Слово Ветра

Глава 1. У счастья на носу веснушки

Марьяна.

— Держись крепче, Яшка! — перекрикивая ветер, горланит Владик и со всей дури выжимает газ, а я никак не могу перестать смеяться.

Наверно, это и есть счастье: безбрежная свобода, небывалая лёгкость, улыбка, от которой болят щёки, а ещё солнце, склонившись к линии горизонта, озаряющее золотым сиянием всё вокруг.

Я люблю лето! Люблю скорость! Люблю этого чокнутого парня, не пойми откуда взявшего байк, чтобы отметить мои двадцать два вдали от городской суеты.

—Гони, Осин! — одной рукой сильнее цепляюсь за накаченный пресс мужа, второй ловлю бешеные потоки воздуха и обещаю самой себе, навсегда сохранить в памяти этот день, насквозь пропитанный счастьем.

Влад тормозит у пологого берега реки и, забрав мой шлем, жадно втягивает пропитанный ароматами полевых трав и речного ила воздух. В последнее время нам обоим было не до прогулок: у меня защита диплома, у Осина – вечная борьба с отцом за право идти своей дорогой.

— Помнишь это место, Яшка? — раскинув в стороны руки, Влад подставляет вечерним лучам солнца веснушчатый нос. — Здесь ты совершила свою самую большую ошибку в жизни!

Губ невольно касается улыбка, а воспоминания вихрем врываются в сознание. Да и как забыть? Выпускной. Наш побег и крепко переплетённые пальцы. Именно здесь загнанные жизнью в тупик мы с Владиком решили пожениться. На тот момент у нас обоих не оставалось иных вариантов: мне как воздух нужна была свобода, а Влад к тому времени ею надышался сполна. Мы не придумали ничего лучше, чем связать свои судьбы воедино. Вот только я ни о чём не жалею.

— Ты не ошибка! — стягиваю сандалии и босыми ногами ступаю по горячему песку. — Ты моё спасение, Осин!

Подхожу ближе и носом упираюсь в родное плечо. За эти годы из простых друзей, бывших одноклассников и товарищей по несчастью мы стали по-настоящему близкими людьми.

— А ты – моё! — устремив взгляд вдаль, Влад отвечает совершенно серьёзно, а после берёт меня за руку и притягивает в свои объятия. Самые надёжные. Крепкие. Настоящие.

Как бы смешно это ни звучало, но именно Осин научил меня дышать, когда колючей проволокой сводило лёгкие; верить в себя, когда больше не верил никто, а главное, не бояться. Никого и никогда! Слушать своё сердце и не сворачивая идти к мечте.

Кто бы мог подумать, что Осин станет моим светом, спасёт от бесконечного падения в бездну и закроет широкой спиной от злых языков. Владик и сам до сих пор не понимает, что тогда, много лет назад, нашло на него, что заставило взбунтоваться, пойти против Булатова, своих родителей, дурацкой системы… Впрочем, это неважно. Я бесконечно благодарна ему за помощь, за возможность навсегда вычеркнуть из своей жизни отца, за свободу Ветрова, которой — теперь понимаю — и не было бы без показаний Влада. Мы все ошибались, думая, что Булатова напугали статьи в местных газетах. Как бы не так! Жирную точку в деле Савы поставил именно Осин, в последний момент кардинально изменивший свои показания.

— О чём задумалась, Яшка? — Влад зарывается носом в мои волосы на затылке, а я прикрываю глаза и едва ощутимо мотаю головой. Есть темы, которые мы не обсуждаем. Мои воспоминания о Ветре — стоят первыми в этом списке.

— У меня в рюкзаке буханка чёрного и термос со сладким чаем, — Влад не настаивает на откровениях: как ни крути, у него свой багаж запретных тем. — Предлагаю разжечь костёр и сообразить перекус.

— Жареный хлеб на прутиках? — облизываюсь в предвкушении и, развернувшись в руках мужа, оставляю на колючей щеке мимолётный поцелуй. — А ты не промах, Осин! Знаешь, чем растопить девичье сердце!

— Если я скажу, что припас для своей сладкоежки ещё и пакетик с маршмеллоу?— подмигивает Влад и подставляет для поцелуя вторую щеку. А получив заслуженную награду, приступает к сбору сухих веток.

Мы до темноты сидим у реки. На огне жарим хлеб, слушаем, как стрекочут кузнечики, и считаем звёзды. Стараемся не вспоминать прошлое, не пытаемся заглянуть в будущее — просто растворяемся в моменте. Я не без гордости хвастаюсь, что прошла собеседование на должность учителя английского в местной школе. Влад от души смеётся над дедом, который на старости лет решил продать бизнес в мегаполисе и перебраться в глушь, чтобы заняться разведением кур. А когда комариный писк начинает заглушать шум реки, мы, не сговариваясь, собираемся домой.

— Говори уже! — дёргаю Влада за рукав, прежде чем вновь оседлать байк.

Когда живёшь с человеком под одной крышей, невольно замечаешь то, что скрыто от посторонних глаз. Излишняя отрешённость, несколько странная молчаливость, задумчивый взгляд — мелочи, но как много порой за ними скрывается. Вот и Осин чем-то встревожен, но никак не может отважиться на разговор.

— Кажется, я нашёл её, Марьяш, — произносит он вполголоса и снова устремляет взгляд к ночному небу. Глупый, в свете луны слёзы в его глазах сияют куда ярче любой из звёзд.

– Это же здорово, — чуть крепче сжимаю ладонь мужа и не спешу задавать вопросы. Знаю, какой нестерпимой болью в его сердце отзывается каждое слово. И всё же радуюсь, что спустя столько лет Влад сумел отыскать свою дочь. Он один, пожалуй, до последнего верил, что девочка всё-таки жива.

— Она почти не говорит, — голос дрожит, как и все внутри Осина. — А на её носу висят бестолковые очки с толстенными линзами. Без них она практически ничего не видит.

— Главное, что ты её нашёл! — у меня самой першит в горле. Глупая радость трещит по швам от горечи чужой боли.

— Яшка, она, возможно, никогда не станет нормальной. Не назовёт меня папой, — сквозь стиснутые зубы цедит Влад. Он на грани — это видно невооружённым глазом. — Как все не пойдёт в детский сад, да и первого сентября с букетом гладиолусов не сядет за парту.

Я хочу поддержать Осина, сказать, что это всё неважно, что любую трудность можно преодолеть, если веришь и любишь. А в его бесконечной любви к этой маленькой девочке я ни капли не сомневаюсь. Вот только слова никак не складываются в предложения, а едкие слёзы лишают голоса.

Глава 2. Сол Моррис

Савелий.

Языки неона ласкают темноту. Спёртый воздух, пропитанный чужим весельем, потом и похотью отравляет сознание. Сжимаю виски, изрядно устав от чрезмерно громкой музыки и бесконечной болтовни Федьки Грачёва. Как знал, что в этом аду нам не удастся нормально поговорить о делах, но не смог отказать другу. Грачёв второй раз в Штатах и первый — на Манхэттене. Уже завтра вечерним рейсом он вылетит в Москву и с новыми силами начнёт биться за наш общий бизнес, зубами выгрызая компании место под солнцем на российском рынке. Так пусть сегодня Федька оторвётся как следует.

