Александр Вин Сломанные куклы
«Это плохо, когда много денег, но очень мало традиций»
Куклы и их хозяйки, маленькие девочки, так часто бывают похожи!
Прелестные живые существа иногда даже падают на землю совсем как куклы — молча, навзничь, с потухшим блеском в ясных глазах.
Одинаково при этом пачкаются о грязную землю их нарядные платьица, дрожью на последнем вздохе колышутся пушистые неживые ресницы, такими же «ах!» — тревожными волнами взлетают выше головы небрежно расплетенные косички. Улыбки кукол и девочек очень милы и удивительно хороши, именно поэтому и тех, и других, падающих, всегда жалко! До чего же они в тот момент напоминают друг дружку…
Но никогда ни одна кукла, падая случайно назад, не закрывает испуганно свою игрушечную голову руками.
Она не успела быстро заплакать.
Внезапно все вокруг и рядом с ней стало совсем не таким, каким было до этого… Сначала возник яркий свет, потом сразу же под всей одеждой стало тепло, даже жарко… Тяжелый шум со всех сторон одновременно ударил по голове, как будто где-то близко резко заработала большая черная машина. Сильным ветром подуло прямо в лицо… Высокие деревья подпрыгнули, упали вниз и замерли. В носу гадко защекотало от шипящих и дымных звуков. Закружилось вокруг нее много звезд — маленьких, блестящих, желтых, прозрачных… Очень хотелось спросить кого-нибудь из взрослых, обязательно знакомого, доброго и спокойного человека, что же сейчас нужно делать, как правильно себя здесь вести, а потом, после ответных ласковых слов, непременно стесняясь, быстро подняться, отряхнуть платьице, обязательно встать при этом прямо на ноги… И еще сказать всем, что ей совсем, ну ни капельки, не было больно, что она в этом не виновата, и чтобы ее никто сильно не ругал.
«Ай!..» — таким было ее последнее слово. И она умерла.
На мутных оконных стеклах даже капли прозрачного летнего дождя становились неопрятными. Вкусный кофе остыл.
Почему-то раньше эти мелкие деньги были всем нужны, на них всегда обращали внимание, они были частью жизни обыкновенных людей…
С неярким ровным блеском, обтертые карманной пылью и разным житейским мусором, монетки и прочая мелочь почему-то казались им теплыми, мягкими… Большие монеты, особенно если удавалось сложить их в стопочку, приятно тяжелили детскую ладошку… Люди, конечно, и тогда предпочитали деньги поярче, поновее. Мальчишки в школе натирали тусклые пятаки рукавами суконных курток, пальтишек, или, не жалея медных гербов и колосьев, — о подошвы ботинок. Какое-то время подновленные монетки сияли, потом опять тускнели; по надобности отдаваемые другим людям, они годами ходили по разным рукам, но их не выбрасывали, уважали, складывали в определенные места. Во всех знакомых семьях на подоконниках и комодах стояли привычные копилки, смешные кошки и поросята…
Уже потом довелось узнать значение не очень ходовых тогда слов «купюра», «ассигнация», «валюта»… В их детстве деньги просто делились на мелочь и бумажные.
Ценность мелких денег в те далекие годы принципиально точно определялась с самого начала монетной жизни: копейка — это всего лишь коробок спичек, кури, и больше ни на что не годишься; «двушка» — уже можно позвонить из уличного телефона-автомата, правда, только по городу; пятак давал возможность куда-то ехать, с кем-то встречаться…
Для каждой монеты мудрым государственным решением был определен свой вес, точно в граммах, чтобы и это их дополнительное свойство могло пригодиться стране, например, в случае, если завтра война… Раньше у медяков была строгая иерархия даже по размеру, а сейчас — пять копеек почему-то крупнее и увесистее десяти…
Нынешняя мелочь стала блестящей и жесткой. Холодные монетки не успевают стареть — их меняют поспешными реформами и равнодушно удаляют из жизни либо просто выбрасывают за ненадобностью…
Загорелый мужчина наклонился и негромко переспросил. Молоденькая кассирша с любопытством глянула на него через стекло. Куртка и короткие волосы ночного пассажира блестели каплями дождя.
— Этот поезд ушел в двадцать три двадцать.
— Это точно, вы не ошибаетесь? Я месяцев пять назад на нем ехал, отправление тогда было в час тридцать.
Глуховатый, с хрипотцой, голос. Медленные и четкие слова.
«А глаза-то!..»
— Сейчас уже летнее расписание, он теперь раньше ходит.
— А когда ближайший?
— Утром, в семь пятьдесят. Билеты на него еще есть. Вам купейный?
— Нет, благодарю! Я до рассвета на вашем уютном вокзале не доживу. Скажите, пожалуйста, а электричек туда еще не придумали, ну в связи с летним расписанием?
— И вечерняя электричка тоже ушла, теперь вам нужно первую ждать.
Благодаря значительному транзитному опыту и пониманию подобных конопатых существ капитан Глеб Никитин сделал вывод, что железная дорога в ближайшие ночные часы вряд ли принесет ему какие-либо радости.
— А вы на площадь выйдите, там всегда автобусы стоят, они берут обычно по несколько человек в ту сторону.
Девчонка за стеклом явно старалась облегчить жизнь симпатичному, хоть и в возрасте, пассажиру.
Глеб вскинул сумку на плечо и зашагал к выходу, удовлетворенно признаваясь себе, что воздушный поцелуй в этот раз ему явно удался.
Незаметный на первый взгляд мелкий ночной дождик превратил поиски попутного транспорта на привокзальной площади в неприятное занятие. Успокаивая себя привычной штурманской заповедью, что лучший способ определить свое место на чужом берегу — это опрос аборигенов, Глеб направился к темной стае таксистов, бодро гогочущих под навесом киоска.
— …Нэт, командир, и автобусов уже не будет, окончились на сегодня все автобусы. Слушай, садись в машину, через три часа дома будешь! Давай садись, чего ты! Не нужно мокнуть, чего ждать! Вон гляди, земляк твой уже час ждет, весь мокрый, холодный, никак не хочет ехать! Сам плачет, что жена рассердится, что домой ему срочно надо, а денег совсем нэт! Слушай, едем, а?
Капитан Глеб перекинул сумку с плеча на плечо.
«Да, тяжеловато. Наверно, и кофе в вокзальном буфете уже приобрел к ночи нечеловеческий вкус…»
— Ладно, открывай багажник.
Из-под навеса к черной «Волге» бодро стартовал длинный таксист. Держась за приоткрытую дверцу машины, Глеб оглянулся на темную фигуру у столба.
— Земляк, говоришь, из Песочного? Давай быстро садись… Да не причитай ты, не скули, поехали. Будем совместными усилиями беречь твою ячейку общества.
Он всегда наслаждался видом знакомых когда-то мест.
Вот четырнадцатый километр, на мотоциклах гоняли сюда после школы, дорога в те годы была широченная, гладкая, сейчас вроде бы поуже почему-то стала…
Вот здесь, в лесу, на трассе, ему в грудь, в вырез расстегнутой школьной рубашки на полной скорости ударился тугой шмель — восторг и ужас!
Для них, тогдашних мальчишек, здесь всегда была весна и свобода. А на этом элеваторе с пацанами из класса в выходные подрабатывали, мешки с мукой таскали, по-мужицки надрывались…
До Города оставалось всего ничего.
Глеб Никитин в дороге так и не уснул, зная, что с водителем на ночной дороге, да еще и в дождь, лучше поговорить о чем-нибудь, посмеяться, поспрашивать о пустяках, отвлекая того от дремоты. На заднем сиденье похрапывал попутчик, он благополучно отключился после того, как Глеб остановил машину, и они все вместе перекусили в ресторанчике где-то за Москвой. От горячей еды земляк отказался, жадно выпил только сто граммов водочки, водитель же с благодарностью принял большую чашку горячего кофе.
«За здоровье хороших пассажиров, а!»
Впрочем, и немного помолчать в долгом пути было тоже хорошо.
Капитан Глеб Никитин возвращался в этот маленький старинный мир, расположившийся в центре большой и медленной страны, с особым чувством.
После чужих городов, после суетливых людей и густых тропических запахов он всегда, даже заранее, даже в предвкушении, был благодарен своему Городу за неминуемые и странно свежие волны детских воспоминаний, за возможность тихо, по-доброму, улыбаться, прогуливаясь по давно знакомым местам, сохранившимся для него на этих узких улочках.
Он возвращался в свой Город всегда. И после того как зареванным мальчиком непривычно надолго расстался с ним впервые, и в следующие годы, когда в двадцать неполных лет успел повидать без малого половину огромного мира, и потом, каждый раз желая неспешно остыть от страшных жизненных обид и ран в его ласковой лиственной прохладе…
И все-таки иллюзии не могли сохраняться так долго.
Что-то удивительное постепенно исчезало. Люди, населявшие Город еще до Глеба, потом дышавшие тем же просторным воздухом вместе с ним и даже те, кто приезжал сюда позже в его многочисленные и долгие отсутствия, люди совсем незнакомые, иногда юные, изредка злые и крикливые, давно уже становились странными для него.
Нередко капитан Глеб печально признавался себе, что отвык жить такой жизнью, такими мелкими делами и незначительными интересами, какие все еще были по-настоящему важны для его прежних друзей и знакомых. Но и отдаляясь, они все равно оставались для него частью чистого и доброго детства, и не их вина была по его сердечному убеждению в том, что они совсем не замечали, как часто, грубо и грязно ругаются, как много пьют, бывают бездумно жестокими и злыми. Другие люди с такими привычками давно стали бы для Глеба попросту неинтересны, и он легко сумел бы вычеркнуть их из своей жизни, но с жителями Города именно так, окончательно, он расстаться не мог и поэтому до сих пор старался при каждом случае понимать своих старых друзей, их поступки, и прощать землякам кое-что, давно уже нелюбимое им самим.
Улыбаясь иногда в тишине размышлений, Глеб Никитин соглашался со своими неожиданными выводами о том, что гораздо более загадочным и непривычным был для своих однокашников он сам, внезапно и редко появляясь в провинциальной тягучей суете. Все меньше и меньше их заботы и желания оставались интересными и радостными для него, а его жизнь в постоянном отдалении от привычного Города была для них какой-то подозрительно другой, невозможной и даже ненужной…
Никто никого не осуждал и не стремился исправить. Зачем? В минуты встреч они без слов признавались себе и понимали, что не будет уже в их жизни таких перемен, какие случились и происходят так часто с ним, а он твердо знал, что никогда не вернется сюда надолго или, тем более, навсегда. Это было совсем ненужным — для спокойствия ему хватало и прозрачных хороших воспоминаний о прежних замечательных днях.
Когда палуба его корабля вставала дыбом в океанских волнах, а он командовал с капитанского мостика хохочущими морскими людьми, глядел в их глаза и побеждал; когда случалось ему жадно пить холодную воду в аэропорту Браззавиль или с усталостью вдыхать густую пыль арахисовых причалов Луанды, именно тогда и происходили с ним те славные мгновения предчувствий скользких шляпок оранжевых подосиновиков, тихой рыбалки на Бузянке и деревянных резных окраин своего Города…
Попрощались в центре, около универмага.
Светало. После душного автомобильного нутра и под последними каплями ночного дождика на улице было прохладно, парень мялся около водителя, открывавшего багажник машины, наверно, сомневался в том, что Глеб сказал ему еще в Москве, на вокзале.
— Дак вот, это… денег-то у меня всего «пятихатка», как разрулим-то?
— Не суетись, спрячь свою негустую наличность. Считай, что это внезапная гуманитарная помощь. Топай к жене и теще, они тебя уже у дверей квартиры с блинами ждут, сейчас угощать будут в особо циничной, думаю, форме.
Повеселев, молодой попутчик загудел поуверенней.
— Слышь, мужик, тебя хоть звать-то как? Я подъехал бы как-нибудь по случаю, отблагодарил, ну там чуток посидели бы, а?
— Звать меня сегодня Гудвин. Пока ты спал, я самым чудесным образом доставил твою задницу в наш волшебный населенный пункт. Так что при личных встречах, приятель, обращайся ко мне именно так.
— Прикольно, Гудвин! Чо, это кликуха такая? Или молдаванин?
Капитан Глеб сверкнул зубами.
— В детстве сказки на ночь нужно было читать, а не пивные этикетки. Ладно все, земляк, топай к жене. Удачи в личной жизни!
Дверь осторожно приоткрылась.
Черные глазки внимательно посмотрели на Глеба снизу через цепочку, человек улыбнулся.
— Ну наконец-то, дождались! Приветик, капитан!
Глеб стал протискиваться в коридор, одновременно пытаясь в тесноте обнять невысокого пузатенького человечка.
Тот суетился, одной рукой закрывал прочную дверь, одновременно стремился сочно целоваться, хватал вошедшего за рукава куртки и радостно при этом тараторил.
— Ну, Глебка, ты как всегда, как с неба к нам сюда свалился! Не звонил тыщу лет, ничего… Дай хоть я подпрыгну, обниму тебя, охламон ты мой дорогой! Ты в этот-то раз надолго или опять проездом? Вон синие тапочки там, внизу, возьми, они мягкие, проходи, проходи, давай быстрей!
Гость чуть неловко и смущенно расставался со своими ботинками.
— Ладно, Виталик, успокойся, я же с тобой рядом, вот, можешь еще раз потрогать. Никуда в ближайшее время от тебя не исчезну. Не суетись, не устраивай в твоей малогабаритной прихожей сеансов бесплатного головокружения.
Обладатель небольшой лысинки радостно хохотнул.
— Долгонько же ты с поселка-то к нам добирался. Как сегодня утром от мамаши-то мне позвонил, так я уж и готовиться-то начал. Весь день тут тебя, понимаешь ждал, соскучился, грустил один-то, покушал уже немножко. Пошли, пошли, давай на кухню!
Виталик бегал от холодильника к плите, ласково посматривая на Глеба.
— Ну говори, говори — нынче-то надолго?
Отыскав привычно удобное положение, Глеб откинулся на вышитые подушки на угловом диванчике и счастливо улыбался.
— Отдохну от всего здесь пару дней, отосплюсь у матушки… Там посмотрим.
И, не вставая, рукой притормозил хозяина на невеликом кухонном пространстве.
