Сломанные куклы

Коньяк легкими слоями переливался по стенкам бокала капитана Глеба. Плавные маслянистые полоски на стекле медленно опускались на дно, дробя неяркий свет люстры.

— Ты мне лучше про нашего Назара расскажи. Враги у него серьезные есть?

— Да какие враги у Вадика! Не смеши ты меня! Так, может, погавкался когда с кем из-за ремонта тачки или из-за бабы с кем влегкую перемахнулся. Это с ним бывает! А так… Нет, я уверен, что ничего особенного. Вокруг него всегда какая-нибудь шантрапа вертится, с серьезными-то людьми он и не общается, не умеет. Это я тебе точно говорю.

— Азбель на него не сильно обижается? До каких скандалов они по этим своим рыболовным участкам дошли?

— Марчелло? Нет, что ты! Он жмот еще тот, порода просто такая, развести может любого и по полной программе! Но так, чтобы сам стрелять — кишка тонка. Кореша, ну те, с кем он хороводится по рыбной-то теме, вот те могли запросто по его наводке попугать Назара, чтобы не раскатывал губы на эти самые участки, а чтобы сам Марчелло… Нет, не думаю.

— А Серый?

— Чего Серый?

— У него никаких трений с Вадимом не было?

Данилов потянулся за бутылкой и натужно, лениво, совсем невысоко приподнялся в своем роскошном кресле.

Глеб Никитин закрыл рюмку ладонью:

— Хорош. Я не буду.

Герман с удовольствием наполнил себе рюмку почти до краев, хотел уже было поставить бутылку на стол, но передумал, добавил еще, облизнул горлышко.

— Говорю тебе — брось ты это все выдумывать. Конечно, Серый по всем понятиям совсем оборзел. Деньги, которые мы с Азбелем этому придурку в прошлом году на раскрутку кинули, он так и не возвращает. Все завтраками нас кормит. Хотели ему по рогам надавать; думали тогда взять с собой на реку, по-свойски с ним разобраться, да потом прикинули — чего об его сопли-то нам мараться, своих дел и разговоров и так хватало. Я ему так прямо тогда и сказал: «Завтра сиди дома, ты нам не нужен. Не мелькай перед глазами. Понадобишься — вызовем». Ну, он и не чухался у нас под ногами все это время. Торчит там у себя на огороде, чего-то выдумывает, планы строит. Чего ему Назара-то калечить? Ему-то какой с этого навар?

Данилов тяжело поднялся, принялся расхаживать по кабинету.

— Во еще, смотри, сертификат у меня из Чехии. Я у них дилер, дали мне в прошлом году эксклюзив на шелковые галстуки.

— Сигару будешь? — Данилов протянул Глебу роскошную деревянную коробку.

— Ты балуешься?

— Еще чего! Это же частный заказ, они же по два доллара штука! Да у меня и астма с пятого класса.

— Ох, ек-макарек!

Герман в ужасе отпрянул от окна. Не зная, куда поставить рюмку, рысцой пробежал с ней до двери и обратно.

Капитан Глеб с удивлением смотрел на его мгновенно посеревшее лицо.

— Ты чего засуетился? С сердцем плохо?

— Да вот, подъехали… Местные ребята подъехали, ну, дела у меня сейчас с ними… Я деньги вчера должен был им отдать, брал недавно в долг. Н-ну понимаешь, выгодный контракт недавно из Саратова предложили, они мне денег под него дали… Достали уже! Сейчас я не могу им ничего отдать. Через неделю смогу! А сейчас у меня голяк, ни в кассе ничего нет, ни дома.

Мне вилы…

Данилов снова бросился к двери.

Не вставая со своего стула, Глеб поймал его за рукав пиджака и сильно дернул. Властно и жестко заговорил:

— Веди их сюда. Особо не спеши. Не удивляйся ничему, что здесь закрутится. Буду говорить — мычи и поддакивай. Понял, да? Еще раз — понял?!

— Д-да…

Данилов пулей вылетел в коридор.

Первый вошедший был повыше и посолидней. Второй остро огляделся по сторонам и, слегка отодвинув рукой суетящегося перед ним Германа тщательно вытер нечистые ботинки о белый кабинетный ковер.

— Проходите, пожалуйста! Садитесь… Вот вам креслице, помягче будет… Чтобы удобней… Свету еще включить? Нет? Ну и ладно… Кофейку хорошего не хотите?

Негромкий голос прервал его:

— Остынь, уважаемый, сядь.

Крепкий незнакомец отреагировал мгновенно. Развернувшись на каблуках, он сделал шаг к столу.

— Кто это у тебя здесь, Данила?

Герман пялился вглубь сумрачного кабинета и не мог произнести ни слова.

За его столом, небрежно развалившись в хозяйском кресле, сидел Глеб. Но не тот, с кем они только что трепались про общих знакомых, про дипломы и дешевые нитки, а совсем другой. Опасный.

Светлая рубашка Глеба Никитина была расстегнута немного больше, чем до этого, не очень прилично демонстрируя две тонкие золотые цепочки на его загорелой груди. Черные очки («Мои! Из стола. Как он их только нашел-то?» — Герман задохнулся от неожиданности) глухо закрывали всего пять минут назад смеющиеся глаза. В правой руке Глеб держал дымящуюся сигару.

— Чего за дела? Что это за перец? Мы к тебе ведь лично приехали, а не на собрание.

— Да, да, я сейчас все объясню…

Данилов был явно не в состоянии ничего объяснить:

— Слушай, Данила, быстро выкидывай отсюда этого клоуна и давай дела решать. Нам некогда.

— Н-ну, вот, сейчас… это вот…

Капитан Глеб молчал.

Медленно поднес сигару ко рту, слегка затянулся, выпустил струйку дыма.

Крепенький боец угрожающе двинул подбородком:

— Ты че, не понял, что ли!

— Не нервничай, малыш! — Глеб лениво махнул рукой в сторону гостей. — Чувствую я, что дела у нас здесь очень по своей сути похожие, родственные, так сказать, поэтому и предлагаю нам всем вместе никуда не спешить. Также разумно будет поближе познакомиться. Я — Глеб Никитин. Прибыл в ваш симпатичный город по поручению Володи Литовца. Надеюсь, это имя вам что-нибудь говорит. А вы кто, собственно, будете, господа?

Коренастый начал кипятиться.

— Ты че, баран, не врубился, в натуре?! У нас к этому кренделю тугое дело. Ты лишний. Сгинь, пока я не урыл тебя.

Данилов с ужасом смотрел, как еще одна медленная, не очень стройная струйка дыма поднялась от кончика сигары к темному потолку.

— Погоди, — солидный посетитель шагнул к Глебу. — От Литовца? Какие у него дела к этому… к Даниле?

— Вот, сразу видно интеллигентного человека. Чертовски приятно. Еще рюмки. И коньяк. Быстро, — Глеб Никитин ткнул сигарой в сторону Германа.

— …Проблемы мои, коллеги, не столь важные, какие решаете вы, но так же связаны с этим вот печальным персонажем.

— Думаю, вам известно, что господин Данилов в начале сего года был за рубежом по бизнесу, как он сам всем говорит. За этим самым рубежом, в близкой нам по духу стране Польше, господин Данилов участвовал в ряде деловых встреч с представителями местных промышленных кругов. Замечу также, что проявил он там себя отменно, очень понравился владельцам одного крупного текстильного концерна. Не поверите, но он был очарователен, коллеги! Просто очарователен! Польские старички-эмигранты, нынешние хозяева этих текстильных производств, восторгаются им до сих пор. Представляете, наш общий знакомый их так покорил, что для дальнейших переговоров, кстати, его никоим образом уже не касающихся, но очень, подчеркиваю, очень интересующих нас, пожилые извращенцы хотят видеть только Германа Данилова. Представляете, вот так они на своих европейских просторах капризничают! Подавай им непременно вот этого, как вы только что изволили выразиться, клоуна, и все! Иначе они обидятся и тем самым обидят и несколько унизят нас.

Таким вот образом, выполняя просьбу Володи, я и прибыл в ваши края с целью сопроводить данного господина на переговоры в Польшу. Кстати, встреча с акулами иностранного капитализма состоится на следующей неделе, так что этот трясущийся господин будет отсутствовать среди вас дней семь-восемь, не более…

Капитан Глеб вкусно и медленно затянулся сигарой.

— …В нашем распоряжении, коллеги, есть два варианта развития событий. Первый я уже вам живописал. Данилов сегодня же отправляется в короткую командировку, торгует там своей приятной физиономией и быстренько возвращается в ваш уютный город. Более он нам будет не нужен, делайте с ним в дальнейшем все, что пожелаете. Это нам уже неинтересно.

И второй вариант. Менее привлекательный и оттого скучный. Вы сейчас увозите этого господина на собеседование, а я с пустыми руками возвращаюсь в свои края.

Два варианта. Всего два.

Задача несложная — всего лишь определить право очереди попользоваться этим, как вы его называете…. Данилой. Уверяю вас, коллеги, что я и сам с удовольствием бы уступил вам возможность первого контакта с подсудимым, но, увы, у меня есть все основания считать, что после беседы с вами доблестный негоциант Данилов долгое время будет не в состоянии представлять российский бизнес на международной арене. И тогда он явно не сможет выполнить маленькую просьбу Володи Литовца. Что, в свою очередь, приведет к вынужденной, так сказать, прискорбной необходимости Володи встречаться уже с вами, господа, лично. В камерной, если можно так выразиться, интимной обстановке. Чего я вам, поверьте, от чистого сердца не желаю.

Бычок дернулся в сторону Глеба:

— Ты че, провоцируешь нас, да? Провоцируешь?

Старший товарищ нетерпеливо осадил его.

— Хорош базарить.

И, обращаясь уже к Глебу, продолжил:

— Чего ты хочешь?

— Я? Ничего.

Капитан Глеб Никитин слегка сдвинул черные очки вниз и весело посмотрел ясными голубыми глазами на «коллег».

— Вы хозяева — вам и решать. Я здесь только гость и всего лишь передаю вам просьбу Володи. И все. Думайте сами. Я уверен, господа, что ваше решение будет правильным и объективным.

После секундного замешательства старший скомандовал напарнику:

— Поехали.

Тот зашипел:

— Ты чего? А Кузьме мы что скажем?

— Пошли давай. Всего неделя, а там разберемся.

Второй покачал головой и снова ткнул пальцем в Данилова:

— Только ты, портняга, не думай, что совсем отскочил. А ты… лектор, если что-нибудь не так пойдет! Ну, если лечишь…

Не договорив, коротышка плюнул на ковер.

Лучезарно улыбаясь, Глеб миролюбиво всплеснул руками:

— Коллеги, он никого из нас не лечит. Ему уже стыдно лечить людей. Он стремительно исправляется, почти исправился, все уже понял… Не так ли, уважаемый, а?

Глеб Никитин пружинисто поднялся из кресла, шагнул к Герману и бросил дымящуюся сигару в рюмку с коньяком, которую тот все еще по рассеянности вертел в руках.

— Скажи дядям спасибо. В самом деле, благодарю вас, господа. От имени всех текстильщиков нашей планеты.

Когда Герман проводил гостей и ворвался в кабинет, Глеб стоял около глобуса. Солнечные очки он успел косо и траурно повесить на угол одной из настенных рамок и, легко насвистывая, рассматривал загадочные поверхности дальних стран.

— …Ну, Глеб! Ну, ты даешь! А сигара-то?! Во дает! А кто такой, этот твой Литовец? Авторитет знакомый или крутой какой из бизнеса, а? Наши-то пацаны его имечко сразу же прочухали, хвосты прижали! Как ты их! Ну-у! Вова Литовец господина Данилова лично видеть хочет?!

Герман кривлялся, с облегчением и удовольствием вспоминая недавний разговор.

— Это надо же такое организовать! Ты, Глеб, просто как адвокат какой лихой, отшил их!

— Не подпрыгивай особо.

Аккуратно рассматривая в стекле президентского портрета свое отражение, Глеб застегнул пуговицу на рубашке.

— Вова Литовец — простой таксист в Питере, частенько меня там встречает и из Пулково в город подвозит. Хороший мужик, трудился раньше инженером на хлебозаводе, теперь вот своим грозным ФИО некоторых безмозглых бизнесменов выручает…

Не прекращая бегать от окон к дверям, Герман слегка было нахмурился в задумчивости, но почти сразу же снова просиял большим радостным лицом:

— А ты же ведь и не куришь, правда?!

— Только ради тебя я взял в рот эту гадость. И заметь, если бы я закашлялся, то ты, предприниматель хренов, сейчас мычал бы где-нибудь в лесу, привязанный к большому хвойному дереву.

— Но ведь пронесло же! Сам бог велел нам еще по рюмашечке! Давай, Глеб, поддержи компанию!

— Ни-за-что. Мне пора. Ребенок ждет. И обезьянки волнуются в зоопарке по поводу моего отсутствия.

Данилов растерянно остановился посреди кабинета:

— А я как же?

— Прятаться тебе нужно, исчезнуть из города срочно и прочно. Провалиться сквозь землю на эти семь дней. Если только ты мне не врешь, что через неделю у тебя будут деньги для расчетов с этими чудесными ребятишками.

— Не-е! Ты что, зуб даю! Все будет как надо, отвечаю! А где мне прятаться-то? Ты-то чего предлагаешь?

— Не предлагаю, Герман, а приказываю. Почувствуй, как говорят в телевизоре, разницу. Поживешь неделю на яхте у Назара.

— Да ты чего?! Как же я там-то, сам посуди?!

— Я устрою. И другим людям большого беспокойства из-за тебя не будет. Пожрать я тебе привезу, не оголодаешь. Твои голуби про яхту ничего не знают? Ты, случаем, их раньше на Назара ни по какому поводу не выводил?

— Нет, нет, что ты! Даже не думай!

— Там у тебя будет достаточно времени, чтобы проанализировать свою поганую жизнишку…

Герман широко и преданно улыбался, не в силах реагировать на презрительный тон Глеба.

