Служебные слова в просодической организации диалектного текста

Е. Н. Никитина, С. К. Пожарицкая

Насыщенность севернорусских спонтанных диалектных текстов частицами и другими «„мелкими словами“ служебного характера» [Николаева 1978] уже давно обращает на себя внимание исследователей, хотя работы, специально посвященные служебным словам, среди диалектологической литературы буквально единичны. Значительно большая употребительность таких слов, и в частности частиц, в диалектной речи по сравнению с литературной кодифицированной явно свидетельствует о большей и, видимо, другой функциональной роли по крайней мере частиц; очевидны также отличия и в составе служебных лексем, и в семантике тех, которые являются общими для диалекта и КЛЯ, и в расположении их во фразе. В связи с этим было бы неправильно априори, руководствуясь грамматическими схемами, разработанными для КЛЯ, определять частеречную принадлежность служебных лексем диалектной речи. В особенности это относится к частицам и соединительным союзам, функционирующим в системе специальных диалектных средств, используемых для обозначения синтаксических границ в звучащем тексте.

Наметившийся в последнее десятилетие новый, фонетико-синтаксический, аспект изучения служебных слов — выявление их роли в связи с просодическим устройством фразы (работы Т. М. Николаевой и Р. Ф. Касаткиной) — представляется нам чрезвычайно перспективным для изучения структуры диалектного текста и роли в нем различных «„мелких слов“ служебного характера».

Архаические черты суперсегментной фонетики, сохранившиеся на севере, обусловливают особые способы — просодические и непросодические — маркирования правой границы речевых интонационно-синтаксических единиц (фраз, синтагм), и очевидно, что набор этих пограничных сигналов не совпадает с литературным.

Для изучения способов членения диалектного текста и связи его единиц нами был произведен анализ цельного спонтанного монологического текста длительностью звучания 15 минут из говора д. Нюхча Пинежского р‑на Архангельской обл. В работе применялись методы аудиторского и инструментального анализа. На слух оценивались изменения параметров мелодики, интенсивности и темпа во фразе; отдельные примеры подверглись компьютерной обработке, в результате чего получены графические изображения движения огибающей интенсивности и кривой основного тона.

В отличие от реализаций КЛЯ (т. е. таких, где текст продуцируется письменно, а затем воспроизводится в звучащей форме), в которых суперсегментные характеристики слова подчинены просодии фразы, в северных говорах степень интегрированности мелодического контура во фразе меньшая; здесь обычным является выделение каждого фонетического слова в «синтагму» [Касаткина 1988; Кузнецов 1949]. Слово, таким образом, приобретает значительную мелодическую самостоятельность, а целостность фразы (синтагмы) как интонационно-смыслового, синтаксического единства нарушается. Это побуждает искать иные средства, которые сообщают диалектной фразе большую или меньшую организованность, компенсируют расчлененность ее мелодического контура.

Севернорусская фраза принципиально отлична от фразы КЛЯ также и по темпоральным характеристикам. Для КЛЯ характерно падение темпа к концу фразы, создающее эффект темпорального акцента, который служит показателем завершения фразы. Другая функция изменений темпорального параметра в КЛЯ — выделение информативно значимых центров посредством замедленного произнесения этих участков текста. Для северных говоров изменение, замедление темпа к финалу фразы не характерно. Таким образом, делимитативной функцией временной параметр не обладает. Что же касается второй его функции, то она присуща диалектной речи так же, как и литературной. Кроме того, по темпоральному показателю различаются некоторые жанровые разновидности спонтанной речи: так, реплики-ответы, характеризующиеся краткостью и способностью конденсировать информацию, произносятся замедленно по сравнению с высказываниями монологической речи.

Можно думать, что такие особенности севернорусской звучащей речи, как пословная расчлененность мелодического контура, имеющая следствием разрушение дискретной границы между речевыми единицами, и отсутствие релевантного падения темпа к концу фразы, связаны компенсационными отношениями с некоторыми просодическими и непросодическими явлениями фразы.

В качестве завершителей утвердительных высказываний в северных говорах употребляется несколько мелодических фигур [Касаткина 1988]. В зависимости от вида мелодической фигуры и сопутствующего ему распределения интенсивности во фразе можно выделить два способа маркирования финала синтаксической единицы, каждый из которых включает два мелодических типа и различается по тому, какими просодическими или непросодическими (вербальными) средствами компенсируется правая граница фразы (синтагмы):

1.1. Понижение тона на гласном центра и последующее резкое повышение тона на конечных слогах фразы (синтагмы).