— Виталь, как у тебя с работой в ближайшие дни? Давай на выходные куда-нибудь за пескарями махнем, а? Ну прошу тебя, поедем, давай не ленись! Я подремлю хоть на травке, птичек знакомых послушаю, потом ты меня своей ухой угостишь. Правда, хороший план?!
Хозяин не успел ответить, задумчиво пробуя что-то вкусное с кончика ножа.
— Послушай, а чего ты бороду-то завел на склоне лет? На Новый год вроде ни одной пушинки не было на физиономии, а стоило только мне отлучиться ненадолго, как он, видите ли, начал прихорашиваться!
Виталик остановился, засмущался.
— Моя Антонина говорит, что мне так солиднее, ну типа сильнее я так выгляжу, мужественнее с бородой-то. Правда ведь, Глеб?
Нежно и одновременно торжественно трогая обеими руками небольшую черную бородку Виталика, капитан Глеб захохотал.
— Да брось ты, твоя солидность уже давно через брючный ремень переваливается! И никакой растительностью доказывать никому ничего не нужно. Кстати, а где твои домашние, Антонина, дочки?
Опустившись на корточки у открытой духовки, Виталик сосредоточенно сморщился, отворачиваясь от жара.
— Дак как ты утром позвонил, я Антонине и говорю, мол, завтра пятница — попроси на пару дней отгулы, съезди к маме, девчонок отвези на выходные, пусть помогут бабушке на огороде, редиски пощиплют, все такое. Она у меня дисциплинированная, сегодня прямо с завода забежала, сумки уже приготовила с утра, девчонки-то ее ждали. Они сейчас, небось, у самовара в деревне сидят, чаевничают.
Виталик довольно закряхтел, выпрямился.
— Кстати, о теще… Дружок, а как ты смотришь на то, чтобы для начала грибков-рыжиков попробовать, мы их с мамашей в Борках в этом году собирали? Давай я тебе вот из этой банки положу, они здесь ровненькие, один к одному, как рублики! Специально зимой никому не дал съесть, берег к твоему долгожданному приезду! А я сейчас курочку разогрею, женушка перед отъездом потушила, говорит, ну вас, мужиков, вам не приготовишь — вы только огурцами и будете закусывать.
— Ну давай! У тебя рука тверже — наливай холодненькую!
Мужчины бережно чокнулись гранеными рюмками.
— С приездом, дружище!
— За встречу!
Ранний летний вечер постепенно приглушал звуки за окном. Большой матерчатый абажур заботливо убирал от стола лишний свет, приятно расслабляя. Капитан Глеб окончательно прилег на маленькие, вышитые лебедями подушки, слушал и наблюдал милую домашнюю суету Виталика.
Тот, не переставая радостно поглядывать на Глеба, продолжал споро перемещаться по кухне.
— Капустка нынче для тебя с брусничкой приготовлена, не обессудь, простого засола у меня уже не осталось, так что угощайся, не брезгуй. Слушай, а давай еще по рюмашке — под капустку-то, а?!
— …Ну, а вот еще блюдо знатное, попробуешь потом, не отказывайся, леща я тебе цельного запек, с чесночком — это по нашему обычаю, помню же, что речную-то рыбку ты не часто кушаешь.
Красно-белый фартук задорно приподнимался на плотном брюшке Виталика. Размахивая большим кухонным ножом, он продолжал убеждать Глеба.
— А вот печенкой-то налимьей тебя в твоих заграницах, наверно, ни один капиталист не угощал! Я тут в календаре вычитал, оказывается, если живого налима высечь ивовыми прутьями, то от огорчения у него печень вроде бы становится в два раза больше и нежнее! Не врут они, Глебка, как ты думаешь?
Виталик кинул умилительный и одновременно пристальный взгляд на друга, вкусно облизнул пальцы.
— Это же твой налимчик-то был, помнишь, крупнягу ты тогда зимой вытащил?! Глеб, ты всегда под Рождество приезжай, ну хоть на пару-тройку деньков прилети, с твоей-то удачей мы всегда с налимами будем.
— Чтобы я опять с твоих саней на лед свалился, как тогда? Спасибо.
— Да нет, что ты! Я моему «дрынолету» левую лыжу поменял и полозья на санках расставил, теперь они, милый мой друг, по одной колее катят, не мотаются! Теперь у меня, как в лимузине — водку можно сзади в прицепе на ходу разливать!
Он опять внимательно посмотрел на Глеба. Хорошей фигурой друга Виталик гордился всегда. В ожидании каждой встречи он не хотел разочароваться, но Глеб, к счастью, его пока не подводил.
Темные джинсы из тонкой ткани, белая рубашка в синюю полоску. Рукава рубашки закатаны, видны сильные загорелые руки. Небольшие морщинки вокруг лучистых глаз, короткая стрижка с проседью, сильная шея… Его Глебка! Не изменился!
— Глаза-то те же, славные! А шрамов вроде побольше у тебя стало… Вот справа, на лбу, не было же зимой этой отметины?! Ошибаюсь, или как? А зуб-то чего поприличней не вставишь? Улыбаешься ты так хорошо, зубы все белые, на загляденье, а вот этот передний… На таком видном месте, да со щербиной! Деньги-то, чай, на кармане есть?
Глеб Никитин с улыбкой потянулся на диванчике, широко зевнул.
— Боюсь только, как вставлю себе новый прелестный зуб, так его сразу же и выбьют. Врагов-то у прогрессивного человечества хватает.
— А чего с Нового года не звонил, далеко где-нибудь был?
— Далеко. Настолько, Виталь, далеко, что паровозы в ту сторону так до сих пор и не ходят. Телефоны тоже не звонят, одни верблюды там и труба нефтяная посреди местности протянута, дли-инная такая, как макаронина, лежит. Но люди там на мою удачу водятся добрые и богатые… Вот такая забавная поездка на эти полгода у меня образовалась, что и позвонить тебе не было никакой возможности. Наши-то как здесь живут? Назар. Марек. Даниловы.
— … Ох, екарный бабай, ты же ведь и не знаешь!
Виталик отошел от кухонной раковины и, виновато комкая в маленьких плотных ручках посудную тряпку, подсел на краешек дивана к Глебу.
— У Жанки дочку-то убило. На майские. Завтра сорок дней уже будет.
Глеб напрягся, оперся кулаками на стол.
— Ты что, серьезно? Маришка… Маришки нет?.. Как это?
Опустив глаза и вздыхая, Виталик начал разглаживать пальцами скатерть на краю стола.
— Дак они все поехали на шашлыки на майские, второго числа. Мы-то с Антониной были в деревне у матушки, там праздновали. А из наших мужиков поехали-то тогда Назар, Данилов Герка, Марек. Они мне все потом про это и рассказывали, и каждый, да и так в компаниях не раз вспоминали это происшествие. Ну вот собрались-то они на наше место, где, помнишь, еще осенью были в позапрошлом году, когда ты на юбилей-то прилетал? Бабы с детьми должны были позже подтянуться, к обеду, они всей кучей еще в магазин заезжали, за приправами там за всякими, за зеленью. Марек примчался первый, как всегда, костер разжечь, дров приготовить, ну все такое… Потом вроде Вадик Назаров с мясом подъехал, он мариновал дома с вечера баранину для шашлыков, в кефире вроде, не знаю… Как так получилось, что Герка сам с дочкой, с Маришкой-то, у костра так рано появился, никто толком-то и не понял. Она ведь должна была быть с матерью, та предупреждала, что попозже на берег ко всем подрулит. Хорошо, что еще Людмила Назарова тогда не приехала, планировала-то ведь вроде вместе со всеми, да у нее самой дочка неожиданно приболела. Ну вот когда у костра были Маришка, Назар и Данилов, тут этот старый снаряд и грохнул в огне-то.
Хмурый Глеб встал, неспокойно заходил от окна к двери по маленькой квадратной кухоньке. Виталик убедился, что пространства вокруг стола для двоих вдруг стало не хватать, и уныло сидел на краешке диванчика.
— Ну чего ты, Глебка? Чего задумался-то так сильно? Давай выпьем за упокой, что ли…
Виталик страдальчески смотрел на друга. Потом потихоньку привстал, неловко, но настойчиво, подталкивая животиком, отодвинул Глеба от плиты, усадил его ласково на диван, негромко начал снова говорить.
— Марек-то, Азбель, все продает свои спиннинг и да грузила, магазин-то рыболовный свой расширяет, пристройку делает из соседней квартиры, с пенсионером за стенкой договорился, другую квартиру деду подыскал, оплатил вроде уже все ему полностью… Чего-то он еще с рыбной инспекцией областной затевает по участкам на речке, какое-то выгодное спортивное рыболовство там организовывает…
— А у Марека свояк-то есть, помнишь? — Виталик осторожно наклонился к Глебу. — Ну помнишь, свояк еще у него — милиционер, сейчас числится каким-то вроде оперативником. A-а, так себе у мужика службочка… Раньше-то этот свояк работал в приемнике-распределителе для малолеток, дак он там начал книжки писать, детективы для газет! На дежурстве-то скучает, вызывает к себе в кабинет, будто на допрос, пацана, распиши, говорит, мне свою историю, любезный. Имена, фамилии, если хочешь, измени, ну еще там названия выдумай какие. Мальчишке надоест до чертиков в камере, а тут — светло, музыка, дядька сигарету разрешил… Все малолетки у свояка-то писали в охотку, кто как умел. А он потом чуть подкумекает, нужную направленность придаст этим каракулям — и в газету. Держите, мол, страшную правду милицейских будней! Свояк-то, Бендриков, доволен — ужас! Хвастался сам, у него, говорит, за время работы с шантрапой таких историй штук сто накопилось!..
Капитан Глеб молчал. Оторвал взгляд от тарелки.
— Слушай, пошли подышим, а, Виталик?
— Ага, пошли! А я курну заодно немного!
Виталик бросился открывать дверь на застекленный балкон.
Во дворе в сумрачном квадрате высоких домов под окнами шумела разноцветная детвора, только-только привыкая к первым дням каникул. Теплый вечер во дворе собрал немало людей. У соседнего подъезда на тротуаре стояли в беспорядке пианино, холодильник, разнокалиберные ящики; в доме напротив стучал молоток, над верхними балконами вилась, осваиваясь в наступающем погодном тепле, мелкая мошкара.
Из гаражей какой-то мужик приветливо и громко, через всю детскую площадку, окликнул Виталика. Тот, виновато покосившись на Глеба, ничего соседу не ответил и только слабо махнул в ответ рукой. Его друг решительно оперся на балконные перила и молчал.
С тоской в неуверенном голосе Виталик продолжил рассказывать ему о старых знакомых, изо всех сил стараясь отвлечь Глеба от грустных мыслей.
— Серега-то Серов с зимы уже живет на даче. Жена его совсем достала, вроде бы как на развод подала, он квартиру ей с тещей оставил, там у него сын больной, а сам в дачном домике так и живет, и ночует, копается понемногу в огороде…
— Давай я тебе еще компотику вишневого подолью, а?
— …Серый-то, он аккуратный, у него на дачке все чистенько, прибрано. Я после снега у него был там, сам видел, как он пожар тушил, трава старая с краю около забора горела, так он чуть не прибил из-за этого соседского мальчишку, все орал на него, что, мол, птицы там, в траве, птенцы… Перелетные вроде… Он там, на своей фазенде, совсем в одиночку-то одичал. Прошлым летом даже кошку в клетке цеплял на яблоню.
Глеб с удивлением повернулся к приятелю.
— Зачем?
— Говорит, чтобы скворцов от урожая отваживать…
Виталик осторожно, стараясь не спугнуть возвращающееся к другу настроение, тронул Глеба за плечи.
— Давай еще по одной? Чего мы тут, как в театре, в воздух-то уставились?! Пошли, пошли, давай за стол.
Отчаявшись отвлечь Глеба нейтральными разговорами, толстячок деловито вздохнул, сел рядом с ним на диван и отважно вернулся к главному.
— Жанка-то после взрыва совсем каменная стала, на себя не похожая. Антонина моя часто заходит к ней, говорит, что та сидит дома молча, даже и не плачет. В магазине-то ихнем девки-продавщицы вроде сами со всеми делами сейчас справляются, да как там они без нее полностью-то разберутся, она же ведь такая умница… Сейчас в их магазине Гера все больше бывает, если не в отъезде по бизнесу.
Аккуратно разливая водку по рюмкам, Виталик рассудительно продолжал.
— Назар все на своем мотоцикле носится, от баб оторваться никак не может. Санька Косачев «сундучить» пошел, в армию, там все как-никак у прапорщика паек, на контракте деньги сейчас вовремя платят…
Внезапно он замолчал, в сердцах бросил вилку на стол.
— Все, Глебка, я больше так не могу! Ты грустишь, а я все треплюсь и треплюсь. Не могу я так больше, говори чего-нибудь и ты. Понимаю, что ты к Жанке чувствуешь, но не молчи же так долго, пожалуйста, а?!
Глеб тряхнул головой, внимательно посмотрел на Виталика.
— Ладно, ты прав. Чего-то я не к столу задумался. Плесни-ка нам для начала еще по рюмашке холодненькой, выпьем, а потом… После того как мы закусим твоей волшебной капусткой, ты, гражданин Панасенко, честно ответишь мне на несколько каверзных вопросов. Пойдет?
Виталик просиял.
— …Милиционер-то этот, ну свояк азбелевский, там при том деле с самого начала был, все сведения Мареку потихоньку о следствии рассказывал.
Раскопали милиционеры в костре остатки снаряда, или мины, не знаю точно, ну такая железная штуковина с ребрышками… Старый снаряд, военный, не очень большой — недалеко от костра нашли хвост от него и корпус разорванный, проржавевший. Потом еще следователь говорил, что хорошо, что так удачно снаряд грохнул, не всех наших накрыл, да и мужики были не у самого костра, вроде как всем повезло, ну, конечно, кроме Маришки… Никакого дела уголовного вроде тогда особенного-то и не было, признали, что несчастный случай, ну типа, как эхо войны…
Покачивая в руке рюмку и глядя на ее блестящий ободок, Виталик добросовестно добавил.
— Вадик-то Назаров потом бегал по нам, трясся весь. Это он, сам говорил, высыпал в костер всякое барахло вначале, бумажки с работы притащил туда, на берег, в пакете мусор из конторы собрал, ну и привез в выходные в костре сжечь. И милиционеры его сколько раз по этому поводу спрашивали…
Не заходя на кухню с балкона, Глеб спросил.
