Случай необходимости

ПОСТСКРИПТУМ: ПОНЕДЕЛЬНИК, 17-Е ОКТЯБРЯ.

Утром в понедельник я пребывал в довольно прескверном настроении. Я сидел дома, обпиваясь кофе и куря сигареты одну за другой, но тем не менее все равно ощущая у себя во рту мерзкий привкус. Я продолжал упорно доказывать самому себе, что мне необходимо бросить это занятие, что никому это не надо. Потому что все кончено. Я не смог помочь Арту, не смог ничего исправить. Я только все испортил.

И кроме того, Вестон был здесь абсолютно непричем, в самом деле. Даже несмотря на то, что мне очень хотелось обвинить кого-нибудь в своих неудачах, его винить я не мог. И к тому же он был уже совсем стариком.

Все это было пустой тратой времени. Я пил кофе и вновь и вновь принимался мысленно твердить себе об этом. Пустая трата времени.

Я терял время.

Незадолго до полудня, я поехал в «Мэллори» и направился в кабинет Вестона. Когда я вошел он разглядывал стекла со срезами под микроскопом, надиктовывая свои заключения на небольшой магнитофон, стоявший тут же на столе. Когда я вошел, он замолчал.

— Привет Джон. Какими судьбами?

Я поинтересовался у него:

— Как здоровье?

— Мое? — он рассмеялся. — Замечательно. А у тебя как? — он кивнул на повязку у меня на голове. — Я уже слышал о том, как это случилось.

— Со мной все в порядке, — сказал я.

Я взглянул на его руки. Он держал их под столом, на коленях. Он опустил их тут же, как я появился на пороге.

— Очень болят?

— Что?

— Руки.

Он изумленно посмотрел на меня, или по крайней мере попытался изобразить на лице удивление. У него это не получилось. Я кивнул на руки, и он положил ладони на стол. Два пальца на левой руке были перевязаны.

— Несчастный случай?

— Да. Моя неуклюжесть. Я дома резал лук — помогал жене на кухне — и порезался. Небольшой порез, неглубокий, ничего серьезного, но все равно неприятно. Вообще-то я всегда был склонен думать, что за столько лет я научился вполне прилично обращаться с ножом.

— Перевязку сами сделали?

— Да. Ведь это, так пустяковая царапина.

Я опустился в кресло, стоявшее напротив его стола и закурил, чувствуя, что он внимательно следит за каждым моим движением. Задрав голову, я выпустил в потолок струю сизого табачного дыма. Он смотрел на меня с напускным безразличием, его лицо все это время оставалось совершенно невозмутимым. Полагаю, что по-своему он был прав. Во всяком случае, я на его месте наверное повел бы себя так же.

— У тебя ко мне какое-то дело? — спросил он.

— Да, — сказал я.

Некоторое время мы разглядывали друг друга в упор, и затем Вестон отодвинул от себя микроскоп и выключил продолжавший работать магнитофон.

— Это по поводу заключения по Карен Рэндалл? Я слышал, что ты им интересовался.

— Интересовался, — сказал я.

— Может быть тебя устроит, если стекла посмотрит еще кто-нибудь? Может быть Сэндерсон?

— Не сейчас, — сказал я. — Сейчас это уже не имеет принципиального значения. По крайней мере для суда.

— Наверное, ты прав, — согласился он.

Мы сидели, глядя друг на друга. Наступило продолжительное молчание. Я не знал, как сказать об этом, с чего начать, но это молчание тоже угнетало меня.

— Тот стул, — проговорил я наконец, — был вытерт. Вы знаете об этом?

Он сдвинул брови, и я уже было подумал, что он собирается прикинуться простаком, претендуя на роль человека несведующего. Но ничего такого не произошло; вместо этого он кивнул в ответ.

— Да, — сказал он. — Она пообещала, что вытрет его.

— И ручку на входной двери?

— Да. И ручку тоже.

— Когда вы там оказались?

Вестон вздохнул.

— Было уже поздно, — сказал он. — Я заработался допоздна в лаборатории и потом пошел домой. К Анжеле я зашел по пути, чтобы проведать ее. Я часто к ней захаживал. Просто так. По дороге домой.

— Хотели избавить ее от зависимости?

— В том смысле, поставлял ли я ей наркотики?

— Я спросил о том, не пытались ли вы ей помочь?

— Нет, — сказал он. — Я знал, что у меня ничего не выйдет. Разумеется, я думал об этом, но я также знал и то, что это мне не под силу, и возможно я только все испорчу. Я уговаривал ее согласиться на лечение, но…

Он пожал плечами.

— И вместо этого решили просто почаще захаживать к ней.

— Только для того, чтобы помочь ей в трудные моменты. Это было единственное, что я мог для нее сделать.

— А вечером в четверг?

— Когда я пришел, он был уже там. Я слышал возню и крики, доносившиеся из квартиры, и открыв дверь, я увидел, что он гоняется за ней с бритвой. У нее был кухонный нож — длинный такой, каким обычно режут хлеб — и она отбивалась. Он пытался убить ее, потому что она была свидетелем. Он все время твердил об этом: «Ты же свидетель, крошка.» Я точно не помню, как это получилось. Я всегда очень любил Анжелу. Увидев меня, он что-то сказал и начал подступать ко мне со своей бритвой в руке. Это было ужасно; к тому времени Анжеле уже удалось порядком порезать его ножом, одежду, по крайней мере…

— И вы схватили стул.

— Нет. Я отступил. Он снова принялся гоняться за Анжелой. Он был повернут лицом к ней, спиной ко мне. И вот тогда… я схватил стул.

Я указал на забинтованные пальцы.

— А порезы?

— Я уже не помню, как это получилось. Наверное он успел задеть меня. Когда я в тот вечер вернулся домой, то обнаружил на рукаве пальто небольшой порез. Но этого я уже не помню.

— А после того, как стул…

— Он упал. Без сознания. Оглушенный. Просто упал.

— И что вы тогда сделали?

— Анжела испугалась за меня. Она сказала, чтобы я поскорее уходил, что она сама обо всем позаботится. Ей очень не хотелось, чтобы я оказался бы впутанным в это дело. И я…

— Вы ушли, — сказал я.

Он разглядывал свои руки.

— Да.

— Роман был уже мертв, когда вы уходили?

— Я не знаю. Он упал рядом с окном. Я думаю, что она просто выпихнула его из окна и после этого вытерла стул и ручку. Но точно я не знаю. Я ничего не знаю точно.

Я смотрел ему в лицо, на пересекавшие лоб старческие морщины, на седину волос и вспоминал то время, когда он был моим учителем, его наставления, поучения и шутки, как я тогда безгранично уважал его, как каждую неделю, по четвергам он вместе со своими стажерами отправлялся в ближайший бар, чтобы выпить и поговорить о жизни, как раз в года, на свой день рождения, он приносил из дома большой именинный пирог и угощал им всех на своем этаже. Все это теперь всплывало в памяти, добрые шутки, старые добрые времена, трудные дни, вопросы и объяснения, долгие часы в секционном зале, суть проблем и моменты сомнений.

— Ну вот и все, — с грустной улыбкой сказал я.

Я закурил еще одну сигарету, прикрыв пламя зажигалки в ладонях и наклонив голову, хотя никакого сквозняка в комнате не было. Наоборот, здесь было очень жарко и душно, как в теплице для редких растений.

Вестон не спросил у меня ни о чем. Ему было не очем спрашивать.

— Возможно вам удастся оправдаться, — сказал я. — Ведь это была самооборона.

— Да, — медленно выговорил он. — Может быть.

Я вышел на улицу. По-осеннему холодное солнце светило в небе над лишенных листвы остовами деревьев, аллея которых протянулась вдоль Массачусеттс Авеню. Когда я спускался по ступенькам Корпуса Мэллори, мимо меня проехала машина скорой помощи, направлявшаяся к отделению экстренной помощи «Бостонской городской больницы». Провожая ее взглядом, я мельком увидел лежавшего в ней пациента, у лица которого санитар удерживал кислородную маску. Мне не удалось разгледеть черт его лица, невозможно было даже понять, мужчина это или женщина.

Кое-кто из прохожих на улице тоже замедлил шаг, глядя вслед проехавшей машине. Одни смотрели на нее с тревогой, другие просто из любопытства, а иные с жалостью. Но все они остановились, задержались лишь на короткое мгновение, чтобы взглянуть в ту сторону и тут же забыть об увиденном, мысленно возвращаясь к своим обыденным, земным думам.

Наверняка в этот момент все они думали о том, кого только что увезли в больницу, что случилось с этим человеком, что это за болезнь, и покинет ли вообще когда-либо этот пациент больничные стены. Никому из них не было дано узнать ответа на эти вопросы, но у меня такая возможность была.

В данном случае, хоть на крыше машины и была включена мигалка, но она ехала без звуковой сирены, и к тому же ехали они тоже не слишком быстро. А это означало, что жизнь больного была вне опасности.

Или может быть он был уже мертв. Точнее сказать было невозможно.

В какой-то момент мною овладело странное, просто-таки искушающее любопытство, так, как если бы я вдруг счел бы себя обязанным во что бы то ни стало зайти сейчас в приемное отделение и выяснить, что это за пациент и каков будет прогноз.

Но я не стал этого делать. Вместо этого я пошел вдоль по улице, сел в оставленную здесь машину и поехал домой. Я постарался поскорее забыть о той машине скорой помощи, потому что по улицам ездят миллионы таких машин, и миллионы людей каждый день попадают в больницу. В конце концов я действительно позабыл о ней. И стал чувствовать себя гораздо лучше.