Смертный грех

3

Александр, всегда такой сдержанный, когда речь заходила о нем самом, теперь признался, что жизнь его была адом.

Она кивнула ему.

— Понимаю. Хотя я понимаю и не все.

— Я тоже.

— Ты всегда был таким?

На лице его появилась гримаса.

— Не знаю. Я не уверен в этом. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что Тарье тогда объяснил мне кое-что: тот, кто рождается таким, никогда не станет иным. Но тот, кто стал таким… (ей ненавистно было само это слово) извращенцем в силу особых обстоятельств, имеет возможность изменить свои наклонности.

— Вряд ли это так. Если бы это было так просто, все было бы по-другому; кое-что из того, что он сказал, верно, но сама эта проблема гораздо более запутанная. Я знаю двух мужчин, которые имели связь и с женщинами, и с мужчинами. Один из них был женат и имел детей, и жена даже не подозревала о его тайных наклонностях, как не подозревали и все остальные.

Сесилия была удивлена, но не осмеливалась спросить, кто же это был. Она хорошо знала всех придворных.

— А ты сам? — тихо спросила она.

— Я не могу любить женщин. Ни одну из них!

— Ты пробовал?

Он молчал.

— Расскажи, — мягко сказала она, словно обещая со своей стороны терпимость и понимание.

Он не ответил, и она снова спросила:

— Ты презираешь себя? Ведь это так вредно.

— Нет, совсем нет, — горячо возразил он. — Для меня естественно любить мужчину. Чувство стыда у меня вызывает только реакция окружающих.

— Понимаю. Могу я говорить напрямик?

— Да.

— Ты домогаешься тех, с кем встречаешься?

— Нет, Сесилия, это совсем не так. Что ты чувствуешь, когда бываешь влюблена? Начинаешь сразу домогаться мужчины?

— Нет. Я могу испытывать к нему симпатию. Чувствовать общность с ним.

Он кивнул.

— Вот именно. Внутренняя связь между мной и другим мужчиной возникает медленно. И осторожно, бесконечно осторожно, в течение долгого времени товарищества и дружбы ты идешь к тому, чтобы другой захотел… жить с тобой.

— Но это в точности как между мужчиной и женщиной! — воскликнула Сесилия.

— Именно так! Посторонний этого не замечает: любовь, внутреннюю связь, интуитивное взаимопонимание между двумя мужчинами.

— Когда же… ты понял, что ты такой?

Она понимала, что слово «такой» здесь мало что выражает, но по-другому она сказать не могла. Она задала этот вопрос в надежде на то, что Тарье все же был прав: что Александр был вынужден, в силу особых жизненных обстоятельств, пойти на это.

Но это была напрасная надежда! Она вступила в брак с какими-то невероятными фантазиями!

Он долго медлил с ответом.

— Я не помню, как с этим обстояло дело в детстве… — неохотно начал он, облокотившись спиной на подушки. — Да и вряд ли об этом стоит говорить применительно к детству. Мы жили здесь, в семье нас было много братьев и сестер, но во время чумы в 1601 году все умерли, кроме сестры Урсулы и меня.

— Наверное, тогда ты был совсем еще не старым? Он улыбнулся.

— Нет, мне тогда было шесть лет.

Наконец-то она узнала! Значит, теперь ему тридцать один год.

— Бедные твои родители, — вздохнула она. — Потерять всех детей…

— Да. Они потеряли сразу десятерых детей. Поэтому моя мать вела себя истерично с Урсулой и со мной — особенно со мной, потому что я был единственным, кто мог быть продолжателем рода. Нам не разрешали ходить туда-то и туда-то, делать то-то и то-то. Все казалось ей опасным.

Пытаясь найти причину его отклонений, Сесилия не усматривала ее именно в этом: она знала многих чрезмерно опекаемых мальчиков, и все они стали нормальными мужчинами.

— А твой отец?

Александр нахмурился.

— Я смутно помню его. Высокий, дородный мужчина… Нет, не помню. Моя мать часто плакала из-за него. Помню, что в его комнате было много картин. Я не любил входить туда.

— Каких же картин?

Александр поморщился и передернул плечами. Либо он этого не помнил, либо просто не хотел отвечать.

— Он рано умер?

— Да. Через год после эпидемии.

— А потом?

— Потом ничего особенного не происходило. До самой юности.

— Ты интересовался мальчиками или девочками?

— Вот этого я как раз и не помню. Моя мать хотела, чтобы я стал офицером. Это было принято в нашей среде. И будучи уже в казарме, я услышал, как мои товарищи говорили о девушках и своих похождениях с ними. Слушая их, я решил, что настало и мое время, что я тоже должен это попробовать.