— Чего это он сам пакет с мусором собирал? У него в конторе секретарши нет, некому прибраться что ли?
— Не заработал он еще на секретарш-то. Да они ему и без надобности. Для него, ты ж помнишь, любая баба поприличней — уже секретарша.
Хлебосольный и радушный хозяин вовсю пользовался возможностью потчевать друга в полное свое удовольствие. Незаметно как-то под милый их разговор исчез со стола запеченный лещик, закончилась картошечка и грибки, затем, облизывая поминутно пухлые пальчики, Виталик поставил на скатерть ближе к другу полное блюдо маленьких бутербродов с жирной налимьей печенкой.
— Ого, магазинный-то напиток мы уже с тобой весь израсходовали!
Загадочно просмотрев на свет пустую водочную бутылку и очень хитро при этом хихикнув, Виталик рысцой сбегал в спальню, притащил из расположенного там приватного холодильника литровую пластиковую емкость.
— А у нас на этот случай вот что имеется! Самодельная, деревенская!
После очередного тоста Глебу пришлось уступить хозяину и, как это обычно бывало при их редких застольных встречах, подробно, с комментариями, просмотреть знакомые два альбома его семейных фотографий.
…Виталик обнял капитана Глеба за плечи, посмотрел снизу вверх.
— Давай-ка, дружок, завтра приходи к нам пораньше. Антонина моя часов в восемь уже из деревни подъедет, ждать будет обязательно, любит она тебя, бродягу! Перекусим у нас немного и поедем к Жанке на сороковины. Жалко бабу, девчонку тоже Несчастье-то ведь какое! У Жанки сердце после того каждый день, считай, прихватывает… А потом ко мне в гараж смотаемся с мужиками! Я тебе вещь покажу! Снегоход посмотришь мой отремонтированный и нож охотничий мне подарили знакомые омоновцы… Ладно, завтра помянем Маришку как следует, такая вот гадость получилась, фиговинка маленькая в висок девчонке… Ра-аз! И нету пацанки! Монетка перегнутая вся такая, ну копейка новенькая, ра-аз — и прямо в голову!..
Глеб вздрогнул.
Он рывком освободился из дружеских объятий, схватил Виталика за мягкую руку, резко тряхнул и, глядя ему прямо в лицо, медленно произнес:
— Что? Какие еще, к черту, монеты?!! Подробнее можешь? Чего с девчонкой сделали? Ее из-за денег убили?
Виталик от боли ойкнул, еще больше округлил глаза.
— Да нет, что ты, бог с тобой, Глебка, какое ж тут у нас убийство-то, брось… Говорю же — несчастный случай, военное эхо, не в первый же раз у нас в городе такое, до сих пор в земле всякого дерьма военного много находят… Следователь нам сказал, что по весне железяки сами из земли наверх по каким-то физическим законам вылазят, а вы, мол, не поглядели, развели над ней огонь — вот и получилось… Когда там, в костре-то, грохнуло, мужиков наших посекло, конечно тоже, камни разные, мусор, стекло разбитое, а ей, вот, видишь, копейка из костра какая-то случайная, старая, вылетела — и в голову! Прямо на месте девчонка и упала… Крови-то не было, только такая небольшая царапина на виске — и все.
Подвыпив, Виталик с усилием старался строго и убедительно сводить брови на круглом лице.
— Брось ты это, ну не рви сейчас сердце ни себе, ни мне… Ну чего ты так разгорячился, разговорился тут еще… Когда ты спокойный — все хорошо, или вот когда ты улыбаешься — это же ведь тоже замечательно! Слушай, Глебка, давай еще немножко выпьем — я курочку тебе сейчас подогрею… Хочешь же ведь курочку-то? А вот про политику, про современную президентскую линию, ты можешь мне все грамотно ответить?
— Послушай, мой кулинарный друг, не задавай дурацких вопросов под горячее. У тебя вон капуста в бороденке запуталась, зрелище со стороны не очень солидное, особенно когда ты про политику утомленного человека начинаешь расспрашивать.
— Брат, ты говоришь хорошо! — Виталик попытался гордо выпрямиться на стуле…
«Да-а, мой верный Панса, даже самые лучшие в мире и очень верные оруженосцы должны иногда отдыхать от своих забот.»
Капитан Глеб Никитин заботливо положил Виталика на кухонный диванчик и поправил у него под головой подушку с красиво вышитым Микки-Маусом.
«А пескари наши пускай еще немного поживут, поплавают. Другие забавы, кажется, в здешней приятной тишине для меня наметились…»
Вспомнить, как и когда появились эти ощущения, никогда не удавалось.
Блестящий самолет с ревом летел над морем, над песком и над деревьями, потом — огромный черный взрыв, взрыв настолько близкий, что даже во сне хотелось протереть глаза от попавшей сухой земли… Дым, горят деревянные веранды в детском саду, кто-то громко и непонятно кричит; много, очень много людей, …они бегут среди редких высоких сосен, потом все это как-то быстро становится далеким, без деталей, без крови, без шума, только тихая музыка…
…Иногда снились белые военные мундиры, блестящие медали, усатые ухмыляющиеся лица, холодное шампанское… потом снег, потом опять дым, от которого болела голова, ломило виски и хотелось просто долго лежать с закрытыми глазами…
Глеб Никитин остановил такси у знакомой рощицы и вышел к реке.
В утреннем воздухе, застоявшемся после ночного дождя и безветрия, до него внезапно донесся запах карамели с городской кондитерской фабрики; вдалеке, выше по течению, вроде неподвижно, но с дымом над трубой, стоял на светлой воде небольшой буксир, да пока еще без пронзительных жадных криков летали низко над песком белые чайки…
Река сильно опустела за эти годы — не было видно горбатых деревянных плотов под берегом, куда-то исчезли маленькие голубые домики городских пристаней, меж которых совсем еще недавно постоянно шустрили речные трамвайчики — обычно два-три торопыги бежали по зеркалу реки в разные стороны одновременно; не тревожил сейчас прозрачную воду подъемами бревен комбинат.
В эти минуты фигура Глеба на утреннем берегу действительно была странна для любого пристального местного взгляда. Он не делал ничего по-городскому привычного, просто стоял на высоком откосе и неспешно оглядывался по сторонам.
По темному береговому песку от дальних пятиэтажек совсем недавно прошел человек с крупной и наверняка послушной собакой: две цепочки свежих ровных следов уходили далеко за поворот берега. У обрыва, на наметенном ровном участке стелилась и тут же пропадала в траве легкая цепочка мышиных отпечатков.
В больших деревьях на откосе глухо ухнуло.
«О, и вяхири еще здесь живы! Ну поздороваемся же, дикари!»
Глеб плотно сложил ладони, поднес руки ко рту, два раза подряд в ответ похоже угукнул. Крупный голубь на ольхе удивленно обернулся, услышав знакомое, переступил лапками по ветке ближе к Глебу, еще раз недоверчиво повернул головку, отозвался в ответ.
«Зачем мне опять все это? И вообще, кому-нибудь в этом городе нужны такие внезапные мысли? За прошедшие дни здесь наверняка все успокоилось, болотце только-только опять затянулось ровной тиной. Есть здравое объяснение случившемуся, никто не виноват, всем хорошо, спокойно и без моих размышлений, тем более без резких движений… И только мне кажется, что здесь что-то не так. Смогут ли они потом, пусть даже и не в эти короткие дни, меня правильно понять или обидятся и еще больше отдалятся? Или проще будет как бы нечаянно о чем-то догадаться, сказать что-нибудь вскользь и вслух, зародить сомнения — и невинно отбежать в сторонку?»
«Нет!»
Капитан Глеб выдохнул, жестко сжал губы и зашагал вдоль кромки воды. То, что с Жанкой и в этот раз случилось что-то неправильное, он понял вчера сразу, не расспрашивая подробно и без того утомленного хлопотами Виталика.
Свежий речной воздух был с утра кстати, шагалось по плотному песку в удовольствие, но Глеб изредка хмурился, вспоминая…
Их одноклассница, рыжая и большеглазая Жанка, после окончания местного текстильного института покрутилась немного около своих заботливых родителей и подалась для чего-то в Москву. Первое время до него в моря доходили слухи, что Жанка хорошо устроилась в столице, выгодно вышла замуж, живет в своем трехэтажном доме и прочее, прочее. Потом, через несколько лет, когда он вырвался в родной город повидать матушку, Виталик Панасенко подробно доложил, что вот ведь Жанка все это время обитала в хорошем особняке где-то на Рублевке (или около — никто точно тогда и не знал, да и потом они подробностей не узнали), замужем была за олигархом, хозяином известного бренда пива — «Ну, ты ведь сам понимаешь!..» Потом внезапно вернулась домой в их маленький городок («Характер-то ведь у нее с первого класса был гонористый, хлопнула дверью и все, или, может, олигарх ее сам выгнал, обменял на молодую жену?»).
Глеб Никитин еще тогда сомневался в том, чтоб Жанка сама добровольно с Рублевки — да в их поселок… Рыжая все больше таинственно молчала, смеялась, дразнила их, что, мол, не успели мужички-землячки попробовать по знакомству на халяву знаменитого пива, вроде как бы по старинной-то дружбе…
Из Москвы она привезла дочку Маришку, забавное, симпатичное и абсолютно не провинциальное существо. Капитан Глеб назвал девочку Кудряшка Мэри, и это прозвище приклеилось к ней прочно. Так звали ее и в школе, и все знакомые, да и Жанка всегда веселилась по этому поводу, обнимая ее буйные нерусские локоны…
Глеб легко шагал к перелеску, внимательно смотрел по сторонам, отмечал детали, все пока было вроде хорошо, дышалось легко, но матушка-то не зря все же охнула, увидев утром круговую темноту под его глазами…
…Когда Жанка после своей московской эпопеи вышла здесь, в их городе, замуж за Германа Данилова упитанного военпредовского сынка из параллельного класса, Глебу Никитину как-то удалось в командировке вдребезги напиться, приятно удивив принимающую норвежскую сторону. А когда через полгода после этого он прилетел на очередные пару дней в родные края и впервые за несколько лет увидал Жанку, только чудом ему удалось не напиться подобным же образом и во второй раз.
Тогда они вместе планировали ее магазин.
Жанка представила старого друга мужу, предпринимателю, только начинающему тогда свой новый бизнес по тканям; увлеченно рассказывала Глебу о своих планах открыть магазинчик элитной одежды. Она была стопроцентно уверена, что их маленькому городу крайне необходим бутик с одеждой для концертов, приемов, официальных и торжественных мероприятий.
Они сидели в почти пустом кафе и трепались. Жанка напористо требовала от Глеба удивительных решений и необычных названий, а он умиротворенно потягивал холодный джин, смотрел на нее и смеялся…
— Общая тема должна быть музыкальная, в основном строгая классика. Правильно? Как ты считаешь, Глеб?
— Ага.
— Оформлять магазин я заставлю их так: во-первых, акцент на черно-белый цвет, ну как клавиши на пианино, как ноты; у окна поставлю рояль… Чего ухмыляешься? Перетащу от даниловских стариков, им все равно инструмент уже не нужен… Слышишь?
— Ка-анешно…
— На рояле будут лежать старые бумажные выкройки, ноты там, журналы мод всякие, ну, как на полке… Девчонку, продавщицу, возьму одну, чтобы на рояле немного могла, так, изредка побренчать.
— Витрина?.. Слушай, а может, в витрине сто́ит на простых стойках развесить запчасти от классических костюмов — пиджаки, жилеты, брюки, платье пышное такое… Так-с, действительно, расставить эти вешала со смокингами вокруг музыкальных инструментов в витрине, притащить откуда-нибудь контрабас, скрипку, трубу эту деревянную, как ее правильно-то — фагот или гобой, а? Получатся вроде как абстрактные музыканты, а еще можно добавить туда черный цилиндр на вешалке, белые перчатки в рукава смокинга вставить… Классно будет! Правда?!
— Черное, белое, черное… Послушай, мой монохромный друг, ты радугу-то хоть раз в своей жизни видела? Представляешь, в мире еще и зелененькие, и красненькие цвета есть, которые, несомненно, пригодятся для твоего зеброидного магазина, а?
— Не перебивай меня, внимательно следи за женской мыслью, — Жанка нетерпеливо махнула на него рукой.
— Черно-белые тона с обязательным ярким элементом. Не спорь. Думаю, можно придумать красный цветок в лацкан смокинга или красную букву в названии над дверью, женскую перчатку бальную тоже обязательно красную, можно бросить на рояль, а?
Жанка забавно задумалась и поднесла к носу карандаш.
— Закажи мне мороженого. И сам думай тоже! Нечего…
— Хорошо. Чувствую, что задолжал тебе малую толику креативности и стыжусь, представь себе, страшно стыжусь! Короче, мэм, записывай!
Они хохотали и спорили в тот день и когда он предлагал по очереди назвать Жанкин крохотный супер-магазин «Пикколо», и «Карузо», и «Лайза»… Он помнит, как она замерла с ложечкой мороженого у рта.
— Все. Точка. В нашем городе будет магазин «Ла Скала». С меня коньяк.
Глеб вкрадчиво наклонился к ней.
— А слоган?.. Слоган у тебя есть? Утверждают, что в Сан-Франциско в этом сезоне модно слоганы специально для бизнеса придумывать. Как ты насчет этого?
— Не дури, капитан Никитин, коньяк ты уже заработал, ну вот и придумай этот… как его, слоган.
— Вни-имание! Вторую порцию замечательных мыслей — в студию! Записывай, записывай, подружка — ты рискуешь пропустить что-нибудь из шедевров.
Глеб подпер голову рукой и с улыбкой уставился на рыжую.
— «На высокой ноте любви» — р-раз! «Совершенная гамма возможностей» — два! «Белый танец, господа» — и тр-ри! Возможен вариант — «Одежды маленький оркестрик…». Хотя… Пошловато, проехали. А как ты смотришь, уважаемая магазиновладелица, на такое: «Клиентов выбирают. У нас хороший вкус». А? Ладно, не морщись, держи на закуску. Во-первых, «Звуки близкого счастья»; во-вторых, «Ни одной неправильной ноты»… Твои административные старушки должны моментально сходить с ума, переступая порог такого замечательного магазина!
