Слепой боец

ПОВЕСТЬ О ТЕЛЬ-ПРЕТВЕ

Город был переполнен. Рият сказали об этом в воротах, там же, где о давешних чернопарусных кораблях. Еще подъезжая к Тель-Претве, она видела под стенами вереницы людей, что ходили по кругу, приседая и раскачиваясь влево-вправо; они могли бы показаться танцорами на деревенском празднике в какой-нибудь дикарской стране, если бы Рият не знала, что это просто рабов вывели поразмяться.

Шесть или семь верениц она видела все время, пока ехала, — одни, кончив танцевать, вереницей втягивались в ворота, других выводили наружу. В каждой партии — голов по тридцать. Да, город переполнен.

Рият обратилась к усталому тяжеловесному копьеносцу, начальствующему над стражей у ворот.

Он оживился, отвечая ей; в голосе через почтительность к Прибрежной Колдунье прослушивалось явное любопытство. Вести о ее приезде опередили ее саму; так и должно было случиться; но стать в этом городе центром скопищ, и толпищ, и толков она не должна была и не хотела.

Хорошо было бы въехать незаметно, но раз уж все равно не удастся — все эти люди, отправляясь в плавание по морю, купили себе наверняка лучшую защиту от колдовства, какую смогли достать, и пронять их Заклинанием Иллюзии было бы непросто, — она приказала ехать так быстро, как только возможно. Слуги расчищали дорогу, не жалея плетей. Рият надеялась, что никто из почтенных и состоятельных купцов или путников не попытается, случайно иль по недомыслию, оказаться у нее на дороге, ибо она не приказывала слугам делать различий между сбродом и людьми в богатых халатах, дорожных накидках «сухари гэ» — охотничьего костюма и юфтяных сапогах; усталых коней не хватало более чем на рысь; плетей у слуг Рият тоже. По грязи улиц на желтом склоне она прокатилась под разболтанный стук колес ее повозки. Грязь была сухая — очистки, соскребы из котлов, все обычное городское дерьмо, а не лужи. Больше всего ее было у стен бешиканов — вот оттого-то почтенные люди и предпочитали держаться середины улицы.

В обыденной жизни Рият была не против оказаться в центре внимания. Но сейчас — даже этим, выглядывающим из дверей бешиканов, нечего глазеть на фургон и строить догадки, что в нем.

Город был переполнен — город, не улицы. Глиняные глухие стены уже успели раскалиться на солнце, воздух дрожал около стен, а иногда вдруг дрожали отражения людей — какой-нибудь раб в распахнутой рубахе, яркая куртка бойкого молодца — слуги раба-приказчика, а рядом с ним зевающая портовая шлюшка выбирается из бешикана, завернутая тоже в яркий грязно-грубый наряд, и шафрановое пятно ее накидки дрожит в отражении от желтой грязной стены… Под ногами в закоулках падали холодные, как вода, лиловые тени, а провалы дверей были еще черней, — на протяжении десяти шагов попалось там, где она ехала, всего человек десять, и потому их можно было меж ними рассмотреть; наверняка оттуда никуда не ушел еще вчерашний холод. Проезжая по улицам, желтым и лиловым, и плотно-многоцветным посередине от людей, Рият видела вдруг из черноты оттуда нежданно-розовые, удивляя этим среди грубых красок Тель-Претвы, костры.

В каждом из разгороженных закутков бешиканов лежали тюки товаров, завалы товаров, груды товаров, и купцы и путники, расстелив вблизи своих товаров ковры на утоптанных земляных полах, сидели там вкруг огня и печально-безнадежно беседовали о своих горестях. Те из них, кто направлялся на запад, на Иллон, вовсе не надеялись отплыть в ближайшие дни. Разве только ожидалось, что через дважды по дюжине дней пройдет туда из Майского пролива доготрийский караван, и эти люди рассчитывали к нему присоединиться. Другие же — кому плыть здесь, вдоль побережья — пребывали в расстройстве и в растерянности. Часть из этих людей, сговорившись между собою, уже почти было смогла перетянуть на свою сторону портового капсула, и тот решил, что именно этих людей, составивших из своих судов небольшой караван, проводят до Майского пролива четыре галеры из приписанных к Тель-Претве, — те, какие консул согласился на это выделить. Сперва шторм, потом перепуг от двух вчерашних «змей» задержали их; а затем объявились и известия о том, что эти галеры кустодитор затребовала для своих, лишь ей известных надобностей. Почти все эти купцы были иноземцы; им не было никакого дела до Кайяны и до кайянского кустодитора; они говорили без стеснения о том, что недовольны.

Поселение в бухте Тель-Претва, надо отметить, не было на самом-то деле городом. Пролетая над ним, в колеснице с упряжкою из львов, четырнадцатикосая Атиана, чьи волосы и взгляд как черные стрелы, богиня городов и городских стен, Укрепительница Твердынь, — обнаружила бы городские стены и порт, но города не нашла бы, хоть в квартале хиджарских купцов и белел чистым известняком, и сверкал под солнцем позолоченною медною крышей Храм Атианы — Атианы Благополучного Возвращения Домой. Собственной казны у Тель-Претвы не было, не говоря уж о войске, не было и городских прав, и почти никаких собственных законов, а заправлял ею управляющий, или — на хиджарский манер — консул, назначенный даже не Малым Советом, а семьей Претави, на землях которых построен был этот порт и собственностью коих он считался.

Власть консула не распространялась только на храмовый округ Атианы — хиджарский квартал, прямо говоря — и на округ Храма Кэммона, Утренней Звезды.

Любимая Богами в те времена не подтверждала свою торговлю ни захватами на побережьях, ни союзническими договорами, ни тяжеловесием военных кораблей. У Доготры были другие понятия, и порою она казалась почти незаметной. Но это именно на ее верфях корабелы изобретали суда, способные не только при попутном ветре оказываться недосягаемыми по скорости для любого соперника и почти для любого охотника, — но и два раза за год обернуться до самых далеких на западе вечно тонущих в пурпурных волнах заката Шелковых Островов.

Кстати сказать, из-за этой-то любви к усовершенствованиям и переменам доготрийские корабли с теми же самыми названиями — да хоть та же шайти — нынче вовсе не похожи на те, какими они были всего две тысячи лет назад; и вы, желая представить себе корабль, который потопил когда-то Гэвин, совсем напрасно будете смотреть на пятимачтовую шайти, нынче на рассвете легкой тенью скользящую в порт.

