Смерч

Глава первая

Стоял конец сентября 1942 года.

По призыву райкома комсомола новодольская молодежь, в том числе и старшеклассники железнодорожной школы, вышла на колхозные поля убирать картофель. Целыми днями с серого осеннего неба сеялся мелкий, нудный, как зубная боль, дождик. Картофель выбирали из грязи, грязь пудами навивалась на сапоги, каждый шаг требовал усилий, будто к ногам привязали гири. Работали большей частью молча, без шуток и смеха — быстро уставали. Погода тоже не способствовала хорошему настроению. Не радовали и вести с фронта. Красная Армия, нанесшая гитлеровцам прошлой зимой поражение под Москвой, опять отступала. Прорвав наш фронт на юге, фашисты дошли до Сталинграда и Главного Кавказского хребта. Они захватили пространство лишь не намного меньшее, чем в первое лето войны.

Денис, Вадим и Ленька недоумевали: откуда у немцев берется столько сил? И почему наша армия все еще не может на равных противостоять врагу? Однажды обратились с этим вопросом к Ивану Ивановичу. Хмурясь, то ли оттого, что вопрос показался неуместным, то ли оттого, что не мог на него ответить со всею определенностью, он сказал:

— На войне случаются временные удачи и неудачи. Но историческая и военная закономерность такова, что гитлеровцы с каждым месяцем становятся слабее, — заметьте, они уже не могут наступать по всему фронту, как в прошлом году, — а мы сильнее. Партия, народ делают для этого все возможное. И невозможное тоже. Так что запомните: недалек тот день, когда Красная Армия погонит фашистов с нашей земли. И тогда уж нас не остановить. Думаю, что в этом освободительном походе и вам доведется участвовать.

Все было правильно, но малоутешительно. Гитлеровцы с неслыханным ожесточением штурмовали Сталинград и кавказские перевалы. Они стремились перерезать главную водную дорогу России — Волгу, захватить Баку — лишить Советский Союз нефти.

Утешало друзей одно обстоятельство: скоро их призовут в армию.

Денису, Вадиму и Леньке бригадир выделил большой участок поля, краем выходивший к проселку. Они обязались собрать с него картошку за неделю. Поэтому работали с рассвета дотемна. Чтобы не делать пятикилометровых концов до поселка, ночевали вместе в ближайшей деревне на сеновале.

В предпоследний день сентября, перед обедом, с проселка донеслось тарахтенье колес. Сквозь мелкую сетку дождя увидели семенящую рысцою лошадь, запряженную в легкую двуколку. Поравнявшись с их участком, подвода остановилась, с двуколки спрыгнул мужчина в ватнике и направился к ним.

— Это что за персона к нам пожаловала? — сузил Ленька насмешливые глаза.

Когда мужчина подошел поближе, узнали старика Круглова, бессменного курьера поселкового Совета.

— Зачем мы ему понадобились? — непонимающе оглянулся на друзей Ленька.

— Все, Капитоша, наша очередь подошла, — как-то вдруг просветленно сказал Вадим и отбросил лопату.

Круглов остановился шагах в пяти.

— Здорово, молодняк! Бог в помощь!

— А мы безбожники! — не замедлил отозваться Ленька.

— А по мне — хоть лешие. Наше дело повесточки вручить. — Он водрузил на нос очки, достал из перекинутой через плечо кожаной сумки бумажку, прочитал:

— Чулков Денис Николаевич! — Вскинул глаза на друзей. — Есть такой?

— Есть, есть.

Чулков подошел, взял из рук курьера бумажку. Это была повестка из райвоенкомата с предписанием явиться завтра в одиннадцать ноль-ноль, имея при себе справку из школы и, если комсомолец, то комсомольский билет.

Пока Денис читал, такие же повестки Круглов вручил Леньке и Вадиму.

— Ну, молодняк, желаю счастливо отвоеваться да живыми домой вернуться, — сказал старик и, с трудом вытаскивая из грязи сапоги, направился к двуколке.

— Дождались, братцы! — возбужденно воскликнул Вадим. — Уговор: всем троим проситься в одну часть.

— С подлинным верно! — заключил Ленька.

Разыскали на поле бригадира, показали ему повестки, забежали на участок, где работали одноклассницы, попрощались. Раи среди них не было — она уехала к тетке на Волгу и будто бы поступила учиться в медицинское училище.

Мать уже знала про повестку и, как водится, встретила Дениса слезами. Впрочем, она успела собрать все необходимое, и готовый вещмешок, привезенный Денисом от тети Оли, дожидался хозяина в переднем углу избы.

Когда на следующий день Денис и оба его приятеля явились в военкомат, им было объявлено, что они, а также еще несколько человек из их класса направляются в военное училище.

На станции около эшелона, к которому прицепили несколько теплушек для новодольских новобранцев, собралась толпа.

Сколько раз Денис видел такие проводы! Теперь самого провожали.

Толпа, в основном женщины, пела, стонала, рыдала. От суеты, невообразимого гвалта у Чулкова звенело в ушах, болела и чуть кружилась голова.

Что-то говорила мать, глотая слезы. До сознания дошли только два слова:

— Береги себя.

До чего она маленькой, тоненькой показалась. Беспомощная, убитая горем. Одна, совсем одна остается.

Жалость, нежность, раскаяние — все это смешалось в душе Дениса.

— Мама! Мама! Не плачь! Ну не плачь же! Не на фронт ведь еду, в училище, — успокаивал он мать, вспоминая, как она год назад после его приезда из Москвы со слезами на глазах повторяла: «Зачем раньше времени своей и моей смерти ищешь? Ведь не переживу я, коли тебя убьют». Никаких оправданий мать не хотела слышать. Только страдание жило в ее изболевшейся душе.

Какой-то прихрамывающий мужчина в гимнастерке без петлиц могучей лапищей сжал плечи Дениса, оттащил его от матери и заорал в самое ухо:

— Пей, молодец-удалец!

Стакан с водкой клацнул о зубы Дениса, и обжигающая жидкость полилась в рот, потекла по подбородку, за воротник.

— Да не пьет, не пьет же он! — услышал Денис голос матери.

Она вцепилась за цветастый кушак хромого и, всем на удивление, оттащила мужика в сторону. Одолела детину в два раза выше себя ростом. И откуда столько силы взялось!

Мужчина загоготал, пробасил:

— Научится, гвардеец!

От выпитого Денису стало легко и весело. Он покорно начал жевать помидор, сунутый в руку матерью. Она уже не плакала: в последние эти минуты, не отрываясь, смотрела на сына.

Подошли Вадим и его отец. Иван Иванович был в кожаном потертом пальто и в кожаной фуражке. Поздоровался с матерью, крепко пожал руку Денису. Улыбнулся.

— Ну, будь достоин отца. Слышал — воюет он неплохо. — Обнял обоих друзей. Взглянул в глаза одному, другому. — Помните: вы теперь не мальчики, а воины, защитники Родины. Помогайте друг другу, выручайте в беде. Особенно тебя, Денис, прошу, ты уже понюхал пороху — догляди за Вадимом, а то…

— Папа, ну к чему это? — с досадой перебил Вадим.

— Все будет в порядке, Иван Иванович, — заверил Денис.

— По вагона-а-ам! — донеслось от головы состава.

Мать бросилась Денису на шею. Спазма сжала его горло, и глазам стало горячо. С трудом разжал сцепленные у него на затылке руки матери и прыгнул вслед за Вадимом в распахнутую дверь теплушки.

Грянул взрыв прощальных возгласов, разудалых переборов гармоники, еще громче взвыли матери — и эшелон, резко дернувшись, тронулся. Последним в теплушку, верный своему правилу опаздывать, вскочил Ленька.

Поезд набирал ход. Позади осталась родная станция, милая сердцу речка Савола с широкой зеленой поймой.

В вагоне будущие курсанты вразнобой пели песни.

— Тихо! — резко сказал вдруг обычно всегда деликатный Вадим. Сквозь суженные веки искрой сверкнули глаза. — Давайте общую споем. — И сам запел высоким баритоном:

Песню подхватили, и она сразу объединила всех. Ее услышали в соседних теплушках, где также настежь были открыты двери. Когда поезд огибал берег Саволы и стали всем видны первый и последний вагоны, песню пел уже весь эшелон.

Пел и Денис. От всей души, самозабвенно, и песня гремела, ширилась:

Военное училище, в которое прибыли новодольцы, находилось в небольшом городе на Средней Волге. Оно было эвакуировано из Могилева и располагалось в старых казармах, построенных еще во время первой мировой войны. Капитальная кирпичная стена окружала территорию училища, большую часть которой занимал плац для строевой подготовки.

Будущих курсантов отправили в баню, постригли наголо, затем выдали солдатское обмундирование. Когда они вышли из каптерки все в одинаковых серых шинелях, Денис долго не мог разыскать Вадима и Леньку — они затерялись в однородной массе. А когда нашли друг друга, не удалось и парой слов перекинуться — раздалась команда:

— Ста-а-новись!..

Они встали в строй рядом, но подавший команду сержант объявил, что строиться должно по ранжиру, то есть по росту. Самый высокий на правом фланге, самый низкий — на левом. Затем прозвучала команда:

— Разберись по ранжиру!

Леньке пришлось уйти на правый фланг, он оказался вторым справа. Денис и Вадим сдвинулись чуть влево и оказались в середине шеренги. Они были одинакового роста, поэтому остались стоять рядом. Сержант объявил, что отныне каждый должен знать свое место в строю, запомнить соседа справа и соседа слева. Затем последовали команды: «Смирно!», «Равняйсь!», «По порядку номеров рассчитайсь!» — и началась перекличка. Спускались сумерки, когда, рассчитавшись на первый-второй-третий, построились в колонну по три и двинулись строем в столовую ужинать.

Вечером курсантов распределили по ротам. Трое друзей попали во вторую роту, в первый взвод. Радовались: опять повезло — вместе.

Потом несколько дней длились экзамены по русскому языку, математике и физике. Экзамены легкие, беглые — «для близиру». Тех, кто провалился — их оказалось трое, — откомандировали для дальнейшего прохождения службы рядовыми в учебный полк.

Для новоявленных курсантов вступила в силу суровая дисциплина военного училища. Ленька не учел этого, за что немедленно поплатился. После подъема по пояс обнаженные курсанты второй роты выстроились на дворе на физзарядку.

— Смир-ррна! — раскатисто скомандовал сержант.

В это время из казармы вышел Ленька с цигаркой в зубах (в дороге научился курить), встал в строй и бросил цигарку.

— Ваша фамилия? — обратился к нему сержант.

— Костров.

— Курсант Костров, два шага вперед.

Ленька сделал два шага.

— Кру-гом!

Ленька повернулся лицом к шеренге.

— За опоздание на построение, за курение в неположенное время и в неположенном месте объявляю вам, курсант Костров, два наряда вне очереди. Встаньте в строй.

Багровый от стыда Ленька занял свое место в строю. Вечером, в часы личного времени, Ленька мыл полы в помещении роты. То же самое делал он и на следующий вечер.

Денис с Вадимом немедленно взяли над ним шефство. Сразу после подъема заставили быстро натянуть брюки, намотать обмотки и обуться. Вскоре надобность в таких чрезвычайных мерах отпала. Ленька «осознал» и так наловчился, что выбегал на плац раньше своих шефов.

Занятия шли своим чередом. С утра общеобразовательные дисциплины, уставы, изучение оружия. После обеда — строевая на плацу, полевые занятия по тактике, стрельба. Раз в две недели ходили в наряды. День был уплотнен до предела. Редко выпадала свободная минута. Хотя распорядок дня предусматривал личное время, на самом деле время это поглощали те же солдатские заботы: постирать подворотничок, надраить до солнечного сияния пуговицы, бляху, ботинки. Денису иногда удавалось выкроить свободные полчасика. Тогда он бежал в автороту, где среди шоферов, как бывший тракторист, завел себе приятелей. Мечтал с их помощью научиться водить автомашину.

Наступила зима, выпал снег. Затоптанный курсантскими ботинками плац, казалось, был покрыт несвежей белой скатертью.

За два дня до годовщины Великой Октябрьской революции курсанты принимали присягу. Училище выстроили на плацу в каре. Знаменосец и двое ассистентов с шашками наголо вынесли под барабанный бой знамя. У Дениса мурашки побежали по спине. Искоса взглянул на стоявшего рядом Вадима. Тот смотрел прямо перед собой. Неподвижный строгий профиль, брови чуть сдвинуты. Денис понимал, чем полна была его душа.

Одного за другим вызывали курсантов из строя, они подходили к невысокой кафедре, стоявшей в центре каре, и читали текст присяги. Вот вышел Вадим. Когда он дошел до слов «Если я нарушу эту свою клятву, то пусть покарает меня рука трудового народа», голос его, исполненный искреннего чувства, достиг таких нот, такого пафоса, что волнение, точно удавкой, перехватило Денису горло. Он давал присягу одним из последних. Видно, перегорел заранее, прочитал текст вяло и, недовольный собой, вернулся в строй.

Ужин в тот день был обильнее, чем обычно, присяга — это праздник.

В декабре ударили морозы. Однажды в морозный вечер, когда к концу подходило личное время, Денис, без шинели, сломя голову мчался из автороты к себе в казарму. Взбежал на второй этаж, рванул дверь в коридор и оказался лицом к лицу с усатым старшиной, в котором тотчас признал соседа по палате в московском госпитале — Сергея Кузьмича Буровко.

Денис оторопело смотрел на старшину, от растерянности не зная, что сделать, что сказать.

— Вы шо ж, курсант, литаете, як той школяр, аж людей чуть с ниг ны сбываетэ?

— Прошу прощения, товарищ старшина. Тороплюсь.

— Торопыться трэба ны спиша. — Старшина внимательно вгляделся в лицо Дениса и отступил на шаг. — Погодь, байстрюк, где ж мы с тобою встричалыся?

— Так точно, товарищ старшина. В прошлом году, в госпитале в Москве. Курсант Чулков.

Наконец-то Денис догадался встать по стойке «смирно» и откозырять старшине.

Буровко козырнул в ответ и улыбнулся в усы.

— Памятаю, памятаю… Титка у тэбэ дуже сэрдыта, риминца у менэ просыла…

— Так точно.

— А мэнэ опять пид Сталинградом шкарябнуло. Направылы сюды для дальнейшего прохождения… Ну поспишай. Та щоб бильше без шинэли не выбигав. Марш!

Денис помчался в роту, спеша поделиться с друзьями радостной новостью: в училище будет служить знакомый старшина, глядишь, какое-нибудь послабление от знакомца можно получить. Но едва он вбежал в помещение роты, как раздалась команда на построение. Курсантов выстроили в коридоре. Перед шеренгой появились командир роты — старший лейтенант Замойляк и старшина Буровко.

— Товарищи курсанты! — сказал Замойляк, человек с полным высокомерным лицом и жесткими глазами. — Нашего полку прибыло. Старшина Буровко Сергей Кузьмич, фронтовик. — Затем обратился к Буровко: — Командуйте, товарищ старшина.

Сказав это, Замойляк удалился.

Вооружившись списком, старшина сделал вечернюю поверку. Затем прошелся вдоль строя и сказал:

— Рад служить с вами вместе. — Бросил взгляд на Дениса. — Предупреждаю: поблажек никому не будет. Все вы для меня равны. Дисциплину потребую по всей строгости и справедливости военного устава. Разойдись!

Дениса удивило, что Буровко говорит по-русски без малейшего акцента. Впоследствии понял: для Буровко это вопрос дисциплины. В строю он преображался и не позволял себе вольностей, что исключало из его речи украинские слова.

В полночь раздался сигнал тревоги. Старшина Буровко приказал роте построиться во дворе.

— Смирно!

Курсанты замерли. Только поскрипывание снега под сапогами Буровко нарушало тишину зимней ночи. Крупные хлопья снега, кружа в воздухе, ложились на плечи и шапки курсантов, оседали на бровях, ресницах, на сивых усах и мохнатых бровях старшины.

Буровко прошелся перед строем. Потом остановился и что-то достал из кармана. В правой вытянутой его руке на бумажке лежал окурок. Самый обыкновенный окурок цигарки-самокрутки.

— Что это? — спросил он курсанта Кокарева.

Тот вздохнул и трагическим голосом произнес:

— Бренный остаток козьей ножки. Но я, товарищ старшина, отродясь не курил. Еще в детстве слышал: один миллиграмм никотина убивает лошадь.

Глухой смех всколыхнул роту. Не выдержав, коротко хохотнул и Буровко. Но тут же построжал:

— Я отменял команду «смирно»?

Рота затаила дыхание.

— Этот окурок командир роты нашел в казарме… Кто его кинул?

Строй не шелохнулся. Старшина, сдерживая раздражение, покачивался на носках.

— Виновных нет? Добро. Командиры отделений ко мне!

Сержанты и младшие сержанты тотчас выскочили из строя и вытянулись перед Буровко. Все они были как на подбор: высокие, упругие, сильные.

— Взять по две лопаты и по три лома на отделение.

Вскоре шанцевый инструмент был доставлен в строй и распределен между курсантами.

— Р-рота! Напра-во! Бегом арш!

Марш-бросок продолжался довольно долго. Пустынными темными улицами добежали до пустыря, что находился неподалеку от окраины городка. Здесь старшина остановил курсантов и приказал им вырыть яму в мерзлой земле. Копали при свете электрического фонарика. Промерзшая на метр почва звенела под ударами ломов, брызгала искрами и осколками, если попадался камень.

Когда яма полуметровой глубины была готова, последовала команда:

— Предать земле этот позор нашей роты. — Старшина протянул одному из помкомвзводов окурок на бумажке.

Только теперь курсанты уразумели, за что их наказали.

Окурок хоронили в глубоком молчании.

Яму закопали и с ожесточением утрамбовывали землю ногами.

Чей-то голос из темноты возвестил:

— Это командир роты Замойляк приказал устроить марш-бросок для захоронения окурка. Сам слышал.

— А почему из-за одного тюхи должны страдать все? — отозвался другой голос.

Тотчас в этот диалог вмешался Ленька Костров.

— Поразмыслим: кто у нас оставляет большие окурки?

Денис вспомнил: Анатолий Самонов. Ему через каждые десять суток присылают из дому посылки. Но не по почте — их доставляет на проходную училища один и тот же железнодорожник. А в посылке — обязательно пачка турецкого табаку.

«Надо бы, прежде чем хоронить, узнать, какой табак в окурке?» — с досадой подумал Чулков.

Мысль о турецком табаке пришла в голову не только ему. К Самонову шагнул Вадим.

— Твой окурок?

— Почему это мой? — испуганно отпрянул тот.

Сержант Валентин Старостин взял Самонова за грудки, притянул к себе.

— Ведь твой же, твой! Почему сразу, гад, не сознался, всю роту прогонял черт те куда?

— Вот честное слово! — Самонов даже руки прижал к груди.

— Дерьмо, — негромко бросил Старостин и, толкнув Самонова, отвернулся.

Буровко сделал вид, будто ничего не видит и не слышит. Глубоко затянувшись несколько раз, бросил папиросу, скомандовал:

— Становись! Смирно! Напра-во! Бегом марш!

Двадцать минут спустя курсанты уже были в постелях. Уснули сразу, как убитые.

…Ревностно с той поры следили курсанты за теми, кто увлекался курением. Особенно не спускали глаз с Самонова. Но у того теперь ушки были на макушке — знал, что пощады ему не будет.

В казарме тишина. Курсанты спят. Двухъярусные койки установлены по обеим сторонам длинного и просторного помещения с высоким потолком. Холодновато. Вадим Зеленков сегодня дневальный. На нем шинель и шапка-ушанка.

Чтобы отогнать сонливость, он прохаживается по коридору, образованному рядами кроватей. Скоро подъем, как раз тот час, когда особенно клонит ко сну. Вадим подходит к койке Дениса и видит, что с того сползло одеяло. Укрывает друга, слегка щелкает по носу, заставляя повернуться поудобнее. Денис открывает глаза, сонные, глупые, по-детски шлепает пухлыми губами и опять погружается в сон. Руки с высоко засученными рукавами его нижней солдатской рубашки лежат поверх грубого шерстяного одеяла. Кулаки сжаты, бицепсы буграми. Заметно окреп Денис, раздался в плечах, даже подрос. Мужал на глазах.

Вошел старшина. Вадим, по-лошадиному топая, бросился ему навстречу.

— Э, шоб тоби! — зашипел Буровко. — Тыхо.

— Товарищ старш…

— Цыц! Який тэбе клоп укусыв? Знаю, що ты дневальный, и що хлопец добрый знаю, тильки храпышь на занятиях.

Вадим вспыхнул, опустил глаза. Действительно, был такой грех, заснул на политзанятиях и даже захрапел. А капитан Шибанов, любивший шутку, знаком предупредил курсантов, чтоб не будили. Он сел напротив, погладил Вадима по голове и тихонько пропел:

— Спи младенец, мой прекрасный… Спи, пока забот не знаешь…

Вадим неожиданно хлюпнул носом, поймал руку капитана и прижал к своей щеке.

Грянул хохот. Не отпуская руки Шибанова, Вадим вскочил.

— Кто приснился? — сочувственно спросил капитан.

— Отец, — простодушно брякнул Вадим, вызвав новый приступ смеха.

О том, что Иван Иванович Зеленков — комиссар времен гражданской войны, а ныне секретарь райкома партии, Шибанову было известно.

— Только из уважения к вашему отцу я вас не накажу, — строгим голосом объявил капитан, не сумев все-таки потушить веселый блеск в глазах.

Удивление и симпатию вызвал этот поступок капитана. Выходило, что воспитывали не только наказаниями.

— Ну как, Зеленков, — старшина заложил руки за спину. — Есть происшествия?

— Никак нет, товарищ старшина.

Буровко взглянул на свои карманные часы, сверил их со стенными.

— Тютелька в тютельку. Еще восемьдесят секунд. — Выждав время, подал команду. — Буди.

— Подъем! — во всю силу легких закричал Вадим.

И тотчас водопадным гулом наполнилась казарма. Несведущий человек, увидев курсантов в эти минуты, мог бы подумать, что враг у ворот и вот-вот ворвется в казарму. Ребята привыкли одеваться в считанные секунды.

По случаю морозной зимы выбегают на физзарядку в штанах и нижних рубахах. До рассвета еще далеко. Плац запорошен выпавшим с вечера снегом, озарен зеленоватым светом полной луны.

По команде помкомвзвода курсанты делают физзарядку. Денис вместе со всеми четко выполняет заученные упражнения. Движения бодрят, наливают тело силой. Впереди — Ленька. Он шумно выдыхает воздух, обернувшись, подмигивает:

— Под носом ледок еще не звенит?

— В ушах звенит от твоей трепотни.

Старшина Буровко, наблюдавший за курсантами, добродушно покрикивает:

— Разговорчики!

После упражнений — пробежка. От курсантов клубами валит пар, дышат они, как загнанные лошади.

Но вот наконец завтрак. Не успеешь дожевать, дежурный командует:

— Встать!

В желудке легко, будто и не завтракал.

Минуты две-три остается до построения на занятия. У подъезда курсанты спешат докурить цигарки, жадно заглатывают дым.

На занятиях по материальной части командир первого взвода младший лейтенант Козлов, тонкий, бледный, кажущийся прозрачным, разобрал немецкий ручной пулемет МГ-34 и стал объяснять:

— МГ — по-немецки означает «машинен-гевеер», то есть механическое ружье…

Знакомство с немецким оружием ранее не предусматривалось программами. Его начали изучать по распоряжению начальника училища генерала Евгеньева. Курсанты уже освоили автоматы «шмайсер» и МП-38 — наиболее распространенное оружие гитлеровцев.

— В наступательных операциях, — говорил Козлов, — особенно необходимо в совершенстве знать боевую технику противника. При захвате вражеских окопов использование трофейного оружия может иметь решающее значение.

Да, их готовили к наступательным боям. И не диво. Красная Армия добивает окруженную под Сталинградом армию фельдмаршала Паулюса. Успешно наступают на запад войска Сталинградского и Донского фронтов. Гитлеровцы стремительно откатываются с Северного Кавказа. Нынешним курсантам предстоит наступать. До самого Берлина.

Изучение оружия интересовало курсантов больше, чем все другие предметы. Винтовки, автоматы, пистолеты, а сегодня немецкий ручной пулемет с увлечением разбирали и собирали.

Первая половина учебного дня закончилась на стрельбище. Огонь вели из только что изученного оружия врага — МГ-34. Денис целился долго, напряженно и промахнулся. Рядом с ним стрелял Ленька, у того результат был отличный. Вадим отстрелял тоже успешно.

После неудачных прошлогодних стрельб в отряде самообороны Вадим с Ленькой много тренировались в стрельбе из малокалиберной винтовки. Денис же пренебрегал этими тренировками, полагаясь на свой «боевой опыт». И вот результат — друзья оставили его позади.

— И что у тебя за глаз, Капитоша? — позавидовал Денис. — Как ты ухитряешься в самое яблочко?

Ленька напустил на себя таинственность:

— Никому не скажешь?

Денис дернул плечом: странный вопрос.

— Так вот знай: у меня правый глаз синий, а левый — зеленый.

— Ну и что?

— Чудак. Синие всегда в цель бьют лучше. Я это в энциклопедии вычитал. В двадцать восьмом томе, страница двести шестьдесят первая.

— Что ты говоришь?! Дай взглянуть на глаз.

— Валяй. — Ленька склонил к Денису физиономию.

Изловчившись, Денис подставил ногу и опрокинул Леньку в снег.

— Эх, Капитоша, синим глазом подножку не заметил!

Старшина увидел их возню, покачал головой:

— Диты! Право слово, диты!

Со стрельбища — прямо в столовую. Под арочными сводами полуподвального помещения — алюминиевые кастрюли, миски.

На каждом столе — бачок на десятерых. Из одного бачка разливает Вадим. В его десятке Денис, Ленька, Самонов, командир отделения Старостин.

Самонов недовольно ворчит:

— Что ты все воду льешь? Хоть бы мяса кусок выловил.

Вадим косится на Самонова.

— Мяса ему… А почем нынче овес, — знаешь?

Слова эти вызывают общий смех.

Самонов мрачнеет. Всем известно, что он скуповат. Недаром ему ни разу не доверили половника.

Анатолий Самонов старше всех во взводе: ему шел двадцать первый год.

Жил и учился Анатолий в городе Гремячевском. Отец его был заметной фигурой в торговых и заготовительных организациях. В армию Анатолия взяли, когда ему исполнилось двадцать лет, в то время как по закону должны были призвать восемнадцатилетним. Влиятельный папаша сумел выхлопотать отсрочку.

Уже одно это настораживало курсантов.

А тут между Старостиным и Самоновым произошел неожиданный и странный инцидент.

