный ствол посредством огня и каменных топоров.

По мнению Гена, стариков и больных убивали; женщин покупали или похищали. Детей выбрасывали или убивали; потом впоследствии, вместе с разработкой земель, явилась собственность, установленные обычаи мало-помалу возвысились до степени законов. Религиозные идеи были основаны на колдовстве и суеверных страхах: силы природы не были еще облечены в антропоморфическую форму, и великое имя Dyaus, позднее получившее значение имени Бога, означало еще только блестящее небо. Считали по пальцам, и первым абстрактным понятием была десятичная нумерация, но еще не достигли идеи о числе большем ста.

Сравнительный прогресс

До сих пор мы рассматривали преимущественно цивилизацию, достигнутую арийцами до лингвистического их разделения, но лингвистическая палеонтология доставляет интересные результаты, касающиеся сравнительного прогресса, достигнутого различными семьями арийцев^{191}. Мы уже видели, что прогресс этот не был одинаков; некоторые народы, например, находились еще в каменном веке, тогда как другие уже знали бронзу, а еще другие и железо.

Цивилизация распространялась через посредство больших торговых путей из Финикии в Грецию, из Греции в Италию, из Италии к кельтам и, наконец, от кельтов к германцам.

Очевидно, на основании земледельческих терминов, общих зенду и санскриту, что индусы и иранцы до своего разделения подвинулись дальше всех других народов на пути цивилизации. Они смотрели на себя как на один народ (санскрит, arya; зенд. airya); у них были общие термины, обозначавшие мост, колонну, битву, шалаш, меч, копье и тетиву; и они умели считать до тысячи. Но сходство религиозных терминов представляет самое поразительное доказательство достигнутой ими степени культуры. Они употребляли одни и те же слова для обозначения жреца, жертвоприношения, хвалебного гимна, религиозного окропления, священного напитка soma; сходные выражения обозначали Бога, Господа; общие двум языкам наименования обозначали героев и демонов и Митру, бога света. Главный бог индусов Индра — бог бурь, являющийся в Риг-Веде благодетельным божеством, является в Авесте вредоносной силой; одно время думали, что религиозный раскол был первой причиной разделения индусов и иранцев, но в настоящее время эта идея всеми оставлена.

После индусов и иранцев наиболее приближаются друг к другу цивилизации славян и тевтонов. У них есть общие слова для обозначения золота, серебра и соли; для мотыги, песта, пива, сапог; дли лебедя, семги, селедки; для ржи и пшеницы; и для многих деревьев, между прочим, для осины, клена, яблони и дикой вишни. Они обозначали одними и теми же именами кузнеца и многие виды оружия, осень, число тысячу, различные болезни, точно так же, как ложь, стыд, печаль, тоску, презрение; и, что многозначительнее всего, продажность считалась постыдной.

Но есть и очень много слов, общих всем тевтонским языкам, но не встречающихся у их соседей славян.

В первом ряду этих слов надо поставить указывающие на то, что тогда как славяне жили внутри материка, тевтоны жили около моря. Таковы обозначения, употребляемые для моря, гавани, прибрежного утеса, морского берега, острова, течения; кита, тюленя, чайки, и множество выражений, относящихся к постройке и способу управления судами.

Из имен деревьев — липа, а из имен животных — дикая коза, северный олень, белка, лисица свойственны исключительно тевтонам. То же самое относительно названий многих родов оружия и терминов металлургии, кухни и одежды. Название обуви особое у тевтонцев, название штанов общее у кельтов и тевтонов, а название сапог — у тевтонов и славян.

Тевтоны имеют специальное наименование для обозначения лошади и особые термины относительно верховой езды, каковы наименования поводьев, шпор, седла; у них имеется новое название для дома, который, однако, строился еще из дерева; и новые термины для обозначения осени и зимы, так же, как и для битвы, победы, славы, чести, для букв и для искусства писать; имена божеств и термины, относящиеся к религии, почти совершенно различны у тевтонов и у славян.

С другой стороны, славяне после своего отделения от тевтонов приобрели специальные термины для обозначения железа, ножа, дротика, меча, шпор, иглы, якоря, плуга, сошника, пшеницы, ячменя и овса, но в славянских диалектах нет общих слов для обозначения стали, бумаги, бархата или мостовой. Славяне до своего разделения возделывали капусту, горох, фасоль, чечевицу, порей, мак и коноплю; они знали дуб, липу, бук, березу, иву, ель, яблоню, сливу и орех; они имели общие обозначения для тканья и одежд, для изделий из дерева и железа; они обитали в деревнях, в шалашах или в домах, сделанных из переплетенных ветвей; но все их термины, относящиеся к каменным работам, заимствованы из иностранных языков. У них были общие термины для обозначения закона и прав, семьи и племени, но не было таковых для обозначения наследства или собственности, чем указывается на то, что земля и все, что к ней относится, принадлежало еще вообще или семье, или мiру^{192}.

Отношение между кельтами и германцами имеют особенный характер. Лингвистическая разница весьма велика, что показывает, что разделение имело место в весьма отдаленный период; но существует большое количество слов менее первобытного характера, которые показывают, что в период позднейший первоначального разделения они соприкасались географически, причем кельты, как раса более цивилизованная, имели политическое преобладание над некоторыми тевтонскими племенами. Линией соприкосновения служила, по всей вероятности, цепь лесистых гор, отделяющих бассейны Эльбы и Одера от бассейна Дуная.

Языки кельтические и италийские имеют сходство в структуре. Это сходство гораздо более глубоко, чем между кельтами и тевтонами, и восходит к эпохе более отдаленной. Кельты и латины должны были жить вместе как единый народ, в долине Дуная, и только в эпоху, менее отдаленную (после того как умбры и латины перешли Альпы), кельты и тевтоны пришли в соприкосновение друг с другом.

Мы уже видели, что тевтоны обязаны кельтам знакомством с железом; в шестой главе будет показано, что Воден — великое божество тевтонов — может быть отожествлен с Гвидионом — божеством кельтов. Названия закона и царя одни и те же в языках кельтских и тевтонских. Преобладание кельтов над более грубыми племенами, жившими к северу от их территории, подтверждается еще тем замечательным фактом, что кельтское ambactus, обозначающее некоторую должность, встречается как слово иностранного происхождения в готском andbahts и славянском — ябедник. Таким именно образом должно объяснить большое количество слов, общих языкам латинскому и тевтонскому и принадлежавших сначала языку итало-кельтскому, а от кельтов перешедших к тевтонам. Это разъясняет тот любопытный факт, что для терминов закона и политики латинский язык ближе к немецкому, чем к греческому. Так латинское civis соответствует тевтонскому слову hiva и не имеет никакого отношения к греческому πολίτης. Латинское слово hostis есть тевтонское слово huest, тогда как греки означали иностранца словом ξένος. Греки употребляли для обозначения закона слова νόμος и θεσμός, латины — lex, а германцы — laga. Греки обозначали царя словом βασιλεύς, тогда как латины говорили rex, а германцы — reika^{193}.

Латинские слова этого порядка, сходные с греческими, как то: crimen, poena, talio, относятся, очевидно, к более первобытному и более древнему состоянию общества^{194}.

Из других выражений, относящихся к цивилизации, которую языки кельто-италийские разделяли с тевтонским, приведем готское thiuds (народ), соответствующее умбрийскому tutu и кельтскому tuath; латинское ador (полба), равняющееся ирландскому слову ith и готскому слову atisk (семя). Латинское слово far есть ирландское слово bairgen и готское baris (ячмень). Латинское granum обозначает хлебное зерно (англ. corn), а латинское sero есть ирландское слово sil и готское saian^{195}.

Давно уже Нибур и О. Мюллер обратили внимание на тот знаменательный факт, что многие слова, относящиеся к земледелию и мирным искусствам, названия, обозначающие дом, поле, лес, плуг, желудь, яблоко, фигу, вино, растительное масло, соль, мед, молоко, собаку, вола, быка, теленка, барана и борова, — тождественны в латинском и греческом.

Однако одни лишь самые элементарные термины земледелия сходны в латинском и греческом языках. Наименования различных пород зерна, частей плуга, веялки, ручной мельницы и хлеба совершенно различны. То же самое относится к словам, касающимся самых элементарных юридических и политических понятий, точно так же, как и относящимся к металлам, морскому промыслу, рыбной ловле, войне и названиям оружия, каковы суть: tela, arma, hasta, pilum, ensis, gladius, arcus, sagitta, jaculum, clupeus, cassis, balteus, ocrea; ни одного из этих слов не находится в греческом языке.

Последний в этом отношении имеет более сходства с санскритским, чем с латинским, так как индусские и эллинские слова, обозначающие наконечник пики, камень пращи, стрелу — одни и те же. Наименование топора πέλεκυς свойственно греческому и санскритскому. Греческий совпадает также с индоиранским в словах, обозначающих лемех сохи, вспаханное июле, «вилы» для вскапывания земли, веретено, город, мщение, наказание и в трех именах божеств^{196}.

Итак, мы должны заключить, что италийская и эллинская семьи разделились в самом начале земледельческого периода, раньше, чем образовались самые элементарные политические идеи; раньше, чем создалось какое бы то ни было представление о законе, гражданском праве или верховной власти, раньше, чем были изобретены лук, копье, меч или щит; тогда как греки оставались в соприкосновении с индоиранцами до тех пор, пока распространились первоначальные формы этого оружия.

Индоиранский язык имеет много точек соприкосновения со славяно-литовскими языками. Таковы слова, обозначающие понятия: хозяин дома, брак, святой, полдень, петух, пшеница и два имени божества: Бог и Percunas. Хотя сходства между языками греческим и славянским и незначительны, сходство каждого из этих языков с индоиранским слишком заметно, чтобы быть случайным. Кажется поэтому вероятным, что индо-иранцы оставались в соприкосновении, с одной стороны, с греками, а с другой — со славянами в течение некоторого времени после окончательного разделения греков и славян.

Однако языки Индии и Балтики имеют мало общих слов, относящихся к цивилизации. Староскандинавское as, «бог, дух», есть санскритское слово asu, «жизнь», и в нем, очевидно, находится первоначальное значение слова. Старинное верхнегерманское ewa, «закон», есть санскритское eva, «обычай»; а готское hairus, «меч», литовское kirwis, «топор», и сабинское curus, «копье», происходят от санскритского garu, «удар молнии».

Кельтам общи со славянами наименования, обозначающие зиму, серебро, плуг, пшеницу, пиво, закваску, воск, яблоко, тысячу и некоторые выражения, относящиеся к возделыванию почвы.

Армянскому языку общи с греческим слова, обозначающие мед, соль, вино, поле; с литовским название рыбы, а с латинским название луны.

Кельты, албанцы, славяне и тевтоны все заимствовали из латинского слова murus, что достоверно указывает, что искусство каменщика было занесено к северным народам из Италии. Латинское mina и греческое μνα суть слова, заимствованные из семитического, чем указывается, что меры и веса были принесены в Европу финикиянами.

Тевтонские слова pfunt и pfeil заимствованы из латинского pondus и pilum, а славянское хлебѣ происходит от тевтонского hlaifs хлеб (англ. loaf).

Точно так же, как финны заимствовали у тевтонов и славян бесчисленное количество слов, относящихся к цивилизации, греки заимствовали не менее сотни таких слов у финикиян.

Общее правило то, что термины, относящиеся к пастушеской жизни, тождественны у европейских и азиатских арийцев, тогда как слова, относящиеся к жизни земледельческой и оседлой, более или менее различны, что указывает на то, что разделение индоиранской семьи от европейских арийцев имело место в течение кочевого и пастушеского периода цивилизации.

Во всяком случае, мы приходим к заключению, что первобытные арийцы должны были быть многочисленным народом, занимавшим обширную территорию, в эпоху, когда существовала лишь самая грубая цивилизация, и что разделение их началось в те времена, когда они, подобно современным татарам, бродили по обширной области со своими повозками и стадами.

Постоянство расы

Задача, предпринимаемая нами теперь, состоит в отыскании того, какая из неолитических рас имеет наиболее прав быть отожествленной с первобытными арийцами. Ясно, что распространение арийской крови далеко не параллельно с распространением арийского языка. Без сомнения, арийские языки распространились в обширных странах, занятых в настоящее время потомками неарийских рас.

Это возможно в силу того факта, что изменение языка совершается легче и чаще, чем изменение физического типа.

Брока настаивал на том факте, одно время почти забытом, что язык, как признак расы, чаще всего бывает совершенно обманчивым. Он основательно утверждал, что наиболее важное этнологическое значение имеют признаки физические, а не лингвистические.

Смешанные расы не настолько обыкновенны, как это иногда думают. Они, однако, встречаются в некоторых частях Европы, особенно в Англии, в Нормандии и в Центральной Германии, как это доказывает существование индивидуумов, соединяющих голубые глаза с темными волосами. Невозможно, однако, по достоинству оценить теории Пёше и Пенка, которые мы сейчас рассмотрим, относительно распространения арийского языка, не изложив рассуждения, которым они объясняют исчезновение пришлых рас и возвращение к первоначальным типам. Доказывают, что в случае завоевания, когда обе расы различны или когда среда более благоприятствует одной из них, из этого проистекает то, что или потомство их бесплодно, или появляется тенденция к возвращению к одному из производящих типов.

Мы получаем плодовитые помеси от различных пород собак, но не от собаки и волка, лошади и осла, голубя и горлицы.

То же самое и с человеческими расами. Смешанная раса может развиваться, когда производящие расы не особенно различны; но этого не бывает, когда разница велика. Шерцер говорит, что ребенок от отца европейца и матери китаянки или совсем европеец, или совсем китаец.

По словам адмирала Фицроя, метисы европейцев и маорисов неизменно красны, без всякой наклонности к желтизне^{197}. То же самое и в Таити, где потомки европейских отцов и туземных матерей всегда медно-красны^{198}.

Бербер, с голубыми глазами и с ухом без мочки, женился на арабской женщине, имевшей ухо правильно образованное. У них было два ребенка, один походил на отца, другой на мать. Один англичанин имел несколько детей от негритянки, одних типа европейского, других африканского. Я был очень поражен случаем, встреченным в Палермо. Человек высокого роста, белокурый, с голубыми глазами, принадлежащий к чистому скандинавскому типу, женился на сицилианке небольшого роста, со смуглым цветом лица и черными глазами. У них было трое сыновей. Старший был весь в мать, тогда как у второго были глаза и цвет лица одного, а волосы другой.

Но даже тогда, когда раса метисов развилась, существует тенденция к возвращению к первоначальному типу, тенденция, которой сильно помогает среда. В конце прошлого века грикасы, представляющие помесь между голландскими боэрами и готтентотами, были многочисленны в Капской колонии, но уже в 1825 году они явно возвращались к готтентотскому типу.

Различные расы обладают неодинаковой способностью к акклиматизации. На Антильских островах и в южных Штатах Северной Америки говорят, что помесь между негритянской и англосаксонской расой имеет наклонность стать бесплодной, тогда как потомство от французских и испанских отцов и от негритянских матерей более плодовито.

Пёше утверждает на основании своих собственных многолетних наблюдений, что никакая раса мулатов не сохраняется дальше третьего поколения без примеси новой крови^{199}.

На Ямайке белые и мулаты становятся бесплодными, тогда как негры плодовиты, из этого следует, что восстановляется чистый негритянский тип. Европейский элемент исчезает, не только вследствие бесплодия его представителей, но и вследствие легкости их заболевания тропическими болезнями, не столь роковыми для туземцев экваториальных областей.

Английской расе суждено исчезнуть в этих местах, оставив по себе как след своего прежнего существования лишь один испорченный английский жаргон.

Негры размножаются на Антильских островах и в Штатах возле Мексиканского залива, но исчезают в Канаде и Новой Англии. Английская раса процветает в сев. Штатах и в Австралии, но не выдерживает в Индии и под тропиками. Голландцы не могут акклиматизироваться на Яве и Суматре, а малайские мечесы становятся бесплодными в третьем поколении. Голландцы не оставили потомства на Цейлоне, но многочисленные семьи их, отличающиеся высоким ростом и большой физической силой, встречаются в Капской колонии.

Французская раса воспроизводится в Канаде и на острове Маврикия. На Антильских островах и в Новом Орлеане она может существовать, но не увеличивается в числе. В Алжире эмигранты из северных департаментов не акклиматизируются, тогда как эмигранты из южных департаментов преуспевают там.

Испанцы, составляющие южноевропейскую расу, процветают в Мексике и Кубе и вместе с евреями и мальтийцами лучше всех европейских рас развиваются в Алжире^{200}.

Ни одна чужеземная раса не могла акклиматизироваться в Египте. Египетские феллахи представляют и теперь еще тот же самый тип, который виден на памятниках. Греки Птолемаиды не оставили никакого следа, мамелюки не могли упрочить своей расы, албанцы и турки по большей части бездетны, а между неграми существует большая смертность.

В Индии дети европейцев чахнут и умирают, если их не отсылают на родину раньше достижения ими десяти лет. В Индии не может существовать подряд трех поколений чистой английской крови.

Евразийцы не обладают жизненной энергией своих отцов и не имеют, подобно своим матерям, темперамента, приспособленного к климату Индии.

Индостан — страна арийская по языку, но не по расе. В Индии насчитывается около 140 миллионов людей, говорящих арийскими языками, но современные потомки арийских завоевателей весьма редки. Они имеют представителями некоторые семейства Ражпута, браминов Бенареса и некоторых других городов в долине Ганга.

В виде общего правила можно констатировать, что северные расы погибают, когда они перенесены на юг, а расы юга угасают в северных областях.

В Петербурге число умерших превышает число рождений, а в Северной России население, говорящее славянским языком, поддерживается лишь благодаря преобладающей примеси финской или самоедской крови.

Расы становятся преобладающими в числе в местностях, где вследствие физических причин число рождающихся превышает число умерших. Белокурая раса населяет земли, окружающие Балтийское море, раса черноволосая — берега Средиземного моря, черная — тропики. Вот по какой причине завоевание или колонизация оставляют обыкновенно мало следов или совсем их не оставляют. Готская кровь почти совсем исчезла в Испании, ломбардская — в Италии, а кровь вандалов — на севере Африки. Южная Германия была первоначально кельтической или лигурийской. Она была тевтонизирована по языку германскими завоевателями; рядовые могилы аламанских воинов дают показатель 71,3 и только 10 % имеют черепа с показателем выше 80. Но длинноголовый тип тевтонских завоевателей в настоящее время исчез в Южной Германии, а доисторический короткоголовый проявился снова, за исключением высшего сословия, имеющего тевтонский тип. Средний показатель стран швабских, алеманских и баварских в настоящее время равен 80. Очевидно, белокурая северная раса не могла удержаться и потому не оставила других следов своего завоевания, кроме тевтонского языка. По общему правилу белокурые расы процветают лишь в умеренных поясах, а расы черноволосые в областях тропических или подтропических.

Это приписывалось четырем причинам:

1) бесплодию;

2) детской смертности;

3) влиянию плохого приспособления к климату, проявляющегося ослаблением телосложения и превращением обыкновенных болезней в смертельные;

4) расположению к некоторым специальным болезням.

Негры, живущие на севере, умирают от легочных заболеваний, тогда как расстройства желудка и печени гибельны для европейцев под тропиками. Желтая лихорадка смертельна для белых на Антильских островах, а негры от нее избавлены, и небольшая примесь негритянской крови действует как предохраняющее средство. Негры тотчас гибнут от чумы, которая уничтожает их в Египте, но они сравнительно изъяты от болезней печени. Итальянцы лучше англичан или немцев противостоят малярии.

С другой стороны, слабые туземные расы неспособны устоять в присутствии расы, более подвинувшейся в цивилизации, если среда окажется для нее подходящей.

В Соединенных Штатах краснокожие индейцы быстро исчезают перед белыми, тогда как в Мексике раса ацтеков получает постоянно возрастающее преобладание над потомками испанских завоевателей.