— Посмотришь на себя там внимательно в зеркало, может, и увидишь там чего-нибудь полезное. Я буду только рад, если ты после этого инцидента станешь хоть немного меньше гадить своим близким.

Я улетаю на следующей неделе. Думаю, что завтра вечером мы с Панасом устроим у него дома небольшой мальчишник. Там есть о чем поговорить. Будь на связи. Ладно, пока. Я опаздываю.

Услышав, что дверь кабинета начальника хлопнула, в коридор к Глебу выскочила Светлана.

— Вот…

Капитан Глеб недоуменно нахмурился:

— Что это? Ах да, факс.

— Это вам, — девушка протянула Глебу два листа бумаги. — Все получилось хорошо, правда ведь?

— Все хорошо, все просто великолепно. Уверен, что у вас все и всегда получается замечательно.

Хорошенькая Светлана смутилась и покраснела.

— Скажите, вы к нам по делам или отдыхаете? Ну, в общем, вы к нам в магазин еще когда-нибудь придете?

Глеб укоризненно улыбнулся и шутливо погрозил девушке пальцем:

— Только факс, мэм, только факс…

В коридор вывалился Данилов и с хитрой гримасой стал громко орать на весь офис и трясти руку Глеба:

— Извини, друг, что не провожаю тебя! В командировку мне нужно собираться, срочно, на неделю. Так что вот, братан, такие вот у нас дела. Ну все, до скорого!

Потом, «в чувствах», попытался его еще и обнять, но Глеб уверенно отстранился и с задумчивостью посмотрел на Германа.

«А ножки-то тонковаты, да и кривенькие они у него вдобавок.»

С недавних пор капитан Глеб Никитин почему-то не доверял мужчинам со слабыми ногами.

— Ла-адно. Давай выгоняй своего бегущего кабана из больнички. Хватит ему на кровати валяться да вкусную микстуру с ложечки пить. Тоже мне больной нашелся, — Капитан Глеб подмигнул Людмиле. — А мы пока с подружкой погуляем по городу, посмотрим, как хорошие люди у вас тут живут, чем дышат. Ну все, пока. Мы пошли.

Людмила повернулась близко к Глебу, пряча слезы от дочки:

— Слушай, ты там как-нибудь повеселей с ней, ага?

Маленький летний дождь прошел. Ветер быстро высушил городской асфальт. На отмостках больших домов и на черных канализационных люках пари́ло.

С последних больничных ступенек Глеб окликнул девочку:

— Послушай, Эмми, давай сегодня в зверинец не пойдем.

— Почему, мы же договаривались?!

— Там грязно после этого дождика, бедные зверюшки чумазые в клетках сидят… Вот если бы тебя посадить в клетку, написать на табличке: «Девочка, детеныш человека, русской породы, девять лет, поймана во дворе около качелей, любит мармелад», а вокруг клетки будут негры ходить и китайцы, смотреть на тебя, фотографировать и хлеб черствый в клетку кидать?

— Людей нельзя в клетках показывать. — Эмма загрустила. Пластмассовые божьи коровки на кончиках ее жиденьких косичек трагически затрепетали.

— А зверей?

— Зверей можно.

— Всех?

— Ну, наверное…

— И даже твоего любимого кота? Как ты думаешь, ему бы понравилось в грязной клетке целый день сидеть и плохое мясо кушать?

Эмма шагала, задумавшись и, казалось, уже не обращала никакого внимания на последние слова Глеба.

— Ладно, знаю, — она решительно подняла ладошку и смешно наморщила нос, — в Луна-парке на набережной клеток нет. Они вчера только приехали. Пойдем туда.

Страшный скрежет убогих аттракционов тесно смешивался со смехом и визгом разнокалиберной детворы. За те двадцать минут, которые понадобились Эмме, чтобы прокатиться на четырех разных каруселях, Глеб Никитин успел передумать многое. В том числе и о необъяснимом мужестве и бесстрашии маленьких детей перед лицом сознательного издевательства взрослых, которые стремятся так мило их развлекать. Голова трещала неимоверно. Он широко улыбался, когда девочка проносилась где-то вверху, отгонял шустрых мелких пацанов, бессовестно занимавших впереди них очередь на следующий аттракцион, покупал мороженое и чупа-чупсы, чтобы встретить Эмму, когда она, счастливая, подбегала к нему с очередных «горок», а сам размышлял…

На выходе из Луна-парка стоял разрисованный контейнер с более спокойными забавами. Привычных пневматических ружей не было, горожанам мужского пола предлагалось демонстрировать меткость, бросая в цель теннисные мячи. Мишень — чудовищно пожилой, олимпийский Мишка, который почти лежал, с какой-то незнакомой хищной полуулыбкой откинувшись на свою толстую фанерную спину. От смельчаков требовалось заполнить мячиками лунки на его разноцветном поясе. Кислый, с грустными неопохмеленными глазами толстяк вяло наблюдал за подходившими к его объекту редкими кандидатами в снайперы.

— А почему ты, Глеб, не развлекаешься? — Эмма покрутила головой и побежала бросить в урну бумажку от мороженого. — Ты грустишь? Из-за моего папы, да?

— Да что ты! Ничего я не грущу! Меня просто укачивает на качелях, вот я и…

— А ты побросай мячики, здесь у тебя голова не закружится. Побросай, Глеб, а? Ну пожалуйста!

После того как капитан Глеб метко удовлетворил спортивного зверя, украсив его пояс всеми пятью мячиками, толстяк порылся на витрине с разноцветными безделушками и выдал Эмме приз — небольшое зеркальце в пластиковом зеленом чехольчике.

— А Леди Гагу можно? — робко посмотрела Эмма на красивую открытку.

— Нет. Леди в призах только на силомере, — толстяк с усталым вздохом откинулся в продавленное брезентовое кресло.

— Ну, чего надулась. Не горюй, зеркальце ведь тоже хорошая вещица.

Глеб ласково обнял девочку за плечи.

— Призы, которые люди выигрывают на ярмарках и в Луна-парках, иногда бывают волшебными. Это мне моя мама рассказывала, когда я тоже был маленький. Вот и в этом зеркальце наверняка живет человечек, который может много интересного тебе про саму тебя рассказать. Только, конечно, если ты с ним подружишься и будешь ему сильно-пресильно доверять.

— Нет таких человечков в зеркалах. И не бывает, — обида Эммы еще не прошла.

— Бывает, бывает. Вот, например, как зовут твою самую лучшую подружку?

— Самую лучшую? Из нашего класса? Катя Скалкина, она сзади меня сидит.

— Ну так вот, подружка твоя, Катя… допустим, что вы с ней поссорились. Она расстроилась и уверена, что это ты ее нарочно обзываешь, а ты думаешь, что она первая начала хвастаться, и мириться со своей Катей не хочешь. Загляни в волшебное зеркальце может, это он — человечек из зеркальца — и обидел твою подружку? Или мама иногда заставляет тебя есть невкусную вареную свеклу, а ты капризничаешь и отталкиваешь тарелку… Посмотри в зеркальце — может, это зеркальный человечек неправильно себя ведет, расстраивает маму, а сам ничего еще и не знает про полезность свеклы, и не читал во взрослых журналах, какими красивыми становятся девочки от витаминов и овощей? А твой папа? Может, когда-нибудь вечером человечек из зеленого зеркальца подскажет тебе, что папа сегодня очень устал, и вы славно повеселитесь и поиграете с папой в следующий раз, когда у него будет поменьше забот?

— А в папу кто выстрелил?

Капитан Глеб Никитин внезапно замолчал.

— Ну, понимаешь… мы с ним собрались сегодня утром на охоту.

— А как же на яхте охотиться? Папа сказал мне, что вы на «Стюардессе» сегодня кататься пойдете и рыбу ловить, еще он сказал, что вы важные вещи будете там обсуждать, и поэтому меня не взял с собой. Когда же вы с ним охотились?

— Нет, ты меня не так поняла, — Глеб лихорадочно вспоминал подробности версии, которую они впопыхах придумали вместе с Людмилой.

— Правильно, мы приехали на яхту! Стали готовиться к рыбалке. К нам подошел один дядя, стал рассказывать, как он охотится на уток. Мы его вежливо слушали. Он показывал нам с твоим папой, как нужно метко целиться. А потом нечаянно уронил свое ружье. Оно выстрелило. И попало в папу, — Глеб вытер лоб.

— Этот охотник — он что, папин знакомый? А как его зовут?

— Ну, не очень знакомый. Я думаю, что совсем не знакомый. Он просто рядом пробеж… проходил. Ну и стал нам про охоту рассказывать. Потом ружье само выстрелило. Вот так все и получилось.

Эмма повернулась к Глебу:

— Я озябла. Поедем к нам домой. Наверно, мама с папой уже приехали из больницы.

— Наверно.

— А сколько сейчас времени?

Капитан Глеб сделал «волшебное» лицо и, не глядя на часы, предположил:

— Двенадцать… нет, тринадцать минут шестого.

— Только ты не придумывай, а скажи мне точно.

— Посмотри тогда сама.

Деловито расстегнув рукав джинсовой куртки Глеба, Эмма внимательными глазенками уставилась на циферблат его часов:

— Пять часов тринадцать минут… Точно! Глеб, а как ты угадал! Ты же не смотрел, а?!

— Привычка. Такая бывает только у заключенных, которые несправедливо сидят в тюрьме, и у морских штурманов. Ну, моя маленькая сомневающаяся девочка, рванули домой?

— Только давай подождем автобус с рыбками из «Подводной братвы», они у него сбоку нарисованы. До нашей остановки всегда такой автобус ходит. Давай?

— Барышня, вы заставляете меня нарушать собственные принципы. Я чрезвычайно редко езжу на общественном транспорте.

— Да нет же, дядя Глеб, мы ничего нарушать не будем! Мы дорогу правильно переходить будем и в автобусе обязательно билеты возьмем!

— Ну хорошо, уговорила. Если с билетами…

Эмма прыгала впереди по желтой тротуарной плитке, изредка оборачиваясь к Глебу.

— А после того как Маришка… ну, после того как Маришки не стало, я очень грустила. Мама с папой мне попугайчиков купили: синего и зелененького. Попугайчики тогда совсем еще молоденькие были, сначала они в клетке у нас сидели, потом я выпускала их на кухне недолго полетать. Знаете, они та-ак радовались! Синий устал самым первым, он сидел сначала на карнизе, потом на шторах, задремал там сильно и упал на стол. Головой прямо на формочку для пельменей. И погиб. А зеленый попугайчик поскучал немного без него, а потом вырос.

— Дядя Глеб, а откуда у вас кровь на щеке?

— Да, это вчера в парке хулиганы спросить у меня что-то хотели, а я не знал правильного ответа, вот они и обиделись, кулаками махать стали.

— Вы же уже старенький, вам драться нельзя, в больницу попасть можете. В общую палату.

— Ну-у, во-первых, не очень я и старенький, хотя, впрочем, с позиции твоих прекрасных младенческих лет… а во-вторых, я же не один там был, мы с дядей Панасенко гуляли в парке, а он, знаешь, какой сильный, мне с ним никогда не страшно.

— Все равно, вам нельзя, а то пенсию не дадут, если поранишься не на работе, так мама папе говорит. А чего хулиганы у вас спрашивали, а вы не знали?

— Да так, пустяки, что-то про библиотеку…

Им пришлось простоять минут десять, пока подошел нужный, «с рыбками», автобус.

Глеб Никитин с тревогой наблюдал за толпой, скопившейся на остановке. Субботние мамаши с детьми и покупками, поддатые мужики, множество пенсионеров — он уже достаточно отвык от такого конкурентного изобилия в транспорте и начал волноваться.

Двери остановившегося автобуса резко, со скрипом, распахнулись и на улицу выплеснулся скандал. Первой на тротуар вывалилась не успевшая уцепиться ни за что в салоне старушка.

— Гад такой! Сволочь проклятая!.. Псих! — на излете дополнительно взвизгнула бабулька, продолжая ругаться с кем-то, кто остался внутри транспортного средства.

Тяжелая авоська перевесила, и старушка, пачкая свое толстое серое пальто, упала на колени. Платок, повязанный «рожками» вперед, опасно качнулся к асфальту. Отряхивая теплые чулки, заправленные в шерстяные носки и ботинки, старушка стояла перед равнодушной автобусной толпой на коленях и молча размазывала слезы по светлому, сухому личику.

— Давай ее поднимем, а?

Не дожидаясь ответа, Эмма бросилась к плачущей старушке…

После злого визга и недолгой уличной матерщины в автобусе оказалось довольно-таки просторно, хотя и без свободных сидячих мест.

Двое военных, прапорщик и рядовой, проложившие своими потными спинами Глебу с Эммой дорогу в толпе при посадке, уже суетливо устраивались на последних незанятых сиденьях. Прилично поддатые, примерно одного возраста и веса, в обвислом застиранном камуфляже, они громко куражились и гоготали. Прапор во всю глотку наставлял попутчика:

— …Федя, прошу тебя, будь элегантен. Если к тебе подойдет женщина, уступи ей место рядом со мной!

Солдат Федя оценил шутку и заржал.

Вцепившись в руку Глеба, девочка, не отрываясь, смотрела в окно автобуса, чуть покачиваясь и прижимаясь к нему на поворотах.

Через большое современное стекло капитан Глеб рассматривал свой старый и уже совсем не такой, как в его далеком детстве, город.

Центральная улица, по которой они ехали, и в те давние, пионерские, времена не казавшаяся особенно просторной, за эти годы стала совсем узкой и неряшливой.

Панас как-то говорил ему, что в прошлом году местные власти начали очень активно переименовывать главную улицу Города, в духе времени отрекаясь от старых символов. Административных сил хватило ненамного. Продолжать делать что-то конкретное было лениво, и чиновникам нравилось заставлять упрямых местных жителей одну половину провинциальной магистрали именовать только Преображенской, а другая, не охваченная демократическим энтузиазмом, по-прежнему оставалась улицей Ленина. Таблички с названиями на всей протяженности «двуствольной улицы» висели произвольно. Через раз. На магазинах, мелких магазинчиках и частных домах все больше красовались новенькие, синие и блестящие «Преображенская», а на общественных зданиях — облупленные черненькие «ул. Ленина». Несколько «продолжительных» домов несли на себе сразу по два разных указателя. Чтобы люди не заблуждались.