Рият нужно было где-нибудь остановиться; она могла это сделать у консула либо у распорядителя в торговой конторе Претави, но это означало бы чересчур пользоваться любезностью бани Эзехеза — пользоваться так, как будто бы она целиком ему — и Претави — принадлежит. О нет. По узким улочкам, мимо рабского загона на краю небольшого рынка, Рият добралась до ворот квартала Кэммона. Где бы она ни была, она ведь по-прежнему была родом из Доготры; и стало быть, имела право остановиться на земле, которую осеняет Держащий Ясеневый Посох своим усеянным звездами плащом.

Вкруг ворот Храма три огромные змеи замерли, свернувшись в клубки; одна бронзовая змея возвышалась на колонне по правую сторону ворот, вторая — по левую, а третья, обвивавшая ее, греясь на солнце, была живая.

Внутри было просторно и даже — вдруг, как-то сразу — тихо. Весь этот квартал был в общем-то храм. Склады были складами Храма, бешиканы были пристройками Храма, дом настоятеля и помещения для служителей были частью Храма, змеи, не дававшие слишком много воли мышиному племени, портящему товары, были не то чтобы змеи Кэммона — но было известно, что они дружат с ним. В самом деле, не может же бог, покровительствующий городу, не дружить с душами предков его жителей. Будь это иначе, души предков, уж конечно же, не стали бы благоволить к его Храму, покровительствовать ему и поселяться в нем, а прогнали бы неугодного им бога туда, куда всегда прогоняют неудачных и недобрых для доготранского народа богов.

Прежде чем въезжать во двор, Рият попросила змей освободить дорогу, пристукивая по земле носком башмачка. И служка, отворивший ворота, одобрительно улыбнулся колдунье за то, что она сделала это сама как полагается. Тем более что Рият тут же вложила ему в руку монету, как если бы это он сделал прошение о входе за нее.

В квартале Кэммона было не так уж и мало народу, но по сравнению с тем, что снаружи, казалось почти пустынно. Посторонние сюда не очень-то старались попасть. Змеи здесь чересчур по-хозяйски скользили под ногами.

Однако любопытных глаз всюду предостаточно. Рият знала, что успокоится только тогда, когда загонит свой фургон в один из внутренних двориков, который она собиралась попросить в свое единоличное распоряжение на ночь или две.

Настоятель был еще не старый человек, но с серебром, чуть заметно сквозящим в бронзовой великолепно-пышной бороде, и очень прямой, несмотря на бремя бесчисленных забот, — обычно мало имеющих отношение к Кэммону и сделавших его служителя похожим больше на энергичного кормщика или купца, мерятеля дальних стран. В своей узкой одежде — так полузабыто, по-родному не похожей на хиджарскую и здешнюю моды — он был как черная свеча на ступенях настоятельского дома. Говорят, мол, под черной дистолой лицемерие может скрываться не хуже, чем под всякой другой; но Рият не хотелось сейчас помнить об этом.

Настоятель не мог спуститься со ступеней, куда он вышел встречать Рнят, ради сановника чужого государства — всего лишь Кайяны; но с другой стороны, и Рият, уж конечно, не стала бы ронять свое достоинство Прибрежной Колдуньи, опускаясь на колени прямо на землю перед настоятелем всего лишь небогатого заморского храма в Тель-Претве. Приятно иметь дело с умным человеком. Рият преклонила колени на первой ступеньке, опустив почтительно голову, в то время как настоятель ожидал на второй; ему пришлось слегка наклониться, чтобы поднять ее — а точнее, прикоснуться к ее плечам, точно помогая ей подняться, — а уж что-что, но подняться Рият могла и сама. Настоятель оказался даже достаточно любезен, чтобы отвечать ей шутливым комплиментом — мол, красавицы и колдуньи живут здесь бесплатно, однако же согласившись принять от Рият пожертвования на обновление Храма, и даже много большие, нежели обычная плата за ночлег, отдаваемая тоже как пожертвования.

— Эти стены рады твоему пребыванию здесь, — добавил он. — Но мне будет приятней, если ты отдашь ему это сама, как сама открыла себе вход.

— Я женщина, — возразила Рият, — и я слаба. У меня не хватает сил смотреть на Светила.

— Ты можешь поговорить с ним через занавеси, — сказал настоятель, а Рият, помолчав, кивнула головой.

Доготранский жест.

— Хорошо, — сказала она.

Она вошла в Храм Утренней Звезды через западные двери. Внутри было почти темно — горели ароматические черные свечи, а окон здесь не было ни в стенах, ни в потолке; пышные люстры разжигали лишь в дни особых праздников, а сейчас казалось, что их вовсе нет, и в квадратном зале с бархатным пламенем свечей потолок навис почти над головой. Рият вошла в одну из ниш вдоль стен, задернув за собою черные шелковые занавеси; шелк был староват и местами протерся, хотя в свои времена крашен был тою же самой дорогой и прочной, красивою краской, что и дистола настоятеля, и верхнее широкое платье, надетое нынче на самой Рият. Должно быть, щедрые пожертвователи последний раз проезжали здесь, увы, давно. В то время, когда она входила, можно было разглядеть в глубине ниши еще одну занавесь, плотно задернутую над углублением в стене; потом черный шелк, колыхнувшись, закрыл ее от посторонних глаз. Мы не будем раздвигать его снова.

Наша повесть, отважно заглядывая в души людей и лики богов, и даже в тени столь темные, что живому солнцу вовек не рассеять их, останавливается перед маленькой нишей в стене Храма Кэммона — ибо самонадеянным и глупым показал бы себя человек, без должной подготовки решившийся судить звезды и их дела, или хотя бы судачить о них.

Рият торопилась, но пробыла там не менее времени, чем нужно, чтобы в водяных часах набежало на полпальца воды. И выходя из Храма (в темноте она едва не налетела на небольшую компанию матросов, пришедших поговорить с Исчисляющим Пути), она положила в кедровый ларец у дверей не только мешочек с пятью золотыми, о котором договорилась с настоятелем, но и еще свою шпильку для волос — шпилька была очень дорогая и искусно сделанная, в ладонь длиной и с тремя красивыми прозрачными камнями. Кроме всего прочего, она была так сделана, что при нужде могла пригодиться и как оружие.

Сложная прическа, и без того порядком истрепанная дорогой, сразу развалилась, и, когда Рият вышла из портала, заостренного вверху как луковица, встряхнув головой и зажмурясь от солнца, — ее бронзовые кудри, пышные и упругие, точно проволока, рассыпались по плечам — она не стала снова их собирать. Так и ходила — как ходят обычно доготранки, как ходила бы сама Рият, если бы все-таки стала женой горшечника.

