Смертельная скачка

Глава 10

На следующее утро в одиннадцать двадцать пять я вылетел в Норвегию. Среди бритвенных приборов в черном кожаном несессере лежал завернутый в полиэтилен нож. Обычный охотничий нож с двусторонним лезвием, которым снимают шкуру и разделывают тушу. Обе стороны лезвия были заточены, как бритва, и острие можно было бы использовать вместо иглы. Профессиональная работа: любитель не сумел бы так наточить нож с помощью обычного бруска.

Роговая рукоятка тоже не того сорта, какие продают в сувенирных ларьках для туристов, ее делали, как говорится, по руке владельца. Между рукояткой и лезвием выступала короткая серебряная полоса, еще один рычаг для пальцев. Но нигде не было ни крови, ни отпечатков пальцев. На лезвии ближе к рукоятке виднелись слова:

"Norsk Stab.

Его владелец, разумеется, собирался оставить в квартире не нож, а мертвое тело за закрытой дверью, которое никто бы не обнаружил минимум в течение двадцати четырех часов.

Он не выслеживал меня на улице, он ждал в доме, поднялся по лестнице на этаж выше и терпеливо сидел, пока я не пришел.

Во время завтрака я обошел трех остальных жильцов дома, спрашивая, не видели ли они моего визитера на лестнице и не впускали ли его в парадную дверь? Я ждал, что они с неприязнью встретят мой вопрос, но они охотно пустились в предположения. Один из них сказал, что визитер мог войти, когда кто-то из жильцов уходил, и что вряд ли его стали бы останавливать. Никто из них его не помнил, но жилец с первого этажа объяснил, что в среду приезжает машина из прачечной, и визитер мог войти вместе с посыльным, когда тот привез белье и, оставив его в вестибюле, забрал там же узлы с грязным.

Во внешности визитера с ножом не было ничего подозрительного или примечательного. Лицо как лицо, волосы темно-русые, глаза карие. Возраст — лет тридцать. Темно-серые брюки, хорошо сшитый синий пиджак, похожий на морской китель, из-под него выглядывает чистый воротничок и даже галстук. Вполне внушающий доверие соседям вид. Немного даже слишком официальный.

Самолет приземлился вовремя, и я взял такси, чтобы ехать на ипподром. За две с половиной недели после моего отъезда ничего не изменилось: ни погода, ни участники скачек, ни зрители. И в первые же полчаса я увидел все знакомые лица: Гуннара Холта, Падди О'Флагерти. Пера Бьорна Сэндвика, Рольфа Торпа и Ларса Бальтзерсена. Арне весь просиял, увидев меня, и пригласил почаще приезжать к ним. Я провел с ним почти всю вторую половину дня, отчасти по собственному выбору, отчасти потому, что Бальтзерсен как председатель был занят. Арне рассказал, что, хотя он сам лично очень рад видеть меня, многие члены комитета возражали против предложения Бальтзерсена снова пригласить следователя из Англии.

— Ларе сообщил нам на заседании комитета во вторник, что ты точно пообещал приехать сегодня, и это вызвало шумные споры. Если бы ты их слышал! Ларе сказал, что комитет оплатит вам дорогу и все расходы, как в прошлый раз, и половина стюардов заявили, что непростительно тратить такие большие деньги.

Он внезапно замолчал, будто решив не повторять то, что в действительности было сказано.

— Меня легко было убедить остаться дома, — вздохнул я и подумал: убедить словом, а не ножом.

— Несколько членов комитета рассердились, что Ларе принимает такие решения без голосования, мол, он не имеет права.

— И Ларе?

Арне пожал плечами.

— Он хочет, чтобы смерть Боба Шермана получила объяснение, остальные хотят просто забыть.

— А ты?

Арне немного поморгал.

— Понимаешь, для меня бы тоже лучше забыть. И совершенно ясно, почему. — Он усмехнулся. — Ларе — председатель комитета, ты главный следователь, а я всего лишь чиновник, отвечающий за безопасность, у которого из-под носа украли деньги.

Никто тебя не упрекает, — улыбнулся я.

