Сломанное сердце

1. Лера

Навигатор показывает, что я на месте. Отлично. Даже почти вовремя.

Припарковываюсь в кармане, выхожу. Оглядываюсь по сторонам. Где тут что с названием «Чердак»?

Вижу… И мне не нравится. Панорамные окна ресторана тусклые, пыльные, с грязными потеками. Первая буква неоновой вывески не горит, зато остальные светятся истошно зеленым. Меня и целиком название не притягивало, а «…ердак» – ну даже и заходить не хочется. И перед входом – лужа с маленькое озеро. Понятно, вчера лил дождь, но балансировать по кособокому бордюру на каблуках – увольте…

И всё же – балансирую и захожу. Вдруг внутри будет нормально?

Но ресторан ужасен. Какая-то второсортная забегаловка. Душно, шумно, как-то базарно.

Кто вообще придумал собраться здесь? Из сотен приличных мест выбрать …ердак?

Ах да, Юлька Тарасова. Она вообще всё и затеяла – обзвонила каждого, уговорила, пристыдила: «Народ, камон, пять лет не собирались! А обещали после выпуска – каждый год! Что вы как замшелые пни? В одном городе живём, а общаемся только в соцсетях. Ну же!».

Я, правда, отказалась, но в последний момент клиент перенёс встречу на следующую неделю, образовался свободный вечер. И вот я здесь. В «ердаке».

Боже, да что со мной? Почему я такая язва? Когда такой стала? И вообще, главное же – компания. А мы действительно сто лет не виделись. И вообще забыли, что такое дружить…

Я оглядываю зал. Вон они, все наши, в полном сборе: Юлька Тарасова со своим Славкой, Соня с Денисом, убежденный холостяк Захаров и мой благоверный, Марк Гаевский.

Когда-то мы все вместе учились на юридическом. И дружили одной большой компанией. Огонь и воду, и даже медные трубы прошли плечом к плечу. А потом ещё и половина из нас переженились между собой.

В общем-то, считается, что мы и сейчас дружим. В теории. Шлём друг другу стикеры по праздникам. А шесть лет назад мы и правда договорились встречаться каждый год. И первое время после выпуска даже собирались как-то пару раз, но потом всё так завертелось: работа, отношения, вечный цейтнот.

Из всех нас только Захаров плавает в гордом одиночестве, но на то он и убежденный холостяк.

Соня с Денисом поженились ещё на втором курсе.

Юлька Тарасова очень долго и упорно окучивала Славика Кузьменкова, а он изо всех сил упирался, но сразу после универа они расписались.

«Дожала все-таки», – смеялся над ними мой Гаевский.

Мы с ним продержались дольше всех. Сначала просто жили у меня по-соседски, когда шесть лет назад Гаевский переехал, а, скорее, сбежал ко мне от своего важного папы с замашками Наполеона.

Его папа – проректор в нашем универе. Но что хуже, он из тех, кому надо, чтобы все плясали под его дудку. Шаг влево, шаг вправо – расстрел.

Вот Марк и сбежал из-под тотального контроля папаши-диктатора.

Почему ко мне? Потому что я жила одна в большой квартире.

Никаких амуров поначалу у нас в помине не было. Мы просто дружили с Марком, пока учились. Причем и дружили-то с натяжкой. Гаевский всё время норовил обойти меня. Злился, что не получалось. Дразнил заучкой, ботаншей, синим чулком и всё в таком духе. Я не обижалась, такими глупостями меня не обидеть. Но прикола ради могла съязвить в ответ, отчего он бесился ещё сильнее.

Поэтому в универе теплых отношений между нами не сложилось. Нас связывала просто общая компания.

И тут вдруг он возник на пороге. Со спортивной сумкой и с видом просителя милостыни. Таким я этого заносчивого сноба Гаевского не видела ни разу и от изумления аж впустила к себе без лишних вопросов.

Потом он мне понарассказывал, как отец его третировал. Как угнетал морально за то, что не был лучшим на курсе.

«Я тебя прямо ненавидел тогда», – признался Марк мне как-то.

Но жили мы с Гаевским душа в душу. Как соседи. Где-то года полтора. А однажды ко мне в гости пришёл молодой человек.

Марк как раз оказался дома и молча наблюдал, как мы общались, как пили чай, как он держал меня за руку. И когда молодой человек ушёл, Марк вдруг как с цепи сорвался.

Этот вечно невозмутимый сноб вдруг превратился в гневного Отелло. Нет, душить он меня не душил, естественно, но наговорил с три короба всякой чуши. Ходил по квартире, метался, сверкал глазами.

Я на весь этот концерт смотрела с недоумением. Даже дар речи ненадолго потеряла. А придя немного в себя, только и могла сказать:

– Марик, солнце, ты ничего не перепутал? Мы вообще-то просто соседи. Какие претензии?

Он дернул головой, вскинул подбородок, ноздри раздул и, всё так же гневно сверкая глазами, выпалил:

– А я, может, не хочу… не хочу быть просто соседом. Я, может… может, я… Я тебя, может, люблю…

И вдруг кинулся меня целовать. Зло и страстно. Я не ответила, просто потому что растерялась. А он поцеловал и… сдулся. Отвернулся, умчался в другую комнату, закрылся там.

А мне стало забавно и смешно. И удивительно. Я же совершенно не замечала его чувств, а ведь мне самой на тот момент Гаевский нравился.

Я постучалась к Марку. Он не ответил, я вошла сама. Смотрю, вытянулся на диване, лицом к стене.

2. Лера

Я тихонько, стараясь не цокать каблуками, подхожу со спины к Гаевскому. Он что-то увлеченно рассказывает, жестикулируя руками.⠀

Меня замечают Соня и Денис – они сидят напротив Марка, но я прижимаю палец к губам. Мол, тихо, меня не выдавайте. Хочу слегка пошалить – закрыть ему глаза ладонями. Посмотрим, узнает ли меня Марк. Он ведь уверен, что я не приду.

– Вот так, ребята, сейчас с вами напьюсь, наберусь смелости и порву с ней. Всё, не могу так больше.

Я замираю с приподнятыми над его головой руками. С кем он собрался порвать? Холодею от мысли: у Марка есть кто-то на стороне? Мой благоверный не такой уж верный?

Денис, глядя на него, многозначительно покашлял, но Гаевский, видимо, так увлекся своими откровениями, что знак не уловил. Зато я уловила и метнула в Дениса убийственный взгляд. Они оба с Соней опустили глаза. Мне тоже стыдно, но я должна знать правду.

– Жалко как-то, – вздохнула Юлька, теребя сережку. – Может, ещё всё наладится. Что уж сразу так-то?

– Да нечему там налаживаться! Мы с Лерой давно чужие люди.

Я цепенею за его спиной – услышанное не укладывается в голове. Это он со мной решил порвать? Мы с ним чужие? Мы прожили почти шесть лет бок о бок, знаем друг о друге всё плохое и всё хорошее – и это мы чужие? Это какой-то сюр! Мы ведь правда ни разу даже не поссорились.

– Но вы же любили друг друга, – говорит Юлька.

– Я уже не уверен в этом. Я вообще жалею, что лучшие годы потерял с ней.

– Да чего уж ты? – вставляет свои пять копеек Захаров. – Так-то Лера у тебя красотка.

– Толку-то! Она не женщина. Она – сухарь. Плесневелый. Заскорузлая деревяшка. Сердца у неё вообще нет. Она думает только о своей чертовой работе, больше её тупо ничего не интересует. Никогда не спросит, как у меня дела… чего хочу я… Она сама не живет, и я рядом с ней подыхаю. Она элементарно не способна на… – Он взмахнул руками, но слова не нашел. – Ни на что она не способна! Даже вон прийти встретиться не захотела. Потому что общаться она не умеет, ну, просто общаться, по-человечески. И не хочет. Рассказываю недавно ей случай смешной, у нас на кафедре было… да я вам писал про доцента, который очки потерял, помните? А она на меня подняла глаза, пустые такие, холодные, и говорит: у меня завтра утром суд, сложное дело, не отвлекай меня сейчас, пожалуйста, на всякую ерунду.

Последнюю фразу Марк произнес дурацким церемонным голосом, меня, видимо, передразнить пытался. Потом с тяжким вздохом добавил:

– Так что юрист, ой нет, что вы, адвокат! – А это он произнес с издевкой. – В общем, адвокат из нее получился блестящий, это да, а вот в остальном – полный ноль. Но ведет себя как царица, а я при ней, типа, консорт.

– И что, разводиться будете?

– Угу.

– Смотри, как бы этот блестящий адвокат тебя как липку не ободрал, – смеясь, вставил Захаров.

– Переломится, – фыркнул Марк. – Хотя плевать, лишь бы скорее от неё отделаться.

– Не говори так, – мямлит Соня, бросая на меня жалостливый взгляд.

– Говорю, как есть, – продолжает Марк. – Раньше у нас хотя бы секс был. Не крутой, но хоть какой-то. А сейчас… да и не тянет, если честно. Потому что она даже не бревно… а ледяная глыба. С ней любой станет импотентом, честное слово…

– Ну, не знаю, не знаю… – тянет Захаров, словно услышал в словах Марка личный вызов.

– И ты тоже, уж поверь. Она же…

– Всё! – вспыхивает Соня. – Хватит! Марк, Лера!

Тут же поворачиваются ко мне Юлька и Славик, и у обоих разом вытягиваются лица.

Меня, слава богу, отпускает. То есть нет, в горле и груди жжет так, будто я надышалась какой-то ядовитой кислотой. И ощущение, что все мои внутренности медленно и верно разъедает до кровавых язв. А каждый новый вдох – лишь обостряет боль.

Но оцепенение спадает, и я хотя бы уже способна соображать, шевелиться, говорить и даже, вроде, владею лицом.

Мысленно приказываю себе: «Спокойно! Позже и поплачу, и пострадаю вволю, но сейчас даже не смей. Не дай ему унизить себя ещё больше. Не на глазах у всех».

И призвав все силы, я натягиваю ослепительную улыбку и выхожу из-за спины Гаевского.

– Привет.

3. Лера

За столом повисает гробовое молчание. Один этот момент достоин всех кинопремий.

Юлька охает и часто-часто моргает круглыми, как блюдца, глазами. Ищет поддержки у своего Славика, но тот кряхтит, ерзает и отводит взгляд. Соня с Денисом, оба пунцовые, так и сидят, не поднимая головы. Захаров таращится на меня с открытым ртом. Но красноречивее всех выражение Гаевского.

Сначала он страшно бледнеет и по-рыбьи безмолвно шевелит губами. Потом всё-таки издает какой-то сдавленный сип и затыкается, а на белой-белой коже проступают алые пятна.

Марк всегда так краснел – словно крупной сыпью покрывался. Правда, краснел он редко, поскольку мало что могло его смутить.

Я усаживаюсь напротив него, рядом с Захаровым. И с горечью признаю про себя, что так эффектно я ещё не появлялась.

Захаров первым справляется с шоком и даже начинает шутить. Но у меня и по жизни-то с чувством юмора не очень, а сейчас тем более не до шуток.

Вижу, что Марк судорожно гадает, как много из его речей я успела услышать. На меня смотреть стесняется. Потеет. Взгляд его суетливо бегает, цепляясь то за солонку, то за пустой бокал, то за проходящих мимо официанток. Одну из них он задерживает. Просит:

– Повторите.

Я сначала порываюсь спросить меню, но потом понимаю: ничего не хочу – ни пить, ни есть, ни находиться здесь. Зачем себя мучить? Зачем притворяться?

– Ладно, – встаю я из-за стола. – Пришла повидаться. Повидалась. Могу уходить.

– Лер, ты что, уже? – приподнимается следом Захаров. – Ты же только что пришла, даже не пообщались толком.

– Да, Лер, останься, – лепечет сконфуженно Юлька.

– Не, ребят. У меня дела. Я только зашла поздороваться. – Перевожу взгляд прицельно на Марка и с ударением добавляю: – И попрощаться.

***

Гаевский догоняет меня уже на улице.

– Лер! Стой! Давай поговорим?

– О чем? – как можно безразличнее спрашиваю я. – Я с обиженными трусливыми мальчиками разговоры не веду.

– Зачем ты так? – оскорбляется он.

– Как? – приподнимаю бровь, будто искренне его не понимаю.

– Ну… трусливыми… обиженными… зачем это? Где я трусил?

– А-а, то есть этот твой спич в мою честь, который начался словами: «Сейчас я напьюсь, наберусь смелости и порву с ней» – это образец мужества?

Марк опять идет пятнами, мнется и, наконец, зло бросает:

– А ты могла бы не подслушивать, а показать, что пришла. Тоже не слишком-то красиво это…

Вот тут мне от его претензии становится даже смешно.

– Ну занеси ещё один пункт в свой список моих недостатков. А теперь скорее вернись и всем об этом расскажи.

– Ты можешь меня хотя бы выслушать?

– Могу, но не хочу. Успокойся, Гаевский. Просто пойми: мне обсуждать твои обиды неинтересно. Это тема вообще мимо меня. Ты лучше правда возвращайся к Соньке, Юльке, мальчикам. Им рассказывай дальше, какой ты весь обиженный. Может, даже кто-то из них смилостивится и тебя приютит. Или к маме с папой вернешься? Ключ только отдать не забудь от моей квартиры.