Анатолий Самонов и Валентин Старостин — земляки и хорошо знали друг друга еще до призыва в армию. Самонов в те годы старался завести дружбу с Валентином Старостиным, крепко сколоченным, физически развитым и начитанным парнем. К тому же Валентин был мастер на все руки. Он мог починить велосипед, исправить мотоцикл, отремонтировать радиоприемник.

Старостин не отвергал дружбу Самонова — ему было интересно встречаться с человеком, который владел такими благами, как мотоцикл, радиоприемник с проигрывателем и набором самых редких и дорогих пластинок. Обо всех этих вещах Старостин и мечтать не мог, хотя до самозабвения увлекался техникой. Его мать после смерти мужа осталась с тремя детьми и даже велосипеда не могла купить своим ребятам. Починив состоятельному дружку мотоцикл, Старостин получал возможность вдоволь покататься на нем.

Но в училище приятели оказались в равных условиях. Здесь каждого оценивали не по родительскому положению, а по собственным способностям и заслугам. Младший лейтенант Козлов сразу увидел цепкость ума и сноровистость Старостина. Его назначили командиром отделения и вскоре присвоили звание сержанта.

Самонов втайне завидовал Старостину. Стараясь изо всех сил не отстать от него, а где удастся, и обойти, Анатолий не очень-то был разборчив в средствах.

Однажды на занятиях в поле, закоченевшие от пронизывающего февральского ветра, курсанты затеяли во время перекура игру в жучка. Кто не знает этой озорной, мальчишеской забавы!

Дошла очередь до Самонова становиться спиной к товарищам. И надо же так случиться, что от свинцового удара Старостина Анатолий не удержался на ногах и стукнулся лбом о мерзлую землю. Синяк под глазом, как говорится, не заставил себя долго ждать.

В том, что это был удар Старостина, Анатолий ни минуты не сомневался — тяжела у сержанта рука.

А через несколько дней на комсомольском собрании в присутствии командира роты Самонов заявил, что командир отделения Старостин занимается рукоприкладством.

Возмущенные курсанты дружно опровергли заведомую ложь. И все-таки почти две недели Валентина Старостина таскали по инстанциям.

Разных людей объединило под своей крышей военное училище. Но почти все курсанты становились безупречными воинами, сильными духом, верными своему солдатскому долгу.

В конце зимы сорок третьего года произошло событие, которое сразу заслонило собой все будничное, обыденное: и трусоватую спесивость Самонова, и неприятное происшествие со Старостиным, и изнурительность многоверстных маршей.

Остатки трехсоттысячной армии Паулюса сдались в плен. Сталинградская битва завершилась блестящей победой. Сообщение об этом вторая рота встретила троекратным «ура».

Незаметно подошла весна. Зацвели подснежники, потом робко зажелтела мать-и-мачеха, взвились в небо жаворонки. Их песня будоражила курсантские души. И солнце, солнце… Оно заставляло бурлить шалые весенние ручьи, радовало людей, поднимало им настроение.

Усложнилась программа, росла нагрузка. Западали у курсантов щеки, сходил юношеский румянец, пушок на верхней губе и подбородке постепенно превращался в щетину, бугрели и наливались силой мышцы.

Занимались, как выразился Буровко, «по тридцать часов в сутки». Уставы, тактика, политзанятия, стрельба, штыковой бой. Та же программа предусматривала и многокилометровые марш-броски с полной выкладкой.

…К берегу Волги ускоренным шагом движется вторая рота. Курсанты истекают потом под тяжестью солдатского снаряжения. Здесь и вещмешок с неприкосновенным боевым и продовольственным запасом, и лопатка, и противогаз, и скатка, и винтовка.

Денису кажется, что он вот-вот рухнет, испустит дух, улетучится, превратившись в пот и пар. Вадим косится на него, поддерживает под локоть. Денис отдергивает руку — еще нянек ему не хватало… Но вот бежать почему-то становится легче. Дыхание выравнивается. Слева от Вадима бежит Самонов. У него закатываются глаза. Вадим на бегу снимает с него вещевой мешок.

— Держись, держись, Самон! Второе дыхание сейчас появится.

— Двадцать километров! — Голос Анатолия полон ужаса.

— Ну и что? — вмешивается Денис. — Прошлый раз пятнадцать… пробежали.

— Отставить разговоры! — слышится голос Козлова.

Командир взвода видит, как помогают друг другу курсанты, и, поравнявшись с ними, подбадривает улыбкой.

Он бежит легко, по-спортивному ровно, сноровисто. Вместо тяжелых ботинок у него на ногах хромовые сапоги. Снаряжение младшего лейтенанта полегче солдатского: пистолет ТТ да планшетка. Только в этом и привилегия командира взвода.

Рота, растянувшись вдоль берега, взбежала на пригорок, и перед курсантами раскинулась во всю ширь сверкающая яркими солнечными бликами могучая Волга. Устали курсанты и все-таки не могут сдержать восхищения:

— Ох, черт! Красиво как!

— Вот она. Волга-матушка река!

И как раз в этот момент силы покидают Леньку, бегущего впереди Дениса. Он заваливается на бок, но Денис успевает подхватить его под руку, Вадим — под другую.

— Самон! Принимай мешок! — говорит Денис.

Анатолий ворчит, но хватается за одну лямку, за вторую берется Кокарев, и бег продолжается.

— Глубже дыши, Капитоша, глубже! — свирепым свистящим шепотом наставляет Вадим.

— Не сдавайся, Капитоша! — подбадривает Денис.

— Один километр остался! — звонко восклицает Козлов, не выпуская из поля зрения Леньку, который уже старается освободиться от опеки друзей.

— Ладно… Прицепились как репьи… Я сам…

— Смотрите, какой… гордый Атос, — не упускает случая поддеть приятеля Денис.

А вот и деревня — конечный пункт марш-броска. Здесь курсантов встречали комбат капитан Коробов и командир роты старший лейтенант Замойляк. Они были полной противоположностью друг другу. Комбата курсанты называли уважительно — Батя. Бородатый, с внимательными и добрыми глазами, он, казалось, помнил каждого курсанта батальона в лицо и пользовался ответной, неподдельной любовью своих питомцев. Говорили, что он не так давно получил партийное взыскание за настойчивые рапорты и просьбы отправить его на фронт. Между тем именно здесь, в училище, Коробов был особенно необходим и даже незаменим. Жизнь будто специально готовила из него незаурядного военного педагога, глубоко разбирающегося в военном искусстве и человеческой психологии.

Замойляк же из-за своей сухости, равнодушия к подчиненным не пользовался их симпатией. Отчитывая провинившихся, он обыкновенно угрожал им отправкой на фронт. Поэтому всем было ясно, что больше всего боялся фронта он сам.

Сперва курсанты узнали командира роты — он был выше комбата и шире в плечах. Почти заслоняя собой капитана, старший лейтенант стоял лицом к приближавшейся роте, заложив руки за спину и широко расставив ноги.

По колонне будто судорога прошла. Не любили курсанты Замойляка и все-таки не могли не считаться с тем, что он их ротный командир. Шаг стал увереннее, шеренги начали выравниваться. Курсанты забеспокоились: кто поправлял на плече винтовку, кто спешил сдвинуть на бок сползающий к животу ненавистный противогаз, кто, выдернув из-за пояса пилотку, водворял ее обратно на голову.

Но вот командир батальона сделал шаг вперед, и его увидели все. Колонна оживилась.

— Батя! Батя встречает!

— Смотри, улыбается!

Первые шеренги пошли в ногу, подтянулись задние.

Изменившееся настроение роты тотчас уловил командир первого взвода Козлов.

Повернувшись лицом к колонне, звонким голосом подал команду:

— Подтяни-ись! Раз-два-три! Раз-два-три! Левой! Левой!

В его словах звучала радость, близкая к ликованию. Младший лейтенант был очень доволен, что во взводе не оказалось ни одного отставшего, что питомцы его выдюжили, не подкачали.

По всему было видно, что двадцатилетний командир гордился своим взводом и преданно его любил. Об этой привязанности Козлова знал командир батальона и одобрял ее.

Но Замойляк рассуждал иначе.

— Взвод — не девица, — как-то бросил он резко Козлову. — Не ласкать надо, а требовать! Требовать и требовать!

Между Козловым и Замойляком не раз возникали конфликты.

Когда рота поравнялась с ожидавшими ее Коробовым и Замойляком, старший лейтенант, сказав что-то капитану и козырнув ему, вдруг вскинул правую руку с зажатой в ней перчаткой и зычно скомандовал:

— Р-р-рота! Бегоо-о-ом ар-рш!

Едва не споткнулся от этого приказа Козлов.

Но неистощим юмор солдатский.

— Наконец-то отдохнем! А то устали шагом пиликать, — раздался в колонне чей-то хриплый голос.

Приказание старшего лейтенанта казалось невыполнимым. И все-таки повторять команду ротному не пришлось. Мелкой измочаленной трусцой побежали первые шеренги, потом, гремя котелками, заколыхалась середина и, наконец, вразнобой затопали замыкающие.

Чулков был уверен, что и ста метров пробежать не сможет. Просто он умрет. Умрет от разрыва сердца. Умрет вместе со всеми.

Плыли круги перед глазами. От слез или пота расплывались неясными силуэтами бегущие впереди. Несколько раз бросало куда-то в сторону. Но, натолкнувшись на соседа, он занимал свое прежнее место в шеренге и бежал, бежал…

А вслед будто стреляли в затылок жесткими командами:

— Шире шаг! Шире шаг!

Кто-то вывалился из строя. Упал еще один в середине колонны, и его двумя ручейками стали обтекать бегущие.

— Быстрее! Быстрее! — подхлестывали командиры.

За деревней старший лейтенант Замойляк наконец остановил бег роты спасительной командой:

— Шаго-о-ом!

И тут же, не дав курсантам отдышаться, приказал:

— Запевай!

Рота молчала.

— Запевай!

Рота отвечала четкой твердостью шага: р-рах! р-рах! р-рах!

— Бего-ом эр-рш!

Замойляк едва не сорвал голос.

Бежали метров пятьдесят. И снова приказ:

— Запевай!

И вот над строем взвился молодой чистый голос, поначалу неуверенный, обессиленный.

От первых же слов этой знакомой всем песни разрядилась атмосфера напряженности. Лица курсантов просветлели. Песня превращала роту в единый слаженный механизм. Каждый шагавший в строю уже не ощущал себя отдельным человеком, существующим независимо от роты. Каждый был неотделимой ее частицей.

От недавней злости на казавшееся «бездушие» и «жестокость» командира роты не осталось и следа.

В ворота училища курсанты вошли стройной колонной. Резвый весенний ветер приятно холодил усталые лица, по которым, оставляя темные полосы, струями стекал пот.

Глава вторая

В ночь со вторника на среду училище подняли по тревоге.

Одевались быстро, ни на секунду не задумываясь над тем, что и как делали руки. Шуршала, скрипела кроватями, грохотала казарма. Курсанты сдержанно переговаривались:

— Уж не на фронт ли нас двинут?

— А что! Все может быть! Вон как к Днепру наши катят после Курска и Орла.

— Тогда и офицерские звания должны бы присвоить.

Это сказал Самонов. Он шумно вздохнул и упрямо повторил:

— Не может быть, чтобы не присвоили офицерских званий!

Вопрос о званиях волновал, конечно, всех курсантов. Но особенно он мучил Самонова. Слух о том, что из соседнего — артиллерийского училища отправили на фронт рядовыми целое подразделение курсантов, напугал Анатолия: больше всего он боялся, что и его постигнет такая же участь. С офицерской карьерой Самонов связывал все свои надежды и расчеты.

— Звание-то, оно всегда ночью присваивается, — поддел Самонова Ленька.

Вступать с ним в пререкания Самонов не решился. Во-первых, опасался его острого языка, во-вторых, Ленька теперь был не рядовым, а сержантом, командиром отделения минометного взвода. Звание это ему присвоили месяца два назад, после крупных учений, во время которых меткая его стрельба из миномета обратила на себя внимание инспектирующего.

Было около трех часов ночи, когда курсанты форсированным маршем добрались до железнодорожной станции. Грузились в эшелон. Разговаривать громко запрещалось, и это усиливало напряженность, будоражило нервы.

«Хоть бы сказали, куда едем», — думал Денис с досадой. Но кто знает? Война и тайна, как сестры-близнецы, неразлучны.

Вот и перекличка по взводам. Все на месте.

Из офицеров второй роты с курсантами отправлялся только младший лейтенант Козлов. Теперь рота была в его подчинении. Старшина Буровко, помощники командиров взводов и командиры отделений беспрекословно и четко выполняли все распоряжения младшего лейтенанта. Сбор по тревоге, томительная неизвестность, ночная суматоха и спешка — все это делало курсантов особенно подтянутыми и собранными.

— По вагонам!

Перрон опустел. Паровоз, словно пробуя силы, шумно забуксовал колесами. От вагона к вагону прокатился дробный перестук буферов, и поезд тронулся.

Прощай, училище! Теперь уж никто из курсантов не сомневался, что покидают они его навсегда. Рядовыми, правда, но что поделаешь? Видимо, так нужно, того потребовала обстановка на фронте.

И все же эта их отправка рядовыми казалась странной. Зачем же учили столько времени?

Денис старался успокоить себя: на фронт он едет не беспомощным юнцом, как полтора года назад. Месяцы, проведенные в училище, не пропали даром. Взвод или роту, если потребует обстановка, он, как и другие курсанты, уверенно сможет возглавить. Во всяком случае, не растеряется.

Поезд грохочет на рельсах. Остановки редки. Под утро эшелон приближался уже к Воронежской области, и последние сомнения исчезли: нет, это не учебная тревога, это переброска на фронт. Между Отрожкой и Графской выгрузились и разместились на опушке редколесья в палатках.

Утром стало известно: училище вливалось в гвардейскую стрелковую дивизию. Она недавно вышла из боев.

Обрадовала курсантов и другая новость: дивизией командовал Иван Коваль. О его подвиге у озера Хасан писали все газеты, мальчишки в те дни видели в нем своего кумира.

Сначала друзья не поверили: тот ли это Коваль? Оказалось — тот самый, хасановец, Герой Советского Союза.

Сейчас всем хотелось увидеть командира дивизии собственными глазами. Расспрашивали: какой он, как выглядит, сколько ему лет? Ведь во время хасанских событий ему, тогда лейтенанту, было двадцать восемь. Значит, совсем молодой. А уже командир дивизии!

— И вообще, стоящий мужик-то? — приставали курсанты к солдатам-фронтовикам.

— Порядок, — посмеивались те. — На ходу у него не поспишь…

И вот она — встреча, неизбежная и все-таки неожиданная.

Вместе с фронтовиками курсанты занимались штыковым боем, и тут обнаружилось, что некоторые из них слабо владели штыком.

— Плохо вам придется в штыковом бою с такой подготовкой, — укорил недавних курсантов командир батальона гвардии капитан Бобров. Он приказал старшине Буровко, считавшемуся в роте мастером штыкового боя и частенько проводившему с солдатами эти занятия: — Приемы владения штыком будете отрабатывать и в часы самоподготовки. — Резким движением руки капитан поправил на голове фуражку и заспешил в соседнее подразделение.

Денис был задет за живое. Как это так?! Все-таки без пяти минут офицеры. Курсанты в душе гордились своей подготовкой и, чего греха таить, иногда козыряли ею перед ветеранами дивизии.

В самый разгар занятий из-за угла двухэтажной школы на плац (бывшую школьную спортплощадку) выкатил «виллис», окутанный клубами пыли. Старшина Буровко каким-то всполошенным голосом гаркнул:

— Смир-рна!

— А-атставить! — Из машины выскочил молодой, чубатый, тонкий и чумазый полковник в кожаных, почти до локтей, перчатках. На пропыленном кителе его сияла Золотая Звезда Героя.

Это и был командир дивизии Иван Николаевич Коваль.

Он решительно подошел к Вадиму Зеленкову, готовившемуся нанести очередной удар в чучело, и выхватил из его рук винтовку.

— Кто вас учил так вежливо колоть? Где ваша злость? Перед вами фашист, детоубийца. А вы его пощадить норовите! Вот как надо колоть! Раз! Раз! Гах! — и полковник в считанные секунды пронзил штыком одного за другим два чучела и нанес молниеносный удар прикладом по третьему.

— Понял? — строго и одновременно весело спросил он Вадима.

Тот, ошеломленный огненной стремительностью комдива, вопреки уставу развел руками.

— Никак нет, товарищ гвардии полковник. Никогда так не научусь! Это же… невозможно так!

Взрывом хохота рота вспугнула с ближней ветлы стаю грачей.

— Отставить смех! — сердито произнес командир дивизии и опять обратился к Вадиму: — А если твой живот проткнет фашист, кому от этого польза?!

— Да я его… я руками его задушу! — Вадим грозно сверкнул глазами и рывком выбросил перед собой сильные кулаки.

Комдив внимательно посмотрел на них.

— А что? — Он обернулся к сопровождавшему его подполковнику. — И задушит. — Усмехнувшись, Коваль бросил Вадиму винтовку, тот ловко поймал ее на лету.

На прощание командир дивизии приказал:

— Штыковой бой отработать. Проверю лично.

Не таким представлял себе Денис героя Хасана Ивана Николаевича Коваля. Он виделся ему великаном — пудовые кулаки, косая сажень в плечах, а оказался обыкновенным человеком. Правда, штыком полковник Коваль работал на зависть умело.

И сколько же усилий пришлось приложить, чтобы не осрамиться перед командиром дивизии и чтобы не пропал даром этот неожиданно преподанный им урок!

А комдив не забыл о случае с Вадимом.

В день смотра он прибыл в роту.

Августовское солнце палило нещадно. Листья деревьев напоминали обвисшие уши новодольских дворняжек. Пыль, поднятая скатами автомашин, не оседала, а почти неподвижно висела в воздухе. Казалось, что эти пыльные клубы делали специально, чтобы прикрываться ими от вражеских налетов.

Проверку по штыковому бою Коваль проводил придирчиво, с пристрастием и не мог не увидеть, что пролитый солдатский пот не пропал даром.

Часа через два он, довольный, подвел итог.

— Вижу, потрудились. — Глазами отыскал в строю Вадима. — Овладел, овладел штыком, гвардеец. Теперь не уронишь в бою славу русского штыка?

Потное лицо Вадима просияло. Весело ответил:

— Так точно, товарищ гвардии полковник.

После смотра каждодневная боевая учеба продолжалась. Временами казалось, что ни в каком бою немыслимо такое напряжение физических и душевных сил.

— Тяжело в учении — легко в бою, — подбадривали командиры солдат неизменной суворовской поговоркой.

Пошел второй месяц, как училище влилось в гвардейскую дивизию. Кончился август, наступил сентябрь. Позади осталось невиданное сражение на Курской дуге. Войска наши подошли к Харькову. А дивизия все еще находилась в тылу. Гвардейцев усиленно готовили к каким-то ответственным операциям.

Август и сентябрь выдались палящими, знойными, — без соленых разводов на спине не увидишь ни одной гимнастерки. И в поле и на плацу солдаты задыхались от духоты и пыли. На каждом шагу бросались в глаза следы недавних бомбардировок. Всюду громоздились пустые коробки зданий с выбитыми оконными рамами. От воронок земля казалась рябой.

Однажды роты подняли задолго до рассвета. Все еще с вечера знали, что предстоят учения на тему: отражение танковой атаки противника.

К восходу солнца на окраине станционного поселка были вырыты траншеи, окопы, ходы сообщения.

Командир роты старший лейтенант Гостев, поглядывая на выплывавший из-за горизонта кроваво-красный диск солнца, вводил командиров взводов в обстановку:

— Неприятель бросил в атаку десять танков. Оборону держит рота с приданным ей минометным взводом. Запас мин у минометчиков кончился. В стрелковых взводах есть противотанковые гранаты. Действуйте!

Командиры первого и второго взводов младшие лейтенанты Козлов, Соснин и командир третьего взвода старший сержант Старостин вернулись к своим подразделениям.

Козлов, коротко и четко объяснив ситуацию, обвел подчиненных взглядом:

— Зеленков! Вы — командир взвода. Ваше решение? В вашем распоряжении сорок секунд.

Размышлял Вадим одно мгновение и сказал уверенно:

— В глубоком окопе танк бойцу не страшен. Надо подпустить танки на близкое расстояние и забросать гранатами.

Козлов, воспользовавшись паузой, усложнил задачу:

— А если танки прорвутся к траншеям, начнут утюжить окопы и зароют вас в землю?..

Денис придирчиво осмотрел свою ячейку, подумал:

«Не зароют, кишка тонка. Не рискнет же танкист завалиться в траншею одной гусеницей? Может опрокинуться».

— В любом случае, товарищ гвардии младший лейтенант, будем бить их гранатами, — ответил Вадим.

Быстрый и напористый опрос командиров отделений напоминал беглый артиллерийский огонь.

— Передать на КП — взвод к обороне готов! — приказал телефонисту младший лейтенант.

А Ленька Костров, ныне помощник командира минометного взвода, который должен был отражать танковую атаку вместе с родной ему стрелковой ротой, но по воле старшего лейтенанта Гостева обреченный на бездействие, не мог смириться со своим положением обезоруженного в бою человека. Пока шел опрос командиров стрелковых отделений, он, резко жестикулируя, что-то протестующе говорил своему командиру взвода — старшине. И тот был недоволен «создавшейся обстановкой», но кивнул на командира стрелковой роты:

— Убедите старшего лейтенанта.

Ленька устремился к окопу Гостева.

— Разрешите, товарищ гвардии старший лейтенант?

— Что у вас? — Командир роты удивленно вскинул на него взгляд.

— У минометчиков почти четыре десятка гранат, половина из них — противотанковые. Мы вооружены автоматами ППШ и винтовками СВТ. Разрешите и нам вступить в бой с танками?

Старший лейтенант поднялся во весь рост. Он оказался на голову ниже Леньки. В его зеленых узких глазах появилась усмешка. Приказал:

— Занять позицию в траншее. Приготовить гранаты!

— Есть занять позицию!

Минометчики, с опаской поглядывая на холм, торопливо начали устраиваться в траншее. Ленька проверил занятую бойцами позицию, увидел в соседнем окопе Дениса. Сделал страшные глаза, придушенно крикнул:

— Эй, пехота, оглянись — душа-то в пятках!

— От пехоты слышу. Минометики-то ваши — тю-тю…

И тут за пологим холмом впереди послышался гул моторов. Танки пошли в атаку. Гул нарастал. Неожиданно из-за холма выползли немецкие танки с черными крестами, поджарые, угловатые. У Дениса волосы шевельнулись на голове.

Впереди и сзади траншеи начали рваться толовые шашки, означавшие, что танки открыли огонь. В окопах замерли. А рев дизелей и лязг гусениц накатывается, нарастает. Напрягаются нервы.

Из своей ячейки Денис отчетливо видит фашистские кресты на броне приближающихся танков. Он знает, что немецкие танки отремонтированы специально для обучения солдат, и все-таки ненавистные эти кресты бросают в дрожь. Передний танк движется прямо на него. Он приближается не очень быстро, но неумолимо. Невозможно оторвать глаз от страшной этой махины. И вдруг танк в упор стреляет в Дениса из пушки.

Чулков мигом ныряет в окоп, но уже в следующую секунду встает и швыряет в танк учебную гранату. Бросают гранаты Вадим, Карпухин, Кокарев. Танк, готовый раздавить Дениса, вдруг закрутился на месте. Это означало, что одна гусеница разорвана. Чулков на мгновение замирает, смотрит влево, вправо, лихорадочно соображает: что делать дальше? Танк поворачивается задом, Денис бросает вторую гранату, и она звонко ударяется о броню башни. Открывается верхний люк…

«Теперь надо уничтожать экипаж», — мелькает в голове Дениса.

Выпрямившись во весь рост, Денис поливает из автомата «вражеских» танкистов, которые переваливаются через борт люка.

— С ума спятил! — слышит Ленькин голос. — Срежут из пулемета…

Чулков прячется и все-таки успевает увидеть: «горят» уже два танка, а третий, перебравшийся через траншею, бестолково мечется в тылу роты. Пехоту «противника» на правом фланге отсекли от танков «огнем» из автоматов и ручных пулеметов и не дают ей поднять головы. Но вот три танка, вырвавшись из дыма и виляя из стороны в сторону, начинают утюжить траншею.

«Ох, черт! Они же по-настоящему сейчас нас раздавят!»

Рев танка вдруг раздается где-то совсем рядом. Чулков упал — ноги стали ватными. Над его головой оглушительно залязгали гусеницы, поплыло днище.

Денис в ужасе кричит:

— А-а-а! — и закрывает голову руками. Земля сыплется за шиворот, на плечи, попадает в рот.

Но вот танк переваливает через траншею, Денис вскакивает и шарит рукой по окопу, отыскивая засыпанные землей гранаты. Нащупав одну, хватает ее, выпрыгивает из окопа и мчится за танком. Приостановившись, со злобой бросает гранату под гусеницу, мстя за испытанный страх.

Кто-то кричит:

— Подбит! Еще раз подбит!

Танк дает крутой крен и заваливается правой гусеницей в траншею. Ни повернуть, ни уйти вперед или назад он теперь не может. Кто-то колотит гранатой по броне, забыв, что она может «взорваться».

— Сдавайся, прохвост, сдавайся!

Оказывается, танк этот еще до Чулкова кто-то уже «подбил». Вместо того чтобы закрутиться на месте, вошедшие в азарт танкисты проутюжили метров сорок траншеи. Утюжка не принесла, однако, победы «противнику». Потеряв пять машин, «враг» отступил. Прорвавшиеся в тыл стрелковой роты танки без взаимодействия со своей пехотой не достигли цели и вынуждены были отойти.

Анализируя позже свои действия, Чулков понял, как правы были ветераны дивизии. Совсем не шуткой оборачивались их слова о том, что от такой утюжки можно в сумасшедший дом попасть.

Горнист протрубил отбой. К роте, расположившейся на отдых возле небольшого кургана, подошел бывший преподаватель училища Шибанов, теперь уже не капитан, а майор, инструктор политотдела дивизии. Как всегда веселый, приветливый. В роте его называли крестным отцом Вадима Зеленкова из-за того памятного случая, когда Вадим заснул на политзанятиях.

Разговор начался с шутки:

— Ну как, сонливость не одолевает, крестник? — майор тепло улыбнулся, глядя на Вадима.

Тот вытянулся по стойке «смирно».

— Никак нет, товарищ гвардии майор. И секунды всхрапнуть не дают. Не то что на политзанятиях в училище. — Дождавшись, когда смолкнет смех, Вадим продолжал: — Бьем фанерных фашистов и в хвост и в гриву.

— Боевые тыловики, одним словом, — с усмешкой подытожил Ленька.

Когда улегся смех, вперед выдвинулся, звякнув медалями, ефрейтор Карпухин, парень лет двадцати четырех с веселыми, всепонимающими глазами, ветеран дивизии.

— Разрешите вопрос, товарищ гвардии майор?

