Служба Богу и России. Статьи и речи 1904-1907 годов

Может ли человек в христианском освещении смысла жизни из целого круга тех идей и понятий, которыми обогатило его мысль христианское Откровение, найти нечто такое, что сделало бы для него страдания если уж не удобоприемлемыми без внутреннего протеста чувства, то хотя бы подвигом во имя какой-либо высшей цели, достаточной для их оправдания и примирения с ними? Несомненно, может.

В христианстве есть, несомненно, нечто отрадное, есть нечто такое, что заставляло апостола кровью свидетельствовать правду тех своих слов, что он желает и может хвалиться ничем иным, как только Крестом Христовым, то есть страданиями и смертью своего великого Учителя, и что слово о Кресте и сам Крест суть воистину сила во спасение всякому человеку, уверовавшему в этот Крест. Не может быть, чтобы слова того же апостола, что мы, христиане, хвалимся скорбями, что и сам он желает хвалиться только немощами своими, суть слова болезненно извращенного религиозного чувства. Не может быть, чтобы сонм мучеников тоже являл собой что-то болезненное и извращенное.

Ясно, что и Сам Христос и Его апостолы хотя и утверждают страдания жизни, но придают им какой-то особый, высший, смысл и заставляют человека находить в них этот высший смысл, находить в них какую-то высшую правду и в этих самых страданиях искать пути к лучшей жизни.

Так именно это и должно быть для нас, званных ко Христу, и всякое другое отношение к страданиям и обычное понимание их только представят нам жалким христианское учение. Не соблазн и не безумие, подобно неверным язычникам и иудеям, должны мы находить в этом, а действительно высшую силу и высшую премудрость. Правда, тайна нашего спасения, премудрость и тайна нашего блага и обновления жизни скрыта была и недоступна даже высшему уму ангельскому, но теперь, когда она совершилась, можно ли сказать, что для нас она по-прежнему сокрыта? Можно ли сказать, что хотя бы часть завесы над этой тайной не поднята? Если так, то мы несчастнее всех человек, ибо, оставив свой разум и мудрость и восприяв ум Христов, все-таки блуждаем во мраке и неведении.

Только намеренное и произвольное ослепление может утверждать, что завеса не поднята над тайной всей мировой скорби и суеты. Поднята эта завеса и над тайной наших страданий, открыт в христианстве и их источник и конечная цель, равно как указано и то отношение к ним, та точка зрения, при которой они и воспринимаются и переносятся не как иго бессмыслия и бесцельной тяготы, а даже как иго благое, как торжество духа и величие человека. Может быть, тем самым и мучается человек, тем он и погрешает в вопросе о страданиях жизни, что борется и отрицает то, что неизбежно, чего по самому существу дела при наличных условиях жизни нельзя отрицать - разумеем эти самые страдания. А христианство, может быть, тем и открывает тайну страданий, что, указывая принципиально их источник, и главным образом внутренний - в природе духовной человека, заставляет в то же время проще смотреть на них и относиться к ним проще в опыте наличной жизни: оно заставляет сознательно принять их, как действительно неизбежный закон жизни в ее наличных условиях, а не отвращаться и бегать от них - заставляет при этом принять их не ради их самих только, а ради высшей любви, непременно ради любви или к Богу, или к ближнему.

Вот этого именно смысла страданий и этого отношения к ним, что они должны быть добровольным подвигом самоотверженной любви, непременно вольным подвигом и подвигом именно высшей любви и высших благородных начал жизни человеческой, и не может и не хочет признать мир, ибо он привык любить только себя, и любовью больше плоти и сластолюбия, любовью к тем внешним явлениям наличной жизни, которые составляют приятный мираж его жизни. Эта мысль, которую мы хотим утвердить как чисто христианскую, по вопросам о страданиях жизни, думается, имеет в свою пользу весь наличный опыт самого же человека и тысячи отдельных примеров для подтверждения; не чужда она и чисто психологической правды. Что, в самом деле, в обычной жизни - общественной и частной - побуждает людей идти на страдания, воспринимать их целиком и не только не тяготиться ими, но находить в них высший смысл, высшую гордость и торжество духа своего? Да опять та же любовь: к Отечеству ли, к идее ли, к родным, к богатству даже или к чему-либо иному - та именно высшая в природе человека сила, которая ставит человека на пьедестал свободного деятеля и творца жизни. Так, значит, и в обычной жизни на каждом почти шагу мы можем видеть, что любовь и свобода придают смысл страданиям, дают им иной характер и высшую цену; мало того, эти самые страдания, как подвиг свободы и любви, переходят в историю, делаются достоянием человечества и предметом или просто удивления, или даже преклонения.

Вот этот именно закон отношения к страданиям и хочет утвердить христианство в качестве общего принципа отношений к страданиям и говорит, что это единственно истинный закон в наличных условиях жизни, осмысливающий эти страдания и открывающий в них высшую правду и свет, - именно закон добровольного свободного восприятия всей тяготы жизни, всех страданий ее во имя высшей любви. Правда, кажется, не все могут так страдать, не все могут и воспринимать страдания жизни по этому именно закону, ибо есть страдания, которые особенно кажутся странными, над разгадкой которых мучились даже лучшие и чисто христиански настроенные великие умы, как Достоевский, - это страдания детей. Уж дети-то никак, конечно, не могут осмыслить и примириться со страданиями по тому закону отношения к ним, какой указывает христианство, по той простой причине, что ясного сознания свободы своей личности и самоопределенной любви у них еще нет. Но ведь в том круговороте скорбей и страданий и слишком сложной путаницы и цепи причин и следствий, из которых слагается жизнь, трудно без высшего проникновения в жизнь разобраться в этой путанице, трудно сразу и понять эти страдания невинных детей.

Чьи, собственно, эти страдания детей, чем они обусловливаются, что они вызывают в нас и должны бы вызывать - вот в этом прежде всего нужно разобраться. И потом там, где наряду со страданиями есть и должно быть сострадание, и там, куда необходимо внести высший нравственный смысл и оценку, - там, конечно, все получит должное освещение и свое место. Так и страдания детей, где нет еще и не может быть подвига свободы и высшей любви со стороны самих детей, может быть, получат смысл и откроют свою тайну, если, по крайней мере, те, кому дано благо свободного творчества своей жизни во имя любви, поставят это неизменным законом своей личной жизни.

А жизнь ясно показывает нам на живых примерах, как отзываются эти самые страдания в личной жизни тех, кто восприял их в качестве свободного подвига ради высшей любви. Что можно сказать о настроении духа апостола Павла, когда он открыто говорит: "Благоволю в немощех, в досаждениих, в скорбех и темницах" (2Кор.12:10)... "мне умереть - приобретение" (Фил.1:21)? Не раскрыты ли теперь эта тайна и смысл страданий в жизни целого сонма мучеников, исповедников, преподобных и всякого рода подвижников? Не раскрыта ли она во всех этих словах апостола: "Всякую радость имейте... егда во искушения впадаете" (Иак.1:2), "...всегда радуйтеся, непрестанно... о всем благодарите" (1Фес.5:16-18)?

Вот почему Христос и сказал, что каждому нужно не бегать страданий и не заглушать их путем искусственно созидаемого миража якобы благ жизни, а нужно каждому взять на себя вольною волею крест своей жизни и следовать за Ним именно, то есть по пути добровольного, свободного восприятия и несения страданий ради высшей любви.

Но еще вопрос: есть ли какая-нибудь возможность так воспринять в своей личной жизни страдания, как учит христианство, то есть как свободный и сознательный подвиг жизни во имя любви и во имя нравственного совершенствования? Разумеем возможность, конечно, психологическую, которая одна только в данном случае и имеет значение.

Такая возможность несомненно есть, и заключается она в том внутреннем духовном настрое человека, которое можно определить как сознание своей виновности пред Богом. Даже ведь обычная психология преступников, раскаявшихся и осознавших свой грех и преступление, такова, что непременно хочется страдать. Есть в человеке какая-то внутренняя потребность выстрадать за совершенное преступление само право на новую, чистую, человеческую жизнь, и эти уже чисто добровольные муки и страдания воспринимаются не столько как тяжесть и тем более не бессмысленное мщение правосудия, а как бы только законные муки нового, духовного, рождения, и по отношению к ним чувствуется не только примиренность, но и благодарность. Кажется, нет ничего тяжелее, как жить на положении только прощенного преступника и грешника; хочется непременно выстрадать законное право на жизнь. Это психологическое требование самой природы человека, когда в ней просыпаются совесть и истинная человечность, и едва ли это можно отнести только на счет самолюбия и гордости. Здесь выражается то самое, что Псалмопевец выразил в словах: "Благо мне, яко смирил мя еси" (Пс.118:71) или апостол Павел, когда говорил: "Благоволю в немощех... в изгнаниих, в скорбех" (2Кор.12:10), ибо поскольку внешний человек тлеет, постольку внутренний обновляется (2Кор.4:16), а посему и сама смерть - величайшее из зол - является даже приобретением.

Это значение страданий и добровольное, даже радостное, приятие их, сознание необходимости добровольно пострадать за преступление особенно хорошо выражено у Достоевского; припомните беседы Сони Мармеладовой с Раскольниковым и тот процесс нравственного возрождения, который пережил Раскольников, поняв, наконец, смысл страданий. А ведь в системе христианского мировоззрения, или, лучше сказать, в сфере христианского настроя и живой веры, если кому дает ее Господь, мы все мыслимся и можем чувствовать себя преступниками за зло и страдания, как извратители Божия порядка и закона о нашей жизни, виновные в этом извращении и как бы убийстве богоподобия не только в праотце своем, но и в личной своей жизни, разрушающей дело Божие и Его Царство и создающей царство диавола. Вот почему христианская жизнь и должна начинаться с покаяния и слез как осознания греха и своей виновности пред Богом. Припомним проповедь Предтечи, Христа Спасителя, которой Они начали дело благовестия, и опыт подвига жизни всех носителей христианской жизни. Это есть первое дело даже более благодати Божией, нежели собственных усилий человека. Но зато где оно есть и кто в христианстве находит это как бы прозрение и восприятие в чувстве того, что выражено в догмате о добровольном грехопадении человека, для того тайна страданий делается не только понятна, но и появляется возможность осмыслить эти страдания, примириться с ними и воспринять их как подвиг нравственного возрождения в чувстве свободной любви к Богу и Христу, страдавшему за нас, преступников и грешников.

Так, в системе христианского мировоззрения, или, лучше сказать, в сфере христианского настроя, воспринимающего христианство не как систему мысли, а как жизнь, определяется и причина страданий и зла, и смысл их, и возможность не только примирения с ними, но даже то, о чем вне христианства и подумать нельзя, - похваление скорбями. Там, вне христианства, в отношении к страданиям - или отчаяние и пессимизм, или проклятие жизни по невольности и неизбежности страданий, или пошлая попытка заглушить их распутством жизни. В этом отношении факт примиренности со страданиями, какую дает нам христианская жизнь, факт, засвидетельствованный опытом, есть явление исключительное в своем роде, и в разрешении вопроса о страданиях нужно отталкиваться по преимуществу от этого исключительного факта. Скажем прямо в заключение, что помимо христианского сознания, или, вернее, вне сферы живой христианской веры, внутреннего настроения и опыта верующей личности, вопрос о зле и страданиях неразрешим с благоприятными выводами для человеческого ума и примириться с ними невозможно. Пусть говорят (а это говорят), что христианский Бог слишком жесток, что никто так не бьет человека, как Он; мы можем на это сказать, что радость жизни, получаемая муками рождения, дороже этих скорбей, а это рождение и жизнь и дает наш Бог - и только Он один.

Итак, по вопросу о страданиях можно сказать следующее.

1. Проблема зла и страданий есть вековая проблема человечества, без решения ее история человечества не имеет смысла, да и сама разумная жизнь невозможна.

2. Единственно удовлетворительное решение этой проблемы дается в системе христианского мировоззрения.

3. Зло и страдания суть состояние искаженного порядка жизни, и виновник этого искажения в земной жизни - сам человек; при этом понятие зла и страданий вовсе не однозначащи: зло - понятие чисто моральное, а страдания сами по себе - вне области понятий добра и зла, хотя и могут быть причиной добра и зла, в зависимости от воли человека.

4. Нужно сознать себя виновными и преступными пред Богом за зло и страдания жизни и в чувстве этой виновности восприять эти страдания в добровольный подвиг своей жизни. Тайна Креста Христова и благодати его в том и заключается, что сильна создать подобное настроение и не только примирить и осмыслить страдания, но и сделать их источником радости. Это показывает живой опыт всех носителей Правды Христовой. Внутренний опыт живой верующей личности и есть та единственная сфера, в которой совершаются и решение вопроса о страданиях и примирение с ними. Так опять и здесь, как и везде, что касается нашей жизни, открывается тайна личности человеческой как силы, претворяющей самую жизнь, и ясно, что человек должен сознать, что с периферии жизни, с внешней ее окружности, он должен обратиться внутрь себя и здесь искать блага и радости жизни, здесь же кроется и отрицание их. А слово о Кресте Христовом как о вольно подъятом подвиге Христа ради высшей любви вещает нам не юродство и безумие жизни, а высшую мудрость легкого несения жизненных скорбей, и слово это, сияя над нами светом высшего смысла жизни и силой живой сострадательной и самоотверженной любви к Богу и ближнему, может сказать нам, почему же лето приятно (Лк.4:19) еще не наступило, может указать и путь к нему, да и указывает его. Вопрос о вечности мучений, смущающий человека даже и в системе христианского вероучения, есть во всяком случае дело не ума нашего, связанного категориями времени и самую вечность понимающего несомненно с точки зрения категорий времени и пространства.

