Андерсон
— Как идут дела? — спрашиваю я Поппи, когда мы стоим в столовой перед одной из ее последних работ, которую мне удалось поместить за защитное стекло. Это мать-олениха, лань, со своим олененком. По крайней мере, я так думаю.
Некоторые части скульптуры для меня немного непонятны, и мне пришлось тщательно присмотреться, чтобы убедиться, что я правильно ее идентифицировал.
Лицо Поппи светится при виде скульптуры. Она рассеянно проводит рукой по животу, и я стараюсь не пялиться. Платье облегает округлые изгибы ее живота, нежную кожу над поясом трусиков.
— Это было немного медленно, — вздыхает она, делая еще один глоток своего мохито. — Думаю, сейчас не самый удачный сезон для создания скульптур.
Ее язык высовывается, чтобы слизать кусочек сахара, прилипший к ободку бокала.
На мгновение я умолкаю. Я отчаянно хочу, чтобы Поппи работала на меня, а не просто зарабатывала на скульптурах. Я много лет подряд предлагал ей работу в своей компании. Но она всегда отказывалась.
И я не могу удержаться, чтобы не предложить снова. Это мучение — иметь столько денег, в то время не иметь возможности помочь ей. Вместо того чтобы позволить мне помочь, она настаивает на том, чтобы жить в разваливающейся, дерьмовой квартирке неподалеку.
— Приходи ко мне работать, — говорю я. — Я бы хотел, чтобы ты работала моим консультантом по искусству, — она заливается смехом.
— О, Андерсон! К черту это. Я не гожусь для этого. Не пытайся быть хорошим. Тебе это не идет.
Ее язык снова высунулся, на этот раз, чтобы провести по ободку. Я чувствую, как мой член дергается в штанах, наблюдая за движением ее розового язычка.
Но я знаю, что я не хороший. Я не предлагаю, потому что я хороший.
Я хочу Поппи. Я хочу, чтобы моя рука забралась под ее платье, чтобы ее киска была открыта для меня, чтобы ее живот был наполнен еще одним ребенком. Я хочу трахать ее и размножать. Я хочу дочь моего лучшего друга, хотя не должен.
Я знаю Поппи всю ее жизнь. Она всегда была таким умным ребенком, умела выделять уникальные ароматы разных сортов фиалок так, что я смеялся над ее сообразительностью. Тогда я считал ее просто ребенком.
Когда она была подростком, я несколько лет жил за границей, управляя нашими международными офисами, и когда я вернулся, Поппи только-только исполнилось 18. И все изменилось, когда я снова увидел ее. Длинные светлые волосы, надутые губки, дерзкий взгляд, яркий купальник.
Внезапно я перестал чувствовать себя ее дядей. Я влюбился сильно и быстро.
И вот спустя семь лет я не могу перестать хотеть Поппи.
— Мне действительно нужен консультант по искусству, — говорю я.
На ее лице появляется румянец, но она закатывает глаза и отбрасывает свои длинные волосы.
— Не жалей меня, — говорит она беззаботно. — Брось это, старик.
Я не лгу себе. Я знаю, что я мудак. Будучи генеральным директором для сотен сотрудников, я знаю, что большинство из них слишком боятся меня, чтобы сделать мне какое-либо замечание. В мире есть только один человек, которому я бы позволил закатывать глаза и качать головой в мою сторону. Это стоящая передо мной женщина ростом 175 сантиметров с длинными густыми волосами, сонными серыми глазами, веснушками на носу и этим телом. Полные груди, сарафан, натянутый на животик, и эта попка. Я хочу вонзить зубы в эту попку, пока я заполняю ее своей спермой, наполняю ее своим ребенком.
Но я стискиваю зубы, пытаясь сдержать себя. Желание овладеть ею, укротить ее упрямость, заставить ее принять мои деньги и мою защиту, неудержимо закрадывалось в меня, становясь все сильнее с каждым ее нелепым бойфрендом, а теперь оно почти неконтролируемо, когда я знаю, что она и Рен живут в той захудалой квартирке.