— Вероятно, упрекают.

При своей нетерпимости к ротозейству я подумал, что они определенно должны упрекать, но покачал головой и переменил тему разговора.

— Ларе говорил тебе о нападении на Эмму Шерман и о том, что она потеряла ребенка?

— Да. Бедная женщина. — В его тоне было больше формальной вежливости, чем искреннего сочувствия. Наверно, те, кто не видел ее в таком состоянии, как я, не смогут понять, как она страдала. И я сознавал, что в основном из-за Эммы приехал в Норвегию второй раз. Нельзя позволить, чтобы преступник, нанесший такой вред другому человеческому существу, остался безнаказанным. Как это ни странно, но тот факт, что какие-то люди убили Боба и пытались избавиться от меня, был как бы на втором месте. Возможно, удастся спасти будущие жертвы. Если не вырвать сорняки вокруг цветочной клумбы, они полонят весь сад.

Рольф Торп в плохом настроении ходил взад-вперед. Оказывается, его лошадь сегодня утром подвернула ногу, а тренер не предупредил его, что она не сможет участвовать в скачках. Он уехал после обеда из своего офиса, хотя его присутствие было обязательно, а без него сотрудники ничего конструктивного не достигли.

Выплеснув возмущение в адрес тренера, он переключился на меня.

— Я был против вашего приезда и хочу сказать вам об этом сам. Я убеждал комитет, что это напрасная трата денег.

Когда Эмма получила чек, она показывала мне список норвежских владельцев лошадей, которые внесли деньги в пользу вдовы убитого жокея. В этом списке был и Рольф Торп. Если он считает бесполезным тратить деньги, на восстановление справедливости, ну что ж, вероятно, это приемлемая точка зрения. Но ведь Торп не оплачивает мои расходы из своего личного кармана.

Рольф Торп был упрямым, будто буйвол, ниже среднего роста и выше средней агрессивности. Носил усы, скорее утверждающие независимость, чем украшающие лицо. Ему трудно понравиться, и его трудно любить, подумал я, но у него такой же острый глаз и мозги, как и язык.

Его низкий голос гудел, точно выпь в камышах, и хотя он прилично владел английским, как и большинство хорошо образованных норвежцев, но говорил на нем с неприязнью, словно ему не нравился вкус чужих слов.

— Как шахтовладелец, вы, конечно, понимаете, что расходы на исследования вполне законны, хотя и не приносят золота, — спокойно заметил я.

— Как шахтовладелец, — он окинул меня тяжелым взглядом, — я понимаю, что не буду финансировать исследование мути, выпавшей в осадок.

Бам. Удар в голову Дэйвида Кливленда. Я одобрительно усмехнулся, и у него медленно, нехотя уголки губ тоже дернулись в улыбке. Я решил воспользоваться подвернувшимся шансом.

— Могу ли я приехать и увидеть вас в офисе? — спросил я. — Всего несколько вопросов. Я мог бы попытаться получше отработать то, что вы платите мне, раз уж я приехал сюда.

— Ничего из того, что я скажу вам, не поможет, — с абсолютной убежденностью отрезал он.

— Но...

— Хорошо. Завтра. Во второй половине дня. В четыре часа. — И он зашел в своей любезности так далеко, что рассказал, как к нему проехать.

Когда он ушел, Арне спросил:

— Какие вопросы ты собираешься ему задать?

— Еще не знаю. Я просто хочу увидеть его в рабочей обстановке. Нельзя понять, что из себя представляет человек, если встречаешь его только на скачках.

— Но... — Арне яростно заморгал, — почему именно Рольфа Торпа?

— Не только Рольфа Торпа. Каждого, кто знал Боба Шермана.

— Дэйвид, — он ошеломленно и недоверчиво смотрел на меня, — но на это же уйдут месяцы.

— Всего несколько дней, — возразил я. — Ведь Боб знал здесь человек пять-шесть.

— Но его мог убить вообще совершенно неизвестный тип. Я имею в виду, когда Шерман увидел, как кто-то ворует деньги, а он не знал...