Он тронул тогда Жанку за прохладную руку.
— А ты ведь уже позабыла, что я не пью коньяк…
Обогнув невысокие кривые столбы со старой колючей проволокой, Глеб поднялся на пригорок и еще раз отметил про себя, что место для костра они тогда давным-давно выбрали для своих вылазок на реку правильное, хотя вроде особенно-то и не планировали прятаться от других. Случайным в их компании людям эта травянистая площадочка казалась неинтересной и вроде как бы стратегически невыгодной. Посторонние считали, что веселиться, сидя за невзрачным бугром около «колючки» да еще и без козырного вида на реку… оно как-то, ну в общем, неподходяще.
Такое неприглядное, на первый взгляд, местечко лишних людей не привлекало, другие отдыхающие компании размещались обычно внизу, у реки, одинаково там шумели и визжали на стандартно обжитых костровых местах. Ни разу не было случая, чтобы их уголок был занят, да и приезжали они обычно в выходные на реку раньше других. С самого утра отправлялся кто-нибудь из мужиков разжечь костер, подготовить правильные угли, поставить, при случае, воду для ухи на огонь. Так что они всегда опережали остальную отдыхающую братию.
Место было на солнечной стороне взгорка, в затишке. С первых же весенних дней они здесь без особого стеснения загорали, потом, когда начали своих детей вывозить на природу, не нужно было особенно приглядывать за ними, до глубокой воды было далеко, вообще здесь всегда было потише, без воскресного шума и гама, который обычно доносился снизу, от реки. Гораздо позже, когда в их компании стали появляться личные машины, они распробовали, как удобно почти вплотную подъезжать к старому «обжитому веками» месту для пикников. Тропинка как-то сама собой за годы проложилась такая хитрая, незаметная, от дороги прямо к этому месту между кустов… Они отдыхали, а машины рядом были, под присмотром. Обычно на обратном пути с реки шоферили женщины.
…Сушняк вокруг их кострища был весь обломан, но свежие деревья совсем нетронуты. Костер они всегда разводили на одном и том же месте, кострище заботливо обкладывали речными камнями, щербатыми кирпичами, пару-тройку которых Марек обычно прихватывал со своей вечной стройки, да и бревна для сиденья сохранились еще с тех пор, только чуть позеленели, покрошились в торцах, некоторые были уже заметно тронуты снизу гнилью, яма для мусора тоже как-то непривычно обмельчала и заросла травой… Они всегда любили посидеть аккуратно.
У других обжитых мест, внизу у реки и справа, ближе к дороге, мимо которых к своему месту поднимался по береговому склону капитан Глеб, было грязно, неприбранно. Прямо в черноту бывших костров недавние отдыхающие набросали множество белых пластиковых стаканчиков и тарелок, там же блестели смятые пивные банки, томились в старых холодных угольках не сгоревшие до конца, промокшие, смятые пачки от сигарет… Некоторое тонкие деревья у реки стояли посеченные, без верхушек, некоторые были с бессмысленной жестокостью обрублены на высоте человеческих рук.
«На таганы. Так ведь их легче рубить, даже женщинам…»
Также в мокрых кострищах светились свежие очистки от вареных яиц, кожура апельсинов, валялись огромные раздавленные бутылки из-под газировки и пива, у одного выжженного места были разбросаны останки вяленой рыбы, окуневые хребты, ребра, целая куча чешуи, все это сырое, мятое, гниющее… У крайнего костра, под большой уже неживой ольхой, валялся целый моток проволок от шампанского, ворох крупных и уже подвядших зеленых веток.
«Рубили ведь не сушняк, а живые деревья, бестолочи!»
На их место, видно, с того времени никто так больше и не приходил — битые кирпичи разбросаны, а в костре нет свежего пепла и мелких угольков. Вокруг других-то кострищ была настругана свежая зеленая кора, валялись мелкие светлые щепки. А здесь… Только белеют кучкой в стороне речные ракушки. Наверно, Маришка успела тогда их принести с реки, игралась…
Глеб начал методично ходить по поляне правильными кругами, понемногу удаляясь от разбитого унылого костра. Внезапно он оглянулся, присел у своего же следа и отодвинул ногой мокрый слой на взгорке. Когда освободившийся из-под дождевого наста сухой песок сам стал осыпаться вниз по склону, в нем мелькнули и скатились в глубокий отпечаток две крохотные белые монетки…
Капитан Глеб прислонился к дереву и перевел дыхание.
«Хорошо вчера посидели с Панасом, голова что-то кружится…»
Он еще раз осмотрелся, прошел от старого кострища к бугру, потом через реденький подлесок и кусты спустился на другую его сторону, у толстой давно обломанной по верхушкам корявой ивы остановился — посмотрел на дерево внимательней…
Через взгорок от ивы, метрах в пятнадцати, хорошо просматривалось знакомое кострище. Почувствовав волнение, Глеб начал неторопливо отламывать чешуйки старой коры и тщательно ощупывать дерево на уровне своего пояса, потом попытался ковырнуть крупный завиток коры уже авторучкой, чертыхнулся, спешно достал из кармана домашний ключ и еще раз поддел им, металлическим, трескучую кору. На песок под иву выпала согнутая медная денежка.
«Десять копеек, а там, в песке, были две по пять. Ставки растут…»
Он еще раз пристально посмотрел по прямой линии в направлении кострища и направился к другим деревьям.
…Мокрый песок противно налипал на кроссовки. Было по-прежнему прохладно, но ветер с реки поднимался уже теплый, начали падать капли со стволов старых тополей, влажных с береговой стороны. Изобильная влага скопилась и на еще голых ветках ивняка, больше всего зеленых листьев было на шиповнике и на маленьких рябинках… На откосе сквозь старую серую траву пробивалась крупные ярко-зеленые побеги, пока еще без соцветий, чистотел. Торчали жесткие крупные розетки молочая.
«Кротов еще нет — рано, холодно в этом году…»
А ведь когда-то, пацанами, на майские праздники они уже купались здесь в реке, не по-настоящему, конечно, а так, окунались с головой для выпендрежа, важно было первым решиться, влететь с разбегу в ледяную воду, заорать безоглядно благим и другим матом и прибежать в мокрых трусах к костру, к своей компании, быстрей греться… Но в школе они обязательно хвастались на следующий день: «Купались, ты чего, не веришь!»
На откосе, в сыпучем песке рядом с монетами блеснула изогнутая стекляшка… Боковинка банки, с частью донышка, кривая, «в талию». Очень знакомая банка из-под кофе.
«Кто и по какому поводу баловался на здешней природе таким благородным напитком?»
Вопросов было много, а правильных ответов ни на один из них пока еще не нашлось. Каждую секунду приходилось останавливать себя и задумываться о недавних находках и догадках. Ужас предстоящих событий заставлял его низко наклонять голову и никуда в эти минуты не спешить.
…Глеб уже спускался с травяного бугра к асфальтированной дороге, когда заметил в овраге в затишке стаю дремлющих бродячих собак. Солнце к этому времени уже немного выглянуло из-за прозрачных негустых облаков, пригрело. Только один крупный серый зверь лениво приподнял голову, отмечая его шаги.
Мимо лица Глеба почти одновременно неровно пролетели пчела и бабочка-капустница. Песок на поляне и на тропе уже почти весь высох и легко осыпался с кроссовок. Глеб несколько раз топнул, отряхивая обувь.
«Понятно. Но пока не все… Еще одна неприятная загадка пинком открывает дверь в мою безмятежную личную жизнь. Печально, но говорить об этом в ближайшие дни мне придется много, а слушать — еще больше.»
Подъезжая на такси к городу, капитан Глеб Никитин отметил про себя, что, оказывается, очень обидно, если первого скворца замечаешь не в романтической березовой роще, свищющего трель-гимн новой жизни, а когда он, этот долгожданный весенний гонец, суетливо и жалко роется в недостойной его придорожной помойке.
Через прутья массивного забора Глеб наблюдал за Виталиком, провожавшим к воротам церкви жену и двух бабулек, дальних даниловских родственниц, которые приехали позже.
Антонина еще в машине заботливо предупредила его, что Жанки не будет ни здесь, ни на кладбище.
— Она и так каждый день на могилку-то дочкину ходит. А в церковь она потом одна как-нибудь придет, да и дома ей сегодня нужно за всеми присмотреть, приготовить все как надо…
Как ни уговаривала его чета Панасенко, Глеб с ними не пошел.
— Муторно мне и так, без этих завываний…
Почти сразу же из-за тяжелых дверей выскочил и Виталик.
— Ну его, темно там. Говорят, что минут на сорок вся эта процедура растянется, может, и на час.
По пронзительно голубому небу стремительно летели куда-то белые облака. Ветром пригибало вершины высоких берез, безо всякого особенного порядка и принуждения расположившихся давным-давно вокруг церквушки. Впрочем, внизу, ближе к траве, было безветренно и тихо.
Стены старого здания, единственного, которое помнил здесь Глеб, совсем недавно аккуратно выкрасили розовым цветом, резные колонны по углам и оконные наличники выбелили. Именно в этом здании, судя по потертому асфальту и расхоженным к нему тропинкам, всегда и проходили многочисленные церковные службы. Рядом возвышалась новая, белая с золотом, колокольня, нижние окна которой были заколочены рваными кусками фанеры. Около боковой двери новостройки все еще стояли большие баки с краской и остатки строительных лесов.
Какой-то мужичок неспешно и не очень аккуратно косил между памятниками и осевшими могилами неровную траву.
— Пятница, пятница, пятница-зарплатница… Покурить бы тут как поприличней, — Виталик тоскливо огляделся.
— Пошли побродим.
Они неторопливо зашагали вокруг церкви по чистым, очень ухоженным дорожкам старого кладбища.
Виталик молчал и, задрав голову, рассматривал золотые купола на голубом небе. Глеб улыбнулся, вспомнив, как в детстве они гоняли зимой через это место — тогда не было ни заборов, ни тропинок — на лыжах, правда, по нижнему краю кладбища, а летом — на рыбалку на речку Бузянку. По таинственной глухой территории они всей командой уговаривались бегать только днем! И то — черные чугунные кресты и высоченные мраморные памятники, с ангелами, со строгими глазами святых, давили, пригибали к земле, заставляли поминутно, с замиранием сердца, растерянно оглядываться; в жуткой жирной зелени гигантских лопухов и борщевика выше их роста непременно, как ему тогда казалось, таились мертвые старухи. Почему-то в эти быстрые минуты, когда они гурьбой торопились пробежать через кладбище, ему всегда хотелось подольше задержать дыхание — и не дышать! Глеб смутно помнил, что церковь была всегда заколочена. Или только ее некоторые окна? Но то, что раньше старый погост был очень неухоженным и дряхлым, он помнил точно.
Панасенко выкурил за старой березой папиросину, спрятал окурок в сорванный лопушок, зажал в руке. Покрутил головой по сторонам.
— Смотри, Глебка, какие купчины здесь лежат!
На старых черных камнях солнце удивительно чисто и ясно просветляло резные буквы: «Симеон Гордеевич… жена его Евдокия Феодоровна Гордеевы», «Корчевской купец Петр Степанович Субботин… жития 73 г. Корчевская купчиха Екатерина Ивановна Субботина, жития 96 г.».
Виталик ползал по густой траве, рассматривая очередной приземистый могильный камень. Читая вслух для Глеба, не уходившего в заросли с чистого асфальта, он с трудом разбирал непривычные буквы старых надписей.
— Юная роза… лишь развернула алый шипок…, вдруг от мороза в лоне уснула. Свянул цветок. Милой моей дочери любящий отец. Города мещанин Иван Никитин Воробьев.
Виталик заполз за оборот камня.
— Здесь покоится прах девицы Анны Ивановны Воробьевой. Родившейся 1853-го 7 ноября… скончавшейся 1869-го 11 мая. Жи… жития ей было 15 лет 6 месяцев и 5 дней.
— Смотри, смотри, Глебка! Девчонка ведь еще совсем она была, от чего же так? От чахотки, наверно, раньше-то ведь при царе чахотка вроде была распространена в России… А родители-то, небось, как убивались по дочке-то своей! Вон какую махину отгрохали и надпись такая растроганная! Чего ты там застрял? Чего-то интересное нашел?
Капитан Глеб молча стоял у высокой, в полтора роста, сильно покосившейся мраморной пирамиды. На черной полированной поверхности не было ни дат, ни фамилий, только короткая надпись. Виталик встал рядом с ним.
— Ну и чего тут?
— Смотри — «Младенец Лизонька 2 лет». Уверен, что у этих родителей горя было ничуть не меньше…
На всех могильных камнях, которые можно было рассмотреть с дорожки, не заходя на траву, были очень старые даты. Самые поздние — послевоенные. Глеб отметил про себя, что несколько надписей, сделанных в сороковые годы, расположены на неправильных гранях больших гранитных монументов. Потом понял, что первоначальные тексты на фасадах этих камней были не очень аккуратно, но начисто сбиты.
…Выходившие из дверей храма люди не обращали на них внимания, как, впрочем, не особенно-то глядели при этом и друг на друга. Прихожане суетливо проходили по асфальту дорожек мимо, смотрели себе под ноги, шептали что-то знакомому попутчику рядом, на встречных даже не подымали глаз.
Мужик-косарь отвлекся от тщательного уничтожения остатков бурьяна и направился в дальнее здание, бревенчатое, солидное, но почти безоконное. Глеб посмотрел на него еще раз тогда, когда тот возвращался с миской соленых огурцов, поверх которых лежали разнокалиберные куски черного хлеба, очищенные вареные яйца и перья зеленого лука.
— Уважаемый, а как бы нам всю эту красоту пофотографировать? Или у вас тут запрещается?
Мужичок перестал принюхиваться к содержимому своей миски и поднял равнодушные глаза на капитана Глеба.
— К батюшке, к батюшке все это… Как он благословит — и хорошо… Там их двое, батюшек-то, батюшка Алексей и этот, как его, Федор. Ага…
Мужик освободил одну ладонь от миски, мелко перекрестился, кивнул на землю и торопливо скрылся за кустами на повороте дорожки.
Виталик громко сглотнул, провожая взглядом удаляющиеся огурцы.
— Ты как? У меня трубы горят, хочется чего-нибудь полезного, холодненького…
Из больших дверей старой церкви показались знакомые.