В ней протекают краны. Провисшие потолки. Миллион нарушений закона, она настолько дешевая, что не соответствует местным жилищным нормам. Ее машину взламывали, ради всего святого. Много раз. На прошлой неделе кто-то пытался поджечь жилой комплекс.
И все равно она не желает слушать доводы разума.
Я обхватываю руками стул в столовой. Теперь у нее есть Рен. Она не может оставаться в той дерьмовой части города. Она должна послушаться меня.
Я чувствую, как во мне закипает гнев, а тело пульсирует от желания овладеть Поппи.
— Я знаю некоторых городских инспекторов, — говорю я, стараясь сохранить спокойный голос. — Скорее всего, твой жилой комплекс собираются снести за нарушения техники безопасности. Тебе нужно убираться оттуда.
— Новые квартиры стоят дорого, Андерсон, — напоминает она мне, сдвигаясь в кресле так, чтобы я мог видеть ее грудь, обтянутую облегающем платьем. Она скрещивает ноги под столом, и я чувствую, как у меня пересыхает во рту.
— Поппи, я могу дать тебе деньги, — говорю я. — Или Вы с Рен можете остаться здесь, пока будете искать новое место.
На ее лице появляется румянец, и эта маленькая проказница закатывает на меня глаза.
— Не надо строить из себя Деда Мороза только потому, что ты богаче Бога, — огрызается она.
— Там небезопасно, — повторяю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче.
— Я не одна из твоих подчиненных, — напоминает она мне. — Ты не можешь мной командовать, так что просто умолкни.
Она демонстративно делает еще один глоток своего напитка, а мои пальцы сжимают бокал с вином так крепко, что часть красного выплескивается через край и попадает на нее через стол.
— Андерсон! — визжит она.
Я отталкиваюсь от нее и отхожу от стола, не проронив ни слова. В ванной я сжимаю кулаки, пытаясь отдышаться и успокоиться.
Я не имею права указывать Поппи, что ей делать.
Она не моя.
Или нет?
Я иду мыть руки в раковине и понимаю, что Поппи забыла что-то на стойке, когда переодевалась. Это ее прокладки для груди.
Я колеблюсь секунду. Я не должен ничего делать. Я должен уйти сейчас.
Иди и скажи ей, что она их забыла. Я должен сдерживать себя.
Я не могу рисковать, чтобы не потерять контроль над собой.
Но ее молоко пахнет так вкусно, сладко, сливочно, как жидкое золото.
Пьянящий аромат заполняет мои ноздри, мои легкие, посылая прилив тепла и крови к моему члену.
Я беру одну прокладку для груди, кровь стучит у меня в ушах. Она тяжелая и теплая, пропитанная ее молоком.
Блядь.
Я должен положить ее. Я должен контролировать себя. Я отослал своих работников на весь день. Здесь нет никого, кроме меня и Поппи. Если я не смогу себя контролировать, ситуация может стать очень опасной.
Но я не могу удержаться и подношу прокладку поближе, прямо к носу, чтобы почувствовать ее запах.
Черт возьми. Вблизи ее молоко пахнет еще лучше, от аромата ее молока у меня слюнки текут.
Я высовываю язык, касаясь мягкой ткани кончиком, и приподнимаю прокладку, чтобы на язык попала всего одна капля молока. Затем я откатываю его и отправляю в рот.
Ее вкус — это взрыв чистого удовольствия, эротический прилив, который разливается по моему телу, согревая кожу, заставляя меня чувствовать, что я весь горю. Мои глаза закатываются, и мне приходится плотно сжать губы, чтобы не застонать вслух.
Это неправильно. Это отвратительно. Но кровь стучит у меня в ушах, а член стал твердым, как камень, практически пробивая дыру в штанах, ноющий от желания большего.
