След механической обезьяны

Глава 8. Дядя Евсей

Когда начальник сыскной оказался в комнате дяди Евсея, в нос ударил острый камфорный запах, такой же, какой исходил от механической обезьяны. «Похоже, старик говорил правду – игрушка была здесь, – подумал Фома Фомич. – Вопрос в том, сама ли она приходила сюда или ее кто-то приносил. А может быть, не то и не другое. Может быть, игрушку намеренно облили камфорой в детской. Но зачем? Запах – это след, и он должен привести к Евсею. Однако старик сам сказал про игрушку. Тогда запах – это всего лишь случайность». Мозг фон Шпинне работал так же быстро, как и у подбивающего барыши процентщика. Странно, что ни отец, ни сын Протасовы ничего не сказали об этом запахе. Хотя он их и не спрашивал.

– Как вас по отчеству? – поинтересовался Фома Фомич у старика после того, как быстрым взглядом окинул его комнату.

– А вам зачем? – проговорил сидящий на кровати дядя Евсей.

– Обращаться к вам по имени-отчеству будет для меня привычнее.

– Ну, привычнее так привычнее! – кивнул старик. – А звали моего покойного батюшку Марком.

– А вас, стало быть, Евсеем Марковичем!

– Да! Только меня так уже давно никто не называл, а может, и вру я, может, меня так и вообще никогда не называли… Сначала Евсей, потом дядя Евсей…

– А в детстве как вас называли?

– В детстве? – Старик медленно моргнул тяжелыми веками, с сожалением глянул на гостя. – Этого я не помню, уже и зрелые годы стал забывать. Другие старики, вот такие же древние, как и я, говорят, будто бы все помнят, что с ними было много лет назад, в том же детстве, в молодости. А я ничего не помню…

– Совсем?

– Совсем! – Евсей печально изогнул рот и уронил белую голову. Вздохнул. Но в следующее мгновение встрепенулся, улыбка озарила морщинистое лицо. – Зато они утверждают, будто ничего не помнят, что произошло, например, вчера или позавчера. А я, напротив, помню!

– Это же замечательно! – воскликнул начальник сыскной. Он продолжал стоять у порога, ничуть не смущаясь того, что ему не предложили сесть. Эту неучтивость хозяина комнаты он оправдывал преклонным возрастом.

– А чего же замечательного? – Печаль снова вернулась к старику. – Для меня важнее воспоминания о молодости, это приятно…

– Ну, может быть, в вашей молодости и не было ничего приятного, может быть, там одни беды да горе? Может быть, это и хорошо, что вы все забыли, а, Евсей Маркович? – в голосе начальника сыскной слышались нотки иронии, старик понял это и улыбнулся.

– В моей молодости не было ничего хорошего? А вы ведь специально меня подначиваете, да, господин полицейский…

– Меня зовут Фома Фомич!

– А вы зачем ко мне пришли, Фома Фомич? – Старик неожиданно сменил тему разговора.

– Да вы ведь сами меня к себе пригласили!

– Разве? – Евсей Маркович мутно уставился на фон Шпинне. «Похоже, старик ошибается, говоря о своей памяти. Он не помнит и того, что было несколько часов назад. Это плохо!» – подумал начальник сыскной.

– Да. Во время ужина, когда спорили со своим племянником – Саввой Афиногеновичем!

– А, теперь вспомнил. Ну да, я вас пригласил, если у вас будут какие-то вопросы. А у полицейских, я это знаю точно, всегда есть вопросы…

– У вас так сильно пахнет лекарствами. Болеете? – Фон Шпинне решил сделать небольшой маневр и зайти с фланга. Если старик болеет, этот вопрос наверняка разговорит его.

– Нет, у меня здоровье еще дай бог каждому…

– Откуда же этот камфорный запах?

– А вы присаживайтесь, присаживайтесь вон на стул, я вам сейчас все расскажу! – вспомнил наконец про законы гостеприимства Евсей. – Это после того, как ко мне игрушка заходила…

– Вы видели, как она входила к вам в комнату?

– Видел, я же ночами не сплю – бессонница! Так только, лежу с закрытыми глазами. Иногда дремлю, вот и весь сон.

– Расскажите, как это было. – Начальник сыскной поднес стул поближе к старику, сел и подобострастно заглянул ему в глаза. На лице Евсея появилось довольное выражение.

– Как было, – начал он и причмокнул, – ну, лежу с закрытыми глазами, почти сплю. Слышу, ручка дверная пискнула. Она у меня, когда нажимаешь, попискивает: днем не слыхать, а вот ночью, в тишине, слышно… Я вздрогнул, насторожился. «Кто бы это?» – думаю. Лежу, но глаз не открываю, чуть-чуть только. Сквозь щелочки вижу, медленно так дверь открывается… – Старик замолчал, вытер рукой влажный рот и продолжил: – Входит обезьяна. Я обомлел, ну, думаю, вот она, смерть моя, пожаловала…

– Погодите, погодите! – остановил старика фон Шпинне, ему не хотелось, но он был вынужден это сделать. – Почему вы подумали о смерти?