…Часто салон автобуса пересекали резкие блики магазинных витрин и других стеклянных уличных сооружений. Казалось, что каждую привычную двухэтажную избушку старого города новые владельцы, вчерашние местные школьники, случайно побывавшие недавно в Анталии, в Москве или в Праге, сегодня стремились превратить во что-то, поразившее их за границей до самых печенок. Мелькали названия: «Эльдорадо», «Колумбия», «Венеция», красной дверью выделился посреди улицы «Центр постельного белья «Маркиза», исчезли за автобусной кормой «Удивительно выгодные шоп-туры в Турцию», на очередной остановке привлекла неказистостью и позволила себя подробно рассмотреть столовая застойных времен «Рябинушка».

Капитан Глеб хмыкнул, улыбнулся.

Почти перед каждым новеньким магазинчиком стояла красивая легковая машина. Те из них, которые были побольше и почерней, обязательно занимали при этом часть неказистого тротуара, сгоняя самим присутствием там своих туш рядовых пешеходов на проезжую часть. У дверей личных магазинов и в непосредственной близости от персональных автомобильных капотов по двое-трое-четверо беседовали пацаны — упитанные сорокалетние «мальчишки», одинаково одетые во все светлое, каждый с пухлой кожаной барсеткой в руках. На главной улице тесного городка было тепло, казалось, что солнце и светлые облака на прозрачном небе были специально простимулированы местными деловыми людьми, чтобы иметь возможность показать себя остальной пролетарской публике во всей красе. Все купчики были сегодня одеты в лен: и штанишки на их плотных ножках и попках, и рубашонки на пузиках, все было из светлого льна в вариациях. Крамольно даже казалось, что будто бы какой-то главный пацан сверху скомандовал им: «Да пребудут в летнем сезоне все уважаемые граждане Города в льняном! Отныне и навеки! Аминь!»

На всей центральной уличной протяженности магазинные владельцы были одинаковы, как пупсики. Правда, ноги некоторых из них украшали ботинки еще прошлого сезона — светлой кожи с огромными загнутыми носами, как в восточных сказках. Видно было, что во всех их семьях накануне теплого времени года произошел примерно такой, одинаковый для всех бережливых семей, разговор: «А че, полуботиночки-то ноские, сезон еще походят, в прошлом-то годе все знакомые от таких ботинок-то пищали, завидовали».

Асфальт на неширокой проезжей части тоже был хорош. Не бросало. Гладкая тротуарная плитка перед магазинами и ларьками, принадлежащих «льняным мальчуганам», иногда внезапно обрывалась классическими лужами перед Домом быта, муниципальной часовой мастерской и у некрашеных щелястых дверей Совета ветеранов Партизанского льнозавода. На некоторых свежих фасадах чернели корявые аэрозольные надписи: «Федор ушел на фронт. Май 2005 года», «Костяна проводили в армию. 14.09.2006», «Пыжу унесли в военкомат…»

Как-то странно уменьшился за эти годы непререкаемо доминантный прежде памятник вождю Ленину. Он казался сейчас незначительным и даже несколько смущенным своим соседством с гигантской рекламой какого-то суперпитательного майонеза… В робкой листвяной зелени другого скверика, справа по ходу, неожиданно выскочил на солнце, блистая шикарной купеческой бородой, чей-то незнакомый бронзовый бюст. Два года назад его вроде, здесь не было…

Автобус «с братвой» на борту был хоть и старенький, потрепанный, но все равно иностранный. Даже значительная пассажирская толпа внутри него нисколько не мешала атмосфере быть пока по-утреннему хорошей и прохладной. Крупные электронные часы над перегородкой водителя мелькали зелеными полосками. Технические цифры неуклонно менялись, напоминая далекие царские времена: 17.01, 17.14, 17.21.

«Как петровскую историю отмеряет гансовский будильник…»

Барсетки, льняные костюмы, типовые пацанские разговоры на солнечном уличном припеке незаметно закончились. Автобус повернул к поселку.

— Дядя Глеб, я устала.

Эмма с мольбой смотрела на него снизу, ее крохотная потная ладошечка уже выскальзывала из его жесткой руки.

Еще раз капитан Глеб внимательно и тщательно осмотрел салон. Народу стало поменьше, в проходе стояли только они с Эммой и прочная толстая тетка. Все сидящие или мирно дремали, или пристально смотрели в окна. Некоторые мужики, встречая его недвусмысленный взгляд, начинали одинаково лениво зевать и быстро отворачиваться.

— Вот что, Эмка, потерпи одну минутку. Потерпишь? Ни во что не вмешивайся. Мы с тобой сейчас немного поиграем. Просто поиграем с некоторыми неучтивыми дядями. Не пугайся и не смущайся, ведь наше дело правое, да?

Глеб Никитин подошел к парню, на вид студенту, который ворвался в автобус на одной с ними городской остановке. Тот уютно устроился на отдельном сиденье у средних дверей, мирно покачиваясь на поворотах.

— Послушай, приятель, если ты сейчас уступишь место вот той маленькой девочке, я дам тебе доллар.

Учащийся сначала не понял смысл неожиданных слов Глеба, но в считаные секунды сориентировался в их коварстве, еще больше отвернул к окну нестриженую голову и поджал ноги, стараясь не видеть рядом с собой собеседника.

— Два доллара! Пять! Если уступишь место.

Капитан Глеб наклонялся к студенту все ниже и говорил все громче. В автобусе начали стихать посторонние разговоры.

— Слушай, я предлагаю тебе неплохую сделку. Десять долларов за одно место. Тебе же деньги нужны? Ведь для хорошей успеваемости вам учебники нужно покупать и циркули, а? Решайся!

Парень сжался еще больше, страшно покраснел и затравленно задышал в автобусное стекло, ни за что не решаясь каким-либо практическим образом отреагировать на предложение Глеба.

Тупо и громко, с интонацией знаменитого переводчика голливудских фильмов, капитан Глеб продолжал:

— Га-аспада! Вы-ни-амание! Только вы и только сейчас имеете возможность наблюдать за бескорыстным молодым человеком, который ни за что не соглашается взять пятьдесят долларов за дерьмовое место в этом дерьмовом автобусе!

Защитники Родины на задних сиденьях отреагировали одинаково громко:

— Ого! Во дает мужик!

— Семьдесят долларов!

На зеленой остановке около автоколонны студент молча, совершенно неожиданно для всех, вскочил на ноги и, вжав плечи, выпрыгнул из автобуса.

Поддатый пожилой дядька в задних рядах щедро расхохотался:

— Дак ему же до дому-то своего еще пять остановок шкандыбать!.. Сосед ведь это мой, Артурчик, ага!

Глеб ободряюще шепнул девочке.

— Теперь, Э, ты будешь тут славно сидеть и прочно держать нашу сумку.

Запыленный солнечными лучами салон автобуса снова начал потихоньку гудеть удивленными пассажирскими голосами.

— … А если бы этот мужчина согласился бы только на сто долларов, дядя Глеб, ты бы дал ему столько денег?

— Да, обязательно бы дал, ведь я же ему обещал, при всех, а честные слова должны держать не только маленькие девочки-школьницы, но и их взрослые знакомые.

— Это же дорого — ему одному столько денег за одно место! Нужно было вам, дядя Глеб, сказать всему автобусу: «Кто согласен освободить место для девочки? Дам тому человеку сто рублей!» Так ведь проще и дешевле.

— Ошибаешься, малыш. Я как-то пробовал такой аукцион устраивать. Все пассажиры тогда стали как каменные, каждый делал вид, что, мол, этот сумасшедший не про него орет. В таких случаях, Эмка, всегда нужно работать ин-ди-ви-дуально! Поняла тактику?!

Порозовевшая от удовольствия Эмма гордо рассматривала быстро мелькающий заоконный пейзаж.

Основные улицы городка уже почти закончились. Потянулись лесополосы, перемежаемые гаражами и новыми стройками. Вокруг одной из них работяги вкапывали деревянные стойки для забора. Целый ряд одинаково наклоненных конструкций блестел свежими досками. Начальные пролеты бесконечного забора были уже зашиты рифлеными листами белого железа, а те, что были ближе к дороге, сливались в перспективе в одинаковый силуэт.

— Похоже на виселицы…

«В наше время второклассник сказал бы, что это много букв Г…».

На остановке «Птицефабрика» в полупустой уже автобус вошло несколько девушек в возрасте. Две из них расположились около капитана Глеба, и некоторое время продолжали громко, по-уличному, щебетать о своем, о заветном. Наконец одна из них, чья ладонь как-то совершенно случайно оказалась на поручне в тесном соседстве с рукой Глеба, начала активно демонстрировать статному мужчине с веселыми голубыми глазами упругость своего бедра, не отрываясь при этом от увлекательного разговора с подругой.

— Я в шоке!

— Он ей и говорит… а она, вся такая, пошла как раз ксерить…

— Меня аж бесит…

— А меня ее помада прямо раздражает!

Глеб еще раз хмыкнул, покосился на фабричных подружек. На плече у «активной» покачивалась громадная сумка с роскошной надписью NAF-NAF, на вышивку которой у местной цыганской мастерицы ушло, как минимум, килограмм пластмассовых стразов. Не только ему, но и ближайшим пассажирам было заметно, что девушки уже порядочно «приняли» после смены и именно поэтому вели беседу довольно-таки визгливо.

Владелица сумки пошла в атаку первой. Не замечая Эмму, вернее, никак не связывая ее с Глебом, она загадочно, правда, чуть покачнувшись на повороте, начала:

— А чего это молодой человек на таких интересных девушек никакого внимания не обращает? Неужто его в них прям-таки ничего и не заинтересовало?

Эмма тихонько прыснула в кулачок и заговорщически незаметно подмигнула снизу Глебу.

— Что вы, мадмуазель, как можно не заметить вас, таких… — капитан Глеб доброжелательно и подробно посмотрел на подруг. — Я просто обязан обратить внимание на вашу сумочку и на ваш голос.

— Ну и как? Вам понравилось?

«Активная» очень игриво — по ее мнению «процесс уже пошел!» — всем фасадом повернулась к Глебу и доверительно придвинулась к нему вплотную.

— Ну?

— Сумка лучше.

Не расслышав до конца все, что о них думают честные труженицы, Глеб и Эмма с хохотом вывалились из автобуса на своей остановке.

— Дай отдышаться, не смеши… Людмила, мы пришли, да, уже около вашего дома. A-а… Ты еще долго? Ладно, не суетись, занимайся делом, мы тут чего-нибудь сами придумаем.

Глеб выключил телефон:

— Вот такая обстановка, подружка. Твоя мама еще в больнице, кормит папу супчиком. Он много чего уже скушал и просит добавки. Это хорошо. Ключей от квартиры, как я понимаю, у тебя нет. Правильно?

Эмма помотала головой.

— Таким образом, нам ничего не остается, как в ожидании мамы продолжать прожигать жизнь. Где тут у вас приезжих путешественников кормят волшебным мороженым?

…Эмма с наслаждением болтала ногами на просторном пластмассовом кресле.

— А мне сладкого много нельзя.

— А мороженое не сладкое, а холодное.

— А мне его все равно нельзя!

— А мы его с горьким шоколадом будем есть!

Низко наклонясь к столику, Эмма продолжала баловаться, пуская через трубочку пузырьки в высокий стакан с «Фантой». На стакане была изображена веселая семейка пингвинов.

— А Маришка тоже любила пингвинов. Она их собирала. Она никогда не болела от холодного мороженого и от колы. И я, когда был взрыв, ну, в тот день, тоже не болела. Это меня мама нарочно уложила в постель, говорила, что никуда нам ехать не нужно. Она еще почему-то кричала тогда на меня и плакала.

Дядя Глеб, мама говорит про вас, что вы крутой.

Глеб Никитин поперхнулся мороженым:

— Композитор, что ли?

Эмма нетерпеливо покрутила ложечкой у него под носом:

— Не-ет же… Она говорила папе, что вы крутой и что вы всегда делаете, что хотите.

Глеб уморительно сложил ладони:

— Тише, дитя мое! Обо мне просто составилось мнение, что я великий волшебник.

— А на самом деле вы кто?

— На самом деле… увы, на самом деле я обыкновенный человек, дитя мое!

— Я не ваше дитя, не обзывайтесь… А у вас у самого есть дети?

Опустив голову на руки, Глеб с нежностью смотрел на Эмму.

— Да, Эмка, ты права, спасибо, что напомнила мне про собственного сына.

— А как его звать? В какой он школе учится? В гимназии?

— Да нет, что ты! Он уже взрослый, студент. А звать его… Друзья зовут его Сашка.

— Сашка? Здорово!

— …Ну, а то что я крутой… Твоя мама ошибается — я не стремлюсь делать то, что мне нравится, просто я люблю не делать того, что не хочу, а это совсем другая история.

Не совсем понимая сложное объяснение, Эмма поморщилась в стаканчик.

— В зверинце сегодня, наверно, тоже хорошо… А когда вы в следующий раз к нам прилетите, куда мы гулять пойдем?

— Ну уж нет! Давай-ка ты становись лучшей ученицей в своей школе и собирайся на каникулах ко мне в гости. Обещаю — сходим на красивую-прекрасивую ярмарку! Вот только представь — прилетаешь ты ко мне вот в таком волшебном летающем фургоне-самолете и путешествуем мы с тобой и на ярмарку, и в настоящий зоопарк, где маленькие мишки бегают по полянке. Согласна?

Эмма устало и рассеянно кивнула головой.

— А вы Глюкозу когда-нибудь видели? С собакой?