5. Нам кажется, достаточно ясно указано, как решить этот вопрос практически в приложении к себе, то есть как избежать этой вечности мучений и снять с Бога вину жестокости по отношению к нам самим; попытка решить этот вопрос в приложении к бытию вообще или в отношении к иному бытию, с целью даже как бы оправдать Бога в планах творения, есть уже дерзновенное навязывание Божию уму своих планов и положений богословствующего нашего ума и данные только нашей догматики выводить за пределы Домостроительства спасения человеков. И по поводу тех, которые в ложной скорби за весь мир и спасение его стали бы сами пренебрегать своим спасением и делом любви к Богу, можно сказать, в предостережение их, то же, что один мудрый христианский муж сказал вопрошавшему о том, что же Господь делал до творения мира. Он отвечал ему: готовил бездну для любопытствующих об этом самом.

О духовной жизни

О духовной жизни как идеальной норме человеческой жизни в условиях даже земного существования человека с полной решительностью и определенностью заговорило христианство. Идея духовного рождения, в отличие от плотского (Ин.3:5-6; ср.: Рим.8:5-16), идея духовного человека, в отличие от человека душевного и плотского (1Кор.2:10-16; 3:1-9; ср.: 1Кор.15:45; Иуд.1:19), идея духовной жизни, в отличие от плотской (Гал.5:15-26; Еф.2:2; ср.: 2Тим.1:7; 1Пет.2:5; Гал.6:8; Рим.8:2-5,9), - это основные идеи христианского мировоззрения в той его части, которую можно назвать антропологией. Более того, как нельзя излагать христианское мировоззрение вне идеи греха и добра, идеи падения человека в Адаме и спасения во Христе, так и христианскую антропологию нельзя строить вне идей духа и духовности, плоти, плотяности и душевности. Если Новый Завет, раскрывающий Домостроительство спасения человека во Христе, говорит о человеке и его жизни, то здесь первее всего утверждается как особенность христианства и христианской жизни духовность (жизни) и сама жизненная задача человека-христианина определяется как преобразование себя в духовного человека и стяжание духовной жизни (Рим.8); иначе цель христианства и дело спасения во Христе рассматриваются как не оправданные человеком (1Пет.1;2; Рим.; Гал. и пр.).

Фактически в ее зарождении и проявлении эта духовная жизнь, как и всякая другая жизнь, открывается как известный процесс развития тех новых начал, коими определяется ее типическая особенность от начал обычной естественной человеческой жизни. И сам этот процесс и те основные начала, которые присущи духовной жизни как особому типу жизни и которые дают ей своеобразное содержание, по существу своему определены и раскрыты в новозаветном Откровении, в тончайшей своей структуре и разнообразии индивидуальных проявлений они раскрыты в богатой сокровищнице аскетических писаний святых отцов и писателей Церкви, особенно первых веков христианства.

В этом отношении научная богословская мысль в деле разработки и выяснения вопросов, связанных с идеей духовной жизни, а равно и самой этой идеи находится в весьма благоприятных условиях, так как в обилии имеет для себя материал первоисточнической ценности и изначальной давности, обновляемый и утверждаемый притом же в живом церковном сознании и в самой христианской жизни постоянно и неизменно. Научная богословская мысль может эту идею духовной жизни брать для рассмотрения и раскрытия с разных ее сторон, и чем полнее и детальнее будут раскрыты эти стороны, тем полнее, конечно, получится научное раскрытие и самой этой идеи. Задача здесь только в том, чтобы, охватив и частные стороны, рассматривать их в единстве общей цели - уяснения идеи духовной жизни; на этом сосредоточить все внимание при раскрытии частных вопросов, чтобы типичность духовной жизни как явления особенного в наличных условиях человеческой жизни предстала выпукло и ярко. Нам кажется, что для этой цели - возможно полного научно-богословского уяснения и раскрытия идеи духовной жизни в христианстве - необходимо сосредоточить работу мысли приблизительно на следующих вопросах или явлениях из сферы христианской жизни: необходимо раскрывать не только саму природу этой духовной жизни и ее особенности, в которых она проявляется и с которыми она является в жизни человеческой, но утвердить прежде всего даже самое ее бытие как факт христианской жизни, могущий быть предметом научного богословского исследования. Ведь то же самое недоумение, которое высказал еще фарисей Никодим, пришедший ко Христу ночью, по поводу слов Спасителя о необходимости духовного рождения: "Како могут сия быти?" (Ин.3:9) - остается и теперь. Характерным показателем этого, кажется, может служить некая неопределенность и невыясненность в научной богословской мысли вопроса о составе человека, в смысле признания его дихотомии или трихотомии. Есть ли дух в человеке как особая сила или составная часть его природы или это только особое состояние души человека - ее духовность, вместе с тем особое состояние и тела - духовность тела? Можно ли поэтому говорить о духе и о духовной жизни как предметах научного исследования, а не ограничиваться только тем, что на основе данных Откровения и святоотеческих творений описывать свойства и стороны этих явлений? Эти вопросы, думается, пора давно уже выдвигать в основу христианской метафизики и антропологии, а система христианского нравоучения вне этих вопросов остается без фундамента. Вот почему далее при выяснении идеи духовной жизни, так как носителем ее (то есть духовной жизни) является человек (христианин), необходимо в природе самого человека найти данные или как бы некий орган, который и был бы основанием для признания у человека этой духовной жизни как явления вполне возможного. А так как раскрытие и явление этой жизни в христианстве мыслятся как плод Божественных благодатных сил, то необходимо уяснить и ту основную стихию, или силу, которая созидает и источает эту духовную жизнь, а равно и ту почву, или среду жизни, которая способствует росту этой жизни и ее обеспечивает. Так сами собой намечаются в деле научно-богословского раскрытия идеи духовной жизни и - в целях полного ее уяснения - вопросы не только о самой природе духовной жизни, о ее свойствах и о ее бытии, но и о природе человека, о благодати Святого Духа как источнике ее и о Церкви или церковной жизни как сфере проявления, раскрытия и роста этой новой жизни.

Далее, духовная христианская жизнь идейно, в системе христианского мировоззрения, и реально, в наличности христианской жизни, связана неизменно с подвигом; об этом ясно говорят и слово Божие, и наличность жизни, и писания святых отцов, и жизнь всех христиан спасающихся. Отрицать, что идея подвига связана в христианстве с идеей духовной жизни, а факт подвига или борьбы связан с наличностью христианской духовной жизни как неотъемлемый ее элемент, невозможно. Вот почему для полноты раскрытия вопроса о духовной жизни необходимым является уяснение внутренней, органической, или причинной, связи между подвигом и духовной жизнью, иначе целая сторона и весьма характерная особенность духовной жизни останутся обойденными. Излишне, конечно, повторять или доказывать здесь, что для констатации факта постоянной связи в системе христианского мировоззрения и в наличности христианской жизни идей подвига и духовной жизни материал в обилии дается всей новозаветной и святоотеческой письменностью. Здесь сама работа может иметь почти чисто механический характер сводки разных мест из Священного Писания, подтверждающих данный факт. Большей проникновенностью должна отличаться работа по уяснению внутренней, причинной, связи этих двух фактов (подвига и духовной жизни), и это возможно, конечно, только на почве уяснения как самой природы духовной жизни, так и природы человека спасающегося. Здесь и может открыться вся необычайность и сверхъестественность природы духовной жизни как явления абсолютно нового в мировой жизни. Так, в совокупности всех указанных нами вопросов как отправных точек для работы мысли в деле раскрытия идеи духовной жизни, кажется, может появиться достаточное основание для того, чтобы в результате работы иметь право вполне уверенно и определенно говорить о духовной жизни, что она утверждается христианством как непреложный факт, но факт, возможный только в христианстве; что она утверждается как факт и явление совершенно новое, особенное и выходящее из порядка явлений естественной человеческой жизни. Утверждается, затем, как явление по природе сверхъестественное (от Святого Духа), но для человека вполне не только свойственное, но и выражающее норму его бытия и потому обязательное для него, хотя и немыслимое вне подвига и борьбы при условии пребывания в сфере благодатной церковной жизни. Далее, можно говорить, что этой духовной жизнью христианство указывает проявление на земле Царства Божия и свойствами этой духовной жизни уясняется и раскрывается само понятие Царства Божия в его внутренней природе, и, наоборот, в чертах изображения Царства Божия можно иметь изображение типических черт духовной жизни, так что Царство Божие и святая духовная жизнь в приложении к человеку в христианском мировоззрении и жизни могут быть рассматриваемы как понятия разнозначащие.

Нам хочется в настоящей небольшой заметке, посвященной вопросу о духовной жизни, остановиться несколько на этой именно, последней, несомненной для всякого читавшего Новый Завет связи идей Царства Божия и духовной жизни, и в анализе данных Нового Завета, относящихся к идее Царства Божия, найти данные для определения типических природных свойств духовной жизни как явления нового и особенного. Мы не будем здесь останавливаться на доказательстве связи или даже почти тожественности в христианстве идей Царства Божия [2] и духовной жизни, ибо это свелось бы к бесконечному выписыванию или пересказыванию мест Священного Писания Нового Завета. Достаточно, кажется, в данном случае напомнить, что Сам Христос Спаситель, говоря о Царстве Божием, что оно "внутрь человека есть" [3], эту идею Царства Божия переносит (на внутреннюю жизнь) и прилагает как факт к внутренней духовной жизни человека, а святой апостол эту самую идею Спасителя выразил уже вполне определенно, когда сказал, что Царство Божие есть праведность и мир и радость о Дусе Святе (Рим.14:17), а ведь это есть плод духовной жизни, как сам же апостол сказал в другом месте (Гал.5:22). Напомним еще и то, что все притчевые речи Спасителя о Царстве Божием, когда Он говорил, что подобно есть Царство Небесное зерну горушну (Лк.13:19), квасу (Мф.13:33), полю (Мф.13:24), семени (Мк.4:26-29), жемчужине (Мф.13:45-46), неводу (Мф.13:47-49), человеку такому-то и такому-то, утверждают именно это предметное единство и связь идей Царства Божия и духовной жизни, ибо все эти притчи Спасителя раскрывают не что иное, как законы роста, типы и разные состояния духовной жизни человека. То же самое дается и в Нагорной беседе Господа Иисуса Христа, раскрывающей нам идеальную природу Царства Божия, достигшего людей, пришедшего в силе и открывающегося как идеально высокое внутреннее духовное богатство новых, святых, настроений души человеческой. К великому сожалению, у нас и в специальной экзегетической и даже нравственно-аскетической литературе очень мало обращается внимания на ту именно сторону, в частности, притчей Господа о Царстве Небесном, что в них раскрываются законы и характеристика особенностей духовной жизни в ее процессе и существе. Все дело большей частью сводится к регламентации так называемых христианских добродетелей, чем и угашается дух жизни, дышащий со страниц новозаветных писаний.

Разумеем в данном случае, конечно, так называемую научную разработку указанного материала в научно-богословских трудах экзегетического или нравственно-аскетического характера. Совершенно иное отношение к тому же самому материалу в экзегетических и морально-аскетических писаниях святых отцов. Здесь раскрытие идеи Царства Божия и идет в глубину духовной природы человека, к законам ее бытия приблизительно по тому типу или способу, какой дает один преподобный отец. ""Царство Божие внутрь вас есть" (Лк.17:2), - сказал Спаситель, а внутри нас есть не что иное, как знание или незнание истины, наличность пороков или добродетелей, которыми и устрояется в нашей душе Царство Божие или диавола", - говорит этот преподобный отец [4]. "Посему, - продолжает он, - кто имеет только пороки, тот пребывает в царстве диавола, а кто имеет добродетели, чистоту духовную или, по слову апостола, мир, праведность и радость о Дусе Святе, тот уже здесь, на земле, находится в Царстве Божием и имеет его в себе". Это типичная святоотеческая точка зрения на Царство Божие в смысле понимания его как некоего внутреннего состояния человека, как известного уклада главным образом внутренней, духовной, жизни человека, и вне этой внутренней связи идеи Царства Божия и духовной жизни у них (святых отцов) не рассматривается. Вот почему, думается, и мы имеем достаточное основание в новозаветных и святоотеческих писаниях, чтобы говорить о связи этих указанных идей и даже об их внутреннем единстве и в тех чертах, коими в новозаветном Откровении изображается Царство Божие, имеем данные для определения и раскрытия хотя бы общих типических свойств и характерных природных особенностей так называемой духовной жизни в отличие от всякого другого типа жизни.

