Глава 4

Сибирь для меня – понятие совершенно определенное.

Тайга, холода. Соответственно я и подобрал гардероб. Пальто, теплые перчатки. Барнаул уготовил мне первый сюрприз прямо в аэропорту. Многие ходили в костюмах.

Второй сюрприз преподнес… родной русский язык.

В гостинице меня ждала бронь. Я заполнил карточку.

– Коечка у вас будет у окна, – сказала дежурная. – Но сейчас еще тепло, не дует…

– Спасибо, – машинально поблагодарил я.

– И соседи порядочные… Агроном, врач, правда ветеринарный…

– Позвольте, мне должны были заказать номер.

– Я получила распоряжение от директора. Вот, читайте – «койко-место».

– Не койко-место, а место.

– Вот именно, место. А не номер.

У меня перед глазами всплыла телеграмма в прокуратуру края, которую я сам составлял: «Забронируйте место гостинице…»

Я оказался в дурацком положении. Сегодня воскресенье (новосибирский аэропорт держал нас двое суток из-за непогоды). Звонить местному начальству домой – неудобно. Испортишь первое впечатление. Подумают, столичный, раскапризничался… Бог с ним, перебьюсь.

– Вы забыли тут расписаться, – вернула мне бланк администратор.

– Где?

– Вот здесь. Что освободите место по первому требованию.

– Ну, милая, вы плохо знаете законы, – разозлился я. – Выселять человека из гостиницы можно только с санкции прокурора.

– А может, еще министра? – повысила она голос. – Откуда вы это выдумали?

– Учил в институте… Кстати, об этом и по телевизору передача была.

– Мало ли что там показывают…

Довод, в общем-то, неопровержимый: показывают много.

– Могу привести соответствующую статью Гражданского кодекса… – Я постарался вложить в эту фразу как можно больше металла.

Но мой железный аргумент был сметен одним ударом.

Она отобрала заполненный листок:

– Тогда ждите до вечера… На общих основаниях.

Я поставил свою подпись под актом полной и безоговорочной капитуляции.

Но она нанесла мне еще один удар:

– У вас оружие есть?

– Нет. А что?

– Мало ли… Следователь все-таки. Смотрите, в номере держать его нельзя.

– А если бы было? – усмехнулся я. – Куда его денешь?

– Это не наше дело. Вы напираете на законы. Пожалуйста. – Она достала из ящика свои инструкции. – Мы тоже грамотные… – И ткнула пальцем в то место, где действительно указывалось, что в номере находиться с оружием нельзя.

Я ничего не мог сказать. Хотя и вертелся на языке вопрос: как, например, обходятся работники милиции, военнослужащие, обязанные иметь при себе пистолет? Не сдашь же его в камеру хранения?

Но этот вопрос надо было задавать не ей, маленькому исполнителю, а тем, кто составил инструкцию.

Я подумал, что есть еще требования, выполнять которые практически невозможно.

Дежурная по этажу проводила меня в номер, и я свалился в постель, чтобы наверстать две ночи полусна в аэропорту. Наутро, в понедельник, я отправился в прокуратуру.

Первый визит, разумеется, – к прокурору края.

Он справился, когда я прибыл, как отдохнул. О недоразумении в гостинице я умолчал – в конце концов, только одна ночь. Вряд ли я задержусь в Барнауле.

– Крылатовское дело знаю в общих чертах, – сказал прокурор. – За всем не уследишь. Вам надо поговорить с замначальника следственного отдела Кукуевым. Он в курсе. А с человеком, хорошо знающим дело, увы, не встретитесь.

– Со следователем?

– С ним. Уволился. Поступил в аспирантуру.

Прокурор вызвал замначальника следственного отдела и представил меня. Мы отправились в его кабинет.

– Что это вы решили вернуться к самоубийству Залесской? – спросил Кукуев.

– Поступил сигнал. – Я рассказал о письме Мурзина.

– Если по каждому письму поднимать дела, никаких штатов не хватит, – покачал головой замначальника отдела и, спохватившись, добавил: – Впрочем, вам, наверху, виднее. Можете, наверное, позволить себе тратить время на одно дело. А у наших следователей в производстве по пять – десять одновременно…

– Знаю, – кивнул я, – работал в прокуратуре области.

– Значит, бывали в нашей шкуре?

– Семь лет…

В его словах послышались доверительные нотки:

– Свой, выходит… Это хорошо. Должен понять. Скажем прямо, дело-то расследовано добросовестно. Парень теоретически подкован. Плохого, наверное, в аспирантуру не приняли бы, да еще в Ленинградский университет. Так я говорю или нет?

Я пожал плечами.

– Аспирантура, она требует… – Он постучал пальцем по лбу.

– Требует, – согласился я.

– Вот именно. – Он посмотрел на меня долгим взглядом, вздохнул. Как бы согласился: хочешь не хочешь, от тебя, видимо, не отвертеться.

