Случай в департаменте

У этого рассказа, написанного знаменитым американским новеллистом О'Генри, интересная судьба.

Сорок лет пролежал он никем не замеченный в архивах газеты «Хьюстон Дэйли Пост» в городе Хьюстон, штат Техас.

Литературоведы считали, что все литературное наследие писателя составляют двести семьдесят три рассказа и один роман.

Считалось также, что первый свой рассказ О'Генри написал в колумбийской каторжной тюрьме, где он отбывал наказание по обвинению в растрате[1], и что до тюрьмы он никогда не писал рассказов.

В 1935 году Мэри Харрел, учительница из города Остин, штат Техас, работая над биографией О'Генри, разбирала архив газеты «Пост» и в номерах за 1895–1896 годы обнаружила двадцать восемь рассказов, по стилю и языку очень похожих на новеллы О'Генри.

Рассказы были подписаны псевдонимом «Почтальон».

Профессор Техасского университета доктор Пэйн, профессор Колумбийского университета Вернон Логгинс и другие литературоведы после тщательной экспертизы установили, что рассказы действительно принадлежат перу О'Генри и что становление О'Генри как писателя произошло не в тюрьме, а значительно раньше.

Большинство найденных рассказов О'Генри опубликовал американский журнал «Рэдбук» в 1936 году. Некоторые из них были переведены на русский язык и напечатаны в советских журналах.

Вниманию читателей предлагается один из не переводившихся у нас рассказов замечательного американского новеллиста «Случай в департаменте». Он относится к числу ранних рассказов. В нем нет еще зрелости и стилистической отточенности позднего О'Генри. Однако, читая этот рассказ, можно почувствовать все особенности таланта писателя: юмор, лаконичность, остроумие и человечность.

В Техасе можно пройти напрямик тысячу миль. Если же вы идете неправедными путями, то расстояние и скорость, с которой вы передвигаетесь, значительно увеличиваются. Облака здесь спокойно плывут против ветра. В унылом крике здешнего козодоя можно уловить звуки, совсем не похожие на те, что слышатся в крике его северного собрата. Пусть будет засуха, но стоит после нее пройти свежему дождю — и за одну ночь на каменистой почве вырастают лилии сказочной красоты.

Округ Том Грин служил когда-то стандартной мерой. Я не припомню сейчас, сколько штатов Нью-Джерси и Род-Айленд можно было упрятать и затерять в чащах его кустарников. Но топор законодательства искромсал округ Том Грин и превратил его в целую кучу округов, из которых каждый только немногим больше какого-нибудь затерянного европейского королевства. Законодательное собрание заседает в Остине, рядом с географическим центром штата, и в то время как представитель от Рио-Гранде, отправляясь в столицу, берет с собой пальмовый веер и полотняный плащ, законодатель из Пэн-Хендля, отправляясь туда же, наматывает шарф поверх плотно застегнутого пальто и сбивает снег с башмаков, густо смазанных жиром.

Из всего сказанного выше вы можете сделать вывод, что огромная республика Юго-Запада представляет собою довольно внушительную звезду на государственном флаге и что здесь могут происходить события, не укладывающиеся ни в какие мерки и границы.

Должность уполномоченного по страхованию, статистике и истории представляла собой официальный пост не слишком большого, но и не очень малого значения. Мы говорим в прошедшем времени, так как в настоящее время в штате есть только уполномоченный по страхованию. Слова «история» и «статистика» уже не пишутся с большой буквы в официальных документах.

В 188… году распоряжением губернатора на этот пост был назначен Люк Кэнрод Стендифер. Ему было в это время пятьдесят пять лет, и он был техасцем до мозга костей. Отец его был одним из первых поселенцев и пионеров штата. Сам Стендифер немало послужил родине: он сражался с индейцами, участвовал в войнах, был пограничником и законодателем. Он не мог похвалиться большой ученостью, но его жизненный опыт был для него неиссякаемым источником познаний.

Если бы даже для этого не было множества других оснований, то и тогда на скрижалях славы Техас должен был бы занять почетное место, как страна благодарная. Потому что и в бытность республикой и будучи штатом он неустанно расточал почести и даже более ощутительные награды своим сынам, выведшим его из первобытного состояния. По этой самой причине Люк Кэнрод Стендифер, сын Эзры Стендифера, бывший пограничник, чистейшей воды демократ и счастливый обитатель той части политической карты, которая даже не имеет своего представителя в законодательном собрании, был назначен уполномоченным по страхованию, статистике и истории.

Стендифер принял эту почесть с некоторым недоумением. Ему было не совсем ясно, в чем будут состоять его новые функции и хватит ли у него способностей для их выполнения. Все же он согласился с назначением и даже известил власти об этом по телеграфу. Он тотчас отправился в путь из маленького провинциального городка, где за гроши исполнял скучнейшую и бесплоднейшую должность по съемке планов и составлению карт. Перед отъездом он просмотрел в Британской Энциклопедии под буквами I (Insurance — страхование), S (Statistics — статистика), Н (History — история)　всю информацию о своих будущих служебных обязанностях.

Несколько недель пребывания в должности уменьшили страх нового уполномоченного перед большими и сложными задачами, которые он призван был выполнять. По мере того как он знакомился ближе с делом, жизнь снова приобретала привычное для него течение. В его канцелярии работал старый очкастый клерк — посвященный во все детали, все знающий способный автомат, который занимал свое место за конторкой независимо от смены глав ведомства. Старый Кауфман неприметно обучал своего начальника департаментским премудростям и не позволял ни одному винтику нарушать плавное вращение колес механизма.

Впрочем, бремя обязанностей, возложенных штатом на Департамент страхования, статистики и истории, было не слишком тяжело. Главная его функция сводилась к контролю над деятельностью иностранных страховых компаний в штате, причем руководствоваться ему предлагалось исключительно буквой закона. Что касается статистики, то здесь дело сводилось　к тому, чтобы рассылать запросы окружным чиновникам, делать вырезки из отчетов других лиц и раз в год самому составлять из них отчеты об урожае хлеба и хлопка, о количестве ореховых деревьев и свиней, белого и цветного населения, а также огромное количество колонок цифр с заголовками «бушелей», «акров» и «квадратных миль». Больше ничего не требовалось. История? Эта наука играла в департаменте чисто пассивную роль.

Старые дамы, интересующиеся этой областью, заваливали департамент отчетами о работах организованных ими исторических обществ. Двадцать — тридцать человек каждый год писали в департамент о том, что им удалось найти карманный нож Сэма Хьюстона или походную фляжку Санта-Анна, или винтовку Дэви Крокета — подлинность всех этих вещей может быть безусловно подтверждена, — и требовали законодательного акта на покупку этих вещей для казны. Бо́льшая часть работ по разделу истории шла непосредственно в архив.

Однажды в душный день августа уполномоченный сидел, развалясь в своем служебном кресле и положив ноги на длинный письменный стол, покрытый зеленым бильярдным сукном. Уполномоченный курил сигару и сонно разглядывал неясные очертания ландшафта в рамке окна, которое выходило на голое поле, составлявшее владение законодательного собрания штата. Может быть, он думал о беспокойной и трудной жизни, которую прожил; о временах захватывающих приключений; о друзьях — тех, что шли ныне другими путями, и тех, что прекратили свое движение по каким бы то ни было путям; о переменах, внесенных в жизнь миром и цивилизацией, и — может быть, с чувством удовлетворения — о спокойном и удобном　местечке своем под сенью законодательного собрания штата, не забывшего его заслуг.

Дела в департаменте шли вяло. Страхование было в упадке, статистика — не в спросе, история — мертва. Старый Кауфман — бессменный клерк — испросил себе (что случалось довольно редко) половину рабочего дня, будучи приведен в хорошее настроение духа тем, что ему удалось прищемить хвост коннектикутской страховой компании, пытавшейся вести свои дела вопреки этикетам великого штата Одинокой Звезды.

В канцелярии царил покой. Только слабые, приглушенные звуки просачивались сюда через открытую дверь из других департаментов: негромкий гул и звон, когда клерк в канцелярии казначея за стеной бросал мешок с серебром в кладовую; стук неторопливой пишущей машинки; глухое постукивание из помещения геолога штата; шарканье сношенных башмаков по коридору — звук, прекратившийся около двери, к которой была обращена спина уполномоченного. И вслед за тем — мягкий звук голоса, произносящего какие-то слова; смысл их не доходил до дремлющего сознания уполномоченного, но в голосе он уловил замешательство и нерешительность.

Голос был женский; уполномоченный принадлежал к породе рыцарей, склоняющихся перед шлейфом юбки независимо от качества материала, из которого она сшита.

В дверях стояла поблекшая женщина — живое олицетворение человеческой скорби. Она была вся в черном — извечном трауре нищеты. По чертам лица ей можно было дать двадцать лет; по морщинам, изрезавшим его, — сорок. Легко было предположить, что это второе двадцатилетие обрушилось на нее в течение одного года. В ней еще жила негодующая, ненасытная и упрямая молодость, но она едва проступала сквозь оболочку преждевременного увядания.

— Простите, сударыня, — сказал уполномоченный, вставая с заскрипевшего кресла.

— Вы губернатор, сэр? — спросило это скорбное видение.

Уполномоченный, стоявший в это время изогнувшись и заложив руку　 за борт своего черного сюртука, на секунду заколебался. Но истина в конце концов победила:

— О нет, сударыня. Я не губернатор. Я имею честь состоять уполномоченным по страхованию, статистике и истории. Чем могу быть полезен, сударыня? Может быть, вы присядете?

Женщина машинально опустилась на пододвинутый ей стул. Она раскрыла дешевый веер — последний знак исчезающей элегантности. Одежда ее говорила о том, что она дошла до крайней нищеты. Она смотрела на человека, который — она уже знала это — не был губернатором, и видела, что лицо его, потемневшее и обветрившееся за сорок лет жизни на вольном воздухе, светится добротой и искренностью, а также суровой, безыскусственной учтивостью. Она видела также, что глаза его сини и ясны. Точно такими были они, когда он оглядывал горизонт в ожидании набега индейцев. Его губы были так же твердо сжаты, как и в тот день, когда он пошел против самого льва, Сэма Хьюстона, и открыто бросил ему вызов. Это было в тот год, когда выход из Федерации служил основной темой разговоров. В настоящее время и манерой держать себя и одеждой Люк Кэнрод Стендифер старался создать подобающий престиж искусствам, которым он служил — страхованию, статистике и истории. Он отказался от небрежного туалета, к которому привык дома. Теперь, в шляпе с широкими опущенными полями и сшитом в талию сюртуке, он выглядел ничуть не хуже, чем другие администраторы штата, хотя его ведомство, по общему признанию, было наименее значительно из всех.

— Вы хотели видеть губернатора, сударыня? — спросил уполномоченный тем тоном, которым он всегда говорил с женщинами.

— Я сама как следует не знаю, — ответила женщина в замешательстве. — Как будто бы — да. — И тут, внезапно тронутая сочувственным взглядом собеседника, она разразилась потоком жалоб.

Это была одна из тех нехитрых историй, в которых люди привыкли замечать скорее утешительное однообразие, чем скрытый в них трагизм. Старая повесть о несчастном замужестве, о жестоком бессовестном муже — разбойнике, расточителе, буяне, человеке совершенно аморальном, не обеспечивающем ей даже самых скудных средств к существованию. Да, да, в своем падении он зашел так далеко, что ударил ее. Это случилось накануне — вот здесь, на виске, у нее еще сохранился синяк, — она оскорбила его высокоблагородие тем, что попросила у него немного денег, ей не на что было жить. И все-таки, как истинная женщина, она находила оправдание своему тирану: он был пьян; он редко оскорблял ее таким образом, когда бывал трезв.

— Я думала, — продолжала она грустным голосом, — что, может быть, администрация штата согласится поддержать меня. Я слыхала, что такую поддержку оказывают семьям старых поселенцев. Мне говорили, что штат давал землю людям, которые сражались за него против Мексики, заселили страну и помогли изгнать индейцев. Отец мой во всем этом участвовал, но ничего не получил. Он не хотел ничего брать. Мне казалось, что по этому делу мне нужно повидать губернатора, вот я и пришла сюда. Если моему отцу что-нибудь причиталось, то, может быть, можно сделать так, чтобы это перешло ко мне.

— Весьма возможно, что вы правы, сударыня, — сказал Стендифер, — но большинство ветеранов войны и старых поселенцев получили свои земельные наделы. Все же мы можем для большей верности навести справки в земельном управлении. Вы разрешите узнать имя вашего отца?

— Амос Кольвин, сэр.

— О боже! — воскликнул Стендифер и даже привстал, расстегивая свой тесный сюртук. — Вы — дочь Амоса Кольвина? Но ведь мы с Амосом Кольвином целые десять лет были связаны более тесными узами, чем два отпетых вора. Мы вместе дрались с индейцами, гоняли скот и охраняли границу почти по всему Техасу. Я припоминаю теперь, что однажды уже видел вас. Вам было лет семь и вы ездили взад и вперед на маленькой рыжей лошадке. Мы с Амосом остановились в вашем доме, чтобы заморить червячка, когда преследовали через округа Кэрнес и Би шайку мексиканских скотокрадов… Великий тарантул! И вы — та самая маленькая дочурка Амоса Кольвина? Не упоминал ли он когда-нибудь о Люке Стендифере?

Слабая улыбка тронула бледное лицо женщины.

— Мне помнится, — сказала она, — что он редко говорил о чем-нибудь другом. На каждый день у него в запасе была история о ваших с ним подвигах. Чуть ли не последнее, что я от него слышала, — это рассказ о том, как он был ранен индейцами и как вы подползли к нему по траве с кружкой воды, в то время как они…

— Да, да! Конечно! В этом не было ничего особенного, — быстро перебил Стендифер, громко откашливаясь и снова застегивая сюртук. — Но скажите, сударыня, кто это животное… простите, сударыня, кто этот джентльмен, за которого вы вышли замуж?

— Бентон Шарп.

Уполномоченный со стоном опустился в кресло. Эта милая, печальная, маленькая женщина в глухом черном платье, дочь его лучшего друга, — жена Бентона Шарпа! Бентон Шарп, один из известных «дурных» людей в этой части штата, в прошлом — скотовод, бандит, головорез, а ныне — шулер, занимающийся своим гнусным ремеслом в больших пограничных городах штата, буян и наглец, полагающийся на свою громкую славу и совершенно исключительное искусство стрельбы из револьвера. Редко кто рисковал идти против Бентона Шарпа. Даже блюстители закона разрешали ему диктовать им свои условия перемирия. Шарп был быстрым и метким　стрелком и обладал талантом неизменно выходить сухим из воды. Стендифер не мог понять, каким образом этот хищник мог сблизиться с голубкой Амоса Кольвина. Он выразил свое удивление вслух.

Миссис Шарп вздохнула:

— Видите ли, мистер Стендифер, мы ничего не знали о нем, а он, когда хочет, умеет быть очень милым и любезным. Мы жили в маленьком городке Голиэд. Бентон проезжал верхом через город и задержался там на несколько дней. Я, наверное, была тогда несколько красивее, чем теперь. Он хорошо обращался со мной целый год после того, как мы поженились. Он застраховал свою жизнь в мою пользу в пять тысяч долларов. Но последние шесть месяцев он всячески надо мной издевался, разве что не покушался убить. Иногда я жалею, что он этого не сделал. Одно время у него не было денег, и он жестоко оскорблял меня за то, что у меня нет средств, которые он мог бы тратить. Потом отец мой умер и оставил мне маленький домик в Голиэде. Муж заставил меня продать этот домик и выгнал меня на улицу. Здоровье у меня неважное, работать я не могу. Я прямо не знаю, как я прожила это время. Недавно я узнала, что он хорошо зарабатывает в Сан-Антонио. Тогда я поехала туда, разыскала его и попросила мне помочь. Вот, — она дотронулась до синяка на виске, — вот все, что я от него получила. После этого я приехала в Остин, чтобы повидать губернатора. Однажды я слышала от отца, что ему от штата причитается какая-то земля или пенсия, которых он не хотел требовать.

Люк Стендифер встал и отодвинул кресло. Он смущенно оглядел свою просторную, красиво обставленную канцелярию.

— Вам придется пройти длинный путь, — сказал он медленно, — если вы захотите добиться от правительства уплаты старых долгов. Вся эта волокита с адвокатами, постановлениями, свидетелями и судами отнимет у вас немало времени. Я не совсем уверен, — продолжал он, задумавшись, — что возглавляемый мною департамент имеет право на разбор таких дел. Ведь он, сударыня, всего лишь департамент страхования, статистики и истории, и этот случай к нему как будто бы не относится. Но юрисдикция — понятие растяжимое. Посидите минутку здесь, сударыня, а я схожу в соседнюю комнату и кое-что разузнаю.

Казначей штата сидел за массивной узорчатой решеткой и читал газету. День подходил к концу. Клерки бездельничали за своими конторками, ожидая, когда можно будет уйти домой. Уполномоченный по страхованию, статистике и истории вошел и просунул голову в окошко.

Казначей — маленький, подвижный старичок со снежно-белыми усами и бородой — легко вскочил с места и подошел к Стендиферу. Они были старыми друзьями.

— Дядя Фрэнк, — сказал уполномоченный (как все техасцы, он запросто обращался к историческому казначею), — сколько у вас денег в кассе?

Казначей назвал сумму последнего баланса с точностью до одного цента — она составляла миллион долларов с небольшим.

— Дядя Фрэнк, слышали вы когда-нибудь об Амосе Кольвине?

— Отлично знал его, — быстро ответил казначей, — замечательный был человек. Бесценный гражданин. Один из первых поселенцев на Юго-Западе.

— Его дочь, — сказал Стендифер, — сидит сейчас в моей канцелярии. Она без гроша. Она вышла замуж за Бентона Шарпа, бандита и убийцу. Он довел ее до нищеты. Ее отец помогал строить наш штат, и теперь очередь штата помочь его дочери. Двух-трех тысяч долларов было бы достаточно, чтобы выкупить ее дом и дать ей возможность спокойно жить. Штат Техас не может допустить, чтобы ей было в этом отказано. Выдайте мне деньги, дядя Фрэнк, и я передам их ей. Формальную сторону мы уладим потом.

— Но позвольте, — озадаченно сказал казначей. — Вы же знаете, Стендифер, что я не могу выплатить ни одного цента из казначейства без визы контролера. Я не могу потратить ни одного доллара без оправдательного　 документа.

Уполномоченный нетерпеливо махнул рукой.

— Я вам дам оправдательный документ, — сказал он. — Что это за должность, на которую я назначен? Что я — только число в бухгалтерской книге? Неужели моего имени для вас недостаточно? Отнесите расход за счет страхования и двух других жупелов. Не говорит ли статистика, что Амос Кольвин пришел в этот штат, когда тот был в руках мексиканцев, гремучих змей и индейцев, и сражался за то, чтобы сделать его страной белого человека? Не свидетельствует ли она, что дочь Амоса Кольвина доведена до катастрофы негодяем, стремящимся опорочить все то, за что мы — и вы, и я, и все старые техасцы — проливали кровь? Не говорит ли история, что штат Одинокой Звезды никогда не отказывал в поддержке нуждающимся детям людей, которые сделали его самым великим из штатов? Если статистика и история не могут постоять за дочь Амоса Кольвина, то на ближайшей законодательной сессии я буду просить о ликвидации моего ведомства. Ну, дядя Фрэнк, давайте, отдадим ей деньги. Я официально подпишу бумаги, если вы считаете это нужным, и потом, если губернатор, или контролер, или привратник, или еще кто-нибудь будет ерепениться, клянусь богом, я буду апеллировать к народу, и тогда посмотрим, откажутся ли они утвердить этот акт.

Казначей смотрел на него с испугом и сочувствием. Голос уполномоченного поднимался по мере того, как он закруглял фразы, которые хоть и выражали похвальные чувства, однако бросали некоторую тень на главу немаловажного департамента штата. Клерки стали прислушиваться.

— Вот что, Стендифер, — сказал казначей примирительно. — Вы знаете, что я помог бы в этом деле, но, прошу вас, вдумайтесь в положение. Каждый цент в казначействе тратится только по назначению, установленному законодательным собранием, и выдается только по чеку контролера. Я не властен ни над одним центом. Не имеете на это права и вы. Ваш департамент не правомочен в отношении расходов, он даже не имеет административной власти: функции его чисто канцелярские. Единственный способ для леди получить помощь — это подать прошение в законодательное собрание и…

— К черту законодательное собрание, — сказал Стендифер и повернулся к выходу.

Казначей окликнул его:

— Стендифер, я лично с удовольствием внесу сотню долларов на неотложные расходы дочери Амоса Кольвина. — Он полез за бумажником.

— Не беспокойтесь, дядя Фрэнк. В этом нет нужды. Она пока не просила ни о чем подобном. Кроме того, ее дело находится в моих руках. Я вижу теперь, какой маленький, жалкий, куцый и корноухий департамент мне поручен. По-видимому, он имеет такое же значение, как старый альманах или книга для регистрации приезжих в отеле. Но до тех пор пока я его возглавляю, он не захлопнет двери перед дочерью Амоса Кольвина, не использовав всей полноты предоставленной ему власти. Вы еще услышите о департаменте страхования, статистики и истории.

Уполномоченный вернулся в свою канцелярию задумчивый. Он несколько раз открыл и закрыл чернильницу на своем столе, потом заговорил.

— Почему вы не добиваетесь развода? — спросил он вдруг.

— У меня нет для этого денег, — ответила женщина.

— Жаль, что в настоящее время возможности моего департамента сильно урезаны. Вероятно, статистика превысила свой кредит в банке, а из истории обеда не сваришь. Но тем не менее вы обратились по правильному адресу, сударыня. Департамент вас выручит. Где, говорите вы, находится сейчас ваш муж?

— Он был вчера в Сан-Антонио. Он там сейчас живет.

Внезапно уполномоченный отбросил свой официальный тон. Он взял маленькую поблекшую женщину за руку и заговорил по-старинному, как прежде около костра:

— Ваше имя Аманда, не правда ли?

— Да, сэр.

— Я это знал. Я часто слышал его от вашего отца. Аманда, перед вами — лучший друг вашего отца, глава крупного учреждения в системе управления штатом, и он поможет вам. И еще перед вами старый бродяга и клеймовщик скота, которого не раз выручал из беды ваш отец, и он хочет задать вам один вопрос. Аманда, есть у вас деньги, чтобы прожить два-три дня?

Бледное лицо миссис Шарп чуть порозовело:

— Вполне достаточно, сэр, на несколько дней.

— Вот и прекрасно. Возвращайтесь сейчас туда, где вы остановились, и приходите в департамент снова послезавтра часа в четыре дня. Возможно, что к этому времени я смогу сообщить вам что-нибудь определенное.

Уполномоченный вдруг смутился и умолк. Потом спросил:

— Вы сказали, что ваш муж застраховал свою жизнь в пять тысяч долларов. Не знаете ли вы, сполна ли уплачены страховые взносы?

— Он уплатил за год вперед месяцев пять тому назад, — сказала миссис Шарп. — Полис и квитанция у меня в чемодане.

— Тогда все в порядке, — сказал Стендифер. — Такие вещи нужно хранить. Они могут пригодиться.

Миссис Шарп ушла, и вскоре после этого Стендифер отправился в небольшой отель, где он жил, и стал просматривать в газете расписание поездов. Спустя полчаса он снял сюртук и жилет и укрепил с помощью ремней, перетянутых через плечо, револьверную кобуру так, чтобы рукоять приходилась у него слева под мышкой. В кобуру он вложил короткоствольный револьвер сорок четвертого калибра. Снова одевшись, он зашагал к станции и сел в поезд, отходивший на Сан-Антонио в восемнадцать-двадцать.

На следующее утро жители Сан-Антонио прочитали в газете «Экспресс» следующее сенсационное сообщение:

В ресторане «Золотая арка» убит известный на всем Юго-Западе десперадо. 

Крупный чиновник штата успешно парировал нападение скандалиста. 

Великолепная демонстрация мастерства револьверной стрельбы.

Когда миссис Шарп появилась, как было условлено, в канцелярии уполномоченного, она застала его спокойно догрызающим яблоко «золотой рассвет». Он поздоровался с ней без всякого смущения и, не колеблясь, обратился к событию, которое было у всех на языках.

— Я должен был это сделать, сударыня, — сказал он просто, — в противном случае он бы меня пристрелил. Мистер Кауфман, — обернулся он к старому клерку, — просмотрите, пожалуйста, отчеты общества по страхованию жизни и скажите, все ли у них в порядке.

— И смотреть нечего, — проворчал Кауфман, который всегда все помнил. — Все в полном порядке. Они оплачивают все потери в течение десяти дней.

Миссис Шарп вскоре собралась уходить. Она решила остаться в городе до тех пор, пока не будет оплачен страховой полис. Уполномоченный не удерживал ее. Она была женщиной, и он не знал, что можно сказать ей в такую минуту. Время и отдых, подумал он, принесут ей то, в чем она нуждается.

Но когда она уже уходила, Люк Стендифер не мог отказать себе в маленьком удовольствии.

— Сударыня, — сказал он официальным тоном. — Департамент страхования, статистики и истории сделал все что мог по вашему делу. Это был случай, к которому было трудно подойти с формальной стороны. Статистика потерпела фиаско, а история дала осечку, зато в области страхования — я позволю себе это утверждать — мы оказались на должной высоте.