Слово о полку Игореве

Не пристало ли нам, братья,

начать старыми словами

печальные повести о походе Игоря,

Игоря Святославича?

Начать эту песнь надо,

следуя былям сего времени,

а не по замышлению Бояна.

Ибо Боян, вещий,

если кому хотел песнь воспеть,

то растекался мыслию по древу,

серым волком по земле,

сизым орлом под облаками.

Вспоминал он, как говорил,

первых времен усобицы.

Тогда напускал десять соколов на стадо лебедей:

который догонял какую,

та первой и пела песнь —

старому Ярославу,

храброму Мстиславу,

что зарезал Редедю пред полками касожскими,

красному Роману Святославичу.

То Боян же, братья, не десять соколов

на стадо лебедей пускал,

но свои вещие персты

на живые струны воскладал;

они же сами князьям славу рокотали.

Начнем же, братья, повесть эту

от старого Владимира до нынешнего Игоря,

который препоясал ум крепостью своею

и поострил сердце свое мужеством;

исполнившись ратного духа,

навел свои храбрые полки

на землю Половецкую

за землю Русскую.

Тогда Игорь взглянул

на светлое солнце

и увидел воинов своих,

тьмою от него прикрытых.

И сказал Игорь князь

дружине своей:

«О дружина моя

и братья!

Лучше ведь убитым быть,

чем плененным быть;

так уж сядем, братья,

на борзы́х коней,

да посмотрим хоть

на синий Дон».

Ум склонился князя

перед желанием,

и охота отведать Дон великий

заслонила ему знамение.

«Хочу, – сказал, – копье преломить

в начале поля Половецкого;

с вами, русичи, хочу либо голову свою сложить,

либо шлемом испить из Дону».

О Боян, соловей старого времени!

Вот бы ты походы те воспел,

скача, соловей, по воображаемому дереву,

летая умом под облаками,

свивая славу обоих половин сего времени,

рыща по тропе Трояна

через поля на горы.

Пришлось бы внуку того

воспеть песнь Игорю:

«Не буря соколов занесла

через поля широкие, —

стаи галок бегут

к Дону великому».

Или так бы начать петь,

о волшебник Боян,

внук Велеса:

«Кони ржут за Сулой —

звенит слава в Киеве;

трубы трубят в Новгороде —

стоят стяги в Путивле».

Игорь ждет милого брата Всеволода.

И сказал ему буй-тур Всеволод:

«Один брат,

один свет светлый —

ты, Игорь!

Оба мы – Святославичи.

Седлай же, брат мой,

своих борзы́х коней,

а мои-то готовы,

оседланы у Курска еще раньше.

А мои-то куряне – известные воины:

под трубами повиты,

под шлемами взлелеяны,

концом копья вскормлены,

пути им ведомы,

овраги им знакомы,

луки у них натянуты,

колчаны отворены,

сабли изо́стрены;

сами скачут, как серые волки в поле,

ища себе чести, а князю – славы».

Тогда вступил Игорь князь в золотое стремя

и поехал по чистому полю.

Солнце ему тьмою путь заграждало;

ночь, стонущи ему грозою, птиц пробудила;

свист звериный встал,

взбился див —

кличет на вершине дерева,

велит прислушаться – земле незнаемой,

Волге,

и Поморью,

и Посулью,

и Сурожу,

и Корсуню,

и тебе, Тмутороканский идол!

И половцы непроложенными дорогами

побежали к Дону великому;

кричат телеги их в по́лночи,

словно лебеди распущенные.

А Игорь к Дону воинов ведет!

Ведь уже несчастий его подстерегают птицы

по дубам;

волки грозу подымают

по оврагам;

орлы клектом на кости зверей зовут;

лисицы брешут на красные щиты.

О Русская земля! Уже ты за холмом!

Долго ночь меркнет.

Заря свет уронила,

мгла поля покрыла.

Щекот соловьиный уснул,

говор галок пробудился.

Русские сыны великие поля красными щитами

перегородили,

ища себе чести, а князю славы.

Спозаранок в пятницу

потоптали они поганые полки половецкие

и, рассыпавшись стрелами по полю,

помчали красных девушек половецких,

а с ними золото,

и паволоки,

и дорогие оксамиты.

Покрывалами,

и плащами,

и кожухами

стали мосты мостить по болотам

и по топким местам,

и всякими драгоценностями половецкими.

Красный стяг,

белая хоругвь,

красная челка,

серебряное древко —

храброму Святославичу!