В конце концов, это ей шло, а служанку, умеющую сооружать модные прически, она с собой не взяла. Лучше уж вовсе без прически, чем с плохой.

Тем временем двое ее слуг уже должны были добраться с поручениями — один до управляющего портом, а второй — до распорядителя в конторе Претави, если, конечно, тот получил известие, которое она выслала раньше с еще одним гонцом, и ожидает в конторе, а не уехал в гавань, или к агентам в близлежащих поселениях, или в другое место куда-нибудь, не оставив в конторе толкового приказчика, который мог бы его заменить. «Самое главное, Рият, — сказала она себе, — помни: ты предусматривала, что все это еще и как возможно».

Сама она отправилась в гавань на этот раз пешком. И гавань, нельзя не сказать, вовсе не показалась ей переполненной. В порту Претва после штормов начинается пренеприятная волна-тягун, и, отлично зная, как умеет она бить корабли о причалы и друг о друга, благоразумные люди заранее вывели свои суда на незащищенный внешний рейд; неблагоразумные могли сейчас наблюдать, как от равномерно проходящего влево-вправо тягуна их корабли каждые полчаса прыгают, как разгоряченные кони, норовя оборвать свои канаты или обмакнуть мачты в волну; те же, кому с самого начала не повезло с местом на внутреннем рейде, имели теперь возможность немного позлорадствовать, и, может быть, они и делали это. Рият злорадствовать не могла: военные галеры помещались здесь же, на внутреннем рейде, и подвергались опасности, стоя у причала.

Патрульным кораблям полагалось содержаться в таком порядке, чтобы в любое время в течение часа они могли выйти в море. Приказ Прибрежной Колдуньи должен был прийти более часа назад — но эти четыре галеры не были еще и близко готовы. Там еще только загоняли гребцов в трюмы, что же до солдат, то их, как подумала Рият, наверняка надобно было еще найти, и ведь четыре дня назад эти корабли уже готовы были к выходу, наполнены боевыми припасами и чуть ли не ждали только окончательного решения портового консула, в какую же сторону будут они сопровождать отправляющихся купцов. Начался шторм, и солдат отпустили в казармы, а попросту говоря, на берег. Сейчас их, должно быть, извлекали из каких-нибудь кабаков, а ведь хорошо известно, как не любит этот народ из подобных мест извлекаться.

«Сколь горестный вид, — припомнила Рият место из „Химруи-лиджин" („Записок в доме у подножия горы Химруи"), — являет собой солдат с чашкою дешевого вина в темном и грязном углу питейного дома. У него мало денег, и только самые дешевые женщины подходят к нему и обнажают щербатые зубы в улыбке, но порою и они затем отворачиваются. Волосы его в беспорядке; обувь расшнурована; штаны свисают нелепыми и смешными складками; и случается, что, кроме штанов, на нем и нет ничего. Шляпу — если у него есть шляпа — он кладет на пол рядом с собой. Он жадно оглядывается, надеясь, вдруг кто-нибудь из беспечных гуляк объявит, что день счастлив сегодня для него, а компания приятна и, желая всем вокруг того же, велит слугам отнести каждому, кто присутствует здесь, кувшинчик хмельного напитка. Ежели солдат не один, а с товарищами, они не разговаривают между собой, не говорят веселых стихов и не поют песен, опасаясь привлечь к себе внимание. На лице его напряженность и страх; всякий раз, когда на дверях откидывается циновка, он оборачивается, ожидая увидеть офицера или городскую стражу, которая изловит его и загонит назад в казарму, и кажется странным то, что он ищет подобных развлечений, несмотря на опасения, отравляющие почти все удовольствие, какое приносит ему вино. Впрочем, если ему все же повезет и найдется бесплатное угощение, отупение от чрезмерности выпитого вытеснит на лице и в душе его страх».

Не то чтоб Рият была охотница до чтений, но несколько самых известных книг надо ведь все же знать, чтоб не оказаться беспомощной в любезном разговоре где-нибудь на «встрече в доме друзей».

«Сумасшедшими, быстрыми и безжалостными», — подумала Рият. Быстрыми? О да.

И ведь даже нельзя сказать, чтобы в этом порту ей нарочно мешали. «Обыкновенное наше разгильдяйство». Рият даже и не сердилась, ибо другого не ожидала. И еще кстати сказать, она и сама не знала, о ком подумала сейчас «мы». «Нет, кажется, я все равно бешусь, и не поможет тут никакая „Химруи-лиджин"».

По тумбам, поставленным в ряд наподобие цепочки гигантских следов, Рият прошла-пропрыгала, звонко шлепая по камню кожей подошв, к военному причалу. Тумбы, между прочим, были слегка разной высоты: с тех пор как строился этот порт, одни из них ушли в песок больше, другие — меньше. Три галеры, казавшиеся невероятно огромными вот так, вблизи, стояли прямо здесь, у каменной полоски, обросшей ракушками и травой по прозванию «борода морского царя», четвертая — в полудюжине своих длин от причала — покачивалась на волне, и в лодку, присланную оттуда, с десяток стражников как раз заводили часть трюмных гребцов, чтоб отвезти их на галеру. Именно туда Рият и направилась, минуя сходни трех прочих кораблей; ей показалось, что она узнает человека, распоряжавшегося у лодки. Сейчас, по прошествии времени, она больше не была склонна винить его в чем-то происшедшем три года назад. В конце концов, тогда, в дни мятежа Калайаса, она и сама очень худо понимала, чего она на самом деле хочет и на чьей она стороне. Рият не разобралась в этом даже и посейчас; немудрено, что этот человек запутался. Должно быть, он неправильно истолковал какие-то ее слова, или желания, или и слова и желания вместе, и случилось то, чему суждено было, случиться. И вообще не так уж и много от него тогда зависело, и не так уж много — от нее самой.

Встреча не была неожиданностью — Рият хорошо знала, что именно сюда перевели его служить, вместе с его кораблем, в то время, когда Малый Совет после мятежа Калайаса перетряхивал войска, укрепляя прибрежные гарнизоны и патрули верными частями. Неожиданностью, и приятной, было то, что он тоже не держал на Прибрежную Колдунью зла. Хотя Рият это не показалось неожиданностью. Она была, как уже сказано, порою необычайно простодушна в отношении того, как она действует на мужчин.