— Глюкозу? Да, видел ее как-то в аэропорту. Она там стояла у стойки регистрации, рядом с кучей разных музыкальных ящиков и свертков. Ее барабанщики оставили охранять имущество, а сами, наверно, пиво пить ушли…

Перед глазами Глеба всплыла яркая картинка. Одинокая маленькая девчушка стоит среди громоздких ящиков, как маленький испуганный суслик. Стоит, глазенками хлопает…

Он продолжил:

— А собаки рядом не было, не заметил.

Внезапно Эмма вскочила на ноги и захлопала в ладоши.

— О, смотрите, негр, негр идет! Дядя Глеб, это вы, что ли, его с собой из-за границы сюда привезли? Вот здорово! У нас в поселке таких еще не было!

Закрывая за собой новенькую деревянную калитку поселкового кафе, Глеб Никитин легко занозил палец.

— Эм, у тебя нет какой-нибудь шпильки или булавки?

— Дай копеечку — дам булавочку!

У Глеба опять перехватило дыхание, он еще раз закашлялся:

— Что-о?! Какая еще копейка? Чего это ты про деньги вспомнила?

— А меня мама всегда учила, что острые вещи нельзя просто так другим людям отдавать, их нужно за копеечку продавать, даже друзьям и одноклассникам.

Дед железные ворота открывать не стал. Уперся, пристально смотрел рыбьими глазами на капитана Глеба и тихим гнусавым голосом повторял: «Нельзя в общество на такси ездить, не положено. Нельзя в наше общество на такси…»

Глеб разозлился, решительно отверг обтрепанные инструкции, подписанные председателем правления с/о «Ромашка», которые настойчиво протягивал ему дедок, и по жирной садоводческой грязи пошел пешком искать на дальних дачных линиях домик Серовых.

Низкие тучи продолжали угрожать земле очередным ливнем, но пропускали при этом света достаточно, чтобы рассмотреть под ногами частые лужи на грунтовых дорожках и слизисто-размытые кучки угольного шлака в особо топких пешеходных местах.

На стук никто не ответил. Ни в одном из окошек не было света, не вился и дымок из маленькой печной трубы.

Глеб досадливо сплюнул, зябко поправил воротник куртки.

«Стоило через весь город ехать, чтобы уткнуться в запертую дверь.»

Потом не спеша обошел домик вокруг, стараясь, по возможности, в некоторых местах вытирать испачканные кроссовки о подсохшую траву.

На раскисшей тропинке были только его следы. После дневного дождя в фазенду никто не заходил и не выходил оттуда.

Капитан Глеб остановился у крыльца и, стоя спиной к коричневому домику, начал заботливо отряхивать заляпанные джинсы, не забывая при этом сокрушенно покачивать головой.

Внезапно и резко он обернулся.

Цветная занавеска в дальнем окне суетливо дернулась.

— Серега, открывай! Не валяй дурака, это же я, Глеб! Впускай, а то я промок до костей! В гости к тебе приехал, поговорить надо, Серый!

Стараясь держаться ближе к окнам, Глеб орал и одновременно продвигался вдоль фасада, всматриваясь в темноту дома сквозь занавески.

Чуть щелкнул замок и дверь дачного домика медленно приоткрылась, образовав узкую щель, через которую сначала были видны только желтые скулы и крупные черные пуговицы.

Человек в телогрейке тихо произнес:

— Это ты… А я ведь не поверил… — и, прислоняясь к косяку, так же негромко, как и говорил, заплакал.

— Ну, Серега, бросай ты это мокрое дело! Все, все, хватит… Я же здесь, с тобой, в гости вот к тебе собрался, а ты грустишь так сразу… Прекращай! Давай лучше чайком побалуемся, а то ведь я, действительно, пока до твоей плантации добрался, все ноги по вашим лужам промочил.

— Глеб…

Маленькая кирпичная печурка сиротливо и неряшливо пряталась в углу нижней комнаты, рассеянно зевая холодным, небрежно приоткрытым поддувалом. Тропинки на пыльном полу миновали ее, соединяя только дверь с диваном и столом.

— Дрова у тебя где? Давай я печкой займусь, прохладно ведь здесь после дождика.

Серов сидел, нахохлившись, на стуле у окна и странным взглядом следил за быстрыми уверенными движениями Глеба.

— Эй, домовенок, дрова, говорю, у тебя есть?!

— Вон там, за дверью, около погреба, ветки лежат. Я на той неделе старую вишню опиливал…

Темная комнатка была обжита ровно по необходимости. Три окошка, выходившие на противоположные стороны дома, небрежно занавесились давно пожелтевшим тюлем и разномастными сморщенными тряпочками. На столе около печки приютилась двухконфорочная газовая плитка. В углу стояло эмалированное ведро. На ближнем к столу подоконнике, в стакане, застыли в ожидании одинокой трапезы алюминиевые ложка и вилка. Подоконник в изголовье дивана служил полочкой для очков в толстой оправе и для нескольких книг. У дверей скучали немытые резиновые сапоги мутно-зеленого цвета. Над ними так же уныло свисал с гвоздика старый брезентовый плащ.

Единственным ярким пятном во всей дачной обстановке была маленькая эмалированная кастрюлька, оранжевая в белый горошек, стоявшая на серой клеенке стола.

— Ну вот, ставь, хозяин, чай! Или, может, кофейку где-нибудь у тебя в берлоге малость завалялось?

Слабая тихая улыбка появилась на лице Серова.

— А ты все такой же… Как пил раньше только кофе, так и сейчас… Давай и я с тобой, что ли, горяченького хряпну, чаю-то все равно у меня нет.

Он прошаркал к столу, неуклюже нагнулся к ведру, снял крышку, зачерпнул ковшиком воду и медленно перелил ее в чайник. Потом также неуверенно поставил его на конфорку, подержал в руках коробок спичек, и, не зажигая газ, переставил чайник на печную плиту.

Глеб наблюдал за Серовым. Тот, казалось, не очень-то и замечал присутствие на своей территории постороннего. Кустистые брови, согнутая спина и застегнутая до горла телогрейка невероятно старили Сергея.

— Чего так смотришь? Не нравлюсь? Не ты один от меня нос-то воротишь. Торчу вот тут, потому что и жена моя, Маргарита, и тещенька родная моя сюда ногой уж который день ни-ни; заявляют, что воняет здесь… Ну а как не вонять-то, если свалку за ближним забором господа-то наши, городские правители, в прошлом году еще запланировали. Вон, за окном, дымит куча какая полюбуйся… Когда еще картошку по осени-то вместе копали, так они на пару все мне верещали, что я и такой, и сякой, мол, не спросясь их, купил участок с домиком у самой свалки. Ну купил… Так они же сами на меня навалились, когда еще были деньги-то после морей: «Покупай дачу, покупай! Хотим, как у людей!» Тогда им не воняло…

Доставая из шкафчика второй стакан, Серов монотонно бурчал, разговаривая, скорее, сам с собой, чем с Глебом:

— Не-е, я уже три месяца просыпаюсь рано… Как самосвалы на карьер ездить стали, так и начался мой нынешний режим. Да и птиц рядом много, начинают каркать с утра — не уснешь…

Глеб приложил руки к белому боку печурки:

— Электричество тебе еще не отрубили?

Серый презрительно хмыкнул:

— Ну, что же я, совсем, что ли…

— Тогда включай освещение, а то я тебя на ощупь плохо слышу.

— А я привык…

Маленькая лампочка в оранжевом абажуре мгновенно разогнала незаметно наступившие сумерки и сразу же отеплила комнатку. Серый взял чашку и отодвинулся из светлого круга.

— Лежу я тут как-то, в потолок уставился и думаю: «А ведь самые засиженные мухами лампочки — они ведь самые качественные! Дольше других горят».

— А чего ты здесь в потолок смотришь, а не дома?

— Да ну их…

Серый поерзал на диване:

— После морей, когда контора моя развалилась, ну ты же знаешь про эти дела… Радистов-то на берегу никуда особо сейчас не берут… Теща поныла, поныла и пристроила меня в свой зверосовхоз экспедитором. Возить отходы от рыбацких бригад с водохранилища в кормоцех; песцов-то этих, чернобурок, ханориков разных у нас в зверосовхозе рыбными кишками кормят и всякой такой дребеденью… Особенно когда они щенные, то им кровь замороженную из Дании, из Финляндии рефрижераторами привозят, в кормоцехе с рыбной мукой и потрохами эту кровищу перемешивают, а потом в котлах варят… С кормами-то вообще выгодно там работать! Теща уже лет двадцать заведующая холодильником в этом зверосовхозе, кишки импортные морозит. Все учила меня, как перевесы, недовесы делать по потрохам-то… Потом чем-то я начальству ихнему не угодил, не знаю, может, денег мало им от рыбаков привозил или чего другое… Там же откаты денежные на каждом углу, а я особо-то этого не умею… Ну, теща пару раз наорала на меня дома, потом сказала, что директор меня уволил, чтобы я не совался больше в совхоз. В вытрезвитель меня даже сдала, чтобы я по этому поводу-то и не думал рыпаться. Ну, напился я тогда, после увольнения, она этих вызвала, мне ласты скрутили, в «воронок» засунули… Говорят, что я там орал, буянил, колотился, дай бог!

— Били?

— Что ты! Только раз старшина, пожилой такой дядька, зашел в камеру, прижал меня в угол, а другой дежурный ботинки с меня снял и за дверь выставил. Я потом босыми ногами потукал, потукал — больно. Ну я и перестал. Не знаю… Директор-то зверьковый вроде ничего мужик был, может, и не он это придумал, может, теща сама меня сплавила? Да ну ее вообще… Вот такая тряхомудия со мной тогда и приключилась.

Закашлявшись, Серега сильно отхаркался, встал к печке, сплюнул на дрова.

— Пробовал я после этого «бизьнесом» заниматься, но как-то опять не удалось, и ведь все как надо делал, по уму, на мази такое хорошее дело было! Эх… Не повезло, понимаешь… Да чего я тебе тут толкую, небось тебе уже про все это раньше меня доложили.

— Чем сейчас живешь?

Серов внезапно сунулся под абажур, блеснул навстречу сумасшедшими глазами.

— Во! Смотри, Глеб! «Пикалка», кормилица моя ненаглядная!

Неожиданно он вскочил, опять подбежал к печке, резво вытащил из угла неуклюжую металлическую рамку, укрепленную на короткой, толстой, похожей на черенок лопаты, палке. Так же сноровисто Серый достал из шкафа противогазную сумку, обмотанную тонким проводом, и лихо напялил на голову большие черные наушники.

— Мне мужики знакомые на заводе генератор подобрали, остальное я сам по журналу сделал, откалибровал как надо, работает дай боже!

Капитан Глеб почувствовал неприятное волнение.

— Послушай, а для чего тебе все эти дурацкие причиндалы? В войнушку, что ли, с тем дедком на воротах играете?

— Не, что ты! Тут другое… На реке, ну на Стрелке, знаешь же, раньше, в царские-то времена, баржи стояли, разгружались, купцов там всегда было видимо-невидимо, бурлаки пьянствовали, весь берег кабаками был тогда заставлен. Вот я с моей «пикалкой» и брожу там иногда. Монеты нахожу старинные, пуговицы с орлами, крестики разные под берегом-то иногда вымывает. Всяко бывает… Москвичи приезжают иногда за этими вещичками, вот я им, что найду, выгодно и толкаю. Но знаешь, это пока все мелочь, я верное место знаю, где не такими редкостями можно разжиться, крупняк там точно есть; если правильно ухватить, то на всю жизнь хватит!

Увлеченно размахивающий под абажуром длинными руками, весь опутанный проводами, с неуклюжими наушниками на лохматой, нечесаной голове, Серега был страшен.

— Прикинь — покопаешься в обрыве полдня, скинешь по-быстрому, что нарыл, перекупщикам, чекушечку возьмешь, согреешься! И так хорошо становится! И с другими мужиками можно душевно поговорить, и выпить за компанию, там много кто чего путевого рассказывает, роются там по-разному, и с завода приезжают в выходные, из зверушника моего тоже есть несколько ребят. Там у нас своя такая команда организовалась!

Давай, прячь вон под коврик у печки, ну под любой его угол, какую-нибудь мелочугу, медную или беленькую, все равно, угадаю где! Я отвернусь.

Капитан Глеб порылся в карманах. Вытащил монетку, наклонился к домотканому тряпичному половичку.

— Все? Готово?

Сверкая глазами из-под косматых бровей, Серов начал кружить с палкой по комнатке, вслух комментируя свои действия:

— Нет, нету, не здесь… Стоп!

Он застыл на месте и наклонился к полу вместе со своим сооружением.

— Эх, нет! Это гвоздь в половице свистит. Сейчас я твою монету найду, сейчас… Во, здесь!

Торжествующе поднял руку:

— Скорей всего медяк. Пятьдесят копеек. Под правым углом. Точно?

Не дожидаясь ответа Глеба, который как завороженный наблюдал за этим поразительным и диковатым танцем, Серега бросился к половичку:

— А! Что я говорил?! Моя родная все насквозь видит! Знаешь, на берегу с этим агрегатом дробину можно найти! А летом я на курганы планирую походить, там вообще такое! Слушай, а давай вместе! Как тогда, в школе, на велосипедах, на весь день…

Внезапно Серега замолчал, словно потух.

— Это самое… Зачем ты ко мне-то приехал?

Глеб подошел к нему вплотную, тронул за плечо:

— Бросай свое шаманство, давай-ка лучше за жизнь поговорим. Садись.

Волоча по полу палку с рамкой, Серов дошел до дивана и, усталый, опустошенно плюхнулся на свое скрипучее лежбище.

— Хоть ты здесь и замуровался, но наверняка лучше меня знаешь, что там с нашими-то происходит. Какое-то мутное настроение у всех, пересобачились, злятся друг на друга. В чем дело, не объясняют толком, кто не может, кто не хочет. Может, ты что знаешь, а, кладоискатель? Из-за чего это все началось? Ведь перед Новым годом, когда я приезжал, вы ведь все так мирно жили!