Наш столик в вип-ложе престижного ночного клуба ломится от закусок и пустых шотов. В углу возле шеста виляет задницей очередная красотка. Светлые волосы, карие глаза, идеальные формы — всё, как я люблю. Девушка томно улыбается, манит пальчиком, игриво спускает лямку серебристого топа, а я моментально теряю к ней всякий интерес. Чересчур много косметики на её лице, слишком пустой взгляд, да и губы, ярко накрашенные алым, имеют не ту форму, которую жажду зацеловать этой ночью.

Не морщась отравляю организм очередной порцией огненной бурды и взмахом руки прогоняю девицу из ложа. Знаю, Майк, управляющий этой дырой и по совместительству мой хороший приятель, уже через десять минут пришлёт новую куклу, ничуть не уступающую в своей вульгарной красоте предыдущей.

— Э, Ветер! — горланит Федька, провожая блондинку масленым взглядом. — Эта-то тебе чем не угодила? Уж почём я не люблю белобрысых, но на эту даже у меня настроение поднялось.

— Ты сюда кутить прилетел или вопросы решать? Давай уже, выкладывай!

Из отпетого хулигана с вечно разбитым носом и синевой под глазом Федька превратился в серьёзного молодого человека, научившегося решать вопросы словом, а не кулаками. Раздавшийся в плечах, стильно одетый и уверенный в себе — он производит впечатления богатенького денди, но никак не вчерашнего беспризорника, сутками мечтающего о куске хлеба. Жизнь — штука непредсказуемая. Теперь знаю.

— Да чё там говорить! — Грачёв с тоской смотрит на одиноко скучающий шест. Его бы воля, он давно пустился во все тяжкие. Но дело есть дело. — Чёрт упёрся корявым рогом. То ли маразм прихватил, то ли конкуренты дорожку нам успели перебежать.

— И как такое возможно?

Мы почти год обрабатывали старика. Согласны были выкупить его бизнес по хорошей цене. И тот факт, что сделка отныне висит на волоске, сильно нервирует.

— Не знаю, Ветер! — качает коротко стриженной башкой Федя. — Я напряг всех, кого можно, но старик оказался упёртым до невозможности.

— Представляю! — улыбаюсь, воскрешая в памяти бесконечные телефонные разговоры с Чертóвым. По своему стальному характеру старик чем-то напоминает мою покойную бабку. Та тоже до последнего вздоха гнула свою линию. Бабули уже год как нет, я всё пытаюсь завершить начатое ей дело: объединить наши с Чертóвым компании.

— Слушай, давай у Азрамяна акции возьмём, а? — елозит на кожаном кресле Федька, пожирая взглядом очередную танцовщицу, заботливо подобранную Майком. От предыдущей её отличает разве что разрез глаз и чуть более выдающиеся формы.

— Ну немногим больше заплатим, — продолжает Грачёв вещать о делах, но чувствую, что теряю друга. Да оно и понятно: думать о женском теле куда приятнее, чем обсуждать упрямого старика с козлиной бородкой.

— Ты же знаешь, это не вопрос цены.

— Ага, принципа, — усмехается парень, а сам глаз не сводит с девицы. — Тогда, Ветер, поехали со мной. Будем на пару дожимать старика!

— Это исключено! — еще один шот обжигает горло, а горькие мысли оглушают похлеще басов, доносящихся с танцпола. — Я никогда не вернусь!

— Так и не возвращайся, – Федька следует моему примеру и вливает в себя коктейль. – Считай, это командировка. День-два. Нам только перетереть с Чёртом. Это при мне он запросто идёт на попятную, но ты…

— А что я? — перебиваю друга. — Я его знаю не больше твоего!

— Ты Моррис, Ветер! — поясняет парень. — Понятия не имею, что там связывало твою бабку с Чёртом, но на его угрюмом лице проступает улыбка, когда он слышит её фамилию.

— Ну так почаще её произноси! – откидываюсь на спинку кресла и прикрываю глаза. Что бы Федя ни предложил, ноги моей не будет в России.

— Чего ты боишься? — не отступает Грачёв. — Пять лет прошло! Да ты мимо Свиридовой своей пройдёшь и не узнаешь!

Сердце пропускает удар. Второй. Третий. Федя использует запрещённый приём и, сука, гордится этим. Вон, сидит — лыбится! Даже про девку полуголую позабыл.

— Сав, — упорно зовёт, не оставляя попыток меня переубедить. — Чёрт в Москве. Твоя Свиридова – за сотни километров! Нет ни единого шанса вам пересечься, слышишь?

— Заглохни, Федя! — предупреждающе рычу. Говорить о Нане я не готов. Ни с кем. Никогда.

Я пять долбанных лет пытаюсь вытравить её из памяти, забываясь в объятиях лучших красоток Манхэттена и литрах дорогого пойла. Только Нана – хуже проклятия! Её образ клеймом выжжен на сердце.

— Я не хотел говорить, Ветер! — тушуется Федя, а это так на него не похоже. Правду-матку он режет безжалостно, а если в парне просыпается совесть — жди беды.

— Тогда лучше молчи! — запускаю пятерню в волосы и с силой сжимаю те на затылке. Мне не нравится взгляд друга. Он пропитан жалостью и невыносимой тоской. Так смотрят на приговорённых к смертной казни преступников, а я всё ещё надеюсь выжить.

— Полетели завтра со мной, Ветер! – Грачёв дает последний шанс передумать.

Но моё молчание в ответ красноречивее любого отказа, а потому Федя выпускает контрольный в голову:

— Я вчера перед вылетом разговаривал с Рыжим, — парень нервно бьёт напряжёнными костяшками кулака по губам, но слова не боятся преград. — Короче, видел он твою Марьяну на днях. Да и не твоя она больше. Замужем она. Слышишь?

Второй раз в жизни я нарушаю данное себе слово. Ощущаю себя тряпкой, размякшей в молоке коркой хлеба.

Небольшой чемодан ждёт своего часа у порога, а я — возле огромного панорамного окна. С высоты сорок первого этажа смотрю на ночной Нью-Йорк, переливающийся огнями, как новогодняя ёлка, и никак не могу перестать думать о Нане.

Глава 3. Предчувствие

Марьяна

Как зачарованная сверху вниз смотрю на белоснежную перину облаков. И вроде ничего особенного! Я не первый раз в самолёте, да и какого только неба не повидала за свою жизнь. Но отчего-то именно сейчас не в силах отвести взгляд от иллюминатора.

Мы уже пристегнули ремни, спинки кресел привели в вертикальное положение и даже спрятали по карманам мобильные — вот-вот наш самолёт пойдёт на посадку.

— Смотри, какой огромный! — толкаю Осина в бок и уговариваю выглянуть в окно. Моменты, когда в небе встречаются два самолёта, завораживали меня с детства и невольно заставляли вжиматься в кресло. Вот и сейчас чуть выше нас парит, как опасный орлан, здоровенный боинг. Его крылья отсвечивают в ярких лучах солнца, а красно-зеленые огоньки игриво подмигивают, словно шлют привет.

— Ну и махина, — кивает Влад. — Наверняка летит из-за океана.

— Мы на таком с папой летали на Кубу, когда мне было тринадцать, — неосторожно срывается с губ. И как бы сильно я ни ненавидела отца, и в моей жизни было то, за что стоит, наверное, сказать ему спасибо.

Осин чувствует заминку и без лишних слов берёт меня за руку. Мой отец — тема номер два, о которой мы не говорим.

Ещё несколько минут я зависаю между Владом и созерцанием огромного боинга, а стоит последнему исчезнуть из зоны видимости, ощущаю странную пустоту на сердце. Списываю её на неприятные ощущения в ушах от снижения, а Влад и вовсе трактует моё состояние по-своему:

— Не волнуйся, Яшка. Я каждую минуту буду рядом. А если что…

— Никаких «что». Мы справимся!