1.2. Резкий подъем тона в завершении начиная с ударного слога последнего слова: не жаля́ла ницего́[1] — уровень базового тона (БТ) при произнесении этой синтагмы колеблется около 200 Гц, на [о́] подъем тона с 190 до 290 Гц и последующее падение на 160 Гц; ак в молоко́-то опу́стишь дак хлеба́м — сложноподчиненное предложение оформлено беспаузально, уровень БТ колеблется около 170 Гц; подъем тона на конечном [а́] со 150 до 270 Гц, последующее падение на 150 Гц.

Этим мелодическим фигурам соответствует довольно регулярная фигура огибающей интенсивности, максимум которой располагается на первом заударном слоге при наличии заударной части в последнем слове [Князев, Левина, Пожарицкая (в печати)]. Тоновый акцент реализуется на ударном и первом заударном гласном; на первый заударный приходится вследствие этого дополнительное динамическое ударение, дающее эффект побочного ударения в слове или «перетягивания» ударения на энклитику: дају́ да̀к — подъем тона на интервале дају́ — от 150 до 350 Гц, на заударном [а] — 300 Гц, но кривая интенсивности резко идет вверх именно на гласном энклитики.

Такое совместное действие параметров интенсивности и мелодики — их взлет на фоне волнообразно расчлененной мелодики и нерелевантного изменения темпа во фразе — приобретает, очевидно, значение пограничного сигнала и дает возможность выявления синтаксических единиц текста. Ритмический же эффект возникает как следствие, как результат интонационно-синтаксического членения текста.

2.1. Нисходящее движение тона в постцентровой части; падение интенсивности от начала к финалу фразы. Такое просодическое оформление соответствует литературной и южнорусской интонации завершенности, но в северных говорах при этом имеет место прерывистость мелодической кривой: все вы́держали у меня́ ка́танци-ти — уровень БТ колеблется около 190 Гц, подъем на ударном гласном последнего слова до 260 Гц и падение на заударных слогах до 135 Гц. Кривая интенсивности при этом равномерно понижается.

2.2. Мелодический контур с почти ровным рельефом и лишь незначительными модуляциями.

В терминальной позиции фраз, оформляемых с помощью таких мелодических контуров, нередко располагаются частицы, которые повторяются во фразе несколько раз, в том числе и в абсолютном конце, и производят впечатление избыточных, так как модальная функция их здесь сомнительна; но иногда они могут включать свой модальный потенциал.

Употребление частиц в этой позиции заставляет предположить их участие в «преодолении» разорванности мелодики. Частицы берут на себя роль компенсаторов, функционируют как непросодическое средство сигнала фразовой границы. Наиболее частотные частицы-компенсаторы — от (та, то, ти, те) и вот, что, видимо, связано с их большей абстрактностью, семантической «пустотой» по сравнению с ведь, тоже, хотя и они возможны в этой функции: о́й дак я бу́ду в пра́здники только эти держа́ть-тo; студено́ у нас ведь зимо́й-то; а сеця́с-то я говорю дивья́ жы́сь-та; вот и поём это в кругу́-ту тут на игри́шче-то, вся́ки поём тоже вот; то́жо мо́лодось была́ вот, пе́ли вот ту́т за ру́цьем вот; единоли́цьно тожо жы́ли тожо.

Встречается также оформление отрезков текста с однородными элементами, соединенными союзами да, да и, и в постпозиции перед паузой; при этом возможно размещение союза после конечного из перечисленных однородных членов, где союзная функция нерелевантна. По аналогии с частицами можно предположить у союзов дополнительную функцию компенсаторов, что косвенно подтверждается употреблением союза в абсолютном конце фразы, в этой позиции, очевидно, единственное назначение его — восполнение фразовой границы: гармо́нь игра́т да, пою́т да, пля́шут да; пря́ники толсты́ и, тонки́ и, капу́сту приво́зят ы, и всё приво́зят, пе́ла да пляса́ла да и, всё было; натолкём вот ну́тих, насуши́м, да в молоко́-то опу́стим да.