Серый почти лежал на диване, разбросав по сторонам безвольные руки, смешно вылезающие из коротких рукавов телогрейки.

— Чего ты от меня-то хочешь?.. Ради бога, оставь меня, ничего мне не надо.

Он приподнялся на локте:

— Тебе-то зачем все это, Глеб?

Едва не сбив абажурчик головой, капитан Глеб Никитин резко наклонился над Серовым:

— Затем, что мы вместе столько лет дружили, вместе пацанами на реке и тонули, и спасали друг друга, а сейчас вы тут как в змеюшнике, готовы друг другу головы открутить…

Шагая вокруг стола, Глеб пнул сбившийся половичок.

— В Назара сегодня утром стреляли. В больнице он сейчас. По-твоему, это добрый боженька вразумляет его так утиной дробью, а? И я при этом должен сопли распустить и с тобой вместе на этом вонючем диване с горя завалиться?

— Ка-ак стреляли? — Серый бестелесно, почти без усилий выпрямился и нараспев, будто задыхаясь, начал говорить.

— Ты не врешь, Глеб? Честно? А кто это с Вадиком-то так?

— Не вру. Сегодня, пока мы с ним яхту к выходу готовили, какая-то сволочь пальнула в него — он на палубе один тогда был. А вчера вечером, в парке, молодняк нас с Панасом вздумал из города кулаками прогонять, причем по-свойски, будто мы с ними тыщу лет знакомы… Ты вот спрашиваешь, что мне здесь от всех вас надо? Ни-че-го! От вас — ничего. Просто сам, лично, хочу перестать удивляться, глядя на вас. Но пока не получается. То Данилов про Назара загадками говорит, то Марек тоже странно так от рыбалки с нами отказался, чего-то темнит. Отчего же это все? Не подскажешь, Сереня?

Серега встрепенулся, перебил:

— Ну что ты, Марек-то добрый! Он просто нервничает иногда. А так он добрый…

— Назар тоже добрый?

Что-то похожее на улыбку осветило лицо Серова.

— Вадик ко мне в гости приезжал. Они с Жанной вместе приезжали, колбасы всегда привозили и рыбы копченой. Жанна тоже хорошая, добрая. Они когда первый-то раз ко мне заехали, так я еще здоровый образ жизни вел. Жанна только вроде как из Москвы вернулась…

Серега быстро смахнул слезу корявыми пальцами:

— По выходным я тут все ходил на лыжах до насосной станции. С утра как-то тоже пробежался, переборщил малость, устал почему-то. Наверно, снег тогда был еще мокрый, не знаю… Обычно-то ведь и внимания не обращал на это. Иду, ноги гудят, считаю про себя: «Осталось до поворота два километра… После кустов — километр. До развилки двести метров». Только и мыслей, чтобы добраться до дачи. Думаю, вот перейду дорогу, открою замок на двери — и в люлю! Доплелся до места, поставил лыжи у дверей в сторонку, шнурки на ботинках даже до конца не стал развязывать, так стянул. Носки тоже все мокрые были, только пар от них валил. Лениво так было чего-то тогда, наверно, от усталости. Дрова-то у меня в печке уже заранее были приготовлены, а в ведерке уголька немного еще оставалось. Солярки плеснул на дрова-то, враз занялось… Ну, пока чай кипятился, я носки сухие одел. Хлебанул горяченького и, не раздеваясь особо-то, завалился на диван. Хорошо было! Только начал сон видеть, как кто-то в дверь заколотил. Вот, думаю, ешкин кот, принесло ведь неприятеля!

Открываю — на крыльце Вадим с Жанной! Он руки трет с холода, дует на них, улыбается. Говорит мне: «Понимаешь, мы тут проезжали мимо тебя… Думаем, дай зайдем в гости». А Жанночка смеется, снежки лепит перед крыльцом… Ну, пока я чухался, Назар втащил меня за дверь, припер к стенке, стал уговаривать: «Серый, понимаешь, край как нужно! Шанс подвернулся! Давай оставь нас тут, ага…».

Ну, я как дурак стою. Никуда не хочется идти, устал как собака, но ребята-то ведь хорошие, да и историю их знаю уже не первый год… Я Назару кулак за спиной показал, а сам так, как швейцар в отеле каком заграничном, улыбаюсь: «Пра-а-ходите! А я как раз на лыжах собрался походить, все уже приготовил, а вы в гости тут некстати!» Жанна тогда все поняла, на Вадика рассердилась даже немного. Я быстренько лыжи напялил, говорю ей: «Нет, нет, что ты, Жанна! Я тут каждое воскресенье хожу на лыжах, и сегодня мне по режиму надо. Вы тут пока без меня печку протопите, чайку попейте, а я пробегусь в удовольствие». Назар мне за дверью шепнул тогда еще: «Полтора часа, понял?!» Я ему тоже: «Ага, большущее спасибо!». Хорошо хоть, что часы с собой тогда успел захватить. Сначала плелся сорок пять минут прямиком в открытое поле. Голова тогда стонала, ужас просто! Ботинки мокрые с утра, тяжелые, глаза слипаются. Холодно уже вроде как стало после обеда-то, знобило меня тогда, да и смеркаться уже начало. Я все на часы смотрел. Потом быстренько повернул за досаафовским аэродромом. Как я ни старался тогда идти помедленней — все никак не получалось. Удивлялся еще, что шаг прибавляется сам по себе. Ну, я останавливался частенько, ждал три-пять минут, потом снова топал. Короче, через час тридцать две минуты я вошел в дом. Представляешь, а голуби как сидели на диванчике, так и сидят, за руки держатся, даже чаю не заварили… Думаю, тьфу, черт возьми! И стоило мне так тогда страдать… Но все равно, ребята-то душевные.

Робкая улыбка еще раз разгладила лицо Сереги.

— Они еще после встречались у меня тут иногда. Вадик приезжал заранее, предупреждал… Даже шмотки свои походные оставил у меня, когда зимой с женой погавкался. Летом-то он на своей яхте, если у них что в семье происходит, отсиживается.

А вчера вот Жанна ко мне приезжала, вся такая взъерошенная, спешила, видно, какую-то сумку схватила из кучи назаровских вещей. Еще накричала на меня, говорила, чтоб я скорей ей открывал, что ей срочно надо, шарила потом еще в его рюкзаке, ну, так, по мелочи…

— А что было из вещей-то? Чего Назар здесь у тебя оставлял?

— Рыбацкое все его хранилось, это точно; одежда, ружье охотничье, удочки всякие, патроны. Вроде все…

— Патроны, говоришь? Слушай, погляди-ка, где они у него там, покопайся в вещах повнимательней.

Серов приподнялся со скрипучего дивана и прошаркал за дверь. Слышно было, как щелкнул выключатель и затрещали половицы. Пока еще прозрачная темнота за окошками заставила капитана Глеба посмотреть на свои часы.

В комнату вошел растерянный Серов.

— Нет… Ни ружья, ни патронов. Ружье-то всегда в чехле было, и патронташ такой, кожаный… А сейчас там ничего. Жанна-то вчера еще выпить у меня просила, вся тряслась так. Ну, я налил ей водки полстакана… Она ведь злая такая была, взвинченная, может, на Вадика чего взъелась, может, разбежаться надумали, мне она не говорила. Черт их знает!

— Кто из наших мужиков у тебя был еще недавно?

— Ну, Вадик…

— Знаю, знаю! Кроме него, кто?

Серов задумался, вцепился пальцами в волосы:

— Данилов как-то на той неделе заезжал. Спрашивал, как тут у меня с комнаткой свободной, поднялся наверх, светелку посмотрел, в ту вон еще комнату зашел. Не знаю даже, для чего ему это и понадобилось. Марек тоже, обычно, как прилетит, быстренько накопает себе червей и сматывается.

А Вадим-то с Жанной, когда приезжали, так они и поговорят всегда со мной, и почаевничаем вместе. Она-то всегда на веранде, в той кухоньке, приготовит нам чего-нибудь перекусить, на стол все так красиво поставит…

Махнув рукой, капитан Глеб прервал Серегу. В его голосе появились неожиданные и поэтому неприятные для Серова жесткие, «допросные» интонации.

— И все-таки, когда Азбеляна-то ты в последний раз видел?

Серов разом притих и, смущенно подергивая в руках какую-то подобранную с пола веревочку, исподлобья посмотрел на Глеба. И не прежний он был сейчас, в гостях-то, и не школьный… Глубоко загорелое лицо, резкие скулы, пристальные, совсем не добрые глаза. «Строгий он сегодня какой-то… Неужели обо всем сможет догадаться? Лучше бы коньяк в своей загранице пил, чем у нас тут копаться… Не может же он так вот, просто…»

— Ну… Сегодня он приезжал. Рано утром. Суетился тоже, улыбался весь… Поговорили немного. Ну так, по нашей с ним теме. Все. И он уехал.

— Поговорили, ладно, понятно. Что он у тебя еще делал? В дальнюю комнату не заходил?

— Я ему червяков накопал, для какого-то знакомого ему срочно нужно было, на рыбалку, вроде тот приехал неожиданно, из Москвы. А у меня выползки-то всегда есть, даже по холодку, около навоза… Ну я и набрал ему банку. Марек-то сам в это время искал гвоздодер в той комнате, попросил его у меня на время.

— Во сколько он здесь был? Долго?

— Рассвело уже, как он приехал, солнце было уже хорошее. Часов в восемь-девять, может —, пораньше. Банку-то я ему неполную выползков набрал, он все торопил, не стал дожидаться, пока я еще навозниками банку-то ему доберу. Ну, сразу же и уехал. Обнялись, попрощались, он и уехал. Смеялся еще, что на лето ко мне переедет, витамины, говорит, килограммами теперь есть будет. Ну, вот так. Вроде все.

— Ты почему тогда на шашлыках со всеми не был?

Глеб Никитин вовремя взял Серова за плечи. Тот внезапно обмяк и начал валиться мимо дивана.

— Воды дать? Серега, воды, говорю, принести?

Серов помотал головой. Сам сделал неуверенный шаг до дивана и привычно опустился на него.

— Я… — его голос прерывался. — Меня… Они…

— Говори громче, внятно. Почему в тот раз не поехал со всеми?

— Я… обиделся тогда, понимаешь. Гера говорил, что они планировали крупно поговорить там между собой, на шашлыках-то, а я им буду вроде как мешать. Ну, они ведь все деловые, а я кто сейчас для них…

Не входя в круг абажура, несмотря на то, что Серега с жалкой надеждой и тщательностью пытался рассматривать его лицо, Глеб продолжил:

— А почему ты считаешь, что спрашиваю именно про тот раз? Может, я о чем другом? А, дружок? Про что именно я у тебя интересуюсь?

Серый задыхался.

— Когда взрыв… Меня там не было, поверь! Я вечером, перед всей этой бедой, нажрался с мужиками в городе, мы праздник отмечали, я тогда еще полтинник серебряный на обрыве нашел… Дома я тогда был, дома, понимаешь! Бухой я был, не взяли они меня тогда с собой! Кому я такой там был нужен… У них ведь свои дела, у них все по жизни получается!

Истерика, тщательно сдерживаемая Серовым с самого начала разговора, прорвалась в полумрак маленькой неухоженной комнаты. Он одновременно тер глаза и сморкался, некрепко зажимая розовый мокрый нос грязноватыми пальцами.

— Ладно тебе. Хватит, — Глеб тронул Серова за плечо. — Рогатка-то тебе зачем?

— Чего?

Серый старался понять, о чем его спрашивает Глеб.

— Говорю, рогатка чья на стене висит? Ты что, с ней на местных помойных хищников охотишься?

Нестрашная, хоть и неуклюжая шутка заставила Серегу хлюпать носом пореже.

— Да это Женька мой, сын, прибегает иногда сюда, редиски в парнике выдернуть, морковки, ну, все такое. Когда захочет, стреляет по яблокам, по воронам, дома-то ему рогатку не разрешают… Тогда, ну, когда это все было, он мне и рассказал про девочку-то… Они же в одном классе учились.

— Перед тем случаем ты только с Даниловым разговаривал? Он тебя тогда отшил?

— Да. Кричал сильно, говорил про то, что я пьяный, чего-то еще, не помню…

Марек тогда тоже приезжал, за день до этого. Он тоже тогда червей копал, сам выбирал, каких ему нужно было. У меня же и навоз есть, я всегда из коровников привожу, и компост, его-то мадам не позволяет ему навоз держать около особняка. Он-то хотел тогда первым поехать на место, часа за два-три. Ну, как всегда, говорил, что приготовит все там для костра, а потом донки поставит, порыбачит немного, пока все не подъехали. Я с ним еще поговорить тогда хотел, по личному вопросу…

— Что это за интим такой у вас с ним случился, объясни, пожалуйста?

Сглотнув и плотно утершись рукавом телогрейки, Серов помедлил с ответом.

— Денег я у него попросил. Помнишь, я тебе давно как-то говорил, что у моего Женьки малокровие? Ну вот, подтвердилось, серьезно у него с кровью-то. Операция нужна срочно, типа переливания что-то. Можно и у нас в стационаре сделать, но, говорят, лучше в Москву свозить.

Вот я набрался наглости, у Марека денег-то и попросил. Он тогда червяков копал, не особо отвлекался-то, по ходу мне объяснял, что деньги вроде как ему самому на здоровье скоро понадобятся, что да, есть у него финансы, но на другие цели, на дела важные приготовлены и все такое.

Марек тогда еще деньги вытаскивал из кармана, показывал мне. Четыре пачки евро у него с собой были, десятками. В банковских упаковках, все чин по чину, проверенные, с печатями. Смешные такие деньги… Пачки все такие толстенькие были, покороче, чем доллары, и бумажки не совсем новые, потертые. Но не дал он мне в тот день ничего. А я, говорю же, пьяный был, разозлился на него тогда страшно.

— Понятно. А кто обычно с костром у вас на пикниках возился?