— Наш комсорг роты, — представил его Ленька.

Майор, добродушно улыбаясь, с любопытством взглянул на Карпухина.

— Какие же вас волнуют вопросы, товарищ гвардии ефрейтор?

— Почему курсантов прислали в нашу дивизию рядовыми?

— Ах, вот вы о чем! Вопрос закономерный. Многие его задают. — Майор сдвинул на лоб фуражку. — Крайняя нужда заставила командование пойти на этот шаг. Скажем так. Есть у нашего командования очень серьезная стратегическая задача. Чтобы ее выполнить, потребовались в высшей степени подготовленные части и соединения. Верховный Главнокомандующий издал приказ. Мы вот и выполняем его вместе с личным составом многих других военных училищ. Они тоже в полном составе, как и вы, отправлены в действующую армию рядовыми. По-человечески я вас понимаю. Каждый курсант, в сущности, офицер. Но есть высшие цели.

— Понятно, — протянул Карпухин и заученным движением расправил под ремнем гимнастерку. — А в какое соединение мы входим?

— В соединение, которым командует генерал-лейтенант Зарухин Михаил Николаевич. В недавнем прошлом — заместитель начальника Генерального штаба.

— Зарухин?! — удивленно переспросил ефрейтор. — У нас в Ярославской области много Зарухиных. Не из наших ли земляков командарм?

— Ярославский он и есть. Бывший красногвардеец. Участник революции.

— Значит, наш. Из Даниловского района. — Карпухин оживился, заулыбался.

— Ну а командира дивизии вы тем более должны хорошо знать, — сказал майор Шибанов.

— Знаем, да не все, — заметил Ленька. — Расскажите нам поподробнее о комдиве, товарищ гвардии майор.

— Что ж… Если хотите, расскажу.

Солдаты расселись на траве вокруг офицера, удобно расположившегося на вросшем в землю замшелом камне.

Майор достал портсигар.

— Закуривай, гвардия.

К портсигару потянулись руки. Карпухину досталась последняя папироса. Усмехнулся:

— В этом портсигаре, кажется, папиросы были?

Вскоре над головами гвардейцев закурился синий дымок.

— Из Кулундинской степи Иван Николаевич Коваль. О нем много писали. Может, кто и читал. Думаю, не худо и вспомнить перед боями. История у него поучительная. — Майор глубоко затянулся папиросным дымом. — Родители его, как и у многих из вас, крестьяне. Мать умерла рано. Отец остался с пятью малышами. Только семь классов и окончил Иван Николаевич. Неказистый был, щупловатый, бледный, худой. Зато характером в отца, а Николай Николаевич имел четыре Георгиевских креста. Моряк. Полный георгиевский кавалер. На первом же году службы в армии Ивана Николаевича направили в школу младших командиров. Он успешно окончил ее, сам потом начал готовить командиров в той же школе. Его назначили командиром взвода, присвоили звание лейтенанта. Со школой младших командиров в жизни Ивана Коваля связано еще два знаменательных события. Там он вступил в партию и сдал экстерном экзамены за десятилетку. Я говорю кратко, потому что у нашего комдива жизнь богата событиями. А вы слушайте да мотайте на ус. Понятна моя мысль?

— Как слеза прозрачна, товарищ гвардии майор, — за всех ответил Карпухин.

— К тому времени, когда японцы зашевелились у наших границ, лейтенант Коваль был парторгом стрелкового полка, который первым вступил в бой с японскими захватчиками в районе озера Хасан. Подтянув крупные силы, артиллерию, самураи тучей насели на малочисленные пограничные подразделения и захватили сопки Безымянную и Заозерную. Вскоре после этого командир полка поручил лейтенанту Ковалю провести разведку боем на Пулеметной горке. Надо было засечь огневые точки противника. Взвод под командованием Коваля, используя мертвую зону, буквально на животе прополз в тыл врага и ударил японцам в спину. Застигнутые врасплох, самураи в панике отступили. Пулеметная горка была полностью очищена от захватчиков.

— Неужели одним взводом отбили сопку? — недоверчиво спросил Вадим.

— Именно так. Об этом официально сообщалось. Короче говоря, взвод лейтенанта Коваля выполнил задачу, посильную полку.

— Разве за это и получил звание Героя наш комдив? — недоверчиво проговорил Денис. — А я читал о сопке Заозерной.

— Все правильно. Была и Заозерная. Но тут уж второй подвиг Ивана Коваля. К озеру Хасан подошли войсковые соединения во главе с маршалом Блюхером и командиром корпуса Штерном. Во время общего наступления, которым руководил Штерн, парторг лейтенант Коваль пошел в бой с батальоном старшего лейтенанта Раздуваева. На самый трудный участок. Местность там болотистая, голая, укрыться негде. Наступал батальон Раздуваева медленно, с потерями. И другим батальонам было не легче. Заозерную надо взять любой ценой. И все-таки чем выше поднимались бойцы на сопку, тем медленнее двигались. Потом и совсем остановились. Лейтенант Коваль не сразу понял причину. До вершины рукой подать, а роты залегли. Кто-то закричал: «Ранен комбат!..»

«Вот что остановило бойцов», — догадался Иван Николаевич и тут же крикнул во весь голос: «Батальон! Слушай мою команду!»

Он рванулся вперед. «За мной! Ура!..» За ним поднялась рота, вторая, третья. Японцы бросились в контратаку, но было уже поздно. Орудуя штыками, наши смяли и погнали самураев. Лейтенант Коваль выхватил у бойца полковое знамя — и к вершине. Вонзил древко знамени в землю на вершине Заозерной. Было это в полночь. Под утро, во время рукопашной, его ранило осколком гранаты, но он не вышел из боя, продолжал командовать, пока его не сменил командир полка.

После госпиталя, — продолжал майор, — наш комдив поступил в военную академию. Окончил ее уже во время войны. Командовал полком. Прямо с парада на Красной площади 7 ноября сорок первого года его полк ушел защищать Москву. А через год Иван Николаевич стал командиром дивизии, которая действовала на Донце. О тяжести этих боев можете судить хотя бы по вашему отделению. Сколько у вас ветеранов?

— Только мы с Карпухиным, — ответил сержант Васин.

— Вот и поразмыслите сами. — Майор помолчал. — И все-таки дивизии присвоили звание гвардейской.

Соседняя рота, отдыхавшая около реденькой рощицы, пришла в движение. Майор заметил это и заторопился.

После его ухода долго никто не нарушал молчания.

Густой баритон командира роты старшего лейтенанта Гостева всколыхнул солдат.

— В колонну по четыре становись!

Короткий отдых кончился.

В действующую армию отбыли внезапно и опять ночью. Возможно, предстояло с ходу вступить в бой.

Эшелон шел по «зеленой улице». Не останавливались часами.

Высадились на какой-то маленькой станции далеко за Харьковом. Вдоль железнодорожного полотна тянулись траншеи. Все здесь говорило о недавнем жестоком сражении. Еще едко чадили пакгаузы, еще не улеглась пыль над разрушенным зданием вокзала. Жилые дома сохранились только на окраине. Издали, откуда-то слева, доносились глухие взрывы. Беспорядочные, тяжелые.

Поднимая по дороге пыль, двинулась дивизия на запад. Через полчаса подошли к околице сожженной деревни. В двадцати — тридцати метрах от дороги догорал в валках хлеб. Только злобный враг мог решиться на такое святотатство. Поджечь хлеб! Непостижимо. Перед въездом в деревню валялось около десятка обгоревших коровьих туш.

Деревня — два ряда голых печных труб. Из-за полуразрушенной церковки, около которой рота остановилась на короткий отдых, было видно сооружение из двух столбов с перекладиной, похожее на детские качели. С перекладины свисала веревка. Она тускло блестела на солнце и раскачивалась на ветру. Рядом билась головой о землю седая женщина; к ее ногам молча жались трое малышей, старшему из которых было лет семь.

У Вадима дрогнул подбородок, посерело лицо.

— Виселица!

Да, это была виселица. Неподалеку от нее, по другую сторону ограды, стояло еще несколько таких же. Повешенные лежали на траве около церковной стены. Рыдали женщины. Заглушая их стоны, хрипло прокукарекал петух. Возле него бродили три чудом уцелевшие курицы. Сердито косилась на солдат облезлая коза, выщипывая редкую траву, которая проросла сквозь щебень.

Солдаты в скорбном молчании сгрудились около виселиц. Карпухин вскочил на кирпичную глыбу, сорвал пилотку с головы и, комкая ее, долго не мог вымолвить ни слова. Наконец глухо сказал:

— Пусть будут прокляты гады и душегубы! Во веки веков не простим фашистам.

Денис увидел стоявшего в стороне от женщин малыша лет трех, перепачканного сажей. На нем были штанишки с помочью через плечо, голова утопала в картузе со сломанным козырьком. Рубашки не было. Выпиравшие ребра подчеркивали худобу детского тельца. Стоял он один на один с огромным страшным горем. Лицо мальчика казалось не по-детски трагическим. Невозможно было без содрогания смотреть на этого слабого, обездоленного человечка.

Когда рота двинулась дальше, малыш все стоял на том же месте и смотрел на бойцов.

Пожалуй, не столько пепелища и виселицы заставляли трепетать солдатские сердца, сколько сиротливый вид этого малыша. У старшины Буровко затрясся подбородок, взбугрились желваки на скулах у Вадима, глубоко, с дрожью, дышал Чулков. А Ленька в гневе бормотал:

— Ах, гады! Как же земля их носит?

А кто-то в колонне с лютой ненавистью выдавил:

— Вот он, фашизм!

И опять, извиваясь и поднимая пыль на проселочных дорогах, движется колонна. Идут солдаты тяжело, не в ногу. Тускло мерцают сквозь пыль стволы полуавтоматов СВТ, минометов, противотанковых ружей.

Колонну обгоняют пушки на конной тяге.

— Эй, пехота, садись, кому топать неохота.

Карпухин, зыркнув глазом влево-вправо и убедившись, что офицера поблизости нет, ловко вспрыгнул на лафет сорокапятимиллиметрового орудия.

— Что, боитесь оторваться от пехоты? — снисходительно спрашивает он ездового. — Вы уж, ребятки, держитесь за нас, не пропадете.

Смех волной прокатывается по колонне.

Орудие с Карпухиным на лафете догоняет медсестру — блондинку с черными бровями, помогающую подняться на ноги занемогшему солдату.

— Что ж ты, милый, так-то? — добродушно корит его сестра.

— Не надо, сестричка, я справлюсь, дойду, — смущается он.

— На лафет его вместо меня, — предлагает Карпухин.

— Спасибо, ефрейтор.

Сестра довольна.

Карпухин глаз не сводит с хорошенького девичьего лица.

— Ну что смотришь-то? — строго спрашивает девушка.

— Насчет свиданьица размышляю. Встретимся у тополя, как солнышко на закат? Я цветочков захвачу.

— Иди, иди, репей придорожный, — уже мягче говорит она.

— До скорого, значит? — картинно повернувшись, Карпухин возвращается в строй.

Медсестра задумчиво смотрит ему вслед.

Глава третья

Передали приказ: в любую минуту быть готовым к бою.

Весть эта наэлектризовала людей, усталости как не бывало, хотя с утра три десятка километров прошли без отдыха. Говорок утих, колонна без команды пошла в ногу. Земля проселочной дороги издавала под ногами глухие звуки: гр-рах… гр-рах…

Мимо колонны на рысях проскакала батарея стапятимиллиметровых пушек. В одном из офицеров, скакавшем на коне, Денис узнал отца, рванулся из строя.

— Па-па!

Трое ездовых и тот офицер, будто по команде, остановили коней, обернулись встревоженные.

Денис споткнулся, едва не упал. Надо же, какое поразительное сходство! Возвратился в строй, весь дрожа.

Никто не сказал ни слова, но Денис почти осязаемо ощутил на себе сочувствующие и ободряющие взгляды товарищей. Когда батарея, оставляя кудрявины пыли, скрылась за лесной полоской, Вадим молча положил руку на плечо Дениса.

Отец! Где-то он сейчас сражается с фашистами?

Колонна двигалась все быстрее. Пошли опять не в ногу. Потные, грязные, уставшие. Гарцуя на буланом коне, к голове колонны проскакал полковник. Он пристально всматривался в солдат, будто искал кого-то.

— Кто это? — залюбовались курсанты всадником.

— Полковник Елкин, начальник политотдела дивизии, — сказал командир отделения сержант Васин.

— Ух ты! Моральным состоянием интересуется?

— Проверяет, не стерлись ли у кого ноги до самого заду.

По колонне прокатился смех. Полковник попридержал коня, кому-то погрозил пальцем — смех угас.

Сзади загрохотало. Вскоре бешеным галопом, распространяя запах подгоревшей каши, промчались кухни. Смекнули в колонне: через два-три километра привал.

На пути встретилась крошечная станция, вернее, полустанок со множеством окопов, траншей, противотанковых рвов. Разместились в них. Повара раздали обед. Порции были чуть ли не вдвое больше обычных. Первый раз за многие месяцы бывшие курсанты по-настоящему наелись. Щедрость интендантов говорила о том, что фронт рядом.

Полустанок оказался действующим. Не успели еще в ротах покончить с обедом, как прибыл эшелон. Из теплушек глазели солдаты, одетые в новые гимнастерки.

— Какая дивизия? — спросил кто-то.

— Двадцать тысяч восьмидесятая, — не растерялся стоявший в вагоне солдат.

Товарищи за его спиной громко засмеялись.

Вдруг Васин окликнул весельчака:

— Иван, ты, что ли?

— Смотри ты, мать моя женщина! Земляка встретил!

— Так я и думал, — обрадовался сержант и пояснил: — Из нашей гвардейской. Только в разные полки попали.

Бывшие курсанты окружили повыскакивавших из теплушек солдат, начали тискать в своих объятиях.

— Эй, друзья сердешные, поберегите кости, пригодятся, — весело заметил высоченный майор с иконостасом орденов и медалей на груди. Это был командир батальона Тюрин.

Молоденькая женщина, старший лейтенант медицинской службы, стоявшая на подножке санитарного вагона, пошутила:

— Где это вы таких хрупких солдат набрали?

Ответить майор не успел. К нему подошел бойкий капитан с тонким обветренным лицом и насмешливыми глазами, которые, казалось, так и высматривали, над кем бы пошутить. Он бесцеремонно вмешался в разговор:

— Ах, какая у тебя красивая пленница, майор! Или ты сам к ней в плен попал?

Тюрин укоряюще покачал головой.

— Ох, неисправим ты, Завалов. Вечно у тебя любовь на уме.

— Смотрите, капитан, сами не окажитесь в плену, — сказала с лукавой усмешкой женщина и рассмеялась, не выпуская, однако, из поля зрения майора. Слова ее, в сущности, были ему адресованы.

Подошли еще два капитана. Один из них — Бобров, сухощавый, с кривыми ногами кавалериста, — новый командир первого батальона, в котором служили Денис и его друзья. Его неотступно сопровождал ординарец Алексей Улосиков. Второй капитан — командир второго батальона Воробьев — выглядел угрюмым, белесые брови его были нахмурены.

Тюрин и Завалов поздоровались с подошедшими за руку.

— В шестнадцать ноль-ноль совещание комбатов в штабе дивизии, — сухо проговорил Воробьев. — Пора идти.

Козырнув симпатичной медичке, офицеры зашагали к станционному зданию.

Через несколько часов гвардейская дивизия двинулась к фронту. Ей предстояло сменить части, сильно поредевшие в непрерывных наступательных боях.

Фронт был недалеко. Оттуда непрерывно доносился гул канонады.

На большой скорости колонну обогнал «виллис» комдива.

Полковник Коваль что-то сказал командиру первого батальона Боброву. Капитан, придержав своего гнедого, крутившегося и приседавшего при каждом сильном взрыве, отдал полковнику честь и вдруг звонко и молодо крикнул:

— Шире шаг!

Его команду тут же повторили в ротах и взводах.

Стремительное движение продолжалось минут двадцать. Вот когда пригодились бесконечные учебные марш-броски.

Дениса неотступно преследовала мысль: не подведет ли его в решительный момент капризная при стрельбе винтовка СВТ? В бой полк должен был вступить с ходу. Частые взрывы снарядов и мин, винтовочные выстрелы и стрекот автоматов слышались все отчетливей. Вот уже стали посвистывать над головой пули. По команде колонна рассыпалась в цепь.

Несколько сот метров двигались по кукурузному полю с перезревшими початками, потом под солдатскими ботинками зачавкали помидоры. Поле, размером не менее квадратного километра, казалось красным от множества пузатых, перезревших помидоров. Кое-кто из солдат на бегу наклонялся, разламывал пыльные помидоры пополам и, утоляя жажду, жевал мясистые половинки с морозной искрой на изломе.

А резкие команды все подхлестывали солдат. Цепь устремилась по склону вниз. Там, в приднепровской пойме, напрягая последние силы, вели бой подразделения сменяемой гвардейцами армии.

Выли снаряды и мины. Ударили дивизионные пушки, полковые минометы. И теперь у самого уха засвистели пули: вжик-вжик-в-и-у-у… Гитлеровцы вели прицельный огонь по наступающим. И Денис увидел, как начали падать, будто споткнувшись, товарищи. Вот кто-то неподалеку крикнул:

— Ма-ма! Умираю…

Этот крик на мгновение царапнул душу. Острую жалость к кричавшему испытал Денис. Мелькнуло в голове: «Может, ранило?»

Раздался зычный голос ротного: «В атаку!!!» — и тотчас понеслось по рядам:

— В атаку!.. В атаку!..

Штыки-кинжалы винтовок СВТ взметнулись почти одновременно. Резко клацнул металл, соприкоснувшись с металлом.

Но вот заработали немецкие ручные пулеметы: ду-ду-ду-ду! Звук знакомый: МГ-34. Чулков сам стрелял из этого «машинен-гевеер».

«Перебежками бы надо! — лихорадочно вспыхнуло в мозгу Дениса. — Перестреляют…»

И точно: падают, падают и слева и справа.

Нельзя в атаке бежать на большое расстояние, надо беречь силы для рукопашной. Но живой целью быть невыносимо, страшно. Скорей, скорей бы подойти к врагу. На длину штыка… Все нарастал страх, тянула к себе земля.

Уже без команды стремительный шаг перешел в бег. И все-таки мучительно медленно сокращалось расстояние до противника. Немцы ослабили огонь. Денис увидел: по одному, по двое они выскакивают из окопов, удирают. До окопов сто метров, восемьдесят… А навстречу бьют и бьют пулеметы. Метров с тридцати в уцелевшие пулеметные огневые точки полетели гранаты.

Фашисты побежали лавиной. Солнце освещало вражеские спины. Сверкали на солнце отполированные подковки на каблуках солдатских сапог.

Но не просто было оторваться от свежих, выносливых солдат. Стреляя на ходу, гвардейцы уже начали действовать штыками. Денис настиг фашиста с широкими, точно у женщины, бедрами. Он уже представил, как всадит лезвие штыка в этот мясистый зад.

Неожиданно для себя Денис огрел фашиста прикладом меж лопаток. Охнув, немец развернулся и полоснул по атакующим бойцам очередью из «шмайсера». На долю секунды Денис опередил фашиста, отбил ствол автомата прикладом и вонзил в гитлеровца весь штык. Одновременно он увидел, как переломился Сережка Дронов из соседнего отделения — это немец его… «У-у, гад!»

Надо бы тут же вырвать штык, но взгляд Дениса приковало искаженное болью и ужасом лицо фашиста, сжимавшего скрюченными пальцами ствол СВТ. Только что такой ненавистный и страшный враг превратился просто в человека. Взгляд немца просил пощады. Фашист силился что-то сказать, но только захрипел и, не выпуская из рук ствола винтовки, опрокинулся навзничь. Вместе с ним упал и Денис, не сумев выдернуть кинжальный штык.

— Шо ж ты, бисова душа, чухаешься з вражиной?

Старшина Буровко.

Точно пружиной подбросило Дениса с земли. Не оглянувшись на старшину, рванул винтовку на себя. Потом опять бежал вперед.

Бой закончился неожиданно быстро. Уцелевшие немецкие солдаты из передового заслона начали сдаваться в плен. Второй же эшелон погрузился на машины и бежал. Дивизия преследовала врага. Низко над головами гвардейцев проносились штурмовики. Они непрерывно наносили удары с воздуха по отступающим к Днепру гитлеровским войскам.

Откуда то спереди донеслась команда капитана Боброва: залечь. Приказ тотчас повторил командир роты Гостев.

— Укрыться в лесной полосе.

Через считанные секунды уже лежали под чахлой и пыльной зеленью, млели от запахов трав и нагретой земли. Ароматный настой лесной полоски и нескошенного пшеничного поля кружил голову.

— Укрыть все блестящее! Прекратить движение!

В небе, оказывается, повис разведывательный двухфюзеляжный «фокке-вульф». Если он появился в воздухе и обнаружил скопление войск — жди мощного авиационного и артиллерийского налета.

Но «рама», медленно развернувшись, исчезла в северном направлении, видимо, наблюдатель не заметил укрывшихся в лесной полоске.

«Странно, — подумал Денис, — бой же был. Разве те, что удрали, не определили, какое количество русских их громило?»

Но дело, как выяснилось, не в количестве войск — надо скрывать, что подошла свежая часть.

В атаке и преследовании врага Денис усталости не чувствовал. Но стоило услышать команду залечь, как руки и ноги стали чугунными, а винтовка СВТ — неподъемной. Поискал глазами Вадима, а встретился взглядом со старшиной. И внезапно Чулкову представился тот… кого насквозь пропорол штыком. Даже кровь из уголков рта увидел с явственной отчетливостью.

Денис глотнул воздух раз, другой, не спуская глаз со старшины. И вдруг его мучительно затошнило. Буровко тотчас оказался рядом; он мягко коснулся одной рукой затылка, другой ловко влил ему в рот большой глоток водки из фляжки. Денис поперхнулся и замотал головой.

— Еще глоток, — строго сказал старшина. Слова прозвучали, как приказ, и Денис подчинился. И удивительное дело, он почувствовал, как вместе с водкой в него вливаются силы. Благодарно взглянул на старшину. А Буровко прижал палец к губам — молчи.

Денис удивился: откуда этот старый солдат знает, что с ним творится? Невольно оглянулся на товарищей. Слава богу, до него никому не было дела. Не лучше чувствовали себя и другие — в штыковой бой ходили в первый раз.

Ужом подполз Вадим.

— Живой, Дениска?

— Живей не бывает.

— Видел я, как ты с немцем схватился. Когда ты упал с ним вместе, я думал он тебя из автомата свалил… Потом смотрю — встаешь…

— Штык не успел выдернуть… А ты как?

— Стрелял, падали… А от моей пули или от чьей другой — не знаю. Многие стреляли.

— Капитошу видел?

— Откуда? Он сзади из минометов палил. Да, брат, вот и мы с ним прошли боевое крещение.

— Понравилось?

— Не сказал бы. Человек пятнадцать в роте ранено и убито. Васина шибко задело.

— Где он?

— Санитары унесли.

Донеслась, команда: «Вперед!» Встали, двинулись цепью. Потом перестроились в колонны.

Начали сгущаться сумерки, когда объявили привал. Подошли кухни с ужином. Но солдаты лежали вповалку на земле, и никакие просьбы поваров подходить с котелками не действовали.

Младший лейтенант Козлов, желая расшевелить бойцов своего взвода, подошел, присел на землю рядом с лежавшим на спине Вадимом, доверительно заговорил:

— Вижу, други, ужином пренебрегаете? А зря. Цель нашего форсированного марша состоит в том, чтобы внезапно выйти к Днепру и с ходу, не дав противнику передышки, переправиться на правый берег. Разведка установила, что немцы укрепляются на правом берегу. Сооружают Восточный вал. Так вот нам надо этот вал свалить, пока он еще в зачатке. Не одни мы, все армии нашего Степного фронта наступают в таком же темпе. Так что, товарищи, советую поужинать. Силы сегодня еще понадобятся. После ужина продолжим движение.

— А вот говорят: «Отчего солдат гладок? Поел — да набок», — донесся из темноты голос Карпухина. — Выходит, неправильная пословица, товарищ гвардии младший лейтенант?

— Выходит, товарищ Карпухин. Во всяком случае, в условиях наступления…

Бойцы оживились, начали подниматься, загремели котелками, потянулись к кухням.

Во время ужина Чулков заметил, что в ворота риги, одиноко стоявшей в поле, как в зев, въезжали новенькие полуторки с грузом, покрытым брезентом. Денис насчитал семь автомашин.

К автомобилям Чулков питал давнюю страсть; и дома, и особенно в училище поднаторел в изучении и вождении автомашины. Может быть, и не очень хорошо и, конечно, далеко не профессионально, а все же водить именно полуторку научился. Правда, во дворе училища он основательно покорежил деревянный заборчик, но быстро его исправил. Старшина тогда подозрительно осмотрел и заборчик, и полуторку, ухмыльнулся, пробормотал что-то себе под нос, но все-таки ничего не сказал.

Теперь вот вспыхнула в нем прежняя страсть. Денис почувствовал неодолимое желание побыть рядом с новенькими автомашинами, может, и посидеть за рулем, если разрешат. Даже усталость куда-то исчезла, будто и в штыковой не участвовал. Решил: «Схожу».

— Я на минутку, товарищ гвардии младший лейтенант. Разрешите? — обратился Чулков к командиру взвода и кивнул на ригу, намекая на малую нужду.

— Могли бы и без доклада, — проворчал Козлов.

…Ригу охраняли двое часовых, и оба оказались хорошо знакомыми по автороте.

— Только что о тебе поминали, — с улыбкой встретил его Сашка Осаулец, черноволосый днепропетровец с изящными тонкими усиками, носить которые будто бы разрешил лично командир полка, любивший повторять: «Гвардеец без усов, что ребенок без пеленок».

— Почему это поминали? — насторожился Денис и недоверчиво уставился на Осаульца: с ним ухо держи востро — обязательно придумает какую-нибудь каверзу; остер на язык ефрейтор.

— Ничего особого, — успокоил его Сашка, — машины новые, а тебя нет. Вот мы и подумали: непорядок, позвать Чулкова надо. А Денис тут как тут.

— Вечно ты с подковыркой, — упрекнул Сашку Денис и улыбнулся: — Показали бы, мужики… Я ж новые-то их видом не видал.

Оба часовые расхохотались и показали на ворота — смотри сколько влезет. Денис на радостях сунул Осаульцу почти полную пачку махорки — сам он курил скорей для мужского престижа, чем по охоте.

Минут пятнадцать возился с грузовиками Денис. Он даже поставил автомобили поплотнее к стене, где они, по его объяснению, якобы не мешали проходу. Надо было уходить — уже неловко тянуть время и во взводе могли хватиться его.

