Случай Растиньяка

Глава 2

Катя Лобанова вышла замуж в шестнадцать лет на шестом месяце беременности. Вышла она за своего одноклассника Алика Федулова, «виновника торжества». Родители очень ее отговаривали: им не нравился Алик, не нравилась его семья. Они уверяли, что сами помогут вырастить малыша, не надо выходить замуж за Алика. Потом, когда, строго говоря, было уже поздно, Катя удивлялась их прозорливости и готова была локти кусать, что не послушалась.

Где были ее глаза? Она на всю жизнь запомнила, как отец Алика безобразно напился на свадьбе и начал буянить, а мать, тоже пьяненькая, приговаривала:

–  Ничего, у нас мальчик – мы и ноги на стол.

Но в шестнадцать лет Катя еще принимала игру гормонов за любовь, да к тому же твердо усвоила, что «у ребенка должен быть отец». Даже назвала сына в честь этого самого отца, хотя всегда звала его Санькой, Саней, Санечкой.

Тут был один расчет, но он, увы, не оправдался. Кате ужасно не нравилась фамилия Алика – Федулов. Назвав сына Александром Александровичем, она надеялась умаслить мужа, чтобы позволил записать малыша под ее фамилией. Алик слышать ни о чем не хотел.

–  Его будут в школе дразнить! – уговаривала мужа Катя. – Вспомни, как тебя дразнили!

Они десять лет проучились в одном классе.

–  Ну и что? – отвечал Алик. – Я же не умер! И он привыкнет. Ничего, это закаляет характер.

Они десять лет проучились в одном классе, но Катя слишком поздно поняла, что очень плохо знает своего мужа.

Окончив школу, он поступил в Инженерно-строительный институт, а Катя осталась дома нянчить сына. Поступив в вуз, Алик сразу, еще на первом курсе, записался в стройотряд, точнее связался с бригадой шабашников, студентов старших курсов, и стал разъезжать по стране в поисках заработка. Как и когда он ухитрялся при этом учиться, оставалось для Кати загадкой. Когда она робко спрашивала его об учебе, он отвечал: «Не твоего ума дело».

Только на третьем курсе она узнала, да и то случайно, что Алик перевелся на заочный. Ему извещение пришло из института, напоминание студенту-заочнику Александру Федулову о несданных зачетах. Его грозили не допустить к весенней сессии. Сам Алик в это время пропадал в своих обычных разъездах, поэтому заказное письмо из института получила Катя.

Когда она сказала ему о письме, он отмахнулся.

–  Не боись, все схвачено.

Все схвачено, за все заплачено. Это была его любимая присказка. Что ж, дело было в начале 90-х, все продавалось и покупалось, не только институтские дипломы. Алик благополучно сдал все «хвосты», окончил институт и получил диплом. Самый настоящий диплом, не купленный в подземном переходе. Только цена этому диплому была грош. Алик так и остался неучем.

Зато когда Саньке исполнилось три годика и Катя заикнулась о детском саде, о том, что она тоже хочет учиться и получить диплом, Алик взвился под потолок.

–  Твое дело дома сидеть и мужа ждать! – заявил он.

–  Так я всю жизнь прожду! – отвечала Катя.

Это был первый крупный скандал, хотя стычки «разной степени тяжести» бывали и раньше. Катя уже поняла, что совершила серьезную ошибку, не послушавшись вовремя родителей, но максима «у ребенка должен быть отец» еще прочно сидела у нее в голове. И все же она пошла учиться, не обращая внимания на Алика. А что он мог сделать? Он и после института пропадал по полгода в командировках с той же бригадой шабашников.

Зачем он вообще поступал в институт, Катя не понимала. Разве что хотел отмотаться от армии. Но у него была другая причина для отсрочки: маленький ребенок. Словом, у Кати сложилось твердое впечатление, что Алик пошел в МИСИ только ради того, чтобы «закорешиться с ребятами», как он говорил, ездить по стране и «сшибать бабки».

Катя в его отсутствие отвела Саньку в садик, а сама поступила в Художественный институт имени Сурикова. С садиком помог ее дед-фронтовик. Через него они и квартиру двухкомнатную получили, правда, маленькую, неудобную, а главное, страшно далеко: «на мысе Дежнева», куда, как говорила Катя, можно добраться только на собаках. На самом деле проезд Дежнева располагался куда ближе к метро «Бабушкинская», а Кате от этого метро приходилось еще ехать на маршрутке из конца в конец, на Минусинскую улицу.

Детский сад для Саньки стал последней услугой, оказанной дедом. Вскоре после этого он умер. Катя благодарила бога, что дед умер вовремя и не увидел, что стало твориться дальше в семье его любимой внучки.

Алик пришел в ярость, узнав, что его сын ходит в детский сад, заявил, что Катя – плохая мать. Ее увлечение живописью он всегда считал вздором и блажью, как и ее стремление к образованию.

–  Кому это нужно? – разорялся он. – Что ты будешь делать со своим дипломом? На стенку повесишь?

