Воскресенье, 5 июля

…Ее разбудил телефонный звонок. Фрэнсис схватила трубку, но там были длинные гудки. Кто-то, вероятно, ошибся, и она досадовала, что ее потревожили.

Ночь она провела плохо. Почему-то ей снилось, что она пытается спасти утонувшего в холодном темном озере Джастина. Слава богу, хоть не мертвая Клио со спущенными трусиками в дамском туалете клуба. Странно, но в этом кошмарном сне она многократно ныряла в глубину, видела пузырьки воздуха от своего выдоха под водой, однако тело своего сводного брата обнаружить не могла. Выныривая на поверхность, чтобы отдышаться, Фрэнсис каждый раз сталкивалась взглядом с отцом. Ричард сидел в инвалидной коляске у самой кромки воды, где плескались волны, неподвижный, с какой-то неестественно выпрямленной спиной, и смотрел на воду, не замечая, впрочем, дочери и не слыша, что она зовет его.

Избавившись наконец от кошмаров, потная, сбросившая подушки и одеяло на пол, Фрэнсис долго протирала глаза. Она поняла, что больше не заснет, и взялась за книжку, но не смогла прочитать ни строчки. Теперь, хотя она и не спала, ей стало мерещиться лицо Клио, выплывающее из предрассветного сумрака. Что-то в ее предсмертной гримасе насторожило Фрэнсис. Как долго длилась агония? Успела ли Клио позвать на помощь? Так ли выглядят люди, умершие от инфаркта?

И двенадцати часов не прошло после кончины Клио, а Малкольм уже упомянул по телефону о каком-то расследовании. Почему? Что он мог узнать за такой короткий промежуток времени, да еще в выходной день? Судебные медицинские эксперты не подвластны прокуратуре, занимающейся в основном финансовыми преступлениями. Для Малкольма это чужая территория, где он не пользуется никаким влиянием. Кроме того, любой государственный служащий, даже будучи на дежурстве, норовит увильнуть от своих обязанностей в преддверии воскресенья. В морг звонить бесполезно. Там ей ничего не ответят, если даже поднимут трубку.

Как только солнце высунулось из-за горизонта, Фрэсис была уже на ногах. Она выпила большую чашку крепкого горячего кофе и занялась садоводством, досадуя, что ее прервали вчера в момент наивысшего вдохновения. Копаясь во влажной земле, она слушала бодрящий хор просыпающихся птиц, однако ее нетерпеливая натура требовала смены занятия. Поэтому к девяти часам Фрэнсис, приняв душ и одевшись в соответствии с ситуацией, уже ехала в своем красном джипе в Саутгемптон. Миновав отцовский дом, она направилась прямо в «Фейр-Лаун».

Тот же юный блондин, что и вчера, а может, его двойник, стерег шлагбаум. На этот раз он был занят беседой с молодой женщиной в темных очках, которая пожелала выехать с территории теннисного клуба на «Ягуаре» новейшей модели. Разговор охранника с хозяйкой «Ягуара» был настолько увлекательным, что Фрэнсис пришлось несколько раз посигналить, прежде чем ее впустили.

Она припарковалась у служебного входа. Травяные корты уже кишели «ранними пташками», что было неудивительно для столь чудесного воскресного утра. Фрэнсис поднялась на крыльцо. В плетеном кресле полулежал одинокий мужчина в надвинутой низко на лоб теннисной кепке. Вдали от него четверо говорливых женщин образовали кружок. В ответ на шутку приятельницы одна из женщин откинула голову и громко захохотала, чем нарушила умиротворенную тишину. Стук теннисных мячей о ракетки был не в счет. Он здесь не воспринимался как шум.

В вестибюле на специальной доске объявлений было указано, какой корт кем заказан на игру и на какое время. Вчерашнее расписание еще должно было сохраниться на месте. Впрочем, выяснение того, с кем собиралась сразиться Клио и вообще собиралась ли она играть, можно было отложить.

Фрэнсис раздвинула бамбуковые шторы и прошла в помещение бара. За стойкой никого не было, и бар тоже пустовал. Поклонники «Кровавой Мэри» еще отсыпались.

Фрэнсис взобралась на высокий стульчик у стойки. Телевизор был включен, и она успела просмотреть несколько сюжетов новостей, пока перед нею не возник откуда-то из пустоты седовласый бармен.

– Что вам подать? – спросил он, игнорируя обязательные в прежние времена «мэм» или «мисс».