Кажется, основным признаком и характерной особенностью проявления на земле Царства Божия - святой духовной жизни в человеке, по коим оно сказывается не только как действительный факт и явление, но и как явление совершенно новое, особенное и небывалое в наличности и условиях обычной человеческой жизни, можно признать несводимость этого явления на явления обычного для нас естественного порядка жизни. В этом обычном естественном порядке жизни указанное явление никак не может находить себе ни своего объяснения, ни оправдания. Точнее, так как Царство Божие как духовную жизнь берем мы в ее проявлении в личности человеческой, то указанную выше характерную его особенность можно усматривать в беспримерном факте господства человеческой личности над всей природной необходимостью и законами так называемой естественной жизни. Царство Божие - в людях и открывается в мире как нечто особенное тем, что ставит человека выше всякой природной необходимости и ее законов, действующих как в греховной природе самого человека, так и в повинувшихся (подпавших) закону греха всей мировой жизни и природе всех творений, в цепи коих стоит человек; говоря иначе, оно открывается, прежде всего, как некая особая сила, но сила не физическая, а духовная, почему о нем и говорится, что оно пришло в силе (Мк.9:1) и открывается тоже не в слове только, но в силе (1Кор.4:20). Конечно, здесь совершенно излишне говорить и доказывать, что Царство Божие как новая, духовная, жизнь открылось на земле и стало фактом только с воплощения и рождения Господа, а раскрываться стало главным образом со времени выхода Господа на дело общественного служения после Крещения во Иордане. Невольно обращают на себя внимание следующие факты, внутренняя связь коих достойна примечания: схождение Святого Духа на Иисуса Христа при Крещении, Его подвиг в пустыне непосредственно после Крещения, затем Его проповедь о Царстве Божием и первые проявления этого приблизившегося и пришедшего уже Царства Небесного, когда Христос, по словам евангелиста, в силе духовней (Лк.4:14) возвратился из пустыни. Для нас в данном случае Господь Иисус Христос является и должен быть рассматриваем как Сын Человеческий, как Родоначальник нового человечества, Новый наш Адам, а посему все явленное Им в Своем Человечестве, или, вернее, Богочеловечестве, есть раскрытие идеальных законов и нашей человеческой жизни, поскольку, с одной стороны, наша личность тоже богоподобна ("Вы бози есте" (Пс.81:6), - говорит пророк), а с другой - поскольку Сын Человеческий Господь Иисус Христос приобщился нашей плоти и крови (Евр.2:14).

Итак, что же можно найти на страницах Евангелия в качестве подтверждения мысли об особенностях природы Царства Божия как явления, стоящего и ставящего человека выше природной необходимости и обычного для нас порядка жизни?

Евангелисты все согласно говорят, что Царство Божие в лице Господа Иисуса Христа открылось прежде всего видимым для всех образом в необычайном обилии чудотворений, в неиссякаемом богатстве духовной силы Божией, превозмогающей как духовную, так и телесную греховную немощь человеческой жизни. "Оттоле начат, - говорит евангелист об Иисусе Христе, - Иисус проповедати и глаголати: покайтеся, приближися бо Царство Небесное (Мф.4:17)... и прохождаше всю Галилею Иисус, уча на сонмищих... и проповедая Евангелие Царствия, изцеляя всяк недуг и всяку язю в людех. И изыде слух Его (то есть о Иисусе Христе) по всей Сирии; и приведоша к Нему вся болящыя различными недуги и страстьми одержимы, и бесны, и месячныя, и разслабленныя (жилами), и изцели их" (Мф.4:23-24), - продолжает тот же евангелист повествовать о первых шагах деятельности Господа. И далее страницы Евангелия постоянно говорят о непрестанной силе чудотворений Господа, сопровождавшей Его проповедь и учение, так что и евангелист кратко, но весьма характерно и выразительно сказал о Господе, с этой именно стороны определив Его деятельность: "Он изгна духи словом и вся болящыя изцели, да сбудется реченное Исаием пророком, глаголющим: Той недуги наша прият и болезни понесе" (Ис.53:4. Мф.8:16-17). Но этого мало, можно видеть еще, что и Сам Господь Иисус Христос ставил явление и открытие на земле Царства Божия и чудотворения в самую тесную внутреннюю связь: в последних (т.е. чудесах) как бы указывались и определялись природа и наличность на земле Царства Божия. Напомним факт посольства Иоанном Крестителем своих учеников к Иисусу Христу для решения вопроса: "Ты ли еси грядый, или иного чаем?" (Мф.11:3). Господь не стал доказывать ничем иным Своего мессианского достоинства, например ссылкой на ветхозаветных пророков, а просто велел ученикам Иоанновым передать ему то, что они видели и слышали, а именно: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют... (Мф.11:5). Для пророка, каким был Иоанн Предтеча, по мысли Господа, всех этих перечисленных явлений было вполне достаточно, чтобы видеть в них явление на земле иного Царства и иного духовного Царя - Христа-Мессию. Далее, совершенно то же самое можно усматривать в словах евангелиста по поводу отправления Господом двенадцати апостолов на проповедь по городам и весям израилевым. "Призва обанадесять ученики Своя, даде им власть на дусех нечистых, яко да изгонят их и целити всяк недуг и всяку болезнь" (Мф.10:1), - говорит евангелист Матфей, приводя речь к апостолам Самого Иисуса Христа: "Ходяще же, проповедуйте, глаголюще, яко приближися Царствие Небесное; болящыя изцеляйте, прокаженныя очищайте, мертвыя воскрешайте, бесы изгоняйте" (Мф.10:7-8); то же самое наставление Христос Спаситель дает и семидесяти апостолам, отправляя их на проповедь. Мы знаем, что апостолы возвратились с радостью и говорили: Господи! и беси повинуются нам... (Лк.10:17), свидетельствуя этим о какой-то действительной новой силе, появившейся у них вместе с проповедью о пришествии Царства Небесного. Это же самое видим и при посольстве Христом апостолов на проповедь по Воскресении: "Шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари, - говорил Господь ученикам, - ...знамения же веровавшым сия последуют: именем Моим бесы ижденут; языки возглаголют новы; змия возмут; аще и что смертно испиют, не вредит их; на недужныя руки возложат, и здрави будут..." (Мк.16:15-18). Это уже обетование на вечные времена, до скончания мира, как и сама проповедь Евангелия Царствия Божия должна быть являема до кончины мира. Кажется, не нужно доказывать, что дальнейшая история Царства Божия на земле только подтверждает наличность и действительность этого обетования Христова.

Итак, Евангелие фактами чудотворений вполне утверждает, что в лице Господа Иисуса Христа Царство Божие открылось как некая духовная сила, стоящая и ставящая человека, восприявшего это Царство, выше всякой природной необходимости.

Но Господь не только утвердил делом и словом этот особенный характер Царства Божия, с которым оно явилось даже для всякого внешнего наблюдения в поразительных чудесах, но открыл и утвердил и самую его (т.е. Царства Божия) внутреннюю природу. "Аще ли же Аз, - говорит Христос фарисеям, объяснявшим Его чудеса силой веельзевула, - о Дусе Божии изгоню бесы, убо постиже на вас Царствие Божие" (Мф.12:28).

Итак, чудеса как сила над всякой другой силой и над природой, по словам Христа Спасителя, суть явный признак того, что достигло человека Царство Божие, но чудеса - творимые только о Дусе Святе. Вот почему и в другом случае, именно в Назаретской синагоге, Господь, прочитав место из Книги пророка Исаии: "Дух Господень на Мне, Егоже ради помаза Мя благовестити нищым, посла Мя изцелити сокрушенныя сердцем... проповедати лето Господне приятно..." (Ис.61:1-2. Лк.4:18-19), - и сказав, что это все ныне исполнилось на Нем, несомненно, указывал этим не только внешнее проявление Царства Божия - лета Господня приятна, но и самую внутреннюю его природу, говоря: "Дух Господень на Мне".

Так, и после Своего Воскресения Он заповедал апостолам оставаться в Иерусалиме, дондеже облекутся силою свыше (Лк.24:49) и приимут силу, нашедшу Святому Духу на них (Деян.1:8). Апостолы, несомненно, так и понимали раскрытие Царства Божия в лице и деле Иисуса Христа - как явление особой духовной силы, по природе своей сверхъестественной и несводимой на явления естественного порядка жизни. Евангелисты-синоптики [5] прямо говорят, что Иисус Христос после Крещения, исполненный Духа Святаго, возвратился от Иордана и поведен был Духом в пустыню (Лк.4:1) для искушения от диавола и там сорок дней ничего не ел, был со зверьми, и когда уже скончалось все искушение от диавола и Христос победил искушение, Он возвратился в силе духа в Галилею (Лк.4:14).

Таким образом, Царство Божие, открываясь в мире в явлениях чудесных знамений и ставя в этом отношении человека выше всякой природной необходимости, несомненно, в своей природе носит высшую Божественную силу, как видим это не только из примера Богочеловека Иисуса Христа, но и из примера святых апостолов, коим Спаситель послал Святого Духа - силу Святого Духа, делающуюся, однако, как бы собственностью человеческой личности через особый процесс подвига, как показывает пример искушений Христа Спасителя.

Обычно мы мало вдумываемся в эту евангельскую историю искушений Господа от диавола в пустыне, даже и после того, как и светская литература в лице великого Достоевского чисто пророческим вдохновенным словом раскрыла нам глубокий философский смысл этой сокровенной от глаз мира и решающей встречи Господа с диаволом в пустыне [6].

А между тем эта история весьма хорошо объясняет природу духовной жизни. Хотелось бы вкратце напомнить главные моменты этой таинственной истории. Христа искушал диавол прежде всего хлебом, склоняя Его употребить Божественную Свою силу на служение Своему чреву и тем признать интересы и нужды плоти и внешней жизни выше интересов духа и спасения. Хлебами действительно можно увести человека куда угодно, и люди всюду пойдут за человеком, имеющим возможность всегда накормить их, как и выразил эту мысль Христос следовавшему за ним народу после чудесного насыщения пяти тысяч человек в пустыне. Он прямо обличил их скрытое побуждение влечения ко Христу, сказав: "Вы ищете Меня... потому, что ели хлеб" (Ин.6:26).

Это современный идол, которому непрестанно кланяется человек, за которого продает не только свою совесть, душу, милосердие и правду, но и Самого Христа. Мы не можем так же дерзновенно сказать искусителю этого рода: "Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих" (Мф.4:4), как сказал Христос, скорее, скажем наоборот или погрешим против правды, сказав первое.

Искушал Христа диавол тщеславием и гордыней, предлагая ему ринуться с кровли храма и, оставшись невредимым, этим суетным, самохвальным и бесполезным чудом привлечь себе поклонение народа и повести его за собой как бессмысленное стадо, пораженное и ослепленное необычайным чудом. Итак, Бог разума и свободы стяжал бы себе слепое поклонение наэлектризованной необычайным явлением стадной толпы, и не было бы тут места Духу Божию, ибо где Он, Дух Божий, там и свобода. Люди не в силах победить этого искушения, как его победил Христос, и идол суетной славы, тщеславиями гордости крепко приковывает их к себе.

Искушал Христа диавол и властолюбием, обещая дать ему весь мир за поклонение себе. И отверг Господь властно это дерзкое предложение лукавого, ибо как же Он мог бы спасти мир от диавола, Сам поклонившись ему? И как бы Он мог потом говорить, что пришел послужить всем и положить душу Свою за всех. Это начало жизни, этот путь смирения и служения другим нам понятен мало и с трудом принимается и мирится с нашим настроением; и мы обычно не только сами кланяемся сатане за власть и господство, но продаем за них и Христа, и правду Его, и ближних своих.

К этому, так сказать, общечеловеческому и принципиальному смыслу искушений Христа Спасителя по тем трем как бы основным началам жизни, которыми движется по преимуществу человеческая жизнь (сытость, властолюбие и гордость), нам хотелось бы добавить еще специальное освещение этих искушений, имеется в виду аскетическое, применительно к пастырско-мессианской задаче Христова служения, а отсюда - применимое и к психологии каждого человека и к уяснению начал духовной жизни.

Несомненно, в основе этих искушений, которыми диавол хотел толкнуть Господа на путь тех же законов, по которым строится вся человеческая жизнь, в смысле внутренней психологической причины их (т.е. искушений), лежит предположенная диаволом и в отношении ко Христу свойственная всем прочим людям духовная, внутренняя несвобода, рабство духа человеческого в самоопределении его (человека) к тому, к чему человек всегда прилагает свои силы и устанавливает всегда отношение своего свободного "я". Мы бы сказали, что эти самоопределения у каждого из людей сводятся к трем главным сторонам: 1) самоопределение в отношении к своему телу; 2) самоопределение к внешнему миру и 3) самоопределение, в строгом смысле слова, к самому своему духовному содержанию жизни, так сказать, к самому себе, к своей личности, взятой в целостности духовно-телесного существа и в полноте содержания жизни.

Искажение нормы первого самоопределения ведет к служению телу в широком смысле этого слова - в смысле всей внешней человеческой культуры, начала коей - чувственность и сытость.

Искажение нормы второго самоопределения ведет к жадности, к началу власти над окружающим и захвату его в свои руки, с проявлением этого начала в алчности, в страсти стяжания, в покорении и владении всем видимым [7].

Наконец, искажение нормы третьего самоопределения ведет к гордости, когда вся жизнь и все содержание ее полагается в самом себе как единой основе жизни, а сама личность человеческая возводится в абсолют, в нечто самодовлеющее и самоотрешенное.