Денис побрел к выходу. Не успел он подойти к воротам риги, как над головой раздался рев самолета, и тут же — четыре взрыва. К счастью, ни одна из бомб не попала в ригу. Сделав крутой вираж, два «Мессершмитта-110» обстреляли отдыхавших солдат и ригу длинными пулеметными очередями.

Чулков, растянувшийся на земле, как только услышал пулеметные очереди, краем глаза заметил, что и Осаулец с подчаском упали почти одновременно с ним. Но они не поднимались, винтовки были откинуты в стороны.

— Эй, ефрейтор!! — еще не веря в страшное, окликнул Сашку Денис. — А ну подымайся, нечего меня пугать. Вечно придумываешь… — и осекся, заметив кровь на плече Осаульца.

Он рванулся к товарищам. Одновременно с ним подбежали и шоферы с полуторок.

— Ох, черт! Одного в плечо, другого в живот, — с гневом и болью воскликнул один из водителей. — «Мессер», гад! И откуда они вывалились?

— Хватит болтать. Помрут же… Берем обоих. Скорей в санчасть! — властно заговорил другой шофер.

Они ловко подхватили раненых и заспешили с ними.

— Эй, солдат! — обернулся распоряжавшийся к Чулкову. — Возьми винтовку, постой у риги. Тебя подменят.

Денис безропотно и охотно подчинился — нельзя же пост оставлять без охраны! Поднял винтовку Осаульца, стал прохаживаться около ворот риги. Не давала покоя мысль: выходит, «рама» их все-таки заметила! Знал ли фашистский летчик, что подошла на смену свежая часть? Или ему все равно, на какую цель сбросить бомбы?

…Огонь Денис скорее почувствовал спиною, чем увидел глазами. Пожар! Наверное, зажигательными обстреляли…

Рига, просушенная жарким украинским солнцем, быстро разгоралась.

Чулков в растерянности не сразу сообразил, что надо делать, — все произошло так внезапно. В поле его зрения попали автомашины.

«Сгорят, сгорят же полуторки!» — со страхом подумал Денис и заорал что было силы:

— Эй, где шоферы? Машины загорятся!..

Мелькнуло побелевшее лицо незнакомого солдата. Денис из-за треска пламени не расслышал, что он говорил, и со злостью набросился на него:

— Ты шофер? Раззява! Сгорят же машины! В трибунал захотелось?

— Уходи скорей! — и, махнув рукою в сторону, солдат припустился вон от риги, будто за ним гнались.

— Вот же сволочь! Плевать ему на машины, пальчики обожжет…

Бросив винтовку на землю, Чулков нырнул в ригу, медленно заполнявшуюся дымом. Полуторки еще хорошо были видны сквозь серую пелену.

Первую автомашину вывел благополучно. Когда уселся за руль другой, пелена сгустилась, становилось все труднее дышать. От жары Денис взмок, за шиворот текли струйки пота, и все-таки он вывернул пилотку, потом с трудом натянул ее на голову, закрыв уши и лоб.

Вывел третью полуторку, а за четвертой прорывался сквозь языки пламени. Дышать было нечем, казалось, что глотает огонь. Все плыло перед глазами, он куда-то проваливался и снова выныривал из кипящего омута.

«Я же больше не могу… Не могу… — с ужасом думал Денис, отчетливо представив себе, как горят оставшиеся в риге три машины. — Где же водители? Расстрелять их мало за такие дела…»

С этой последней мыслью Денис окончательно куда-то провалился…

Очнулся Чулков оттого, что кто-то больно тер его уши.

— С ума, что ли, спятили? — крикнул Денис, и сам едва-едва услышал свой голос.

— Жив, если ругается, — угадал он голос Вадима, — Ишь, не нравится ему, когда уши трут. А тебе их за такие дела драть надо целый день, если хочешь знать.

— За какие это дела? — возмутился Денис и рывком поднялся. Но, не поддержи его Вадим, он упал бы — так закружилась голова. — Что это со мной?

— То-то и оно-то. Чуть не сгорел, не подоспей я вовремя.

— А машины сгорели?

— Дуралей ты стоеросовый! Все полуторки нагружены минами…

— Чепуха! От такого жара давно бы рвануло.

— И тебя по кусочкам не собрали бы… А машины твои выкатили на руках. Там младшо́й за тебя волнуется, а он тут выделывает коленца…

— Ладно тебе пилить-то. Жив, и слава аллаху. — Денис примирительно положил руку на плечо приятелю. — Не болтай никому… Засмеют в роте. Как барышня с ног свалился.

— Я тебя из-за баранки выволок и сюда притащил.

— Все равно помалкивай. Хорошо?

Вадим махнул рукой, помог Денису умыться, но гимнастерка была перепачкана в саже. Пришлось сказать командиру взвода, что помогал на пожаре.

Козлов переглянулся с Буровко.

— Найдете ему что-нибудь? — спросил младший лейтенант старшину.

Тот молча положил Денису руку на плечо и увлек его за собой. У подводы остановился, вытащил новую пару обмундирования, яловые сапоги и, не глядя в глаза изумленному солдату, приказал немедленно переодеться.

— Иди воюй!

Вадим заметил, как изменился внешний облик товарища. Спросил, не болит ли голова у Дениса?

— Трещит, проклятая…

— Угорел от дыма. — И вдруг Вадим рассмеялся: — Здоров же ты, бугай!

Денис с недоумением посмотрел на Зеленкова. Но ответить Вадим не успел — Чулкова вызывал командир взвода, и он заспешил.

Еще издали заметил озабоченное лицо Козлова. Денис четко доложил о себе. Младший лейтенант махнул рукой — не до парада сейчас.

— Садись-ка рядом.

Чулков с готовностью уселся на подсохшую от солнца траву.

— Вот что, Чулков. Пока неофициально… Сегодня приказом командира полка тебе присвоено звание сержанта. Старшина Буровко горячо рекомендовал. Ты, оказывается, еще в сорок первом в боях побывал…

— В одном бою только…

— Словом, принимай командование своим отделением вместо выбывшего Васина. После ужина я официально зачитаю приказ перед строем взвода.

Глубокой ночью передовые отряды дивизии вышли к Днепру. Батальон капитана Боброва расположился в траншеях, которые были оставлены отведенной в тыл частью.

Едва Денис со своим отделением успел занять блиндаж, как пришел старшина Буровко. Поздоровавшись с бойцами, торжественно расправил усы и вручил Денису погоны с сержантскими лычками.

— Ого, с тебя причитается, командир, — заметил Вадим.

— Разговорчики! — прикрикнул Буровко.

Денис испытующе глянул на друга — смеется? Да вроде нет. Капитоша, тот по этому случаю почесал бы язык.

— Пийдем, погуляемо, — Буровко кивнул на дверь.

Вышли из блиндажа и очутились в кромешной тьме. Лишь над головой мерцали звезды, но света они почти не давали. Буровко по тропинке зашагал в сторону темнеющих вдоль берега Днепра садов.

Денис рад был, что Буровко увел его из блиндажа. Он еще не освоился в новой роли командира отделения, чувствовал себя неловко. Ведь с теми, кем теперь командовал, он еще вчера держался на равной ноге. Ну какой он, например, командир для Вадима? Вадим друг закадычный, а не подчиненный. Да и в обращении с другими не мог пока найти верного тона. Поэтому в своем новом положении ощущал некую фальшь, это было мучительно. Но времени на то, чтобы обвыкнуться в должности командира, не оставалось. Сегодня на марше Козлов сообщил, что его, Чулкова, отделение назначено в штурмовую группу. Это означало, что отделение в числе первых должно форсировать Днепр и вступить в бой за овладение плацдармом на правом берегу. И никому не будет дела до того, как он себя чувствует в роли командира, с него потребуют результатов.

Буровко словно прочитал его мысли:

— Шо, хлопче, туго?

— Трудно, — признался Денис. — Лучше бы командовать отделением, где нет друзей.

— О це вот уж зря говорыш, — возразил Буровко. — Тоби з ными не на плацу строем заниматься, а в бой идти. А в бою треба знаты людей, якими командуешь, лучше самого себе. Если воны твои друзи, так шо можэ буть краще?

Справа выступили черные силуэты строений — то ли жилые дома, то ли сараи. Прошли через сад, и перед ними открылся Днепр. Ночь была темная, но широкая полоса воды обозначалась отраженными в ней звездами.

Где-то шелестела вода, не журчала, а именно шелестела, — наверное, в камышах. Сонно покрякивала утка. Послышался близкий всплеск, потом снова все смолкло.

— Щука балуе… Може, и батько сом або ж короб, — разомлевшим голосом сказал старшина. — Усэ як на ридни Кубани… Ах, Кубань, Кубань!

Теплая, ласковая ночь дышала той особой тишиной, которая бывает только на берегу реки. Небо было глубоким, фиолетово-чернильным, с россыпью крупных звезд.

— Дивчат сюда бы та хлопцив з гармонею, — со вздохом сказал Буровко, и рука его легла на плечо Дениса.

— Эй вы, мечтатели, мать вашу, — зло прозвучал где-то поблизости хриплый голос. — Тут каждый квадратик простреливается. Резанет крупнокалиберным, будет вам гармония.

Будто услышали фашисты говорившего. Вспыхнули, замелькали перед глазами Дениса огненные тире.

Виу! Виу! Виу!

У самого уха резали воздух трассирующие пули. Старшина и Денис свалились в траншею, из-за реки запоздало донеслось раскатистое ду-ду-ду-ду.

— Видали гармонию? — удовлетворился прорицатель, которого они так и не разглядели в темноте. — Тут ушки на макушке надо держать.

Бешено заплясал огонь на днепровской воде километрах в пяти слева. Минуты две там все кипело и сверкало. Забилась в тревоге кряква, отчаянно залаяли собаки, сдуру весело и нелепо заорал в селе петух. Справа заблистали зарницы, аккуратно одна за другой покатились по всему правому берегу вспышки ракет, освещая высокие днепровские кручи.

Фейерверк был так ослепителен, что Чулков и Буровко невольно им залюбовались.

Сначала тоненько, а потом все понижая звук, запел в вышине самолет. Три синих луча, сбивая звезды, стали шарить по небу, но безуспешно. Советский самолет благополучно прошел во вражеский тыл. Куда он, одинокий? К партизанам?

Вскоре опять наступила тишина.

— Уходите, покуда спокойно, — по-приятельски посоветовал тот же невидимый прорицатель.

Оба безропотно подчинились.

За ночь в селе Соломине и в зарослях тальника, окружавших село, собралась вся дивизия. Сады, которые каким-то чудом уцелели при отступлении немцев, казались седыми от пыли, осевшей на листьях. Гвардейцы притаились в садах.

Судя по тому как вели себя немцы за Днепром, они не догадывались о том, что вместо измотанных дивизий им противостоят теперь свежие силы.

В траншее, занимаемой первой ротой, появился запыхавшийся ординарец капитана Боброва Алеша Улосиков. Он передал командиру роты приказание комбата срочно явиться к нему. Старший лейтенант тотчас заспешил по вызову.

— Что-нибудь случилось? — спросил Денис Улосикова, с которым у него сложились доверительные отношения.

— Тут, понимаешь, какая обстановка… — Улосиков, настороженно оглядевшись, понизил голос почти до шепота. — Перемахнуть на правый берег надо? Надо. А на чем? Инженерные части со своим громоздким скарбом ползком ползут. — Алеша вздохнул. — На подручных средствах придется.

Солдаты окружили ординарца комбата. Посыпались вопросы:

— Как там наверху?

— Что слышно, Алеша?

Улосиков обычно знал все. Живой, как ртутный шарик, он был вездесущ.

— Ночью комдив разнос давал. — Алеша замотал головой, будто у него нестерпимо болели зубы.

Кому и за что разнос, Улосиков не сказал. По привычке пригнувшись, он заспешил по траншее к соседнему взводу.

А минут через пятнадцать младший лейтенант Козлов по указанию командира роты поручил Чулкову подыскать подходящее место для строительства плота в каком-нибудь сарае или ином укрытии.

— Захватите Зеленкова. За себя оставьте Карпухина, — распорядился младший лейтенант.

Денис вместе с Вадимом отправился в село.

Все мысли Чулкова были только об одном: как он переберется с отделением на правый берег? Отделение называлось теперь штурмовой группой и состояло из семнадцати человек. Гвардейцы были вооружены винтовками СВТ, пятью ППШ с круглыми дисками, ручным пулеметом Дегтярева, гранатами. Не исключалась возможность, что на правом берегу придется применить и миномет, который должны переправить вслед за штурмовой группой.

Добротный сарай в каких-то двухстах метрах от траншеи приглянулся обоим — вот где бы строить плот: все под рукою, сколько слег и досок! Да вот отдадут ли жители?

Уже решив уходить, друзья услышали где-то поблизости голоса. Чулков, припав к слуховому окну, увидел в прилегающем к сараю просторном дворе двух генералов в окружении офицеров. В глубине сада стоял замаскированный ветками «виллис», въезд во двор охранял часовой.

— Тут какой-то штаб, — оторопело сказал Вадим, стоявший за спиной Дениса.

Плотный, невысокого роста генерал-лейтенант строго выговаривал высокому, с седыми висками генерал-майору:

— Как вы, Александр Иванович, могли допустить, чтобы настолько отстали инженерные парки и лодки? Ведь заранее знали о форсировании Днепра.

— Нет бензина, товарищ командующий. Болезнь всего фронта. Никогда еще не было такого сумасшедшего наступления.

Генерал-майор говорил с полной убежденностью в том, что лично его вины тут нет никакой.

— Вы что же, генерал, хотите, чтобы я вам посочувствовал или чтобы армия наступала помедленней? — Генерал-лейтенант недобрым взглядом окинул собеседника. — Командующий фронтом с нас головы снимет, если мы не выполним его приказа.

— Так это же генерал Зарухин. Наш командующий армией! — возбужденно прошептал Денис.

— Меры я принял, товарищ командующий, — оправдывался генерал-майор. — Инженерные части спешат сюда. Через тридцать часов будут у Днепра.

— В нашем распоряжении, генерал, восемнадцать часов. Срок определен Верховным Главнокомандующим.

Генерал-майор что-то ответил. Командующий на ходу бросил:

— Мой ПО-2 в вашем распоряжении.

Генерал-майор повернулся и, сопровождаемый одним из офицеров штаба, стремительно вышел со двора. За воротами тотчас взревел мотор машины, и клубы пыли завихрились над забором.

Денис и Вадим с мальчишеским любопытством разглядывали своего командующего. У него было выразительное лицо. Тонкое, худое, с резко прочерченными морщинами от крыльев носа к концам губ. Вот уж где характер!

Вадим сказал:

— Такой сразу подчинит любого.

— А что ты хочешь? Командующий. В его власти тысячи и тысячи. — Денис оторвался от слухового оконца. — Вот здесь бы плот строить, да нельзя. Штаб армии рядом… Ладно, найдем что-нибудь. А доски и слеги отсюда перетаскаем.

…Через полчаса в покосившийся сарай с дырявой крышей солдаты штурмовой группы Чулкова тащили доски, колья, створки ворот — все, что могло пригодиться для постройки плота. Приволокли тяжелую матицу и два поваленных снарядами телеграфных столба.

Сначала Денис вместе с Вадимом и Карпухиным решили изобразить плот на рисунке, на глазок прикинуть, чтобы представить объем работы и потребность в разных материалах.

Плот уже виделся им в воображении. Но как строить? Один лишь Карпухин, выросший на Волге, кое-что смыслил в плотах.

Показав солдатам рисунок плота, поделившись своей задумкой, Денис сказал:

— Думай, гвардия, шевели мозгами. Ясно?

— Ясно.

Солдаты разбрелись по сараю озабоченные. Вот и материалы есть, а с чего начать, не знали. Каким должен быть плот, чтобы выдержать семнадцать человек? Обсуждая конструкцию, увлеклись, расшумелись и не заметили, как в сарай вошел старшина.

— Шо воно такэ? — спросил он Чулкова, показывая глазами на рисунок.

Чулков стал объяснять. Внимательно выслушав, Буровко взял рисунок в руки, повертел его, что-то соображая, и добродушно изрек:

— Бач, це ж дредноут получився, а?

Денис вместо ответа только вздохнул. «Дредноут» был пока что только на бумаге.

Старшина сел на бревно и начал что-то подсчитывать, чиркая огрызком карандаша в крошечном блокноте, который таскал в нагрудном кармане гимнастерки.

— Семнадцать хлопцев да груз — це тонна с гаком. — Буровко написал итоговую цифру — 1480 килограммов. — Шо вам трэба? Устойчивость. — Старшина стал загибать пальцы. — Да оружие должно быть сухим. Я кажу о бортиках… Помозгуваты, хлопцы, трэба, — заключил он и куда-то ушел.

Гвардейцы поняли что к чему. Но и неясностей была уйма. Что нужно для устойчивости? Как на такой колымаге развернуться, как маневрировать? Мало ли что может случиться во время боя! Где взять кормовое весло?

— Как это, где взять?! Лопату в уключину — и жми себе, — сказал Вадим.

— Верно, — согласился Чулков.

Кто-то добавил:

— Если одна деревянная лопата не годится, можно две лопаты соединить вместе, а для верности кровельным железом обить — вон его сколь валяется!

Чулков решительно встал.

— Доложу командиру взвода.

Вскоре вернулся. Сказал весело:

— Начинай! Младшой благословил конструкцию нашего «дредноута».

И дело пошло. Завизжала пила, застучал топор, заскрежетали выдергиваемые гвозди. Ворота положили на ворота, а между ними бревна. Они оказались коротки, но их удлинили, обшили досками.

Вскоре «дредноут» начал принимать определенные формы. На носу прочно укрепили сухой ствол вербы и обшили досками.

В сарае снова появился старшина. Он откуда-то приволок четыре небольших бочонка. Обошел вокруг плота, потрогал носком сапога его углы и сказал, кивнув на бочонки:

— Це посудинки для устойчивости. Укрэпить их по углам вверх днищем. Центнера два-три пидниме, воно и гарно будэ.

Старшина в задумчивости покрутил усы и опять покинул сарай.

Плот выглядел надежным, теперь надо было научиться умело управлять им. Требовалась хотя бы небольшая тренировка.

Подняли плот на подставки и улеглись на нем «елочкой». Чулков расположился на корме с рулевым веслом и скомандовал:

— Приготовились! Весла — на воду! Вперед! Раз! Два!

Солдаты «рвали» воображаемую гладь Днепра. Кто-то догадался — предложил укрепить на бортиках брошенные гитлеровцами шинели, чтобы не натереть кожу под мышками. Дело пошло веселее.

— Правый борт, не отставать. Выполнять команду точно.

Чулков двигал влево-вправо накрепко обитыми жестью лопатами, заменившими кормовое весло. Скрипело оно, проклятое! Пришлось обернуть уключину рукавом трофейной шинели.

— Уже плывут гвардейцы? — вдруг раздался чей-то удивленный возглас.

В сарай вошел начальник штаба полка капитан Рапортов. Его сопровождали комбат Бобров, командир роты Гостев, командир взвода Козлов, а всю эту авторитетную комиссию замыкал старшина Буровко.

Чулков вскочил, крикнул:

— Встать! Смирно! Товарищ гвардии капитан!..

— Отставить. Вольно. Продолжать тренировку.

Капитан Рапортов зашел вперед, присел на корточки и стал внимательно наблюдать за руками солдат. Подозвал комбата, попросил присесть рядом.

— Пожалуй, смогут развить приличную скорость. Как думаешь?

— Разовьют, — согласился Бобров.

Капитан Рапортов встал, за ним поднялся и комбат. Начальник штаба спросил:

— Чья идея?

Чулков ответил, что думали все понемногу.

Капитан Бобров и старшина с улыбкой переглянулись.

— Значит, все молодцы, — сказал Рапортов.

Младшего лейтенанта Козлова, которого еще под Воронежем избирали парторгом роты, солдаты за глаза ласково называли «младшо́й». Он страдал малярией, да еще какой-то особой — тропической. К тому же и язва желудка у него открылась. Козлову предлагали лечь в госпиталь, но он отказался.

Когда Чулков и его гвардейцы прослышали о поступке младшого, они дружно начали уговаривать его всем отделением, чтобы послушался врачей. Козлов был растроган.

— Будь я только командир взвода, может быть, и слег бы до Днепра, — признался младший лейтенант. — Но я же ко всему прочему парторг. Вдруг подумают, что спасовал под благовидным предлогом. Люди разные бывают, а всем не объяснишь…

Во второй половине дня ротный писарь вручил Денису письмо. И не треугольник, как обычно, а строгий прямоугольник.

Чулкова обдало холодом. Задрожали руки. При свете коптилки не все сразу разобрал в тексте официального сообщения. От страшной догадки зарябило в глазах.

Нет больше отца. Погиб смертью храбрых.

Подполковник Сибирцев, командир кавалерийского полка, в котором служил отец, от руки приписал на казенном извещении несколько слов. Сын может гордиться подвигом своего отца, посмертно награжденного орденом Ленина. Однополчане геройски погибшего капитана Николая Семеновича Чулкова уверены, что и его сын, Денис, воюет так же храбро и самоотверженно.

Денис с глухим стоном опустился на дно траншеи.

Чья-то рука легла на его плечо. Это был Козлов.

Денис не понимал, вернее, не слышал, что ему говорил младшой. Он сидел на корточках, уткнувшись командиру взвода в колени, а Козлов стоял неподвижно и молча сжимал рукою его плечо.

Потом они говорили. Говорили долго, тяжело…

Перед глазами стоял живой отец. Его нет. И никогда, никогда он не услышит его голоса. Но надо жить, надо идти в бой, надо бить фашистов…

Час спустя Денис вручил Козлову лист тетрадной бумаги в линеечку с таким текстом:

«Если погибну, прошу считать меня членом великой партии большевиков. За дело партии, за Родину готов отдать жизнь».

Вслед за командиром все солдаты штурмовой группы написали подобные же заявления.

Было приятно смотреть на младшого, растроганного единодушием своих подчиненных. Как-то по-особому лучились его агатовые глаза, чуть влажные, задумчивые, с пушистыми, точно у девушки, ресницами.

— Вы даже не представляете, друзья мои, в какой час истории делаете этот шаг.

Они молчали. Да никакие слова и не требовались.

Козлов сообщил: через час партсобрание. Пригласил на него солдат.

Партийное собрание проходило в сарае. Гвардейцы расселись на земляном полу.

Повестка дня: форсирование Днепра, захват плацдарма на правом берегу.

Старшина Буровко, выглядевший необычно празднично, в новой диагоналевой гимнастерке с ярко начищенными пуговицами и в ослепительно блестящих яловых сапогах, произнес всего две фразы:

— Я бил фашистов на Волге. Бить ворогив батькивщины нашей буду и на Днипри.

Первый раз тогда солдаты услышали взволнованные слова своего всегда невозмутимого помкомвзвода Позднякова. Долго не заживавшая рана на ноге мешала ему двигаться и в полную силу выполнять свои командирские обязанности. Но Поздняков упорно отказывался от госпиталя. На собрании же старший сержант выглядел так, словно полностью исцелился.

— Я в дивизии давно. Все довелось пережить. И потому обращаюсь к молодым гвардейцам: не ждите легких побед. Фашисты дешево не отдадут правого берега. Все, наверное, слышали о Восточном вале? Но мы к чертовой матери разрушим этот фашистский вал! — Он с силой рубанул рукою воздух.

С места вскочил младший сержант Самонов.

— Нечего нас запугивать! — выкрикнул он. — Надо бить и крушить фашистов до полной победы!

По рядам гвардейцев прокатился ропот.

Слово попросил младший лейтенант Соснин. Он пружинисто встал, откинул назад гриву волос и, мельком взглянув в блокнот, заговорил басом:

— Это верно, товарищ Самонов, фашистов надо бить и крушить, но зачем пугаться раньше времени? — Кругом засмеялись. — Да, фашисты дешево не отдадут правого берега. Но и мы воевать умеем, — продолжал Соснин. — Я могу коротко рассказать, как воюет наш батальон. За два дня наступления мы сделали марш-бросок в сто четыре километра. В памятном всем нам бою враг потерял убитыми сто двадцать два человека, тяжелоранеными — шестьдесят восемь, в плен нам сдалось восемьдесят девять фашистов. Итого — почти половина батальона. В том же бою мы захватили около двухсот автоматов, двадцать шесть ручных и восемь крупнокалиберных пулеметов, семь противотанковых ружей, более полусотни ящиков с гранатами и пулеметными лентами, около трех тысяч рожков к автоматам. В наших руках два шестиствольных миномета, четыре автомашины и двадцать повозок с продовольствием и снаряжением. Вот так и дальше будем держать, товарищ Самонов, — закончил младший лейтенант и с улыбкой спросил: — Ну как, гвардейцы, не подведем Самонова?

Шутка Соснина развеселила солдат.

— Тише, тише, товарищи, — поднял руку Козлов. — Давайте вернемся к делу. Сейчас все получат красные флажки. Вы воткнете их в отвоеванную землю на правом берегу Днепра.

Козлов стал доставать из патронного ящика флажки и передавать гвардейцам.

Получив свой флажок, Чулков спрятал его за пазуху.

Козлов объявил собрание закрытым. Расходились по траншеям в сумерках. То тут, то там слышались всплески разговоров. Ориентируясь на звук, ударила немецкая батарея. Четыре снаряда взорвались один возле другого почти одновременно. Просвистели осколки.

Опять не повезло Позднякову — осколок попал ему в плечо. Чулков со Старостиным подхватили старшего сержанта и оттащили его в ближайший окоп, вырытый позади сарая. Последующие несколько взрывов не причинили вреда.

…Вечерело. Командиров штурмовых групп и взводных старший лейтенант Гостев собрал на берегу Днепра, чтобы провести рекогносцировку, уточнить места, куда ночью будут перенесены плоты. Пробирались к реке скрытно, кое-где по-пластунски. Расположились в полуобвалившейся траншее.

Было тихо. На реке — ни одной морщинки. Чистое, но уже чуть блеклое небо отражалось в воде. Но заря еще не погасла, и противоположный берег виделся отчетливо.

Денис думал: неужели он со своей группой сможет добраться до тех вон высоких, подступивших к самому краю склонов Правобережья? Река казалась слегка горбатой; горб ее выступал посередине и мешал рассмотреть даже в бинокль кромку на том берегу, по которой придется сделать первые шаги.

Чулков вглядывался в сероватую кайму противоположного берега, в дымчатую зелень, чуть подернутую прозрачным вечерним туманом, и ему не верилось, что эта мирная тишина скоро будет взорвана и расколота бомбами, а речная гладь иссечена свинцовым ливнем. Где-то там, за Днепром, на подступах к селу Мишин Рог, его группе придется прорваться сквозь глубоко эшелонированную вражескую оборону.

Основательно успели закрепиться там немцы. Майор Шибанов недавно передал младшему лейтенанту Козлову письмо немецкого солдата. Его читали всей роте.