Фрэнсис заказала имбирный эль и проследила за его манипуляциями – как он нажал кнопку над краном и наполнил высокий стакан пузырящейся янтарной жидкостью. Расстелив на стойке бумажную салфетку с монограммой клуба, он поставил стакан на нее, извлек из нагрудного кармана фирменной рубашки изящный карандашик и столь же изящный блокнотик, а затем вопросительно взглянул на нее.

– Пратт. Ричард Пратт, – назвалась Фрэнсис. Взгляд бармена стал более сосредоточенным.

– Я его дочь Фрэнсис.

– Я сожалею о кончине миссис Пратт, – мгновенно откликнулся бармен.

– Спасибо за сочувствие. Вы очень добры. Фрэнсис ощутила некое неудобство. Бармен продолжал разглядывать ее, причем очень пристально.

– Не вы ли были здесь вчера вместе с полицией? – спросил он.

– Да.

– Я так и подумал. – Он был явно доволен своей наблюдательностью.

– Я помощник местного окружного прокурора. Мы помогаем полиции в расследовании. – Фрэнсис совсем не надо было представляться бармену, но почему-то она это сделала.

– Я вас запомнил. Может, потому, что среди полицейских мало женщин. Я вас не обидел?

Фрэнсис в ответ улыбнулась и не стала объяснять ему, что к полиции она не имеет отношения.

– Вы сказали, что будет расследование. Зачем оно понадобилось? Нашим посетителям оно будет неприятно. И так плохо, что кто-то умер в здании клуба. Такого раньше не случалось. – Бармен засунул блокнот и карандашик обратно в карман и, явно для видимости, удалился в сторону, занявшись мытьем и протиркой и без того уже Кристально чистых бокалов. – Миссис Пратт была настоящая леди. И, как я могу судить, ее окружали только друзья, а никак не враги.

– Значит, враги все-таки могли быть? – отметила Фрэнсис.

– Не ловите меня на слове. Конечно, нет. Откуда здесь могли появиться ее враги?

– А вчера вы ее видели… перед ее кончиной?

– Нет… – ответил бармен, но как-то неуверенно, и притворился слишком занятым мытьем посуды.

Фрэнсис допила свой стакан и встряхнула его, звякнув кубиками льда, оставшимися на дне.

– Раз так, то ладно… – Она легко соскочила с высокого стульчика и направилась к выходу. – Спасибо за обслуживание и исчерпывающую информацию. Желаю сохранить столь приятную работу.

– Эй! – остановил ее бармен. – Она дважды заказывала напитки.

Он опять извлек блокнот и начал перелистывать страницы.

– Вот, в моих записях… Шесть заказов за счет Пратта. Время… Десять минут первого. Два наших фирменных коктейля, диетическая кока-кола, «Перрье» и два «Ширли Темплс» – это тоже наше фирменное.

– Клио Пратт сама это заказывала?

– Не помню. Но все записано на ее счет. В тот день была большая толкотня, да еще жара… Я прямо сбился с ног. Но у нас никто не платит за напитки наличными. Мы доверяем людям, и у нас нет случайных посетителей, жаждущих опрокинуть рюмочку на дармовщинку.

– Я знаю, – кивнула Фрэнсис. – А напитки она забирала со стойки сама?

– Нет. Я уже сказал, что вообще ее не видел. Тут было полно народу. Я следил только за тем, на кого записать заказ.

– А если я вас обманула? И выпила свой эль за счет кого-то другого?

– Вряд ли. Нашим посетителям нечего мелочиться. Обычно кто-то заказывает на свой счет круговую на всю компанию, а потом не возражает при расплате.

– Все-таки это был большой заказ. Он вам не запомнился?

– Не такой уж большой. Простите, нет. – Бармен нахмурил седые брови, вспоминая. – Да, я видел издалека миссис Пратт. Она была в компании друзей. Возле нее крутились многие.

– Кто конкретно?

– Простите, не помню.

– А какие были разговоры у стойки после ее смерти?

– Я сменился в пять, а до этого у стойки много не болтали. Выпивали свои порции и уходили. Полиция действовала всем на нервы, я так думаю.

– Вы споласкивали все стаканы и бокалы, принесенные со столиков?

– А как же иначе? Тут же, немедленно.

– А напитки, заказанные Клио, подавались в стеклянных или пластиковых стаканах?

– Это что, официальный допрос? – насторожился бармен. – Мне надо пригласить адвоката?

– Не стоит на него тратиться. Ответьте честно, по-дружески.

– Мне нечего скрывать, и ко мне никогда не было никаких претензий. Когда наплыв посетителей, мы наливаем в то, что есть под рукой.

– Без особых привилегий для почетных членов?

– У нас все почетные… раз их сюда впустили.

– Вы мне очень помогли. Спасибо. Если что-то вспомните, вот моя визитная карточка.

Бармен принял ее без особого удовольствия, но на всякий случай представился:

– Меня зовут Артур.

– Спасибо, Артур, – сказала Фрэнсис и удалилась. Она снова вышла на свежий воздух. В помещении клуба ей делать было нечего.

Проделав обратный путь на машине по дорожке между кортами, она обратила внимание на серебристый «Мерседес» Клио, сиротливо дожидающийся своей участи на стоянке для особо привилегированных членов клуба. Кто-нибудь заберет его завтра, когда стоянка опустеет после праздничного дня, заметит бесхозный роскошный автомобиль, сверится с номером и отгонит его к особняку Ричарда.

Тишина, царившая в особняке и во всем поместье Праттов, была бы отличным звуковым фоном для эпизода из фильма ужасов. Фрэнсис так и ожидала, что послышится какой-нибудь странный скрежет или скрип. Никакого звука не раздалось, но неожиданно увиденная ею тень на полу могла испугать человека и с более крепкими нервами, чем у нее, слабой женщины.

Ричард почему-то скатился по пандусу на своем инвалидном кресле в вестибюль и пристроился у высокого окна, сквозь ажурные стекла которого били прямые солнечные лучи. Тень от его фигуры и кресла улеглась на огромном пространстве, ибо было еще утро и солнце не добралось до зенита.

Освоившись с сумраком вестибюля, Фрэнсис вгляделась в лицо отца. Она сразу заметила темные круги и отеки у него под глазами. На коленях, прикрытых пледом, лежала фотография Клио в серебряной рамке, та самая, наиболее удачная, где женщина была запечатлена чуть смазанной, будто в полете, полная энергии, в широкополой шляпе, сдуваемой ветром, обнимающая одной рукой маленького Джастина.

Фрэнсис узнала снимок сразу, хотя сейчас он был повернут от нее так, что глаза Клио смотрели прямо в глаза отца.

– Папа… ты куда собрался?

– Встречать тебя. Я был уверен, что ты приедешь спозаранку. Нам надо поговорить. – Голос его, хоть и очень тихий, был достаточно тверд.

– Конечно, папа. Прости, что чуть задержалась.

– Речь пойдет о похоронах Клио, – заявил отец. – Ты, пожалуйста, позаботься о цветах.

– Конечно. – Фрэнсис оторопела от такого начала разговора. Неужели он провел бессонную ночь, размышляя лишь о том, как достойно предать тело любимой супруги земле?

Но, как оказалось, Ричард был в полном – относительно его состояния – здравии. Кивком головы он пригласил дочь присесть.

– Пододвинь к себе столик. У тебя есть где и чем записать?

– Конечно, папа. – Фрэнсис, покорно кивая, как заводная кукла, достала из сумочки блокнот и ручку. – Я могу запомнить и так.

– Нет… Пиши… – Ричард приподнял вверх руку, которая как будто вновь налилась прежней силой. Но на большее его энергии не хватило.

Он погрузился в забытье. Прошло немало минут, пока он опять очнулся. Взгляд его был отсутствующим. Фрэнсис сомневалась, знает ли он, где находится и кто сидит рядом с ним. Однако он начал диктовать ей, словно секретарше, будто паузы и не было.

– Надо заказать геморокаллис. Клио их любит, – произнес он и надолго умолк.

Фрэнсис удивилась, что отец употребил научное название королевских лилий, действительно обожаемых Клио.

После последующей продолжительной паузы деловой разговор возобновился.

– Подсчитай стоимость заказа и предупреди, что они уплатят неустойку, если опоздают с исполнением.

– Не думаю, что это случится, – сказала Фрэнсис. Опять наступила пауза.

– А можно предложить и другие сорта белых лилий? Или добавить чуть-чуть оранжевых? По краям?

– Для похорон Джастина Клио предпочла все белое. Только белые розы. Никаких других цветов.

– Я помню.

Фрэнсис действительно помнила. Катафалк утонувшего в темной воде озера мальчугана был укрыт ковром белых цветов, срезанных в оранжереях всего Лонг-Айленда.

Ричард угадал, о чем она думает.

– Клио организовала тогда все очень хорошо. Она никому не доверилась. Все взяла на себя.

– Да, она держалась тогда молодцом, – постаралась подбодрить отца Фрэнсис.

– Вся церковь на поминальной службе была заполнена белыми цветами. – Ричард, словно простуженный, шмыгнул носом. – А потом устроила ему алтарь. Эта работа утешила ее.

– Алтарь? Кому?

– Джастину. Разве ты не побывала там?

– Нет, папа. Как-то не пришлось, – отозвалась Фрэнсис.

– В его комнате все сохранилось в том же порядке, как в тот день, когда он ушел оттуда на озеро. Только там всегда были белые цветы, и Клио убирала их сама, лишь только они увянут, и заменяла свежими. Она специально выращивала их в саду и даже, как мне сказали, советовалась с тобой.

– Но мой садик по сравнению с ее всего лишь жалкая пародия на цветник.

– Однажды она мне сказала, что с тобой ее объединяет лишь одно – любовь к цветоводству. Ты еще маленькой часто возилась в саду. Ей так хотелось быть связанным чем-то общим с моими дочерьми. Твоя мать была инородным существом, и Клио это давно почувствовала.

Для паралитика, убитого горем, Ричард был на удивление многословен.

– Ты разочаровала Клио.

– Чем же? – встрепенулась Фрэнсис.

– Ты полюбила розы, а она предпочитает лилии. У вас разные вкусы.

– Чем ей помешали мои розы?

– Ты стала чужой. Ты отвергаешь лилии. Белые лилии. Они останутся и будут цвести, когда меня не станет.

Неужели Фрэнсис ведет разговор не с обожаемым отцом, а с больным стариком с помутившимся разумом? Ей впервые стало как-то не по себе наедине с отцом. Куда подевалась неотлучная Лили?

– Вы обе, ты и Блэр, доставили Клио много трудных минут. Вы были слишком похожи на свою мать. И не подпускали Клио близко к себе. Не находили с ней общего языка.

Возмущению Фрэнсис не было предела, она с трудом сдержала себя. Нельзя обрушить на сломленного горем больного отца правду об отношении мачехи к его дочерям. Ей хотелось тут же встать и уйти, хлопнув дверью, но она сделала попытку вернуть разговор в прежнее русло:

– Значит, ты хочешь, чтобы я заказала только белые цветы?

– Нет, зачем же? Клио любит разные цветы, но только бледных тонов. Ни в коем случае не пурпурные и не ярко-оранжевые. Алый цвет мы вообще не любим…

Когда у него вырвалось слово «мы», из глаз старика покатились слезы. Это «мы» имело огромное значение. Фрэнсис оно больно задело. Когда пара – мужчина и женщина – проводит долгие годы вместе, делит все – стол, кров, кровать, радости и беды, – они скрепляются намертво, словно цементом, и живут, дышат и мыслят одинаково. И она, Фрэнсис, имела такой шанс в жизни, но упустила его, порвав с Пьетро ради стремления отстоять свою самостоятельность, якобы неповторимую личность, и в награду вдоволь накушалась одиночеством.

Слеза скатилась по щеке Ричарда и упала на фотографию. Фрэнсис потянулась, чтобы стереть ее, но отец поспешно, хоть и немощными пальцами, перевернул снимок и отер его о плед. Потом он снова повернул фотографию и уставился взглядом в изображение Клио.

– Все счета направь сюда, на этот адрес. Блэр их оплатит, – распорядился он.

Фрэнсис не могла скрыть своего удивления:

– Разве ты уже говорил с Блэр?

– Она приезжала ночью. Было темно, но я не спал. Она пригнала машину Клио из «Фейр-Лаун».

– Она была одна?

– Здесь была одна, но кто-то ждал ее снаружи. Лили тебе скажет, кто это был. Она обещала еще заехать сегодня попозже, взять чековую книжку и помочь с организацией похорон.

Фрэнсис хорошо помнила их вечерний разговор с Блэр. Та вовсе не собиралась куда-то ехать, а уж тем более мчаться среди ночи к отцу, утешать его и предлагать свою помощь. Блэр вполне могла подождать до утра. Что заставило ее так резко изменить свои планы?

– А где намечено прощание? – поинтересовалась Фрэнсис, испытывая ощущение человека, опоздавшего на поезд.

– В храме на дюнах. В среду. Ты ведь знаешь, что легче тому, кто ушел из жизни, чем тому, кто остается. Мы с Клио это испытали, когда потеряли Джастина.

Фрэнсис захотелось приблизиться к отцу, дотронуться до него, вложив в этот жест вновь вспыхнувшую нежность к старику, но бодрый девичий голосок нарушил их уединение. Веснушчатая девица в уж слишком вызывающе обтягивающей ее округлости медицинской форме возникла из сумрака с подносом. Запах горячих тостов и куриного бульона сопровождал ее появление.

– Куда же подевался мой пациент? Я его обыскалась наверху, а он, такой прыткий, оказывается, уже здесь. Не пора ли подкрепиться? А вы, должно быть, Фрэнсис Пратт?

У молодой медсестры был явный ирландский акцент.

– Меня зовут Мэри. Я замещаю Лили. У нее сегодня выходной, но она им не воспользовалась, а поехала в город исполнять кое-какие поручения. Нам теперь прибавилось хлопот на ближайшие дни, но мы очень скорбим по миссис Пратт. Мистер Пратт обычно кушает у себя наверху, но раз вы здесь… – Она опустила поднос на столик, с которого Фрэнсис поспешно убрала свой блокнот. – Угощайтесь, пожалуйста. Тут с лихвой хватит на двоих. А я быстренько принесу вам прибор.

– Нет, спасибо, не утруждайте себя, – остановила ее порыв Фрэнсис.

– Как хотите. – Мэри взяла поднос и примостила его на коленях у Ричарда, проверила тормоза на его кресле и убрала упавшую на лоб прядь.

– Мне остаться с вами, пока вы кушаете?

Ричард движением головы указал ей в сторону лестницы. Мэри послушно проследовала мелкими шажками по мраморному полу в мягких тапочках на резиновой подошве. Ричард не притрагивался к еде, только смотрел на нее. Фрэнсис тоже, словно загипнотизированная, уставилась на блюдце с ломтиками сыра, на вареный картофель, румяные тосты и чашку куриного бульона, от которой поднимался пар.

О чем ей говорить с отцом? О еде? Может быть, ей следовало разделить с ним трапезу?

– Почему ты не вышла замуж за Пьетро?

Вопрос отца грянул как неожиданный выстрел, и пуля точно попала в цель. Фрэнсис даже задохнулась и не нашлась сразу что ответить.

Семь лет прошло после их окончательного разрыва. Пьетро настаивал на ее переходе в католичество, твердил о незыблемости уз, которые накладывает на семейную пару церковный брак. А она выскользнула как-то голышом из постели, наспех оделась и удрала куда-то, где ее никто не ждал, не согревал теплом… кроме разве парочки любимых собак.

– Это давняя история. Зачем ворошить прошлое? – ответила она отцу.

– Мне всегда было интересно – почему?

«А ты хоть однажды спросил меня об этом?» – захотелось крикнуть Фрэнсис, но она сдержалась.

– Он был слишком ревностный католик? – настаивал непонятно зачем отец.

Может, в самом деле лучше, что отец отвлекся от темы похорон и занялся чуть ли не археологическими исследованиями в прошлом своей старшей дочери? Даже его речь стала внятней, хотя все произнесенные слова разделялись мучительно долгими паузами.

– Можно сказать, что мы просто не очень-то подходили друг другу, – нашла самое нейтральное объяснение Фрэнсис.

– Пьетро несколько раз намекал – такое у меня, по крайней мере, сложилось впечатление, – что религия была причиной вашего разрыва. Так ли?

Фрэнсис молчала, не зная, что ответить.

– Надеюсь, он ничем не оскорбил тебя, не сделал тебе больно? – продолжал ронять слова отец. – Я никогда и никому не позволил бы причинить моим дочерям боль.

В том, что он выбрал этот момент для излияния своих отцовских чувств, уже была горькая ирония. Фрэнсис показалось, будто ее ударили в самое болезненное место, причем неожиданно и подло. Ричард ни разу не удосужился объяснить девочкам, почему Клио так бездушно обращается с ними. Им оставалось только гадать, знает ли о чем-либо их отец или витает где-то в облаках. В поисках ответа Фрэнсис еще ребенком сочинила воображаемый откровенный разговор с отцом. Теперь он всплыл в ее памяти почти дословно.

