Смерть и Золотой человек

Глава 1

— А вот и наш театрик, — сказала Бетти.

Перешагнув порог, она начала щелкать переключателями. Ее спутник заглянул внутрь, и ему — уже не впервые — показалось, будто он попал в сказку «Тысячи и одной ночи».

— Освещение, разумеется, было газовое, — пояснила Бетти. — А в остальном все осталось таким же, как и при Флавии Веннер.

— Именно здесь она давала частные спектакли?

— Да. И здесь же умерла.

Помещение маленького театра по форме и по количеству мягких подушек напоминало шкатулку для драгоценностей. Тяжелые бархатные портьеры не пропускали ни света, ни звуков. Круглый зальчик метров двенадцати в диаметре был оформлен в серых с золотом тонах. Потолок украшала причудливая лепнина. Одну сторону зала занимала сцена — впрочем, сценой ее можно было назвать с большой натяжкой: скорее помост в позолоченном алькове. Напротив, за деревянным ограждением с монограммой «Ф. В.», стояли несколько кресел — зрительный зал. Все здесь было пропитано духом шестидесятых годов XIX века…

— А здесь у нас — сами видите… — Бетти махнула рукой.

Николас Вуд невольно рассмеялся, но сразу же укорил себя за смех. Уместнее было бы сочувственно хмыкнуть, ведь девушка явно раздосадована.

Сбоку помещалась крошечная, но вполне современная барная стойка. Бутылки и бокалы посверкивали, отражаясь в зеркалах. Бар снабжен был даже шутливыми вывесками: «Чеки не принимаем» и «Азартные игры строго запрещены».

— Это папа придумал, — объяснила Бетти, сморщив носик. — У него в жизни не возникало идей, которые не были бы практичными и не служили бы удобству. Он даже приказал разместить за той стенкой проектор. Если хочется посмотреть кино, на сцену опускается экран.

— А ваша мама?

— О, мама была в ярости. Но все же!..

Николасу Вуду с трудом верилось, что он находится на верхнем этаже загородного дома, не далее чем в двадцати милях от Лондона. Крыша завалена снегом; в трубах центрального отопления шипит и булькает вода. Впрочем, несмотря на бар, крошечный театр обладал своей атмосферой. В круглом зальчике, обитом бархатом, как шкатулка, чувствовались потаенный блеск и мечтательная отчужденность; здесь хотелось ходить на цыпочках и разговаривать шепотом.

От Бетти Стэнхоуп не укрылось, какое впечатление произвел театр на гостя. А Николас понял, что ей по душе его настроение.

Хорошо еще, что дело, ради которого он сюда приехал, не имеет отношения к Бетти. Младшая дочь хозяев кажется очень романтичной девушкой; ей нравится все живописное и законченное. Правда, она старается не выдавать своих истинных чувств ни манерой одеваться, ни поведением.

Бетти, девушка лет двадцати пяти, с серьезным лицом и тихим голосом, часто изумляла новых знакомых своей улыбкой, которая словно освещала изнутри лицо и глаза. Хотя с самого начала становилось ясно, что она красива в общепринятом смысле слова — у нее была хорошая фигурка, правильные черты лица и кожа, покрытая нежным, восковым румянцем. Каштановые волосы подстрижены под пажа; голубые глаза смотрели прямо на собеседника. Но внезапная мимолетная улыбка, от которой лукаво поднимались вверх кончики губ, намекала на качество, которое иные именуют чувством юмора, а другие — чертовщинкой. Улыбка вспыхивала и тут же гасла, и на лице снова появлялось спокойное, невозмутимое выражение.

На ней было простое черное вечернее платье с длинным рукавом; никаких украшений. Остановившись посередине домашнего театра, она кивала в унисон своим мыслям, словно радуясь тому, что все на своем месте.

— Кстати, — улыбнулась девушка, — раз уж здесь имеется бар, не хотите чего-нибудь выпить?

— Спасибо.

Бетти откинула крышку стойки и прошла в нишу. В свете конической лампы над стойкой, самого яркого источника света в полутемном помещении, ее каштановые волосы отсвечивали золотом. Ник внимательно рассмотрел золоченую монограмму «Ф. В.», вделанную в стену под стойкой.

— «Флавия Веннер», — расшифровал он. — Так вы говорите, она здесь и умерла?

— Да. Скоропостижно скончалась прямо во время представления «Саломеи».

— «Саломеи»?

— Вот именно. Эту пьесу специально для нее написал… — Бетти назвала фамилию поэта Викторианской эпохи, знаменитого, как само Вестминстерское аббатство, в котором он был похоронен. Она подметила, как невольно вздрогнул ее спутник. — Да; скорее всего, так и есть. Рукопись пьесы находится у нас — она внизу, в библиотеке. Виски или бренди?

— Виски, пожалуйста. Неужели он…

— Совершенно верно, именно то, о чем вы подумали. Разумеется, был грандиозный скандал, но его замяли. В те дни люди благородно полагали: не имеет значения, что ты делаешь, — при условии, что все скрыто от посторонних глаз.

За барной стойкой в специальных гнездах вверх дном стояли бутылки; в каждую, как в настоящем пабе, был вкручен краник. Бетти отвернула кран на бутыли виски и с довольно вызывающим видом придвинула к Николасу бокал и сифон с содовой.

— А вы тоже так считаете? Бетти задумалась.

— Да. Наверное. Но боюсь, моя сестра со мной не согласится!

Да, решил про себя Николас. Элинор точно не согласится.

— Элинор считает: не важно, что ты делаешь, — продолжала Бетти. — Главное, чтобы окружающим все стало известно. Главное — продемонстрировать окружающим, что у тебя нет комплексов. — Заметив выражение лица Николаса, она скорчила очаровательную гримаску и рассмеялась. — Да, вы правы. Я ненавижу это слово!

— Какое? Комплекс?

— Да. Для меня оно олицетворяет все новое, блестящее, модное и скучное!

— Хотите сказать, что вы сама — викторианка по духу? — беззаботно спросил Вуд, в глубине души понимая, что ее ответ на вопрос для него очень важен — хотя бы наполовину.

— Едва ли. Но я, как и отец, терпеть не могу всякие выверты и причуды. Про отца кто угодно скажет: он — человек чрезвычайно практичный.

— Не знаю, не знаю, — опрометчиво возразил Николас Вуд.

По ее лицу, по быстрому взгляду голубых глаз он сразу догадался о том, что совершил грубый промах. Однако слово уже вылетело; он с отсутствующим видом уставился в свой бокал. Его застигли врасплох! Бетти, которая во время разговора уверенно и быстро протирала бокалы, замерла. Молодые люди переглянулись. Николас поднес бокал к губам и выпил.

— Почему вы так сказали? — прямо спросила Бетти.

— Что сказал?

— О моем отце.

— Дорогая мисс Стэнхоуп! Просто меня удивляют обычаи и привычки крупных магнатов.

— Вот как?

— На счете вашего отца миллионы…

— Не так много.

— Хорошо! Допустим, на его счете есть несколько тысяч. — Вуд поставил бокал на стойку. — И вот он приобрел загородный дом и усовершенствовал его по своему вкусу. Стоит нажать кнопку, и появляется все, что угодно. По-моему, люди вроде него вообще никогда не ошибаются.

Ноги утопали в толстом сером ковре. Неяркие лампы прятались за настенными плафонами; между позолоченными рельефами таились тени. На лице Бетти, хотя и ярко подсвеченном сверху, застыло непроницаемое выражение. Чувство легкости, которое владело Вудом весь вечер, пока он общался с Бетти, испарилось — как и ее откровенное дружелюбие. Закончив полировать бокал, она той же тряпкой принялась протирать поверхность стойки.

— Флавия Веннер, — заметила она, — называла театр Домом Масок.

— Почему?

— Не важно. — Бетти подняла взгляд на гостя: — Мистер Вуд, кто вы такой?

— На подобный вопрос так сразу и не ответишь. — Он улыбнулся.

— Прошу вас, не шутите со мной!

— И не думал шутить… — «Как трудно уклониться от ее по-женски прямого взгляда!» — Я знакомый вашего отца. Он пригласил меня сюда на Новый год. Вы очень похожи на него, мисс Стэнхоуп.

Бетти опустила голову.

— Вы хорошо знаете моего отца?

— Да, довольно хорошо.

— И тем не менее, — возразила Бетти, — вы не знали, что на самом деле он мне не отец? И для него, и для мамы их брак второй. Элинор — его дочь от первого брака, а я — дочь от первого брака моей матери. Вы его близкий друг, однако не знали таких вещей?

В тишине слышно было, как тикают часы за стойкой; стрелки показывали двадцать минут одиннадцатого. Ник рассмеялся.

— Восхищаюсь вашей прямотой, — заявил он.

Однако, увидев, как девушка расстроилась, он сразу пожалел о своих словах. Интересно, почему их беседа потекла по такому странному руслу? И где тот поворотный пункт, за которым дружеское общение сменилось сползанием в опасную трясину?

— Если сомневаетесь в моей подлинности, — добавил он, — спросите Винсента Джеймса; он подтвердит, что я настоящий.

Хорошо, подумал он, иметь под рукой такого человека, как Винсент Джеймс! Если Винс, как всегда, напыщенно заявит: «Ник Вуд? Я знаю его. С ним все в порядке» — он тут же успокоит самого недоверчивого хозяина или хозяйку.

— Простите, пожалуйста, — вдруг выпалила Бетти. — Кажется, я несу абсолютную чепуху и в придачу нагрубила вам.

— Что вы, что вы! Расскажите мне о Флавии Веннер.

— Вам интересно? В самом деле интересно?

— Очень.

Бетти облокотилась о полированную стойку. В свете лампы в ее каштановых волосах плясали золотые огоньки. Она обвела взглядом театральный зал и пошевелила губами, будто не зная, с чего начать.

— Дом принадлежал ей. В середине шестидесятых годов XIX века ей купил его лорд Саксмунден.

— Она была знаменитой актрисой?

Бетти удивленно подняла одну бровь.

— Скорее не знаменитой, а печально известной. Слава ее носила скандальный характер. Сама Флавия Веннер считала себя на голову выше обыкновенных, «вульгарных» актрис; она всегда тяготела к классическому репертуару. Однако к ней в театр приходили не ради того, чтобы посмотреть пьесу; публика глазела на «ту самую Веннер». По традиции ее частные, домашние спектакли пользовались покровительством коронованных особ.

Внезапно Николасу Вуду представилась дикая картина: королева Виктория с трудом, тяжело дыша, входит в крошечный театрик, угрюмо озирается по сторонам и заявляет, что ей нисколько не весело.

Очевидно, Бетти прочитала его мысли — на лице ее мелькнула и тут же погасла тень улыбки.

— Нет, нет! Я имею в виду просто родственников королевской семьи. Но даже и в их случае соблюдались необходимые условности. Знаете, что такое бенуар?

Вуд напряг память.

— Что-то из французского, да? Такая ложа, закрытая для посторонних глаз, с прорезью в стене; люди в трауре могут смотреть спектакли так, чтобы их не видели другие.

Бетти кивнула.

— Идемте посмотрим нашу ложу бенуара!

Она подняла откидную крышку стойки, вышла наружу и повела его за собой. Миновав ряд кресел за деревянными перилами, Бетти направилась к задней стене зала. На взгляд Николаса, тяжелые бархатные портьеры, которыми была завешена стена, ничем не отличались от портьер, закрывавших другие стены. Но когда Бетти потянула одну из них в сторону, за ней обнаружилась небольшая ниша. В нише на небольшом возвышении стояло глубокое мягкое кресло шириной едва ли не с диван. Стены ниши или алькова выглядели звуконепроницаемыми.

— Здесь, — заявила Бетти, — августейшая особа находилась в уединении, невидимая постороннему глазу.

— Но как августейшей особе удавалось смотреть спектакль?

— Попробуйте сами!

Заинтригованный, Николас зашел в альков и сел в кресло. Бетти зашла следом и задернула портьеру.

В алькове было совершенно темно, если не считать узкой длинной щели примерно на уровне глаз, через которую видна была расположенная напротив сцена; впрочем, вид слегка расплывался, как будто скрытый серой вуалью.

— Портьера с секретом, — объяснила Бетти. — Отверстие незаметно снаружи, если только на него не падает яркий свет.

Комната в комнате, альков в алькове! Со своего места Николас отлично видел весь зал — вплоть до мраморного камина за сценой. Наклонившись правее, он разглядел барную стойку и даже разноцветные этикетки на бутылках, привносившие в этот игрушечный театр дух современности.

— Их было несколько, — продолжала Бетти. — В средней, самой большой, отец разместил проектор. Здесь душновато, правда?

Тут Николас Вуд случайно коснулся тыльной стороной ладони платья Бетти.

Прикосновение — даже такое легкое, случайное — способно породить бурю эмоций, вызванных самим фактом поступка. Случайное прикосновение предполагает многое. Оно способно породить мысли, о которых ты прежде даже не подозревал.

В мозгу Николаса Вуда молнией пронеслось воспоминание о том, что он здесь не просто гость; в его планы входило разоблачение — своего рода предательство Дуайта Стэнхоупа и его ценностей.

Но он ничего не мог с собой поделать. Рядом сидела Бетти; она тихо, еле слышно дышала. Темнота, комната в комнате, душные парчовые портьеры алькова и без того будили совершенно неуместные мысли, которые прикосновение лишь подкрепило. В прорези мерцал неяркий свет. Бетти быстро отвернулась, и он видел лишь один ее глаз; выражение глаза было испуганным. Вуд догадался: она чувствует то же, что и он, причем осознание пришло к ней с той же неожиданностью.

— Нам лучше… — начала было она, но тут же замолчала.

Ожидание.

Вот именно: оба они чего-то ждали. «Что ты собираешься сделать?» — «А ты что собираешься сделать?» — «Думаешь ли ты то же, что и я? А может, данная мысль пришла в голову мне одному (одной)?» При данных обстоятельствах, в таком безмолвном разговоре секунда кажется бесконечной.

Николас опустил руку, и она накрыла ее ладонь. Бетти не отстранилась; впрочем, она вообще не шевелилась. Черный рукав его тонкосуконного пиджака лежал на черном тюле рукава ее платья.

Она вздохнула, и он вздрогнул. Но когда он повернулся к ней, новый, неожиданный голос, прозвучавший на весь театр, нарушил хрупкое равновесие.

— Эй! — произнес новый голос. — Кто-то забыл потушить здесь свет!

Глава 2

Следует заметить, что Бетти вздрогнула, как будто обожглась. Но Ник, отдернув руку и выпрямившись, словно боясь вывалиться наружу через отверстие в занавесе, как труп в детективном романе, посмотрел вправо.

— Спокойно, — прошептал он девушке на ухо. — Там всего лишь Винс… нет, ей-богу, это ваш отец!

— Ну ладно, — продолжал мягкий голос Дуайта Стэнхоупа. — Что вы хотели мне сказать?

Дуайту Стэнхоупу было лет пятьдесят пять, однако энергией и живостью он не уступал и тридцатилетнему. Он стоял спиной к ложе бенуара, и было видно, что костюм сидит на нем превосходно. Затем Стэнхоуп подошел к барной стойке, обернулся и облокотился о столешницу.

Владелец «Уолдемира» — высокий, стройный, ни грамма лишнего жира — всегда держался очень прямо. Цвет его волос часто именуют стальным, однако его оттенок больше напоминал немытое овечье руно. Глаза, голос и манеры Стэнхоупа были мягкими, даже деликатными, хотя яркий румянец на щеках выдавал, что у него высокое давление.

— Смотри-ка! — добавил Стэнхоуп, беря со стойки бокал и нюхая его. — Кто-то побывал здесь и пил.

— Пьют все, — отвечал его собеседник, маленький, тощий человечек с почти лысой головой. — Не нравится мне это. Но тем хуже для них.

— Да нет, они будут в порядке.

— Твоя дочь слишком много пьет. Не мне бы говорить…

— Которая именно? — улыбнулся Дуайт Стэнхоуп.

— Элинор, разумеется. Неужели ты решил, что я имею в виду Бетти? Бетти — славная девочка.

Здесь, если они не хотели нарушать правила приличий, Бетти Стэнхоуп и Николасу Вуду следовало выйти из алькова.

На бумаге все просто. Что сложного в том, чтобы выйти и со смехом заявить: «Извините, мы смотрели в зал через щель в занавесе»? Но совесть подсказывает: «Вовсе не для того вы забрались в потаенную нишу. Вина написана у вас на лице. И оттого вы испытываете некоторую нерешительность».

Особенно, подумал Ник, перед лицом мистера Буллера Нейсби.

В маленьком, тощем, порывистом человечке он только сейчас узнал крупного финансиста из Сити, чье состояние было почти таким же, как и у Дуайта Стэнхоупа. Мистер Нейсби, приглашенный к ужину, за столом в основном говорил о своем пищеварении. На ночь он не оставался. Как он объяснил, его загородный дом находится всего в четверти мили от «Уолдемира».

Бетти, которая от сильного смущения отвернулась, все-таки попыталась выбраться из алькова, но ее спутник удержал ее. Дело в том, что… — здесь следует сказать правду, — дело в том, что у него имелись свои резоны послушать разговор хозяина дома и его делового партнера.

Они наблюдали за говорившими как сквозь газовую вуаль.

— Так что за праздничная вечеринка? — спросил мистер Нейсби, взгромождаясь на высокий табурет и скрещивая ноги.

— Мы ее так называем.

— Праздничная вечеринка! — повторил мистер Нейсби. — По-моему, ужасно глупая затея.

Дуайт Стэнхоуп слегка улыбнулся:

— Нисколько. Жена хочет устроить рождественскую вечеринку с маскарадом. Но если есть на свете вещь, которую я не люблю, так это переодевание.

Мистер Нейсби что-то проворчал, словно соглашаясь с хозяином, однако его неприязнь к маскарадам, очевидно, носила не столь явный характер.

— Далее, — продолжал мистер Стэнхоуп, — Рождество предполагает мессу; а я не любитель мессы. Более того, я всегда стараюсь избежать похода в церковь.

— Вот хитрюга! — беззлобно заметил мистер Нейсби.

— Спасибо. И потом, строго говоря, у нас будет даже и не вечеринка. Гостей всего двое — Винсент Джеймс и молодой Вуд. Я хотел позвать еще и капитана, но он все еще на маневрах.

— Винсент Джеймс, — повторил мистер Нейсби. — Вечно он у кого-то в гостях! Если парня не пригласят в выходные к кому-нибудь на обед, он, чего доброго, разобьет себе голову от скуки. Ты хоть понимаешь, молодой Дуайт, что мы с тобой надрываемся ради того, чтобы прокормить тех, кого называют дворянством и знатью? Мы похожи на французских шеф-поваров!

— И еще мы кормим своих родственников, — заявил Стэнхоуп после паузы — как будто ему хотелось возразить, но что-то его удержало. — А что еще нам остается делать?

— Повара! — с горечью повторил мистер Нейсби. — Вот кто мы такие — повара!

Стэнхоуп подмигнул ему.

— Полно, молодой Буллер, — заявил он. — Не так уж ты и надрываешься. Даже не особенно тратишь силы. Ты и работаешь-то только потому, что без работы не знал бы, чем себя занять. Жулик ты!

— А ты не любишь жуликов?

— Терпеть не могу, — кивнул Стэнхоуп.

— А! — отмахнулся Нейсби, потянувшись к блюдцу с картофельными чипсами, стоявшему на стойке. — Кстати, кто такой Вуд? Что тебе о нем известно?

— Немногое. Он приятель Бетти. Она подцепила его где-то в Лондоне; кажется, именно она уговорила меня пригласить его. Вот и все.

Наступило молчание.

Бетти в темноте медленно повернулась и посмотрела на своего спутника.

Произнеся явную неправду, Дуайт Стэнхоуп снова облокотился о стойку. Даже невинная ложь казалась ему унижающей его достоинство. В добрых глазах застыло невозмутимое выражение. Затем он сменил тему с такой легкостью, как будто смахнул с плеча соринку, и в голосе его послышались новые нотки.

— Так о чем ты хотел со мной поговорить?

— Я? Поговорить?

— Именно. Да еще наедине.

Мистер Нейсби взял еще один ломтик и захрустел. Некоторое время он не отвечал. Бетти и Николас видели его затылок с остатками прежде длинных волос цвета перца с солью.

— Ты обдумал мое предложение?

— Какое именно?

— Золотой человек, — ответил Нейсби.

На лице Дуайта Стэнхоупа заиграла улыбка, пусть и ироническая, но исполненная невыразимой доброты. Казалось, он всей душой сочувствует старому другу. Однако хозяин дома покачал головой:

— Буллер, старина! Ты ведь не серьезно?

— Почему бы и нет?

— Чтобы ты… практичный, деловой человек?

— Я действительно практичный, деловой человек. — Мистер Нейсби хлопнул по стойке ладонью. — Вот почему я считаю дело вполне реальным.

— «Золотой человек», — повторил Стэнхоуп. Дальше он заговорил совсем уж непонятно: — Одна, но тщательно проведенная разведка дна озера, и все наши трудности позади! Неужели ты до сих пор увлекаешься детскими приключенческими романами? Нет, нет, нет! А обойдется это в… Я забыл, во сколько это обойдется?

Мистер Нейсби не сдавался:

— Ничего ты не забыл. Ты видел все расчеты. Но я тебе повторю. Пятьдесят-шестьдесят тысяч.

Дуайт Стэнхоуп досадливо поморщился.

— Пятьдесят-шестьдесят тысяч, — настойчиво повторял мистер Нейсби, — если делать все как положено.

— Но если, по-твоему, шансы так высоки, почему ты приглашаешь меня в долю?

— Разделять риск, — мистер Нейсби пылко вскинул голову, — всегда самый лучший принцип. Кому, как не тебе, он должен быть прекрасно известен. Ты всегда им руководствовался; разделяй риск — и выходи из игры с прибылью.

— Извини, но я не могу разделять риск в подобном предприятии. Лично я охочусь только за одним золотым типом.

— Молодой Дуайт! — перебил его мистер Нейсби. — Позволь задать тебе вопрос!

— Конечно!

— Ты сейчас в трудном положении?

Стэнхоуп по-прежнему элегантно опирался на стойку; правая кисть сжимала пальцы левой. Пока они говорили о делах, улыбка не сходила с его губ, хотя казалась искусственной. Однако последний вопрос, очевидно, искренне позабавил его.

— Нет, — ответил он. — Во всяком случае, не в худшем, чем прочие из нас. Почему ты спрашиваешь?

— Потому, что в таком случае ты ведешь себя чертовски глупо, — заявил откровенный и прямой мистер Нейсби.

— Например, с чем?

— Например… с картинами.

— Не понимаю.

— У тебя есть коллекция картин. — Крутнувшись на высоком барном табурете, как обезьянка, мистер Нейсби схватил еще один ломтик картошки. Лица его Бетти и Вуд не видели; однако и затылок был весьма красноречив. — Очень ценных картин! По крайней мере, так мне сообщили. Сам я в живописи не разбираюсь. Почти все они принадлежали той старой проститутке… как бишь ее звали?

— Флавия Веннер.

— Точно. Они принадлежали Флавии Веннер. Полагаю, картины застрахованы. Иначе и быть не может. Если нет, значит, ты дурак.

Стэнхоуп ничего не ответил.

— Раньше, — продолжал его гость, — картины хранились в надежном месте, в галерее наверху. В галерее, оснащенной современной сигнализацией против воров.

— Ну и что?

— Но что ты делаешь сейчас? Ты переносишь самые ценные картины вниз. Вешаешь их в столовой. Там вообще нет никакой сигнализации. Французские окна — высокие, до пола — выходят в сад. Молодой Дуайт, почему бы тебе не высунуть голову из окна да не свистнуть Билла Сайкса?[1] А может быть, ты сам почему-то хочешь, чтобы картины украли? Я спрашиваю тебя на правах старого друга. Сам я, повторяю, не знаток живописи.

Произнеся свою речь, мистер Нейсби принялся поедать чипсы с такой скоростью, что скоро опустошил все блюдце. Энергичный хруст как будто призван был подчеркнуть важность произнесенных им слов. Дуайт Стэнхоуп следил за другом с вежливым, но непроницаемым выражением лица.

— Да, — кивнул он, — ты не знаток живописи.

— Это во-первых. — Мистер Нейсби смахнул с губ соль. — А во-вторых…

— У-у-у! — вдруг рявкнул кто-то прямо у него над ухом, отчего мистер Нейсби вздрогнул.

Элинор Стэнхоуп, выйдя из мрака, положила руки на плечи мистеру Нейсби и звонко чмокнула его в лысину. Когда он повернулся, чтобы взглянуть на нее, вытянув шею, как черепаха, она еще раз сочно чмокнула его, на сей раз в лоб.

— Куда вы подевались? — спросила она. — Кристабель предлагает сыграть в «Монополию» или еще во что-нибудь. А где Бетти и тот симпатичный молодой исследователь?

— Мистер Вуд не исследователь, моя дорогая, — мягко поправил дочь Дуайт.

— Я чувствую людей, — заявила Элинор, — вижу вокруг них ауры… Или надо говорить «ауру»? С множественным числом у меня всегда не ладилось. Если он даже и не исследователь, ему пристало им быть.

— Лучше сядьте, — невежливо заметил мистер Нейсби, — а то упадете.

— Фу, как грубо! — обиделась Элинор. — Пожалуйста, налейте мне еще чего-нибудь.

Никто не двинулся с места. Элинор вздохнула:

— В таком случае придется налить себе выпить самой! — Она вдруг сделалась очень вежливой. — Папа, ты не против, если я еще выпью?

— Нет. Конечно нет.

На самом деле он был против.

Элинор, как заметил по крайней мере один соглядатай из двух, держалась неплохо. Она не кричала; говорила довольно громко, но не срываясь в истерику. Глаза ее горели; держалась она довольно бесцеремонно; она внушала симпатию — несмотря на то что одновременно ее хотелось отшлепать.

Обойдя стойку, она внимательно оглядела отца и его друга. Элинор Стэнхоуп была одной из тех девушек, что безупречны с головы до ног. Кожа у нее была смуглая, загорелая, волосы черные, глаза карие; зрачки казались особенно яркими на фоне ослепительно-белых белков. Когда отец и дочь стояли рядом, видно было, как они похожи. Ростом Элинор была ниже Бетти, хотя по возрасту двумя-тремя годами старше. Сейчас, словно по контрасту с Бетти, на Элинор было белое платье; шею обнимали жемчужные бусы.

— Что вам налить, джентльмены? — спросила она, обдав их винными парами.

— Мне ничего, спасибо, — ответил ее отец.

— Мне тоже, — поддержал его Нейсби.

Элинор наморщила лоб. Однако не стала упрекать их, как можно было бы ожидать. Она спокойно повернула краник два раза, налив себе двойную порцию виски, поставила бокал на стойку и широко улыбнулась.

— Папа никак не излечится от своего пристрастия к фруктам и зарядке. А милый старый мистер Нейсби… от пристрастия к картофельным чипсам.

— Успокойтесь, — попросил Нейсби.

— Как не стыдно! — продолжала Элинор. — Как же ваш желудок? Ах! Грязное блюдце!

Она открыла воду и, проворно схватив пустое блюдце, поставила его в раковину под стойкой. Отскочившая рикошетом струйка воды попала на ее белое платье. Тут Элинор, как будто что-то вспомнив, вдруг сосредоточилась; прикрутила воду, дождалась, пока блюдце наполнится до краев, и, расплескав половину, водрузила его на стойку.

— Знаете, что это значит? — осведомилась она.

Нейсби был раздражен, а Дуайт озадачен.

— Что значит?

— Вот. Если бы я умерла — или умирала…

— Элинор, — очень спокойно остановил дочь Дуайт.

Данный эпизод остался для наблюдателей непонятным — по крайней мере, до какого-то времени. Элинор вдруг расхохоталась, но тут же осеклась и взяла себя в руки — как будто насыпала порох в гильзу. Глаза ее сияли; щеки раскраснелись от выпитого.

— Извините! — проговорила она так искренне и покаянно, что оба ее собеседника вздохнули с облегчением. — Кажется, сегодня мне урежут порцию. Что ж, не повезло. Скоро наступит новый, 1939 год. Что-то он нам принесет?

Элинор залпом выпила виски.

— Ничего хорошего, — кисло отозвался Нейсби. — Предупреждаю: ничего хорошего.

— Ну, не знаю, — возразил Дуайт. — Если бы только можно было не допускать этих ужасных коммунистов…

— А теперь по второму вопросу, — заявила Элинор. Под воздействием спиртного в голове у нее зашумело. — Пункт первый. — Она посмотрела на свои руки. — Почему мой отец держит картины в таком месте, откуда их легче всего украсть? Вы только что обсуждали это. Я слышала.

Дуайт и Нейсби быстро переглянулись.

— Вопрос второй, — продолжала Элинор. — Почему все так стараются выдать меня, moi qui vous parle,[2] за очень богатого капитана Доусона?

Она задумалась.

— Нет, вообще-то я не против выйти за Рыжика Доусона. Может быть, получится даже забавно.

— Брак, молодая леди, — возразил ей мистер Нейсби, — вещь отнюдь не забавная.

— Это вы мне говорите? — удивилась Элинор.

— Послушайте…

— Видите ли, я страдаю от несчастной любви. Я бы не раздумывая выскочила за Винса Джеймса, если бы он попросил моей руки. Да только он не попросит. Так почему не Рыжик? И даже не милый Буллер? Буллер, вы бы взяли меня в жены? — Она подмигнула потрясенному мистеру Нейсби. — Если кто-то вам скажет, что в наши дни не «устраивают» браки, как в Викторианскую эпоху, вы послушайте меня и не верьте. Хотя, по-моему, так нечестно. Почему выбрали меня? Почему не Бетти? Ей бы понравилось. Она прирожденная жена. Иногда я думаю, совершала ли она в жизни…

Здесь в дело вмешалась упрямая судьба. Она устроила так, что Николас Вуд, пытаясь изменить позу, нечаянно задел ногой портьеру, и она закачалась.

— Черт! — негромко выругался он.

Их положение становилось нелепым; скоро оно грозило стать нестерпимым. В душном алькове было жарко и очень пыльно. Оба еле сдерживались, чтобы не чихнуть.

В тишине голос Элинор казался особенно звонким.

— Иногда я думаю, совершила ли она в жизни хоть один недостойный поступок. — Элинор очень задумчиво посмотрела блестящими глазами на портьеру.

— Может, пойдем вниз? — предложил Дуайт.

— Да, пошли! — Элинор, спотыкаясь, выбежала из-за стойки, одергивая на себе платье. — Я просто думала, что забыла здесь портсигар, — добавила она.

И она направилась прямо к тайному укрытию.

Бетти и Вуд по-прежнему видели руки хозяина дома. Правой ладонью Дуайт Стэнхоуп похлопывал левую, лежащую на стойке. Мистер Нейсби повернулся через плечо; личико его прорезали глубокие морщины. Ник подумал: если он хоть чуть-чуть разбирается в женщинах, Бетти не станет злиться на Элинор за то, что она их разоблачит; она будет злиться на него.

Элинор двигалась проворно и ловко. Вначале она оглядела кресла миниатюрного зрительного зала. В прорезь отлично видны были ее смеющееся лицо, возбужденно-лукавый взгляд и жемчужные бусы, оттенявшие смуглую шею.

— Портсигар, — бормотала она. — Портсигар… Портсигар…

Обойдя помост, она приблизилась к портьере. Потом беззаботно заглянула в щель. Так как она стояла на свету, подробностей она не видела, однако разглядела все, что нужно. Глаза ее широко раскрылись; в них появилось выражение такой глубокой радости, что она стала похожей на маленькую девочку.

Потом Элинор Стэнхоуп совершила поступок, за который один мужчина готов был в благодарность вечно жать ей руку. Она отвернулась.

— Нет, — громко заявила она. — Его здесь нет. Здесь ничего нет. Пойдемте вниз!

Взяв под руки отца и мистера Буллера Нейсби, она потащила их к двери. Голова ее, достававшая отцу только до плеча, находилась на одном уровне с головой странно оробевшего мистера Нейсби. Элинор ни разу не оглянулась на портьеру с секретом. Но когда Бетти и Николас вышли, до них донесся ее звонкий, радостный голос:

— А я все-таки думаю, что тот малый — исследователь!