Стоило Владу дать добро на сделку с дедом, как Чертóв вцепился в него мёртвой хваткой. И пока урегулируются вопросы с Марусей, Дьявол решил по полной испытать внука.

— Кто такой этот Сол Моррис? — перевожу тему разговора в деловое русло. Именно по вине этого самого иностранца, нам пришлось резко сорваться в столицу.

— Если я правильно понял деда, Моррис — это тот самый тип, который хотел выкупить его бизнес, но остался с носом, – пожимает плечами Влад. Он ни капли не бизнесмен. Его мечта — проектировать дома и наблюдать, как потом из обычных чертежей на улицах города вырастают настоящие здания. Поэтому все эти деловые ужины и разговоры ему чужды. Впрочем, как и мне. Но разве у нас есть выбор?

— И зачем тебе с ним встречаться?

— Моррис не оставляет надежды забрать всё.

— Это решать не ему…

— Твоя правда. Значит, дед хочет проверить моё знание английского, — хохочет Осин. — Этот Моррис из Штатов вроде.

— Тогда мы зря едем, — смеюсь в ответ, вспоминая, как Владик коверкает звуки и путается во временах.

— Вся надежда на тебя, Яшка! – острит он и крепче сжимает мою ладонь. Осин волнуется. Сильно. Не на шутку. Это перед Чертóвым и Мориссом стоят вопросы бизнеса, у Влада на кону – дочь…

— Я буду рядом, — кладу голову на плечо парня. — Заговорю этого Морриса до чёртиков, чтобы ближайшим рейсом улепётывал обратно.

Шасси самолёта касаются земли. В ушах всё ещё гудит от перепада давления, а перед глазами ежесекундно меняется картинка: получение багажа, толпы спешащих пассажиров, таксисты, уверяющие, что с ними, хоть на край света…
Мы с Владом по привычке держимся за руки, чтобы не потеряться в этом огромном муравейнике из незнакомых лиц, и пытаемся найти выход к Аэроэкспрессу, как вдруг слуха касается до боли знакомый голос. Низкий, с лёгкой хрипотцой и бархатистыми нотками. Я узнаю этот голос из тысячи… Как и его обладателя…

Остановившись посередине аэропорта, как сумасшедшая, верчу головой, едва совладав со взбесившимся сердцем, которое вот-вот выпрыгнет из груди. Осин с тревогой смотрит на меня, дёргает за руку и о чём-то спрашивает — я не разберу. Как и не могу отыскать среди сотен чужих лиц одно — родное и, что греха таить, любимое. Несмотря на обиды и жгучую боль, годы разлуки и его предательство.

— Яшка, милая, да что с тобой? — Осин встаёт стеной перед моим носом и тёплыми ладонями касается щёк, вынуждая посмотреть на него. — Что случилось?

— Ветров, — шепчу одними губами, а у самой в глазах стоят слёзы. — Я слышала его голос.

Влад, как и я до этого, начинает крутить головой, но, разумеется, никого не видит.

— Тебе показалось, — большими пальцами Осин собирает с моих щёк слезы, а потом прижимает к себе. Неистово. Жадно. Так, чтобы не сомневалась, — он рядом. Всегда. Несмотря на любые ураганы и ветра.

До особняка Чертова мы добираемся ближе к вечеру. Величественный дом в три этажа за высоким забором и вылизанной территорией расположен на окраине столицы в таком же пафосном коттеджном посёлке. У порога нас встречает пожилая женщина в белоснежном переднике и аккуратно забранными седыми волосами. С мягкой улыбкой на морщинистом лице она проводит нас в светлую гостиную и предлагает обождать Чертова на одном из диванов, расставленных полукругом. Чуть позже она приносит нам кофе и рахат-лукум, а потом оставляет одних, обещая, что Чертов в скором времени освободится и спустится к нам.

— Красивый дом, — первой нарушаю неловкое молчание.

— Да, — кивает Осин, продолжая осматриваться. — Я был тут в последний раз лет в десять, когда бабушка ещё была жива. Здесь ничего не поменялось с тех пор.

— Но и не выглядит старым, — пожимаю плечами. Дом Чертова вообще ни разу не соответствует угрюмому образу старика. Здесь всего в меру: нет излишней роскоши, но чувствуется достаток хозяина, всё сияет чистотой, но не стерильной, как в музее, а вполне живой и уютной. А ещё здесь очень много света.

— Тоже верно, — соглашается Влад и хочет что-то добавить, но не успевает. Чуть поодаль хлопает дверь, а пространство вокруг заполняется звуками шагов и скрипучего голоса. Уже в следующее мгновение перед нами вырастает сутулая фигура старика. В деловом костюме-тройке и с мобильным возле уха Чертов неспешно идёт к нам и улыбается.

Правда, его улыбка адресована не Владу, а тому невидимому собеседнику, разговор с которым радует сердца старика куда больше собственного внука.

Глава 4. Слово Ветра

Савелий.

— Сол, наш этаж! — Марина рисует невесомую дорожку на моём плече. — Ты слышишь меня?

— Да, – сухо киваю и выхожу из лифта.

Плохо соображаю, где нахожусь и для чего вообще сюда приехал. Меня не заботит, что случайная спутница осталась без внимания, как и то, что за дверями роскошного ресторана ждёт Чертов. Как в тумане отхожу к окну, но вместо вечерней Москвы, перед глазами — растерянный взгляд моей девочки.

Нана!

На языке битым стеклом рассыпается её имя, а на душе старая рана, за пять лет успевшая покрыться уродливыми рубцами, снова начинает кровоточить.

Нана!

Что это? Насмешка судьбы? Долбанная иллюзия? Роковое стечение обстоятельств? Так не бывает, правда?! Так не должно было произойти! Но я чёртов везунчик!

Нана!

Внутри всё дрожит. Гадливое чувство беспомощности разливается по венам. Время ни черта не лечит — теперь знаю наверняка. И сколько ни бейся головой о забрызганное дождём окно, вытравить из мыслей некогда любимую девочку теперь уже точно не получится!

Нана!

Прошло пять лет. Пять невыносимо долгих лет! Но я ни дня не забывал о Марьяне. Ни на что не надеялся. Никогда больше её не искал. Но и простить, так и не смог… Она моё проклятие! Моя ненавистная отрава…

Нана!

Она стала ещё прекраснее. Расцвела, как нежнейшая орхидея, правда, в чужом саду. Ревность серной кислотой начинает разъедать и без того обожжённую душу. Дураку ясно: красота Наны не для меня! Не ко мне Свиридова спешила под дождём. Не ради меня надела это проклятое платье, магнитом притягивающее мужские взгляды к её фигуре. Кто-то другой сегодня будто случайно прикоснётся к её обнажённой коже, чтобы поправить тонкую бретельку, нечаянно соскользнувшую с плеча. Кто-то, а не я, будет держать Нану за руку, целовать её губы, тонуть в мягкости карамельных волос, сходить с ума от нежнейшего аромата и растворятся в шёпоте её голоса. Дьявол! Это буду не я!

— Чёрт! — под моим кулаком трещит тройной стеклопакет. — Чёрт! Чёрт!

Меня разрывает от боли. Мне хочется выть от несправедливости этой чёртовой жизни. Но больше всего меня ломает от осознания безысходности! Я потерял Нану не сейчас — она сама вычеркнула меня из своей жизни спустя всего лишь неделю разлуки.