Дремлет в поле Олегово храброе гнездо.

Далеко залетело!

Не было оно в обиду порождено

ни соколу,

ни кречету,

ни тебе, черный ворон,

поганый половец!

Гзак бежит серым волком,

а Кончак путь ему указывает к Дону великому.

На другой день совсем рано

кровавые зори свет возвещают;

черные тучи с моря идут,

хотят прикрыть четыре солнца,

а в них трепещут синие молнии.

Быть грому великому!

Пойти дождю стрелами с Дона великого!

Тут копьям изломиться,

тут саблям побиться

о шлемы половецкие

на реке на Каяле,

у Дона великого!

О Русская земля! Уже ты за холмом!

Вот ветры, внуки Стрибога, веют с моря

стрелами

на храбрые полки Игоря.

Земля гудит,

реки мутно текут,

пыль поля покрывает,

стяги говорят:

половцы идут от Дона,

и от моря,

и со всех сторон русские полки обступили.

Дети бесовы кликом поля перегородили,

а храбрые русские перегородили красными

щитами.

Ярый тур Всеволод!

Стоишь ты в самом бою,

прыщешь на воинов стрелами,

гремишь о шлемы мечами булатными!

Куда ты, тур, поскочишь,

своим золотым шлемом посвечивая,

там лежат поганые головы половецкие.

Рассечены саблями калеными шлемы аварские

тобою, ярый тур Всеволод!

Какая из ран дорога, братья, тому, кто забыл

честь и богатство

и города Чернигова отцов золотой стол,

и своей милой желанной, прекрасной Глебовны,

свычаи и обычаи?

Были века Трояна,

минули годы Ярославовы,

были походы Олеговы,

Олега Святославича.

Тот ведь Олег мечом крамолу ковал

и стрелы по земле сеял.

Ступает в золотое стремя в городе Тмуторокане,

тот же звон уже слышал давний великий Ярослав,

а сын Всеволода Владимир

каждое утро уши закладывал в Чернигове.

Бориса же Вячеславича

похвальба на суд привела

и на Канину зеленую паполому постлала

за обиду Олегову,

храброму и молодому князю.

С той же Каялы Святополк повелел отца своего

привезти

между венгерскими иноходцами

ко святой Софии к Киеву.

Тогда, при Олеге Гориславиче,

засевалось и прорастало усобицами,

погибало достояние Даждьбожьего внука;

в княжеских крамолах сокращались жизни

людские.

Тогда по Русской земле редко пахари

покрикивали,

но часто вороны граяли,

трупы между собой деля,

а галки свою речь говорили,

собираясь полететь на добычу.

То было в те рати и в те походы,

а такой рати не слыхано!

С раннего утра до вечера,

с вечера до рассвета

летят стрелы каленые,

гремят сабли о шлемы,

трещат копья булатные

в поле незнаемом,

среди земли Половецкой.

Черная земля под копытами костями была

засеяна,

а кровью полита:

горем взошли они по Русской земле.

Что мне шумит,

что мне звенит —

издалека рано до зари?

Игорь полки возвращает,

ибо жаль ему милого брата Всеволода.

Билися день,

билися другой;

на третий день к полудню пали стяги Игоревы.

Тут два брата разлучились на берегу быстрой Каялы,

тут кровавого вина недостало,

тут пир окончили храбрые русские:

сватов напоили, а сами полегли

за землю Русскую.

Никнет трава от жалости,

а дерево с тоской к земле преклонилось.

Уже, ведь, братья, невеселое время настало,

уже пустыня войско прикрыла.

Встала обида в войсках Даждьбожья внука,

вступила девою на землю Трояню,

восплескала лебедиными крылами

на синем море у Дона;

плеская, прогнала времена обилия.

Борьба князей против поганых прекратилась,

ибо сказал брат брату:

«Это мое и то мое же».

И стали князья про малое

«это великое» говорить,

и сами на себя крамолу ковать.

А поганые со всех стран приходили с победами

на землю Русскую.

О, далеко залетел сокол, птиц избивая, —

к морю!

Игорева храброго полка не воскресить!

По нем кликнули Карна и Желя,

поскакали по Русской земле,

размыкивая огонь в пламенном роге.

Жены русские восплакались, приговаривая:

«Уже нам своих милых, любимых

ни мыслию не смыслить,

ни думою не сдумать,

ни глазами не повидать,

а золота и серебра совсем не подержать».