Глава 3

Внизу, в гостиной, Кристабель Стэнхоуп беседовала с Винсентом Джеймсом. Точнее, говорила Кристабель, а Джеймс подбрасывал игральные кости и слушал.

— Посмотрим, — говорила Кристабель. — Какой у нас сегодня день?

— Четверг.

— Значит, Новый год наступит в ночь с субботы на воскресенье. Ну и повеселимся мы! Дети со всей округи ждут не дождутся…

— Вы каждый год празднуете?

— Да, в театре наверху. В этом году у нас фокусник и мультфильмы. У Дуайта никак не получается стать настоящим деревенским сквайром, как мистер Радлетт, — у того все схвачено. Но по крайней мере, устроим развлечение детворе. — Кристабель помолчала. — Наверное, мистер Джеймс, вас удивляет, зачем мой муж купил такой дом?

— Боже правый, нет!

— Дом нелепый и вычурный. — Кристабель склонила голову. — Я знаю, все так говорят у меня за спиной.

— Вам это только кажется!

Кристабель оглядела длинную, просторную комнату. В дни Флавии Веннер было модно копировать стиль венецианских вилл. Но даже в то время архитектор не мог не понимать, что белый мрамор с розовыми прожилками в английском климате усиливает ощущение холода. В стены были вделаны панели, имитирующие гобелены. В мраморном, громадном, как мавзолей, камине разожгли жаркий огонь — на таких кострах в эпоху Возрождения жгли еретиков. Приглушенный свет подчеркивал удобство современной мебели и оттенял пышность, наследие венецианских дожей.

В отдалении, за широкой аркой, начиналась столовая. Там было темно, если не считать крошечных желтых лампочек над картинами.

Картин было всего четыре, четыре ярких пятна на стенах, однако они обладали поистине гипнотическим действием. Флавия Веннер обожала испанских художников — точнее, ей нравилась пылкая страстность их полотен. Со своего места у камина Кристабель видела маленького Эль Греко. Картина, уникальная по содержанию для этого художника, висела над буфетом.

Кристабель взяла из портсигара, лежавшего рядом, сигарету. Винсент Джеймс тут же поднес ей спичку.

— Спасибо. Наверное, вам известно, — хозяйка дома глубоко затянулась, — что когда-то я выступала на сцене?

— Ну конечно! Я часто видел вас в дет… — Винсент закашлялся и осекся. — То есть несколько лет назад.

— Я не обижаюсь, — заверила его Кристабель. — Дело было очень давно.

— Тогда я вас обожал. И сейчас обожаю.

Кристабель смерила молодого человека пристальным взглядом:

— Лесть. Грубая лесть! Но мне нравится.

Жар огня, ослепительно сверкающая стена; казалось, что воздух дрожит. Джеймс снова принялся подбрасывать кости за столиком для игры в бакгаммон.

Кристабель размышляла. Так вот он какой, предмет воздыханий Элинор! Молодой человек, которого часто приглашают в гости за то, что он принадлежит к высшему обществу, умеет играть в крикет, охотиться и к тому же обладает выдающимися и какими-то нечеловеческими талантами почти во всех видах спорта.

Впрочем, юноша вполне обычный. Может быть, глуповат. Иногда чуть надменен. Однако держится скромно, обладает обворожительной внешностью и привык принимать как должное то, что он всем нравится. Года тридцать два или около того. Высокий, как Дуайт; квадратный подбородок с ямочкой посередине, кудрявые светлые волосы, улыбка, пытливый взгляд…

Сейчас он был даже более пытливым, чем обычно.

— Ставите пенни, миссис Стэнхоуп?

Короче говоря, вот мужчина, в которого влюбилась Элинор. А что же он сам? Он, как честный английский джентльмен, терзается муками совести, поскольку у него нет денег.

Кристабель рассмеялась вслух.

— Что тут смешного, миссис Стэнхоуп?

— Извините. — Кристабель стало немного стыдно. — Я просто думала…

— О чем?

— О том, что Дуайт живет в доме Флавии Веннер и притом его невозможно уговорить устроить бал-маскарад. Он ненавидит маски и переодевания. Но купил мне этот дом, потому что знал, что я хочу жить в нем.

Так и было. Дуайт Стэнхоуп женился на ней, когда ему было двадцать пять лет — вдовец почти без гроша в кармане; и с тех самых пор он ее буквально боготворит. Кристабель следила за дымком от сигареты, который, извиваясь кольцами, уходил в потолок. Вовремя и тактично поданный совет будет нелишним…

Она махнула рукой, в которой держала сигарету:

— Видите ли, я всегда обожала Флавию Веннер. Жить в ее доме стало мечтой моей жизни. Флавия Веннер любила роскошь. Она всегда поступала как хотела и, если позволите такое выражение, плевала на все. Как…

Винсент Джеймс оцепенел.

Кристабель подозревала, что молодому человеку не нравятся чужие откровения: не нравится все, что имеет запах чужих секретов. Однако он ничего не может с собой поделать.

— Как Элинор, хотели вы сказать?

— Нет, — возразила Кристабель. — Не как Элинор. — Она помолчала. — Послушайте моего совета, мистер Джеймс. Никогда не растите двух взрослых дочерей, одна из которых приемная.

— Спасибо. — Винсент с силой кинул кубик в коробку. — Я запомню.

— Видите ли, вам приходится делить все между ними поровну. Бетти — моя родная дочь. Естественно, к ней я отношусь пристрастно.

— Естественно.

— Однако с ними обеими обращаются одинаково. Мы воспитали их в так называемом современном стиле. Обе поступают как хотят. Дуайт никогда ни во что не вмешивался, никогда ни слова не говорил, даже если от его неодобрения дрожали стены. И поверьте, фраза Дуайта «Мне это не по душе» значит в его устах примерно то же, что у других — апперкот в челюсть. — «Неужели я рассуждаю как классная дама? Элинор бы точно обозвала меня занудой. И все же я говорю правду — истинную правду». — Элинор, — продолжала Кристабель, — умная девочка. Но притом вспыльчивая и несдержанная. Она часто думает, что ей чего-то хочется, хотя на самом деле ей просто скучно. Вы меня понимаете?

— Н-нет, боюсь, не понимаю.

«Боже, ты еще глупее, чем я думала!»

Однако времени на продолжение разговора уже не осталось. В гостиную вошла сама Элинор, таща за собою Буллера Нейсби. Она подвела пленника к камину.

Кристабель откинула голову на высокую спинку кресла, не глядя взяла со стола бокал и отпила глоток. Может, ее разговорчивость объясняется количеством выпитого бренди? В пятьдесят четыре года у Кристабель все еще была девичья фигурка. В каштановых волосах то здесь, то там блестели серебристые пряди, создавая эффект того, что волосы искусно покрашены в дорогом салоне.

— Вот, задержала их на месте преступления и доставила сюда, — заявила Элинор, кивая через плечо на отца. — Они сыграют в «Монополию», в «Стук почтальона» или во что захотите.

Кристабель допила бренди.

— Для игр поздновато, — заявила она. — Половина двенадцатого.

— Да, поздно, — кивнул мистер Нейсби. — Если не возражаете, я вызову машину. Завтра мне рано вставать.

— Элинор, где Бетти и мистер Вуд?

Элинор скроила хитрую и одновременно радостную гримаску.

— Понятия не имею! — со значением подмигнув, ответила она. — Вероятно, обследуют дом, ища следы Флавии Веннер. Или вышли на улицу и играют в снегу, как парочка невинных младенцев.

— Сейчас снега нет, — проворчал любитель точности мистер Нейсби. — Всего несколько снежинок. Слишком холодно для снегопада.

Элинор проигнорировала его замечание.

— А мне кажется, надо во что-нибудь поиграть. Я поделилась с папой и нашим Оливером Кромвелем… — Кристабель про себя отметила, что Буллер Нейсби совсем не похож на пуританина, — своими честолюбивыми планами. Хочу придумать новую игру. Новое развлечение!

— Зачем? — спросила Кристабель.

— Затем, что мне все надоело! — В голосе Элинор послышались визгливые нотки. — Сыта по горло! Я все видела. Все испытала…

— Ты правда так считаешь? — с интересом, но без удивления спросила Кристабель. — Когда-то мне и самой так казалось.

— Ну, или почти все, — поправилась Элинор. — Конечно, я еще никого не убивала…

Кристабель едва не поперхнулась.

— Тут трудность в том, что тебя неизбежно поймают и повесят. Не стоит дело такого риска, даже если у тебя есть мотив.

— И потом, — поддержал жену Дуайт, стоявший очень прямо, — ты забываешь одну важную вещь, связанную с убийством.

— Какую?

— Убивают всегда не тех, — ответил Дуайт.

Элинор стиснула зубы.

— Ты не схватишь приманку, верно? Ну, заранее сказать ничего нельзя. Может быть, в нашем доме творятся черные дела — а вдохновительницей выступает дух Флавии Веннер. Может, в данную минуту молодой исследователь душит Бетти. Может, у самой Бетти или кого-то другого есть страшная тайна, которая не должна выплыть наружу. Я намерена отыскать в нашем захолустье хоть что-нибудь интересное, так что помогите мне! Кстати, об интересном: как насчет рюмочки на ночь?

— Если хочешь. — Кристабель пожала плечами.

— Отличная мысль, — согласился Винсент Джеймс.

Буллер Нейсби довольно громко пробормотал себе под нос: «Жаль, что некоторые родители не порют своих детей». Почти не глядя на Джеймса, Элинор обошла диван, на котором он сидел, и оглядела содержимое приставного столика.

— Кристабель, злодейка! — Она подняла хрустальный графин и помахала им в воздухе. — Все выпила!

— Ты сама, дорогая… — начал было Дуайт.

— Я позвоню. Нет, слуги уже спят. Не важно. Столовая. Буфет. Пошли, Кромвель!

Порывисто схватив упирающегося Нейсби, она поспешила в сторону столовой.

Дуайт Стэнхоуп смотрел им вслед. Джеймс с грохотом бросал кости. Кристабель докурила сигарету и швырнула окурок в камин.

— Кристабель, — внимательно глядя на жену, сказал Дуайт, — можно признаться тебе кое в чем? — Он протянул жене руку. — Ты у меня такая замечательная! Знаешь почему?

— Да, сэр!

— Я серьезно. Не обращайте на нас внимания, мистер Джеймс.

— Что вы, что вы!

— А я буду бренди! — послышался из столовой капризный голос Элинор, в котором угадывалась ярость. — Мне все равно, смешиваю я напитки или нет! Я буду, буду бренди!

— Извините, — сказал Дуайт и пошел за Элинор.

Проводив мужа взглядом, Кристабель поморщилась. Когда она обернулась, то с удивлением увидела на лице Джеймса проницательную полуулыбку.

— Поскольку он не скажет, почему вы такая замечательная, позвольте мне.

— Прошу вас.

— Все потому, что вы не суетитесь.

— Не суечусь?

— Да. Большинство дам вашего возраста только и делают, что суетятся.

— Спасибо.

— Вечно советуют: «Делай то», «Не делай этого», спрашивают: «Видели вы то или это?» или «Вы непременно должны это посмотреть» — имея в виду пустяки, которые ничего не значат. Они всегда в возбужденном состоянии. Сами никогда ничего не делают, но неустанно будоражат других.

На лице Кристабель появилось выражение подавленности.

— А я-то думала, все дело в моей девичьей фигурке, — сказала она чуточку кокетливо, однако прямолинейный мистер Джеймс оставил ее кокетство без внимания.

— Нет-нет, — заверил он ее. — Хотя у вас фигура одна на миллион. Вы напоминаете мне Бетти. Кстати, где Бетти?

— Если верить Элинор, она с вашим другом. — Кристабель прищурилась. — Ведь он ваш друг, да?

— Кто, Ник Вуд? Разумеется!

— Старый друг?

— Мы вместе учились в школе. Он всегда восхищался мной, хотя, по-моему, не следовало. Ник все хотел играть в крикет, только игрок из него был никудышный.

— Осторожно! — послышался резкий окрик из соседней комнаты. — Порежешь пальцы!

Кристабель снова повернулась, чтобы видеть столовую и буфет у левой стены.

Слабый источник света над картиной Эль Греко высвечивал Дуайта, Буллера Нейсби и Элинор, стоявшую между ними. На средней полке буфета помещалась тяжелая серебряная ваза, доверху наполненная фруктами. Элинор расставила на полочке в ряд бокалы и с осторожностью химика разливала по ним бренди. Затем она заявила: если отец не пьет, пожалуйста, дело его; но в таком случае пусть съест яблоко. Отодвинув локтем Буллера Нейсби, она схватила нож для фруктов и начала счищать с яблока кожуру.

То, что случилось потом, из гостиной было видно неотчетливо. Дуайт Стэнхоуп издал резкий возглас. Яблоко со шлейфом пунцовой кожуры полетело в одну сторону. Ножик — в другую. А мистер Нейсби начал ругаться.

— Кто-то толкнул меня под локоть! — закричала Элинор.

— На лезвии кровь, — заметил Дуайт, разглядывая упавший на пол ножик.

— Чушь! — сухо возразил мистер Нейсби. — Просто кусочек яблочной кожуры. Вот, смотрите.

Он нагнулся за ножом. Лезвие было узкое, очень тонкое, длиннее, чем у обычных ножей для фруктов, и очень острое; серебро тускло блеснуло на фоне ковра. Нейсби схватил нож и кинул в вазу с фруктами.

— Подумаешь, — фыркнула Элинор, — сколько суеты вокруг капельки крови! — Она поднесла указательный палец ко рту. — Кстати, я даже не порезалась.

Некоторое время Кристабель молчала.

— О чем вы говорили? — переспросил Винсент Джеймс.

— Ах да! — Она как будто очнулась. — О вашем друге, мистере Вуде.

— Чертовски плохо играл в крикет, — любезно напомнил мистер Джеймс.

— Не сомневаюсь. Как по-вашему, зачем он сегодня вечером обыскивал комнату моего мужа?

Ее собеседник изумленно воззрился на нее:

— Вы серьезно?

— Я не знаю, обыскивал он ее или нет, — пояснила Кристабель. — И ничего не могу доказать. Но Хэмли, камердинер мужа, видел, как ваш приятель выходил из комнаты Дуайта. Заявил, что ошибся — перепутал со своей комнатой. Нелепая выдумка, потому что, — Кристабель кивком указала на потолок, — его комната находится в том крыле, а мы помещаемся в противоположной части дома.

— И все же…

— Между прочим, ваш мистер Вуд не пожелал, чтобы к нему приставили камердинера. И даже не разрешил никому распаковать его вещи. А сумку запер на ключ.

— Ну и что? — возразил ее собеседник, хотя вид у него был несколько потрясенный. — Так поступают большинство людей.

— Ах, возможно, я все только придумываю или, как вы выражаетесь, суечусь.

— Ник Вуд, — надменно заявил Джеймс, — неплохой малый. По крайней мере, был таким, когда я его знал. Я его расспрошу. Выясню у него…

— Ради бога, не надо!

— Тогда чего же вы хотите?

Кристабель откинула голову назад и рассмеялась.

— Ничего! Просто приглядывайте за ним. Я поселила вас рядом с вашим другом. Видите ли, едва ли здесь что-нибудь дурное…

— Конечно, дорогая мадам, — ответил Джеймс с неожиданной галантностью. — По-моему, вам это даже нравится.

В это время в гостиную решительной походкой вернулась Элинор; пританцовывая, словно в балете, она несла на вытянутой руке поднос с расставленными на нем бокалами. Дуайт, сунув руки в карманы, шел за помрачневшим Нейсби.

И сразу же в гостиную из коридора вошли Бетти и Николас Вуд.

Где-то в отдалении часы на колокольне пробили половину двенадцатого.

Глава 4

В четверть четвертого ночи в дом проник взломщик.

В тот день луна по календарю всходила в половине третьего ночи. В слабом, мертвенном свете убывающей луны был едва виден особняк, именуемый на конвертах для писем «Уолдемир», хотя Флавия Веннер называла его Домом Масок.

Большой и массивный дом, квадратный в плане, с восьмиугольными башенками с двух углов по фасаду, был выстроен из гладких серых каменных блоков. Сегодня мы называем такой стиль викторианской готикой, потому что крыша и башенки украшены фальшивыми зубцами. Над ними возвышался покатый фронтон и купол с флагштоком. Парк, усаженный крепкими деревьями, и высокая металлическая ограда отделяли дом от дороги на фешенебельный курорт Танбридж-Уэллс. В темных окнах — во всех трех этажах с тыльной стороны дома — отражался морозный свет луны.

Взломщик сверился с наручными часами.

Почти пора!

По сравнению с громадными горами такой особняк может показаться крошечным. Однако стоящий посреди парка, можно сказать вздымаясь ввысь посреди собственного моря, он настойчиво приковывал к себе внимание. Сбоку лепился пузырь теплицы из стекла и железа с изогнутой крышей. За теплицей располагался цветник; сейчас в нем виднелись лишь голые одеревеневшие стебли, тронутые морозом и запустением. Три ступеньки — слишком узкие, чтобы их можно было назвать террасами, — спускались к крокетной площадке. Луна, беспрепятственно освещавшая площадку и стоящие за ней черные силуэты деревьев, спотыкалась о безмолвные окна, как будто смущаясь собственного отражения.

Часы на церковной колокольне глухо пробили четверть. И взломщик завернул за угол дома.

Слева от него находился своего рода деревянный навес, под который можно было выйти из столовой; навес был образован выступом находящейся сверху комнаты. Вор принялся изучать его.

Лицо взломщика закрывала черная маска с прорезями для глаз. Бесформенная тяжелая шапка была надвинута на уши. Такие же бесформенные, мешковатые куртка и брюки, толстый теплый шарф, перчатки и теннисные туфли довершали невыразительный облик.

Несмотря на экипировку, взломщику было холодно. Студеной ночью у него занемели пальцы; мороз находил прорехи в его теплом облачении и покусывал. При каждом выдохе маска на лице шевелилась; из-под нее вырывался морозный пар. Возможно, из-за того, что луна светила тускло, а может, и потому, что угол обзора был сужен из-за прорезей в маске, взломщик не заметил, что крыльцо покрыто тонкой коркой наледи. А может, ему было все равно.

Во всяком случае, резиновые подошвы его теннисных туфель оставили на корке льда следы.

Окна столовой можно было назвать французскими лишь с большой натяжкой. Это были большие и длинные окна, какие можно часто увидеть в домах викторианского стиля: почти до самого пола, но со скользящими рамами. Вначале взломщик достал две короткие полоски липкого пластыря, заранее отрезанные от рулончика, который лежал у него в кармане, и прилепил их к стеклу снизу. Оглянулся — лишний раз проверить, что пути к отступлению не отрезаны. Затем извлек вполне современный стеклорез…

Внимание!

Стеклорез заскрежетал по стеклу, как бормашина. Даже самого взломщика передернуло. Он прервал работу и прислушался.

По-прежнему ничего.

Еще две минуты, и он вырезал аккуратный полукруг стекла прямо под задвижкой. Полоски липкого пластыря не дали стеклу выпасть. Вор просунул руку в перчатке в дыру и отодвинул шпингалет. Рама поднялась, издав слабый скрип. В час, когда совершается больше всего самоубийств и люди видят плохие сны, в Дом Масок проник вор.

— Я ведь знаю, где оно, — пробормотал он себе под нос.

Раздвинув тяжелые бархатные портьеры, он спрыгнул на пол столовой. Тепло, спокойствие, темнота сомкнулись вокруг него; он поежился, наслаждаясь комфортом после мороза.

Теперь фонарик!

Тонкий лучик забегал по комнате. Осветил толстый ковер, прошелся по обшитой дубовой панелью стене и наткнулся на буфет. Высветил массивное серебряное блюдо, вазу с фруктами на средней полке и поднялся к картине, висевшей сверху.

— Ага! — сказал вор.

Эль Греко, спасший пальцы от инквизиции, назвал свою картину «Озеро». Судя по резким, ярким цветам, действие происходило в тропиках, где-нибудь в Мексике или Южной Америке. Морщинистые лица, яркие пятна и мазки были, казалось, нанесены бурей или молнией.

Человек в маске не стал разглядывать картину. Он и без того знал, что на ней изображено.

Спокойно подойдя к буфету, он прислонил фонарик к серебряному соуснику так, чтобы свет его падал на картину. Протянув руку, он без труда снял «Озеро» с гвоздя. Картина была маленькая, но достаточно громоздкая из-за тяжелой рамы. Когда вор опускал картину, он нечаянно задел углом рамы вазу с фруктами. Маленький острый фруктовый ножик выпал, вонзившись в дерево; следом покатился апельсин.

Ради бога, осторожнее!

Вор действовал уверенно; почему бы и нет? В конце концов, ему почти нечего бояться. Он не воспользовался ножом для фруктов, а достал собственный перочинный нож, заточенный для конкретной цели. Осторожными движениями, как человек, отдающий себе отчет в ценности произведения искусства, он начал отделять холст от рамы.

Неуклюжая маска надоела вору, но он решил все же не снимать ее. Перчатки представляли меньшее затруднение. Он почти закончил работу, когда вдруг где-то невдалеке скрипнула половица.

Вор резко повернул голову.

Он стоял лицом к буфету, склонившись над выдвижной столешницей. Там, где на лицо падал луч фонарика, можно было видеть лишь бесформенный пузырь, если не считать живых, загадочных глаз; глаза сверкали, когда он поворачивал голову.

Движимый чувством самосохранения, он всмотрелся в темноту внимательнее. Захотелось спросить: «Кто здесь?» Механически он сложил перочинный нож и сунул его в карман. Но ничего не произошло. Подождав некоторое время, показавшееся ему вечностью, он снова повернулся к холсту.

Именно тогда кто-то тихо подошел к нему сзади.

Однако взломщик не обладал шестым чувством, позволяющим определить приближение смерти.

Глава 5

Николас Вуд, которому отвели спальню на втором этаже, услышал грохот.

Он давно уже ворочался в постели в холодной полудреме; не в силах заснуть, он гадал, чего в действительности хочет от него хозяин дома, в чем тут подвох и что ему делать — бодрствовать или спать.

Он повернулся на левый бок и услышал, как часы на колокольне пробили три. Спустя какое-то время снова перевернулся — пробило четверть четвертого. С того времени он находился в полузабытьи; его разбудил страшный грохот, от которого, казалось, зашатался дом.

Так грохочет груда упавших на пол тяжелых металлических предметов.

Николас Вуд рывком сел. Спросонок он даже не понял в первый момент, где находится. Фрагменты головоломки никак не желали складываться. Из-под двери тянуло сквозняком; холод взбодрил его. Скинув одеяло, он потянулся к выключателю. Часы на прикроватном столике показывали двадцать восемь минут четвертого.

— Эй! — позвал чей-то голос. — Эй!

Из соседней спальни, отделенной от его собственной маленькой ванной комнатой, он услышал скрип пружин и щелчок еще одного выключателя.

— Эй! — повторил тот же голос. — Ник!

— Что?

— Ты что-нибудь слышал?

— Да.

Николас нашарил тапочки и накинул на плечи халат. При звуках знакомого голоса он словно скинул с себя груз прожитых лет и вернулся в школу. Винсент Джеймс считался героем шестого класса. Ник прекрасно помнил его голос — повелительный, громкий, самодовольный; Джеймс часто просил принести ему что-нибудь. Николас мог бы предсказать, какими будут следующие слова его однокашника:

— Пожалуйста, сходи и посмотри, что там такое.

Николас Вуд стоял на пороге, когда из ванной в его комнату вышел Винсент Джеймс, успевший набросить поверх пижамы синий шерстяной халат.

В коридоре было почти темно. В «Уолдемире» свет всю ночь горел только в главном, парадном зале. Комната Ника находилась в торце левого крыла дома, если смотреть от входа. Он неуверенно зашагал по коридору, прислушиваясь.

Мнения знатоков по вопросу о стиле парадного зала Флавии Веннер разделились. Одни считали, что архитектор воспроизвел интерьер виллы Боргезе в Риме, другие — что зал напоминает о Парижской опере. Огромное просторное помещение было отделано бронзой, мрамором и мозаикой. Мраморную балюстраду с обоих концов венчали широкие, устланные ковровой дорожкой лестницы, ведущие в нижний зал. Роскошь и великолепие парадного зала можно было разглядеть при свете ламп в виде фигурок тритонов, укрепленных на стойках перил. Нику почудилось, будто он еще спит.

Но он не спал.

— Что вы здесь делаете? — спросил женский голос.

Ник развернулся кругом.

С противоположной стороны на площадку вышла Кристабель Стэнхоуп. Поверх ночной рубашки и пеньюара она набросила меховую шубу; каштановые волосы с серебристыми прядями разметались по плечам.

— Меня разбудили, — ответил Ник.

— Разбудили? — Кристабель повернула голову, и он заметил у нее на шее едва заметные морщины.

— Да, мистер Джеймс. Шум доносился снизу, из столовой, по-моему. Извините…

Он сбежал по лестнице, устланной ковровой дорожкой. В нижнем холле подошвы тапочек застучали по мраморному мозаичному полу. Ник бросил взгляд на ряд дверей слева. Впереди — малая гостиная. В центре — главная гостиная или салон, в котором они сидели вчера вечером. Дальше всех от него — столовая.

Он повернул ручку двери, распахнул ее и, повинуясь привычке, отступил в сторону. Но навстречу ему никто не вышел.

Осторожно просунув руку за дверь, он нашарил выключатель и включил свет…

— Вот это да! — воскликнул Николас Вуд.

Возможно, лучше всего представшую его глазам картину описало бы слово «разгром». На полу рядом с буфетом на спине лежал человек в черной маске, закрывающей все лицо, бесформенной шапке, надвинутой на уши, в толстой куртке и штанах, в теплом шарфе и теннисных туфлях. Он широко раскинул руки в перчатках, неуклюже вытянув ноги.

Его убили ударом ножа в грудь. Кровь пропитала старую твидовую куртку и рубашку и запачкала вельветовые брюки. Рядом с трупом валялся помятый холст; краска в некоторых местах отошла и покрылась трещинами. Холст был аккуратно вырезан из рамы. Стала ясна и причина страшного грохота: со средней полки буфета сбросили почти все, что там находилось, в том числе и вазу с фруктами. На ковре в живописном беспорядке валялись апельсины, яблоки и тепличные груши. Под боком у взломщика лежала раздавленная гроздь винограда.

Ник успел разглядеть всю сцену в подробностях. Особо он отметил окровавленный нож для фруктов, лежащий у левой ноги взломщика. Кроме тиканья часов на руке убитого, он не слышал больше никаких звуков.

Убитого?

Да. Ник нагнулся и взял руку лежащего человека. Пульса не было. Он медленно обошел комнату и, отдернув одну из тяжелых портьер, обнаружил, что окно за ней открыто. Он снова покружил по комнате, глубоко задумавшись…

Потом он вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

Винсент Джеймс, со всклокоченными со сна кудрями, сонный и сердитый, бесцельно слонялся по коридору, сжимая в руке кочергу.

— Послушай, Винс, — сказал его школьный приятель. — Я могу тебе доверять?

Винсент Джеймс замер на месте.

— Можешь ли ты доверять мне?! — повторил он изумленно, широко открыв один глаз и закрыв другой. — Можешь ли ты доверять мне?!

— Вот именно.

— Ну и ну! Принимая во внимание то, что творится в этом доме…

— Винс, я служу в полиции.

Джеймс медленно опустил кочергу, как будто пытался поставить ее на полу. Сунул руку за полу халата и заморгал глазами. Готовый к такой реакции, Ник вытащил из кармана бумажник, в котором лежало его удостоверение, и протянул однокласснику.

— «Департамент уголовного розыска Столичной полиции, — прочитал Джеймс. — Имя: Николас X. Вуд. Звание: инспектор уголовного розыска». После каждой фразы он взглядывал на своего собеседника и сдвигал брови, как будто ему что-то не нравилось. — «Рост: метр семьдесят восемь. Вес: семьдесят шесть килограммов. Волосы черные. Глаза серые. Особые приметы…» Ах, чтоб тебя!

— Ш-ш-ш!

— Чего ради ты подался в полицию? Ты всегда был таким книжным парнем. Что такому, как ты, делать в полиции?

Ник забрал свое удостоверение.

— И кстати, здесь-то что ты делаешь?

— Винс, сейчас у меня нет времени на объяснения. Увидимся позже. Главное, что… — он махнул в сторону столовой, — там взломщик.

— Вот как? — удивился Джеймс, снова хватаясь за кочергу.

— Взломщик мертв. Его закололи ножом.

— Ну и ну! Кто это сделал?

— Не знаю.

— Брось, — возразил Джеймс, — ты имеешь право убить взломщика. Лично я не стал бы закалывать его ножом. Но все же… если кто-то вламывается к тебе в дом и ты стреляешь в него или бьешь дубинкой по голове, все в порядке. Почему же ты не знаешь, кто это сделал?

Ник прижал палец к губам.

К ним быстро приближалась Кристабель Стэнхоуп. В мраморной раковине парадного зала с золочеными купидонами на карнизах шаги были почти беззвучными. Им показалось, будто где-то вдали нарастает гомон — как в дортуаре школы, когда ученики просыпаются. Ник вспомнил, что в штате состоит двадцать слуг.

— Я слышала, о чем вы говорили. — Кристабель облизнула губы. — Вы правда полицейский?

— Да, миссис Стэнхоуп.

— Значит, вы не… Впрочем, не важно. — Она рассмеялась, но вовремя остановилась. — Приехать вас попросил мой муж?

— Да.

— Зачем?

— Если можно, об этом потом. Где сейчас мистер Стэнхоуп?

— Не знаю. В собственной комнате мужа нет. Уж не думаете ли вы, будто он потерял самообладание и убил?.. — Подняв руки, Кристабель пригладила шелковистые вьющиеся волосы. Ее жест — сознательно или неосознанно — был исполнен грации. Затем она без выражения продолжала: — Труп в нашем доме! Как необычно! Иногда я думала, что будет, если у нас случится что-нибудь страшное; однако сейчас я не испытываю ничего особенного. Можно взглянуть?

— Да. Сюда, пожалуйста.

Джеймс, которому было тоже любопытно, открыл дверь. Ник думал о чем-то своем, не сводя взгляда с Кристабель.

— Очевидно, вор пытался украсть картину Эль Греко, — пояснил он. — Даже снял ее со стены, но тут ему помешали.

— Не понимаю, — воинственно заявил Джеймс, — зачем кому-то понадобилось красть картину. В живописи я не разбираюсь, но знаю, что мне нравится. Смотрите-ка, он весь в крови!

— Да.

— Он мертв? Ты уверен?

— Да.

Сначала Кристабель, ссутулившись, постояла на пороге. Затем сделала несколько шажков вперед.

— Не понимаю. — Джеймс переложил кочергу в левую руку. — Самая нелепая кража из всех, о каких я когда-либо слышал.

— Согласен.

— Если кто-то прикончил парня, почему не признается? Погоди-ка! Вон тот ножик раньше лежал на буфете. Видишь — там, возле его ноги… Он упал?

— Похоже на то.

— Ну вот, — заявил Джеймс, — может быть, он сам покончил с собой. Насколько я помню, ножик лежал в вазе с фруктами. Допустим, вор начал снимать картину, но поскользнулся и напоролся на нож, а падая, потянул за собой и вазу. Вот почему мы услышали грохот. Если же он случайно поскользнулся и напоролся на нож…

— После чего нож сам собой выскочил из раны и упал на пол? — возразил Ник.

— Я забыл, что ты у нас сыщик, — едва ли не презрительно фыркнул его бывший однокашник, видимо не на шутку обидевшись. — Далеко пойдете, молодой человек!

Внезапно в разговор громко вмешалась Кристабель Стэнхоуп.

— Снимите с него маску! — потребовала она.

— Что, простите?

— Да снимите же с него маску! — Кристабель почти кричала.

Поскольку дверь стояла распахнутой настежь, а от открытого окна сквозило, толстые фиолетовые бархатные портьеры под золотыми балдахинами и с золочеными шнурами раздувались, как огромные паруса.