Виталик подскочил к жене, замахал ручками, внимательно выслушал ее, кивнул головой, потом вприпрыжку подбежал к Глебу.
— Все, Глебка, Антонина моя с бабульками сейчас поедут со всеми на новое кладбище на автобусе, там места еще есть…
— Где?
Виталик в недоумении сначала раскрыл рот, потом догадался.
— В автобусе, а… Да ну тебя, Глеб, не сбивай ты меня!
— Ясней выражайся — не будешь нервничать сам и других ненароком не обидишь.
— Короче, они все едут на кладбище в Покрова, а нам с тобой Антонина велела гнать к Даниловым домой, помогать Жанке и ее старушкам расставлять столы. Они сами там с мебелью не справятся. Машину поставим в гараж — и к ним. Пошли, пока никто на хвост не сел!
— Сейчас, я на минуту.
Капитан Глеб заметил в толпе людей, сходящих с крыльца, человека в черном одеянии и двинулся к нему.
Женщины в возрасте и старушки в платочках и косынках, выходя из здания, неловко и торопливо поворачивались лицом ко входу и крестились, глядя на церковную дверь. Некоторые спешили подойти к священнику, молодому светловолосому мужчине в очках с золоченой оправой. Они кланялись ему, он привычно осенял их крестом, участливо что-то говорил каждой. Пробирающегося сквозь толпу загорелого нездешнего мужчину он цепким взглядом отметил сразу же.
Глеб остановился, ожидая окончания беседы батюшки с прихожанками, потом двинулся ближе.
— Отец…
— Батюшка, — мягко поправил его священник. — В чем нужда, сын мой?
— Всего лишь вопрос, батюшка. Удобно ли нам с коллегой фотографировать храм и старые могилы?
Собеседник деловито сверкнул стеклышками очков.
— С какой целью? С коммерческой? Какое представляете издание?
— Нет, что вы. Я частное лицо, родом из этих мест. Хочется память для себя оставить. Так благословите, батюшка?
Тот сразу как-то поскучнел ликом, засуетился.
— A-а, так вот, значит… Да, да, конечно, благословляю, безусловно, да-да…
Молодой батюшка, потеряв интерес к дальнейшей беседе, отвернулся и ловко перекинул тонкий кожаный портфель из руки под мышку. Тут же с достоинством, не нагибаясь, совершенно неуловимым движением привычно нырнул ладонью куда-то под рясу и вытащил наружу стильный мобильный телефон.
— Да, я слушаю. Нет, буду вовремя, как договорились…
Глеб Никитин нетерпеливым взмахом руки еще раз привлек его внимание.
— Кто благословил-то меня? Отец?..
— Алексей. Отец Алексей, сын мой. — Священник, не отрываясь от телефона, кивнул Глебу и простился с ним и с его проблемами усталым взглядом.
— Привет, путешественник.
Глеб обернулся. Тот, кто его окликнул, черноволосый, худощавый, начинающий лысеть мужчина, протягивал ему руку.
— А, Марек! Привет, как дела?
— Да так, потихоньку, хоть удавись… Ты надолго к нам в этот-то раз? Посидели бы, что ли… Или тебе, как всегда, некогда?
— Ну почему же — на доброе дело всегда время найдется. А ты чего такой смурной, у тебя же вроде всегда все по плану шло? Или как?
Марек вяло махнул рукой.
— Да… самочувствие хреновое, а все остальное — так себе, движется понемногу. Жизнь какая-то дурная настала: полоса черная, полоса белая…
— Не все так плохо, дружище. С точки зрения дальтоника твоя жизнь — радуга.
— A-а, брось ты, не до анекдотов мне сейчас.
— Ну, в таком случае нам с тобой действительно необходимо посидеть. Есть приятное практическое предложение — завтра в «Поплавке». А?
Азбель еще раз нерешительно отмахнулся.
— Не до этого мне сейчас. Давай как-нибудь потом. Да вот, Глеб, познакомься — это моя жена, Галина.
К Мареку подошла и встала рядом, плотно взяв его под руку, высокая молодая женщина, с хорошим макияжем и в роскошном, декольтированном совсем не траурно, платье.
— Галочка, помнишь, я тебе рассказывал про нашего знаменитого капитана-бродягу? Вот он — Глеб Никитин, у нас в городе собственной персоной.
Галина с очевидным интересом рассматривала голубоглазого незнакомца.
Крупная голова, чуть седые короткие волосы на висках, сильные покатые плечи, аккуратные ухоженные руки, рост чуть выше среднего, одет не дорого, но хорошо…
— Здравствуйте, путешественник. Вы просто обязаны прийти к нам в гости! Ну не сегодня, разумеется, но в самые ближайшие дни, правда ведь, Марк?
…Когда капитан Глеб проводил чету Азбелей к их машине и подошел к старенькому микроавтобусу, Виталик уже вылезал из-под открытого капота. Вытер руки приготовленной чистой тряпочкой и, прищурившись, спросил приятеля:
— Чего ты попа-то так долго терроризировал?
— Уточнял, можно ли с грешником-обжорой в одной автомашине по утрам ездить.
В приоткрытые окна микрика врывался замечательно прохладный солнечный ветерок. Виталик бодро рулил, одновременно доставая из многочисленных карманов суконной жилетки семечки.
— Хочешь семушек, а?
— Ненавижу. Грязное, неопрятное занятие, особенно если кто-то чавкает эти… «семушки» на людях. Если уж тебе невмоготу без них — запрись на своей кухне и грызи.
— Так вкусно ведь. И вообще…
Виталик слегка обиженно хмыкнул, обтер по очереди ладони о жилетку и, перехватив поудобнее руль, присвистну.
— Послушай, Глебка, раскрой наконец мне тайну: почему это у тебя никогда не болит голова с похмелья?
Заметив, что Глеб улыбается, Виталик завертелся на своем водительском месте.
— Нет, ты скажи, ты объясни уж мне, такому неотесанному, пожалуйста! Я требую! Вместе же ведь с тобой на мероприятиях и пьем, и закусываем, а ты всегда утром как огурец! Или таблетки какие специальные зарубежные принимаешь?
— Ну, если для тебя эта информация так принципиально важна, то, конечно, мне придется все подробно объяснять. Как хорошему другу. И как приятному собутыльнику.
Небольшая пауза только подзадорила Виталика. Он нетерпеливо поглядывал на спутника, но молчал, робея спугнуть птицу удачи.
Капитан Глеб неопределенно повел в сторону рукой.
— Знаешь, когда люди хворают, они не работают, валяются дома на больничном. Правильно же? Правильно. А когда занятой человек работает — он не болеет, потому что ему некогда. Вот и моя голова всегда по утрам в действии, думает, — значит, она не может в это время болеть… Логично?
Виталик надулся.
— А мои мозги, что, по-твоему, только на следующий день начинают работать, так что ли?
Конечно, ему было вдвойне обидно. Не получить чудодейственный рецепт вечного головного здоровья да еще и слышать, как Глеб при этом хохочет!
— Ладно, ладно, не пыхти. Знаешь ведь сам, что я с детства не тренировался в успешном распитии спиртных напитков. Просто так с организмом получилось…
— Повезло, — вроде как простодушно перебил его Виталик.
Сделав вид, что не заметил язвительности друга, Глеб Никитин тем же ровным тоном продолжал.
— В семнадцать лет я в Бискайском заливе по четыре порции макарон на ужин съедал, пока бывалые мореманы в шторм по каютам бледненькие лежали. Почему-то на морскую качку я никакого внимания не обращал никогда. А на берегу, на следующий день после крепкой выпивки, мне всегда просто хочется есть. Есть и спать. В эти трудные минуты мне требуются только горячий борщ и мягкая подушка. И никакой опохмелки.
Голос Глеба окреп. Он покосился в сторону собеседника.
— Заметь, что жрать мне хочется после, а не до распития. И каждую ночь колбасу таскать из холодильника меня не тянет, как некоторых. И никаких «граммулечек» с утра! Такой рецепт тебя устроит? А, мой юный злоупотребитель?!
За разговорами незаметно проехали городской бетонный мост через реку.
Большая вода внизу золотилась до поворота у дальних элеваторов. Там же, на фарватере, ближе к левому берегу вроде как стояли или очень медленно двигались два высоких пассажирских теплохода. Под самыми центральными пролетами моста пыхтел теплым воздухом небольшой буксир-толкач с полной песочной баржей. Движение на реке было медленным и незаметным. Ни вверх, ни вниз по течению не было видно привычных стреловидных волн от «Ракет» и «Метеоров», не бегали от берега к берегу рабочие катерки и трамвайчики.
Прибрежный городской парк с моста казался сплошной зеленой полосой, из-за которой высовывалось несколько серых многоэтажных зданий в районе новостроек. Под высоким откосом мелькнул зеленой деревянной башенкой речной вокзал.
«Почему именно на вокзалах так много убогих собак? Без лап, со страшными свищами на боках, с оторванными ушами и хвостами… Почему таких почти нет в центрах красивых городов? Наверно, потому что на просторных улицах, на жилых помойках и придомовых свалках у них совсем нет шанса выжить! Там просто нет милосердия, нет защиты, только брезгливость и ужас от одного только вида их увечий… Вокруг здоровые люди и рядом с ними их красивые, сильные псы. Даже человеческие и собачьи бродяги там нахальны и жестоки. А на окраинных вокзалах всегда полно всяческих живых отбросов, тоже калек, которые иногда по-своему нет-нет да и пожалеют хромого гавкающего уродца, прикроют его криком или палкой в шальной собачьей драке, кинут нелишний кусок, зная, каково это — быть бездомным и голодным…»
Молчаливый водитель Панасенко сосредоточенно и аккуратно объезжал выбоины давно не асфальтированной набережной. Блестевшая через частые деревья река с дороги уже не казалась такой величавой и серьезной. Только там, где в парке зияла проплешина сразу из нескольких поваленных тополей, успела блеснуть вдалеке большая, с детства знакомая, вода.
Глеб нехотя отвернулся от окна машины.
— Слушай, Виталь, давай на минуту завернем ко мне домой, а потом — на проспект, мне еще нужно успеть в гостиницу устроиться.
— В гостиницу? А дома-то тебе чего не спится, тесно, что ли? Или мамаша ругается на твои ночные похождения? Это же какие деньги нужны в гостинице-то жить просто сумасшедшие!..
Капитан Глеб еще покрутил ручку окна.
— Пробовал вчера на раскладушке уснуть, но у матушки сейчас, кроме меня, два котенка гостят, подруга давняя на время отпуска ей своих питомцев доверила… Ну, им и понравилось с хорошим человеком ночевать, всю ночь наперегонки демонстрировали любовь ко мне, ползали по животу, мурлыкали, как маленькие танки. Я, естественно, не мог ответить им взаимностью, вдобавок набрал полный нос шерсти, полночи дремал, полночи чихал, ближе к утру удрал на кухню, кофе пить. Сегодня выспаться очень хочется.
— Ч-черт!
Машина взревела. Виталик начал резко дергать передачи.
— С коробкой маета, приспосабливаться все время нужно… А, кстати, про котов-то. У моего соседа тоже котишка есть, очень дорогой, шерстяной, глазастый. Они всей семьей его подстригают, чешут и в шампунях специальных полоскают, а котяра все равно пухом исходит. Я соседу предлагал позабыть ихнего Маркиза в лесу или на даче где-нибудь нечаянно, тот жены боится, руками машет: «Что ты, что ты!» А шерсть от того драгоценного кошака уже из их квартиры в общественный лифт килограммами долетает, ужас как противно…
Глеб с хрустом потянулся, выставил руку в окошко, навстречу ветру.
— Про мяуканье мне никогда не было интересно. Я, ты же знаешь, старый собачник, коты не по мне… Да, вот еще, послушай, Виталь, мужики ничего не говорили про деньги, никто тогда не забавлялся там медяками, ну не бросал никто в костер много мелочи?
— Опять ты, Глебка, за свое! Говорил же я тебе вчера, что не было там ничего такого! Да, притащил Назар тогда к костру свой злосчастный мусорный мешок, так его самого из-за этого мусора милиционеры десять раз наизнанку вывернули. Скрепки там были, стекляшки, кнопки… да, кнопки у него вместе с бумажками ненужными еще были. Никакую мелочь никто горстями в костер не бросал! Копейка-то тогда случайная, недействительная уже, попалась.
Помолчав, Глеб Никитин настойчиво, тем же спокойным тоном продолжил:
— Помнишь, как мы на старом стрельбище за рекой пули искали? Мы же всегда после среды, когда охрана из лагеря отстреливалась, к обрыву на велосипедах ездили. Как сейчас помню — чуть тронешь сверху песок, слой скатится, а вместе с ним и пульки автоматные… Ну помнишь ведь?
— Ты к чему это опять — песок, патроны?
— Не песок — патроны, а песок — монеты. Не забыл, сколько мы пуль зараз из обрыва тогда выковыривали, а?
Виталик нахмурился за рулем.
— Ну и что? Много, по тридцать, по пятьдесят; кто как, все пацаны всегда полные карманы себе набирали…
— Ну так вот! Сегодня в песке вокруг вашего шашлычного места на берегу я нашел пятнадцать десятикопеечных монет, четыре штуки по пятьдесят копеек и три по пять. Еще семь разных наковырял из деревьев вокруг костра.
— Ха, подумаешь! Милиционеры и тогда, в мае, нашли около того костра, на земле, немного мелочи. Это кто-нибудь весной по пьяни шатался по берегу с дырявыми карманами, вот медь-то у него и высыпалась. Или кто из молодняка выбросил ненужную мелочугу, или парочки какие романтические на возвращение деньги в том месте бросали, всякое же бывает.
Глеб медленно повернулся к приятелю, тихо и внятно произнес:
— И из этих дырявых карманов, по-твоему, многочисленные монеты сыпались с такой силой, что врубались в соседние деревья на сантиметр, на полтора вглубь? Так что ли? Или школьник тогда какой богатырский около костра оказался, что так сильно ненужные денежки вокруг себя по сторонам разбрасывал?
— Ну не знаю…
До гостиницы они доехали быстро. Открыв водительскую дверь, Глеб легко вытащил отнекивающегося Виталика из машины.