Встречается и препозиция соединительных союзов: да да́ли ка́танци пе́рвой со́рт, да да́ли сапоги́; и съестно́, и держа́мо и, и всё есь.

Обращение к просодической специфике дает возможность объяснить такую подвижность таких служебных слов, их способность перемещаться, занимать разные позиции во фразе. При употреблении мелодических оформителей 1‑го типа синтаксическая граница компенсируется тоновым взлетом и союз попадает в препозицию: да да́ли ка́танци пе́рвой со́рт — на последнем ударном гласном наблюдается тоновый взлет на 150 Гц (со 150 до 300 Гц).

В случае мелодических фигур 2‑го типа просодические средства оказываются недостаточными и граница восполняется союзом в постпозиции: гармо́нь игра́т да, пою́т да, пля́шут да — на каждом из ударных гласных наблюдается тональный всплеск со 180 до 300 Гц; на конечной энклитике — падение до 110 Гц.

Итак, утвердительные высказывания в исследуемом говоре могут оформляться, во-первых, тоновым взлетом и взлетом интенсивности и, во-вторых, падением (или ровным движением) тона, сопровождающимся употреблением частицы как сигнала границы или включением союза в терминальную позицию фразы (синтагмы).

Замечательно, что описание древнего состояния индоевропейской фразы (пословное тоническое оформление, падение интенсивности к концу, частица как пограничный сигнал [Николаева 1985]) очень напоминает характеристики современной севернорусской фразы (в частности, 2‑й тип оформления утвердительных высказываний). Очевидно, в севернорусских говорах сохранились реликты древней просодии, и при исследовании диалектной речи мы сталкиваемся с архаической функцией частиц — ролью пограничного сигнала, когда частица участвует в оформлении звучащей фразы наряду с просодическими средствами. И лишь в результате трансформации основных суперсегментных характеристик фразы частицы приобрели современную (как для РЛЯ, так и для диалектов) роль «проводника глубинной смысловой многоканальности», т. е. модальную функцию.

Положение Т. М. Николаевой о том, что «сила фразовой интонации и обилие частиц обратно пропорциональны» [Николаева 1985], объясняет и функционирование частиц-компенсаторов в высказываниях с нисходящей мелодикой (слабость фразовой интонации здесь следует понимать как неспособность, недостаточность суперсегментных средств, а именно мелодического фактора, для выделения фразовых и синтагменных границ), а также присутствие в монологическом тексте значительного количества модальных частиц. Действительно, модальные частицы как «проводники глубинной смысловой многоканальности» и акцентное выделение часто выступают в одной функции — они участвуют в выражении имплицитных смыслов, скрытой семантики высказывания. Видимо, в монологических высказываниях, где роль интонации в основном оформительская, экспрессивные, выделительные значения передаются обычно модальными частицами в отличие от реплик-ответов, где «интонационные вариации способны передавать целую гамму смыслов» [Николаева 1989].

Применительно к диалектной речи приобретает свою специфику и вопрос о значимости интонационных, или просодически оформленных, единиц. При выявлении единиц текста мы исходим из того, что диалектный текст как спонтанный феномен порождается только в процессе говорения, существует только в звучащей форме и, следовательно, продуцируется некоторыми сегментами, оформленными интонационно либо интонационно и паузально, а иногда и с помощью частицы (или союза) в финале такого сегмента. При подобном членении получаются отрезки звучащей речи неоднородного количества и качества, разной длины и разной синтаксической организации — от одного фонетического слова до построений большого словесного объема. Но они равноценны в том смысле, что именно они как последовательность интонационно оформленных звучащих участков образуют текст; что речь продуцируется и воспринимается такими сегментами или единицами.

В тексте пинежского говора обнаруживается тенденция к преимущественно пофразовому оформлению звучащих участков. Если в РЛЯ интонационным контуром обычно объединена синтагма, а синтагмы в свою очередь складываются в фразу, то в севернорусском тексте тонически пословно расчлененная фраза приобретает целостность за счет компенсирующих средств и очень часто выступает как минимальная единица текста. При этом по формальным критериям можно провести аналогию между литературной синтагмой и севернорусским словом, чему способствует их тоническая оформленность, самостоятельность; но содержательно, функционально, видимо, следует сопоставлять литературную синтагму с севернорусской фразой. Иными словами, мы полагаем, что мелодическая расчлененность севернорусской фразы на некоторые отрезки — слова — часто синтаксически незначима. Что касается посинтагменных или пословных построений (т. е. таких, где расчлененность синтаксически значима), то предпочтительно так оформляются однородные члены, и маркируются эти единицы мелодическим взлетом или постпозиционным союзом: тожо ведь уж будут вот … плесать-то да … петь-то да; ак он пришел на пароходе вот девка … в папа́хе … в шане́ли … в сапога́х. В последней фразе — значительные тональные взлеты на ударных гласных последних трех слов.