Столовая до самого потолка была обшита дубовыми панелями. Длинный и узкий обеденный стол и стулья, специально привезенные из какого-то испанского монастыря, отделяли от них три уцелевшие картины. Над камином висел портрет Карла IV кисти Веласкеса — один из нескольких, написанных великим художником. По одну сторону от него висела закопченная «Голгофа» Мурильо, по другую — «Молодая колдунья» Гойи. Напротив, вдоль правой стены, если смотреть от входа, стоял буфет, рядом с которым лежал взломщик.

— Ах! — вздохнул Ник. — Значит, вы тоже так считаете, миссис Стэнхоуп?

— Что считаю? — вскричала Кристабель.

Ник осторожно подошел к трупу, стараясь не наступать на фрукты и предметы из серебра.

Из холла послышался скрип половиц: кто-то направлялся в столовую. Вскоре на пороге показался Ларкин, дворецкий средних лет, исполненный чувства собственной значимости. За исключением того, что на ногах у него были шлепанцы, в остальном он был полностью одет — кроме разве что воротничка. За ним шли двое лакеев в пижамах.

— Все в порядке, мадам? — осведомился Ларкин.

— Да, все в порядке, — отрезал Джеймс. — Ложитесь спать! Мы поймали вора, только и всего.

— Да, сэр. Но мне показалось, я услышал…

Ларкин не договорил.

Опустившись на колени рядом с трупом, Николас Вуд осторожно сдвинул у того с головы шапку. Маска была сделана из куска черного муслина с овальными прорезями для глаз; она крепилась с помощью обыкновенных резинок. Ник потянул маску снизу вверх, снимая резинки с ушей. Голова убитого перекатилась набок, едва не задев крышку серебряного блюда для овощей.

Все молчали.

Тонкие, бескровные черты даже сейчас свидетельствовали о мягкости натуры покойного, мягкости, за которой скрывалась сила. Сила превыше всего. Она проступала в самих контурах неподвижного лица. Такого человека не хочется иметь своим врагом.

Никто не произнес ни слова — пока Кристабель, упав перед трупом на колени, не издала нечеловеческий, какой-то животный крик.

Ларкин тихо подошел к двери и закрыл ее, чтобы двое его спутников ничего не видели.

Взломщиком оказался Дуайт Стэнхоуп — заколотый ножом для фруктов в то время, как он пытался ограбить собственный дом.

Глава 6

Первым нарушил молчание Ларкин.

— Сэр, — прошептал он, дергая Винсента Джеймса за рукав, — по-моему, он жив.

— Замолчите!

— Сэр, — настаивал Ларкин, — по-моему, он дышит.

Ник, словно не веря раздавшимся невесть откуда словам, повернулся к дворецкому:

— Погодите! В чем дело?

Извинившись, Ларкин мелкими шажками приблизился к лежащему на полу телу. Он осторожно наклонился, так что его лицо оказалось на одном уровне с головой Кристабель, и показал пальцем. Голова Дуайта Стэнхоупа была повернута набок, и губы едва не касались крышки серебряного блюда. На полированном серебре появилось небольшое пятнышко. Стэнхоуп дышал — правда, настолько слабо, что даже пульс не прощупывался.

— Значит, нож не попал в сердце! — воскликнул Ник. — А если не попал в сердце…

— Совершенно верно, сэр. Возможно, он выживет.

— Есть поблизости врач?

— Да, сэр. Доктор Клементс.

— Так позвоните ему! Скажите, что…

— Может, послать за ним машину, сэр?

— Отличная мысль! Так и сделайте.

Ларкин внезапно опомнился и обратился к хозяйке:

— С вашего позволения, мадам?

Кристабель решительно отмахнулась, показывая, что Ларкин может делать все, что ему заблагорассудится. Сейчас она напоминала красивую колдунью. Женщина опустилась на корточки; полы меховой шубы колыхались на сквозняке. Боясь, как бы она не опрокинулась на спину, Ник осторожно взял ее за плечи и помог подняться.

— Я сейчас, — сказал он.

Выйдя из столовой следом за Ларкином, он дал ему полушепотом несколько быстрых распоряжений, которые, видимо, сильно удивили дворецкого. Затем он вернулся и встретился глазами с Кристабель.

— Мистер Вуд, неужели он…

— Если повезет, миссис Стэнхоуп, он выживет.

— Но вы ведь говорили, что он мертв!

— Да, — кивнул Винс, — ты говорил, он мертв!

Нику с трудом удалось не сорваться. Раз, два, три, считал он про себя, четыре, пять, шесть…

— Извините, миссис Стэнхоуп. Кто угодно может так ошибиться; даже врачи допускают подобные ошибки, причем довольно часто.

— Вы ведь не допустите, чтобы он остался лежать здесь?

— Извините, но пока придется его не трогать. И потом, может быть, сейчас опасно передвигать его и лучше оставить лежать в том же положении. Всего несколько минут, до приезда врача. Понимаете?

— Да, наверное.

Ник оглянулся через плечо:

— Винс, пожалуйста, поднимись к себе и оденься. Может быть, нам потребуется пробыть здесь всю ночь.

Его бывший одноклассник мялся в нерешительности. Оставаясь в позе Наполеона, мистер Джеймс по-прежнему держал руку за полой халата; покрасневшее лицо и сердитый взгляд свидетельствовали о том, что он не намерен выполнять чьи бы то ни было дурацкие приказы. Однако спустя какое-то время губы его расползлись в добродушной улыбке.

— Ты прав, старина. Я в твоем распоряжении.

— Теперь вы, миссис Стэнхоуп. Прошу вас, пойдемте со мной.

Кристабель всхлипнула:

— Разве нельзя просто… остаться здесь, с ним?

— Как хотите. Но по-моему, в другой комнате вы… сумеете немного успокоиться. Если вам угодно, давайте побеседуем в гостиной — она совсем рядом. Видите ли, боюсь, мне придется задать вам ряд вопросов.

— Вот как? Ладно.

Велев Роджерсу, лакею, исполнявшему также обязанности камердинера, охранять вход в столовую, Николас Вуд следом за Кристабель прошел в гостиную и включил торшер, стоящий у камина. Арочный проем, разделявший гостиную и столовую, можно было закрыть: в стене прятались большие, раздвижные двери.

Огонь в камине почти догорел; лишь кое-где среди пепла краснели последние угольки. Впрочем, благодаря центральному отоплению здесь даже в утренний час, когда силы человека на исходе, было довольно тепло.

Ник взял со стола кожаный портсигар.

— Сигарету, миссис Стэнхоуп?

— Спасибо. — Кристабель села в кресло.

— Огоньку?

— Спасибо.

— Совсем недавно, миссис Стэнхоуп, вы спрашивали, как я здесь оказался. Буду с вами откровенным, потому что хочу, чтобы и вы были откровенны со мной.

— Вот как?

Ник не боялся срыва со стороны хозяйки дома. Сейчас можно не опасаться ни истерики, ни даже слез. Все вполне возможно. Но если она и сорвется, то позже. Сейчас, по его наблюдениям, Кристабель находилась еще в шоке. Она неуклюже зажала сигарету между средним и безымянным пальцами; всякий раз, как она подносила ее к губам, ладонь почти закрывала лицо. Черты ее смягчились; на губах даже проступило некое подобие улыбки. Каштановые волосы с проседью смешивались с рыжеватым мехом тяжелой собольей шубы; в уголках глаз стали заметны гусиные лапки.

— Насколько я помню, — приступил к беседе Николас, — вы говорили, что ваш муж терпеть не может маскарад?

— Да.

— И все же он почему-то решил сегодня надеть маскарадный костюм.

— Да. — Кристабель потянулась. — Знаете… Странно, но мне это даже в голову не пришло! Смешно, верно?

— Мне говорили, что мистер Стэнхоуп никогда ничего не делает без каких-либо практических соображений.

— Никогда!

— Может ли быть, что таким странным образом он решил вас разыграть?

— Господи боже, нет! Дуайт терпеть не может розыгрышей и шуток, кроме разве что таких, какие можно услышать со сцены в мюзик-холле. Он уверяет, что розыгрыши унижают людей и что тот, кому нравится унижать других, самый настоящий садист.

— Понятно. Тогда… можете ли вы дать какое-либо объяснение тому, зачем он пытался ограбить собственный дом?

— Нет.

— Скажите, известно ли вам что-нибудь о его делах?

— Нет. Он никогда ничего мне не рассказывает. Говорит, женщина должна…

— Что?

— Хорошо выглядеть и очаровывать, — улыбнулась Кристабель. Она все больше напрягалась; глаза наполнились слезами. Оцепенение еще не прошло. Пока что шок, подобно снотворному, тормозил ее восприятие, но разум уже активно искал ответа на тот же вопрос, что тревожил и Николаса Вуда.

— Давайте вспомним события сегодняшнего вечера, миссис Стэнхоуп. В котором часу вы легли спать?

Кристабель снова поднесла сигарету к губам.

— Да примерно тогда же, когда вы и все остальные, — в половине первого.

— У вас с мистером Стэнхоупом общая спальня?

— Нет.

— Ваши с ним спальни находятся рядом?

— Нет. Моя спальня вон там, в противоположном крыле. — Она указала пальцем. — Окна по фасаду. В прошлом там спала Флавия Веннер. Рядом, через стенку, наша общая гостиная, а за ней — спальня Дуайта.

— Понятно. Вы, случайно, не слышали, как ваш супруг выходил из комнаты?

— Нет.

— А может быть, он выходил из дома?

— Нет, — сказала Кристабель и вдруг замолчала. Ее изогнутые выщипанные брови сомкнулись на переносице. — Вы сказали: «выходил из дома»?

— Да. Вот, смотрите. В одном окне столовой вырезан кусок стекла, довольно аккуратно. Вырезали его снаружи. Конечно, может статься, это ничего не значит. Он мог просто поднять раму и, просунув руку на улицу, вырезать стекло. Но если его «ограбление», так сказать, было спланировано художественно, как я и думаю… почему вы улыбаетесь?

— Как странно слышать от сыщика слово «художественно», — прошептала Кристабель.

Ник стиснул зубы.

— Миссис Стэнхоуп, все указывает на то, что преступление было задумано художественно — со всех сторон. Для осуществления своего замысла ваш муж, вероятно, незамеченным выбрался из дома; некоторое время бродил по саду и оставил четкие следы, призванные убедить нас в том, что в дом проник кто-то извне.

Кристабель ничего не ответила.

— Что вас разбудило, миссис Стэнхоуп?

— Что разбудило?!

— Около половины четвертого, когда я вышел из комнаты, вы стояли на площадке второго этажа. Если не возражаете, скажите, пожалуйста, что вы там делали?

— Я… правда не знаю.

— Ну, скажем, слышали ли вы шум?

— Какой шум?

— Любой.

Кристабель покачала головой. Она явно колебалась, не зная, на что решиться. Вдруг на лице ее появилось честное, простое и непредсказуемое выражение; она подняла на него глаза:

— Если вы правда хотите знать ответ, я вам все расскажу. Мне приснился сон. Я видела, будто вы — да-да, именно вы! — своего рода суперпреступник, как Раффлз или Арсен Люпен. Возможно, я просто запомнила разговор, который мы вели перед тем, как пойти спать, да еще приплелись недавно прочитанные газетные статьи. И все смешалось с болтовней Элинор насчет убийства. И во сне начали сбываться худшие из кошмаров. Вы меня понимаете?

— Продолжайте.

— Я проснулась; было темно. Откровенно говоря, мне стало страшно. Знаете, как может напугать ночной кошмар? И вот я пошла в спальню к Дуайту. Его там не было. Даже постель не была расстелена. К тому времени мне уже не было страшно, только любопытно; а еще я немного беспокоилась. Я вышла в коридор. Вот и все. — Она бросила окурок в камин, заметая пепел подолом собольей шубы, и спросила: — Как вы думаете, может, у меня было предчувствие? Ведь все то время Дуайт…

— Не волнуйтесь, миссис Стэнхоуп!

— Я спокойна. Только… Вы обещали быть со мной откровенным, но ничего мне не говорите. Что делал Дуайт, мистер Вуд?

Николас подумал: вопрос труднее, чем можно себе вообразить.

— Я вам расскажу все, что знаю, — заявил он, — и тогда вы, наверное, сумеете сообщить мне что-то еще. В прошлый вторник, после Дня рождественских подарков, то есть 27 декабря, мистер Стэнхоуп пришел в Скотленд-Ярд. Он знакомый одного из заместителей комиссара.

— Одного из заместителей комиссара? — переспросила Кристабель с нечеловеческим спокойствием. — Разве у него не один заместитель? В детективных романах всегда один.

Ник терпеливо переждал бурю вопросов.

— Собственно говоря, заместителей пятеро. Но вы, наверное, имеете в виду Департамент уголовного розыска; за него действительно отвечает один человек. Знакомый мистера Стэнхоупа — майор Стернс. Кроме того, ваш супруг заручился письмом от одного важного чина из военного министерства по имени сэр Генри Мерривейл. Майор Стернс связал его с суперинтендентом Гловером, а Гловер передал его старшему инспектору Мастерсу, моему непосредственному начальнику.

— А дальше?

— Дальше, — продолжал Ник, — ваш муж поведал нам весьма сомнительную историю. Он сказал…

— Слушайте! — перебила его Кристабель.

Из коридора послышался сдавленный негромкий крик — не то удивленный, не то испуганный. Если бы не ночная тишина и не напряженная атмосфера, они бы, возможно, вообще ничего не услышали.

Ник подошел к двери и открыл ее. Выглянув наружу, он вышел в коридор, закрыв за собой дверь. У него снова появилось чувство, будто он попал в викторианскую мелодраму и не может выбраться оттуда.

Парадный зал, тихий до призрачности, венчался обшитым панелями куполом. На высоте второго этажа его с двух сторон замыкали мраморные балюстрады галереи. Тусклые хрустальные светильники, вкрученные в бронзовых тритончиков, освещали серый ковер, которым была устлана лестница; бросалось в глаза пространство пола, круглые и шестигранные мозаичные вставки красного, синего и желтого цвета; на колоннах в полумраке застыли неясные отблески. А у подножия лестницы без движения лежала Бетти Стэнхоуп.

Она дополняла картину.

То, что Бетти дышит, Ник заметил сразу. Глаза ее были закрыты. Она лежала наполовину на боку, а наполовину на спине, безвольно раскинув руки. Подбитый мехом халат распахнулся. Ночная рубашка после падения с самой нижней ступеньки задралась чуть выше коленей. С левой ноги свалилась тапка. Тело девушки освещал слабый желтый свет.

Ник подошел к ней. Лицо Бетти было почти таким же белым, как балюстрада, дыхание еле слышно.

— Ш-ш-ш! — прошипел голос у него над головой.

Ник довольно резко развернулся и оглядел все углы, прежде чем обнаружил источник шипения. Оно доносилось с верхней площадки. Во мраке он с трудом различил личико очень молоденькой девушки — лет пятнадцати-шестнадцати. Очевидно, она стояла на коленях и всматривалась в полумрак внизу между колоннами.

— Ш-ш-ш! — повторила она.

— Что такое?

— Она в обмороке, — громким шепотом сообщила девушка. — Лежит так уже минут пятнадцать.

Ник инстинктивно тоже начал отвечать шепотом. Но вскоре опомнился, откашлялся и заговорил в полный голос:

— Так какого черта вы ничего не предпримете?

— Чтобы мне спуститься туда? — От удивления девушка заговорила чуть громче. — Когда там на свободе разгуливает убийца! И потом, мистер Ларкин нам не велит спускаться. А кроме того, — добавил голосок, приводя решающий аргумент, — я не одета.

— Да, но, черт побери, я не знаю, что делать! Что с ней случилось?

Его осведомительница чуть дальше высунула голову из-за колонны.

Вглядевшись, Ник смутно вспомнил веснушчатое личико одной из горничных, которые сновали по дому. Голосок снова зашелестел, как бы смакуя удовольствие:

— Все дело в мистере Джеймсе.

— Что?

— Да нет, он ничего с ней не делал! Вышел из столовой минут пятнадцать назад…

— И что?

— И начал подниматься по лестнице. А мисс Бетти спускалась. Она спросила: «Что случилось?» — а он взял ее за обе руки и ответил: «Ваш отец…» — Его истинные слова! «Оделся, — говорит, — вором, и кто-то заколол его ножом; но не волнуйтесь; может быть, он и не умрет». — Девчушка захлебнулась. Она сидела на корточках, целиком высунув личико из-за колонны. — Что он хотел этим сказать, сэр?

— Не важно. Бога ради, спускайтесь, пожалуйста, сюда! Бояться вам нечего.

Девчушка не обратила внимания на его последние слова.

— Мисс Бетти как будто сразу и не заволновалась. Мистер Джеймс, тот пошел наверх, к себе в комнату. А она продолжала спускаться, но на нижней ступеньке остановилась и вроде что-то прошептала, а потом как будто поскользнулась, раздавила какой-то осколок и упала на пол. — Девчушка задумчиво продолжала: — А она ужасно хорошенькая.

Да; в том-то и состояла трудность.

Сказав, будто он не знает, что делать, Ник солгал. Он умел оказывать первую помощь. Но ему мешала сама Бетти. И все же помощь оказать необходимо.

— Покажите мне ее комнату, и я отнесу ее наверх, — предложил он.

— Хорошо. Только не говорите старому Ларкину, что я болтала с вами!

— А! Нет, я ему ничего не скажу. Пошли!

Нагнувшись, он поднял Бетти на руки. Она оказалась легче, чем он думал. Бесцеремонно воспользовавшись представленной возможностью, он одернул на ней задравшуюся рубашку.

— Кстати, — заявил он, осторожно ступая на первую ступеньку, — кто кричал в коридоре несколько минут назад? Я услышал крик из соседней комнаты и потому вышел сюда.

— А, это мисс Элинор.

— Вот как? Не знал, что она не спит.

— О да, сэр. Она вышла, когда бедного мистера Стэнхоупа несли к лифту — чтобы не трясти его, наверное, — и везли наверх, чтобы уложить в постель. Лифт находится с той стороны коридора. Я ничего не видела. Но его несли на раскладушке, чтобы не растрясти; наверное, его все же ударили о дверь лифта, и мисс Элинор…

Ник застыл на месте.

Потрясенная выражением его лица, девчушка юркнула за колонну. Прошло несколько секунд, прежде чем она отважилась высунуться оттуда.

— Погоди-ка, — звонко сказал он. — Повтори! Значит, мистера Стэнхоупа куда-то переносили еще до прихода врача?

Ответа не последовало. Снаружи парадную дверь Дома Масок — двойные двери со вставками из цветного стекла — украшал железный дверной молоток в виде львиной головы. Кто-то застучал в дверь, и теперь сильные металлические удары гулом отдавались в высоком помещении с купольным потолком.

Девчушка сразу сбежала. Ник мельком заметил взметнувшуюся в воздух косичку, пятки, красную пижаму в полоску. Маленькая горничная унеслась на третий этаж, в безопасное место.

А Элинор Стэнхоуп, которую он раньше не замечал из-за высоких перил лестницы, быстрым шагом направилась к двери.

Глава 7

— Входите, Клементс, — пригласила Элинор.

Открыв внутренние двери прихожей, она откинула засов и сняла цепочку с внешних дверей, после чего с трудом растворила их — мешал коврик, о который задевали двери.

На Элинор были брюки и желтый вязаный свитер с высоким воротом. Она не оглядывалась на Ника и его ношу.

— Извините, что разбудили вас посреди ночи, но, боюсь, дело серьезное, — продолжала она, подходя к врачу сзади и стаскивая у него с плеч пальто; доктор извивался, пытаясь вынуть руки из рукавов.

— Ничего страшного, ничего страшного, — не переставая извиваться, повторял доктор Клементс. Он оказался полным коротышкой с короткой седой бородкой и усиками. — Дорогая моя! — Доктор шумно выдохнул воздух. — Позвольте!

Откуда-то, как по волшебству, появился Ларкин — по-прежнему без воротничка. Доктор Клементс наконец освободился от пальто, отдал его Ларкину и взял свой чемоданчик.

— Да, да. Отлично. Где он?

— Наверху, в своей спальне. Дорогу вы знаете.

Продолжая шумно отдуваться, доктор направился к лестнице. Пройдя мимо Ника, он на секунду остановился, бросил взгляд на Бетти, и на лице его проявилось сочувствие.

— Бедняжка! — Он погладил девушку по голове. — Вы бы лучше опустили ее, — посоветовал он Нику. — Она открыла глаза. В таком положении кровь прильет к голове.

Ник сошел со ступеньки и поставил Бетти на ноги. Элинор из темноты смотрела на них, уперев руки в бедра.

— Пустите! — прошептала Бетти, отталкивая его.

— С вами все в порядке? Стоять можете?

— Да. Я чувствую себя отлично. — Бетти передернуло; она приложила ладони к глазам. — Наверное, споткнулась. Извините.

— Вот, садитесь. Хотите бренди?

— Нет, спасибо.

— А я бы не отказалась, — с вызовом заявила Элинор.

Ник повернулся к ней. По выражению его лица Элинор поняла, что надвигается буря; она сжала кулаки и выпятила грудь, словно пытаясь защититься. Ник заметил, что она пьяна в стельку; под глазами залегли тени, которые лишь подчеркивали ослепительную белизну ее белков.

— И нечего меня ругать! — продолжала Элинор. — Мне плевать, кто вы такой, — пусть Винс Джеймс болтает что угодно. Я не намерена была оставлять его лежать там… — глаза ее увлажнились, отчасти, возможно, из-за нервного напряжения, — в луже крови, в жутком виде.

— Если можно, скажите, как вам удалось перетащить его? Я строжайше запретил…

— Ларкин ничего не знал. Он разговаривал по телефону. Мне пришлось уговаривать Роджерса и Хэмли отнести папу в его спальню. Мы шли на цыпочках; вы нас не слышали, потому что двери были закрыты. В конце концов, что мы такого сделали? Просто отнесли папу наверх, раздели его и уложили в постель. И еще умыли.

— Вы понимаете, что, если ваш отец скончается от потери крови, отчасти в том будет и ваша вина?

— Не пугайте — не запугаете! — Однако она побледнела. — Бетти, детка, поддержи меня!

— А еще… если он умрет… возможно, вы уничтожили улики, способные указать на убийцу!

Элинор отмахнулась:

— Какое мне дело? Даже думать не желаю! Ведь он не умрет. Мне казалось, вы славный малый. Потому-то вчера ночью я не выдала вас и Бетти — надеюсь, вы понимаете, о чем я. Но нет. Нет! Вы врываетесь сюда и набрасываетесь на всех подряд. Представьте, что вы видите человека, которого вы любите, и он лежит на полу, на сквозняке, а в лице у него ни кровинки! Если вы не перенесете его в постель, значит, вы… слишком хладнокровный, чтобы жить, вот и все.

Ник устало вздохнул.

— Ладно, забудьте, — сказал он. — Посмотрим, что удастся сделать в сложившейся ситуации.

— Вы серьезно?

— Да. Нет смысла продолжать идиотский спор. Так что забудьте. Что вы сделали с его одеждой?

— Какой одеждой?

— С одеждой вашего отца. С его маскарадным костюмом.

Вопросительный взгляд Элинор, очевидно, стал сигналом, удержавшим Ларкина от очередного таинственного отступления.

— Извините, сэр. Если бы я присутствовал в то время, как они…

— Не важно. Так что с одеждой? Что с его туфлями? Надеюсь, вы не вынули ничего из карманов?

— Нет, сэр, — многозначительно ответил дворецкий. — Одежда заперта в платяном шкафу, в гардеробной мистера Стэнхоупа. Мы втроем можем присягнуть в том, что с одеждой никто ничего не делал.

— Хорошо. А теперь, если не возражаете, вы обе, — Ник окинул взглядом Элинор и Бетти, — идите в гостиную и побудьте с вашей матерью. Мне нужно переговорить с врачом.

— Но вы нам все расскажете?

— Конечно. Идите!

Во время разговора Бетти не произнесла ни слова. Более сообразительная Элинор обняла сводную сестру за талию и повела в гостиную. Золотисто-каштановая и черная головки исчезли за дверью. Ларкин кашлянул.

— Если позволите, я провожу вас в комнату мистера Стэнхоупа.

— Через минуту. Пойду накину что-нибудь. Если доктор закончит осмотр до того, как я выйду, крикните мне.

— Хорошо, сэр. Что касается сведений, которые вы просили меня добыть…

— Позже.

— Очень хорошо, сэр.

Николас Вуд не переставая твердил себе: надо как можно скорее выкинуть из головы сравнение с викторианской мелодрамой; тогда все, возможно, пойдет легче. И все-таки… у него в голове возникло смутное чувство: что-то не так. Хотя догадка — еще не улика. А улики нуждаются в осмыслении.

Размышляя, Ник стал подниматься по лестнице. Дойдя до площадки второго этажа, он огляделся. Четвертая дверь от середины — с противоположной стороны — была приоткрыта. Наверное, там спальня Дуайта. Ник прошел по коридору к своей комнате. Он дошел до такой стадии усталости, когда в голове все время звучат посторонние голоса — как будто сидишь перед радиоприемником и крутишь ручку настройки.

Мебель в его спальне, декорированной в стиле наполеоновской Первой империи, была обита полосатым атласом. Окна он оставил закрытыми, считая, что в доме и так холодно. Часы, лежавшие на прикроватном столике, показывали без десяти пять.

Он надел брюки и спортивную куртку прямо поверх пижамы. Зайдя в оборудованную по-современному ванную комнату, примыкающую к его спальне, посмотрелся в зеркало. На подбородке заметна щетина, но бритье подождет до утра. Смыв со дна раковины красноватый осадок, Ник почистил зубы и ополоснул лицо холодной водой.

— Думай! — обратился он к своему отражению. — У нас есть…

— В чем дело, старина? — осведомился Винсент Джеймс, заглядывая в помещение из своей комнаты.

— Ни в чем. Я разговаривал сам с собой. Дурная привычка. Ты рассказал Элинор Стэнхоуп, что случилось?

Винс, в толстом белом крикетном свитере и фланелевых брюках, вошел в ванную и присел на край ванны.

— Да. Я разбудил ее. Решил, что так будет лучше. — Винс помялся. — Черт меня побери, если она не бросилась мне на шею и не назвала «Рыжик». Кто такой Рыжик?

Ник порылся в памяти.

— Если я верно запомнил, есть некий капитан Доусон — понятия не имею, кто он такой, — которого она однажды при мне назвала «Рыжик».

— Так вот она о ком! — Хотя тщеславие Винса было задето, в глазах мелькнуло огромное облегчение. — Что ж, желаю ему удачи. Но Элинор и так была достаточно расстроена. Не успел я закончить рассказ, как она уже накинула какую-то одежду и поехала вниз на лифте. Чертовски неловко, знаешь ли. Кстати, Ник! А вторая сестренка очень даже ничего, верно? Младшая.

— Бетти?

Винс кивнул. Ник посмотрел на красивое лицо бывшего одноклассника, отраженное в зеркале.

— Но сейчас нам не до красивых сестренок. — Винс хлопнул себя ладонями по коленям. — Займемся ими… мм… на досуге, в свободное время. — Он ухмыльнулся. — Как раненый?

— Не знаю. У него врач. Он в любое время может выйти и сообщить новости.

Осторожный стук в дверь возвестил о приходе доктора Клементса. Плотно закрыв дверь ванной прямо перед носом ошеломленного приятеля, Ник пошел открывать. Маленький толстяк доктор разрывался между крайней тревогой и необходимостью выказывать важность.

— Инспектор Вуд?

— Да. Как он?

Доктор Клементс, видимо, считал ниже своего достоинства прямо отвечать на поставленный вопрос. Он стоял, покачивая головой, как китайский болванчик.

— Особенно опасно внутреннее кровотечение, — заявил он. — Скажите, каким орудием его ранили?

— Мы полагаем, ножом для фруктов.

— А! Очень тонкое лезвие? Так я и думал. Края раны так плотно сошлись, что я едва нашел ее. Такое… случается. Но лечению поддается плохо. Очень трудно.

— Он выживет?

Доктор Клементс поджал губы.

— По-моему… скорее всего, да. Семьдесят процентов против тридцати. Легкие не задеты. Конечно, ножевое ранение осложняется другими ранами.

— Другими?

— Дорогой мой! Вы, конечно, заметили? — Толстячок поморщился. — Нет, наверное, нет. Он потерял много крови, и гематомы образовались не сразу. — Врач помолчал. — Видимо, кто-то с невероятной жестокостью избивал мистера Стэнхоупа, лежащего на полу, руками и ногами. У него сломаны три ребра; счастье еще, что нет сотрясения мозга.

— Кто-то избивал?..

— Удары наносили по корпусу и голове.

Нику стало холодно — до озноба. Он слышал, как в противоположном углу, на столике у кровати, тикают часы.

— Ненависть, — сказал он.

— Что, простите?

— Ненависть, — повторил Ник, думая о чем-то своем. — Недостающий элемент. — Он опомнился. — Итак, на мистера Стэнхоупа кто-то напал. Последовала схватка, во время которой его пырнули ножом; с буфета полетело столовое серебро. Могли ли другие травмы стать следствием борьбы?

— Нет, сэр, — суховато и вежливо заявил доктор. — По крайней мере, я так считаю. Кто-то с обдуманной жестокостью напал на человека, который не мог защититься.

Ник задумался.

— Скажите, можно ли примерно описать человека, напавшего на мистера Стэнхоупа? Я имею в виду…

— Знаю, что вы имеете в виду. — На лице доктора Клементса появилось неуверенное выражение. Он пригладил короткую седую бородку. Глаза его затуманились. Но он был честен. — По-моему, удары нанес невысокий мужчина… или женщина.

Что тут ответишь? Ненависть, недостающий элемент.

— Спасибо, доктор. Вы остаетесь?

— Да. Если я вдруг вам понадоблюсь, вы найдете меня у моего пациента. — Врач все не уходил; он медлил на пороге, положив руку на ручку двери. — Извините, но в каком качестве вы здесь находитесь?

— Неофициально.

Доктор Клементс поник.

— Моя профессия налагает на меня определенные обязательства, — заявил он. — Обычно я обязан сообщать о подобных происшествиях в полицию. — Он вдруг широко раскрыл глаза. — Если, разумеется, вы не убедите меня в том, что с мистером Стэнхоупом произошел несчастный случай во время… какого-то розыгрыша, рождественской шарады и тому подобного, как пытался внушить мне Ларкин по телефону.

— Доктор, вам никуда ничего не нужно сообщать. Я беру на себя всю ответственность.

— Спасибо, — поблагодарил доктор Клементс. — Большое спасибо! Как приятно иногда переложить ответственность на другого! — И он вышел.

Теперь предстояло сделать многое. Внизу, в гостиной, три женщины ждут новостей. Придется сейчас же сказать им правду; заодно требуется поговорить о многом другом. Они не ждут его вопросов…

В гостиной, когда Ник открыл дверь, никто не произнес ни слова, но к нему повернулись три лица. Пока его не было, кто-то разжег огонь в камине. Элинор в коричневых брюках и желтом свитере стояла у камина и курила одну сигарету за другой. Кристабель откинулась на спинку мягкого кресла, скрестив длинные ноги. В некотором отдалении от них на диване с прямой спиной сидела Бетти, закутавшись в подбитый мехом халат; только глаза ее казались живыми, и они пристально смотрели на Кристабель.

— Все в порядке, — сказал Ник. — Доктор уверяет, что он, скорее всего, выживет.

Наступило молчание; можно было успеть сосчитать до пяти, прежде чем Кристабель отозвалась:

— Слава богу!

Осторожно, сдерживая себя, Элинор бросила окурок на коврик и раздавила его ногой. Бетти ничего не сказала, только вздохнула.

— Можно пойти и посидеть с ним? — спросила Элинор. — Или позвать к нему сиделку? Когда он придет в сознание и расскажет, что случилось?

— Доктор сделает все необходимое. А пока…

— А пока, — откликнулась Кристабель, — мы хотим знать, зачем он так поступил.

— Я могу сказать, — ответила матери Бетти.

Кристабель удивилась.

— Бетти, милая… — мягко начала она. Ясно было, что она относится к дочери как к ребенку; скромница Бетти, видимо, не возражала.

— Давайте поговорим, ну пожалуйста, — попросила Бетти, нетерпеливо ерзая на диване. — Мистер Вуд все время ломает голову над тем, что случилось. Но ведь мистер Нейсби почти прямо говорил, что… У отца неприятности, так ведь? Денежные затруднения.