Но тасманийцы, австралийцы, маорисы, фиджийцы и жители островов Гаваи исчезли или предназначены к исчезновению. Алжирские арабы отодвигаются ближе к Сахаре, но берберы процветают и увеличиваются в числе. Французское завоевание имело последствием замену одной расы другой так же, как на Антильских островах европейское завладение заставило исчезнуть караибские племена перед введенной им более сильной расой негров.

Эти результаты достигнуты отчасти уничтожением прежних средств к пропитанию; прежнее население оказалось неспособным приспособиться к новым условиям существования. Уничтожение бизонов и кенгуру явно ускорило истребление американских индейцев и австралийцев. Переход от охотничьей жизни к пастушеской или от пастушеской к земледельческой не может совершиться быстро. Новые привычки приобретаются медленно.

Но появление новых болезней играет важную роль в исчезновении природных племен. Первая эпидемия кори, разразившаяся на Фиджи, унесла почти половину населения; а в других странах оспа и скарлатина оказались почти столь же смертельными.

На основании предыдущих фактов доказано, что гибридные расы не столь обыкновенны, как это часто предполагали. Когда две расы соприкасаются, то они могут, благодаря некоторым обстоятельствам, смешивать свою кровь, но вообще существует тенденция возвращаться к характерным признакам расы, которая одерживает верх числом или физической энергией, или которая лучше приспособляется к условиям окружающей среды. Крайних случаев Гаити и Ямайки достаточно для доказательства того, что господствующая раса может, передавши сначала свой язык порабощенному населению, сама исчезнуть в течение двух или трех веков. Эти соображения подготовляют нас к признанию возможности, что Персия, Северная Индия и даже некоторые части Европы суть арийские по языку, хотя в них и не находится более заметной пропорции арийской крови.

Изменчивость языка

Тогда как раса устойчива в значительной степени, язык, наоборот, крайне неустойчив. Многие страны неоднократно переменяли язык, причем раса оставалась существенно одной и той же.

Язык, кажется, почти не зависит от расы. Неолатинскими языками говорят в Бухаресте и в Мексике; в Брюсселе и Палермо; арийскими языками говорят в Стокгольме и в Бомбее, в Дублине и в Тегеране, в Москве и в Лиссабоне, но пропорция общей крови ничтожна или ее нет вовсе.

Есть вероятность, что девятнадцать двадцатых французской крови состоит из крови природных рас: аквитан, кельтов, белгов; завоеватели, пришедшие позже, потомки тевтонов, франков, бургундов, готов и норманнов, образовали элемент, очевидно, более многочисленный, чем римляне; и, однако же, последние, хотя и были менее многочисленны, чем каждый из других народов, но передали свой язык целой стране. Точно так же язык Бельгии есть французский, неолатинский диалект, и, однако же, весьма сомнительно, чтобы в Бельгии нашлась римская кровь. Перейдем к Италии; юг полуострова населен потомками янигов, сиканов и греков, тогда как север — этрусский, лигурский, ретийский, кельтский, герульский, готский и ломбардский; а языком, распространенным во всей стране, является язык Рима, города, который сам содержал подавляющую пропорцию сирийцев, греков и африканцев. Действительное количество латинской крови было, вероятно, весьма невелико в Риме, и, однако же, язык Рима распространился по Италии, Франции, Испании, Португалии, Бельгии и Румынии, точно так же, как в части Канады и Соединенных Штатов и во всей, или почти во всей, Центральной и Южной Америке.

В современной Европе та же самая борьба за существование языков продолжается, и большие национальные языки стремятся уничтожить маленькие отдельные диалекты. Английский язык заменил кельтский в Корнваллисе и вытесняет его в Уэльсе, Ирландии и Шотландии.

В Бретани армориканский язык скоро исчезнет; а в стране басков арийский язык истреблен неарийским. Баскский язык, еще живет около Сан-Себастьяна и Дуранго, но в окрестностях Пампелуны и Виттории он уже уступил место испанскому.

Хотя французские и испанские баски говорят диалектами одного и того же языка, однако антропологически они принадлежат к различным расам, из которых одна должна была передать свой язык другой. Исчезновение языка ладино в Тироле и романского в Граубиндене составляет лишь вопрос времени.

В течение исторического периода немецкий язык заменил кельтский в долинах Дуная и Майна, а еще в более недавнее время заставил исчезнуть два славянских диалекта — полабский и вендский. Древние пруссы говорили языком, близко родственным с литовским: теперь они говорят по-немецки.

Вопреки весьма сильному национальному чувству, Венгрия и Богемия на пути к тому, чтобы сделаться двуязычными, и конечный результат малосомнителен.

На Волге русский язык уничтожает многие финские диалекты, каковы мордовский и вотяцкий. Татарский язык исчезает в Казани и в Крыму. В Америке все туземные и местные языки предназначены к исчезновению в недалеком будущем. Английский заменяет или уже заменил испанский в Калифорнии, Флориде, Техасе, и французский в Луизиане. В Нижней Канаде население, французское по языку, скоро будет превзойдено в числе населением, говорящим по-английски. Английский язык распространяется в настоящее время на значительной части земной поверхности так же, как это было некогда с латинским языком.

Посмотрим на Мексику. Испанские завоеватели успели навязать туземцам Мексики свой латинский язык, свою религию и свой образ жизни, но кровь ацтеков преобладает. Три века спустя потомки конквистадоров угасают и главными следами завоевания остались латинский диалект, заменивший прежнее ацтекское наречие, да главенство итальянского епископа.

Но сами эти испанцы, навязавшие латинский диалект столь большой части Нового Света, были ли латинской крови или хотя бы арийской. Испания была первоначально иберийской или берберской. В доисторические времена кельты отняли у иберов значительную часть полуострова, финикияне основали там многолюдные и важные поселения. Вандалы, готы, свевы пришли с севера, мавры и арабы с юга. Почти что только один язык латинский. Римляне, кровь которых оставила крайне мало следов, передали свой язык Испании, и испанцы в силу своего языка часто считаются в числе латинских рас.

Язык Туниса был поочередно нумидийским, финикийским, латинским, вандальским и арабским и, наконец, станет французским. В Сирии язык был первоначально семитическим, позже он становится арийским, а теперь он снова семитический.

Арабский язык, местный диалект Мекки, стал языком многочисленных несемитических народов. Большое число неарийских племен в Индии говорит неосанскритскими диалектами. Почти все турки Крита говорят по-гречески, а турки Дамаска говорят по-арабски. Многие из папуасов говорят на малайских диалектах, и то же самое происходит с китайцами на Борнео. В Африке языком банту говорят расы, столь несходные между собой, как каффры и негры Гвинеи. Гузарасы, чистые монголы, потомки спутников Чингисхана, сохраняют и поныне свою явственно монгольскую физиономию, но говорят на хорошем персидском языке. Чуваши и башкиры, принадлежащие к финской расе, говорят тюркскими диалектами.

Гунны, следовавшие за Аттилой, оставили Венгрии свое имя, но не язык. Галлы, которые, отправившись с берегов Мозеля, окончательно поселились в Малой Азии, оставили свое имя провинции Галатии, но язык их исчез. Булгары в Дании приняли язык своих славянских подданных.

Нет основания предполагать, что политические, социальные и религиозные причины, повлекшие столь многочисленные изменения языков во времена исторические, и теперь не перестающие действовать, были менее действительными в период доисторический. В особенности арийские языки имеют, по-видимому, силу искоренять диалекты неарийские. Финский, баскский, мадьярский, турецкий медленно, но верно заменяются языками арийскими. В Северной и Южной Америке, на юге Африки, в Полинезии и Австралии арийский язык стремится быстро расширить свою область. Лет четыреста тому назад на большом американском континенте не говорили никаким арийским языком; а по прошествии гораздо менее чем четырехсот лет там не останется, за исключением географических имен, никакого следа неарийского языка. Три тысячи лет тому назад арийским языком в Индии говорили лишь несколько тысяч человек; теперь эта цифра дошла до 140 миллионов. В неолитические времена арийскими языками говорил, может быть, миллион людей; в настоящую эпоху ими говорят, вероятно, 600 миллионов человек: половина населения земного шара.

Между главными причинами, приведшими к столь большому распространению некоторых языков, надо указать рабство, завоевание, численное превосходство, торговлю, политическое преобладание, религию и более передовую цивилизацию. Невольники или рабы быстро выучиваются языку своих хозяев. Негры Гаити и св. Маврикия говорят по-французски, негры на Кубе — по-испански, ямайские — по-английски, а бразильские — по-португальски. В Мексике чистая раса ацтеков, образующая большую часть населения, говорит по-испански, точно так же, как гуарани в Парагвае.

Изолированные местные диалекты оказываются в невыгодном положении, приходя в соприкосновение с большими национальными языками. Этой-то причине и следует приписать упадок вендского и литовского диалектов в Германии, финских диалектов в Восточной России, этрусского, кельтического и греческого в Италии, корнвалийского диалекта в Англии и баскского в Испании. В весьма недалеком времени все кельтические, эвскарийские, финские и тюркские языки исчезнут из Европы, и весь материк будет арийским по языку.

Не всегда неизменно победа принадлежит языку завоевателей. В случаях, подобных завоеванию Нормандии скандинавами, Англии норманнами или Галлии римлянами, завоеванная страна остается в течение некоторого времени двуязычной; но один из двух языков должен неизбежно заменить, наконец, другой, подвергаясь, однако, вообще, как мы увидим, известным фонетическим изменениям или изменяясь в смысле упрощения грамматики.

Римское завоевание Галлии и Испании, магометанские завоевания Сирии, Египта и на севере Африки, завоевание тевтонами Южной Германии, англосаксами Англии представляют главные примеры победы языка завоевателей. Но обратное бывало чаще.

Греческий язык, сделавшийся одно время вследствие завоеваний Александра языком двора в Антиохии, Александрии, Селевкии и Самарканде, в настоящее время исчез, оставив после себя лишь несколько медалей и надписей. Современные обитатели Греции принадлежат главным образом к славянской расе, которая в восьмом веке заняла страну и научилась языку греков.

Вероятно, столько же старой греческой крови в Сиракузах, Салерно и Бриндизи, как и в некоторых частях Эллады. Королевства, основанные французскими крестоносцами, оставили после себя лишь обращающиеся в прах развалины обширных крепостей и, может быть, полдюжины слов, заимствованных из западных языков и вошедших в арабский. Ни единый след монгольского языка не свидетельствует о европейских завоеваниях Аттилы или Чингисхана. Болгары покинули свой язык, чтобы принять славянское наречие своих подданных. В Нормандии норманны выучились французскому языку, который позже в Англии они сменили на английский. Франки, лонгобарды, свевы, вандалы и готы оказались неспособными передать свой тевтонский язык покоренным ими южным странам. Д-р Годжкин рассказал нам, как язык и национальность готов исчезли мало-помалу в Италии. Тевтонские пришельцы рассеялись по стране; они были номинально получавшими плату охранителями, но на самом деле господами, бравшими каждый то, что можно назвать данью или податью. Они проникали в дома римлян, пользовались половиной дома, половиной дохода от виноградника и фермы; чаще всего они становились зятьями римских граждан, которым покровительствовали, но дети воспитывались на языке своих матерей. Даже в Бургундии, где завоеватели образовали расу наиболее многочисленную (как это показывает тип, который является тевтонским в департаменте Дубса), языком в настоящее время служит неолатинский диалект.

Очевидно, законы, управляющие переживанием языка, не сообразуются с теми же условиями, как законы, управляющие переживанием расы. Язык, одерживающий верх в борьбе за существование, иногда принадлежит расе менее многочисленной или более слабой физически. Иногда берет верх язык народа-победителя, иногда народа побежденного. Очевидно, надо искать какой-нибудь другой закон. Закон этот, по-видимому, тот, что раса наиболее цивилизованная, в особенности, когда на ее стороне политическое преобладание и численное превосходство, имеет более шансов передать свой язык племенам, с которыми находится в соприкосновении.

Профессор Сайс формулировал этот закон таким образом: «Мы можем установить как общее правило, говорит он, что когда два народа, одинаково цивилизованных, вступают в непосредственное соприкосновение, то получит преобладание язык наиболее многочисленной национальности. Однако же там, где небольшое число вторгшихся приносит более передовую цивилизацию, то вероятнее, что произойдет обратное. Язык вестготов вскоре был искоренен в Испании, но английский процветает в Индии, а голландский в Капской колонии. Завоевание не является, однако, единственным агентом, производящим социальные перевороты настолько значительные, чтобы привести к полной перемене языка. До христианской эры, еврейский, ассирийский и вавилонский языки были заменены арамейским; это был язык торговли и дипломатии»^{201}. Влияние сильного религиозного верования, в особенности когда оно конкретно выражено на страницах священной книги, — громадно. Арабы были по цивилизации ниже римлян, Сирийской провинции, Египта и Северной Африки, но язык Корана получил преобладание. Мы можем теперь приложить эти принципы к распространению арийского языка в доисторические времена. Так как арийцы были, вероятно, чаще всего количественно слабее рас, которые они организировали, то надо думать, что они были выше их по культуре и по физической силе.

Эллины, когда они вторглись в Грецию, были, без всякого сомнения, более цивилизованны, чем аборигены неарийцы, а умбры были цивилизованнее диких лигуров и людоедов — иберийцев, которых они нашли в Италии. Арийцы, современные круглым курганам Великобритании, были выше по цивилизации более слабой расы продолговатых курганов, которую они подчинили и заменили собой.

Авеста доставляет некоторые указания на борьбу иранцев с туземными неарийскими племенами, территорию которых они захватывали; но ведийские поэмы представляют нам наилучшую изо всех имеющихся у нас картин касательно постепенного распространения языка и цивилизации арийцев, которая должна была продолжаться во вновь завоеванных странах. Мы видим, что малочисленные арийские пришельцы, поселившиеся на берегах верхнего Инда, подвигаются постепенно к югу и к востоку, мы видим их в непрерывном столкновении с дазиу, или темнокожими туземцами, которые говорили на чуждом для них языке, поклонялись чужим богам и следовали иным обычаям до того времени, когда эти варвары были, наконец, подчинены и допущены в арийское государство, в котором образовали четвертую касту «черных» или судра. Более развитая цивилизация и физическое превосходство северных пришельцев в конце концов одержали верх, и они навязали свой язык и свои верования покоренным племенам; но чистота расы была нарушена браками с туземными женщинами, язык был испорчен звуками, свойственными дравидийцам, и верование нечистым культом дравидийских божеств Сива и Кали и обожанием лингама и змеи.

Арианизация в Европе была, без сомнения, такова же, как и в Индии. Арийский язык и арийская цивилизация одержали верх, но арийская раса исчезла или потеряла свою чистоту. То правило, что одерживает верх в лингвистической борьбе за существование язык наиболее цивилизованной расы, приведет нас к открытию первоначальной арийской расы в самой цивилизованной из неолитических рас. Невероятно, чтобы дикие долихокефалы времен кухонных останков или длинноголовые людоеды, погребавшие своих покойников в пещерах Южной и Западной Европы, могли организировать Европу. Гораздо более вероятно, что введение неолитической цивилизации и передача своего арийского языка покоренным племенам произведены современниками круглых курганов, расой, воздвигнувшей Стоунхендж и Эйвбери, построившей озерные поселения в Германии, Швейцарии и Италии, короткоголовыми предками умбров, кельтов и латинян.

Финская гипотеза

Изменчивость языка и устойчивость расы делают легко понятным, что наибольшая часть Европы является арийской по языку, но не арийской по крови.

Неолитические расы Европы столь различны по своим антропологическим признакам, что только одна из них может представлять первичную арийскую расу; другие должны быть рассматриваемы как расы ариизированные посредством завоевания или соприкосновения. Исследование как существующих теперь, так и доисторических европейских типов привело нас к заключению, что мы должны отожествить первобытных арийцев с одной из четырех неолитических рас, которые могут быть перечислены следующим образом:

1) скандинавы, северная высокорослая и длинноголовая раса, представляемая скелетами рядовых могил и Стенгенеса и современниками кухонных останков. Средний рост их достигал 1 м 75 см. Черепа были долихокефалические, с показателем, изменяющимся от 70 до 73, и несколько прогнатичные; волосы были белокурые, глаза голубые и кожа белая. Представители этой расы суть шведы, фризы и белокурые северные германцы;

2) иберы — раса малорослая и длинноголовая, имеющая своих представителей в продолговатых курганах Великобритании и погребальных пещерах Франции и Испании. Средний рост достигал 1 м 60 см, а кефалический показатель изменялся между 71 и 74. Они были ортогнатны и со смуглой кожей. В настоящее время они представляются частью жителей Вельса и ирландцев, корсиканцами, испанскими басками. Они сродны с африканцами;

3) кельты, северная раса, высокорослые и короткоголовые, представители которой находятся в круглых курганах Великобритании и в могилах бельгийских, французских и датских. Они были макрогнатами и имели цветущий цвет лица, светлые глаза и рыжие волосы. Рост их был 1 м 70 см, а показатель 81. В настоящее время они имеют своими представителями датчан, славян и некоторых ирландцев. Их сродники угры;

4) лигуры — раса альпийская, низкорослая и короткоголовая, имеющая представителей в нескольких пещерах в Бельгии и дольменах Центральной Франции. Они имели черные волосы и были по большей части ортогнатны, с показателем 84 и ростом 1 м 58 см. В настоящее время они имеют представителями оверньятов, савояров и швейцарцев. Им сродни лапландцы и финны.

Арийскими языками говорят в Европе расы, представляющие характерные признаки всех этих типов, а в Индии расы с азиатским, дравидийским или семитическим типом, так как арийская кровь смешалась с кровью покоренных рас. Из чего следует, что надо искать первоначальных арийцев в одной из четырех европейских рас: скандинавской, кельтийской, лигурской и иберийской.

Лет тридцать тому назад была общепринятой теория, высказанная сперва Ретциусом, а затем поддержанная Бэром и Прюнер Беем. В Европе существуют две расы, которые считались тогда первоначальными (финны и баски) и языки которых не принадлежат к арийской семье. Ретциус, предполагая, что финны, так же, как и баски, были брахикефалами, и замечая, что шведы были долихокефалы, формулировал свою знаменитую «финскую теорию», которая долго была авторитетной в этнологии, да и в настоящее время еще имеет сторонников. Он утверждал, что первоначальным населением Европы была «туранская раса», брахикефальная, единственными пережившими современными представителями которой являются финны и баски. Он предполагал, что это население аборигенов было подавлено длинноголовыми пришельцами, говорящими на арийском языке, тип которых в своей наибольшей чистоте встречается у шведов. Эти завоеватели проникли в Европу с востока, истребляя или покоряя аборигенов «туранцев». Баски стали тогда искать убежища в Пиренеях, а финны — в лесах и болотах севера.

Эта теория была изложена профессором Максом Мюллером с его обычной ясностью. Он сообщает нам, «что в каком бы направлении ни проникали арийские колонны в своем переселении с востока на запад, они находили страну занятой потомками Тура»^{202}.

Финская теория Ретциуса была вообще всюду принята; но мало-помалу накопились новые факты, доказавшие, что положения Ретциуса должны быть признаны неверными. Брока показал, что испанские баски, истинные представители расы басков — долихокефалы, а не брахикефалы, как это предполагал Ретциус на основании исследований нескольких черепов французских басков. Затем де Картфаж и Гами доказали, что так называемые арийские пришельцы были на самом деле первичными обитателями Европы и обладали цивилизацией, гораздо меньше подвинувшейся вперед, чем у «диких потомков Тура». Порядок, в котором расположены одни над другими черепа в Гренобле, доказывает, что две долихокефалические расы предшествовали двум расам брахикефалическим. Самые древние изо всех найденных черепов суть черепа Канштадта и кухонных останков; люди этого типа питались главным образом раковинами и должны быть рассматриваемы как предки скандинавов, северогерманцев и англосаксов. Непосредственно вслед за ними мы находим, следуя порядку времен, расу диких иберов, которые жили охотой и в обычаях которых было людоедство и человеческие жертвоприношения; потомков их мы встречаем в Корсике, Испании и на севере Африки. Эти иберы были отодвинуты брахикефалической расой лигуров, прибывших в период северного оленя и бывших, по-видимому, сродни лапландцам.