«– Я хочу, чтобы ты знала, Фрэнсис, – то, что я женился на другой женщине, не избавляет меня от обязанностей по отношению к вам, моим дочуркам. Я по-прежнему вас люблю, а, может быть, даже еще крепче. Это твой родной дом. Вы с Блэр всегда найдете здесь и кров, и тепло, и ласку.

– Но почему Клио ненавидит нас?

– Это не так. Пойми, быть мачехой очень нелегко. Она вам не родная мать и все время ощущает, что вы ее сравниваете… с другой женщиной. Она видит в вас угрозу себе, опасаясь, что вы можете порвать те ниточки, что связали ее и меня, боится, что я вернусь к той женщине, которая вас родила. Не уверен, что ты поймешь меня правильно, но когда-нибудь в будущем тебе станет ясно, какие чувства испытывает Клио. Ты на своем опыте узнаешь, насколько все люди несовершенны, и если поступают иногда плохо и во вред другим, это не значит, что они действуют с умыслом. Клио вовсе не жестокая и не злая. Мы с Клио говорили на эту тему. Она тоже сожалеет и постарается относиться к вам добрее. Все изменится, я обещаю. Дай мне обнять тебя, любимая моя дочурка…»

Этот диалог так и остался воображаемым. Фрэнсис ни разу не осмелилась приступить к отцу с таким разговором. В отличие от младшей сестры, которая в этом смысле была более требовательна, Фрэнсис, хоть и относилась к отцу с обожанием, всегда держалась чуть в стороне. И сейчас она стеснялась той внезапной откровенности, которую отец проявил в этой тягостной для нее беседе. Она вновь сделала попытку сменить тему:

– У Клио были проблемы со здоровьем? Ричард отрицательно покачал головой.

– Она принимала какие-нибудь лекарства?

– Она была сильной женщиной. Вряд ли кому-нибудь было по силам вынести то, что пришло пережить ей.

– Что ты имеешь в виду?

– Ей досталось в удел столько горя. Моя болезнь, моя беспомощность лишь переполнили чашу. Она не была готова к наступлению старости, такому преждевременному для нее. А я вроде бы тянул ее за собой в старость.

У Фрэнсис вертелось на языке многое, что она хотела бы высказать отцу, но внезапно его тело вздрогнуло в конвульсиях, плечи и руки мелко затряслись. Разумеется, столько эмоций и такое напряжение, которые пришлось ему пережить в последние часы, исчерпали весь его запас энергии. Он судорожно вцепился пальцами в ручки кресла, чтобы унять дрожь. Фрэнсис хотела позвать Мэри, но потом решила, что вмешательство профессиональной сиделки не смогло бы облегчить приступ отчаяния, охвативший мужчину, скорбящего по своей супруге. И никакие таблетки тут не помогут.

Фрэнсис всегда желала понять суть отношений отца с Клио, выяснить, чем была сцементирована крепость их связи. Ее воображению не дано было проникнуть в ту таинственную сферу, где две абсолютно разные личности теряют свою обособленность и сливаются в единое целое и начинают думать и поступать, будто один человек.

После паузы, показавшейся Фрэнсис невероятно долгой, Ричард снова заговорил, словно прочитав ее мысли:

– Супружество – драгоценный дар. Мне жаль, что ты отвергаешь его.

– Тебе незачем меня жалеть. Это совсем не то, что я желаю себе в жизни, – беззастенчиво солгала Фрэнсис и тут же добавила, напустив на себя озабоченный вид: – Пожалуй, мне пора заняться делами. У нас не так много времени.

– Да, времени немного, – согласился Ричард, а когда она, встав и наклонившись к нему, дотронулась до его плеча, он едва слышно произнес: – Несправедливо это… Ведь я должен был уйти из жизни первым.

Трудно было найти подходящие слова, чтобы ему возразить. Поэтому Фрэнсис промолчала, притворившись, что не расслышала.

Раскачиваясь в поскрипывающей качалке, Фрэнсис бездумно следила, как язычки пламени трепещут в разномастных керосиновых фонарях, хаотично размещенных по маленькому саду. День прошел как-то незаметно, в пустых хлопотах. Переговоры по поводу убранства церкви в день поминальной службы и доставки цветов оказались неожиданно затяжными. Она не имела точных указаний от отца ни по этому вопросу, ни о предельной сумме расходов и поэтому действовала наобум, к чему не привыкла.