В спонтанном разговорном тексте (как диалектном, так и литературном) трудно найти аналог предложению классического синтаксиса КЛЯ. Последовательное подключение предикативной единицы к предыдущей, их соединение как открытая структура и отсутствие просодического показателя границы позволяют говорить об отсутствии дискретных границ сложносочиненного предложения в севернорусском тексте. Вслед за фразой можно выделить крупное (обычно полипредикативное) синтаксическое единство, состоящее из нескольких фраз, развивающее одну тему (подтему), без более детальной синтаксической квалификации. Тогда места перехода, «переключения» темы будут сигнализировать о границе таких сверхфразовых единств.

Сравнение корпуса диалектных (севернорусских) и литературных служебных слов, участвующих в выражении связи, показывает, что существует диспропорция между говором и литературным языком, которая обусловлена как тем, что здесь присутствуют собственные, отличные от стандартных, незнаменательные лексемы, так и тем, что некоторые литературные служебные средства не представлены в говоре. В говорах имеется тенденция к свертыванию набора служебных слов, особенно в системе выразителей подчинительных отношений, что связано с деактуализацией иерархических построений и возрастанием роли линейных построений. Это приводит к полифункциональности служебных формантов, так что разного рода значения и отношения могут манифестироваться с помощью одной и той же материальной единицы; с другой стороны, разные лексемы способны передавать одно и то же значение. Асимметрия между говором и литературным языком касается и набора служебных средств, и (как следствие) того, что синонимичные для диалекта и литературного языка синтаксические конструкции реализуются в говоре при помощи особых, не совпадающих с литературными, лексем; кроме того, в говоре присутствуют синтаксические конструкции, неадекватные литературным.

Специфически диалектными являются, в частности, чрезвычайно высокочастотные лексемы дак и ак, которые участвуют как в образовании сложных полипредикативных конструкций, так и на уровне простого предложения.

1. Дак и ак в полипредикативных конструкциях.

В нашем материале не встретилось примеров участия этих лексем в образовании открытых синтаксических конструкций, что может свидетельствовать о том, что роль сочинительных союзных средств им не свойственна, или о том, что она имеет периферийный характер. Дак и ак могут использоваться в построениях закрытой структуры, т. е. таких, минимальные конструкции которых состоят обязательно из двух предикативных единиц и в которых выражено отношение между этими предикативными единицами.

1.1. Рассмотрим группу сложноподчиненных конструкций, обнаруживающих сходное строение: зависимая, с союзным средством (подчинительным союзом или союзным словом) часть располагается впереди главной; при этом главная часть открывается словом дак. Такие комплексы оформляются беспаузально либо дак примыкает справа к предшествующей части, эксплицируя тем самым синтаксическую границу: где молотили дак все запахиваю веником; кабы не эта жись дак нам бы како вот; ак вот всех телят похраню дак мне всё платили; а мы как стали вот стары-ти да денег-то бы не давали дак … трудно как жить-то.

Можно предположить, что употребление дак просодически обусловлено: интонационно-синтаксическая граница подкрепляется вербально. Такое употребление имеет синтаксические последствия. Эти комплексы можно квалифицировать как конструкции, где союзное средство и лексема дак выступают вместе и дак приобретает функцию соотносительного слова, коррелята союзного средства. Лексема дак в качестве коррелята в диалекте универсальна: она способна соотноситься с любым союзом и союзным словом (где — дак, ак — дак, как — дак, кабы — дак) в отличие от литературного языка, где существует корпус служебных слов, выступающих в сочетании с определенными союзными средствами. Эта универсальность подтверждает, видимо, первостепенную значимость просодической (расчленяющей) функции дак в позиции между частями сложноподчиненной конструкции.