И застонал, братья, Киев от горя,

а Чернигов от напастей.

Тоска разлилась по Русской земле;

печаль обильная пошла посреди земли Русской.

А князи сами на себя крамолу ковали,

а поганые,

с победами нарыскивая на Русскую

землю,

сами брали дань по белке от двора.

Ибо те два храбрых Святославича,

Игорь и Всеволод,

уже коварство пробудили раздором,

а его усыпил было отец их —

Святослав грозный великий киевский

грозою:

прибил своими сильными полками

и булатными мечами,

наступил на землю Половецкую,

притоптал холмы и овраги,

взмутил реки и озера,

иссушил потоки и болота.

А поганого Кобяка от лукоморья,

из железных великих полков половецких,

как вихрь, исторг:

и упал Кобяк в городе Киеве

в Святославовой гриднице.

Тут-то немцы и венецианцы,

тут-то греки и чехи

поют славу Святославу,

укоряют князя Игоря,

потопившего богатство на дне Каялы реки

половецкой, —

насыпавшего русского золота.

Тут-то Игорь князь пересел из седла золотого

в седло рабское.

Приуныли у городов забралы,

а веселие поникло.

А Святослав мутный сон видел

в Киеве на горах.

«Этой ночью с вечера одевают меня, – говорит, —

черным покрывалом

на кровати тисовой;

черпают мне синее вино,

с горем смешанное;

сыплют мне пустыми колчанами поганых

иноземцев

крупный жемчуг на грудь

и нежат меня.

Уже доски без князька

в моем тереме златоверхом.

Всю ночь с вечера

серые вороны граяли у Плесеньска,

в предградье стоял киевский лес,

и понеслись [они – вороны] к синему морю».

И сказали бояре князю:

«Уже, князь, горе ум полонило;

ведь вот, два сокола слетели

с отчего престола золотого

добыть города Тмутороканя

или испить шлемом из Дона.

Уже соколам крыльца подсекли

саблями поганых,

а самих опутали

в путины железные.

Темно ведь было в третий день:

два солнца померкли,

оба багряные столба погасли

и с ними два молодых месяца,

Олег и Святослав,

тьмою заволоклись

и в море погрузились,

и великую смелость возбудили в хиновах.

На реке на Каяле тьма свет покрыла,

по Русской земле простерлись половцы,

точно выводок гепардов.

Уже спустился позор на славу;

уже ударило насилие на свободу;

уже бросился див на землю.

И вот, готские красные девы

запели на берегу синего моря:

звоня русским золотом,

воспевают время Боза,

лелеют месть за Шарукана.

А мы уже, дружина, без веселья!

Тогда великий Святослав

изронил золотое слово,

со слезами смешанное,

и сказал:

«О мои дети, Игорь и Всеволод!

Рано начали вы Половецкой земле

досаждать мечами,

а себе славы искать.

Но одолели вы без чести,

без чести ведь кровь поганую пролили.

Ваши храбрые сердца

из крепкого булата выкованы

и в смелости закалены.

Что же сотворили вы моей серебряной седине?

Не вижу уже у власти

сильного,

и богатого,

и обильного воинами

брата моего Ярослава,

с черниговскими боярами,

с воеводами,

и с татранами,

и с шельбирами,

и с топчаками,

и с ревугами,

и с ольберами.

Те ведь без щитов с засапожными ножами

кликом полки побеждают,

звоня в прадедовскую славу.

Но сказали вы: «Помужествуем сами:

прошлую славу сами похитим,

а будущую сами поделим!»

Разве же дивно, братья, старому помолодеть?

Когда сокол надел оперение взрослого,

высоко птиц он взбивает:

не даст гнезда своего в обиду.

Но вот зло – князья мне не в помощь:

худо времена обернулись.

Вот у Римова кричат под саблями половецкими,

а Владимир под ранами.

Горе и тоска сыну Глебову!»

Великий князь Всеволод!

Неужели и мысленно тебе не прилететь издалека

отчий золотой стол поблюсти?

Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать,

а Дон шлемами вычерпать!

Если бы ты был здесь,

то была бы невольница по ногате,

а раб по резани.

Ты ведь можешь посуху

живыми копьями стрелять,

удалыми сыновьями Глебовыми.

Ты, буйный Рюрик и Давид!

Не ваши ли воины

золочеными шлемами по крови

плавали?

Не ваша ли храбрая дружина

рыкают, как туры,

раненные саблями калеными

на поле незнаемом?