— Я и забыл, какая ты красавица, колдунья, — сказал он, оставив своих гребцов на попечение рулевому лодки и подойдя к Рият.

Да и Рият, признаться, подзабыла, какой он. Полнокровный мужчина, что называется здоровяк, с косою такой толщины, как запястье Рият, с усами пышными, как щетки, с полным ртом белых, крепких зубов, грубоватым умом и сильными руками — нет, она никогда его не переоценивала. Но Рият уже немного отошла после вчерашнего разговора с бани Эзехезом. Такие вот сложные отношения — отношения с людьми, от которых много зависит, — всегда оказывались для нее изматывающими, даже когда были дороги не шутя. Она была рада, что теперь можно отдохнуть немного душой в чем-то простом и ни к чему не обязывающем. «Да, — подумала она, — здесь-то просто».

— Три дня пути, — проговорила она, — разделяют надежнее, чем столетия. — Здесь, похоже, даже не знают, каковы нынче приветствия, что в ходу в столице?

— Откуда? — откликнулся он. — И для кого? Здешние женщины стоят не больше того, что я могу им подарить.

Он не мог сдержать удовольствия от того, что эта женщина вдруг вынырнула из тумана, каким стали уже расплываться для него столичные воспоминания; и Рият приятно было видеть это.

— И чего стоят здешние корабли? — переводя взгляд, спросила Рият.

— Посмотри, — он обернулся, — сама увидишь.

«Борода морского царя» вдруг всплыла, забурлив почти на уровне их ног, неподалеку гребец, не вовремя занесший ногу над сходней, рухнул в воду и загорланил, в брызги разбивая ее руками, а в следующее мгновение корабль, рывком причальных канатов прыгнувший назад, прекратил этот вопль — мог бы прекратить и жизнь, хрустнув костями между своим бортом и стенкой. Мешки с шерстью, вывешенные в нескольких местах вдоль внутреннего борта, смягчили удар, но все же, когда соседи по цепи вытащили этого человека наверх, он был совсем не хорош — захлебнувшийся и обмякший, как тряпка. Впрочем, это произошло уже пару минут спустя, да Рият туда и не смотрела. Галера, стоявшая от причала поодаль, резко взмыла вверх, а потом дернулась и осела, на мгновение показав свой таран из-под воды.

— Что это? — сказала Рият.

— Тягун. Да он стихает уже, — сказал ее собеседник. «Кажется, это тот случай, когда от усердия обезьяна сдохла», — подумала Рият. Стискивая пухлые губы и притопнув башмачком, она сказала, глядя куда-то себе под ноги:

— Во имя милосердия звезд? Неужели я и тут должна вмешиваться?

— Лучше не вмешивайся, — посоветовал он. Оттолкнувшись от близкого берега, волна шла обратно; снова, затрещав, прыгнули корабли, на этот раз зеленая вода побежала и по причалу; Рият охнула, глянув на потемневшие носки своих шелковых башмачков. Разговаривай она вот так с кем-то из своих столичных знакомых, тут бы уже были сочинены стихи о красавице, промочившей ноги. Да, будь на его месте кто-то из тех, от кого тоже немногое зависит, но у кого зато хватает денег, чтобы покупать ликторства, и хватает лени, чтобы равнодушно встречаться и равнодушно расходиться вновь, не желая ради таких никчемных пустяков, как любовь, нарушать привычный распорядок своей души, — стихи были бы уже тут как тут, весьма изящно сделанные, в стиле «блестящая яшма», с точной рифмой и правильным чередованием размерных тонов.

После Имуноквэ такие поводы не принято упускать.

Считается, что море — нечистая стихия; небожительницу оно не посмело бы осквернить.

И кстати, у Рият было полным-полно близких знакомых, способных на расточение любезных стихов. Почему вспомнился именно этот?.. Впрочем, понятно, почему.

— Ну к вечеру-то хоть будут готовы? — сказала она.

— Обязательно. Да у меня даже за час до вечера. Я из них души вытряхну. Конечно, — тут же поправился он, — я только за себя говорю.

— Как хорошо было бы, Синнэ, если б ты в с е г д а говорил только за себя, — отозвалась Рият. И пронаблюдав, как он замолкает, беспомощно стискивая кулаки, — виноваты-то одни, а вот мстим за них мы другим, всегда другим, — добавила: — Ну а теперь ты покажешь мне — где здесь «Девчонка из Синтры».

Люди, которые довольствуются тем, что знают часть, а не целое, имеют свои приятные стороны.

— Что? — Он оглянулся. — Да она где-то снаружи. Ага, вон. Смотри через дамбу. Да, а теперь по солнцу. Вот она, «Синтра-щеки». Красавица, верно? — добавил он мгновение спустя.

Для Рият было слишком далеко, чтобы она могла судить, красавица или нет.

— Настоящая синтриянка. — Он покосился на Рият. — Похожа на тебя. Как все синтриянки. «Что значит — три дня расстояний? Для меня они — один быстрый день».

Уже в те времена считалось, что самые легконогие и хорошенькие танцовщицы — родом из Синтры. И храмы в благоухающих садах добивались, как могли, чтобы празднества их украшали синтрийские гибкие, как змеи, плясуньи, и в те времена, как и сейчас, большая часть узких ущелий нагорья Газ-Дохин была под главенством доготрийской тетрады, а оставшаяся территория с главным городом Синтрой, населенная тем же народом, сохраняла независимость властью каких-то чудес. Возвышения и гибель государств, перекраивая границы, вернули нашему времени вновь то, что было много поколений назад.

Рият повернулась, и слуга подал ей флакон с чистою водой.

— Симмэ, — сказала она, — «Синтра-щеки» действительно сможет обогнать вот этого?

Некоторое время он молча смотрел в зеркало.

— С каких странных пор ты спрашиваешь у меня совета… — Потом он качнул головой. — Да ведь я и не разбираюсь в этом, Рият. Мое дело — калечить солдат, пробивать борта да махать моей parдой. Но «Синтра-щеки» может все, — твердо добавил он.

— Желаю счастья драконам твоей рагды, — сказала Рият.

«Кажется, — подумала она, — мне повезло, что здесь оказалась „Синтра-щеки" — „Девчонка из Синтры"».

И распорядитель в конторе Претави тоже сказал, что ей с этим повезло, потому что «Синтра-щеки» привезла сюда почту дважды по дюжине дней назад, да так здесь и застряла.

— А где застряли ее люди, — надменно проговорила на это Рият, — что я еще не говорю с ними?

