Слепой. Тропою белого дьявола

Глава 3

Народу в закусочной почти не было. Какие-то русские – судя по виду, муж и жена, приехавшие сюда не за товаром на продажу, а просто за дешевыми тряпками для себя и своих детей, – осторожно ковырялись алюминиевыми ложками в железных мисках с жидкой бурдой, которая у поварихи Хромого Абдалло именовалась украинским борщом. Поварихой у него работала таджичка, и никто, однажды отведав ее борща, не пытался повторить этот подвиг. Зато работала она почти бесплатно, а пропускная способность Черкизовского рынка обеспечивала Абдалло постоянный приток новых клиентов, неизменно ловившихся на старую удочку: обнаружив в пестрящем незнакомыми названиями меню родное, привычное слово, они заказывали этот так называемый борщ, а у некоторых даже хватало мужества доесть принесенные официанткой помои до конца.

За другим столиком три азербайджанца, все одинаково толстые, чернявые и усатые, как родные братья, дымя сигаретами, пили кофе и ковырялись зубочистками в крупных желтоватых зубах. Это были завсегдатаи, а потому еду, которую им обычно подавали, Хромой Абдалло не постеснялся бы поставить даже на праздничный стол.

Убедившись, что все в порядке, Абдалло совсем уже было собрался вернуться к прерванному разговору, но тут в закусочную, шаркая по полу растоптанными мужскими ботинками, волоча за собой грязную клетчатую сумку и распространяя отвратительную кислую вонь сто лет не мытого тела, вошла побирушка Захаровна – в прошлом проститутка, воровка и аллах знает кто еще, а ныне окончательно спившееся, опустившееся существо, промышлявшее сбором подаяния и по совместительству подрабатывавшее наводчицей у карманников – впрочем, без особого успеха. Захаровна сунулась было с протянутой ладошкой к азербайджанцам, но те лениво отмахнулись от нее, и тогда она обратила свое внимание на семейную пару, которая, как-то покончив с совершенно несъедобным борщом, уже взялась за второе. Женщина, которую Захаровна с невнятными причитаниями ухватила за рукав, брезгливо поморщилась, а ее муж потянулся за бумажником, намереваясь, по всей видимости, отделаться от надоеды самым простым в его понимании способом – сунуть ей пару монеток.

– Извини, дорогой, – сказал Хромой Абдалло собеседнику и встал, положив тлеющую сигарету на краешек пепельницы.

В четыре длинных шага он пересек небольшое грязноватое помещение и крепко взял Захаровну за шиворот. Попрошайка дернулась и сразу же прекратила сопротивление, придав своей распухшей красно-лиловой физиономии приличествующее случаю умильное выражение, – ей было не впервой.

– Ты что, старая собака, русский язык не понимаешь? – свирепо поинтересовался хозяин, оттаскивая нищенку от столика и хорошенько ее встряхивая. – Я тебе сколько раз сказал: забудь сюда дорогу, а?! Еще раз придешь – сброшу с лестницы, клянусь! Тебя тоже касается, – на полтона ниже добавил он, обращаясь к выскочившей из подсобки официантке. – Снова ее увижу – вместе будете с лестницы катиться. Здесь люди кушают, понимать надо! Кушайте, уважаемые, кушайте на здоровье, – расплываясь в медовой восточной улыбке и прижимая к сердцу растопыренную пятерню, обратился он к посетителям. – Вкусно?

– Да, спасибо, – за двоих ответил мужчина, – очень вкусно.

Именуемая борщом буроватая жидкость у него в тарелке осталась почти не тронутой, и из нее торчал огромный, даже на вид жесткий и несъедобный кусок серого, непроваренного капустного листа. Впрочем, жаркое с картофельным пюре он уплетал с большим аппетитом, и Хромой Абдалло решил считать, что похвала клиента относится ко второму блюду. Откровенно говоря, его эти тонкости не очень-то и волновали, но забота о гостях, хотя бы и показная, – обязанность каждого хозяина. Таков обычай, а Хромой Абдалло не знал лучшего способа сохранить уважение окружающих, чем следовать обычаям предков, даже тем, которые на первый взгляд кажутся обременительными и не самыми разумными.

Выпроводив побирушку, Абдалло велел официантке включить кондиционер, чтобы развеялся неприятный запах, перебросился парой слов с азербайджанцами, которые уже собирались уходить, а потом, жестом извинившись перед собеседником, сходил на кухню и хорошенько вымыл руки с мылом.