Я отворачиваюсь и иду к машине. Марк зачем-то тащится следом.

– Лер, ну, давай поговорим нормально? – теперь у него просительный тон.

– Неинтересно, – не оглядываясь и не останавливаясь, бросаю я.

– Да вот всегда ты так! – опять взвивается он. – Потому у нас ничего и не вышло! Ты никогда никого не слушаешь! Ты же у нас одна всё знаешь лучше всех!

Пиликнув сигналкой, открываю дверцу и сажусь на водительское место. Скидываю туфли на шпильках, надеваю разношенные конверсы. Марк вертится рядом, продолжая истерить.

– Тебе всегда всё неинтересно!

– Ошибаешься, Гаевский, – улыбаюсь я. – Не всё и не всегда. Но твоё нытьё и жалобы – это скучнее не придумаешь.

– Высказать свое мнение – это у тебя нытье? – в который раз оскорбляется он.

Потом вдруг хлопает ладонью по крыше моей машины и заявляет с вызовом:

– А знаешь что? Ну и катись! Я ведь правду сказал им. Ты – деревяшка, а не женщина. Во всех отношениях. И в постели – полный ноль. С резиновой Зиной и то удовольствия больше, чем с тобой. Мне ещё медаль надо дать за то, что так долго жил с… бревном. Да, Лера, ты – бревно. Льдина. Бесполое существо. Оно.

– Высказался? Полегчало? Машину мне не калечь, герой.

– Я-то не пропаду! – продолжает он выступать. – Мне найти нормальную бабу – не проблема. А вот ты останешься одинокая, никому не нужная…

– Удачи в поисках нормальной бабы, – улыбаюсь я и поворачиваю ключ зажигания.

Отъезжаю на пару кварталов и сворачиваю в какой-то тенистый, полупустой двор. Глушу мотор. Горло болезненно перехватывает спазмом. Глаза моментально застилают слёзы.

Несколько долгих минут я просто сижу, до белых костяшек вцепившись в руль, и гляжу перед собой невидящим взором. Никакое самовнушение не помогает. Я чувствую себя не просто униженной и несчастной, а полностью раздавленной. Размазанной. Оплеванной.

4. Лера

Я, уже не сдерживаясь, реву в голос, подбирая тыльной стороной ладони слёзы. Неужели я была настолько слепа, что ничего не замечала?

Я ведь искренне считала, что мы с Марком – идеальная пара. Да, страсти у нас не кипели, мы не скандалили и не били посуду, как молодожены из соседней квартиры, не сходили с ума от ревности, не трахались как кролики ночи напролёт, не выносили мозг взаимными упрёками. Мы просто жили, уважая интересы и личные границы друг друга.

А, оказывается, он всё это время меня едва терпел…

Мне, может быть, тоже не нравились некоторые его привычки, но я закрывала на это глаза, считая, что идеальных людей всё равно нет, а портить друг другу настроение по мелочам… зачем?

Ведь всё это действительно мелочи, когда в остальном люди сходятся. Вот только никакого остального, как оказалось, у нас с Марком не было.

Его слова стучат в ушах: бревно, льдина, бесполое существо…

Как бы я ни хотела быть выше этих оскорблений, но меня они задели. Даже не задели, а ранили. И очень больно. Как ножом изрезали.

И самое скверное, что не получалось от них отмахнуться. Выходит, он прав? И я – то, чем Марк меня назвал? Ведь только правда колет…

Да, секс в нашей жизни действительно играл второстепенную роль. Но я считала, что так у всех пар, кто не первый год живёт вместе. Может, я чего-то и не знаю.

Марк – мой первый и единственный мужчина. Какого он опыта набрался до меня – я без понятия, не допрашивала. Он намекал как-то, что у него уже бывало и всякое до наших отношений, однако, не встретив у меня любопытства, откровенничать дальше, слава богу, не стал. И вообще я сочла, что он приврал о своих подвигах. Ну, потому что первый наш раз, прямо скажем, оставлял желать лучшего. Но там ладно, спишем на волнение. Но ведь и дальнейший секс всегда напоминал перекус на скорую руку.

Причем как по шаблону. Мы выключали свет, ложились в кровать, с минуту он целовал меня в губы и одновременно мял грудь, потом стаскивал с меня трусики и наваливался сверху, смочив слюной член. Несколько быстрых фрикций – и он откидывался в сторону, потный и пыхтящий. Потом мы по очереди мылись в душе и ложились действительно спать. Никакого возбуждения я не испытывала в помине, потому, наверное, и удовольствия тоже. Но и не скажу, что было противно. Было просто никак. И всё это действо я воспринимала исключительно как обязанность, от которой всё чаще уклонялась. Что правда, то правда.

И да, Марк прав – во многом из-за работы. Терпеть его пыхтения я бы ещё могла, привыкла уже. Но когда утром важная встреча или суд, воровать у сна пусть даже четверть часа не хотелось. А теперь, когда я открыла собственное адвокатское бюро, мне и выспаться-то редко удавалось. Ну какой, к черту, секс?

Хотя… всё это отговорки. Будем честны, я отнюдь не горячая штучка. Но Гаевского это ничуть не извиняет. Все равно он – подонок, тысячу раз подонок! Подлый, трусливый предатель!

Я снова начинаю рыдать…

***

Сотовый разрывается, не умолкая, и я его просто выключаю. Вести деловые беседы я сейчас не в состоянии, а говорить с Марком или кем-то еще – не хочу. Меня и так трясёт, как дворняжку под проливным дождем.

В конце концов выезжаю со двора, но еду бездумно, куда глаза глядят. Чувствую – в таком состоянии лучше мне бы вообще не вести. И точно – просто чудом не въезжаю в задний бампер остановившейся на светофоре машины.

Зато сразу перестаю реветь, а вот руки дрожат. Просто ходуном ходят. Нет, так дело не пойдёт. Ещё себя или, не дай бог, кого-нибудь другого угроблю.

Останавливаюсь на ближайшей парковке. Сейчас куда-нибудь зайду, посижу немного и вызову такси.

Мало-мальски привожу себя в порядок. Ну как в порядок? Макияж безнадежно испорчен, остаётся только всё аккуратно стереть. И чтобы совсем уж не казаться бледной и больной, подкрашиваю губы алым. Скидываю уютные старенькие конверсы и надеваю красивые, но до жути неудобные туфли на десятисантиметровых шпильках. Купила пару лет назад в Италии и благополучно про них забыла, а сегодня утром нашла и удивилась: что же я не ношу такие шикарные туфли? Теперь вот вспомнила, почему. Они и жмут, и трут, и на ногах ощущаются как пыточные тиски. Хотя это такая ерунда по сравнению со всем прочим…

Выхожу, оглядываюсь в поисках какой-нибудь кафешки. Или ресторана. Но замечаю поблизости лишь полукруглый стеклянный фасад здания с неоновой серо-голубой вывеской «Incognito club». Это клуб?

Что я знаю о клубах? Из личного опыта – ничего. Из чужих рассказов – что там под какой-нибудь дабстеп тусуется молодежь, глотает запрещенные вещества, сношается в уборных. Нет, это точно не мой вариант.

Однако с виду место определенно пафосное. И вокруг больше ничего подходящего не наблюдаю.

Пафос я не люблю, но сейчас это к лучшему. Поскольку в таких местах ничтожно мала вероятность встретить гоповатых малолеток, укурков и прочий нежелательный контингент. На всякий случай гуглю, что это за место. Вроде отзывы хорошие и фото вполне. Ну а когда в фойе я обнаруживаю двух гигантов даже не в костюмах, а в смокингах с иголочки, то окончательно успокаиваюсь на этот счёт.

Посижу здесь немного, а потом…

Боже, никогда не думала, что при мысли «что буду делать потом» у меня всё внутри закровоточит…

5. Лера

«Ежик» мне категорически не нравится. Особенно – его прилипший сальный взгляд. Это чрезвычайно действует на нервы. Хочется высказать ему так, чтобы отпало желание таращиться, но я пока молчу. Делаю вид, что вообще его не замечаю. Просто знаю таких – с ними только заговори и не отделаешься. И неважно, что именно ты скажешь. Такие слова «нет» просто не понимают.

Можно было бы прямо сейчас уйти, но вдруг увяжется за мной? У меня, конечно, всегда с собой перцовый баллончик, но подозреваю, против него – это слабая защита. Он невысокий – даже не стал на эти ужасные стулья садиться, но мощный. Ну а здесь хотя бы люди. Так что лучше дождусь, когда он отвлечется, и незаметно ускользну. Слава богу, он пока только пялится.

«Ежик» заказывает себе неразбавленный виски. Один, второй. Пусть пьет, пусть. Потом захочет в уборную, и я сбегу.

Слышу, как он предлагает мне:

– Угостить?

Я и бровью не веду.

– Девушка! Говорю, угостить?

Не отвечаю, вообще на него никак не реагирую. И даже отворачиваюсь со скучающим видом в другую сторону. И тут вижу – красавчик возвращается. И уже без футболки. Теперь на нем кожаная куртка нараспашку, одета прямо на голый торс. И это его абсолютно не смущает, даже, по-моему, наоборот, он ещё больше красуется. Идёт себе, проходящим мимо девочкам улыбается. Звезда.

Да уж, самоуверенности у него – хоть продавай. И в таком виде этот чудо плавно взмывает на круглый танцпол, где его встречают и правда как звезду.

А я, не знаю почему, пристально за ним наблюдаю, даже про ежика забыла. Хотя понятно, почему. На него приятно смотреть. Есть в нем что-то чувственно-притягательное. На него тут многие смотрят.

Играет взрывной, переделанный ремикс старенькой композиции «Нон-стоп».

«Музыка громче, глаза закрыты

Это нон-стоп ночью открытий!...»

Красавчик танцует самозабвенно и, между прочим, подогревает публику похлеще, чем танцоры в кожаных штанах. Он её вообще заводит. Да и танцует он, может, не то что лучше них… а как-то пластичнее, хотя они стараются, а этот явно просто дурачится. К нему тянутся какие-то девочки, вьются вокруг него.

Я не люблю таких, как он, по жизни – слишком избалованных вниманием, слишком самовлюбленных и вызывающе раскрепощенных. Но здесь и сейчас он чем-то цепляет. Притягивает взгляд, внимание, мысли. И странно, но приятно будоражит кровь.

Танцпол заполняется, вокруг него сгущается народ, и он пропадает из виду. Теряется среди других танцующих.

Но вот взрывная песенка заканчивается, красавчик выныривает из толпы, подходит к краю танцпола. Кто-то из девочек хватает его за руку, хочет остановить, вернуть обратно, но он мягко выскальзывает и спрыгивает с танцпола. И идет к барной стойке. А я вдруг понимаю, что неосознанно волнуюсь. Не умом, нет. Но внутри, за ребрами, теплеет и трепещет. Хотя, может, это просто коктейль действует или непривычная обстановка…

Красавчик просит пиво и с непринужденной легкостью взбирается на высокий стул, рядом с ежиком и кучкой девиц. Пиво он пьет жадно и сразу опустошает треть запотевшего бокала, но затем отставляет, и снова его движения становятся ленивыми. Я всё это замечаю лишь краем глаза, как и то, что «ежик» придвигается ко мне ближе.

Ну а красавчик, утолив жажду, ожидаемо начинает флиртовать с девушками. Точнее, они с ним, но он явно не против. Мне даже смешно: как они его делить-то будут?

Впрочем, затем мне становится не до смеха. Опьяневший ежик, который теперь больше напоминает бычка, вдруг кладет мне руку на запястье. Ладонь у него прохладная, но потная. Я брезгливо выдергиваю руку, обращаю на него недоуменный взгляд.

– Что нужно? – говорю жестко.

Но он только расплывается в улыбке, обнажая мелкие, с щербинками зубы. А потом вообще высовывает кончик языка, розового, влажного, и проводит по верхней губе влево-вправо. Фу.

– Доставим друг другу удовольствие? – И смотрит так, словно взглядом поясняет, какое именно.

– Не по адресу, – холодно отвечаю я, содрогаясь внутри от отвращения.

– Здесь в пяти минутах отличный отель… – этот идиот меня не слышит или не понимает. Осоловелый взгляд его забирается в декольте.

Так, пора уходить. И немедленно. В конце концов, можно просто выйти в холл и оттуда вызвать такси. Там же и дождаться. Даже если этот увяжется следом – в холле есть охрана.

Я спрыгиваю со стула и пытаюсь надеть чертовы туфли. Приходится наклониться, помочь рукой, потому что туфли как будто стали еще уже, чем были.

И вдруг чувствую, как этот урод по-хозяйски шлепает и тут же сжимает мою ягодицу. Я резко выпрямляюсь и отвешиваю ему пощечину. Но это его, очевидно, только раззадоривает, и он прет на меня как танк. Тянет руки. Что-то шипит. Я пячусь и одновременно ищу в сумке баллончик. Но мне попадается что угодно, только не он.

И вдруг между нами вклинивается красавчик. Он заслоняет меня от ежика. Останавливает его. То есть пытается.

– Мужик, остынь, – говорит он. – Оставь девушку в покое.