1.2. Семантически близкая типу 1.1 группа примеров представляет собой двупредикативные комплексы с формантом дак в позиции между частями. Их отличие от предыдущих примеров в том, что грамматическое средство подчинительной связи в первой части опущено и значение зависимости вытекает только из осмысления семантики частей (без участия эксплицитных средств связи), где первая часть содержит условие, обоснование, а вторая имеет значение следствия: процветет дак и много картошки; мама-то уехала в дровник дак мне велели спехнутъ сено; собирала корм-от дак не уморила не одну; детей нету дак все трушничала ходила.

1.3. Тождественные по смыслу типу 1.2 построения, но без форманта дак на стыке частей, встречаются довольно редко: нонь вот ходили по за́ручью беда пели; (истоплено ак истоплено) а не истоплено ладно.

Эти три модели содержательно явно близки или тождественны и являются структурными вариациями одного семантического типа. Наиболее употребительны из них конструкции, образованные по схеме 1.2, что может объясняться их экономичностью по сравнению с реализациями по модели 1.1 и возможностью более выразительно представить синтаксическую границу, чем в построениях по модели 1.3.

1.4. Конструкции типа 1.2 иногда могут производиться при участии служебного слова ак, заменяющего дак (хотя они и менее часты): не хотела ехать на собранье ак отпираласе да пла́чу; еще из Карпогор по́слали тридцать рублей … ак мне знаш и тридцать рублей хорошо; и дома истоплено ак истоплено а не истоплено ладно.

Здесь имеет место наложение семантического поля этих лексем. Неясно, правда, почему это совпадение актуально только для модели 1.2 и не выполняется для 1.1, хотя фонетическая роль форманта как звуковой прокладки, членящей звучащий комплекс, одинакова для обоих случаев. Вероятно, причину следует искать в исторических соотношениях лексем ак и дак. Возможно, что ак в этой позиции этимологически является фонетическим вариантом лексемы дак и закрепилось в этой конструкции, получив — в силу наибольшей продуктивности и частотности модели 1.2 — новую мотивировку: связь с определенной синтаксической конструкцией и утратив в то же время соотнесенность с другими (1.1, 1.3) синтаксическими моделями.

1.5. В закрытых двупредикативных конструкциях с формантом дак в абсолютном конце комплекса вторая часть выражает значение причины, соотнесенное с содержанием левого контекста (первой части): ведь худо кормили, всё вичками кормили, корму-то не было дак; тоненько-тоненько зернятко, убило всё дак; много ведь, много ведь, я говорю, горю хватили вот много живем дак; вот тоже у нас место-то како, к северу близко дак.

М. Н. Преображенская считает, что специфика построений подобного типа состоит в особой (замыкающей) синтаксической позиции дак, а также в том, что здесь имеет место реверсивный ход мысли [Преображенская 1985]. Этот же способ осмысления — обратный, справа налево — представлен в сложноподчиненных конструкциях с придаточной частью на втором месте и в построениях с бессоюзной (дифференцированной подчинительной) связью частей: да масла колько давали, я всё перевыполняла молоко-то; а жаляла ак коров-то, ноги-то заболели; боле я говорю не буду давать, все выдержали у меня катанци-ти.

С точки зрения просодического устройства для этих конструкций характерно произнесение второй части более ровным тоном, без мелодических взлетов и ниже регистром, чем первая часть.

Постпозиция подчинительного союза возможна и в литературной разговорной речи: Тебе нравится Ирина поет кaк?

Только совокупность условий, а именно: присутствие элемента дак, облигаторность его постпозиции, фиксированный порядок следования частей (следствие — причина условие) — делает конструкцию неадекватной литературному синтаксису. В каком-то смысле конструкции с постпозитивным дак «зеркальны» по отношению к построениям типа 1.2: и по размещению главной и зависимой частей, и по позиции форманта дак: 1.2 — З дак Г; 1.4 — Г З дак (где Г — это главная часть, выражающая следствие, а З — зависимая, выражающая условие).

1.6. Специфическая диалектная лексема ак способна выступать в качестве подчинительного союза с недифференцированным причинно-временным значением: ак в молоко-то опустишь дак хлебам.

1.7. Кроме того, ак функционирует как союз в составе придаточных предложений с изъяснительным значением: я вот запомнила ак мине первы катанци татя купил, усоки таки вот, ак я ишо вот бегаю думаю во каки баски катанци; я ишо ить и … помню ведь всё нуто единолицно-то, ак вот за мохом сходим да моху натолцём.

Синонимичен ему общий для литературной и диалектной речи союз как. Фонетический облик лексемы ак и ее семантика как подчинительного союза позволяют соотносить ее с церковнославянским союзом Ꙙко (соответствующим древнерусскому како), а значит и с южнославянским ако, что тоже, возможно, свидетельствует о существовании южнославянско-севернорусских изоглосс. Вообще, видимо, следует иметь в виду возможность гетерогенности современного севернорусского слова ак: можно предположить, что первоначально существовал подчинительный союз ак, но в то же время ак мог возникать в речевом потоке в качестве фонетического варианта дак в некоторых фразовых позициях. Затем зависимость от фразовой позиции исчезла, а вариативность ак/дак поддерживалась существованием в диалекте ак этимологического; в результате произошло закрепление ак в значении, синонимичном дак.

2. Ак и дак в простом предложении.

2.1. Лексема дак употребляется в конструкциях с именительным темы, очень распространенных в спонтанной речи. Эта конструкция была описана еще в конце XIX в. А. А. Шахматовым и выявлена им как в литературной сфере, так и в диалектах.

Высказывание расчленяется на две части с помощью служебного форманта: в первой части оказывается подлежащее, а во второй предицируется сообщение, относящееся к подлежащему. В литературной речи эти конструкции создаются с участием местоимения он (она, оно, они), роль которого не грамматическая, а актуализирующая, что может привести к утрате им форм согласования [Лаптева 1976]. В говоре в подобной роли выступает слово дак; причем его функция как актуализатора еще более явная, поскольку оно неизменяемо и неспособно к согласованию: а женки-ти кои … дак и на двадцати восьми (рублях) все жили.

Тенденция к расчленению высказывания с помощью вербального средства распространяется и на конструкции с сильноуправляемым объектом: и то мне прибавили … двенадцать дак прибавили; и на конструкции с обстоятельством: какой-то год дак с решето-то вот это с полно посадили.

2.2. Лексемы ак и дак имеют значение усилительно-выделительных частиц, открывая в то же время высказывание и присоединяя его к предшествующему контексту: ак ране-то не было, всё и в низких молодцевали; ак я и … все кормила хорошо; дак не ехала не ехала все ровно спроводили поехала.

Итак, лексемы ак и дак обнаруживают как совпадение семантического поля, так и некоторый уникальный для каждой из них набор значений. Обе они могут выступать: 1) в роли усилительно-выделительной частицы, 2) в предикативных сочетаниях закрытой структуры, которые в синтаксисе обычно описываются как бессоюзные с факультативной заключительной частицей. Кроме того, дак действует как 1) универсальный коррелят подчинительных союзных средств, 2) постпозитивный формант связи в двупредикативных закрытых конструкциях, 3) актуализатор в конструкциях с именительным темы. Служебная лексема ак способна выступать в значении подчинительных союзов в конструкциях с придаточными 1) условно-временными, 2) изъяснительными.

Литература

Касаткина 1988 — Касаткина Р. Ф. Русская диалектная суперсегментная фонетика: Докт. дис. М., 1988.

Князев, Левина, Пожарицкая (в печати) — Князев С. В., Левина А. Н., Пожарицкая С. К. О говорах Верхней Пинеги и Выи // Русские говоры в восточнославянском языковом пространстве (в печати).

Кузнецов 1949 — Кузнецов П. С. О говорах Верхней Пинеги и Верхней Тоймы // Материалы и исследования по русской диалектологии. М.; Л., 1949. Т. 1.

Лаптева 1976 — Лаптева О. А. Русский разговорный синтаксис. М., 1976.

Николаева 1978 — Николаева Т. М. Лингвистика текста: Современное состояние и перспективы // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1978. Вып. 8.

Николаева 1985 — Николаева Т. М. Функции частиц в высказывании. М., 1985.

Николаева 1989 — Николаева Т. М. Три типа высказываний и иерархия интонационной нагруженности // Бюллетень фонетического фонда русского языка. 1989. №2.

Преображенская 1985 — Преображенская М. Н. Служебное слово дак в севернорусских говорах // Восточные славяне: Языки, история, культура. М., 1985.