Когда он вернулся за стол, его сигарета истлела почти до самого фильтра, а недопитый чай в пиале совсем остыл. Абдалло кликнул официантку и велел принести еще чая, после чего, закурив, еще раз извинился перед собеседником.

– Не стоит, уважаемый Абдалло, – с должным почтением ответил тот. – Вы здесь хозяин и должны следить, чтобы собаки не забредали на кухню.

– Ты верно сказал – собаки, – солидно кивнул Хромой и выпустил дым через ноздри. – Собаки… – задумчиво повторил он, искоса глядя вслед супружеской паре, которая, закончив обедать, покидала заведение. – Чем дольше я с тобой говорю, уважаемый Ахмет, тем больше убеждаюсь, что на многие вещи мы с тобой смотрим одинаково. Я бы сказал, правильно смотрим… Как ты полагаешь?

– Я полагаю, что, глядя на свет так, как учил Пророк, меньше рискуешь ошибиться. Да и единомышленников у тебя в этом случае будет достаточно, – довольно обтекаемо ответил тележечник Ахмет.

Он был неширок в кости, но жилист и крепок, ибо только такой человек мог продержаться на работе тележечника хотя бы месяц и при этом не надорваться. Ахмет катал по рынку тяжелые платформы с товаром уже четвертый год, не пил вина, не курил и не позволял себе излишеств в пище. Такой аскетический образ жизни позволил ему за три года скопить сумму, необходимую для того, чтобы оплатить услуги Хромого Абдалло и снять квартиру всего в получасе езды от рынка. Густые темные волосы тележечника Ахмета уже начали заметно серебриться надо лбом и на висках, хотя, как было доподлинно известно Абдалло, в этом году ему исполнилось всего лишь тридцать два.

– Я думаю, что могу доверять тебе, Ахмет, – оставив без реакции излишне дипломатичное поведение собеседника, задушевным тоном произнес Абдалло. Они говорили на фарси – языке, которого не знал никто из работников и посетителей заведения, – и могли не бояться чужих ушей. – Хотелось бы, чтобы это доверие было взаимным.

– Я доверил вам самое дорогое, что у меня есть, уважаемый Абдалло, – мою семью, – почтительно, но твердо напомнил Ахмет.

– Я об этом помню, дорогой, – сказал Хромой и глотнул зеленого чая. – Кстати, – добавил он, будто спохватившись, – до меня дошел слух, что они уже в пути. Думаю, для тебя это хорошая новость.

– Лучшей и быть не может. – Голос тележечника дрогнул, темные глаза подозрительно блеснули, как будто Ахмет сдерживал слезы. – Я буду до конца дней просить для вас милости Аллаха, уважаемый Абдалло.

– Благодарю тебя, Ахмет. Милость Аллаха никому не помешает. Но, кроме молитв, мне нужна от тебя кое-какая помощь.

– Но чем я могу вам помочь, уважаемый? Боюсь, у меня нет ничего, в чем бы вы нуждались.

– Мне нужен умный и расторопный помощник на складе, – напрямик объявил Абдалло. – Такой, на которого я мог бы положиться во всем. Мне кажется, как раз такой человек сидит сейчас передо мной. Не забывай, теперь тебе понадобится больше денег, чтобы кормить семью. Женщине нужны наряды и украшения, мальчику – одежда, игрушки и книги… Да, Ахмет, книги. Мальчику нужно образование. Ведь не хочешь же ты, чтобы он всю свою жизнь катал тележки с дешевым тряпьем по Черкизовскому рынку, верно?

– Не уговаривайте меня, уважаемый Абдалло, – сказал тележечник.

Вид у него был растерянный – он не мог поверить в такую удачу. Стать кладовщиком у Хромого Абдалло, его доверенным лицом – для него, простого тележечника, живущего в Москве по подложным документам, это был предел мечтаний. И все же Абдалло видел, что он колеблется.

– Не уговаривайте меня, – повторил Ахмет. – Ваша милость и так столь велика, что кажется мне незаслуженной.

Абдалло аккуратно отхлебнул из пиалы и затянулся сигаретой. На нем был белый свитер с высоким глухим воротом, выгодно подчеркивающий его смуглую кожу, и кожаный пиджак с широкими подставными плечами.