«Ежик» его отпихивает.

– Пшёл отсюда.

И хотя красавчик гораздо выше, но этот белобрысый просто шкаф по сравнению с ним. Впрочем, красавчик не пасует. И продолжает закрывать меня собой, что-то ему говорит. Но тот только свирепеет и внезапно делает выпад. Однако мальчишка плавно уворачивается. А в следующую секунду «ежик» просто бросается на него всем своим немалым весом. Между ними завязывается драка, и оба, вцепившись друг в друга, валятся на пол…

6. Лера

Я даже не пытаюсь анализировать, что со мной, с чего вдруг такая реакция. Потому что понимаю – это ни анализу, ни контролю не поддается. Я подумаю об этом позже… может быть. А сейчас… сейчас я закрываю глаза, когда этот мальчишка, наклонившись, жарко впивается в мои губы.

Боже, что я знала о поцелуях до сегодняшнего вечера? Оказывается, ничего. Поцелуи Марка были как обязательная часть прелюдии перед основным действом. Все равно что помыть руки перед едой. Быстренько облобызал и сразу к главному "блюду".

Словом, я и не предполагала, что от поцелуя может быть так сладко. До замирания сердца, до головокружения, до подгибающихся коленок.

Губы у мальчишки мягкие, но целует он так, словно подчиняет себе. Захватывает, пленит, покоряет, не дает опомниться. И ещё этот его запах… одуряюще приятный. И у меня будто пол из-под ног уплывает.

И вот уже я, оказывается, обнимаю его за шею. Сама. Перебираю пальцами его волосы. Прижимаюсь к нему теснее… или он ко мне. Не понять.

Потом он отрывается от меня, тяжело, прерывисто дыша. Смотрит совершенно шальным, расфокусированным взглядом и спрашивает:

– Пойдем?

Голос его звучит совсем не так, как там, в зале, когда он урезонивал «ежика». Теперь он низкий, с хрипотцой, и от этой хрипотцы осыпает мурашками спину от затылка до поясницы.

У меня в голове такой сумбур, что ничего не могу ответить.

Мое молчание для него означает «да». И он просто берет меня за руку, тянет за собой, уводит из клуба.

– Как тебя зовут? – спрашивает он.

Мне не хочется представляться. Для меня то, что сейчас происходит, просто побег из реальности. Маленькое ночное приключение, которое не имеет никакого отношения к настоящей жизни. И наши имена тут лишние.

Но все же отвечаю:

– Лера.

– А я – Артём, – отвечает он.

Мне всё равно, как его зовут и кто он. Даже запоминать не пытаюсь.

Мы так и идем по улице, взявшись за руки, как влюбленные подростки. И я едва отдаю себе отчет, что это безумие. Я увязла в своих ощущениях, новых, будоражащих, ни на что не похожих, и сейчас мне просто не хочется выныривать в тоскливую действительность. И домой возвращаться не хочется ещё больше.

– Поедем ко мне? – предлагает он.

Качаю головой.

– Лучше отель.

– Как скажешь.

Он останавливается, порывисто приникает ко мне и снова целует. Нежно, тягуче, словно смакует. Хорошо, что уже поздний вечер – темно и мало прохожих.

На улице уже довольно зябко – сентябрь всё-таки, не лето, но я этого не чувствую. Наоборот, мне кажется, я плавлюсь от внутреннего жара.

– Ты… офигенная, – прерывая поцелуй, горячо выдыхает мне в губы красавчик.

Я сейчас не в себе – это точно, потому что его «изысканный комплимент» пролетает мимо ушей и не охлаждает мой пыл ни на градус.

И ещё, оказывается, мы целуемся буквально в двух шагах от отеля «History 1882».

Красавчик тянет меня к высоким массивным дверям под старину, с ажурной резьбой и позолоченными длинными ручками. Но ярко освещенный холл выглядит вполне себе современным.

Артём (ну, надо же, запомнила) подходит к стойке ресепшна. Две девушки, обе в белых блузках, с бейджиками, ослепительно ему улыбаются и что-то говорят. А я слышу лишь собственный пульс, дробный, оглушительный.

Проскальзывает вялая мысль: что я делаю? Зачем я здесь? Но она тонет под напором странной, необузданной жажды… даже не знаю, чего именно. Приключений? Новизны? Греха? Мести Гаевскому?

В лифте, едва сомкнулись двери, он вновь прижимает меня собой к зеркальной стенке. Теперь дразнит: обводит верхнюю губу, втягивает нижнюю, посасывает, выпускает. И тут же лифт останавливается.

Я переступаю порог, включаю в коридорчике свет, но номер успеваю оглядеть лишь мельком, потому что как только закрывается за нами дверь, Артём скидывает куда-то под ноги, не глядя, свою курточку, ловит меня за запястье и решительно притягивает к голой груди. Впивается в губы, жадно, настойчиво, неистово, как голодный. И даже немного жестко. Но мне и это вдруг нравится, прямо дух перехватывает.

Не разрывая поцелуя, мы неуклюже, натыкаясь на мебель, двигаемся к кровати.

Руки его нетерпеливо блуждают по телу. Нащупывают на спине молнию – и вот уже узкое платье распахивается на спине, а лямки съезжают с плеч. А затем оно и вовсе падает на пол. И следом бюстгальтер. Всплывает мысль, что мальчик справился с застежками и всем прочим слишком умело и ловко.

Но тут он выпускает меня и немного отодвигается назад. Буквально на шаг. Несколько секунд разглядывает, но смотрит так, что всё внутри трепещет. И я неожиданно нахожу в этом моменте что-то стыдное и вместе с тем возбуждающее. Чувствую, как грудь вздымается ещё чаще, а соски твердеют. И тут же его тяжелый с поволокой взгляд стремительно пьянеет.

Рвано, с шумом выдохнув, Артем снова меня притягивает, вжимает в себя, подталкивает к кровати, одновременно покрывая шею поцелуями.

В первую секунду спину холодит шелк покрывала, но вот он нависает надо мной, опираясь на руки, смуглые, с напрягшимися мускулами и проступившими венами.

7. Артём

– Тём, – будит меня мама. – Вставай. К тебе Лена пришла.

Я с трудом разлепляю один глаз. Качаю головой, мол, какая ещё Лена. Спать хочу. Но мама не уходит.

– Вставай-вставай. Ночами надо спать. Мы уже сейчас уезжаем. Лена тебя ждет в гостиной.

Да какого хрена! Что этой Ленке надо в субботу утром?

Шарю по полке над изголовьем кровати, нахожу телефон.

Упс, уже не очень-то и утро. Почти час. И всё равно с трудом выползаю из-под одеяла. Плетусь в ванную, как полупьяный, по пути натягивая шорты. Чищу зубы, созерцая свой помятый фейс в зеркало. На шее за ухом длинная взбухшая царапина, а чуть ниже побледневший след засоса – Камила постаралась и с тем, и с этим.

Пока мы встречались, она вечно норовила отметиться, чёрт знает, зачем. Ну а царапину сделала вчера вечером. И это я ещё уклониться успел. А то бы и без глаза мог остаться. А заодно и с разбитым черепом – когда я уходил, она запульнула вслед пустой пивной кружкой. Увесистой такой. Но промахнулась, и кружка, просвистев рядом с ухом, разбилась о стену.

Но всё это ерунда, главное – мы наконец разбежались.

Я вообще до сих пор недоумеваю, как меня угораздило задержаться с ней так надолго – с апреля… или нет, с мая, точно не помню. И по вчера. Я ведь категорически не сторонник отношений. Затусить с девочками, провести приятно время – это одно. Это в кайф. А вот всё остальное… уже кандалы и гиря на шее. Не хочу.

Ну, во всяком случае, сейчас. Пока молодой, хочу быть свободным. Успею ещё связать себя всякими обязательствами. И тем не менее вляпался вот.

Где-то в конце весны мы случайно познакомились с Камилой – она тоже на юрфаке, только на курс младше. Красивая такая брюнеточка. Ну и как-то само собой завертелось всё. Хотя, по факту, нормально встречались мы только месяц, наверное. Остальное время мы или ссорились, или я её тупо избегал. Особенно под конец, но там уже вообще полный мрак был. Она звонила чуть ли не каждые два часа: где ты? Что делаешь? С кем ты? С друзьями? А почему не со мной?

Домой приходила, причем несколько раз ночью. И чуть что – истерика и слезы.

Камила даже моих умудрилась достать. Мама, которая никогда не лезла в мою жизнь лет с четырнадцати, выдала на днях: «Артем, надо быть честным со своими девушками, подругами… или кто она там тебе. Если для тебя всё кончено, если нет больше чувств – так и скажи. Ну и… по правде говоря, она уже меня настораживает». Вот я и сказал.

Слышу, как мои уходят. Мама что-то говорит напоследок Ленке. Ксюша, сестра, тоже что-то верещит задорное. Потом – хлопок двери, и становится тихо.

Отец повез их отдохнуть в Аршан, пока ещё тепло. Источники там какие-то минеральные, Тункинская долина, горный воздух и всё такое. Вернутся только завтра вечером. Можно было бы что-нибудь дома замутить, пока их нет. Вписку, например, но неохота. Хочется тишины и покоя.

Блин, старею, что ли? Да пофиг. После вчерашнего реально хочется побыть одному в тишине. В кои-то веки. Сейчас Ленку только спроважу…

Но спускаюсь на первый этаж и сначала тащусь на кухню мимо гостиной. Трогаю чайник – горячий. Наливаю себе чай покрепче и послаще и с кружкой иду к Ленке.

Она, конечно, не Камила. Слава богу. Но с ней все равно как-то напряжно. Это всегда так, когда тебя кто-то любит, а ты – нет.

Ленка Свиридова живет в соседнем таунхаусе, учится со мной в одной группе на юрфаке и общается с моей мамой, почти как подружка. Иногда придет к нам и засядет часа на два. Я сливаюсь, естественно, да она и типа не ко мне, а к маме ходит. Рассказывает ей что-то, тоже вот чай пьет. Маме это всё, конечно, нафиг не надо, у неё с работой вечно запара и времени ни на что не хватает. Но она у меня такая … очень деликатная. Ну и то, что Ленка меня любит, для мамы кое-что да значит. А любит она меня, по её собственным словам, с первого курса. Увы.

– Привет, – здороваюсь я с Ленкой и усаживаюсь в кресло напротив.

– Привет, – улыбается Ленка, не замечая моей недовольной мины. – Слышала, ты вчера со своей Камилой порвал и потом еле ноги унёс. Люди говорят, она там тебя чуть не убила.

– Люди врут. Мы очень тепло расстались, – без зазрения совести вру на самом деле я. И отпиваю из кружки. Вообще-то я чай не очень, но после зубной пасты почему-то только его могу пить. Всё остальное питье кажется ужасным.

– Скорее, горячо, – хмыкает Ленка, показывая, что не купилась и вообще в курсе вчерашнего. – Люди не только говорят, но и показывают.

– Ммм… говорит и показывает… – напел я строчку из «Пикника», отцовская любимая группа. Когда выезжаем с ним куда-то, на турбазу или на природу, он всенепременно исполняет на гитаре что-нибудь из «Пикника».

– Не веришь? Смотри сам, – Ленка достает телефон, что-то в нем ищет, потом подает мне.

На видео мы сидим с Камилой за столом вдвоем, в «Лондон Пабе», она размахивает руками. Потом вскакивает, кричит, хотя из-за музыки в баре особо ничего не слышно. Но я и так всё помню – это я ей сказал, что мы разбегаемся. А она: «Ты меня бросаешь?!». А я: «Ну, можешь ты меня бросить». Дальше – сплошные маты и околоматы. Короче, наслушавшись, какой я урод, я встал и пошел на выход. Она кинулась следом – вот это уже прямо хорошо видно. У кого-то отличный зум. Набросилась сзади – я еле от нее отбился. Тогда она меня и расцарапала. Потом поймал ее за руки и, кажется, не слишком нежно вернул её обратно за стол, а сам подошел к бармену, заплатил и отправился на выход. И тут Камила, как гранату, кинула пивную кружку, но попала в стену. Ну и на этом всё.

8. Лера

– Я спрашиваю, где ты была всю ночь? – повторяет свой вопрос Гаевский и тащится за мной в спальню. – То, что мы поссорились, не дает тебе права болтаться всю ночь неизвестно где… и заставлять меня переживать! Я не знал, кому звонить… где тебя искать… А ты даже на звонки мои не отвечала…

Сказать бы ему, где я была и что делала, и посмотреть, как вытянется его холеное лицо. Но это будет выглядеть как месть обиженной женщины. Так что нет, много чести ему.

Да и потом, если полюбовно развестись не получится и дело дойдет до раздела имущества, не стоит давать Гаевскому лишний козырь. Увы, для суда трепло и подонок муж – это просто лирика, а вот супружеская измена – отягчающий фактор.

– Ты, Марк, – советую ему, не оборачиваясь и снимая платье, – подумай как следует ещё раз прежде, чем заикаться о правах и вообще о чем-то меня спрашивать.

– Что? – хлопает он глазами.

Я достаю из шкафа банное полотенце и чистое белье. Подхожу к Марку и говорю совершенно спокойно:

– У тебя есть час, чтобы собрать свои вещи и уйти отсюда.