— Черт! — недоверчиво воскликнула Элинор.

Кристабель поморщилась.

— Дорогая моя, ты действительно думаешь, что должна рассуждать о подобных вещах? — спросила она таким тоном, словно Бетти вытащила на свет какой-нибудь особенно грязный семейный скандал.

— Не все же нам развлекаться, — возразила Бетти. — Хотя, боюсь, больше мы ни на что не годны. Но именно такими он хочет нас видеть — по крайней мере, маму и Элинор. Поэтому он ни за что не признался бы нам, что у него есть проблемы. — Бетти повернулась к Нику. — Общая стоимость четырех картин, — она кивнула в сторону столовой, — намного превышает сто тысяч фунтов. Я знаю цену потому, что кое-кто хотел, чтобы папа отдал картины на выставку, а он отказался. Их можно продать. Но цена, которую за них дадут, даже отдаленно не приближается к их истинной стоимости в наши дни. Сэр Чарльз Литл говорит, что продажа картин стала бы вторым событием после Мюнхенского сговора. Что же делать? Естественно, они, скорее всего, застрахованы на крупную сумму. Можно изобразить кражу и спрятать картины в укромном месте. Тогда за них выплатят страховку, а затем их можно втихомолку продать какому-нибудь частному коллекционеру, например Нельсону или Ван Димму…

Кристабель выпрямилась:

— Бетти Стэнхоуп! Ты что, обвиняешь Дуайта в…

— Мама, не надо! — попросила Бетти, вставая и подходя к Кристабель. — Ведь все происходящее не так уж сильно удивляет тебя, правда?

— Я ничему не верю, — мрачно заявила Элинор, округляя карие глаза. — А даже если это и правда, почему нужно все выкладывать сотруднику Скотленд-Ярда?

Бетти поморщилась:

— Извините. Но я никому не причинила вреда. Все лучше, чем считать, что отец выжил из ума. Чем еще можно объяснить его странный поступок? Он самый практичный из ныне живущих людей. Никогда ничего не делал без каких-то на то особых причин. И вдруг надевает маску и совершает одну глупость за другой! Поневоле возникает вопрос: зачем? Чтобы получить страховку, потому что он хочет позаботиться о нас. Вот самое, на мой взгляд, очевидное объяснение.

— Да, — перебил ее Ник. — Объяснение очевидное, но…

Он набрал в грудь побольше воздуху. Все три женщины уловили перемену в его голосе и повернулись к нему. Бетти крепче сжала плечо Кристабель.

— Но я считаю своим долгом сообщить вам, — продолжал Ник, — что данное объяснение не соответствует действительности.

Глава 8

— Погодите! — резко перебила его Элинор. — Кто из нас спятил?

— Мне начинает казаться, что я. Если верить вашей сестре, такое объяснение приходит в голову в первую очередь. Я бы и сам предположил нечто подобное — до вчерашнего дня. Только… ничего не выйдет.

— Почему? — осведомилась Элинор, которая, очевидно, пребывала в воинственном настроении. Кристабель начала постукивать каблучком по полу. Хотя обе вслух отвергли предположение Бетти, было ясно, что в глубине души они с ним согласны.

— Я вам отвечу, — сказал Ник. — Я уже начал рассказывать миссис Стэнхоуп, только нас прервали… В прошлый вторник мистер Стэнхоуп пришел в Скотленд-Ярд и имел беседу со старшим инспектором Мастерсом. Он заявил следующее: у него есть основания полагать, что вскоре будет совершена попытка ограбить его дом и украсть по меньшей мере одну картину; он просил прислать к нему сотрудника полиции на конец недели под видом гостя.

Естественно, старший инспектор пожелал узнать, как мистеру Стэнхоупу стало известно о планах злоумышленников. Мистер Стэнхоуп решительно отказался сообщать какие бы то ни было подробности. Тогда ему так же решительно указали на дверь. Но существует ряд причин, по которым мы передумали. Во-первых, мы почуяли неладное. Старый трюк! Когда преступник-любитель — простите — задумывает украсть что-то у самого себя ради получения страховки, десять к одному, что он вначале идет в полицию и сообщает, что боится ограбления. Он надеется сбить полицию со следа, в то время как именно такое поведение и наводит на подозрения. Здесь как с анонимными письмами. Когда начинаются такие послания, можно поставить последнюю рубашку на то, что человек, которому больше других приходит писем самого мерзкого содержания, и есть тот или та — обычно женщина, — которая изготовляет пасквили.

Ник помолчал.

На лицах его собеседниц застыло очень странное выражение.

— Старший инспектор забеспокоился. Мистер Стэнхоуп пользуется огромным влиянием. Мы получили приказ от начальства обращаться с ним уважительно и дать ему все, что он хочет, в пределах разумного. Вот что сказал Мастерс — думаю, вам лучше знать: «Дружище, этот джентльмен задумал сыграть шутку, и мы попадем в чертовски щекотливое положение, если придется его за это арестовать». Наконец решили послать меня сюда, как и просил мистер Стэнхоуп. Мне приказали приглядывать за ним. Если он попробовал бы пошутить, мне надлежало вмешаться и осторожно замять дело, не доводя его до скандала. Параллельно наши сотрудники проверили финансовое положение мистера Дуайта Стэнхоупа.

Ник снова замолчал и прошелся вдоль камина.

— И что? — спросила Кристабель.

— Не стану отрицать… — с усилием продолжал Ник, — что для приезда сюда у меня имелась и другая причина. Мой начальник не пренебрегает никакими версиями. Однако сообщать вам вторую причину я сейчас не буду. Скорее всего, она не имеет отношения к членам вашей семьи… Итак, нам показалось, что мы раскусили мистера Стэнхоупа. То есть нам так казалось до тех пор, пока мы не узнали главное. — Ник постоял на коврике. — Ни одна из картин не застрахована ни на пенни!

Видимо, его собеседницам понадобилось некоторое время, чтобы сказанное Ником дошло до их сознания. Элинор открыла было рот, чтобы что-то сказать, но передумала. Бетти убрала руку с плеча матери. Кристабель озабоченно нахмурилась, отчего сразу стала выглядеть на свой возраст.

— Не застрахованы? — переспросила она.

— Совершенно верно. И вот что еще я вам скажу. Мистер Стэнхоуп не находится в стесненных обстоятельствах. Наоборот. Никогда еще его положение не было таким прочным; меньше месяца назад он сорвал крупный куш — я имею в виду на финансовом рынке.

— Слава богу, — пробормотала Элинор, вытирая лоб тыльной стороной ладони.

— Тогда, ради всего святого, что задумал Дуайт?! — вскричала Кристабель.

— Именно это вам предстоит мне рассказать, — ответил Ник. Он дернул плечом. — Не стану утверждать, будто мистер Стэнхоуп сошел с ума. Я совершенно уверен в том, что он здоров. Он показался мне человеком прекрасно понимающим, что делает, и не предпринимающим ничего без особой на то причины.

— Правильно, — кивнула Бетти.

— Но что у него за причина? Зачем напяливать маску, фокусничать со стеклорезом и тому подобное? Ведь выгоды ему от этого никакой. Вы уверяете, что он терпеть не может розыгрышей. Я ничего от вас не скрывал до сих пор потому, что, возможно, кто-то из вас знает, в чем причина его странного поведения.

— Только не я, — возразила Элинор, качая головой. — Но вы ведь можете спросить его самого!

— Да. Если он поправится.

— Не говорите так! — Элинор топнула ногой. На ней были красные открытые туфли; невысокий каблучок цокнул по металлическому листу перед камином.

— Да, — кивнула Кристабель. — В конце концов, раз нож не попал в сердце и доктор Клементс уверяет, что Дуайт скоро придет в себя…

— Дело не только в ножевом ранении, — осторожно возразил Ник. — Он получил и другие травмы.

— Какие? — быстро спросила Бетти.

Он проигнорировал ее вопрос.

— Дело обстоит следующим образом… — Николас Вуд как будто сам затачивал нож, собираясь нанести удар по чувствам взволнованных женщин. — Нападение на мистера Стэнхоупа не было случайностью. То есть дело не в том, что кто-то принял его за настоящего взломщика и ударил ножом по ошибке… Я считаю подобный ход вещей невозможным, и вот почему. Во-первых, в таком случае нападавшему не было бы нужды маскироваться. В дом вламывается грабитель в маске; вы не знаете, кто он такой; хватаете его, он начинает отбиваться и в драке получает рану. Затем вы громко зовете на помощь и заявляете, что поймали вора. Разве не так?

— Я не знаю. — Кристабель передернуло. — Сама я ни за что не стала бы хватать вора — в маске он или без.

— А я могла бы, — заявила Элинор, развязно хлопнув себя руками по бедрам. — Конечно, если бы у меня имелось какое-нибудь оружие. — Взор ее затуманился. — Нет, я лгу! Я бы позвала Винса или Рыжика Доусона. Но мне нравится думать, что я могу поймать грабителя.

Ник отнесся к ее заявлению равнодушно.

— Во-вторых, неизвестный напал на мистера Стэнхоупа, проявив необъяснимую жестокость. После удара ножом мистер Стэнхоуп, беспомощный, упал на пол. И тут неизвестный набросился на него и стал бить ногами по голове и корпусу так, что сломал три ребра; мистер Стэнхоуп лишь чудом избежал сотрясения мозга. Вот что самое мерзкое во всей истории — личная ненависть. Слепая и жестокая. — Он продолжал рассказ, сделав вид, будто не заметил, как его собеседницы в ужасе переглядываются. — Существует лишь одно возможное заключение. Кто-то знал, что мистер Стэнхоуп собирается нарядиться грабителем. Кто-то ждал его. Кто-то…

— Прекратите! — приказала Кристабель — негромко, но так властно, что Ник повиновался. — Неужели вам так необходимо играть с нами в кошки-мышки?

— Мадам, кто-то играет в кошки-мышки со мной. Моя задача состоит в том, чтобы найти злоумышленника. И я серьезно намерен это сделать.

Он устал. Ему предстояло решать бессмысленную задачу. В зале, выполненном в венецианском стиле, его слова прозвучали особенно резко и жестко, эхом отразившись от беломраморных стен с розовыми прожилками.

Больше всего его мучила совесть из-за Бетти. С каждым часом и почти с каждым словом — так ему представлялось — он все больше отдаляется от нее. Ник уверял себя, что ему все равно. Когда-то давно Мастерс предостерегал его против личной заинтересованности в ком-то во время работы. «Ты не в гостях, дружище; ты даже не человек. Люди не советуются с нами до тех пор, пока не решат подделать подпись на чеке или перерезать кому-нибудь горло; так зачем же нам учитывать их мнение?»

К сожалению, Николас Вуд оставался человеком. Бетти не была умудренной опытом, как Кристабель, но не была и милым сорванцом, как Элинор. Она подходила ему; другого слова он пока подобрать не мог. Именно Бетти тихо проговорила:

— Прошу вас… Давайте не будем терять самообладания. Неужели правда, что… кто-то хотел… причинить ему вред?

— Бетти, кто-то уже причинил ему вред.

— Но почему? — спросила Кристабель таким тоном, словно вред был причинен лично ей. Она прикрыла глаза ладонью. — Почему? Зачем? Он самый безобидный человек на свете!

— Даже для своих врагов, — заметила Бетти.

— Да, я тоже так считаю, — согласилась Элинор. — Папа умеет ненавидеть, как и все люди, которые в нашем мире чего-то стоят. Однако он достаточно цивилизован для того, чтобы не показывать своих чувств. Так что если кто-то решил ему отомстить…

Ник перебил ее:

— Вы поняли, что я имею в виду! И мне требуется ваша помощь. Зачем ему было устраивать маскарад? Что и кому он пытался доказать? Кто его враги?

Умная и сообразительная Бетти возразила:

— Но раньше вы вовсе не то говорили. Вы сказали: «Кто-то поджидал его».

— Да. Ну и что?

— А теперь, как мне кажется, вы имеете в виду его врагов в деловом мире. Когда же вы впервые заговорили о злоумышленнике, мне показалось, вы имеете в виду кого-то из его близких. Точнее, кого-то из обитателей нашего дома. — Она посмотрела ему прямо в глаза: — Ведь так?

— Если не возражаете, мисс Стэнхоуп, задавать вопросы здесь буду я.

Бетти изумленно подняла брови.

— Как хотите, — тихо и равнодушно проговорила она. После того она отвернулась и больше не взглянула на него.

— Вы имели в виду кого-то из нас? — уточнила Элинор.

— Конечно нет, дорогая, — успокаивала ее Кристабель, очевидно не принявшая слов детектива на свой счет. — Думать так — слишком нелепо даже в таком доме, как наш. Правда, мистер Вуд?

По наблюдениям Николаса, ни одна из трех женщин, видимо, не приняла его слов всерьез.

— Он говорил о людях, которые, возможно, не любят Дуайта, — продолжала Кристабель. — Тут я ничем не могу вам помочь; я уже сказала, что он никогда не говорит со мной о делах. Хотя сейчас я припоминаю: он действительно сильно поссорился с одним из своих деловых партнеров. Правда, боюсь, за их ссорой ничего не стоит.

— Он поправится? Скажите, поправится? — не отступала Элинор. — Вот все, что я хочу узнать. Он выздоровеет?

— Надеюсь.

— Ах, я этого не вынесу! — взорвалась Элинор. Пристально посмотрев на Ника, она с решительным видом набрала в грудь побольше воздуха и широким шагом зашагала в столовую.

— Куда ты, дорогая? — мягко, как всегда, осведомилась Кристабель.

— Хочу налить себе выпить, — отрезала Элинор, раздвигая двери, отделяющие гостиную от столовой. — А потом пойду спать. Жаль, что нельзя проспать неделю кряду. Тебе-то все равно, Бет; он не твой отец. И потом, ты почти все время читаешь книжки и живешь фантазиями. И даже Кристабель не так тяжело, как мне!

Ник немедленно догнал девушку.

— Не прикасайтесь к буфету!

— Я и не собиралась. Графин стоит на полке под выдвижной доской. По крайней мере, он был там раньше.

— Мисс Стэнхоуп, если уж вам так понадобился графин, я сам его достану. Оставайтесь на месте, пожалуйста.

Кристабель и Бетти обе инстинктивно последовали за ними. Все четверо стояли под аркой и разглядывали картину разгрома. На фоне толстого темного ковра выделялись яркие пятна упавших фруктов и поблескивали предметы столового серебра. Раздавленная гроздь винограда валялась на том месте, где прежде находилось тело Дуайта Стэнхоупа. Ник удовлетворенно заметил про себя, что довольно хорошо может воспроизвести все по памяти.

Холст Эль Греко, почти целиком вырезанный из рамы, выглядел так, словно кто-то прошелся по нему ногами. Ник подметил и другое. Там, где лежал Дуайт, — то есть под его телом, — находился маленький дешевый электрический фонарик. Окровавленный нож для фруктов лежал на месте.

— Подождите секундочку, — попросил Ник.

Он вынул из кармана карандаш и положил на ковер, чтобы отметить положение ножа. Затем кончиками пальцев осторожно поднял ножик и отнес его в гостиную, где положил на стол.

— Разве вы не завернете его в платок, чтобы сохранить отпечатки пальцев? — Элинор пыталась изъясняться небрежно и цинично.

— Тот, кому в голову придет такая дурацкая идея, только смажет все отпечатки, если они там есть. Будьте добры, посторонитесь, — ответил Ник.

Далее он извлек из кармана авторучку и отметил положение электрического фонарика. Хотя фонарик труднее было нести, он тоже взял его двумя пальцами и переложил на стол, к ножу. Больше, решил он, здесь делать нечего. Элинор (несомненно, с самыми лучшими намерениями) уже достаточно все напортила.

Он открыл дверцу, нашел почти пустой графин с бренди и протянул ей.

— Вот, пожалуйста, — сказал он. — Чем еще я могу вам помочь, мисс Стэнхоуп?

Элинор не попыталась взять из его рук графин. Наоборот, она отступала все дальше, пока не оказалась под ярко освещенной картиной — «Молодой колдуньей» Гойи. Такую смелую и в то же время сатирическую картину вы бы не захотели повесить в доме, где есть дети.

— Вы ужасный человек! — напустилась на него Элинор. — В конце концов, не забывайте, что вы у нас в гостях!

— Я все время помню об этом. Иначе…

— Что?

— Не важно. Разве вы не хотите бренди?

— Нет, — буркнула Элинор, у которой резко изменилось настроение. — Я хочу знать, что здесь произошло.

Пока они разговаривали, Бетти скользнула в нишу за портьерами, раздуваемыми сквозняком. Подняв портьеру, она стала смотреть, что находится за ней. Она даже зашла в нишу, опустив за собой портьеры, и через некоторое время вышла оттуда.

— Эй! — крикнула она, придерживая портьеру. — Пошел снег!

— Правда, дорогая? — без интереса в голосе отозвалась Кристабель. — На твоем месте я бы не стала ничего там трогать.

Бетти постояла в нерешительности. Наконец, как будто решившись, она снизошла до того, чтобы обратиться к Нику.

— Вы здесь главный, — заявила она. — Вы сказали, что не хотите, чтобы мы вмешивались. Но если вы выглянете в окно, то, возможно, увидите нечто интересное.

Он подошел к окну, обеими руками раздвинув тяжелые портьеры. Свет из столовой падал на крылечко, образованное нависающим сверху выступом. Однако свет оказался недостаточно ярок.

Окно было поднято на максимально возможную высоту. Порывшись в кармане, Ник нашел коробок, чиркнул спичкой и поднял руку повыше. В холодном, почти безветренном воздухе пламя горело ярко.

За крылечком медленно падали крупные влажные хлопья. Само крылечко, защищенное крышей от снегопада, было белым от покрывшей его наледи, начавшей таять. Наверное, корочка льда хрустит под ногами. Ник успел разглядеть на наледи следы — полные и фрагментарные; они совпадали с рисунком подошв туфель Дуайта Стэнхоупа. Все следы были направлены внутрь, к окну.

— И что? — спросил Ник.

— Следы оставил он? — уточнила Бетти.

— Несомненно. Как вы помните, на нем были… Хотя вы ведь его не видели, так?

— Нет, нет, конечно! Я хочу сказать, дело оказывается сложнее, чем мы думали, правда? Должно быть, он незаметно выбрался из дома, а потом вернулся.

— Дорогая, — устало перебила дочь Кристабель, — ты не открыла ничего нового. Мистер Вуд все установил уже несколько часов назад. Что такого в том, что вначале он вышел из дома?

Ник задул спичку и опустил портьеры. Нужно успеть зарисовать следы до того, как корка льда растает. А пока он посмотрел Бетти прямо в глаза. Он задал ей безмолвный вопрос, и она на него ответила.

— Ты ведь понимаешь, что еще означают следы, правда? — Бетти делала вид, что разговаривает с матерью, но на самом деле отвечала Нику.

— Нет, милая; боюсь, не понимаю.

— Мама, ну что ты! Его отпечатки на крыльце — единственные, так?

Кристабель грациозной походкой подошла к окну, чтобы взглянуть на следы своими глазами. Однако даже после того, как она, отпустив портьеры, вернулась в комнату, лицо ее по-прежнему хранило недоуменное выражение.

— Уже поздно, Бетти, и я устала. Изображать сыщиков приятно в книгах и играх; и не только приятно, но и забавно. Но когда ты пытаешься изображать из себя детектива в таком ужасном деле…

— Это значит, — звонко проговорила Бетти, — что злоумышленник не пришел за ним с улицы.

Продолжать она не стала: очевидно, не смогла — или не захотела — пугать мать.

Глава 9

На следующий день в два часа — день был бессолнечный и снежный — Николас Вуд спустился по главной лестнице в холл. Он решил прогуляться по воздуху.

Все остальные обитатели дома, похоже, еще спали. Но скоро они начнут подавать признаки жизни; он понял это, столкнувшись с горничной, которая несла поднос с завтраком в комнату Кристабель. Хотя самому Нику удалось поспать всего пару часов, он чувствовал себя на удивление свежим и бодрым. Улики собраны, и он уже поговорил по телефону со старшим инспектором Мастерсом.

В парадном зале, теперь ярко освещенном всеми скрытыми в карнизах светильниками, он встретил Ларкина. Вид у дворецкого был какой-то смущенный — возможно, у него имелись на то свои причины. У входной двери стоял очень большой сундук и еще больших размеров ящик. На сундуке и на ящике красовались яркие красно-белые надписи: «Великий Кафузалум». Кроме того, имелись указания: «Верх!» и «Обращаться с осторожностью».

Ник замешкался.

— Доброе утро, сэр, — поздоровался Ларкин.

— Доброе утро.

— Надеюсь, завтрак вам понравился?

— Да, очень, — кивнул Ник, лишь в самых общих чертах помнивший, что он ел.

— А… как мистер Стэнхоуп, сэр?

— Спит. С ним всю ночь сидел один из ваших лакеев. Врач должен скоро вернуться. — Ник показал на сундук и ящик: — Кстати, кто или что такое «Великий Кафузалум»?

На лице Ларкина мелькнула тень улыбки.

— Фокусник, сэр.

— Фокусник? Что еще за фокусник?

— Не знаю, говорили ли вам… У нас есть традиция каждый Новый год устраивать представление для детишек. Учитывая наши обстоятельства, сомневаюсь, что в нынешнем году представление состоится. Но мистер Стэнхоуп заранее выписал фокусника, самого модного, который выступает в «Палладиуме». Служащие Картера Патерсона только что доставили его реквизит.

— Интересно, интересно… — нарочито равнодушно проговорил Ник, обожавший фокусы. — Я иду гулять. Когда вернусь — а вернусь я скоро, — я переговорю с доктором Клементсом.

— Очень хорошо, сэр… Извините…

— Да?

— Относительно сведений, которые вы просили меня раздобыть вчера ночью. — Ларкин понизил голос. — Вам они все еще нужны или мне можно обо всем забыть?

— Конечно нужны! Извините; боюсь, я сам обо всем забыл. Что вам удалось выяснить?

Ларкин заговорил еще тише:

— Парадная дверь была заперта изнутри на засов и на цепочку. Вы, возможно, уже сами заметили это, сэр, когда мисс Элинор открывала доктору Клементсу. Дверь черного хода… то есть дверь подвального этажа, которая ведет в кухню, также была заперта на засов и на цепочку.

— Войти в дом можно только через те двери?

— Да, сэр.

— А окна первого этажа?

— Все заперты изнутри.

— Интересно, интересно… — пробормотал Ник.

Он обдумывал услышанное, пока Ларкин помогал ему вдеть руки в рукава пальто и открывал перед ним дверь. Он спустился по ступенькам и оказался в полутемном, подсвеченном снежным сиянием мире, заваленном снегом. На склоне холма, утопая ногами в снегу, стояла Бетти Стэнхоуп.

Фигурка Бетти в ярком лыжном костюме представляла собой образ явно не в викторианском стиле. На фоне белого снега и черных деревьев особенно отчетливо выделялись темно-красные брюки и куртка с капюшоном. Лицо под капюшоном разрумянилось от мороза, глаза ярко сверкали; носик, хотя и порозовел, тем не менее оставался хорошеньким. Она махнула ему рукой в шерстяной перчатке.

— Вот так встреча! — Бетти, шаркая ногами, направилась к крыльцу.

— Я просто вышел пройтись.

— Я тоже. Вы не возражаете, если я составлю вам компанию?

— Ничего не хотел бы больше, — ответил Ник. — Вы, наверное, знаете все здешние тропы. Куда идти?

Она смерила его пристальным взглядом.

— Самая лучшая тропа, — кивком она указала за дом, — идет через поле. Но там довольно глубокий снег.

— Не важно. Я в галошах.

Вскоре он понял, что его заявление оказалось излишне оптимистичным. Не успели они пройти и трехсот метров, как ноги его чуть ли не по колено утонули в липком снегу. Однако при подобных обстоятельствах ни один настоящий мужчина не сознается, что ему неудобно.

Они медленно и молча продвигались вперед. Еще пять минут, и дом остался далеко позади. Возможно, оттого, что на него больше не давила атмосфера «Уолдемира», а может, по другой причине, но настроение у Ника улучшилось, и он стал смотреть на вещи совершенно по-другому.

— Вы уверены, что не промочили ноги? — то и дело спрашивала Бетти.

— Нисколечко! — Шагнув очередной раз и провалившись по колено, он с трудом не упал. — Зато вы, кажется, хорошо подготовились для того, чтобы играть в снежки!

— Хотели поехать в Сент-Мориц, — объяснила Бетти. — Вот для чего, как правило, и покупаются такие костюмы. Мы собирались туда после Нового года, вот только…

— Что?

— Элинор разнервничалась и вышла из себя, потому что Винс Джеймс отказался нас сопровождать. Он хотел побывать в другом месте. И потому мы решили не ехать в Сент-Мориц.

— Скажите, а вы когда-нибудь нервничаете, выходите из себя?

— Мне от этого все равно не было бы никакой пользы, — серьезно ответила Бетти. — Просто сказали бы, что у меня пошаливает печень, и прописали какую-нибудь микстуру. Я знаю, я уже пробовала.

— Тогда скажите вот еще что. Какого вы мнения о Винсе Джеймсе?

Бетти задумалась, пока они спускались по склону.

— Очень привлекателен…

— Да, и что?

— Я правда не виню Элинор…

— Не вините?

— Но, между нами говоря, по-моему, он жуткий зануда.

Обычно люди не слишком радуются, когда их друга называют жутким занудой. Скажи те же самые слова кто угодно, кроме Бетти, и Ник принялся бы с жаром спорить. Описал бы положительные качества Винса — честность, прямоту, спортивные достижения… Ник отдавал должное бывшему однокласснику. Однако некоторые случайные обмолвки, которые допустил Винс вчера ночью, беспокоили его больше, чем он готов был признать.

В полном восторге он нагнулся и набрал пригоршню снега. Руки механически слепили снежок. Бетти озадаченно смотрела на него; когда она смеялась, у рта появлялись облачка пара. Они вышли на равнину; низкое небо было свинцового цвета; впереди тянулась невысокая, припорошенная снегом каменная стена высотой примерно по пояс человеку. Ник, весело обозревающий окрестности, случайно заметил какой-то странный предмет, лежащий на стене — или, может, торчащий из-за нее.

Над стеной возвышался цилиндр.

— Так-так-так! — проговорил Ник.

В сочетании цилиндра и снежка есть нечто, вызывающее к жизни лучшие — или, если хотите, худшие — желания у всех нормальных людей.

Откровенно говоря, Нику и в голову не приходило, что цилиндр сидит на чьей-то голове. Скорее всего, подумал он, цилиндр ничей. Такой головной убор весьма почтенного возраста вызвал бы презрение даже у бродяги — или у вождя племени зулусов. Подобный цилиндр мог красоваться только на голове у снеговика. В неверном освещении Нику показалось, что цилиндр действительно водружен на голову снеговику, которого слепили дети по ту сторону ограды.

Бетти прочитала его мысли. Нагнувшись, она набрала снегу и тоже слепила снежок.

— Спорим, я собью его раньше вас, — звонко заявила она.

— Идет! — Ник прицелился и с силой метнул свой снаряд.

Прицел оказался верным. Цилиндр, пораженный точно посередине, взлетел как птица, дважды перевернулся в воздухе и исчез в сугробе. Ник подышал на замерзшие руки, а Бетти занесла руку. Ник приготовился уклониться от ее снежка. Однако не был готов к тому, что последовало.

Над стеной внезапно появилось лицо, настолько перекошенное от гнева, что с первого взгляда трудно было поверить в его принадлежность человеку.

— Какого черта вы вытворяете? — загремел гневный бас.

Они мельком успели увидеть очки, съехавшие на кончик широкого носа, и лысую голову. Почтенных лет господин успел выговорить только эти слова, как снежок, пущенный рукой Бетти, — довольно крупный, надо признать, — залепил ему прямо в лицо.

После господин уже ничего не говорил. Слышно было, как пострадавший тяжело отдувается. Он положил толстые руки на каменную ограду, как на стойку бара, и, казалось, задумчиво озирал поля через припорошенные снегом стекла очков.

— Боже, — прошептал Ник, — сам Старик!

— Какой старик? — так же, шепотом, спросила Бетти.

— Сэр Генри Мерривейл!

— Неужели тот, из военного министерства?

— Да. Он друг вашего отца. Именно сэр Генри направил мистера Стэнхоупа к старшему инспектору и советовал обращаться крайне вежливо…

Бетти откашлялась.

— Послушайте, — звонко заявила она, — мне ужасно жаль, что так вышло!

Массивную фигуру человека, облокотившегося о стену, сотрясала не то дрожь, не то судорога. На нем было пальто со старомодным каракулевым воротником и вязаные рукавицы.

— Вот как, вам жаль, да? — хрипло осведомился он и откашлялся. — Ей жаль!

— Да! Мы вас не видели!

— Один, — бесстрастно продолжал Г. М., — один заставляет меня поднять голову, сбив с меня цилиндр. А вторая, дождавшись, когда я подниму лицо, залепляет в него снежком! А потом говорят, что им очень жаль. Ах, чтоб вас!

Ник шагнул вперед:

— Сэр, я кинул снежок до того, как увидел вас! И она не хотела в вас попасть. Она целила только в ваш цилиндр, как и я.

Г. М. начал багроветь.

— То есть… мы не знали, что цилиндр надет на вас. Мы решили, что такой старый головной убор ничей…

— Вам не кажется, что это довольно бестактно? — шепотом спросила Бетти.

— Кстати, — опомнился Ник, — что вы там делали, за оградой?

— Читал карту, черт бы вас побрал! — ответил Г. М., неожиданно показывая им большой и сильно измятый лист бумаги, выпавший из книжки и развернувшийся, как флаг. — Битых три часа брожу по дорогам — там, где могу их обнаружить, — и ищу место под названием Дом Масок. Но его нет ни на одной карте! Я присел отдохнуть, и вдруг из ниоткуда прилетает громадный снежный ком!

— На самом деле он называется вовсе не Дом Масок, — сказала Бетти. — Дом называется «Уолдемир». Должно быть, вы много раз проходили мимо него.

— Вот спасибо, — буркнул Г. М. — Утешительная новость, нечего сказать.

— Видите ли, мы пришли оттуда.

— Оттуда?

— Да. Я Бетти Стэнхоуп.

Бетти было по-настоящему стыдно. Она с трудом, спотыкаясь побрела вперед, на ходу доставая из кармана лыжной куртки носовой платок.

— Позвольте мне вытереть вам лицо, — сочувственно предложила она. — А мистер Вуд пока отыщет ваш цилиндр. Нам обоим действительно ужасно жаль, что так вышло.

Г. М. не терял достоинства. С горделивым стоицизмом индейца он скрестил руки на груди и ждал, пока Бетти, перегнувшись через ограду, вытирает ему лицо, протирает большие очки и робко пытается стряхнуть снег с лысины. Хотя он не признавался в том, что немного смягчился, лицо его слегка разгладилось.

— Девица, — ворчливо заявил он, адресуясь к Нику, — все же не лишена некоторой… некоторой порядочности и уважения к моим сединам. Но вы…

Ник перелез через ограду и выудил из сугроба цилиндр.

— Сэр Генри, вы знакомы с мистером Вудом?

— Знаком ли? — переспросил Г. М. — Нет. В обществе мы не встречаемся. Я не намерен разговаривать с такими нахалами, если вы это имеете в виду. Думает, ужасно весело лупить людей по физиономии снежками — в его-то возрасте! Хм!

— Сэр Генри, но он не лупил вас по физиономии. В вас попала я.

Г. М. всегда верил в то, во что ему хотелось верить.

— Мне все равно, кто в меня попал, — угрюмо возразил он. — Отдайте только цилиндр… нет, у него я ничего не возьму! Дайте мне его сами, милая девушка… и тогда, может быть, мне полегчает.

— Но как вы здесь оказались, сэр? — осведомился Ник. — Разве у вас нет машины?

— Конечно есть. Насколько мне известно, она до сих пор стоит в сугробе, где я ее оставил. Да уж, сегодня мне исключительно везет!

Бетти прикусила губу.

— Если вы приехали к моему отчиму по делу, боюсь, сегодня он не в лучшем виде. Произошел несчастный случай.

Г. М. неловко помялся.