— Они здесь, о, давно здесь, достойная Рият, — отвечал распорядитель. — Они должны быть счастливы говорить с тобой.

Похоже, сами они не считали это счастьем.

Рият рассказала им все — в пределах, что были бы для них достаточны. Она обещала им большие деньги. Мимоходом она подумала, что, реши эти люди все-таки согласиться, — вместе с тою частью, которую она обязалась отдать в казну Алому Дракону, самой Рият они не оставили бы вообще ничего.

Однако кормщик сказал сразу, что он не сумасшедший, а его дарда не балаган для рыночных представлений. Он был в двух цветных куртках — черной и красной, быстроглазый, горбоносый и нахальный, как длиннорукая обезьяна. Глядя на него, и матросы согласно — и как-то даже в такт — закачали головами.

— Очень жаль, — сказала Рият. — Значит, мне придется заменить в балагане актеров — на тех, которых я привезла с собой. А кроме того, — сказала она, — в таком случае вы оказываетесь знающими то, чего не должны знать. Вам известно, что из этого следует.

— О, — скривился кто-то из матросов. Кажется, и все они опять сделали это одновременно.

— Такой, как ты, я бы ворота открыл вместо окна, — хмыкнул кормщик. — Отчего бы нет — с красоткой кто бы не пожелал сблизиться, а, мои молодцы?!

Кто знает, что бы в другое время сказала Рият на его непристойные речи, — но сейчас она лишь проговорила твердо:

— Немедленно сообщите мне «ключи» от окон. — Вашим нанимателям, — добавила она, — было бы, наверное, жаль рассчитаться с вами из-за вашей строптивости.

— Эх-х-х, — сказал кормщик, прежде чем проговорить ей на ухо несколько слов. — Представьте себе, каково это — отдавать свой корабль для Тьма знает чего, тут и похабничать начнешь, и что угодно.

Жевательную кору он выплюнул только перед тем, как зайти в эту комнату, — из уважения не уважения, а чего-то вроде него к сану Прибрежной Колдуньи; но сейчас, сказав ей свой «ключ», немедля уселся на корточки, как в каком-нибудь притоне, и демонстративно кинул в рот целый ком этой коры.

Остальные, поколебавшись немного, тоже устроились на корточках.

Рият произносила Открывающее Заклинание, нарочно не торопясь, проговаривая «ключи» почти про себя, как и положено, чтобы никто посторонний не мог подслушать. Окна в защите от колдовства никогда не бывают глубокими, — их только и хватает на что-нибудь совсем простое и поверхностное, на Иллюзию, или Забвение, или Сон. Рият ворвалась в их разумы со своей Иллюзией Памяти, как в воду кипящий металл, — взбаламутив все и застелив брызгами. Она изъяла из их памяти ровно столько, сколько должна была изъять, — свой нынешний разговор, но покуда она делала это, губы ее произносили еще и другие слова.

«Эти люди — невежды. Им покажется, что я просто не очень хорошо умею обращаться с Иллюзией Памяти. Они не заметят, что я поставила еще одно заклинание».

— Ну, все уже? — недовольно сказал кормщик.

«Они не заметят — конечно, если я буду осторожна. И теперь мне нужно спешить, очень спешить».

Очень-очень спешить.

Это лишнее заклинание было всего-навсего чем-то наподобие Заклинания Перевода — последействие у него было подлиннее, правда, часа на три; и в течение этого времени Рият продолжала оставаться связанной с заколдованными ею людьми. Она ничего не могла с ними сделать, только могла «слушать» их, могла копаться в их мыслях и воспоминаниях — как хотела, - конечно, если бы захотела и если бы сумела сделать это настолько тонко, чтобы остаться незамеченной и не получить отпор. Впрочем, такие люди наверняка не занимались этим никогда и не тренировались, — они бы, скорее-всего, и не сумели запереться от нее, и проверять это Рият не собиралась.

Пока она пришла — почти прибежала — в квартал Утренней Звезды, промчался почти час.

— Олухи! — заорала она на слуг. — Я сказала — вынуть к тому времени, когда я приду?

— Госпожа, но кто же знал, когда…

— Не ваше дело! И заприте дверь!

— Дверь заперта, госпожа…

«Спокойно», — сказала себе Рият. Бронзовые двери внутреннего дворика и впрямь были заперты. Она сама их заперла за собой только что.

И демонов в фургоне было шесть. Перед тем как подъехать к Тель-Претве, Рият отправила и паукообезьяку туда же, сказав ей (ему), что будет превращать его (ее) только в том случае, если остальную часть путешествия его не будет не только видно, но и слышно. И вот теперь именно его, обшарив весь фургон, слуги и не могли найти.

Рият наверняка искалечила бы кого-нибудь в ту минуту, если бы не была настолько взволнована, что сунулась в фургон сама.

— Ты где? — позвала она в темноту. — Эй?

В дальнем углу зашуршала солома. Еще мгновение спустя к краю фургона с медлительной нерешительностью подкатился небольшой темный шар. Рият едва не села на землю.

— Мы приехали? — спросил шар.

— Приехали, — сказала Рият.

По мускулистому телу, из которого был скручен шар, бежали зеленоватые, великолепно-красивые кольца. Теперь он был питон — совсем маленький питон, длиною в руку, больше такие и не вырастают, и ребятишки в Миссе играют с таким, как с живою головоломкой, — пытаются его развернуть, а он не дается.

Осторожно зашевелившись, шар высунул из своей середины змеиную голову и приподнял ее, искоса глядя на Рият.

— Меня не было слышно, — гордо сообщил он.

— Да, — согласилась Рият. — Совершенно не было.

— А вот другие говорили, — грустно сказал он. — Это просто ужас, что некоторые из них говорят.

— Вылезай, — сказала Рият.

Он скользнул вниз, гибкий, точно струйка дыма.

Рият устроилась под навесом на кошме, села, скрестив ноги.

Третье Сиаджа — из глубоких заклинаний, которые выматывают не меньше чем полчаса разговора накоротке с бани Эзехезом. Шутки шутками, но выматывают-то они всерьез.

— Давайте, по одному, — сказала Рият слуге.

Какое длинное было это заклинание!