– Что значит – уйти? Я не собираюсь никуда уходить! – взвивается Марк. Он начинает нервничать и идет пятнами. – Мы, как-никак, женаты! И я здесь прописан. Это теперь и мой дом тоже. И ты не можешь вот так взять и вышвырнуть меня из моего дома.

– Гаевский, – устало вздыхаю я. – Ты прекрасно знаешь, что я найду множество способов вышвырнуть тебя, да так, что ты мне ещё должен останешься. Уж поверь, для тебя самого будет лучше сейчас просто уйти.

– Лера, – он сразу сбавляет тон, хоть и заметно злится, – ну что ты ведешь себя как маленькая? Я всего лишь сболтнул лишнего. Потому что выпил. На самом деле, я не хочу разводиться! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь…

– На самом деле мне плевать, что ты хочешь, чего ты не хочешь и как ты к кому относишься. Дорожная сумка на антресолях. Надеюсь, справишься.

– Лера! – он почти в отчаянии. – Да что ты заладила! Ну что за детский сад? Давай поговорим как взрослые люди? Я был неправ, признаю. Ну, хочешь извинюсь? Ну, извини меня… А хочешь, к семейному психологу будем ходить?

Я обхожу его и иду в ванную. Марк опять идет следом и нудит.

– У всех семейных пар бывают проблемы. И у Дэна с Сонькой, и у Славяна с Тарасовой. И это нормально их проговаривать… Но зачем сразу рубить…

Я останавливаюсь в дверях в ванной и, нацелив в него указательный палец, повторяю на этот раз жестко.

– У тебя есть час. Не уйдешь – пеняй потом на себя.

Закрываю дверь изнутри. Он продолжает скрестись, бубнить, даже дергает ручку двери, но не сильно. Я включаю душ, и его шум заглушает нытье Марка.

Горячие струи щекочут и обжигают кожу, выгоняя озноб. Я расслабляюсь, даже глаза закрываю… и тут же непрошено вижу, словно воочию, моего ночного красавчика. Его темные глаза с поволокой, его губы, его тело. Вспоминаю, как он забрался ко мне в душ, как легко заставил меня изнемогать от его поцелуев и откровенных прикосновений, как потом вжимал меня в стену душа и как, не напрягаясь, удерживал меня практически на весу. Всё это представляю так живо, что кажется, будто до сих пор чувствую на себе его руки, его губы… Внизу живота сгущается приятная тяжесть.

И я вдруг ловлю себя на мысли, даже не на мысли, а на неосознанном желании: хочется ещё того жара, тех ощущений. Рука невольно тянется вниз, а воображение вдруг рисует совершенно непотребную сцену, и я, слава богу, тут же прихожу в себя. Совсем с ума сошла!

Стряхиваю это наваждение и говорю себе: было хорошо, даже очень, что уж скрывать. Но этого вообще не должно было случиться. Это ошибка. Большая ошибка, которая может вылиться во что угодно. От потери репутации до…

Впрочем, к чему это самобичевание? Да, поступила я крайне легкомысленно и опрометчиво. И чего уж – непристойно, как какая-то… Нет, не хочу себя обзывать. Это был стресс, за что "спасибо" Гаевскому. Но ничего уже не изменить. Надо просто этот странный случай выкинуть из головы. Стереть из памяти и жить дальше.

В конце концов мне повезло не встретить никого из знакомых. Так что, на мое счастье, никто об этом моем грешке не узнает: ни Гаевский, ни мои родители, ни его, ни бесчисленные знакомые, коллеги, клиенты…

Мальчишку того я видела в первый и последний раз в жизни. Без понятия, кто он такой, как его зовут, откуда… Артем – тут же всплывает на ум.

Ну да, Артем. И невольно снова улыбаюсь своим мыслям. Красивый все-таки мальчик. Мое маленькое ночное безумие. Моя большая тайна…

Когда выхожу из ванной, с удовлетворением отмечаю, что Гаевского нет. Ушел. Разумеется, я не настолько наивна, чтобы уверовать, что удалось так легко от него избавиться. Нет, всё ещё впереди. Гаевский не из тех, кто великодушно уходит в закат. Сначала он будет ныть, убеждать, давить на жалость. Затем наверняка подошлет кого-нибудь из общих знакомых, друзей, свекра или свекровь, чтобы вразумили, какое сокровище я теряю. Может, даже к моим родителям за подмогой обратится, у этого совести хватит.

Когда ничего не выйдет – начнется «самое веселье». Не сомневаюсь, что он извернется весь, чтобы себя выставить в лучшем свете, а свою неблагодарную женушку запятнать. Просто назло.

9. Артём

Просыпаюсь и в первый момент не могу ничего понять. Сажусь в постели и, стряхнув остатки сна, озираюсь. Вижу, что не дома. Чужая кровать, чужие стены. Соображаю, что какая-то гостиница. А потом вспоминаю всё…

Оу…!

И снова валюсь на спину, как подкошенный. Запрокидываю руки за голову, и губы сами собой расползаются в улыбке, а по телу разливается тепло. Охренеть просто, какой я вчера сорвал джекпот! Ну, в смысле, с какой женщиной был.

Она просто офигенная. Крутая. Нереальная. И в постели – космос.

Кому другому и не поверил бы, что такую королеву можно прикатать на секс вот так легко, в первую же встречу. Правда, я её и не прикатывал, конечно. Даже не собирался. Всё вышло как-то само собой. И вышло бомбически.

А где она, кстати?

Я снова поднимаюсь, озираюсь по сторонам. Кругом пусто. Потом заглядываю в ванную – её нет. А перед глазами вспыхивают кадры, как мы с ней здесь зажигали. От волнующих воспоминаний в паху горячо потянуло.

Я бы повторил вчерашнее! Но она, очевидно, с утра пораньше ушла. Странно как-то…

Не то чтобы я огорчился. Вовсе нет. Наоборот, так даже лучше. Избавила нас обоих от неловкого момента, когда после классного секса надо как-то по-человечески, без обид, распрощаться. Просто у меня плохо получаются такие вещи. В смысле, не умею я уходить красиво после разового секса. Не знаю, что сказать. Спасибо, было круто, пока. В итоге обязательно встреваю в какие-то выяснения отношений, которых даже нет. И более-менее приятная ночь часто заканчивается выносом мозга в духе: и всё? Для тебя это был тупо перепих? И ты просто так свалишь? Ну ты и мудак!

Я соглашаюсь: да, да, мудак. Ну не спорить же: камон, мы познакомились в ночном клубе! Для чего? Кто там ищет отношения серьезнее, чем на одну ночь? Да никто. Вон Никитос в таких случаях берет телефон, обещает завтра позвонить и сразу вносит в чс.

Однако впервые на моей памяти вот так по-тихому слилась девушка. Лера, всплывает вдруг. Её зовут Лера. Не знаю, зачем мне эта инфа, но вспомнил её имя и снова тянет улыбаться.

Всё-таки она офигенная! С ней бы я даже ещё разок повторил. И то, что она вот так ушла без всяких этих: «А когда снова встретимся?» и тому подобное, – только начисляет лишних очков в её пользу. Ну, может, только слегка досадно. Ну типа как ощущение недосказанности какой-то осталось, не знаю… Но настроение всё равно супер.

Я не спеша собираюсь, одеваюсь и выдвигаю домой. Хочу вызвать такси и обнаруживаю безумное количество пропущенных звонков и непрочитанных сообщений. От Ленки, от Гарика, от… в общем, от всех наших и от мамы. Перезваниваю ей, но трубку берет отец.

– Они с Ксюшей на экскурсии сейчас, а телефон там все равно не ловит. А ты чего вчера не отвечал? Гулял опять? Маму разволновал. Я ей, конечно, так и сказал, но ты же её знаешь. Трудно ответить?

– Я не слышал.

– Пороть тебя надо, – беззлобно заявляет отец.

– Поздновато.

– Ничего, лучше поздно. Ты там вообще как? Цел? Ни во что не вляпался? Дома нормально всё?

Отец всегда так спрашивает, как будто едва они за порог – и я сразу встреваю в неприятности. На самом деле, по сравнению с детством, я вообще беспроблемный. Это мелким я им вечно давал жару: то чуть дом не спалил нечаянно, то с крыши навернулся и обе ноги сломал, спасибо не шею, то едва не утонул на море, а то вообще меня на вокзале чуть не украла какая-то цыганская семья. Позвали с собой, я и пошёл, пока отец на что-то отвлекся. Всё это я уже очень смутно помню, но отлично представляю теперь, что родители пережили за те несколько часов, пока меня искали.

Мама меня потом от себя долго не отпускала ни на шаг. Отец говорит: изнежила пацана, разбаловала. Но на самом деле, когда мне надо что-то такое, чего как бы нельзя, я уж скорее у него попрошу, чем у нее. Он и не откажет, и поддержит, и прикроет всегда.

До вечера болтаюсь, не зная, чем себя занять, пока мои не возвращаются из Аршана. Дома сразу становится шумно, как будто их не трое, а минимум целый взвод. Ксюшка прыгает мне на спину, цепляется за шею, целует сладкими липкими губами в щеку. И минут десять я хожу с ней как с рюкзаком.

Потом мама сует мне бутыль с водой. Говорит, целебной. Я отвинчиваю крышку, и в нос ударяет жуткая вонь.

– Фу, что за гадость, – возвращаю ей эту целебную воду.

– Тёма, ты ничего не понимаешь. Это вода из сероводородных источников. Она очень полезна! – доказывает мама. – Люди специально едут за ней в Аршан. Я там на этих камнях скользких… страшных прыгала, пока ее собирала… Чтобы вам привезти… Она и для иммунитета, и от гастрита, и для сердца… С санскрита, между прочим, это нектар богов.

Я снова принюхиваюсь.

– Ой нет. Это ж тухлятина какая-то.

Отец угарает вслух.

– Что, не хочешь подлечиться?

– Ай да ну вас! Не хотите, как хотите, – сердится мама и уносит бутыль с нектаром на кухню. – И ты, Эдик, тоже хорош.

Спустя два часа, когда мы все вместе ужинаем, она еще обижается. Не то что прямо смертельно дуется, но разговаривает с таким видом «я для вас старалась, а вы, неблагодарные…».

Отец сначала пытается ее расшевелить, шутит о чем-то, потом тяжело вздыхает и произносит с видом жертвы:

10. Артём

С нашими встречаюсь только в понедельник, уже в универе. Точнее, возле универа, перед парковкой, где теперь на самом видном месте стоит Ленкин спорткар.

И только я появляюсь, как все сразу на меня накидываются: ты где был? Куда пропал в субботу? Мы обыскались! Весь клуб перевернули! Почему не отвечал? А вчера почему не перезвонил?

Только Влад и Клео, как всегда, заняты лишь друг другом. И сейчас тоже – стоят и целуются. Вообще-то Клео по паспорту Клара. Но все привыкли её звать только так с подачи самой Клео. К тому же она и стрижется под Клеопатру.

– Это какой сволочью надо быть, чтобы так всех кинуть?! – злится Ленка, негодуя. – Ты вообще в курсе, что надо, как минимум, предупреждать людей, что уходишь? Мы уже думали звонить ментам или куда ещё. Не знали, где тебя искать! Тем более какая-то драка там была! Клео пришлось напрягать своего знакомого, чтобы тот с охраной клуба связался. Чтобы мы по камерам посмотрели. И знаешь что? Ты ещё бо́льшая сволочь, Шаламов! Мы, оказывается, с ума сходили, а ты просто с какой-то бабой свинтил! Что ты за урод такой, а? Мог хотя бы позвонить!

Когда она так говорит, реально чувствую себя не очень. Но если отмотать всё назад, ещё бы десять раз сделал так же.

– Так уж получилось, – пожимаю плечами.

– И всё? Так получилось? Ты просто пошел и снял левую бабу, наплевав на нас всех…

– Никого я не снимал.

– А что, она тебя сняла?

Ленка мертвого достанет! Но главное, мне вдруг неприятно, что она называет её бабой.

– Да угомонись уже, – повышаю голос. – Какая она тебе баба?

– Ну, извините. Девушка, – цедит Ленка обиженно и затыкается. При этом смотрит на меня так, будто я ее чуть ли не ударил. Обычно такие взгляды на меня очень действуют, но не сейчас.

– А-а, я допер. Так это та самая дэвушка, – подхватывает Гарик, кося под кавказский акцент, – из-за которой ты там с кем-то рамсанул?

– Та самая, – подтверждаю я.

– Реально, вот из-за нее ты и подрался? – спрашивает Никитос.

– Скорее, выхватил, – усмехаюсь я.

– И что? Отблагодарила как следует?

– Тебе и не снилось, – заверяю я.

– Даже так? – хохочет Ник.

Вижу, что ему не терпится выспросить все подробности, только при Ленке неудобно. А она стоит, психует, но не уходит.

Ленка ему нравится, вот он при ней и фильтрует речь. Но вообще это его излюбленная тема. И, по ходу, он думает, что мы с ним соревнуемся. Потому что подкатывает ко всем напропалую, а потом, если там что-то было, рассказывает мне. И не просто так, а как бы с вызовом. А я, под настроение, или недоумеваю, или угараю, типа, ну, молодец.