– Думаю, ты не станешь спорить с тем, что я старше тебя и опытнее, – веско произнес он. Ахмет поспешно склонил голову в знак почтительного согласия, и сквозь густые, слегка вьющиеся волосы блеснула розоватая полоска шрама, оставленного автоматным прикладом. – А раз так, – продолжал Хромой, аккуратным щелчком сбивая пепел с кончика сигареты, – тебе придется согласиться и с тем, что мне виднее, заслуживаешь ты моего доверия или нет. И не называй это милостью, Ахмет. Не такое уж это и благодеяние. Конечно, тебе придется немного меньше работать руками, но зато намного больше – головой. И деньги, которые я буду тебе платить, ты отработаешь сполна, так и знай.

– Но ведь это место занято, – впервые взглянув прямо ему в глаза, напомнил Ахмет.

– Не хочешь ли ты сказать, уважаемый Ахмет, что осведомлен в моих делах лучше, чем я сам? – надменно изумился Хромой Абдалло. – Если так, возьми все, что у меня есть, и отдай мне свою тележку, чтобы я мог на старости лет заработать себе на хлеб, катая ее по рынку!

Ахмет попытался вскочить, прижимая к сердцу ладонь и снова склонив голову, но Абдалло, перегнувшись через стол, положил ему руку на плечо и силой усадил на место.

– Оставим извинения, – сказал он. – Просто пойми, что старый Хромой Абдалло не бросает слов на ветер. Если Абдалло говорит, что ему нужен помощник на складе, значит, ему нужен именно помощник на складе, а не кто-то, кто станет пересчитывать его баранов. Если старый Абдалло говорит, что это место свободно, значит, оно никем не занято. И если все это так, мой дорогой Ахмет, значит, не стоит спрашивать, куда подевался тот, кто занимал это место раньше. И почему так случилось, тоже не стоит спрашивать. На все воля Аллаха.

– Алла акбар, – опустив глаза, промолвил Ахмет.

– Алла иль Алла, – ответил Хромой Абдалло.

Тележечник поднял голову. Взгляды их встретились, и в темно-карих с желтоватыми белками глазах Хромого Ахмет, будто на экране телевизора, увидел грунтовую проселочную дорогу в обрамлении полуоблетевших кустов, неглубокие, засыпанные мусором и опавшей листвой кюветы, криво стоящий на обочине замызганный грузовой микроавтобус с распахнутой настежь задней дверью и двоих азиатов, которые, раскачав, бросают в канаву тело, одетое в старенький, весь залитый кровью из перерезанного от уха до уха горла армейский бушлат.

Это был ответ на вопрос, куда подевался прежний кладовщик. А почему… Что ж, об этом действительно не стоило спрашивать. Складской ангар Хромого Абдалло стал воротами в новую жизнь для многих, в том числе и для самого Ахмета. Четвертый год он катал свою тележку по Черкизовскому рынку и знал здесь каждую собаку. Знал он и вечно пребывающего в плену конопляных грез узбека-кладовщика – знал и молил Аллаха только об одном: чтобы побочный промысел Абдалло не пошел из-за этого обкуренного ишака прахом раньше, чем семья Ахмета окажется здесь, в Москве. Кто-то должен был погибнуть – либо Абдалло с его бизнесом, либо узбек-наркоман. Хромой был умный человек, терпение его наконец лопнуло, и он сделал выбор – пусть не слишком приятный, но, несомненно, правильный…

– Напомни мне, дорогой, кем ты работал на родине, – прервал размышления тележечника голос Хромого Абдалло.

– Школьным учителем, – ответил тот, подавив вздох. – Учил детей алгебре и геометрии…

– Клянусь Аллахом, такой человек не должен катать какую-то грязную телегу! – воскликнул Абдалло. – Ведь ты уже легализовался, верно? Отлично! Думаю, на складе ты надолго не задержишься. Я уже давно подумываю завести человека, который лучше меня умеет управляться с цифрами.

– Я не могу с чистой совестью назвать себя бухгалтером, – сказал Ахмет, – а в здешнем законодательстве вообще ничего не понимаю.

– Зато ты мой земляк, и я тебе доверяю, – возразил Абдалло. – Ты не станешь воровать мои деньги и болтать на каждом углу о моих секретах. Это главное, уважаемый. А со здешним законодательством я как-нибудь разберусь сам, твое дело – правильно считать… Впрочем, это преждевременный разговор. Сначала ты должен помочь мне на складе. Ну как, согласен?