— Пошли прогуляемся! Не ленись. Совсем нелишним для тебя будет минут пять подышать свежим воздухом, ты ведь просил у меня рецепт от головной боли. Я быстро, только оформлюсь и сумку распакую. Кстати…
Заметив у входа полосатый тент со столиками, Глеб подтолкнул к нему Виталика.
— Вот и холодная водичка со льдом — лечись. Тебе — как другу. Я недолго.
Разомлев от трех стаканов сладкой шипучей «Фанты», Виталик развалился на пластмассовом стуле в тени большого фирменного зонтика.
— Ого!
То, как был сейчас одет капитан Глеб Никитин, не могло не привлекать внимания. Кроме того, что его одеждой был изумлен привычный к гардеробу друга Виталик, забыла на время про свой поднос и девчонка-официантка; оживились, заметив богатого клиента, таксисты у входа в гостиницу. Темно-синие джинсы из легкой ткани и майку-поло, в которых Глеб был утром, он сменил на черный костюм в тонкую белую полоску, ослепительно белая рубашка была расстегнута на две пуговицы, через которые на загорелой груди Глеба виднелись золотые цепочки.
— Ну ты даешь, ты сейчас прямо как, прямо… — Виталик вскочил и принялся суматошно смахивать со своих мятых серых брюк крошки семечек.
Когда подошли к микроавтобусу и Виталик опередил его, чтобы забежать поправить чехол на сиденье с правой стороны, Глеб сделал вид, что занят манжетой своей белой рубашки и при этом очень внимательно смотрит на часы.
— А вот ты в какой-нибудь партии состоишь, ведь у вас там для бизнеса-то ведь нужно в партии числиться обязательно, а? Вот ты «единый», патриот или как?
— Остроконечник я, Виталик. Принципиально и на всю оставшуюся жизнь.
— Как это? Неужто «Белая стрела»?! Ну, Глебка, ты даешь! Я думал, ты грамотный в этом смысле в политике-то, а ты во так загнул… Правда, что ли? Не дури! Экстремист, получается?!
— Не волнуйся, это спокойное политическое направление, как раз для меня.
— Чего-то я не слышал про такую партию у нас в России. Или новая какая? Под оппозицию, что ли специально создал кто?
— Виталь, это классическая европейская партия. У нас в стране она сейчас только раскручивается… Цели, платформа? Да так, работаем на бытовом уровне…
Капитан Глеб отвернулся от Виталика к окну, давясь от смеха.
Тот взволнованно размахивал руками, надеясь очень быстро переубедить заблудшего друга и вернуть его на правильный политический путь.
— Да ты хоть понимаешь, что никаких перспектив у вас нет! У тебя голова-то всегда была дай бог каждому, как Дом Советов твоя голова варила еще со школы! И чего это ты так все напридумывал-то?! Да ради бога, ты уж примкни хоть к каким-нибудь сильным, перспективным, тебя же заметят, выдвинут, обязательно выдвинут, Глебка, ты ведь такой! А с этими мелкими партиями… Скоро же вас гонять начнут, неприятностей не оберешься! С силовиками-то вы, небось, еще ведь и не договорились? Вот скажи прямо и честно, враги у вас есть? А серьезные идеологические противники? Ну, такие, чтобы ругались с ними твои эти, как… остроконечники, ссорились из-за платформы или еще там из-за чего?
— Мы, остроконечники, так сильно преданы своей идее и своему самому правильному в мире учению, что готовы, например, оскорбить действием даже своего лучшего, но очень любопытного друга, если он начнет чистить вареное яйцо с тупого конца. Мы страшно волнуемся и негодуем тогда по этому поводу. Ферштейн, герр Панасенко?
— Слушай, если еще будешь так надо мной издеваться, я тебя мухоморами накормлю, в конце-то концов!
С удовольствием глянув на разгневанного друга, Глеб захохотал, широко поблескивая роскошными зубами.
Пару раз глянув на него, заулыбался и зашелся смешком Виталик.
— Ладно ты, чего уж там… Я ведь так и думал с самого начала, что не может быть, чтобы у нашего Глеба не хватило ума не связываться с этими политическими жуликами. А вот как у тебя обстоят дела с криминалом? Ты же крутишься там с финансами, с олигархами, и с отмыванием, небось, как-нибудь нехорошо связан? Или не соблазняли тебя еще?
Помедлив, Глеб повернулся к Виталику, легко снял с зеркала заднего вида плюшевого медвежонка на ниточке и, покачав им под носом своего любопытствующего оруженосца, нарочито гундосо, по-церковному, ответил ему.
— Сын мой, с охотой приступай к дневным делам своим, но берись лишь за такие, что ночью не потревожат твоего покоя… Короче, приятель, мне эти фокусы неинтересны.
Виталик назидательно поднял вверх указательный палец и кротко согласился.
— Во-от! Сейчас ты все правильно говоришь. Я ведь тоже никогда ни в какие бандюковские затеи не лезу, дочек своих берегу…
Заметив, что машина уже подъезжает к поселку, Глеб Никитин осторожно тронул друга за рукав.
— Ты уж извини, Виталик, но придется еще раз пройтись по твоей нелюбимой теме. У Германа Данилова какие-нибудь серьезные проблемы по бизнесу случались в последнее время?
— Да нет, вроде особенно-то он нам ни на что и не жаловался. Говорил как-то недавно, хвастался, как всегда, что крыша у него есть местная, ну как у всех тут, в городе. И вроде не очень злые ребята, нормально всегда он с ними по всем делам договаривался.
— А Назару никто ужасных скандалов по бабской линии не устраивал?
— Ты про Жанку, что ли?
Виталик осекся, осторожно и виновато повернулся лицом к Глебу. Тот с пристальным любопытством всматривался в новые заводские корпуса за окном машины.
— Не верю, чтобы у него не возникало других вариантов.
— Не-ет, Глебка, что ты! Брось такие вещи зря придумывать! И у Назара, и у Германа все тихо было и в бизнесе, и по жизни никто ничего опасного-то за ними не замечал, так, как у всех, как обычно.
— Ладно, следствие продолжается. Ты, дружище, лучше не отворачивай глазки от дороги, на меня-то еще успеешь насмотреться, гарантирую. А вот вопросы мои внимательно слушай, договорились?
— Злой ты сегодня, как Берия. У тебя точно голова после моего самогона не болит, а?
— Вопрос третий. В отличие от первых двух — не очень сложный. Как идут дела у Азбеля по его наследству? Он уже все оформил, вступил после матушки и батюшки в права или продолжает еще заниматься бумажками?
— Дом родительский Марек уже на себя в феврале переписал, а вот остальное… Не знаю, он же нам сильно по этой теме не хвастается, ему и Галины хватает — это она там все у него контролирует, надоедает ему своим нытьем постоянно. Да и свояк еще, ну милиционер-то который, по юридической линии Мареку помогает, прикрывает его по разным вопросам.
— Хорошо. Теперь попытайся точно вспомнить рассказы наших мужиков, кто и как из них приезжал в то утро к костру и что каждый там делал. Только не суетись, от себя ничего пока не придумывай, договорились?
Виталик засопел, поерзал на сиденье.
— Если, конечно, смогу все их рассказы сейчас правильно припомнить. Время-то ведь сколько уже прошло, сороковины уже… Они же мне каждый по-своему говорили про то событие. Конечно, в принципе, у любого все одинаково… Ну дак вот, первыми-то приехали на берег Марек и Назар. Приехали на машине Назара — машину у Азбелей когда хочет, тогда и забирает жена, в тот раз она захотела сама чего-то там с утра сделать в городе, какие-то дела были у нее срочные. Марек говорил, что они тогда еще утром дома из-за этого поцапались. Он-то хотел быть раньше всех на месте, как обычно, чтобы удочки наладить, рыбку половить в свое удовольствие, пока остальная толпа не подъехала. Он у нас лучше всех костер разводит, шашлык можно сразу на уголья снаряжать…
— Потом Данилов приперся с дочкой, — Виталик с досадой махнул рукой. — Чего он так рано с Маришкой-то на реку приехал, не знаю, никто его в это время не ждал. Думали, что пока он в своем магазине до обеда с девками да с товарами будет разбираться, уже и жены их успеют с рынка на берег подъехать.
Не сбрасывая скорость, Виталик внимательно посмотрел на щит с ценами на бензин около заправки.
— Видал, олигархи твои нефтяные чего хотят, то с народом и делают! Бензин-то почем уже стал!
Чихнул от досады, ковырнул в ухе, продолжил.
— Чего там еще особенного-то происходило? Сразу ведь так быстро и не вспомнишь… Серега-то, Серый наш, с супругой тоже в тот раз на шашлыки чего-то не приехали. A-а, так всем и лучше было — у его Маргариты характерец еще тот, склочный, она, при случае, любой праздник испортит…
Мужики, как по их-то рассказам выходит, только-только еще начинали с костром возиться, а Герман уже позвонил на мобильник Назару, сказал тогда ему, что подъедет раньше, чем планировал, вот-вот полчаса, мол, и уже будет на месте. Марек после этого звонка чего-то запсиховал, начал орать на Назара, что вечно ему мешают, не дают толком порыбачить, и быстро к своим удочкам убежал. Договаривались-то ведь, что женщины подъедут часам к одиннадцати. Потом оказалось, что Людмила утром дочку уложила в постель, у той температура вроде как поднялась ни с того ни с сего. Но дочка их, назаровская-то, Эммочка, позвонила из-под одеяла тогда Маришке, пожаловалась, что они с мамой не едут. Это Людмила потом ее допрашивала так подробно и моей Антонине все рассказала. А Маришка дома утром своей маме расплакалась, что ей будет скучно на пикнике одной, без подруги; Жанка из-за этого психанула, да еще вдобавок ей Галина тоже позвонила, что куда-то с утра ей нужно было съездить срочно, она вроде как машину даже у Азбеля на время из-за этого отняла. А они ведь перед этим, вечером, договаривались, что Галина заедет за ней с самого утра и они поедут на рынок, так вот Жанка и ушла на рынок за зеленью одна пешком, сказала Галине по телефону, чтобы та ее на обратном пути забрала. А Герман-то вернулся из своего магазина раньше, взял дочку и погнал прямо на наше место, к мужикам…
Только они туда подъехали, Маришка, как он говорит, только успела на берег к воде сбегать, ракушек беленьких речных для игрушек набрать и вернуться, тут и грохнуло. Назар в это время у машины возился, за кустами, Герман пошевелил уголья в огне и пошел к Назару. Марек так и не показался здесь, возле костра, от удочек-то, обиделся, наверно, из-за своей неудачной рыбалки. Да и вообще, он в последнее время ходит весь мутный какой-то, согнутый.
Около милицейской машины на обочине Виталик притормозил, чуть ли не по пояс на ходу высунулся в окно, замахал рукой, заулыбался гаишнику. Хвастливо повернулся к Глебу.
— И у нас тут, в провинции, между прочим, есть свои полезные связи. Это вот сейчас Вася Биланчук стоял там, около гаишной-то «девятки». Я когда здесь проезжаю, всегда посигналю этому старшине, помашу, чтобы он меня узнал, машину мою запомнил. И ему приятно такой человеческий подход иметь, уважение, да и разнообразно на посту, а мне знакомство с влиятельным человеком не помешает. Сегодня-то я вот, допустим, с похмелья за рулем, а гарантии какие-никакие есть, ну на всякий случай, понимаешь ведь меня?
А у тебя, Глебка, блат какой-нибудь есть, в правительстве или в верхах? Милиционеры-то знакомые, конечно же, имеются? Полковники все, небось?
— Меня стюардессы узнают, Виталик. Мне хватает.
— Ну а номера-то себе на машину, небось, блатные уже приобрел? Признавайся.
— Стыдно признаваться, дружище, но я не обзавелся еще блатными, как ты изволил выразиться, номерами. Больше того, каюсь, что и к машинам-то я, в общем, равнодушен. Нет у меня в собственности на сегодняшний день, друг Виталя, никакой автомобильной машины, нет — хоть убей! Сознательно не приобретаю — суеты дополнительной не хочу: зачем мне эти техосмотры, страховки, канистры? Перед красивой железякой на колени вставать? Не для меня.
— Ого! Ты же ведь классно машину-то водишь! Я же видел, как ты…
— От случая к случаю. В удовольствие.
— А как же ты ездишь, ну, по делам по своим да и так?
— По планете, мой упитанный друг, я перемещаюсь пешочком и на самолете. Если опаздываю — то на такси.
— Ладно, хватит выпендриваться-то — на самолете он по делам ездит… Ну ездишь, ну и что? Как ты сам-то считаешь — все у тебя в жизни-то получилось? Вроде в школе ты сначала вундеркиндом был. А сейчас, Глебка? Ведь ни фирмы своей у тебя нет, ни банка, ни завода, даже маленького… Так, все с нами тут хиханьки да хаханьки, а сам ни директор никакой, ни депутат.
Изумляясь внезапно серьезному тону Виталика, который сосредоточенно рулил микриком, капитан Глеб все так же легкомысленно продолжал.
— В далеком невинном детстве многочисленные мудрые тетушки, гордясь моими школьными успехами, предостерегали на всякий случай любимого племянничка: «Хороши передки — не заскрипели бы задки».
— Ну и как твои задки? Башка-то вроде уже седеть начала.
— Немного поскрипывают…
Стараясь не прикасаться белоснежными манжетами к подлокотнику на двери и к сиденью, Глеб покосился на древний автомобильный радиоприемник.
— Кто там у тебя в музыке-то шуршит? Кипелов? Добавь-ка громкости, пожалуйста.
— И чего ты в этих крикунах находишь? Давай я тебе «Виагру» поставлю или «Блестящих», а? Все повеселее, поживее будет. Давай?
— Не разочаровывай меня, сделай сначала погромче Кипелова, а потом уж посмотрим.
— А может, чего-нибудь такого ритмичного, или как там у них сейчас модно-то?
— И этого, Виталик, мне тоже не надо. С годами так получилось, что сейчас я абсолютно не нуждаюсь в том, чтобы кто-то случайный и не особо умный задавал мне количество чего-то в минуту. Я, старина, должен скакать к своей цели в собственном ритме. Зачем все громкое? Мне нужна мелодия, тонкие нюансы слов, классные ощущения. А эти… прыщавые и неграмотные композиторы или демонстрация мясо-молочных достижений в телевизоре мне совсем неинтересны.