Александр с трудом сглотнул слюну.

— …не знаю, стоит ли об этом рассказывать.

— Прошу тебя, продолжай, — тихо сказала Сесилия. — Я хочу узнать побольше о человеке, за которого я вышла замуж. Я все пойму.

Он кивнул, хотя лицо его казалось бледным в отблеске свечей, почти уже догоревших. Протянув руку, Сесилия погасила пламя ближайшей. Александр тут же погасил остальные свечи. Комната погрузилась в кромешную тьму. Для него так было лучше.

— Там был один юноша, — устало произнес он, — один из моих товарищей. Мы сразу сошлись с ним и были неразлучны. Но он часто встречался с девушками и всегда настаивал на том, чтобы я пошел с ним. Мою нерешительность он считал стеснительностью перед женщинами. Но, понимаешь ли, Сесилия, у меня не было ни малейшего желания встречаться с ними. Я не задумывался над тем, как они выглядят и что из себя представляют. Вместо этого я все чаще и чаще испытывал желание прикоснуться к своему другу, поиграть его кудрями. Мне хотелось дать ему чувственные доказательства дружбы: обнять его, когда я чему-то радовался, утешить его, когда он был чем-то озабочен. Тогда я еще ничего не понимал. И вот как-то раз ему удалось заманить меня на свидание с двумя девушками, и он устроил все так, что я остался на садовой скамейке вдвоем с одной из них. Она была очень смазливой и соблазнительной, но я окаменел от страха, Сесилия! Я знал, что от меня требуется, и засвидетельствовал ей свое почтение исключительно галантными словами.

— Почти как в тот первый раз, когда мы встретились с тобой, — сказала Сесилия. — В тот раз ты был таким дружелюбным и в то же время таким сдержанным.

В его голосе послышался смех:

— Не исключено! С разницей лишь в том, что, разговаривая с тобой, я не был испуган. Но той девушке я явно нравился: она придвинулась ближе и положила руку на мое колено. Так просто и доверчиво. Но это вызвало во мне сильнейшее отвращение — настолько сильное, что я не смог сидеть спокойно, сославшись на то, что у меня болит голова, я ретировался. Я почти бежал бегом обратно в казарму.

Сесилия тронула его ладонь. Она была холодной и влажной. Эти признания стоили ему многого. И она была благодарна ему за это.

Она поняла, что никогда не забудет эту ночь: эту темноту, поглотившую все, это особое, доверительное настроение…

Внезапно какая-то безысходная тоска охватила ее, и она ничего не могла с этим поделать. Ей вдруг стало бесконечно грустно оттого, что все сложилось именно так. Но ей теперь не хотелось анализировать свои чувства.

Александр сделал небольшую паузу, словно собираясь с мыслями, потом продолжал:

— И с этого момента я стал всерьез удивляться самому себе: после этой истории с девушками я к моему глубочайшему удивлению обнаружил, что ревную!

И вот однажды вечером в казарме, когда мы играли в карты и пили вино, болтали и смеялись, я в порыве радости положил руку на плечо моего друга. И тогда я почувствовал острое желание прижать его к себе. Я тут же отстранился, но во время карточной партии я опять был рядом с ним. Я украдкой посматривал на него, и моя растерянность росла, потому что он казался мне невыразимо привлекательным. Мысль о нем наполняла меня радостным возбуждением — и внезапно я понял, что хочу его. Сославшись на неотложные дела, я ушел. Я вышел на мороз, направился к берегу моря, сел на заиндевелое бревно, чувствуя желание умереть. Мое сердце разрывалось от любви к юноше! Можешь ли ты понять, Сесилия, что я пережил? Я слышал, что есть такие извращенцы, но считал все это неудачной шуткой. И вот я сам стал одним из них! Стал тем, о ком мои товарищи говорили с таким презрением! Я плакал и проклинал самого себя, кусал до крови костяшки пальцев от отвращения к самому себе, молил Бога о том, чтобы он помог мне снова стать нормальным — но моя страсть к этому юноше не проходила. Промучавшись много-много дней, я попросил, чтобы меня перевели в другое подразделение, — и мое желание удовлетворили. Ведь его интересовали только девушки, он видел во мне лишь товарища и не больше, а я предпочел бы умереть, чем рассказать ему о своей тайне.

Все это вызвало у Сесилии сочувствие и смущение: она поняла, как мало знает о людях и их страстях.

