Следопыт

Джек

Через несколько дней после моего прибытия в Рава-Русскую, к нам пришла пожилая женщина и заявила, что у нее есть немецкая овчарка по кличке Джек и что она хочет отдать ее пограничникам. Нам нужны были не вообще овчарки, а дрессированные: розыскные, сторожевые или, на худой случай, караульные. Молодняка у нас было достаточно.

— Мамаша, ваш Джек обучен? — без всякого энтузиазма спросил Николаев.

— Точно не знаю, сынок. Умный, все понимает. Ваш он, пограничного рода.

— Пограничного рода? А почему вы так думаете, мамаша?

— Джек попал ко мне в первые дни войны. Оставил его какой-то пограничник. Миша. Фамилии не знаю. Он был ранен в ногу, хромал. Миша попросил сохранить собачку до его возвращения. Я согласилась. Всю войну не выпускала со двора, прятала от немцев в сарае и в доме. Трудно было пропитать громадную собаку. От себя отрывала.

Услышав такое, мы с лейтенантом Николаевым радостно переглянулись и почти в один голос попросили женщину поскорее вести нас к Джеку.

Пришли. Смотрим.

Джек подпустил к себе Николаева вплотную, мирно обнюхал. Мной почему-то вовсе не заинтересовался. Собака действительно хорошая. Даже я это понимал. Рослая. Широкогрудая. Поджарая. Шерсть длинная, желтовато-серого цвета. Сложение отменное: крепкое, суховатое, в меру вытянутое туловище. Голова светлой окраски, крупная, массивная, соразмерная. Клинообразная морда веселая, как у годовалого щенка. Коричневые глаза большие, открытые, блестящие, живые, ясные. Челюсти крепкие, сильные, белозубые, без малейшего изъяна. Мускулатура сухая, хорошо развитая. На высокой могучей холке дыбится золотисто-йодистое ожерелье длинной шерсти. На крепкой, прямой и широкой спине лежит ремнем узкая коричневая полоса. Небольшие, но и не маленькие уши, широкие в основании и узкие вверху, стоят как жестяные флажки. Круп идеально округлый, с заметным покатом вниз, в сторону хвоста. Хвост длинный, пружинистый, равномерно пушистый. Ни одного нежелательного для чистой породы белого пятнышка на лапах, груди и морде. Не собака, а картинка. Засмотрелись мы на Джека. Лейтенант Николаев измерил складным сантиметром высоту собаки в холке.

— Шестьдесят восемь! — шумно обрадовался он. — На целых пять сантиметров выше нормы.

Все, кажется, ясно, собаку надо брать. Но лейтенант все ходит вокруг, вглядывается и так и сяк и этак, ищет какие-то изъяны. Наконец вздыхает, смотрит на меня и говорит:

— Цены не было бы Джеку, если бы встретил он нас, оскалив пасть. Добряк! Видишь, как хвостом виляет.

Хозяйке стало обидно за Джека.

— Зачем же ему скалиться на вас, товарищ лейтенант? Слава богу, не фашист, а свой человек да еще пограничник! Помнит он свою службу на границе.

— Вы думаете?

— Уверена. Вообще-то он очень злой. Чуткий. Послушный.

— Проверим!.. Сидеть, Джек! — скомандовал Николаев и слегка нажал на круп собаки.

Овчарка неуверенно и не сразу сделала то, что от нее потребовали. Сидела у ноги лейтенанта и облизывалась.

Николаев щелкнул пальцами и подал новую команду.

— Голос! Голос! Голос!

После трехкратного приказания собака залаяла, но не очень энергично и охотно.

— Навыки дрессировки приглушены, — сказал лейтенант. — Ничего, восстановим. Берем, мамаша, на службу вашего Джека. Приходите завтра и получите деньги. Такие собаки дорого стоят.

— Что ты, сынок? Как не стыдно такие слова говорить? Да разве я ради денег сберегала? Так берите.

— Ну что ж, возьмем и так. Очень мы в нем нуждаемся. Большое вам спасибо. Пошли, Джек!

— Постойте, товарищи! Дайте мне попрощаться с ним.

Она нагнулась, поцеловала собаку в черный нос.

— Будь здоров, псина! Служи верой и правдой. Теперь иди!

И он пошел. Чудеса! Других людей, кроме хозяйки, не подпускал к себе, а с лейтенантом пошел сразу, без всякого сопротивления. Резво бежал рядом, у левой ноги, и не оглянулся на дом, где прожил три года.

Может быть, и в самом деле он все еще помнит запах границы, пограничников? Может быть, оттого и ласков с лейтенантом? Но если так, почему же он равнодушен ко мне? Я тоже в зеленой фуражке. Не вызвал симпатии?