— Так ведь по-разному бывало, когда как. Кто раньше смог приехать, тот и разжигал, дрова готовил. Когда мы еще вместе на шашлыки-то ходили, я всегда костер прибирал. Любил, чтобы все аккуратно было. За сезон раза три-четыре холодную золу выгребал, выбрасывал в сторону, в кусты. За зиму-то пепел обычно сам проседал, да и ветром его сдувало…

— Аккуратно, говоришь? Это хорошо. Теперь послушай меня.

Капитан Глеб переломил о колено несколько некрупных веток и засунул их в жерло печурки. Огонь ярко и четко осветил его решительное лицо.

— Кто-то этот взрыв устроил. Нарочно. Я в этом уверен. Человек вздумал попугать наших мужиков или кого-то искалечить, машины их попортить… Всякое может быть. Но дело не смешное, криминальное. Значит, результат этого фокуса кому-то был очень нужен. Повод должен быть достаточно серьезным, чтобы на такое решиться.

Бизнес, личная неприязнь, скорее ненависть. Обида. Месть. И этот «кто-то» знал про наше место, прекрасно был осведомлен о порядке действий, когда мы, скорее вы, приезжали в последние годы на пикники. Кто куда ходил, где ставили машины… Значит, свой.

Не обращая внимания на протестующий жест Серова, Глеб Никитин уверенно и методично продолжал выкладывать свои резоны.

— Кто мог подложить в наш костер снаряд? Кто из наших общих знакомых имел в последнее время серьезные конфликты по бизнесу? Кого не было в момент взрыва у костра? Кто никак не пострадал при взрыве? Кто не остановился на этом и продолжает мстить? Кто сегодня утром имел возможность стрелять в Назара? Может, это все наш любимый Марек Азбель, а?

Серов раскачивался на диване, обхватив опущенную голову руками.

— А что? Банка из-под кофе в костре его любимого сорта. Факт. С Назаром он без меня уже по этим злополучным рыболовным участкам сцепился. Тоже факт. Кстати, тебе лучше и не знать, сколько этот бизнес стоит. Приехал он тогда на место раньше всех. Костер разжег и убежал рыбачить. А?

Глеб дошел до окна, потом вернулся к столу.

— Марк во многих местах на реке бывает, мог где-нибудь на размыве мину выкопать. Допустим, он вечером приехал на наш берег, спрятал в кострище снаряд. Ладно. Утром дождался, когда приедет Назар, разжег дрова и ушел в затон, наказав тому поддерживать огонь…

— Вот только не пойму — откуда в том костре взялась мелочь? Посмотри-ка на меня, Серега! Да не так! В глаза смотри, внимательно, как тогда, в школе. Ты случайно не видел у Марека в магазине кофейную банку с мелочью…?

Слабо держа голову на уровне наклоненного к нему лица Глеба, Серов пробовал протестовать.

— Не мог так Марек поступить, не такой он… Марек хороший. Ты вот ведь не знаешь, а он мне денег обещал! На операцию Женьке! Как я у него и просил тогда… Сегодня-то он как раз и приезжал ко мне насчет этих денег. Обещаю, говорит, дружбан, вместе вылечим твоего пацана… Про здоровье еще говорил, что оно для всех важная штука, да. Еще потом дать обещал. Вот, денежки-то, считай, у меня теперь есть! И своих немного…

Серега сполз с дивана на пол и, стоя на коленях, стал копаться под одеялом.

— Вот, смотри! А ты на Марека так.!.. Не надо так на него! Теперь я сыну деньги отвезу, теперь он живой и здоровый будет! Я снова работать пойду, тещу упрошу снова на зверюшник меня взять, теперь-то я сдравлюсь, умею же, не хуже ведь… А ты!.. Я ведь тебя так ждал, Глеб…

— Лучше этому подонку признаться во всем самому. Если нагадил что по глупости — имей мужество сказать об этом вслух, объясниться перед всеми. Улик достаточно, чтобы ему не поздоровилось. Судить гада будут, с милицией приедут!

— А Марека-то тебе зачем касаться?

— Ты для начала успокойся. Умойся как следует. Посмотрись в зеркало. Ты часто подходишь к зеркалу, Серега? Может, стоит почаще, а? Никто твоего любимого Азбеля пока трогать не собирается. Над тем, что ты сейчас мне рассказал, я подумаю. Крепко подумаю. Обещаю.

Капитан Глеб сел напротив Серова и положил руки ему на колени.

— А теперь, огородный мой Робинзон, когда я тебя покину, приводи себя окончательно в порядок, будь на месте. Кстати, завтра вечерком у Виталика Панасенко мы все вместе посидеть собираемся. Я думаю, что стоит поговорить нам по-свойски, прояснить общий горизонт, а то непорядок какой-то получается. Приезжай и ты обязательно. Будем ждать. И чтобы больше никаких соплей, никаких комплексов! Никого не слушай — тебя приглашаю я. Лично. Понял?

Продолжая глядеть на Глеба блестящими от слез глазами, Серов покорно кивнул.

— Лады. Тогда я потопал.

— Давай провожу тебя до ворот-то… У меня же керосинка здесь есть, посвечу под ноги, темно ведь уже.

— Не надо, обойдусь. Собак у вас тут на ночь в свободный поиск не выпускают?

— Да не, не выпускают… У нас на дачах-то дежурит один омоновец, с доберманом, подрабатывает иногда, но он только во вторник будет. А сегодня нет, сегодня сторож без собак. Ну, прощай…

Безразлично и невнимательно перешагивая через блестевшие лужи, капитан Глеб Никитин зябко сжимал кулаки в карманах. Вспоминалась так и не выпитая водка на грязном столе.

«Так и есть! Ты промедлил, светло-серый…»

Звонок мобильника застал Глеба уже за воротами дачного общества, на остановке, где он минут пятнадцать с поднятой рукой жмурился на яркий свет фар и уворачивался от брызг пролетавших мимо него по окружной дороге грузовиков.

— Алло… Кто? Галина? А, ну да, узнал конечно. Что? Какая машина? Сбила машина? Кого? Марека?! Где? Нет, где он сейчас?! Дома? Хорошо. Нормально, говорю. Давайте завтра, в гостинице. Да, у меня в гостинице. Часов в одиннадцать вам удобно будет? До завтра. До свидания.

Капитан Глеб невольно отшатнулся, когда около него притормозила фиолетовая «девятка».

— Куда тебе, парень?

— Борщ будешь? Я поставлю, подогреется быстро… Майонез-то, представляешь, как подорожал в последнее время, масло растительное тоже вон куда поперло?!

Маленькая кудрявая старушка мягко и неслышно протопала мягкими вязаными тапочками по чистеньким половичкам в кухню, почти сразу же выглянула из-за неприкрытой двери веселым личиком.

— Откуда ты, милый мой, такой изгвазданный-то появился?

Действительно, кроссовки Глеба, все в подсохших кляксах садоводческой грязи и городских луж, уж очень сильно и заметно нарушали аккуратное пространство крохотной прихожей.

— С задания. С боевого подвига.

— Вона чего! Когда приехал, говорил ведь, что на диване нынче все дни лежать будешь, да за пескарями поедешь на Бузянку, а сам-то по ночам не пойми чем занимаешься. Подвиги он двигает…

Старушка иронически удивилась.

— Мам, ты только не переживай.

— А чего переживать-то! Живой, не выпивши, — и то ведь хорошо. Давай ванну наберу, погреешься, или как? Рубашку снимай, простирну тоже, чтобы второй-то день не носить…

— Мам, брось! Не надо ничего мне стирать! Я в гостинице отдам в прачечную, так удобней.

— Ну вот, удумал еще! Удобней! Нешто там чужие-то люди хорошо сделают! Рукава-то все растреплют, а ворот таким же грязным, непростиранным и останется! И носки снимай, быстро…

Силу и волю у человека отнимают в большей степени не холод, не голод и не страшные лишения, а то, когда вокруг него все долгожданно становится мягким, теплым и чистым.

Капитан Глеб, посмеиваясь, сдался без особых встречных условий, быстренько нырнул в старый спортивный костюм, который матушка сохраняла к его приездам чистым и глаженым уже долгие годы, и босиком прошлепал в ванную.

Через дверь донеслось опять ласково:

— Коврик положи под ноги-то, чтобы не холодно было на пол мокрому вставать… Селедочки-то тебе почистить? У меня картошка еще с обеда осталась.

— Согласен.

Горячая вода была действительно хороша. Но ванна, их чудесная домашняя ванна, когда-то в детстве просторная, как океан, опять оказалась маленькой… Пришлось в истоме плавно согнуть ноги в коленках.

Стукоток ножей и вилок на кухне был мил и неспешен. Там же еще бормотало местным негромким голосом радио.

Зная, что нет рядом никаких забот и неприятностей, Глеб уснул.

И пробуждение его было таким же плавным и несерьезным.

— Эй, мореходец! Жив ли ты там? Не потонул?

— Не, мам, у тебя здесь погибнуть никак нельзя! Глубины не те.

— Выходи, выходи, давай! Почти час уж как без ответа бултыхаешься! Хватит. Давай быстро за стол, остывает уже все!

Тридцатилетние табуреточки поскрипывали, знакомый рисунок потертых фаянсовых тарелок обещал привычные вкусы и запахи.

— Селедочки сейчас тебе положить?

— Мам, давай-ка я лучше начну с борща.

Старушка села напротив и, опять просияв тихой усталой улыбкой, поставила бледные руки под свое морщинистое лицо:

— Кушай, кушай…

Здесь не нужно было что-то изображать или притворяться. Глеб просто плотно и вкусно поел.

— Похоронили-то они Маришку где?

И траур в эти минуты был тоже неуместен. Прожевав, Глеб нахмурился, желая быть точным.

— Не знаю, мам, забыл уже здесь многое… Виталик говорит, что на каком-то новом кладбище, в Покровах вроде. Про остальное не знаю.

Совсем было пригорюнившись, матушка вдруг легко взмахнула ладошкой:

— Дак это же хорошо! В Покровах-то и храм от новых могилок недалеко, видно его через березки, и от дороги совсем рядом, идти если. Автобус туда тоже хорошо ездит, утром и вечером по два раза. В прошлый-то раз, когда дядьку Васю Сизова хоронили, там глины по осени было много, с ближнего-то краю, а сейчас уже, небось, песку все больше на могилках-то, если к деревьям будут дальше копать… А кто на сороковинах-то у них был?

— Много людей. Знакомых человек пять-шесть.

— Ну и ладно.

Железный чайник потихоньку начинал бренчать на электрической плите тонкой помятой крышкой. Глеб ждал еще вопросов. Чудесная и долгая ванна помогла сосредоточиться, как всегда. Он уже знал, что будет отвечать. Лгать матушке было неправильным, да и не хотелось.

— Что-то там у ребят-то твоих, не ладится, что ли, если ты переживаешь так сильно?

— Да, мам, нехорошая история произошла. Вдобавок и у Назарова с женой немного не так получается, и Жанна никак в себя после всего этого не придет… Еще и Марек интересную супругу себе выбрал.

— Ты бы лучше сначала со своей семейной жизнью разобрался… — матушка поднялась переставить тарелки. Горячую мисочку с отварной картошкой и намасленную селедку поставила перед Глебом. — Решил бы сначала свои непонятности, а потом бы уж и чужим людям помогать бросался.

— Чего ты встреваешь-то? Сами бы меж собой понемногу и разобрались, небось, не маленькие… А что, если не получится у тебя помочь-то им?

— Очень хочу, мама, чтобы получилось. Очень.

Все шло по плану. Все было вкусно и знакомо. Глеб улыбался про себя, чувствуя легкость и силу в чистом и теплом теле. Матушка, шурша вязаными тапочками, взялась наливать себе чай.

— Виталик один и остался путный-то у вас. Хороший мужичок, хозяйственный. Он все так же на производстве-то и трудится, да?

— Ага.

— Что ж ты теперь, из-за этих забот-то, на рыбалку свою никак и не выберешься? А ведь отдыхать домой приехал… Не забудь, нам с тобой еще к тете Тоне в гости сходить бы надо, она завтра возвращается, за котами-то своими любимыми ко мне придет, все равно про тебя спросит, обязательно ведь захочет увидеть. Тортик купить какой бы надо.

— В прошлый-то раз… — добрая старушка опять удивительно славно просияла лицом, — перед отъездом, за день, по-моему… да, за день, вспомнила! Собрались мы тогда у меня, подруги наши еще из «каскадника» пришли, провожать-то ее… Вот и стали в лото играть. Так она, Тонька-то, шесть рублей у всех у нас выиграла! Представляешь, еще и смеется над нами, жухало еще то! Мы ее проверять два раза хотели, так она ка-ак смахнет все поставки с карт-то своих и кричит сразу же: «Все, все, я выиграла!»

— Ты чай или кофе свой будешь, на ночь-то глядя?

— Чайку, мам, вместе с тобой.

— Сейчас чашку твою любимую достану.

И чашка, и тишина…

Как будто за стенами этой маленькой квартирки не было ничего страшного и неправильного; не злились друг на друга неплохие знакомые люди; не скрежетали по близким душам глупые и грязные деньги…

— Вот, смотри, какие я шкарпетки Тонькиной внучке из старой-то шерсти связала! Скоро два исполнится, такая шустрая пампушка бегает!

Глеб с удовольствием подержал в руках крохотные пушистые башмачки:

— Молодец ты, мам.

— А то не молодец! Тонька-то сроду вязать ничего не умела, вот я и придумала ей для внучки-то подарок такой сделать. Тонька же ее только чупсами да сникерсами все время пичкает, а вещицу какую-никакую ребенку никак не догадается купить!

Потом они пили чай молча. Матушка немного похрустела карамелькой, Глеб же просто наслаждался вкусом крепкого напитка.

— Ты вот приехал, отдыхаешь тут, а работа твоя как? Не в отпуске же, небось, числишься? Кто-то тебя подменяет там или как?

— Секретарь у меня есть, мам, хороший. Со всем справляется.