– В доме поговаривают, будто бы обезьяна эта не так просто ходит, будто в нее душа чья-то вселились – неупокоенная, – старик говорил тихо, как на исповеди. Потом замолчал, всматриваясь в глаза полковника, словно пытался высмотреть иронию или сомнения. Но глаза фон Шпинне излучали только интерес. Евсей продолжил: – Ну, слушайте, значит, дальше. Испугался я сильно, весь липкий стал от пота, как сухарь в меду. Лежу сам не свой, а обезьяна эта прямиком к моей кровати следует. Тихо ступает, вроде как и не идет по полу, а летит…

– Вы хотите сказать, что не слышали ее шагов?

– Не слышал, вот вам крест, не слышал!

– А может быть, к вам никто и не приходил, может быть, это все привиделось, раз не слышали звука шагов?

– Я сразу тоже так подумал – сплю. Потом понял, не сон это, обезьяна настоящая! А в лапе у нее что-то зажато, подошла к кровати, уперлась и вдруг говорит: «Здравствуй, Евсеюшка!»

– Прямо так и сказала – Евсеюшка?

– Прямо так и сказала, и голос у нее точь-в-точь как у моей покойной жены. Я глаза-то открыть открыл, а вот пошевелиться не могу, лежу как дубовая колода у нашего амбара. А обезьяна стоит надо мною и лапами в воздухе машет, как обнять хочет…

– Дальше! – Начальник сыскной, чтобы приободрить старика, коснулся его плеча.

– Ну, я собрался с духом и спрашиваю: «Это, мол, ты, Ольга?» Мою жену Ольгой звали. После этих слов обезьяна вздрогнула и выронила то, что держала в руке. Это был пузырек с камфорой, который тут же и разбился.

– Зачем она пришла к вам с лекарством?

– Да не знаю я, может, ошиблась!

– Говорите, вздрогнула после того, как вы обратились к ней, назвав Ольгой?

– Да, вздрогнула!

– Но разве игрушка может вздрогнуть, разве она вообще может испугаться?

– Игрушка не может! – ответил старик, потом добавил, как бы разъясняя: – А вот если в нее душа вселилась… Духи, они пугаются, это я точно знаю…

– Когда умерла ваша жена? – спросил фон Шпинне.

– Давно!

– Это мне ни о чем не говорит. Сколько лет прошло?

– Лет тридцать, наверное… – сказал старик.

– И вы до сих пор помните ее голос?

– Помню! – неуверенно кивнул Евсей.

– И не сомневаетесь, что это был голос вашей покойной жены?

– Нет…

– Хорошо, это я понял. Что было потом, после того как обезьяна выронила склянку?

– Она повернулась и вышла из комнаты!

– Вы не посмотрели, куда она пошла?

– Я хотел, даже вскочил, но наступил на стекло и порезал ногу…

– Можете показать шрам от пореза?

– Зачем? – удивленно посмотрел на фон Шпинне старик. Затем удивление в его взгляде сменилось догадкой. – Вы думаете, я вру?

– Нет! Просто привычка все проверять! Служба в полиции делает человека подозрительным!

– Понимаю, я, признаться, сам такой, тоже на слово не верю, все проверяю и перепроверяю… Вот и со мной был такой случай…

– Вы вначале покажите порез, а затем уж и расскажете, какой с вами был случай, – оборвал старика начальник сыскной.

– Да, да, конечно! – Евсей, кряхтя, нагнулся. Вначале снял тапку на войлочной подошве, затем с электрическим потрескиванием стянул шерстяной носок, оголяя белую ногу с узловатыми пальцами и синими жилами. – Вот! – старик показал Фоме Фомичу подошву.

– Но здесь ничего нет!

– Как нет? – Евсей ощупал стопу. – Действительно, ничего… – проговорил удивленно, а потом, прихлопнув себя по лбу, воскликнул: – Вот я дурак, это ведь не та нога, я другую ногу порезал!

– Ну, в таком случае покажите мне ее! – спокойно глядя на Евсея Марковича, сказал начальник сыскной.

– Сейчас!

На другой ноге Фома Фомич увидел зарубцевавшуюся рану величиной с вершок.

– Ну что, довольны? Заставили старика разуваться, носки снимать, думаете, легко все это?

– Нет, но в жизни человек делает не только легкое, но и тяжелое, тем более я ведь не сильно настаивал, вы сами согласились снять носки!

