Случайные встречи…

День

День замкнулся в себе. Укрывшись за ширмой снегопада, он попеременно то шуршал за нею чем-то, то стучал непонятно по чему. Дабы разоблачить его, требовалось набраться духу и вступить за ограниченный им предел, преодолеть крепостную стену сугроба, перейти вброд пойму снежной реки, а там уж, коли будет на то добрая воля…

Когда мне, наконец, удалось найти путь и одолеть уготованные этим днём преграды, то встретил её. Она стояла, раскинув в сторону руки, точно для объятий, и раскачивалась в томном танце, ведомая ветром. Средние пальцы при этом как бы заламывались, на манер кисточек ушей белки, и было заметно, что ей казалось, будто этим привлекает к себе внимание, хотя в самом деле, глядя на то, делалось смешно или даже немного грустно. Её сарафан, местами протёртый от усердной стирки, был заштопан чёрными нитками, но, несмотря на то, выглядел нарядным. В нерешительности, она простаивала у дороги часами, но, когда казалось, что вот, ещё немного, и уже будет готова идти, её руки опускались. Впрочем, было неясно, – все ли берёзы таковы, либо есть те, которым нравится видеть подле себя одно и то же во все времена года.

Тонкие пальцы её рук, были унизаны перстнями раскалённых, будто бы проволока не печи, красных лап воробьёв, а прямо у ног устроилась синица с кусочком сала. Изогнув хвост, как кошка, она неспешно смаковала лакомство, того и гляди – примёрзнет.

-Ту-ту-тук, ту-ту-тук, ту-ту- тук! – Ритм, что выбивал дятел в вязаной спортивной шапочке неподалёку, перекликался со стуком колёс паровоза, который грузно отдувался за поворотом и грозно упреждал о своём появлении. И вот, когда уж можно было отдать все звуки на откуп одному только дятлу и разыгравшемуся воображению, паровоз явился, словно призрак, медленно очаровывая своей основательностью, статью и округлыми формами. Недаром дети так любят наблюдать за этими, вечно уставшими существами, что и ходят отдуваясь, и шумно дышат если пьют!..

Паровоз давно уж скрылся за следующим грациозным изгибом рельс, а неутомимый дятел, роняя наземь опилки, да осколки льда, всё передавал и передавал лесу азбукой Морзе. Стараясь пробиться сквозь мглу, отправлял: то апостроф, то знак вопроса, то «ч», то «ш», как будто бы знал, что нет таких по-латыни, и так, и эдак – чужие его не поймут.

Лес же, невозмутимо и настойчиво телеграфировал ему в ответ по Шаппу6, не выходя, впрочем, за рамки трёх букв: D, E и F, а при том, что пни были и вовсе немногословны, – на какой не глянь, – каждый оказывался идеалист7.

Внезапно, ни с того, не с сего, опрокинувши навзничь ширму, явилось солнце, и, безо всякого видимого труда, раскрасило унылый зимний день своею мягкой кистью. Так, что небо стало вдруг хрупким, бирюзовым, как эмаль на старом блюде, а все округ засияло золотистой, осыпающейся, бесконечной узорной пылью… В единое мгновение сдуло пепел серого дня и с него самого, и с чувств, что вызывали его тоскливые взоры, и с надежд, которыми он растапливал печь своей немоги.

Вечером, когда влажный дуб звучал в печи, будто бы щёлкал семенами подсолнечника, и дом, вдыхая этот, взявшийся ниоткуда маслянистый аромат, принялся греметь пустыми горшками, да сыпать крошками мимо стола, я глядел сквозь трепет остроконечных оранжевых лепестков пламени и улыбался, припоминая крупную гладкую сойку с полной, как у купчихи, шеей, что напугала нынче, стряхнув с ветки, прямо мне на голову, снег.

…Отсрочивая встречу с солнечным днём, ты рискуешь застать, в лучшем случае, только закат.