И, охваченный неконтролируемым порывом вожделения, я беру в рот всю прокладку для груди целиком.
Черт возьми, она восхитительна на вкус.
А затем я яростно смакую ее, высасывая из нее все до последней капли, сладкое молоко Поппи наполняет мою глотку
О, Боже, я хочу, чтобы у нее было еще больше детей, чтобы у нее снова и снова появлялось молоко.
Я тщательно облизываю губы, не желая растратить ни капли ее молока, и неистово тру прокладкой для груди губы и лицо, желая вымазаться в ее сливках.
Я сосу до тех пор, пока прокладка не становится сухой.
Мой член болит в штанах, твердый и пульсирующий, потребность в Поппи нестерпимо терзает меня.
Я хватаю другую прокладку для груди и подношу ее к губам, чтобы яростно сосать ее, жуя и почти прокусывая мягкую ткань в своем стремлении попробовать всю Поппи на вкус.
Мой член настолько тверд, что я чувствую выступившие на нем капли спермы. Один только вкус Поппи заставляет меня намочить свои гребаные штаны, как какого-нибудь школьника, который не может себя контролировать. И если я не кончу немедленно, то кончу в штаны.
Я резко расстегиваю молнию, кладу первую прокладку на свой член, поглаживая его мягкой тканью, втирая оставшиеся капли ее молока в кожу, словно хочу, блядь, искупаться в нем. Взад-вперед я натираю член прокладкой для груди, и обычно я могу кончать всю ночь, если захочу, но тут достаточно всего нескольких движений, и я кончаю, сильно, в ее прокладку для груди, пока высасываю последние капли молока из другой.
Святые угодники. Мне приходится ухватиться за стойку в ванной, чтобы удержаться на ногах. Как так получается, что одна только мысль о Поппи, ее запах заставляют меня кончать сильнее, чем когда-либо прежде?
У меня почти кружится голова от нахлынувшего удовольствия, от вкуса Поппи на моем языке, в моем горле, от ощущения ее на моем члене и запаха ее на моем лице.
— Андерсон, где ты, блядь, находишься? — я слышу, как она кричит мне из кухни, и, собрав прокладки, толстые от моего освобождения, выхожу за дверь.
Когда я возвращаюсь на кухню, Поппи не смотрит на меня, а нетерпеливо постукивает пальцами по столу. — Отвези меня обратно, — говорит она, вставая, чтобы потянуться.
Я опускаю глаза вниз, туда, где скрывается ее грудь за футболкой, и с изумлением вижу два маленьких кружочка влаги вокруг сосков.
Она тоже смотрит вниз.
— Ах, это, — смущенно говорит она, слегка поморщившись. — Я пытаюсь отлучить Рен от груди. вот и подтекает молоко.
Мне неприятно видеть, как ей больно, но это очевидно, когда она осторожно прикасается к одной из своих грудей.
Они так сильно набухли и налились молоком.
Мой член снова твердеет в штанах.
— Подожди здесь, — говорю я. — Я принесу тебе салфетку.
— Все в порядке, — говорит она.
— Нет, это не так, — настаиваю я. — Просто подожди, пока я принесу тебе салфетку.
Ее щеки слегка покраснели. — Я же сказала, не надо! — жалуется она.
Но тут я вижу, как она снова вздрагивает. — Перестань быть такой упрямой соплячкой, — резко говорю я ей и чувствую, как зверь внутри меня выпускает свои когти. — Позволь мне позаботиться о тебе.
Поппи выглядит потрясенной. — Ты не мой отец, — дразнит она, и я вижу, что она вот-вот потеряет свой маленький котячий нрав.
И я чувствую, как мой самоконтроль окончательно разбивается на миллион осколков.
— Я — папочка, который позаботится о тебе, — выкрикиваю я, прежде чем успеваю остановить себя. — Либо ты сама будешь доить свою грудь, либо я буду доить ее за тебя.
