Слово Говорящего

Прелюдия

Вечер медленно опускался на город.

Это был хороший вечер, самый лучший, самый светлый. Кругом мерцали огни, светились гирлянды в витринах магазинов, светилось что-то длинное и тонкое, намотанное на фонарные столбы.

На площади только-только закончили ставить елку — гигантский стальной скелет из тонких трубок, в которые полдня вставляли сосновые ветви. Теперь уже елка была обвешана дешевыми бумажными серпантинами и старыми гирляндами, однако убожество и дешевизну украшений заметить невозможно. Такое уж настроение у людей…

Владимир стоял у витрины и рассматривал расставленные в художественном беспорядке игрушки. Они были настолько не похожи на яркие стеклянные поделки из его детства, что становилось как-то не по себе. Обсыпанные золотом шары, висящие на темно-зеленых и серебристых искусственных ветках, Деды Морозы, да не из папье-маше, а из не поймешь даже чего… И все это обрамлялось пушистыми гирляндами, которые в народе продолжали называть дождиком, сверкающими лампочками и прочей забавной новогодней мишурой.

В этот Новый год Владимир впервые за много лет почувствовал праздник. Сердце радостно замирало, совсем как в детстве, когда сидел и ждал полночи, и под елкой вдруг откуда-то брался подарок…

Нет, больше всего он любил те несколько дней, где-то с двадцать восьмого декабря по тридцать первое. Повсюду наряжаются елки, народ по старой привычке запасается продуктами, причем такими, которые в обычный день и не подумал бы покупать.

И вот теперь, когда выпал снег, когда окутали город мягкие сумерки, хотя только половина пятого вечера, и в окнах вместо света уже зажигаются разноцветные огни… Владимир закрыл глаза и глубоко вдохнул. Вспомнились те праздники, когда он еще ходил в школу, учился в младших классах. Как он бегал, искал, где продают ели, чтобы набрать обломанных веток, принести домой и смастерить из них на плетеном соломенном блюде что-нибудь эдакое. Как он испортил две зубные щетки, раскрашивая сосновые шишки. Как покупали отрывной календарь, на листочках которого была уйма всего интересного…

Вспомнились витые фиолетовые свечи, которые зажигали только раз в год на несколько минут, блюдце с шоколадными конфетами, которые можно было есть сколько угодно. Но самое яркое — как тридцатого декабря, вечером, они с отцом ставили елку, а тридцать первого днем или же тридцатого вечером он ее наряжал…

Наверное, странно было смотреть на здорового, не такого уж молодого на вид мужика, стоящего с закрытыми глазами посреди улицы. Хотя, на самом деле ничего странного, наш народ праздники начинает отмечать за две недели и еще неделю не может остановиться.

Владимир открыл глаза, тряхнул головой, осознавая, что в кармане у него лежит довольно длинный список, что нужно купить, и зашел в магазин. Очередь выстроилась чуть ли не до самой двери. О, еще одно забытое ощущение. Владимир улыбнулся и занял сразу в три отдела.

Колбаса копченая, вареная, сухая, балык и ветчина, сало, буженина и грудинка вместе с сыром и сосисками исчезали со страшной скоростью. Народ нагружался и традиционными апельсинами-мандаринами, что естественно, и всякой деликатесной всячиной. Хлеба в магазине уже не существовало как понятия — каким-то чудом на прилавке удержались две или три сдобные булки. Продавщица же из хлебного отдела была занята тем, что прикрепляла к стене хвост ярко-синей фигурной гирлянды из фольги.

Владимир запросил сыру швейцарского, палку салями, которую любил с детства, всякого разного по мелочи и конфет. Сзади хихикали две девчонки, сумки которых топорщились горлышками бутылок. Да, вот это тоже надо будет не забыть. Владимир купил еще бутылку шампанского и две бутылки «Немирова» — нормальный, не разбавленный и не воняющий керосином продукт.

Деньги разлетаются как птицы! Впрочем, это нормально — надо же хоть раз в год почувствовать себя человеком, который имеет право на что-то большее, нежели буханка хлеба в день, селедка в неделю и палка колбасы в месяц.

Когда Владимир вышел на улицу, опять пошел снег. Он уже лег почти невидимым пушком на утоптанные за день тротуары, кружился в воздухе и постепенно усиливался. Хорошо… В позапрошлый Новый год всю ночь лупил дождь, а в прошлый стоял дикий мороз на голую землю.

Между прочим, было совсем не холодно. Мороз градусов семь, не больше, и без ветра. Владимир даже снял шапку и расстегнул воротник куртки. Морозный воздух тут же проник за пазуху, стало скорее щекотно, чем холодно. Владимир закурил.

Теперь, наверное, еще раз заглянуть на рынок… хотя все продавцы уже давно разбежались: кто по магазинам, кто по домам — готовить. Нет, погулять немного по городу и домой.