Существо, посаженное перед нею, выглядело тщедушным, тощим и вялым, вроде ребенка-переростка, у которого силы ушли в чересчур быстрый рост. Оно бесчувственно жевало объемистый ком коры, красно-бурый сок стекал с углов рта, как усы, до которых ему никогда не дорасти. Но оно было только то, что Рият могла видеть. Чувствовала она совсем другое — сейчас, когда заклинание сделало это для нее. Это совсем другое было бесформенным и чуждым, и ужасало своею чуждостью, и словно бы металось, не сходя притом с места, ненаправленно-слепо, не зная предела, границы и формы. В какое-то мгновение словами Рият в него упали предел, форма и граница, как роняют крупицу соли в перенасыщенный соляной раствор. И как в растворе в то же мгновение взрываются ростом во все стороны соляные ветки, мечущаяся суть демона ударила в Рият, точно волна в стену, в поисках формы, в которую она могла бы отлиться. Рият дрожала от напряжения, сдерживая ее. Весь мир дрожал. Рият казалось, что она — как те загородки из хвороста и камней, что крестьяне на острове Ол ставят на пути потоков лавы. Земля и небо вокруг нее шипели и сворачивались дымными полосами, но она все же выстояла, отшвырнула этот напор и подставила ему, как дорогу, одну из тех связей, которые все еще соединяли ее с семерыми людьми на другом конце города. Рият даже не могла бы сказать потом, какую, она не знала, не понимала того, что делает, это кто-то в ней, на последнем напряжении сил помня о ее задаче, работал — так, как, ничего не понимая уже, полузадохнувшийся ныряльщик рвется к голубому водяному небу над головой. Едва не оглушив ее, нечто промчалось мимо, и Рият на какое-то время застыла в изнеможении; гул прошедшего напряжения еще дрожал в ней, но ей рано было успокаиваться — теперь ей надо было ринуться следом, по той же — раскаленной от промчавшейся лавы — тропе, — чтобы успеть ввести в готовящегося двойника то, из-за чего он и есть только двойник — послушный исполнитель воли человека.

— Следующего, — сказала Рият. Она не всматривалась в тело, которое двое ее слуг уволакивали под мышки. Ей нужно было спешить. Ей нужно было за оставшуюся пару часов обработать всех семерых.

— Будь… ты… про… клята, — не отрывая от Рият ненавидящих глаз, сказал один из них. Как ни странно, фраза была похожа на осмысленную. Это были первые слова, какие Рият услышала от него за все четыре года.

— И ты уверена, что это будет настоящий человек? — сказал еще один.

— Да, — ответила Рият. — Я уверена.

А когда она в очередной раз открыла глаза, впереди было небо, уже лиловое в квадратной рамке, какой обводили его стены внутреннего двора. У нее сдавило горло. Силы Хаоса сейчас беспрепятственно бушевали в ней. Четкие пределы дворика, рамки человеческого, ограничивающие небо, казались невыносимы для них. Она задыхалась, как некоторые задыхаются от беспричинного страха в тесных коридорах. Ее понесло вперед, как пылинку.

Засов на дверях показался огромным, как башенный колокол, и так же зазвенел в голове. Она захлопнула дверь, оставляя за собой непонимающие взгляды, замерла на мгновение, привалившись к стене и втягивая в себя воздух, потом попыталась шагнуть в сторону; упала, точно споткнувшись, и ее едва успели подхватить руки кого-то, неразличимого в сумеречной синеве.

Рият не испугалась. Во-первых, она никогда не боялась того, что мужские руки держали ее, и, во-вторых, она сейчас не боялась вообще ни единой вещи на свете.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она немного спустя.

— Ничего, — сказал он. — Теперь — ничего.

И вправду, он сейчас ничего не делал. Просто держал ее в охапке.

— Когда мне кто-то нужен, — сказала Рият, — я сама его зову, — И тут же добавила, смеясь: — Потом, куда ты меня тащишь?

— Куда? — Он остановился. — Куда… и может, тебе наружу надо? Тебе на ветерке поможет, а, Рият? Что же…

Бронзовая дверь у нее за спиной лязгнула, приоткрываясь.

— Спокойно, — сказал он. — Все в порядке с вашей госпожой. Все в порядке, я вам сказал.

— Когда мне нужно, чтоб мне помогали, — проговорила Рият, — я сама… сама об этом прошу.

Там, где она очнулась, вправду был ветер.

Собственно говоря, она еще вовсе не очнулась. Но уже по крайней мере чувствовала, что под ней есть нечто материальное, что-то твердое, на чем она сидит.

Но она не была бы колдуньей, если бы не восстанавливала силы достаточно быстро. И ветер тут совсем ни при чем.

Небо было фиолетовое и очень большое. Вечерний ветер вымел его почти до чистоты.

На западе над стеной города быстро темнела багровая полоска. Рият слабо удивилась, вспомнив, сколько лет она не сидела на крышах. Эта крыша-терраса, плоская и только над восточным порталом проваливающаяся вниз ступенями, обводила Храм Кэммона вокруг; а дальше был уже едва-едва выгнутый круглый купол. Как всякий город, Тель-Претва выглядела совсем на город не похоже, если смотреть сверху, с крыши. Серо-синие тумбы, воткнутые в землю на разную высоту, какие выше, какие ниже, пропадающие в сумерках, кое-где озаренные сбоку розовым светом костров. Немного южней была очень хорошо видна крыша Храма Атианы; теперь она стала розоватой и зеленой, но все равно поблескивала. Оттуда клубился по ветру дым; для Атианы жгли теленка. Точнее сказать, не для нее, а для ее львов — они любят погрызть кости. Одни только кости там и горели — сырые кости очень хорошо горят. Для самой Владычицы там горели благовония, стоящие двух телят. Как видно, в квартале Атианы тоже тревожились, — полудвойная жертва… что ж, может быть, их желания и исполнятся, и на морских путях станет свободней чуть-чуть. Когда ветер слегка качался в сторону, краешек чудовищной смеси запаха горелых костей и благоуханного кинмона задевал ноздри Рият, заставляя вспоминать о днях, «когда смешаются мир и прах».

— Так что ты там делал? — спросила Рият. — И как ты сюда попал?

— Впустили. Не бесплатно, конечно. Как вы только ходите среди этой дряни ползучей? — пожаловался он.

— Не кощунствуй.

— Н-ну… хм. Служка на воротах сказал, что ты здесь. Да я еще, пока искал, раза три совался не в те дворики.

«Это я должна понять, что он вовсе не стоял час под запертой дверью. Ну, час не час… — подумала Рият, — а малый кусочек часа точно. Уж конечно, он рассчитывал тут не на такое — на крыше — времяпрепровождение».