Когда бывший тележечник Ахмет спускался по ступеням крутой лестницы, что вела из узкого прохода к расположенному на втором этаже заведению Хромого Абдалло, с раннего утра висевшие над Москвой низкие серые тучи начали сеять на кишащий, копошащийся муравейник рынка мелкий холодный дождь. Но в сердце Ахмета светило яркое солнце, и он не замечал ледяных капель, что ползли по его лицу и скатывались за воротник. Сегодня, хвала Аллаху, у него выдался воистину счастливый день. Похоже, все его неприятности остались позади, и новая жизнь, о которой он столько мечтал, готова вот-вот начаться. Его семья скоро будет с ним, он получил наконец приличную работу, и это только начало! Хромой Абдалло – уважаемый человек, легальный российский бизнесмен. У него хорошая, и притом собственная, квартира в Измайлово, солидный бизнес и множество полезных знакомств. Словом, о покровительстве такого человека можно только мечтать!

Спустившись вниз, Ахмет ускорил шаг. У него было много дел: прежде чем приступить к своим новым обязанностям, он собирался получить расчет у прежнего хозяина, а потом еще забежать в павильон, где работала продавщицей его свояченица, и сообщить ей радостную новость.

Мамед Аскеров, этот упрямый седой ишак, носил свое старое армейское кепи низко надвинутым на лоб, и проделать дырку в данном головном уборе, не провентилировав заодно бараньи мозги Железного Мамеда, оказалось непросто. Этот выстрел можно было смело отнести к разряду шедевров – увы, неизвестных широкой публике и потому никем, кроме автора, не оцененных.

Как бы то ни было, потеряв шапку, Аскеров наконец сообразил, что вместе с ней рискует потерять голову, и пустился наутек, как старый седой заяц, услыхавший у себя за спиной лай целой своры гончих. Араб тоже уже оклемался, вспомнил о чувстве собственного достоинства, а заодно о своей превосходящей огневой мощи и вздумал поиграть в войну.

Пока человек в темных очках, носивший на рукаве новенького камуфляжного бушлата эмблему российского миротворческого контингента, с сожалением смотрел в спину улепетывающему Аскерову поверх пистолетного ствола, гадая, не оставить ли все-таки старому подонку хотя бы отметину на долгую память, араб успел пальнуть в него четырежды. Пули легли далеко от цели, и притом с большим разбросом, из чего следовало, что бен Галаби либо очень скверный стрелок (что не соответствовало действительности), либо напуган до полусмерти (что также было сомнительно), либо просто стреляет впопыхах, на бегу. Последнее больше походило на правду; напутствовав убегающего чеченца странными словами: «Запас карман не тянет», человек в темных очках обернулся как раз вовремя, чтобы заметить скрывшуюся за углом сарая фигуру араба. Эмиссар «Аль-Каиды» явно считал свою шкуру чересчур ценной, чтобы рисковать ею в случайной перестрелке. Здесь, в Кодорском ущелье, у него были дела поважнее, чем демонстрировать свою воинскую доблесть и присущее воинам ислама презрение к смерти.

Миротворец (всякий раз, пытаясь соотнести это слово со своей персоной, он покатывался со смеху), пригибаясь, обогнул угол сарая. Впереди еще слабо колыхался потревоженный бурьян, из которого торчали обломки каких-то стен и сложенных из дикого необработанного камня оград. За поросшей сорной травой рукотворной террасой, на которой, надо полагать, когда-то росло что-то более культурное и полезное, чем крапива и бурьян, начинался крутой лесистый склон. Несколько больших камней, скатившись сверху и проломив заградительную стенку, лежали посреди бывшего огорода; словом, укрытий было хоть отбавляй, и араб мог затаиться за любым из них.

– Выходи, Вазир! – крикнул миротворец. – Игра в прятки – занятие для мальчика, но не для мужчины!