— Это возможно, — перебил я и спросил, не слышал ли Арне, чтобы Боб рассказывал, будто он привез из Англии в Норвегию какую-то посылку.

Арне сморщил лоб и несколько раз встревоженно оглянулся. Но никого, естественно, рядом не было.

— Во вторник вечером на заседании Ларе упомянул об этой таинственной посылке. Но никто не знал, о чем идет речь.

— Что буквально спросил Ларе?

— Он только сказал, что ты хотел бы знать, не получал ли кто-нибудь от Шермана пакет.

— И никто не получал?

— Никто из тех, кто был на заседании.

— Можешь составить для меня список, кто там был?

— Да, — удивился он. — Если хочешь. Но я не понимаю, какое отношение это имеет к смерти Боба.

— У меня страсть собирать бесполезную информацию, — улыбнулся я.

Скачки проходили так же, как и в прошлый раз, только зрителей было гораздо меньше, чем в день Больших национальных. Желтые листья с берез уже облетели, и деревья теперь казались совсем серебряными, дни стали еще холоднее и серее, и резкий ветер пронизывал до костей. Но в этот раз я хорошо подготовился к норвежской погоде: лыжная шапка закрывала уши, и только нос, впрочем, как и у всех, совсем посинел.

Гуннар Холт седлал двух лошадей для стипль-чеза и деловито перебегал от одной к другой, озабоченно и ловко отбиваясь от вопросов двух владельцев. Одна из лошадей, гнедая в яблоках кобыла с непредсказуемым характером, принадлежала Свену Вангену, который тоже был в Эммином списке. Арне подтвердил, что крупный молодой человек, отскакивавший в сторону всякий раз, как кобыла поднимала ногу, это и есть Свен Ванген, а брюнетка, ворчавшая на него с безопасного расстояния, его жена.

Жокей осторожно поднялся в седло, а кобыла лягалась и брыкалась каждый дюйм пути до старта. Арне заметил, что, как все особы женского пола с плохим характером, она может выкинуть все, что угодно, и даже победить, поэтому он пошел сделать на нее небольшую ставку в тотализатор.

Мудрый шаг. Кобыла выиграла. Арне сиял и все время повторял, я же, мол, говорил, когда гнедая выходит на старт капризничая, то всегда побеждает. «А вообще, эта кобыла послушная?» — спросил я, и Арне уверил, что очень послушная, но, когда у нее «женские дела», сладу с ней нет. Мы посмотрели, как ее расседлывали на площадке для победителей и как Гуннар Холт и Свен Ванген, будто в танце, отскакивали от нее.

Я сказал Арне, что хотел бы встретиться со Свеном Вангеном, потому что Боб в последний день победил на его лошади. Арне неодобрительно отнесся к моим словам, и я спросил почему.

— Не люблю его. — Арне презрительно скривил губы. — Вот почему.

— А чем он тебе не нравится?

— Слишком много денег, — осуждающе проговорил Арне. — Он ведет себя так, будто каждый должен стоять на коленях, разговаривая с ним. Сам он ничего не сделал. Деньги у него от отца. Отец был богатым человеком. Слишком богатым.

— Что значит слишком богатым?

Арне вскинул брови, показывая, что для него очевидна бессмысленность такого вопроса, потому что быть очень богатым аморально.

— Он был миллионером.

— В Норвегии нет миллионеров?

— Очень мало. Они непопулярны.

Но все же я убедил Арне представить меня непопулярному Свену Вангену, чей отец заработал миллион, владея кораблями, и тотчас же понял, почему Ванген не нравился Арне.

Хотя, по-видимому, он был всего дюйма на два выше меня, но смотрел свысока, будто забравшись на крышу. И в этом выражалась не просто случайная манера, а выпячивание собственной значимости. Думаю, что ему не было и тридцати, но, уже полный и рыхлый, он использовал чрезмерный вес как еще один показатель своей важности. Мне тоже не понравились его манеры, маленький рот и недружелюбное выражение янтарных глаз, но особенно его жена, которая выглядела так, точно могла обогнать корпуса на два кобылу с непредсказуемым характером.