После тягостного дня она немного развеялась, совершив пробежку вдоль пляжа, чтобы ее тело ощутило ту же усталость, что и голова.

Теперь, убаюкивая себя равномерными движениями скрипучей качалки и рассматривая созданный руками матери садик, впитывая в себя мягкую тьму со всполохами фитилей керосиновых ламп, словно близких и далеких светлячков, она приводила в порядок свои мысли.

Клио, разумеется, занимала в ее размышлениях господствующее место, как бы ей ни хотелось отодвинуть недавнее грустное событие куда-нибудь назад, в подвалы сознания. Она вспоминала о ней равнодушно, без жалости и без злорадства по поводу ее кончины. Просто назойливо лезли на ум какие-то детали из прошлого, совсем незначительные, где Клио оборачивалась все время иными гранями, и определить свое отношение к ней было невозможно.

– Ты так совсем доломаешь мою качалку. К своему дню рождения я куплю себе новую, а эту отправлю в сарай.

Появилась Аурелия с подносом, заставленным аппетитными закусками, купленными в вегетарианском ресторане, где готовили вкусные блюда из того, что произрастало на почве Лонг-Айленда.

– Я хочу немного скрасить твой однообразный рацион.

– Спасибо, я не голодна, – произнесла Фрэнсис автоматически, как десятки раз за многие годы прежде, и тут же пожалела, увидев на лице матери разочарование, впрочем, мгновенно спрятанное.

– А как насчет чего-нибудь выпить? – предложила Аурелия.

– Я не откажусь от стаканчика вина, если ты предложишь, но лучше бы ты захватила бутылку из холодильника и присоединилась ко мне.

Аурелия улыбнулась, обнажив безукоризненно белые зубы. Она поставила поднос на перила веранды и развела руками.

– Ночи так светлы в это время, а мы почти соседи. Хорошо, что ты навестила меня. Тебе ведь не трудно прокатиться с десяток миль по пустой дороге и навестить свою мать?

«А почему бы и нет?» Мысль была настолько проста, что Фрэнсис стало стыдно. Неужели ей, взрослой женщине, она не пришла бы в голову без материнской подсказки?

Аурелия снова исчезла в глубине своего маленького домика и возилась там достаточно долго, а Фрэнсис, стоя на веранде и слушая, как звякают тарелки, открывается и закрывается холодильник, как откупоривается штопором бутылка вина, ощущала себя случайной гостьей в доме матери.

Аурелия вернулась с бокалами, тарелками и приборами, с бутылкой калифорнийского сухого белого. Налив полные бокалы, она сказала:

– В данных обстоятельствах нам, как я предполагаю, лучше выпить без тоста. Но все-таки пожелаем Клио почить в мире. – Она пригубила вино. – А как твой отец воспринял все это?

– Не могу сказать.

– Да? Но ты же у него побывала?

– Он сосредоточился на организации похорон. Смерть Клио вернула его к воспоминаниям о гибели Джастина. Конечно, радости тут мало.

– А ты знаешь, как он поступит? – спросила Аурелия.

– Поступит? – Фрэнсис не поняла смысла вопроса. Отец был не способен совершать какие-либо поступки. Она сомневалась, что он вообще задумывается о каком-то будущем. Просуществовать бы хоть еще один, завтрашний день, и этого достаточно.

– Я хотела сказать, останется ли он в этом доме?

– Конечно. Все его воспоминания живут там. Это его дом.

– У меня тоже связаны с этим домом свои воспоминания.

Фрэнсис с раскаянием подумала, что многие годы никак не связывает свою мать с фамильным поместьем Праттов. А ведь она была там когда-то хозяйкой и туда привозила дочерей после их появления на свет. Никакие новации и пристройки не могли затушевать тот факт, что именно она с Ричардом переступила порог этого дома, как только было закончено его строительство.

Что же чувствовала ее мать сейчас, когда место хозяйки дома освободилось? Лицо Аурелии не выражало ничего, за что могла бы уцепиться ее дочь, считающая себя проницательной особой. Аурелия как была, так и оставалась красивой женщиной, только с годами мелкие морщины избороздили бронзовую от загара кожу на лице, и давно поседевшие волосы слегка поредели. Да и глаза, раньше лучистые, словно бы ушли в глубь глазниц.

– В твоем ведомстве знают, отчего она умерла? – спросила Аурелия.

– Рано делать выводы. Сейчас праздник, выходные дни…

– И все же о чем говорят?