«Слава богу, — писал некто Иоган Литцер своей Луизе, — вчера ночью переправились за Днепр. Сегодня впервые после оставления Харькова можно спокойно заснуть. До этого мы только и думали о том, что вот-вот нас настигнут русские танки или пехота на автомобилях. Днепр здесь широк и глубок, а берега так высоки и отвесны, что мы чувствуем себя вполне спокойно. Здесь все, от генерала до солдата, уверены, что русские будут остановлены».

Необходимые данные о реке уже записаны. Намечены азимуты для продвижения роты к селу. С левого берега видна лишь его южная окраина.

Чулков после четко поставленной перед ним задачи подсчитал вероятный угол отклонения плота, наметил ориентир — оранжево-бурый след дождевого потока на крутом обрыве.

Через полчаса офицеры и сержанты осторожно покидали старую прибрежную траншею.

Все расписано. Все предусмотрено. Берег, на который медленно надвигалась ночь, снова погрузился в тревожное безмолвие.

Глава четвертая

В то время когда роты примерялись к прыжку через Днепр, семеро разведчиков уже плыли к правому берегу.

Неслышно причалили, высадились, замаскировали лодку. Некоторое время прислушивались к тишине, потом стали карабкаться по крутому обрыву. Вражеского охранения не встретили. Предосторожности ради выждали несколько минут.

Никого. Тихо вокруг. Где-то впереди и слева прошивали черное небо немецкие ракеты.

В глубь обороны врага разведчики поползли вдоль озера Ленивое. До села Крутогоровки напрямую от Днепра километра три, если б не это озеро. Хотели было обойти его слева. Но там наткнулись на посты. Все обходы тщательно охранялись. Отчетливо были слышны шаги солдат, их разговоры.

Пришлось отползать.

Один из семерки предложил переправиться через озеро Ленивое вплавь. Трое из разведчиков настойчиво предлагали поискать какие-либо обходные пути.

И тут случилось непредвиденное. Рядом с местом, где совещались разведчики, пряталась в прибрежных зарослях девушка, жительница села Крутогоровки.

— Милые вы мои! — рванулась она к людям, говорившим на русском языке. — Невже це наши?

Беглянка назвалась Ниной Шашлюк. Скрывалась от немцев, угонявших молодежь села в Германию. Тайком покидая село, она из зарослей бурьяна видела немцев, входивших в Крутогоровку.

— Человек пятьдесят, а може, и побильше.

— Пушек много было у них?

— Ны бачила, ни к чому мыни було.

— Придется самим разведать, — вслух подумал старший. — Надо переправляться через Ленивое, — принял он окончательное решение. — Лодку бы нам, — и повернулся к Нине Шашлюк.

— Есть, есть лодка. Он там ховаю. Невелика, правда. На трех людин, — с готовностью отозвалась Нина.

Решили переправляться в три рейса. Девушка согласилась стать проводником разведчиков.

Два раза пересекли озеро удачно, но в последний раз не повезло. Слева из прибрежных камышей раздалась автоматная очередь; вокруг лодки взметнулись искристые фонтанчики.

Солдаты мигом пригнулись. Один из них коротко бросил девушке:

— Опусти весла!

Выстрелы не повторились. Переждав какое-то время, разведчики снова осторожно двинулись к берегу.

Девушка гребла, напрягая все силы; сгоряча она не сразу почувствовала, что ранена. Старший заметил это, перевязал ей ногу.

И вдруг разведчики увидели, что по берегу наперерез лодке бегут патрульные. Ранее переправившиеся через озеро пятеро солдат меткими очередями уложили их.

И опять наступила тишина. Разведчики, не теряя драгоценных минут, двинулись к селу, а проводница осталась у озера, чтобы спрятать лодку. Солдаты должны были подождать девушку в бурьяне на окраине села.

Приближаясь к Крутогоровке, они услышали отчаянный крик Нины. Было ясно, что девушка попала в беду. Старший тотчас же послал своих трех товарищей, чтобы выручить девушку, а с остальными решил поскорее пробраться в село. Надо было успеть до рассвета выполнить боевое задание: гитлеровцы уже охотились за горсткой отважных разведчиков.

…Как выяснилось потом, Нину Шашлюк немцы схватили около лодки. Прижав дуло автомата к груди девушки, владевший русским языком немец допрашивал ее:

— Почему ты прячется на берегу озера ночью?

— Потому что кобели ваши солдаты, насильники, — отвечала Нина. — Или не видите, что творят в селе?

Немец продолжал уже более мягким тоном:

— Зачем же фрау переправлялась на другой берег? Кто с тобой плыл? Где они сейчас?

— Одна я плыла, одна… На тот берег переплывала… Думала, шо там меньше солдат. В лодке никого зо мною ны було. По мени из автомата… И от ногу мины прострелылы. — Нина выставила под свет карманного фонарика ногу, перебинтованную разведчиками.

Это была роковая ее ошибка: немцы не имели таких бинтов. Ефрейтор, рывком отстранив солдата, говорившего по-русски, ударил носком сапога по ране. Бил, как бьют по футбольному мячу. Душераздирающий крик Нины Шашлюк и услышали разведчики.

Нину избивали зверски. Она кричала изо всех сил, надеясь криком предупредить разведчиков об опасности. Фашисты узнали, где она живет, и потащили ее к дому.

Услышав крик, навстречу дочери выскочил престарелый отец.

— Что же вы лютуете, бисовы души… — Он недоговорил, скошенный очередью гитлеровца.

Как раз в это время совсем неподалеку от дома Шашлюк застрочили автоматы. Над головами гитлеровцев засвистели пули. Бросив свою жертву, немцы бежали. Вспыхнула чья-то изба. В свете разгорающегося пожара Нина видела, как выскакивали в нижнем белье фашисты, стреляя на ходу.

Переполох поднял на ноги полдеревни. Немцы поняли, что русских не так много.

Трое гвардейцев-разведчиков укрылись в одной из хат. Бой длился около часа.

Зажигательными пулями фашисты подожгли соломенную крышу. Разведчики бросились из горящего дома в атаку. В атаке они и нашли смерть. Около четырех десятков гитлеровцев полегли под их пулями.

Об этом трагическом эпизоде рассказала советским воинам Нина Шашлюк на другой же день, когда подразделения дивизии, форсировав Днепр, ворвались в Крутогоровку и спасли от смерти девушку, истерзанную фашистами.

Погибли и остальные четверо разведчиков. Выполнив задание, они уже возвращались назад к Днепру, но тоже были вынуждены вступить в бой.

Когда на КП дивизии прибыл командующий армией генерал-лейтенант Зарухин, полковник Коваль еще не пришел в себя от неудачи: посланные на правый берег семеро разведчиков должны были вернуться два часа назад. Но они до сих пор не появились. Только что комдив послал в разведку еще одну группу гвардейцев.

— Кто вас надоумил, Иван Николаевич, под самым носом противника разместить командный пункт дивизии? — с напускной строгостью спросил командарм, входя в блиндаж Коваля.

— Отсюда мне удобней руководить операцией, товарищ командующий, — ответил полковник. — Немцам и в голову не придет, что КП дивизии — на переднем рубеже.

Командарм промолчал. Коваль по выражению его лица понял, что в общем-то он не осуждает такого рискованного шага, и коротко доложил обстановку. Генерал, не прерывая командира дивизии, внимательно выслушал его, потом стал придирчиво расспрашивать о мельчайших подробностях подготовки к форсированию. Коваль не торопясь, обстоятельно отвечал. В дивизии привыкли к этой въедливости командарма, считавшего своим долгом знать все, что делалось в его передовых частях.

Как свидетельствовали данные армейской разведки, немецкое командование готовилось к отражению удара в двух-трех местах на берегу — там, где, по предположению гитлеровцев, могли переправиться крупные части.

А план советского командования был прост — одновременный удар по врагу малыми подвижными группами войск на большом протяжении Днепра, в самых неудобных для форсирования местах. Успех операции во многом зависел от смельчаков, из которых формировались штурмовые группы. Форсирование должно было произойти там, где гитлеровцы меньше всего ожидали этого. Для начала требовались «пятачки» на правом берегу. Надо было завязать бои сразу во многих пунктах.

Времени до начала штурма Днепра оставалось немного. Оба военачальника с нетерпением ждали сведений от второй разведгруппы. И вот наконец связной принес добрую весть: разведчики высадились на правом берегу в намеченном пункте и не обнаружили в непосредственной близости от Днепра никаких изменений в оборонительных порядках противника.

— Успеть бы переправиться штурмовым группам, пока разведчики там кашу не заварили, — заволновался полковник Коваль.

Генерал-лейтенант, взглянув на часы, сказал:

— Пора.

Командир дивизии тотчас отдал приказ. Его немедленно повторили в полках, батальонах, ротах…

Плот спустили на воду осторожно, бесшумно, без единого всплеска. Тяжел был, семнадцать человек едва его подняли. Опасались, что вода зальет оружие. Но этого не произошло. Бочонки придавали плоту большую плавучесть.

Кто-то из бойцов громко охнул. На него зашикали.

Хрустнула ветка на берегу, и в предутренней тишине звук этот был похож на выстрел. Комбат сдержанно и как-то очень буднично сказал:

— Пошли!

— Вперед! — Это уже старший лейтенант Гостев, командир роты.

Чулков вполголоса скомандовал своему отделению:

— На плот! — и сам вскочил на него. Было темно, но Денису казалось, что он отчетливо видит каждого. Вот улеглись, изготовились. — Греби! Раз!.. Два!.. Правый, ослабь. Заваливаем. Хватит. Греби ровно. Раз! Два!

Оттолкнувшись от берега, взяли курс, намеченный заранее.

Плот сразу же начало сносить течением влево. Надо было приноровиться и грести так, чтобы строго выдерживать заданное направление.

Денис до боли в глазах напрягал зрение, прислушивался.

Скорость плота с каждым рывком гребцов возрастала. Только теперь все поняли, как помогла им тренировка в сарае.

Правый берег молчал. Ни выстрела, ни ракеты. Тишина. Что сейчас делают немцы? Сколько их там?

На пятикилометровом участке через Днепр на плотах, лодках, паромах переправлялись два полка гвардейской дивизии.

Распластавшись на плоту, Денис лежал позади солдат и, поворачивая голову то влево, то вправо, шепотом подавал команды гребцам:

— Правый, ослабь, левый, нажми, — а сам наваливался на кормовое весло — лопату.

Зловеще молчавший правый берег все приближался. Денис почувствовал, как страх заползает ему в душу. Он заметил, что его плот намного опередил соседние. И разрыв все увеличивался. Дружно и слаженно действовали гвардейцы.

Пройдена середина реки. Плот порядком снесло, но Чулков почему-то был уверен, что намеченная для высадки его группы лощинка все еще оставалась левее.

Многое зависело от скорости движения плота. Чулков опустил руку за борт. От ладони, поставленной ребром против течения, по обе стороны расходились крутые бурунчики. Двигались быстро. Значит, следовало взять левее. Денис навалился на рукоятку кормового весла. Время, казалось, замедлило свой бег. Но вот из тьмы выступила высокая темная масса.

— Берег! Ей-богу, берег! — едва сдерживая радость, прошептал Чулков.

За спиной раздался треск сломанного весла, затем всплеск — кто-то свалился в воду.

Тотчас с правого берега взлетели ракеты. Одна, другая, третья… Они еще не погасли, как вдруг, будто по команде, над Днепром вспыхнули сотни ракет. Мутно-зеленая густая река с десятками плотов и лодок стала отчетливо видимой на большом пространстве.

При ярком свете ракет Денис почувствовал себя догола раздетым, инстинктивно прижался к доскам плота и прикрыл голову ладонями. Почувствовал, что никто из его подчиненных не гребет. Сжались в комочки, замерли.

Вскинулся:

— За весла! Греби! Раз!.. Два!.. Сильнее, сильнее!

С берега донеслось:

— Файер! Файер!

Выхватывая из темноты кудрявую, отливающую серебром прибрежную зелень, будто десятки молний, ударил залп «катюш». Загрохотали пушки. Над головами солдат взвыли снаряды. Комдив огоньком подбадривал своих гвардейцев.

Грохот взрывов оглушал. Чулкову казалось, что вот-вот его оторвет от плота и бросит в пучину.

А что творилось позади! Между плотами и лодками дыбились пенные столбы воды. А здесь ни одного всплеска — значит, вырвались далеко вперед.

Но вот в нескольких метрах от плота хлопнула мина.

Руки солдат на мгновение замерли. Денис не успел подать команду, как весла опять вспороли воду.

— Не сбавляй скорость! Греби! Раз!.. Раз!..

До берега рукой подать, а взрывы уже кипят вокруг. Из многих десятков падавших снарядов им хватило бы одного. Но пока смерть щадила их. Страх отпустил, требовалось действовать расчетливо и напористо. Денис старался определить, из какой точки по ним стреляют. Правее лощинки, у которой намечена высадка, замелькали огненные очереди трассирующих пуль. А с левой стороны по их плоту били два миномета.

Чулков подал команду:

— Все за оружие! Целься по вспышкам! Огонь!

До берега осталось метров сто. Гвардейцы дружно ударили по берегу из автоматов.

И вдруг на самом гребне береговой кручи в небо взметнулись оранжевые брызги огня. Раздался сильный взрыв, видимо, попали в ящик со снарядами.

Неподалеку прямым попаданием снаряда разбило плот. Дрогнуло сердце Дениса — сколько людей погибло в один миг!

Вокруг зловеще светлеет, вода кипит от пуль и осколков. Десятки немецких ракет постоянно висят в воздухе. Одни гаснут, другие загораются.

А берег все ближе. Мощными рывками солдаты отвоевывали у днепровской шири метр за метром. Каждый понимал: теперь берег — спасение. Удивительно, что никто еще не ранен.

Берег совсем рядом. Вода впереди уже не бурлила от взрывов — плот вошел в мертвую зону.

Метрах в пяти от берега Чулков приказал прыгать в воду и сам прыгнул первым.

Вскоре солдаты уже карабкались вверх по крутому склону. Чулков сообразил, что пулемет, который бил трассирующими, находился на правой стороне кручи, на самом ее выступе. Оттуда немцы не могли видеть гвардейцев — мешал козырьком нависший над кручей травянистый гребень. Гвардейцы тоже не видели врагов, только слышали их голоса.

Чулков оглянулся и увидел, как, сбитый с мели течением, их плот уплывает вниз по реке. Теперь путь назад отрезан. Вплавь до левого берега не добраться. Только тут, на правом, твоя судьба. Тут и жизнь, и смерть, тут и слава твоя, если ты ее заслужишь.

Солдаты нащупывали неровности в сыпучем суглинке почти отвесного склона. Нога Дениса соскользнула с небольшого уступа, и он медленно начал сползать вниз. Кто-то подпер его снизу. Чулков не видел, кто именно, но понял, что Вадим, — он всегда рядом.

Оглянулся. Там и тут над водой торчали головы людей. Винтовки, автоматы подняты…

Вплавь! Ведь это легко сказать. С винтовкой, в пудовых ботинках, с боеприпасами! И вода вокруг них кипела, клокотала. Спасти их от уничтожения — сейчас это зависело от штурмовой группы Чулкова.

Лощинка хорошо укрывала гвардейцев, подбиравшихся к гребню кручи. Незамеченные врагом, они подтянулись к самой кромке обрыва. Денис приказал:

— Приготовить гранаты!

Голос его от волнения сорвался, но, кажется, никто из солдат этого не заметил.

Тихонько выглянул из-за гребня. В нескольких метрах строчили сразу три вражеских пулемета.

— Гранатами — огонь!

Руки солдат взметнулись одновременна и сразу же там, наверху, загрохотало.

Одним духом все семнадцать вскарабкались на кромку обрыва.

— За Родину! Ура-а!

Ворвались в траншеи. В развороченных взрывами окопах валялись трупы гитлеровцев. Вид поверженных врагов придал сил, зажег в душах отвагу.

— За мной! В траншею!

Денис прыгнул в щель. Следом попрыгали солдаты, горохом рассыпались по траншее вправо и влево. Атака оказалась столь неожиданной, что гитлеровцы обратились в бегство.

Солдаты поливали бегущих фашистов огнем из автоматов и винтовок. Вадим проворно подскочил к оставленному на бруствере пулемету и, повернув его, начал стрелять.

Пулемет работал безотказно. Стрелял то короткими, то длинными очередями, вовремя перенося огонь с одной цели на другую. Получай, фашист, сполна!..

Молодец Вадим!

Когда диск с патронами у Чулкова кончился, он кинулся к оставленным врагом двум пулеметам. Они не были повреждены. На один кивком указал Карпухину, а из второго приготовился стрелять сам.

— Пали вправо! — приказал он ефрейтору. — Подави пулемет!

— Ясно! — отозвался Карпухин.

Спасибо тебе великое, генерал Евгеньев, за то, что заставил изучать оружие врага.

Карпухин быстро перебежал на правый фланг отделения и стал посылать очередь за очередью вдоль берега. В сотне метров от группы Чулкова сгрудились отступившие немцы. Путь им преградили свои же солдаты, двигавшиеся от второго оборонительного рубежа.

Над головой с воем пролетели снаряды. С левого берега артиллеристы постепенно переносили огонь в глубь немецкой обороны.

Чулков вспомнил про флажки и, прервав стрельбу, звонко скомандовал:

— Водрузить флажки на освобожденной советской земле!

На бруствере окопа затрепетали под утренним ветерком семнадцать алых флажков…

Нет, они здесь не одиноки. На протяжении сотен километров вверх и вниз по течению великой реки лавиной обрушились советские войска на ненавистного врага.

В те дни, конечно, не только штурмовой группе сержанта Чулкова удалось вцепиться в правый берег. Были и другие силы, более мощные. В направлении Крутогоровки справа наступал соседний полк, в составе которого форсировал Днепр штурмовой батальон майора Тюрина. Комбат, переправлявшийся через реку вместе со своей первой ротой, был в поле зрения всех штурмовых групп.

Задача перед тюринцами стояла очень сложная — их путь к правому берегу преграждал остров, занятый немцами. Гвардейцам не удалось пробраться к острову незамеченными. Гитлеровцы осветили Днепр и открыли огонь по наступающим.

Выход у Тюрина оставался один: приказать штурмовым группам, чтобы они тотчас же покинули плоты и лодки, как только достигнут глубины не больше человеческого роста.

Команды исполнялись молниеносно. Попрыгав в воду, гвардейцы неустрашимо бросились на первую линию вражеских окопов. Как ранее установила разведка, на острове было еще два таких оборонительных рубежа.

Рота, высадившаяся на острове первой, понесла ощутимые потери. Но зато следующей роте, с пулеметами и минометами, действовать было легче. Командовал ею капитан Вадим Золотов, заместитель комбата.

Добравшись до западного берега острова, майор Тюрин обратил внимание на то, что отступавшие гитлеровцы переправлялись через рукав Днепра на правый берег вброд. Не оставалось сомнений — здесь образовался песчаный нанос, не обозначенный на карте.

Такое открытие было редкой удачей. Майор приказал не стрелять по отходившим гитлеровцам, чтобы проследить направление и глубину брода.

В бой за остров вступали все новые и новые группы гвардейцев из второй и третьей рот батальона. Сосредоточившись на рубеже решающей атаки, солдаты майора Тюрина стремительным ударом сбросили в Днепр остатки вражеской пехоты, оборонявшей юго-западную часть острова. По пятам отступавших тюринцы переходили вброд обмелевший рукав.

В свете ракет, непрерывно вспыхивавших над взбаламученным Днепром, далеко вперед простирались гигантские тени гвардейцев. Настигаемые этими тенями фашисты испуганно шарахались от них или с головой скрывались в воде.

Развивая наступление, гвардейцы Тюрина продолжали преследовать немцев и на правом берегу, с ходу преодолев его крутизну.

Так был захвачен самый обширный в районе действий армии плацдарм на днепровском Правобережье, неподалеку от села Крутогоровка.

Глава пятая

На участке, где действовала группа Чулкова, перестрелка на короткое время затихла. Денис колебался: то ли его группе закрепиться здесь, в первой оборонительной траншее, то ли преследовать отходивших гитлеровцев? Труднее всего было то, что решать приходилось самому.

Кто-то потянул Чулкова за рукав. Обернулся. Перед ним, тяжело дыша, стоял незнакомый солдат.

— Товарищ гвардии сержант, тяжело ранен командир роты. В горло. Вас требует.

От неожиданной этой вести сердце у Дениса сжалось.

Оставив за себя Вадима, Денис спустился к берегу, где, по словам связного, находился раненый командир роты.

Старший лейтенант лежал на шинели. Голова его запрокинулась. Кровь, пробиваясь сквозь повязку на горле, заливала волосы, грудь.

Гостев был в сознании. Увидел Чулкова, сделал ему знак подойти. Попытался что-то сказать, но вместо слов из горла вырвался только хрип.

Подошел Козлов:

— Принимай мой взвод, Чулков. Я должен заменить командира роты. — Младшой мельком взглянул на край обрыва. — Какая там у вас обстановка?

— Захватили первую линию обороны. Что делать дальше?

— Как что? Немедленно развивать наступление. Действуй смелее. На Соснина не надейтесь — он контужен. Я с двумя взводами буду пробиваться левее вас, в направлении Мишина Рога.

— Только слишком влево не забирайте, товарищ гвардии младший лейтенант, там трясина.

Метрах в двадцати от них разорвалась мина, за ней вторая, третья. Едкий чад ударил в ноздри. Завизжали осколки. Дико закричал солдат — распороло живот. Упали замертво еще четверо. Остальные бросились в укрытие.

Денис будто прирос к месту — ноги сделались ватными. Повезло — ни один осколок не задел.

Опомнившись, крикнул:

— Взвод! Слушай мою команду! За мной! Бегом!

Солдаты вместе с командирами отделений Самоновым и Кокаревым, покинув укрытие, куда их загнали взрывы мин, бросились вслед за Чулковым к подножию обрыва и стали карабкаться вверх.

Младший лейтенант Козлов приказал ординарцу Гостева переправить командира роты и раненного в живот солдата на левый берег, а самому без задержки вернуться обратно. Ординарец, которого солдаты дружелюбно называли Раскудря-Кудрявым, тотчас перенес раненых в лодку и, столкнув ее с мели, взялся за весла. Подхваченная течением лодка быстро удалялась от берега.

Штурмовой группе, которая удерживала захваченную траншею, приходилось жарко. Когда к ней присоединился Денис с пополнением, Вадим доложил о ходе боя. Только что гвардейцы отбили атаку двух взводов, а теперь уже около роты противника наседало на них.

— Ясно, — прервал Денис доклад. — Теперь слушай меня. Возглавишь мое отделение. Задачу штурмовой группы оно выполнило и будет, как и раньше, первым отделением. Мне поручено командовать взводом.

— А Козлов? Что с ним?

— Заменил раненого Гостева. Действуй, брат. Все же мы без пяти минут офицеры…

Денис прильнул к брустверу, наблюдая за противником. Было заметно, что немцы накапливаются в траншее, примыкающей к лощине.

«А ведь можно бы упредить их атаку, — подумал Денис. — Ударить из лощины во фланг. Они спешат и вряд ли догадались выставить прикрытие».

Передал по цепи:

«Самонова ко мне!»

Когда подошел Самонов и встал рядом с Вадимом, Чулков сказал:

— Вот что, братцы: мы с Кокаревым зайдем немцам во фланг. Вы остаетесь здесь. Надо удержать траншею. Возглавит оборону Зеленков.

Самонов насупился.

— Почему это он, а не я? У меня все-таки звание, а Зеленков рядовой.

— Прошу не обсуждать приказ! — насупился и Денис.

— Считаю твой приказ незаконным. Подчиняться Зеленкову не собираюсь.

Денис рывком оттянул затвор автомата и направил дуло на Самонова.

— А-аа! — по-щенячьи заскулил тот и попятился, заслоняясь прикладом винтовки.

Нет, выстрелить в своего Денис не мог. Заметив поблизости ефрейтора Карпухина, приказал ему:

— Принимай отделение! — И с презрением взглянул на Самонова. — Сволочь ты! Не поднялась на тебя рука, а жаль!

Самонов всхлипнул и, ссутулясь, пошел прочь по траншее. Денис повернулся к Зеленкову.

— Я думаю так, Вадька: в случае удачи нашего обхода поднимайтесь по моему сигналу в атаку. Сигнал — зеленая ракета. Смотри, чтобы своих не постреляли.

Найдя Кокарева, Денис приказал ему вместе с отделением следовать за ним. Спустились в лощину, бегом преодолели метров сто и выбрались наверх. Плотно прижимаясь к земле, поползли по дну неглубокой впадины. От скошенной жесткой травы осталась стерня, остро пахнущая полынью и чебрецом; высушенная солнцем, она больно царапала руки.

Фашисты были совсем рядом. Слышались их голоса.

Подползли почти вплотную к вражеским окопам. Заняли позицию для ведения фланкирующего огня. Послышалась отрывистая команда немецкого офицера. Фашисты начали выскакивать из траншеи. Денис видел их спины.

— Огонь, — негромко приказал он.

На гитлеровцев обрушился свинцовый шквал. Ошеломленные, они хлынули к своему левому флангу, потом залегли.

Не мешкая, Денис выстрелил из ракетницы. Зеленый огненный клубочек, прочертив дугу над всполошившимся вражеским станом, падучей звездой растаял в предрассветном небе.

Автоматную трескотню заглушил накатывающийся от берега ликующий крик:

— А-а-а!..

Это бойцы Вадима Зеленкова атаковали с фронта. Крик «ура» звучал так мощно, что казалось, в атаку пошел целый полк.

— Во наши дают! — толкнул в бок лежавшего рядом Дениса сержант Кокарев.

По одному, по двое немцы вскакивали и короткими перебежками отходили в тыл.

— Бей левее! — крикнул Денис Кокареву, строчившему из пулемета. — Отрезай фрицам путь назад!

Трассирующие очереди сержанта прижали немецких солдат к земле.

Гвардейцы во главе с Вадимом стремительно приближались. Нервы у врага сдали. Гитлеровская пехота беспорядочно побежала в сторону Мишина Рога.

Денис, пригнувшись, бросился вперед.

— За мной! В атаку!

Преследование продолжалось несколько минут. Фашисты бежали, не оглядываясь.

И вдруг будто сквозь землю провалились. Ясно — там вторая линия траншей.

— Ложи-ись! — раскатисто закричал Денис и ткнулся головой в жесткую траву. Он сделал это вовремя — огонь обрушился на атакующих, густым роем запели над головою пули. Враг схитрил, и Денис попался на его удочку. Надо отходить, а то взойдет солнце, всех перестреляют.

Пользуясь еще не рассеявшейся темнотой, прячась в складках местности, бойцы начали отходить. Гитлеровцы вели плотный огонь. Настигаемые пулями, то тут, то там вскрикивали солдаты.