— Сол, тебе плохо? – лепечет Марина продажным голоском. Безразлично-приторным. Холодным. Чужим. Чёртова эскортница! Неужели она не видит, что мне не до неё?

— Сол, ты говорил, что мы опаздываем.

Я снова ощущаю чужие прикосновения. Тупой бритвой они проходятся по воспалённой коже, но всё же помогают собраться.

— Да, — выдыхаю хрипло и оборачиваюсь. — Пойдём!

Приобнимаю Марину за талию и веду её к ресторану. Мне нужно забыться! Стереть события десятиминутной давности из головы. А что может быть лучше красивой женщины под боком и разговоров о больших деньгах.

Полумрак. Приглушённая музыка. Редкие столики и разодетые гости. Длинноногая хостес неспешно провожает нас в дальний зал, где за круглым столом замечаю Чертóва.

Сутулый. Седой. С дурацкой бородкой - бреттой, как у заядлого мафиози. Старик сидит в гордом одиночестве и, глядя в пустоту, мелкими глотками потягивает янтарную жидкость из пузатого бокала. Правда, заметив меня, Чертов моментально меняется в лице. Он словно оживает…

— Сол! Мальчик мой! — старик спешит ко мне навстречу и без тени смущения крепко обнимает. — Вот мы и встретились, Сол!

Не знаю почему, но Чертов всегда говорит со мной на английском, хотя уверен, покойная бабка, Ребекка, прожужжала старику все уши о моей незадачливой жизни в России.

— Я тоже рад встрече! — отвечаю вполне искренне и хлопаю Чертова по спине.

Дежурные фразы. Обмен любезностями. И уже через пару минут мы садимся за стол. Марина, как и полагается эскортнице, ведёт себя тихо, почти незаметно, зато старик никак не может утихомирить эмоции. Те, как молочная пенка, — через край.

Он сыплет вопросами и постоянно вспоминает Ребекку. Кем она была для него? Всё больше сомневаюсь, что обычным деловым партнёром…

— А где ваш внук? — интересуюсь между прочим, изучая меню.

О том, что у Чертова он есть, я узнал совсем недавно. Вечно один. Хмурый. Старик производил впечатление волка-одиночки. А тут… внук.

— Я надеялся с ним познакомиться.

Мне требуется нехилая сила воли, чтобы улыбнуться. Мелкий засранец сорвал мои планы и вынудил примчать на другой конец света, а сделка с Чертовым, по его милости, и вовсе висит на волоске.

— О, — старик разводит руками. — Мой внук, увы, всё ещё живёт чувствами и часто пренебрегает делами. Забавно, вы с ним ровесники, но такие разные…

— Так он не придёт? — делаю вид, что огорчён, а сам благодарю бога за шанс решить вопрос с акциями здесь и сейчас. Уверен, мне есть что предложить Чертову за контрольный пакет акций.

— Отчего же? — лукаво ведёт бровью старик, в пух и прах разбивая мои надежды. Сегодня, видимо, не мой день. — Он всего лишь спустился встретить супругу. А вы? — Чертов с интересом смотрит на Марину. — Думаете о свадьбе?

Моя спутница наигранно краснеет и застенчиво опускает взгляд на свои ладошки. Федька не обманул — хороша актриса.

— Пока нет, — отвечаю за едва знакомую девушку. Прийти на встречу с Чертовым в компании очаровательной спутницы — идея Грачёва. И наверно, дельная… В глубине души я рад, что Марьяна видела меня с ней. Маленькая сладкая месть за то утро возле школьной калитки…

Марьяна… Стоит только о ней подумать, как с новой силой меня начинает бить мелкая дрожь. Я должен забыть! Не думать! Не вспоминать!

Жадно отпиваю воды и зачем-то беру Марину за руку.

— У нас всё впереди, — добавляю с улыбкой и с щенячьей нежностью смотрю на брюнетку. Та красивая. Очень. Правильные черты лица. Пухлые губы. Взгляд цепляющий и томный. Но она не та… Совсем не та…

— Вот и правильно, — участливо кивает Чертов. — Куда спешить? Вон, мой внук-оболтус не успел школу закончить и сразу под венец. Чего хорошего? Гормоны играют, а мозгов в голове — шаром покати!

Глава 5. Лжец

Марьяна.

Не знаю, как пальцы Влада ещё не хрустят под моим напором. Я сжимаю его руку отчаянно, на пределе своих сил. И всё равно, мало!

Едва стою на ногах. Почти не дышу. И никак не пойму, за что судьба играет со мной так жестоко.

— Познакомься, Сол! Это Влад. Мой внук, — Чертòв снова говорит на английском. Зачем? Для кого? Почему называет Ветрова Солом? И что вообще происходит?

Вопросов слишком много, а ответов нет.

— А это его супруга. Марьяна.

Савелий кивает и смотрит на меня с презрением, как будто имеет на это право! Словно не он предал меня пять лет назад. Нарушил своё слово. Бросил одну в адское месиво из слухов и сплетен. Это мне впору его ненавидеть и брезгливо воротить нос! А он не имеет такого права! Не заслужил! Чертов трус! Негодяй! Подонок!

— Влад, Марьяна, — старик переходит на родной язык. — Это Сол Моррис, внук Ребекки Моррис. Сол, к сожалению, почти не говорит на русском. Вы не против, если наше общение мы продолжим на английском?

— Дед! — нервный смешок слетает с губ Осина. Влад недоумённо качает головой и, по всей видимости, пытается собраться с мыслями. Но Чертов его опережает, совершенно неверно трактуя реакцию внука.

— Марьяна, ты же лингвист? — старик впервые искренне улыбается. — Вот и отлично! Поможешь Владу устранить пробелы в знаниях. А сейчас давайте за стол.

Не дождавшись нашего согласия, Чертов устремляет всё своё внимание к Савелию и, приобняв того за плечи, ведёт к столу. Ветров учтиво кивает, о чём-то спрашивает старика и смеётся, получив ответ. А я неистово завидую Саве. Точнее, его равнодушной выдержке и безразличному высокомерию. Я так не могу. Меня трясёт, как наркомана, не получившего вовремя дозу. Накрывает осколками прошлого похлеще самого мощного цунами.

— Если хочешь, уйдём! Прямо сейчас, — шепчет Осин, и знаю, он плюнет на всё, чтобы меня спасти. А о том, что я в шаге от бездны, он чувствует кожей.

— Всё нормально, — едва размыкаю пересохшие губы. Как бы сильно мне ни хотелось сбежать, я не могу. Слишком много поставлено на кон. От дурацкого ужина зависит судьба Маруськи, маленькой девочки в свои четыре испытавшей на себе всю жестокость этого мира. Да и внутри алым пламенем разгорается любопытство. Возможно, получи я ответы — забыть Ветрова не составит труда…

Я первой делаю шаг. Влад сомневается, но всё же идёт за мной. Он помогает мне сесть, специально выбрав место подальше от Савы, а потом усаживается рядом и снова берёт меня за руку. Простой жест. Но сейчас он обоим нам нужен не меньше воздуха. Видимо, это судьба – вдвоём противостоять целому миру.

Недолго думая, Чертов приступает к обсуждению дел на фирме. Его речь изобилует цифрами и манящими перспективами. Но я глубоко сомневаюсь, что за нашим столом есть хоть кто-то, кто слушает старика как следует. Влад, не понимая и доброй половины слов, с недоверием косится на Саву. Спутница Ветра, элегантная и утончённая Марина, гоняет вилкой устриц по тарелке. И что-то мне подсказывает, понимает ещё меньше, чем Осин. Сам же Ветров с аппетитом пожирает бифштекс, на автомате кивает Чертову, а сам то и дело пронзает меня взглядом. Острым как бритва и дотошным, как сканер в зоне досмотра в аэропорту.