Однако к Ленке Никитос подкатить почему-то не может.

– Слушайте, я замерзла, – заявляет Клео, оторвавшись от Влада.

Мы слегка троллим Влада, что он плохо греет, но перемещаемся с улицы в столовку универа.

Только усаживаемся за стол, как Никитос снова пристает с расспросами:

– А куда поехали? К ней? К тебе?

– Да никуда. В какую-то гостиницу пошли. Хистори, что ли… не помню.

– А-а, да, – кивает Никитос. – Хистори 1882. Рядом с клубом. Сам там как-то с одной зависал. Ну и что? Как она?

Никитос многозначительно ведет бровями, украдкой косясь на Ленку.

– Да, Тёма, как она? – подхватывает Клео. – А то ты так резко испарился с этой загадочной незнакомкой.

– А по нему не видно? Вон, до сих пор прибалдевший сидит, – подмигивает Влад.

– Только не говори, Шаламов, что тебя на старушек потянуло, – фыркает Свиридова. – Ей тридцатник точно есть, как минимум. Видели мы её с Клео, когда спускались. Она у бара сидела. Помнишь, Клео? Тётка без туфель там была?

– Помню, что сидела какая-то босиком, но я ее особо не разглядывала.

– Ей нет тридцатника, – говорю Ленке с раздражением. – И вообще, Солнце, не всё ли тебе равно, на кого меня тянет?

– А кто она такая? – влезает Гарик.

Я жму плечами.

– Без понятия. Мы же не беседы с ней вели.

Ник с Гариком понимающе хмыкают.

– И что, даже имя не спросил? – удивляется Клео.

– Ну, допустим, спросил. Лера её зовут. Всё? Довольны? Допрос окончен?

– А даже если и за тридцатник, то что такого? – продолжает рассуждать Никитос. – Опытная, значит. И вообще возрастные в постели огонь. Всё умеют, не стесняются и мозг потом не выносят. У меня была как-то одна за…

И тут вдруг за соседним столиком раздается грохот. Мы все замолкаем и поворачиваемся на шум. А это какая-то девчонка упала то ли со стула, то ли вместе со стулом. Лежит на спине беспомощно, ноги кверху. Сумка и очки рядом валяются. И наши, как дебилы, начинают ржать.

Я встаю, подаю ей руку, помогаю подняться. Она опрометью убегает из столовки, а её подружка показывает нам fuck и за ней.

11. Лера

Подхожу к кафедре и останавливаюсь, потому что слышу через приоткрытую дверь возмущенное:

– Ну, не знаю, зачем Алексей Германович позвал эту адвокатшу. Ладно, она вела какой-то там свой спецкурс. Вот его и вела бы дальше. Но читать лекции! Это же нарушение квалификационных характеристик…

– Да кто их соблюдает? Аккредитацию тем более прошли уже. И в любом случае – Гаевский, если надо, выкрутится. Так что не переживайте, Валентина Осиповна, – перебивает её насмешливый мужской голос.

– Это вам, молодым, на всё плевать, но так нельзя! Правила есть правила. Нет, я понимала бы ещё, не будь среди своих достойной замены Иванову. Но его часы могла взять и Людмила Анатольевна, и Борис Геннадьевич, и я… У нас и опыт, и наработки свои есть…

– Валентина Осиповна, ну что вы в самом деле? Ясно же. Она ведь невестка Гаевского, этим всё сказано, – фыркает еще одна доброжелательница. – Зачем ему отдавать нагрузку нам, если можно жену своего сынка приткнуть.

– Нет, ну а как эта адвокатша с той же четыреста одиннадцатой справится, а?

– Ну, так давайте расслабимся и понаблюдаем это шоу.

– Злая вы, Ксения Андреевна, – усмехается всё тот же мужчина. – А как же женская и цеховая солидарность?

– Знаете, Игорь, вот когда меня будет руководство так же двигать…

Захожу – и сразу все замолкают.

– Здравствуйте… – бубнят еле слышно и сразу отводят глаза. Начинают суетиться. Кто-то ставит чайник. Кто-то яростно перебирает бумаги. Лишь один, мужчина лет тридцати, прячет в усах усмешку. Видимо, Игорь.

– Доброе утро, – приветствую всех бодро и еле сдерживаюсь от насмешки. Нет, всё-таки не сдерживаюсь: – Я – адвокатша. Валерия Сергеевна Самарина. Помешала? Но вы продолжайте, не стесняйтесь.

Молчание становится гробовым на целых несколько секунд. Потом пожилая грузная дама с сиренево-седой короткой стрижкой сконфуженно сообщает:

– Вы нас не так поняли, Валерия… Сергеевна. Мы просто… – Она беспомощно взирает на коллег, но те потихоньку растекаются кто куда.

Кафедра пустеет.

– Мы просто расстроены, что Пал Палыч заболел… так внезапно.

– Я так и подумала, – улыбаюсь ей.

Она совсем теряется, но затем неожиданно предлагает:

– А хотите чаю? С печеньем?

– Благодарю, но нет, – отвечаю я, на нее не глядя. Присев на кожаный диван, изучаю расписание и мысленно прикидываю, не пересекаются ли мои пары с ближайшими запланированными делами и встречами. Одна лекция по вторникам и четыре семинара в среду и в пятницу… В случае чего-то неотложного, заверял отец Гаевского, можно будет что-то подвинуть-перенести или поставить кого-то другого, главное – предупредить заранее.

– Вы, правда, не так нас поняли, – не отстает дама. – Я имела в виду, что нам было бы проще заменить Иванова. Не потому, что вы как-то не соответствуете… нет… Мы наслышаны о ваших блестящих успехах… Но преподавание – это же немножко другое. Вот у меня, например, большой преподавательский опыт. А раз у вас практика своя, то вам, поди, и некогда…

Я поднимаю на неё взгляд.

– Триста вторая аудитория – это левое крыло, насколько помню?

Она, сбитая с толку, пару раз растеряно моргает. Потом, кивнув, снова продолжает своё:

– Да, левое. И вот дали вам четвертый курс, первый поток. А там очень сложные есть студенты. Не все, но погоду делают именно они. Этакая золотая молодежь. Особенно в группе 9-411. К ним особый подход нужен, иначе… – она многозначительно и скорбно вздыхает. – Даже вон у Пал Палыча бывали с ними конфликты. А у вас, при всем уважении, и опыта особого нет, как я поняла. Если что не по ним, они же вас съедят. Да и просто ради забавы могут издеваться.

– Прямо ужасы какие-то мне рассказываете, – усмехаюсь я.

– Ужасы не ужасы, а всякое бывало. Про Ушакова Евгения Юрьевича вы же, наверное, знаете?

– Без понятия, кто это.

– Работал у нас раньше. Вот спросите Алексея Германовича, почему Ушаков уволился. Он ведь вел в этой же группе, 9-411. Налоговое право. Очень строгий был преподаватель, принципиальный, хоть и молодой. А эти сволочи напоили его до бессознательного состояния и нафотографировали. А потом этими снимками шантажировали. Вот ему и пришлось уволиться.

– Зачем же он с ними пил? – искренне удивляюсь. – Если они сволочи, а он принципиальный…

– Это другой вопрос, – отмахивается она. – А видели бы вы, как они в прошлом году над Оксаной Валерьевной измывались! Она заикалась – так они ее передразнивали. Всякие неуместные вопросы на семинарах задавали. Порой откровенно похабные. До слез ее несколько раз доводили. Это кажется, что они уже взрослые, а на самом деле у них ещё ни ума, ни сознательности, ни совести. Есть, конечно, и нормальные студенты, и серьезные, и умнички, но на фоне этих звезд их просто не видно.

– Благодарю за предупреждение, – я собираю бумаги в папку и поднимаюсь с дивана.

– Мне просто по-человечески вас жалко, – складывает она полные руки на массивной груди.

– За сочувствие тоже спасибо, – улыбаюсь я. – А теперь, извините, я опаздываю на встречу со звездами.

12. Артём

– Тём, ты уснул, что ли? – спрашивает меня Клео и щелкает перед носом своим адским черно-красным маникюром.

Я вздрагиваю и возвращаюсь в реальность. Мы втроем, с Владом и Клео, сидим в столовке, кругом галдеж, большая перемена. Но мыслями я всё ещё в триста второй аудитории. И всё ещё не могу осознать полностью, что Лера, та самая Лера, с которой мы так круто оторвались в субботу, и есть наша преподша. Вся такая серьезная, строгая, деловая, неприступная.

И при этом все равно офигенная. Да просто шикарная женщина – даже у меня невольно в душе шевелится такое… ну типа гордости. Такая крутая, такая роскошная – и моя. Ну, была моей. Хотя… где была, там и снова будет. И чем больше я об этом думаю, тем сильнее этого хочу. В смысле, её хочу. Аж настроение приподнято-боевое.

Чувствую, её «Уголовно-процессуальное доказывание» станет в этом семестре моим любимым предметом. Ловлю себя на мысли, что уже жду-не дождусь, когда будет следующая пара у неё. А будет она в пятницу, я уже посмотрел расписание.

Сегодня у неё тоже есть две пары, следующая и четвертая, но не у нас, в двенадцатой и тринадцатой. Может, схожу потом посмотрю. Хотя нет. Это будет тупо. Уж как-нибудь дождусь пятницу.

Как там она сказала? Это ошибка? Да нихрена это не ошибка! И очень скоро она это поймет. Да она и сама наверняка так сказала лишь потому, что неожиданно оказалась нашим преподом. Всё-таки она не импульсивная безголовая малолетка, чтобы по дурости переспать с мужчиной и сокрушаться: «Что я наделала, я не хотела…». Всё она хотела!

Подперев щеку, я мечтательно улыбаюсь, вспоминая, как она стонала, дрожала, выгибалась, какое у нее было лицо, какой взгляд. Притом она не старалась доставить мне какое-то удовольствие, не подстраивалась, не притворялась, но отдавалась самозабвенно, целиком, как в омут с головой. И тотчас по телу приятными разрядами простреливает легкое возбуждение.

– Тём, ау! Реально спишь?

– Что? – смотрю я на Клео непонимающе.

– Влад тебя спрашивает, где его карта?

– Какая карта? – не догоняю я сразу.

– Ну как – какая? Клубная. Из «Инкогнито». Ты брал ее в субботу, помнишь? И не вернул.

– Я не помню, – честно говорю я.

– Ну как так можно? – сердится Клео.

– Да ладно, – отмахивается Влад. – Новую заведу.

К нам подходят Гарик, Никита и Ленка. А стульев всего два. И у ближайших столиков все заняты.

– Капец, оголодали все внезапно, что ли? – фыркает, озираясь, Ленка.

Ник и Гарик почти в унисон:

– Щас найду стул!

– Да не надо.

И Свиридова садится на колени к Гарику, сегодня она демонстративно ему благоволит.

– Не тяжело? – спрашивает с улыбкой, ерзая и устраиваясь поудобнее. А у Гарика такая физия сразу делается, будто у него уже оргазм.

Никитос, наоборот, скис, хотя старательно делает вид, что ему пофиг. Рыщет по столовке глазами, цепляясь взглядом к каждой девчонке, которая попадает в поле его зрения.

– Тёмыч, знаешь вон ту? – кивает мне на кого-то. – Ничего такая, да? И подружка тоже норм. Может, зазнакомимся?

– Знакомься. Я тебе зачем?

– Ну их двое.

– И хорошо. Будет тебе из кого выбрать.

– Тёмыч, подкатишь ещё, – типа с упреком говорит Ник, хотя оба понимаем, что он не всерьез.

И тут Ленка, глядя на меня с прищуром, заявляет:

– А это ведь она. Я её узнала. Да, Шаламов?

– Кто она? – спрашивают наши сразу.

А я резко напрягаюсь.

– Преподша наша новая. Самарина Валерия Сергеевна, – произносит она, не отрывая от меня въедливого взгляда. Ждет мою реакцию. А у меня чуть ли пол под ногами не горит, хотя внешне изо всех сил показываю невозмутимость.

– Ну, Самарина, – не понимают наши. – И что? Кто она?

– Да вы реально ее не узнали, что ли? Ну ты-то, Шаламов, узнал?

Мы со Свиридовой открыто не ссорились, просто она меня последние дни выбешивает. Поэтому я игнорю её с понедельника. Если она что-то говорит – я тупо молчу, будто вообще её не слышу. Чтобы самому не раздражаться и обстановку не накалять. И тут тоже смотрю на неё с равнодушной миной как баран на новые ворота, жую Орбит, не говорю ни слова. Типа её догадки меня не трогают. Хотя ой как трогают. В голове сразу звучит тревожным колоколом Лерино: «Только никому не говори о том, что было…».

– Кого узнать-то мы должны? – спрашивает Влад.

– Да это же она! Та баба из «Инкогнито». Ну, с которой Шаламов целовался и потом с ней же и свалил. Капец у вас зрительная память. Нулевая!

– Что? Серьезно?! – хором удивляются наши.

– Эта она босиком в баре была? – уточняет Клео.

– Ну да! – восклицает Ленка. На меня уже она не смотрит. Обращается к Никитосу и Владу: – Ну вы чего? Мы же вместе смотрели запись с камер!