— И что потом?

— Сначала я пытался сделать все, чтобы истребить в себе эти наклонности. Часами простаивал в молитве в своей комнате или в церкви. Но на протяжении многих лет я продолжал любить этого юношу, хотя никогда больше не видел его. В конце концов я смирился с этим — с тем, что я был не таким, как все. И это успокоило меня. Но, Бог тому свидетель, я не осмеливался открыть свою тайну.

Она горячо, нетерпеливо и взволнованно произнесла:

— Но как же ты мог жить так… в целомудрии? Он пожал плечами.

— Если монахи могут это, то и я смогу — так я думал. Пока не встретил Ханса…

Сесилия замерла в ожидании. Александр долго размышлял, словно с трудом выдавливая из себя что-то.

— Инициативу проявил Ханс. Это был опытный юноша. И он проникся ко мне симпатией. Он посмотрел на меня пристально, испытывающе, властно… Я не мог поверить своим глазам! У него была такая привлекательная внешность, да, ты бы видела его! И я с головой увлекся им, увидел в нем надежду, ведь он был во всех отношениях славный парень. И в то же время я подавлял в себе эти чувства.

Увлекшись, Александр с трудом подбирал слова, отдельные предложения теряли между собой связь, казалось, что он хочет выплеснуть все сразу, не заботясь о последовательности.

— И как только твои нервы все это выдержали, — сказала Сесилия.

— Много раз я был на грани срыва, — признался он. — Я бродил по коридорам замка в надежде увидеть его, бывал в тех местах, где, как я знал, можно было его встретить, болтал Бог знает о чем с женщинами… О, Сесилия, я был в таком страхе! Я просто холодел от ужаса! И вот однажды Ханс спросил меня, не хочу ли я навестить вместе с ним его друзей. Долго колебавшись, я сказал «да».

Теперь ей хотелось зажечь свет. Ей хотелось видеть его глаза, видеть, что он замечает ее симпатию к нему. Почувствовав, что он нуждается в ней, она взяла его за руку и слегка пожала ее, а потом отпустила, немного отодвинулась, решив, что ему не понравится слишком интимная атмосфера.

Немного помолчав, Александр продолжал:

— Ханс все понял! Он видел меня насквозь! Возможно, слишком красноречив был мой испуганный взор, ищущий его взгляда. И вот я встретился с его друзьями. Они были такие же, как и я, и их было много, Сесилия! Я могу назвать имена, услышав которые, ты упадешь в обморок. Сначала я был невероятно смущен, но все они были такими дружелюбными, рассказывали о своей жизни, потрясающе похожей на мою. А самое главное — они научили меня наконец принять непонятное. Научили превозмогать стыд, скрывать все от других, так чтобы не выдавать их, своих собратьев. Они разъяснили мне, что предстать перед судом окружающих — самое большое испытание. Но между собой они бывали счастливы, когда им удавалось побороть сомнения.

Он обхватил руками колени.

— В тот вечер Ханс был у меня дома, — тихо произнес он. — И больше я ничего не скажу.

— Об этом и не нужно говорить, — упавшим голосом, со слезами на глазах, сказала Сесилия. — Значит, Ханс был твоей единственной… привязанностью?

— Да. Нам было хорошо два года. Но в конце концов нас разоблачили, как ты знаешь. Ханс часто бывал ко мне равнодушен, словно ему доставляло удовольствие мое беспокойство. Возможно, он считал себя каким-то особым, неуязвимым и бессмертным существом. Он бросил меня. У него появился новый мужчина, недавно приехавший в этот город и поэтому не подозревающий, что я — бывший друг Ханса. Как тебе известно, из-за него пострадали многие…

Сесилия кивнула.

— Такие склонности есть у многих.

— Да. И уже сегодня я должен вернуться в Копенгаген, чтобы предстать перед судом.

Сегодня? За окном уже серело утро. Свадебная ночь оказалась такой короткой.

— Я поеду с тобой.

— Не нужно, Сесилия. Это может быть… неприятно.

— Но я могу поддержать тебя на суде. Ты ведь не можешь нарушить клятву, как ты сказал. Я же не такая чувствительная. У Людей Льда всегда была своя форма религии, более практичная, чем освященное традицией христианство. Да и нужно ли здесь вообще какое-то судебное разбирательство? Разве наш брак не является достаточно веским аргументом?

— Возможно. Во всяком случае, это будет аргументом в мою пользу. Думаю, что большинство вообще не знает о том, что есть мужчины, способные на связь одновременно с тем и другим полом. Если бы они знали об этом, наш блестящий брак вряд ли помог мне.

Он вскочил.

— О, Господи! Мы совсем забыли! Твоя честь тоже должна быть спасена, мой дорогой друг!

Сесилия вопросительно смотрела на него, когда он зажигал свечу. Это было так странно, снова видеть его: на какое-то время оба они превратились лишь в голоса, звучавшие в темноте. Ей казалось непостижимым, что этот сильный, мужественный незнакомец доверил ей такие ошеломляющие детали своей жизни. И этот незнакомец был, вопреки всему, Александром Паладином. Эта мысль огнем прожгла ее насквозь.

«С этим человеком я разделю всю мою жизнь», — подумала она.

Эта мысль совершенно сбила ее с толку.

Он взял из вазы с фруктами, стоящей на столе, острый нож. Слегка порезал себе палец, выдавил кровь. В свете свечи кровь казалась черной.

— Подвинься, — сказал он.

Она смущенно отодвинулась. Александр размазал несколько капель крови по простыне, в самой середине постели.

— Посмотри! — восхищенно произнес он. — Утром распространятся слухи о том, что брак между Александром Паладином и девственницей Сесилией свершился!

Она шумно вздохнула.

— Спасибо, Александр! Ты так заботлив!

— Это спасет нас обоих, — улыбнулся он. Сесилия засмеялась.

— Мне кажется, мы провели скучнейшую свадебную ночь!

Он тоже смеялся.

— Мучительную, я бы сказал! Спасибо за твою дружбу, дорогая Сесилия, и за твое понимание.

— Это помогло тебе рассказывать? Облегчило твою задачу?

— Еще бы! Я чувствую себя очищенным.

— Я тоже. Теперь я понимаю намного больше. Александр, минуту назад мне показалось, что я совсем не знаю тебя. Я вышла замуж за чужого мужчину, и нам предстоит прожить жизнь в весьма нетрадиционном браке. Но ведь тебя это тоже касается. Тебя это не пугает?

Он внимательно посмотрел на нее в мерцании гаснущих свечей.

— Я думал об этом вчера, но недолго: меня успокоило то, что, находясь именно в таком, как у нас, браке, легче лавировать, чем в других, обычных, случаях. Наш брак построен на внимании и уважении друг к другу, не так ли? В нашем браке исключаются чувственные неурядицы, возникающие в интимной жизни, такие как ревность, страх быть нелюбимым или же такое тесное сожительство, которое исключает возможность жить собственной жизнью. Ты ведь знаешь, Сесилия, каждый человек имеет право на свой собственный потайной уголок в душе, место, куда всем остальным закрыт вход. Это становится причиной многих семейных раздоров. Люди хотят владеть своим партнером полностью, с головы до пят, не хотят мириться с тем, что у него или у нее есть свои интересы, даже если они и не всегда невинны. Она кивнула.

— Я думаю, что наша дружба много хорошего может нам дать, Александр. Спасибо тебе за твои слова, теперь я чувствую себя спокойнее. Знаешь, я так ужасно боюсь оказаться брошенной!

Он улыбнулся. Его глаза, как это обычно бывало, когда он улыбался, потеплели.

— У тебя нет оснований для страха. То же самое касается и меня. Я бы очень не хотел быть брошенным тобой.

— С тобой этого не произойдет, — засмеялась она. — Но, знаешь ли, я так устала, теперь я вижу это.

— Да, конечно, мы можем лечь здесь и немного поспать.

Они осторожно улеглись — каждый на своей половине кровати, на внушительном расстоянии друг от друга. Успокоенный и умиротворенный, Александр быстро погрузился в сон.

Когда процессия, которой надлежало подтвердить, что ночью шло все, как полагается, вошла утром в спальню, оба лежали ближе друг к другу, взявшись во сне за руки. Они знали, что придет процессия. Александр Паладин был княжеского рода, и свадебный обряд требовал, чтобы депутация, состоящая из знатных мужчин и женщин, засвидетельствовала свершение брака. Одно время было даже принято, что знатные мужчины и женщины находились в брачной спальне в течение всей ночи. Теперь же условия несколько смягчились. За это оба «урода», Сесилия и Александр, были очень благодарны судьбе.

Процессия вошла на цыпочках в спальню и стала вокруг огромного брачного ложа. Не было произнесено ни одного слова, чтобы не разбудить явно утомленных за ночь новобрачных.

Знатные дамы и господа только кивали: все выглядело прекрасно. Они даже не обратили внимания на то, что свечи почти полностью сгорели.