Арне представил меня, и Свен Ванген не увидел смысла в том, чтобы я приехал к нему и задавал вопросы. Его густые ржаво-русые волосы свисали над ушами, а маленькая плоская кепка делала большую голову еще больше.

Я возразил, что, насколько мне известно, он член Скакового комитета, пригласившего меня приехать и провести расследование.

— Ларе Бальтзерсен попросил вас, — резко бросил он. — Я был против. И во вторник сказал, что я против.

— Чем скорее я получу ответы на вопросы, — объяснил я, — тем скорее уеду. Но не раньше.

— Чего вы хотите? — Он смотрел на меня с неприязнью.

— Полчаса в вашем доме. В любое подходящее для вас время, кроме второй половины дня завтра.

Он раздраженно назначил встречу на воскресное утро. Его элегантная худая жена демонстративно зевнула, они оба повернулись и ушли, совсем не заботясь о вежливости.

— Поняли, что я имел в виду? — спросил Арне.

— Да, вот уж действительно. Очень необычно, вы не находите?

— Необычно?

— Богатые обычно не ведут себя так.

— Ты знаешь так много богатых людей? — В вопросе Арне явно звучал сарказм.

— Я встречаюсь с ними каждый день. Они владеют лошадьми, которые участвуют в скачках.

Арне признал, что не все богатые обязательно чудовища, и ушел по своим служебным делам. Я отправился искать Падди О'Флагерти и нашел его во время пятиминутного перерыва между двумя заездами.

— Коричневый конверт с порнографией? — повторил он. — Боб никогда не говорил мне об этом. — Он усмехнулся, и вдруг неясное воспоминание вынырнуло на поверхность. — Постойте, я соврал. Тогда летом он говорил, что ухватил лакомый кусочек, понимаете? Боб всегда придумывал, как заработать легкие деньги. Такой он был. И вот в тот день он мне вот так подмигнул и показал уголок конверта в своем саквояже. Он сказал, что там такое, что волосы встанут дыбом. Ну, я говорю: покажи, а он говорит конверт так заклеен, что не открыть, а то останутся следы. Вот интересно, а ведь я только сейчас вспомнил.

— Когда Боб приезжал в последний раз, он ничего не говорил, дескать, опять привез конверт?

— Нет, ни слова. — Падди покачал головой.

— Из аэропорта он приехал прямо сюда? — спросил я, немного подумав. — К примеру, он приехал вовремя?

— Вот что я вам сейчас скажу. Нет. — Падди сдвинул брови, сосредоточенно вспоминая. — Он опоздал. Я даже подумал, что он пропустил самолет и приедет утром. Но потом подкатило такси, и он тут как тут. Сияющий. Он в самолете купил бутылку бренди, и, уверяю вас, в ней немного оставалось, когда мы пошли спать.

— О чем вы говорили?

— Боже ж мой, разве я помню. Столько времени прошло.

— Вы, должно быть, часто вспоминаете ту ночь?

— Ладно, подумаю. — Он вздохнул, наверное, проклиная мою настойчивость, но попытался вспомнить. — О лошадях, конечно. Мы болтали о лошадях. Не помню, чтобы он объяснил свое опоздание или чего-то такое... Точно, я тогда подумал, что опоздал самолет. Вот и все.

— Я проверю, — заметил я.

— Постойте, есть еще одна вещь, которую он сказал... Позже, когда мы уже набрались до бровей, тут-то он и брякнул: «Падди, кажется, я засветился». Да, так он и сказал. «Падди, кажется, я засветился». Ну, я спросил, о чем это он, а Боб не ответил.

— Вы настойчиво спрашивали?

— Настойчиво? Боже ж ты мой, конечно, нет. Ох-хо-хох... Боб прижал палец к губам и покачал головой. Понимаете, он был какой-то будто связанный. Ну, я тоже прижал палец к губам и покачал головой. В тот вечер он вроде как бы чувствовал какую-то опасность, понимаете?

Я понимал. Чудо, что Падди вообще вспомнил тот вечер.