— Насколько я понимаю, — полуозабоченно проговорил он, — нынче вечером мы из порта не выйдем.

— А ты боялся, что я вас погоню в море на ночь глядя?

— Я не боялся, — сказал он. — Но кто тебя знает. Ты ведь на все способна, Рият.

Потом он спросил осторожно:

— А что это было?

— Пхе, — сказала Рият, подбородком сдвинув его руку со своего плеча, и втянула воздух, полумечтательно глядя в небо. — Я колдунья. Что мнe сделается.

Она все еще казалась самой себе мягкой, как тряпка. И нежиться у него на коленях было хорошо — очень хорошо.

— Это для охоты, да? — сказал он. — За эту твою усталость я сдеру кожу с их главаря собственными руками, — с неуклюжей нелепостью добавил он. Конечно, это не всерьез. Он ведь тоже знает о награде. За живого — больше в пять раз.

Может быть, еще и не до всех краев Гийт-Чанта-Гийт добежала эта новость; но в Сидалан ее уже примчала — предпоследняя — почта. Малый Совет Светлой и Могущественной объявляет… сумму увеличили сразу вчетверо. Из-за Чьянвены, наверное. Двенадцать тысяч хелков! Даже эта цифра ласкает слух. Хорошая, красивая цифра.

— Лучше подари мне ночь любви, когда все это кончится, — проговорила Рият. — Когда все это кончится, у нас будет самая длинная ночь из всех ночей, что случались на земле.

Подходили дни, когда в точила льется пурпурный сок, а небо становится хрусталем и яшмой. Скоро придет — и уж близится — сладкая, пряная осень, лучшее время года, какое бывает на Кайяне. После того как промчавшиеся бури вымоют из воздуха летнюю удушливую пыль, гладкие листья деревьев снова заблестят, затемнеет свежей проросшей зеленью трава; когда ночи будут прохладой, а дни сотканы из света; когда засветится сизым налетом на черных каплях своих виноград; когда благоуханным кинмоном станет каждая роща, а люди вспомнят опять о дыхании, жизни и любви… До этого еще нужно дожить, но неужели помечтать заказано?

— Где они сейчас? — спросил Симмэ.

— На Острове-Рожденном-Приливом, — сказала Рият. — На Сиквэ.

«Они, — подумала Рият. — Он».

Рият намеренно оттягивала необходимость задуматься об этом как можно позже.

А собственно говоря, что произойдет, если бани Вилийас из клана Кайнуви уйдет из мира живых?

Прежде всего семья Кайнуви не поверит в то, что это случайность или вина пиратов. Рият все равно будут считать замешанной в это, а вместе с нею и правительство. Владения племянника приберет к рукам нынешний глава клана Кайнуви, бани Моакез. А поскольку Вилийас — ликтор (Рият мысленно хихикнула), он считается живущим в столице, хотя на деле проводит там разве что зимний сезон, не больше двух месяцев в году. И стало быть, это подпадает под недавний рескрипт о передаче наследства в другой округ, — и десятая часть наследства отходит в казну! Десятая часть — это порядочно.

«Но я сама — хочу я этого или нет?

С этими высокородными… Это глупо, и чувствуешь себя плебейкой, сходящей с ума по титулам. И все равно с каждым из них у меня одна и та же история. Всякий раз стараюсь доказать ему, что я лучше него, и одновременно стараюсь доказать, что я — лучше всех прочих его женщин и одновременно — что я превосходно могу без него обойтись. И всякий раз каждый из них рано или поздно, вежливо или не очень, вышвыривает меня прочь. Гордость у них, ты посмотри?

Но уж во всяком случае Эзехез меня не вышвырнет. Потому что я ему нужна. Потому что я ему опасна.

Он должен увидеть, что я могу быть опасна по-настоящему. На ярком примере».

Да ведь, в конце концов, — подумала она, — я давно согласилась его сдать. Еще тогда, когда согласилась следить за этой его поездкой. Еще тогда, когда вообще согласилась за ним следить.

А ведь могла получить его Имя-в-Волшебстве девять лет назад, запросто. Ну пусть не совсем запросто, все равно почти год пришлось бы считать. Но могла. И в голову даже не пришло использовать нашу связь для этого. Хотя, конечно, чего мне было считать этого рохлю для меня опасным.

Да, кажется, мне и впрямь все равно. Слишком много с тех пор пришло и прошло, слишком много переменилось. Пускай.

Тем более что уж он-то никогда не залезет в Храм Кэммона в надежде урвать у меня полчаса, всего лишь из-за того, что якобы высокопоставленные женщины — такие, как я, — любят, чтобы за ними гонялись, совершая решительные поступки. Всего лишь из-за того, что я дала понять мимоходом; мол, не держу на него зла».

— Ты что это делаешь? — сказала Рият, впрочем, не сопротивляясь.

— Ты всегда охотишься, колдунья. Всегда охотишься на кого-нибудь или на что-нибудь. Но вот нынче — дичь сама идет под выстрел; остров Сиквэ, а? Посмотри-ка? Как Все складывается, — ты уверена, Рият, — ты уверена, что хочешь ждать аж до тех пор, пока все закончится?..

— Я ни в чем не уверена, — отвечала Рият, смеясь. — Я даже не уверена — ты вот это или еще один предок приполз посмотреть на нас…

— Где?! — охнул Симмэ, оборачиваясь. Наверняка его жаром окатило, когда до него дошло, что все это время змея, забравшаяся на крышу погреться на солнышке, была здесь, у них под боком.

Камни, раскаленные за день, еще грели. Змее не хотелось уходить. Пошипев немного, она опустила голову и опять распласталась на камнях; Рият хоть и не видела ее, но не сомневалась, что сейчас та вновь развела ребра в стороны и лежит, уютно-плоская и широкая, как лента.

Зато она видела Симмэ, который все еще стоял в растерянности (подхватился, даже опрокинув Рият, когда змея зашипела); уперев руки в колени, она смеялась — негромко, но по возможности обидно.

— Ты вправду — из Змеиного Народа? — оскорбленный, сказал он наконец.

Рият откинула рукав верхнего черного платья — светло-зеленый рукав одного из нижних платьев, такой же широкий, засветился в темноте — и протянула ему руку. Правую. Все равно, правую или левую. Это был известный жест — жест близости. Еще, бывает, к этому нижнему рукаву, оказывается пришпилена ленточка со стихами, хочешь — сорви ее и прочти то, что твоя любезная не решилась при людях — или вслух — тебе сказать. У Рият не было сейчас, как это называется, «стихов в рукаве». Но все же Симмэ из клана Калэви поддался на этот жест примирения и, хмыкнув, помог ей подняться.