–  Я пойду работать, – спокойно отвечала Катя. – А Саньке полезно побыть в садике. Он должен привыкать к другим детям. Может, ты его и в школу не пустишь?

Этот довод Алику крыть было нечем.

–  Это ты назло моим, – буркнул он. – Моим родичам будешь тыкать в глаза образованностью.

Родители у Алика были, что называется, «из простых». Катя их очень не любила и старалась видеться с ними как можно реже. Это было нетрудно: они сами не жаждали встреч, приезжали с Чистых Прудов, где прошло Катино и Аликово детство, в гости на Минусинскую улицу, как они сами говорили, только «на октябрьску» да «на майску». Поэтому упрек Алика она спокойно пропустила мимо ушей.

Саньку она отводила в садик сама, а по вечерам его забирала ее мама, Анна Николаевна Лобанова. Конечно, им было нелегко: после института Кате приходилось заезжать к матери на Чистые Пруды и везти маленького мальчика на мыс Дежнева. Но не только забота о том, чтобы Санька привык к другим детям, не только увлечение живописью заставляли Катю преодолевать все трудности и сносить недовольство мужа. С самых первых дней самостоятельной жизни ее стал мучить так называемый денежный вопрос.

Алик пропадал где-то по полгода, а ей с Санькой надо было на что-то жить. Кате совестно было брать деньги у родителей. Она занимала, где и сколько могла, потом приезжал Алик и привозил деньги. Казалось, что их много, очень много, но стоило Кате раздать долги, как оставалось всего ничего. Алик уезжал на заработки, а Кате опять приходилось брать в долг. Так и крутилась эта бесконечная карусель.

Сам Алик терпеть не мог отдавать долги. Вернувшись из очередной экспедиции, он дня два-три отсыпался, а потом начинал кутить. Он не понимал, как это так: он столько вкалывал, и все, оказывается, впустую? Опять денег нет? Ради чего же он тогда старался?

–  Мы с Санькой жили на эти деньги в твое отсутствие, – пыталась втолковать ему Катя. – Нам же надо было что-то есть, Саньке надо одежду покупать, он же растет! На нем все горит. О себе я не говорю. Донашиваю джинсы со школы, юбку не могу надеть: целой пары колготок нет!

–  То есть ты хочешь сказать, что я мало вкалываю? – возмущался Алик.

–  Я хочу сказать, что лучше бы ты нашел себе нормальную работу в Москве и зарабатывал энную сумму каждый месяц. Я бы хоть знала, на что рассчитывать.

В глубине души Катя не была уверена, что это лучший выход. Она испытывала растущее отвращение к мужу и уже не представляла, как смогла бы выдерживать его присутствие каждый день.

А ведь это было еще не самое худшее. Страшнее было то, что у нее не складывались отношения с сыном. Катя старалась дать Саньке разумное воспитание, но на деле выходило, что она только все запрещает, а вот каждый приезд отца для сына превращался в праздник. С папой все было можно. Не спать допоздна, а назавтра встать к обеду. Смотреть по телевизору то, что мама не разрешает. Потратить деньги на какого-нибудь киборга, купленного по цене «Мерседеса», а на следующий день сломанного и забытого. Объедаться мороженым от пуза.

Однажды дообъедались до того, что застудили миндалины, и их пришлось удалять. Катя повезла сына в больницу, держала его за руки, пока делали операцию, ухаживала за ним потом, утешала, но у Саньки осталось в памяти только одно: с ней связаны боль и неприятности. А с папой – веселье и неограниченные возможности. Катя не поняла и даже не заметила, как это получилось, но с самого начала они объединились против нее. Это вышло как будто само собой. И она ничего не могла с этим поделать.

Ей не хотелось думать, не хотелось верить, что все дело в деньгах, но деньги сыграли немалую роль, Катя не могла этого отрицать. Ей приходилось рассчитывать, тянуть от одного приезда мужа до другого, а вот Алик был всегда при деньгах и обожал ими сорить.

У Кати были способности к живописи, она часто ходила писать на пленере. К счастью, недалеко от дома был прекрасный парк, единственное, по ее убеждению, достоинство Минусинской улицы. Катя любила смену времен года, старалась не пропустить весной клейкие листочки, о которых с такой страстью рассуждал у Достоевского Митя Карамазов. Но еще больше ей нравились самые первые весенние дни, когда на фоне свинцово-серого неба голые ветки кажутся изысканно сизыми. Ей хотелось уловить этот тонкий контраст, она много раз писала один и тот же пейзаж.

Хранить картины в тесной квартирке было негде. Однажды Алик, когда ее не было дома, взял и выбросил все на помойку. Катя не стала устраивать скандал, но после этого случая долго с ним не разговаривала. И все-таки ей пришлось сдаться первой: невозможно вести постоянную войну, когда тут же рядом – маленький сын.

Ее взяли бы на факультет живописи, но она сознательно пошла на графику: это был верный кусок хлеба. К тому времени, как она окончила институт, Санька уже пошел в школу. И даже Алик наконец «завязал» с шабашниками, открыл в Москве небольшую фирму по отделке квартир. Впервые за все время их злосчастного брака в доме появились деньги, Катя раздала долги, наладилась некая видимость нормальной жизни.