— Знаю, дитя мое, — ответил он. — Мастерс вкратце описал мне ситуацию по телефону. Потому-то я и приехал.

— Вы хотите сказать, что приехали помочь нам?

— Что ж… наверное. — Вид у Г. М. сделался еще более смущенный. — «Помочь» — слишком сильно сказало. Я здесь потому, что доверяю здравому смыслу. Видите ли… — он окинул молодых людей внимательным взглядом, — Дуайт Стэнхоуп — один из немногих по-настоящему честных людей из всех, кого я знаю. Я не имею в виду бытовую добропорядочность чуть выше среднего уровня, как у большинства из нас. Он честен по-настоящему. Он никого не обманывает, никогда не жульничает. Больше всего на свете он ненавидит жульничество и обман. Когда он впервые обратился ко мне, мне следовало сказать Мастерсу, что он не способен ни на какие мошенничества со страховкой.

— Ни о каком мошенничестве речи быть не может, — согласился Ник. — Старший инспектор успел рассказать вам?

Видимо, Г. М. уже забыл обиду.

— Конечно, конечно. Итак, каково сейчас положение дел?

— Вы о чем?

— Что предпринимает полиция относительно вчерашнего происшествия?

— Никаких действий предпринимать нельзя до тех пор, пока мистер Стэнхоуп не оправится настолько, что ему можно будет задавать вопросы. Если получится.

— Вы хотите сказать «если он поправится»?

— Нет, если он сам попросит о помощи.

— Вот как? — Г. М. метнул на Ника таинственный взгляд из-за больших очков. — Значит, Мастерс полагает, что он может отказаться от дальнейшего расследования? А пока что?

— Суперинтендент Гловер дозвонился до полковника Война, начальника местной полиции. Они вышлют эксперта, который снимет отпечатки пальцев откуда возможно — неофициально, на тот случай, если нам понадобится оружие защиты. Скорее всего, оно нам понадобится.

— Хм! Дальше!

— Но в целом, сэр, создается странное впечатление. Человек грабит собственный дом… Вы специалист по подобным безумным выходкам…

Г. М. польщенно улыбнулся.

— И никому в целом мире я сейчас так не рад, как вам. Что вы намерены делать?

— Не знаю, сынок. Мастерс упомянул обо всем очень вкратце. Вот что еще возбудило любопытство старика. Он ограбил собственный дом. Но почему? Ах, знать бы!

Вы можете предложить какое-нибудь разумное объяснение?

Г. М. фыркнул и принялся растирать нос рукой в шерстяной рукавице; нос побаливал после того, как в него со всего размаху угодил снежок. Скосив глаз, отчего его лицо сразу приобрело зловещее выражение, он попытался оценить размер ущерба. Тут он снова вспомнил о нанесенной ему обиде и помрачнел, как туча.

— По-вашему, — загремел он, — мне больше нечего делать, кроме как давать советы, да еще находясь в таком виде? Посмотрите на мой нос! Раздулся и покраснел, настоящий клюв! Им нужно заниматься. Ноги у меня совсем замерзли. С раннего утра у меня крошки во рту не было…

— Бедненький, — сказала Бетти; даже в самом страшном сне Г. М. не мог представить, чтобы его награждали таким эпитетом. — Совсем забыла!

— Конечно, — согласился Ник, разглядывая внушительный живот Г. М. — Скажите… вы сумеете перелезть через стену?

Пусть и неумышленное, оскорбление было смертельным. Г. М. смерил обидчика грозным взглядом. В первый миг ему захотелось опереться руками о стену и перепрыгнуть через нее, как Дуглас Фербенкс. Однако вскоре он передумал. Осторожно и с достоинством навалился на ограду животом и перекатился на другую сторону, с глухим стуком приземлившись в сугроб.

— Вот и хорошо, — кивнула Бетти. — Теперь идите все время прямо. Мы вас проводим до дому.

— Нет, — возразил Г. М.

— Разве вы не хотите пойти туда?

— За два часа, — Г. М. развернул карту, — я чуть с ума не сошел. Я поклялся себе, что непременно отыщу проклятый дом самостоятельно. И найду его! Просто скажите, где он, и оставьте меня в покое. Я доберусь сам.

— Но мы ведь просто гуляем…

— Вот и продолжайте гулять, — посоветовал Г. М. — Мне необходимо кое-что обдумать. Хочу побыть один. Куда идти?

Бетти беспомощно огляделась.

— Если настаиваете, — заявил Ник, сжав девушке руку, — идите все время прямо; вы его не пропустите. Дом большой, высокий, с зубчатой крышей.

— И весь дом в вашем распоряжении, — добавила Бетти в спину удаляющемуся Г. М. — Уверена, слуги сделают все возможное для того, чтобы вам было удобно.

Г. М. обернулся через плечо.

— Надеюсь, — проворчал он. — Надеюсь. Ну, до скорого!

Они смотрели, как он спускается по пологому склону, ссутулив плечи, широкий, как бочка, в цилиндре, плотно сидящем на голове, и с картой, волочащейся следом. На ходу он загребал ногами, разбрасывая в стороны фонтанчики снега.

— Значит, — прошептала Бетти, — вот он какой — гроза всех преступников!

— Да. Ни за что не подумаешь, что он такой хитрец, верно?

— Верно. Он действительно так умен?

— Да. Все называют его Старик. Но в обычной жизни терпеть не может, когда его воспринимают всерьез. Знаете что?

— Что?

— У меня появилось грязное, низменное желание слепить еще один снежок и снова сбить с него цилиндр — просто для того, чтобы послушать, что он скажет.

Как будто предупрежденный шестым чувством, Г. М., который отошел от них ярдов на двадцать, обернулся и с подозрением посмотрел на них. Бетти застыла на месте.

— Ради бога, не надо!

— Не бойтесь, — успокоил ее Ник. — Я не собираюсь делать ничего подобного. Просто сказал, что у меня появилось такое желание. Вот какое воздействие он оказывает на людей. Вы меня понимаете?

Бетти отвернулась.

— Нет, не понимаю! Хотя… может быть. Сегодня утром вы кажетесь мне совершенно другим человеком, мистер Вуд!

— Как и вы, мисс Стэнхоуп. Может быть, все дело в атмосфере дома?

— Прошу вас, не надо!

Вдали, за присыпанными снегом деревьями, в чаше долины, они видели башенки, купол и флагшток на крыше «Уолдемира», вздымающийся над псевдостаринными зубцами. Ник выдохнул изо рта струйку пара.

— Когда мы с вами были в домашнем театре, — напомнил он, — вы спросили, известно ли мне, что ваш дом называется Домом Масок. Но не объяснили, почему его так называют. Строго говоря, вы еще кое о чем мне не сказали. Мне показалось, вы чем-то озабочены. А потом вы упали в обморок, узнав, что вашего отчима ударили ножом.

Бетти стояла, прислонившись к каменной ограде. Из-под красного капюшона она метнула на него быстрый взгляд, в котором, как показалось Нику, мелькнула жалость. Однако сказать ничего не смогла бы, даже если бы и пожелала.

Позади них на тропинке, вьющейся между каменной оградой с одной стороны и живой изгородью с другой, послышался негромкий скрип, сопровождаемый звоном колокольчиков.

— Эй, на палубе! — позвал голос. — Эй!

Глава 10

К ним приближались маленькие сани — Ник не видел таких уже много лет, — которые везла всхрапывающая лошадь, очевидно непривычная к подобной работе. В санях сидели двое. Одним был Буллер Нейсби в цилиндре, с воротником, поднятым до ушей. На козлах сидел второй — жилистый молодой человек в синем бушлате и флотской фуражке. Очевидно гордясь производимым им впечатлением, он ловко взмахнул хлыстом, подъезжая к повороту.

— Эй! — повторил он. — Бетти!

Бетти замахала в ответ; когда она повернулась к Нику, лицо ее дышало неподдельной радостью.

— Это Рой Доусон, — сказала она. — Капитан Доусон!

— Смотрите, куда едете, глупец, — сухо заявил мистер Нейсби. — Хотите, чтобы мы перевернулись?

Капитан Доусон встал, потянув за собой меховую полость; мистер Нейсби с трудом удержал ее.

— Лево руля! — скомандовал он. — Отдать концы! Тише ход! Стоп машина! Что такое случилось с проклятой лошадью?

— По-вашему, она понимает вашу тарабарщину? — осведомился мистер Нейсби. — Просто прикажите ей: «Тпру!»

— Тпру! — послушно крикнул капитан.

Лошадка решила, что лучше будет подчиниться. Опасно накренившись, санки затормозили, взметая за собой вихри снежинок и пройдясь по поляне плугом; они остановились почти перпендикулярно ограде. Капитан Доусон, совершенно не смутившись, продолжал стоять. Его длинное добродушное лицо с острым носом лучилось гордостью. Можно было понять, почему его прозвали Рыжиком: из-под фуражки выбивались пряди волос цвета красного дерева.

— Что скажете о моем экипаже? — осведомился он. — Купил лошадку и все остальное в Танбридж-Уэллсе. Сейчас дороги непроходимы!

— Но, Рой! Мы и не надеялись, что вы приедете! Капитан Доусон пребывал в каком-то мечтательном состоянии.

— Мой «Безнадежный» встал на рейде вчера утром, — ответил он. — И вот я здесь! — Постепенно он все больше робел. — Я подумал, может, Элинор захочет покататься. Ну и вы все тоже, конечно… Кстати, как она? И ваша матушка? И отец?

Бетти не ответила.

— Если погода позволит, можем сходить и на лыжах. Насколько я могу судить, снег растает не скоро. Да в чем дело? Что-то случилось?

— Это инспектор уголовного розыска Николас Вуд, — представила своего спутника Бетти.

— Инспектор уголовного розыска, вот как? — пробормотал мистер Нейсби.

Капитан Доусон довольно рассеянно отсалютовал ему хлыстом и сдвинул рыжеватые брови над длинным носом.

— Отца, — продолжала Бетти, глядя в землю, — вчера ночью пырнули ножом. Но это не все. У него сломаны три ребра, а лицо разбито так, словно кто-то прыгнул на него ногами.

С темнеющего неба упала снежинка; за ней другая.

— Боже правый! — прошептал капитан Доусон.

— Когда он умер? — спросил мистер Нейсби.

Тут вмешался Ник. Тронув Бетти за плечо, он оглядел лица вновь приехавших.

— Во время ограбления, — сообщил он.

— Боже правый, — повторил капитан. — И как… как восприняла Элинор?

— Значит, ограбление? — сказал мистер Нейсби. Его охватило, если можно так выразиться, хладнокровное возбуждение. — Ведь я ему говорил! Ведь я предупреждал! Повторял одно и то же снова и снова!

— Примерно в половине четвертого ночи в столовую проник грабитель; он попытался украсть одну из картин.

— Которую? — спросил капитан Доусон. — Веласкеса?

— Нет. Эль Греко.

— А, «Золотого человека», — кивнул капитан Доусон.

Нику уже доводилось слышать данное название. Он велел себе запомнить его на будущее.

— Но, как ни странно, оказалось, что грабитель — сам мистер Стэнхоуп, — продолжал он, далее вкратце описав, что случилось. — И наконец, вы будете рады узнать, что мистер Стэнхоуп не умер.

— Не умер? — нахмурился мистер Нейсби.

— Нет, сэр, не умер. А почему вы решили, будто он умер?

Мистер Нейсби коротко и недоверчиво хохотнул.

— Потому что, молодой человек, я не представлял, как Дуайт Стэнхоуп выжил после подобного нападения. И до сих пор не представляю. Его кости! Кости!

— Что такое с его костями?

— Ничего! — вмешалась Бетти.

— Неужели? — возразил мистер Нейсби. — Вы ведь видели Дуайта Стэнхоупа. Высокий, крепкий и сильный с виду. Да! Он действительно крепок и силен — в некотором роде. Но кости у него хрупки, как стекло. Я забыл, как это называется на медицинском жаргоне; но вы, наверное, слышали термин. Предполагается, что такое бывает результатом близкородственных браков…

— Прошу вас… — начала было Бетти.

— Он способен переломать себе все кости, просто упав. Вот почему вчера ночью у него было столько травм. Широко известный факт. Спросите кого угодно. Спросите его жену!

Пока они разговаривали, с неба упала еще одна снежинка, за ней — еще. Одна из них приземлилась на щеку капитана Доусона. Он вздрогнул и поднял руку. Его умные светлые глаза остро смотрели из-под козырька.

— Не понимаю, — медленно промолвил он. — Что не слишком удивительно. Но Элинор, должно быть, страшно расстроена. И к чему вести разговоры о близкородственных браках? — Он как будто опомнился. — Послушайте, о чем мы спорим? Мы попусту тратим время. Садитесь с нами в санки, и я вывезу вас на главную дорогу.

— А все поместятся? — спросила Бетти.

— Мы подвинемся. Вы можете сесть к кому-нибудь на колени.

Она села на колени к Нику. Капитан Доусон щелкнул хлыстом — как-то рассеянно по сравнению с прошлым разом, — и лошадка затрусила вперед, постепенно набирая скорость. Зазвенели колокольчики.

— Ужасно глупо, — сказал капитан. — Я имею в виду сани. Кстати… Когда вы едете в Швейцарию?

— Мы не едем, — ответила Бетти. — Рой… у нас гостит Винс Джеймс.

— Осторожно! — вскричал мистер Нейсби. — Смотрите, куда едете!

— Извините.

— Натяните поводья. Неужели вы никогда не правили лошадью?

— Нет, — сказал капитан. — Что вы сказали, Бетти?

— У нас гостит Винс Джеймс.

— А, Джеймс… Молодчина. — Он кивнул. — Я привез Элинор подарок.

Больше капитан не произнес ни слова до тех пор, пока они не добрались до главной дороги и не свернули к «Уолдемиру».

Не без труда капитану Доусону удалось проехать в широко распахнутые ворота. Сани подъехали к парадному входу через парк. Хотя капитан хотел довезти своих пассажиров до самых дверей, на подъездной аллее снега было слишком много, и сани завязли.

От самого крыльца аллея раздваивалась. Бетти махнула рукой влево, то есть вправо, если стоять лицом к дому. С той стороны помещалась большая теплица из стекла и железа, похожая на какой-то восточный сосуд; от дома ее отделяла тропинка. Аллея огибала теплицу.

— С Бесси все будет в порядке, — заявила Бетти, спрыгивая на землю и хлопая лошадку по шее. — Накройте ее попоной — если вам ее дали — и оставьте здесь. Я попрошу Макговерна позаботиться о ней.

Снег падал все чаще. Дом Масок, не обезображенный ни водопроводными трубами, ни побегами плюща, мрачно возвышался в полумраке; светились окна. Капитан Доусон застыл в нерешительности.

— Вы считаете, мне можно войти?

— А почему нет?

— Наверное, вашей матушке сейчас не до гостей. Не хочу вламываться, как медведь. Если можно, попросите Элинор выйти.

— Чушь! Вы остаетесь. Пошли!

Их впустил Ларкин; оказавшись в тепле, Ник осознал, насколько промокли у него ботинки и брюки; ноги онемели от холода, он будто шел на колодках. Руки болели.

Кристабель Стэнхоуп, уравновешенная, но подавленная, спускалась им навстречу. Увидев гостей, она замерла на месте.

— Рыжик Доусон!

— Здравствуйте, миссис Стэнхоуп! — несколько неуверенно поздоровался капитан. Он снял фуражку, открыв копну огненно-рыжих волос; промокшие, они блестели, как поверхность отполированного стола красного дерева.

— Бога ради, что вы здесь делаете?

— Я приехал в санях, — сообщил капитан.

— Приехали в санях… со Средиземного моря?

— Нет, мадам. Я хотел сказать…

— Пожалуйте фуражку и пальто, сэр, — сказал Ларкин.

— Черт возьми, да! — вскричал капитан. — То есть… прошу прощения!

Хозяйка дома улыбнулась. Она точно знала, как дозировать в нужных размерах материнскую терпимость, в то же самое время деликатно намекая на то, что она еще не настолько стара.

— Ради бога, не зовите меня «мадам»! Вы не представляете, какие чувства я испытываю, слыша такое обращение. Но ведь и вам не нравится, когда вас называют Рыжиком, и я вас не виню. Очень хорошо. Зовите меня Кристабель, а я буду звать вас Роем.

— Хорошо, — согласился капитан и добавил более серьезным тоном: — Я слышал о том, что у вас случилось. Грязное дело!

— Да. Да! — Кристабель выказала полное нежелание обсуждать случившееся. — Элинор будет рада вам. Позвать ее?

— Может быть, лучше мне самому пойти к ней?

— Как хотите. По-моему, она в бильярдной.

Капитан Доусон нарочито беззаботно зашагал по мраморному полу. Бильярдная находилась в крыле противоположном тому, где располагались малая гостиная, парадная гостиная и столовая. Когда капитан повернул за угол и скрылся из вида, Бетти сняла перчатки и скинула с взъерошенных волос капюшон.

— Вот бы он побил ее! — прошептала Бетти. — Только бы ему удалось побить ее!

— Может, да, моя дорогая, а может, и нет. Скорее сними с себя мокрое, а то простудишься.

Дом Масок снова стал собой. Бетти как будто снова стала анемичной и бесцветной, словно вернулась к роли, которую она тут играла.

— У нас доктор, — сообщила Кристабель, поправляя искусно уложенную прическу, в которой чередовались каштановые и серебряные волны. Ни одной морщинки не видно было на гладком лице и вокруг широкого рта. — Дуайту лучше, хотя он еще не приходил в сознание. Здравствуйте, мистер Нейсби. Мистер Вуд, один человек хочет вас видеть.

У Ника потеплело на душе.

— Сэр Генри Мерривейл? Хорошо!

— Сэр Генри… — Кристабель подняла брови. — Ради всего святого, что вы имеете в виду? Нет, вас хочет видеть молодой человек, который держится довольно загадочно. Он снимает отпечатки пальцев.

— Но Г. М….

— Друг Дуайта, кажется? Что с ним?

— Он здесь?

— По крайней мере, мне об этом ничего не известно. — Кристабель изумленно воззрилась на них. — А я не выходила из дому целый день.

— Но, миссис Стэнхоуп, он уже должен быть здесь! Он пошел к дому полчаса назад. И заблудиться никак не мог. Дом было видно с того места, где мы стояли.

— Ларкин, приходили к нам гости?

— Нет, мадам. — На лице Ларкина, бегавшего взад и вперед с пальто и шляпами, появилось очень задумчивое выражение. Один раз он как будто собирался что-то сказать. Но в конце концов покачал головой.

— Вот видите?

Ник и Бетти озадаченно переглянулись.

— Как по-вашему, может, он передумал идти сюда? — спросила Бетти.

— В таком-то настроении? Кроме того, поблизости нет другого жилья. Лучше послать людей на его поиски. А пока… где молодой человек, который ждет меня?

— Полагаю, в столовой. — Кристабель поднесла к лицу ладонь и стала рассматривать кончики пальцев, словно припоминая немного неприятную процедуру. Ее светло-голубые глаза смотрели на Нейсби. — Мистер Нейсби, извините, но я должна идти к Дуайту. Прошу вас, устраивайтесь поудобнее. Бетти, милая, ты, наконец, снимешь с себя все мокрое?

— Сейчас, мама!

Ник поспешил в столовую, а Бетти инстинктивно двинулась за ним.

Вид комнаты сейчас не обрадовал бы ни одну добросовестную хозяйку. Почти все поверхности были засыпаны порошком для снятия отпечатков, отчего столовая смотрелась довольно неряшливо. За длинным узким обеденным столом сидел длиннолицый молодой человек в синем саржевом костюме. Рядом с ним лежали порошковдуватель, кисточка и фотоаппарат. Под рукой молодой человек держал блокнот и ручку. Перед ним высилась стопка картонных карточек размером с визитные. Молодой человек разглядывал нож для фруктов, но, увидев Ника, вскочил на ноги.

— Инспектор Вуд?

— Да.

— Моя фамилия Смитон, сэр; я из Мейденхеда. Тут у меня много чего есть для вас; хотя, по-моему, большинство из того, что я раздобыл, вам без пользы. Ничего, что молодая леди тоже здесь?

Ник ненадолго замялся.

— Да. Продолжайте.

— Не знаю, одобрите ли вы мой метод, инспектор. Но, по моему опыту, лучше всего подходить прямо к людям и говорить: «Если не возражаете, я сниму ваши отпечатки пальцев». Такой подход экономит время и силы, если держаться тактично. Здесь никто не возражал.

— И что?

— Берем нож. — Смитон взял ножик со стола, вытащил из кармана большую лупу и осмотрел с обеих сторон серебряную ручку. — На нем три вида отпечатков.

— Три?!

— Да, сэр. Они накладываются друг на друга. И смазаны, как будто ручку протерли тканью. Одни отпечатки я пока не мог идентифицировать. Вторые принадлежат мисс Стэнхоуп, мисс Элинор Стэнхоуп. Третьи, самые последние, верхние, принадлежат мистеру Дуайту Стэнхоупу. — Смитон положил нож. — Кстати, мисс Стэнхоуп сама сообщила мне кое-что! Я даже не просил ее. Дело, конечно, не мое, но считаю своим долгом передать…

— Хорошо.

— Мисс Стэнхоуп сказала: «Не удивляйтесь, если найдете на ноже мои пальчики». — Смитон заглянул в блокнот. — Она объяснила, что вчера вечером, около половины двенадцатого, она была здесь и начала чистить яблоко для отца. Мистер Стэнхоуп стоял рядом с ней — и еще один человек, мистер Нейсби. По ее словам, кто-то толкнул ее под локоть. Нож вылетел у нее из руки и упал на пол. Затем мистер Нейсби поднял нож и положил его назад, в вазу.

Ник задумался.

— Что-то я такого не помню!

— Можно? — спросила Бетти.

— Да.

— Она права. Это произошло перед тем, как мы… — Бетти откинула со лба мягкие, взъерошенные волосы и слегка зарделась, — перед тем, как мы с вами спустились. Позже и мама, и Элинор рассказывали мне о происшествии.

— Вы понимаете, инспектор? Вопрос состоит в следующем: как на ноже оказались отпечатки мистера Стэнхоупа? Мисс Стэнхоуп клянется, что ее отец не прикасался к ножу для фруктов!

— Ш-ш-ш! — послышалось за спиной у Ника.

К тому времени ему бы следовало привыкнуть к подобным обращениям — по крайней мере, к конкретному голосу. Он узнал его особенный тембр еще до того, как обернулся на зов.

Низкорослая курносая веснушчатая особа с большими глазами пряталась за полуоткрытой дверью в коридор.

— Извините, сэр, — прошептала девочка, — это вы потеряли джентльмена?

— Вы не… — начала было Бетти.

— Я Лайза, мисс, — заявила девочка, глядя на Бетти с откровенным обожанием. — Младшая горничная. Но все зовут меня «О боже!». Так это вы потеряли джентльмена?

— Да, — кивнул Ник.

Девочка торопливо оглядела коридор и снова просунула голову в столовую.

— Такой полный джентльмен в очках? — уточнила она.

— Да!

— Он был ужасно сердитый и голодный?

— Да!

— Неужели он все-таки добрался сюда? — вскричала Бетти.

— Да, мисс, добрался.

— Но где же он?

— Прошу прощения, мисс; он сидит в столовой для слуг.

Глава 11

— В столовой для слуг! — повторила Бетти. Раскрытый в ужасе рот она прикрывала ладонью.

— «Весь дом в вашем распоряжении, — напомнил ей Ник ее собственные слова, глядя в потолок. — Уверена, слуги сделают все возможное, чтобы вам было удобно».

— Знаете ли, я говорила совершенно серьезно!

— Надеюсь. — Ник повернулся к девчонке: — Как такое могло получиться? Погоди, не убегай! Здесь никто тебя не обидит. Входи и закрой за собой дверь.

Девчонка повиновалась.

— Это наш дворецкий отвел его туда, — пояснила она не без тайного злорадства. Затем девочка снова стала неестественно серьезной. — Вот я сразу разглядела, что он джентльмен, а Ларкин — нет.

— Но что же случилось? — спросила потрясенная Бетти.

— Сейчас, мисс; он пришел и позвонил в парадную дверь. Мистер Ларкин открыл. А на нем был такой смешной старый цилиндр и пальто с воротником, как на картинках, где рисуют старых актеров… Ну вот, мисс; мистер Ларкин говорит: «Вы — Великий Кафузалум?» Полный джентльмен откинул голову назад и вроде как подмигнул, а потом сказал: «Ну, если вам так угодно, то, пожалуй, да». А мистер Ларкин сразу посуровел и спросил: «Вы фокусник?» Тогда полный джентльмен сморщил нос и ударил себя кулаком в грудь, — Лайза оказалась превосходной имитаторшей; они чуть ли не воочию увидели, как Г. М. бьет себя кулаком, — и сказал: «Сынок, скоро вы поймете, что в фокусах я понимаю больше, чем кто-либо в Англии». А мистер Ларкин ему: «Вот и хорошо; почему бы и нет?» И повел его в столовую для слуг… Так все оно и было, мисс.

Выбившись из сил, девочка замолчала. Бетти посмотрела на Ника.

— Пойдемте, — заявила она. — Я вас провожу.

— Хорошо. Продолжайте, Смитон. Я сейчас вернусь. Мне всегда казалось, — добавил он, когда они вышли из столовой, — что фокусник — привилегированная особа. Вы всегда помещаете приглашенных артистов в столовую для слуг?

— Боже правый, конечно нет! Фокусник гость. Его обычно приглашают накануне представления, и он ночует у нас. Но Ларкин, должно быть, решил, что в этом году фокусник какой-то сомнительный.

Столовая для слуг, а также кухня размещались в просторном цокольном этаже. Бетти и Ник спустились на один пролет лестницы с противоположной стороны холла и по освещенному коридору направились к закрытой двери.

— Бедный Г. М.! — вздохнула Бетти. — Как ему сейчас, должно быть…

— Неужели? Вы послушайте!

Из-за закрытой двери послышался взрыв аплодисментов, очевидно производимый многими руками. Затем они услышали бас Г. М., искаженный почти до неузнаваемости: он говорил странно, неестественно и напыщенно.

— Благодарю вас! — заявил он, скромно покашлял и продолжал: — С вашего разрешения, теперь я попытаюсь развлечь вас еще одним маленьким трюком. Могу сообщить, что этому трюку научил меня Великий визирь махараджи Айсора по случаю моего визита в его дворец, когда я охотился на тигров в Индии.

— Можете показать индийский фокус с веревкой? — спросил чей-то голос.

— Что за фокус?

— Я спрашиваю, можете вы показать индийский фокус с веревкой?

— Конечно, — ответил Г. М. с безрассудством гения, не видящего себе равных среди чудотворцев всего света.

— Класс! Так вы его нам покажете?

— Пустяки, сэр. Багатель. Уверяю вас, самая настоящая ерунда.

— Так покажите!

— Что такое «багатель»? — спросил чей-то язвительный, подозрительный голос — его владелец явно не желал, чтобы его провели.

— Игра такая. Вроде бильярда.

— Так я и знал, — заметил Ник. — Г. М. развлекается!

— Не хочу смотреть, как он играет на бильярде. Пусть покажет индийский фокус с веревкой!

— Послушайте. Мне — хм! — будет очень приятно порадовать забавного джентльмена в форме шофера. Однако, поскольку у нас под рукой нет подходящей веревки…

— Нет, есть! Толстые канаты висят во всех спальнях, на случай пожара. Ну, что скажете?

— Может, заткнетесь и дадите мне показать вам фокус, — заявил Г. М. с несвойственной для профессионального трюкача сварливостью, — или так и будете перебивать и мешать?

Холодный и властный женский голос, очевидно принадлежащий экономке, поддержал его. В столовой тут же воцарилось молчание.

— Я так и думал. Если фокусник хочет развлечь вас, катая шары по столу, пожалуйста, выкажите свои хорошие манеры, смотрите фокус и воздержитесь от комментариев.

Бетти тихо приотворила дверь.

В обширном зале с большими часами на стене в камине весело потрескивал огонь. Вокруг длинного, дочиста выскобленного стола сидели человек двенадцать, все поглощенные зрелищем. Во главе стола стоял Г. М. Перед ним громоздились пустые тарелки и пивная кружка; он даже не вынул салфетки из-под воротничка. Г. М. делал таинственные пассы руками.

— С вашего позволения, сейчас я попытаюсь развлечь вас другим маленьким трюком. Могу признаться, что этому трюку меня научил Великий визирь махараджи Айсора — по случаю моего приезда во дворец, когда я охотился на тигров в Индии. Есть у кого-нибудь банкнот в один фунт?

— Сэр Генри, — тихо позвала Бетти.

Ее появление вызвало панику. Все, кроме экономки, тут же вскочили на ноги; экономка грациозно кивнула Бетти и с достоинством встала только через полминуты.

— По-моему, вас ждут наверху, — сказала Бетти. — Вы не против?

На лице Г. М. появилось смешанное выражение свирепости и скромности. Какое-то время он смотрел на девушку сквозь толстые стекла очков, съехавших на самый кончик носа.

— Жаль, — заявил он, вытаскивая из-под воротничка салфетку, — но, видимо, мне пора. Спасибо за кормежку. Всем пока!

Общий хор разочарованных, прощавшихся с Г. М., символизировал популярность, какую приобретал Г. М. во всех пивных от «Конца света» до «Джона О'Гроута».

Бетти придержала перед великим человеком дверь. Когда он, неуклюже переваливаясь, шагал к выходу, причем цепочка его часов, идущая через весь внушительный живот, поблескивала на фоне черного костюма, с табло на стене послышался резкий звонок. Все головы повернулись к табло, включая и голову Г. М.

Хэмли, лакей, который всю ночь просидел в спальне Дуайта Стэнхоупа, тяжело вздохнул.

— Это меня, — заявил он. — Опять мистер Стэнхоуп.

Г. М. прищурился:

— Не забудете, что я вам сказал, сынок?

— Все понял, командир! — Хэмли подмигнул с заговорщицким видом. — Ничего не забуду. Но его и так не оставят одного. Лондонские детективы позаботятся.

Г. М. вышел, и Бетти закрыла за ним дверь.

— Я собиралась извиниться перед вами, — сказала она, явно растерявшись и не зная, чего ожидать от гостя, — но теперь, кажется, в этом нет необходимости.

— Извиниться? Нет, чтоб мне лопнуть! — Г. М. сиял. — Отлично провел время! — Он посмотрел на Ника: — А еще должен признаться, что сейчас мне известно о покушении столько же, сколько и вам. Или даже больше.

Ника озарило.

— Ясно! Значит, вы нарочно не открыли Ларкину, кто вы такой?

Г. М. задумался.

— Ну… не знаю. Вряд ли я вообще что-нибудь когда-нибудь делаю нарочно.

— Вот как? Я бы так не сказал.

— Если у вас появляется возможность, воспользовавшись благовидным предлогом, попасть в столовую для слуг, вы чертовски много узнаете. Столько, сколько внизу, вы ни за что не услышите наверху. По правде говоря, я узнал нечто такое, от чего у меня дыхание сперло. Если это правда, нужно хорошенько во всем разобраться. — Маленькие острые глазки воззрились на Ника. — Сынок, дело плохо. Хуже, чем вы думаете.

— Хуже быть не может, — отрезал Ник.

— Не может? Что ж… А пока не хотели бы вы рассказать мне что-нибудь наедине?

— Очень многое. Пойдемте наверх!

В верхнем холле они почти сразу столкнулись со спешащей им навстречу расстроенной Кристабель. Хозяйка дома вскинула руки вверх, изображая испуг.

— Маленькая горничная, девчушка по имени Лайза, рассказывает странные вещи… — начала она.

— Да, мадам. — Г. М. склонил голову.

— Интересно, что взбрело в голову Ларкину?

— Мадам, боюсь, я сам ввел его в заблуждение. Виноват во всем я, и только я.

— Дуайт столько мне о вас рассказывал! Вы, конечно, останетесь у нас на ночь?

— С радостью, мадам, если мне дадут зубную щетку и пижаму. Багажа у меня нет. — Г. М. поскреб подбородок. Кристабель посмотрела на него с улыбкой. — Я просто надеялся повидать вашего мужа.

— Знаете, он ведь без сознания.