Владимир направился в сторону центра. Здесь народу было заметно больше. Детвора восторженно носилась вокруг огромной елки на площади. Уже слегка пьяные люди в обнимку расхаживали по улицам. Из всей этой пышущей радостью толпы как-то выделялись пенсионеры. Они бродили по аллейкам, слушая скрип снега под ногами, никуда не торопились, поглядывали на детей, на сверкающие гирлянды и улыбались одними глазами…

Владимир прошел мимо «танка», мимо ряда скамеек, спустился в подземный переход и вышел уже непосредственно на площадь, которую до сих пор наблюдал только издалека.

Если бы можно было видеть эмоции, то, наверное, в глаза ударил бы яркий свет, идущий от поднимающегося в небо золотого столба. Это невозможно описать словами, это можно только увидеть и почувствовать. Когда как-то сразу забываешь обо всем, оно остается за плечами и хотя и ждет своего момента, чтобы снова броситься со спины, но сейчас… Маленький Володя с неподъемной сумкой продуктов подошел поближе к елке и счастливо рассмеялся…

Интерлюдия

Дома уже практически все было готово. Стояла, правда, еще не наряженная елка, но уже развешаны были гирлянды, ковер на стене серебрился от того самого дождика, купленного еще в советские времена. По телевизору шло что-то забойное — в такие дни телеканалы умудряются достать из своих загашников такое, что обычно растягивается на полгода, а то и на год, чтобы хоть как-то поддерживать популярность. Так вот, достают они это все и шуруют в один день.

Впрочем, есть и стандартная часть программы, которую изменить — преступление против народа. Как же без «Чародеев», той же «Карнавальной ночи» и просто необходимой «Иронии судьбы»?

Смотрю эту «Иронию…» каждый год, да по нескольку раз. Удивительный фильм, если честно. Смотреть его в обычный день, конечно, можно, но тогда это будет обычный фильм.

Алена еще с утра заняла кухню и до сих пор не снимала фартука. На плите что-то шипело, жарилось — есть подозрение, что это те самые рулетики из говядины с начинкой из прокрученного через мясорубку сала с чесноком и перцем. Кроме того, в глубокой миске красовались свиные отбивные, тут же, рядом, огромная тарелка салата оливье, который мы всю жизнь называли мясным, хотя с мясом его никогда почти не делали. На втором столе в пиалке темнел залитый сметаной с сахаром чернослив с начинкой из грецких орехов, дышали жаром какие-то печеные штучки, являющие собой скрученную в спираль смесь из белого и коричневого теста, желтела горка фигурного печенья, пирожных…

Судя по запаху, который источала скворчащая сковородка, там готовилось еще что-то рыбное, а из духовки невыносимо пахло сдобой.

Я, конечно, попытался запустить пальцы в мисочку с отбивными, но был изгнан из кухни — готовить стол. Столик, точнее. Это на потом, уже к полуночи, когда все наедятся и, чего уж там, напьются, мы сядем перед телевизором, выключим верхний свет… В полночь откроем шампанское, выпьем за ушедший год, за новый — и станет грустно, ведь фактически праздник уже окончен.

Не понимают этого многие, а жаль. Праздник, Новый год, он только до вечера продолжается, когда вся эта суета, когда ждешь чего-то, а потом…

Но я не стал нагонять на себя тоску. Все это пока слишком далеко. Так далеко, что совсем не стоит думать об этом. У нас еще уйма времени, целое море времени, которое не допускает тоски.

Хочу, чтобы это не кончалось. Никогда.

Я сел в кресло, отыскал пульт дистанционного управления, в народе — дистанционка, и стал пересматривать каналы. На каждом в углу экрана красовалась какая-нибудь забавная эмблемка непременно с участием шаров, еловых веток и прочей атрибутики. Наконец, я наткнулся на «Звездную пехоту», кинопародию на книгу Хайнлайна, отложил пульт и окинул взглядом комнату. Скорее всего, нас будет пятеро — пять рюмок, пять бокалов, пять стаканов для чего-нибудь безалкогольного. Я достал из ящика с посудой чистое полотенце, добыл из серванта посуду и занялся ее вытиранием. Некоторые моют стопки и рюмки — это можно делать только после использования, иначе гостям и хозяевам придется пить из покрытого мутными разводами хрусталя. Потом принес из спальни журнальный столик, поставил посреди комнаты. Апельсины-мандарины были запасены заранее, мне осталось только разложить их по блюдам и расставить на столе. В общем, все. Я снова оглядел комнату и остался доволен. Можно, конечно, добавить немного художественного бардака, разбросать кое-где книги, чтобы не очень бросалось в глаза и не выглядело слишком вызывающе и слишком не по-хозяйски…

Я снова уселся в кресло и уставился в телевизор. Гигантских размеров существа разносили в пух и прах целую, наверное, армию десантников. Это выглядело глупо. Однако фильм был увлекательным, и полтора часа пролетели мимо меня.

Меня вернул к реальности звонок в дверь. Было уже восемь вечера, на улице кричали восторженно, с подвываниями и робкими попытками затянуть песню. Темноту разрывали красные и зеленые ракеты, рассыпающиеся в воздухе на целое облако брызг. Я поднялся с кресла и пошел открывать.

На пороге стояли наши сегодняшние гости: Игорь Митин и Григорий-Паша Скоробогатов. За их спинами стоял еще один незнакомый мне человек. Видимо, это и был тот самый тезка мой, тоже Владимир. Они ворвались в квартиру с громогласными поздравлениями, звеня сумками. Владимир, впрочем, лишь скромно поздоровался и сказал: «С наступающим». Этим он мне и понравился. Есть ведь люди, с первой минуты становящиеся своими в доску, которые со всеми на «ты», и так далее. Я, конечно, не против обращения на «ты», но надо чувствовать разницу между проявлением дружественности и недостатком культуры.

Гриша-Паша уже успел оседлать на кухне мой любимый стул, пока я развешивал брошенные где попало куртки, и задымить сигаретой.

— Знакомьтесь, господа, — сказал он с ноткой торжественности в голосе. — Это Володя, замечательный человек, большой фантазер, что, впрочем, не отрывает его от реальности, швец, жнец и прочее.

Большой фантазер был выше меня почти на полголовы и пошире в плечах. Обильная седина как-то не сочеталась с довольно молодым лицом. И — даже в помещении он не снял темных очков. Видимо, у него было неважное зрение. Он пожал мне руку, кивнул Алене и пристроился на кряхтящем от старости стуле возле окна, на котором уже давно никто не сидел из боязни провалиться. Однако Володин вес престарелый предмет мебели выдержать согласился.

Прямо перед окном просвистела ярко-малиновая ракета, поднялась над крышей дома и с громким хлопком взорвалась. В небе расцвел пышный шар.

— Достреляются когда-нибудь, — проворчала Алена. Мы же почему-то притихли. Каждый смотрел в окно и думал о своем. Так начинался каждый наш Новый год — с воспоминаний. Алена, не склонная к копанию в собственной памяти, тоже задумалась и, кажется, даже погрустнела.

Но потом все прошло, вернулись звуки, вернулось чувство праздника.

А я вспомнил о елке.

Володю, как самого высокого, отправили добывать с антресолей картонный ящик с игрушками и остатками дождика. Игорь долго осматривал зеленое дерево, установленное еще позавчера вечером. Тогда ветки упорно смотрели в потолок, игнорируя меня, носящегося вокруг ели, которая, впрочем, на самом деле была сосной. Теперь, отстоявшись, ветки распрямились, так что елка заняла чуть ли не четверть комнаты.

— Я помню, — сказал Игорь, — купили мы один раз такое вот дерево и не рассчитали размеров. Получилось, что вся верхушка согнулась под потолком. Пришлось обрезать.

Появился Владимир с ящиком в руках. Самое неприятное — развязывать веревки, которыми эта коробка обвязывается. Эти бечевки возраста примерно как я, и каждый год они укорачиваются минимум на сантиметр, поэтому приходится вязать узел из самых кончиков и затягивать потуже. Вышло так, что я чуть не обломал себе ногти, растягивая задеревеневший узел. Пришлось просто разрезать.

Вообще, у игрушек этих особая история. Раньше их, конечно, было раза в два побольше, но постепенно они разбивались, терялись, и в итоге осталось чуть больше половины коробки. Их покупали в разное время и при разных обстоятельствах. Какие-то были просто принесены с других торжеств, какие-то надолго терялись и обнаруживались потом где-нибудь за шкафом. Я думаю, если перевернуть хорошенько нашу квартиру, за шкафами много чего интересного обнаружится.

Володю послали еще на лоджию за коробкой больших шаров, купленных недавно, лет семь назад всего. Я осторожно, отгибая проволочки и скрепки, за которые игрушки положено вешать, стал цеплять их на ветви.

Всегда старался растянуть эту процедуру как только можно. Нравилось мне всегда украшать елку, особенно тогда… давно… Гриша-Паша носился вокруг елки, насколько позволяла площадь комнаты, Игорь сидел на диване и давал указания, где наблюдается перевес, а где пустота. Володя принес стул и полез цеплять на верхушку звезду. Кажется, его это тоже увлекало, только он зачем-то прятал свои эмоции, будто боялся, что кто-то его осудит за проявление… ну, сентиментальности, что ли.

Знаю я таких людей. Они говорят, что им не нравится Новый год, что ночью они не сидят и сразу ложатся спать. Одним он действительно не нравится, и я не могу понять, почему. А другие вот так вот прячутся от радости. Их тоже понять сложно, но, наверное, все-таки можно.

Потом мы набросали на елку все, что осталось от дождика, и уселись на диван. Получилось вполне красиво. Оставалось только убрать подальше коробку и подмести. Часы показывали половину десятого.

Когда я вошел на кухню и увидел стол, у меня захватило дыхание. То, что я увидел сразу, придя домой, составляло где-то треть того, что на самом деле изготовила Алена. Наверное, лицо мое выражало достаточно, потому что хозяйка, Аленушка моя, довольно улыбнулась, вытирая руки о фартук.

— Ох, мужики… — вздохнула она. — Как же мало вам надо!

— Нет уж, — я обнял ее. — На самом деле…

— Владимир Николаевич, — она высвободила руку и погрозила мне пальцем. Я отступил с поднятыми ладонями.

Вот Гриша-Паша от восторженных возгласов удержаться не смог. Можно было подумать, что он увидел поднимающуюся со дна морского Атлантиду. Мы расселись, Игорь быстрым движением сорвал пробку с бутылки «Немирова» и разлил по стопкам.

— Ну что, господа, — Гриша-Паша хотел было встать, но сидящий рядом Игорь толкнул его в ногу, — вспомним хорошее и забудем плохое.

Мы выпили. Нет, что ни говори, а водка должна быть дорогой. Как и вино, только с другим коэффициентом дороговизны. Наконец-то у нас в стране установилось правило зависимости качества от цены! И уж на Новый год я бы не стал скупиться и покупать керосиново-ацетоновую дрянь…

Я выключил верхнюю лампу с раздражающе-желтым светом и включил настенный светильник. Игорь включил старый, купленный за смешные тогда десять тысяч чего-то там, черно-белый телевизор. По всем каналам популярные телеведущие в обрамлении из сосновых веток, присыпанных снегом, поздравляли народ с праздником. Я заметил на оконном стекле несколько вырезанных из бумаги снежинок, которые Алена, видимо, успела подцепить, пока мы носились вокруг елки…

— …а он мне — а не за возобновление ли вы антиалкогольной кампании, мусье? А я ему — конечно, говорю, хотя тебе, буржую, с твоей гнилой демократией никогда не понять прелести тайного распития спиртных напитков. — Паша замолчал и покачал головой. Перед ним на тарелке высилась гора из всяких салатов. Он взял в руки вилку и стал все это есть. Наверное, он еще и не брался за еду, потому что во время еды его разговорить невозможно.

Володя наворачивал мои любимые говяжьи рулетики с начинкой из сала, и количество их катастрофически быстро уменьшалось. Игорь, скромно ковыряя вилкой оливье, бурчал: «Как можно жрать столько сала?» — и успевал обсуждать с Аленой какую-то новую книгу суперпопулярного сочинителя N. Я пробежался взглядом по столу. Салат из перетертых яиц, плавленого сырка, майонеза и чеснока. Салат из вареной свеклы, яиц и моркови. Селедка под шубой. Просто селедка. Копченая скумбрия… или ставрида, я их не различаю. Икра из баклажанов. Салат оливье. Икра из вареной свеклы, страшно острая. Баклажаны в томатном соку. Жареные шампиньоны. Вышеупомянутые рулетики. Отбивные. Котлеты рыбные, котлеты мясные. Свинина под сметаной с перцем. Морковь по-корейски. Как это все умещалось на нашем столе, ума не приложу. Но умещалось. И еще оставалось место.

Я разлил остаток водки из первой бутылки по стопкам.

— Давайте, наверное, за то, чтобы через год нам было что сказать друг другу. Хорошее, незлое.

— Пусть в следующем году родится побольше хороших людей…

— …и умрет побольше плохих?

Мы засмеялись. Шутка была не ахти, конечно, но…

Водка была крепкая, и приятное тепло уже начало разливаться по телу. Надо притормозить, это ощущение очень обманчиво. Я разом приговорил несколько рулетиков, очень жирных, тарелку оливье и почти весь оставшийся салат из яиц и плавленых сырков.

Володя отложил вилку, вытер руки и отвалился на спинку стула. Гриша-Паша удивительно быстро уничтожил салат, наваленный ему на тарелку Аленой. Народ, похоже, вошел в благодушное состояние, когда приятно спорить о несуществующих вещах.

— Кстати, о птичках. — Игорь вытер салфеткой рот, скомкал ее и бросил на тарелку, после чего встал и ушел в прихожую. Там он пошуршал немного полиэтиленом и появился на кухне уже с книгой в руках. — Вот. — И протянул мне.

Обложка у книги была слишком, как по мне, яркая, что в традициях современных издательств. На ней красовался загадочный монстр, что-то вроде паука напополам с осьминогом, вылезающий из воды на каменистый берег, и человек героической наружности, вонзающий копье в единственный глаз монстра. Книга называлась «Последний шанс» и подписана была фамилией Митин.

— !.. — сказал я. — Ну, выходит…

Почему-то все мои знакомые, которые начали писать лет на пять позже меня, уже имели по одной, а то и по две книжные публикации, только я со своими философско-психологическими наклонностями с изрядной долей сантиментов сижу до сих пор, можно сказать, в литературных девках…

Я открыл книгу. На первой странице красовалась подпись «Самому безотказному читателю. 31.12.».

— Читать не рекомендую, — подал голос Гриша-Паша. — Особенно после еды.

Игорь уселся на место и смерил ценителя литературы особенным, беззлобно-презрительным, взглядом и спросил:

— Ты сам-то помнишь, когда последний раз писал?

— Ха! — Гриша-Паша достал сигарету и закурил. — Шолохов тоже, считай, одну книгу всего написал, «Тихий Дон», а остальное — лажа. И ничего, хватило.

— Ну-ну, Шолохов ты наш… Вот, единственный среди нас настоящий писатель. — Игорь показал на Володю.

— В самом деле? — оживилась Алена.

— Есть немного, — согласился единственный писатель. — Пишу бурду всякую.

— Не слушайте его, — снова вмешался Игорь. — Это у него хроническое. Особая форма морального садизма.

— Почему садизма? — поинтересовался Гриша-Паша. — Скорее, на мазохизм похоже.

— Ни черта ты не понимаешь, — Игорь махнул рукой и сам полез в карман за сигаретой. — Садизм чистейшей воды. В особой форме.

Он еще говорил что-то, но я не слушал. Я вдруг четко и ясно увидел всю картину взаимоотношений этого человека с обществом. В литературном плане, естественно. Часто так бывает, что вот не признают тебя массово и все. Хоть ты в лепешку расшибись. Нет всемирной популярности. И тогда у тебя появляется два выхода: бросить все к такой матери и навсегда оставить в себе комплекс неполноценности или плюнуть на критиков и продолжать писать в свое удовольствие, изо всех сил стараясь не реагировать на постоянные выпады в твою сторону. Некоторым удается. Некоторым — нет…

…было до того накурено, что пришлось открывать притертую, заклеенную форточку. Гриша-Паша дымил просто немилосердно. Страшно представить, что же творится у него в квартире.

Я открыл очередную бутылку, кажется, последнюю… хотя, нет, что-то еще позвякивало под ногами у Володи. Пилась горькая уже как вода, даже закусывать не надо было. Верный признак того, что пора бы уже и закруглиться, но, боже, как не хочется…

У Гриши-Паши глаза блестели не хуже, чем шары на елке. И по цвету были примерно такими же. Он рассказывал о том, как ему кто-то дома расколотил унитаз головой. Головой! И как он теперь страдает из-за невозможности…

— А давайте я спою, — предложил Володя, когда все отсмеялись. — У вас тут гитара есть?

— Есть, — я полез из-за маленького журнального столика, рискуя опрокинуть все на пол. Гитара у меня действительно была, очень старая. На ней уже лет сто никто не играл.

Впрочем, в руках у Владимира она неожиданно ожила, подала голос. На настройку ушло буквально несколько минут. Потом Володя тронул струны и запел…

У Владимира был чуть хрипловатый, почти как у Высоцкого, только совсем не такой надрывно-рвущий голос. Видно было, что он певец-любитель, но не это главное…

Володя отложил гитару, а Гриша-Паша засопел что-то себе под нос.

— Вот и не знаешь, что делать после этого, — наконец изрек он. — Радоваться или плакать… Господа! Да вы на часы-то посмотрите!

Алена достала из бара точно такие же витые фиолетовые свечи (я их сам искал по всему городу), какие были у нас в детстве, поставила на столик, зажгла. Володя ухватил бутылку с шампанским, принялся откручивать проволоку с пробки.

Президент на экране желал всем всего-всего, как обычно, и даже немного больше, чем в прежние Новые года.

Пробка выстрелила из бутылки, врезалась в потолок и улетела куда-то в угол. Из дымящегося горлышка полился благородный напиток, наполняя собой наши бокалы.

Не такое уж оно и благородное, конечно, это шампанское, но ради торжественности момента можно не скупиться на высокие слова.

А потом Алена погасила свет. Горели только свечи на столе и гирлянда, развешенная на шторе в нарушение всех правил пожарной безопасности. Пляшущие разноцветные огни разбивались на десятки брызг, которые прыгали, будто живые, по елочным игрушкам. По-моему, они и были живыми — целый костер из алых, синих и зеленых светлячков. Я наблюдал за стайками дивных существ и чувствовал, как что-то сгущается вокруг нас, темнота становится более плотной, огни более яркими…

Президент закончил свою речь — и…

В который уж раз подряд ударили куранты, обозначая конец старого года и начало нового. Если бы весь бывший Союз располагался в одном часовом поясе, то, наверное, от звона миллиардов столкнувшихся над столом бокалов содрогнулась бы земля.

Словно по команде, с первым же ударом часов, взмыл в небо целый десяток ракет, а двор наш наполнился свистом, криками.

Мы подняли бокалы.

— За Новый год…

— И за Старый тоже…

— За нас…

— За всех…

— За все хорошее…

— …чтобы все…

— …чтобы каждому…

— …чтобы никогда…

— …чтобы всегда…

— За нее, проклятую…

— За кого это?

— За удачу, конечно!

Гриша-Паша пытался разделаться с апельсином, когда в дверь постучали. То есть, не позвонили, а именно постучали. Алена, только севшая отдохнуть от бесконечных телефонных поздравлений, вздохнула и посмотрела на меня.

Открывать мне почему-то не хотелось. Как-то не улыбается получить по голове в новогоднюю ночь… Эту проблему решил Володя. Он спокойно распахнул дверь. Естественно, на площадке никого не оказалось.

— Шуточки, — сказал Гриша-Паша и вернулся к своему апельсину. Тот решил живым не даваться, брызгал во все стороны липким соком и даже скворчал под настырными пальцами Григория. Меня от съеденных цитрусовых уже начало чуть ли не тошнить, поэтому мы с Володей решили немного разбавить апельсиновую кислоту алкоголем.

Мои подозрения насчет последней бутылки оказались совершенно беспочвенными, потому что Владимирова сумка была битком набита бутылками, коробками конфет и шоколадками.

Видно было, что человек этот пить любит и умеет! Гриша-Паша вгрызался в апельсин с таким видом, будто стал на минуту первобытным человеком, а в руках держал кусок мяса, а не экзотический плод. Игорь вообще не пил, все больше болтал с Аленой, у меня же в голове отчетливо шумело, а вот Володя будто и не пил вовсе.

— …на позапрошлый Новый год на елку меня понесло зачем-то.

— Не рассказывай, — вдруг сказал я. — На позапрошлый Новый год ты проспал до половины двенадцатого. Может, на прошлый? Ты же собирался к знакомому гитаристу?

Владимир ошалело посмотрел на меня.

— А ты откуда знаешь? — выдохнул он.

«А зачем выдумывал?..»

И тут до меня дошло…

Откуда, откуда… Откуда-то. Черт его знает, откуда… Ой, зачем же я так много…

— Господа.

Я с трудом разлепил глаза. Гриша-Паша осторожно положил на тарелку кусок апельсиновой кожуры. Глаза его готовились вот-вот выпрыгнуть на лоб.

— Господа, вы это видите?

Он ткнул пальцем куда-то под стол.

Да, я это видел. По ножке стола, кряхтя и ругаясь, взбирался маленький, не больше мизинца ростом, человечек с мешком на плечах. Как там у него этот мешок держался, не знаю. Человечек увидел, что его заметили, и пропищал:

— Ну чего уставился? Помоги, что ли!

Я подставил человечку ладонь, поднял его и позволил сойти на стол. Кроха растолкал скомканные конфетные бумажки, сбросил с плеч мешок и сел на него сверху.

И вдруг эта мелкоразмерная братия полезла со всех сторон. Дверцы шкафов открывались и оттуда показывались фигурки одетых в зеленое, красное и желтое человечков с неизменными мешками на плечах. Двое спрыгнули с елки. Один спустился по шторе. Еще несколько вылезло из-под дивана. Все они вскарабкались на стол и расселись вокруг бутылки из-под шампанского.

— Ну что? — хором спросили человечки. Мы молча смотрели на всю эту компанию.

— Совсем обнаглели уже, — пробурчал один. — Не уважают, блин! Ну, ладно… А ну-ка! Выметайтесь-ка отсюдова!

— Вас тут не было, когда мы были! — брякнул я. Что за глупость, в самом деле? Страшно не было, слишком уж безобидными выглядели маленькие гости.

Один из них, услышав мой ответ, нахмурился, стянул с головы желтую вязаную шапку и тихо произнес:

— Этот свой ведь… вот так штука. Все равно, пойдите погуляйте, нам ведь тоже хочется, в самом деле, как людям, это самое, значит… стало быть… э-э… ну-у…

Я прервал уже начавший стремиться к бесконечности ряд междометий, вскочил из-за стола и кинулся в прихожую. На ходу натягивая куртку, шапку и сапоги, я слышал за своей спиной натужное дыхание Гриши-Паши, который отродясь не бегал и вообще предпочитал передвигаться посредством колесного транспорта.

Очнулся я уже на улице. Абсолютно трезвым. В голове немного звенело, но в целом чувствовал я себя превосходно. Вот только перчатки забыл, и руки уже начали замерзать.

Рядом дышали паром Гриша-Паша и Володя. Игорь почему-то оказался впереди, возле лавочки, по колено в снегу, вместе с Аленой.

— Ч-что за х…ня, — процедил Гриша-Паша, застегивая куртку. — Как мы тут оказались, ты хоть помнишь?

Я отрицательно покачал головой. Ничего. Пустота. Вот мы сидим за столом, вот мы пьем… ага, пьем. Я покрутил головой. Нет, снег чистый, вроде бы…

— Да нажрались мы, вот и все дела. И вышли подышать. Погулять.

В этот момент небо над нами окрасилось сразу в три цвета, но только на одну секунду, а потом полетели вниз цветные искры.

— Я к Наташке забегу, — сказала Алена. — Поздравить забыла. До завтра.

— Уже до сегодня, — сказал я ей вслед. Странное какое-то чувство. Домой идти не хочется совершенно.

И мы пошли к выходу со двора.

На улицах было полно людей. Повсюду сверкали фейерверки, крутились какие-то забавные штуки, рассыпающие целые снопы искр, взрывались петарды и хлопушки. Мы направились к площади. Шел легкий снежок, ветра не было.

На площади, кажется, детей было больше, чем взрослых. Во всех окрестных домах не было ни единого темного окна — вот там они, взрослые. А здесь детвора носилась вокруг елки с оглушительным визгом. Летали над головами снежки. Детвора вовсю отдавалась веселью.

— С наступающим вас! — кто-то дернул меня за рукав и растворился в толпе. Лицо такое знакомое… с работы, что ли?

Стоп!

Я остановился как вкопанный. Мир раздвинулся, образовал вокруг меня шар, наполненный только тишиной, чуть разбавленной шорохом падающего снега. Я посмотрел на часы.

21:00.

До Нового года три часа. Я толкнул Володю вбок. Черт, и как он видит в своих очках ночью?!

— У тебя есть часы? Который час?

Нет, у него реакция была нормальная, в обморок Володя не упал и в ступор тоже не вошел. Он только посмотрел на меня, и даже сквозь очки было видно, как округлились его глаза. Я кивнул: «Можешь не говорить».

— А что, в общем-то, плохого? — Гриша-Паша снова, в который уж раз подряд посмотрел на свои часы. Секундная стрелка медленно-медленно ползла по кругу.

Мы сидели на лавочке возле «танка». Аллейки были заполнены людьми, все больше подростками, «вырвавшимися» из оков родительского беспокойства. Ну, здесь вообще место такое…

— Что плохого? Время-то идет? Идет. Пошли лучше по городу пошастаем, посмотрим, кто как празднует.

Мне, впрочем, было не по себе, и оптимизма Григория-Паши я не разделял. Сегодня случилось что-то странное. Ночь, самая удивительная ночь в году, опустилась на город и, похоже, уходить скоро не собиралась.

«… хочу, чтобы это никогда не закончилось…»

Меня будто кипятком облили. Нет, лет в пять я, может быть, и верил в то, что желания в Новый год сбываются, но черт возьми!..

Иллюминация на улицах была такая, что страна наша не расплатится за потраченную энергию до конца дней своих, наверное. Горело и сверкало все, что только может гореть.

На улице Артема нам навстречу попался толстый мужик в костюме Деда Мороза. Он улыбнулся из-под пышных белых усов, обрушил свой мешок на землю и сунул каждому в руки по какой-то безделушке. Мне попалась странная штуковина — шар со многими отверстиями по всей поверхности, внутри кубик, тоже с дырками, а внутри кубика какая-то фигурка. И все это из цветного переливчатого стекла.

— А ведь это настоящий был, — тихо сказал Володя, так, чтобы услышал только я.

— Да ну?

Я оглянулся. Никакого Деда Мороза на улице не было. И правда, настоящий…

— Смотрите!

Черноту неба рассекала надвое яркая стрела. Она в один момент пронеслась от горизонта до горизонта и оставила за собой только широкий след. С неба, вместе со снегом, посыпалась серебристая пыль. Она оседала на снег, мягко светилась — будто легкий туман окутывал тротуары.

Детвора сразу же начала хватать этот снег, отчего тот разгорался еще ярче, а когда его бросали в воздух — вспыхивал ярко-голубыми искрами. Взрослые все больше удивлялись и недоверчиво ковыряли снег носками ботинок и сапог, некоторые приказывали своим чадам «выбросить эту гадость, неизвестно, чего там понасыпят».

Их мне было жалко.

Впрочем, они-то не знают!..

Они ведь на самом деле ни черта не знают, эти бедные, искалеченные своими жизнями люди… Они ведь смотрят телевизор и слушают новости, в которых давно уже ничего хорошего не говорят, а только пугают, предостерегают, предупреждают — будьте бдительны, будьте осторожны: не берите в руки снег, не притрагивайтесь к воде, не становитесь на голую землю. Они даже представить себе не могут, что с неба на их головы только что сыпалась не радиоактивная пыль и не отравленный порошок, а что-то… такое вот.

Печально.

Воздух звенел. Не знаю от чего. Просто что-то такое особенное рвалось сквозь редкую пелену снега, все еще падающего с неба. Стало заметно меньше людей на улицах, многие разошлись по домам, ведь вот-вот должен был наступить Новый год.

Как бы ни медленно ползла стрелка часов…

Мы и сами брели к дому. Черт возьми… Меня переполняли такие эмоции, которые невозможно описать словами. Если кто-нибудь когда-нибудь приходил к мысли, что жить больше незачем, что жизнь бессмысленна, а потом вдруг впереди вспыхивала ярким светом Цель, ради которой можно и даже нужно рвать на себе шкуру, но идти… Вот, наверное, тот и испытывал нечто подобное.

Алена была уже дома — в окнах на кухне горел свет, а в зале сверкала елка. Мы поднялись, ввалились в квартиру, стряхивая снег с шапок и курток, побросали сапоги возле порога. А потом блаженно развалились на диване и креслах.

На столике среди скомканных конфетных бумажек, апельсиновых корок и обрывков фольги стояла целая, неоткрытая бутылка артемовского шампанского. Алена принесла с кухни всяких сладостей, среди которых были и те самые печеные штучки из двух видов теста, и много чего еще.

Настало время зажигать свечи.

Володя встал с поднятым бокалом в руке.

— Пожалуй, это был самый удивительный Новый год в моей жизни, — сказал он нарочито торжественно. А потом продолжил, уже с нормальными интонациями: — Два раза пить за него мне еще не доводилось!

…доводилось… не доводилось…

…год 1981… 1982… зима, снег, то тепло, то холодно…

…лето — солнце, река, море, сегодня теплое — завтра холодное…

…раньше или позже — оружие, горький отвар вместо воды, жара…

Комната качнулась у меня перед глазами. В одну секунду в памяти все перемешалось, что-то всплыло на поверхность, какие-то воспоминания не первой свежести вылезли на самую макушку сознания, какие-то наоборот спрятались поглубже. Но там же я обнаружил массу всяких новых картин. Чужих. Не моих.

Володя закончил говорить тост и протянул руку с бокалом вперед.

Бам-м! Первый удар часов.

Я почти увидел радужную дугу, повисшую под потолком.

Бам-м!

Свечи горели тихо, спокойно, без трепыханий, как это обычно бывает.

Бам-м!

Их свет отражался в елочных игрушках.

Бам-м!

Маленький человечек в желтой шапке улыбался мне из угла.

Бам-м!

Ведь я знаю, я чувствовал это все. Я отлично помню море, помню реку и все остальное. Помню все эти неприятности и радости.

Бам-м!

Пламя свечей взвилось чуть ли не до потолка и тут же опало.

Бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м…

Грянул гимн.

Мы выпили наше шампанское, сели. На душе стало спокойно очень, тихо как-то. Я видел по лицам моих друзей, что они чувствуют то же, что и я. У Гриши-Паши на какое-то мгновение мелькнул в глазах патриотический восторг — это мелодия гимна так на него действует.

И замелькали серебряные искры на экране телевизора. Начиналась новогодняя программа.

Постлюдия

Я проснулся часов в десять утра. В квартире висела такая тишина, что слышно было, как тикают часы на кухне. Вылезать из-под одеяла не хотелось, но простые надобности заставили меня покинуть теплое гнездо, и я постарался сделать это тихо, чтобы не разбудить Алену.

В зале спали Игорь и Гриша-Паша. Они вчера так развеселились, что пришлось тащить Игоря из кухни в зал чуть ли не на руках. Гриша-Паша добрел сам.

Володи нигде не было. Только лежали в прихожей темные очки да валялись в углу его ботинки, почему-то очень пыльные и изорванные…

…да! Я даже остановился. И посмотрел на себя в зеркало, ожидая увидеть там… Нет, ничего. Лицо мое не изменилось, только память, только память… Моя память, на самом деле, просто разделенная на две половины и отданная разным людям… Хотя, разным ли?

Да, вот такое тоже случается в Новый год.

Гриша-Паша проснулся через час, растолкал Игоря. Они быстро позавтракали и убежали домой. Алена отправилась на кухню мыть посуду, а я сел на краешек дивана и почувствовал, как накатывает такое знакомое чувство ожидания праздника.

…и вечер медленно опустился на город, и был это самый хороший, самый светлый вечер, самый лучший…