В этих трех направлениях у каждого человека - постоянная внутренняя неустойчивость, борьба и искушения. Сила внутреннего противоборства должна направляться именно сюда, к установке нормы отношений личности, или человеческого "я", к указанным сторонам жизни. Норма эта выразится: по первому пункту - в господстве духа над телом; по второму - в господстве духа и в свободе его от власти мира над ним, то есть в свободе от начал стяжания, властолюбия, приобретения и прочего; по третьему пункту эта норма выразится в самосвободе, то есть в положении себя актом свободного же сознания и воли не в самом себе как конечной причине и не в тех проявлениях своей жизни, кои могут говорить об известном величии человека, а в положении себя в Высшем Бытии, в Боге, Коего отобраз носит в себе дух наш и Коим дается свобода к бесконечному развитию жизни, что уже совершенно невозможно в условиях той связанности, которая устанавливается как следствие самозамкнутости и самодовлеемости, сводящихся на практике только к одним явлениям условного мира.

Господь Иисус Христос победил искушения диавола, сохранив идеальную норму отношений Своей духовной Богочеловеческой природы и личности по этим именно трем указанным отношениям. Этим и парализовалось, этим и устранялось в Его дальнейшем пастырско-мессианском и духовном служении всякое проявление - и даже сама возможность проявления - этих искажений норм жизни человеческой, и созидание Царства Божия, которое Он пришел устроить на земле, пошло по иному пути и на иных началах, нежели устроение царства человеческого.

Характерную черту психологии, или внутренней жизни, падшего и греховного человека составляет отсутствие внутренней свободы, конечно, понимаемой не в смысле только произвола и свободы выбора (то есть формально), а понимаемой в смысле моральной верности идеалу совершенной жизни. Воистину грех суть рабство богоподобного человеческого духа, и связанность его, и пленение его теми тремя началами (или сторонами) жизни, о коих мы говорили. И все, что в жизни нашей проявляется как раскрытие начал сытости, власти и гордости, есть именно изнесение из сокровищ внутреннего человека того характерного для падшего человека самоопределения, которое происходит внутри каждого из нас и которое кончается, к несчастью, подчинением свободы духа началам самости, плоти - подчинением миру.

Вот почему Спаситель и говорил, что истина и свобода - только в Нем одном и в жизни по вере в Него. "Если пребудете в слове Моем... - говорит Он, - уразумеете истину, и истина свободит вы..." (Ин.8:31-32). И апостол говорит, что только закон духа жизни о Христе Иисусе свободил его от закона греховнаго плоти... (Рим.8:2). Мы не будем теперь говорить о законе плоти, а заметим только, что все нами рассмотренное в приложении к психологии Христа Спасителя в Его искушениях - все это есть достояние и закон жизни греховной общечеловеческой.

В нашей внешней жизни, как бы на поверхности, отражается уже то, что происходит внутри, а внутри и происходят эти постоянные колебания в самоопределении человека по трем указанным отношениям и нарушение нами, по силе греха, нормы отношений нашей духовной природы в этих самых пунктах.

Когда дух человека рабствует телу, происходит все то, что в жизни относится к делам плоти и к началу сытости. Когда дух рабствует страсти захвата и стяжания, происходят дела по началу властвования. Когда дух рабствует гордости и самости, являются дела с печатью сих настроений.

Хочется именно думать, что в искушениях Христа Спасителя и была со стороны диавола попытка толкнуть как бы Господа в Его мессианско-пастырском духовном служении на путь рабства и духовного бессилия, а не той свободы, какая мыслится в идее Царства Божия на земле. И это случилось бы, если бы Господь наш путем сорокадневного подвига и борьбы (евангелист говорит о Христе, что Он бе... искушаем сатаною... бе со зверьми (Мк.1:13)), постом и молитвой не стяжал духовную силу и не утвердил ту духовную свободу и норму по человеческой Своей природе, которая всегда нарушается в указанных нами отношениях человека к собственному телу, к внешнему миру и к собственной личности. В самом деле, если бы Господь явил слабость духа и подчинил его потребности плоти, или если бы увлекся тщеславием и гордостью, или увлекся бы властолюбием, то что Он мог бы тогда проповедать людям и что мог бы созидать, как не ту же самую человеческую греховную жизнь, выражаемую началами сытости, тщеславия и власти, выше которой Он и Сам не мог стать?

Победив искушения диавола и отвергнув те пути греховной жизни, кои предлагались Христу Спасителю искусителем и сводились на принципы похоти плоти, похоти очей и гордости житейской, на коих, по слову евангелиста Иоанна Богослова, строится вся человеческая жизнь (1Ин.2:16: все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца...), Иисус Христос должен был явить Собой в жизни и указать взамен отвергнутого что-либо Свое, лучшее и действительно совершенно новое, что уже выходило бы за пределы изречения Премудрого: нет ничего нового под солнцем (Еккл.1:9). На чем же утверждался Христос Спаситель, как не на новом начале в созидании жизни, или Царства Божия, которое явилось в Его лице на землю и раскрылось в чертах и свойствах Его духовной жизни? Ответ на это могут, по нашему мнению, дать те слова Господа, коими Он отвечал на предложение искусителя. На предложение претворить камни в хлеб и тем самым подчинить дух плоти и служить ей преимущественно своими духовными силами Христос сказал: "Не о хлебе единем жив будет человек" (Мф.4:4). Так телу как принципу и содержанию жизни Христос противопоставляет дух как главное начало и содержание жизни, по реченному Им: "Слова Мои дух суть и живот суть" (Ин.6:63).

На предложение броситься с кровли храма Христос отвечал: "Не искушай Господа Бога твоего" (Лк.4:12). Какой духовный смысл этого ответа Господа и что, собственно, Он выразил этим? Господь хорошо, конечно, знал, что Он может чудесно спастись и не разбиться, бросившись с кровли храма, как Сын Божий, но выходило, что это совершенно ненужное чудо делалось как бы только с целью подчеркнуть Свою близость к Богу и как бы горделиво явить особое на Себе покровительство Божие. Это совершенно в духе грешных людей, которые часто, пользуясь близостью к великим и сильным мира сего, нарочито, без нужды и смысла, стараются как бы подчеркнуть эту свою близость к ним, испытывая этим и искушая их милость к себе с целью пошлого самоуслаждения этой близостью и похваления. То же самое пошлое чувство внушалось диаволом Господу через такое событие (чудо), которое никому не нужно, кроме тщеславного чувства. Но Господь, не восхищением непщева быти равен Богу... (Флп.2:6), отверг это пустое тщеславие и гордость, утвердив начало смиренномудрия [8] или, вернее, целомудрия как правильного отношения Своего к Богу по Богочеловечеству.

Предложение диавола поклониться ему и получить власть над миром Христос отразил словами: "Господу Богу... поклоняйся, и Ему одному служи" (Лк.4:8). Что может означать этот ответ? Несомненно то, что, по мысли Христа, наши отношения к миру должны проходить через призму служения Богу: нужно раскрывать свою деятельность внешнюю только в служении Богу и вне Бога не устанавливать отношений к миру, так как вне Бога эти отношения непременно сведутся на захват мира и властвование над ним. А когда воля будет предана Богу и человек главным образом Ему только будет кланяться и служить, то и отношения его к миру будут нормальны. Мир будет рассматриваться как владычество и область Божия, а посему и отношение к нему будет раскрываться в духе служения и покорности Богу, то есть в духе смиренной любви, в коей проявляется и служение Богу и воплощается богоподобное наше отношение к окружающему. Можно сказать, что вопрос об отношении к миру решается Христом по следующему принципу: к миру нужно устанавливать отношение только через Бога и через служение Богу, то есть в духе любви.

Итак, теперь можно определить, что Христос Спаситель поставил как начало Своей деятельности и какие принципы Он утвердил для раскрытия того Царства, которое Он принес на землю. А именно: жизнь во имя духа (а не плоти, как предлагал диавол), на началах смиренной любви к Богу и миру (вместо тщеславного и горделивого стремления всем владеть). Отсюда все, что в Царстве Божием (в противоположность тому, что в мире - похоть плоти, похоть очес и гордость житейская), - есть власть духа и духовной силы, любви и целомудрия. Это в личности Христа Спасителя все и открылось в дальнейшей евангельской истории. Это и в апостолах, это и во всех христианах, ибо в этом сущность христианской жизни. Посему апостол Павел, говоря о внутреннем благодатном служении христианского пастыря, призванного созидать Царство Божие на земле, то есть те святые начала жизни, которые принес на землю Христос, и самый благодатный духовный дар пастырства определяет как дарование духовной силы, любви и целомудрия: "Не бо даде нам Бог духа страха, но силы и любве и целомудрия" (2Тим.1:7). Таким образом, прилагая к раскрытию идеи Царства Божия то, что дается нам в раскрытии духовного смысла искушений Господа, мы можем говорить, что слова евангелиста о духовной силе (Лк.4:14) Господа, с которой Он возвратился в Галилею из пустыни искушений для проповеди Царства Божия, обозначают собой не только явление чрезвычайных знамений как характерных признаков проявления на земле Царства Божия - "...убо постиже на вас Царствие Божие" (Лк.11:20), но и явление особой внутренней, духовной силы, в личности Богочеловека, открывшейся (силы) в господстве ее над теми сторонами и началами жизни, которые обнимают собой все существо и основное содержание греховной человеческой жизни и порабощают человека (похоть плоти, похоть очес и гордость житейская). Духовная сила, с которой возвратился из пустыни искушений Христос Спаситель, есть сила над властью греха в личности человека и над властью его и следствиями во внешней жизни и природе; это явление по существу новое, неведомое миру вне христианства.

Если же в личности Иисуса Христа нужно усматривать первое явление на земле Царства Божия [9] и помнить, что оно внутрь есть и проявляется в радости, праведности и мире о Дусе Святе (Рим.14:17), то уже и по тем данным Нового Завета, кои мы привлекли для выяснения идеи Царства Божия, можно определить его (Царство) как явление сверхъестественное, Божественное, открывающееся в человеческой личности силой свободы ее от греховных законов жизни и господством над самим естественным греховным порядком внешней жизни. Короче, Царство Божие есть особая жизнь личности человеческой на началах Божественной благодати Святого Духа, раскрывающаяся в неведомых миру свойствах - господства человека над грехом и всеми его проявлениями. Еще короче, из примера Иисуса Христа: Царство Божие есть жизнь на началах духа по закону смиренной любви к Богу и людям. В этом смысле уже совершенно понятны слова Христа Спасителя, что Царство Божие внутрь есть, и слова апостола, что оно не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим.14:17), определяющие, по существу, идею и природу Царства Божия как особой, святой, жизни личности. Понятны и слова Спасителя: "Если послушаете Меня, уразумеете истину, и истина свободит вы" (Ин.8:32), и слова апостола: "Где Дух Господень, там свобода" (2Кор.3:17), определяющие характерную особенность этой жизни как свободы от насилий греха.

Итак, думается, теперь можно говорить, что Царство Божие и духовная жизнь в христианском мировоззрении и, в частности, в той его части, которую можно назвать антропологией, суть понятия равнозначащие. Можно поэтому о духовной жизни как об особом типе жизни говорить, что природа ее есть благодатная - Святой Дух; носитель ее - человек, его богоподобная личность, его дух; свойства ее - сила духовной свободы, смирения и любви, а процесс ее творчества есть подвиг этой личности в борьбе с искушениями греха. Все это открылось в личности Богочеловека (в фактах схождения Святого Духа, искушений и проявления общественного служения Христа) и раскрыто, как можно видеть, в писаниях святых апостолов и святых отцов. Эта духовная жизнь есть явление воистину новое и необычайное, явление неведомое и невозможное для мира греховного и вне христианства. Напомним опять, как законник Никодим был непонятлив к речи Спасителя о необходимости нового рождения от Духа Святого и необходимости новой, духовной, жизни для вхождения в Царство Небесное. "Имеете ли вы Духа Святаго?" - спрашивал апостол ефесских христиан, и те отвечали, что они даже не знают, что есть Святой Дух (Деян.19:2). Так в отношении к природе и источнику духовной жизни - Святому Духу. То же - и в отношении Его свойств в личности человека: "Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира... потому ненавидит вас мир" (Ин.15:19; ср.: 16:12-13). Вот почему дарование Святого Духа связывается с подвигом Искупления, совершенным Христом Спасителем, делом тоже необычайным и новым, и с этим же делом связываются обновление человека и начало новой его, благодатной, духовной жизни на земле.

Если всякая вещь познается лучше по противоположности или сопоставлению ее с другой, отличной от нее, то и для уяснения типа духовной жизни, конечно, было бы полезно противопоставить ее типам жизни плотской и душевной, о которых и новозаветное Откровение и писания святых отцов всегда говорят в связи взаимного противопоставления и взаимоотрицания. Позволим себе привести в заключение настоящей статьи слова одного святого отца о типах жизни плотской, душевной и духовной.