– Ну Тёмыча я помню, а её особо не разглядывал.

13. Артём

Утром в пятницу подхожу к универу, и наши встречают меня бодрым улюлюканьем. И все кому не лень на меня оглядываются. Но я реально как белая ворона. Это в гимназии мы все поголовно и в обязательном порядке носили костюмчики, а в универе в обычные дни народ ходит кто в чём горазд. Не считая, декана и преподов.

– Оу, Тёмыч, фигасе ты вырядился! – восклицает Гарик. – Рубашка, жилетка… ну, охренеть красавчик.

– Щеголь, – ржет Никитос.

– Круто выглядишь. Серьезно. Вот со школы не люблю этих додиков в костюмах, но тебе реально идет, – одобряет Клео. – Ещё и с этой стрижкой.

– А по какому поводу такой прикид? – спрашивает Влад.

– Решил у тебя подружку отбить. Видишь, действует. Клео уже заценила, – несу я первое, что приходит на ум, и весело ей подмигиваю.

– Но-но! На чужой каравай… – в шутку набычивается Влад, показывает мне кулак и притягивает её к себе.

– Не судьба, – говорю я Клео.

Наши угарают, и только Ленка молча сверлит меня злющим взглядом. Но я типа не замечаю.

– Кстати, сегодня же будет семинар у твоей подруги, – встревает Гарик. – Так что, может, она заценит твой лук.

– Ха! Точно! – подхватывает Никитос. – Да Тёмыч, поди, к её семинару и вырядился. Что, Тём, решил дожать Самарину? Надо было в субботу не тормозить, а брать быка за рога. В смысле, тёлочку за…

И Ник делает вид, как кого-то шпилит сзади. А у меня вдруг портится настроение. Прямо резко падает в минус. Хотя что я, Ника не знаю? Или что-то новое он изобразил? Нет. Всё это в его репертуаре.

– Дебил, – вздыхаю я и иду в универ.

Ник меня окликает, потом говорит нашим:

– Ну и чё с ним на этот раз?

***

Семинар у Самариной у нас третьей парой. Но я ещё вчера выспросил в параллельной группе, как у них прошло, не сильно ли их Лера гоняла.

«Что ты! Она вообще огонь! Так интересно было. Вопросы задавала, но такие, с подковыркой, на сообразительность… Ну и случаи из судебной практики рассказывала…»

В общем, хвалили её, а приятно было мне, как будто я там тоже при делах.

Ну и конечно, на пару к ней иду в предвкушении.

На этот раз Лера не опаздывает, приходит даже раньше нас. Но пока перемена, стоит у окна и с кем-то говорит по телефону. На нас вообще ноль внимания.

Я как бы слушаю трёп наших, даже поддакиваю изредка в тему, но потихоньку палю за ней.

Ну и краем уха прислушиваюсь. Кого она там отчитывает по телефону, я не знаю, но получается у неё виртуозно. Мне даже жалко того несчастного. Я бы конкретно приуныл, если бы меня так приложили.

– …значит, так, Денис, документы на обжалование должны быть в Свердловском сегодня до двух. Отговорки меня не интересуют. Не успеешь – распрощаемся.

Лера сбрасывает звонок и убирает телефон.

Не хотелось бы оказаться на месте Дениса. Отстегала его Лера жёстко. И все равно она офигенная…

Даже такая она меня будоражит неимоверно, аж сердце колотится. А от мысли, что я-то видел её совсем другой, трогал везде, где хотел, целовал без одежды… от этого просто крышу сносит.

И меня опять уводит… Спохватываюсь я, лишь когда понимаю, что стало как-то тихо. Оказывается, уже идёт пара, и Лера нас наконец «замечает».

Здоровается она примерно тем же тоном, каким разбиралась с Денисом. Затем начинает «знакомство».

– Я называю по списку фамилии. Вы обозначаете свое присутствие. Ясно? Ашихмин… Виноградова…

Лера стреляет коротким, но внимательным взглядом в каждого, кого называет. Как будто запоминает.

Моя фамилия последняя. И я жду, как она ее произнесет, как она на меня посмотрит, изменится ли хоть чуть-чуть ее выражение.

– Шаламов, – наконец добирается она до конца списка.

– Я, – подаю голос, не сводя с неё глаз. Но она лишь вскользь бросает на меня небрежный взгляд и всё. Хотя ладно… меня-то ей запоминать не надо. Она и так меня помнит.

– Начинаем. На лекции мы разбирали основные понятия доказывания в уголовном делопроизводстве. А именно: сущность и цель доказывания… Дальше?

– Средства доказывания, – выкрикивает с места наша староста Дубовская.

– Так, – соглашается Лера. – Ещё?

Я отчаянно стараюсь вспомнить хоть что-то из той лекции. Ну, блин, не совсем же я идиот… Однако помню лишь собственный шок, в котором просидел как пень почти всю пару, таращась на Леру.

– Предмет и пределы доказывания, – опять Анька Дубовская.

Выскочка.

– Верно. Но дадим и другим возможность блеснуть.

Лера бомбит нас вопросами в таком бешеном темпе, что мы дух перевести не успеваем. Сидим все на взводе, как и на экзаменах-то не бывало. И вроде ничего такого Лера не делает, голос не повышает, двойки не ставит тем, кто не смог толком ответить, но вижу, даже у Никитоса и Гарика в кои-то веки пропал запал куражиться. Ну да, двойки она не ставит, но таким взглядом припечатывает, что не дай бог.

14. Артём

Ленка догоняет меня уже на выходе из универа.

– Тёма, стой!

Хватает за локоть, останавливает почти силой.

– Тёма, до погоди ты.

Разворачивает к себе, заглядывает в лицо.

– Как ты?

А я ответить ничего не могу. Челюсти разжать не могу, будто свело. Хочу быстрее свалить отсюда куда угодно. Никого видеть не хочу.

Вырываю у неё руку, но она снова цепляется.

– Давай я тебя домой отвезу?

Сначала хотел рявкнуть, типа, отвали, сам доберусь. Но потом думаю: Ленка-то здесь при чем, чтобы на ней срываться…

Киваю, мол, спасибо, и молча иду к её тачке. Ленка, к счастью, с разговорами не лезет. Хотя, чувствую, поглядывает с жалостью на мою окаменевшую мрачную мину. Уже перед самым домом спрашивает:

– Тём, да не расстраивайся ты так из-за этой Самариной. Подумаешь, не ответил. Раздула тоже трагедию. Она просто злобная сучка…

– Помолчи, а? – прошу её заткнуться. И Ленка в кои-то веки внимает моей просьбе.

Останавливается у наших ворот.

– Может, вечером сходим куда-нибудь? Посидим? Погуляем? Ты развеешься…

– Нагулялся уже, – буркнув, выхожу, не прощаясь.

Ещё с улицы слышу, как Ксюшка наигрывает гаммы на пианино. Прекрасно!

Раньше мама меня терзала уроками музыки, мечтала взрастить своего Мацуева, даже утверждала, что у меня отличный слух и всё такое. Но я это дело ненавидел и всеми правдами и неправдами увиливал, пока она на меня не махнула рукой. Теперь вот Ксюшку учит. Правда, её заставлять не надо, она сама с энтузиазмом долбит по клавишам.

Обычно я терплю без напряга их уроки, но сейчас это бам-бам-бам стучит по мозгам, как долото. Блин, хоть из дома беги…

Даже не заглядываю в гостиную, где они там музицируют, сразу поднимаюсь к себе. Цепляю наушники, врубаю погромче музон и заваливаюсь поверх постели. И даже сквозь гитарные запилы и ударники слышу едкий голос Леры: полный ноль… беспомощный…

Какого хрена она так? Ну да, не готов был, мой косяк. Но зачем так-то? А как она смотрела! Как на полное говно… как на кучу мусора… как на всё самое стремное и уродское…

Вижу перед собой её презрительный взгляд, и меня снова начинает душить. А между ребрами печет невыносимо.

За что она так? Что я ей сделал, чтоб уж так-то?

Будь это кто другой – ой да я послал бы и забил. Ну, может, было бы малость неприятно, не знаю. А она… она меня просто выбила. И, с одной стороны, я как бы понимаю, что это чушь, а с другой – такое ощущение, что она спецом на мне вызверилась.

Вообще на её семинары и лекции ходить не буду. Потом сдам это дурацкое доказывание кому-нибудь другому с кафедры.

Блин, ну почему так тошно-то?

До самого ужина я сидел у себя, грузился, все входящие игнорил или сбрасывал. А вечером мама опять подкатывает со своим Бахом: с кем пойдешь? Расскажешь потом? Завидую вам!

А я про эти билеты и думать забыл. На черта они мне теперь нужны? Но, само собой, маме этого не скажешь. Бубню ей в ответ что-то малопонятное, типа, да, расскажу…

В субботу наши продолжают сыпать соль: вот Самарина стерва! Злобная самоуверенная сучка!

Я понимаю, что они меня типа поддерживают и всё такое, но лучше бы просто заткнулись, будто ничего и не было.

– Тёмыч, а давайте её накажем? – предлагает Гарик. – Отомстим! Опозорим и унизим!

– Гонишь, что ли? – смотрю я на него, как на идиота.

– Ну а что? Она же реально берега попутала. Ты там за неё впрягался в клубе, а она наехала на тебя, как на какого-то лошпета…

– Успокойся ты, – говорю ему.

– Гарик прав. Надо её тоже опустить, – встревает Никитос. – Вообще можно просто ляпнуть девкам, типа ты её чпокнул и слился, вот она обиделась и мстит. И назавтра…

– Да ты тупой, что ли? – вскипаю я. – Я же сказал, угомонитесь, а?

– В смысле – угомонись? – не догоняет Ник. – Тёмыч, она тебя зачморила при всех, а ты это просто проглотишь?

– Да пошла она! – злюсь я. – Мне вообще пофиг. Я бы ещё с преподшами не воевал.

Странно, что Ленка на этот раз помалкивает. А вместе с ней и Клео.

– Нет, это, конечно, твоё дело, – не отстает Ник. – Только…

– Вот именно, – обрываю его я. – Это моё дело.

И сваливаю, пока не пошло всё по десятому кругу. А возле гардеробной в холле встречаю Веру. Здороваюсь с ней на автомате, но она пристраивается рядом, пока сдаю куртку, и начинает о чем-то рассказывать. Я бездумно киваю.

Наши тоже гуськом заходят в холл, но, увидев меня вместе с Верой, дефилируют мимо. И слава богу. Уж лучше слушать её щебет, чем опять про Самарину.

– … в музыкальном театре… – выхватываю я случайную фразу.

– Хочешь пойти в театр? – спрашиваю её.

Она спотыкается, хлопает глазами, потом, розовея, говорит:

15. Лера

Понедельник почти всегда суматошный, и обычно, когда прихожу домой вечером, сил уже ни на что нет. Ванная или душ, легкий ужин и что-нибудь отупляюще-расслабляющее вроде какого-нибудь сериальчика на сон грядущий.

Но тут я даже не успела переодеться в домашнее, как в дверь начинает кто-то настырно звонить. Пока иду в прихожую – одна мысль: лишь бы не Гаевский. Слава богу, хотя бы не он, а соседка из квартиры напротив, Зоя Ивановна.

Вообще с соседями я не особо общаюсь. «Здравствуйте» при встрече – вот и вся коммуникация. И меня это более чем устраивает, поскольку общения мне с лихвой хватает и на работе. Марк так и вовсе наших соседей со всех сторон ненавидел лютой ненавистью. Пожалуй, только с Зоей Ивановной, единственной, и был благожелателен. Но на неё трудно злиться. Там бабушка – божий одуванчик. Её не видно и не слышно. Хотя у старушки еще и собака имеется, огромная патлатая дворняга, которая за все годы ни разу ни на кого не гавкнула, ни разу нигде не нагадила. Так что Зоя Ивановна – идеальная соседка.

Я, конечно, её впускаю, но сама про себя удивляюсь – что ей вдруг понадобилось?

В руках у нее какие-то бумажки в целлофановом пакете, но она их не достает, просто держит.

– Лерочка, простите, ради бога, мне так неудобно вас тревожить… простите… – рассыпается она в извинениях. И я вижу, что ей на самом деле неловко и эти реверансы могут длиться ещё долго, поэтому перебиваю:

– Всё нормально, Зоя Ивановна. Что вы хотели?

Но ей очень трудно подобрать слова и вообще с чего-то начать, и она еще минут пять ходит вокруг да около.

– Вы, может, не знаете, не застали… моего мужа покойного… Виктора Андреевича… царствие ему небесное… чудесный был человек…

– Эм… не помню. Извините.

– Да. Витя умер до того, как вы, Лерочка, купили эту квартиру. Пятнадцать лет уж прошло, как его не стало. Умирал тяжело… болел долго… я за ним до последнего ходила…

– Мне жаль, – говорю то, что полагается в такие моменты, но никак не могу понять, зачем она мне это рассказывает. И только из уважения к возрасту продолжаю слушать.

– У Витюши от первого брака осталось двое детей. Сын и дочь. Юра и Валентина. Когда мы поженились, они уже взрослые были. Жили отдельно. Когда Витюша заболел, Юра навещал. Ну и всегда помогал с лекарствами, с деньгами. А Валя только звонила иногда. Я всё ей говорила, чтобы зашла, проведала отца. А ей всё некогда. Она торговала на рынке с утра до вечера.