У Поппи отпадает челюсть. — Ты что, с ума сошел?! — вскрикивает она, но я уже шагаю к ней. Стоя во весь рост, я возвышаюсь над ней, но она не выглядит испуганной.
А должна бы. Потому что я думаю, что меня только что вывели из себя.
— Я серьезно, Поппи, — говорю я. — Я больше не позволю тебе страдать.
Ее большие глаза расширяются, когда я кладу обе руки на столешницу рядом с ней, удерживая ее на месте. Она взвизгивает.
— Что ты собираешься делать?
— Сцеживать молоко, — говорю я.
— Отойди от меня, Андерсон, — кричит она, но я хватаю ее за волосы, накручиваю длинные волны на свой кулак, а затем грубо толкаю ее бедрами, пока она не упирается в край кухонной столешницы.
Она в ловушке.
— Я убью тебя за это! — визжит она, но я лишь слегка дергаю ее за волосы.
— Я убью вас за это, сэр, — поправляю я ее и, щелкнув пальцами, расстегиваю одну из пуговиц и беру в руку ее левую грудь.
Она тяжелая в моих руках, а мой член снова толстый и твердый. Я упираюсь бедрами в Поппи, вжимаясь в нее. Я вижу, как на ее щеках вспыхивает гнев.
Мои глаза прикованы к ее тугому маленькому соску, но я вижу, что ее дыхание сбивается, и она быстро дышит. Я собираюсь слить ее молоко и взять ее, хочет она этого или нет, но я чувствую, как трепещет ее сердце, как оно колотится о ее прекрасное горло.
Но ее тело ответит мне, иначе.
Я осторожно провожу большим пальцем вперед-назад по ее соску, и в ответ слышу тихий придушенный стон.
Другой рукой она пытается дать мне пощечину, провести ногтями по лицу. Но от этого мой член становится только тверже.
— Не трогай меня, Андерсон! — прошипела она, но я покачал головой.
— С этого момента только мне будет позволено прикасаться к тебе, — отвечаю я.
Другими пальцами я обхватываю ее грудь. Она твердая и тугая под моими пальцами, налитая ее молоком. Неудивительно, что ей больно.
Я снова провожу большим пальцем по ее соску, но из него вытекает лишь крошечная капелька молока. Вся ее тяжелая грудь ноет и требует моего прикосновения, чтобы выпустить молоко.
— Я никогда не позволю тебе прикасаться ко мне, — сердито говорит она.
— Ты не сможешь меня остановить, — говорю я ей. Боже, как мне нравится, как молоко стекает по ее сиськам, скатывается переведено Pandora's sins по каждому идеальному изгибу.
Я настолько захвачен своей потребностью доить ее, что не замечаю, как ее маленькая ловкая рука тянется к одному из бокалов с вином на стойке. Одним быстрым движением она поднимает сверкающий бокал и с треском разбивает его о стол и режет мне руку зазубренным краем.
Затем она вырывается из моей хватки и бросается к двери, держа в руках разбитую ножку, как оружие.
— Не подходи ко мне! — кричит она, ее губы дрожат.
Но я не намерен больше никогда ее отпускать.
Я поднимаю бровь, не обращая внимания на кровь, просочившуюся сквозь рубашку. — Поппи, ты ведешь себя как избалованная дрянь, — холодно говорю я. — А теперь положи это и иди сюда.
— Или что? — сердито говорит она. — Что ты собираешься со мной сделать?
— Посажу тебя к себе на колени, — прорычал я. — Мне давно следовало взяться за тебя, Поппи, — ее челюсть отпадает, серые глаза сверкают на меня.
— Как ты смеешь, Андерсон! — гневно заявляет она. — Я всегда думала, что нравлюсь тебе!
— Нравилась, малышка, — безразлично сказал я — Но я все равно возьмусь за тебя,
Я обхожу стол, кровь течет из моего пореза, и делаю шаг к ней