Типом черепа, наименее древнего, будет череп «туранцев», рослой короткоголовой расы угро-финского типа, прибывшей в Бельгию и Бретань в конце неолитического века. Их цивилизация подвинулась дальше, чем у какой бы то ни было из предшествовавших рас. Они, по-видимому, не были жителями пещер; это были пастухи-кочевники, жившие в шалашах. Обе «туранские» расы прибыли последними. Короткоголовая раса лигуров оттеснила длинноголовую расу иберов к югу и к западу, а длинноголовую расу скандинавов к северу. Из этого следует, что центр Европы брахикефален, тогда как север и юг долихокефальны. Таким образом «финская теория», предложенная Ретциусом, была совершенно опровергнута.

Первобытные арийцы, то есть те люди, которые говорили на первоначальном арийском языке, могли быть или одной из четырех неолитических рас, или же расой, появившейся при более недавнем нашествии. Против этой последней гипотезы является то возражение, что археология не доставляет ни одного доказательства такого нашествия. Восходя до неолитического периода, мы находим, что четыре европейских типа постоянно занимают свое теперешнее географическое положение; а что касается озерного населения Швейцарии и Италии и строителей круглых курганов Великобритании, то все заставляет нас думать, что в неолитические времена их язык — кельтический или италийский — был языком арийским.

Итак, мы принуждены принять ту гипотезу, что одна из четырех неолитических рас должна быть отожествлена с первобытными арийцами, и что эта раса, какая бы она ни была, передала арийский язык трем другим.

Нам надо теперь исследовать по очереди права каждой из этих неолитических рас быть представительницей первоначального арийского корня. Вопрос этот не может считаться решенным, так как французские и немецкие ученые разделились на два противоположных лагеря. Все, что можно сделать, — это изложить беспристрастно перед читателем доказательства и факты, каковы они есть, чтобы он сам составил себе мнение. Для большего удобства мы можем рассмотреть сначала две малорослых черноволосых расы, иберов и лигуров, относительно которых трудность меньше.

Баски

Оригинальный язык басков или эвскарийский, на котором говорят на обоих склонах Пиренеев, образует род островка в великом океане арийских языков. Он должен представлять собой язык одной из неолитических рас, или длинноголовой расы иберов, или короткоголовой расы, которую мы называем расой овернской или лигурской.

Антропология проливает некоторый свет на этот вопрос. В настоящее время известно, что не все баски принадлежат к одному типу, как это предполагали Ретциус и первые антропологи, знавшие лишь черепа французских басков. В настоящее время Брока доказал, что испанские баски сильно долихокефальны. Средний показатель жителей в Зару, в провинции Гипускоа (Guipuzcoa), равен 77,62. Из французских басков значительное число (37 %) брахикефалы с показателями между 80 и 83. Средний показатель, полученный измерением пятидесяти семи черепов французских басков, найденных на старом кладбище Сен-Жан-де-Люз, равен 80,25. Таким образом, форма черепов французских басков является промежуточной между формой черепа оверньятов на севере и испанских басков на юге.

Очевидно, что на басков нельзя уже смотреть, как на расу не смешанную; и мы заключаем, что кровь испанских или длинноголовых басков состоит в значительной степени из крови иберов (точно так же длинноголовых), с легкой примесью крови лигуров, тогда как французские или короткоголовые баски в значительной мере представляют потомков короткоголовых оверньятов.

Мы видели, что юг Франции был в начале неолитического века занят исключительно длинноголовой расой. Точно так же, как мы показали, погребальные пещеры и дольмены Лозеры доказывают, что в начале неолитического века их территория подверглась нашествию короткоголовой расы, которая отодвинула их к Пиренеям, где обе расы смешались. Очевидно, что одна из рас должна была усвоить себе язык другой. Есть вероятие, что пришельцы, которые были из двух народов наиболее могущественными и цивилизованными, навязали свой язык побежденной расе; в таком случае язык басков должен представлять скорее язык лигуров, чем язык иберов. Свидетельства, имеющиеся в нашем распоряжении, все говорят в пользу этого предположения.

Попытка Вильгельма фон Гумбольдта^{203} отождествить прежний язык иберов с языком басков может считаться неудавшейся. Ван Эйс, величайший авторитет в этом деле, полагает, что невозможно объяснить древний иберийский язык языком басков. Винсон приходит к тому же заключению. Он утверждает, что надписи, выгравированные на иберийских медалях, не могут быть переведены посредством баскского языка, и, по его мнению, эти надписи обнаруживают существование в Испании расы, язык которой был совершению другого рода. Этот язык принадлежал, вероятно, к хамитическому семейству.

Мы имеем около двухсот древних нумидийских надписей, в которых встречаются очень древние формы языка берберов, на котором говорят в настоящее время племена туарегов, и тамаскеков и кабилы.

Этих надписей достаточно для доказательства, что нумидийский язык принадлежал к семье хамитических языков и что он имеет отдаленное сродство с нубийским и древним египетским^{204}.

Нельзя отыскать сродства между этим берберским и хамитическим семейством языков и языком басков. Многие из известных филологов пришли к окончательному заключению, что баскский язык должен быть отнесен к финской группе. Профессор Сайс, например, думает, что «вероятно надо присоединить язык басков к семье урало-алтайской»^{205}. «Я думаю, — говорит он, — что баскский язык должен быть включен в одну группу с этой семьей». Принц Люсиен Бонапарт, Шаренсей и другие показали, что этот интересный язык близко согласуется с угорским относительно грамматики, структуры, названия чисел и местоимений. «В самом деле, чем более я рассматриваю вопрос, тем более тесным кажется мне их отношение, в особенности когда для сравнения мы пользуемся аккадийским языком древнего Вавилона, недавно открытым, и представляющим самый древний из имеющихся у нас образчиков туранской семьи».

«Несмотря на широкий перерыв, созданный временем, пространством и отсутствием общественных сношений, мы можем указать на многие слова, общие аккадийскому и баскскому».

Эти филологические заключения согласны с антропологическими доказательствами.

Черепа чистой иберийской расы, каковы суть те, которые встречаются в продолговатых курганах Великобритании или в пещере de l'Homme-Mort, принадлежат к тому же типу, что и черепа берберов и гуаншей и представляют значительное сходство с черепами древних египтян. Черепа испанских басков представляют видоизменение того же самого типа, имеющее кефалический указатель выше, по всей вероятности, вследствие смешения с Лигурийскими завоевателями.

Мы видели также, что черепа оверньятов, с которыми надо поместить в один разряд французских басков, принадлежат к финскому или лапландскому типу. Этот факт увеличивает вероятность того, что баскский язык, имеющий сродство с группой языков финских, представляет первоначальный язык короткоголовых обитателей Центральной Франции.

Но в начале исторического периода язык этого населения, то есть истинных «кельтов» истории и этнологии, мало отличался от языка бельгийских галлов, которых мы обыкновенно называем «кельтами».

Не говоря о свидетельстве надписей, это достаточно установлено исследованиями Глюка об именах галльских вождей и местностей^{206}. Так, в бельгийской Галлии мы находим такие имена, как Noviomagus, Lugdunum (Лейден и Лаон), Mediolanum и Noviodunum; а в той части Галлии, которая была населена кельтами Цезаря, мы находим имена, безусловно тождественные или по меньшей мере того же типа, как Noviodunum, Lugdunum (Лион), Mediolanum (Мейлан) и Укселлодунум.

Это распространение языка бельгийских галлов к югу не представляет ничего удивительного, так как погребальные пещеры и дольмены Марны и Уазы доказывают, что северная раса мало-помалу распространялась к югу.

Арийский язык обладает, как мы видели, в высшей степени способностью уничтожать языки менее совершенно организованные. Когда большие и могущественные галлы Бельгии распространили свое господство на Центральную Францию, то они должны были почти неизбежно передать тот язык, который мы называем «кельтским», более слабой, короткоголовой расе оверньятов, говоривших на баскском языке и носящих этнологически имя кельтов.

Если это так, то мы могли бы предположить, что лигуры, этнологически принадлежащие к одной расе с оверньятами, говорили языком типа баскского, а не кельтского. Мы обладаем лишь одним, несомненным, лигурским словом asia, которое, как говорит Плиний, обозначало на языке тауринов какое-то зерно, вероятно, рожь или полбу, и это слово могло быть объяснено лишь из баскского корня^{207}.

По мнению Гельбига, мы обладаем именем несомненно Лигурийского происхождения, в названии Cimiez, около Ниццы, которое прежде было Cimella или Cemenelum^{208}. Слово «cima», которое мы находим в названии многих швейцарских пиков, как, например, хорошо известное имя Cima de Yazi, должно было означать холм. Часто следы самых древних рас находятся в названии гор; следует заметить, что большая горная группа Оверни носит имя севеннов, испорченное χέμμενος ορος, известно потом под именем Cebenna Mons.

Сравнение местных имен окружено неточностями, но можно заметить, что некоторые имена, каковы Jria, Asta, Astura, Biturgia, тождественны с некоторыми названиями испанских местностей^{209}.

Более замечателен факт неудачи Гумбольдта в его попытке найти в Испании, помимо имен на briga, объясняющихся иначе, сколько-нибудь имен обычного кельтского типа, столь обыкновенного в Галлии. Заметное отсутствие имен, кончающихся на dunum, magus, lanum и dorum, заставляет предположить, что испанские «кельты» и кельтиберы не говорили на языке, который мы называем «кельтским».

С другой стороны, кельтиберийская Испания, которая считается страной, завоеванной или колонизированной кельтами, представляет многочисленные имена племен, кончающиеся на etani, суффикс множественного числа имен местностей на языке басков, означающий «тех, которые обитают в» округе, обозначенном первой частью слова. В Галлии мы находим этот суффикс лишь в имени аквитан, бывших предками французских басков. Факт, что язык аквитан, который должен был представлять начальную форму языка басков, был положительно обозначен именем языка кельтского, указывается нам в любопытном свидетельстве, которое надо ценить по достоинству. Баски занимают ту же самую территорию, которую занимали аквитанцы, то есть провинцию, заключающуюся между Гаронной и Пиренеями. Между тем Сульпиций Север, писавший в четвертом веке, делает различие между языками «кельтским» и «галльским». Галл, по его выражению, говорит gallice, а аквитанец говорит celtice^{210}.

Галльский язык был, без всякого сомнения, языком, который мы называем в настоящее время «кельтским»; тогда как аквитанцы, которые жили в провинции, где кельтский язык никогда не употреблялся, говорили, однако, языком, который Сульпиций называет кельтским, то есть, по всей вероятности, тем, что мы назвали бы баскским. Это доказательство было бы решительным, если бы мы знали, имела ли Аквитания Сульпиция то же протяжение, что и Аквитания Цезаря, или под ней подразумевалась провинция, расположенная между Луарой и Гаронной, которая была присоединена Августом к прежней Аквитании ради удобства администрации.

Может быть, будет полезно резюмировать вкратце содержание всего изложенного на предыдущих страницах.

Высокорослые и белокурые галлы принадлежали к типу, совершенно отличному от невысоких и черноволосых овернцев. Невозможно думать, чтобы язык этих двух рас был сначала так же одинаков, как он стал во времена Цезаря. Одна из рас должна была передать свой язык другой расе. Бельгийские галлы были не только народом завоевателей, но язык их распространился тоже в Бельгии и в Бретани, где не найдено было никакого следа Лигурийской расы. Поэтому представляется вероятным, что тот язык, который мы называем языком кельтским, был первоначальным языком бельгийских галлов, а не овернцев, истинных «кельтов» Брока. Баскский язык должен представлять или язык этих настоящих «кельтов», или же язык иберов, так как в Аквитанской области не найдено никакой другой неолитической расы. Раса иберов была берберской расой, вероятно, таков же был и их язык, то есть он был языком из хамитического семейства. Отсюда мы заключаем, что язык кельтов в настоящее время представлен языком басков, которые, если мы должны в этом верить Сульпицию Северу, говорили на языке, который он называет кельтским.

Иберы были расой слабой, менее подвинувшейся в цивилизации, не знавшей ни хлебных злаков, ни домашних животных и фабриковавшей посуду самого грубого типа. На португальских берегах находят кучи раковин, похожих на кухонные останки Дании, и в некоторых сорных кучах иберов найдены следы людоедства. Невероятно, чтобы они могли передать свой язык лигурам, расе более цивилизованной. Поэтому мы приходим к заключению, что язык расы силурийской, или иберийской, занимавшей Великобританию, Галлию и Испанию в начале неолитического века, был родственен языку расы хамитической, к которой она антропологически примыкала; а хамитическим диалектом, наиболее приближающимся к иберийскому языку, был язык нумидийских надписей.

К концу периода северного оленя малорослая, черноволосая, короткоголовая раса финской или лапландской крови, представляющая лигуров современных этнологов и кельтов Цезаря, говорившая эвскарийским языком, принадлежавшим, вероятно, к урало-алтайскому отделу, появилась в Западной Европе.

Эти пришельцы нашли Галлию занятой долихокефалическими брюнетами, низкого роста, силурами или иберами, которые удалились к югу в область Пиренеев. Там лигуры амальгамировались с ними до известной степени и заставили их принять свой язык. Эта смешанная раса известна под именем расы баскской или кельтиберской.

Позже, в неолитический век, короткоголовая, высокорослая и рыжеволосая раса, принадлежащая к угорскому типу и говорящая арийским языком, который филологи называют кельтским, появилась в Бельгии, к северу от Самбры и Мёзы, и мало-помалу оттеснила лигуров, гоня их перед собой, за пределы бельгийской Галлии. В Центральной Франции лигуры усвоили себе арийский язык своих завоевателей, тогда как к югу от Гаронны они сохранили свой собственный язык, который мы называем баскским, но который Сульпицием и Цезарем назывался кельтским. Таким образом, из трех неолитических рас Галлии кажется весьма вероятным, что иберы говорили на языке хамитическом, родственным языку нумидийскому; что лигуры говорили на языке урало-алтайском, эвскарийском и что галлы говорили на языке арийско-кельтском.

Из этого мы заключаем, что ни одна из южных рас иберов или лигуров не может быть отожествлена с первоначальной арийской расой.

Остается теперь исследовать права на имя арийцев двух неолитических рас Севера, кельто-латинских обитателей озерных поселений и скандинавов времен кухонных останков.

Расы Севера

Если, как это кажется вероятным, язык иберов был хамитическим, а язык лигуров эвскарийским, то ни одна из этих рас не может быть отожествлена с первоначальными арийцами. Остается обсудить две возможности.

Арийский язык должен быть введен или долихокефалической расой рядовых могил, представляемой ныне шведами, фризами и северными германцами, или же брахикефалической расой круглых курганов, представляемой литовцами, славянами, умбрами и бельгийскими галлами.

Вопрос этот был обсуждаем с бесполезной запальчивостью. Немецкие ученые, а именно Пёше, Пенка, Ген и Линденшмидт, утверждали, что физический тип первобытных арийцев был и типом северных германцев, то есть что это была высокорослая, длинноголовая, белокурая и голубоглазая раса. С другой стороны, французские ученые, как Шавэ, де Мортилье и Уйфальви, утверждали, что первоначальные арийцы были брахикефалами и что истинный тип арийцев представляется галлами.

Немцы выставляют первоначальных арийцев в качестве предков германской расы, которые будто бы арианизировали Францию, тогда как французы признают тех же первоначальных арийцев и за предков своей расы, арианизировавших Германию. Обе партии утверждают, что их собственные предки были чистой благородной расой арийских завоевателей, а что их наследственный враг принадлежал к расе покоренных и порабощенных туземных дикарей, получившей первые зачатки цивилизации от своих наследственных повелителей. Каждая партия обвиняет другую в том, что га подчиняет научные выводы чувству шовинизма.

Вот что пишет Пёше, выражаясь несколько напыщенно: «Истинно научная теория, спокойно и ясно, как вершина Олимпа, поднимающаяся над мимолетными грозовыми облаками, заключается в том, что благородная раса белокурых и голубоглазых людей победила и подчинила более древнюю низкорослую и темноволосую расу. В противоположность этой теории возникает новая французская теория, не имеющая научного основания, порожденная политической ненавистью и утверждающая, что первоначальные арийцы были низкорослым, черноволосым народом, арианизировавшим высокорослую и белокурую расу»^{211}.

С другой стороны, г. Шавэ утверждает, что умственное превосходство принадлежит другой расе. «Посмотрите, — говорит он, — на превосходно сформированную голову иранцев и индусов, столь интеллигентную и столь хорошо развитую. Посмотрите на совершенство этих удивительных языков — санскрита и зенда. Немцы лишь обезобразили и испортили прекрасное строение первоначального арийского языка».

Уйфальви говорит, что «если превосходство состоит лишь в физической энергии, в охоте к предприятиям, нашествиям, завоеваниям, то белокурая длинноголовая раса может требовать себе титула расы руководящей миром; но, если мы обратимся к духовным качествам, к артистическим и умственным способностям, тогда первенство переходит к короткоголовой расе».

Де Мортилье столь же сильно выражается в этом смысле. Европа, утверждает он, обязана своей цивилизацией короткоголовой расе^{212}.

Спорящие забыли, по-видимому, что ни французы, ни немцы не могут считать себя за чистую расу, все равно как англичане или американцы. Северо-Восточная Франция от Нормандии до Бургундии, хотя язык ее и латинский, в большей своей части тевтонская по крови; а с другой стороны, нейтральная и Южная

Германия занята короткоголовыми расами, говорящими на тевтонском языке. Те народы, претензии которых на чисто арийскую генеалогию имеют наиболее оснований, суть долихокефалы шведы и брахикефалы литовцы, два народа, из которых ни один не играл в истории преобладающей роли. Высшей степени развития достигла скорее ортокефальная раса, встречающаяся в Германии, Франции, Англии и Соединенных Штатах и усвоившая себе физические качества одной расы и умственные способности другой.

Французы не могут претендовать на происхождение от галлов, так же, как и немцы на происхождение от тевтонов. Когда Нибур описывал со слов Диодора и Полибия галлов, вторгшихся в Италию, с их «большим телом, голубыми глазами и всклокоченными волосами»^{213}, то он получил письмо из Франции с жалобой, что он описал не галлов, а германцев. Точно так же тевтонские племена, аламаны, свевы и франки, тевтонизировавшие Южную Германию, совершенно отличались от существующего типа. В рядовых могилах, где погребены эти завоеватели, кефалический показатель не выше 71,3. Благородное сословие, состоящее из потомков этих завоевателей, имеет еще голубые глаза и долихокефалический череп, но горожане и крестьяне брахикефалы с указателем 83,5.

Для определения сродства первоначальных арийцев нам надо возвратиться ко временам более отдаленным и сравнить расу из рядовых могильников, которая была тевтонской несмешанной расой, долихо- и платикефальной, с современниками круглых курганов, бывших чистыми кельтами, брахи- и акрокефалами.

Эти типы столь различны и их можно так далеко проследить в неолитическом веке, что отождествлять их нет возможности. Лишь один из них может быть арийским по крови, другой должен быть арийским только по языку. Мнения лиц, сведущих в этом деле, различаются сообразно их национальности. Задача эта трудна для решения, может быть даже неразрешима. Никакое решение не может быть выдано за достоверное, но имеющиеся доказательства обеих сторон могут быть представлены на усмотрение читателя.