День иноходью приближался к вечеру. Лошадь, что тренировал Гуннар Холт, выиграла стипль-чез: жеребец Пера Бьорна Сэндвика, Уайтфаер, пришел первым, что разозлило Рольфа Торпа, скакун которого занял второе место. Пера Бьорна не было на соревнованиях, он вообще редко приезжал по четвергам, потому что его отлучки подавали бы плохой пример сотрудникам.

Об этом мне тоном, выражающим полное понимание и одобрение, сообщил Ларе Бальтзерсен. Самому Бальтзерсену приходится уезжать с работы, потому что он председатель, и служащие понимают, что это его долг. Он вынужден всю жизнь играть роль прогульщика, потому что обязан видеть, как стартер махнет флагом. Я считал такие благородные правила немного обременительными, но он восхищался ими.

Ларе и я пересекли скаковую дорожку, поднялись на башню и смотрели на пруд внизу. От легкого бриза по поверхности шла рябь, и он теперь не казался таким мирным, как в первый раз, когда я увидел его. Сейчас он был такой же мутный и грязный, как в тот день, когда нашли мертвое тело. Лебеди и утки исчезли.

— Скоро наступят морозы, — заметил Ларе Бальтзерсен, — и снег покроет ипподром на три-четыре месяца.

— Сегодня похороны Боба Шермана, — сказал я. — В Англии.

— Мы послали соболезнующее письмо миссис Шерман, — кивнул он.

— И чек, — добавил я, потому что его имя тоже было в Эммином списке. Он чуть махнул рукой, мол, не стоит об этом упоминать, но, по-моему, был искренне доволен, когда я рассказал, как высоко Эмма оценила их доброту.

— Боюсь, что мы не очень по-доброму относились к ней, когда она была здесь. Миссис Шерман так настойчиво требовала найти мужа. Но, вероятно, отчасти благодаря ее настойчивости мы попросили вас приехать. В любом случае, я рад, что у нее не осталось горечи от того, как мы пытались избежать ее бесконечных вопросов. У нее есть право упрекать нас.

— Она не такой человек.

— Вы хорошо ее знаете? — Он остановился и посмотрел на меня.

— С тех пор, как началась эта история.

— Сожалею, что мы так относились к ней, — продолжал он. — Я часто об этом думаю. Послать деньги — еще не значит искупить вину.

Я согласился с ним и не стал утешать. Он печально смотрел вдаль, куда уходили скаковые дорожки. Может, больная совесть и подтолкнула его пригласить меня приехать второй раз.

После следующего заезда мы вместе пошли в весовую.

— Вы были в служебной комнате в тот момент, когда Боб Шерман всунул в дверь голову и мог увидеть мешки с деньгами, лежавшие на полу, — сказал я.

— Правильно, — согласился Ларе.

— Хорошо... Какой был вопрос?

— Какой вопрос? — Он озадаченно взглянул на меня.

— Присутствовавшие в комнате утверждали в полиции одно и тоже. Вы все заявили: «Боб Шерман заглянул в дверь и задал вопрос». Так какой был вопрос?

— Разве это имеет отношение к его исчезновению? — Бальтзерсен выглядел искренне удивленным.

— Какой был вопрос?

— Не помню. Уверяю вас, совершенно пустяковый, иначе, безусловно, мы бы в полиции сказали о нем.

К нам присоединился Арне, и Ларе спросил у него, не помнит ли он случайно, чего хотел Боб, когда всунул голову. Арне тоже страшно удивился и ответил, что не имеет ни малейшего представления, к тому же он был занят и, вероятно, даже и не слышал слов Боба. И тут директор ипподрома сказал, что попытается вспомнить, ведь именно он и ответил на вопрос Боба.

— Та-а-к, дайте подумать. — Директор сдвинул брови. — Шерман вошел... нет, только всунул голову и плечи, посмотрел вниз на мешки с деньгами, которые лежали прямо перед ним. Я помню картину очень хорошо и в полиции говорил об этом. Но вопрос... нет, не помню, ерунду какую-то.

— Скажите мне, если вспомните, — пожал я плечами.

Он пообещал, но уверял, что вряд ли сможет вспомнить, однако час спустя директор ипподрома нашел меня.