– Это верно. А что же мне прикажете делать, раз полиция требует? Вот я и снял!

– Да помилуйте, разве я требовал? Я просто вас попросил об одолжении, вот и все! – сказал тихим голосом фон Шпинне.

– Одолжение? – с ехидством в голосе переспросил Евсей. – Я-то думал, это приказ, напугался, даже в ногах запутался…

– Да-да… – бросил начальник сыскной, подозревая, что не случайно старик спутал ноги.

– Я вам так скажу, мне врать уже нет никакого резона, потому всегда говорю только правду, тем более полиции. Можете мне верить.

– Я вам верю. Но давайте вернемся к камфоре. Вы говорите, игрушка держала в лапе склянку, которую потом выронила. А в доме кто-нибудь пользуется камфорой?

– Наверное, кто – точно сказать не могу, не знаю. Вы это у Саввы Афиногеновича спросите, он-то в курсе, кто в доме чем пользуется! – ответил старик.

– Обязательно спрошу. Он, как мне показалось, заходил к вам только что?

– Откуда вы знаете?

– Догадался!

– Ну, заходил, – нехотя согласился старик.

– И как часто он это делает?

– Вы, наверное, хотели спросить, зачем он ко мне заходил?

– Нет, я спросил, часто ли он к вам заходит, и хочу получить ответ.

– Нечасто, можно даже сказать, совсем не заходит.

– Вас не удивил его визит?

– Нет, я знал, что он ко мне зайдет! – чуть приподняв бритый подбородок, ответил Евсей.

– Откуда?

– Да ведь я пригрозил, что все слышал…

– А вы действительно что-то слышали?

– Ничего, просто взял его на пушку, а он поверил…

– Значит, говорил что-то, не предназначенное для чужих ушей, вот и боится теперь! – заметил начальник сыскной.

– Наверное.

– А вы, значит, его обманули?

– Ага! Я из этой комнаты почти не выхожу, только к столу, да и то не всегда, порой здесь и ем…

– Почему? Нездоровится?

– Да я уже говорил – на здоровье не жалуюсь, просто порой меня к столу не зовут! Мне это намного удобнее, чем в столовой, там на меня все смотрят как на главного пожирателя харчей…

– Вы полностью находитесь на иждивении Саввы Афиногеновича?

– Ну уж, конечно, полностью! У меня есть небольшая рента, вот на нее и живу. А он мне только угол предоставляет, и более ничего…

– Следовательно, вы вполне самостоятельны и в любой момент можете уйти отсюда?

– Уйти могу, только куда? Век свой здесь доживать буду.

– И еще один вопрос, Евсей Маркович, вы слышали о том, что обезьяна ходит по дому?

– Она же ко мне приходила!

– Нет, вы слышали разговоры об этом до того, как она к вам пришла?

– Савва рассказывал за столом, будто обезьяна приходила к нему. Я поначалу думал, врет…

– А почему вы так думали?

– Ну, я ведь его, Савку, с детства знаю! Ему что соврать, что перекреститься – все едино!

– Вы хотите сказать, верить ему нельзя?

– Нельзя! Да и кому можно? Мне вот тоже нельзя, могу соврать… – старик запнулся. – Нет, раньше мог, а теперь уже все, баста! Больше не вру, потому как грех это!

– Ну а племянник ваш, значит, продолжает грешить?

– Продолжает! – кивнул старик, после чего потянулся к небольшому стоящему у кровати столику. Взял с него маленькую коробочку. Щелкнул по ней ногтем. – Вы позволите понюшку сделать? – спросил он у полковника.

– Да, конечно! Можете меня не спрашивать, ведь вы у себя дома, я всего лишь гость!

– Э-э-э, не скажите. К гостям нужно уважительно относиться, это первейший закон, вон, на Кавказе. Там гость – это главный человек в доме…

– А вы про это откуда знаете?

– Откуда? Приходилось бывать в тех краях… Так я втяну понюшку?

– Втягивайте!

После того как старик запустил себе по понюшке в каждую ноздрю и отчихался, разговор продолжился.

– Но вы-то сами, Евсей Маркович, что думаете по поводу этой бродячей обезьяны?

– Ничего! – сказал, вытирая нос платком, старик.

– Так уж и ничего? Не может быть!

– А тут не надо думать, обезьяна ходит, сам видел. До того, как не увидел, не верил. Я и Савке так прямо сказал: «Не верю я в то, что обезьяна ходит по дому». Потому как без завода она ходить не может. Значит, ее должен кто-то завести. И если нам чего-то ждать, то не от игрушки, а от человека!

– Вы говорите разумные вещи, но раньше утверждали, будто в обезьяну вселился дух?