Немецкие писатели утверждают, что шведы с долихокефалическим черепом, на которых они смотрят как на представителей первоначальных тевтонов, составляют самую чистую расу в Европе, и что трудно предположить, чтобы они приобрели новый язык без того, чтобы их кровь не сделалась несколько смешанной; однако же, прибавляют они, черепа, находимые в шведских могилах, начиная с неолитического периода и кончая настоящим временем, представляют совершенно один и тот же тип.

Немецкие ученые утверждают, кроме того, что тогда как крестьяне и средний класс в большей части Европы короткоголов, дворянство и землевладельцы приближаются скорее к тевтонскому типу. Это, говорят они, служит доказательством того, что первоначальный короткоголовый народ был покорен и арианизирован завоевателями тевтонской расы.

Однако мы уже показали, что не язык народа-победителя, но язык народа более многочисленного и более цивилизованного одерживает обыкновенно верх и в случаях с норманнами, готами и бургундами тевтонские завоеватели усвоили язык покоренных рас, более цивилизованных. Таким образом, этот аргумент не может считаться решающим.

Пенка также собрал значительный арсенал свидетельств* которые мы уже резюмировали, для доказательства того, что северная раса под влиянием южных климатических условий стремится к исчезновению; он объясняет таким образом, что ныне в Греции и Италии не осталось и следа скандинавского типа высокорослого, белокурого, с голубыми глазами, который, как он думает, был вначале типом греков и римлян, так же как и типом персов и индусов.

Теории Пенка встретили большое одобрение в Германии и в Англии, к ним присоединились такие влиятельные ученые, как профессора Рендель, Сайс и Райе^{214}. Поэтому нет необходимости воспроизводить их в подробности; лучше будет изложить трудности, которые они должны встретить, и некоторые аргументы противной партии, на которые до сих пор не было обращено должного внимания.

Чтобы определить, которая из двух рас Севера имеет больше права представлять первоначальных арийцев, надо принять в соображение два рода доказательств, одни лингвистические, другие археологические. В следующей главе будет показано, что когда какая-нибудь раса оставляет свой язык и усваивает себе другой, то вновь приобретаемый язык принужден подвергаться некоторым изменениям, фонетическим и грамматическим, происходящим вследствие трудности произносить непривычные звуки и понимать сложные правила грамматики уже установившейся. Отсюда следует, что язык, потерявший многие из своих первоначальных флексий и представляющий много фонетических вариаций, вероятнее будет языком, приобретенным вследствие соприкосновения, чем язык, претерпевший мало изменений этого рода. Рассматриваемый с этой точки зрения, литовский язык среди языков европейских является имеющим наиболее прав быть представителем первоначального языка. Он сохранил гораздо совершеннее, чем язык готский и даже чем греческий, первобытные флексии и созвучия.

С другой стороны, тевтонские языки подверглись большим искажениям. Они потеряли многие из прежних флексий, сохранившихся в языках славяно-литовских и в особенности в литовском.

Готский язык потерял двойственное число, старинный творительный падеж и почти все старинные дательные. В спряжении он потерял аористы, прошедшее несовершенное, будущее и сохранил лишь настоящее и очень слабые следы удвоенного прошедшего совершенного. Литовский язык сохранил двойственное число и все старинные падежи, так же, как и настоящее и будущее; между тем как южнославянские языки сохранили аорист и прошедшее несовершенное. Во всех этих пунктах языки славяно-литовские стоят ближе к первобытному арийскому языку.

Литовская фонология есть также самая первобытная, как это видно из сравнения литовского dalptan с тевтонским delfan, копать; gibanti с giban, давать; woazis с ask; lomiti с lam; pulkas с folc; klente с hrind; kiausze с haus; kaistu с heito, heiz и hot; gladuku с glat; tukstantis с thusandi и thousand (тысяча)^{215}.

Если тевтоны не арийцы по крови, а только арианизованы, то каким образом усвоили они себе арийский язык? Географически они были заключены между кельтами и литовцами. Отношения между кельтским и тевтонским языками не были настолько близки, чтобы сделать вероятным, что один из них произошел из другого. Но относительно литовского это не так. Литовцы принадлежат к великой брахикефалической расе, тевтоны к расе долихокефалической. Обе расы соприкасаются и, насколько мы можем это знать, всегда соприкасались географически, а тевтонский язык больше приближается к литовскому, чем какой-либо другой из арийских языков.

По теории Пенка, предки литовцев приобрели арийский язык от предков тевтонов; по другой теории, предки тевтонов приобрели свой язык от предков литовцев.

Трудно верить, чтобы тевтонский язык, потерявший столько первоначальных флексий, который сократил столько литовских слов и который обезобразил первичную фонологию, мог бы представлять собой материнский язык, из которого возник литовский; между тем нельзя безусловно отвергнуть предположение, что тевтонский язык развился из какой-нибудь более древней формы славяно-литовского. Кроме того, гипотеза Пенка ставит нас лицом к лицу с еще большим затруднением. Надо объяснить, каким образом язык короткоголовых рас, кельтов и умбров, не говоря уже о языке греков, армян и индоиранцев, мог произойти из языка тевтонов, расы длинноголовой; каким образом народу, который в неолитические времена был малочислен и находился на низшей степени цивилизации, удалось организовать столько племен, более многочисленных и более цивилизованных.

Нам надо теперь рассмотреть другую категорию доказательств: доказательства археологии и лингвистической палеонтологии. Как мы уже видели, общее правило то, что когда две расы, стоящие на разных ступенях цивилизации, приходят в соприкосновение, то существует вероятность, что язык расы более цивилизованной одержит верх в лингвистической борьбе за существование.

Это правило имеет существенную важность в данном вопросе. Если мы признаем вместе с Пенкой, что тевтоны были по крови единственной чистой арийской расой, организовавшей другие, то их цивилизация должна была быть сравнительно передовой. Но, восходя к началу неолитического периода, к тому времени, когда тевтоны передали арийский язык другой расе, мы найдем, что длинноголовые обитатели берегов Балтийского моря находились тогда в состоянии самой глубокой дикости, тогда как короткоголовые расы Центральной Европы сделали довольно значительные успехи в цивилизации и достигли пастушеского кочевого периода.

Если мы перенесемся в эпоху, гораздо более близкую к нам, то мы увидим, что к концу неолитического века тевтонская раса была наиболее отсталой, так как тевтонские слова, относящиеся к цивилизации, по большей части заимствованы из славяно-литовских и кельтских языков соседних народов. Таковы суть даже слова, относящиеся к земледельческой и пастушеской жизни.

Как показали д'Арбуа де Жюбэнвилль и другие писатели, кельтский язык в своей основной морфологической структуре имеет более тесные отношения к латинскому, чем к тевтонскому. Отношения между языками кельтским и тевтонским ведут начало с эпохи сравнительно недавней и полезны для указания относительной степени цивилизации, достигнутой обоими народами. Многие слова, заимствованные из кельтского языка и вошедшие в тевтонский, относятся к предметам гражданского и военного управления. Они едва ли могут быть недавнее, чем галльское государство, основанное Амбигатосом в VI веке до Р.Х. Они указывают нам, что в эту эпоху или в предшествовавшую ей цивилизация и политическая организация у тевтонов были ниже, чем у кельтов, и что тевтоны были под владычеством кельтов. На основании доказательств лингвистических казалось бы, что тевтоны обязаны были своим соседям кельтам и лигурам первым знакомством с земледелием и металлами, со многими орудиями и предметами пищи и одежды, точно так же, как с самыми элементарными общественными, политическими и религиозными понятиями; так, например, слова, обозначающие нацию, народ, короля, чиновника, заимствованы из кельтского или из литовского языков.

Гипотетическая арианизация Европы тевтонами, которую желает установить теория Пенка, должна восходить к периоду весьма отдаленному, задолго до того, как зачатки цивилизации были сообщены тевтонам более цивилизованными кельтами. Трудно предположить, чтобы тевтоны за много тысяч лет до того, как они получили понятие о верховной власти, нации, армии или государстве, могли арианизировать посредством завоевания предков народов, настолько ушедших вперед и в общественной организации, и в промышленных искусствах, как индусы и иранцы или греки гомерической эпохи и обитатели Микен и Тиринфа.

Эти гипотетические завоевания тевтонов должны были иметь место в самом начале неолитического века; иначе как объясним мы арийский язык кельтов и умбров, воздвигших Стоунхендж и Эйвбери и построивших свайные селения в Южной Германии, Швейцарии и Италии.

Нам надо исследовать, стояли ли в столь отдаленную эпоху длинноголовые обитатели берегов Балтики на такой ступени цивилизации, которая давала бы возможность предполагать, что они могли покорить и арианизовать все короткоголовые расы Юга.

Лингвистическая палеонтология сообщает нам, что арийцы до их разделения были народом неолитическим, достигшим пастушеского периода и по временам занимавшимся, может быть, в некоторой грубой форме земледелием. Достоверно, что они одомашнили быка и, вероятно, барана, что они следовали за своими стадами в повозках и устраивали шалаши, с крышами и дверями; но они, вероятно, не знали искусства ловить рыбу, которая не служила им обычной пищей.

Этим лингвистическим свидетельствам о степени цивилизации, достигнутой первоначальными арийцами, мы можем противопоставить факты, указывающие нам на степень цивилизации неолитических предков тевтонов и кельтов.

Мы уже показали, что неолитические люди, следы которых встречаются в кучах раковин Швеции и Дании, были предками скандинавов и тевтонов, тогда как неолитические обитатели озерных селений Южной Германии, Швейцарии и Северной Италии должны быть отожествлены с короткоголовыми предками кельто-италийской расы.

В самый отдаленный период, о каком только мы знаем, долина Дуная была занята длинноголовыми дикарями канштадтской расы, имевшими убежища в пещерах. Их сменили в начале неолитического века короткоголовые люди, останки которых встречаются в курганах этой области, и которых считают принадлежащими к той же расе, как и современников круглых курганов Великобритании. Этой-то расе и надо приписать устройство озерных сооружений. В торфяниках и озерах Карниолии, Австрии, Баварии, Вюртемберга и великого герцогства Баденского встречаются остатки свайных построек, представляющих собой прототипы более недавних построек Швейцарии и Италии; и, по всей видимости, они были воздвигнуты народами, принадлежавшими к расе, простиравшейся к востоку до Дакии и Фракии. По Геродоту, были постройки на сваях на озере Празиас во Фракии. Даки были арийским народом, имевшим кровную связь как с фракийцами, так и с кельтами, и изображение озерного жилища в Дакии можно видеть на колонне Трояна в Риме^{216}. Остатки озерных построек, принадлежащих к неолитическому периоду, нашли также в литовской области. Таким образом, обычай возводить постройки на сваях был, кажется, общим у народов арийского языка в Центральной Европе.

Одна из самых старинных озерных построек, открытых доселе, современная, как думают, датским кухонным останкам^{217}, была открыта в торфянике в Шуссенриде, на Федер-Зее, в Вюртемберге. Степень цивилизации, о которой она свидетельствует, есть как раз та, которую лингвистическая археология приписывает первобытным арийцам. Ее обитатели жили главным образом охотой. Кости оленя находятся там в количестве большем, чем какого бы то ни было другого животного, но кости кабана также многочисленны. Собака, бык и баран были одомашнены, но костей козы и лошади еще не найдено. Орудия были из камня, рога и кости. Найдены мельничные камни и обугленная пшеница, но запасы злаков менее обильны, чем запасы орехов, буковых орехов и желудей. Найдены также семена льна, но совсем не найдено льняной ткани, единственным образчиком подобного производства был кусок веревки, сделанной из крученой кудели. Достойно замечания, что совсем не найдено рыболовных снарядов, какого бы то ни было сорта, за исключением нескольких позвонков щуки, замечательна редкость рыбьих костей.

Остатки более недавнего сооружения находятся на озере Штарнберге, в Баварии. Там найдены в большом количестве кости собаки, быка, барана и козы, точно так же, как орехи и ячмень.

Нельзя не заметить, что цивилизация, обнаруживаемая этими озерными постройками и подобными же жилищами, расположенными на Констанском озере, поразительно совпадает с цивилизацией первобытных арийцев.

Весьма древняя озерная постройка, вырытая из болота в Лайбахской ланде, в Карниолии, километрах в восьмидесяти от Триеста, относится, вероятно, к предшествовавшей эпохе, если судить по отсутствию злаков^{218}.

Эта страна была занята народом, говорившим на кельтском языке, на что указывает нам тот факт, что земля эта пересекается рекой, носящей название, обычное в кельтском языке, — Isca, которое было также старинным именем Exe в Девоншире и Uxe в Монмаутшире. Обитатели этой постройки находились в пастушеском периоде; они обладали коровами, овцами и козами, но жили преимущественно рыбной ловлей и охотой; их пища состояла главным образом из мяса оленя и кабана. Они не возделывали злаков, но собирали запасы орехов и водяных каштанов (Trapa natans), которые толкли в каменных ступах. Они находились в неолитическом периоде; найденные орудия сделаны большей частью из оленьего рога; каменные орудия столь же грубы, как и датские. Они совершенно не знали земледелия; зерна конопли или льна, обычные в швейцарских озерных селениях, здесь совершенно отсутствуют. Единственная ткань, которая там найдена, — это кусок рогожи из волокна, полученного из луба какого-то дерева. Озерное жилище в Лайбахе не было покинуто ранее начала металлического века, так как в нем была найдена коллекция медных и бронзовых вещей; этот факт установляет сближение между этим озерным поселением и историческим занятием этой страны латовигами, которые, по мнению Цейсса, были кельтами^{219}.

По этой дороге, через Карниолию, образующую самый легкий переход через Альпы, умбры, близкие родственники кельтов, могли проникнуть в Италию. Другой путь, через ущелье Бреннера, был занят ретийцами, принадлежавшими, вероятно, к лигурийской расе. Кельты, современные круглым курганам Бретани и пещерам Бельгии, находились почти на той же ступени цивилизации, на какой были и кельты первых озерных жилищ^{220}.

Круглые курганы каменного века были гробницами пастушеского народа, одомашнившего быка, барана, козу и свинью^{221}. Хотя не найдено никакого остатка хлебных зерен, но присутствие мельничных камней, встречающихся нередко, доказывает, по-видимому, что некоторые сорта злаков были в употреблении^{222}. Во всех существенных чертах цивилизация неолитических кельтов Бретани была одинакова с цивилизацией первобытных арийцев, как ее нам показывает лингвистическая археология.

Теперь мы перейдем к современникам датских кухонных останков, принадлежавшим к высокорослому длинноголовому типу, представляемому ныне северными германцами и шведами. Этот тип был с такой уверенностью ассимилирован современными немецкими учеными (Линденшмидт, Пенка и Пёше) с типом первоначальных арийцев, что вопрос о степени их цивилизации стал важным пунктом в рассуждении об этническом родстве арийцев.

Обширные скопления, называемые кьёккенмеддингами (Kjoekkenmoeddings), окаймляющие часть датских и шведских берегов, были уже описаны. Это, очевидно, отбросы, накопленные за долгий период расой дикарей. Они состоят главным образом из раковин устриц и других моллюсков, но содержат также многочисленные кости диких животных, птиц и рыб. Каменные орудия в них весьма многочисленны, грубы, но некоторые сработаны тщательно. Там встречаются каменные булавки и орудия из рога, но посуда, столь многочисленная в древних озерных жилищах, тут крайне редка. Грубость орудий и редкость посуды показывает, что в течение громадного периода времени, который был нужен для образования этих скоплений, произведшие их люди мало сделали успехов в промышленных искусствах.

Теперь мы применим к этим кьёккенмеддингам ту же систему лингвистической проверки, которую применяли к озерным постройкам. Они содержат кости оленя, бобра, медведя, выдры, ежа, рыси, лисицы и волка, все таких животных, которые, как известно из лингвистических изысканий Шрадера, были известны первобытным арийцам. Это, однако же, не имеет решающего значения, так как костей лошади, зайца, белки, животных, также известных арийцам, там не встречается. Фактом, еще более важным, представляется отсутствие животных, о которых на основании лингвистических исследований полагают, что они были одомашнены ранее разделения арийцев. Отсутствуют останки козы, барана или даже быка; а есть лишь несколько костей зубра, которые принадлежали, без сомнения, дикому животному, убитому на охоте. Отсутствие костей северного оленя, которые встречаются в пещерах короткоголовых людей Лессы, доказывает сравнительно недавнее время происхождения кьёккенмеддингов и может также означать, что лапландцы в эту эпоху уже отодвинулись дальше к северу.

Единственным одомашненным животным была собака, которую при случае употребляли в пищу, когда не было других съестных припасов. Одомашнение собаки было установлено профессором Стинструпом, который, как мы уже видели, доказал на опыте, что некоторые кости птиц и некоторые части костей четвероногих, неизменно отсутствующие в этих кучах останков, суть именно те, которые съедаются собаками; тогда как кости, находимые там, суть те, которые собаки оставляют обыкновенно в стороне^{223}.

Череп из Стенгенеса доказывает тожество расы кьёккенмеддингов с расой скандинавов; с другой стороны, думают, что самые древние озерные жилища восходят столь же далеко, как и иные из кьёккенмеддингов. Степень цивилизации самых древних из озерных селений совпадает с таковой же, приписываемой археологией первобытным арийцам, тогда как цивилизация современников кьёккенмеддингов была гораздо грубее; она была не выше цивилизации жителей Огненной Земли или индейцев диггеров в Орегоне.

Вирхов, Брока и Калори согласны в том, что брахикефалический или «туранский» череп выше по форме черепа долихокефалического. Из существующих рас наиболее низко стоящие, как австралийцы, тасманийцы, папуасы, ведда, негры, готтентоты и бушмены, так же как и природные племена Индии, принадлежат к длинноголовому типу, тогда как бирманцы, китайцы, японцы и народы Центральной Европы принадлежат к типу короткоголовому. Аккадийцы, принадлежавшие к туранской расе, уже около 7000 лет тому назад достигли высокой степени цивилизации, из которой произошла цивилизация семитов. На основании этого факта вероятнее предположить, что Европа обязана своим языком и цивилизацией скорее короткоголовой, чем длинноголовой, расе.

Между образом жизни двух рас была существенная разница. Арийцы до лингвистического разделения были народом пастушеским, они изобрели повозку, запряженную быками; стало быть, очевидно, одомашнили быка, но они не знали искусства рыбной ловли, так как термины, обозначающие сети, удочку, крючок и другие рыболовные снаряды различны в большей части арийских языков. Ни костей рыб, ни крючков не встречается в самых древних из озерных жилищ и в Германии, и в Италии. С другой стороны, современники кьёккенмеддингов не одомашнили быка, но питались главным образом устрицами и другими двустворчатыми морскими моллюсками вперемежку с охотничьей добычей. Они были, однако, очень искусными рыболовами, так как в кучах раковин попадаются в большом количестве кости селедки, угря и камбалы. Если б арийцы происходили от расы кьёккенмеддингов, то трудно было бы понять, каким образом они могли потерять вкус к рыбе или забыть искусство рыболовства, которым они преимущественно занимались.

Не менее трудно поверить тому, что благородная раса арийцев имела своими предками отвратительных дикарей кьёккенмеддингов, с их узким и убегающим лбом, низким черепом, прогнатной челюстью, выдающимися глазными дугами, и с их животными наклонностями, столь ясно обозначаемыми развитием затылочной области, кочевых охотников без постоянного жилища, не имевших даже настоящих могил для погребения своих мертвых.

Легче поверить тому, что арийская цивилизация обязана своим происхождением широкоголовой расе Центральной Европы, обладавшей искусством строить при помощи грубых каменных орудий озерные поселения Швейцарии и Италии.