Знаю, не в ладу с наукой мои слова. И все-таки я от них не отказываюсь. Более четверти века дружу с собачьим народом. Прошла через мои руки не одна дюжина розыскных овчарок. Прочитал все, что написали о собаках знаменитые русские ученые: Иностранцев, Анучин, Богданов, Браунер, Боголюбский, Смирнов. Ценю их работы, учился по ним и теперь учусь. Но в то же время в характере собак, в их поведении я подмечал и кое-что такое, о чем не говорится в учебниках и что нельзя объяснить только условным и безусловным рефлексом и физиологией. Я, кажется, опять немного отвлекся.

Он тихо смеется.

— И еще не раз буду отвлекаться. Жизнь границы и моя жизнь — это не только нарушители, погоня за ними. Ну ладно, не будем спорить. Короче говоря, я основательно опираюсь на ученых, надеюсь на них, но краем глаза продолжаю смотреть на собаку обыкновенно, то есть как смотрит на них большинство людей, не читающих специальных книжек и не боящихся приписывать своим четвероногим друзьям некоторые человеческие качества.

Ну. Идем мы по безлюдным улицам Рава-Русской. Крайний слева — Джек. Рядом, в центре, лейтенант, а я справа. День. Сияет солнце. Небо чистое. Сколько дней прошло, пролетело, а я до сих пор почему-то помню, хотя ничего особенного не случилось, как мы шли. Гулко стучат по булыжнику наши солдатские кирзовые. Собачьих шагов не слышно. Джек идет мягко, пружинисто, с низко опущенной головой.

Шли, шли и вдруг остановились. Николаев погладил собаку, заглянул ей в глаза.

— Откуда ты, Джек? Какая у тебя родословная? Кто обучил тебя пограничному уму-разуму? На какой заставе служил? Что хорошего успел сделать в своей жизни? Какой добрый след оставил на границе? Как звали твоего дружка-инструктора? Где он теперь? Жив? Убит? Пропал без вести? Дошел до Берлина? Вернулся домой без руки или ноги?

Собака смотрела на Николаева своими большими умными глазами и, казалось, все понимала.

Я засмеялся.

— Много сразу вопросов задаете, товарищ лейтенант.

Николаев не отозвался на мою улыбку, хотя обычно беспрестанно, как и я, расплывался в улыбке. Сейчас лицо его было задумчивым, печальным.

— Трагическая история у Джека. Многое он мог бы рассказать… Саша, ты должен его полюбить. И тогда, только тогда заглянешь в его собачью душу.

— А разве?..

— Есть, Сашок, и у собак душа! — он взглянул на меня лукаво и засмеялся.

— А как же наука?

— Верь науке, все там правильно. Но и себе, своему чутью доверяй. Без этого никогда не станешь хорошим следопытом…

Вот как говорил начальник службы собак, ученый человек Николаев. Теперь вы поняли, откуда мое отношение к собакам? Да, мы с товарищем Николаевым оказались единомышленниками в этом вопросе. С наукой не ссорились, но и собственным опытом не пренебрегали. Плохой тот инструктор и следопыт, который чувствует себя только дрессировщиком. Человека в себе не надо глушить даже в отношениях с собачьим народом. Ну!..

Хорошо бы вам, прежде чем начнете писать книгу, повидаться с товарищем Николаевым, поговорить с ним. Живет он недалеко от Москвы, можно сказать, по соседству с вами, на окраине города Подольска, в бывшей деревне Сырово. Поедем, а? Вот обрадуется мой тезка! Его тоже зовут Александром. Александр Михайлович Николаев.

С главной крымской магистрали сворачиваем влево. Проезжаем немного по узкой улочке, еще раз сворачиваем и метров через двести попадаем в Сыровский зеленый-презеленый и прохладный переулок. Перед домом № 15 останавливаемся. Смолин выскакивает из машины и отправляется на разведку. Минут через пять выходит со двора в обнимку с человеком, на котором старая ватная фуфайка, на голове какой-то плоский, должно быть, еще бабушкин берет с мышиным хвостиком, руки в липком садовом черноземе. Это подполковник в отставке Николаев. Пограничник стал садоводом любителем. Садовничает по вечерам и выходным. После демобилизации работает на одном из подольских заводов старшим инженером. Там же, в должности инженера трудится и его жена. Старшая дочь уже закончила машиностроительный институт, младшая перешла на третий курс. Ему не меньше пятидесяти, но выглядит он не старше Смолина. И такой же щедро улыбчивый, как и в годы молодости. Я никогда прежде не видел Николаева. Знаю только по рассказам Смолина. Но я бы узнал его только по одной этой обаятельной улыбке, открытой, как у детей, доверчивой, чистой, пробуждающей у вас самые добрые чувства.

Приехали мы к Николаеву на вечерней заре, а уехали перед восходом солнца. Ужинали, Говорили. Выходили, в сад, дышали свежим воздухом, курили. Пили чай и опять говорили. Во всех подробностях восстанавливала послевоенную жизнь на западной границе, боевую дружбу начальника службы собак отряда Николаева и следопыта, инструктора Смолина.

Возвращались мы к себе в Переделкино утром, по росе. Окружная дорога безлюдна. Первые лучи солнца золотят вершины деревьев подмосковных лесов. Я молча веду машину, а Смолин рассказывает…