Я киваю, а сама думаю: завтра столько дел, еще и лекция в универе…

– Квартиру мы приватизировали еще давно. На двоих. Поровну. А когда Витя умер, он оставил завещание.

Доходит очередь до бумажек. Сильно волнуясь, она достает трясущимися руками из пакета документ.

– Вот, видите. Свою часть квартиры Витя завещал мне и своим детям. Получается, у меня шесть восьмых и у Юры с Валей – по одной восьмой.

– Угу, – устало киваю я.

– Но он им сказал сразу: пока Зоя жива, чтоб никакой дележки. Дайте ей дожить спокойно. Потом уж начинайте делить. Юра следил за волей отца. А недавно он уехал за границу жить. И сразу же ко мне пришла Валя с каким-то парнем. Таким наглым… в ботинках прошел в комнату… осмотрел всё… курил… Сказал: «Тихо, бабка».

– Что они хотели?

– Валя хочет два миллиона…

– За свою долю?

– Да, – кивает соседка.

– Ну, в принципе, имеет право, – пожимаю я плечами. – В завещании ведь это условие не оговорено, только на словах ваш муж просил подождать, верно? Поэтому по закону она вправе претендовать на свою долю, если не договоритесь. Однако сумма внушает сомнение. Откуда она взяла два миллиона? С потолка?

Старушка смотрит на меня слезящимися глазами и часто моргает.

– Все говорят, что вы, Лерочка, очень хороший адвокат… – бормочет заискивающе.

– Я по уголовным делам адвокат, Зоя Ивановна. Жилищное право – это совсем другое. Это абсолютно не моя область.

– А что же мне делать?

– Вам надо к юристу по жилищным вопросам.

– Валя сказала, что если я не отдам два миллиона до конца месяца, то должна буду съехать… но куда мне? Я копила понемножку, на похороны откладывала, да и так… я же немного трачу. Но два миллиона… я денег-то таких никогда не видела. Где же я их возьму?

– О, ну, это уже, конечно, беспредел. Успокойтесь, Зоя Ивановна. Выселить она вас точно не может. Никоим образом. В этой ситуации она может лишь обратиться в суд, если договориться не получится. Ну, пусть обращается. Скорее всего, суд обяжет вас выплатить компенсацию, но на основании независимой экспертизы. И сумма будет в разы меньше. К тому же суд может предоставить рассрочку.

– А что мне Вале сказать?

– Так и скажите: иди, Валя… в суд.

Я выпроваживаю соседку. И тут же начинает звонить сотовый. Бросаю мельком взгляд на экран: Гаевский.

Ну нет. На сегодня всё. Мне необходимы тишина и покой.

А лежа в ванной, я ни к селу ни к городу вдруг вспоминаю вчерашнюю сцену в театре. Это был… шок. По-настоящему испугаться я, конечно, не успела. Но если подумать, то могла бы запросто остаться без сумки, а значит, без телефона, карточек, ключей…

16. Лера

В четверг в универ еду без всякой охоты. День вообще не задался с утра. Важный свидетель по одному из текущих процессов вдруг слился, как говорит молодежь. С этим я, конечно, разберусь, но это опять же лишняя трата времени. Ещё и семинары эти отнимают полдня. Даже думаю: ну и зачем оно мне вообще? Преподавание это. Ни уму, ни сердцу. Лишний геморрой. Но раз обещала, до конца семестра так или иначе придется довести курс. А потом всё, увольте…

Хотя сама атмосфера нашей альма-матер, конечно, захватывает. Чарует. Будто окунаешься в те времена, когда всё было легко и радужно. Когда ещё душа пела, и будущее казалось удивительно прекрасным.

В порыве ностальгии я даже наведываюсь в родной корпус, благо время позволяет. Вообще я такие моменты не люблю. Все эти встречи с людьми из прошлого, натужные расспросы «как дела», формальные ответы. Но тут как-то вдруг приятно стало на душе.

Ну а затем всё портит Гаевский. Сталкиваюсь с ним нос к носу прямо на лестнице. И, конечно, пройти мимо не получается. Он преграждает мне путь, стоя на ступень ниже.

– Лера, надо поговорить.

– Прямо на лестнице?

– Ну а как еще, если ты на звонки не отвечаешь?

– Марк, мы всё обсудили. Если ты переживаешь из-за развода, то успокойся. Я дождусь, когда твою кандидатуру утвердят. Господи, мы же всё с твоим отцом обсудили. Что ещё?

– Да плевать мне на поездку!

– Да ну? – недоверчиво усмехаюсь я.

– Лера, можно я вернусь домой?

– Ты и так, Марк, вернулся домой.

– Мой дом там, где моя жена, где ты! – выдает он пафосно и тут же добавляет тихо, просяще. – Можно я к тебе вернусь, а?

– Об этом даже думать забудь.

– Лера, ну что ты ведешь себя, как маленькая? Не можешь простить мне одну-единственную оплошность. А все годы вместе не в счет? А то, что я тебе ни разу не изменял, хотя мог бы… Между прочим, среди студенток есть такие, кто не против… А были такие, что и сами предлагали…

– Марк, я глубоко ценю твою великую жертву.

Я огибаю его и собираюсь спускаться дальше, но он хватает меня за локоть. Второй рукой он прижимает к груди кипу каких-то распечаток. Держать ему одной рукой неудобно – стопка большая, листы расползаются, но Марк все равно не отстает.

– Глумишься? А зря! Да я только свистну…

– Отпусти меня, – говорю с раздражением, но Марк сжимает пальцы еще крепче. Мне почти больно. И только я собираюсь высказать ему всё, что думаю, без обиняков, как вижу, что сверху спускается Шаламов со своей бессменной подругой Леной Свиридовой. И я молчу, понимая, что мне совсем не хочется, чтобы наши разборки с Гаевским слышал… слышали мои студенты. Только вот Гаевский это не улавливает и продолжает гундеть на повышенных тонах.

– Слишком высокого мнения ты о себе, как я погляжу. Больно падать будет… – цедит Марк и вдруг вскрикивает. Неожиданно высоким фальцетом, почти по-женски. А его увесистая стопка разлетается по всей лестнице. Это Шаламов, проходя мимо, толкнул его, а теперь спускается ниже как ни в чем не бывало под злобный клёкот Марка.

– Я это так не оставлю! Совсем обнаглели! Какая группа? – кричит Марк.

– Сорри, я нечаянно, – невозмутимо бросает Шаламов.

Я пользуюсь моментом и тоже сбегаю, аккуратно перешагивая бумаги Гаевского. При этом еле сдерживаю улыбку. Шаламов замечает мою гримасу и расценивает её, конечно же, неправильно.

Мне просто забавно, как мигом слетает напыщенность с Марка. Но вообще такие вмешательства мне не по душе. Уж с Гаевским я в состоянии разобраться сама. Так что зря влез Шаламов, зря.

Однако он собой явно доволен…

И в пятницу на семинар ко мне приходит не угрюмым и сумрачным, как накануне, а вполне себе веселым.

Меня его настроение, конечно, мало волнует. Но все равно против воли выделяю его среди остальных. И про себя отмечаю, что он на этот раз не опаздывает и больше не сидит всю пару с каменным лицом и отсутствующим взглядом. И даже что-то сосредоточенно пишет в тесте, хотя прошлую лекцию он не слушал. Правда, Свиридова то и дело суется к нему в листок и что-то нашептывает. Наверное, подсказывает.

Не знаю почему закрываю на это глаза…

За полчаса до конца пары собираю тесты, тут же проверяю и разбираю самые частые ошибки. И уже перед звонком возвращаю тесты с оценками.

Шаламов, хмуря брови, изучает мои пометки. Медленно доходит до дверей, потом поднимает глаза от листочка и оглядывается на меня. У него четверка. Вполне справедливая, учитывая, что допустил пару ошибок, и что подруга ему подсказывала. Но ему оценка, вижу, не нравится.

Остальные зовут его, но он отмахивается:

– Идите. Внизу встретимся.

Когда в аудитории никого не остается, он подходит ко мне. По-моему, ему немного неловко. Во всяком случае он ведь специально дождался, когда все уйдут, и теперь не сразу начинает. Личное, видимо, ему мешает.

– Артём, вы что-то хотели? – интересуюсь спокойно.

– Почему у меня четыре? – спрашивает он, глядя в глаза.

Вообще, Шаламов не похож на того, кого сильно волнуют собственные оценки. Да и сейчас он, скорее, озадачен, чем возмущен.

– Вы не ответили, когда, как и кем выносится постановление о приобщении к делу вещественных доказательств.

– Этого не было в лекции, – заявляет он.

– Артём, вы без пяти минут юрист. Вы как работать собираетесь? Клиентам своим, коллегам, судье… тоже будете, чуть что, говорить: этого не было в лекции? Это есть в уголовно-процессуальном кодексе, который вы должны знать от и до.

Он смотрит на меня долгим взглядом, а потом вдруг усаживается полубоком прямо на мой стол и выдает:

– Мне кажется, ты ко мне просто придираешься. Специально. И на той неделе, и сейчас. Интересно, почему?

Я даже не сразу нахожусь, что ответить. Это просто уже нахальство.

– Что за глупости? – усмехаюсь.

А он вместо ответа придвигается ближе. Мне становится неловко, и я отхожу от стола на пару шагов. Это бред, конечно, что такая ерунда, как внезапное нарушение моих личных границ, так на меня действует.

17. Артём

Не знаю, что на меня нашло.

Нет, я этого хотел, конечно, и не только этого, но даже мысли не было на неё вот так накидываться. Ну, может, и были, но не всерьез, а так… в виде фантазий.

Перемкнуло меня, короче…

Лера тоже, конечно… Я её вообще понять не могу. То всё было круто, то она как фурия, потом – опять нормальная, даже улыбается. Улыбнулась один раз…

Теперь вдруг каких-то девочек приплела. Ну, понятно каких – Ленку или Веру. Про мои прошлые похождения она вряд ли в курсе.

Но всё равно какие они – мои девочки? Бред, конечно, но это ведь, значит, что она приметила… запомнила…

После прошлого семинара, когда она на мне вызверилась, я сначала вообще не собирался ходить на её пары. Встречаться с ней не хотел. Думал, выкину из головы и всё. Даже нашим сказал, что больше на её тупое доказывание ни ногой. Но во вторник все равно притащился. Не знаю, почему. Да просто нечем было заняться. А потом она поблагодарила за сумочку свою дурацкую и по имени меня назвала…

Нет, я понимаю, что это ерунда, ну, типа элементарная вежливость, но… не знаю, как-то меня попустило сразу. Даже взял у Ленки конспекты и к следующему семинару подготовился. А то этот её «полный ноль» меня прямо подрубил конкретно.

Ленка, конечно, сразу принялась фыркать:

– Ты под Самарину прогнулся.

Я сначала наехал на неё:

– Что за чушь ты опять порешь? Достала уже.

Свиридова вроде отвязалась, но через день мы спускались после криминологии и встретили на лестнице Леру с одним типом.

Он у нас не вел, но вижу – физиономия знакомая. Позже Клео на пару с Ленкой рассказали, что он – сын нашего проректора Гаевского и, по совместительству, конченный мудак. Народ его терпеть не может, ну те, кому посчастливилось у него учиться или, ещё хуже, что-нибудь ему сдавать. И кликух у него – воз и маленькая тележка: и Гайка, и Гай Фокс, и Геевский, это только то, что приличное. А так – как только его не склоняют. Там целое матерно-народное творчество.

Ну а для меня он просто левый чел. И, если бы он стоял с такой же левой тёткой, я бы даже внимания на него не обратил. Но он стоял с Лерой, и мне, конечно, стало любопытно.

Что уж они там не поделили – не знаю, по работе, наверное, рамсанули, но он ей нахамил. Ещё и лапать начал, сука. Ну я и не сдержался. Двинул этого мудака плечом, когда мимо проходил. Тот сразу от Леры отцепился, отшатнулся, руками замахал, бумажонки свои разбросал по всей лестнице. А Лера… Лера мне улыбнулась. Вот так.

Ленка потом всю перемену причитала:

– Тёма, ты с ума сошёл? На последнем курсе вылететь захотелось из-за какой-то фигни?

– Ой, давай без драм, – отмахнулся я.

– Тём, не будь дураком. Он не просто препод. Он – сын проректора и гнида редкостная. Помнишь, Стаса Соловьева? Вот с ним как раз у Стаса и был конфликт, из-за чего его потом отчислили. И папашины бабки не помогли.

Потом подключилась Клео и тоже начала стращать. Но мне было плевать. Даже не так – у меня настроение сразу подпрыгнуло.

Потом весь вечер долбил это чертово доказывание. Потому что Ленка пишет хоть и аккуратно, но одними сокращениями – я голову сломал их расшифровывать и вникать в смысл. Отец ещё подстебнул: наряжаться не будешь?