— Секретарь?! Мужик, что ли?

— Нет, что ты! — Глеб белозубо расхохотался. — До этого я еще не дошел. С моими делами в мое отсутствие справляется женщина. Хорошая… Звать ее Наталья Павловна.

Старушка сверкнула на него по-над чашкой зорким взглядом.

— Наталья, говоришь… Молодая? У вас с ней что, отношения?

Смеяться от души было и приятно, и интересно. Глеб ликовал, наслаждаясь домашним уютом.

— У Натальи Павловны со своими детьми отношения и с мужем-майором. А мне она просто помогает.

— Просто, просто… Знаю я тебя, зимогора этакого!

— Не гневайся так, о лучезарный микроскоп души моей!

Не в силах терпеть дальше свою напускную серьезность, матушка хихикнула сквозь тонкие морщинистые пальцы.

Ради этой улыбки он был готов на многое.

— В гостиницу сейчас-то? Или как? Поздно ведь…

Почему-то пряча глаза от кухонного света, Глеб, помедлив, ответил.

— У тебя я сегодня останусь. У тебя, моя родная, здесь, дома. Не волнуйся.

— А котята как же? Опять ведь придут тебя беспокоить, как в прошлый раз…

С беспомощной надеждой матушка теребила в руках небольшую кухонную тряпочку.

— Этих злобных и рычащих по ночам котов я выброшу в прихожую! — подняв двумя пальцами младшего котенка за шкирку, Глеб сделал для него грозные брови:

— Кто, в конце концов, в этом доме хозяин?!

Матушка славно и звонко засмеялась, опять прикрывая рот морщинистой ладошкой.

— Кто, кто… Знамо дело — я. Опусти животинку-то, не мучай лишний раз. Ну, раз ты так решил, то я постелю тебе, поздно уже…

— Мам, я завтра ухожу в шесть.

— Чего ж так рано-то?

— Дела.

— Какие такие еще спозаранку-то у тебя дела?

— Семейные.

Все щели гостиничных окон по-домашнему уютно желтели полосками тщательно наклеенной в ноябре бумаги. Тянуться до высокой форточки через широкий подоконник было лениво, и Глеб Никитин, поднявшись с улицы в свой номер, уже целый час стоял перед окном, не слыша всех звуков наступавшего городского утра.

Слева во всю ширину уже видимого неба протянулась хорошая летняя синь. Совсем скоро из-за новой кирпичной девятиэтажки должно было показаться и солнце.

Выходной день привычно отменил ранние трудовые потоки в направлении заводских проходных, и редкие прохожие тянулись одинаково неспешно на рынок, на автовокзал и в сторону железнодорожной станции.

На стоянке напротив гостиницы с ночи оставались дремать в своих машинах два таксиста. Вот один решительно очнулся, перебрался в машину соседа, сел на переднее пассажирское место, начал потягиваться. Протянул зажигалку второму. Подъехала еще одна желтая «Волга». Ее водитель подошел к машине, где сидели его коллеги.

«А, знакомец!»

Именно этому, в коричневой куртке из кожзаменителя, Глеб посоветовал позавчера хорошенько проветривать машину. Наверно, у парня давняя механизаторская привычка хлебать суп-лапшу за рулем.

Из остановившейся у газетного киоска «газели» выскочил кругленький дядечка в приятном плотном комбинезоне, открыл своим ключом ящик в синей боковой стенке, забросил туда две обернутые в коричневую бумагу пачки и умчался.

Через двенадцать минут прибыла на рабочее место и сама киоскерша, молодая, но сильно толстая женщина с зонтиком; сквозь витринное стекло было видно, как она переобувалась за прилавком, потом с привычным тщанием разрезала ножницами упаковку коричневых пачек.

«Так, по выходным дням в маленьких городках свежих газет не бывает… Наверно, гороскопы сегодня привезли. Или расчески.»

С интервалом в двадцать секунд с разных сторон подошли к киоску два пенсионера. Тот, что в шляпе, кивнул первым и поклонился другому. Молодуха расторопно выдала им какие-то цветные газеты, поочередно что-то сказав каждому, и опять закрыла окошечко. Одинаково засунув прессу в карманы похожих плащей, пенсионеры постояли около киоска еще минут десять, вежливо подвигали в приятной субботней дискуссии руками и мирно разошлись.

К тротуару подрулил и остановился «Москвич». Глеб не различил водителя, но киоскерша приветливо покивала тому через стекло. «Москвичок» газанул дальше.

Неопрятный таксист подошел к киоску, наклонился. Не открывая «амбразуры», женщина сердито замахала на него ладошкой.

«Прогнала… Наверно, и ей этот тип чем-нибудь не глянулся.»

Снизу, из гостиничного буфета, потянуло теплым столовским запахом.

«Как обычно, разогревают остатки вчерашнего ужина на сегодняшний завтрак…»

У подъезда гостиницы, прямо под окном, плотно встал под погрузку белый фургончик. С непривычной утренней резвостью странно одетые люди начали быстро выносить из фойе к грузовичку какие-то специальные ящики. Одетый не по-местному высокий лысоватый мужчина все равно гневался на суетящихся людей и тряс пачкой разрозненных бумаг.

«Артисты. Сегодня же у них съемки на Горелой Гряде…»

Капитан Глеб вспомнил объявление на внутренней двери гостиницы, строго призывающее членов группы фильма «Черный пилигрим» не опаздывать к раннему отъезду на съемки.

В центр проехал шестой, нет, седьмой с утра троллейбус. Хлопнула дальняя дверь в коридоре.

«Ла-адно, начнем готовиться…»

Когда-то Глеб пытался гадать, почему во всех провинциальных гостиницах такие одинаково короткие полотенца, но потом отказался от мысли найти этому феномену достойное технологическое объяснение. Дешевое мыло тоже пахло невкусно, но горячая вода была действительно горяча и булькала из душа исправно.

В комнате зазвонил гостиничный телефон. Чертыхаясь и оставляя на скрипучем паркетном полу мокрые следы, Глеб Никитин проскакал на одной ноге к столу и поднял тяжелую черную трубку.

— Привет, послушай, ты до рынка не прогуляешься со мной сейчас? Я тут хочу купить кой-чего для Назарова да съездить с утра к нему в больницу, проведать.

— Срочно гулять-то?

— Потом мне не до этого будет. Поговорить надо прямо сейчас.

— Я обнажен и беззащитен. То есть нахожусь в душе, объят мыльной пеной и прозрачными водными струями.

— Ладно, не трепись ты, все равно буду проходить сейчас мимо гостиницы. Как кончишь прихорашиваться — выходи. Подожду.

Единственной женщиной, которая никогда не называла его по имени, была Людмила Назарова.

С коммунистической настойчивостью часы в холле гостиницы пробили утренние девять ударов.

Спускаясь по лестнице на первый этаж, капитан Глеб едва не столкнулся с маленькой хорошенькой официанткой, которую он приметил в здешнем ресторане еще с позапрошлого вечера. Девушка несла по коридору кухонное ведро с инвентарным номером и на минуту остановилась, чтобы передохнуть.

— Не помочь, сударыня?

— Что вы, уже не надо…

Глеб с удовольствием смотрел на ее разрумянившуюся мордашку.

— В таком случае… А мороженое у вас есть?

Недоумевающая официантка не стала даже приподнимать свою нелегкую ношу. К тому факту, что гостиничные постояльцы обычно требовали у нее с утра коньяка или, как минимум, пива, она уже привыкла. Но чтобы такой интересный мужчина — и мороженое…

— Развесное есть, клубничное, малиновое, йогуртовое. Вам зачем?

— Мороженое обычно едят. Принесите, пожалуйста, две порции любого на улицу, к столикам.

— А я тебя узнала по походке.

Людмила достала из большой хозяйственной сумки плотно сложенное старенькое полотенце и внимательно протерла им стулья и столик.

— Знаешь, я как-то никогда не задумывался о том, что и у меня, оказывается, есть своя походка. За другими да, часто приходится наблюдать, как они ходят, как едят, разговаривают. А вот как это получается у меня самого? Ты ведь первая, кто заметил, что у меня есть особенная походка… Какая она у меня, а?

Людмила улыбнулась золотыми зубами.

— Не скажу…

Статная грудастая дивчина, появившаяся в ту зиму в их школьной столовой, сразу же привлекла тогда внимание всех пацанов. Всего-то на два года старше их, выпускников, Людмила переехала в город с отцом-строителем откуда-то из Казахстана и стала жить на соседней улице. Вадик Назаров именно тогда на нее и запал.

Ясноглазая хохлушка всегда была среди их общих знакомых главной чистюлей и аккуратисткой.

— Чего таращишься-то?

— Любуюсь.

Людмила тоже внимательно смотрела на Глеба, отмечая про себя, что его крупные черты лица за время отсутствия стали еще жестче. «Поймет или нет? Захочет помогать, нашими мелочами заниматься?»

— Какой ты стал… после зимы-то. Все хорошеешь?

— Так ведь не для себя стараюсь, дорогая.

— А для кого же еще?

— Для окружающих.

— Кому какое?

Малышка-официантка строго посмотрела на Глеба Никитина и протянула в его сторону поднос.

— Ух ты! Тысячу лет не ела мороженого из вазочки! Жаль, Эмки со мной нет, она это дело любит! Привет тебе от нее, большой-пребольшой, как она наказывала! Весь вечер вчера рассказывала мне про ваши похождения. Почему-то часто повторяла, что ты озорной. Умеешь ты, бродяга, с детишками ладить, получается у тебя с ними.

Пока Людмила по-хозяйски заботливо пристраивала свою сумку на соседнем стуле, Глеб с любопытством и недоумением повертел доставшуюся ему щербатую алюминиевую ложечку и улыбнулся.

— Чего зубы-то свои красивые скалишь? Клыки-то как у волка́! Волчара, так и есть. Все бирюком живешь? — Людмила ласково набросилась на Глеба с привычными упреками.

— Ладно, не гневайся! Как там дела на твоем-то финансовом фронте?

В свою очередь заразительно расхохоталась и Людмила.

То, что эта сильная женщина с крупными парикмахерскими кудрями уже который год работает кассиршей в студенческой столовой, Глеб прекрасно знал. Знала о том, что он осведомлен и Людмила, поэтому ответила машинально, не задумываясь:

— Да брось ты подначивать, мелочная ведь у меня работа-то! Пока все эти пятаки да гривенники пересчитаешь после смены — удавиться хочется… У тебя-то небось, все интересней, в бизнесе-то?

— Мне про работу скучно сейчас вспоминать. Давай я тебе лучше про кита расскажу. Только честно предупреждаю — история у меня сегодня про дохлого кита. Рассказывать, а?

— Тьфу на тебя! — Людмила замахнулась ложечкой. — Весь аппетит испортил!

Капитан Глеб шутливо поднял руки.

— Все, все! Не стреляй! Про что еще хочешь услышать?

— Ты вот говоришь, что работа у тебя скучная. И все у тебя в жизни происходит правильно, по закону, без всякого такого бандитского форсу, да?

— Можешь смело спорить с кем угодно, что есть у тебя один странный знакомый, который всегда переходит улицу только на зеленый свет. Это мой принцип. Это закон и я не хочу его нарушать. Если, допустим, примут новые правила, что с завтрашнего дня требуется переходить улицу на фиолетовый светофор — будь уверена, я начну топать по перекресткам всей Земли только на фиолетовый! Так удобней — не отвлекаешься по мелочам. И еще есть в этом приятность — я всегда прав.

— Ну и чего такого особенного ты в жизни добился со своей правильностью-то?

Глеб Никитин лукаво задумался:

— Самого главного!

Чуть удивленная готовностью к такому важному ответу, Людмила внимательно посмотрела на него:

— Ну да…

— Самое главное мое достижение… Я, наконец, добился того, что мне не нужно, когда не хочу, есть жареную картошку!

— Да ну тебя, баламут… А если серьезно?

— Серьезно? Сейчас мне никому не нужно врать.

— А врал?

— Раньше, когда я… ну, когда я еще не был джентльменом, — Глеб усмехнулся. — Приходилось вести себя, как в нормальной уличной драке. Чтобы выжить, там всегда применяются врунство, обманство и разные другие гнусные приемы. Это сейчас, с годами и опытом, мне все чаще нет необходимости рвать глотки противникам, а удается побеждать их логикой и правильным классическим обхождением.

Облизав пустую ложечку, Людмила покосилась на близкий соседний столик, за которым устраивался толстый таксист с сигаретой и пачкой газет.

— Проводи меня немного, чего тут без толку-то торчать.

До рынка было рукой подать, но Людмила шла медленно, задавая Глебу незначительные вопросы и просто так, безо всяких на то причин, оглядываясь по сторонам.

— Давай здесь посидим.

Детская площадка между двумя девятиэтажными домами в это раннее время оставалась еще пуста, тиха и приветлива. Стволы мускулистой дворовой сирени уже совсем по-летнему были обтерты школьной малышней, качели замерли в ожидании первых дневных посетителей.

— Ты же в курсе, что Азбель наследство получил?

Не поднимая глаз на Глеба, Людмила произнесла эти первые трудные слова и затеребила платочек в руках.

— Деньги очень хорошие, большие, говорят, от родителей Мареку-то достались… Дом еще, Галька его все особняком своим называет! Тоже мне особняк! Переделали после родителей старый отцовский, так уже и особняком стал!

— К чему это ты?

Сверкнув на него черными глазами, Людмила опять взялась за платочек:

— А к тому… Назаров-то как узнал о наследстве Марека, так все стал над ним надсмехаться. Потом, когда уже про эти участки разговор-то пошел, и вроде как бы Марек на эти рыбные дела первым глаз положил, то Назаров-то мой вообще взбеленился, злиться уже в открытую начал на него, кричал пару раз при всех, что, мол, у того и так есть богатство, а ему даже паршивых рыболовных участков не достанется! Я тут услышала недавно, вроде как тоже случайно, что Назаров натравливал на Марека своих мужиков, ну, по машинам-то которые с ним вертятся… Да Марек сам, думаю, и без меня про это все знал.