Можно возразить, что обе цивилизации не были современны одна другой и что образование раковинных куч прекратилось задолго до того, как были воздвигнуты первые озерные постройки. Однако это, по-видимому, было не так. Думают, что оба эти периода заняли около двух или трех тысяч лет, а тип кремневых орудий, найденных в озерных жилищах Шуссенрида, считается более архаическим, чем некоторые из орудий кьёккенмеддингов^{224}. Сверх того, существуют основания думать, что раса кьёккенмеддингов сохранила тот же образ жизни доисторических времен. Таким образом, Вирхов, как мы уже видели^{225}, считает, что он открыл потомков древних фризов в плоскоголовых обитателях некоторых островов Зюдерзее, черепа которых принадлежат к стоящему на невысокой степени типу Неандерталя. Обитателями этих островов должны были быть те самые свирепые дикари, которых описывал Цезарь, обитавшие около устья Рейна и питавшиеся рыбой и птичьими яйцами^{226}. Если эти островитяне были, как утверждает Вирхов, предками фризов, язык которых сохраняет архаическую форму тевтонского языка, то мы должны из этого заключить, что они были изолированным остатком чистой тевтонской расы. По форме черепа они приближаются к шведам более чем к какой-нибудь из других европейских рас: их образ жизни во времена Цезаря соответствует образу жизни современников кьёккенмеддингов, черепа которых принадлежат к шведскому долихокефалическому типу.

Но, если во времена Цезаря эти береговые племена, питавшиеся рыбой, были еще совершенными дикарями, то весьма трудно отождествлять их с первоначальными арийцами, питавшими отвращение к рыбе и ранее лингвистического разделения достигшими пастушеского периода, арийцами, которые одомашнили быка, может быть, также и барана и изобрели повозку, запряженную быками, на которой они путешествовали со своими стадами в поисках пропитания.

Мы уже видели, что когда две расы соприкасаются, то язык наиболее цивилизованной по всем вероятиям одержит верх. Гораздо легче предположить, что длинноголовые дикари берегов Балтийского моря получили арийский язык от своих короткоголовых соседей, литовцев, чем думать вместе с Пенка, что они успели в отдаленные времена арианизировать индусов, римлян и греков.

Физически тевтонская раса больше ростом, статнее и сильнее, чем другая. Наиболее истые представители ее шведы, суть самая высокорослая раса Европы; их средний рост равен 1 м 70 см. Человек Стенгенеса достигает 1 м 75 см. Скандинавский скелет, найденный в Аспатрии, в Кумберланде, должен был иметь 2 м 10 см. Сидоний Аполлинарий также описывает гигантов бургундов, имевших семь футов вышины (2 м 10 см). Но череп принадлежит к невысокому типу. Показатель эллинского черепа равен 70,52; показатель типа Гохберга, представляющего бургундских завоевателей Швейцарии, равен 70,7; показатель типа рядовых могил — 71,3; а потомки фризов имеют черепной свод более низкий, чем какая-либо из европейских рас.

Чистый тевтон флегматичен по темпераменту и несколько тяжел на понимание, но храбр, воинственен и любит псовую охоту и атлетические упражнения. Это — гигант с белокурыми или льняного цвета волосами и с могучими членами, толстый и тупой, как готы и бургунды, на которых провинциальные римляне смотрели со страхом, смешанным с презрением.

Один из результатов тевтонского завоевания тот, что благородные владельцы земель в Европе произошли по большей части от этой расы (готы, ломбарды, норманны, франки, саксы, англы) и с удивительным постоянством сохраняют характерные физические признаки и образ жизни своих древних предков. Это есть, как заметил один очень тонкий писатель, «странный результат богатства и умственного развития современного общества, что оно дает высшим классам занятия дикарей, без извиняющей их необходимости. Это суть варвары, вооруженные совершенными средствами цивилизации. Самая величайшая слава для них состоит в том, чтобы убить огромное количество больших диких зверей». Атлетические упражнения полезны для поддержания энергии полу варварских аристократий^{227}.

Белокурые «юные варвары» Мэтью Арнольда, великие игроки в крокет, охотники за лисицей или оленем, но лишенные умственных вкусов, суть благородные типы тевтонской расы, но это не «дети света». Благодаря своей силе и храбрости и своему высокому росту, тевтоны были великой завоевательной расой, но готы и другие народы той же семьи не имели гения, необходимого для управления завоеванными ими царствами. Саксы, англы, готы не создали сами никакой передовой цивилизации; у саксов и фризов было мало умственной культуры. Гений Германии происходит от другой расы, к которой принадлежали и Гете и Лютер. Philippus Zaehdarm, Zaehdarmi Comes, qui quinquies mille perdices plumbo confecit (лат. «Филипп Цайдарм, граф Цайдарма, который умертвил свинцом пять тысяч куропаток», — герой философского романа-памфлета Т. Карлейля «Заштопанный портной»), был представителем одной из рас, Тейфельсдрёк, как и его биограф — другой.

Качества, позволившие тевтонским расам играть столь удивительную роль в истории Европы, ярко выставлены на вид двенадцатью могучими сыновьями Танкреда Готевилля — Вильгельмом Железной Рукой, Робертом Гвискаром, Рожером и другими, нарезавшими себе королевств в Апулии и Сицилии. Они принадлежали к могучей расе, с сильными членами, твердым сердцем, упорной волей; они были полны физической энергии и любили пить и охотиться. Они были широкоплечи, белокуры, как мы это видим в сделанном Анной Камнен портрете сына Роберта Гискара, Богемонда, принца тарентского. «Выше на локоть, чем кто-либо, с голубыми глазами и румяными щеками».

Энергия, сила воли, страсть к приключениям и битвам, позволившие тевтонам распространить свое владычество на мир, происходят от длинноголовой расы; но ум и гений Европы, великие писатели, а главное, люди науки, принадлежат скорее к короткоголовой расе, которая так глубоко изменила физический тип в Германии, Франции, Италии и Англии.

Пёше и Пенка^{228} привлекли внимание к тому любопытному факту, что хотя лингвистические демаркационные линии в Европе мало согласуются с таковыми же расовыми, но религиозные разделения почти всегда совпадают с границами рас. Как на причину этого, они указываюсь на то, что религия теснее, чем язык, связана с этническим характером расы. Ни одна европейская нация не принадлежит к магометанству, даже ни одна арийская нация, за исключением, в известной мере, персов, да и в Персии мы находим секту шиитов, совершенно преобразовавшую самые глубокие догматы исламизма. Шииты мистики, по существу, и они сумели найти в Коране доктрины, которые курьезным образом приближаются к учению Сведенборга, Таулера и других тевтонских мистиков.

Евреи всюду говорят на языке страны, в которой они живут, но повсюду они упорно держатся учения своей восточной религии. Христианство Нового Завета с его духом мира, смирения и покорности Провидению, которым оно сходно с исламом и другими религиями Востока, шло противно духу, свойственному тевтонской расе, с ее независимостью, упрямой волей и свободной жизнью, наклонностью к распрям. Из этого воспоследовало, что тевтонские расы, у которых эти характерные черты арийцев были сильнее всего развиты, последними подчинились игу Евангелия. Готы обратились в христианство лишь после поселения их в пределах Римской империи, притом они согласились принять только рационалистическую форму христианства, именно арианство, а не католицизм.

И в настоящее время, когда христианство распространилось по Европе, оно разделилось на два противоположных лагеря: католицизм и протестантство, Церковь власти и Церковь разума, линия раздела которых совпадает довольно близко с границей, разделяющей две великих расы арийского языка. Длинноголовая тевтонская раса — протестанты, короткоголовая кельто-славянская — или римско-католики, или греко-православные. В первой из них индивидуализм, упорство, самоуверенность, независимость очень развиты; вторая подчинена авторитету и по инстинкту консервативна.

Римское христианство никогда не было симпатично природе тевтонов, и они обратили его в нечто весьма различное от того, чем оно было вначале или, лучше сказать, чем оно сделалось в руках латинских и греческих учителей. Тевтонские народы имеют отвращение к системе духовенства; они отвергли авторитет священников и развили индивидуализм. Протестантизм был восстанием против религии, навязанной Северу Югом, никогда не подходившей к северному уму.

Немецкие князья, бывшие более чистой тевтонской крови, чем их подданные, стали вождями мятежа против духовенства. Скандинавия более чисто тевтонская, чем Германия, и она до основания протестантская. У шотландцев Лоуллэнда, которые более чистой тевтонской крови, чем англичане, дух протестантства развился свободнее. Шотландские кланы, оставшиеся приверженными к прежней вере, суть те, у которых всего меньше тевтонской крови. Провинция Ульстер, самая тевтонская в Ирландии, в то же время наиболее протестантская. Поразителен пример бельгийцев и голландцев. Линия разделения религий стала политической границей, и в то же время она есть и демаркационная линия рас. Средний кефалический показатель голландцев равен 75,3, то есть почти такой же, как и у шведов и северных германцев; средний показатель бельгийцев равен 79, то есть такой же, как у парижан. Бургундские кантоны Швейцарии, в которых существует наибольшая пропорция тевтонской крови, суть протестантские, тогда как кантоны востока и юга с короткоголовым населением представляют собой твердыню католицизма. Брахикефалическая Южная Германия принадлежит к католической религии; долихокефалическая Северная Германия принадлежит к протестантской религии. Протестантский Ганновер имеет показатель гораздо более низкий, чем показатель католического Кельна. Тридцатилетняя война была столько же войной рас, сколько и войной религий, и Вестфальский мир провел с довольно большой точностью демаркационную линию религий вдоль по этнической границе.

Повсюду, где существует наиболее чистая тевтонская кровь, в Северной Германии, в Швеции, в Норвегии, в Исландии, в графстве Ульстер, на островах Оркнейских, Лотианских, в Йоркшире, в Восточной Англии, протестантизм проникал легко, укреплялся часто даже в преувеличенной форме. В Богемии, во Франции, в Бельгии, в Эльзасе он был отвергнут. В Галвее и в Керри он не установился прочно. Обитатели княжества Валийского и графства Корнвалийского, ставшие протестантами по политической случайности, преобразовали протестантизм в религию, состоящую из душевных волнений, имеющих тесное сродство с эмоциональной религией Ирландии и Италии. Даже в настоящее время протестантизм не приобретает приверженцев на юге Европы, а католицизм не приобретает их на севере. Римский католицизм или аналогическая вера православных церквей, греческой и русской, царствует в странах, где преобладает короткоголовая раса; протестантство ограничивается областью долихокефалической и тевтонской. Население окрестностей Тулузы, бывшей главным центром альбигойцев, более короткоголово, чем какая-нибудь другая часть Южной Франции, а Тулуза была столицей вестготов. Ни в каком французском городе гугеноты не были многочисленнее, чем в Нише, другой твердыне вестготов, а Ниш и теперь еще существенно протестантский город по вере. Ортокефалическая Англия не есть ни католическая, ни протестантская, но англиканская. Не следует, однако, предполагать, что религиозное верование связано с формой черепа, но форма черепа составляет один из самых достоверных признаков расы.

Те, кто интересуется этими предметами, могут обратиться к контрасту, установленному Цезарем между религиями германцев и галлов^{229}. Та же существенная противоположность религиозного духа двух рас существовала тогда, как и теперь. Галлы имели папу. His autem omnibus Druidibus praeest unus qui summam inter eos habet auctoritatem («У них над всеми друидами есть один главный, который имеет над ними верховную власть»). Жрецы являются судьями в общественных и частных делах, и неповиновение их декретам влечет за собой интердикт: «Si qui aut privatus aut publicus eorum decreto non stetit, sacrificiis interdicunt. Haec poena apud eos est gravissima. Quibus ita est interdictum, ii numero impiorum ac sceleratorum habentur; iis omnes decedunt; aditum eorum sermonemque defugiunt; ne quid ex contagione incommodi accipiant; neque iis petentibus jus redditur, neque honor ullus communicatur» («Если какой-нибудь частный человек или занимающий общественную должность, не исполнит их приказания, то они запрещают ему жертвоприношения. Это наказание для них самое тяжелое. На кого наложен такой запрет, те почитаются за безбожников и злодеев. Все от них удаляются и избегают сближения и разговора с ними, чтобы не получить неприятность от такого сближения; если они жалуются, то им отказывают в правосудии; и они не могут быть назначены ни на какую почетную должность»).

Это могло бы служить изображением римского интердикта в Средние века или даже современного «бойкотирования» в Ирландии.

Мы можем сравнить с этим отрывком описание религии германцев: Germani multum ab hac consuetudine (Gallorum) differunt nam neque Druides habent, neque sacrificiis student («Германцы значительно отличаются в этом от обычаев галлов, так как у них нет ни друидов, которые бы начальствовали в религиозных делах, ни жертвоприношений»).

Арийские языки

Лет сорок тому назад думали, что сродство языка подразумевает собой родство по крови, и было в обычае говорить об арийской семье и арийской расе. Затем маятник отклонился в противоположную сторону, и Опперт установил: «что есть арийские языки, но совсем нет арийской расы». Можно спросить себя, не зашла ли реакция слишком далеко. Можно допустить, что слово «арийский» должно быть рассматриваемо в принципе скорее как лингвистический термин, чем как этнический, и что, хотя арийские языки восходят к общему корню, но народы, говорящие на этих языках, по большей части совсем не имеют кровного родства. Но так как арийский язык должен был получить начало у одной из рас, среди которой он в настоящее время в употреблении, то было бы правильно исследовать, которая из них всего вероятнее его образовала.

Арийцы до разделения бродили, без сомнения, как кочевые охотники и пастухи на весьма обширной территории, мало-помалу размножаясь и постепенно включая в свой состав другие племена. Значительную часть изменений первоначального арийского языка приписывают тому, что арийский язык перешел к расам неарийским. На основании соображений антропологических и археологических мы видели, что из четырех неолитических рас Европы две должны быть оставлены в стороне как не имеющие никакого права представлять первоначальных арийцев, и что из двух остальных вероятность очевидно склоняется в пользу короткоголовой расы Центральной Европы. Лингвистические указания должны быть теперь приняты в соображение, и нам предстоит исследовать взаимные отношения арийских языков и поставить себе вопрос о том, как они дифференцировались, каким образом первоначальный арийский язык мог развиться и мог ли он быть языком той расы, которая, с другой точки зрения, имеет, по-видимому, главные права на представительство первоначальной арийской расы.

Существует в настоящее время девять семейств арийского языка: индусы, армяне, эллины, италийцы, кельты, тевтоны, литовцы или летты и славяне. Сверх того, были многие семейства, ныне угасшие, каковы фригийцы, даки и фракийцы.

Семейства, имеющие наиболее тесные отношения, могут быть сгруппированы вместе, что дает шесть семей вместо девяти, это будут семьи: индоиранская, армянская, эллинская, кельто-италийская, тевтонская и литовско-славянская.

Зенд и санскрит связаны столь тесно, что мы можем предположить существование производящего языка, общего обоим этим языкам, которые мы назовем, для удобства, индоиранскими. Точно так же литовский, с одной стороны, тесно связан со славянским и, с другой стороны, менее тесно с тевтонским.

Старые традиции классической филологии, ведущие начало с того времени, когда известны были лишь две арийские литературы, привели к мысли, что два классические языка, латинский и греческий, были двумя языками-братьями, весьма тесно связанными между собой; но это мнение в настоящее время уступает тому убеждению, что наиболее тесное сродство существует между языками италийскими и кельтическими, что греческий приближается более всего к языкам индоиранскому и армянскому.

Шмидт лишь перечисляет девяносто девять слов, находящихся в греческом и индоиранском, и сто тридцать два, находящихся лишь в греческом и латинском. Некоторые из этих последних суть, однако, слова, относящиеся к цивилизации, или наименования животных и растений, по всей вероятности, не первоначальные.

Факт более важный это то, что приращение и аорист с удвоением существуют лишь в греческом и индоиранском и что эти языки обладают также особенными формами неокончательного наклонения. Имена шести греческих божеств могут быть объяснены из санскрита, тогда как лишь три имени общи греческому и латинскому языкам.

Мы видели, что тогда как некоторые слова, относящиеся к пастушеской жизни и зачаточному земледелию, общи латинскому и греческому языкам, наименования оружия различны; греческие совпадают по большей части с санскритскими, а латинские — с кельтическими. На относительные сроки разделения указывают также и имена числительные. Первоначальные арийцы умели считать лишь до ста. Слово, обозначающее тысячу, обще в греческом и санскритском, но не в латинском. Латинский и кельтский языки имеют общее выражение, обозначающее тысячу, и та же общность существует для литовского и германского.

Из этого мы заключаем, что разделение греческого и латинского, а также латинского и литовского имело место сравнительно рано, но что разделение латинского и кельтского, греческого и индоиранского, литовского и германского произошло в эпоху сравнительно недавнюю.

На основании других соображений языки италийские, по-видимому, гораздо более тесно связаны с кельтским, чем с греческим. Умбры, самый северный из италийских народов, находились географически в соприкосновении с кельтами, но они должны были быть отделены от эллинов иллирийцами. Исчезнувшие языки фракийский и дакский образовывали, вероятно, связь между греческим и кельтским.

Бакмейстер^{230} определил при помощи названий местностей прежнюю область кельтского языка. Она заключала в себе долины Рейна, Майна и верхнего Дуная, точно так же, как Бельгию, Великобритании и части Швейцарии и Франции. Кельтическая территория составляла большую центральную область арийских языков. Она простиралась к востоку до границ Дакии, если только сама Дакия не была членом кельтической группы.

Характерное кельтическое имя «Lugdunum» повторяется в названиях «Лаона, Лейдена» на нижнем Рейне, «Лиона» на Роне и на верхней Гароне у подошвы Пиренеев. Мы находим «Batavodurum» у устья Рейна и «Boiodurum» при слиянии Дуная с Инном.

Южная Германия, прежде чем она была тевтонизирована завоевателями, пришедшими с севера, была занята кельтами, что доказывается кельтическими именами, встречаемыми в долине Дуная и даже в долине Савы^{231}. Через Карниолию, служившую большой дорогой, по которой прошло столько нашествий на Италию, умбры — народ, язык которого имеет близкое сродство с языком кельтским, могли достигнуть долин Северной Италии.

Одними из самых древних и глубоких морфологических изменений арийского языка являются те, которые отличают языки кельто-италийские. Таково образование нового страдательного залога, нового будущего и нового прошедшего совершенного. На основании этого предполагают, что языки кельто-италийские, может быть, уже отделились в то время, как остальные арийские языки оставались соединенными. Кельто-италийское единство менее явственно, чем единство языков индоиранских или славяно-литовских, так как происхождение его относится к эпохе, более отдаленной.

Сродство кельтского языка с тевтонским менее глубоко, чем кельтского с латинским. Оно наблюдается главным образом скорее в словах, относящихся к цивилизации, чем в морфологическом строении, и обнаруживает скорее политическое верховенство и географическое соприкосновение, чем первобытное органическое единство.

Сродство тевтонского семейства со славяно-литовским более значительно и более полно, так как оно существует не в одних лишь словах, относящихся к цивилизации, но и в грамматике. Окончательное разделение славян и тевтонов должно было произойти сравнительно поздно. Языки славянские и тевтонские вообще совпадают в терминах металлургии, но различествуют в словах, касающихся оружия, земледелия и мореплавания. Между языками славяно-литовскими и тевтонскими существует тесное соотношение, на которое указывает тот факт, что те и другие меняют первоначальное bh на m в окончании некоторых падежей; перемена эта не встречается в других арийских языках. С другой стороны, сродство между славяно-литовским и индоиранским языками обнаруживается в том факте, что в шестнадцати приблизительно словах они изменяют первоначально k на s, какого изменения не бывает в тевтонском языке. Иранское наименование bhaga, обозначающее верховное божество, обще также славянам и фригийцам, но не встречается ни в греческом, ни в латинском. Итак, славяно-литовское семейство образует связь между иранским и тевтонским языками, тогда как греческий, с одной стороны, приближается к иранскому, а с другой — к италийским языкам.

В настоящее время допускают вообще, что европейские языки не менее архаичны, чем языки азиатские, принимая во внимание, что литературные памятники санскрита восходят к эпохе, более отдаленной, чем памятники языков европейских. Зенд, как мы сказали, может восходить к шестому веку до Р.Х., а санскрит — к десятому. Но современный персидский язык сохранил гораздо меньше из первоначальной арийской грамматики, чем какой бы то ни было другой арийский язык, за исключением английского. Он освободился от склонений и хотя и сохранил некоторые из личных суффиксов глагола, но потерял старые времена. Языки новоиндусские, вышедшие из диалектов или прокритов около десятого века по Р.Х., потеряли большую часть архаических черт, отличающих санскрит. Средний род исчез, новое множественное число и новые окончания заменили старые формы, а окончания времен заменились новыми формами, производными от причастий. Нельзя сомневаться, что это различение старых форм было ускорено, если не вызвано тем, что индийские неарийские племена усвоили себе арийский язык.

У литовцев произошло обратное. Язык не распространился, и те, кто говорит на нем в настоящее время, являются, по всей вероятности, прямыми потомками людей, говоривших на литовском языке две, а может быть, и три тысячи лет тому назад. Из этого произошло то, что грамматические формы в нем уцелели в степени гораздо более заметной, чем в каком-либо другом из существующих арийских языков. Между существующими языками один литовский язык сохранил двойственное число и старинное склонение. Его фонетическая система не ниже такой же системы санскрита; а в некоторых отношениях даже более архаична, хотя санскритская литература почти на три тысячи лет старше литературы литовской, ведущей свое начало лишь с начала восемнадцатого века.

В итоге латинский, кельтский и литовский языки суть те, которые наименее удалились от первоначальной системы созвучий. Языки славянские и индоиранские образовали большое число свистящих и других согласных.

В первичном арийском языке была лишь одна свистящая и две носовых, но в санскрите четыре свистящих и пять носовых. Головные или язычные согласные, составляющие особенность индусских языков, произошли, как думают, вследствие древних дравидийских влияний. Прежде думали, что первоначальный арийский язык имел один лишь звук для р и л, но в настоящее время думают, что их было два, так как европейские языки в этом отношении первобытнее азиатских; точно так же раньше думали, что индусская система гласных была примитивнее европейской системы, но в настоящее время между учеными в ходу скорее противоположное мнение. Греческий язык сохранил старые времена глагола лучше, чем латинский, и удержал двойственное число. Санскрит нормально заменил родительным прежний творительный, встречающийся в латинском senatu-d и в осканском fructu-d и исчезнувший во всех других арийских языках, за исключением зендского. Латинский, однако же, образовал три новых времени: будущее на bo, прошедшее несовершенное на bam и прошедшее совершенное на vi; пример: amabo, amabam, amavi. Италийские языки, как и кельтский и литовский, создали также средний залог, ставший впоследствии страдательным.

Греческий язык более архаичен, чем латинский, тем, что он сохранил старинный средний залог, двойственное число, старинные времена и первоначальные склонения. Дорийские и эолийские диалекты более архаичны, чем классический греческий, без сомнения, потому, что иранские греки были менее чистыми арийцами по расе. Потеря дигаммы и склонность к зетацизму у ионийцев произошла, может быть, вследствие смешения с преарийским населением, от которого были изъяты дорийцы. Латинский язык, однако, был более, чем греческий, верен первоначальной системе согласных. Так, латинский сохранил первоначальную гортанную, которую греческий часто меняет на p или t. Так, латинские слова quis и quinque соответствуют греческим τις и πέντε или πέμπε. Латинский сохранил начальную шипящую, которую греческий изменяет в придыхательную. Так, латинские слова sex, septem и socer в греческом становятся έξ, έπτά и έκυρός.

Мы находим то же изменение qv в p в валлийском и галльском, но не в ирландском или латинском. Так, латинское quatuor становится в ирландском cethir и pedwar в валлийском. Изменение происходит также и в осканском, и в умбрийском, где говорится pan вместо quam и pis вместо quis. Латинский сохраняет также старинную полугласную у (представляемую через j), которая в греческом меняется в h или в z. Так мы находим jecur и jugum вместо ήπαρ и ζυγόν. Итак, вопреки большей древности санскритской литературы, казалось бы, что некоторые из европейских языков по своему морфологическому строению, а еще более по своей фонетической системе столь же архаичны, как и азиатские языки.

В общем выводе языки, наименее изменившиеся, суть литовские, языки, изменившиеся наиболее, суть тевтонские. Почти во всех отношениях языки короткоголовых народов Центральной Европы: литовский, славянский, кельтский, умбрийский, латинский и греческий-дорийский, ближе подходят к первоначальному арийскому типу, чем тевтонский, язык длинноголовых обитателей берегов Балтийского моря. Таким образом, казалось бы, что литовцы имеют наибольшие права быть представителями первоначальной арийской расы, так как их язык представляет меньше фонетических потерь, проистекающих от приобретения различными народами чуждого им языка.

Диалект и язык

Начало арийских языков теряется в отдаленном прошлом, а о причинах, обусловливавших их различия, по большей части можно только догадываться. Но неизвестное часто может быть объяснено известным, а происхождение современных наречий проливает значительный свет на темное происхождение старинных языков.

Метод, употребленный Дарвином для объяснения происхождения видов, может служить и для объяснения происхождения языков. Дарвин начал с того, что указал на способы происхождения разновидностей, действующие у голубей, собак и кроликов. Затем он доказывал, что виды должны были произойти из разновидностей, а роды из видов. Виды становились различными благодаря устойчивости наилучше характеризованных особей и истреблению в борьбе за существование промежуточных разновидностей. Семьи арийских языков аналогичны родам, отдельные языки видам, а диалекты разновидностям. О происхождении языков, как и о происхождении видов, мы не имеем прямого указания, тогда как вопрос о происхождении диалектов, как и вопрос о происхождении разновидностей, менее темен. Поэтому изучение возникновения диалектов должно почти неминуемо пролить свет на происхождение языков.

Причины, приведшие к образованию диалектов, могут быть с пользой изучены, взявши в пример Германию.

Немецкие диалекты уже настолько различны, что язык швейцарцев непонятен для жителя Голштинии, а язык фризов для жителя Трансильвании; однако же все они говорят по-немецки. Все эти диалекты связаны рядом промежуточных звеньев (швабский, баварский, австрийский, гессенский, франконский), образующих непрерывную связь от одного крайнего наречия до другого. Если бы эти промежуточные звенья исчезли, то мы назвали бы языки кантона Ури, герцогства Голштинского и Трансильвании отдельными языками, теперь же мы называем их наречиями немецкого языка. Ни один немецкий диалект не является совершенно изолированным. Каждый совпадает в некоторых пунктах с одним или со многими непосредственными своими соседями и отличается от них в других пунктах. Например, франконский диалект или центральные наречия имеют некоторые фонетические особенности, общие с нижне-немецкими диалектами Севера, а другие — с верхненемецкими диалектами Юга. Восточный франконский отличается от аламанского больше, чем от баварского.

Можно указать вероятную причину некоторых из этих диалектических разновидностей. Мы знаем, что в исторический период немецкий язык распространился на обширные области, не тевтонские по крови.

Северо-западная часть области, занимаемой немецким языком, преимущественно тевтонская по крови, восточная — литовская, центральная — кельтская, а юго-восточная — лигурийская. Когда в конце второго века нашей эры готы, бургунды и другие тевтонские племена начали подвигаться в сторону юга, к Дунаю, и оттуда проникли в Италию, Галлию и Испанию, тогда славяне двинулись с востока в страны, которые оставались не занятыми, и завладели долинами Вислы, Одера, Эльбы, Заалы, верхнего Майна и среднего и нижнего Дуная. В VI веке, как это ясно показывают местные наименования, Ольденбург, Мекленбург, Саксония, Лауэнбург, Померания, Силезия, Юго-Восточный Ганновер и провинция Альтмарк были населены славянами. Славянскими наречиями говорили в Киле, Любеке, Магдебурге, Галле, Берлине, Лейпцигу Дрездене, Зальцбурге и Вене.

В течение последней тысячи лет немецкий язык мало-помалу возвратил себе потерянные им области, но без перемещения населения. Славянские племена не были изгнаны, но только тевтонизированы, и славянский короткоголовый тип существует в нем и теперь.

Точно так же Восточная Пруссия, литовская по крови, была германизирована тевтонскими рыцарями. Кельтические области Центральной Баварии, земли бойев, так же, как и Вюртемберг, великое герцогство Баденское и Гессен, были германизированы в IV веке аламанами, свевами и франкскими племенами.

Во многих швейцарских кантонах кровь ретийская, а язык бургундский. Поэтому ничего нет удивительного в том, что в этих странах нижненемецкий язык завоевателей был изменен, перейдя к природным племенам. На первоначальных нижненемецких диалектах говорят лишь во фризийских и голландских округах, которые суть тевтонские как по крови, так и по языку.

Мы можем теперь сделать шаг вперед и рассмотреть дело о неолатинских диалектах, ставших в настоящее время языками.

Французский, испанский и итальянский носят название языков, но они вышли из диалектов, и если принять в соображение примыкающие к ним наречия, то мы увидим, что ясно определенная граница, разделяющая языки литературные, исчезает между местными диалектами. Начиная с севера и оставляя в стороне литературные языки, мы находим ряд диалектов языка d'oil, взаимно понятных, каковы суть: валлонский, пикардийский, норманнский, бургундский и савоярский, преобразующиеся мало-помалу в диалекты языка d'oc, каковы лимузенский, овернский, гасконский и провансальский; последние в свою очередь заменяются каталонским, наврским, кастильским и андалузским, а с другой стороны, савоярский диалект образует переход к пиемонтскому, через который мы последовательно переходим к ломбардскому, венецианскому, тосканскому, корсиканскому, неаполитанскому, калабрийскому, сицилийскому и мальтийскому. Что касается сардинского, то он образует связь между испанским и итальянским.

Благодаря политическим причинам диалекты: тосканский, кастильский и парижский, стали языками литературными, и вследствие распространения просвещения они быстро уничтожают провинциальные наречия. Если бы случилось, что все диалекты, образующие переход между валлонским и сицилийским, угасли, то языки Франции и Италии были бы почти столь же различны, как санскрит и зенд. В истории арийских языков многие из промежуточных диалектов исчезли. Вместо некоторого рода наклонной плоскости, образуемой разными говорами, простирающейся от кантона Ури до герцогства Голштинского или от Пикардии до Калабрии, мы имеем как бы лестницу; наклонная плоскость разбилась и образовала неправильные и прерывчатые ступени.

Путь, которым первоначальный арийский язык распространился сначала на обширную область, а потом разделился на диалекты, породившие сами по себе арийские языки, должен быть сходен с тем путем, по которому в исторические времена латинский язык, диалект одной из общины Рима, распространился на всю Римскую империю и разделился для образования неолатинских языков. Неолатинские языки вышли из местных провинциальных диалектов, существовавших рядом с латинским литературным языком. Эти диалекты своим происхождением обязаны тому факту, что латинский язык, на котором говорили легионы, переходил к покоренным расам, которых частные языки исчезали, но оставляли свой след на вновь приобретенном языке.

Таким образом, усвоение латинского языка лигурами повело к образованию языка d'ос, галлами — языка d'oil, кельтами — языка кастильского, иберами — языка португальского, кельтиберами — языка арагонского. В Альпах встречается три диалекта Ladino, которые, может быть, обязаны своими особенностями влиянию старого ретийского языка на заимствованный латинский. Румынский, несомненно, сложился под влиянием языка древних даков, среди которых жили римские колонисты. В некоторых случаях гласные приобрели носовой звук или обратились в дифтонги. Член сделался суффиксом; так, например, образовалось слово omu-l — из homo ille (человек). Тот факт, что особенность эта встречается как в болгарском славянском языке, так и в албанском, делает вероятным предположение, что этот прием ведет свое начало из древнего иллирийского семейства языков, к которому, вероятно, принадлежал и дакийский.

Итальянский язык ближе к латинскому, чем провансальский, а провансальский ближе, чем французский, потому что в Италии было меньше посторонних элементов, чем в Южной Галлии, а в Южной Галлии меньше, чем в Северной. Разница в этих языках скорее фонетическая, чем лексическая, и получилась она главным образом от иного ударения, с каким говорили по-латыни все вновь усвоившие себе этот язык.

Наречие Иль де Франса стало литературным языком Франции благодаря обстоятельствам, сделавшим то, что Капетинги основали свою резиденцию в Париже. Умбрийский, осканский и мессанийский диалекты уступили место латинскому, потому что Римская республика подчинила себе остальную Италию. Потому, что Афины были умственным центром эллинского мира, потому, что в Мадриде говорили по-кастильски и что Магомет родился в Мекке, местные диалекты Аттики, Кастилии и Мекки стали литературными языками, которые мы называем греческим, испанским и арабским.

Когда устанавливается литературный язык, то местные диалекты стремятся к исчезновению.

В силу, вероятно, политических причин диалекты, которые должны были когда-то заполнять собою промежутки между языками: славянским и иранским, армянским и греческим, латинским и кельтским, исчезли. Так следует объяснить развитие в языке местных наречий и исчезновение промежуточных разновидностей.

Часто случалось, что наречие, одержавшее верх в борьбе за существование, было именно то, которое включало в себя наибольшее число чужеземных слов. Латинское наречие вовсе не было самым чистым из италийских диалектов. Аттический диалект греческого языка был дальше от первоначального языка эллинов, чем дорийский или эолийский.

Английский литературный язык есть скорее смешанный язык Данелога, чем чистый саксонский язык Вессекса или чистый язык англов Нортумберланда, а фризский язык более приближается к первоначальному тевтонскому языку, чем литературный немецкий.

Исчезнувшие арийские языки

Склонность местных диалектов исчезать, делая более заметными различия между теми, которые сохранились, поможет нам объяснить исчезновение лингвистических семейств, образовывавших в прежнее время связь между существующими языками.

В некоторых случаях мы даже можем делать предположения о природе исчезнувших языков, которые могли заполнить промежуток между отдельными семьями арийского языка.

Думают, что армяне были восточной ветвью фригийцев, которые в свою очередь отожествляются с бригами Фракии. Так между несколькими известными нам фригийскими словами встречается Βαγαΐος, фригийское имя высшего Бога, которое есть не что иное, как иранское Bhaga и славянское Бог^{232}. Из этого мы можем заключить, что фригийский и фракийский языки могут снабдить нас некоторыми из связей, отсутствующих между греческим, армянским, славянским и иранским. Оба последние, вероятно, находились в связи через посредство сарматского и скифского. Едва ли можно сомневаться, что многие из иранских языков исчезли. Существующие иранские языки: пушту, персидский, курдский и балучи, походят на песчаные слои Бегшота, увенчивающие возвышенности окрестностей Лондона и представляющие остатки формации, в прежнее время бывшей сплошной, а теперь в большей части своей разрушенной размыванием.

В старинном языке даков, известном нам лишь по географическим именам и нескольким названиям растений, сохраненным Диоскоридом, окончания были подобны или почти подобны окончаниям кельтского, иллирийского, фракийского и литовского языков; дакийское название propedula напоминает кельтское pempedula. Дакийский язык, вероятно, принадлежал к фракийско-иллирийской семье, и если бы он уцелел до наших дней, то он образовал бы драгоценную связь между языками кельтским, албанским, греческим и литовским. Албанский язык произошел из древнего иллирийского. Его лингвистическое положение сомнительно. Ген находит, что он сильно приближается к греческому; Блау считает его более близким к иранскому; но так как греческий больше всех других приближается к индоиранской семье, то старый иллирийский язык, будь он нам известен, мог бы помочь нам заполнить этот пробел. Иллирийский язык оставил, однако, следы в той стране, где на нем говорили.

Мы уже видели, что албанский язык, наравне с болгарским и румынским, обладает определенным склонением, получаемым посредством прибавления к члену суффикса. Эта особенность происходит, вероятно, от древнего иллирийского, образовывавшего, быть может, связь между италийскими, эллинскими и литовскими языками. Таким образом, кажется, что между европейскими языками отсутствуют три посредствующие: дакийский, иллирийский и фракийский.

Дакийский и фракийский образовывали, по-видимому, переход между славянским на востоке, кельтским на западе и греческим на юге. Фригийский и фракийский могли бы заполнить пробел между армянским и греческим; сарматский язык соединил бы славянский с иранским.

Гибель столь большого числа промежуточных форм помогает нам объяснить, почему языки севера и юга Европы имеют так мало общих черт. Если бы исчезнувшие языки уцелели, связи, по всей вероятности существовавшие между арийскими языками, могли бы быть представлены следующей диаграммой.

Теория волн

Было доказано, что арийские языки, по всей вероятности, произошли из наречий точно таким же способом, каким образовались тевтонские диалекты, или неолатинские языки.

Вероятность того факта, что арийские языки образовались, так сказать, in situ (лат. «на месте»), была доказана Шмидтом в трактате, о котором мы уже упоминали. «Теория волн» Шмидта имеет, однако же, такую важность в вопросе о месте происхождения арийских языков, что надо посвятить несколько страниц ее более подробному изложению. Фикк и Шлейхер, основываясь на некоторых словах или некоторых формах, принадлежащих исключительно европейским арийцам, утверждали, что существовало первоначальное основное разделение между арийцами европейскими и азиатскими; с другой стороны, Грассман, Паули, Зонне и Шпигель утверждали, что греческий язык более приближается к азиатским, чем к латинскому или тевтонскому; а Бопп и Потт утверждали существование тесных фонетических отношений между языками славянскими и индоиранскими.

Шмидт показал, что все арийские языки образуют звенья одной цепи, что славянский не может быть отделен ни от немецкого, с одной стороны, ни от иранского, с другой, и что греческий служит связью между санскритским и латинским.

Допуская, как все ученые, тесную связь между зендом и санскритом и признавая их языками-братьями, Шмидт показал, что три семьи языков, находящиеся на берегах Балтийского моря: тевтонская, литовская и славянская, связаны 143 словесными связями, из которых 59 общи трем языкам, 50 общи тевтонскому и славянскому, а 34 литовскому и тевтонскому. Он показал также, что восточная группа, или индоиранская, соединена с группой северной, или балтийской, 90 связями, из которых 61 специально соединяет их со славяно-литовской семьей и только 15 с семьей тевтонской.

Если три семьи балтийских языков тесно связаны этими 143 связями, то, с другой стороны, две семьи средиземноморские, италийская и эллинская, соединены 132 связями, то есть числом почти равным; азиатская группа соединяется со средиземноморской 123 связями, из которых 29 соединяют ее с эллинской семьей и лишь 20 только с семьей италийской и 4 с обеими этими семьями. Существуют также 10 связей между семьями славяно-литовской, индоиранской и эллинской.

Эти связи существуют в одном лишь словаре, но есть и другие, доставляемые грамматической конструкцией. Таким образом тевтонский и славяно-литовский сходствуют не только в словах, обозначающих серебро, ячмень, пшеницу, пиво и число тысячу, но и изменением первоначального bh в m в некоторых падежах. Литовский и славянский переменяют d на l в числительных одиннадцать, двенадцать (в числительных eleven, twelve по-английски); литовский и славянский совпадают с индоиранским в наименовании высшего божества, Бог, в слове, обозначающем брак, и во многих числительных именах; оба они обладают двумя общими падежами для имен, четырьмя формами для глагола и некоторыми формами местоимения. Греческий язык имеет одну форму глагола, общую с латинским (futurum exactum) и три общие с индоиранским.

Иранский, греческий и славянский изменяют s в h между двумя гласными, а иранский и греческий изменяют s на h в начале слов. Во многих словах, касающихся цивилизации, и во многих грамматических формах латинский язык более приближается к языкам Севера, чем к греческому.