— Раненых не бросать! — предупреждал Чулков, поминутно оглядываясь: не остался ли кто из его подчиненных на поле боя.

Немцы поднялись во весь рост и двинулись в контратаку. На ходу стреляли из автоматов. И тут не выдержали бойцы нечеловеческого напряжения. Дружно, словно сговорившись, побежали назад. Чулков, новоявленный командир взвода, бежал следом за своими подчиненными. Он чуть не плакал от обиды, кричал, безуспешно стараясь перекрыть грохот боя.

— Стой! Стой! Стрелять буду!

Никто его не слышал, никто не замедлил бега.

Вадим, тяжело дыша, крикнул на бегу:

— Денис!.. Надо к трясине повернуть! Там окопы от берега дальше!..

Верно рассудил Вадька. Нельзя отступать к самому обрыву. Сметут, костей не соберешь. А трясина — преграда. И не захочешь, а остановишься.

Напрягши все силы, Денис обогнал одного, другого, третьего. Грудь вот-вот лопнет. Саднило горло, легким не хватало воздуха. Превозмог себя, закричал:

— Сюда! За мной! Здесь окопы!

Кто-то услышал, и пошло по цепи:

— Взводный впереди!

Чулков свернул вправо, оставив в стороне обрывистый берег, и замедлил бег. Каждым нервом, лопатками, чувствовал он посвист пуль, посылаемых вдогонку немцами.

Впереди показалась траншея. Денис поздно заметил ее, оступившись, неловко свалился на дно, больно ударился грудью обо что-то твердое.

Перехватило дух, грудь будто жерновами сдавило. Торопливо поднялся. Понимал: нельзя допустить, чтобы солдаты, перемахнув через траншею, помчались дальше.

— Стой, Зверев!.. Сизов, опомнись! Куда черт несет! Занимай оборону!

Но кое-кто все же прорвался к трясине и с разгону влетел в чавкающую болотную жижу.

В окопах солдаты стали приходить в себя. Отряхивались, пробовали затворы. Проклятая СВТ! У многих затворы заело. Кругом песок. Эх, если бы им всем автоматы!

— Пулеметы, автоматы, винтовки к бою! — скомандовал Чулков.

Цепи гитлеровцев надвигались на траншею.

— Огонь!

Немцы замедлили движение, пошли перебежками. Дениса не покидало такое чувство, что фашисты вот-вот затопчут, сомнут…

Откуда-то справа, со стороны берега, ударили пулеметы. По звуку Денис определил: наши, дегтяревские… Сообразив, сказал вслух:

— Это Козлов с ротой!

На фоне светлеющего неба обозначились силуэты солдат, спешивших на подмогу. Контратака гитлеровцев захлебнулась. Они залегли, затем начали отходить.

В траншее сделалось тесно, когда в ней собралась вся рота.

Младший лейтенант Козлов, зажав пятерней рану на предплечье, сбивчиво объяснял:

— 3-зацепила, п-проклятая… Н-не успел увильнуть.

Густая, темная кровь сочилась между пальцами.

Карпухин достал из кармана индивидуальный пакет, рывком разорвал рукав гимнастерки младшого, перетянул руку жгутом пониже плеча, забинтовал рану. Младший лейтенант зябко поежился, его начало трясти, громко заклацали зубы.

— Худо мне, братцы. Кажется, приступ начался. — Поднял на Дениса лихорадочно блестевшие глаза. — Придется, видно, тебе принимать роту, сержант. Соснин пока еще не может подняться.

У Дениса сделалось сухо во рту.

Какой из него командир роты? Со взводом не мог управиться. Едва ноги унесли. А тут… роту!

— Что вы, что вы, товарищ гвардии младший лейтенант! Разве я справлюсь?!

Козлов устало прикрыл глаза, сцепил зубы, стараясь унять дрожь. Ему удалось это. Заговорил, делая короткую паузу перед каждым словом:

— Обязан справиться!.. Ты… получил… приказ… Действуй… по… уставу…

— Есть! — Чулков козырнул, и по траншее разнесся звонкий его голос: — Рота! Слушай мою команду! Приготовиться к атаке!

С той поры, как началась переправа через Днепр, прошло чуть больше двух часов. Рассвет наползал с востока. Потускнели звезды и исчезли, будто растворились. От реки поднимался туман, застывая клочьями, постепенно заволакивая и Днепр, и левый берег.

На правом фланге роты пронзительно хлестали выстрелы. Их звуки напоминали те, что бывают, когда рвут брезент. Ухало вокруг, звенело до боли в ушах. А время летело, и его никак нельзя было терять зря.

Раненых в роте оказалось шестнадцать человек. Кое-кто из них приковылял к траншее, не желая переправляться назад через Днепр.

Надо бы их похвалить, а Чулков набросился с руганью:

— Ну куда, куда вас несет? Младенцы вы, что ли? На берег поворачивай.

— А я не хочу на берег, — заартачился один из раненых. Это был белобрысый саженного роста детина с длинными светлыми ресницами и веселыми глазами.

— Хочу — не хочу мамке после войны скажешь.

Раненый добродушно рассмеялся:

— Меня чуток задело, товарищ комроты. Гляньте сами.

Денис глянул. Бок залит кровью. Сквозь разорванную гимнастерку проглядывал небрежно наклеенный пластырь. Не понять: рана или царапина. Заметив колебание Чулкова, солдат весело сказал:

— Спасибо, товарищ гвардии сержант. Еще повоюем, — и, неуклюже козырнув, зашагал к своему отделению. Денис не посмел его остановить.

Забот с каждой минутой прибавлялось. Подсчитал оставшиеся боеприпасы. Патроны к СВТ, диски к автоматам и трем ручным пулеметам Дегтярева да и гранаты были на исходе. Когда их сумеют переправить с левого берега — неизвестно.

Подошел Вадим, с хитринкой во взгляде спросил:

— Патроны пересчитываешь, командир?

— Нет, картошку в лукошке. — Денис сердито покосился на не вовремя развеселившегося приятеля. — Что это у тебя улыбка до ушей?

— Смешно смотреть на твое крохоборство.

— Уймись. Говори дело.

— Трофейные боеприпасы подсчитал. Часа на три, а может, и на четыре хватит.

Оказывается, во время ночной вылазки Вадим обнаружил склад боеприпасов. Там нашлись и автоматы МП-38 с металлическими прикладами, много рожковых магазинов к ним и гранаты с длинными деревянными рукоятками.

Младший лейтенант Борис Соснин наотрез отказался переправиться на левый берег. Отдышавшись в укрытии, что наскоро устроила медсестра Надя под крутым склоном берега, Соснин собрал все силы и поднялся на ноги. Болел затылок, и волнами накатывала тошнота…

Вдруг младший лейтенант заметил, что на берегу там и тут бродят бесцельно или сидят группками и в одиночку солдаты. Было их десятка три.

— Откуда они? — оживившись, спросил он Надю.

Взмокшая и едва державшаяся на ногах девушка устало ответила:

— Моя забота — раненые. Вон их сколько, товарищ гвардии младший лейтенант.

— Помогите подняться.

С помощью сестры Соснин встал и подозвал к себе солдат. Выяснил: все они с разбитых плотов. Добирались до правого берега кто как мог — и вплавь, и на бревнах, и на досках, а четверо гвардейцев из соседнего полка уцепились за перевернутую вверх дном тяжелую лодку и проплыли не меньше пяти километров. Сильное течение долго мешало причалить к берегу, и все-таки они преодолели поток и высадились в районе буерака.

Младший лейтенант с волнением отметил про себя: никто из выбравшихся на этот берег солдат не бросил оружия. А ведь в воде оно пудовое.

— Неробкие ребята! — похвалил солдат Соснин. — С этой минуты — я ваш командир. — И представился, пружинисто приложив руку к виску. — Гвардии младший лейтенант Соснин. — Отыскав глазами высокого сержанта со свежим шрамом на лице, приказал: — Позже составьте список. Назначаю вас своим помкомвзвода.

Дал знак двум солдатам, чтобы они помогли ему взобраться на кручу, и приказал своему вновь сформировавшемуся взводу:

— За мной!

Карабкались долго. Слишком крут оказался подъем для человека, пострадавшего от контузии. Но волевой, упрямый младший лейтенант не давал себе поблажки. Худой, высокий, с густой курчавой шапкой жестких, как проволока, волос, был он горяч, неудержим в своих порывах.

Добрались до карниза.

— Осторожно. Головы не поднимать. Рассредоточиться по карнизу.

Соснин знал, что первая траншея врага захвачена. И все-таки считал, что осторожность не помешает.

Раздвинув траву, убедился: береговая траншея пуста. Разглядел в бинокль ее дальний край, ходы сообщения — картина та же. Подумал вслух:

— Значит, рота ушла вперед.

Но что это? Младший лейтенант приник к окулярам бинокля. Приминая сухие будылья, к траншее полз человек. Вот он вскочил, в несколько прыжков достиг окопа и спрыгнул в него.

«Зачем нашим ползти к уже захваченной траншее? — задал себе вопрос Соснин. — Немцы! Это же немцы…»

Все стало ясно. Гитлеровцы, убедившись, что прибрежные траншеи пусты, занимали их, чтобы отрезать роту, ударить по ней с тыла и уничтожить. Шли секунды… Один за другим солдаты в серых мундирах прыгали в траншею, рассредоточивались вправо и влево.

Соснин передал по цепи:

— Приготовиться к атаке!

Доложили: отделения готовы. Солдаты бросились вперед. Они свалились на врагов, как снег на голову.

Автоматные очереди, взрывы гранат, ликующее «ура»… Услышав шум в береговой траншее, Денис понял, какую ошибку допустил, не закрепившись в ней. От связного, присланного Сосниным, он узнал, кто пришел к нему на помощь.

— Гвардии младший лейтенант предлагает влить сформированный им взвод в состав роты.

— Кто же откажется от пополнения? — живо отозвался Денис. — Передай Соснину, чтоб прислал список взвода. Кто, откуда…

Вместе со списком взвода младший лейтенант прислал сведения о потерях. При штурме уже, казалось бы, прочно захваченных окопов погибли трое и получили серьезные ранения пятеро солдат.

«Не умею, не умею я вести бой, нет у меня тактической сметки, — мучился Денис. — Эти три человеческие жизни на моей совести. Надо поскорее сдать роту младшему лейтенанту Соснину…»

Поддавшись чувству неуверенности, Денис поймал себя на пугающей мысли: сможет ли рота удержать плацдарм на левом фланге полка? Слева должны были действовать подразделения соседней армии, но переправились они или нет — Денис не знал… Если нет, то как удержать фланг плацдарма?

Свои сомнения выложил парторгу.

Козлов и до этого разговора по растерянному виду Дениса догадался, что творится у того на душе. Тяжко ему, это ясно. Проучили немцы. Но оно и неплохо — за одного битого двух небитых дают.

— Ну что, браток, волнуешься? — Козлов, осунувшийся, бледный, похлопал Дениса по руке. — Напрасно. Видишь, какой кусок земли отвоевали!

— Так-то оно так, товарищ гвардии младший лейтенант. Только будь на моем месте настоящий командир роты, сейчас мы бы у Мишина Рога вели бой. Может, все-таки вам командовать ротой? Или Соснину?

— Командуй… Ты в училище был… Или тебе офицерских погон не хватает?

У Дениса запылало лицо. По-уставному повернулся и нос к носу столкнулся с ординарцем Гостева Женей, по прозвищу Раскудря-Кудрявый. Одежда на нем промокла до нитки и была перепачкана в глине.

— Мне что прикажете, товарищ гвардии сержант?

— А ты откуда взялся?

— По приказанию младшего лейтенанта, — он взглянул на Козлова, — переправлял на левый берег раненых. Разрешите приступить к исполнению своих обязанностей?

Чулков взглянул на висевшую у пояса ординарца флягу.

— Дали бы попить, во рту как в Сахаре…

Раскудря-Кудрявый быстро отстегнул флягу. Денис жадно приник к горлышку и едва не задохнулся.

Водка!

Сделав над собой усилие, проглотил заполнившую рот горькую обжигающую жидкость и как ни в чем не бывало вернул флягу ординарцу.

— Почему у тебя вода горькая?

Тот неуверенно, с опаской понюхал горлышко фляги.

— Верно, с душком… — Сделал преувеличенно честные глаза: — Может, днепровская вода попала, товарищ гвардии сержант?

— Днепровская? Ну вот что: иди разыщи санитара и сдай ему эту днепровскую воду. Ясно?

— Так точно!

— Выполняй.

Ординарец вздохнул и, сделав четкий поворот, отправился искать санитара.

В траншею спрыгнул младший сержант Серегин, посланный на поиски связистов.

— Товарищ гвардии сержант, никого не нашел из взвода связи на этом берегу, — доложил он.

— Вот что, Серегин. Кровь из носу, но связь наладить. Возьми с собой Карасева и Дергачева.

— Есть наладить связь! — ответил младший сержант.

Едва Серегин и двое бойцов успели уйти, как перед траншеей один за другим разорвались несколько снарядов. Вслед за ними стали хлопать мины. Едкий желтый дым пополз по земле. Артподготовка, сейчас последует атака. Вернулся ординарец, Денис послал его по взводам предупредить, что сигнал к контратаке — красная ракета.

Еще рвались мины, когда Денис увидел в бинокль поднявшиеся немецкие цепи. Противник атаковал не только на участке роты. Цепи гитлеровцев видны и справа. Там воробьевцы, а дальше, наверное, рота Себялинского и передовые штурмовые группы третьего батальона во главе с комбатом Заваловым.

Плохо, что сосед слева так далеко. На левом фланге ухо надо держать востро. В трясине могут быть проходы.

Рассвело, и уже лучи солнца высветили окрестные холмы. Чулков попытался разглядеть в бинокль картину боя у соседей справа. Но порыжелое жнивье быстро затягивалось пылью и желтым дымом от взрывов.

На участке роты атакующие стремительно приближались. Но метров за двести пятьдесят от траншеи они залегли, поползли, затем, петляя, начали двигаться перебежками. А ведь рота еще не открывала огня. Значит, гитлеровцы боялись. Когда до фашистов осталось метров сто, рота открыла огонь. Немецкая цепь начала откатываться к своей траншее. В тылу у нее замелькали черные фигурки. Вот они появились на фланге и начали палить из ручных пулеметов.

— Ведь это же эсэсовцы! По своим строчат! — удивился стоявший в окопе рядом с Чулковым младший лейтенант Козлов.

— Верно. Заградители. Черт знает что могут сейчас сделать!

Гитлеровцы прекратили отход. Вскоре снова двинулись в атаку… На этот раз — двумя эшелонами, цепь за цепью. Когда первая цепь, лежа, веля огонь, вторая под ее прикрытием перебегала.

Вести прицельный огонь по двум цепям было труднее — приходилось то и дело менять прицел. Потери немцы несли незначительные, они казались неуязвимыми.

— Женя! — позвал Чулков ординарца. — Беги во взвод Кокарева. Пусть бьют только по второй цепи. Первую возьмут на себя остальные.

Этот маневр вскоре дал себя знать. Цепи атакующих прекратили перебежку и стали подбираться к траншее по-пластунски. Поражать ползущих было нелегко, зато атака развивалась медленно.

Чулков перевел бинокль на левый фланг и оторопел. В траншее, занимаемой взводом Старостина, разгоралась рукопашная. Линия обороны напоминала вогнутую дугу, потому-то гитлеровцам и удалось достигнуть фланга.

— Вадим! — позвал Денис и, когда тот подбежал, сунул ему в руки бинокль. — Видишь, что делается слева? Бери отделение и бегом на помощь Старостину.

Вадим вскоре вернулся и доложил: когда он примчался к Старостину, рукопашная кончилась. Ни один из ворвавшихся в траншею гитлеровцев не ушел.

На правом фланге атакующие не выдержали огня, начали откатываться.

Рванув из-за пояса ракетницу, Денис выстрелил. Красная ракета прочертила дугу на пронзительно голубом утреннем небе.

Перемахнув через бруствер, Денис побежал вперед. Услышал за спиною топот ног — рота шла за ним. Наступил наивыгоднейший момент — контратакующие, прикрытые двумя цепями немцев от губительного пулеметного огня, были неуязвимыми. Теперь главное — догнать врага, на его плечах ворваться в траншею.

— Быстрее! Быстрее! — звенящим голосом понукал Денис подчиненных.

Отметил: ординарец Раскудря-Кудрявый мельтешил перед ним — явно прикрывал.

— Приготовить гранаты!

Влево и вправо покатилось:

— Гранаты!.. Гранаты!..

— Бросай!

Вырвав шнур у трофейной гранаты, Чулков с силой метнул ее. Угодил в спину гитлеровца.

— Ложись!

Упал сам. Взрывы многих гранат дохнули горячим воздухом. В пылевой мути темнела фигура немца. Он сделал два неверных шага и свалился.

Но беда не обошла и роту. Дело в том, что дистанционный взрыватель немецкой гранаты этого типа срабатывал медленнее, чем у наших гранат Ф-1 (лимонка) и РГД. Поэтому метнувший немецкую гранату солдат должен был из предосторожности упасть. Однако, увлекшись преследованием, некоторые из бойцов не успели лечь и сами пострадали от осколков.

Пыль осела. Позади вражеской поредевшей цепи застучали автоматы. Это стреляли эсэсовцы.

Внезапно стрельба прекратилась. Из немецкой траншеи черными букашками выпрыгивали и расползались эсэсовцы. Бойцы перегоняли Чулкова, занимали траншею.

Немедленно надо было решать: закрепиться здесь или с ходу атаковать следующую линию обороны? Не повторится ли ночная ошибка? Вряд ли…

— В траншее не задерживаться! Вперед! Вперед!

Следующая траншея оказалась пустой, и это было неожиданной удачей. В окопах обнаружили боеприпасы к автоматам и пулеметам, четыре ящика пистолетов системы «вальтер», патроны к ним и большую партию гранат с длинными рукоятками. Нашли здесь и продовольствие, что особенно было кстати для проголодавшихся солдат. В термосах сохранился горячий завтрак: толстые свиные сосиски с капустой; в нос ударил пахучий кофе; в ящиках нашлись сухая колбаса, розовое в три пальца сало, яйца с аккуратной треугольной пометкой крошечным штемпелем.

Эти штемпеля возмутили сержанта Кокарева:

— И русских блох, поди, стали бы, гады, штемпелевать, завладей Россией.

Солдаты, не евшие с вечера, поглядывали то на ящики с продуктами, то на командира. Ждали команды: «Разобрать продовольствие по отделениям!»

Чулков медлил: вдруг продукты отравлены? Когда подошел Козлов, поделился с ним своими сомнениями. Тут перед ними вырос Раскудря-Кудрявый.

— Разрешите доложить, товарищ комроты: химический анализ проведен по всей форме — проба с продуктов снята лично мною. Если не загнусь через минуту, кушайте на здоровье.

— Кто же тебе позволил? — тихо, измученным голосом спросил Козлов.

— Докторов у нас, товарищ гвардии младший лейтенант, не имеется, а кому-то ведь надо первому?

— Ну что ж, тогда действуй за начпрода, — сказал Денис. — Распределяй по отделениям и взводам. Оставь кое-что на обед и ужин.

— На ужин-то, поди, и наши поднесут, — хитровато ухмыльнулся Женя, — стоит ли оставлять, товарищ гвардии сержант? Оголодали ребята.

Командиры взводов одобрительно улыбались; ясно было — они на стороне ординарца. Все же кой-какой запас Чулков попросил оставить: кто знает, что может случиться в ближайшие часы.

Ординарец радостно отозвался:

— Будет исполнено. — И неожиданно тонким голосом, похожим на звук перетянутой струны, готовой вот-вот лопнуть, завопил: — А ну, ат-тделенные!.. У которых солдатушки есть-пить желают!.. В колонну па-ааднаму-у!.. С плащ-палатками в руках, с котелками в зубах!.. Ста-а-анавись!!!

Денис вместе с Вадимом и ординарцем завтракали в блиндаже. Утолив голод, Вадим сказал:

— Я, знаешь, вчера письмо получил от отца…

— Ну что он? Как?

— Сообщает о гибели Николая Семеновича… Я не стал тебе говорить — ты уже знал. А в общем, на фронте он, мой папаша. Добился. Большой привет тебе от него.

— Спасибо. На каком фронте, не пишет?

— Само собой — нет.

Денис заметил: во время разговора Вадим временами болезненно морщился да и сидел как-то кособоко. Спросил:

— Ты что гримасничаешь? Может, немецкое сало не нравится? Так не беспокойся, это все наше, фрицами награбленное.

— Да раненый он, товарищ комроты, — сверкнул глазами в полумраке блиндажа Раскудря-Кудрявый.

— Трепло! — в сердцах бросил ему Вадим.

— А ну, выйдем на свет, — потребовал Денис.

Рана была, к счастью, не очень серьезной: пуля навылет пробила мякоть левой руки под мышкой. Но бинт оказался грязным, пропитался кровью, намотан был наскоро, небрежно. Как выяснилось, Вадим сам себя бинтовал. Денис тотчас взял у ординарца индивидуальный пакет и заново перебинтовал рану.

— Ну, Вадька, ты, как ребенок, — сердито сказал он, закончив перевязку. — Сейчас же — к берегу! Вдруг заражение крови.

Вадим нахально ухмыльнулся и тихонько послал друга к черту. Они начали ругаться шепотом, и неизвестно, сколько бы времени это продолжалось. Но тут появился боец Карасев, тот, что вместе с Серегиным и Дергачевым отправился налаживать связь с батальоном. Был он ранен и едва держался на ногах. Его сообщение было тревожным: в двух километрах отсюда заняла оборону вражеская рота, усиленная пулеметами. Окопы немцы вырыли наспех, но хитро — перпендикулярно к реке, таким образом они рассекли линию обороны батальона. К своим теперь не пройти даже низом — узкая полоска берега хорошо простреливается. Связные решили пробраться по воде, но около берега глубина оказалась «с головкой». К тому же течение там очень сильное, продвигаться пришлось с большим трудом.

Их обнаружили и обстреляли из пулеметов. Серегин и Дергачев сразу же исчезли под водой, а ему, Карасеву, удалось выкарабкаться.

Денис попытался уточнить обстановку. Как окопы обращены к ним — тылом или фронтом? Карасев сказал, что тылом. Неужели немцы не знают, что здесь действует рота? Нет, этого быть не могло.

Все спуталось, смешалось, все представлялось в искаженном виде. Созванные для совета командиры взводов не успели выслушать Дениса, как донесся нарастающий рев моторов и показались пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87». Они шли над самым берегом.

Взводные стали гадать: к переправе идут или на них? Ответа долго ждать не пришлось. Первая тройка стала заваливаться на левое крыло, с душераздирающим воем самолеты пошли в пике.

Бомбы взорвались в полосе второй траншеи. А траншея-то была пуста — только что оставили ее. Козлов сразу же оценил этот факт.

— Давай, фрицы, давай! Молодцы!

Ошибка врага доставила бойцам великое удовольствие.

Минут пятнадцать продолжалась бомбежка. Пыль и дым окутали все вокруг. Грязно-серые клубы вздыбились над землей и закрыли солнце.

Денис подумал, что у летчиков старые данные, но ведь их без труда могут поправить.

Когда самолеты отбомбились, он приказал взводным:

— Всем во вторую траншею! Бегом!

— Ты что, ошалел? — удивился Соснин. — Отступать? Фрицы ж мигом засядут на наше место!

— Сержант принял правильное решение, товарищ Соснин, — заметил Козлов. — Выполняйте!

Через несколько минут рота заняла подвергшуюся бомбежке траншею. Что с ней стало! Через каждые пятнадцать — двадцать метров воронка, в которой могли бы уместиться по крайней мере три человека.

Пыль еще не осела, а в небе уже снова ревели самолеты. Фашисты пикировали на только что покинутую траншею. Видимость совсем исчезла — сплошная пылевая завеса. Пахло гарью, чад и пыль забивали ноздри, слезились глаза.

Как только самолеты ушли, Чулков выслал вперед на границу видимости разведку. Ничего опасного солдаты не заметили. Покинутая траншея казалась пустой.

— Как ваше мнение? — спросил Денис младшого. — Думаете, фрицы не успели занять траншею?

— Не веришь разведке, пошли другую.

— Вперед, занять прежние позиции, — передал Денис по цепи.

Преодолели пространство между траншеями. Верно — никого.

Вдруг слева, где находился взвод Соснина, вспыхнула ожесточенная перестрелка. Когда туда прибежал Денис, Соснин был мертв.

Произошло следующее. Заняв траншею, он решил проверить воронки. Две из них оказались пустыми, а в следующей — десяток гитлеровских солдат. Нескольких Соснин успел уложить, прежде чем пули врага сразили его. Будучи смертельно раненным, он еще стрелял. Об этом рассказали взятые в плен гитлеровцы.

Глава шестая

— Товарищ комроты, прибыл майор Баранов.

Слова ординарца как-то не сразу дошли до Дениса.

Он сидел в траншее, привалившись к земляной стене. Ныло сердце — жаль было Соснина. С трудом поднялся на ноги.

Баранов… Какой-такой майор Баранов? Где он слышал эту фамилию? Майор Баранов, майор Баранов…

Вспомнил! Это редактор дивизионной газеты «Родина зовет». Писал интересные очерки и зарисовки из окопов. Больше всего нравились солдатам стихи Баранова. Нравились конкретностью, тем, что воспевали не подвиги вообще, а подвиги солдат и офицеров дивизии, людей, которых все хорошо знали.

Денис представлял редактора дивизионки почему-то бородатым, с мощной копной длинных волос, зачесанных назад. А Баранов был обыкновенный фронтовой офицер, усталый и закопченный. Подошел, стряхнул землю с гимнастерки — видно, пришлось ползти, присел рядом, улыбнулся открыто, заговорил. Спустя пять минут Денису уже казалось, что с майором Барановым знаком он давным-давно. Их окружили солдаты, долго не давали редактору расспросить о делах роты — забросали встречными вопросами. Всем хотелось знать, как воюют другие, все жаждали новостей.

Майор понял солдатскую нужду и рассказал все, что знал сам.

Нелегкой оказалась обстановка к рассвету в батальоне майора Тюрина. Две передовые роты ворвались в Крутогоровку. Это превышало задачу, поставленную перед батальоном на сегодняшний день. Но как не воспользоваться случаем, когда враг бежит? С ходу брали траншею за траншеей. И главное, с малыми потерями.

Вскоре гитлеровское командование спохватилось. Оно установило, что действуют против них всего две роты. (Остальные еще не успели переправиться.)

Батальон Тюрина атаковала свежая часть из резерва, охватила фланги.

В предрассветной мгле по цепи пронеслось страшное слово: «окружены». Майор послал за капитаном Золотовым. Веселый, подвижный, капитан, казалось, никогда не уставал и везде успевал побывать. Его любили за безудержную храбрость, доходившую порой до безрассудства. Но странное дело, безрассудство никогда не кончалось для капитана бедой.