— Да, знаю. Я не хочу разговаривать с ним. Просто хочу увидеть его. Видите ли, я ведь получил медицинское образование.

— А я думала, вы — юрист…

— Не стану отпираться; откровенно признаюсь, что я и то и другое, — ответил Г. М. — Прошу вас, позвольте мне пройти к нему.

— Конечно, если инспектор не возражает. Сейчас у него доктор Клементс.

Г. М. повернулся к Нику:

— Срочная необходимость, сынок. Возможно, мое свидание с Дуайтом сейчас — самое главное во всем грязном деле.

— Разумеется, идите. Если захотите, попозже вы найдете меня в столовой.

Бетти, стоявшая рядом с Ником, вздрогнула.

Возможно, дрожь случилась оттого, что она не сняла промокший лыжный костюм, а может, от чего-то другого. «Уолдемир» был гостеприимным домом. Дружелюбным домом. Домом, в котором обитали славные люди вроде Бетти, Кристабель, Элинор и капитана Доусона. Оглядевшись, Ник не увидел более чужеродного элемента, чем безобидное лицо мистера Нейсби, который смотрел на них, стоя на пороге библиотеки. Где же тогда источник зла, который всеми, несомненно, ощущался?

Бетти тоже что-то чувствовала. Догадываясь, что Кристабель в третий раз заговорит о ее мокрой одежде, Бетти развернулась и поспешила наверх. За нею последовали Кристабель и Г. М. Голос Ника в наступившей неестественной тишине показался ему самому очень громким.

— Мистер Нейсби, вы не подойдете сюда на минутку?

Пауза.

— Вы хотите поговорить со мной, молодой человек? Хорошо. Не возражаю.

Принимая во внимание то, как тщательно и дорого был одет этот человечек, он мог бы, по мнению Ника, аккуратнее подстричь волосы — точнее, то, что от них осталось. Мистер Нейсби твердой походкой пересек холл. Однако он, видимо, вознамерился ни за что не помогать следствию. Губы его плотно сжимались всякий раз, когда не нужно было отвечать на вопрос.

Ник отошел в сторону, пропуская своего спутника вперед. В столовой по-прежнему находился Смитон.

— Вы не возражаете, если мы возьмем у вас отпечатки пальцев? — осведомился Ник.

Мистер Нейсби бросил быстрый взгляд на измятое полотно Эль Греко, едва держащееся в раме, прислоненной к буфету, на валявшиеся повсюду посуду и фрукты. С неожиданной силой, пользуясь одной рукой, он выдвинул из-под стола стул с высокой спинкой, сел и забарабанил пальцами по столешнице. Плотно сжатые губы на мгновение разомкнулись:

— Зачем?

— Разумеется, я не могу вас заставить…

— Знаю. Я спрашиваю: зачем?

— Вчера, насколько мне известно, вы брали в руки данный нож для фруктов, — сказал Ник, поднимая со стола указанный предмет.

— Нет.

— Не держали его в руках? Вы уверены, сэр?

— Чтобы заколоть молодого Дуайта? Вы что, с ума сошли?

— Нет, не для того, чтобы заколоть мистера Стэнхоупа. Вы подняли нож с пола после того, как Элинор Стэнхоуп начала счищать шкурку с яблока. На ноже есть отпечатки, которые мы пока не в состоянии идентифицировать. Мы полагаем, что они принадлежат вам.

Он улыбнулся мистеру Нейсби; после паузы мистер Нейсби улыбнулся в ответ. Ник заметил, что зубы у него довольно плохие. В целом же у него сложилось впечатление: более законопослушного и менее опасного человека, чем Буллер Нейсби, трудно было вообразить — разумеется, если не принимать во внимание его деловые качества.

— А! И все?

— Да, и все.

— Тогда берите свои отпечатки, — приказал мистер Нейсби, вытягивая тонкую руку. — Я не возражаю.

Ник подал знак Смитону, который приблизился к мистеру Нейсби с валиком, пропитанным чернилами, платком, смоченным спиртом, и карточкой. Пока Смитон снимал отпечатки, а мистер Нейсби с интересом наблюдал за его работой, Ник возобновил допрос:

— Вы ведь помните инцидент с чисткой яблока?

— Конечно помню! Девушка все время пила. Она могла вовсе отрезать себе палец. Но разве молодой Дуайт сказал бы ей что-нибудь — не важно, что она вытворяет? О нет!

— Он, естественно, ее любит.

— Любит? — презрительно повторил мистер Нейсби. — Он ее обожает! Обожествляет! Кого угодно спросите.

— Да. Но…

— Разумеется, молодой Дуайт не полный идиот. Нет. Если она задумала нечто экстраординарное, это сходит ей с рук не так легко. Но даже в таких случаях он никогда не говорит: «Нет-нет, милочка, этого делать нельзя, успокойся и ступай к себе в комнату», как мой отец всегда говорил моим сестрам — и как я сказал бы своим дочерям, если бы они у меня были. Нет, молодой Дуайт спокойно излагает ей свои возражения, чтобы она сама поняла, что она не права.

— Да, понимаю. Но я хотел спросить у вас о другом…

— Ей, — продолжал мистер Нейсби, — нужен муж.

— Вы так считаете?

— Я знаю. Только не один из тех молокососов, что увиваются за нею. Ей нужен человек постарше. Опытный. Что станется с нею, если бедный Стэнхоуп… один из лучших друзей, какие у меня были… что с ней станется, если он умрет? А ведь такое возможно. Даже сейчас.

Смитон закончил снимать отпечатки. Мистер Нейсби, который со своей пуританской серьезностью склонял голову то влево, то вправо, чтобы смотреть на Ника из-за плеча эксперта, взял платок и вытер руки.

Ник все не сдавался:

— Но как же насчет яблока, сэр? Повторяю вопрос: прикасался ли к ножу сам мистер Стэнхоуп — когда-либо?

— Нет.

— Вы совершенно уверены?

— Совершенно, молодой человек. Если уж на то пошло, он даже к буфету не прикасался.

Смитон, стоявший у противоположного конца стола, склонился с лупой над карточкой и посыпанным порошком ножом. Вдруг он поднял голову. Голос его оставался тихим и бесстрастным.

— Вдобавок к тому, что отпечатки мистера Стэнхоупа имеются на ручке ножа, инспектор, его пальцы оставили отпечатки по всей поверхности буфета. А также на вазе для фруктов.

— Где-нибудь еще?

— На камине и обеденном столе.

— А что вещественные доказательства? Фонарик? Эль Греко?

— На них ничего, кроме пятен от перчаток. На мебели имеются и другие отпечатки, но все они старые.

Мистер Нейсби о чем-то размышлял.

— Мне все равно, о чем толкует ваш подручный, инспектор, — сердито вмешался он. — Молодой Дуайт не прикасался ни к ножу, ни к буфету. Спросите Кристабель. И потом, разве вы сами не помните? Разве вас здесь не было?

— Нет.

— Верно, не было! Теперь я припоминаю. Вы с Бетти были наверху. Вы вошли в тот момент, когда Элинор, молодой Дуайт и я вернулись из столовой. Элинор несла на подносе бокалы.

Верно. Ник вспомнил.

Он закрыл глаза. Он попытался во всех подробностях мысленно воспроизвести ту сцену. Кристабель у камина. Винс Джеймс за столиком для игры в нарды. Элинор, несущая на одной руке поднос. Дуайт Стэнхоуп, который небрежно следует за дочерью, сунув руки в карманы. Нейсби… нет, вспомнить, где тогда был Нейсби, он не мог.

То в целом обычное происшествие вдруг приобретало немалую важность; однако его смысл ускользал от Ника, как будто он стучался в запертые двери подсознания. Далее, во всяком случае, ничего не случилось. Они разговаривали — довольно бессвязно — до половины первого; потом все пошли спать.

Ник открыл глаза.

Он ходил вокруг стола, забыв о присутствии мистера Нейсби. Сейчас, как оказалось, он стоял перед картиной Эль Греко «Озеро».

Сюжет картины был малопонятен. Озеро размером с Кенсингтонский пруд на фоне мексиканского или южноамериканского пейзажа окружала группа людей; очевидно, они собирались нырнуть в воду. Люди стояли спиной к зрителю, в воде отражались их алчные лица — художник замечательно передал выражение. На заднем плане на коленях стояла фигура, в которой угадывался христианский монах; он, видимо, молился. Из-за куста выглядывала другая фигура, по всей вероятности женская; женщина смеялась.

Картина вызывала чувство неловкости, неприязнь, однако невозможно было отрицать мастерство художника.

— Нравится? — спросил мистер Нейсби.

— Что? А, нет, не нравится. А вам?

— Сам я не разбираюсь в искусстве, — самодовольно заявил мистер Нейсби. — У меня нет на него времени. Хотя должен сказать, в этой картине больше смысла, чем в большинстве других.

Он хмыкнул, не разжимая губ.

Смитон, продолжавший свои манипуляции у противоположного конца стола, поднял голову.

— Третьи отпечатки на ручке ножа, — бесстрастно сообщил он, — принадлежат мистеру Нейсби, инспектор. В точности как мы и предполагали. Значит, здесь все ясно. Его отпечатки имеются на ручке вместе с отпечатками мистера и мисс Стэнхоуп, и больше их нет нигде.

— Рад слышать, — ухмыльнулся мистер Нейсби. — Рад показать свою невиновность. Хотя я в ней и не сомневался. Могу я сделать для вас что-нибудь еще, молодой человек?

Ник подошел к стулу, на котором сидел мистер Нейсби.

— Да. Вы можете объяснить мне, что такое «Золотой человек».

Глава 12

Напротив, в бильярдной, капитан Доусон и Винс Джеймс играли в настольный теннис, а Элинор Стэнхоуп сидела сбоку и наблюдала за ними.

Зеленую деревянную столешницу с сеткой положили поверх бильярдного стола, над которым висела электрическая лампа под коническим абажуром. Зал был просторный, многооконный, и проемы располагались близко друг к другу. За окнами цветного стекла с гербами можно было видеть, как в сгущающихся сумерках падает снег. Элинор сидела на кожаном диване, который стоял в своеобразной нише между окнами. В ярком пламени камина виднелась стойка с киями.

— Девятнадцать-двадцать, — считал Винсент Джеймс.

Произнеся «Двадцать», он сделал ловкое движение кистью, и шарик полетел на сторону противника; отбить крученый удар было невозможно.

— Партия! — объявил Джеймс. — Хотите сыграть еще одну?

— Нет, спасибо, — медленно ответил капитан. — Предыдущая партия, как мне показалось, закончилась, даже не успев начаться.

— Прекрати, Рыжик! — вмешалась Элинор. — Не нужно выходить из себя. Успокойся!

Лицо капитана Доусона, так же как и его шевелюра, оправдывало данное ему прозвище. Он являл собой интересное зрелище в комнате, обитой розовыми палисандровыми панелями.

— Пустяковые игры, — медленно проговорил он. — Если бы меня обставили в чем-нибудь важном, я бы не беспокоился. Но мячик для гольфа, или шарик для пинг-понга, или даже головоломка, где стоит вкатить на место один шарик, как все остальные выпадают, возбуждают во мне самые низменные инстинкты, как у гунна Аттилы.

— В чем дело, дружок?

— Ни в чем. Все нормально.

— Настольный теннис не пустячная игра, — возразил Винс. — Отличная тренировка для большого тенниса. Фред Перри…

— Рыжик все время стоял слишком близко к столу, — заметила Элинор. — Винс, почему ты ему не сказал?

— Старушка, не мое дело говорить ему. Мое дело — выигрывать. Если ему хватает глупости, чтобы… — улыбка заменила обидные слова, — пусть он сам о себе и заботится.

Капитан Доусон оглядел своего партнера с искренним интересом.

— Скажите, есть ли такая игра, в которой вы не сильны?

Винс рассмеялся. Он был доволен.

— Не знаю, дружок. Стараюсь поддерживать форму во всех возможных спортивных играх.

— Лакросс? Пелот? Бейсбол? «Плюнь-в-океан»?

— Старина, я никогда не слышал об игре под названием «Плюнь-в-океан».

— Да нет, ничего такого, — мрачно ответил капитан. — Такая карточная игра.

Винс взял шарик для пинг-понга и начал подбрасывать его.

— Я не претендую на всезнайство, Доусон. К примеру, я совершенно не разбираюсь в лодках…

— Кораблях, — поправил его капитан. — Кораблях, великий Христофор!

— Ну, кораблях. Хотя я не понимаю, почему вы, моряки, так нервничаете, если корабль назвать лодкой. В конце концов, лодки ведь тоже плавают по морю.

— Ходят.

— Плавают, ходят — какая разница? В общем, в кораблях я не разбираюсь. И в живописи, кстати, тоже.

Наступило молчание, нарушаемое лишь цоканьем целлулоидного шарика по поверхности стола. Капитан Доусон медленно положил ракетку.

— Интересно, что вы имеете в виду?

Винс бросил на него озадаченный взгляд:

— Ну как же! Вы прекрасно разбираетесь в искусстве — так говорит Элинор. Я имел в виду, что каждому свое, только и всего.

Элинор сидела, подсунув под себя одну ногу, и улыбалась. На фоне загара ее зубы казались особенно белыми. Ощутив, что атмосфера все больше накаляется, она спрыгнула с кожаного сиденья, вышла из ниши и подбежала к капитану Доусону.

— Рыжик, как приятно снова видеть твою безобразную физиономию! — Она обвила руками его шею. — Но ты не должен выходить из себя из-за каких-то пустяков. Смотри-ка, ты горячий! Вот здесь.

Она вытащила из рукава носовой платок и начала тереть ему лицо. При подобной процедуре, даже проделываемой с самыми лучшими намерениями, любой мужчина почувствует себя не в своей тарелке. Капитан и без того каменел от робости всякий раз, как к нему приближалась Элинор; сейчас же он так резко отпрянул, как будто обжегся. Оживленность мистера Джеймса отнюдь не улучшила его состояние. Внезапно капитан Доусон отодвинул Элинор в сторону — правда, очень бережно, словно она была хрупким хрустальным сосудом.

— Есть у вас специальность? — спросил он.

— Если вам интересно, я подумывал изучать медицину — как Уильям Гилберт Грейс, величайший игрок в крикет в истории Англии. Но мне ни разу не удавалось одолеть первый курс и запомнить что-нибудь, кроме разных смешных обрывков.

— Смешные обрывки, — кивнула Элинор, — вот именно.

— Если бестолковый моряк случайно проявляет интерес к чему-либо, кроме искусства мореплавания или артиллерии, его устремления смешны и нелепы. — Капитан Доусон в недоумении пожал плечами. — Но если штатский человек интересуется картинами или… — Он вдруг замолчал. — Господи! — воскликнул он после паузы, как будто его осенило. — Я же забыл! Подарок!

— Подарок? — удивилась Элинор.

— У меня для тебя подарок. Точнее, я должен был подарить его на Рождество, но никак не успевал переправить вовремя, вот и решил, что сам его привезу… Но… сейчас вряд ли тебе захочется на него смотреть…

— Рыжик! Как мило с твоей стороны! Я с удовольствием! Где он?

Капитан наморщил лоб:

— На улице, в моей сумке — на задке саней.

— А сани где?

— Наверное, у теплицы. Погоди, сейчас принесу.

— Нет, милый, — Элинор опустила одну руку, — не туда. Жаль, что за столько времени ты не успел как следует изучить расположение комнат в нашем доме. Рядом с нами, через стенку, — библиотека. Перед ней — восточный сераль милой старушки Флавии, скопированный с Павильона в Брайтоне. Оттуда можно через теплицу выйти на улицу.

— Точно. Спасибо! Сейчас вернусь.

Когда он ушел, Винсент Джеймс перестал сдерживаться и громко расхохотался. Смеялся он долго. К смуглым щекам Элинор прилила кровь. Сейчас вид у нее был опасный.

— Боже, боже! — сказала она. — Что тебя так развеселило?

— Ничего. Извини. Он ведь неплохой малый — в своем роде. Не хочешь сыграть в бильярд?

— Спасибо, нет.

— Перестань, старушка. Не дуйся! Сыграем партию. — Винс вывинтил сетку для настольного тенниса и свернул ее. Затем сдвинул теннисный стол, а потом внезапно поднял его в воздух.

Элинор внимательно смотрела на него.

— Конечно, — заявила она, — мысль о задумчивости любого рода может показаться тебе странной. Полагаю, вы, мужчины, считаете, будто задумчивость не вяжется с мужественностью. Определенно, так и есть. Все дело в… Тебя что-то встревожило?

— Только воспоминания, старушка, — ответил Винс, прислоняя столешницу к стене. — Только воспоминания.

Он развернулся, подошел к ней легкой, уверенной походкой и протянул руку. Элинор отпрянула, но он ее поймал. Обнял, запрокинул ее голову назад и целовал секунд двадцать.

Элинор высвободилась. Они стояли в тени, вдали от света лампы, и в глазах Элинор плясали язычки каминного пламени.

— Значит, — сказала она, — Рыжик Доусон вернулся.

— Что дальше, тигрица?

— А ты не выносишь, когда кто-то другой чем-то обладает, — продолжала Элинор, — даже когда сам не жаждешь заполучить предмет обладания.

— Перестань, малышка. Хватит болтать глупости. Я поцеловал тебя на прощание — и дал свое благословение. Вот, еще раз… — После паузы он добавил: — Твой Как-его-там Доусон сможет так?

— Черт тебя побери! Пусти!

— Самый последний. Просто на счастье.

На этот раз Элинор закинула руки ему на шею. Ей пришлось стать на цыпочки. Пламя в камине потрескивало, выстреливало искрами; за окнами, украшенными гербами, медленно падал снег. Элинор всхлипнула; на палисандровых панелях плясали тени… Когда Бетти Стэнхоуп открыла дверь бильярдной, они оставались в том же положении.

Бетти быстро повернула к выходу. Но Винс, у которого глаза были открыты, заметил ее. Он выпрямился и опустил руки. Впервые за много месяцев он выглядел так, словно что-то сделал неправильно, и он это понимал. Подойдя к столу, он принялся придирчиво выбирать себе кий.

— Извините, — сказала Бетти, успевшая сменить лыжный костюм на темное платье. — Я не знала…

— Зачем извиняться? — Элинор пожала плечами. — Никому никакого вреда, верно? Винс, у тебя есть сигареты?

— Старушка, ты ведь знаешь, что я не курю.

— Да, конечно. Вредно для легких. Сокращает что-то там. Бет, а у тебя сигареты есть?

Несмотря на апатию, Элинор запыхалась и нервничала. На ней по-прежнему были свободные брюки и желтый свитер, подчеркивавший форму груди. По ее знаку Бетти взяла с бокового стола сигаретницу и протянула сводной сестре.

Винс посмотрел на Бетти.

— Надеюсь, — сказал он, — ты не усмотрела здесь ничего личного. — Он удивился, когда обе девушки рассмеялись.

— Что ты, конечно нет, — заверила его Элинор. — В конце концов, Бет не такая глупышка. Вчера ночью она сама обнималась с молодым исследователем в одном из самых романтичных местечек в доме, так что кому и понимать нас, как не ей.

— Что еще за молодой исследователь?

— Твой друг, мистер Вуд.

— Перестань! — Винс положил бильярдный кий.

— Говорю тебе, это правда!

Бетти не стала ничего объяснять. Взяв со стола зажигалку, она поднесла ее к сигарете Элинор. Сводные сестры и в самом деле любили друг друга. Каждая из них, по мнению другой, обладала качествами, которых ей недоставало. Но дела в Доме Масок настолько запутались, что вести себя непринужденно стало вдруг очень трудно. Через секунду все стало еще сложнее, потому что дверь, ведущая в библиотеку, открылась, и в бильярдную вошел капитан Доусон.

— Вот, — заявил он.

Он нисколько не удивился тому, что Элинор вдруг подошла к нему и схватила за руку с пылом, какого никогда не выказывала прежде.

— Рыжик Доусон, иногда мне хочется тебя убить!

— Тогда бей ножом, — бодро посоветовал капитан. — А за что?

— Просто за то, что ты такой!

— Я тебя понимаю. Нет, скорее, я совсем ничего не понимаю, но, раз тебе это доставит удовольствие, действуй. Ты не собираешься открыть подарок?

Подарком оказалось кольцо белого золота с изумрудами, выложенными в виде туго связанного узла. Элинор вынула кольцо из коробочки с атласной подкладкой, завернутой в салфетку с рождественским рисунком.

— Рыжик! Какая прелесть!

— Нравится? Тебе в самом деле нравится? Узел сделан правильно, — уточнил капитан. — Сначала они выложили камешки наподобие бабушкиного узелка. Я заставил переделать.

— Но, милый… кольцо! Почти как обручальное!

— Правда?

— Ну конечно!

— Тогда считай, что так и есть, — громко заявил капитан.

Наступила тишина. Двигаясь бесшумно и ловко, Винс Джеймс раскладывал на зеленом сукне бильярдные шары. Его внимание было всецело поглощено ими.

— Рыжик, ты что, делаешь мне предложение? При всех?

— Они придают мне смелости, — ответил капитан. — «Тот, кто судьбы боится слишком или стесняется заслуг…» — как там дальше, не помню. Да!

Последнее слово он едва ли не проревел.

— Есть другие кандидаты? — поинтересовалась Элинор.

— Элинор! — оборвала сестру Бетти и шагнула вперед.

Винс, по-прежнему поглощенный своим занятием, склонился над бильярдным столом, отставил в сторону левый локоть, пару раз примерился и ударил кием по шару. Мягкий щелчок — и шар полетел в лузу. За ним другой. Некоторое время в тишине слышались только пощелкивания. На лице Элинор застыло странное выражение; внимательный наблюдатель, возможно, решил бы, что она сейчас расплачется.

— Не то чтобы мое предложение было неожиданным… — продолжал капитан.

— Рой Доусон, — воскликнула Элинор, — не желаю, чтобы меня застигали врасплох, — к тому же ты в курсе! — Глаза ее сверкнули. — В такое время…

— Я забыл, — тихо сказал капитан Доусон и после долгой паузы продолжал: — Твой отец. Убийство.

Последнее слово ударило по всем свинцовой тяжестью. Винс обошел вокруг стола, глядя на сукно.

— Извините. — Он вежливо отодвинул капитана с дороги.

Нагнулся над столом, прицелился…

— Все не так плохо! — воскликнула Бетти, тщетно пытаясь быть тактичной. — Мама даже думает, что завтрашнее представление с фокусником и «волшебным фонарем» состоится. Она говорит, что ей весь день названивают приходской священник и миссис Клаттербак; они не простят нас, если мы их разочаруем.

Щелк-щелк-щелк…

— По-дурацки вышло. — Капитан тронул Элинор за плечо. — Забудь о том, что я сказал. То есть… не забывай, отложи на холод, подожди, пока старик поправится.

— Ах ты, идиот!

— А кольцо… надень на другой палец или носи под рубашкой на цепочке… или еще где-нибудь. Считай его обыкновенным подарком на Рождество, вот и все.

— Послушай, милый…

— Если оно, на твой взгляд, старомодно, я закажу тебе другое — с крупными бриллиантами; хочу, чтобы мое кольцо тебе понравилось. Да, — прибавил он в глубокой задумчивости, размахивая рукой, словно часовой стрелкой, — с крупными бриллиантами.

Щелк, щелк, щелк.

— А пока, — продолжал капитан, — надо выяснить, что случилось с твоим отцом.

Винс поднял голову. На лице его застыло подобие улыбки.

— Вы что, тоже сыщик?

— Мне хватает проницательности для того, чтобы понять: здесь все подстроено и все фальшиво.

— Что значит «фальшиво»?

— Если бы мистер Стэнхоуп попытался украсть собственного Веласкеса, тогда еще куда ни шло. Если бы он попытался украсть Мурильо, или Гойю, или одну из тех картин, что висят в галерее наверху, опять-таки куда ни шло. Но он взял Эль Греко… что-то здесь не так. По-моему, он имел в виду совершенно другое.

Снова воцарилась тишина.

Трое озадаченных молодых людей смотрели на длинный нос и длинную челюсть капитана. Элинор, с кольцом в одной руке и сигаретой в другой, недоуменно морщила лоб.

— Продолжайте, — попросила Бетти.

— Итак, слушайте! Является ли случайным совпадением, что на картине «Озеро» изображена та самая авантюра, в которой мистера Стэнхоупа просили принять участие?

Винс положил бильярдный кий на сукно.

— Может быть, старина, вам лично здесь все ясно, но черт меня побери, если я хоть что-нибудь понимаю.

— Попробую объяснить. — Капитан почесал лоб. — Сама загадка не слишком сложна, и объяснить ее можно одним словом. Слышали вы когда-нибудь об Эльдорадо?

— Конечно, — кивнула Элинор.

— Что такое «Эльдорадо»?

Элинор нахмурилась:

— Легендарный Золотой город, который в древние времена пытались найти испанцы, но так и не нашли.

— Что значит слово «Эльдорадо»?

— «Золотой город», конечно.

— Ничего подобного! — заявил капитан. — Оно значит «Золотой человек». Кстати, Золотой человек — вовсе не выдумки. Он существовал на самом деле. Почитайте «Историю завоевания Мексики» и «Историю завоевания Перу» Прескотта.

— «Золотой человек», — тихо повторила Бетти. Девушка внезапно широко распахнула голубые глаза и поднесла ко лбу ладонь. — «Одна, но тщательно проведенная разведка дна озера, — сказала она, словно повторяя слышанные ранее слова, — и все наши трудности позади!»

— Так вам обо всем известно? — удивился капитан Доусон.

— Нет, нет! Продолжайте!

— Озеро, о котором идет речь, называется Гватавита, или Золотое озеро. Я его видел. Озеро находится в Андах, сравнительно недалеко от Боготы. Индейцы племени чибча дважды в год бросали в озеро свое золото. Я имею в виду — бросали буквально. Они приносили жертву Солнцу, принявшему форму божества, которого называли «Золотым человеком»; считалось, что он живет в озере. Когда в XVI веке Перу захватил Писарро, как всегда бывает в таких случаях, начался шум.

Капитан Доусон помолчал. Хотя он старался не показать виду, история с золотом, покоящимся на дне озера, завораживала и его.

— Все хорошо, — возразил Винс, — но при чем здесь старина Доменико?

— А вы взгляните на картину в столовой!

— И что?

— Она, что называется, сатирическая. На берегу озера столпились искатели сокровищ. Поглядите на их лица. Они во что бы то ни стало хотят добраться до дна озера, добраться несмотря ни на что. Церковник молится, а индейское божество смеется, потому что люди никак не могут достичь цели. Озеро пытались осушить еще во времена Эль Греко. Позже, в начале XIX века, за него снова взялись — безрезультатно. В последний раз работы, с привлечением современной техники, велись в 1900 году. Конечно, со дна выудили немало драгоценных вещиц. Но главное сокровище пока на месте.

— Вы шутите? — воскликнула Бетти.

Капитан Доусон вспыхнул.

— Если не верите мне, спросите хотя бы мистера Нейсби. Он сам просмотрел все расчеты.

— Буллер Нейсби?

— Да. Он и в вашем отце хотел пробудить интерес к поискам сокровищ. Но мистер Стэнхоуп только смеется над ним.

— Неужели вы хотите сказать, — Бетти наморщила лоб, — что такой умный и милый старый сухарь в глубине души одержим… такой романтической страстью?

— Ах, я не знаю, — вздохнула Элинор. — Не знаю! Как бы там ни было, Рыжик Доусон, ты был определенно красноречив.

Одних ее слов было достаточно, чтобы связать язык капитану. Ему стало стыдно, что он так разговорился при Элинор, стыдно своего кольца, коробочку с которым она небрежно сдвинула на край стола. Капитан терзался сомнениями. Однако он все же не мог удержаться, чтобы не добавить:

— Вы понимаете, что я имею в виду?

— О чем ты говоришь, милый?

— Да о вашем отце! Если бы полотно попытался стащить настоящий грабитель, все было бы понятно и не значило абсолютно ничего. Но поскольку картину стремился украсть ваш отец, я по-прежнему считаю, что у него была на то своя причина.

— Была бы, — возразила Элинор, — если бы он точно знал, что именно изображено на картине. Композиция сама по себе ни о чем еще не говорит.

— Он и не знал, пока я его не просветил, — ответил капитан. — Это ведь я рассказал ему все несколько месяцев назад. А вы? Дьявол меня побери, неужели вам совсем не любопытно узнать кое-что о старых мастерах?

— Милый, не смотри на Винса, — мягко сказала Элинор. — Старые мастера его не заботят, только молодые мастерицы. Что касается меня — нет. Поскольку там есть монах, мне казалось, будто картина религиозного содержания. И потому я не интересовалась ею.

— Но ведь… — попыталась вмешаться Бетти.

— Да. — Элинор хитро улыбнулась и потянулась, отчего все ее тело словно ожило. — Буллер Нейсби!

— Ваше сокровище на дне озера кажется мне полным вздором, — поразмыслив немного, заявил Винс.

— Винс! Какой ты сегодня ужасно романтичный! Давайте позовем милого Буллера, — предложила Элинор, — и выспросим его самого! Он имеет обыкновение так мало говорить, что даже обидно. Интересно, что он скажет теперь?

Глава 13

— Вот и все, — холодно заявил мистер Нейсби. — Больше мне добавить нечего. — Глядя Нику прямо в глаза, он встал со стула, бросил взгляд на часы и вернул часы во внутренний жилетный карман. — Двадцать пять минут угроз и запугивания. Нет — двадцать шесть. Еще что-нибудь, молодой человек?

— Золото индейцев племени чибча. — Ник посмотрел на картину Эль Греко. — Почему вы пытались утаить от меня эту историю, сэр?

— Ничего я не пытался. Откровенное, прямое деловое предложение. И кстати, никакой тайны здесь нет.

— Да. И все же ни вы, ни мистер Стэнхоуп не делились своими планами с членами семьи!

— Говорить о делах с женщинами? Чепуха! — От раздражения старик так раскипятился, что казалось, вот-вот взлетит на воздух. Маленькие черные глазки под сморщенными веками избегали смотреть на Ника. — Молодой Дуайт также не склонен обсуждать с домочадцами свои дела — насколько я его знаю. Да и зачем нам?

— Вот именно. В то же самое время вы признали…

— Под давлением.

— При допросе. Итак, вам известно, что на картине изображено озеро… не помню его названия… где лежит сокровище. — Ник прикоснулся к картине. — Но почему вы ничего не сказали мне сразу? Почему важные сведения пришлось вытягивать из вас?

Мистер Нейсби, угрюмо ухмыляясь, поправил его:

— Я знаю, что изображено на картине, потому что об этом мне сообщил молодой Дуайт, только и всего. Имеются у меня доказательства? Нет. Есть ли признаки того, что на картине действительно изображено озеро Гватавита? Нет! — Внезапно Буллер Нейсби хихикнул. — С какой стати я должен сообщать кому бы то ни было важные сведения, раз мне от того никакой пользы? За кого вы меня принимаете?

— Тогда у меня все. До свидания, сэр.

Мистер Нейсби сделал три шажка к двери, но потом обернулся:

— Молодой человек, вы умнее, чем мне казалось. Все из меня вытянули. Но больше ничего не узнаете. Даже не пытайтесь! До свидания.

На пороге Буллер Нейсби едва не столкнулся с входящим сэром Генри Мерривейлом.

Г. М. хмыкнул, разглядывая полосы серого порошка, которым была усыпана вся комната.

— Вижу, здесь поработал эксперт. Где он?

— Уехал. Я отправил его, когда взялся за нашего друга Нейсби.

— Нейсби? Тот нахальный маленький тип, который только что вышел отсюда?

— Да. Вы что-нибудь нашли?

На лице у Г. М. появилось выражение благоговейного ужаса.

— Нашел ли я что-нибудь? Ах ты господи! — Он придвинул себе кресло, только что освобожденное Нейсби, с немалыми усилиями втиснул в него свои крупные формы, посопел, посмотрел поверх очков и вынул из кармана портсигар с черными, маслянистыми на вид сигарами. — Скажите, сынок… Маскарадный костюм Дуайта Стэнхоупа у вас? Где он?

— Заперт в его гардеробной наверху. Утром я бегло смотрел вещи — особенно содержимое карманов. Потом я все переписал и запер в шкафу. Хотите взглянуть?