Мы уже указали на тесное сродство латинского с кельтским. Оба они образовали новый страдательный залог и три новых сходных времени. Из числа морфологических особенностей литовского языка некоторые сближают его с европейскими, а другие — с азиатскими языками. Таким образом в слове melzu, «я дою», е принадлежит Европе, a z — Азии. В дательном женского рода множественного числа des-inamus гласная корня явно европейская, суффикс индоиранский, а суффикс склонения очевидно славяно-тевтонский. Это указывает нам на то, что великие семьи арийских языков — индоиранская, эллинская, кельто-италийская, тевтонская и славяно-литовская — неразрывно связаны между собой; славяно-литовские языки точно так же не могут быть отделены, с одной стороны, от тевтонских, как, с другой стороны, от иранских языков. Греческий язык столь же тесно связан с санскритским, как и с латинским.

Способ, каким связаны между собой арийские языки, показывает, что не могло быть последовательных переселений из Азии^{233}. Европейские языки могли возникнуть лишь в Европе в эпоху, когда арийские нации занимали почти то же относительное положение, что и в исторические времена. Славяне, например, должны были с самого начала помещаться между иранцами и германцами, а греки между латинами и индоиранцами.

Чем более два языка географически удалены один от другого, тем менее у них общих характерных признаков. Так Шмидт показал, что сродство индоиранского языка со славянским теснее, чем его сродство с тевтонским в пропорции 10 к 3. Точно так же сродство индоиранского с греческим более тесно, чем его сродство с латинским, и пропорция почти равна 5 к 1.

Шмидт утверждает, что область арийских языков была одно время однородна. Он предполагает, что в различных пунктах этой области проявились стремления к перемене и распространились подобно круговым волнам, расходящимся от центра возмущения. Таким образом, на каком-нибудь пункте могло возникнуть стремление заменить первоначальную сухую глоточную букву шипящей, стремление, распространившееся на области, занятые предками индоиранцев, армян и славяно-литовцев; из этого произошло, что греческое έκατόν, повторяющееся в староиранском cet, латинском centum и готском hund (hunt), соответствует санскритскому çata-m, иранскому sate-m, старославянскому сето и литовскому szimtas. Мы можем предположить, что в другую эпоху и в какой-нибудь другой области явилось стремление изменить первоначальное bh в окончаниях падежей bhi, bhis, bhya(m)s на m, стремление, распространившееся лишь на предков славян и тевтонов; таким образом на место староирландского fera-ib и латинского hostibus мы имеем vulfa-m по-готски и влеко-му по-старославянски.

В третью эпоху образовался новый страдательный залог, перешедший в италийские и кельтские языки, а может быть, раньше этого и в литовский. Вследствие этого мы получаем староирландское bera-r и латинское fero-r. Точно так же кельтский и тевтонский имели, быть может, тенденцию обозначать прошедшее время префиксами. Другие изменения осуществились во всех языках европейской области, в том числе и в армянском, а еще другие имели место лишь в области итало-эллинской^{234}.

Точно так же мы видим распространение некоторых первобытных культов на смежные области. Bhaga, имя верховного божества, встречается у иранцев, у славян и у фригийцев; Воден встречается только у кельтов и у тевтонов; Юнона и Веста составляют особенность греков и латинян; Уран — греков и индусов; Митра — индусов и иранцев.

Эти факты, очевидно, несовместимы со всякой теорией переселения арийцев из Азии в Европу, в эпоху позднейшую, чем эпоха лингвистического единства. Арийские языки должны были получить начало в эпоху, когда арийские народы занимали почти те же относительные положения, какие они занимают и теперь.

Языки и раса

Тесная связь арийских языков, установленная Шмидтом, доказывает, что лингвистическое разделение должно было произойти в эпоху, когда арийские расы занимали относительно друг друга почти те же места, что и в начале исторического периода. Но Шмидт вовсе не указывал причины диалектических нарушений и стремлений к изменению, которые он предполагал имевшими место. Этот пробел был заполнен антропологами и специально Пенка. Мы уже видели, что арийскими языками говорят по меньшей мере четыре европейские расы, из которых одна лишь была арийской по крови.

Мы уже пересмотрели доказательства, собранные Пенкой и Пёше для доказательства изменчивости языка и сравнительной устойчивости расы. Мы также видели, что особенности, отличающие каждый из неолатинских языков, обязаны своим происхождением, без сомнения, различным изменениям, которым подвергался латинский язык, распространяясь между иберами, галлами, ретийцами или даками. Происхождение наречий Италии и Древней Греции и современных провинциальных диалектов Франции, Германии и Англии может до известной степени быть объяснено таким же образом.

Итак, мы в праве распространить этот принцип и сделать из него vera causa (лат. истинная причина), могущую объяснить происхождение диалектов, из которых вышли семьи арийских языков. Другими словами, мы можем приписать если не все разницы, которыми отличаются между собой арийские языки, то значительную их часть арианизации неарийских. В некоторых случаях можно констатировать влияние чужеземного наречия. Так, Шпигель показал влияние семитической грамматики на персидский язык, а дравидийской на санскритский. То же самое относится и к санскритской фонологии; язычные и нёбно-зубные буквы, одни из наиболее характерных для санскрита, принадлежали к языку дравидийцев, покоренного народа, и распространились в арийских языках, но лишь в Индии.

Не является невозможным, что некоторые из этих фонетических изменений обязаны своим происхождением причинам чисто органическим. Дункан Джибб доказал, что у крайних типов, как негр и европеец, существуют явные различия в строении гортани, которых достаточно для объяснения того, почему негры находят столь трудным издавать некоторые звуки, кажущиеся нам естественными. Для негра почти невозможно произнести английское th, которое он превращает в d, тогда как швейцарец изменяет его всегда в z. Русский, с другой стороны, изменяет th в ф и делает, например, из Теодора — Федора. Аналогичное изменение мы находим в латинском; fumus соответствует греческому θυμός, a rufus — έρυθρός.

Существует много таких фонетических признаков расы. В ночь Сицилийских вечерен заставляли убегающих французов, приставляя шпагу к горлу, произносить слово ciciri, и если c произносилось как s, а не как русское ч (если они говорили сисири вместо чичири), то их признавали за французов и убивали.

Когда египетские мамелюки истребляли арабов Сайда, то они заставляли их произносить слово dakik (мука), чтобы убедиться, произносилась ли гортанная как к или как g.

Жители Галаадские говорили «шибболет», но люди Ефрема «не могли произносить хорошо и говорили „сиббалет“» и были убиваемы на берегах Иордана (Суд. 12: 6).

Полинезийцы не в состоянии произнести имя «Мари», которое они изменяют в Mali. Китайцы изменили Бенарес в Polo-nai, Брама в Fan и Christ в Ki-li-sse-tu. Капские кафры произносят слово «gold» (золото) — igolide и «sugar» (сахар) isugile, тогда как они могут произносить те странные готтентотские прищелкивания языком, которые невозможны для англичанина, даже после долгого упражнения — experto crede (лат. буквально «верь опытному»). Это случаи крайние, но мы можем высказать как аксиому, что когда какой-нибудь язык переходит к чужеземцам или к порабощенным расам, то существуют некоторые роды звуков, которых произношение будет для них затруднительно и что, следовательно, эти звуки будут непременно выкидываться или неверно произноситься. Таков в особенности случай для смягченных немых или придыхательных слогов. Так, когда Аристофан выводит на сцену варваров, то заставляет их заменять трудно произносимые звуки φ, θ, χ более простыми звуками π, τ, к. Готы чувствовали ту же трудность. Ульфила передавал греческое χ через к. Угры находили трудными для произношения смягченные немые буквы b, g, d и изменяли их в р, к, t. Точно так же мадьяр, говоря по-немецки, говорит pinter вместо binder, pek вместо beck и pleh вместо blech.

Иностранцы в пьесах Шекспира делают то же. Флюэллен в «Генрихе V» и Сэр-Джон-Эванс, валлийский священник в «Веселых виндзорских кумушках», переменяют p на b, t на d и f на v и употребляют особенные идиотизмы и упрощенную форму английской грамматики: «Pragging knave, Pistol, which you and yourself and all the world know to be no petter than a fellow, look you now, of no merits; he is come to me and prings me pread and sault yesterday, look you, and bid me eat my leek».

«It is that ferry person for all the Orld». «The tevil and his tam». Д-р Кайюс, француз, неспособен произнести английские th и w. Негры в романах г-жи Бичер Стоу, гайлендеры Блека и ирландцы Ливера встречают те же фонетические и грамматические трудности, говоря по-английски. «Pidgin-English» китайца отличается от такого же жаргона малайца или чинука.

Значит, весьма вероятно, что расовыми склонностями можно до известной степени объяснить дифференциацию арийских языков. Эта гипотеза опирается на существование сходных фонетических тенденций во французском и галльском языках. Два арийских языка, латинский и старый кельтский, подверглись сходным изменениям. Французами, как и валлийцам, трудно произносить двойные начальные согласные sc, sm, sp, st, и в обоих случаях трудность была побеждена одним и тем же средством, именно помещением в начале слова гласной. Валлийцы изменили латинское schola в yscol, spiritus в yspryd и scutum в ysgwyd. Подобным же способом латинское слово schola превращается в старофранцузском языке в escole и в современном французском в école; spiritus становится esprit; sperare — espérer; species — espèce и éрice; spada — espée, а впоследствии éрéе; scabellum — escabeau; scala — eschelle, а впоследствии échelle^{235}. Другие правильные фонетические изменения, каковы перемены m в n, l в r, c в ch встречаются в некоторых словах; так из rem сделалось rien; из semita — sente; из ulmus — orme; из caput — chef.

В некоторых из этих слов мы находим другую характерную черту, свойственную как французскому, так и валлийскому языкам. Это общекельтская склонность к отбрасывание слогов, не имеющих на себе ударения. Слог, носящий ударение, сохраняется, слоги короткие и глухие уничтожаются. Так латинские слова porticus, asimis, septimana, liberare и regula обратились в современном французском языке в porche, âne, semaine, livrer и regie; a semetipsissimum обратилось в même. Точно так же латинские слова benedictio, papilio и corpus обратились в benditt, pabell и corff по-валлийски, a Caerleon значит Castra Legionum.

По-французски так же, как и по-валлийски, эта склонность к сокращению разрушила склонения. С трудом найдешь в валлийском языке кое-какие остатки суффиксов, служивших для указания падежей: они заменены предлогами.

Французский язык таким же образом потерял падежи и заменил их тем же способом, как и валлийский; так говорят: à la femme, de la femme, pour la femme. Сходные этнические стремления производят в языке те же результаты. Если бы мы не знали истории французского языка, то, вероятно, чересчур приблизили бы его к валлийскому языку в силу поверхностного сходства, происходящего от этих общих склонностей.

В некоторых словах придыхательные твердые согласные греческого, санскритского и немецкого языков заменены по-латыни, по-кельтски и по-литовски соответственными непридыхательными твердыми согласными, причем оказывается, что славяне и римляне, также принадлежащие к короткоголовой расе, делают то же изменение, говоря по-немецки. В Южной Германии и Швейцарии, бывших кельтскими с самого начала и где тип кельтского черепа исчез, можно констатировать, что северогерманские звуки kh, th и ph часто изменяются в k, t или р.

В течение исторического периода немецкий язык распространился по финской территории. Лингвистическая карта России^{236} показывает спорадические группы финнов (мордва, вотяки, черемисы), рассеянные вдоль по долине Волги и мало-помалу усваивающие славянский язык. Москва в XII веке находилась на финской территории; в настоящее время она составляет сердце России. В VII веке вся долина Двины была финской, а в настоящее время она вся вполне славянская. Население половины России принадлежит к финской расе по крови, и на основании этого мы можем ожидать, что встретим здесь особенности угро-финской фонологии. Андерсон собрал множество примеров того, что угро-финские языки склонны изменять гортанную в шипящую^{237}. Надо заметить, что такое же изменение встречается в славяно-литовских языках, которыми говорят расы, более всех других арийских рас приближающиеся к угро-финскому типу. То же самое изменение гортанных в шипящие встречается у индоиранцев. Это может быть объяснено гипотезой Пенка о том, что индоиранцы были первоначально арианизированными уграми. Но тогда как индоиранские языки все разделяют эту особенность финно-угорской фонологии, языки собственно иранские, находящиеся в столь тесной связи с языками индусскими, не обладают ни одной из характеристических согласных языка дравидийского, то есть нёбных и языко-зубных, не встречающихся ни в одном арийском языке, за исключением санскритского. Эти особенности в фонологии санскрита обозначают, что он перешел с территории финно-угорской на дравидийскую.

Андерсон собрал также примеры стремления угорских языков вводить паразитную букву j или θ после explosives^{238}, так что k изменяется в c, в t или в t'. Сходные стремления можно отметить у короткоголовых арийцев, чем можно объяснить эквивалентность kis, quis, tis и pis; keturi, quatuor и petuar; pankan, quinque и pimp.

На основании предшествующих примеров можно прийти к заключению, что когда язык завоевателей становится также и языком подчиненных рас, то звуки, наиболее трудные для произношения, будут более или менее изменены. В подобном случае этим расам будет весьма трудно усваивать самые сложные грамматические правила, которые нелегко понять и запомнить. Из этого произойдет разрушение грамматических форм и выработка новых; и, наконец, упрощенная грамматика будет усвоена завоевателями в сношениях с их подданными, превосходящими их числом.

У нас имеются наглядные примеры такого процесса. Г-н Кингтон Олифант показал, каким образом датское завоевание имело результатом уничтожение старинных флексиональных изменений в языке англов. Он показал, как, за исключением нескольких форм множественного числа, таких, как ofen, родительный падеж и множественное число на es заменили прежний родительный и множественное на an и отделили предлог от глагола^{239}. Грамматика была упрощена и стала легче для изучения. Г. Олифант указал также на влияние норманнского завоевания, которое прибавило к английским словам некоторые французские префиксы и суффиксы^{240}.

Тевтонское завоевание Галлии привело к сходному результату. Уже в V веке четыре падежа из шести исчезли в существительном и были заменены предлогами; образовалось новое будущее с глаголом-связкой habeo; вместо amabo (лат. «я полюблю») мы находим: j'aimer-ai, что равняется ego amare habeo (лат. буквально «я имею полюбить»), причем местоимение ставится как префикс, чтобы сделать новую форму понятной; а потом, когда с этой формой освоились, то создали еще новую, более выразительную: Je vais aimer^{241}. Но и самое amabo не было старинным арийским будущим. В умбрийском, осканском и кельтском языках старинное будущее на s было потеряно, и мы находим лишь слабые следы его в латинском языке^{242}. Новое будущее на bo было образовано посредством вспомогательного глагола fuo; таким образом, что ama-bo значит буквально: «я должен любить». Давно прошедшее совершенное исчезло из славяно-литовских языков бесследно и почти исчезло в старо-ирландском^{243}. Очень мало старинных грамматических форм находится в болгарском языке, который был заимствован тюркским племенем от покоренных им славян, тогда как сербы и хорваты, принадлежащие к самой чистой славянской крови, сохранили древние аористы и прошедшие несовершенные. Но и сам славянский язык, сохранивший аорист и настоящее, утратил первоначальные прошедшее несовершенное и удвоенное прошедшее совершенное. Этот язык приобрел три новых шипящих и две носовых согласных и ставит для благозвучия у перед словами, начинающимися с гласной; он утратил оканчивающиеся согласные и переменил первоначальные двоегласные на простые гласные. Точно так же в болгарский, румынский и албанский языки введен был член-суффикс, вероятно, полученный от древнего иллирийского или дакийского языка.

Когда кельты совершили нашествие на Великобританию, то они нашли эту страну во владении силурийской расы, потомков которой можно найти в Денбишире и в Керри. Профессор Райе (Rhys) полагает, что он открыл влияние этой расы на кельтические языки. Он думает, что вставка местоимения между глаголом и его суффиксами в ирландском языке и изменение окончаний в валлийских предлогах, как erof «для меня», erot «для тебя», erddo «для него», обязаны своим происхождением влиянию доарийского населения на кельтические языки^{244}.

Поэтому кажется вероятным, что многие из фонетических и грамматических отличий, которыми различаются арийские языки, обязаны своим происхождением тому факту, с которым нас уже освоили исследования антропологов, именно, что народы арийского языка принадлежат не к одной расе, но ко многим расам, в отдаленные времена променявшим свой первобытный язык на язык арийских завоевателей.

Возникновение арийского языка

Много лет тому назад профессор Макс Мюллер высказывал свое мнение, что «в грамматике арийских и семитических языков мы можем открыть отпечаток могущественного ума, наложенный на неустановившиеся еще элементы языка в самом начале их роста, отпечаток, который никогда не изгладится в течение веков»^{245}.

Эволюционная доктрина, глубоко изменившая естественный науки, в настоящее время приложена к науке о языке, и с современными принципами более согласно то предположение, что язык медленно развивался в течение бесконечного ряда веков и что арийские изменения окончаний, вместо того чтобы быть изобретенными «могущественным умом», вышли бессознательно из какой-нибудь более грубой формы языка.

Какова была эта форма, — это может служить лишь предметом предположений, но мы имеем право исследовать неарийские языки с целью открыть, который из них наиболее приближается к первоначальному арийскому, и можно ли составить правдоподобную гипотезу о природе того языка-родоначальника, от которого произошли арийские языки.

Арийская территория ограничена тремя другими лингвистическими семьями: хамитической, семитической и урало-алтайской. Между ними тремя мы должны искать самую наиболее родственную арийской семье, так как все другие лингвистические семейства слишком далеки от нее как по географическому положению, так и по строению.

Иберы, как мы видели, не были, вероятно, арийцами ни по расе, ни по языку. Их физический тип был типом племен Северной Африки, говоривших нумидийскими диалектами, принадлежащими к хамитической семье, и которых отдаленное родство связывало с древними египтянами. Многие из известных филологов того мнения, что семитические языки, имеющие флексии, произошли от какого-нибудь языка хамитического класса^{246}. Ими указаны были поразительные грамматические сходства между семитическим и древним египетским. Но все попытки сблизить языки арийские и семитические явно не удались; те и другие, правда, имеют флексии, но изменение окончаний носит характер совершенно различный. Глагольные корни также различны, образовательные элементы другие и употребляются другим образом. Между языками арийскими и семитическими существует непроходимая пропасть, так что нельзя себе представить, чтобы одни могли произойти от других. За исключением рас урало-алтайской и семитической, нет еще никакой белой расы, от которой могла бы произойти белая арийская. По физическим признакам длинноголовая раса арийского языка, живущая на берегах Средиземного моря, походит на семитов, тогда как короткоголовая раса Центральной Европы приближается к типу финно-угорскому. Но между языками урало-алтайскими и арийскими нет такой непроходимой пропасти, как между языками арийскими и семитическими.

Языки семитические имеют префиксы и суффиксы, тогда как языки арийские и финно-угорские обладают лишь суффиксами. Таким образом, существует сходство в основном строении двух последних семейств. Правда, что угро-финские языки агглютинативны, но в некоторых из них, принадлежащих к западному финскому классу, агглютинация почти переходит в изменение окончаний и мало отличается от первой степени флексий, которую мы находим в самых архаических из арийских языков. Нельзя провести точной границы между агглютинацией и изменением окончаний. Изолирующие языки стремятся стать агглютинативными, агглютинативные флексионными, а последние в свою очередь стремятся к тому, чтобы потерять свои флексии и сделаться аналитическими. Китайский язык односложен, тибетский обнаруживает стремление к агглютинации; урало-алтайские языки находятся в периоде агглютинации; но финский, самый передовой из этого класса, почти достиг флексионального периода. Языки арийские флексиональны, но в персидском, французском и английском языках изменения окончаний почти исчезли, и эти языки почти достигли аналитического периода.