Вступите же, господа, в золотые стремена

за обиду сего времени,

за землю Русскую,

за раны Игоревы

буйного Святославича!

Галицкий Осмомысл Ярослав!

Высоко сидишь ты

на своем златокованном престоле,

подпер горы венгерские

своими железными полками,

загородив королю путь,

затворив Дунаю ворота,

меча тяжести через облака,

суды рядя до Дуная.

Грозы твои по землям текут,

отворяешь Киеву ворота,

стреляешь с отчего золотого престола

салтанов за землями.

Стреляй же, господин, в Кончака,

поганого раба,

за землю Русскую,

за раны Игоревы,

буйного Святославича!

А ты, буйный Роман, и Мстислав!

Храбрая мысль влечет ваш ум на подвиг.

Высоко паришь на подвиг в отваге,

точно сокол на ветрах паря,

стремясь птицу в смелости одолеть.

Есть ведь у вас железные молодцы

под шлемами латинскими.

От них дрогнула земля,

и многие страны —

Хинова,

Литва,

Ятвяги,

Деремела,

и половцы копья свои повергли,

а головы свои подклонили

под те мечи булатные.

Но уже, о князь Игорь,

померк солнца свет;

а дерево не добром листву сронило:

по Роси и по Суле города поделили.

А Игорева храброго полка не воскресить!

Дон тебя, князь, кличет

и зовет князей на победу.

Ольговичи, храбрые князья, поспели на брань…

Ингварь и Всеволод

и все трое Мстиславичи,

не худого гнезда соколы!

Не по праву побед

расхитили вы себе владения!

Где же ваши золотые шлемы

и копья польские

и щиты?

Загородите полю ворота

своими острыми стрелами

за землю Русскую,

за раны Игоревы,

буйного Святославича!

Уже ведь Сула не течет серебряными

струями

для города Переяславля,

и Двина болотом течет

для тех грозных полочан

под кликом поганых.

Один только Изяслав, сын Васильков,

позвонил своими острыми мечами

о шлемы литовские,

прибил славу деда своего Всеслава,

а сам под красными щитами

на кровавой траве

был прибит литовскими мечами

на кровь со своим любимцем,

а тот и сказал:

«Дружину твою, князь,

птица крыльями приодела,

а звери кровь полизали».

Не было тут брата Брячислава,

ни другого Всеволода:

так в одиночестве изронил он жемчужную душу

из храброго тела

через золотое ожерелье.

Уныли голоса,

поникло веселие,

трубы трубят городенские.

Ярославичи и все внуки Всеслава!

Уже склоните стяги свои,

вложите [в ножны] свои мечи поврежденные,

ибо лишились вы славы дедов.

Ибо вы своими крамолами

начали наводить поганых

на землю Русскую,

на достояние Всеслава.

Из-за усобицы ведь настало насилие

от земли Половецкой!

На седьмом веке Трояна

кинул Всеслав жребий

о девице ему милой.

Он хитростями оперся на коней

и скакнул к городу Киеву

и коснулся древком

золотого престола киевского.

Скакнул от них лютым зверем

в полночь из Белгорода,

объятый синей мглой;

поутру же вонзил секиры, —

отворил ворота Новгорода,

расшиб славу Ярослава,

скакнул волком

до Немиги с Дудуток.

На Немиге снопы стелют из голов,

молотят цепами булатными,

на току жизнь кладут,

веют душу от тела.

У Немиги кровавые берега

не добром были посеяны,

посеяны костьми русских сынов.

Всеслав князь людям суд правил,

князьям города рядил,

а сам ночью волком рыскал:

из Киева дорыскивал до петухов Тмутороканя,

великому Хорсу волком путь перерыскивал.

Для него в Полоцке позвонили к заутрене рано

у святой Софии в колокола,

а он в Киеве звон тот слышал.

Хоть и провидящая душа у него в храбром теле,

но часто от бед страдал.

Ему провидец Боян

давно припевку, разумный, сказал:

«Ни хитрому,

ни умелому,

ни птице умелой

суда Божьего не миновать».

О стонать Русской земле,

помянув первые времена

и первых князей!

Того старого Владимира

нельзя было пригвоздить к горам киевским:

вот ведь и теперь встали стяги Рюриковы,

а другие – Давыдовы,

но врозь у них полотнища развеваются.

Копья поют!

На Дунае Ярославнин голос слышится,

кукушкою безвестною рано кукует:

«Полечу, – говорит, – кукушкою по Дунаю,

омочу бобровый рукав в Каяле реке,

утру князю кровавые его раны

на могучем теле».

Ярославна рано плачет

в Путивле на забрале, приговаривая:

«О ветер, ветрило!

Зачем, господин, веешь ты наперекор?

Зачем мчишь хиновские стрéлки

на своих легких крыльицах

на воинов моего милого?

Разве мало тебе было под облаками веять,

лелея корабли на синем море?

Зачем, господин, мое веселье

по ковылю ты развеял?»

Ярославна рано плачет

в Путивле городе на забрале,

приговаривая:

«О Днепр Словутич!

Ты пробил каменные горы

сквозь землю Половецкую.

Ты лелеял на себе Святославовы насады

до стана Кобякова.

Прилелей же, господин, моего милого ко мне,

чтобы не слала я к нему слез

на море рано».

Ярославна рано плачет

в Путивле на забрале, приговаривая:

«Светлое и трижды светлое солнце!

Для всех ты тепло и прекрасно:

Зачем, господин, простерло ты горячие свои лучи

на воинов моего милого?

В поле безводном жаждою им луки согнуло,

горем им колчаны заткнуло?»

Прыснуло море в полуночи,

идут смерчи облаками.

Игорю князю бог путь указывает

из земли Половецкой

в землю Русскую,

к отчему золотому столу,

Погасли вечером зори.

Игорь спит,

Игорь бдит,

Игорь мыслью поля мерит

от великого Дона до малого Донца.

Коня в полночь Овлур свистнул за рекою;

велит князю разуметь:

князю Игорю не оставаться!

Кликнул,

застучала земля,

зашумела трава,

вежи половецкие задвигались.

А Игорь князь поскакал

горностаем к тростнику

и белым гоголем на воду.

Вскочил на борзого коня,

и соскочил с него серым волком.

И побежал к излучине Донца,

и полетел соколом под облаками,

избивая гусей и лебедей

к завтраку,

и обеду,

и ужину.

Коли Игорь соколом полетел,

тогда Овлур волком побежал,

стряхивая собою студеную росу:

оба ведь надорвали своих борзых коней.

Донец говорит:

«О князь Игорь!

Немало тебе величия,

а Кончаку нелюбия,

а Русской земле веселия!»

Игорь говорит:

«О Донец!

Немало тебе величия,

лелеявшему князя на волнах,

стлавшему ему зеленую траву

на своих серебряных берегах,

одевавшему его теплыми туманами

под сенью зеленого дерева;

ты стерег его гоголем на воде,

чайками на струях,

чернядями на ветрах».

Не такова-то, – говорит он, – река

Стугна;

скудную струю имея,

поглотив чужие ручьи и ладьи,

расширенная к устью,

юношу князя Ростислава заключила.

На темном берегу Днепра

плачет мать Ростислава

по юноше князе Ростиславе.

Уныли цветы от жалости,

и дерево с тоской к земле приклонилось.

То не сороки застрекотали:

по следу Игоря едут Гзак с Кончаком.

Тогда вороны не граяли,

галки примолкли

сороки не стрекотали,

полозы ползали только.

Дятлы стуком указывают путь к реке,

да соловьи веселыми песнями

рассвет возвещают.

Говорит Гзак Кончаку:

«Если сокол к гнезду летит, —

расстреляем соколенка

своими золочеными

стрелами».

Говорит Кончак Гзаку:

«Если сокол к гнезду летит, —

опутаем соколенка

красною девицею».

И сказал Гзак Кончаку:

«Если опутаем его красною девицею,

не будет у нас ни соколенка,

ни красной девицы,

и станут нас птицы бить

в поле Половецком».

Сказали Боян и Ходына,

Святославовы песнотворцы,

старого времени Ярослава,

Олега князя любимцы:

«Тяжко голове без плеч,

беда телу без головы», —

так и Русской земле без Игоря.

«Солнце светится на небе, —

а Игорь князь в Русской земле»:

девицы поют на Дунае, —

вьются голоса их через море до Киева.

Игорь едет по Боричеву

ко Святой Богородице Пирогощей.

Села рады, города веселы.

Певше песнь старым князьям,

потом и молодым петь:

«Слава Игорю Святославичу,

буй-туру Всеволоду,

Владимиру Игоревичу!»

Здравы будьте, князья и дружина,

борясь за христиан

против полков поганых!

Князьям слава и дружине!

Аминь.