— Да, сынок. Очень хотел бы.

Ник позвонил; дворецкий Ларкин явился на зов на удивление резво. При виде Г. М. Ларкин вспыхнул (если в такое можно поверить), но ни тот ни другой не произнесли ни слова. Ник дал дворецкому ключ от платяного шкафа и распорядился принести одежду «грабителя». Г. М. чиркнул спичкой о ноготь и раскурил маслянистую сигару. Его маленькие глазки обежали комнату и наконец остановились на буфете.

— Ну вот! — Ник повернулся к нему и указал на Эль Греко. — Знаете, что там такое?

— Угу, — буркнул Г. М.

— Да, великий Эль Греко. Но известно ли вам, что именно изображено на картине?

— Угу. — Г. М. вынул сигару изо рта. — Озеро Гватавита в Андах — в аллегорическом осмыслении.

Ник изумленно воззрился на своего собеседника:

— Дедукция, сэр? Или полученные сведения?

— Ни то ни другое. Результат подслушивания. — Г. М. заерзал в кресле. — Ваша подруга Бетти Стэнхоуп спускалась вниз; я шел за ней, собираясь кое о чем ее расспросить. Она направилась в бильярдную. Я за ней. Она открыла дверь, и нашим взорам открылась довольно пикантная сцена. Потом она закрыла дверь, но не до конца.

— И вы подслушивали?

— Конечно. — Г. М. вкратце передал Нику содержание разговора, опустив определенные подробности. — Очень интересно! Да. Итак…

— Сэр, а озеро Гватавита действительно существует?

— Ах, сынок! Озеро Гватавита — самое знаменитое озеро в Южной Америке.

— Я имею в виду — там действительно есть золото?

— Есть. В дополнение к тому, что индейцы веками приносили жертвы Золотому человеку, местный касик, то есть большая шишка, бросил в озеро две тонны золота, желая спасти сокровище от одного из подручных Писарро по фамилии Кесада. За такое надувательство касика сожгли заживо, но золото так и не получили. Так начались поиски Эльдорадо. Даже сэр Уолтер Рэли принял в них участие.

Г. М. поднял палец, его глаза не отрывались от полотна.

Картина дышала злобной иронией и при этом невольно очаровывала. Серо-стальная вода, в которой отражались алчные лица; монах и придворная дама, стоящие бок о бок на коленях спиной к тем, кто собирался нырнуть в озеро… Даже сейчас измятый холст, еле державшийся в раме, прислоненной к буфету в английском доме, был полон жизни.

На темном ковре, на том месте, где лежал Дуайт Стэнхоуп, запеклось несколько капель крови.

Г. М. пристально всмотрелся в черные пятнышки и снова сунул в рот сигару.

— Сэр, но если сокровище все еще там, почему никто не может его достать?

— Дело в том, — ответил Г. М., — что глубина озера свыше шестидесяти метров…

— Да… глубоко.

— Кроме того, с тех пор, как в озеро бросали золото, прошло очень много времени; с берегов намыло целые пласты глины, камней и песка. Даже если вычерпать оттуда всю воду — а озеро уже осушали, — на дне обнажится толстый слой ила, глубину которого никто не мерил. Разумеется, с помощью достижений современной техники и ил можно вычерпать. Мероприятие довольно дорогое, но возможное.

— Значит, замысел Нейсби, в конце концов, не такой уж дикий?

Г. М. задумался.

— Нет, не дикий. Но странный. В высшей степени странный для респектабельного дельца из Сити.

— Вот вы, например, вложили бы деньги в подобное предприятие?

— Ну… не знаю. Возможно. Но только потому, что я люблю риск. И не забудьте: перед тем как поднять насосы по крутым горным склонам, придется еще получить право на концессию от колумбийского правительства. И тут понадобится богатство Рокфеллера.

— Видите ли, — продолжал Ник, — Нейсби хочет, чтобы мистер Стэнхоуп вошел с ним в долю пополам.

— Вот как?

— Да. Я сам случайно подслушал их разговор — вчера вечером, в театре наверху.

— Хо-хо! — На лице Г. М. появилась ликующая гримаса. — Значит, вот где вы обнимались с Бетти Стэнхоуп?

— Откуда вы знаете?

— Не важно, откуда я знаю, — уклончиво отвечал Г. М. — Чтоб мне лопнуть, не знаю, куда катится наша полиция! — Он покачал головой. — Помню, не так уж давно ваш начальник Мастерс чуть не убил меня после того, как я застукал его целующимся с женщиной на переднем сиденье автомобиля.

— Я вовсе не обнимался! Не скрою, у меня были такие мысли. Кстати, случись такое на самом деле, она дала бы мне пощечину.

— Вы так думаете? — с бесконечной жалостью в голосе спросил Г. М. — А вы когда-нибудь видели ее лицо, когда она считает, что вы на нее не смотрите?

— Нет, сэр. Почти никогда не видел.

— И находчивости ему не хватает! — сурово покачал головой Г. М. — Более того, сынок, берегитесь. Однажды она станет очень богатой.

— Ее богатство меня не волнует. Не помню, говорил ли я когда-нибудь, но… Не важно! — Ник поскорее перевел разговор с личной темы. — Я на службе, черт побери! И не имеет значения, что мне нравится или не нравится. А все обитатели дома…

— Вот именно, — кивнул Г. М. — Обитатели дома… — Он медленно выпустил дым; голова его оказалась как будто в облаке. — Ну-ка, посмотрим. Насколько я понимаю, парень в морской форме — некий капитан Доусон; миссис Стэнхоуп рассказывала мне о нем. Курчавый атлет — ваш друг Винсент Джеймс. А маленький смуглый дьяволенок, пышущий энергией, — Элинор Стэнхоуп, свет очей старика, так сказать, лучшее яблоко в его саду.

— Да. Кстати, о яблоках: вот нож для фруктов — на столе, сзади вас.

Г. М. взял нож и принялся вертеть в руках, а Ник начал докладывать об отпечатках. Он все еще говорил, когда вернулся Ларкин с большой картонной коробкой в руках.

Ник поставил коробку на стол. В ней находились тонкие замшевые перчатки, черная маска, толстый теплый шарф, твидовые кепка и пальто, вельветовые брюки, шерстяная рубашка, фуфайка и кальсоны, носки и теннисные туфли. В карманах — Ник аккуратно разложил все по порядку — Стэнхоуп держал носовой платок с меткой «Д. С», два совершенно не относящихся к делу письма, адресованных ему в «Уолдемир», стеклорез, перочинный ножик и рулончик липкого пластыря. Список дополняли наручные часы.

— Извините, сэр, — вмешался стоящий в дверях Ларкин. И Ник, и Г. М. подняли голову; на лице последнего явственно проступило тоскливое выражение.

— Да?

— Если позволите, чай подадут в гостиную через десять минут.

— Хорошо. Которая комната гостиная?

— В восточном стиле, сэр. Разрешите также спросить… — Ларкин замялся. — Сегодня можно будет прибраться в столовой, чтобы здесь можно было есть, как обычно?

— Нет, сынок, нельзя, — отозвался ворчливый голос Г. М. из облака сигарного дыма.

— Простите, сэр?

— С разрешения инспектора я позволю себе предположить следующее: пройдет много-много времени, прежде чем столовой снова можно будет пользоваться по назначению. Можно сказать и так: в ней можно будет есть, когда рак на горе свистнет и у бильярдных шаров вырастут бакенбарды. Вам ясно?

— Очень хорошо, сэр, — сказал Ларкин и вышел.

Г. М. по одной осмотрел улики, обнаруженные в карманах жертвы.

— Стеклорез, — объяснил Ник, — точно принадлежит вору. Перочинным ножом он вырезал картину из рамы. Пырнули Стэнхоупа не им; на перочинном ноже нет крови, и потом, лезвие слишком толстое.

— Да, — без выражения отозвался Г. М. — Да. Толстое.

— Полоски пластыря он наклеивал на стекло; он закреплял маленькие кусочки так, чтобы стекло не выпало. — Ник жестами проиллюстрировал действия грабителя. — Но я бы хотел привлечь ваше внимание еще к одному странному обстоятельству.

— Какому?

— Возьмите рулончик пластыря и посмотрите… Вот здесь, сверху! Погодите! Вот лупа, которую я утром взял в библиотеке.

Он протянул Г. М. лупу. Сэр Генри, перекатив сигару в угол рта, взял рулончик и посмотрел сквозь увеличительное стекло на кончик ленты.

— Кровь! — сказал он.

Ник кивнул:

— Да, сэр. Кровь. Достаточно легко воспроизвести все, что здесь случилось. Однако не удается понять, зачем все было сделано… Итак, убийца ударил мистера Стэнхоупа ножом. Потом ногой — когда он уже лежал на полу. А потом, когда мистер Стэнхоуп был без сознания, убийца вынул у него из кармана липкую ленту и отрезал кусок окровавленным ножом для фруктов. Именно так.

— Гм… да. Я и сам склонен так считать, сынок.

— Но зачем убийце понадобился липкий пластырь? Почему он отрезал полоску?

— Опять «зачем» и «почему». Угу.

Вернув Нику пластырь и лупу, Г. М. вынул изо рта сигару и осторожно положил ее на край стола; вверх поползла струйка серого дыма. Поднеся руки к вискам, Г. М. погладил себя по лысине.

Ник раскладывал вещественные доказательства.

— Одежда, по словам камердинера мистера Стэнхоупа…

— Дайте подумать! — внезапно заревел Г. М. — Бога ради, не мешайте!

Некоторое время он был погружен в глубокие раздумья, постукивая кончиками пальцев по черепу.

Потом он встал и без всякого выражения оглядел следы, оставленные серым порошком для снятия отпечатков пальцев. Следы начинались от стены, у которой стоял буфет. Г. М. же смотрел в противоположный угол.

С трудом встав с кресла, он вперевалку направился туда и осмотрел портрет Карла IV кисти Веласкеса, висящий слева от камина. Затем перевел взгляд на «Голгофу» Мурильо над камином. Внимательно изучив «Молодую колдунью», Г. М. оживился и как-то глуповато хрюкнул.

— Кто покупал эту картинку? — с ужасом в голосе спросил он. — Ей самое место в борделе!

— Она — произведение искусства.

— Только не для меня. — Склонив голову набок, Г. М. разглядывал «Молодую колдунью». — У меня ум простой и прямой.

Черта с два, подумал Ник. Интересно, что старик замышляет?

— Картину подарили Флавии Веннер, — сказал он вслух.

— А, понятно. Той девице, которой принадлежал дом. У меня чувство, будто ее дух все еще витает здесь.

Г. М. повернулся на каблуках. Лицо его по-прежнему оставалось невозмутимым. Упершись кулаками в бедра, он еще раз, прищурившись, оглядел издали буфет.

— Послушайте, сынок. На буфете была дорожка?

— Что?

— Дорожка — ну, вы знаете. Такая узкая полоска ткани, которую всегда кладут на столы и буфеты, чтобы не царапалась поверхность.

— Нет, дорожки не было. Я уверен. Почему вы спрашиваете?

Г. М. махнул толстой, словно ласт, рукой:

— Вам не кажется странным, что столовое серебро валяется на полу как-то очень уж компактно? Да, несколько круглых вещиц откатились в сторону. Но посмотрите на тяжелые предметы. Похоже, когда Стэнхоуп и убийца схватились, кто-то из них случайно потянул за конец дорожки, и все, что стояло на полке, полетело на ковер. Или… кстати, что-нибудь поцарапалось?

— Да, кое-что.

Г. М. оглянулся через плечо на камин. Затем посмотрел наискосок, снова на буфет. На лице его мелькнуло изумление, но потом оно снова разгладилось и стало непроницаемым, как всегда.

— Знаете ли, — заявил он, — это все меняет.

— Что меняет?

— Ни за что не догадаетесь, — ответил Г. М.

Любопытство переполняло Ника. Он уже собирался взорваться вопросами, когда их прервал негромкий стук в дверь.

— Я решила вначале постучаться, — заявила Кристабель Стэнхоуп, — на случай если вы измеряете следы или делаете еще что-нибудь в том же роде. Можно войти?

Она говорила высоким, тонким, звонким голосом. С того момента, как Ник услышал странный голос и увидел руки Кристабель, он снова заподозрил неладное. Хозяйка дома была не похожа на саму себя — всегда такую спокойную, умиротворенную, улыбающуюся.

Г. М. намеренно изображал полную тупость и бестолковость.

— Чай, мадам?

— Нет. Не чай. Дело в том…

— Может, присядете?

— Рядом со всеми этими ужасными предметами на столе? Нет, спасибо.

Повинуясь жесту Г. М., Ник отодвинул вещественные доказательства, включая нож для фруктов и электрический фонарик. После того как Г. М. убрал сигару, Кристабель согласилась сесть в его кресло. В одной руке она комкала носовой платочек, в другой сжимала коробочку слоновой кости, которая служила сигаретницей.

— Пожалуйста, — добавила Кристабель, — закройте двери в гостиную.

Ник послушно закрыл раздвижные двери.

— Вы обещаете, что то, что я скажу, останется между нами?

Внимание!

Ник покачал головой:

— Боюсь, я не смогу обещать вам ничего подобного, миссис Стэнхоуп.

— Почему? — спросила Кристабель, постукивая сигаретницей по ручке кресла.

— Официальный свод правил под названием «Постановление судьи»…

— Извините. Вы меня не поняли. — Хозяйка «Уолдемира» криво улыбнулась. — Попробую объясниться. Вчера вечером вы говорили, что вас, сотрудника уголовного розыска, прислали сюда, во-первых, потому… — она подняла один палец, — что Дуайт обладает определенным политическим влиянием, и, во-вторых, для того, — она подняла еще один палец, — чтобы помешать ему и предотвратить скандал, если он попытается обокрасть собственный дом ради получения страховки.

— Да, миссис Стэнхоуп. И что?

— Дуайт поступил умно. Не отрицаю. Но у меня отчего-то возникло чувство, будто на такое у него недостаточно влияния. Да вы и сами признали, что была еще одна причина, по которой вас послали сюда.

Ник склонил голову.

Интересно, подумал он, угадала ли она вторую причину.

Когда он кивнул, то же самое сделала и Кристабель. Рот у нее был полуоткрыт; ноздри короткого носа слегка раздувались. Правая рука комкала платочек, левая, лежащая на ручке кресла, сжимала коробочку. Край вечернего платья цвета морской волны доставал до пола. Она повернула голову к Г. М.:

— Сэр Генри, вы хорошо знакомы с Дуайтом?

— Да, мадам. — Г. М. оперся одним локтем о буфет и внимательно посмотрел на нее. — Думаю, что могу так сказать.

— Однако вы не посвящены в подробности его многообразных деловых предприятий?

— Ах, мадам! Задачка не из легких. Нет. Не думаю, что в подробности посвящен кто-либо, кроме него самого.

— И вас, следовательно, удивит, если кто-то назовет его вором?

Г. М. прищурился:

— Не просто удивит. Я не поверю клевете! Как я сегодня говорил этому молодому человеку…

— Вы по-прежнему не понимаете меня. Я не имею в виду мошенничество с ценными бумагами и тому подобное. Поверите ли вы, если кто-то назовет моего мужа вором… в буквальном смысле слова? — Кристабель плотно сжала губы. — Удивитесь ли вы, узнав, что львиная доля капитала Дуайта получена не в результате дохода от удачно проведенных деловых операций, а в результате перепродажи краденого? От перепродажи нескольких похищенных весьма ценных произведений искусства? Произведений столь ценных, что на вырученные средства можно долгое время жить безбедно?!

Глава 14

— Минуточку! — резко добавила Кристабель.

Никто не попытался перебить ее.

— Понимаете, я так не думаю. Нелепо, смешно и унизительно считать собственного мужа вором. Но слуги… — Кристабель внезапно поднесла платочек к глазам, — сплетничают и шушукаются! Завтра все станет известно соседям, а послезавтра — всей округе. И не важно, преступники мы на самом деле или нет; главное, мы сделаемся посмешищем. Даже если это неправда…

Г. М. вынул изо рта сигару.

— Господи ты боже мой! — не выдержал он; от удивления Кристабель опустила руку с платочком и посмотрела на него. — Так вот что, значит, вас беспокоит?!

Кристабель вскинула вверх подбородок.

— Действительно… — холодно начала она.

— А ну, помолчите! — Г. М. ткнул в ее сторону сигарой. — Вас беспокоят сущие пустяки? А я думал, что серьезное…

— Но если все же…

— На самом деле вы почти верите в то, о чем болтают слуги, правда?

Кристабель не ответила.

Г. М. перевел дух.

— Миссис Стэнхоуп, ничего удивительного, что Флавия Веннер — ваша любимая героиня. У вас богатое воображение! Положа руку на сердце… — тут он приложил руку к груди, — я клянусь, что Дуайт Стэнхоуп — не более вор, чем я сам. Если не верите мне, спросите вот хоть инспектора Вуда.

Ник кивнул:

— Он прав, миссис Стэнхоуп. Ваш муж может быть кем угодно, но он — не супервор. Мы никогда не считали его грабителем.

На лице Г. М. появилась извиняющаяся гримаса.

— Но не это самое интересное, мадам. Интересно другое: как вы додумались до столь странного заключения?

Кристабель отмахнулась:

— Говорю вам, слуги все время сплетничают и шушукаются!

— А, вот оно что! — Ее слова не произвели на Г. М. никакого впечатления. — Да, я в курсе.

— В курсе?!

— Конечно. Насколько вам известно, я провел некоторое время в столовой для слуг. — Г. М. повернулся к Нику: — Возможно, сынок, вы не слышали тамошней версии. Дуайт Стэнхоуп скрытен. Следовательно, он загадочная персона. За прошлый год в газетах появилась пара отчетов об ограблении загородных домов…

— Верно, — сквозь зубы процедила Кристабель. — Вчера вечером я упоминала о данном обстоятельстве инспектору Вуду.

Г. М. бросил на нее выразительный взгляд, но продолжал:

— Дуайт Стэнхоуп переодевается взломщиком; его обнаруживают при довольно странных обстоятельствах. Первый вывод: он собирался пойти на очередное дело — вероятно, ограбить дом Буллера Нейсби. Второй вывод: кто-то из домашних выследил его и, ошибочно приняв за грабителя, пырнул ножом, а потом, сдернув с головы маску, с ужасом понял, что заколол хозяина дома. И потому загадочная личность сбегает до того, как поднялась тревога, и не признается в содеянном.

Кристабель молчала, опустив блестящие глаза. Казалось, она внимательно изучает носки своих темно-зеленых туфель. Однако Ник ощущал исходящие от нее флюиды настороженности.

— Конечно, — проворчал Г. М., — версия слуг никак не объясняет ни вырезанного куска стекла, ни почти совершенную кражу Эль Греко. Но нельзя объяснить сразу все. Мадам, случившееся достаточно серьезно.

— Мне ничего не нужно, — заявила Кристабель. — Только…

— Иными словами, мадам, — перебил ее Г. М., — сплетни и домыслы людской вовсе не должны вас волновать. И все же вы взволнованы — очень взволнованы и встревожены. В чем дело? Откуда такой страх перед грабителями?

— Я бы тоже хотел знать, — кивнул Ник. — Вчера ночью миссис Стэнхоуп приняла за грабителя меня.

Кристабель смерила его укоризненным взглядом:

— Милый мой, я просто видела дурной сон. Кстати, я рассказала вам о нем по секрету.

— Сон? — не выдержал Г. М. — Какой еще сон?

— Ах, мне снились всякие ужасы. Накануне вечером мы разговаривали; содержание разговоров, как я и объяснила мистеру Вуду, а также газетные статьи смешались в моем сознании. Может быть, я не была с вами полностью откровенна. Но когда я вышла из комнаты и увидела вас в коридоре, а потом Дуайта внизу ударили ножом… — Она помолчала и продолжала тише: — Вы ведь не пытаетесь заманить меня в капкан? Вы на самом деле считаете, что Дуайт не замешан ни в чем противозаконном? Клянетесь?

— Клянусь, миссис Стэнхоуп, — сказал Ник.

Кристабель откинулась на спинку кресла. С ней произошла странная метаморфоза: как будто ее лицо, слегка увядшее и поблекшее, снова вернулось к жизни.

— Не знаю, сколько ограблений произошло в прошлом году по вашим данным, — сказала она. — Но я могу припомнить два, которые имели место в нашей округе. Первым ограбили…

— Поместье «Фонтан», Кроуборо, 8 июня, — кивнул Ник.

— А вторым…

— Поместье Пенсбери, Йет, 27 сентября.

— Благодарю вас, инспектор. Мой муж в обоих случаях гостил в тех домах; меня там не было… Прошу, не думайте, будто я пытаюсь уклониться от темы. Но мне действительно начало казаться, что после его визитов в доме неожиданно появляются картины, старинные рукописи или драгоценные камни. Разумеется, я не думала, что их крадет сам Дуайт. Потом является незнакомец, называющий себя знакомым Дуайта… — она посмотрела на Ника, — и он явно не тот, за кого себя выдает.

— Спасибо, — буркнул Ник.

— Видели, как вы выходите из комнаты Дуайта. Когда я заговорила об этом странном происшествии с одним знакомым, я предположила, будто вы обыскивали спальню моего мужа. А на самом деле вы беседовали с Дуайтом, правда?

— Да, миссис Стэнхоуп.

— Видите ли, я подумала, что вы, возможно, его сообщник. Позже, когда выяснилось, что вы, наоборот, из полиции, мне стало еще страшнее. Я подумала, что вы, должно быть, следите за ним из-за подозрения в незаконном получении страховки. Наконец, пересуды и сплетни слуг… Разумеется, на них можно не обращать внимания. Но ведь от этого ничего не меняется! Чем глупее и неправдоподобнее слух, тем быстрее он распространяется. Я женщина терпеливая, но не выношу, когда надо мной смеются. Друзья и так часто подтрунивают над нами из-за дома. А я люблю этот дом. Поэтому все они со своими шутками могут, если вы простите мне такое выражение, убираться к черту. Но с меня хватит. Хватит!

Она склонила голову; в глазах сверкнули искорки, губы изогнулись в улыбке. Жест был намеренно грациозный, отработанный. В свете лампы высвечивались волосы с серебристыми прядями; они подчеркивали, по контрасту, молодость лица Кристабель.

— Погодите! — почти ласково проговорил Г. М., сдерживая свой обычно громкий рык. — Я стою здесь тихо и мирно и жду, когда же меня просветят. Что за шум с ограблениями в Кроуборо и Йете? Мастерс ни словом о них не обмолвился. И вы, сынок, тоже мне о них не говорили. Так в чем дело?

— Но разве вы не читаете полицейские сводки? — удивился Ник.

Г. М. решительно покачал головой:

— Только не раздел «Ограбления». Ограбления не интересны, за исключением фальшивых, как ваше. Профессиональный преступник — самое скучное создание на свете. Я бы не перешел через дорогу даже для того, чтобы посмотреть, как известный вор Чарли Пис снимает брюки с лорд-мэра.

Кристабель поморщилась:

— То совсем другое дело. — Она улыбнулась. — Сравнить Дуайта с Писом из Пекэм-Рая! О да, их сравнивали! Мне рассказала Лайза. Человек вел двойную жизнь. О-о! Вам, может, смешно, но только не мне. Признайтесь, сэр Генри, Чарли Пис действительно был вором и одновременно художником, скрипачом-виртуозом и артистом?

Г. М. посмотрел на нее поверх очков:

— Нет, мадам, не был. Такие стишки мог накропать любой школьный учитель, а его знаменитая скрипка была самой обычной дешевой игрушкой с одной струной. Чарли Пис был таким же придурковатым, как и остальные его соплеменники.

— Что едва ли можно сказать, — осторожно вставил Ник, — о нашем случае.

Что-то в его голосе заставило собеседников замолчать. Уголком глаза Ник подметил, что фиолетовые портьеры, плотно задернутые из-за вынутого из окна куска стекла, раскачиваются.

— Вот как? — удивился Г. М. — Вы имеете в виду грабителя из Кроуборо и Йета? Думаете, оба раза работал один и тот же молодчик?

— Да. Мы так считаем.

— Что же в нем такого особенного?

Ник заметил, как у Кристабель сверкнули глаза.

— Он прекрасно разбирается в живописи и драгоценных камнях, — ответил Ник, — как какой-нибудь ювелир или галерейщик с Бонд-стрит. Хотите примеры? В картинной галерее Пенсбери-Холла полно искусно выполненных подделок; хозяин покупал их, приняв за оригиналы. Кроме того, там висел один маленький подлинный Леонардо. Наш вор унес только Леонардо. В «Фонтане» он прошел мимо целой груды блестящих безделушек, ярких, но ничего не стоящих, а унес всего одно изумрудное ожерелье, которое стоит почти как все остальное, вместе взятое. Я не слишком сложно объясняю?

— Нет, — улыбнулась Кристабель. — Зато вы проговорились!

— Правда, миссис Стэнхоуп?

— Ну конечно! Вот та вторая причина, по которой вас прислали сюда. Вот причина, которую вы мне не открыли! Не отрицайте: вас прислали охранять дом, полный ценных, хотя и безвкусных вещей, на случай, если джентльмен из Кроуборо и Йета нанесет нам визит!

Ник пожал плечами:

— Я и не отрицаю. Я уже говорил вам, что старший инспектор Мастерс не пренебрегает мелочами. Но…

— Что «но»? Пожалуйста, продолжайте.

— Ничего не выходит. Во-первых, ваш муж устроил маленький маскарад. Во-вторых, если вы по-прежнему думаете, будто я считаю его грабителем, могу сообщить, что его приемы в корне отличались от работы молодчика из Кроуборо и Йета. Вора всегда выдают одни и те же приемы. В-третьих, фальшивое ограбление сопровождалось покушением на убийство. Не вор нанес удар — наоборот, ножом ударили его самого. Данное обстоятельство привносит дополнительный элемент, с которым приходится считаться. Ненависть!

Последнее слово как будто повисло в воздухе. От него стало холодно.

— Сэр Генри! — воскликнула Кристабель.

— Что, мадам?

— Не хочу показаться вам дурочкой, — беззаботно заявила хозяйка дома, — но этот молодой человек меня пугает. Правда! Он все время повторяет, как припев: ненависть, ненависть, ненависть…

Г. М., казалось погруженный в глубокое раздумье, пробудился ото сна. Он вынул изо рта сигару и положил ее на буфет.

— Мадам, боюсь, нам не раз придется повторять данное слово. Оно в основе всего. Пойдите по следу, и он приведет нас к разгадке. Видите ли, в нашем случае мы не наблюдаем ничего похожего на почерк Чарли Писа и ему подобных: пристрелить констебля и сделать ноги. Наш злоумышленник умен, страшен и опасен. Конечно, само по себе решение проблемы может оказаться простым…

— Простым? — вскричал Ник. — По-вашему, такой запутанный клубок легко распутать?

Г. М. не смеялся.

— Да. Послушайте-ка, сынок. Пусть уловки злоумышленника не вводят вас в заблуждение. — Он повел рукой в сторону. — Я уже говорил вам: здесь чувствуется влияние Флавии Веннер. Дом действительно странный; от него веет романтикой…

— Какой вы проницательный! — заметила Кристабель, искоса глядя на Г. М.

— Но ключ, отпирающий нужную дверь, лежит в другом месте. У меня зародилась догадка, что раскрыть тайну можно буквально двумя словами, но только после ответа на один очень важный вопрос.

— Если бы только мы могли расспросить самого Дуайта! — воскликнула Кристабель. — Когда, по-вашему, он сможет говорить?

Г. М. ссутулил плечи.

— Не знаю, мадам. Может быть, завтра. Сейчас он спит; ему дали снотворное. Как, возможно, говорил вам доктор Клементс, самое опасное — внутреннее кровоизлияние. При грамотно проведенном вскрытии все стало бы предельно ясно, но, поскольку мы заинтересованы в том, чтобы бедняга жил, о вскрытии не может быть и речи.

— А к завтрашнему дню, — сухо возразила Кристабель, — все соседи будут знать, что Дуайт — Чарли Пис, или Дикон Броуди, или Человек с Заячьей Губой, или еще какой-то знаменитый грабитель!

— Вы перестанете волноваться по пустякам или нет? — Г. М. сурово сдвинул брови.

— Извините. — Кристабель пожала плечами. — Ничего не могу с собой поделать. Я не люблю попусту суетиться; но я волнуюсь! Помните Человека с Заячьей Губой, сэр Генри? Ведь у него был прекрасный дом в Кенте, хотя он зарабатывал на жизнь попрошайничеством. Интересно, что сказала его жена, когда все открылось? Если миссис Клаттербак или священник узнают, какие слухи ходят о Дуайте, они, наверное, запретят детям приходить в наш зловещий дом, смотреть фокусы и развлекаться!

Г. М. посетила новая неожиданная мысль.

— Погодите! Фокусы… Имеют они отношение к тому типу, за которого приняли меня?

— Мне ужасно жаль, что так вышло.

— Вот как? Кто, кстати, такой Великий Кафузалум?

— Его настоящее имя Рамдас Сингх. Он сейчас в Лондоне последний крик моды. Настоящий индус.

— Хм, неужели? — фыркнул Г. М., выражая крайнее и высокомерное презрение. — Никогда о таком не слышал!

— Дуайт говорит, на его представлениях присутствуют даже коронованные особы. Реквизит прибыл утром, но я не получила никакой телеграммы относительно того, когда приезжает он сам. Вам он, скорее всего, понравится. Элоиза, моя горничная, уверяет, будто вы и сами умеете показывать кое-какие фокусы.

Г. М. запыхтел:

— Кое-какие… — Он замолчал. — Полагаю, — продолжал он после паузы, — вы считаете этого Как-там-его Сингха лучшим фокусником, чем меня?

Кристабель улыбнулась:

— Сэр Генри! Вы, наверное, очень хороший любитель, но…

— Любитель! — Лицо Г. М. внезапно побагровело; он сжал кулаки. — Значит, любитель?!

Ник понял, что пора вмешаться.

— Все в порядке, сэр. Я ни секунды не сомневаюсь в том, что этот Рамдас Сингх не умеет показывать индийский фокус с веревкой. Вы без труда уложите его на обе лопатки.

— Извините. — Кристабель поняла, что допустила бестактность. — Наверное, я сказала что-то не то?

— Нет, миссис Стэнхоуп. Кстати, даже если мистер Стэнхоуп поправится, положение складывается ужасно неприятное. Сэр Генри говорит и, кажется, верит в то, что может объяснить все двумя словами…

Г. М. молча воззрился на Ника.

— Вот как? — осведомился он. — Вы думаете, я возьму и просто так выложу вам все как есть — после того, как вы только что осыпали меня оскорблениями?

— Черт побери, сэр, я вас не оскорблял! Всякий раз, как кто-то говорит или делает то, что вам не по нраву, вы сваливаете все на меня! С меня довольно! Я пытаюсь сосредоточиться на деле…

— Интересно, — заметила Кристабель мелодично, но многозначительно.

— Что, простите?

— Вы определенно пугаете Бетти, — отчужденно продолжала Кристабель. — Она так же, как и я, подозревала, что Дуайт ведет двойную жизнь. И вы не улучшили ее настроения тем, что сообщили ей — не знаю, что именно, — вчера вечером в домашнем театре.

— Но, миссис Стэнхоуп…

— Сегодня утром бедная девочка пришла ко мне в комнату поговорить, чего не делала уже много лет. Сначала она приняла вас за сообщника Дуайта, как и я. Когда мистер Джеймс встретил ее на лестнице и сказал: «Ваш отец нарядился взломщиком, и кто-то заколол его ножом», она подумала, что его закололи вы. Потом ее мучила совесть; она сказала, что хочет быть с вами сегодня особенно милой.

Так вот в чем дело!

Нику предстояло о многом подумать. Но когда он подумал о Бетти, ему стало трудно дышать.

— Я сожалею, миссис Стэнхоуп, что постоянно выступаю возмутителем спокойствия, — сказал он.

Его колкость не ускользнула от внимания Кристабель.

— Возмутителем спокойствия?! Мой дорогой мистер Вуд! Боюсь, Бетти предназначила вам совсем другую роль. — Она пожала плечами и промокнула губы платком. — Но… ваши отношения меня не касаются. Мы с Дуайтом не вмешиваемся в дела детей.