— Так значит, Сол Моррис, — задумчиво тянет Осин, стоит Чертòву взять передышку на глоток вина́. — Интересно. Очень. Вы американец, верно?

Голос Влада пропитан сарказмом, не заметить который может разве что идиот. Вот и Ветров криво улыбается в ответ, и с остервенением начинает отрезать очередной кусок мяса.

— Сол родился в Штатах, на границе с Канадой, — поясняет вместо парня Чертòв. — Сколько тебе было, когда родители увезли тебя в Россию? Пять? Шесть?

— Примерно, — бурчит Сава, а я прикусываю язык. Да так больно, что в глазах начинает мутнеть от слёз. Старательно прячу те за улыбкой. Правда, она выходит горькой и натянутой. Я никак не могу представить мальчишку, прожившего в Штатах до шести лет и коверкающего простые слова на уроке английского.

— Обманщик, — беззвучно выдыхаю, глядя на безразличное лицо Ветрова. Или как там его? Сола Морриса? Даже боюсь представить, сколько раз за свою жизнь Ветер меня обманул? Меня коробит от воспоминаний, чёртовой лжи, которой был пропитан каждый день моего прошлого. Я как дура учила Саву читать по слогам, а он уже тогда потешался надо мной.

— Как интересно, — усмехается Осин, даже не думая переходить на английский. — И как долго вы, Сол, прожили в России?

— Недолго, — на чистом русском отвечает Савелий и копирует позу Влада. Как два барана, они сидят, скрестив на груди руки, и дырявят друг друга взглядом.

— И что же вынудило вас трусливо сбежать обратно? Не понравилось в России? — я благодарна Осину за его смелость. Сама же настолько взбудоражена происходящим, что не могу вымолвить и слова.

— Влад! — шипит дед, сжимая челюсть. Старый дурак! Неужели не понимает, что Ветров и его обманывает!

— А что здесь может понравиться?— выплёвывает Савелий, царапая взглядом так больно, что приборы валятся из рук. — Круго́м одни предатели.

— И то верно, — через силу подаю голос. Тот хриплый и глухой, но больше не могу молчать! Меня воротит от лицемерия Савы. Я таким его никогда не знала. Не таким я его полюбила. — Не стоило и возвращаться, Сол Моррис!

Его имя, настоящее или выдуманное — неважно, я произношу, как прощание. Мне становится жалко потерянного на безумные страдания времени, впустую разбитого сердца, переломанной жизни, которая пять лет напоминала бесцветную тень.

— Теперь и сам вижу, — цедит Моррис и переводит своё внимание к Чертову: — Я согласен на сделку.

Не успевает старик обрадоваться, как Ветров встаёт и, сославшись на неотложные дела, уходит.

Смотрю ему в спину. Широкую. Сильную. Ту, за которой когда-то пряталась от любых невзгод. И никак не могу понять, отчего всё пошло кувырком… Да и какой Ветров настоящий? Тот, кого я искала все эти годы? Добрый, отзывчивый, смелый… Готовый за меня в огонь и воду… Или тот, что сейчас бесстыже скользит ладонью по обнажённой спине Марины и, наплевав мне в душу, уходит?

Глава 6. Пожар

Марьяна.

Последние недели августа — удивительное время! Концентрированный сироп из летнего тепла и ностальгии. Отчего-то в преддверии осенней хандры начинаешь по-другому смотреть на мир. Наконец, замечаешь все прелести лета и до щемящей грусти не хочешь его отпускать… Правда, от твоего желания ничего не зависит. Это как в жизни. По крайней мере, в моей всё именно так…

— Марьяна! — голосит из комнаты Осин. — Я запутался! Выручай!

В родные края мы вернулись почти сразу после того неловкого поцелуя. Уже за завтраком Влад выдумал кучу несуществующих дел, чтобы запудрить Чертòву мозги, ну а я подыграла.

Пусть ненадолго, до сентября, пока решается вопрос с опекой над Марусей, нам всё же удалось отсрочить переезд к старику, и я безумно этому рада.

Выключаю воду, отложив в сторону намыленную тарелку, и, промокнув влажные руки кухонным полотенцем, спешу на зов мужа. Я застаю Влада сидящим на полу возле окна.

Обложившись разношёрстными дощечками и зажав под мышкой шуруповёрт, он сердито смотрит в помятую инструкцию по сборке детской кроватки и отчаянно мотает головой.

— Ерунда какая-то! – на полном серьёзе хмурится парень, а я не могу сдержать улыбки. Такой он забавный в роли будущего папаши. — Как я должен понять, какая из этих досок «2А», а какая «4С»?

—Осин, ты же строитель! — хихикая развожу руками, а потом подхожу ближе. Со спины оперевшись на мужские плечи, с деланным любопытством рассматриваю схему сборки.

— Марьян, открою тебе страшную тайну, — Влад задирает голову и смотрит на меня лукаво. — Архитектор и сборщик мебели — это совершенно разные профессии.

— Да брось! — я снова смеюсь. — Это же элементарно! — Пытаюсь дотянуться до инструкции. — Смотри, на «2А» должно быть два отверстия, а на «4С»только одно.

– Ага, — с долей иронии хмыкает Влад и поднимает с пола две с виду одинаковые дощечки. — А что делать, если нет ни одного?

— Значит, нам продали брак, — прижимаюсь своей щекой к немного колючей щеке Влада, чтобы хоть как-то снизить градус его волнения.

Уже завтра мы заберём Марусю домой, и Осин не находит себе места. Переживает. Ну и я за компанию…

— Значит, брак, — вздыхает парень, сжимая челюсть. — И что теперь делать? Не сдавать же в магазин? Может, мне начертить новую схему?

— У меня есть предложение получше, — чмокаю Осина в щеку и подхожу к окну. Золотистым сиянием закатных лучей летний тёплый вечер так и манит выбраться из четырёх стен и вдохнуть последние минуты августа полной грудью. — Пошли гулять!

— А пошли! – отчаянно машет на груду досок Влад и поднимается следом за мной.

Уже через полчаса мы бредём по тенистой аллее, вдоль ухабистого проспекта Мира. Отчего-то у администрации нашего города никак не доходят руки его отремонтировать, и автомобилисты в большинтсве своём объезжают это гиблое место за версту. С другой стороны, для пеших прогулок – это как нельзя кстати. Влад рассказывает, как днём навестил Марусю. Впервые за долгое время его пустили к дочери и, вижу, как непросто сейчас Осину сдержать эмоции. Он так увлечённо описывает улыбку малышки, её пока невнятные слова и с упоением вспоминает, как держал дочку за руку, что не замечает ничего вокруг: ни сгущающихся над головой туч, ни чёрного внедорожника с наглухо затонированными стёклами, уже метров триста с черепашьей скоростью следующего по пустынному проспекту. И только, когда кожи касаются первые капли дождя, Влад замолкает и растерянно смотрит на меня.

— Дождь, — он пожимает плечами, а потом начинает осматриваться в надежде найти укрытие, но максимум, что попадает в поле его зрения, это раскидистый дуб почти у самой обочины. Покрепче сжав мою ладонь в своей, Осин тянет меня под крону дерева, а после прижимает к себе, чтобы не вымокла.