Я его понял. И предложил мировую:

– Возможно, понадобится ваша помощь.

– Группу создавать не будем, – сказал он твердо. – Людей нет.

– И в управлении внутренних дел?

– Это – ради бога. – Кукуев взялся за телефон.

– Одна только просьба. Кого-нибудь из тех, кто уже принимал участие в следствии… Все-таки в курсе дела.

Он кивнул:

– Ладно, организуем. Старший лейтенант Ищенко.

Двадцать лет в угрозыске. Хороший работник. Пойдет?

Я прикинул в голове – лет сорок – сорок пять. Опытный, наверное. Во всяком случае, учить не придется.

– Пойдет. Из местных?

– Нет. Но вы на это не смотрите. Край знает как свои пять пальцев…

Наверное, рыболов или охотник, подумал я. Обычно именно они хорошо знают местность.

В УВД края ответили, что Ищенко в командировке.

– С чего думаете начать? – спросил замначальника следственного отдела.

– Поеду в совхоз.

– Правильно, – одобрил он, – езжайте. Работайте. Может, и мы у вас кое-чему поучимся. – В его последних словах промелькнула едва уловимая ирония. – А Ищенко догонит. Это мы обеспечим, – закончил он.

Уладив в Барнауле еще несколько дел, я вылетел в тот же день в Североозерск.

Кукуев сам проводил меня в аэропорт. Пожелал успеха. На этот раз без иронии. Хотя положение его, прямо скажем, было щекотливое. Дело согласился прекратить именно он. И если мое расследование опровергнет результаты предыдущего, неприятностей не оберешься.

Правда, наперед не угадаешь. Я тоже могу не найти ничего нового. Могу и ошибиться. Все мы люди, как говорится…

Человек, который придумал изречение «любое тайное станет явным», вряд ли имел отношение к следовательской работе. А если и имел, то был зарвавшийся оптимист или просто-напросто хвастун. Надо знать, как дорого дается каждый процент раскрываемости. Есть, остаются еще за скобками благополучных цифр неумолимые единицы… Папки, которые лежат в архиве с грифом: «Хранить до…»

Это значит, что кто-то из моих коллег потерпел неудачу. Преступник оказался хитрее, или ему здорово помогли обстоятельства…

Конечно, когда я летел в Североозерск на тихоходном Ан-2, у меня и в мыслях не было, так сказать, программировать на всякий случай возможную неудачу.

Собственно, я себе еще и не представлял людей, с которыми столкнусь во время расследования. Ведь через них, их поступки, поведение ищешь истину.

Но одно я чувствовал. И это не мистика и не шестое чувство. Я даже не знаю что. У меня пропадала уверенность в том, что следователь, занимавшийся раньше делом о самоубийстве в Крылатом, поставил все точки над i. Мне вспомнился совет Ивана Васильевича: вести дело так, словно не было до меня никакого расследования. Но я и в самом деле не забывал о том, что оно было.

Выходило, что Залесская покончила с собой в результате угрызений совести или боязни разоблачения в измене.

Не бог весть какая редкая причина. Вину во всем она брала на себя.

Но может быть, ее довели до самоубийства? Тогда это преступление. Тяжкое и сурово наказуемое. В принципе следователь шел по правильному пути. Он расследовал именно эту линию. Но, внимательно изучив все материалы, я чувствовал, что мой предшественник, возможно несознательно, доказывал версию, изложенную в предсмертном письме самой Залесской.

Мне самому случалось встречаться с подобными случаями: с первых шагов факты до того завораживают, что отделаться от их убедительности или непреложности стоит огромного труда. Помимо этого, увы, кое-где проступали следы спешки. Пусть едва-едва заметно. Я их видел…

Еще. Очевидцев происшествия не было. В таком случае проверка версии убийства, по-моему, обязательна. Как бы невероятно это ни выглядело… Любое невероятное может оказаться вполне вероятным, что нередко случается в нашей профессии, берущей начало чуть ли не в Древнем Риме…

Еще Цицерон заявлял: «Даже честные граждане, не смущаясь, прибегают к подлогу».

Опять же – письмо директора совхоза Мурзина. Уверен, забот и хлопот у него, как говорится, полон рот. И если этот занятой человек, депутат Верховного совета республики, берет на себя смелость и, что очень важно, ответственность обращаться к прокурору Российской Федерации с просьбой пересмотреть прекращенное дело, тут уж действительно есть о чем задуматься.

И пишет он не только от своего имени. Видимо, общественность совхоза тоже хочет разобраться в этой трагической истории.

Ехать в совхоз с таким настроением, чтобы, подобно Цезарю, воскликнуть «пришел, увидел, победил», я не имел никаких оснований. В конце концов, если я докажу, что мой предшественник прав, моя миссия будет выполнена.

Но так, чтобы никто не мог задать такого вопроса, на который я бы не ответил…

Загрузка...