Правда, видимость была очень относительная. Не в силах скрывать отвращение к мужу, Катя, под тем предлогом, что он храпит и ей мешает, стала спать на небольшом диванчике в кухне. Диванчик был ей маловат, приходилось спать скрючившись, вытянуться было невозможно. Катя не высыпалась, но это было лучше, чем спать в большой комнате на раскладном диване рядом с Аликом. Меньшую комнату они с самого начала отдали сыну.

Поначалу дела у Алика пошли вроде бы успешно. Окрыленный, он заказал для фирмы роскошную вывеску с надписью «Внутренние интерьеры» и страшно разозлился, когда Катя объяснила ему, что это неграмотно.

–  Грамотная выискалась! – кричал он. – Могла бы и помолчать. Знаешь, сколько я в эту вывеску бабла вбухал?

–  Не кричи, – морщилась Катя. – Сколько бы ты ни заплатил, она все равно неграмотная. Интерьер – это и есть внутреннее пространство.

Вывеску пришлось поменять, и Алик еще долго злился за это на Катю.

Он вообще удивительным образом умел винить в своих неудачах кого угодно, только не себя самого.

–  Все из-за этих, – сказал он как-то раз, окинув злобным взглядом окружающие его мастерскую панельные девятиэтажки. – Из-за них раскрутиться толком не могу.

–  Это ты о ком? – не поняла Катя, приехавшая взглянуть на новую вывеску.

–  Дура, что ль? Все из-за этих нищебродов! Они ж удавятся, но ремонт не закажут.

–  Как тебе не стыдно? – возмутилась Катя, когда до нее наконец дошло. – Мы в таком же доме живем!

–  Ну, положим, у нас шестнадцать этажей…

–  Слово-то какое нашел, – не слушая его, продолжала Катя. – Нищеброды! Сам-то ты кто? Можно подумать, ты рос среди штофных обоев и персидских ковров! А хочешь престижных клиентов, арендовал бы мастерскую где-нибудь на Золотой миле.

–  Ну, ты тупая… – протянул Алик. – На Золотой миле метр знаешь сколько стоит?

–  Знаю, – отрезала Катя, хотя понятия не имела о стоимости недвижимости на Остоженке. – Вот и не вороти нос от соседей, раз уж на Золотую милю не тянешь.

Алик еще что-то нудил, но Катя решила не обращать внимания.

Она окончила институт и устроилась работать художественным редактором в научно-технический журнал. Это была, мягко говоря, не мечта всей ее жизни, но журнал выходил раз в месяц, работа была необременительной, в редакции у нее появились друзья. А Этери Элиава, ее главная подруга со времен «Сурка», подбрасывала Кате разовые заказы на оформление книг в других издательствах. Там и платили больше, и работа была куда интереснее.

Впервые за долгое время Катя вздохнула свободно, впервые смогла хоть приодеться немного. Алик тоже решил проявить широту души. Сам он давным-давно, еще во времена своих скитаний по стране, обзавелся машиной, а теперь предложил купить машину Кате. Она согласилась: ей страшно надоели путешествия «на перекладных» с мыса Дежнева в город и обратно.

Катя пошла в автошколу, и оказалось, что она просто создана для вождения. В отличие от большинства женщин она спокойно, не дергаясь, без истерик и бабьего визга, села за руль рядом с инструктором, плавно тронулась с места и поехала. Она скрупулезно выучила все правила, инструктору так и не удалось подловить ее ни на чем. Катя сдала экзамен с первого раза – редкий случай, почти рекорд!

Алик торжественно повез ее в автосалон выбирать машину. Они купили «Жигули», на большее денег не хватило, хотя сам Алик давно уже раскатывал на иномарке и даже купил себе бокс в гараже неподалеку от дома. Увы, второго места в гараже не нашлось, Катину машину пришлось оставить под окнами во дворе. В первую же ночь она исчезла: видимо, следили от самого автосалона. В милиции Кате сказали, что «Жигули» – самая угоняемая марка. Не потому, что самая лучшая, а потому, что с запчастями в стране беда. Новые машины угоняют исключительно с этой целью: разобрать на запчасти и продать. В разобранном виде «Жигули», как выяснила Катя, стоят гораздо дороже, чем целая машина, но чтобы получить эти деньги, машину надо сперва угнать.

Она все-таки оставила в милиции заявление об угоне. Ей усиленно намекали, что дело это безнадежное, но она настояла на своем. Надо было получить хотя бы страховку. Страховку выплатили. За эти деньги можно было купить разве что колеса с кузовом, но без мотора. Катя истратила их, чтобы оплатить Саньке поездку в летний образовательный лагерь в Англии. Ей хотелось, чтобы сын свободно владел английским. Сама же она смирилась с тем, что машины у нее никогда не будет.

Потом Алик загорелся строительством дачи. Катя советовала сначала купить квартиру попросторнее и поближе к метро, но он заявил, что ему и тут хорошо, купил в Подмосковье участок и отгрохал такие хоромы, что Катя просто онемела.

–  Зачем нам двенадцать комнат? – спросила она, когда к ней вернулся дар речи.

–  Мне нужна дача! – гремел Алик. – Я работаю как вол, могу я хоть раз в неделю ночь поспать на свежем воздухе?

–  Для этого не нужен двухэтажный дом, – говорила Катя, но он ее не слушал.

–  Ты ничего не понимаешь!

На самом деле все она прекрасно поняла. Неподалеку от того места, где он выстроил дом, начали возводить престижный коттеджный поселок, и Алику хотелось не ударить в грязь лицом. Он вообще любил пустить пыль в глаза. В нем удивительным образом сочетались черты люмпена и парвеню. Дома, где его никто, кроме жены и сына, не видел, у него были самые что ни на есть простецкие замашки, привычки и ухватки. Он ходил в майке-алкоголичке и трикотажных синих трениках, пузырящихся на коленях, обожал шлепанцы без задников, охотно ел с газетки прямо из консервной банки и, уж конечно, оставлял за собой немытую посуду. Босяцкая простота, ненавистная Кате, была его идеалом.

Но на людях Алик появлялся в костюме от Гуго Босса, звал гостей на дачу и непременно, как Карандышев из «Бесприданницы», закупал всего самого лучшего, разве что, в отличие от Карандышева, не переклеивал этикетки на винных бутылках. Впрочем, в вине он ничего не смыслил и наедине с женой откровенно называл его квасом. Зато Алик пристрастился пить виски – «вискарь», как он говорил, – и текилу, а водку стал откровенно презирать.

Катя терпеть не могла виски, даже запаха не переносила. Сколько Алик ни пытался ее убедить, что-то объяснить насчет «сингл молт» замечательной марки «Гленливет», она и в этом односолодовом виски двенадцатилетней выдержки слышала сивуху. Когда на дачу или домой съезжались гости, Катя могла под настроение выпить рюмочку водки, а потом переходила на вино. Правда, Алик, обожавший спаивать женщин, громогласно уверял, что градус можно только повышать, а ни в коем случае не понижать. У Алика было в запасе много таких житейских премудростей типа «Пиво без водки – деньги на ветер». Катя пропускала их мимо ушей.

Чем могла, она старалась помочь мужу в бизнесе. Алик выпустил буклет с рекламой своей продукции, и все цветные иллюстрации, как и макет, сделала для него Катя. Но он норовил переложить на нее бухгалтерские обязанности, и тут уж Катя взбунтовалась.

–  Нечего меня грузить! – возмутилась она. – У меня своя работа есть.

Алик страшно обиделся, но что поделаешь, пришлось нанять бухгалтера. Впрочем, на этом он не успокоился. Если не бухгалтером, считал он, так уж дизайнером она могла бы потрудиться во славу семейного предприятия. Недаром же она в «Сурке» училась! Пусть теперь отрабатывает.

–  Пожалуйста, – холодно согласилась Катя. – Положи мне зарплату, и я буду работать.

Этого Алик перенести никак не мог. Какую еще зарплату?

–  Я что, не даю тебе денег на хозяйство? – спросил он.

Кате было противно объясняться с ним на денежные темы. Он не понимал или делал вид, что не понимает вещей, казавшихся ей элементарно ясными и бесспорными.

–  Деньги на хозяйство, – пыталась втолковать ему Катя, – это деньги для всех. На эти деньги я покупаю продукты, каждый день обед готовлю, белье сдаю в прачечную, за квартиру плачу. Вот что такое деньги на хозяйство. И не делай вид, будто это только твои деньги. Я тоже зарабатываю и свои деньги тоже трачу и на тебя, и на сына.

–  Да что ты там зарабатываешь? – пренебрежительно отмахнулся Алик.

–  Мне хватает, – сдержанно ответила Катя. – А если хочешь, чтобы я еще и на твою фирму пахала, плати мне жалованье.

Но Алику легче было остаться без дизайнера, чем ни за что ни про что, как он выражался, платить собственной жене. Оба проявили характер, и фирма продолжила работу в прежнем режиме: клиенты приходили и по своему разумению выбирали образцы паркета, обоев, карнизов, жалюзи, штор. Алик даже не подозревал, насколько больше у него было бы клиентов, насколько выше оборот, не будь он так упрям.

Увы, Алик оказался никудышным бизнесменом. Поначалу ему вроде бы удалось, как он сам говорил, «раскрутиться», но когда он построил дачу неподалеку от коттеджного поселка, из конторы этого самого поселка к нему подкатили с интересным предложением: он отделывает для них модельный коттедж, а они показывают этот коттедж всем потенциальным клиентам и советуют за оформлением интерьеров обращаться в его фирму. Тем более что владелец живет по соседству. И еще они за свой счет напечатают в журнале «Архитектура и строительство» фото модельного коттеджа, который будет продан последним.

Алик загорелся и за свои деньги оформил модельный коттедж. Угрохал на это пятьдесят тысяч долларов и погорел. Его обманули самым примитивным образом. Модельный коттедж был продан первым. Никаких фото в журнале «Архитектура и строительство» так и не появилось. И к Алику никто из жителей поселка, постепенно раскупивших коттеджи, за оформлением интерьеров не пришел.

Катя говорила Алику, что так, на устной договоренности, дела не делаются, что надо было заключить письменное соглашение, но он считал себя самым умным и слушать ничего не стал. В своем провале он, конечно, обвинил жену. Пошел в милицию, но там ему популярно, в доступной форме объяснили то, что уже пыталась втолковать Катя: «Нет договора – нет разговора». Он дулся на нее месяц за то, что она оказалась права.

Потерю пятидесяти тысяч долларов они пережили, но дальше стало еще хуже. Неожиданно у Алика появился компаньон, человек из того самого коттеджного поселка, что причинил им столько неприятностей. Кате этот новоявленный компаньон сразу не понравился, зато Алик был от него в восторге. Компаньон вложил в фирму деньги и стал своим человеком в доме.

Компаньон носил роскошное и звучное имя Мэлор. Всякий раз, представляясь друзьям Алика или Кати, он произносил это имя так, что оно звучало как «герцог Виндзорский». Только Катя прекрасно знала, что «Мэлор» – это аббревиатура, означающая: Маркс, Энгельс, Ленин, Октябрьская революция. Ничего общего с герцогом Виндзорским. Да и фамилия у Мэлора была весьма даже не герцогская: Подоляка. Зато у него была жена по имени Анжела, и Катя вскоре поняла, что такое имя – это диагноз. Анжела оказалась непроходимой дурой, мужу смотрела в рот, и, как потом выяснилось, фамилия Подоляка принадлежала ей. Но это выяснилось много, много позже.

И внешность у Мэлора подкачала. Вроде бы гарный хлопец, но… чего-то не хватает. А может, и наоборот: чего-то чересчур. Шумный, суетливый. Его очень портило полуопущенное веко на левом глазу. Катя мысленно прозвала его Циклопчиком.

Будь Мэлор просто позером, претендующим на звание души общества, с этим еще можно было бы смириться. Но Кате он с самого начала показался мошенником. Приходя в гости, Мэлор первым делом просил разрешения позвонить, брал телефон, уединялся в Санькиной комнате и вел долгие таинственные переговоры конспиративным шепотом, а хозяева и другие гости из вежливости не могли сесть без него за стол.

Катя не понимала, зачем ему их домашний телефон. Мэлор был весь обвешан мобильниками, она как-то раз нарочно их сосчитала: не меньше восьми. По мобильникам он тоже поминутно звонил, и ему звонили, причем сразу было ясно, что в ответ на звонки он что-то врет. Например, сидя у них в гостях, Мэлор говорил, что находится где-то в другом месте и улаживает какие-то дела. Потом перезванивал по другому телефону и говорил, что вот сейчас, сию минуту, подъехать никак не может: занят в каком-то третьем месте. Но буквально на днях обязательно позвонит и все уладит. Тем временем звонил еще один мобильник, и в эту трубку Мэлор тоже что-то врал, шикая на присутствующих: «Тихо! Тихо!» Всем приходилось замолкать, поддерживая его конспирацию.

Алику такой способ ведения дел казался вершиной делового администрирования. Катю бросало в оторопь.

Однажды она не выдержала и возмутилась:

–  Мы тебе мешаем? Иди на балкон.

–  Да брось, Катюха, чего ты как неродная? – принялся уговаривать ее Алик.

–  У нас еда стынет, все уже выпили, почему мы должны молчать, пока он тут проворачивает свои гешефты?

Разобиженный Мэлор убрался улаживать дела на балкон.

Еще больше Катю злило, что Мэлор пытался втянуть ее друзей в свои махинации. Вдруг объявил, что все должны купить акции холдинга «КапиталГруп» и отдать их ему. Рекламными объявлениями холдинга были обклеены все вагоны в метро. За каждый купленный пакет из пятисот акций они обещали премию. За два пакета премия удваивалась, за четыре – учетверялась.

Алик полностью подпал под влияние компаньона. Не спрашивая Катю, он взял все деньги, какие были в доме, включая отложенные на хозяйство, и купил акции. А купив, отдал Мэлору. У Мэлора в холдинге «КапиталГруп» была, как он сам говорил, «прямая наводка».

Семья осталась на какое-то время без денег, но это Катя сумела пережить. Хуже было то, что Алик и Мэлор со своим прожектом заморочили голову ее сослуживцам. Кое-кто из них послушался и тоже купил акции холдинга «КапиталГруп». И тоже отдал Мэлору.

–  Это пирамида, – настаивала Катя.

–  Что ты понимаешь! – отмахивался Алик.

В результате Мэлор пришел и объявил, что с премией они «пролетели». Был розыгрыш, но им не досталось. И прямая наводка не помогла.

На самом деле, как много позже выяснила Катя в случайном разговоре, Мэлор наскреб-таки акций на премию, получил ее, но весь выигрыш оставил себе. Тогда Катя потребовала свою долю. Алик решительно встал на сторону компаньона:

–  Это наши счеты, он деньги в дело вложил.

–  Ладно, – кивнула Катя, – это ваши счеты. А как насчет моих ребят? Они в вашем деле не участвуют. Но вы играли и их акциями тоже. Верните им деньги. Мне стыдно им в глаза смотреть.

Алик стал кричать, что это такая мелочь – не о чем говорить. Катя поняла, что ей его не переспорить.

–  Тебе самому-то не страшно? – спросила она мужа. – Он и тебя надует точно так же.

Алик, понимая, что она намекает на эпизод с бесплатной рекламой коттеджного поселка, рассердился, начал уверять, что Мэлор к тому делу не имеет никакого отношения, что он вселился в свой коттедж гораздо позже, когда все уже кончилось, и вообще, сколько можно попрекать?

–  Я не попрекаю. – Катя чувствовала себя бесконечно усталой. – Но ты называешь его компаньоном. У тебя с ним есть договор?

–  А как же! – с гордостью ответил Алик. – Вот, пожалуйста, можешь убедиться. – И сунул ей какие-то бумаги, в которых она ничего не понимала. – Вот, тут все написано.

Катя пролистала бумаги, где действительно было написано, что «компаньоны несут равную ответственность», но бумаги ее не убедили. Однако время шло, фирма не сказать чтобы процветала, но держалась на плаву, и Катя уже начала было думать, что ничего более страшного, чем жизнь с Аликом в тесной двухкомнатной квартире на мысе Дежнева, ей не грозит.

Правда, ей стало стыдно приглашать друзей в гости, когда в доме воцарился Мэлор со своей Анжелой, бесконечными мобильниками и гешефтами. Ее коллеги из технического журнала были еще куда ни шло: люди тертые, всего на свете повидавшие, со здравой долей журналистского цинизма. Но Этери и другие институтские друзья? Интеллигентные редакторши из солидных издательств, для которых она оформляла книги? Представить их в одной компании с Мэлором и Анжелой было немыслимо.

Поэтому Катя установила график: или друзья и сослуживцы Алика, или ее друзья. Своих она старалась приглашать пореже, но хоть раз-то в год на день рождения надо было их собрать!

А Мэлор еще и вздумал за ней ухаживать. На глазах у своей жены и Катиного мужа. Впрочем, и Анжела, и Алик взирали на этот «легкий флирт» с полной безмятежностью. Дядя так шутит. Именно под этим соусом пытался представить дело сам Мэлор. Одна лишь Катя чувствовала: в своих шутках он готов зайти далеко. Так далеко, как она ему позволит.

Она ничего ему не позволяла. Шлепала по рукам, сердилась, напрямую, открытым текстом просила прекратить. Ответом ей было одно:

–  Ну ты что, шуток не понимаешь?

День рождения у Алика летом, и его обычно справляли на даче. Катин день рождения – зимой, тринадцатого февраля. Она еще шутила: мало того, что тринадцатого, так еще и в самый куцый месяц. Отмечать приходилось в тесной квартире на мысе Дежнева. Вот как раз на день рождения Мэлор и припас ей подарок. Нагрянул незваным, привез дорогой букет импортных роз свекольного цвета, шампанское, конфеты, ананас… Словом, весь полагающийся набор.

Катя не стала даже делать вид, будто рада ему, но деваться было некуда: пришлось еще больше тесниться за столом, ставить дополнительные приборы, одалживать у соседей табуретки… И сесть вновь прибывшим пришлось с самого краю, ближе к двери, рядом с хозяйкой, приносившей из кухни очередные блюда. Мэлор сначала усадил Анжелу, но не из вежливости: ему хотелось сесть ближе к Кате.

Приехал он уже навеселе, а тут с полного одобрения хозяина дома добавил текилы и тотчас же возобновил этот свой «легкий флирт»: норовил всякий раз ущипнуть или шлепнуть Катю, когда она проходила мимо… и все это на глазах у ее изумленных подруг.

–  Такая баба – и не моя, – повторял он с тупой настойчивостью пьяного.

–  Прекрати, – строго сказала ему Катя после очередной такой выходки. – Я не шучу.

Мэлор загоготал в ответ, Алик его поддержал. Они «накатили» еще по одной. Катя молчала, хотя пили вроде бы за ее здоровье. Пока ели горячее, она сидела мрачная, подавленная, даже ради гостей у нее уже не хватало сил изображать веселье. Впрочем, от нее ничего и не требовалось. Мэлор царил за столом, рассказывал скабрезные анекдоты и сам первый над ними смеялся. Алик и Анжела дружно подхватывали, Катины коллеги из научного журнала тоже пару раз вежливо гыгыкнули за компанию, ее подруги молчали. Катя уже считала минуты до конца вечера. Ей хотелось поскорее остаться одной.

Хорошо еще, что Саньку она отправила ночевать к родителям! Дожить бы до завтра, а там… Там она обзвонит друзей и извинится перед каждым в отдельности, объяснит, что этот человек – важный компаньон ее мужа, что он помог фирме пережить дефолт в девяносто восьмом, поэтому его приходится терпеть в доме, что поделаешь… Всякие люди на свете бывают. Она его не звала, сам пришел.

Увы, сохранить хотя бы остатки достоинства ей было не суждено, Мэлор приготовил совсем иной финал. Убрав вместе с Этери, вызвавшейся помочь, посуду после горячего, Катя отослала помощницу обратно в комнату, а сама расставила на подносе чайные чашки и сладости и понесла угощенье гостям. Мэлор резво поднялся на ноги, словно пропуская ее к столу, и, оказавшись у нее за спиной, подмигнул Алику:

–  Глянь, старик, чистый скремент.

Он нарочно произносил так слово «эксперимент», это была одна из его дежурных шуток. С этими словами он сзади схватил Катю обеими руками за грудь. На миг Катя замерла. Просто остолбенела. А Мэлор, радостно гогоча, тиская ее, продолжил свою мысль:

–  Когда у женщины в руках полный поднос, бери ее тепленькую, она все вытерпит, но еду не уронит.

Катя вышла из ступора и разжала руки. Осколки любимых, мамой подаренных чашек брызнули шрапнелью по всему полу. Женщины дружно взвизгнули: многим мелкие осколки сквозь чулки впились прямо в кожу. А Катя ничего не видела и не слышала. Развернувшись, она что было силы закатила Мэлору оплеуху.

То ли он уже настолько набрался, то ли стоял нетвердо, но удар, усиленный инерцией поворота, свалил его с ног. И приземлился Мэлор крайне неудачно: прямо на копчик. Боль была такая, что он даже не сразу заговорил.

–  Ты что, блин, совсем охренела? – заорал он, придя в себя. – Ты мне всю жопу отбила!

–  Ну это, положим, ты сам. – Катя поражалась собственному спокойствию. – А теперь давай подымай ее и чтоб ноги твоей здесь больше не было.

Подняться самостоятельно Мэлор не смог. Причитая, к нему подскочила Анжела, но и ее сил оказалось мало.

–  Молчи, дура! – окрысился на нее муж.

Как в сказке про репку, подняли пострадавшего Алик и мужики из Катиного журнала. Анжела, не вняв совету, набросилась на Катю:

–  Ты что, без мозгов? Не могла потерпеть? А мне теперь его в травмпункт волочь? Может, у него там трещина!

Тут к Анжеле, опередив Катю, протиснулась мрачная и грозная Этери. Длиннющая, худющая, со смуглым и узким грузинским лицом, она утесом нависла над маленькой светленькой Анжелой. Голоса не повышала, да ей и не надо было:

–  А ну заткнись!

Анжела захлебнулась жалобами и умолкла. Зато Мэлор и не думал униматься. Поддерживаемый тремя мужчинами, он попытался сделать шаг, скривился от боли и завопил:

–  Я на тебя в суд подам! За нанесение! Вы все свидетели! – Он обвел бешеным взглядом присутствующих.

–  Подавай, – едва шевеля губами, ответила Катя. – Все свидетели.

В конце концов было решено, что Алик отвезет Мэлора в травмпункт на его, Мэлора, джипе, а один из Катиных сослуживцев поедет следом на легковушке Алика, чтобы ему потом было на чем добраться до дому.

–  Ты пьян, – напомнила мужу Катя.

Вообще-то в эту минуту ей было совершенно все равно, разобьется он или нет, заберут его в милицию или все обойдется… Алик же с неудовольствием протянул свое фирменное:

–  Ну, ты, старуха, даешь… Чего ты как неродная?

Это он так пытается сгладить неловкость? Значит, ему наплевать, когда другой мужчина лапает ее на глазах у всех? Вот и Анжеле все равно, что ее благоверный липнет к другой. В голове у Кати отстраненно и как-то абстрактно мелькнула мысль: а Алик ей изменяет? И она вдруг с пронзительной отчетливостью поняла – это ее не волнует. Ни капельки.

К ней подошла самая старшая из присутствующих, Елена Валериевна, или просто Лена, как она просила себя называть, редактор детского издательства, для которого Катя иллюстрировала сказки. Катя машинально отметила, что на ноге у Елены Валериевны поехал чулок, а следом за чулочной «дорожкой» сочится тоненькая струйка крови.

–  Катенька, с вами все в порядке?

–  Извините, – механически, по-прежнему не чувствуя губ, словно ей сделали заморозку, проговорила Катя. – У вас кровь идет. Пластырь дать?

–  Пустяки, не обращайте внимания. А вот вам надо сесть, выпить чего-нибудь горячего и сладкого. Может, врача вызвать?

–  Не беспокойтесь, Леночка, я ею займусь, – пообещала Этери.

Мэлора наконец вывели, гости стали торопливо расходиться. В крошечной прихожей больше двух человек одновременно не помещались, поэтому в дверях столпилась небольшая очередь. Этери тем временем усадила Катю на диван. К ней подходили, хрустя осколками, прощались, что-то сочувственно бормотали…

–  Ничего… Бывает…

Она не слышала.

Когда они с Этери остались одни, Катя хотела что-то сказать и вдруг поняла, что не может.

–  Ты посиди тут пока, – распорядилась Этери.

Она знала в этой квартире все: где веник с совком, где швабра, где тряпка половая. В отличие от многих артистических натур, Этери не носила дерюжных балахонов. Как была, в винтажном наряде от Ланвен, вся в бриллиантах, она поддернула кверху юбку, мигом вымела осколки, собрала остатки Катиного фирменного орехового торта, протерла влажной мыльной тряпкой жирное пятно на паркете… Конфеты в обертках аккуратно сложила на столе, а шоколадный набор – редкий, с разными начинками, ликерными бутылочками и еще какими-то чисто шоколадными конфетками, которые Катина мама называла «марешальками», – пришлось выбросить.

Потом Этери разыскала на кухне пару простых чашек «на каждый день», налила чаю – слава богу, на подносе не хватило места чайнику с кипятком! – и принесла в комнату. Катю вдруг бросило в дрожь: она сидела, обхватив себя руками, но ничего не могла с собой поделать.

–  Что со мной? – спросила она. – Почему я сижу и трясусь, как дура?

–  Это реакция, – авторитетно диагностировала Этери. – Ничего ты не дура. Ты держалась, как королева, Катька. Ну а теперь накатило. На, попей горяченького. То есть ты дура, конечно, что вышла за этого жлоба, но тут уж ничего не поделаешь. Хотя почему? Всегда можно развестись.

–  Я не могу развестись, – судорожно и прерывисто вздохнула Катя. – Я тогда Саньку потеряю.

Этери покосилась на нее.

–  Насколько я знаю судебную практику, ребенок всегда остается с матерью.

–  Ты не понимаешь. – Напившись чаю, Катя немного успокоилась, но в ее голосе звучала усталая безнадежность: – Санька обожает отца. Он меня возненавидит, если мы с Аликом разойдемся. Да я и сама не хочу ломать его об колено.

–  Никто не помешает Алику навещать сына, – возразила Этери.

–  В том-то и фишка. – Горькая усмешка тронула Катины губы. – В том-то вся и соль! Алику наплевать на Саньку. Он использует его против меня, но если бы меня вдруг не стало, он, наверно, сдал бы Саньку в детдом.

–  Ну, ты кончай себя хоронить, – нахмурилась Этери, раскуривая сигариллу «Даннеман». – Что ты собираешься делать?

–  Жить, – горько ответила Катя. – Как-нибудь все само встанет на свои места. Санька вырастет и поймет… Нет, этого подонка я больше на порог не пущу, если ты об этом…

–  Я думаю, он и сам не сунется. Катька, ты меня прости, – оживилась Этери, – он, конечно, испортил тебе день рождения и все такое, но я такой кайф словила! Передать не могу! Ты так классно засветила ему по роже, прямо как в кино! Умереть – не встать!

–  Вот он и не встал, – криво усмехнулась Катя. – Еще неизвестно, что там рентген покажет. Может, он меня в суд потянет, я не удивлюсь.

–  А я удивлюсь, – решительно отмела ее опасения Этери. – Вот хоть убей, он в суд не пойдет. Побоится.

Этери как в воду глядела. Во-первых, рентген зафиксировал лишь сильный ушиб мягких тканей той самой части тела, что по необъяснимой прихоти судьбы обречена страдать с самого детства, но никаких повреждений или трещин крестцовой кости не показал. Во-вторых, Мэлор, видимо, взвесил свои шансы, содержание алкоголя в крови, враждебно настроенных свидетелей и решил, что обращаться в суд – себе дороже.

Алик вернулся домой лишь наутро и устроил страшный скандал.

–  Ты соображаешь? – орал он. – Вся моя фирма на нем висит! Тоже мне выискалась… принцесса Диана!

–  То есть ради твоей фирмы я должна с ним спать? – холодно осведомилась Катя. – Ты говори, говори. Чего стесняться? Тут все свои.

–  Да он просто пошутил! Ты что, шуток не понимаешь?

–  Таких – нет, – отрезала Катя. – И запомни: он-то, может, и шутил, но я не шутила. Хочешь с ним работать – пожалуйста, где угодно, только не здесь. Если он еще хоть раз сюда придет, я уйду.

–  Далеко? – насмешливо спросил Алик. – Да куда ты денешься? А уйдешь, мы и без тебя справимся.

Это «мы» ужаснуло Катю. Она была права, он все просчитал. Знал, что она не бросит сына. Знал, что сын займет его сторону.

–  Повторяю, чтоб духу его здесь не было с его Анжелой, – сказала Катя, только чтобы что-нибудь сказать.

–  Да не боись, он и сам не придет. Сдалась ты ему… корова бешеная, – бросил в ответ Алик.

Последнее слово осталось за ним. Так он думал.