Чем дальше возвращаемся мы назад в истории арийского языка, тем более характер грамматики оказывается агглютинативным и тем менее флексиональным. Наиболее архаические из арийских языков, как, например, литовский, больше всего приближаются к угро-финской грамматике, ясной, простой и логической; тогда как в других арийских языках грамматические формы неопределенны и темны. С другой стороны, наиболее развитые из финских языков стали менее агглютинативными и более флексиональными. Профессор Макс Мюллер признает, что финская грамматика имеет более близкое сходство с арийскими языками, чем какая-либо другая. Он говорит даже, что «можно почти спросить себя, не вышла ли грамматика этого языка (финского) из периода агглютинации и не вошла ли в флексиональное течение вместе с греческим и санскритским языками»^{247}. Д-р Шрадер признает неоспоримым, что арийские языки носят на себе следы, доказывающие, что они поднялись с низшей степени развития, более близкой к степени развития языков урало-алтайских. Финский язык, наиболее передовой из языков финно-угорских, приближается к арийским языкам по согласованию в числе и падеже прилагательного с существительным. Кроме того, в языках финских и арийских конечные глагольные корни очень сходны по звуку и значению; местоимения и другие образовательные элементы часто сходны; они употребляются одинаковым способом и имеют одинаково важное значение.

В арийских языках существовало постоянно стремление к объединению форм падежей и к сглаживанию различий грамматических форм, тогда как способность производить новые грамматические формы в настоящее время, по-видимому, утрачена.

Одновременно с исчезновением падежей и времен существовало стремление к умножению склонений и спряжений. Но первоначальный арийский язык обладал лишь двумя формами склонения и спряжения, да и эти последние могут быть, вероятно, сведены к одной. В этом первоначальный арийский язык сходен с языками урало-алтайскими, обладавшими первоначально лишь одной формой склонения и одной формой спряжения.

Алтайские языки обладают еще способностью чрезвычайно легко образовывать падежи, способностью, которой арийские языки должны были некогда обладать, но в настоящее время утратили. Первоначальный арийский язык был богат падежами, которые образовывались через посредство агглютинированных последующих предлогов. Латинский язык сохранил из них пять; язык d'oil в Средние века сохранил два; французский язык утратил их все. По мере того как эти падежи выходили из употребления, делалось необходимым заменить их предлогами. В протоарийском языке было, наверное, семь, а вероятно, девять падежей; один родительный, один дательный, один винительный, два местных, два инструментальных и два творительных. Можно сравнить с ними девять падежей якутского языка и четырнадцать падежей финского, в числе которых есть заключительный, prosecutive и mutative. Мы видели, что некоторые арийские языки, как, например, санскритский и южнославянский, образовали многочисленные согласные, не существовавшие в первоначальном языке. Фонетическая угро-алтайская система, по-видимому, была лишь началом арийской системы. Она обладает лишь одной гортанной k, тогда как в арийском языке их шесть, одной зубной t тогда как в арийском языке их три, и одной губной p, тогда как в арийском их тоже три.

Можно заметить, однако, что между арийскими и финскими языками существуют три коренных различия: род, образование множественного числа и закон вокальной гармонии. На вокальную гармонию, представляющую столь характерную черту урало-алтайских языков, указывали как на самое основное отличие этих языков от арийских. Но некоторые из них, как черемисский и вотяцкий, обладают лишь слабыми следами ее. Г. Адам предполагает, что они ее утратили. С другой стороны, г. Говелакк думает, что вокальная гармония происхождения сравнительно недавнего и что черемисский и вотяцкий языки не вполне ее усвоили.

Вторую значительную разницу представляет образование множественного числа. Арийские и урало-алтайские языки имеют три числа: единственное, двойственное и множественное. В этом они сходны. Но здесь мы встречаемся лицом к лицу с очень большой трудностью, состоящей в том, что хотя двойственное число образуется одинаковым способом у тех и у других, но образование множественного совершенно различно. В армянских языках знак множественного числа вставляется между корнем и суффиксами (местоимениями или предлогами), тогда как в арийских языках знак множественного ставится на конце. Но эта разница, хотя она и кажется основной, может быть рассматриваема как признак первоначального единства. Профессор Сейс указал, что есть основания для предположения о том, что в первоначальном арийском языке были лишь единственное и двойственное числа, а множественного не было. «Ничто, — говорит он, — не кажется нам более естественным, даже необходимым, как существование множественного числа. Мы могли бы предполагать, что его корни глубоко внедрены в самых началах языка, и однако же два факта ясно и решительно восстают против этого мнения»^{248}. Один, это случайное существование двойственного, которое было бы совершенно не нужно, если бы существовало множественное, так как это факт, что существование множественного числа заставляет исчезать двойственное. «Двойственное число, говорит в другом месте профессор Сейс, было древнее множественного и после образования последнего оно сохранило свое существование лишь как бесполезный и громоздкий предмет, от которого большая часть арийских языков нашла средство освободиться»^{249}. То же было и с финскими языками: вначале у них было двойственное число, как это нам доказывают языки остяцкий, лапландский и самоедский, в которых оно уцелело, тогда как оно исчезло из языков народов, более цивилизованных.

Второй факт тот, что многие из семейств языков обладают двойственным числом и не образовали еще множественного. Аккадийский и баскский языки обладают лишь несовершенной и зачаточной формой множественного числа. Множественное число поздно образовалось в языках урало-алтайских, как это показывает нам тот факт, что они не все усвоили один и тот же суффикс множественного числа. Это суффикс t в финском языке, k в мадьярском, lar в турецком и nar в монгольском.^{250} Языки арийские и финские образуют двойственное число одинаковым способом. У всех у них суффикс двойственного числа следует за окончанием, означающим падеж, или местоименным суффиксом. Думают также, что суффикс двойственного числа имел одинаковое происхождение во всех этих языках, так как он формируется из одних и тех же местоименных элементов в самоедском, лапландском и остяцком языках и в тех арийских языках, которые сохранили двойственное число.

Но, тогда как образование двойственного числа сходно в языках арийских и финских, образование множественного различно. В арийских языках оно было образовано по образцу двойственного, причем суффикс множественного просто занял место суффикса двойственного. В финских языках оно образуется посредством суффикса множественного, t, вставляемого между суффиксом, составленным из местоимений и из последующих предлогов таким же способом, как в английском языке прибавляют знак родительного падежа к таким словам, как man и men, говоря: the man's boots или the men's boots; это образование соответствует образованию языков финских, тогда как в первоначальном арийском языке знак падежа ставится впереди, как в слове nobis, где bi есть знак падежа, a s знак множественного. В одном из финских языков порядок этих суффиксов был бы обратный.

Итак, если эти языки сходствуют в образовании двойственного числа и различествуют в образовании множественного, то мы заключаем из этого, что арийский язык мог произойти из языка финского класса в то время, когда тот и другой находились еще на той степени развития, которую профессор Сейс приписывает первобытному арийскому языку, то есть когда они, подобно хамитическим языкам, имели лишь единственное и двойственное число.

Третье различие, которое считалось за основное между языками арийскими и финскими, состоит в том, что последние так же, как и другие языки урало-алтайского класса, не имеют рода. Д-р Шрадер считает отсутствие рода за самый решительный пункт, в котором языки урало-алтайские отличаются от языков арийских и семитических. Но и в этом случае профессор Сейс утверждает, что первобытный арийский язык был, вероятно, сходен с финским относительно отсутствия рода. Он считает род за образование более недавнее и «происшедшее частью в силу аналогии, частью вследствие фонетического упадка». «Существует, — говорит он, — множество признаков, указывающих на то, что первоначальный арийский язык в древнейшую эпоху своего существования совсем не обладал родом». «Так, например, окончания слов pater и mater (отец и мать) совершенно тождественны»; слова женского рода, как humus (лат. почва), или мужского, как advena (лат. пришелец), «показывают, что было время, когда эти корни не указывали ни на какой особый род, но что потом, в силу сходства, они были усвоены: один для обозначения мужского, другой для обозначения женского»^{251}.

Мы заключаем из этого, что тот язык, из которого произошел язык арийский, должен быть сходен с языками урало-алтайскими по отсутствию рода.

Таким образом, оказывается, что ни одно из различий, которые выдавались за основные между арийскими и урало-алтайскими, не есть различие действительно первичное. Флексиональные изменения арийского языка произошли из агглютинации, и они должны были когда-нибудь быть проще и правильнее; арийские падежи должны были вначале быть более многочисленными; роды и множественное число суть новейшие образования, а вокальная гармония в урало-алтайских языках не может считаться за существенный закон. Таким образом, в то время как различия арийских языков от семитических заключаются в самых основаниях языка, те, которые отделяют арийские языки от урало-алтайских, не имеют коренного значения. Все они заключаются в неологизмах, в новых образованиях, которые могли развиться в течение многих тысячелетий.

С другой стороны, есть такие пункты сходства в строении, которые могут быть приписаны лишь первоначальному единству. Они были выставлены на вид Диффенбахом, Куно, Андерсоном и в особенности Вескэ^{252}, и мы должны вкратце изложить читателю заключения этих ученых.

Сходства в словаре многочисленны, но они вообще не первоначальны. Это суть по преимуществу, как показали Томсен, Альквист и Шрадер^{253}, слова, относящиеся к цивилизации, заимствованные из шведского, славянского и иранских языков.

Но когда мы проникаем глубже и доходим до корней, из которых был составлен словарь, мы констатируем, как это показали Андерсон и Куно, что корни слов по большей части сходны и что из этих глагольных корней слова строились одним и тем же способом и с помощью одних и тех же образовательных элементов.

Возьмем пример: мы находим в арийских, как и в финских языках, глагольный корень kar, бежать, двигаться. Этот корень дает нам в финском слово ker-ap, повозка, а в английском слово char-iot. Здесь из одного и того же корня слова одного и того же значения были образованы независимо одно от другого.

Тождественные глагольные корни многочисленны. Как примеры этого, мы находим в арийских и финских языках корни kad, падать; kak, сгибать, и в другом значении опорожнять, kap, держать; kat, наклонять; kar, работать и в другом значении делать зло или вред; kas, нанимать; kal, зябнуть; ku, выгибать, не говоря о некоторых сходствах в корнях имен числительных, отмеченных Куно^{254}.

Кроме того, в арийских и финских языках тождественные образующие суффиксы прибавляются к глагольным корням для образования радикалов. Так, образующее та употребляется одинаковым способом в арийских и финских языках для составления отглагольных имен^{255}. По-фински в соединении с глагольным корнем san, говорить, он дает san-o-ma, послание; с корнем juo, пить, juo-ma, питье; с корнем tek, делать, tek-e-ma, действие; можно привести много других слов аналогично образованных, как luke-ma, чтение, и laulo-ma, пение. В арийских языках это образующее употребляется точно таким же способом. Так корень ghar, гореть, дает нам по-санскритски ghar-ma, тепло, а корень dhu, двигаться, dhu-ma, дым. По-литовски корень vaz, переносить, дает vaz-ma, повозка; aud, ткать, дает aud-i-ma, ткань. По латыни fa, сказывать (fari) дает fa-ma, рассказ, а по-гречески мы имеем слова, как τιμή и γνώμη. Можно распространить сравнение на другие образовательные суффиксы, употребляемые в языках и арийских и финских, как na, ja, va, la, ка, ta и mine. Возьмем несколько примеров: мы находим в финском образующее na, которое в соединении с глагольным корнем koh, пить, дает koh-i-na, пьяный. По-санскритски этот корень, присоединенный к глагольному корню svap, спать, дает svap-na, сон, и по-литовски sap-na, сон. Точно так же образующее ja дает по-фински lug-e-ja, чтец, от корня lug, читать, laulo-ja, певец; kakarda-ja, водолаз, а, с другой стороны, по-литовски он дает zyn-ja, знахарь, от глагола zin, знать, и sta-ja, положение или место, от корня sta, стоять^{256}.

Когда слова построены таким способом с помощью корней и образующих суффиксов, в большинстве случаев тождественных и одинаково употребляемых, то и склонение и спряжение производятся теми же способами, склонение посредством предложных суффиксов, а спряжение посредством знаков времен, присоединяемых к корню и сопровождаемых местоименными суффиксами.

Некоторые из корней времен тождественны. Так в арийских и в финских языках мы имеем корни времен, образуемые через sk и ja, а прошедшие совершенные формы через s.

Тождественность местоименных суффиксов имеет еще более важное значение. Для первого лица местоименный суффикс вначале был ma, обозначающий «я» по-арийски и по-фински. В современных языках, как арийских так и финских, этот суффикс изменился в m или n или же совершенно исчез. Так, глагольный корень bhar, носить, дает по-санскритски a-bhar-am, я носил, а по-гречески έ-φερ-ον. Древнее верхненемецкое tuo-m, я делаю, и ga-m, я иду, обратились в современном верхненемецком в thu-e и geh-e. Так по-черемисски «я иду» говорится tola-m, на языке суоми tule-n, а по-эстонски tul-e. «Я живу» говорится по-лапландски äle-m, на языке суоми ale-n, а по-эстонски el-ä. Первое лицо единственного числа настоящего времени от глагола lukea, читать, есть luge-n по-венски, luga-n по-лапландски, luda-m по-черемисски и lugo по-вотяцки, где местоименный суффикс исчез так же вполне, как и в латинском lego. Местоименный суффикс второго лица по-фински есть ta, превращающийся в ti и t; по-арийски он будет tva, из которого делается ta, tha, ti и s. Таким образом на языке суоми мы имеем tule-t, ты приходишь, или по-санскритски dadi-tha (лат. dedis-ti) ты дал^{257}.

Во множественном числе, как уже объяснено, порядок суффиксов обратный, но можно признать их тождество в арийском и финском. Так по-фински суффикс второго лица множественного числа есть t-te, как в tule-t-te, вы приходите, здесь за t, обозначающим множественное число, следует te (ta) местоимение второго лица. Так как в арийских языках этот порядок обратный, то суффикс второго лица множественного числа был ta-si, где ta есть местоимение, a si знак множественного. Таким образом в латинском ama-ti-s, вы любите, ti есть местоимение, a s знак множественного числа, причем финский суффикс множественного числа t был, вероятно, архаической формой арийского суффикса множественного числа s.

Таким образом, глагол спрягается одинаковым способом в языках арийских и урало-алтайских, так как образование спряжения состоит в тех и других из корня + время + личный суффикс. Первое лицо будущего времени по-санскритски dat-as-mi, дающий «есмь я», построено одинаковым способом с будущим остяцким pan-de-m или турецким yaz-ar-im.

То же самое происходит и при склонении имен. Знаки падежей по-фински были образованы предлогами, помещенными в качестве суффиксов, так же, как в арийских языках. Так мы имеем финский творительный падеж на ta или t^{258}, соответствующий арийскому творительному на at или t; финский местный на ti^{259}, соответствующий местному арийскому dhi; финский родительный на следы которого встречаются в арийском родительном на m или на n финский винительный на am или m^{260}, тождественный с арийским винительным. Так, по-черемисски мы имеем винительный vida-m, от слова vida, вода, а по-санскритски винительный pati-m, господин, от корня pati.

Эти основные сходства в строении между языками арийскими и финскими слишком глубоки, как допускает это Пенка, чтобы они могли быть объяснены географической смежностью, торговыми отношениями, нашествиями, войнами или политическим преобладанием. Пенка объясняет их предположением, что финский язык есть язык смешанный, подвергшийся влиянию арийского таким же способом, как английский язык подвергся влиянию норманно-французского^{261}. Но эта гипотеза едва ли вполне достаточна для объяснения основных аналогий в местоимениях, склонениях, спряжениях и образующих суффиксах. Более простым и удовлетворительным было бы предположение, что финские языки представляют остаток первоначальной формы языка, давшего начало арийским языкам; арийским языком, наиболее приближающимся к полуфлексионному финскому, был бы литовский, полуагглютинативный.

Из четырех неологических рас Европы одна лишь могла быть первоначальной арийской расой. Две из них, раса славянокельтская и раса лигурийская, короткоголовы, как и раса угро-финская.

На основании археологических рассуждений и доказательств мы пришли к заключению, что именно цивилизация славяно-кельтской расы, какой она является в продолговатых курганах Великобритании и в свайных постройках Центральной Европы, наиболее приближается к той цивилизации первичных арийцев, какую мы знаем из лингвистической палеонтологии. Мы видели также, что эта раса принадлежит антропологически к тому же типу, что и финно-угорские племена Восточной Европы и Центральной Азии^{262}. Это заключение согласно также и с филологическими данными, на основании которых возможно предположить, что арийские языки произошли от языка урало-алтайского класса, причем грамматические сходства также указывают на первичное единство языка, как физические сходства на первобытное единство расы. Должна же была существовать форма языка более грубая, из которой произошла более усовершенствованная арийская флексиональная форма, между тем ни одна из известных нам форм языка, исключая языков урало-алтайских, не может быть признана за тот зародыш, который дал начало арийским языкам.

Остается рассмотреть еще одну возможность. Так как цвет волос и глаз более изменчив, чем форма черепа, то некоторые известные антропологи склонны, как мы видели, думать, что две короткоголовые расы, малорослые и смуглые лигуры и белокурая и белокожая славяно-кельтская раса, могут в конце концов составлять лишь одну расу. Мы видели также, что язык басков представляет, вероятно, первоначальный язык этой последней и что его сочли правильным причислить к урало-алтайской семье. Мы пришли также к тому заключению, что славянокельтская раса представляет первобытных арийцев, язык которых произошел, быть может, от языка урало-алтайского класса. Поэтому мы можем предполагать, что в конце века северного оленя в Западной Европе появился финский народ, язык которого в неизменившемся виде представляется агглютинативным языком басков, и что гораздо позже, в начале пастушеского периода, когда бык был уже одомашнен, более высокорослый и сильный финно-угорский народ образовал в Центральной Европе флексиональный арийский язык. Эта гипотеза разрешает много трудностей.

Альквист нарисовал картину цивилизации финнов до их разделения, исключив сначала заимствованные у арийцев слова, относящиеся к цивилизации, потом отделив те, которые принадлежали финнам до их разделения, что доказывается тем, что они общи финнам западным или балтийским и финнам восточным, живущим в долинах Урала и Волги. Восстановленная таким образом первобытная цивилизация финнов не слишком отличалась от той, которую на основании лингвистических и археологических доказательств приписывают первобытным арийцам.

Альквист приходит к тому заключению, что первобытные финны стояли почти на той же степени цивилизации, как вогулы или остяки на Оби, какими их описывают современные путешественники, — это были охотники и кочевые пастухи, главным домашним животным которых была собака; корова не была им совершенно неизвестна, но они не знали искусства приготовлять масло или сыр. Одомашнение овцы, козы и свиньи предшествовало соприкосновенно финнов с арийцами. Наименование лошади было заимствовано из арийского языка. Разработка земли была исключительно спорадической; выжигали известное пространство леса и сеяли там ячмень. Жилище, sauna, состояло из ямы, выкопанной в земле и прикрытой кровлей, или из конического шалаша, kota, сделанного из кольев, расположенных пучком и опирающихся друг на друга, или же поддерживаемых деревом, и прикрытых зимой шкурами животных. Эти жилища имели двери, а в крыше было отверстие, через которое выходил дым. Огонь разводили на камнях, положенных посредине шалаша, но не было ни пола, ни окна, а свет входил в дверь или в отверстие, служившее трубой. Женщины шили костяными иголками одежды из шкур животных и пряли веретеном нити из растительных волокон, тогда как мужчины делали челноки, лыжи и орудия для охоты или рыбной ловли. Их знакомство с металлами, если оно у них было, должно было ограничиваться самородной медью.

Только уже после своего разделения восточные и западные финны познакомились с овцой и с искусством прясть шерсть. У них не было ни городов, ни судей, ни наследственных вождей^{263}.

Оказывается, что изображенная Альквистом картина цивилизации первобытных финнов мало отличается от той, которую Шрадер начертал для первобытных арийцев^{264}.

По мнению Вамбери, цивилизация тюрко-татарской семьи до ее разделения больше подвинулась вперед, чем цивилизация финнов до их разделения, но надо принять в соображение, что тюрко-татарское разделение произошло значительно позже. Они знали лошадь, быка, осла, верблюда и барана так же, как и собаку, и вместе с ячменем возделывали уже пшеницу и гречу.