Ответом ему была короткая автоматная очередь, окатившая голову и плечи миротворца градом каменных осколков и заставившая его нырнуть в бурьян. Откатившись в сторону, он сразу же привстал на одно колено и увидел араба, который выглядывал из-за камня, держа наготове «Калашников». Ствол автомата быстро повернулся, нащупывая появившуюся в поле зрения цель, но «стечкин» с глушителем дважды глухо чихнул в его сторону. Выбитый из рук хозяина двумя резкими, мощными ударами автомат с деформированной в районе затвора ствольной коробкой и расколотым пластмассовым магазином отлетел в сторону. «А я сегодня в ударе, – подумал русский. – Что ни выстрел, то шедевр, хоть ты на выставку его отправляй!»

– А, шайтан! – послышалось из-за камня.

Затем прозвучали три пистолетных выстрела подряд; миротворец выстрелил в ответ, запорошив арабу глаза каменной пылью и заставив его спрятать голову. Затвор пистолета застрял в крайнем заднем положении, напоминая хозяину о том, что «стечкин», при всех его неоспоримых достоинствах, все-таки не «глок» и перезаряжать его надо вдвое чаще.

– Сдавайся, Вазир! – выбрасывая пустую обойму, крикнул миротворец. – Умей проигрывать с достоинством!

Араб не ответил. Он, чтоб ему пусто было, тоже умел считать и правильно оценил возникшую в перестрелке паузу. Бурьян затрещал, и миротворец увидел пятнистую фигуру, метнувшуюся к лесу через открытое пространство. Свежая обойма со щелчком встала на место; русский передернул затвор и быстро послал три пули вдогонку беглецу. Одна взметнула фонтанчик земли у правой ноги бен Галаби, вторая расплющилась о каменную стену слева от него, а последняя шевельнула волосы на голове, едва не отхватив кончик уха.

– Следующая будет в лодыжку, – пообещал миротворец. Говорил он, конечно, не шепотом, но и не особо напрягая голос, поскольку их с арабом разделяло никак не более десяти метров. – Поглядим, как ты поскачешь на одной ноге.

Вазир бен Галаби остановился и замер в странной позе, сгорбившись и вроде бы держась руками за живот, как будто с ним случился приступ так называемой «медвежьей болезни». Миротворец совсем уж было собрался пошутить по этому поводу – настроение у него было вполне подходящее для шуток, поскольку долгая и нелегкая работа увенчалась наконец успехом, – но тут он сообразил, что еще напоминает ему эта поза, и желание шутить разом пропало.

– Не делай глупостей, Вазир! – крикнул он. – Я всего лишь хочу по…

Договорить он не успел. Вазир бен Галаби сделал резкое движение обеими руками, как будто разрывая что-то. Араб бросил гранату, даже не обернувшись, через плечо.

«Как знал, черт бородатый», – успел подумать человек в темных очках, ныряя в укрытие.

Когда сверху перестали градом сыпаться осколки, камни и комья выброшенной взрывом мокрой земли и миротворец сел, тряся головой и моргая запорошенными пылью глазами, оказалось, что вязаной шапочки на нем нет, во рту полно земли, в ушах звенит, а глаза нестерпимо режет яркий солнечный свет, потому что темные очки бесследно пропали. Эмблема миротворческого контингента пропала тоже, причем не сама по себе, а вместе с приличным куском рукава, к которому была пришита. Теперь на этом месте зияла здоровенная прореха, по краям которой торчали дымящиеся клочья ваты. Сквозь прореху виднелось голое плечо – к счастью, даже непоцарапанное.

– Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие, – пробормотал русский, не услышав собственного голоса из-за звона в ушах.

Он встал, опираясь на стену и оглядываясь по сторонам в ожидании выстрела, но араба, естественно, уже и след простыл. Миротворец немного постоял, держась за шершавую штукатурку, давая глазам привыкнуть к свету и пережидая комариное зудение в ушах, свидетельствовавшее о легкой контузии. Боевой опыт, которому позавидовал бы и Железный Мамед Аскеров, помог свести последствия внезапной выходки проклятого араба к минимуму: падая в бурьян, даже не успев ни о чем подумать, русский зажал уши ладонями и широко открыл рот. Это спасло его барабанные перепонки, а в остальном – просто повезло. То, что он уцелел при взрыве гранаты, которая едва-едва не угодила прямо ему в лоб, можно было считать редкостной удачей. А вот то, что арабу удалось уйти…

Сквозь постепенно стихающий тонкий писк в ушах он расслышал, как хлопнула автомобильная дверца. Не раздумывая ни секунды, человек бросился на звук. Движения его снова сделались уверенными. В пикапе зазвучала и тут же смолкла какая-то восточная мелодия: видимо, по дороге сюда вся банда наслаждалась музыкой. Кассета осталась в магнитофоне, и, когда бен Галаби повернул ключ зажигания, музыка включилась, как это и бывает в подобных случаях.