– Очевидно, сердечный приступ.

– Ты в это веришь?

– Почему бы и нет? – Фрэнсис устроилась поудобней на стуле и с жадностью отпила холодного «Пино-Гри», которым угостила ее мать.

Аурелия улыбнулась мягко, сочувственно.

– Бьюсь об заклад, что у тебя что-то свербит в душе. Такие профессионалы, как ты, не могут так легко уверовать в естественную смерть. Правда?

– Папа сказал, что Клио никогда не жаловалась на здоровье. Да и для всех знакомых ее внезапная кончина была полной неожиданностью.

– А он точно знал, что она не была ничем больна?

– Я принимаю это на веру.

– Будь аккуратна в таких случаях. Жизнь не так проста, и ничего нельзя принимать на веру. Впрочем, какое мне дело до Клио! А моих советов насчет твоей работы ты все равно не послушаешь.

В голосе матери не было обиды, но все равно Фрэнсис стало неловко за пренебрежение к тому, что ей было так дорого в детстве и в ранней юности, а потом было отброшено ради иллюзорных мечтаний о полной самостоятельности. Аурелия, казалось, утеряла интерес к продолжению разговора. Заново наполнив стаканы прохладным вином, она молчала, вглядываясь в свой окутанный сумраком садик, и вроде бы наслаждалась тишиной и покоем.

– А папа когда-нибудь говорил с тобой о Клио? – вдруг пришло на ум спросить Фрэнсис.

Аурелия усмехнулась:

– Никогда. Нет, впрочем, однажды мы говорили о ней. После их первой встречи. Он что-то бормотал о какой-то слишком молодой для него женщине, об испытываемом им к ней уважении и о надежде встречаться с ней в будущем, хотя его возраст будет для этого препятствием. Их познакомили супруги Ван Фюрст, если мне не изменяет память. Потом Ричард о ней уже не упоминал вплоть до объявления о назначенной свадьбе. Тогда он по телефону осведомился о моих чувствах по этому поводу.

– Неужели?

– Именно так. Мы были в разводе уже достаточно долго. Ричард был вправе выбирать себе жену, какую пожелает, но все-таки обеспокоился тем, как я к этому отнесусь.

– И что ты ему сказала?

– А что я могла сказать? Сама подумай. Я ответила, что рада, раз он нашел наконец свое счастье, и поздравила.

– И благословила их брак?

– А как иначе? Я не хотела портить ему жизнь ни тогда, когда уходила от него, ни после разрыва. Наш брак, в конце концов, не получился, но не из-за того, что Ричард был плохим мужем.

– А потом о Клио вы больше не говорили? Ведь вы же не жили с папой на разных полюсах земли. Вы же регулярно встречались.

– Конечно. Большей частью мы говорили о вас, наших девочках, о том, посылать ли вас в летние лагеря, где вам лучше учиться, в Нью-Йорке или здесь, причем мы редко расходились во мнениях. Пару раз я ему намекала на то, что Клио слишком жестоко относится к вам, но он мои намеки не воспринимал.

– А ты не настаивала? Почему?

– Потому, что это была глухая стена, в которую биться бесполезно. Я помнила наизусть каждую твою жалобу на мачеху – а ты уже тогда отлично могла сформулировать свои претензии, почти как взрослая. Но ваши конфликты с мачехой по поводу нижнего белья или ваших нарядов для детских праздников вряд ли могли взволновать Ричарда.

Таких мелких, но весьма болезненных конфликтов случалось множество на протяжении коротких месяцев их общения с мачехой, но разве сейчас время вспоминать о них и требовать ответа от родной матери, почему та не потребовала от отца защитить своих дочерей? Какая мелочность, какая сентиментальность! Фрэнсис стало стыдно за себя, за такие свои мысли.

– Но ты не думай, что я вас не защищала, не откликалась на каждую вашу жалобу, не высказывала ее вашему отцу, пусть другими словами, но так, чтобы смысл все равно был ему ясен.

– И что?

– Любовь к Клио была вроде затычки в его ушах. – Аурелия осушила свой стакан и вновь взялась за бутылку, в которой оставалось совсем на донышке. – Мне неудобно говорить о покойной плохо, но и хорошего сказать нечего. Поэтому будем соблюдать мудрое, старинное правило – лучше помолчим и молча выпьем, – добавила она, подмигнув дочери, словно веселая разбитная подружка.

Загрузка...