"Живущие плотски и плотское мудрование всегда в себе пребывающим имеющие, будучи совершенно плотяны, Богу угодить не могут, как омраченные смыслом и никаких лучей Божественного света к себе не пропускающие. Ибо приналегшие на них облака страстей, наподобие высоких стен, отгораживают их от духовных светочей, и они остаются без света. Будучи расстроены и повреждены во внутренних чувствах душевных, не могут они воззреть на мысленные красоты Бога, видеть свет воистину истинной жизни и стать выше ничтожных видимых вещей. Но как бы оскотинившись и мирским переполнившись чувством, привязывают ум к видимому и все попечение и труд обращают на преходящие блага, друг с другом из-за них воюют, а бывает, что и души свои за них полагают, прилепившись к богатству, славе и плотским удовольствиям и великим лишением почитая неимение их. К ним праведно, как от лица Божия, изречено пророческое оное слово: "Не имать Дух Мой пребывати в человецех сих во век, зане суть плоть" (Быт.6:3).

Душевно живущие и потому называемые душевными суть какие-то полоумные и как бы параличом разбитые. Никакого никогда не имеют они усердия потрудиться в делах добродетели и исполнения заповедей Божиих и только славы ради человеческой избегают явно укоризненных дел. Одержимы будучи самолюбием, сею питательницею пагубных страстей, все попечение обращают на сохранение здоровья и услаждение плоти - от всякой скорби, от всякого труда и всякого злострадания из-за добродетели они отказываются, паче надлежащего питая и грея враждебное нам тело. Держась такого образа жизни и поведения, оземленяют они ум, отучневший от страстей, и делаются неспособными к приятию мысленных и божественных вещей, коими душа отторгается от земли и вся устремляется к мысленным небесам. Так страждут они, потому что обладаемы еще суть вещественным духом, по коему любят свои души и исполнение своих желаний всему предпочитают. Будучи чужды Духа Святого, они непричастны и даров Его, почему и плодов божественных не увидишь в них: не только любви к Богу и ближнему, радости в нищете и скорбях, мира душевного, искренней веры и всестороннего воздержания, но и сокрушения, слез, смирения и сострадания - все в них полно надмения и гордости. В глубины Духа входить не имеют они сил, ибо нет в них света, который руководил бы их к тому и отверзал их ум к уразумению Писаний, а других, когда они вещают о том, слушать неохочи они. Праведно потому и о них изрек святой апостол: "Душевен человек не приемлет яже Духа Божия, юродство бо ему есть; и не может разумети, зане духовне востязуется" (1Кор.2:14).

Духом ходящие, духовную всецело восприявшие жизнь благоугодны Богу как Ему, яко назореи, себя посвятившие и всегда об одном заботящиеся - чтоб очищать души свои трудами подвижническими и соблюдать заповеди Господни. Готовые и кровь свою пролить за любовь к Господу, они плоть свою истощают постами и бдениями, дебелость сердца утончают слезами, уды яже на земли умерщвляют злостраданиями (произвольными лишениями), молитвою и богомыслием, ум исполняют света и светлым его соделывают, отвержением своих пожеланий освобождают души свои от пристрастия к телу и становятся совершенно духовными; почему духовными не только признаются, но и именуются от всех праведно. Они, идя к бесстрастию и любви, окрыляются к созерцанию творения и оттуда приемлют ведение сущего чрез сокровенную в Боге премудрость, одним тем даемую, которые стали выше тела уничиженного. Прешедши таким образом всякое чувство мирское и мыслью просвещенною став выше чувства, они светлы бывают разумом, и посреде церкви и многочисленного собрания верных отрыгают благие словеса из чистого сердца, и бывают для людей соль и свет, как и Господь изрек о них: "Вы есте свет мира; вы есте соль земли" (Мф.5:13-14)" [10].

Примечание

1. При написании данной статьи автор использовал материалы из своей книги "Смысл христианского подвига". - Ред.

2. Царство Божие, конечно, берется в его проявлениях на земле в приложении к человеку.

3. Царствие Божие внутрь вас есть (Лк.17:21). - Ред.

4. Преп. Иоанн Кассиан Римлянин. Собеседование 1 // Преп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. Репринт. СТСЛ, 1993. Гл.13. С.176. - Ред.

5. Синоптические Евангелия - первые три Евангелия (от Матфея, Марка и Луки) близкие по своему содержанию, обобщенно повествующие о жизни и учении Господа Иисуса Христа (греч. σύνοψις - общее обозрение). - Ред.

6. "Братья Карамазовы" Ф.М. Достоевского, глава о великом инквизиторе.

7. Нужно заметить, что у евангелиста Луки искушение на горе Господа царствами мира поставлено вторым искушением и понимается святыми отцами как искушение Господа сребролюбием в широком смысле этого слова - владения всем; как первое искушение хлебами понимается в смысле искушения похотью плоти - тела; а третье - броситься с храма - искушение тщеславием и гордостью, какой порядок искушений психологически более последователен (у евангелиста Матфея второе искушение - на кровле храма), ибо у святых отцов основными страстями считаются: чревоугодие, сребролюбие - стяжание вообще - и гордость, от сих уже и все прочие страсти. Первые две страсти полагают начало категорий страстей телесно-душевных, последняя - духовных.

8. Смиренномудрия потому, что Он имел достоинство, но смирился; святые отцы различают смиренномудрие и смирение: смиренномудрие есть сознание недостоинства при наличии достоинства.

9. "Если же Я о персте Божии изгоню бесы, убо постиже на вас Царствие Божие..." (Лк.11:20). "Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное", - говорит Предтеча и Креститель Господень Иоанн (Мф.3:2).

10. Пред. Никита Стифат. Вторая сотница естественных психологических глав об очищении ума // Добротолюбие. Т.5. СТСЛ, 1992. С.112-114. - Ред.

Обновление жизни

Вот теперь-то, когда и в жизни общественной и в жизни церковной назрело столько вопросов, когда всеми чувствуется что-то критическое и хочется верить в скорое возрождение и обновление жизни, теперь с особенным интересом и, пожалуй, нервным чисто нетерпением хочется узнать: да есть ли у нас наличные силы духовные; есть ли у нас та громадная энергия и мощь, которые способны были бы взять на себя предстоящую великую работу. Ведь дело должно коснуться не частных только явлений жизни, не внешних сторон ее только, а самых внутренних принципов ее и их проведения и приложения в тех областях жизни, которые дают цельный облик и физиономию всему народу и каждому человеку, разумеем: и семью, и школу, и религию, и разные другие проявления общественно-государственной жизни. И вот теперь, когда у нас так ощутительно чувствуется нужда в богатстве духовных дарований самых разнообразных видов и форм, страшно становится от мысли, а что как их-то у нас и нет в достаточной мере. А есть как будто и зловещие признаки этого. Что, в самом деле, дала нам и дает видеть литература, и о чем говорит она в лице даже лучших писателей?! Не слабоволие ли и убожество, не вялость ли и полную беспринципность в личной и общественной жизни, не жалобы ли и какую-то страшную неудовлетворенность и грустное нытье дает она нам слышать и видеть в лице современных героев. А жизнь, как может говорить и свое наблюдение, усиленно вторит этим мотивам и, конечно, родит этих героев. Да и разберется ли кто достаточно в том современном хаосе настроений и мыслей, чувств и желаний, которые мы называем теперь по привычке современной жизнью. Правда, слышатся теперь же и иные мотивы, выступают на сцену и другие герои, герои силы и твердой воли, или, вернее сказать, не силы и воли, а герои своеволия и грубых инстинктов, занявших у них в личной жизни место руководящих начал и осквернивших высокое имя человека грязью низких страстей и полным, сознательным попранием и отвержением все еще дорогих и святых для человека имен: нравственной чистоты и долга совести, духовного света и добра. Вот и теряются теперь люди в догадках и недоумевают, кого же нужно винить и где же нужно искать причину этого страшного духовного оскудения, недостатка идейных работников и честных, смелых и энергичных борцов. Семья обычно винит в этом школу, убивающую будто бы детскую душу и выпускающую дряблых, непригодных к суровой жизни и решительной деятельности молодых работников; школа обратно винит в этом семью и самое общество с его растлевающим влиянием, а общество и жизнь винят и семью, и школу. Только все они одинаково не хотят опознать хорошенько себя, а главное, опознать душу человека и уяснить себе, во имя чего же должен жить человек и как поэтому должен готовиться к жизни и строить ее. Ведь подлинно, что не в том заслуга человека, чтобы только жить, как сказал один из наших великих писателей, а в том, чтобы узнать, во имя чего же он должен жить.

Мы думаем и решаемся утверждать, что эти взаимные недоразумения и пререкания всегда будут, и всегда будет разлад между семьей, школой и жизнью, если не будет найдено и признано еще какой-либо более высокой среды и более прочной внутренней силы, способной проникнуть всех людей и эти частные союзы, проникнуть их и в себе самих, и друг с другом высшим единством и сгладить этот разлад. Вот почему теперь особенно, когда начинается новый год школьной подготовки, и юное поколение всех возрастов собирается в рассадники науки, хочется знать: будет ли это молодое поколение, наша надежда и опора жизни в будущем, восходить от силы в силу, чтобы в конце концов выйти "в полной силе духовной" на то дело творчества и обновления жизни, которое поставила на очередь современность. Ведь от кого же и ждать этой силы духовной, от кого и надеяться на честную и энергичную работу, как не от поколения молодого, обычно всегда одушевленного благими порывами и идеальными стремлениями. Только бывает, к несчастью, что эти идеальные порывы и эта удивительная иногда энергия тратится и расходуется слишком нецелесообразно, если не сказать больше, слишком неразумно. Тем-то и дорога юность, тем-то она и сильна, что может в порыве искреннего и сознательного увлечения своим личным одушевлением и примером вести за собой многих; и может она сделать многое и доброе, лишь бы только оказался добрый же и прочный запас "силы духовной". В чаянии этой доброй и могучей силы духовной от поколения молодого естественно, конечно, и самому молодому поколению, и тем, кто с упованием взирает на него, спросить: да где же искать ее, эту силу духовную, откуда же черпать ее, когда кругом все так убого и уныло, когда нет уже как будто и путеводных огоньков к источнику воды живой, да, пожалуй, нет и силы искать этот источник, и не то что нет силы, а как-то она замерла, как-то опустился человек и отвык от принуждения и настойчивости, как будто в параличе он. Можно по совести ответить на этот вопрос, и едва ли это будет напраслина и поклеп на современность: искать эту силу нужно уже, конечно, не в духе времени, черпать ее нужно не из той атмосферы, которая создана деятельностью героев безволия и вялости, нравственной беспринципности и убожества, и не из тех опять настроений общественной жизни нужно черпать ее, которые созданы героями грубой силы и пошлых инстинктов, поклонниками цинизма и эпикурейского чисто взгляда на жизнь. Вот это последнее настроение общественной жизни: цинизм и эпикурейство, - кажется нам, и убило в нас и продолжает убивать даже в юношеских чистых и горячих сердцах то светлое и высокое, что могло бы потом облечь будущего деятеля силой и мощью и вести его на подвиг добра. И опять не выдумка это и не поклеп на современность: не трудно видеть, что ценится теперь больше всего в жизни и за чем больше всего гоняются люди: легкий гешефт [2] и ловкая афера, удобство и сытость, вот что влечет к себе теперь гораздо больше, нежели честная стойкость и верность началам совести и нравственного долга. Теперь уж это настроение и направление общественной жизни получило ясную и точную даже научную формулировку; ибо не стесняются люди дешевой мысли и пера открыто говорить о нравственных нормах жизни как производных только формах и видах одного основного закона жизни человеческой - инстинкта самосохранения, глубже чего не желает проникать современная ученая мысль в природу человека. Не стыдится эта дешевая и продажная мысль (правда, в жидовском понимании жизни) констатировать и признавать, главное, вполне законной в современной жизни, как она выражается, "освободительную борьбу современного аморализма, индивидуалистического и социального, с нравственными нормами жизни", "так как эта борьба, по ее мнению, сама по себе является живым и ярким доказательством того, что обязательность нравственных норм есть только исторически преобразованная форма общественного принуждения". "В этом смысле между нравственностью и всеми другими нормативными формами - обычными, правовыми и т.д. - нет никакого существенного различия" [3].

Вот небольшой образчик современной популярной научной мысли в ее попытке осветить поглубже и уяснить себе жизнь человека в ее внутренних, руководящих и заправляющих ее ходом началах; образец, как можно видеть, невысокой и давно избитой пробы, но важен как правдивый свидетель и показатель тех идеалов и тех настроений, которыми питается современность. И вот это дыхание общественной жизни коснулось и не могло не коснуться и семьи, и школы, ибо члены семьи - они же и члены общественной жизни. Благодаря этому в душу дитяти, еще чистую и неиспорченную, западают не образы чистоты и нравственного благородства, не преклонение пред нравственной высотой и честным, идейным трудом, а то же страстное искание и жажда сытой, привольной жизни, а если это не удается, то бессильные жалобы и нытье на тяготу жизни. Разучился как будто человек искать опоры в себе и в собственной внутренней силе и правде находить себе радость и утешение жизни. Неудивительно, что с этой духовной отравой, с этой уже в зародыше страстной жаждой всяких житейских удобств, юноша и в школе не может сознать и поставить прямым своим долгом только и только работу да труд, сознать, что здесь, в школе время еще только запаса и посева, время притом краткое для того, чтобы при всем напряжении сил и упорной работе успеть запастись всем добрым для предстоящей жизненной борьбы. Правду сказанного, горькую и обидную правду, слишком ясно и наглядно подтверждает наличный опыт. Давно ведь уже стали смотреть на школу как на неприятную, но в то же время и неизбежную переходную ступень к благам жизни, так как ведь и на самую-то жизнь давно уже смотрят так странно, что она должна давать нам все, а не мы должны вносить в нее все лучшее и благородное и украшать и оздоровлять ее. Не тайна, что ведь в нашей школе все еще действует и держится крепко двойная мораль: мораль людей жизни, с правом на нее во всей полноте ее заманчивых явлений, влекущих худшие инстинкты к себе, и мораль людей, еще не получивших права на жизнь и ее утехи, не получивших только потому, что они еще в школе. Доселе еще держится различие между непозволительным пока до выхода из школы и позволительным вполне потом, хотя бы это самое прежде непозволительное действительно было и есть всегда нехорошее. Вот почему и превращается так называемая жизнь в какой-то страшно лакомый кусок и заманчивую, неиспытанную пока область разных новых ощущений, в мечтах о которых и изнывает юноша. И нужно сказать открыто, что и жизнь, в которую вступают из школы, повинна в упадке школы, ибо она дает настроение и школе и семье, семья повинна в том, что дает из себя уже отравленную душу, школа повинна в том, что не лечит эту больную душу, а может быть, и питает эту болезнь.

Не тайна, конечно, ни для кого, как смотрят на цели и смысл жизни те, кто призван к высшему научному руководству молодых умов; не тайна, что они проповедуют с кафедр и в ученых статьях освободительную борьбу против всяких моральных принципов, считая их пережитком старинных, диких времен и своеобразной формой общественного принуждения на почве чисто социальных условий жизни. Напрасно говорят поэтому, что школа далека от жизни, далека и от семьи, что нужно взаимно сблизить их и сплотить; это совершенно неверно: современная школа полное и совершенное детище современной жизни и семьи, она питается ими всецело и в свою очередь питает и поддерживает их.

Не о близости школы к жизни нужно заботиться и говорить теперь, а о близости и школы, и семьи, и самой современной жизни и о связи их с чем-то другим, более высоким и чистым, что может влить в них новую силу, может в собственном смысле обновить и возродить их. Ведь очевидно оскудели и недостаточно прочны и надежны оказались те внутренние начала, которыми жили доселе и пока живут семья, школа и общественная среда, если замечается полное оскудение, разлад и разложение. То ли человек перенес центр и тяжесть своей жизни личной и общественной из внутри и из себя на периферию, на внешнее и вечно меняющееся, и запутался в этой смене внешних явлений жизни, и утерял веру в себя как строителя своей жизни, и слишком дорогой ценой - потерей свободы и личности - купил себе право на приход и мимолетные блага жизни. То ли уж очень человек поверил в себя, сознал свою силу и свободную мощь и в этом сознании пошел по ложной дороге. Правда есть и в том, и в другом. В себе самом носит человек благо и радость жизни, в себе же самом и разложение жизни и смерть. Важно здесь то, по какому типу идет развитие личной жизни и по какому преобладающему типу слагается общественная организация людей и их общественный быт. Мы хотим сказать, что здоровая организация людей и их общественная жизнь должны слагаться по типу их бытия церковного, другими словами: мы утверждаем, что возрождение жизни возможно только от Церкви и в развитии личности по типу и нормам тех идеалов, которые носит в себе Церковь. Ведь Церковь только в лице Самого Господа проповедала давно уже "лето Господне приятно" (Лк.4:19), но кто виноват в том, что его еще как будто нет, об этом потом.

Тайна страданий

Итак, Церковь, как мы сказали выше, давно уже проповедала в лице Господа "обновление жизни", объявила уже наступившим "лето Господне приятно" и даже более: положительно утвердила, что это уже сбылось воочию людей (Лк.4:19-21). Однако наличный опыт жизни человеческой и в истории целых народов, и в сфере деятельности каждого человека разительно ясно утверждает, что "лета приятна" все еще приходится только страстно ждать и искать, что человечество все еще не может понять и разгадать эту непонятную для себя тайну - тайну борьбы и страданий за благо и правду жизни, и эта тайна как общий закон жизни ясно чувствуется везде. Ведь не гимны благодарных и торжественно-хвалебных песней поднимались и теперь еще поднимаются к небу с земли, а чаще и громче слышатся вопли скорбей и страданий, ропот и стоны, а часто и прямо проклятия. Давно человечество думало над этой всегдашней тайной страданий жизни и старалось найти если не полную разгадку ее, то хотя несколько поднять завесу над этой тайной; думает и теперь над ней и, кажется, готово признать эти страдания подлинным законом своей и мировой жизни. Устами своих же ученых говорит оно теперь о законе борьбы за существование как общем и неизбежном законе жизни, не говорит только ясно, откуда же этот закон, какой его смысл и что же следует дальше. Ведь нужен же какой-либо смысл этих страданий, нужен же какой-либо просвет, который хотя несколько живил бы человека и давал ему силу и мощь. А в том факте, что человечество все-таки никогда не мирится внутренне с этим как бы заколдованным кругом общего смятения и общей скорби жизни и ищет всегда лучшей доли и блага жизни, ясно выражается, что закон страданий вовсе не выражает собой всей подлинной правды о жизни человека, а только говорит, что может быть другая жизнь, лучшая, что чувствуется она внутренне и что стоит только из наличных сил и форм жизни найти такую, которая подлинно была бы пригодна для устройства блага жизни, и оно будет обеспечено.

Человечество, к сожалению, ошибочно думает, что в наличных условиях жизни и ее пережитых и переживаемых формах выразилась вся природа личности человеческой и все стороны ее в своей норме и подлинности; и вопрос о том, истинно ли это человеческая жизнь и соответствует ли она идее свободно-разумной, творческой личности, какою хочет все-таки считать себя человек, - об этом думают мало.

Вот и бьется бедный человек в этом непонятном для его ума и странном раздвоении и круговороте жизни: сознает борьбу и страдания, как действительные и наличные факты и видит в них общий закон жизни, но не хочет примириться с ними и всем своим существом отрицает их. Кажется, как будто ужасная печать древнего братоубийцы Каина и то печальное знамя его жизни, что он "стеня и трясыйся" будет жить среди людей, воочию исполняется над всем человечеством. Ведь подлинно, что "стеня и трясыйся" за благо своей жизни, за себя самого, за те удовольствия и прихоти, которыми манит мир, живет и жил всегда человек. Как будто убил что-то человек и трепещет суда за это убийство, как будто он поругался над чем-то святым и великим в жизни, вроде братской любви, поруганной Каином, и за это поругание природа мстит ему тем, что лишила его мира и радости, лишила его самого высшего - разума его жизни. Мы не будем теперь пока касаться вопроса о нормах человеческой жизни, выражающих собой внутреннюю природу и сущность человеческой личности; у нас теперь пока вопрос о страданиях, поскольку они представляют собою наличный факт жизни и требуют хотя некоторого проникновения и освещения их. Может ли человек в христианском освещении смысла своей жизни из целого круга тех идей и понятий, которыми обогатило его мысль христианское откровение, найти нечто такое, что бы сделало для него страдания если уж не удобоприемлемыми без чувства внутреннего протеста, то хотя бы подвигом во имя какой-нибудь высшей цели, достаточной для их оправдания.

Если слово Христовой проповеди и слово Евангельского учения есть слово по преимуществу о страданиях и скорбях, есть слово наиначе о Кресте Христовом и Христе Распятом, то все-таки, видимо, есть здесь нечто отрадное, есть здесь нечто такое, что заставляло Апостола кровью своею свидетельствовать правду своих слов: что он может и желает хвалиться ничем иным, как только Крестом Христовым, т.е. страданиями и смертью своего Великого Учителя, и что слово о Кресте и самый Крест есть воистину сила во спасение человеку, уверовавшему в этот Крест.

Ясно, что и Сам Христос и Его апостолы утверждают, освящают и заставляют человека видеть в том самом, от чего он внутренне отвращается - именно в страданиях жизни, - какой-то высший смысл, какую-то высшую правду, и в этих самых страданиях искать пути к лучшей жизни. Так именно это, конечно, и должно быть для нас, званных ко Христу, и всякое другое отношение к страданиям и обычное понимание их только представит нам жалким самое христианское учение. И не соблазн и не безумие, подобно неверным язычникам и иудеям, должны мы находить в этом, а действительно высшую силу и высшую премудрость. Правда, тайна нашего спасения, премудрость и тайна нашего блага и обновления жизни, скрыта была и недоступна даже высшему уму ангельскому; но можно ли теперь, когда она совершилась, сказать, что для нас она по-прежнему сокрыта, можно ли сказать, что хотя бы часть завесы над этой тайной не поднята? Если так, то мы несчастнее всех человек, ибо, оставив свой разум и мудрость и восприяв ум Христов, все-таки блуждаем во мраке и неведении. Но только намеренное и произвольное ослепление может утверждать, что завеса не поднята над тайной всей мировой скорби и суеты; поднята эта завеса и над тайной наших страданий, и открыт в христианстве их источник и конечная цель, равно, как указано и то отношение к ним, та точка зрения, при которой они и воспринимаются, и переносятся не как иго бессмыслия и бесцельной тяготы, а даже как иго благое, как торжество духа и величие человека. Может быть, тем самым и мучится человек, тем он и погрешает в вопросе о страданиях жизни, что борется и отрицает то, что неизбежно, чего по самому существу дела при наличных условиях жизни нельзя отрицать - разумеем эти самые страдания. А христианство, может быть, тем и открывает тайну страданий, что, указывая принципиально их источник, и, главным образом, внутренний в природе духовной человека, заставляет в то же время проще смотреть на них и относиться к ним проще в опыте наличной жизни: оно заставляет добровольно и сознательно принять их как действительно неизбежный закон жизни в ее наличных условиях, а не отвращаться и бегать от них; заставляет при этом принять их не ради их самих только, а ради высшей любви, непременно ради любви или к Богу, или к ближнему. Вот этого именно смысла страданий и этого отношения к ним, что они должны быть добровольным подвигом самоотверженной любви, непременно вольным подвигом и подвигом именно высшей любви и высших, благородных начал жизни человеческой, и не может и не хочет признать мир, ибо он привык любить только себя и любовью больше плоти и сластолюбия, любовью к тем внешним явлениям наличной жизни, которые составляют приятный мираж его жизни. Эта мысль, которую мы хотим утвердить как чисто христианскую по вопросу о страданиях жизни, думается, имеет за себя весь наличный опыт жизни самого же человека и тысячи отдельных примеров для подтверждения, не чужда она и чисто психологической правды. Что, в самом деле, в обычной жизни, общественной и частной, побуждает идти людей на страдания, воспринимать их целиком и не только не тяготиться ими, но находить в них высший смысл, высшую свою гордость и высшее торжество своего духа? Да опять та же любовь: к Отечеству ли, к идее ли, к родным, к богатству ли даже или к чем-либо иному, та именно высшая в природе человека сила, которая ставит человека на пьедестал свободного деятеля и творца жизни. Так, значит, и в обычной жизни на каждом почти шагу мы можем видеть, что любовь и свобода осмысливают страдания, дают им иной характер и высшую цену. Мало того, эти самые страдания, как подвиг свободы и любви, переходят в историю, делаются достоянием человечества и предметом или просто удивления, или даже преклонения.

Этот вот именно закон отношения к страданиям и хочет утвердить христианство в качестве общего принципа отношений к страданиям, и говорит, что это единственно истинный закон в наличных условиях жизни, осмысливающий эти страдания и открывающий в них высшую правду и свет, именно закон добровольного, свободного восприятия всей тяготы жизни, всех страданий ее во имя высшей любви. Правда, кажется, не все могут так страдать, не все могут и воспринимать по этому именно закону страдания жизни, ибо есть страдания, которые особенно кажутся странными, над разгадкой которых мучились даже лучшие и чисто христиански настроенные великие умы, как Достоевский, - это страдания детей. Уж они-то никак, конечно, не могут осмыслить и примириться со страданиями по тому закону отношения к ним, какой указывает христианство, по той простой причине, что ясного сознания свободы своей личности и самоопределений любви у них еще нет. Но ведь в том круговороте скорбей и страданий и слишком сложной спутанности и цепи причин и следствий, из которых слагается жизнь, трудно без высшего проникновения в жизнь разобраться в этой спутанности, трудно сразу и понять эти страдания невинных детей.

Чьи, собственно, эти страдания детей, чем они обусловливаются, что они вызывают в нас и должны бы вызывать - вот в этом нужно прежде всего разобраться. И потом: там, где наряду со страданиями есть и должно быть и сострадание, и там, куда необходимо внести высший нравственный смысл и оценку, там, конечно, все получит должное освещение и свое место. Так и страдания детей, где нет еще и не может быть подвига свободы и высшей любви со стороны самих детей, может быть, получат смысл и откроют свою тайну, если по крайней мере те, кому дано благо свободного творчества своей жизни во имя любви, поставят это неизменным законом своей личной жизни.

А жизнь ясно говорит нам в живых примерах, как звучат эти самые страдания жизни в личной жизни тех, кто воспринял их в качестве свободного подвига ради высшей любви. Что можно сказать о настроении духа апостола Павла, когда он открыто говорит: "Благоволю в немощах, в досаждениях, в скорбях и темницах... мне умереть - приобретение" [4]? Не раскрыта ли теперь эта тайна и смысл страданий в жизни целого сонма мучеников, исповедников, преподобных и всякого рода подвижников?

Вот почему Христос и сказал, что каждому нужно не бегать страданий и не заглушать их путем искусственно созидаемого внешнего миража якобы благ жизни, а нужно каждому взять на себя вольною волею крест своей жизни и следовать за Ним именно, т.е. по пути добровольного, свободного восприятия и несения страданий ради высшей любви.

Так опять открывается тайна личности человеческой как претворяющей жизнь силы, и опять человек должен сознать, что с периферии своей жизни, с внешней окружности ее, он должен обратиться внутрь себя и здесь искать и блага и радости жизни, здесь же кроется и отрицание их. А слово о Кресте Христовом, как о вольно подъятом подвиге Христа ради высшей любви, вещает нам не юродство и безумие жизни, а высшую мудрость легкого несения жизненных скорбей, и слово это, сияя над нами светом высшего смысла жизни и силой живой, сострадательной и самоотверженной любви к Богу и ближнему, может сказать нам, почему же "лето приятно" еще не наступило и не чувствуется нами, может указать и указывает путь к нему.

Примечания

1. Печатается по изд.: Тамбовские епархиальные ведомости. 1905. 3 сект. №36. Ч. неоф. С.1496-1502; 24 сент. №39. Ч. неоф. С.1613-1620.

2. Гешефт (с идиш) - прибыль, приварок.

3. См.: ст. "Цели и нормы жизни" // Образование. 1905. Июль. (Прим. авт.)

4. Цит. неточно. См.: 2Кор.12:10 и 1Фил.1:21.

Свобода и народные идеалы

Теперь в дни различных свобод, дарованных русскому обществу, в дни, когда шумно празднуется это торжество свободы, а на ряду с этим обильнее льются слезы и кровь братняя и слышатся стоны и проклятия, нам, служителям Слова Божия, хочется тоже говорить о свободе, хочется напомнить о свободе без этих печальных явлений, а о свободе мира и любви, о свободе не частных только явлений жизни (слова, печати и т.п.), а о свободе всей жизни человеческой во всем многообразии ее проявлений. Голос совести и христианского долга побуждает нас вспомнить слова Спасителя нашего, сказанные Им некогда уверовавшим Иудеям и конечно имеющие свою силу и значение и для нас, званных ко Христу. Вот этим-то уверовавшим Иудеям Господь и говорил: "Если Вы будете верны Моему слову, то поистине будете Моими учениками и Вы познаете истину и истина сделает Вас свободными. И если Сын (Божий) свободит Вас, то поистине будете свободны" (Ин.8:31,32,36). Так, значит, все званные ко Христу давно уже призваны и к свободе и должны бы быть уже свободными; но только под тем условием могут быть свободными, если будут неизменно верны учению Господа, в котором открыта высшая правда и истина: и о нас самих, и о нашей жизни, и о мире, и о Боге и о всем происходящем с нами.

Итак, свобода в истине, а истина для всякого человека открыта в учении Христовом. Учение же Христово, мы скажем далее, есть учение наипаче о любви живой и сильной, о любви не словом и языком только, а самым делом.

Сам же Господь говорит, что тогда только признают во всех верующих в Него истинных учеников Его, когда они будут иметь любовь между собой.

Итак, скажем теперь короче: свобода, полная и совершенная свобода, для человека только в полной и совершенной любви по образу любви Христовой. Не даром же один из великих и блаженных древних учителей Церкви, долго искавший истину и свободу в различных философских учениях и нашедший их только в христианстве, сказал прямо: "Научись любить, а потом делай что угодно" (бл. Августин). Значит, любовь только может дать человеку полную свободу во всей его жизни и не потребуется тут никаких стеснений и ограничений, ибо не будет тут нарушено право другого, не произведено будет в жизни тех прискорбных событий, которые видим теперь при свободе.

И вот странным и обидным может казаться при живом христианском настроении то, что свобода - священный и законный долг каждого, призванного ко Христу, является еще и доселе камнем преткновения и соблазна, знаменем пререкания и вражды. Ведется какая-то странная и неестественная борьба за право свободы, когда кажется, что никто не похищал у людей да и не может похитить прав любви живой и самоотверженной, права восприять истину Христову целиком, познать, что есть истинное благо и в этом самом обрести полную свободу и слова и действий, желаний и помышлений. Если же в эту область законной свободы и долга свободной любви врывалось всегда и теперь еще врывается внешнее ограничение и самая свобода стала каким-то утерянным правом, то ясно отсюда, что жизнь наша утеряла нравственное начало любви, мы отступили от истины и потому не умеем любить и быть свободными.

А ведь если и говорим мы о любви и свободе, если во имя любви якобы происходит и все совершающееся теперь, то вопрос: носят ли эта любовь и свобода на себе печать духа Христова, который только один дышит полнотой свободы? Ведь жизнь человеческая давно уже обратилась в борьбу своеволий, в борьбу за права и преимущества, в борьбу за внешние блага жизни; это говорят и ученые люди. Ведь давно уже люди живут собственно не в единстве и единодушии, а только совместно друг с другом, сторонясь и опасаясь друг друга, и давно уже нравственное начало жизни и прочная внутренняя нравственная связь между ними заменилась внешней и хрупкой связью разных прав и предписаний, ограничивающих полную свободу или, вернее, личный полный произвол.

Не будем вдаваться в этот трудный вопрос о правовом порядке государственной жизни и о тех разных идеалах жизни и понятиях блага, на которых строится ход исторической жизни человека. Мысль наша невольно обращается туда, где кажется можно искать некоторого просвета для решения вопроса о том, каким идеалом и каким порядком жизни: - нравственным или правовым только, - хотел бы жить наш Русский народ и чего он хотел искать по преимуществу в жизни.

Вдали веков, на заре нашей исторической жизни, встает перед нашим взором величавая фигура князя-богатыря Владимира, В<еликого> князя стольного града Киева. Не захотел князь Владимир - Красное Солнышко - жить по совести и закону языческому, не захотел, чтобы и народ его жил по этой безбожной языческой совести и по этой же совести, терпимой ко всяким преступлениям, строилась Русь в особое государство. Не захотел он, чтобы жизнь его самого и его народа строилась и по совести еретической - латинской, где гордость и превозношение, внешний закон и право рабскими узами страха связывали самую совесть человеческую и всю его жизнь. А захотел кн. Владимир, чтобы жить ему самому и его народу по совести христианской, по духу любви Христовой, по вере во Христа с его смирением и кротостью, с Его святостью и чистотой. И заблистал в Киеве крест Господень, зародилась тут Русь Святая и воссиял там для целой Руси и теперь еще сияет сонм Святителей, преподобных и чудотворцев. Мы можем видеть из истории, как эта совесть христианская и вера, воспринятые русским народом 1000 лет тому назад, как Христовы заветы любви и смирения, кротости и терпения, всегда просвечивали в исторической жизни русского народа. Можем видеть, как эта вера Христова - православная - вошла в нашу государственную жизнь и строила ее, и созидала, и охраняла, и спасала во все времена тяжелые и гибельные для государства. С первых же дней своей исторической жизни христианской судился и управлялся народ русский судом и "правдой" Христовой, а не мирской; и были для него пастыри христовы как бы голосом Божией правды, а храмы Христовы были излюбленной святыней души народной - русской. Вся жизнь народная стягивалась, объединялась и крепла около этих храмов, под руководством пастырей Христовых, вещавших народу правду и истину Божию. Излишне подробно говорить о том, какую великую службу в судьбах нашего государства сослужили наши святители (Алексей, Филипп, Гермоген и др.), наши монастыри и наши православные святыни. Все знают, конечно, как много чудесной помощи явлено было милостью Божией нашему отечеству заступлением Божией Матери и святых наших - русских и вселенских. Всем известно, что где воссиявали наши монастыри, там скоро возникали и города, а стольные грады наши: Киев, Владимир и Москва преизобилуют святынями и доселе. Всегда в судьбах нашего отечества нераздельно жили и шли вместе и вера Христова православная и внешний рост и устроение государства. Вера Христова, как душа в теле, поддерживала и укрепляла тело целого государства Российского. И возлюбил народ русский веру Христову и ревниво оберегал ее даже до неизменности в букве; возлюбил он и правду Божию более правды мирской и искал ее в своих правителях и князьях; желал народ, чтобы и во всей жизни русской сияла правда Божия и вера Христова и смиренно нес он труд и повинности на благо государства и не искал себе никаких других прав, кроме права хранить свою веру, да любить Своего государя, как поставленного Богом блюсти на земле правду Божию и закон.

Стала Русь поистине святой, а народ русский поистине народом Богоносцем.

Не изгонял наш народ от себя и не притеснял и неверных и иноверных, ибо не в духе Христа и не по заповеди Его было бы притеснять блуждающего в неведении. Но жестоко карал и изгонял от себя наш тихий и уживчивый народ всякую измену вере и всякую ересь, если видел ее даже в святителях (м.Исидор). Были гости иноверные на Руси только гостями, часто почетными, не мешал им никто жить на Руси тихо и мирно и исповедывать свою веру, но не терпело русское сердце никогда, если эти гости иноверные превозносили свою веру перед православной и говорили, что она хуже ихней. Грозен был, поистине грозен, в таких случаях Грозный наш царь Иоанн IV-й, когда еретики латиняне осмелились поносить перед ним нашу веру и восхвалять свою.

В русском человеке всегда уживалась полная терпимость ко всем иноверным и горячая преданность своей православной вере, об этом ясно говорит вся наша история. А теперь, когда во очию всех ослабла у многих русских вера, и храмы Божии в небрежении, и Господь видимо наказывает нас за это, когда нам особенно нужно заботиться об укреплении веры Христовой в нас самих, мы как будто нарочно прилагаем усилия к тому, чтобы иные веры, терпимые нами и доселе всегда и не гонимые никем, превозмогли ослабевшую в нас веру Христову - православную. Не значит это, что нужно отрицать свободу религиозной совести и гнать иноверных; нет, отрицать эту свободу нельзя, равно как и стеснить самую совесть человеческую нельзя ничем иным внешним; значит это только то, что никогда истинно верующий православный русский человек не может и не должен признать за ересью или язычеством одинаковую цену с своей верой, и больно и обидно должно быть ему, если скажут, что в Русском государстве, издревле Православном, вера Христова нисколько не почетнее, не выше и не милее сердцу всех, нежели и прочие веры. Сказать это по совести и сознать это, значит сказать, что вера Христова не одна только есть истинная и правая вера.

Да и как нужно понимать и принимать эту свободу совести? Ведь совесть религиозная особенно заправляет всем ходом жизни человеческой; она предписывает человеку, что хорошо и худо, говорит ему, что он должен делать и чего не должен. Если, поэтому, мы хотим, чтобы совесть каждого была вполне свободна, то должны, не противореча самим себе, позволять каждому все, что велит ему делать его совесть и уж ни в чем не стеснять его. Какая же будет жизнь после этого? Вообразите сами: еврей будет делать все, что предписывает ему еврейская совесть; мусульманин будет делать то, что велит ему его мусульманская совесть; еретик и иезуит латинянин будет делать то, что предпишет ему его иезуитская совесть и т.д. Ограничивать и стеснять их будет невозможно, ибо тут дело касается их совести и совести религиозной. Кто проиграет в этом случае и кто пострадает? Да без сомнения наша православная вера, с ее духом смирения и кротости, которые нам заповедал Христос. Придется ждать только чуда, что наше терпение и крепость по вере Христовой сами победят всех. Способны ли мы к этому мученичеству и достаточно ли в нас упования и мужества? Ведь вера Христова в нас самих-то слабеет, мир с его искушениями захватывает нас и заманчивые флаги разных свобод влекут нас на иной путь, непривычный для русского народа. Вот почему нам, русским людям, нужно крепко держаться за веру свою православную и, давая спокойно и мирно каждому чужеземцу исповедывать свою веру и молиться по своему, в тоже время зорко блюсти, чтобы не обольстил нас кто-либо лукавыми словами, будто все веры равны и наша православная не лучше других. Зорко нужно блюсти, чтобы не посмели нас, православных, отторгнуть от нашей веры и увлечь на путь ереси латинской или неверия языческого. Пусть будет вера наша православная по прежнему господствующей у нас на Руси, а все прочие только терпимыми, без права Миссионерства на счет православия. Иначе встанут перед нами целым сонмом древние наши Святители, угодники и преподобные, благочестивые цари, бояре и миряне и скажут нам с укором: изменники. И случится, что Господь за неверие наше отнимет от нас святыни наши, помогавшие нам в трудные времена, как отнял уже Казанскую чудотворную икону Б. Матери. Вот почему теперь особенно благовременно воззвать ко Господу: Господи, умножь в нас веру и укрепи ее, яви силу мышцы Своея, да познаем истину Твою и будем свободны свободой любви, а не насилия, произвола и распрей. И жизнь наша, Русская, пойдет по тому идеалу, который открылся Великому нашему князю Владимиру.

Современная моральная беспринципность в приложении к вопросу о характере христианской жизни

Современная литература достаточно определенно отметила в общественной жизни и мысли нынешнего времени решительный поворот в сторону идеализма в деле отыскания нравственных начал и путей жизни. [1] Позитивизм, как руководящее философское мировоззрение, оказался не оправдавшим возлагаемых на него надежд, и вот теперь, по крайней мере, у нас, значительная часть интеллигенции начала искать ответа на вопросы жизни, от которых ведь человек никогда не может отрешиться, в философском идеализме, в метафизике, над которой смеялись еще так недавно в пору увлечения позитивизмом. Результатом этих идеалистических стремлений явилась не так давно особая книга под названием "проблемы идеализма", в которой недавние позитивисты и марксисты вместо атома и непреложности экономического закона заговорили о Боге, о Христианстве, о безусловном значении нравственного закона, о нравственном миропорядке, о смысле жизни и пр. Признак довольно отрадного явления; показатель того, что высшие требования духа человеческого, нравственный закон и голос совести заговорили в людях и заставили их искать какого-либо смысла в своей жизни и определенных и верных путей к возрождению жизни.

Но не это еще так характерно для настоящего времени и важно для нас, что одна часть думающих интеллигентов ищет удовлетворения своим духовным запросам в идеалистической философии: периоды увлечения идеализмом, как реакция реализму, были и раньше. Важно для нас и характерно для общественного настроения то, что теперь часть интеллигенции непосредственно обратилась к Христианству и в нем видит высшее откровение смысла жизни. Это уже явление совершенно новое, как сознаются и сами представители его, откровенно называя тот путь, на который они вступили в поисках правды жизни, "новым путем". Таким образом, мы вовсе не явимся утверждающими голословно, если скажем, что в современных явлениях общественной жизни и мысли можно усматривать интерес к этическим вопросам. Ведь, например, такой даже специально моральный вопрос, как вопрос о христианском аскетизме, уже давно поставлен на очередь жизненных вопросов. Теперь даже, думается, наоборот было бы странно утверждать обратное, именно, отрицать в жизни современного общества усиленное искание основ жизни и потребность в решении внутренних вопросов совести и вопросов нравственного миропорядка.

Вот почему еще несколько лет тому назад один из очень видных представителей нашей периодической печати, представитель, чутко прислушивающийся к течениям общественной жизни по отражениям ее в литературе, нашел возможным говорить даже "об аскетических недугах нашей современной интеллигенции". [2] Правда и самый аскетизм и причины явления его в жизни он понимает своеобразно и настолько странно, что, кажется, он сам болеет той, к сожалению, модной теперь умственной болезнью, которая известна более в форме невежественного дилетантизма. Об авторе этой больной статьи по поводу аскетических недугов современной интеллигенции и о самой статье в журнале Вера и Церковь была уже речь [3]; теперь же у нас речь о другом, и коснулись мы этой статьи только для того, чтобы указать наличность в общественной жизни интереса к вопросам этики и христианской аскетики. С этой же целью упомянем еще об одной статье, тоже человека не из нашего лагеря, по официальному, по крайней мере, своему положению, по профессии врача, который с похвальным усердием работает в одном из наших духовных журналов над вопросом христианской аскетики, стараясь оправдать аскетизм с точки зрения медицины и гигиены на природу человека [4]; с этой же целью можно бы указать и еще много статей в разных светских и духовных журналах, касающихся если не прямо вопроса об аскетизме, то косвенно его затрагивающих в сродных с ним вопросах о нравственных началах и путях жизни. Но в общем, даже при поверхностном взгляде и знакомстве с этим народившимся в нашей общественной жизни этическим - моральным настроением, нельзя не заметить какой-то неопределенности, бесформенности и, как бы, безличности; заметно именно этическое блуждание, заметна только тоска по рухнувшим излюбленным идеалам, бессильная попытка внести нечто свежее и как бы некоторое обновление даже в те прежние духовные начала жизни, к которым они снова возвратились. Дорого конечно и заманчиво для человека сознавать себя свободной, активной силой и творцом и в этих неотвязных вопросах о путях и основах своей жизни, и не хочется подчинять свою совесть и волю даже тому, в чем они сами усмотрели и сознали высшее откровение смысла жизни, т.е. Христианскому учению. А так как христианство при этом обычно понимается не как совершенно новая, духовная, главным образом, жизнь, которую должен всецело усвоить себе человек, а как только известного рода теория, с характером или по преимуществу отвлеченно-философским, или социальным, то часто все в христианстве, что на самом деле обусловливается стремлением к истинно христианской жизни и не укладывается в рамки искусственно-систематизированного христианства, все это или грубо осмеивается, или решительно отвергается, как уродливое искажение христианской истины. Так именно случилось и теперь. Мы сказали уже, что одна часть современной интеллигенции усиленно ищет удовлетворения своим высшим запросам, ищет возрождения жизни, в христианском откровении, и в своей жизни думает идти за Христом. Это путь жизни ведь, конечно, не новый, раз он известен человечеству уже две тысячи лет, и многие шли и идут им; но у представителей той части интеллигенции, которая думает идти им, он действительно является новым потому, что они вовсе не желают принять христианство так, как оно есть и было всегда, так сказать, исторически, но желают в самом-то христианстве найти или, лучше сказать, выдумать, и действительно выдумывают, некоторые новые способы или пути для воплощения его в жизни и обновления чрез него жизни человеческой. И это отчасти, конечно, понятно почему: ведь кто шел слишком долго в одном направлении, кто всем своим развитием, образованием и самой жизнью сроднился с известным мировоззрением, тому, конечно, не легко бывает переходить на новую дорогу, противоположную первой, не легко отказаться от привычного склада мышления и привычных идеалов.

Для интеллигента, даже потерявшего веру в безусловную истинность позитивного мировоззрения, но привыкшего жить по идеалам этого мировоззрения, или по настроениям, освящаемым философией Ницше и дикими героями произведения М.Горького, Л.Андреева и проч., им подобным, не легко конечно сразу принять христианство в его исторической ценности, и многое, конечно, найдется для таких людей в учении христианской церкви, как бы странного и непонятного. Вот почему многие интеллигенты из этой группы, хотя и ищут веры, однако не желают, да, пожалуй, и не могут сразу в силу известных психологических законов, преклониться пред авторитетом Церкви, и ищут "Новых путей" к пониманию христианства.

Что же их смутило? И что главным образом заставило их по своему реформировать христианство?

В указанном случае можно наблюдать замечательную своего рода повторность исторических явлений, в данном случае в приложении к христианству. Почти две тысячи лет тому назад, еще на заре христианства, по словам великого благовестника Христианства, св. Апостола Павла, проповедь о Христе Распятом показалась очень странной и трудно приемлемой: для одних она, по словам самого апостола, казалась прямым соблазном, а для других - положительным безумием (1Кор.1:23). Странным и безумным было, конечно, веровать не во Христа: обоготворили же язычники того времени простых людей и даже развратных императоров; а странным и безумным было и казалось веровать во Христа именно Распятого, принимать какую-то новую религию страданий, освятить как бы страдания и скорби жизни, поклониться Кресту Христову, как символу распятия и смерти ветхого, грешного, плотского человека, и в этом увидеть правду и истину своей жизни. А ведь в язычестве того времени так почиталась оргийность всякого рода, культ плоти и радости жизни, - жизни чувственной, поставлены были знаменем и принципом жизни, и вся жизнь представляла собой какую-то общую стихийную вакханалию, с девизом: "да ямы и пиемы, утре бо умрем". Исключением из этого могли являться и являлись только пресытившиеся баловники судьбы, которые переживали, как естественное следствие разгула, недовольство собой и жизнью и считали за лучшее покончить с собой. Это же самое собственное учение православной Церкви о Христе Распятом и Страждущем, этот же самый характер христианства, требующий от человека распятия страстей и похотей своих, христианство, проникнутого духом сокрушения, подавления плотского начала чувственности, сокращения этого начала во имя духовных интересов, короче: аскетический дух христианства, смутил и новых язычников, ищущих в христианстве правды жизни, и сделался камнем преткновения и падения в деле их следования за Христом. Раскройте, в самом деле, страницы журнала "Новый Путь", около которого группируются эти ищущие Бога интеллигенты: Мережковский, Минский, Розанов и др., и вы увидите, что главными вопросами споров на религиозно-философских собраниях и тех статей, которые являются из-под их пера, служат вопрос об аскетизме, почему-то отождествляемый ими с монашеством, вопрос о браке и безбрачии, весьма близкий к вопросам аскетики, вопрос о свободе совести, - именно те вопросы и пункты в христианстве, которые при языческом понимании и настроении жизни являются весьма трудно приемлемыми. А ведь нужно сказать откровенно, что мы все грешим этим языческим настроением и пониманием жизни. Ибо ведь пока человек не отрешился от мысли и от того настроения жизненного, при котором центр тяжести и главный жизненный пульс полагается во внешней, телесной, физической стороне, и вся жизнь строится по закону предпочтительного служения плоти пред духом, служения хлебу и деньгам пред идеалом бесстрастия, дотоле он язычник и остается им. Нужно усиленно выдвинуть духовную сторону жизни вперед, как это делает христианство, преклониться пред ней и поставить ее и принять в значении абсолютного блага и истины, и тогда-то только состоится наш переход от языческого настроения жизни к христианскому. Но это-то ведь и трудно, ибо слишком трудно и больно вырвать человеку то, что вросло в него и составляет как бы живую часть его организма.

Вот почему и мы все в отношении к христианству становимся в довольно странное положение: именно, забывая как бы, что христианство не теория только жизни, и главным образом внешней, которую (теорию) можно по своему вкусу урезывать и переделывать, а исключительно жизнь, жизнь внутренняя, новая, особенная и цельная, не позволяющая никаких изъятий и ограничений, мы все-таки стараемся каждый по своему вкусу приспособить христианство на практике своей наличной жизни и своим вкусам. Мы усиленно отбиваемся от мысли и как бы тяготимся сознанием, что нужно всецело отдать себя христианству; не его приспособлять к своим вкусам, а себя и свою жизни к его требованиям и пересоздать себя по нему. Каждый из нас старается сделать для себя Христианство более легким, как бы по плечу, и не нарушающим наших обычных привычек, и получается в деле нашей религиозной жизни тоже ненормальное явление, что мы стараемся, как говорят и "невинность соблюсти и капитал приобрести". Этот общий как бы закон нашего отношения к христианству в силу языческого чисто настроения жизни и моральной беспринципности сказался и теперь, когда наша интеллигенция, решившись идти за Христом, почувствовала, что ведь идти-то за Христом, как Он есть в Церкви и в Евангелии, слишком трудно и больно, от многого для сердца придется отказаться, и вот вместо того, чтобы сознаться в этой как бы слабости своей воли и трусости пред той высотой, на которую Христианство поднимает человека, они сказали: историческая Церковь Христова не поняла Христа и Христианства, лик Христов ею подменен, и Церковь 2000 лет обманывалась сама и обманывала других; мы будем искать нового пути христианской жизни, и найдем подлинный лик Христа. И нашли. По крайней мере, они сами так говорят. Что же нашли они?

Новопутейцы нашли, прежде всего, что так называемое историческое христианство, существующее 2000 лет, испорчено монахами-аскетами, ему придан чисто искусственно неестественный характер и дух, и поэтому-то историческое христианство можно считать неудавшимся или неудачным, так как оно не дало доселе человеку тех благ жизни, которые должно было дать, не дало ему радости и счастья жизни, которыми оно манило человека к себе и о которых оно говорит. Конечно, эти искатели "нового пути" по своему понимают радости и счастье жизни, и свое собственное понимание навязывают насильно христианству и отсюда обвиняют его. Виновниками всей этой неудачи исторического христианства искатели "новых путей" считают исключительно только монахов, забравших якобы в свои руки главное течение и направление церковной христианской жизни и подернувших все христианство не розовым светом радости и веселия жизни, а мрачным и унылым колером черных одежд, грустных мотивов смерти, строго положенным на все veto; это нельзя, это грех, об этом и не думай и т.д. И вот сжалась и замерла как бы живая жизнь человека в этих холодных, сухих и узких рамках; нет простора этой жизни, и человек стал каким то странным отвлечением от человека, не признающим якобы законных прав своей плоти и в мечтаниях о небесном живущим только одной половинкой своего существа.

Где же причина такого странного уродства своей жизни, и странного взгляда на себя, свою жизнь и на такие страшные требования христианства, да откуда же явились и монахи? Об этом, к сожалению, наши искатели "нового пути" почти не говорят, считая как бы достаточным голословное утверждение, что аскетизм в его историческом явлении есть своего рода хронический недуг, вроде перемежающейся лихорадки, или странное и непонятное явление чисто психопатического характера. Но ведь это так же мало объясняет причины данного явления, как одно констатирование факта перемежающейся лихорадки - ее причину, и должно бы вызвать серьезный вопрос о причинах данного явления. Но, опуская исследование причин такого явления в христианстве, как аскетизм и монашество, и признавая a priori это искажением христианства и сетуя на это, они рисуют нам перспективу своего нового христианства и жизни по Христу в противоположность наличному характеру, так называемого исторического христианства.