Но на семинар я заявился бодро, на позитиве. А тут этот тест, ну и всё остальное…

В общем, сам не знаю, как так вышло, что я на неё накинулся. Вот смотрю в её глаза, что-то говорю и умом понимаю, что разговор наш куда-то не туда идёт, а остановиться не могу. Вижу, что она теряет самообладание, волнение её охватывает, и это меня только подстегивает. Так, что в животе сгущается теплая щекотная тяжесть.

А в следующую секунду я уже сминаю её губы так, будто сто лет не целовался. И оторваться не могу. Такой кайф…

А когда Лера вдруг отвечает на поцелуй – у меня просто башню сносит. Потом понимаю на задворках сознания, что она меня уже отталкивает, но не могу её отпустить – только крепче прижимаю к себе, стискиваю затылок, целую жестче. Но она все равно вырывается. Отскакивает. Смотрит на меня, как на маньячелло какого-то. Хотя я, наверное, так примерно и выгляжу в этот момент.

Потом, ни слова не сказав, только гневно сверкнув глазами, вылетает из аудитории. А на меня обрушивается осознание: блин! Что я наделал! Я всё испортил…

Что она теперь про меня думает? Что я реально маньячелло? Озабоченный неадекват? В придачу к «полному нулю»…

И самое тупое, что меня это не просто заботит – меня это капец как выстегивает. Давит и раздирает одновременно.

Вечером сидим в «Инкогнито». Владу восстановили его вип-карту, и Клео больше мозг мне не выклевывает. Наши треплются, я даже не вникаю. Сижу и медленно, но верно накачиваюсь пивом. Ленка, тоже подпив, начинает опять ко мне цепляться:

– Шаламов, у тебя настроение меняется, как у беременной, чесслово. Утром такой радостный был, а сейчас как на поминках. Кого хороним?

Я вяло огрызаюсь. Выгребаю из-за стола и иду вниз. На танцпол. Пора взбодриться, а то пиво совсем придавило. А, может, и не только пиво. Ленка права: настроение у меня сейчас – убить или убиться.

18. Лера

Какая же идиотская ситуация!

Надо было сразу всё ему сказать. Расставить все точки. Осадить, привести мальчика в чувство. Хотя в тот момент меня бы кто привёл…

Сама от себя не ожидала такой реакции. И до сих пор, когда вспоминаю этот его поцелуй порывистый, его напор, его жар, краснею как школьница. И отмахнуться не очень-то получается.

Свалился же на мою голову этот Шаламов. Что ему нужно?

Хотя тут как раз понятно что. Непонятно, как себя с ним правильно повести. Либо так, как будто ничего не было: сдержанно, холодно, строго. Либо разъяснить ему, что подобное не должно повториться. Второе, конечно, правильнее, но, чувствую, это будет сложно. Потому что, стоит признать, рядом с ним мне нелегко сохранять самообладание. Не знаю, почему. Стыд ли это, смятение или что-то ещё, не знаю, но это мне мешает. И если на людях, во время тех же лекций и семинаров, я без усилий отсекаю от себя ненужные мысли и эмоции, то наедине… даже не подавить, а хотя бы скрыть волнение – уже задача. Дурость какая-то…

Что он там заявил? Я его ревную? Вот же нахал.

Но самое нелепое то, что все выходные я нет-нет, да опять вспоминаю его выходку. Обедаю, читаю материалы по текущим делам, принимаю душ, пытаюсь уснуть – и вдруг оно всплывает… или, точнее, вспыхивает, заслоняя все прочие мысли. И сразу – внутри, в животе сладко поджимается, к лицу приливает кровь. Ночью – так и вовсе маюсь. Закрываю глаза и вижу его горящий взгляд, его губы в преступной близости. И сердце так глупо трепещет.

А потом вдруг понимаю, почему меня это так разволновало. Ну и продолжает волновать. Потому что это приятно – чувствовать себя желанной. Особенно после слов Марка. Как бы я ни старалась их забыть, Гаевский здорово меня ранил. Подкосил основательно мою женскую самооценку. А в Шаламове я нахожу то, в чем именно сейчас неосознанно нуждаюсь. Это как лекарство. Как психотерапия.

Да, точно, всё дело лишь в этом.

Разжевав самой себе причины своих переживаний, я успокаиваюсь наконец и засыпаю.

***

В понедельник возвращаюсь домой поздно. И ещё снизу слышу ругань. Поднимаюсь на свой этаж и обнаруживаю, что скандалят в квартире Зои Ивановны. Судя по голосам, там у неё кто-то наводит разборки. Как минимум, двое – мужчина и женщина.

– Не хочешь по-хорошему, дура старая, – голосит тётка. – Значит, будет по-плохому! Вот подселим к тебе барыгу какого-нибудь. На своей части квартиры я – хозяйка!

– Так оно и есть, – басит мужчина. – Ты, бабка, подумай, оно тебе надо? Мы завтра сдадим наш угол наркоманам и будешь с ними жить, пока сама не сбежишь…

На их крики откуда-то приглушенно лает собака. Что им отвечает сама Зоя Ивановна – не слышно.

И тут подключается ещё один мужской голос, молодой, вежливый, вкрадчивый.

– Зоя Ивановна, миленькая, вы ошибаетесь. Валентина имеет полное право распоряжаться своей долей. В том числе переписать или продать её кому угодно. И наркоманам, и бандитам. И вам придется с ними жить. Только это тяжело и даже опасно. Поэтому в ваших же интересах, миленькая, пойти на наши условия.

До безумия хочется тишины и покоя, как, в общем-то, всегда в конце тяжелого дня. Голова просто раскалывается. И я почти уговариваю себя зайти домой, закрыть дверь и отрубиться до утра, уже и ключ к замку поднесла, но… в последний момент разворачиваюсь и звоню в соседскую дверь.

Вероятно, дочка ее усопшего мужа так жаждет заполучить свои денежки, что готова на всё. Даже вот обратилась к черному риэлтору. То, что именно он там выступает – понятно сразу. Хоть я и не занимаюсь жилищным правом, но мало-мальски знакома с подобными схемами честного отъема жилплощади. Конкретно эта – с подселенцами и бытовым террором – как раз в ходу у черных риэлторов в тех случаях, когда хозяев у квартиры несколько, а договориться не могут.

– Кто там ещё? – ворчит женщина. – Не открывай, Костя. Не до гостей пока.

Я снова звоню, теперь уже долго и требовательно. Щелкает замок, и в просвет показывается недовольное и одутловатое женское лицо. Видимо, Валя собственной персоной. Навскидку ей лет сорок пять, где-то столько же и мужчине, выглядывающему из-за её плеча.

– Вам кого? – спрашивает она.

– Видимо, вас.

Я слегка подталкиваю дверь и переступаю порог, вынуждая её отойти.

– Что вам надо? – непонимающе моргает она. – Вы кто?

В прихожей вижу смазливого парня, примерно моего возраста, и бедную свою соседку. Зоя Ивановна жмется в углу с затравленным видом. Ну а парень стоит, привалившись плечом к косяку кухонной двери, из-за которой скребется и поскуливает соседский пёс.

Парень смотрит на меня с легким прищуром, изучающе, пока не понимая, кто я и как на моё появление реагировать.

– Я – Самарина Валерия Сергеевна, адвокат Зои Ивановны, – официально представляюсь всей этой компании. Для пущей важности даже показываю своё удостоверение.

Тётка и, видимо, её муж сразу начинают нервничать.

– Как адвокат? Откуда?

Вопросительно взирают то на Зою Ивановну, то на затихшего парня. Растягивать весь этот цирк у меня нет ни времени, ни желания, поэтому сразу перехожу к делу:

19. Артём

С Ленкой у нас в эти выходные вышла эпическая ссора. А заодно – и со всеми нашими. Но началось с Ленки.

Мы договорились затусить в Модном квартале. Я согласился, но сразу шёл туда с конкретным намерением – высказать ей, чтобы впредь не совала свой нос куда не просят.

В общем-то, что хотел – то и сделал. Влетел на всех парусах в «Фо Ми», где наши засели. Ну и с ходу вывалил всё, что накипело.

Наши в первый момент малость опешили – я же обычно на людей не бросаюсь. Тут уж просто не выдержал, и сорвало клеммы.

Ленка сначала изображала полное непонимание и оскорбленную невинность. Потом я её припёр:

– Ты ляпнула при Ле… при Самариной про отель? Что смотришь? Ты?

Ленка сразу в слёзы. Припомнила, что писала за меня когда-то курсач, конспектами обеспечивала, прикрывала, помогала, бежала по первому зову, после каких-то гулянок мчалась на вписки и отвозила домой, да много всего. А я, сволочь, пользовался и не ценил.

– Спасибо, мамочка, но мне твоя помощь уже вот где, – полоснув по горлу ребром ладони, вспылил я. – Гарику вон лучше помогай. Или Никитосу. Они оценят. А меня ты уже достала!

– Ну ты и мудак, Шаламов, – встряла Клео. – Скотина неблагодарная.

– Да-да, и скотина я, и мудак, – разошелся я. – Только отвалите уже от меня.

– Тебе просто твоя преподша не дает. Вот ты и бесишься, – процедила она, обнимая плачущую Ленку. И ерничая, продолжила: – Ну, надо же, в кои-то веки кто-то нашему Тёме не дал.

– Что ты несёшь, дура? – перекинулся я на неё. – Что вы вообще прицепились ко мне и к ней? Я в вашу с Владом койку не лезу, так какого хрена ты везде суешься?

– Э, за дуру извинись, – влез Влад, который до этого как всегда молчал.

– Угу, сейчас!

– Извинись, я сказал, – набычился Влад.

– Да пошёл ты!

– Тёмыч, ты не прав, – подал голос Никитос.

И Гарик тут же поддакнул:

– Вообще не прав! Лену зря обидел…

В общем, на психе послал я всех наших и злющий поехал домой.

Потом уже подумал, что перегнул. Ленка, конечно, дура и при Лере явно спецом сболтнула про отель. Но все равно не стоило так на неё накидываться. А вот стерве Клео я бы ещё и не то высказал.

Нет, меня, может, и правда, штормит из-за Леры в последнее время, я уже и сам чувствую, что постоянно маюсь и срываюсь чуть что, но вот как Клео это сказала – так мне вообще не понравилось. Выбесило просто. Не то что я претендую на высокие отношения, но как-то у нее это прозвучало совсем отстойно. Будто она всё опошлила. Будто кроме как потрахаться меня больше ничто не волнует. Да и просто зло взяло, что они везде приплетают Леру.

***

Приезжаю домой на взводе, но там, слава богу, меня никто не трогает, не выспрашивает, что со мной не так. Отец уехал по делам в Новосиб ещё вчера, а мама готовится к открытию какого-то книжного фестиваля. Ей надо будет двигать речь как представителю министерства культуры, встречать важных гостей, участвовать в обсуждениях и круглых столах. И вся эта канитель длится уже несколько дней и растянется на всю следующую неделю.

Так что последнее время мы с Ксюшкой её почти не видим и не слышим.

Обычно мама всё расспросит, а сейчас только задания раздает: Тёма, ужин на плите, подогрей… проследи, чтобы Ксюша нормально поела… уложи её спать в девять… завтра, пожалуйста, не проспи… поставь будильник… собери Ксюшу в школу и отведи, я не могу…

Мне, с одной стороны, вообще ничего делать не хочется, а с другой – эта возня как-то отвлекает и успокаивает, а то я уже изнемогаю, не зная, куда себя деть.

Ксюшка, как назло, не ест, хоть зауговаривайся. Правда, мне и самому ничего в рот не лезет. А вечером, когда укладываю её спать, замечаю, что она вся пылает. Ставлю градусник – и точно тридцать девять. Мама – сразу в панику, вызывает скорую, параллельно звонит отцу, тот её успокаивает до приезда врачей.

В общем, ночь у нас выдается развеселая. Врачи предлагают отвезти Ксюшу в больничку, та бьется в истерике, что никуда не поедет. Визжит так, что уши закладывает. Мама просит их что-нибудь сделать. Но они дают только жаропонижающее и на этом умывают руки, предлагая назавтра вызвать участкового. В конце концов Ксюшка, вся измотанная, засыпает, и я тоже. А мама так до утра и сходит с ума. Чуть свет – вызывает платного врача. Тот мало-мальски её успокаивает, типа, ничего катастрофичного. Я с его списком прусь в аптеку, ну и потом весь день торчу дома, с Ксюшей. А мама, убитая горем и виной, едет на свой дурацкий фестиваль, ну и, конечно, звонит мне каждые полчаса.

От Ленки в обед прилетает сообщение. Даже не одно.

«Тёма, ты почему не был на парах?»

«Тёма, у тебя что-то случилось?»

«Просто напиши, с тобой всё в порядке?»

А я и присесть-то не могу дольше, чем на пять минут. Ксюшке – то попить принести, то почитать, то подержать за ручку, то поднять жалюзи, то опустить, то надеть ей носки, то снять и так до бесконечности. Ещё всякие пилюли и сиропы давать по часам надо. А брусничный морс и куриный супчик, которые пришлось варить по ютубу – это отдельная история. К вечеру у меня самого ноги подкашиваются и кидает то в жар, то в озноб. Короче, нянька из меня та ещё. И наверное, за всю жизнь я так не радовался возвращению мамы, как в этот раз. Ещё больше радуюсь, когда она сообщает: