Слоны Ганнибала

День, когда пришельцы приземлились в Нью-Йорке, — это, конечно, пятое мая 2003 года. Такие исторические даты помнят все: 4 июля 1776 года, 12 октября 1492 года и — ближе к тому, о чем мы говорим, — 7 декабря 1941 года[1]. К моменту вторжения я работал на «Метро-Голдвин-Майер» и Си-би-эс, был женат на Элейн и жил на Восточной Тридцать шестой улице в одной из первых «складных» квартир: одна комната днем и три ночью, кошмар за три тысячи семьсот пятьдесят долларов в месяц. Нашим соседом во времени и пространстве был деятель шоу-бизнеса по имени Бобби Кристи. Он работал с полуночи до рассвета — очень удобно для всех заинтересованных лиц. Каждое утро перед тем, как мы с женой уходили на службу, я нажимал кнопку, стены раздвигались, пятьсот квадратных футов нашей квартиры разворачивались и на следующие двенадцать часов оказывались в распоряжении Бобби. Элейн этого терпеть не могла.

— Это невыносимо — вся чертова мебель на рельсах! — говорила она. — Я не привыкла так жить.

Из-за смещающихся стен мы каждое утро находились на грани развода. В остальном наш брак тоже не походил на крепкий союз. Думаю, раздвижная квартира стала последней каплей: с таким объемом нестабильности Элейн не смогла справиться.

Утро того дня, когда появились пришельцы, я потратил на обмен и пересылку данных в Акрон, Огайо, и Коломбо, Шри-Ланка. Помнится, речь шла об «Унесенных ветром», «Клеопатре» и ретроспективе Джонни Карсона[2]. Потом, как всегда по понедельникам, я отправился в парк на свидание с Марантой. К тому моменту мы с Марантой уже шесть месяцев были любовниками. В Беннингтоне она жила с Элейн в одной комнате и вышла замуж за моего лучшего друга Тима; можно сказать, мы были обречены стать любовниками. Такие вещи случаются сплошь и рядом. По понедельникам и пятницам мы, если позволяла погода, романтически обедали в парке, а каждую среду в течение девяноста минут оттягивались до полного изнеможения в комнатушке моего кузена Николаса на дальнем конце Вест-сайда, на перекрестке Тридцать девятой и Кох-Плаза. Я был женат три с половиной года и впервые завел интрижку на стороне. Все, что происходило между Марантой и мной, казалось самым важным событием в обозримой вселенной.

Стоял один из тех чудесных, золотисто-голубых, жизнерадостных дней, какие Нью-Йорк иногда дарит в мае, словно приоткрывает окошко между сезонами мерзкого холода и липкой жары. Я шагал в сторону парка по Седьмой авеню с песней в сердце и бутылкой охлажденного шардоне в руке, лелея мысли о маленькой круглой груди Маранты. Однако постепенно я осознал, что впереди нарастает какой-то шум.

Я слышал завывания сирен и автомобильные гудки — не обычные ежедневные, которые как бы спрашивают: «Ну когда же мы тронемся с места?» — а особые, ритмичные, словно восклицающие: «Ох, ради Христа, что там такое теперь?» В душе шевельнулся страх. По Седьмой авеню навстречу мне мчались люди с обезумевшими лицами, как будто из обезьянника в Центральном парке только что вырвался Кинг-Конг и теперь гнался за ними. А другие бежали в противоположном направлении — в сторону парка, как будто им абсолютно необходимо увидеть то, что там происходит. Ну, вы понимаете, таковы жители Нью-Йорка.

Маранта обычно ждала меня около пруда; сейчас складывалось впечатление, что именно там и происходит заваруха. Перед моим мысленным взором мелькнул образ: я карабкаюсь по стене Эмпайр-стейт-биддинга[3] — или, по крайней мере, по стене Эману-Эль[4],— чтобы вырвать Маранту из лап огромной обезьяны. Гигантский зверь останавливается, осторожно опускает ее на ненадежный край, свирепо смотрит на меня, яростно колотит себя в грудь… «Конг! Конг! Конг!»

Я преградил путь одному из бегущих из парка и спросил:

— Что, черт побери, происходит?

Это был мужчина в костюме и при галстуке, с вытаращенными глазами и одутловатым лицом. Он замедлил движение, но не остановился. Я подумал, что он вот-вот собьет меня с ног.

— Вторжение! — завопил он. — Твари из космоса! В парке!

Тут мимо пробежал другой, на вид деловой человек, тащивший по портфелю в каждой руке.

— Полиция уже там! — прокричал он. — Они блокируют район!

— Вот дерьмо, — пробормотал я.

Я мог думать лишь о Маранте, о нашем пикнике, солнечном свете, шардоне — и о разочаровании.

«Что за чушь собачья! — вот так я думал. — Почему, к дьяволу, они не могли появиться во вторник?»

Когда я добрался до конца Седьмой авеню, полиция с помощью силового поля перекрыла вход в парк. Вдоль южного края от Плаза до площади Колумба стояли машины с сиренами и мигалками, чрезвычайно затруднявшие дорожное движение.

— Но мне обязательно нужно найти свою девушку! — выпалил я. — Она ждет меня в парке.

Коп пристально посмотрел на меня. Его холодные серые глаза, казалось, говорили: «Я честный католик и не собираюсь потворствовать твоим внебрачным связям, богатенький безнравственный ублюдок!» Но вслух он ответил мне:

— Через силовое поле вам не пройти, мистер. И поверьте, вам совсем не понравится то, что сейчас происходит в парке. Не беспокойтесь о вашей девушке. Парк очистили от всех человеческих существ.

Именно так он и выразился — «от всех человеческих существ». Какое-то время я в ошеломлении бродил вокруг, но в конце концов вернулся в офис и нашел там сообщение от Маранты. Оказывается, она покинула парк, как только началась эта заваруха. Славная шустрая Маранта. Она понятия не имела, что происходит, хотя все выяснила, как только оказалась в своем офисе. Она просто почувствовала — что-то назревает — и убралась подальше. Мы договорились встретиться в половине пятого в баре «Рас тафари». Это одно из наших местечек на углу Двенадцатой и Пятьдесят третьей.

Начало вторжения заметили семнадцать человек. Вообще-то на полянке в момент появления пришельцев людей было больше, но многие не обратили внимания на происходящее. По словам очевидцев, все началось со странного бледно-голубого мерцания на высоте примерно тридцать футов над землей. Это мерцание быстро вращалось, словно вода, утекающая в водосток. Потом подул легкий ветерок, становившийся все сильнее. Он срывал с людей шляпы и носил их по спирали над бледно-голубым воздушным водоворотом. Одновременно возникло чувство усиливающегося напряжения, будто вот-вот что-то должно было произойти. Все это продолжалось около сорока пяти секунд.

Потом послышались звуки — хлопок, свист и тяжелый удар; по словам очевидцев, именно в такой последовательности. И мгновенно возник космический корабль пришельцев, по форме напоминавший яйцо. Он парил — как и в следующие двадцать три дня — на высоте примерно полдюйма над свежей весенней травой Центрального парка. Незабываемое зрелище: гладкая серебристая оболочка, странный угол наклона от широкой верхушки к узкому днищу, еще более странные, вызывающие беспокойство иероглифы на боках — они неясным образом ускользали от взгляда, если смотреть на них чуть дольше одного короткого мгновения.

Открылся люк, и оттуда вышли пришельцы — около дюжины. Или, скорее, выплыли. Как и корабль, они никогда не соприкасались с землей.

Выглядели они… странно. Чрезвычайно странно. У них имелась единственная овальная нижняя конечность толщиной около пяти дюймов и диаметром в ярд, скользящая над землей. На этом широком основании держалось тело, похожее на привязанный воздушный шар. Ни рук, ни ног, ни какой-либо различимой головы — лишь широкая верхушка в форме купола, сужающаяся к нижнему концу, который напоминал прикрепленную к «ноге» веревку. Бледно-лиловая кожа гладкая, с металлическим отливом. Время от времени на теле появлялись пятнышки вроде глаз, но они быстро исчезали. Никаких ртов. Казалось, что существа стараются не касаться друг друга при движении.

Первое, что они сделали, — поймали шесть белок, трех бродячих собак, подобрали мяч для софтбола и пустую детскую коляску. Что они творили дальше, не узнает никто и никогда — свидетелей не было. Парк мгновенно опустел, полиция быстро приехала и установила заграждение. На протяжении трех часов поляна оставалась в полном распоряжении пришельцев. Потом туда послали целую сеть летающих камер-шпионов, и они успели кое-что снять для вечерних новостей, пока пришельцы не поняли, что это такое, и не сбили их. На экране можно было увидеть, как призрачно светящиеся существа бродят в радиусе около пятисот ярдов вокруг своего корабля и собирают газеты, автоматы для продажи безалкогольных напитков, забытые предметы одежды и что-то еще — по общему мнению, более всего напоминающее зубные протезы. Добычу они помещали в нечто вроде подушки из мерцающей материи той же текстуры, что и их тела, и вместе с грузом она сразу уплывала к люку корабля.

Когда я пришел в бар, люди там сгрудились у стойки, отчаянно пили и таращились на экран. Видеосъемку пришельцев крутили снова и снова. Маранта была уже там. Глаза ее сияли. Она страстно прижалась ко мне.

— Господи, — воскликнула она, — это ли не чудо! Марсиане здесь. Или откуда они там… Давай-ка выпьем за марсиан.

Мы выпили, и немало, нужно признать. Тем не менее я каким-то образом прибыл домой к семи, как положено. Наша квартира все еще имела конфигурацию однокомнатной, хотя, согласно контракту с Бобби Кристи, стены следовало сдвигать в половине седьмого. Элейн категорически отказывалась делать это сама. По-моему, она боялась, что допустит какую-нибудь ошибку и стены раздавят ее. Ну или вроде того.

— Слышал? — спросила она. — Про пришельцев?

— Я был недалеко от парка во время ланча, — ответил я. — Когда это случилось, я шел в ту сторону.

Она широко распахнула глаза.

— Значит, ты видел, как они приземлились?

— Хотелось бы. Но когда я подошел ко входу, копы уже все перекрыли.

Я нажал кнопку, и стены сдвинулись. Гостиная и кухня переместились от Бобби Кристи к нам. В этот момент я заметил в дальнем конце Бобби. Он одевался, собираясь выйти, и с улыбкой помахал мне рукой.

— Космические монстры в парке, — сказал он. — Надо же! Оказывается, тут у нас как в джунглях, представляешь?

А потом стены скрыли его от меня.

Элейн включила телевизор, и я снова увидел, как пришельцы бродят по аллеям, подбирая куртки и обертки от конфет.

— О! — сказал я — Мэр должен заплатить им за уборку.

— Интересно, что ты делал около парка во время ланча? — спросила Элейн.

На следующий день приземлился второй корабль и появились настоящие космические монстры. Лично мне первые пришельцы вообще не казались монстрами: чудовища должны быть огромными, а те инопланетяне были не крупнее нас с вами.

Однако вторые оказались совсем другими. Чудища. Космические слоны. Конечно, они напоминали слонов только размерами. Большие? Нет, огромные. Увидев, как колоссальные создания сходят с нового корабля, я невольно вспомнил о вторжении Ганнибала в Рим. Будто Вторая Пуническая война началась снова — Ганнибал и его слоны.

Помните, как это было? Когда Ганнибал покинул Карфаген и отправился завоевывать Рим, он взял с собой фалангу слонов. Тридцать семь огромных серых исполинов, обученных для сражений. В те дни использование слонов в бою было делом обычным — что-то вроде первой модели танка, — но одновременно они предназначались для устрашения мирных жителей. Странные, колоссальные, вонючие существа тяжело и неодолимо шагали по пригородам, хлопая огромными ушами, издавали жуткие трубные звуки, возвещавшие смерть, и заваливали розовые кусты экскрементами.

И теперь случилось то же самое. Однако с единственной разницей: римские лучники перестреляли слонов Ганнибала задолго до того, как их трубный рев достиг стен Рима, а наши пришельцы без всякого предупреждения материализовались в самой середине Центрального парка, на большой поляне, заросшей травой, между Семьдесят второй стрит и южной границей парка. А это, сами понимаете, совсем другое дело. Невольно возникал вопрос: как все обернулось бы для римлян, если бы в одно прекрасное утро они проснулись и обнаружили, что армия Ганнибала разбила лагерь прямо на Форуме, а тридцать семь страшных слонов шаркают толстенными ногами, хлопают ушами, сопят, фыркают и испражняются прямо на мраморных ступенях храма Юпитера?

Новый космический корабль появился точно так же, как первый, — хлопок, свист, тяжелый удар, — и оттуда, словно кролики из шляпы фокусника, вышли чудовища. В вечерних новостях показывали, как все происходило. Запустили новую сеть летающих камер-шпионов, на этот раз на высоте полумили. Корабль издавал звук, напоминающий отрыжку, и внезапно на аллее появлялось это существо с вытаращенными глазами и разинутым ртом. Потом новая «отрыжка» — и еще одно существо. Так оно и шло, пока их не стало две или три дюжины. Никто не мог предположить, что в этот маленький корабль поместится хотя бы один монстр. Корабль был не больше школьного автобуса, поставленного на попа.

Чудища выглядели точно двугорбые голубые среднего размера горы с ногами. Как раз нош больше всего и напоминали о слонах — толстые, с грубой кожей, словно древесные стволы. Они были, так сказать, «раздвижные»: могли быстро убираться в тело. Вообще-то каждый монстр имел по восемь ног, но все восемь одновременно не видел никто: при ходьбе одну пару они обычно поджимали. Время от времени эта пара ног опускалась на землю и поджималась другая, причем никакой закономерности здесь не наблюдалось. Иногда чудовища поджимали сразу две пары и опускались до уровня земли, как верблюд становится на колени.

Поверхность их чудовищных округлых тел состояла из плотной материи, напоминавшей нечто среднее между мехом и перьями, а вдоль спины тянулась ложбина глубиной около двух футов. На одном конце тела имелись три желтых глаза размером с блюдо, а на другом — три жестких фиолетовых выступа, похожих на стержни семь-восемь футов длиной. Рот располагался на животе; если они хотели съесть что-нибудь, то одновременно втягивали все ноги и ложились на это. Рот был достаточно велик, чтобы одним махом проглотить очень большое животное — например, бизона. Это последнее обстоятельство выяснилось довольно скоро.

Они были громадные. Громадные! Точно определить их размеры было технически трудно, как вы понимаете. По самым правдоподобным оценкам, их рост составлял от двадцати пяти до тридцати футов, а длина — от сорока до пятидесяти. Это не только существенно больше любого слона, но даже больше, чем те дома на две семьи, что все еще встречаются в окраинных районах Нью-Йорка. К тому же дома на две семьи из Квинса или Бруклина — хотя такое сравнение, возможно, оскорбит ваше эстетическое чувство — не разгуливают, где им вздумается, не испускают скверные запахи и жуткие звуки, не ложатся на бизонов и не пожирают ни их, ни вас самих. Говорят, что рост африканских слонов на уровне плеч составляет десять-одиннадцать футов, а рост самого крупного из ныне вымерших мамонтов был лишь на три-четыре фута больше. Когда-то на Земле обитали животные под названием гигантские индрикотерии, чей рост составлял около шестнадцати футов. Это самое крупное млекопитающее из всех, когда-либо живших на Земле. Космические существа были почти вдвое больше. По всем трем измерениям.

Центральный парк имеет несколько миль в длину, но ширина его весьма скромна — всего лишь от Пятой авеню до Восьмой. Его создатели не рассчитывали, что две-три дюжины животных, каждый из которых больше дома на две семьи, буду] свободно разгуливать по городскому парку шириной в три квартала. Уверен, размеры этого «пастбища» создали для гигантских пришельцев серьезные неудобства. Как, впрочем, и для нас.

— Наверно, это исследовательский отряд, — сказала Маранта. — Как ты считаешь?

Мы перенесли свои совместные ланчи по понедельникам и пятницам из Центрального парка в Рокфеллеровский центр, но в остальном старались вести себя так, будто ничего необычного не происходит.

— Это не может быть вторжением. Один маленький космический корабль с пришельцами не в состоянии завоевать целую планету.

Маранта неизменно весела и полна оптимизма. Она маленькая, энергичная, с коротко остриженными рыжими волосами и зелеными глазами — одна из тех женщин мальчишеского типа, которые, кажется, никогда не стареют. Я люблю ее оптимизм. Хотелось бы мне заразиться им от нее, как корью.

— Здесь два космических корабля с пришельцами, Маранта, — ответил я.

Она состроила гримасу.

— Ох, эти слоны. Они просто бессловесные косматые монстры. Не вижу в них никакой угрозы.

— Может быть, ты права. Однако мелкие… они, по-видимому, высшая раса, так сказать. По сравнению с людьми. Ведь это они пришли к нам, а не мы к ним.

Маранта рассмеялась.

— Какой абсурд! В Центральном парке полно каких угодно созданий…

— А если они хотят завоевать Землю? — спросил я.

— Ах! Не думаю, что дело дойдет до таких ужасов.

Более мелкие пришельцы потратили первые несколько дней на установку в аллее рядом с кораблем множества таинственных приборов: странные, сложные блестящие конструкции, как будто позаимствованные из скульптурного парка Музея современного искусства. Никаких попыток вступить в контакт с людьми инопланетяне не предпринимали, вообще не проявляя к нам ни малейшего интереса. Отреагировали они только на появление наших летающих камер-шпионов. Час или два они терпели их, а потом сбили потоками розового света. Небрежно, точно прихлопнули муху. Телевизионщики — а потом и правительственные надзирающие органы, вмешавшиеся в ситуацию, — с каждым днем посылали летучих шпионов все выше и выше, но пришельцы без труда обнаруживали их и никогда не промахивались. Спустя неделю мы были вынуждены получать информацию со спутников-шпионов, следящих за парком из космоса, и от вооруженных биноклями наблюдателей, расположившихся на верхних этажах окрестных домов и отелей. Правда, толку от этого было немного.

А «слоны» в те дни довольствовались тем, что бесцельно бродили по парку к югу от Семьдесят второй улицы, сбивали ногами деревья и опускались к земле, чтобы съесть их. Каждый пожирал в день два-три дерева целиком, со стволом, ветками и листьями. Растения быстро исчезали, и стало ясно, что совсем скоро монстры начнут расширять свое «пастбище».

Тут же в защиту парка подняли голос озабоченные экологи.

— Нужно что-то делать, — твердили они. — Мэр должен заставить монстров уйти в другое мест. В Канаду, может быть, там полным-полно деревьев.

Мэр ответил, что изучает проблему, но пока не уяснил, как лучше действовать.

Его главная цель — постараться удержать ситуацию как она есть сейчас. В конце концов, мы даже не знаем, что это, вторжение или дружеский визит. Чтобы избежать излишнего риска, полиции приказали замкнуть защитные силовые ограждения вокруг парка. Для этого потребовались огромные затраты энергии, и компания коммунального энергоснабжения сочла необходимым на десять процентов сократить поставки для остального города, что вызвало массовое недовольство. Особенно сейчас, когда погода вынуждает людей пользоваться кондиционерами.

Полиции все это тоже не слишком нравилось: дни и ночи напролет стоять на страже перед невидимым электронным барьером на расстоянии чиха от прожорливых монстров. Время от времени кто-нибудь из голубых гигантов подходил к барьеру и выглядывал из-за него. Силовое ограждение чуть более десяти футов высотой не создает ощущения безопасности, когда над ним возвышаются животные в два или три раза выше ростом.

Поэтому копы потребовали повышения зарплаты в полтора раза. В сущности, они хотели получать «боевые». В городском бюджете денег на это не было, особенно если учитывать тот факт, что никто не знал, как долго продолжится оккупация парка. Начали поговаривать о забастовке. Мэр обратился к Вашингтону, но там упорно делали вид, будто появление инопланетян в центре Манхэттена — сугубо муниципальная проблема.

Президент изучил конституцию и решил задействовать Национальную гвардию. Это были обычные гражданские люди, время от времени с радостью облачавшиеся в военную форму. Гвардия не призывалась со времен болгарского дела в 94-м, поэтому ее нынешний состав хорошей подготовкой не отличался. Пришлось спешно проводить обучение на местах. Так случилось, что Тим, муж Маранты, был офицером в 107-м пехотном подразделении, на которое и была возложена обязанность защитить Нью-Йорк от космических созданий. Его жизнь внезапно сильно изменилась, и жизнь Маранты тоже; а вместе с ними и моя.

Как и всех остальных, меня тянуло к парку, чтобы хотя бы мельком увидеть пришельцев. Однако на расстоянии пятидесяти футов от места событий по периметру были возведены баррикады, а в окружавшие парк высокие здания допускали только тех, кто там жил. За этим следили вооруженные охранники — иначе туда явились бы орды любопытных.

Однако мне удалось увидеть Тима. Он возглавлял импровизированный командный пункт на пересечении Пятой и Пятьдесят девятой, около стоянки конных экипажей. Моложавые мужчины, похожие на биржевых маклеров, подбегали к нему с рапортами на подпись, и он расписывался энергично и решительно, даже не читая. В своей жесткой желто-коричневой форме и блестящих сапогах он, наверно, воображал себя обреченным на смерть доблестным офицером из старого кино, этаким Гэри Купером, Кэри Грантом или Джоном Уэйном, собирающим волю в кулак в ожидании кавалерийской атаки или нападения обезумевших сипаев. Бедный придурок!

— Эй, старина! — Он улыбнулся мне доблестной и обреченной улыбкой. — Пришел полюбоваться на цирк?

Вообще-то мы уже не были лучшими друзьями. Не берусь сформулировать, кем мы стали теперь друг для друга. Пообедать вместе — теперь даже это стало для нас редкостью. (Как устроить такой обед, скажите не милость? Три дня в неделю я был занят с Марантой.) Мы не встречались в гимнастическом зале. Со своими личными проблемами или за советом по поводу инвестиций я обращался не к Тиму. Какую-то связь мы еще не утратили, но, мне кажется, в ее основе лежала ностальгия. Однако автоматически я по-прежнему считал его лучшим другом.

— Можешь прогуляться на Плаза, выпить со мной? — спросил я.

— Хотелось бы, но я освобожусь только в двадцать один ноль-ноль.

— В девять часов, иначе говоря?

— В девять, да. Что с тебя взять, гражданский хренов.

Времени было только половина девятого. Бедный придурок!

— А что случится, если ты покинешь свой пост раньше?

— Меня могут расстрелять за дезертирство, — ответил он.

— Серьезно?

— Серьезно. Особенно если монстры именно в этот момент решат сбежать из парка. Это война, старина.

— Ты и на самом деле так считаешь? А вот Маранта так не думает, — сказал я и тут же спохватился, стоило ли упоминать о Маранте. — По ее мнению, они просто исследуют галактику.

Тим пожал плечами.

— Она известная оптимистка. Там, в парке, военный отряд пришельцев. Можешь не сомневаться, вскоре наступит день, когда они заиграют на сигнальной трубе и выйдут оттуда с лучевыми пистолетами наизготовку.

— Прорвутся сквозь силовое ограждение?

— Просто перешагнут через него, — ответил Тим. — Или переплывут, насколько мне известно. Война будет обязательно; Первая межгалактическая война в человеческой истории. — Он снова одарил меня ослепительной улыбкой Кэри Гранта. Бенгальские уланы ее величества готовы к действию. — Будет что рассказать внукам. Знаешь, каков план игры? Прежде всего мы пытаемся вступить с ними в контакт. Это уже происходит, но они, похоже, не обращают на нас никакого внимания. Если все же удастся наладить с ними связь, мы постараемся подписать мирный договор. Потом предложим им часть Невады или Канзаса в качестве анклава — и наконец-то выставим из Нью-Йорка. Однако я не верю, что у нас что-нибудь получится. Думаю, сейчас они изучают ситуацию, а как только закончат с этим, нападут с оружием, о котором мы даже представления не имеем.

— И если это произойдет?

— Мы используем ядерную бомбу, — ответил Тим. — Тактическую, точно рассчитанную на размер Центрального парка.

Я вытаращил на него глаза.

— Нет. Это невозможно. Ты шутишь.

«Ага, проняло наконец!» — такой у него сделался вид. Очень довольный.

— Вообще-то да, шучу. По правде говоря, никто понятия не имеет, что со всем этим делать. Не думай, что ядерная стратегия не рассматривается. И кое-что еще более безумное.

— Не рассказывай мне ничего, — сказал я. — Послушай, Тим, а нельзя мне как-нибудь проникнуть за эти баррикады?

— Ни малейшего шанса. Даже тебе. Мне вообще не разрешается разговаривать с гражданскими.

— С каких это пор я стал гражданским?

— С тех пор, как вторжение началось.

К Тиму подошли еще несколько младших офицеров с бумагами на подпись. Он извинился и занялся рапортами. Потом пять минут разговаривал по полевому телефону. Его лицо все более и более мрачнело. В конце концов он посмотрел на меня и сказал:

— Видишь? Началось.

— Что?

— Они в первый раз пересекли Семьдесят вторую улицу. Наверно, в силовом заграждении есть прореха. Или они перепрыгнули через него, как я и предполагал. Трое больших движутся по Семьдесят четвертой, вокруг восточного конца озера. Люди в музее Метрополитен чертовски напуганы, просят разместить на крыше пулеметные установки и готовят эвакуацию наиболее ценных предметов искусства.

Полевой телефон замигал снова.

— Извини, — сказал Тим. Он всегда такой любезный, наш Тим. Спустя какое-то время он воскликнул: — О господи! Похоже, дело дрянь. Я должен идти туда прямо сейчас. Не возражаешь?

Через перевал вот-вот проскачут десять тысяч кровожад ных индейцев-команчей, но мы готовы встретить их! Он большими шагами удалился по Пятой авеню.

Вернувшись в офис, я нашел сообщение от Маранты. Она предлагала мне сегодня вечером на пути домой заглянуть к ней.

«Тим до девяти будет играть в солдатиков», — писала она.

«До двадцати одного ноль-ноль», — мысленно поправил я ее.

Прошло еще несколько дней, и мы привыкли к происходящему. Начали воспринимать пришельцев в парке как часть нормальной нью-йоркской жизни, вроде снега в феврале и лазерных дуэлей в подземке.

Однако в сознании каждого горожанина они, несомненно, занимали центральное место. Таинственно проникая по эту сторону силовых заграждений, они каким-то хитрым, неуловимым способом совершали великие перемены в наших душах. Сама странность их присутствия взбадривала нас. Их появление разрушило гнетущий однообразный ритм жизни, наладившийся в нашем прекрасном новом столетии. Мне с некоторых пор казалось — как, наверно, казалось людям и в эпоху кроманьонцев, — что в последнее время вкус жизни изменился к худшему, что он становится кислым и мерзким, что век наш тусклый, убогий, мрачный, бездуховный и мелочный. Вам наверняка знакомо это ощущение. И появление пришельцев привело к тому, что оно исчезло. Они вторглись к нам сверхъестественным способом и заставили почувствовать, что существует нечто неизведанное и потому достойное интереса. Произошло что-то вроде раскрепощения, что-то вроде возрождения. Да, поистине.

Некоторые изменились весьма заметно. Взять хотя бы Тима: современный бенгальский улан, непреклонный и дисциплинированный офицер. В этом состоянии души Тим продержался около недели. Потом как-то вечером он позвонил мне и сказал:

— Эй, дружище, не хочешь пойти в парк и позабавиться с чудищами?

— О чем ты?

— Я знаю способ проникнуть внутрь. Мне известен код силового заграждения на Шестьдесят четвертой улице. Я могу отключить его, и мы проскользнем в парк. Это рискованно, но неужели ты устоишь?

Где Гэри Купер? Где Джон Уэйн?

— Ты с ума сошел? — спросил я. — На днях ты даже не позволил мне приблизиться к баррикадам.

— Это было на днях.

— Ты называл меня «гражданским».

— Ты и есть гражданский. Но одновременно ты мой старый приятель, а я хочу проникнуть туда и посмотреть пришельцам в глаза, но предпочел бы сделать это не в одиночку. Так ты пойдешь со мной или нет?

— Как в те времена, когда мы воровали бочонки с пивом у Сигмы Фрэп? Как в те времена, когда мы подбрасывали скорпионов в девичью душевую?

— Ну, наконец-то дошло, дружище.

— Тим, мы больше не ученики колледжа. Это же межгалактическая война, черт бы ее побрал. Помнишь? Ты сам говорил. За Центральным парком круглосуточно наблюдают разведывательные спутники НАСА, способные разглядеть с высоты пятидесяти миль кошачьи усы. Ты входишь в военный отряд, защищающий нас от инопланетян. И теперь ты собираешься нарушить свой долг и проникнуть в самый центр сил вторжения, словно это просто забава?

— Да, именно это я и собираюсь сделать, — ответил он.

— В высшей степени дурацкая затея.

— Абсолютно. Ты идешь со мной?

— Конечно, — отозвался я. — Ты же знаешь, что иду.

Я сказал Элейн, что мы с Тимом встречаемся за поздним обедом, чтобы обсудить кое-какие дела, и я вернусь домой не раньше двух-трех часов ночи. Никаких проблем. Тим ждал меня за нашим обычным столиком в «Перуджино» с бутылкой амароне и был уже навеселе. Вино оказалось отличным, мы заказали вторую бутылку вместе с телячьей пиццей, а потом и третью. Не сказал бы, что мы упились «в дым», но в глазах определенно двоилось. Примерно в полночь мы отправились в парк.

Все было спокойно. Пятую улицу патрулировали сонные дозорные. Мы пошли прямо в командный пункт на Пятьдесят девятой. Тим решительно отсалютовал, чего, по-моему, делать не следовало, поскольку он был не в форме. Он представил меня кому-то как «доктора Притчетта из Бюро иностранных дел». Это звучало по-настоящему круто и правдоподобно — «Бюро иностранных дел».

Потом мы пошли по Пятой, и Тим на ходу читал мне небольшую лекцию.

— Видите ли, доктор Притчетт, эта первая линия зоны изоляции представляет собой баррикады, занимающие авеню до середины. — Мужественный, энергичный голос, достаточно громкий, чтобы его было слышно за полквартала. — Они удерживают на расстоянии зевак. За ними, доктор, установлен следующий уровень защиты, а именно силовое и лучевое ограждение, новая модель «Дженерал дайнэмикс» тысяча сто. Позвольте продемонстрировать, как все это увязано со сканированием с использованием программных средств перехвата и тройной линии устройств связи производства «Хьюлетт-Паккард»…

И так далее и тому подобное, несмолкающий поток уверенно звучащей лабуды. Тим достал фонарик и таскал меня туда-сюда, показывая усилители, датчики и черт знает что еще, все время повторяя «доктор Притчетг» да «доктор Притчетг»; а потом я вдруг осознал, что мы уже с внутренней стороны баррикад. Его манера держать себя, его убедительность — это было потрясающе. «Видите вот это, доктор Притчетт?» и «Позвольте обратить ваше внимание вот на это, доктор Притчетт». Внезапно в его руке оказалась крошечная цифровая клавиатура вроде маленького калькулятора, и он принялся нажимать на ее кнопки.

— Порядок. Между нами и входом в парк на Шестьдесят пятой улице поле отключено, но я стер сигнал прерывания луча. Любой, кто заинтересуется, решит, что поле в полном порядке. Пошли.

И мы вошли в парк к северу от зоопарка.

Уже на протяжении пяти поколений первое, чему учат нью-йоркских детишек, — даже прежде, чем завязывать шнурки и спускать за собой воду в туалете, — это чтобы ночью они в Центральный парк ни ногой. А мы оказались здесь, игнорируя самые первые, можно сказать, базовые «ни-ни». Но чего теперь бояться? Нас учили опасаться бандитов, а не существ с края галактики.

В парке стояла сверхъестественная тишина. Иногда со стороны зоопарка доносилось редкое фырканье, но больше ничего. Мы в молчании двинулись во тьму. Спустя какое-то время мой нос уловил странный запах — влажный, мускусный, кисловатый, неприятный. Но это лишь приблизительные характеристики. Он был не похож ни на что, с чем мне приходилось сталкиваться прежде. Вдохнув его один раз, я увидел алое небо и пылающее в нем огромное зеленое солнце. Следующий вдох — и все звезды расположились по-другому. Третий вдох — и я стоял, глядя на искаженный странный ландшафт, где деревья напоминали огромные копья, а горы походили на кривые зубы.

Тим ткнул меня локтем.

— Ага, — сказал я. — Я чувствую этот запах.

— Слева от тебя, — прошептал Тим. — Посмотри влево.

Я поглядел влево и увидел три огромных желтых глаза. Они смотрели на меня с высоты двадцати футов, словно прожектора, установленные на дереве. Однако они были установлены не на дереве. Они были установлены (если можно так выразиться) на чем-то косматом, массивном, больше дома на две семьи; это что-то стояло на расстоянии примерно пятидесяти футов от нас, полностью перегораживая восточную аллею парка.

Именно в тот момент до меня дошло, что три бутылки вина — это маловато.

— В чем проблема? — спросил Тим. — Разве не за этим мы сюда пришли, дружище?

— И что нам теперь делать? Забраться ему на спину и покататься?

— Ты осознаешь, что ни один человек никогда не видел это существо так близко, как мы сейчас?

— Да. Я осознаю, Тим.

Оно стало издавать звуки. Примерно такие, какие мог бы издать кусок мела двенадцати футов толщиной, если вести им по школьной доске неправильно. Когда я услышал эти звуки, возникло чувство, будто меня за волосы тащат через всю галактику. Голова ужасно закружилась. Потом создание втянуло все свои ноги и рухнуло на землю; после чего оно распрямило переднюю пару ног, потом следующую и медленно, грозно двинулось в нашу сторону.

Позади первого я заметил второе создание, еще более крупное. И возможно, третье, чуть-чуть дальше. Они тоже направлялись к нам.

— Дерьмо! — пробормотал я. — Это была чертовски глупая идея!

— Брось. Это будет незабываемая ночь.

— Если доживем.

— Давай подойдем к ним поближе. Они так медленно движутся.

— Нет, — сказал я. — Давай прямо сейчас рвать когти из парка.

— Мы только что пришли.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Мы сделали это. А теперь сваливаем.

— Эй, глянь-ка! — Тим вскинул руку. — Вон, правее.

Я проследил взглядом за его указующей рукой и увидел два мерцающих «привидения», парящие над самой землей примерно в трехстах ярдах от нас. Другие пришельцы, меньше размером. Плывут к нам, грациозные, как воздушные шары. Я представил себе, как меня заворачивают в блестящую подушку и отсылают плыть к их кораблю.

— Ох, дерьмо! Бежим, Тим!

Спотыкаясь на каждом шагу, я рванул к воротам парка, даже не подумав о том, как пройду сквозь силовое заграждение без этой штуковины Тима. Однако он, оказывается, был прямо у меня за спиной. Мы вместе добежали до силового барьера, Тим набрал нужные цифры на маленькой клавиатуре, заграждение открылось, мы выскочили, и поле закрылось за нами. Мы рухнули на землю прямо у выхода из парка, задыхаясь, истерически хохоча и хлопая по тропинке руками, как сумасшедшие.

— Доктор Притчетт, — фыркал Тим— Управление иностранных дел! Черт, как от них воняло! Черт!

Я смеялся по дороге домой. И продолжал смеяться, залезая в постель. Элейн с подозрением посмотрела на меня. Ей явно было не смешно.

— Этот Тим! — сказал я. — Он просто ненормальный, этот Тим!

Она видела, что я слегка пьян, поэтому грустно покивала головой — мальчишки всегда остаются мальчишками и так далее — и снова заснула.

На следующее утро я узнал, что произошло в парке после того, как мы дали оттуда деру.

Оказывается, нами заинтересовались несколько крупных пришельцев. Они преследовали нас до ворот, а потом потеряли из виду, почему-то свернули вправо и наткнулись на зоопарк. Он занимает очень мало места, и, пока чудища бродили вокруг, они ухитрились сбить ногами большую часть ограды. В мгновение ока тигры, слоны, обезьяны, носороги и гиены разбежались по парку.

Оказавшись на свободе, животные растерялись. Они метались по сторонам, ища, где бы спрятаться.

Львы и койоты просто свернулись под кустами и снова уснули. Обезьяны забрались на деревья. Водяные звери устремились к озеру. Один носорог забрел в аллею, где стояло оборудование пришельцев, и носом сбил хрупкий механизм. Механизм разбился на множество кусков, а носорог исчез во вспышке желтого света и клубах зеленого дыма. Что касается слонов, то они встали тесным кружком, в полном изумлении и смятении разглядывая гигантских пришельцев. Как, наверно, это было для них унизительно — чувствовать себя маленькими!

Потом случилась эта история с бизонами. Их было небольшое стадо, дюжина или около того, — такие шелудивые, запущенные, с клочковатой вылезшей шерстью. Они все рванули в направлении площади Колумба: очевидно, решили, что если будут бежать, опустив головы и не привлекая к себе внимания, то смогут вернуться в Вайоминг. По какой-то причине один из монстров решил попробовать, каковы бизоны на вкус. Он подошел к ним и опустился на последнего, и бизон исчез под ним, словно мышь под гиппопотамом. Чавканье, глоток — и все кончено. На протяжении следующих пяти минут пять гигантов расправились еще с пятью бизонами. Уцелевшие сгрудились в конце парка около силового заграждения, жалобно мыча. Одна из маленьких трагедий межзвездной войны.

Я нашел Тима в его командном пункте на Пятьдесят девятой улице. Он посмотрел на меня так, словно я был посланником сатаны.

— Мне нельзя разговаривать с тобой, пока я на службе, — заявил он.

— Слышал о зоопарке?

— Конечно, — произнес он сквозь стиснутые зубы. От недосыпания глаза у него покраснели. — Как безответственно мы с тобой поступили!

— Послушай, откуда нам было знать…

— Непростительно. Ужасная ошибка. Теперь пришельцы чувствуют угрозу со стороны людей, посягнувших на их территорию, и ситуация в целом изменилась. Мы побеспокоили их, и они выходят из-под контроля. Я подумываю о том, чтобы написать на себя рапорт. Пусть меня судят военным судом.

— Не глупи, Тим. Мы пробыли на их территории три минуты. Им на это наплевать. Может, они забрели бы в зоопарк, даже если бы мы и не…

— Убирайся! — буркнул он. — Мне нельзя разговаривать с тобой, пока я на службе.

Господи! Можно подумать, я втянул его во все это! Ну, теперь он вернулся к своему киношному образу: прославленный вояка, непостижимым образом совершивший непростительную ошибку, за что всю оставшуюся жизнь будет вынужден провести под холодным и пристальным взором собственного осуждения. Бедный придурок. Я попытался уговорить его не принимать случившееся слишком близко к сердцу, но он отвернулся от меня. Я пожал плечами и пошел к себе в офис.

Тем днем некоторые сердобольные граждане потребовали отключить силовое ограждение, чтобы звери смогли уйти из парка. Фактически они оказались там в ловушке вместе с пришельцами.

Еще одна головная боль для мэра. Он потерял бы очень много очков, если бы вечерние новости продолжали показывать, так наших обожаемых белых медведей, енотов, кенгуру и прочих заглатывают, словно таблетки, инопланетные монстры. Но если отключить силовое ограждение, то целая орда леопардов, горилл и росомах разбежится по улицам Манхэттена — не говоря уж о пришельцах, которым ничто не мешало последовать за ними. Мэр, естественно, тут же создал комиссию по изучению ситуации.

Мелкие пришельцы держались около космического корабля и ни в какое общение с нами по-прежнему не вступали. Продолжали возиться со своими машинами, производящими странные звуки и удивительно окрашенный свет. Однако гиганты слонялись по парку и в своих бесцельных блужданиях причиняли ему серьезный ущерб. Вдребезги разбили щиты бейсбольных полей, свалили в озеро фонтан Вифезды, перевернули и разбросали кресла и столики в «Таверне на траве» и натворили много чего еще. Однако никто не возмущался, кроме типов вроде «Друзей парка». Думаю, все были слишком потрясены присутствием самых настоящих галактических тварей. Нам льстило, что они избрали Нью-Йорк местом первого контакта. (Но где еще?!!)

Никто, естественно, не мог объяснить, как гигантам удалось проникнуть сквозь силовое заграждение на Семьдесят второй улице, но на Семьдесят девятой установили новый барьер, и этого вроде бы оказалось достаточно, чтобы сдерживать их. Бедняга Тим двенадцать часов в день патрулировал оккупированную зону по периметру. Я стал больше времени проводить с Марантой, не ограничиваясь обычными ланчами. Элейн что-то заметила. Но я не заметил, что она заметила.

Однажды в воскресенье на рассвете один из гигантов возник у музея Метрополитен и заглянул в окно египетского внутреннего дворика. Поначалу власти решили, что в силовом ограждении на Семьдесят девятой улице тоже возникла щель, как когда-то на Семьдесят второй. Потом пришло сообщение о другом пришельце около Риверсайд-драйв и о третьем — у Линкольн-центра. Стало ясно, что силовые заграждения их не удерживают. Прежде они просто не давали себе труда выходить за них.

Считается, что контакт с силовым заграждением чрезвычайно неприятен для любого организма с нервной системой сложнее, чем у кальмара. Все нейроны вопят от боли. Вы непроизвольно отрыгиваете назад, повинуясь неодолимому рефлексу. С того дня, названного нами Безумным Воскресеньем, гиганты-пришельцы начали пересекать силовые поля, будто их и вовсе не было. В инопланетянах главное то, что они инопланетяне. Они не обязаны следовать нашим ожиданиям.

В те выходные настала очередь Бобби Кристи получить всю квартиру целиком в свое распоряжение. В такие дни мы с Элейн предпочитали вставать пораньше и проводить день вне дома, поскольку это слегка угнетало — торчать в квартире, сплошь заставленной мебелью из трех комнат. Мы шли по Парк-авеню в направлении Сорок второй, когда Элейн внезапно спросила:

— Слышишь что-то странное?

— Странное?

— Словно какие-то беспорядки.

— Сейчас девять часов воскресного утра. Никто не станет учинять беспорядки в девять часов воскресного утра.

— Нет, ты прислушайся.

Характерные звуки большой взволнованной толпы узнавались безошибочно теми из нас, кто рос и воспитывался в последние годы двадцатого столетия. С раннего детства наши уши впитывали музыку беспорядков, сборищ, демонстраций и прочего в том же духе. Мы знали, что это означает — когда отдельные выкрики гнева, негодования или тревоги сливаются в симфонию, в общий пульсирующий рев, похожий на рокот прибоя. Именно это я и услышал сейчас. Никакого сомнения.

— Это не беспорядки, — сказал я. — Это большая толпа. Тут есть тонкая разница.

— Чего?

— Пошли. — Я побежал рысцой, — Спорю, пришельцы опять вышли из парка.

Большая толпа, да. Спустя несколько мгновений мы увидели тысячи и тысячи людей, заполнивших Сорок вторую улицу и продолжавших подходить со всех сторон. Они разглядывали — указывали пальцами, изумленно таращились, вскрикивали — косматое голубое существо размером с небольшую гору, неуверенно шагавшее по автомобильному виадуку вокруг центрального железнодорожного вокзала. Вид у существа был несчастный. Оно явно пыталось сойти с виадука, заметно провисавшего под его тяжестью. Люди теснились вокруг, больше десятка карабкались по его бокам, словно скалолазы, и забирались на спину. Внизу тоже были люди, они толклись между огромными ногами.

— Ох, смотри! — воскликнула Элейн, вздрогнув и сжав мои пальцы. — Он что, ест их? Как бизонов?

Как только она сказала это, я осознал: да, гигант время от времени быстро падал и поднимался знакомым движением — «раз-два, лечь и сожрать».

— Какой ужас! — пробормотала Элейн. — Почему они не разбегаются?

— Думаю, просто не могут, — ответил я. — На них напирают стоящие сзади.

— И толкают прямо в пасть отвратительному монстру. Или что там у него, если не пасть.

— Не думаю, что он хочет причинить кому-то вред, — сказал я. Интересно, как я это понял? — Думаю, он ест их просто потому, что они теснятся вокруг ротового отверстия. Типа автоматической реакции. Он кажется ужасно глупым, Элейн.

— Почему ты защищаешь его?

— Ну послушай, Элейн…

— Он ест людей, а ты говоришь так, будто жалеешь его!

— А почему бы и нет? Он далеко от дома, в окружении десяти тысяч вопящих идиотов. Думаешь, ему приятно?

— Это отвратительный, гадкий зверь! — Она пришла в ярость — челюсть выставлена вперед, в глазах дикий огонь, — Надеюсь, военные скоро будут здесь. Надеюсь, они взорвут его и разнесут на мелкие куски!

Ее гнев испугал меня — такую Элейн я практически не знал. Я снова начал приводить доводы в оправдание жалкого, загнанного животного на виадуке, и она посмотрела на меня с нескрываемой ненавистью. Отвернулась и ринулась вперед, потрясая кулаком, выкрикивая угрозы и проклятия пришельцам.

Внезапно до меня дошло, что случилось бы, если бы Ганнибалу удалось сохранить своих слонов и войти с ними в Рим. Почтенные римские матроны ярились и вопили бы с крыш домов с неистовством банши. Это так напугало бы и сбило с толку слонов, что рано или поздно их загнали бы в Колизей, где низкорослые мужчины с копьями терзали бы и мучили их под восторженный рев толпы.

Ну, я тоже могу реветь, если уж на то пошло.

— Давай, бегемот! — завопил я во все горло. — Ты можешь сделать это, Голиаф!

Предатель рода человеческого, вот кем я тогда был.

В конце концов прибыл отряд гвардейцев с минометами, ружьями и, насколько я знал, тактическим ядерным оружием. Однако, ясное дело, атаковать зверя в гуще толпы они не могли. Пришлось прибегнуть к мощным сиренам, чтобы разогнать людей силой звука, после чего военные установили небольшое силовое заграждение, разрезавшее Сорок вторую улицу пополам. Последнее, что я видел, — монстр потрусил в направлении старых зданий ООН, а гвардейцы осторожно следовали позади. Толпа разошлась; я стоял перед зданием вокзала рядом с дрожащей и рыдающей Элейн.

Так протекало Безумное Воскресенье по всему городу; и понедельник, и вторник тоже. Гиганты покинули парк и разбрелись от Гарлема до Уолл-стрит. Повсюду они собирали огромные толпы, и везде люди лезли к ним и на них, пренебрегая опасностью. Именно в эти дни появились знаменитые фотографии: три ухмыляющихся черных парня свисают с трех фиолетовых выступов, похожих на стержни, на перекрестке Седьмой и Сто двадцать пятой; акробаты выстроили пирамиду на спине зверя в Таймс-сквер; маленький итальянец стоит перед своим домом в Гринвич-виллидж и пытается удержать космического зверя на расстоянии с помощью садового шланга.

Точное число пострадавших не было установлено. Примерно пять тысяч человек погибли, растоптанные пришельцами или раздавленные толпой. От трехсот пятидесяти до четырехсот человек сожрали монстры. По-видимому, так они себя ведут, когда нервничают: падают и едят — если поблизости есть что-либо съедобное. Это их успокаивает. Мы заставляли их сильно нервничать, вот они и съели много.

Среди погибших на второй день разгула оказался и Тим. Он храбро охранял Музей Гуггенхайма, на который напали пять гигантов. Спиральная форма здания неудержимо притягивала их. Неизвестно, чего они хотели — то ли поклоняться ему, то ли спариваться с ним, то ли разнести его на куски, но они нападали снова и снова, бросались на здание, бились об него. Тим пытался удержать их с помощью слезоточивого газа и воя сирен; ну, его и проглотили. Он не дрогнул, стоял насмерть и погиб на боевом посту. Президент запретил гвардейцам применять смертоносное оружие. Маранта относилась к этому с возмущением и горечью.

— Если бы им разрешили хотя бы использовать гранаты!.. — говорила она.

Я попробовал представить себе, каково это — быть проглоченным и переваренным вместе со щегольской формой и всем прочим. Думаю, для Тима это было искупление. Он снова вернулся в кинофильм с Гэри Купером и с радостью расплатился за собственную халатность.

Днем во вторник буйство неожиданно подошло к концу. Один за другим гиганты падали на землю и через несколько часов уже были мертвы. Некоторые говорили, будто дело в жаре — в понедельник и вторник температура поднялась выше тридцати градусов, — а другие считали, что они слишком переволновались. Биолог из Университета Рокфеллера высказал мысль, что сыграли роль оба эти фактора плюс острое несварение: в среднем каждый Пришелец сожрал десять человек, и их пищеварительная система не выдержала.

Произвести вскрытие оказалось невозможно. Едва наступала смерть, какие-то внутренние энзимы тут же начинали действовать, растворяя плоть, кости, кожу и все остальное до состояния клейкой желтой массы. К вечеру не осталось вообще ничего, кроме еле заметных пятен на мостовой.

«Жаль», — подумал я.

Ни скелета для музея, ничего, что напоминало бы о столь важных событиях. Бедные монстры! Интересно, я единственный, кто сожалел о них? Вполне возможно, да. И я не собираюсь оправдываться. Что чувствовал, то и чувствовал.

Все это время другие пришельцы — маленькие, мерцающие, похожие на привидения — отсиживались в Центральном парке, занятые своими недоступными нашему пониманию исследованиями. Казалось, они даже не заметили, что гиганты отправились бродить по городу.

Однако теперь ими овладело возбуждение. На протяжении двух-трех дней они суетились, как перепуганные пингвины, демонтировали свои приспособления и убирали их внутрь корабля. Потом они разобрали на части второй корабль — тот, на котором прибыли исполины, — и погрузили детали на борт. Возможно, они пали духом. Как напавшие на Рим карфагеняне после того, как умерли их слоны.

Жарким июньским полднем инопланетный корабль отбыл. Но не сразу к себе домой. Он промчался по небу и приземлился на Файер-Айленде[5], точнее говоря, в Черри-Гроув. Пришельцы завладели побережьем, расставили свои приборы вокруг корабля и даже отважились приблизиться к воде, скользя и прыгая над поверхностью волн, как сумасшедшие серфингисты. Проведя там пять-шесть дней, они перелетели на один из островов около Хамптона, а затем на остров Мартас-Виньярд в Атлантическом океане, и везде вели себя одинаково. Может, это было для них чем-то вроде отпуска после трех недель в Нью-Йорке. И только потом они улетели насовсем.

— У тебя роман с Марантой, правда? — спросила меня Элейн в тот день, когда пришельцы покинули Землю.

— Не стану отрицать.

— Той ночью, когда ты пришел поздно и от тебя пахло вином, ты был с ней?

— Нет. Я был с Тимом. Мы с ним проскользнули в парк и смотрели на пришельцев.

— Не сомневаюсь.

Элейн подала на развод, и через год я женился на Маранте. Это наверняка случилось бы раньше или позже, даже если бы существа из космоса не вторглись на Землю и не сожрали Тима. Однако, без сомнения, вторжение ускорило развитие событий.

А теперь они опять здесь. Спустя четыре года после первого приземления — снова-здорово: хлопок, свист, тяжелый удар. И снова в Центральном парке. На этот раз три корабля: один с «привидениями», другой с «бегемотами» и третий с военными пленниками. Разве можно забыть тот миг, когда люк распахнулся и наружу вышли от трехсот пятидесяти до четырехсот человек, марширующих, словно зомби? А вместе с ними стадо бизонов, штук шесть белок и три собаки. Они не были ни сожраны, ни переварены; гиганты просто вбирали их в себя и каким-то образом мгновенно пересылали в родной мир пришельцев. Там всех тщательно изучали. А теперь они вернулись.

— Это же Тим, да? — воскликнула Маранта, глядя на экран.

Я кивнул. Определенно Тим. С ошеломленным видом человека, видевшего чудеса, выходящие за пределы его понимания.

С тех пор прошел месяц, но правительство все еще не отпускает вернувшихся, продолжая их допрашивать. Никому не позволено встречаться с ними. Прошел слух, что примут специальный закон, улаживающий проблемы тех супругов пленников, кто за время отсутствия вступил в новый брак. Маранта говорит, что останется со мной в любом случае, а я уверен, что, если до Тима в его лагере дойдет весть о Маранте и обо мне, он лишь подожмет губы. Что касается пришельцев, то они засели в Центральном парке, заняли все пространство от Девяносто шестой до Сто десятой и по-прежнему не общаются с нами. Гиганты время от времени ходят к пруду, чтобы немного поваляться в нем, но теперь они не покидают парка.

Я часто думаю о Ганнибале, о дилемме «Карфаген versus[6] Рим» и о том, как закончилась бы Вторая Пуническая война, если бы у Ганнибала была возможность вернуться домой и раздобыть новых слонов. Вероятнее всего, Рим бы так или иначе победил. Но мы не римляне, пришельцы не карфагеняне, а эти лохматые гиганты, плещущиеся в пруду Центрального парка, не слоны.

— В какое интересное время мы живем! — часто повторяет Маранта. — Уверена, они не хотят причинить нам вреда. Как по-твоему?

— Люблю тебя за оптимизм, — отвечаю я.

А потом мы включаем телевизор и смотрим вечерние новости.