Калэви — такой клич только и годится, чтобы пугать воробьев. Когда-нибудь, под старость может быть, он станет начальником округа; но уж Хранителем Кораблей точно не станет никогда.

«Это хорошо, что мы с ним переспим, — подумала Рият. — Телесная близость открывает Защиту-от-Колдовства для любовника; ведь Магия действует на То-Что-Близко-Человеку, и тем легче, чем ближе это человеку, а тот, с кем ты сходишься в любви, уж конечно, становится близок тебе. Как в магическом смысле, так и в прямом. Нужно будет потом прочистить ему память, как и моим слугам. Насчет этих демонов — вдруг он все-таки видел что-то, или слышал через дверь, или догадывается о чем-нибудь. Небольшая Иллюзия по ключу „видеть" — тихо, мирно и быстро. Ежели у меня будут такие „ворота" — как сказанул нынче этот кормщик, — я сделаю Иллюзию Памяти так, что он ничего не заметит. Да, это хорошо, что мы с ним переспим», — но она не собиралась обманывать себя: она знала, что это ей будет приятно и просто так, само по себе.

Рият хотела думать об этом и потом, ночью, во сне. Но ей приснился корабль, на который она слишком много смотрела в нынешний день, корабль по имени «Бирглит».

Наутро она опять смотрела на этот корабль, бродя подворику из угла в угол, не в силах усидеть на месте. «Предсказатель? — с яростью думала она про Симмэ. — Дичь сама… под выстрел!» Ей нужно было именно это — понять, куда «Бирглит» идет.

Еще до рассвета, проснувшись, она почувствовала: что-то случилось. Ветер переменился.

Ветер теперь задувал с юга.

Наконец она поняла: «Бирглит» и второй корабль, что шел с ним, повернули вместе с ветром. Теперь они направлялись опять к Кайнумам.

Как видно, он действительно избрал для охоты перегон между Тель-Претвой и Тель-Корой. Невидящими глазами Рият глядела в страницу привезенного с собою фолианта, где выписаны были Места-в-Волшебстве южных островков Кайнум. Рядом колонкой тянулись варианты сочетаний слов, какими обозначались эти Места. Место-в-Волшбе, как и Имя-в-Волшбе, — это ведь не слова, а лишь знаки, к звукам людской речи не имеющие отношения; чтобы дать один из вариантов Отражений, колдуны трудятся годами; Рият удавалось это с Именами, да и то только для людей, а насчет Мест — приходилось поступать так, как всякая Прибрежная Колдунья: отыскивать все Места-в-Волшебстве, кем-то когда-то вычисленные, и все их Отражения, кем-то когда-то сказанные, и учить наизусть. Она читала и слышала — и это было похоже на легенду — об императорах великого Вирунгата, выдававших Отражение сразу, только взглянув на Имя-в-Волшебстве… Места Кайнумов она уже запомнила. Она думала о другом: «Ни одного подходящего клочка суши южнее Кайнумов? А ведь здешним галерам не обогнать „змею", идущую в попутном ветре, тем более такую „змею", как „Бирглит".

Да, но ведь „Бирглит" идетне напрямик. Сейчас она описывает длинную дугу: сперва от Сиквэ к побережью, чтобы затем идти вдоль него, высматривая „купцов", что и вовсе жмутся, ища защиты, к самому берегу; и потом, к вечеру, — обратно в море, к Кайнумам, чтобы заночевать на них, — конечно, если не найдется дела на ночь. Именно в таком плавании, только в обратном направлении, провела „Бирглит" предыдущий день, и галеры будут идти прямо вдоль берега, и к тому времени, когда они смогут попасться на глаза, „Бирглит" должна быть уже увлечена погоней и уйти на запад. И я смогу опередить их. Может быть, на полчаса, но смогу». Она позвала двойника-кормщика, и по его тоже выходило, что Рият успеет.

Как она летела по волнам, дарда по имени «Синтра-щеки»… О дардах тогда говорили, что хорошо построенная дарда — единственный корабль, способный обгонять ветер…

Рият даже какое-то время плыла на ней, чтобы проверить в последний раз, так ли все хорошо. Но все было и впрямь хорошо. «Девчонка из Синтры» была вправду синтриянка, истинная синтриянка. И двойники на ней работали как двойники, лучшего слова не подберешь. Рият ходила по крошечной, короткой палубе, и они не обращали на нее внимания, хоть и не натыкались. Давешний кормщик стоял, сжимая свое весло и негромко командуя; он был по-другому одет, тоже цветасто, но горбонос по-вчерашнему.

— Эй, — негромко позвала его Рият.

Он обернулся.

— Кто ты? — спросила Рият, проверяя все лишний раз.

— Ты создала меня, чтобы я помог выловить дурных людей на быстроходном корабле, госпожа, — сказал он.

— Что ты должен делать? — спросила Рият.

Он объяснил, что должен делать.

— Ты полагаешь, что сможешь сделать это? — сказала Рият.

— Мы-то их уделаем, госпожа, уж будьте спокойны, — сказал кормщик. Эту залихватскую фразу он произнес ровным, равнодушным голосом.

«Топорная работа, конечно, — морщась, подумала Рият. - Ну и не все ли равно. От них ведь не требуется, чтобы они были в разговоре похожи на человека. С кораблем они обращаются как люди, и больше от них ничего не требуется».

И вообще, было бы кому увидеть, какой топорной работой она пробавляется. Увидеть-то некому, и, выполнив свое задание, эти создания рассыплются — земля к земле, вода к воде, ветер к ветру, и тогда вообще никто ничего не узнает. Пусть гадают, откуда Прибрежная Колдунья взяла второй экипаж для «Синтра-щеки». На то она и колдунья. Разве что у настоящих матросов и кормщика сегодня в кабаке — или где они там - побаливает голова.

Рият попыталась вспомнить, кто это перед ней — кого она обратила в кормщика. Но не смогла. «Не все ли равно», — подумала она.

Вскоре она пересела на головную галеру, а «Девчонка из Синтры» свернула и стала быстро удаляться на запад. Она, конечно, сейчас не обгоняла ветер. Но она была синтриянка — синтриянка до последнего ребра и до последней лесочки в обшивке, и волны гибко расступались перед ней.

«Я верю тебе, Синтра-щеки», — почти с нежностью подумала Рият.