— Ты хочешь сказать, что это Марек стрелял в Назара?

Людмила поднесла платочек к глазам, потом с жалостливым укором посмотрела на Глеба:

— Ну вот, и ты про то же… Будешь говорить сегодня с Назаровым-то, скажи ему как-нибудь невзначай, чтобы он на Марека особенно не сердился, ну, чтобы не бросался на него из-за выстрела-то этого… Не он стрелял в него, не Марек.

— А кто?

— Галька из-за этого наследства готова удавить своего ненаглядного Марка… И так губы раскатала, гордится, что в городе-то ее уже олигархшей зовут, а как про участки-то эти проклятые речь пошла, про новую-то выгоду, так вообще у бабы крыша поехала! Бросается на всех, кто мешает этому, ну, по ее-то понятиям.

— Ты с ней говорила?

— Да ведь с ней и поговорить-то как следует невозможно! Так поперек мысли языком и чешет! Ведь не из-за рыбы этой проклятой душа у меня-то болит, не поверишь, Марека жалко… Загубит ведь, бляха муха, хорошего мужика стерва-то эта!

Все еще держа платок у глаз, Людмила тихо улыбнулась:

— Вон, видишь, голубь в песке около детской горки все клюет и клюет… В одиночку шебаршится. Все другие голуби с воронами на помойке за жирные куски долбятся, а этот один, тут вот, вроде как и не на сытном месте, в пустом песке… Других-то птиц здесь нет, чего им тут клевать, в пыли-то… А если задуматься: почему этот голубь именно здесь роется? На первый взгляд, глупый он, летел бы на мусорку, ко всем своим, а он здесь… Почему? Смысл-то этот он первый потихоньку разгадал. Детишки тут всегда кувыркаются с горки, из карманов у них семечки, крошки разные от печенюшек сыплются, а внизу, в песке, на самом спуске с горки этот голубь потихоньку и клюет радость эту из песка-то… все это богатство только ему одному, никто об этом не догадывается, а он никого к себе и не зовет, не хвастается… Так и вот Марек наш. Он ведь хозяйственный. Тихий такой, маленький…

Людмила помолчала.

— А ты когда-нибудь видал, как голуби дерутся? У нас за пищеблоком один такой голубок белокрылый своего дружка из-за куска черствого хлеба насмерть заклевал, задолбил беспощадно. И Марек ничего никому просто так из своего-то не отдаст…

— И ты сама не веришь, что он мог за что-то мстить Вадиму?

— Верю, не верю… Не в этом дело. Просто не хочу, чтобы Назаров мой на него окончательно вызверился. Ведь столько лет вместе были…

Вадим-то не такой, не для семьи он. Вот была у него эта шиномонтажка, сначала сам работал, жилы рвал, нравились ему машины-то всегда, и мотоциклы; сейчас вроде как подкопили немного денег, он мастерскую купил, обустроил, человек десять у него сейчас там работают, какой-то компьютер автомобильный еще надумывает приобрести, и хорошо ведь, и слава Богу! Куда еще-то ему соваться! Лучше бы семьей занялся, дочками!

Зимой дружка-то его, партнера по машинам, взорвали, представляешь?! Ну не так серьезно, гранату какую-то привязали под джип около ресторана, сам-то парень живой остался, здоровый, только машину ему сильно попортили. Вот я Назарову и долдоню постоянно про то же самое.

Ведь и младшая у нас уже подросла, вся в меня, мамчина дочка! И вязать уже Эмма умеет, и приготовить, если что на обед накажу, то справится. А старшая, она назаровской породы, его любимица, в медицинском в этом году будет учиться, весной отправили в Смоленск поступать, сейчас живет там у тетки моей, к экзаменам готовится. Говорю ему, чтобы про дочек-то хоть немного подумал…

— Вот так у нас все и происходит, — Людмила горько вздохнула.

Не отрывая взгляд от детской горки, Глеб негромко, но неожиданно произнес:

— Вчера вечером Азбеля сбила машина.

— Божечки же ты мои! Как же это?! А ты молчишь?.. Насмерть?!!

— Живой, живой. Не волнуйся.

— Чего же ты раньше мне ничего не сказал? А я тут разливаюсь… В какой он палате-то хоть лежит? Я ведь и к нему сейчас забегу, попить чего-нибудь ему же нужно…

— Дома твой голубок валяется, говорят, что не очень-то сильно его и задело. Уход за ним есть, а зеленкой, если понадобится, он и сам себя смажет, как бывший ответственный медработник.

Людмила опять взялась за платочек, но потом окончательно решилась и засунула его в свою могучую сумку.

— Да я бы убила ту тварюгу, кто это все делает! Взрывать, стрелять ему, видите ли, приспичило! Как же Марек-то все это терпит?! Это мы работяги, ко всему привычные, а он же такой слабый всегда был, неуверенный… И родичи его такие же были, незаметные. Только бабушка у них совсем другая, ты ведь помнишь Азбелиху-то?

Семья Азбелей осталась в памяти капитана Глеба Никитина достаточно ровно и подробно, а вот старая артистка запомнилась только одним, но очень ярким, эпизодом их школьного детства.

Забота этой величавой, с аристократичными манерами женщины о внуке была в их дворе постоянным предметом местных анекдотов. Родители Марека, спокойные и несуетливые, молчаливо переносили ее постоянные громкие упреки в недостаточном внимании к воспитанию «мальчика». А потом… Они с пацанами пришли из школы, чего-то стояли у подъезда, трепались. Бабушка Марека с криком выбежала из подъезда, у них на глазах стала метаться по улице перед домом. С самого начала во дворе была эта машина с красным крестом или уже потом подъехала, Глеб не помнил… Бабушку Марека останавливали все: и врачи, и соседи. Даже шофер «скорой» стал бегать за ней. Потом ее увезли. По дому поползли нехорошие сплетни, непонятные и оттого страшные слухи передавались от взрослых к детям.

Через некоторое время бабушка Марека возвратилась. Но она уже никогда не вязала на балконе, не ходила за утренним хлебом в булочную. Стало заметно, как она заискивает перед детьми во дворе, безропотно сносит чью-то пьяную грубость. А потом они все уехали учиться. Матушка позже рассказала Глебу, что старая артистка так и умерла в психбольнице…

— Ты-то насчет всего этого что думаешь? — громкий голос Людмилы вернул капитана Глеба к действительности.

— То же самое, что и ты. Все наши только делают вид, что все вокруг прекрасно, а на самом деле, как бы чего еще с ними не произошло.

— И что же делать?

— Разбираться надо.

— А ты сможешь?

— Если вдруг не получится — позову на помощь милиционеров. Не в этом дело. Если невиновные не будут врать, то все быстро прояснится. Вот, например, взять тебя. Почему ты не поехала тогда на шашлыки, когда Маришку убило? Ведь собиралась же, и вдруг внезапно передумала, так?

— А это при чем? — Людмила недоуменно нахмурилась.

— При том.

— Дак я ж тебе говорила уже, что с Галькой не хотела встречаться! Мужики наши к тому времени уже грызться начали, а та еще постоянно в их разговоры встревала, Марека все науськивала. Ну я и подумала, что не нужно мне касаться их разборок, а то ведь если и я еще с Галькой сцеплюсь, то ей мало не покажется! А ты чего подумал?

Капитан Глеб буркнул в сторону:

— Ничего не подумал, простой вопрос. Прикидывал, кто еще на костре тогда не был.

— Ну, Серега с Риткой в тот раз не приехали, и что?

— А Серый чего? Это же его любимое дело, с мясом-то у костра повозиться?

— Да чаморошный он какой-то в последнее время стал, слабый. Ничем путным не занимается, не работает нигде. Выпивает сильно, а ему ведь как за губу попадет — так все, пиши пропало, неделю в городе его не видать… Тогда, у костра, мужики-то вроде планировали все порешать меж собой по-серьезному, ну а Серегу с собой не взяли, зачем он там им был нужен, такой бестолковый. Бабы-то его, Ритка да теща любимая, после морей выкачали у него все денежки, потом вроде как взялись выпроваживать его на Север, на заработки, мало им все, рожам таким загребущим! Вот он и расклеился от всего этого, непутевый.

— А Данилов никак не изменился после гибели дочки?

— А чего ему сделается, борову такому! Хохотальник наел, дай боже! На Жанку-то ему сейчас наплевать, да и Маришку он не очень-то и любил… Мне без разницы, как они там со своими делами справляются, но не мужик Герман, раз после всего так к своей Жанке относится!

— Она в Москву собирается.

— Серьезно?!

— Вроде того. Встречался с ней недавно, говорит, что надоело ей все тут. Да и после Маришки ей здесь не житье…

Наклонив голову, Людмила внимательно слушала Глеба и машинально трогала сумку, проверяя сохранность кастрюлей и баночек.

— Ладно, поеду я — пора уже. Покормлю Назарова, небось, без гуляша-то моего уже воем воет. Врач говорит, что у него не очень серьезно. Дробь мелкая была, в плече только по мясу прошлась, нервы никакие не задела. Лежит сейчас Назаров, думает… Может, после этого его гульки и закончатся?

…Ленку-то мою нигде за границей случаем не встречал? Ты ведь вроде неровно к ней тогда дышал, после мореходки-то своей, а? Сейчас она в Польше живет, где-то около Гданьска, в музыкальной школе преподает. Два года назад ездила туда на фестиваль, с ребятишками нашими из городского музыкального училища, потом снова уехала, одна. Отец-то ее, мой дядюшка, военпредом же был в Польше, ну и она по-польски немного шпрехает. Когда приезжает в отпуск, смотришь — совсем настоящая полячка стала!

— Полька. Нужно говорить «полька», а не «полячка», а то местные дамы на это очень обижаются.

— Она же мне говорила, что ты единственный, кто носил ей портфель в школе. Ленка-то соплячка тогда еще была, третьеклашка, а запомнила ведь про это, надо же! А когда она тебя в мореходской-то форме увидала, то совсем девка пропала. Все надоедала мне, спрашивала, в каком городе ты живешь, хотела после своего выпускного к тебе ехать. Как же она тогда говорила-то? Музыкантом твоим, что ли будет дурочка?

— Не-ет. Лена тогда сказала, что будет свирельщиком на моем корабле…

— И че это значит?

— Ну, это, знаешь, слишком личное… Одни книжки мы с ней в то время читали.

Людмила искоса глянула на капитана Глеба:

— О-о, как здесь все у нас запущено!

— Брось ты, не заставляй меня краснеть. Она же маленькая! — отшутился Глеб.

— Была маленькая, пока и у тебя седых волос не заметно было…

Лады́, лады́, больше не буду. Все, я пошла.

Решительно поднимаясь со скамейки, Людмила вздохнула уже по-другому, облегченно. Еще раз бросила внимательный взгляд в сторону Глеба:

— Спортом-то не бросил заниматься? Фигура, гляжу, у тебя сохраняется.

— Стараюсь, по мере возможности.

— Бабенки-то наши, из столовки, знают же ведь, что ты знакомый Назарова-то, вот и спрашивают, на кой ляд тебе все эти физкультуры? Для жены и так сойдет, а во второй-то раз все равно не женишься, а?

— Так это для того, чтобы мое тело не мешало мне жить.

— А пьешь?

— Знаешь, любопытная Людмила, иногда, особенно по утрам, я испытываю к себе такую личную неприязнь!

Людмила заливисто захохотала:

— Ну развеселил! Слушай, так ты не забудешь поговорить с Назаровым-то, ну, чтобы они помирились? А то ведь Марек и так слабенький, еще и эта авария, да и дел по дому на него сейчас навалилось… Обещаешь?

— Не беспокойся. Сделаю все как надо.

При виде Глеба Никитина и его очередной спутницы личико хорошенькой официантки стало еще выразительней. Ресницы ее затрепетали как у изумленного олененка, когда она быстро, с горячим шепотком, наклонилась к стойке администратора. Так вдвоем они, девчушка и перекрашенная сверх меры пожилая тетка, и застыли, таинственно прикрывая ладошками рты и поминутно поглядывая в сторону Глеба.

— Проходите, Галина, прошу вас, не смущайтесь.

Капитан Глеб галантно придержал даму за локоток у дверей лифта, одновременно сделав за ее спиной страшные глаза маленькой гостиничной шпионке.

— Кто дал вам номер моего телефона?

— Ну, я надеюсь, что это не совсем секретно?.. Я у Марка посмотрела на трубке.

— Нам сюда.

Глеб открыл дверь номера:

— Прошу.

Привычно оглянувшись на зеркало в деревянной раме, приколоченное на неудобном месте за распахнутой дверью в комнату, Галина, немного помедлив, села в кресло. Декольте было на месте, все остальное, что прилагалось к нему выше и ниже, тоже. Украшенные натуральными изумрудами солнечные очки поддерживали фасадную часть ее эффектной прически.

— Глеб, вы должны!..

— Не должен.

Такая сильная взволнованность, специально накопленная к этой встрече, не могла исчезнуть с лица гостьи сразу же и просто так.

— Нет, вы же поймите! Марка сбила машина! Он, бедный, не встает с кровати и не разговаривает! У него кровь из губы так и хлещет и куртка разорвана! Он же ваш друг и вы… вы просто обязаны помочь ему! Его же убьют в конце концов, если вы не вмешаетесь! У нас же машина и так уже изуродована! Эти бандиты не остановятся, ради денег они готовы на все! Это же Назаров и его дружки! Вы должны потребовать у него, чтобы они оставили моего мужа в покое! Я хотела заявить в милицию, в прокуратуру, но Марк совершенно против… Его же тревожить нельзя, понимаете?

— А в Вадима стреляли.

Галина взвилась:

— Ну и что?! Ничего это и не значит! Ваш Назаров — бабник, бабник! Ни одной юбки не пропустит! Только без всякого особого выбора к ним цепляется, вот и доигрался! Любой мужик в городе мог по голове настучать за это вашему Назарову, вот!