Араб совершил ошибку, потратив какую-то долю секунды на то, чтобы выключить магнитолу. Когда двигатель завелся, включать передачу стало уже некогда: вынырнувшая из-за угла фигура в растерзанной одежде вскинула пистолет с длинным набалдашником глушителя и трижды спустила курок. Пикап тяжело клюнул носом, осев на простреленные передние колеса, из пробитого радиатора ударила струя антифриза. Дуло пистолета смотрело сквозь ветровое стекло прямо в лоб Вазиру бен Галаби, и араб понял, что на этот раз игра действительно окончена.

– Выходи, Вазир, – сказал русский и начал обходить машину с той стороны, где перед открытым окном сидел окаменевший в предчувствии неизбежного араб. – Пошутили, и хватит. Бросай пистолет. Бросай, слышишь?

Голос у него был хриплый и уже далеко не такой веселый, как раньше, но на ногах он стоял твердо, а пистолет держал обеими руками – скорее для солидности, чем по необходимости. Удлиненный глушителем ствол ни разу не дрогнул и, куда бы ни перемещался стрелок, смотрел все время в одну и ту же точку на левой щеке бен Галаби. У араба было такое ощущение, словно этот ствол туда упирается – твердый, гладкий, теплый от недавней стрельбы, пахнущий пороховой гарью и оружейной смазкой. Уже начиная скучать по этому привычному, родному для каждого воина запаху, Вазир бен Галаби переложил «глок» в левую руку, рукояткой вперед просунул его в окно и разжал пальцы. Пистолет лязгнул, ударившись о железо подножки, и с глухим стуком упал на землю.

Бен Галаби протянул правую руку и нащупал наспех смонтированный перед поездкой переключатель под приборной панелью – там, где до него было легко дотянуться в случае необходимости, но где он был надежно защищен от случайного прикосновения.

– Выходи, – повторил русский. – И прошу тебя, постарайся обойтись без новых глупостей. Надеюсь, ты понимаешь, что жив до сих пор только потому, что мне нужно с тобой поговорить? Я мог убить тебя сразу, но я этого не хочу.

Вазир бен Галаби повернул голову и посмотрел в лицо своему врагу. Он увидел обычную картину – не лицо, а амбразура дота, орудийный щиток или лобовая броня танка, как у всякого, кто целится в вас из пистолета, держа напряженный палец на спусковом крючке. Араб знал, что видит лишь маску, за которой скрывается нечто куда более опасное, чем его, Вазира бен Галаби, насильственная смерть.

Его пальцы откинули защитный плексигласовый колпачок и сомкнулись на тумблере переключателя.

– Да, – сказал араб, глядя поверх головы неверного в ясное холодное небо, – ты не хочешь меня убивать. Я знаю, чего ты хочешь на самом деле.

– Не делай глупостей, Вазир! – закричал русский, догадавшийся о том, что будет дальше.

– Алла акбар, – сообщил ему бен Галаби и перебросил тумблер.

Два килограмма пластиковой взрывчатки мгновенно превратили мощный пикап в груду яростно пылающих обломков. Взрывная волна опрокинула русского, успевшего только присесть на корточки и закрыть голову руками, и отшвырнула прочь, как клочок бумаги. Он чувствительно приложился всем телом к чему-то твердому и плоскому, а в следующее мгновение в стену над ним с грохотом и лязгом ударилась охваченная пламенем автомобильная дверца. Миротворец успел выбросить перед собой ногу и оттолкнуть подошвой американского армейского ботинка тяжелое пылающее железо, после чего потерял сознание.

Очнулся он довольно быстро и сразу же сел, выставив перед собой пистолет. Впрочем, вокруг по-прежнему стояла тишина. В неглубокой воронке догорали покореженные останки пикапа. Ощупав себя и убедившись, что серьезных повреждений нет, миротворец с трудом поднялся на ноги.

– Я же говорю – дурак-дураком, – сказал он, глядя на дымящуюся воронку.

С чувством плюнул и побрел в дом: надо было найти фляжку, потому что внутри все пересохло и, казалось, растрескалось от жажды.