Только такому офицеру по плечу было задуманное командиром батальона.

— Вот что, Вадим. Или голова в кустах, или грудь в крестах. Что по душе?

— Это смотря, что надо сделать, — в обычной для него веселой манере ответил Золотов.

Тюрин развернул карту. Разговор закончил словами:

— Успех операции возможен при единственном условии: если успеем до рассвета…

— Успеем, — твердо ответил капитан.

Через несколько минут звонко и грозно загремело, заухало на восточном конце Крутогоровки, где был возможен единственный выход из клещей. Немцы, уверенные, что именно на этом участке завяжется бой, сосредоточили здесь основные силы. Но против них действовало, отвлекая, одно отделение. А роты под командованием Тюрина и Золотова тем временем ударили в западном направлении, обошли фашистов и атаковали с тыла. У врага создалось впечатление, что на помощь окруженным подошли свежие силы. Немецкий батальон в беспорядке стал отступать, опасаясь окружения.

Этого и добивался майор Тюрин. В узком месте, которое враги никак не могли миновать, заблаговременно были установлены два трофейных пулемета. Они устроили «горячую» встречу гитлеровцам.

К рассвету Крутогоровку все-таки пришлось оставить — надо было сохранить силы. Если ночью противника удалось ввести в заблуждение, то днем он непременно сориентируется в обстановке.

Собрали оружие и боеприпасы. Последнее было кстати: переправлять боеприпасы через Днепр — не простая задача. Позиции оставили незаметно, чтобы дезориентировать противника.

— Мы слышали грохот справа от нас. Может, это у Тюрина? — спросил кто-то, прерывая рассказ Баранова.

— Это другое, — возразил майор. — Переправу бомбит фашист. Крушит все, подлец. Пока наша авиация не подойдет, придется держать плацдарм наличным составом. Назад пути все равно нет.

— Это точно, товарищ гвардии майор, — согласился Денис.

В течение следующего часа рота отбила еще две вражеские атаки. Затем Денис поднял солдат в контратаку. Не сделал и десятка шагов, как вдруг молния вспыхнула перед его глазами и сильная воздушная волна опрокинула навзничь.

Очнулся Денис оттого, что голову его мотали из стороны в сторону, причиняя острую боль.

— Вы что, с ума сошли! — громко сказал он, вырываясь. — Колотите и колотите по голове!

А голову, оказалось, перевязывали.

— Ожил комроты, — весело, но, как показалось, шепотом сказал кому-то ординарец.

Денис поймал взгляд Вадима. Тот стоял в некотором отдалении. Губы его шевелились, но слов Денис не услышал. Сообразил: контузия.

— Где мы? Как атака?

— Сбили немца, опрокинули! — на ухо прокричал Вадим.

— Потери?!

Вадим махнул рукой.

— Ну?!

— Не считал! Думаю, половина роты полегла! Кокарев доложит.

Полежав еще минут пять, Денис поднялся. Подошел майор Баранов с немецким автоматом на плече — трофей! Во время атаки он действовал в боевых порядках, как рядовой.

— Ну, командир, мне пора на тот берег. Газета должна выйти в срок. А материалу набрал на два номера.

Преодолевая головную боль и тошноту, Чулков проводил майора по траншее до места, откуда надо было ползти по-пластунски.

Во время передышки роту накормили оставленными про запас продуктами.

Появился Вадим с немецкой рацией за плечами. Подробности о том, как он добыл рацию, рассказали солдаты. Заметив метрах в двухстах от траншеи двигающийся штырь антенны, Вадим с отделением отрезал путь вражескому радисту. Тот отстреливался, ранил двоих солдат, но и его нашла пуля. Рация оказалась исправной. А нуждались в ней больше, чем в пище. Не удавалось связаться с батальоном. Час назад от командира полка Раденко прибыл радист, каким-то чудом переплывший Днепр. Добрался до траншеи, но перед тем как перевалиться через бруствер, попал под обстрел, и радиостанцию насквозь пробила пуля. Еще утром к роте случайно прибился радист-кавказец. Однако и у него рация была неисправна.

Два радиста, которых свел случай, колдовали теперь над трофеем. Денис поинтересовался, есть ли надежда на связь? Заверили оба в один голос:

— Есть, есть.

Наконец ординарец доложил:

— Связь установлена, товарищ гвардии сержант.

Денис помчался к радистам. Голова по-прежнему кружилась и болела. Казалось, ее стянули стальным обручем. Тошнило, однако крепился. Главное — есть связь.

— Быстрее, быстрее, товарищ комроты, — кричал полковой радист. — Питание кончается! Умеете обращаться с рацией?

Чулков взял микрофон, доложил как положено. В ответ послышался не очень четкий властный голос, который показался знакомым. Собеседник, однако, не представился.

Разговор был предельно осторожным — говорили открытым текстом. Дениса поздравили с одержанной победой. В ответ он намекнул на потери, но почувствовал: вряд ли его поняли. Разъяснять и уточнять не решился. Сообщил, что в роте остался единственный офицер — парторг Козлов. В ответ услышал предостережение — меньше слов и приказ: продержаться до ночи. Возможно, в ближайшие часы у них кое-кто появится. А до той поры он, командир роты, обязан…

Голос собеседника начал слабеть и смолк совсем. Чулков некоторое время дул в микрофон, встряхивал его, кричал: «Алло, алло». Увы, все напрасно.

— Не поможет, товарищ гвардии сержант, — сказал полковой радист. — Питание кончилось.

Денис с сожалением передал ему наушники. Ну, ничего, кажется, успел сказать все, что нужно. И тут же спохватился: да ведь он главного не сказал! Необходимы боеприпасы, горячее питание, медикаменты. Досадуя на себя, рассеянно спросил:

— А с кем я говорил?

— Как это с кем? — удивился радист. — С командиром дивизии.

Денис некоторое время обалдело смотрел на радистов. Он-то думал, что говорит с кем-то из офицеров батальона.

В блиндаже Денис собрал командиров взводов и коммунистов, доложил о разговоре с командиром дивизии, о приказе продержаться до ночи. В заключение сказал: огромную на них ответственность возложил командир дивизии.

Поднялся Козлов. Помолчал, вглядываясь в лица. Строго и просто, без патетики, сказал:

— Клянемся, что не уйдем отсюда, пока живы.

Надо было подсчитать боеприпасы. Денис откинул плащ-палатку, прикрывавшую вход в блиндаж, и увидел сиявшего белозубой улыбкой старшину Буровко.

Начали хлопать друг друга по плечам, обнялись. Денис нащупал за спиной старшины катушку с телефонным проводом.

— Ура! Связь! Наконец-то! А что там, как?

У старшины была куча новостей. Капитан Бобров едва не погиб. С переправой совсем худо, враг бомбит и бомбит, проклятый, все топит.

— А как в полку? Как другие батальоны?

— Э, друже! Це ж не мого розума дило.

— Ну все-таки? — не отступал Денис.

— Отличився батальон Завалова та сосид наш Воробьев. Орлы. Кажуть, геройски воюють, а я ж толкую — мои байстрюки усим нос утруть.

Старшина ухитрился перебраться через реку с полной лодкой разных запасов. Самое главное — катушки. Чулков их тотчас пустил в ход. Ни одного телефониста у них уже не осталось. Пришлось поручить дело радистам.

Порадовал старшина и другим ценным подарком. Двадцать автоматов ППШ с круглыми дисками, новенький 82-миллиметровый миномет с добрым запасом мин. В их положении миномет очень кстати.

Лодка старшины оказалась вместительной. А главное — с мотором. Отыскал он ее у рыбаков.

Буровко присматривался к Денису, будто оценивал его. Прислушивался к его разговорам со взводными. Когда опять остались вдвоем, улыбнулся:

— Молодец. Вже командир роты. Колы так дальше пиде, то до киньца нэдили генералом станешь. Тильки вот… — старшина поколебался и продолжал, — разумеешь яка закавыка?.. Спокойнэе треба бути, весомее командовать. За всих усе не зробишь.

Точно подметил старшина. Чулков действительно старался за всех сделать сам. Эту ошибку извечно повторяли многие молодые командиры.

Из Мишина Рога немецкая артиллерия повела беглый огонь. Впереди и сзади загрохотали частые разрывы.

— Опять началось, — сказал Денис. — Вы, Сергей Кузьмич, побудьте здесь, а я — к Кокареву.

Вид у Кокарева был обескураженный. Чулков понять не мог, что с ним происходило? Всегда подтянут, уверен в себе, а тут глаз от земли не поднимает.

— В чем дело? Чего ты рукава жуешь?

— Самонов пропал, — выдавил из себя командир взвода.

Денис стал выяснять обстоятельства. Кокарев рассказал, что решил помочь человеку взять себя в руки — все же товарищ по училищу. В горячке боя снова назначил Самонова командиром отделения. Сначала вроде бы помогло, при отражении атаки Самонов командовал неплохо. Но когда атака повторилась, опять заметался, приказания отдавал путаные, в штыковой прятался за спины солдат. А потом и вовсе пропал.

— Может, ранен, убит?

— Все обыскали. Нигде нет. — Кокарев замялся. — Конечно, может, и не он, только тут солдат один видел… Утонул, говорит.

Солдат из взвода Кокарева подтвердил: он видел, как Самонов кубарем скатился с обрыва и бросился в Днепр. Но проплыл всего метров двадцать — тридцать. Ушел ко дну.

— Тут разобраться надо, — задумчиво сказал Денис. Хотел было приказать удрученному командиру взвода написать рапорт, но было уже не до того. Фашисты пошли в контратаку. На этот раз подбирались по-пластунски. Жали на фланги. Особенно на правый — тут они, видно, заметили слабинку.

Вражеские пулеметы не давали поднять головы. На глазах гибли люди. А гитлеровцы ползли и ползли. Наконец поднялись. Их встретили шквальным огнем и вынудили отойти на исходные. Так повторялось трижды. Потом атаки прекратились.

Когда умолкли взрывы, трескотня пулеметов и автоматов, Денис из конца в конец обошел траншею. Воронки, разбитые укрытия. Восемь убитых, шестеро раненых.

Вызывало тревогу состояние солдат. Они были измотаны до предела. Если дойдет до рукопашной, могут не выдержать.

Денис поделился своими опасениями со старшиной. Буровко оживился.

— Освежить надо гвардию. Тут неподалечку ординарец нашел две автомобильные камеры. Принести в них воду — чем не душ?

Освежающее купание — неплохо придумал старшина.

Конечно, опасность немалая — вдруг внезапная атака? Денис поговорил с Козловым. Решили: была не была. Одному солдату вполне под силу поднять две камеры. В каждой по два ведра воды. А озеро Уступ — рукой подать.

Примерно через час в траншее бойцы уже мылись по двое, по трое, сладко ухали и охали под тонкой струйкой воды. Дожидавшиеся своей очереди, готовые к бою, следили за противником.

За все свои восемнадцать лет Денис не испытывал большего блаженства, чем от этого траншейного купания. Благотворно подействовало оно и на младшего лейтенанта Козлова. Желтые щеки его порозовели, опала припухлость век, исчезла краснота на скулах.

После купания Денис привалился к теневой стенке траншеи, незаметно задремал.

Разбудил его окрик часового!

— Стой! Стреляю…

В ответ — спокойный голос из неглубокого ложка, что выходил к траншее:

— Тихо, гвардеец. Тихо.

— Прошу не поднимать головы, — предостерегающе крикнул Чулков, выглянув из окопа. — Ложок простреливается.

Три офицера, распластавшись на земле, поползли медленней, осторожней. Наконец, приблизившись к траншее, броском достигли ее и перескочили через бруствер. Первый капитан Бобров, комбат. За ним полковник Коваль с адъютантом. У всех троих гимнастерки в пыли, на лицах следы от струек пота.

Денис вытянулся по стойке смирно. Надо было докладывать, а он молчал.

Комдив вскинул взгляд на капитана, кивком указал в сторону Дениса.

— Он?

— Так точно, товарищ гвардии полковник.

— Вы что же, товарищ гвардии сержант, языка лишились? — весело поинтересовался комдив. — Ну, давай присядем. — Полковник показал глазами на ящик из-под гранат. — Садись, не стесняйся.

Денис опустился на ящик, как во сне. И сразу пришел в себя. Набрал полные легкие воздуха, бойко начал докладывать:

— В четыре тридцать штурмовая группа в составе семнадцати человек высадилась на правом берегу Днепра. Захватили траншею примерно на двести — двести пятьдесят метров по фронту. Использовать панику врага полностью не удалось из-за тяжелого ранения командира роты. Сначала роту принял командир первого взвода младший лейтенант Козлов, а после его ранения пришлось возглавить мне. Из-за этой заминки упустили выгодный момент для развития наступления.

— Гм… Критически мыслящего командира воспитали в батальоне, — вроде бы одобрительно, но в то же время насмешливо заметил полковник. И, посерьезнев: — Сколько отбито контратак?

— Как их считать? Все время отбиваем и сами атакуем.

— А точнее?

— Четыре, — вмешался Бобров.

И откуда он так хорошо информирован?

Собравшись с мыслями, Денис вполголоса стал рассказывать о мужественной смерти гвардии младшего лейтенанта Соснина. Не мог не сказать он и о своем парторге роты Козлове.

— И роты не было бы, не будь парторга!

— Оценим их подвиги, по достоинству оценим, — кивнул комдив. Увидел стоявшего в стороне Буровко. — А, Сергей Кузьмич, и вы здесь! Опередили, опередили командира дивизии.

Денис увидел, как счастливо заалело от оказанного внимания лицо старшины Буровко. В очень и очень редких случаях полковник Коваль называл своих подчиненных по имени-отчеству.

Комдив взглянул на капитана Боброва.

— Начнем с осмотра, товарищ гвардии капитан? Пусть командир роты покажет оборону.

Давно Чулков ждал этих слов. Очень было неспокойно у него на душе. Вдруг контратака или обстрел — тяжелым бременем ляжет на него ответственность за безопасность высокого начальства.

Коваль осмотрел оборону, поговорил с солдатами. Командиров взводов и отделений приказал собрать в блиндаже. Перед ними одобрил действия роты. Строго заметил, что следует еще больше укрепить фланги, так как действуют они оторванно от батальона. Замечаний набралось множество. И в каждом — забота о жизни солдат, о боеспособности роты.

Затем, подав команду «Смирно!», комдив объявил, что официально назначает гвардии сержанта Чулкова командиром роты и возлагает на него всю ответственность за выполнение задания командования.

Денис не нашел слов для ответа, только переступил с ноги на ногу, грубейшим образом нарушив команду «смирно».

— Благодарю всех за проявленную в боях гвардейскую доблесть!

— Служим Советскому Союзу!

Начальство отбыло. Все облегченно вздохнули. Чулков вздрагивающей ладонью вытер со лба холодный пот.

Комдив, наверное, не успел еще добраться до берега, когда гитлеровцы вновь атаковали. Сначала «сыграл скрипун» — немецкий шестиствольный миномет. Мины взорвались позади траншеи. Об этом миномете слухи ходили грозные. Денис постарался засечь место расположения «скрипуна».

В траншее ему на глаза попался незнакомый младший сержант.

— Кто вы такой?

— Где командир роты? — вопросом ответил тот.

— Я командир роты.

— Приказано поддержать вас минометным огнем.

— Отлично. Видите дом со скворечником на шесте?

— Вижу. Что там?

— Шестиствольный миномет.

— Это он ревел?

Не ответив, Чулков спросил:

— Может, и связь у вас есть?

— Меня сопровождает связист, — показал минометчик на солдата, который устраивался в траншее с телефонным аппаратом. Рядом возился другой солдат — подвешивал на плетневую стену хода сообщения телефонный провод. Видимо, командир дивизии прислал сюда и минометчиков и связистов.

Младший сержант — минометчик начал обстрел не очень удачно, но потом разошелся. Дом со скворечником от мощного взрыва исчез, будто его и не было. Не успел вовремя изменить позицию «скрипун» и взорвался на собственных минах.

Одну за другой накрывал минометчик цели, которые указывал Денис. С двух-трех мин.

— Кто у вас командир взвода? — поинтересовался Денис.

— Гвардии старший сержант Костров.

Вот так неожиданность!

— Капитоша?.. То бишь… Леонид Костров?

— Так точно, Леонид. А вы его знаете?

— Еще бы. С детства друзья.

Денис попросил соединить его с Костровым, но связь вдруг оборвалась. Да и некогда уже было разговаривать — с трех направлений двинулись гитлеровцы на позицию роты. Атаковали силами полубатальона. Теперь численное превосходство противника Дениса не пугало. Рота имела достаточно огневых средств, чтобы отбить атаку. И все эти средства были пущены в дело.

Потеряв больше трети солдат, фашисты залегли и стали окапываться. А стрельба не умолкала. Денис приказал бить короткими очередями, строго прицельно, чтобы заставить атакующих отступить на исходные позиции. Бой разгорался.

Тринадцать часов миновало с того момента, когда рота ступила на правый берег. Тринадцать часов под огнем. Две рукопашных… Если бы Денису Чулкову раньше сказали, что есть люди, способные такое выдержать, он вряд ли бы поверил. А они выдержали. И держались. И не сомневались в том, что продержатся столько, сколько необходимо.

Минометный взвод, которым командовал Ленька Костров, попал в трудное положение. Минометчикам выделили понтонную лодку с мотором, но ее разбило прямым попаданием снаряда. При взрыве двоих ранило. Очень было досадно, обидно, да что поделаешь: минометы тяжелы, а надежный плот быстро не построишь.

— Ждите парома, — приказали из штаба батальона.

Паром появился сверху по течению. Вильнув влево, вправо, ловко увернувшись от снарядов и мин, он укрылся в бухточке за тальниковыми зарослями. Артиллеристы стали вкатывать на палубу пушки. Минометчикам Кострова было приказано погрузиться под настил. Начни посудина тонуть, выбраться оттуда было бы невозможно — единственный лаз на носу оказался узким, неудобным.

А грохот канонады все нарастал. Пришлось установить строгую очередность выхода, если случится беда.

Вот мощно взревел дизель. Задрожали стенки парома. По верхней палубе будто замолотило многопудовой кувалдой. Не сразу поняли, что все это означало, потом догадались — взрывы рядом, на воде.

Вдруг дизель заглох.

— Что случилось? — крикнул Ленька.

— Осколок…

Паром понесло вниз. Взрывы вокруг не утихали. Ленька вывел наверх половину взвода и уложил на палубе. Сам устроился на носу, готовый ко всему. Случись прямое попадание — всех не уничтожит. Будут обломки, за них можно уцепиться…

От злости на собственную беспомощность мутилась голова. Хотя бы весла были!

Но вот мотор чихнул. Раз, другой, третий… И взвыл, заработал. На пятом километре развернулись и медленно поползли вверх по течению — паром снесло на стык между дивизией и соседней армией. Обстрел продолжался, и офицер, командир артиллеристов, принял решение пристать к левому берегу, чтобы уберечь людей от верной гибели. С полной выкладкой за плечами минометчики бегом устремились к тому месту, откуда начали форсирование. Со штабом батальона связаться не удалось, пришлось действовать самостоятельно.

Разместив взвод в укрытии, Ленька побежал к берегу, где саперы с грузовиков сбрасывали прибывшие наконец понтоны. Схлестнулся с сержантом-понтонером, едва не дошло до оружия. Увидев побелевшие от бешенства Ленькины глаза, сержант смягчился.

— Бери любой понтон, отвечу, коли что.

Начали погрузку. Мишка Кузнецов, черный как негр, не очень складный солдат, уронил в воду минометный ствол. Под артиллерийским огнем всем взводом ныряли в холодную воду, пока не отыскали потерю. Наконец отчалили.

На случай, если снова заглохнет мотор, плыли под углом к течению, забираясь повыше, чтобы оттуда с помощью весел попасть на нужный участок правого берега. Бутылочного цвета столбы воды, поднимаемые взрывами, сопровождали понтон на всем пути. Но каким-то чудом снаряды и мины пролетали мимо, ни один из бойцов даже раны не получил. К понтону прибилось множество рыбин, оглушенных взрывами. Перевернувшись белым брюшком вверх, они плыли и плыли вниз по течению. Воспрянувший духом после досадной промашки со стволом Михаил Кузнецов выловил толстого сома. Когда-то еще к ним переплывут повара!

Неподалеку от правого берега понтон ткнулся днищем в песчаный нанос. Удар оказался неожиданно сильным, два минометных ствола, лафет-двунога и плита свалились в воду.

Опять пришлось нырять. Сложили все на понтон, а он вдруг стал погружаться в воду — в остове понтона нашли шестнадцать пробоин. К счастью, глубина здесь не превышала человеческого роста. И все же с избытком наглотались днепровской воды. Из последних сил дотащили понтон до песчаной кромки и укрыли под отвесным берегом.

Солнце уже поднялось высоко, просушило одежду. Пока солдаты приводили оружие в боевую готовность, охранение, выставленное по сторонам, ни разу их не потревожило. Ленька знал, что понтон сильно снесло по течению влево. Стали искать удобный подъем на кручу и вышли к балке. Поднимаясь по ней, надеялись встретить своих и от них узнать, на чей участок попали. Но в овраге никого не нашли.

Заподозрив неладное, Ленька решил выбраться из балки. Выглянул и обомлел. В ста метрах отчетливо увидел гитлеровцев. Они ползли по кукурузному полю, стараясь зайти в тыл пехоте. На мгновение ноги и руки стали чугунными. Что предпринять? Обстрелять врагов на таком коротком расстоянии из минометов рискованно, угодишь по своим.

Укрывшись за бруствером, ударили в спину фашистам из автоматов. Поддержали и пехотинцы из траншеи. Когда разгорелся бой, Ленька приказал установить минометы и открыл по немцам огонь.

Атака противника захлебнулась, но и мины кончились. Пришлось возвращаться на берег. Здесь Ленька встретился с группой командира дивизии. Один из офицеров объявил, что неподалеку, в балке, создан небольшой склад боеприпасов. Заведовавший складом лейтенант выделил для взвода связистов и от имени полковника Коваля приказал Кострову поддержать пехоту минометным огнем.

— Ни на шаг не отступать. Здесь сейчас завязывается тугой узел. Мишина Рога сегодня нам, по всему видать, не захватить, но удержать достигнутое обязаны до ночи, пока не подойдут резервы. Задача ясна?

— Так точно.

— Выполняйте.

Глава седьмая

Сначала Денис подумал, что гитлеровцы не выдержали прицельного огня. Они перестали окапываться и уползли в свои траншеи. Стало тихо. И в тишине издалека отчетливо донесся знакомый гул танковых моторов.

На склоне дальнего пологого холма появились пылевые облака. Танки медленно приближались. Денис насчитал двадцать машин. Пулеметы, автоматы, гранаты-лимонки бессильны против стальных чудовищ. Денис смотрел на танки и тоскливо думал:

«Конец, конец!..»

Подошел старшина Буровко. Лицо мертвенно-бледное, однако старый солдат был спокоен. Сунул Денису чем-то плотно набитый вещмешок.

— Вот возьми. Не так страшен черт, як его малюють.

— Что здесь?

— Противотанковые гранаты. Прихватил на черный день.

— Гранаты! — Денис заглянул в мешок: верно, больше трех десятков противотанковых. Порывисто обнял старшину. — Сергей Кузьмич, спасибо. Ведь это ж… Я к Козлову.

Он помчался по траншее. Раскудря-Кудрявый следом тащил мешок с гранатами.

— Парторг! Здесь противотанковые. Да и немецкие должны еще остаться. Связки нужны.

— Уже делаем, — быстро отозвался Козлов. — Предлагаю вот что: создать двенадцать групп по три человека. Во главе каждой поставить коммуниста или обстрелянного надежного солдата. Группы вооружить противотанковыми гранатами и связками немецких.

— Согласен! — сказал Денис.

Танки скрылись в низине между холмами, слышался только их приближающийся рев. Вот-вот они появятся на ближайшем гребне. Но вместо танков на гребень высыпала орущая толпа. Это были люди в советской форме — военнопленные. Вслед за ними показались танки. Люки открыты. В бинокль хорошо видно, как танкисты скалят зубы. Не стреляют. Просто гонят толпу и смеются. Одна из машин рванулась вперед и подмяла под себя нескольких отстававших.

— А-а-а! — накатывался издалека вопль обреченных.

Денис вскочил на бруствер. В одной руке автомат, в другой — связка с гранатами. Закричал во всю силу легких:

— В заросли, в заросли!!!

Он имел в виду мелкий кустарник в низине. Слышат ли его гонимые фашистами, обреченные на смерть люди? Слышат, нет ли, но передние замедлили бег, кинулись в стороны. Задние продолжали бежать прямо на траншею.

Поднялись на бруствер Вадим Зеленков и Старостин, замахали руками:

— Ложись!

— В сторону!

У самых ног Чулкова резанула очередь. Стреляли из танка.

Денис сделал усилие над собой, чтобы не нырнуть в траншею.

— В заросли, в заросли!!!

Приказал пулеметчику дать очередь поверх толпы. Подействовало. Пленные, кто ползком, а кто согнувшись, перебежками устремились в заросли.

Грохочущий столб огня взметнулся перед траншеей. Денис спрыгнул с бруствера. Взрывы зачастили, земля сыпалась за воротник. В ответ захлопали наши минометы. Огонь роты казался сейчас немалой силой. Мины рвались неподалеку от танков.

Люки захлопнулись. Но не все. Несколько танкистов повисли на краях люков, сраженные меткими очередями.

Густо ударили танковые пулеметы. Раздались стоны. Через бруствер перевалились сразу несколько военнопленных, перепачканных тиной, без поясных ремней. Корявые руки их потянулись к Денису.

— Гранаты! Дайте гранат!

Военнопленные. Бывшие военнопленные — теперь солдаты.

— Старшина, раздайте немецкие гранаты!

Буровко раздал весь свой запас.

— Огонь! Бей по смотровым щелям! — приказал Денис. Понимал: от такой меры толку немного. Но важно было включить в бой всех и каждого. — Стреляй! Стреляй!

А пленные, из тех немногих, что уцелели, продолжали один за другим прыгать в траншею. Постепенно они приходили в себя и требовали:

— Гранаты! Гранаты дайте!

Дениса разыскал Козлов.

— Надо сделать так, чтобы новые знали своих командиров взводов. И дисциплина, дисциплина… Их, по-моему, тут больше сотни, и они растеряны. Понимаешь?

— Сделаю сейчас же. Взводные будут исполнять обязанности командиров рот.

— Правильно. Это пополнение надо как можно скорее привести в боевую готовность.

Навстречу танкам ползли солдаты с гранатами в руках. Вот один из них перебрался на левом фланге через болотистый бочажок. Скрываясь за камышами, он близко подпустил крайний танк. Бросил сначала противотанковую гранату, а потом связку. Граната разорвала гусеницу, а связка попала в ходовую часть. Повалил черный дым. Танк остановился, неуклюже заворочался, стараясь развернуться, но тотчас стал оседать на левый бок. Дым посветлел, сделался серым, и сразу всю заднюю часть бронированной махины охватило огнем.