Почему-то они вместе и одинаково помолчали.
— Хотя строчка тут недавно интересная появилась у какого-то певуна: «Я сегодня ночевал с женщиной любимою». Именно так — ночевал с женщиной, а не у женщины… Замечательно.
В преддверии близкого гаража и, несомненно, вкусного поминального застолья Виталик продолжал тарахтеть на разные темы.
— А где ты, дружочек, был эти последние полгода, ну ты говорил, что с верблюдами вроде как? Или это, тьфу-тьфу, коммерческая тайна? Полгода ведь от тебя не было ни слуху ни духу!
— Поверь, Виталь, шесть месяцев — и ни одного дилижанса. Собрались там однажды наши, российские, ребята со своими туркменскими коллегами, а потом еще и английская буржуазия каким-то боком к ним присоседилась, и задумали они сообща построить на этом замечательном краю света супер-супербуровую установку для добычи разнообразных дорогих нефтепродуктов. Партнеры в этом проекте оказались все новые, незнакомые, не особенно доверчивые друг к другу; ну и вот, знакомые ребята и рекомендовали этим нефтяникам меня привлечь, для, скажем так, общей связки слов. Никак они до моего приезда не могли договориться о безопасности своей замечательной добывающей установки; чуть ли не дрались из-за этого на переговорах, почти прямо в галстуках: кто делает экологию и поставляет для этого оборудование, кто и как отвечает, допустим, за пожарное оснащение проекта, за защиту электрооборудования.
С парнем, который был с нашей стороны, мы по одному интересному проекту еще в Скандинавии пять лет назад работали; с сыном туркменского начальника я учился в мореходке; ну а англичанам меня просто рекомендовали.
— Кто?
Уклончиво и туманно Глеб Никитин пожал плечами.
— Знакомые…
Вот я и помогал эти разным упрямцам делать сертификацию их дорогостоящего технологического оборудования по нашим, российским, нормам и правилам. Объяснял англичанам, почему нужно делать именно так, как я говорю, а не как у них, там, в Европе, по их стандартам принято. Втолковывал туркменам, чтобы не жмотились, не покупали с закрытыми глазами китайскую проводку и турецкую арматуру. Согласовывал порядок приезда на объект знакомых экспертов из Москвы для подписания актов приемки и все такое. У каждого из участников этого проекта был свой интерес, финансовый, естественно, вот и пришлось покрутиться между ними, поработать, чтобы ребята не запутались в своих разговорах, условиях и требованиях, чтобы все получилось у них там как надо. С людьми всегда работать интересно, особенно если повод общаться не очень поганый. Разговариваешь, думаешь, учишься чему-то, зарабатываешь.
— Так что, дружище, теперь и ты знай, — Глеб хлопнул Панасенко по плотной коленке, — что простой русский лом по-английски называется очень, очень неприлично! Вот ведь как у них, за рубежом, представляешь?!
Виталик молчал. Видно было, что, не очень внимательно слушая капитана Глеба, он уже переводил себя на другую тему.
— …Мины-то эти, ну хвостатые, тоже ведь пацаны под обрывом у реки находили. Я всегда их боялся, ты же знаешь. Ну их к бесу, эти взрывчатки… Хорошо, что как-то еще обходилось, руки-ноги у меня до сих пор целенькие. Да и из наших-то никто и не пострадал особенно. А то ведь как этому, длинному, из девятого «Б», помнишь, они еще с Исаем ходили везде, ему ведь три пальца оторвало.
Виталик захохотал, нагнулся над рулем, захрюкал.
— А как нашему Хмеле пустой патрон охотничий из костра отскочил в задницу, помнишь?! Мы еще тогда весной из-подо льда на реке патронташ, плащ брезентовый и сапоги охотничьи вытащили, вспомнил?
— И как ты над Хмелиным окровавленным задом слезы проливал? Прекрасно помню — такое не забывается.
Наблюдая, как старенький сторож отгонял и запирал в будки собак и возился с цепочкой на воротах гаражного общества, Виталик вроде как бы между делом наклонился к Глебу.
— Послушай, это… А чего ты там еще таинственного такого на берегу-то углядел?
Подняв бровь, капитан Глеб кинул на него суровый взгляд.
— А какое твое шпионское дело?
Виталик опешил.
— Дак это, я же…
— Ладно, я выскочу здесь, на стоянке, за тобой к гаражу на такси подъеду, чтобы нам потом зря время не тратить и пыль на дороге не глотать.
Закрывая за собой скрипучую дверь микроавтобуса и усмехаясь, Глеб в очередной раз подмигнул своему любопытному другу.
На такси ехать было приятней и не так шумно.
Когда поднимались по лестнице новостройки на третий этаж, Виталик на площадке приостановился, стал суетливо разглаживать ворот рубашки и заправлять ее аккуратней в брюки, но Глеб все равно толкнул его к двери первым.
— Звони, трусенок.
— Ага, а сам-то…
Дверь открыла незнакомая пенсионерка, провела их в пустую, пока еще безлюдную комнату. Виталик сразу же шлепнулся в дальнее кресло и поджал ноги. Глеб Никитин остался стоять лицом к окну, молча сжав кулаки.
— Ну что, помощнички, готовы?
На тихий голос капитан Глеб повернулся стремительно, глубоко вздохнул.
Невысокая стройная женщина смотрела на него и вроде как улыбалась.
В темно-коричневом платье с короткими широкими рукавами Жанка казалась старше. Большеротая, глазастая — как всегда, потемневшая тонким стремительным лицом — только сегодня. Но все еще прямые знакомые плечи заставляли Глеба низко опускать голову.
— Ну привет, синеглазый. Я тебе твой любимый джин приготовила. Впрочем, — грустно и спокойно продолжила Жанка, — сначала давай-ка выпей вот это.
Она подошла к шкафу, взяла из-за стекла рюмку, стоявшую там в темноте, около фотографии Маришки.
— Тебе — как первому гостю на сороковинах. Пей, не бойся, — это водка, так положено.
Глеб растерянно посмотрел на Виталика, но потом решительно шагнул и взял из рук Жанки теплую рюмку.
Они старались не мешать женщинам. На кухне и в комнатах всеми командовала шумная мамаша Данилова, Жанка только раз показала им, как и куда нужно ставить столы и стулья, потом Глебом и Виталиком все время занималась та пенсионерка, что впустила их в квартиру.
Виталик успел несколько раз выскочить на балкон, на перекур, пока они со всеми делами не справились, и не подъехали с кладбища остальные гости.
…Лидия Николаевна, родная тетушка Жанки, их учительница физики в старших классах, сразу же взялась опекать Глеба Никитина и знакомить его с присутствующими.
— Вон та бабенка, что в углу стоит, с Жанной нашей раньше в институте вместе училась.
— Эти вот, дедуля с бабушкой, двоюродные Жанне-то, из Песочного утром приехали.
— Того толстого мужика я не знаю, может, кто по работе у Германа…
— А это, познакомьтесь, жена нашего районного прокурора Стогненко.
— Ревета Аркадьевна, — крупная женщина коротко кивнула и крепко пожала руку Глебу.
Он невнимательно слушал вежливую родственницу и так же рассеянно смотрел по сторонам. Еще до приезда гостей Глеб обратил внимание на множество девчоночьих игрушек, расставленных на шкафах и за стеклами; на спинке кресла в углу висел какой-то красочный детский костюм. Лидия Николаевна, заметив его немного удивленный взгляд, пояснила с грустной улыбкой.
— Да, да, это все Маришкины. Жанночка не велела ничего убирать. Пока, до сегодняшнего дня… И костюмчик ее, девочка все в актрису дома играла.
— Послушай, дружок, ты здесь один или в этот раз с супругой?
— Нет, Лидия Николаевна, сегодня я один.
— А чего же так? Привез бы, показал старым знакомым жену-то хоть бы разок.
Тетушка по инерции вежливости продолжала расспрашивать Глеба, пристально оглядывая новых гостей.
— А где она у тебя сейчас работает?
— Вроде бухгалтером трудится, где-то по финансовой части.
— Ты что, в самом деле точно не знаешь что ли, где родная жена целыми днями пропадает?
— Мы редко видимся. Времени нет, чтобы точно определиться, кто и где находится, да и совместный отпуск нам сейчас спланировать практически невозможно.
Молодая женщина, стоявшая рядом, некоторое время чересчур внимательно прислушивалась к их разговору и, как только Лидию Николаевну по какому-то хозяйственному вопросу позвали на кухню, блестя глазами, быстро повернулась к капитану Глебу.
— А как редко вы с супругой видитесь, позвольте полюбопытствовать?
Алекс с усмешкой глянул на румяную Галину Азбель.
— Раз в три года, примерно так.
— А вы не будете возражать, если про остальных гостей вам буду рассказывать я?
Не дожидаясь положительного ответа Глеба, Галина с энтузиазмом стала наводить его взгляд на тучного пожилого человека, стоявшего около балкона.
— Вот этот крупный мужчина в коричневом костюме, Глеб, обратите внимание, снимался в кино «Двенадцать стульев». Ну в том фильме, в самом хорошем, ну с грузином которое! Помните, когда священник куда-то уезжал на поезде, он на вокзале письмо жене бросал в почтовый ящик, помните же ведь, а? Священник еще тогда чайник свой на ящик поставил, а рука из-за кадра его чайник-то коварно так и схватила! Вы не поверите, Глеб, — вот этого мужчины рука-то тогда и была, вот!
Капитан Глеб прервал ее нетерпеливым кивком головы.
— Стоп, дорогой экскурсовод, тихий ход! Про мамонтов вы мне подробно расскажете попозже. Лучше объясните, почему здесь нет Назаровых?
Галина подбоченилась.
— Х-ха! Вадим вчера нарезался, как не знаю кто, приперся к моему Марку отношения выяснять! Орали друг на друга целый час, потом он убрался на своем драндулете, как домой-то еще доехал — просто не знаю! Кошмар! Наверно, переругались они со своей благоверной, сегодня ни в церковь, ни на кладбище не показывались.
Из дальней комнаты доносились громкие старческие голоса.
— …Не люблю я, племяшка, эти магазины большие. Прошлый раз два часа из него выбиралась, заблудилась по-настоящему. Голова заболела, закружилась, страсть как. В маленьком-то нашем магазинчике все просто, на виду, что нужно — видно, взял и ушел. А в этом, громадном-то, заблудилась, прямо…
— Вона чего…
Другой голос жалостливо добавил.
— Устала я сегодня, головочка лопается, на ножечки неможно встать…
— Это баба Маня страдает, вроде какая-то дальняя родня даниловская из Белоруссии. В ее-то годы столько по этому новому кладбищу выходить… — Лидия Николаевна снова плавно появилась в комнате.
— Там с ними еще сестрица моя старшая, из Вятки. Гостит у нас с весны. Булочки печь та-акая мастерица, вчера вот тоже весь день стряпала какие-то пирожки специальные. Ну и пусть немного отдохнут старички, пообщаются, пока мы тут все по порядку, как полагается, расставим.
Лидия Николаевна легонько, по-свойски, толкнула Глеба плечом в плечо.
— Ты же всегда был в школе-то таким веселым, смышленым… Приободри как-нибудь Жанночку-то, придумай что-нибудь для нее, чтоб она…
Не договорив, тетушка отвернулась, шмыгая покрасневшим носом.
На ближнем краю стола какой-то господин в нежно-розовой рубашке и не менее розовом галстуке уже нетрезво приставал к Данилову.
— Понимаешь, мы этот вопрос обсуждали на коллегии так, в порядке бреда…
Деликатно промокнув глаза маленьким платочком, Лидия Николаевна виновато улыбнулась и снова затеребила Глеба за рукав.
— Ты-то в городе давно не живешь. Дядю Лешу-то помнишь? Ну, песни в автобусах все еще пел и палец вот так держал… Неужто не помнишь?
— Н-нет, извините…
Пронзительный женский голос из прихожей твердо убеждал подруг:
— Ну и ничего особенного, что от моего мальчика всегда пахнет чесноком! Пусть учителя не нюхают! Это, конечно, не совсем хорошо в приличной компании, но с другой стороны, у него никогда не будет глистов!
Из прихожей в сторону Глеба унылыми шагами направился Марк Азбель.
«И про кого же хмурый Марек будет мне сейчас рассказывать? Вроде бы все достойные внимания персонажи уже закончились»
— Ну, привет еще раз, Глеб Никитин. Рассказывай, как ты там? Все своим выгодным иностранцам преданно служишь?
— Нет, родной, ошибаешься. И я им не прислуживаю, и они ко мне на поклон не ходят. Так, понемногу вместе работаем.
— Послушай, Глеб, ну это же несерьезно, совсем ведь у тебя это не бизнес — приехал, поговорил, на компьютере чего-то там потренькал! У тебя хоть офис приличный где-нибудь есть? Ну, подчиненные там, недвижимость какая-нибудь производственная?
— Офис — это место, куда я по утрам хожу на работу? Нет, такого счастья я не имею. У меня есть мой Дом, а в работе мне помогает один очень хороший секретарь. Кофе, в зависимости от погоды и от настроения, я иногда варю себе сам.
Настроенный поязвить Марек упорно продолжал.
— Ну-ну… И трудовой книжки у тебя наверняка нет, и на человеческую пенсию к старости ты себе ничего не заработал. Так ведь? Или я не прав?
Капитан Глеб глянул в очередной раз на дверь дальней комнаты и, разочарованный, снова повернулся к Мареку.
— Чего с Назаром не поделили?
Марек раздраженно махнул рукой.
— A-а, дело тухлое… Недавно тут предложили мне в администрации заняться организацией спортивной рыбалки на реке, платные участки разметить, расценки под это дело разработать, ну и все такое прочее. Сейчас же ведь везде новые веяния, понимаешь, сверху, из области, им приказали организовать типа концессии для частников на разные темы. Ну и по отдыху, по спорту тоже, особенно на реке нашей, на водохранилище. Для меня-то это хорошо, под мой рыболовный магазин тема уж очень плотно подходит. Ну вот, по весне я и начал этим делом всерьез заниматься. Не один, конечно, партнеров деловых в нашей администрации-то мне еще раньше посоветовали, москвичей. Вроде ребята толковые, правда пальцы все время в разговорах гнут, но это мы еще посмотрим… Я, конечно, сначала с Вадиком посоветовался, хотел с ним это дело начинать, а он все тянул, все от обсуждения-то предметного отлынивал… Короче, в марте нарисовался у меня в магазине Назар и сходу так прямо и заявляет, что в областной рыбинспекции эту тему ему отдают. Не фига себе, говорю! Ты чего, говорю, приятель, фактически кидаешь меня, что ли? Тогда, весной, поорали мы друг на друга конкретно, потом как-то вроде все замяли, а вчера он на эту же тему на разборку ко мне в особняк бухой приехал. Прикинь, а?! Тоже мне кореш! Если он не поймет все по-хорошему, то ему быстро в органах объяснят, как надо…
— Может, ты в чем-то не прав? Может, тебе поплотней нужно было бы с ним вначале все дела порешать?
Вспоминая давние обиды, Марек разгорячился, начал махать руками и часто подергивать глазами.
— Ну, извини меня, он и сам ведь хорош! Конечно, если бы сели мы с ним по-человечески, вдвоем, переговорили бы, может, чего путное у нас с ним и получилось — не первый же год друг друга знаем. Со своим-то человеком я еще бабками-то, может, и поделился бы, дак ведь он, козел, понимаешь, своих бандюков автомобильных в эту тему тащит! Видно, что просекать понемногу эти кретины начали, что дело-то наклевывается вкусное!
Противно заверещал звонок мобильного. Марек с досадой поддернул свитер, достал из штанов телефон, посмотрел на него. Внезапно побледнев, тихо произнес:
— Извини. Мне срочно… нужно звонить. Мне звонят. Я сейчас…
Придержав розового кандидата наук за плечи на стуле, Герман Данилов оставил грамотного собеседника сидеть за столом и махнул рукой Глебу. Осанисто и не спеша подошел.
— Прикинь, вроде бы как ученый, а тоже мне — уже нажрался! Чего он там сможет умного-то напридумывать в своей лаборатории, если привык уже до обеда в дупель нарезаться?! Пошли, что ли, покурим.
Открыв своим ключом дверь их четырехквартирного блока, ведущую на лестничную площадку, Герман широким жестом пригласил Глеба к подоконнику запасного выхода.
— Давно приехал, а? Чего не заглядывал к нам пораньше-то, до всего этого?
Данилов массивно возвышался над Глебом и говорил значительно, щурясь на него сквозь дымок тонкой сигареты.
Он явно знал, что и костюм на нем хорош, и ботинки у него дорогие, а галстук — тот вообще коллекционный. Но мягкий подбородок и плохие прокуренные зубы являлись не самыми удачными элементами гарнитура по имени Герман.
…Когда они, потрепавшись несколько минут ни о чем, вернулись в квартиру, мамаша Данилова все еще продолжала развлекать гостей значительными семейными воспоминаниями.
— Представляете, отец Германа в молодости был таким брезгливым, таким интеллигентным, что, когда у нас телилась корова, он входил в хлев исключительно спиной вперед, брал, не глядя, постромки — ему заранее их как надо привязывали — и тянул, тянул теленка…
Герман солидно смутился.
— Ну ма…
Мамаша его перебила.
— Не нукай! Правда ведь, было все так, чего уж такого-то! А сейчас, гости дорогие, приедет священник! Мы ведь пригласили батюшку к нам за стол, он немного опаздывает, но ничего особенного, можно и без него выпить, пока в ожидании-то. Скоро, скоро по обычаю помянем рабу божию, невинную…
— Слушай, давай врежем, пока тут все эти рассядутся!
Марек с двумя рюмками в опущенных руках стремительно притиснулся к Глебу.
— Давай, чего ты, не стесняйся — все свои.
Марек оживленно вращал глазами и припрыгивал от нетерпения.
— Слушай, Глеб, представляешь, а все ведь так классно, классно!
— Чего ты раскудахтался? Пять минут назад ныл, как двоечник, а сейчас весь сияешь. Что-то счастливое произошло?
— Да тут такое дело, понимаешь… А, ладно! Тебе можно. Только учти — никто из наших пока ничего не знает. Галина тоже не в курсах. Понял?
Придвинувшись вплотную к столу, Марек шикарным движением плеснул себе еще водки. Подмигнул какой-то старушке, которая, пожалуй, единственная из всех гостей неодобрительно наблюдала за его вольностями, и быстро опрокинул рюмку в рот.
— Классно! Дак вот, слушай, история-то какая со мной приключилась. В конце прошлого года чего-то выскочил у меня нарыв вот здесь, в паху, справа, болел он все, болел, потом уже и нарывать стал. Да еще такая же болона, только поменьше, без гноя, под мышкой выросла, тоже справа. На ноге-то я сам мазью мазал, ну против воспаления которая, за неделю вроде как и зажило, а вот под мышкой не очень-то и болело, но не проходило никак. В наши-то больницы соваться не стал — сам понимаешь, у меня тут все медики знакомые, если что серьезное найдут, то растрезвонят по городу быстро. А то, что дело-то у меня с этой опухолью намечалось фактически могильное, я, можно сказать, уверен был сразу. Стал думать. Еще осенью, до всей этой истории, на рыбалке получилось у меня познакомиться с профессором из Москвы, приезжали они тут компанией ко мне на щуку, ну, позвонил я ему, рассказал про свои сомнения. Когда тот пригласил меня в свою столичную клинику сдать анализы, я быстренько втихую на денек к этому ученому смотался, оформил все как надо и вот, сам видишь, больше месяца тут в непонятках маялся — ведь еще в конце апреля ездил к нему на обследование…
Кудрявый Марек загадочно и счастливо улыбнулся.
— Сейчас-то этот профессор мне и звонил. Ага! Сам! Сказал, чтобы я не дурил, спал спокойно, — Марек хохотнул. — И со всеми. Говорит, что у меня простое воспаление лимфатических узлов. Где-то на льду перемерз, наверно, когда на налима ходили. Во как, Глеб! Жизнь-то, оказывается, прекрасна! Давай-ка еще по одной хряпнем, а?! И выкладывай побыстрее, что там у тебя за предложения ко мне имеются по бизнесу!
— Слушай, счастливо спасенный, ты еще со своими рыболовными участками не разобрался и с Назаром, а уже требуешь от меня других тем. Не надорвешься?
— Не, Глеб, я сейчас — как пионер! С Вадиком-то договоримся — я уверен. Он мужик-то свой, поймем друг друга. Его автомобильные кореша не профи в рыбном-то деле, совсем не конкуренты мне. Подергаются, подергаются немного, сами ничего толком сделать не сделают, лишь бы только нам все подходы к начальству не испортили. Я тебе вот что скажу… — Марек таинственно наклонился к плечу собеседника. — Дело то это очень денежное! Ни Назар, ни его братва пока об этом не знают. И это очень хорошо! Я что, не понимаю, что ли, какие у Назара привязки к ним?! Деньги, бизнес, ранее взятые обязательства. Я же не против с Вадиком вместе… Ну, ты меня понимаешь.
— А у тебя-то что интересное для меня? Ну давай, давай, не скромничай! Короче, все путем, предприниматель Азбель к бою и походу готов! — Марек счастливо икнул.
— Марк, это неприлично! — Галина гневно выхватила из рук мужа в очередной раз им наполненную рюмку.
— Ну ты даешь, мать! Ведь праздник же! Впрочем, пардон, тс-с… — Марек пьяненько приложил палец к губам. — А ты, Глеб, чего, как дворянин, каждый раз все вскакиваешь и перед нашими тетками раскланиваешься?!
— Уважаемая Галина, уймите эту рыболовную птицу-феникс. Посадите его для начала вот в то мягкое кресло.
Галина, плотно устроив в кресле супруга, встала рядом с ним и, все еще взволнованная, повернулась к Глебу.
— Вон, около того дедушки дама расположилась такая, в фиолетовом костюме, главврач наша Любовь Петровна…
Марек из своего бархатного заточения пьяно добавил:
— Ага, правильно, Любовь Петровна… Богато оформленная женщина… А муж у нее — Секс Иванович! И еще хо-ро-шо-ку-шающая жена прокурора с ними рядом, ага… А вон та распутная старушка…
— Послушайте, господин Фишман, уймите свои низменные инстинкты! Или, Марек, подреми немного, пока священнослужители не подтянулись. Деньги можешь посчитать в своем бумажнике — говорят, от икоты хорошо помогает.
Виталик показал Глебу пальцем от балконной двери, что направляется к нему.
— Чо глазки-то кукле строишь?
— Сколько таких вокруг, Виталик… Не рви сердце — я в порядке. Кстати, что за персонаж, эта Галина-то?
— Раньше, говорят, с одним местным быком путалась, он лесом занимался, оптовыми поставками, вагоны с кругляком куда-то за границу гонял, в казино ее с собой брал, на курорты. Потом его артель всю пересажали, вот Галина Марека-то нашего быстренько и захомутала. Были бы живы родители кучерявого — не допустили бы этого безобразия. А ему такая видная подружка только в радость…
Опоздавшего священника, кургузого, черного, заросшего бородой до самых глаз, усадили на почетное место, ближе к Даниловым-старшим.
Бабульки засуетились, начали каждая на свой лад предлагать варианты поминальных действий. Кто-то, за дальним концом стола, призывал всех сразу же налить и выпить, белорусская же старушка настаивала, чтобы все прежде помолились. Через разноголосый шум прорезался тренированный голос дядьки-актера:
— Ну, братья и сестры, предлагаю для начала помянуть рабу божию Марию по православному обычаю…
Батюшка, по облику явно не Алексей, подробно осмотрел изобильные столы и с одобрением кивнул, давая старт грустной процедуре.
Налили по первой, начали креститься и закусывать.
Коренастый священник поднялся со стула, стал вещать в общее пространство чего-то тягомотное, не очень для всех присутствующих понятное, заботливо не выпуская при этом из руки полного стакана.
Капитан Глеб пристально смотрел на Жанку.
Вспоминать сейчас все хорошее не очень удавалось. Мешали круги под знакомыми глазами и маленькие морщинки в углах ее тревожного рта. Пушистые рыжие волосы не очень бережно были заколоты назад. Когда кто-то из гостей звал ее, Жанка поворачивала голову на голос медленно и нерешительно.
…Она задумчиво рассматривала шуршащих людей в стариковском углу и медленно жевала сухой поминальный пирожок. Потом ей что-то заботливо сказала пожилая родственница справа, Жанка тихо той ответила. Откусила еще раз. Застыла, нахмурила брови… И закричала. Глухо и громко.
Привычный в своей жизни ко многому Глеб первый раз видел, как внезапно умирает человек.
Жанка — тонкая в своих черных одеждах, жестко выгнулась лицом вниз.
Уперев хрупкие локти в стол по обе стороны от своей тарелки, она хрипела все громче и громче. Глеб метнулся к ней первый. Сильными движениями перемахивая через крайние скамейки, он грубо оттолкнул кого-то из причитающих теток.
Мгновения ему хватило, чтобы обнять Жанку сзади, сильно наклонить, почти сломать ее, тугую, напряженную, одной рукой сильно сжать пальцами ее щеки, продавить почти до самых зубов, другой рукой схватить за затылок и нагнуть над скатертью. Жанка уперлась ладонями в стол, медленно мычала, не вырывалась из рук Глеба, не дергалась, а просто закостенела…
Мелкие сухие кусочки и крошки выпадали из ее приоткрытого рта… Внезапно, звякнув, вместе с ними на чистую тарелку перед ней выпала копейка. Жанка в голос закричала, стараясь сильно выпрямиться и с отвращением оттолкнуться от стола, но при этом не отрывала безумного взгляда от близкой тарелки.
— Все, все, милая, перестань, все хорошо, нормально, я здесь, рядом… Успокойся, — Глеб Никитин тихо говорил, прижимаясь губами к ее затылку.
Словно куда-то не успевая, расталкивая всех, с зажигалками и сигаретными пачками в руках, подскочили от балкона к столам Данилов и Марек. Женщины начали успокаивать Жанку и одновременно оттаскивать ее от тарелки, она же, как будто что-то вспомнив, бешено кричала.
— Я же убью его! Я изувечу его, гада такого!..
Потом она билась в руках тетушек уже слабо, как бы по инерции; еще позже они все вместе про что-то глуховато заговорили в закрытой дальней комнате.
Глеб в полный рост встал за столом.
Рассерженный и решительный незнакомый мужчина был для большинства присутствующих гостей уже сам по себе зрелищем, и поэтому все взгляды сразу же обратились на него.
— Так, кто делал эти пироги? Я последний раз спрашиваю: какой дурак пек эти идиотские поминальники и кто положил в них монету?!..
За столами зашумели.
Кто-то посмел для начала пьяненько выкрикнуть: «А что тут такого! Уж и нельзя!..», соседи тут же зашикали на наглеца, остальные, прикрывая рты, активно зашептались.
Внезапно запричитала, разрыдалась дальняя седенькая старушка.
— Мой гостинец-то это, пирожки постные я пекла… Все продукты годные, мучку я сама просеяла, простите Христа ради, ежли что не так… У наших-то, у вятских, родителей, всегда было заведено денежку на сороковины в постную булочку запекать да на столы гостям и подавать… По обычаю это, не по умыслу, простите меня грешную…
Бабулька осела в слезах на стуле.
Так и не садясь за стол после случившегося, капитан Глеб через головы гостей крикнул Данилову, тащившему из кухни ковшик с водой:
— Чего-нибудь в холодильнике у тебя есть для компресса?! Лед? Минералка какая-нибудь в бутылке? Ну?!
— Дак там только пакет с клюквой мороженой, вот…
— Давай тащи его к Жанке! Быстро!
В поисках действий Глеб стремительно и зло огляделся.
Некоторые из мужиков вскочили, женщины перешептывались. Данилов передал ковшик и клюкву какой-то тетке, растерянно сел рядом с розовым ученым, зачем-то тронул того за руку… Галина смогла всего секунду выдержать взгляд Глеба и быстро отвела глаза. Не опуская на стол очередную рюмку, напротив него тяжело задышал Марек. Кто-то, воспользовавшись общей суетой, сразу вышел на балкон. Кто?
На почетном конце стола густобородый и уже порядком красноносый батюшка, не особо отвлекаясь на мирскую суету вокруг, продолжал настойчиво вещать про заветное своему ближнему соседу:
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги