Слово изреченное

Максим Акимов Слово изреченное

«Лучше совсем не читать, — подумал Нил, модный литературный критик, пробежав первую страницу романа, отданного ему на рецензию. — Муристика полная, набор стандартный: стеб, претендующий на модерновый стиль, сюжет украден из истории болезни запойного шизофреника. Господи, как же они это кушают», — ужаснулся Нил, представив себе утренний вагон метро, читающий предыдущий бестселлер рецензируемого автора.

Книга была коммерческой, но «высоколобой», поэтому рекламировали ее как элитарную. Читателя поддразнивали: а-а, ты ничего понять не можешь, значит, не продвинутый, мозги совком заштампованы, а здесь постмодернизм сплошной, хронотоп, короче говоря. И уж совсем это не для сервильных.

Неохота было людям в сервильных совках ходить, ничего о хронотопе не ведая, поэтому вникали, кто как мог. Могли все по-разному: кто видел в романах экзистенциализм, кто новую волну постмодерна, катастрофу гуманистической модели. А кто попроще — с Достоевским сравнивал и успокаивался на этом. Ругать не решались, боязно было.

Нил устал от всей этой бодяги еще на филфаке, поэтому уже давно читал одного Диккенса, остальных только рецензировал. На этот раз главный редактор дал понять, чтобы Нил особенно постарался, рейтинг писателя начал падать.

Начало рецензии выдалось таким:

«Вот новая книга N., и снова я опаздываю на работу. Как только она попадает мне в руки, я забываю о времени, на одном дыхании добегаю до последней страницы, следуя за волшебным клубком, который приводит к развязке. Меня не пугают джунгли литературного эксперимента, наоборот, экзотичность стиля подстегивает мое воображение. Как известно, количество сюжетов в мировой литературе давно подсчитано, и здесь трудно изобрести что-то новое, но стиль, тот язык, который выбирает автор, становится мостом к умам читающей публики.

Автор романа не стремится угнаться за популярностью современной беллетристики, поэтому его сюжетная линия концептуальна, но в то же время проста: действие происходит в подвале одного из рабочих общежитий, на который претендуют две совершенно разные компании — подростков-наркоманов и возрастных алкоголиков. Несмотря на выбранную тему, писатель не стремится читать нам мораль, напротив, по канве живого и современного языка повествования красной нитью проходит утверждение: у каждого в этом мире есть право выбора, кто-то выбирает наркотики, кто-то алкоголь, каждый может что-то выбрать. Мы наконец-то дожили до демократического периода, когда молодежь (пусть даже сидя в подвалах) чувствует себя окончательно свободной.

Роман четко выверен, его структура, его герои, их характеристики, даже их лексикон:

«Когда Легач и Галимый заторчали, вперся бухой Хмырь, кайф был поломан, но пацаны пока не могли встать, поэтому не навешали ему хороших п… Хмырь опять стал п…:

— Я вам говорил, чтобы вы у… отсюда!

— Да ты, б…, будешь у нас х… сосать!

— Лохи малолетние, да я вас сейчас у…

— Мы тебя самого сейчас…

— Вы, ублюдки засраные, встать и то не можете…»

Это один из самых живых эпизодов книги, это завязка сложного конфликта, который впоследствии получит свое развитие и заставит дочитать до конца весь роман.

Возможно, кто-то скажет, что повествование перегружено матом, но это совершенно не так. Да, в романе присутствует нецензурная лексика, но этих слов не больше половины, и все они художественно оправданы, каждое из них как крупица драгоценной руды вкраплено в породу произведения. И, в конце концов, это проза, современная серьезная проза, которая не может, да, пожалуй, и не должна обходиться без мата, это не легкая беллетристика, стремящаяся развлечь читателя, здесь требуется серьезный вдумчивый диалог с автором на его серьезном современном языке…»

«Концептуально выходит», — подумал Нил, откладывая книгу и выключая компьютер…

Следующие дни были разодраны на части: Нилу необходимо было утрясти несколько застарелых проблем, что заняло у него много времени, съездить в Серпухов к бывшей жене и дочери, засветиться на парочке модных тусовок. Всю неделю он доползал до кровати чуть позже, чем начинал засыпать.

Когда ему на глаза снова попалась незаконченная рецензия, он начисто забыл о разговоре с редактором, а начало своего текста прочитать поленился, поэтому сгоряча начал писать то, что действительно приходило в голову после прочтения страниц романа писателя N.:

«Как часто нас пытаются удивить, и было бы чем! Снова чернуха из жизни маргиналов. Встает вопрос: у кого такие романы находят отклик, кто еще не наелся всего этого, почему голый король опять почитаем? Интересна тенденция последнего времени: как только на страницах любого рассказа мы видим матерщину, тут же записываем сие произведение в разряд интеллектуальной прозы. Любой самый убогий сюжет, самых неуклюжих героев можно закамуфлировать «современностью» языка, его цветистостью. Но только зачем все это, почему бы не признаться себе: это не литература, это дешевый эпатаж, и ничего больше».

В этот момент зазвонил телефон, и Нил снова вынужден был оставить рукопись. То, что ему сообщили, совсем выбило парня из колеи. Снова Нила захлестнуло делами, как океанской волной. Когда он вернулся к рецензии в третий раз, то вспомнил, о чем его просил главный, однако времени оставалось в обрез, поэтому читать весь свой текст он не стал, пробежал глазами несколько первых строчек и написал окончание:

«Дочитав очередную книгу N., я вновь убеждаюсь, что литература в России есть, преждевременно справлять панихиду. Те читатели, которые открыли для себя тексты современных авторов, ярчайшим из которых является N., пропитались их новой искренностью, их живым языком, вникли в сложные перипетии судьбы героев, уже никогда не скажут «мне это неинтересно», поскольку в этих романах сама жизнь, ее неприкрытость, неприукрашенность.

В заключение скажу лишь, что, по моему субъективному мнению, все (или почти все) тексты N. войдут в сокровищницу мировой литературы, станут символом нашего сложного, неоднозначного времени. Эстетика автора нова и не всегда определяется лингвистической роскошью, однако важнее смелость авторского замысла, верность себе, разговорное, доходчивое слово, исходящее из его уст».

Нил дописал текст, кое-что подправил в самом начале, скопировал рецензию на дискету. Лег спать.