Смотрю, как лихие капли скатываются с жёсткой листвы, и усмехаюсь: старый дуб — такое себе укрытие от непогоды. Между тем дождь становится только сильнее, мутной стеной окружая со всех сторон.

— Вот мы попали! — ворчит Владик, смахивая с лица влагу. — Погуляли, называется!

— А я люблю дождь! — подставляю раскрытую ладонь под крупные капли и снова замечаю тот чёрный внедорожник неподалёку.

— Странно, — пытаюсь рассмотреть, кто сидит за рулём, но мешает дождь.

— Ты о чём?

— Видишь, возле пешеходного стоит чёрный автомобиль?

Влад вертит головой и кивает.

— Ага! И что?

— Такое ощущение, что за нами следят, — делюсь с Осиным своими подозрениями, но тут же понимаю, что сморозила глупость: кому мы нужны, правда?

— Думаешь, Ветров? — зато на лице Влада ни намёка на улыбку. Чёрт, и почему я сама не подумала про Саву.

— Зачем ему за нами следить? — стараюсь рассуждать здраво, а у самой дыхание спирает. — Да и твой дедушка сказал, что Ветров улетел.

— А вот это мы сейчас и проверим, Яшка, — немного нервно Осин теребит кончик носа и продолжает всматриваться в даль. Но судя по выражению его лица, как и я, не видит ни водителя, ни номера тачки.

— Подойдём ближе и заглянем в салон? — смеюсь немного нервно. От одной только мысли, что Ветров сейчас находится в нескольких метрах от меня, бросает в дрожь.

— Велика честь! — хмыкает Осин и сильнее прижимает к себе. — Просто покажем ему, что у нас всё хорошо.

— Как это?

— Сымитируем поцелуй? — подмигивает Владик. — Нам не впервой!

— Не впервой, — нерешительно киваю, мыслями уносясь во времена своей юности. Тогда, в одиннадцатом классе, мы тоже играли с Осиным в любовь, чтобы от меня отстали, перестали перемывать кости и распускать слухи. Помню, скольких усилий мне стоил тот поцелуй с Владом у ворот лицея. Как слёзы обжигали кожу, а сердце ныло от саднящей боли… Но тогда этот шаг был оправдан гнилыми сплетнями и беспрерывными плевками в мою сторону от поклонниц Булатова и его прихвостней. А сейчас?

— Зачем? — шепчу, теряясь в разодранных чувствах. Я и сама не знаю чего хочу: чтобы Сава видел меня счастливой с другим, или понял наконец, что, кроме него, моё проклятое сердце никого не способно полюбить.

Глава 7. Мишень

Марьяна.

Улицы города пестрят разноцветными зонтами и гладиолусами в руках первоклашек. Я и сама могла бы сегодня переступить порог новой жизни и вернуться в школу уже в качестве молодого специалиста. Но это первое сентября не для меня.

Прижимая к груди ничего не понимающую Марусю, я в сотый раз умоляю таксиста ехать быстрее, но тот лишь пожимает плечами. Утренние пробки, толпы школьников и непогода сегодня решают за нас.

— Остановите на перекрёстке, пожалуйста!

Поправляю на Руське шапку и протягиваю нужную сумму водителю.

— Мы же не доехали, — ворчит пожилой мужчина, но деньги берёт и тормозит возле светофора.

— Мы срежем по дворам, — голос дрожит от осознания, что на этом самом месте меня всегда высаживал отец, когда подвозил до школы. Центр травматологии находится неподалёку.

У меня нет зонта. Точнее, я про него в спешке даже не вспомнила. А потому беру Марусю на руки и, прикрывая малышку от пронырливых капель дождя, нетерпеливо жду, когда загорится зелёный.

Очередная неудачная насмешка судьбы: сколько раз я спешила по этому перекрёстку подальше от отца, а сейчас боюсь к нему не успеть.

Ловлю себя на мысли, что больше не злюсь. Отчего-то в памяти вспыхивает только хорошее. А его, этого хорошего, на самом деле было не так уж и мало! Каким бы строгим, порой бездушным и безжалостным ни казался отец, понимаю, что всегда его любила. И сейчас люблю! Я просто заблудилась в лабиринте жизни, наивно полагая что права в своём неукротимом гневе. Ошибочно позволила обиде заполонить собой всю себя. Боролась за правду, по факту никому не нужную. И считала отца единственно виноватым сначала в тяжёлой судьбе Савы, а потом в равнодушном бездействии в его поисках.

Я так глубоко увязла в своей ненависти, что забыла о самом главном. Звонок мамы расставил всё по местам. Обида, несколько лет прогрызающая дыры в моём сердце, вмиг испарилась. А её место занял страх. Безотчётный. Удушающий. Одно дело — вычеркнуть человека из своей жизни. Совсем другое — остаться в этой жизни без него.

Бегу по лужам, не чувствуя сырости, и молю небеса о спасении. Хочу верить, что всё обойдётся, а папа ещё не раз подбросит меня до перекрёстка.

Но мои надежды таят на глазах, когда у дверей реанимации встречаюсь с потерянным взглядом матери. Таким пустым и обречённым, что сердце пропускает удар, а леденящая душу дрожь мгновенно сковывает тело. Я впервые вижу маму такой: без макияжа и укладки, в помятой блузке и без каблуков. Мне кажется, она постарела. Резко. Сильно. Но самое страшное, она не верит, что отцу хватит сил вернуться.

— Как он? — мне впервые дико хочется обнять мать, но на моих руках сидит Маруська.

— Без изменений, — мама отвечает бесцветным голосом и, сжав на груди трясущиеся руки, подходит к окну.

А я на расстоянии ощущаю её боль и окончательно посылаю к чёрту все обиды. На мобильном включаю мультики и прошу Марусю немного посидеть в уголке. Малышка кивает. В крохотных ладошках стискивает плюшевого зайца, которого повсюду таскает с собой, и делает вид, что с интересом смотрит на экран. А сама волнуется не меньше моего и боится незнакомого места, моей матери, да и, что греха таить, моих слёз. И всё же Руся стойко держится и даже не хнычет. Маленькая, но такая сильная и закалённая жизнью, она сейчас отчего-то напоминает мне Ветра в юности.

Целую кроху в лохматую макушку. Сегодня, к сожалению, мне было не до причёсок. А потом подхожу к матери. Обнимаю ту за плечи. Носом утыкаюсь в белоснежный воротничок, пропитанный ароматом знакомых духов, и даже не пытаюсь скрыть слёз.

— Он справится! — уверяю не маму — себя.

Глупо, конечно, но мне тоже сейчас нужна поддержка. Тихие объятия и слова надежды. Но мама не спешит на помощь. Напротив, небрежно дёрнув плечом, она отходит от меня. Её обида никуда не делась. А может быть, стала только сильнее.

— Что произошло, мам?

Стою на месте, безвольно опустив руки по швам. Я понятия не имею, о чём принято говорить в подобных ситуациях, но чувствую, что не могу молчать. В отличие от мамы.

— Прошу, поговори со мной! — голос срывается от слёз, колом застрявших в горле. — Пожалуйста!

Мама всхлипывает и качает головой. В сером свете дождливой осени её сгорбленный силуэт видится мне чересчур хрупким и сломленным. Понимаю, что ей не хочется вспоминать, но я должна знать…

— Я ему говорила: не лезь! — сквозь минуты молчания, хрипит мать и снова содрогается в немом плаче. — А он… он сказал, что не простит себе, если снова струсит…

— Мама…

Наплевав на гордость, подбегаю ближе. С силой сжимаю тонкие плечи. Такие слабые и податливые, что не на шутку становится страшно.