— Боб Шерман спросил, уехал ли уже Миккель Сэндвик домой, и я ответил, что не знаю.

— О-о-о!

— Ну мы же говорили вам, что ничего важного, — засмеялся он.

— И были правы, — огорченно вздохнул я. — Но вдруг...

В конце дня Ларе привел меня в свой кабинет и вручил копии дела, которое полиция завела по случаю убийства Роберта Шермана. Ларе стоял возле большого камина, подтянутая значительная фигура в теплом темно-синем пальто с каракулевой шапкой в руках.

— Сегодня холодно, — заметил он.

У меня мелькнула мысль, что его я знаю лучше, чем любого, кого встречал в Норвегии, но все равно спросил:

— Могу ли я встретиться с вами в вашем офисе? Он слышал о том, что я назначаю встречи всем, кто знал Боба Шермана, и сухо улыбнулся, поняв, что и он включен в этот список.

— Если вам удобно, в субботу. Я буду в офисе до двенадцати.

Отклонив настойчивое приглашение Арне пообедать с ним и Кари, я рано поел в «Гранд-отеле» и поднялся к себе в номер, чтобы изучить полученные документы. Полиция очень старалась, но, как и говорил Ларе, результат был нулевой.

Длинное и чрезмерно подробное заключение о вскрытии, полное медицинских терминов, которое я понял едва ли наполовину, заканчивалось выводом, что причиной смерти послужили три частично совпадающие травмы черепа. Жертва немедленно потеряла сознание, смерть наступила несколько минут спустя. Точный интервал не может быть определен. Погружение в воду последовало после смерти.

Нейлоновая веревка, найденная на теле, также была исследована дюйм за дюймом, и анализ показал, что она принадлежит к партии, выпущенной прошлой весной и закупленной летом магазинчиками и корабельными лавками в Большом Осло.

Как показал анализ, нейлоновая веревка, найденная на цементном блоке в пруду ипподрома, принадлежит к той же партии.

Сам цементный блок представлял собой разновидность балласта, используемого для строительства дамб. Эта разновидность настолько широко распространена, что никто из подрядчиков, занимающихся таким строительством, не мог вспомнить, отмечалась ли кража одного из блоков. Составитель отчета добавил и свое личное мнение, дескать, какой же подрядчик способен заметить кражу одного блока из сотен.

Тщательное обследование показало, что никто не видел и не слышал никакого движения вокруг пруда ни в ту ночь, когда покойный исчез, ни в ту ночь, когда его тело вытащили из воды. Ночной сторож подтвердил, что на территорию ипподрома посторонние в эти две ночи, как и во все остальные, не проникали. В деле я нашел список предметов, обнаруженных в карманах и саквояже Боба Шермана. Пижама, часы, ключи — все, что и должно быть. Меня интересовали бумаги, но они после месячного пребывания в воде, конечно, превратились в окаменевший комок.

Следствие идентифицировало паспорт и авиабилет. Денежные купюры были только английские, пятнадцать фунтов стерлингов. Никаких норвежских денег, не говоря уже о пяти брезентовых мешках.

В отчете не упоминалось ни о каких документах или комках размокшей бумаги, обнаруженных в саквояже. И ни о каких фотографиях, хотя фотобумага лучше сохраняется под водой, чем любая другая.

Я дважды перечитал все листы дела, заведенного полицией, и понял только одно: Боба Шермана три раза ударили по голове, потом привязали к цементному блоку и утопили в пруду. Кто — неизвестно.

Я вытащил из несессера нож и положил его возле настольной лампы, и сразу же заныл шов на груди. Почему, с раздражением подумал я, все раны ноют только по ночам?

Впрочем, это хорошо, потому что напомнило мне, что нельзя доверчиво входить в любой номер отеля или брать первое же подъехавшее такси. Если это могло случиться в Лондоне, то чем безопаснее Осло?

Я иронически улыбнулся своей мнительности: скоро буду, совсем как Арне, оглядываться и испуганно моргать.

Но у того, кому принадлежал этот нож, могло быть еще много ножей.