Откинулась крышка люка. Показался автомат и сжимающая его рука. Дав очередь вслепую, рывком вынырнул из люка танкист, занес ногу через его край и осел. Автомат выпал из рук. Двое танкистов выбрались через нижний люк, их также сразил солдат.

Танк горел — это вызвало оживление в траншее. И тотчас — вторая победа. Минометчики попали в гусеницу еще одного танка. Машина закрутилась на месте, ее добили гранатой. Третий танк метрах в двухстах от траншеи попал в трясину.

Подчиняясь чьей-то воле, танки сбавили скорость, но усилили обстрел. Сплошной ливень огня из пулеметов и пушек обрушился на позицию роты. Танки двигались по изрытой земле, их качало, будто лодки на волне, и потому огонь противника не отличался точностью.

Справа от Дениса раздался радостный крик.

Обернулся и увидел: горел еще один танк. Но никто не заметил, как пять танков Т-IV обошли траншею со стороны села Мишин Рог. Увидели их только тогда, когда они начали утюжить траншею. Солдаты шарахнулись в болото и тут же были скошены танковыми пулеметами. Денис, схватив две связки немецких гранат, помчался к месту прорыва. Кричал на бегу:

— Пропускай над собой! Бей сзади!

Голос тонул в реве дизелей. На повороте траншеи его едва не сбил с ног незнакомый солдат с расширившимися от ужаса зрачками. Денис ткнул солдата в плечо.

— Назад! Бей гранатой, — и сунул ему одну из связок.

Боль от удара образумила человека. Танк был в десяти шагах. Он медленно накатывался на них. Оба упали на дно траншеи. Леденящий сердце грохот прошел над ними. Вскочили и одновременно бросили связки. Денис попал в башню и большого вреда танку не причинил. Зато солдат угодил в гусеницу, и она разорвалась.

Солдат завопил от шальной радости и бросился под танк, чтобы проскочить под ним на другую сторону траншеи. Но танк взревел, бешено дернулся и завалился изуродованной стороной прямо на солдата.

Денис оцепенел — ужасная смерть. Он не заметил, что пилотка съехала на затылок, что надо лбом разорвана кожа и лицо заливает кровь.

— Не двигайтесь, товарищ комроты. Вы ранены!

Это ординарец Раскудря-Кудрявый выскочил из-за танка, кому-то замахал руками. И вдруг охнул, свалился на Чулкова. На гимнастерке чуть пониже левого плеча начало расплываться кровавое пятно.

— Тебе плохо, Женя? Ранен?

Раскудря-Кудрявый с досадой и как-то по-мальчишески отмахнулся рукой.

— Царапнуло, товарищ комроты. — Не спрашивая разрешения, ловко перетянул приготовленным бинтом из индивидуального пакета голову Чулкова.

— Что с танкистами? — спросил Денис.

— Постреляли их, постре… — Плашмя, всем телом ординарец упал на спину.

— Женя!

Денис приподнял его голову, заглянул в глаза. Они угасали.

— Женя! Очнись!

Рванул на груди ординарца гимнастерку. Разорвал одновременно и нижнюю рубашку. Чуть выше сердца сквозь кровь виднелась крошечная дырка.

Женя был мертв.

«Как же он перевязывал меня с такою раной?» — подумал Денис.

Подошел Старостин.

— Плохо, Денис. Придется отходить. Прут и слева и справа.

— Не отходить, а драться. Если побежим, раздавят поодиночке.

— Нет гранат. Надо в заросли. А то погубим всех.

Дениса била нервная дрожь. В голове зудело: «Нет гранат… Нет гранат…» Он поднял тело ординарца, передал Старостину.

— Похоронить! Вот здесь!

Отчетливо сознавал, что делает и говорит не то, что надо. Заспешил по траншее, высматривая Козлова.

«Неужто отходить?.. Это же конец, конец… Они нас сбросят в Днепр…»

Но другого выхода не было. Задержать на какое-то время танки им, может быть, и удастся, но остановить эту лавину невозможно. Нет у них таких сил, нет.

От рева моторов вздрагивала земля. Еще несколько минут, и рота прекратит свое существование.

Раздалось несколько мощных взрывов. Между танками взмыли темные фонтаны с округлой грязно-серой шапкой. Откуда-то слева донесся орудийный залп, резкий, короткий. Звуки разрывов слились в общий, непрерывный и грозный грохот, от которого заломило скулы и стало больно в ушах.

Один из танков взлетел на воздух. Его тяжелая башня противоестественно легко и лениво отделилась от корпуса и уткнулась дулом в землю неподалеку. Танка будто и не было.

А грязно-серые и сине-черные шапки неумолимо вставали там и тут. От четвертого залпа завертелся на месте еще один танк. Фашисты выбрались через люк, побежали к соседним танкам. Но солдаты не зевали: один за другим танкисты распластались на земле.

Третий танк перевернулся вверх гусеницами и жирно задымил.

Денис, как зачарованный, смотрел на поле, где творилось справедливое возмездие.

Били армейские пушки с левого берега. Помнили о них там и пришли на выручку в самый критический момент. Никогда Денису не забыть этих счастливых минут. Солдаты ликовали, кричали что-то, но что — до его сознания не доходило.

Танки развернулись и на большой скорости стали отходить. Но тяжелые снаряды армейской артиллерии продолжали разить их. Одиннадцать костров пылало на поле — догорали вражеские машины.

Туманно-багровое, задернутое пеленою дыма солнце наполовину скрылось за увалом, на котором белели хаты Мишина Рога.

Денис распорядился, чтобы приступили к ужину. Солдаты не успели даже развязать вещевых мешков, как со стороны Мишина Рога на них свалились «юнкерсы».

Налет застал врасплох. Никто не думал, что фашисты пошлют авиацию в конце дня, когда уже наступили сумерки. Все смешалось. Дыбом встала земля.

Грохота взрывов Денис не услышал. Его выбросило из траншеи и ударило о землю. Вспыхнули в глазах яркие звезды, а потом стало черным-черно. В этой непроглядной черноте он еще долго куда-то летел, плавно и неудержимо…

К вечеру почти на всех участках плацдарма бои стали затихать. Дивизия прочно удерживала инициативу в своих руках.

Полковник Коваль с радостью отметил: солдаты оправдали свое гвардейское звание. А ведь он всерьез тревожился. Многие из бойцов не обстреляны, фронтового опыта не имели. Да и молоды. Мальчишки, в сущности. Кое-кто прятал в мешке бритву, мечтая об усах.

Лишь на правом берегу показали эти мальчишки, чего они стоили. Комдив не мог не признать: не всякий вынесет такое напряжение, какое выпало на их долю. Не из донесений такой вывод сделал. Лично проверил, исползал на животе не одну сотню метров.

Командующий армией Михаил Николаевич Зарухин читал боевое донесение командира дивизии полковника Коваля.

Что ж, первый успех достигнут. Завтра он, несомненно, будет закреплен. Дивизия наступает и будет наступать.

Зарухин посмотрел на своего начальника штаба — полковника Плужника. Усталое лицо, ввалившиеся глаза. Укоризненно покачал головой.

— Отдохнуть, конечно, опять не удалось? Третьи сутки без сна.

Вместо ответа полковник улыбнулся. Генерал вздохнул:

— Как с донесением в штаб фронта?

— Готово. — Плужник положил бумаги на стол.

Генерал прочитал и охотно подписал.

— Завтра, надо полагать, день будет пожарче?

Плужник понял. Термометр в полдень показывал тридцать пять градусов. Но не это имел в виду командующий.

— Жары не миновать. — И добавил, не разъясняя смысла: — Ночью ожидается дождь. Небольшой, кажется.

— Отлично. Поможет переправиться остальным частям.

— Пожалуй, — рассеянно ответил Плужник и, оживившись, спросил: — Командующему фронтом докладывали?

— Минут десять назад состоялся разговор. — Генерал покосился на аппарат ВЧ. — Одобрил. Сдержанно, правда, прошелся в отношении неудачи комдива Петрищева. Но завтрашний план его удовлетворил. — Михаил Николаевич улыбнулся. — А от меня вам строжайший приказ: выспаться. Отправьте донесение, подпишите самое срочное и спать. До двух ноль-ноль.

— Неужто целых шесть часов подряд?

— Именно подряд. А вы любитель отдыхать с перерывами?

— Да нет.

— Вот и отлично. Спать по-богатырски.

— Будет исполнено.

— Желаю вам, чтобы действительно было «подряд».

Плужник вышел. Мысли генерала тотчас вернулись к дивизии Коваля. Как у него там сейчас? Не предпримет ли противник активных действий ночью? Вряд ли. Гвардейцы измучили, измотали гитлеровцев, не устрашившись ни пулеметов, ни авиации с танками.

Зарухин встал, заложив руки назад, прошелся по земляному полу хатки. Думал о разгроме армейской артиллерией танкового подразделения. Наверняка фашисты не ждали такого отпора, зная, что противотанковая артиллерия дивизии на правый берег не переправлена. Надеялись пройти по правому берегу Днепра парадным маршем. А что танкам противопехотные гранаты? Но горсточка оборонявшихся все же остановила танки. В сущности, голыми руками. По донесениям, от них осталось два десятка солдат, а может, и того меньше.

Фашисты на такое не способны, они храбры тогда, когда чувствуют свое превосходство. А сегодня враги получили хороший урок. Преимущество было целиком на их стороне, и все же они разгромлены.

Михаил Николаевич расправил плечи и начал делать гимнастические упражнения. Ночь предстояла утомительная. Надо многое сделать, во многом преуспеть, поэтому нельзя было чувствовать себя вялым.

Без стука в дверь вошел улыбающийся полковник Плужник, упражнения пришлось прекратить.

«Принесла тебя нелегкая», — добродушно подосадовал командарм, но улыбка на лице начальника штаба знаменовала нечто чрезвычайное и не дурное.

— Я с приятной новостью, Михаил Николаевич.

— Неужто? — С добродушной иронией Зарухин поинтересовался: — Немецкие дивизии добровольно отошли от Днепра?

— Совсем из другой оперы, — не сдавался Плужник. — Членом Военного совета нашей армии назначен ваш сподвижник по гражданской полковник Зеленков.

— Иван Иванович? — ахнул командующий.

— Он самый. Принята радиограмма. Завтра прибудет, о чем и упреждает. Так и велел вам передать.

— Ах ты, язви его! С этим «упреждает» целая история. В школе краскомов дело было. Возненавидел комиссар военспецов из бывших. Я вам рассказывал… разные они были. А он разворошил самую контру. Но и пострадал чудовищно. А насчет упреждаю… Мы ведь оба с ним из крестьян. Лоск наводить было некогда. Иван однажды и брякнул с трибуны военспецам: «Упреждаю вас». Так они его шпыняли этим словом постоянно. Где только могли. А он им назло: «упреждаю» да «упреждаю». Те поняли, наконец, что Иван это специально. И бесились. — Михаил Николаевич вздохнул. — Плохо было бы нам обоим, да ушли на фронт. Ивана они все-таки достали, но меня бог миловал.

Командарм, затаив улыбку, о чем-то задумался. Потом спросил:

— Так когда, говоришь, упредил-то?

— Утром. На фронтовом ПО-2 прилетит.

— Вот и отлично.

Плужник переступил с ноги на ногу. Он явно не решался что-то сказать.

— Ну? Что-то неладно?

— Сердце не на месте. Разрешите к Ковалю. За два часа обернусь.

— Ну коли так…

Плужник вышел. Генерал проследил за ним взглядом и покачал головой:

— Все-таки с перерывом получилось…

Когда самолеты отбомбились, Чулкова нашли в стороне от траншеи. Лицо было залито кровью.

Вадим и старшина Буровко перенесли его в траншею. Вадим опустился на колени, приложил ухо к груди. Сердце не билось. Он снова и снова слушал — нет… Слушали и другие, старались привести в чувство. Но напрасно. Командир был мертв. Командование ротой принял младший лейтенант Козлов.

Погибших во время налета решили похоронить с воинскими почестями. Но фашисты открыли сильный минометный огонь. Пришлось солдатам, лежа на животе, закапывать погибших товарищей в ближайших воронках. В одну из таких братских могил хотели положить и Чулкова, но Буровко запротестовал.

— Нэ можу дозволыть этого, друзи. — И обратился к Козлову: — Прошу вас, товарищ гвардии младший лейтенант, похоронить его отдельно. Он заслужил это.

Козлов колебался — похороны могли обернуться новыми жертвами. Но как откажешь человеку, которого многие здесь по-сыновьи любили, в том числе и сам Козлов?

— Ладно, согласен. Хорошо бы дощечку найти и написать на ней, кто похоронен.

— Сделаю, — сказал Вадим.

— Тогда несите… Я вас догоню.

Нашли воронку, попытались было углубить ее, но фашистские минометчики засекли их, открыли огонь. Мины ложились все ближе и ближе, и работу пришлось прервать.

От усталости едва переводя дух, подполз Козлов. Он сказал:

— Товарищи, придется хоронить… как есть. Ничего не поделаешь… И скорее…

Вадим всхлипнул и уткнулся лицом в согнутый локоть.

— Плачь, плачь, друже, — старшина мягко провел рукой по вздрагивающей спине Зеленкова. — От слез полегчает на душе.

Втроем опустили тело в могилу — совсем неглубокой она получилась, с четверть, не больше, — головой к разбитому блиндажу, из которого торчал конец шпалы. Под лопатой вдруг начал осыпаться песок, образовалась воронка, грозившая сделать изголовье ниже уровня ног. Вадим сдвинул шпалу, стащил с себя скатку и положил ее под голову другу. Старшина достал из сумки большой кусок марли, сложил вчетверо, покрыл лицо и грудь Чулкова.

Могилку-углубление засыпали песком.

Потом у изголовья Вадим воткнул винтовку с изогнутым дулом. К ложу ее была прибита дощечка — рубель, которым хозяйки на скалке катают выстиранное белье. На гладкой стороне рубеля вырезаны слова:

Втроем заползли в воронку от мины, присели на корточки. Помолчали. Буровко расстегнул кобуру и вытащил пистолет.

Его примеру последовали Козлов и Вадим.

Буровко тихо сказал:

— Почтим память командира тремя залпами. — Помедлив, скомандовал: — Огонь!..

Наступила ночь. С короткими паузами и методичной последовательностью в черном небе с шипением взрывались ракеты. Около полуночи прошел сильный и теплый дождь. А когда рассеялись тучи, землю осветила луна. Была она на восходе кроваво-красная, огромная, грозная. Но прошло полчаса, луна поднялась над горизонтом и озарила все вокруг чистым зеленоватым светом. И село Мишин Рог, и приднепровские высотки, одинокие и сиротливые, мягко заливала эта призрачная зеленоватость.

Как только заглохли взрывы, на поле боя вышли похоронные команды, чтобы предать земле погибших. К необходимому, но страшному труду своему большая часть людей уже привыкла. Лишь младший сержант Агафоненко не мог смириться с тем, что он, один из лучших пулеметчиков полка, после ранения в ногу оказался во главе похоронной команды, состоявшей из пожилых нестроевиков. Хотя ему и самому было далеко за сорок, он считал, что рано его списывать в нестроевые. Но приказ есть приказ.

Когда добрались до места, где был похоронен Денис Чулков, младший сержант Агафоненко разрешил своим нестроевикам отдохнуть. К тому часу им уже пришлось основательно поработать, и кто знал, сколько этой проклятой работы предстояло впереди?

Разместились на всякий случай в полузасыпанной траншее. Отсюда хорошо видна была свежая могила шагах в десяти слева. Сидели молча, осторожно курили. При свете луны Агафоненко заметил, что из могилы торчат ноги в сапогах. «Надо засыпать», — решил он. Поддел землю и вдруг увидел, что ноги пошевелились. У Агафоненко волосы дыбом встали. Уж не привиделось ли? От этой проклятой работы и рехнуться недолго. И опять дернулась одна, затем вторая нога…

Сообразил: «Никак второпях живого закопали». Быстро разгреб землю в изголовье могилы, нащупал марлю, осторожно снял ее с лица. «Покойник» всем телом вздрогнул и глубоко вздохнул.

«Как же он не задохнулся? — И вдруг Агафоненко под скаткой увидел большую воронку, уходившую в блиндаж. — Вот откуда воздух-то… Ах, бедолага!»

— Ко мне! — позвал Агафоненко свою команду. — Тут раненый!

Подбежали солдаты, общими усилиями вытащили человека из могилы. Он застонал.

— В медсанбат его. Немедленно. А ну, давайте носилки! — распорядился младший сержант.

Раненого унесли. Над пустой могилой осталась стоять винтовка с прикрепленным к ней рубелем.

Глава восьмая

Медсанбат разместился в трех хатках чудом уцелевшего хутора на правом берегу Днепра. Переправочных средств не хватало, поэтому хутор до отказа был забит ранеными. Лежали они не только в хатах, но и в палатках, поставленных в садах под яблонями.

Три дня Денис лежал пластом. Гудело в ушах, кружилась голова, иногда мутилось сознание. На четвертый день почувствовал прилив сил. Поднялся с кровати и, пошатываясь, направился к двери. Не сделал он и пяти шагов, как в хату вошел врач в сопровождении медсестры. Вдвоем они уложили Дениса в постель, сестра сделала укол, а врач отобрал белье.

— Да, брат, без штанов, как без воды — и ни туды, и ни сюды, — усмехнулся сосед, раненный в обе ноги. Он покопался у себя под подушкой и бросил Денису на кровать новенькие кальсоны. — Получил по штату, да они мне пока без надобности — носи на здоровье.

Только успел Денис натянуть дареные кальсоны, как в хату ввалились трое раненых в халатах. Один из них был знаком еще по училищу — Николай Сурин из третьей роты, земляк.

Обнялись.

— Вот знакомься с орлами, — весело заговорил Сурин. — Сережа Казаков, Федя Силантьев. Оба из батальона Тюрина. Как и мы с тобой — несостоявшиеся офицеры. Оба легким ранением отделались. Я тоже ничего, — он пошевелил пальцами висевшей на перевязи у груди правой руки. — А о тебе, брат, какие-то фантазии рассказывают.

— Какие фантазии? — не понял земляка Денис.

— Ничего, значит, не помнишь? Тебя сюда солдаты похоронной команды принесли. Из могилы выкопали, пошевелился ты под землей, что ли…

«Не может быть, — подумал Денис. — Зачем же меня закапывали, если я живой?»

Он поднял недоумевающий взгляд на «орлов» — Казакова и Силантьева. Те смотрели на него во все глаза, точно на какое-то невиданное диво. Сказал:

— В горячке могли и похоронить. Ты знаешь что было…

— Да знаю, знаю… — поторопился заверить Сурин. — Видели, как вас у Мишина Рога «юнкерсы» долбали. — Он присел на край кровати рядом с Денисом и тихо, будто по секрету, спросил: — Как самочувствие?

— Голова гудит, иногда слух отказывает, ноги слабоваты, — ответил Денис. Подумав, бросил на Сурина подозрительный взгляд. — А что? В тыл отправят?

— Пока нет, но скоро наладят переправу, и загремишь ты куда-нибудь за Урал.

— Ну нет, это… — голос у Дениса сорвался. Он перевел дух и возмущенно стукнул по колену. — Никуда не поеду, только в свою часть.

— И мы бы хотели в свою часть, только теперь это дело дохлое. Дивизию-то передали соседнему фронту, теперь она воюет много севернее. — Сурин опасливо огляделся, с таинственной миной заговорил: — Слушай, дело такое…

Из его рассказа Денис узнал, что позавчера в медсанбат приезжал капитан из какой-то особой части. Присматривался, кого можно в эту часть забрать. А берут в нее только комсомольцев, окончивших военное училище. В перспективе — офицерские погоны. Сурина и его двух приятелей капитан обещал забрать. Приедет он дней через десять. Если Денис «приналяжет» на свое здоровье — возьмут и его.

— Решай, — завершил свой рассказ Сурин.

Денис задумался. Попасть в свою часть — ничего иного он не желал. Там Вадим, там Буровко, младший лейтенант Козлов, друзья… Если, конечно, они уцелели при последней бомбежке. Но дивизия теперь далеко, и, скорее всего, Сурин прав — загремишь за Урал. А тут — возможность попасть в особую часть. Если в нее берут только комсомольцев с военным образованием, значит, она выполняет необычные, опасные и ответственные задания.

— Хорошо, Коля, согласен.

— Ну вот и порядок в гвардейских частях, — Сурин, удовлетворенный, поднялся. — Выздоравливай. Мы еще завтра заглянем.

В последующие дни Денис точно исполнял все советы и назначения врача, за исключением хождения. На ногах он проводил больше времени, чем ему разрешалось. Перед капитаном из особой части надо было предстать бравым гвардейцем.

Однажды не удержался, спросил врача, как случилось, что в могиле не задохнулся? Тот сочувственно сжал его плечо, сказал с печалью в голосе:

— Чудо, брат, пережил. Должен был в небесах уже… На фронте чего только не случается!.. Под твоим изголовьем песок в блиндаж осыпался. Оттуда, видимо, и поступал воздух… Живуч и крепок организм. Богатырь. А может, в рубашке родился. Сто лет жить будешь, Чулков, — и ушел, хмуря брови.

К концу первой декады октября задул холодный ветер. Денису выдали его гимнастерку, брюки и сапоги.

Однажды утром прибежал Сурин, присел на кровать, всполошенно зашептал Денису на ухо:

— Ночью переправу наладили. Сейчас машины за ранеными придут. Ты тоже назначен к отправке в тыл — узнал у сестры Тани. Быстренько смывайся.

— Куда?

— Тут, в саду, есть закуток — с овчаркой не сыщут. Как машины отправят — выйдешь. Капитан-то как раз сегодня обещал быть.

«Закуток» — полусгнившее бревно в зарослях терновника и крапивы — оказался идеальным укрытием. Оттуда Денис слышал, как грузили раненых. У него побаливала голова, временами тошнило, но он терпеливо ждал. Наконец услышал голос Сурина:

— Эй, гвардии сержант! Вылезай на свет божий!

Денис выбрался из зарослей. Руки горели от крапивных ожогов.

— Ну наделал ты шуму! — потирая руки от удовольствия, засмеялся Сурин. — Сестры с ног сбились, тебя искавши. Где Чулков, где Чулков?.. Я говорю: прогуляться пошел. Куда? Не знаю, мол.

— Капитан прибыл?

— Так точно. Фамилия его Назаров. Сам он сейчас у начальника санбата, пробует выписать тебя на законном основании под надзор врачей своей части. А «студебеккер» его тут неподалеку, у дороги. Пошли.

В кузове «студебеккера» уже сидели «орлы» Казаков и Силантьев. Денис забрался в кузов, поздоровался.

— А вот и капитан, — сказал Сергей Казаков.

Со стороны хутора по-военному размашисто шагал высокий офицер. Было ему лет двадцать пять. Из-под фуражки выбивалась буйная огненно-рыжая шевелюра. Под гимнастеркой, ладно сидящей на нем, чувствовалось упругое, налитое силой тело. У него были светлые с насмешливым прищуром глаза.

Денис вытянулся в струнку.

Острым, насмешливым взглядом Назаров будто уколол Дениса.

— В бега, значит, ударился? — И Сурину: — А если ему у нас не понравится — тоже сбежит?

Денис почувствовал, как запылали его уши.

Сурин прокашлялся, сказал вполголоса, с упреком:

— Я же докладывал, товарищ гвардии капитан. Воевать сержант умеет, ротой в бою под Мишиным Рогом командовал. Из мертвых, можно сказать, воскрес.

— Ну раз воскрес, сто лет проживет. Ладно, перемелется — мука будет. — Испытующе взглянул на Дениса. — Так, сержант?

Сейчас бы надо ответить бодро, молодцевато. Но что-то мешало Денису. Слишком много он пережил, слишком много увидел смертей.

— Ничего не перемелется, товарищ гвардии капитан. — Взгляд Чулкова скрестился со взглядом капитана. — Все, что было, остается с нами.

— Ого, да ты философ. — Назаров усмехнулся. — Тогда возьми свои выписные документы, — протянул Денису бумаги. — По местам, гвардейцы! Поехали.

«Студебеккер» мчался по проселочной дороге в глубь Правобережной Украины. Миновали две сожженные деревни. Промчались между двумя шеренгами закопченных труб… Третья деревня еще дымилась. Шофер не сбавлял скорости, только ветер свистел в ушах. Кругом безлюдье, лишь разбитые немецкие автомашины валялись вдоль дороги да подбитые танки с белыми крестами торчали на полях тут и там.

У Дениса вдруг сердце обдало кровью — бешено заколотил кулаками по крыше кабины… Завизжали тормоза, «студебеккер» остановился, будто налетел на стену. Резко распахнулась дверца кабины, оторопело таращась, высунулся шофер.

— Что?.. Что случилось?

— Куда гонишь, черт тебя возьми?! — заорал Чулков, устрашившись лихой беспечной езды по никому, как он считал, не известной, неразведанной местности. — К немцам в лапы захотел угодить?! Или у тебя разведка вперед выслана? И летит, и летит! Найти надо кого-нибудь, расспросить, где противник.

Водитель часто-часто замигал, перевел недоумевающий взгляд на капитана, тоже стоявшего на подножке, и покрутил у виска пальцем.

— Он у вас с приветом?

Стараясь не смотреть на Чулкова, в кузове хохотали. Не удержавшись, рассмеялся и Назаров. У Дениса от возмущения дыхание перехватило.

— Не знаю, кто из нас сумасшедший. Не о себе же пекусь! Резанут фашисты пулеметной очередью из-за пригорка, — и нет гвардии.

Смех угас. Капитан сочувственно встряхнул за руку Чулкова.

— Крепко же тебе досталось! Успокойся, сержант. На полсотни верст немцем здесь и не пахнет. С неделю, правда, они дрались бешено, а сейчас бегут без оглядки.

Все заулыбались добродушно, с сочувствием глядя на обескураженного сержанта. А Чулкову все еще не верилось — неужто действительно немцев нет поблизости? Неужели все вокруг наше?

Спазм сдавил горло. Боже, какое же это счастье! Не зря, выходит, погиб Соснин, не зря. И Раскудря-Кудрявый… И многие десятки солдат его роты не напрасно полегли. Вон как мчится машина, ветер слезы вышибает из глаз. Летят под колеса километры. Каждый из них еще десять дней назад оплачивался кровью его товарищей. Дорогая эта плата, потому так щедро и летят под колеса километры, потому и стелются один за другим… А сколько их еще там, за чертою фронта, до государственной границы?! И после государственной границы?! И сколько еще жизней возьмет борьба за право человека спокойно жить на своей земле?!