— Пожар начался вчера вечером во втором цехе, — на одном дыхании бормочет мама. — Отцу сразу позвонили. Вызвали пожарных. Поначалу казалось, что всё под контролем. Рабочих эвакуировали, огонь локализовали.

Сквозь слезы и глухие стенания мать говорит всё тише и тише.

— Пожарные и сами не понимают, как пламя перекинулось на административное здание. А оно, сама знаешь, старое уже. Перекрытия ни к чёрту.

В голове шумит так, словно все паромы мира враз загудели. Я с трудом разбираю слова матери. Почти не слышу, как она ворчит на пожарных и проклинает легкомыслие отца, за каким-то лешим, так некстати заглянувшего к себе в кабинет.

— Мам! — шепчу, когда родной голос обессиленно смолкает. — Папа поправится? Правда?

Мама кивает в ответ, хотя чувствую, что лжёт. Это я живу надеждой, она – давно научилась смотреть фактам в лицо.

— Нана! — внезапно шелестит Маруська, поправляя на носу очки. Её робкий писк слишком невнятный и смазанный. А простое «Нана» звучит почти как «мама». У малышки закончился мультфильм. Только и всего. Но для моей матери она становится катализатором безумия.

— Залезла в кабалу всё-таки? — мама бросает холодный взгляд в сторону девочки, словно только заметила её присутствие, и с отвращением морщит нос.

Глава 8. Под защитой

Марьяна.

— Дыши, Марьяна!

Я не помню, как выхожу на лестничную клетку. Не могу разобрать слов Осина. И до смерти боюсь заглянуть ему в глаза. Там и в хорошие времена бесновались черти, а сейчас?

— Дыши, твою мать!

Щёк касаются хлёсткие удары огрубевших ладоней, но я не спешу открывать глаза. Спиной подпирая косяк входной двери, продолжаю задыхаться от невыносимой боли.

— Пожалуйста, девочка, будь сильной! Ты можешь! Я же знаю!

Голос Осина пропитан слезами. Проклятая осень принесла с собой слишком много сырости, слишком много страданий.

— Он жив! Слышишь меня?

Удары сменяются по-отцовски крепкими объятиями и глухим шёпотом. А крошечная надежда, что успела за долю секунды загореться в сердце ярким пламенем, мгновенно гаснет, стоит отцу Влада добавить:

— Пока жив. Пока ещё хватается за эту грёбаную жизнь зубами. Ради тебя. Ради дочери.

Распахнув глаза, тут же сталкиваюсь с обезумевшим от горя взглядом Осина.

— Вот и молодец! — мычит отец Влада, позабыв, что ненавидит меня больше жизни. — Молодец! — выдыхает гулко и, отпустив меня, растирает лоб.

Высокий, плечистый, всегда статный и наглый сегодня Сергей Петрович всё больше напоминает тень. Под глазами залегла синева, морщины глубокими бороздами обезображивают лицо. Вечно зализанные назад волосы сейчас торчат в разные стороны, в свете холодного сияния люминесцентных ламп так явно отдавая сединой. Я таким отца Осина никогда не видела, а потому страх снова запускает свои щупальца в мою душу.

— Вчера. Два выстрела. По дороге в аэропорт. — слова даются Осину неимоверно трудно, словно каждое подобно пуле простреливает его самого. — Первый — мимо, — гулко сглатывает, собирая силы в кулак, чтобы продолжить. — Второй… Второй чудом не задел сердце. Скажи мне, какого дьявола Влада понесло в аэропорт?

Внутри всё дрожит. Мысли путаются, с разбега ударяясь одна об другую. И вроде понимаю, что Осин ждёт моего ответа, да и тот так и просится слететь с губ, но в голове только одно короткое слово: «жив».

— Мне надо к нему! — голос срывается в глухой стон, а я сама — к лестнице. Да и как иначе? Сегодня я уже опоздала к отцу, Влада я так просто в лапы смерти не отдам. Но Осин меня тормозит. Мотает головой как китайский болванчик, утопая в своём болоте из горя и страха, и монотонно повторяет:

— К нему нельзя. Даже мать пока не пускают.

У боли нет предела. Теперь знаю.

Слёзы могут высохнуть. Голос охрипнуть от бесконечного воя. Но боль не уходит. Никогда! Однажды поселившись в сердце, она навечно остаётся там. Со временем к ней привыкаешь. Учишься жить по-новому. Ловишь моменты, когда она дремлет. Но это всё потом. В самом начале, пока боль только выгрызает для себя уютную дырку в сердце, она нестерпима. Лишает рассудка, проедает в памяти проплешины и напрочь выбивает опору из-под ног. Искажает само восприятие мира и оглушает.

Вот и я чувствую, как на бешеной скорости лечу вниз, в бездонную пропасть, из которой не выбраться. Никогда. И только тонкий голосок Маруси, как маяк в темноте, заполняет собой мою пустоту, напоминая, что мне всё ещё есть за что бороться.

— Нана!

И мир постепенно срывается с мёртвой точки и снова начинает движение вокруг солнца.

— Нана!

Тепло крохотной ладошки согревает окостеневшее от холода сердце.

— Нана!

И я понимаю, что Маруське сейчас куда страшнее, чем мне. Она снова осталась одна, в одночасье потеряв всё и всех. Маленькая. Беззащитная. Никому в этой жизни ненужная. Как и я.

Руся прячется за мной и с опаской поглядывает на деда. Она будто чувствует, что именно он повинен во всех её бедах. Да и сейчас явился, чтобы окончательно разрушить нашу жизнь.

Впрочем, страшно не только Русе. Осин-старший и сам дрожит как кленовый лист на ветру. Исподлобья смотрит на внучку. Почти не дышит. В его глазах стоят слёзы. Не те скупые, что украшают мужчину, а горькие и безжалостные, которые без остатка разъедают ржавчиной душу. Осин сжимает губы в тонкую линию, отчего скулы на его лице мгновенно напрягаются, а на лбу проступает нервная испарина. Он туго сжимает кулаки, сдерживая рвущийся на волю рёв, и тихо стонет, замечая в крохе черты сына. Страшно представить, какие ураганы сейчас бушуют в его сердце, сколько там боли, отчаяния, презрения к самому себе. Эта девочка могла быть его внучкой. Она родилась бы в срок и сейчас ни в чём не отставала от сверстников. Она росла бы в любви и достатке. Её мать могла быть живой, а отец – счастливым. Да что там! Не вмешайся Осин в судьбу сына, Влад не был бы сейчас на волосок от смерти.

Меня разрывает от желания сорваться на незваного гостя с кулаками, обвинить его во всём, на мгновение ощутить обманчивую лёгкость, но потом я вспоминаю собственную мать. Я не хочу быть такой, как она. Не сейчас. Никогда. А потому сажусь перед Марусей на корточки, чтобы наши лица были на одном уровне, и тихо шепчу:

— Не бойся. Это твой дедушка. Он тебя не обидит. Больше никогда не обидит.

Руся кивает. Чуть с бо́льшим интересом смотрит на Осина. Чуть крепче сжимает мою руку. А потом улыбается деду, точно так же — по-доброму и открыто, как всегда улыбался Влад.

Напряжение, повисшее на лестничной клетке, зашкаливает. Наверно, если прислушаться, то за тяжёлым дыханием и сумасшедшим биением встревоженных сердец можно услышать, как плачут наши души.

Не знаю, откуда черпаю силы, но переступив через многолетние обиды, я позволяю Осину зайти в квартиру. Забыв запереть дверь, мы все втроём бредём на кухню. Руся угощает деда печеньем, а тот не моргая следит за каждым её неумелым движением, вслушивается в каждое слово, ловит малейшие эмоции на её лице. Мы все совершаем ошибки. Уверена, Осин в эти минуты осознаёт свои. А я стараюсь не думать о цене…

Спустя примерно час, едва уложив Марусю спать, я возвращаюсь на крохотную кухню. Сергей Петрович стоит ко мне спиной и жадно хватает носом прохладный воздух из приоткрытой форточки. Я жду, когда он наконец расскажет мне про Влада, но Осин всё ещё думает о Руське.
— У неё на носу веснушки, – произносит он глухо, словно горло сковала ангина. — Влад в детстве свои ненавидел. И очки. Знаешь, Владик снял их только к десятому классу.

Глава 9. Прозрение

Марьяна.
Уже третью ночь подряд мне ничего не снится, а очередной рассвет в доме Осиных не приносит ничего, кроме слёз. С ними на глазах я просыпаюсь, с ними пытаюсь жить, с ними проваливаюсь в сон почти под утро.

Время не лечит. Горечь утраты не теряет силы, а чувство вины перед отцом растёт как снежный ком. Никогда не думала, что желание обнять папу и сказать ему о самом важном, может стать настолько мучительно огромным, что не уместится ни в сердце, ни в голове, ни в мыслях. Мне хочется выть. До жгучей рези в глазах — снова увидеть его скупую улыбку. До немой хрипоты — вдыхать удушливый запах его сигарет, только чтобы папа был жив. Но я опоздала…

Ещё и мама спускает на меня всех собак, не позволяя даже помочь с организацией похорон. Все мои звонки остаются без ответа. Попытки вернуться домой упираются в закрытую дверь. Мать не перестаёт винить меня в гибели отца и делает это весьма жестоко… Впрочем, я даже не пытаюсь спорить. Да и какой смысл? Я сама готова спалить себя заживо от раздирающих душу несказанных вовремя слов, упущенных объятий и безвозвратно потерянных минут.

Эти несколько дней без папы напоминают местную анестезию. И вроде со всех сторон сочится привычная жизнь: мир даже не думал вставать на паузу — ему всё равно. Люди снуют по аллеям, спешат по делам, обсуждают новости. Они смеются. Пьют кофе со сливками. Любят. Дышат. А ты смотришь на всё это, даже пытаешься плыть по течению, но совершенно ничего не чувствуешь. Вакуум. Пустота. Отравляющая апатия. То, что когда-то казалось важным, теряет всякий смысл. А глупые мелочи, что всё это время лежали на поверхности, но оставались неприметными, кардинально меняют картину мира. Я вспоминаю, как в детстве держала отца за руку, как он ворчал, когда ночью заставал меня возле холодильника со стаканом молока и белёсыми усами над губами, как испуганно смотрел на мои ссадины после побоев Булатова или подмигивал перед тем, как высадить меня возле школы. Ерунда, сущие песчинки нашей жизни. Но как много, оказывается, они значат. Как сложно поверить, что больше ничего этого никогда не будет.

Папа не был простым. Часто требовал от меня невозможного и порой в своей агонии заходил за допустимую черту жестокости. Но отец всегда был честен со мной: и когда любил, и когда ненавидел. А я?

Прикрываясь пеленой из обид, я сама от него отвернулась, вычеркнула из своей жизни. Так хотела его проучить, доказать, что права, что сильная, носом ткнуть в непростительные ошибки и наконец обрести свободу. Что ж! Я своего добилась. Только что делать с этой чёртовой свободой сейчас не приложу ума.

Я всё больше похожу на собственную бледную тень. Эмоционально отупевшую, совершенно потерянную и беспомощную. Апатично слоняюсь по дому Осина. На автомате ухаживаю за Марусей. Равнодушно внимаю словам Сергея Петровича, особо не вникая в их смысл. А сама, как заядлый наркоман, каждое утро жду новостей из клиники о состоянии Влада, а получив свою дозу надежды, снова проваливаюсь в бездонный океан скорби.

— Вы проснулись? — осторожно постучав, в дверь гостевой спальни заглядывает хозяйка дома, Марина Ивановна.

Полноватая, невысокая, с русыми волосами до плеч и грустной улыбкой на лице она до безумия похожа на Влада. Точнее, наоборот… Но это неважно. За те дни, что мы с Марусей провели в её доме, она ни разу меня ни в чём не упрекнула, не сорвала злость за сына, не пыталась задеть словом. Хотя уверена, моё присутствие её мало радует, все больше напоминая о Владе и наших общих ошибках.

— Да, проснулись. Доброе утро! — отвечаю осипшим от бесконечных слёз голосом, пока Маруся старательно прячется за мою спину.

Крохе неуютно в этом огромном доме. Впрочем, как и мне… Слишком много ненужных воспоминаний оживает внутри этих стен.

— Вот и хорошо, — кивает мама Влада, чуть дольше задерживая взгляд на Русе. — Пойдёмте завтракать, девочки!

Как бы сильно я ни винила семью Влада в несчастной судьбе Маруськи, сейчас я благодарна Осиным за поддержку. Знаю, как им самим непросто, как больно за сына, но и Сергей Петрович, и Марина Ивановна заботятся о нас с крохой, как о родных, согревая пусть и запоздалой, но искренней любовью.

— Марьяна, я всё же настаиваю, чтобы вы с Русей улетели сегодня вместе с Мариной и Владом, — Осин-старший провожает взглядом редкие капли дождя, стекающие извилистыми ручейками по лобовому.

Я сижу рядом, на пассажирском. Кутаюсь в чёрный плащ с чужого плеча и никак не решаюсь выйти из уютного седана. Вид городского кладбища за окном — сродни точке невозврата: я всё ещё не готова сказать отцу «прощай».

— Я не могу, — хриплю в ответ, а дальше — снова слёзы.

— Маруся без тебя не поедет, — Осин крепче сжимает руль. — Она как чувствует — не верит. Всё ещё боится нас с Мариной.

— Я не могу, — повторяю громче, глядя на серое небо, которое плачет сейчас вместе со мной.

— Ладно, — не настаивает мужчина. — После поговорим.

Мы приехали сюда чуть раньше времени в надежде, что хотя бы сейчас мама меня не прогонит и позволит проститься с отцом.

— Чертòв звонил, — произносит Осин спустя вечность. — Старик утверждает, что ничего не знал о приезде Влада. Как такое возможно?

Отворачиваюсь к окну. Все эти дни Сергей Петрович не оставляет попыток докопаться до истины, а я боюсь правды как огня.

— Марьяна, — спрашивает Осин, — зачем мой сын сорвался в столицу?

— К деду, — вру в сотый раз. Произнести фамилию Савы не поворачивается язык. Я боюсь само́й мысли о причастности Ветрова к нашим бедам.

— Нет, старик не стал бы врать, — мотает головой Осин. — Чертòв ждал вас обоих немногим позже.

Кусаю губы и молчу.

— Я говорил со следователем, — продолжает Сергей Петрович. — Всё было рассчитано до мелочей, понимаешь? Тот, кто стоит за покушением, отлично знал, где и когда мой сын будет находиться. А об этой его внезапной поездке…

— Знала только я, — шепчу вопреки здравому смыслу, выгораживая Ветрова. Да, Савелий изменился. Да, слышал слова отца. Но я никогда не поверю, что он мог опуститься до убийства.