— К сожалению, вопрос состоит в том, кто вмешался — можете называть это и так — в дела мистера Стэнхоупа.

— Ваше упрямство омерзительно, — сказала Кристабель.

— И все-таки, — неожиданно вступил в разговор Г. М., — вы знаете, парень прав.

— Спасибо. — Кристабель склонила голову.

— Чушь! — совсем не галантно возразил Г. М. — Я старик. И я невежлив. Но поскольку все кому не лень пинают меня под зад и выходят сухими из воды, представители верховной власти позволяют мне в ответ допускать небольшие вольности в виде откровенности и прямоты. Возьмем нашего убийцу, мадам. Он имел намерение убить, хотя и не довел дело до конца. Возможно, он покусится на жизнь вашего мужа еще раз. Ставлю дукат против старого башмака, что он давно уже попытался бы прикончить свою жертву, если бы у постели вашего мужа денно и нощно не дежурили люди.

— Вы так считаете?

Г. М. фыркнул.

— Считаю! Хм! Да я уверен в том, что так оно и есть! Я изучаю улики. Потом сижу и думаю. Одно мне уже сейчас ясно как день: Дуайт Стэнхоуп не должен проснуться. Имеется особая, настоятельная, веская причина к тому, чтобы он не проснулся. Далее. Некая особа, некто маленький и довольно легкий, прыгнул на него и ударил ногой по голове…

— Вы имеете в виду — «маленького роста» или «довольно легкий»? — уточнила Кристабель.

Прошло добрых десять секунд, прежде чем Г. М. ответил. Уголки его губ поползли вниз.

— Таковы медицинские факты, — заявил он. — Док Клементс вычислил вес нападавшего, изучив сравнительно легкие ушибы головы. Вашего мужа били ногами по голове. Можно судить по размерам кровоподтеков. Наводит на определенные мысли, вам не кажется?

Кристабель опустила взгляд. Когда она снова подняла глаза, выражение их изменилось и в голосе вместо неприкрытой враждебности зазвучали человеческие нотки.

— Сэр Генри, — сказала она, — имейте ко мне снисхождение. Терпеть не могу думать о плохом. Как правило, я не думаю о неприятностях. Я стараюсь их избегать. Но не могу. Все напрасно! Самое главное — кто-то покушался на жизнь Дуайта. — Она бросила платок на стол и поставила рядом влажную сигаретницу. — Но кто это сделал? — продолжала она негромко, однако ясно и отчетливо; в тихой и просторной столовой в голосе ее отчетливо слышались отчаяние и тоска. — Кто это сделал?! Кто?!

Глава 15

Часы на церковной колокольне вдали пробили час ночи.

В Доме Масок царила тишина. Почти все огни были погашены. Почти все гости разошлись по комнатам. Но никто, кроме Дуайта Стэнхоупа и некоторых слуг, не спал. Все лежали с открытыми глазами, с беспокойством размышляя над случившимся…

А снег все падал.

Хозяин дома лежал в своей комнате на втором этаже; он казался бы трупом, если бы не слабое, едва заметное дыхание. Его спальня была самой строгой комнатой в «Уолдемире». Лампа под плотным абажуром в углу слабо освещала крупный нос и выдающийся подбородок Стэнхоупа. В кресле рядом с кроватью дремал Хэмли. Вот он вздрогнул, проснулся и бросил тревожный взгляд на постель. Видимо, показалось — там ни движения, ни даже тени.

— Вот черт! — проговорил Хэмли.

Внизу, в библиотеке, у камина, в котором горел нежаркий огонь, сидел сэр Генри Мерривейл; застыв с прямой спиной, он походил на чучело совы.

Ему дали пижаму и халат хозяина дома; Хэмли принес их из гардеробной, причем клялся и божился, что еще утром халата там не было. И пижама, и халат оказались длинноваты Г. М., но пижама хотя бы сходилась на его могучих чреслах, а вот халат был безнадежно узок.

За сэром Генри во мраке высились три стены, сплошь уставленные книгами. Отблески огня из-под резной каминной доски, огромной, как арка, плясали по резным стеллажам, прерываемым только окнами. В отблесках пламени виднелись тяжелые кресла и стол с гусиным пером, торчащим из чернильницы. Верх стеллажей, по викторианской моде, украшали мраморные бюсты.

Хотя Г. М. было довольно уютно в компании Сократа, Томаса Карлайла, Афины Паллады и других, встреча с которыми в действительной жизни могла бы вызвать в нем целый ряд воспоминаний, он все же не чувствовал себя как дома.

Очевидно, он что-то замышлял.

Игроки в покер в клубе «Диоген» никогда не могли разгадать по выражению его лица, какая у него карта. Но сейчас, когда Г. М. был один, можно сказать, что на лице его застыло злорадно-ироническое выражение. Он сидел в кожаном кресле, широко расставив ноги в тапочках и опершись локтями о колени. Полная фигура, очертаниями напоминающая монаха, в длинном, присборенном синем халате, немигающий, совиный взор устремлен поверх очков на огонь.

— Хм! — сказал Г. М.

Элинор Стэнхоуп была немного навеселе.

Не пьяна, но навеселе. Когда пробило час ночи, она как раз наливала себе последний стаканчик на ночь из фляжки, которую держала на случай необходимости в ящике своего туалетного столика.

Ее апартаменты находились на втором этаже, наискосок от комнат Кристабель. Элинор принесла из ванной стакан для полоскания рта и налила в него виски. Она решила, что позволит себе только один стаканчик, не больше. Потом она ляжет в постель и сможет заснуть.

Желтая шелковая пижама Элинор была такого же цвета, как и обои в комнате. На стеклах, которыми были покрыты гравюры, висящие на стенах, плясали тени от настольной лампы. Элинор часто приглашала гостей посмотреть «ее гравюры», хотя в действительности они мало ее интересовали. Она помассировала лицо; под глазами обнаружились еле заметные морщинки.

Весь вечер она пыталась напоить капитана Доусона.

В результате напилась сама.

На прикроватном столике, рядом с телефонным аппаратом, лежало кольцо с изумрудами. Элинор протянула руку — за кольцом или за аппаратом, — но потом передумала. Подняла стакан и выпила залпом. Когда она приподнялась, чтобы погасить лампу, на лице ее застыло выражение мученицы, которая твердо уверена в том, что ни за что не заснет.

Постель была уже расстелена. Элинор поморщилась, ударившись о край кровати, укрылась одеялом и сразу заснула.

— Милый! — было последним, что она сказала.

Винсент Джеймс дремал в темноте.

Темнота, впрочем, была неполной; за окнами было бело от выпавшего снега. Оба окна второго этажа, из соображений гигиены, были распахнуты настежь. Они выходили на цветник — точнее, то, что раньше было цветником, — расположенный за домом. В комнате, где царил лютый холод, гулял ветер. Снег мягко шуршал по стеклам. В распахнутое окно влетела снежинка и опустилась Винсенту на лоб.

Он зашевелился и что-то забормотал. Он не спал; он находился в таком состоянии, когда разум цепляется за всякие мелочи и раздувает их до размеров чудовищной важности. Беспокойство, вопрос, на который он в течение дня не получил ответа, некое замечание, не до конца понятое им… Сейчас ему не давало покоя недоумение; он пытался найти ответ на один странный вопрос, привлекший его внимание.

— Врач? — бормотал Винсент Джеймс.

Когда пробило час, Бетти Стэнхоуп снова включила свет. Она должна со всей ясностью признать, что уснуть не в состоянии.

Наблюдатель, однако, заметил бы не только бессонницу; он заметил бы, что девушка чего-то боится.

Комната Бетти находилась на третьем этаже, над апартаментами матери. Обычно так высоко больше никто из членов семьи не спал, хотя сегодня в гостевую комнату напротив поместили капитана Доусона. На третьем этаже находились картинная галерея, напротив нее танцевальный зал, детская — самое заброшенное место в доме — и комнаты для гостей. Наверху, в мансарде, спали слуги. Над мансардой на высоте шестидесяти футов возвышался купол, венчающий домашний театр, а над куполом расстилалось бескрайнее ночное небо.

Что за шум?

Обыкновенно Бетти ничего не имела против уединенности. Ей нравилось, что, кроме нее, на этаже никого нет. Можно читать допоздна и не бояться, что кто-то заглянет к ней в комнату и начнет рассуждать о вреде позднего чтения для глаз и для здоровья. Сегодня же пустота соседних комнат давила на нее; чем ярче светила лампа, тем темнее казалось снаружи; подергивание шторы действовало на нервы.

Бетти села, опершись о подушки; одной рукой она схватилась за цепочку выключателя лампы, повешенной в изголовье кровати, другая крепко вцепилась в пуховое одеяло.

— Ник! — крикнула Бетти Стэнхоуп.

Моряки славятся умением пить не пьянея.

Капитан Доусон, трезвый как стеклышко, полностью одетый, если не считать мундира и воротничка, расхаживал по комнате, обставленной в стиле эпохи Регентства.

У капитана были крепкие нервы — в том, что касалось работы и вообще всякого дела. Но сейчас ему, казалось, было не по себе. Он закурил сигарету, положил ее на комод и, после долгого раздумья, закурил другую. Их изготовляла одна известная египетская фирма; в Англию сигареты ввозились беспошлинно. Недаром таможенники в портах так придирчиво досматривают корабли ВМФ!

Время от времени капитан взглядывал на портрет Элинор Стэнхоуп в кожаной рамке, который стоял у него на комоде, точно посередине — Рой Доусон был очень аккуратен. Перед тем как лечь спать, он положит портрет назад, в чемодан, чтобы горничная, которая принесет ему утренний чай, не сочла его сентиментальным простофилей.

Время от времени капитан болезненно морщился; его гримасы встревожили бы любого человека, не имеющего отношения к медицине. Казалось, Рой Доусон ругается про себя. И какого черта ему взбрело в голову предлагать руку и сердце на глазах у всех? Что хорошего вышло? Да, в лицо ему никто не рассмеялся, но уж, наверное, повеселились они после его ухода!

Ты просто болван, Рой Доусон, самый настоящий болван! Да! Повторил бы ты все то же самое? Да!

Наконец капитан замедлил шаг. Самобичевание сменилось задумчивостью. Вокруг рта четче обозначились складки, похожие на запятые. Он кивнул.

— Бриллианты! — прошептал капитан Доусон.

Комната, которая находилась под спальней Бетти, некогда принадлежала Флавии Веннер.

Сейчас, как и всегда, портрет Флавии кисти сэра Эдварда Берн-Джонса висел над камином.

Сейчас, как и всегда, стены, по современной моде, были обиты атласом; обивка подчеркивала роскошь и удобство обстановки. Здесь, наверное, Флавия сидела перед трюмо и любовалась своим отражением одновременно в трех или четырех зеркалах.

В настоящий момент комнату можно было не столько увидеть, сколько постепенно разглядеть — линию за линией, плоскость за плоскостью. Занавеси были задернуты неплотно. Одно окно приоткрыто. В некотором отдалении, за холмом, в деревне, на фоне падающего снега голубым светом мигали уличные фонари. Хотя в самой комнате было темно, в нее проник лучик света, когда Кристабель Стэнхоуп, которая сидела у окна, накинув на плечи шубу, чуть отодвинула штору.

Кристабель поежилась и закуталась плотнее. Стул под ней скрипнул.

Ужин прошел отвратительно — его сервировали не там, где положено, и оттого у всех гостей возникло чувство, будто они оказались непрошеными. Так ответила бы Кристабель, если бы ее спросили, о чем она думает. Она зевнула, ощущая приятную усталость; возможно, ей стало теплее оттого, что все в конце концов сложилось не так уж плохо. Она потянулась.

— Умно? — спросила себя Кристабель.

В четверть третьего ночи Ник Вуд наконец нашел то, что искал.

К этому времени остальные уже спали. Но настойчивый молодой человек, сидевший на кровати с блокнотом и карандашом, все не выключал лампу.

Он отбросил все личные соображения. Больше всего его беспокоило то, что начать на первый взгляд не с чего. До сих пор он занимался в основном мелкой рыбешкой — профессиональными преступниками; рутинная работа, которую ненавидят такие индивидуалисты, как Г. М. Впрочем, надо признать, и самому Нику его работа казалась довольно скучной. Но там, по крайней мере, он знал, с чего начинать. Изучив способ, каким было совершено то или иное преступление, почерк преступника, можно было с уверенностью выбирать среди полудюжины профессионалов, которые могли его совершить. Выясни, где в нужное время находились личности из списка, и полдела сделано!

Сейчас же улики выглядели не цепочками следов, а, скорее, кусочками мозаики. Их можно вертеть в руках и не догадываться, где начало, где середина и где конец.

Ник курил одну сигарету за другой — без вдохновения. От отчаяния, в очередной раз перечитав записи в блокноте, он решил следовать принципу Честертона и брести в произвольном направлении: намеренно очистить мозг от посторонних мыслей и проверить, не подскажет ли чего-нибудь так называемое подсознание.

Жуткая чушь, конечно. Но все же…

Мысли, выпущенные на волю, тут же устремились к Бетти Стэнхоуп. Ник снова загнал их на место. В голове у него вырос мысленный образ Дома Масок — мирного, массивного особняка, квадратного в плане. Он подумал о Кристабель в столовой, и мысли его вернулись к Бетти. Он подумал о снеге и снова вспомнил о Бетти.

— Спокойно! — велел он сам себе, приложив ладони ко лбу.

Если он попытается сосредоточиться на вчерашних действиях Г. М., возможно, ему удастся ухватить за хвост мысли великого человека и, следуя за Г. М., прийти к возможному решению. Первым делом перед его мысленным взором возникла картинка: Г. М. получает снежком в лицо. Картинка не слишком ему помогла. Потом он вспомнил, как Г. М. демонстрировал в столовой для слуг ловкость рук, а чей-то настойчивый голос требовал индийский фокус с веревкой. Тоже не годится. Для индийского фокуса с веревкой нужна веревка, а веревка…

Ник очень медленно выпрямился.

— Ух ты! — воскликнул он вслух.

В доме было очень тихо. Даже самому Марселю Прусту пришлось бы трудно, вздумай он по памяти восстанавливать события, которые пытался собрать воедино Ник. Ведь до сих пор он не вспомнил важного замечания, сделанного Буллером Нейсби, — как не обратил внимания кое на какое происшествие, случившееся чуть раньше.

Прислушиваясь к мерному тиканью часов, Ник огляделся по сторонам. Взгляд его упал на телефонный аппарат, стоявший на прикроватном столике. Телефон был внутренний. Часы показывали четверть третьего. Будить кого-либо в такой час — настоящая подлость. Кроме того, возможно, он заблуждается и догадка, молнией мелькнувшая у него в мозгу, неверна.

Но, черт побери, он не сможет спать, пока все не проверит! Ник схватил аппарат и нажал на белую кнопку.

— Алло! — сказал он в трубку. — Алло!

Он продолжал нажимать на кнопку до тех пор, пока ему не ответил сонный голос.

— Алло! Это вы, Ларкин? Говорит инспектор Вуд.

— Да, сэр? — Если дворецкий и выругался про себя, Ник ничего не услышал.

— Извините, что разбудил, но дело очень важное и касается расследования.

— Да, сэр? — Ларкин откашлялся и даже как будто немного оживился.

— Помните, что я просил вас разузнать вчера? То есть ночью в четверг — о том, как можно пробраться в дом. Вы доложили мне об этом сегодня утром.

— Да, сэр.

— Вы говорили, что осмотрели окна подвального этажа. А окна верхних этажей вы заодно не осмотрели?

— Осмотрел, инспектор, — удивленно ответил Ларкин. — Я думал, вы поняли.

— Так осмотрели или нет?

— Да, сэр.

— Тогда слушайте внимательно. Не заметили ли вы чего-то, торчащего из какого-либо окна?

— Простите, сэр…

Ник крепче сжал в руке трубку.

— Не хочу наводить вас ни на какие мысли. Возможно, вам придется давать показания в суде. Я только спрашиваю: не заметили ли вы чего-то, торчащего из какого-либо окна?

— Нет, сэр.

— А вы осмотрели все окна?

— Да, сэр. Мисс Элинор и мисс Бетти были уже внизу, если помните, и я без колебаний заходил к ним в комнаты.

— Давайте выясним все по порядку, — не сдавался Ник. — Сегодня в столовой для слуг я случайно услышал, как кто-то — кажется, шофер — упомянул, что в каждой спальне имеется веревка на случай пожара. — Ник огляделся. — Да, вот и в моей комнате… я вижу за шторой моток веревки.

— Да, сэр.

— Значит, ни из одного окна не торчала веревка?

— Определенно — нет, сэр. Более того, я уверен, нигде веревку не разматывали.

Наступила пауза.

— Тогда у меня все. Еще раз примите мои извинения за то, что потревожил вас.

— Не за что. — Голос на том конце провода внезапно потеплел и стал более человечным. — Если речь о расследовании, сэр, будите меня в любой час. Мне всегда хотелось попробовать себя в роли сыщика — мне часто казалось, будто у меня имеются детективные наклонности. Кстати, сэр, раз уж об этом зашла речь, я и в медицине немножко разбираюсь.

— Да. Вы спасли положение, когда я по ошибке решил, что мистер Стэнхоуп мертв. Спасибо! Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

Ник положил трубку на рычаг.

Он нашел и закурил еще одну сигарету; с некоторым изумлением он обнаружил, что у него дрожат руки и что он бессознательно задерживает дыхание.

Нику казалось, что, начав распутывать клубок, он в конце концов медленно двинется вперед. Но сейчас он двигался не медленно. Он летел — как на лыжах с горы. И разгадка дела казалась неизбежной. Сказав «а», следует признать и «б», а следовательно, и «в»…

Интересно, подумал он, рассуждает ли Г. М. так же, как и он. Маловероятно! Г. М. наверняка, как всегда, идет напрямик. Но, хоть отправные точки для рассуждения у них разные, возможно, их пути сойдутся в конце…

Ник задумался. Глубоко затянувшись, он выпустил дым и стал смотреть, как он плавает по комнате, кружит, как мотылек, над абажуром лампы. Ему еще долго брести в тумане. Но, ловко взяв первый поворот, он, возможно, найдет самое простое объяснение кажущейся несуразности. Уже сейчас ясно одно: Дуайт Стэнхоуп не был ни дураком, ни шутником. Наоборот, он в жизни не совершал более благоразумного поступка.

— Мяч в игре! — сказал Николас Вуд.

Глава 16

Утром в субботу, в канун Нового года, выпал такой глубокий снег, что весь мир вокруг как будто вымер. Солнце, представ бледно-оранжевым диском, посылало на землю слабые лучи. В «Уолдемир» они проникали сквозь окна библиотеки, где сидели после завтрака Кристабель Стэнхоуп и сэр Генри Мерривейл.

Сейчас полным ходом шли телефонные переговоры — с результатом гораздо более ужасающим, чем накануне.

— Говорит мисс Клаттербак, — проквакал голос в трубке.

— Да, мисс Клаттербак, — ответила Кристабель, — Ларкин мне передал.

При разговоре с мисс Клаттербак трубку необходимо было держать на расстоянии как минимум пятнадцать сантиметров от уха. Голос мисс Клаттербак обладал способностью пронзать насквозь. Невольно закрадывалось подозрение, будто несчастную заколдовали и поместили в телефонную трубку, где она стрекочет, как пулемет, отчего аппарат дрожит и подпрыгивает.

— Дивная погода, не правда ли? — вопила мисс Клаттербак. — Так бодрит! Надеюсь, мистеру Стэнхоупу лучше?

— Гораздо лучше, благодарю вас.

— Рада слышать. Очень, очень рада! И дорогой пастор тоже очень рад. Кстати, должна сказать… — тут мисс Клаттербак хрипло расхохоталась, отчего Кристабель подпрыгнула, — до меня дошли самые невероятные и нелепые слухи!

— Да что вы, мисс Клаттербак!

— Из вашего рассказа я поняла (простите, что напоминаю), будто с мистером Стэнхоупом произошел несчастный случай во время какого-то рождественского розыгрыша?

— Совершенно верно, мисс Клаттербак.

— Ужасно, до какой степени люди глупы! И тем не менее, наш долг — оградить детей от вредного влияния, от кого бы оно ни исходило.

— Вы правы, мисс Клаттербак.

— Что касается сегодняшнего представления. — Голос мисс Клаттербак стал суше. — Буду вам очень признательна, если в зале будет не менее пятидесяти складных стульев. Далее, должна попросить вас, чтобы…

— Прошу вас, погодите минутку, мисс Клаттербак…

— Что такое?

— Боюсь, у меня для вас довольно плохая новость. Мультфильмов не будет.

— Вот как! — Голос в трубке сделался ледяным.

— И это еще не все. Нам только что передали по телефону телеграмму — вчера ее продиктовали из Манчестера. Да, из Манчестера. Вот что там говорится… Погодите, я вам прочту. — Кристабель взяла со стола блокнот. — «Глубокому сожалению метель воспрепятствовала передвижению нижеподписавшегося тчк не смогу быть завтра тчк еще не был дома». Подпись: «Рамдас Сингх, Великий Кафузалум».

Наступило долгое молчание.

— Вы меня слышите, мисс Клаттербак?

— Да, миссис Стэнхоуп. Я часто говорила, что внимание к данным вопросам и предусмотрительность, которую некоторые не берут на себя труда проявить, весьма помогли бы избежать довольно неприятных затруднений, в которых данные личности оказываются.

— Подождите, прошу вас! Все в порядке — то есть частично.

— В самом деле?

— Да. Один наш друг, выдающийся любитель…

У Г. М., сидевшего на диване с зубочисткой во рту, лицо сделалось удивительно надменным.

— …любезно согласился воспользоваться прибывшим реквизитом и выступить в роли Великого Кафузалума.

— Миссис Стэнхоуп, детям обещали Рамдаса Сингха!

— Мне очень жаль; но при данных обстоятельствах…

— Кто же такой ваш любитель, позвольте спросить?

— Его фамилия Мерривейл. Сэр Генри Мерривейл.

Молчание стало просто бесконечным.

— Дорогая миссис Стэнхоуп, — наконец заговорила мисс Клаттербак, причем тон ее чуточку изменился, — вы сказали «Мерривейл»?

— Да.

— Не тот ли самый Мерривейл из Кранли-Корт возле Грейт-Юборо?

— Я… не знаю.

— Вы не знаете?

Кристабель накрыла микрофон ладонью.

— Вы живете возле Грейт-Юборо?

— Угу. — Г. М. вынул изо рта зубочистку. — А что?

— Да, мисс Клаттербак.

— Моя дорогая миссис Стэнхоуп, мы с радостью привезем к вам детей. Они так любят фокусы! Конечно, вы не станете возражать, если я, вопреки позавчерашнему решению, приведу с собой одного-двух друзей?

— Разумеется.

— Сэра Джона и леди Минстерстроук. Майора Бэббиджа. Мистера и миссис Тэлбот. Такие славные люди! Мисс Дэрн… Мистера и миссис…

— Да, конечно.

«Сумеем ли мы их всех накормить?»

— Кажется, представление начнется в четыре? Хорошо. Мы будем вовремя. До свидания, миссис Стэнхоуп!

Кристабель положила трубку и возвела глаза к потолку. Г. М. злорадно кивнул в сторону аппарата:

— Интересно, она и выглядит, как говорит?

— Именно так.

— В самом деле? — задумчиво переспросил Г. М. и мечтательно посмотрел куда-то в угол.

Даже грудной младенец и тот понял бы, что сэр Генри что-то замышляет. Но продолжать он не стал. Ник Вуд, ворвавшийся в библиотеку с уже оформившейся у него в голове версией, замер на пороге.

— Доброе утро, мистер Вуд! — поздоровалась Кристабель. — Вид у вас неважный; похоже, вы плохо спали.

— Доброе утро, миссис Стэнхоуп. Со мной все в порядке. Я просто…

— Позавтракали?

— Да, спасибо. Сэр, можно с вами поговорить?

Г. М. метнул на молодого человека острый взгляд:

— О чем, сынок?

— О разгадке.

— Ах вот оно что! — сурово покачал головой Г. М. — Нет у меня времени. Мне нужно сосредоточиться. Порепетировать. Потренироваться.

— Из-за метели Великий Кафузалум застрял в Манчестере. — Кристабель улыбнулась. — Наш друг собирается занять его место на сцене. — Она наморщила гладкий лоб. — Очень любезно с вашей стороны, но все же… можно ли вскрывать аппаратуру бедняги и пользоваться реквизитом, даже не спросившись у него?

— Гм… Не знаю. Не совсем этично — действительно.

— И потом, вы ее даже не видели! Вы даже не знаете, что у него за фокусы!

— Не бойтесь, мадам. — Г. М. вытянул вперед руку ладонью наружу. — Какую бы чепуху ни изобретали, я знаю, как она устроена. Доверьтесь мне, старику. Чтоб мне лопнуть, я покажу им такое представление, которое они никогда не забудут!

Снова зазвонил телефон.

Под окнами библиотеки лежали сугробы глубиной в два фута. Коричневые шторы раздвинули, и комнату заливали бледно-оранжевые лучи солнца. Мраморные бюсты на стеллажах переглядывались с невыразимой беспристрастностью. В каминной трубе завывал ветер. Кристабель сняла трубку.

— Вас, — сказала она Нику, — из Лондона. Будете разговаривать здесь или в другой комнате?

Хотя ему не хотелось говорить здесь, Кристабель вызывающе смотрела на него и не уходила, и Ник взял трубку.

— Послушай, друг мой, — раздался зловещий голос старшего инспектора Хамфри Мастерса, — что ты сделал со Стариком?

— С каким стариком?

— С сэром Генри. Он говорит, ты снежком расквасил ему нос!

Ник снова медленно сосчитал про себя до десяти. Интересно, будет ли конец домыслам и пересудам?

— Ничего подобного я не делал. Я только сбил с него цилиндр. А нос ему расквасила мисс Стэнхоуп.

— В общем, будь осторожен! Как дела? Успехи есть?

— Послушайте, сэр. Сейчас я не могу говорить…

— Вот как?

— Но могу сообщить, что отрабатываются все версии и одна из них выходит прямиком туда, куда мы и думали.

Мастерс присвистнул.

— Неужели? Молодец, Ник. Если в самом деле она ведет, куда мы и думали. А какого мнения сэр Генри?

Ник повернул голову к кожаному дивану. К его удивлению, Г. М. ушел; в комнате его не было. Должно быть, непросто бесшумно удалиться человеку таких внушительных габаритов! Зато Нику стало проще изъясняться.

— Он все равно ничего не скажет. Сейчас все его мысли заняты только сегодняшним представлением — вечером он собирается показывать фокусы. Ему досталась аппаратура иллюзиониста по имени Великий Кафузалум.

На другом конце линии наступило молчание.

— Господи ты боже мой! — прошептал Мастерс.

Возможно, по предыдущим делам читатель помнит, что магия — хобби старшего инспектора Мастерса. Он долго оттачивал свои навыки в карточных фокусах, требующих ловкости рук, и усердно тренировался, вызывая души умерших в качестве медиума. Поэтому Ник приготовился отнестись с уважением ко всему, что скажет его начальник. Мастерс говорил долго и выразительно.

— Сэр, но что тут такого, в конце концов? — отважился спросить Ник. — Он уверяет, что знаком с устройством всей аппаратуры…

— О-о-о! Да! С устройством он знаком. Он знает, как что работает. И может показывать кое-какие мелочи. Но с хитроумными приспособлениями он обращаться не умеет! Он неуклюж, как медведь в зоопарке. Ты хоть понимаешь, что нужно тренироваться много недель, чтобы получился один, самый маленький, трюк? А он берется использовать весь реквизит… Погоди, не вешай трубку!

Ник слышал, как тяжело дышит Мастерс на том конце линии. Потом старший инспектор задумчиво спросил:

— Скажи, Ник, с представлением положение безвыходное?

— Да.

— Больше ни о чем не говорит? Только злобно зыркает на тебя, если ты заговариваешь о деле?

— Да.

— Понятно. Именно так я и думал. Значит, оставь его в покое… Мне уже случалось заставать его в таком состоянии. Он поймает тебе убийцу, а может быть, заодно с ним и похитителя драгоценностей.

— Но как он может поймать убийцу, распиливая женщину пополам или выпуская изо рта разноцветные ленты?

Послышались короткие гудки.

— Ваши три минуты истекли, — сообщила Нику девушка с коммутатора.

— Я перезвоню попозже, — пообещал Мастерс и отключился.

Кристабель, успевшая надеть очки для чтения в толстой белой оправе, сидела у стола и рассеянно читала утреннюю газету. Ник решил, что в такое утро, как сегодня, только герой-почтальон отважился разносить почту.

— Если вы ищете Г. М., — заявила Кристабель, не поднимая головы, — вы, скорее всего, найдете его в театре. Он сказал, что Бетти и Элинор будут ему ассистировать.

Когда Ник уже стоял на пороге, Кристабель снова обратилась к нему:

— Э-э… послушайте, мистер Вуд!

Он повернулся к хозяйке дома.

— До завтрака я заходила к мужу. — Кристабель сняла очки. — Он хорошо спал ночью; температура почти нормальная. Наверное, сегодня он уже сможет говорить. Как вы считаете?

— Да, мы тоже так думаем, миссис Стэнхоуп.

— И еще, мистер Вуд!

Ник решил, что она сейчас заговорит о Бетти; он почти чувствовал. Но Кристабель неожиданно передумала.

— Нет, ничего. — Она снова надела очки.

По пути наверх Ник решил заглянуть в спальню Дуайта Стэнхоупа. Хотя занавеси были подняты, чтобы впустить хоть немного света, в углу спальни по-прежнему горела лампа под плотным абажуром. У Хэмли вид был более изнуренный и осунувшийся, чем у человека, лежавшего в постели.

И действительно, лакею было на что жаловаться. Сочтя Ника добрым духом, Хэмли принялся делиться с ним своими обидами.

— Прямо вам скажу, я сыт по горло! — прошептал Хэмли. — Если старик Ларкин хочет, чтобы я упал и заснул прямо в зале, лучшего он придумать не мог!

Оба усердно понижали голос.

— Всю ночь не спали?

— Да. Но дело не в том. Я постоянно при нем. Джек Эмори сменит меня через десять минут, а в три мне нужно вернуться. То же самое было и вчера. Помните, когда вы и мисс Бетти спускались вниз, ровно в три меня вызвали звонком?

Ник кивнул. Хэмли прижал ладони к глазам.

— Хозяин, бедняга, ни при чем. — Кивком лакей указал на кровать. — Все проклятый Ларкин. — Он передразнил: — «В четыре начнется представление, дружище; не забудь подняться в театр и посмотреть». Я! Господи боже мой! Да еще с таким видом, будто предлагает мне билеты на бой Томми Фарра с Джо Луисом!

— Ш-ш-ш!

Кровать из тяжелого темного дерева стояла изголовьем к правой стене. На прикроватном столике Ник заметил два пузырька в блюдечке, ложку, хрустальный графин с водой и пластмассовую кружку. Комната была выдержана в строгих темно-синих тонах; видимо, ее обстановка действовала Хэмли на нервы. Он отер пот со лба.

— И могу вам сказать, — добавил он, — ночью здесь не было и вполовину так страшно.

— Ничего не случилось?

— Нет, ничего. Только мне почти все время чудилось, будто кто-то смотрит на меня с порога.

— Это вам только казалось.

— Может, казалось, а может, и нет, — с горечью возразил Хэмли. — Да вот еще халаты, которые то пропадают, то снова появляются! Да еще, вы сами знаете, хозяин купил вещи, которые я в глаза не видел! Может, мне чего и кажется, только вот он лежит, с раной в груди и тремя переломанными ребрами! Господи! — вскричал вдруг Хэмли. — У него глаза открыты!

Последние слова, сами по себе обычные, были исполнены суеверного ужаса, как будто речь шла не о больном, а о мертвеце.

Они с Ником быстро подошли к кровати. Придвинув мягкое синее кресло, Ник наклонился над больным. Серо-стальные волосы Стэнхоупа не успели слежаться. Его длинное тело под стеганым пуховым одеялом казалось массивнее, чем на самом деле, из-за повязки на ребрах. Пальцы на руках были растопырены; ногти коротко подстрижены. Лицо выражало мягкость и кротость, как всегда в момент пробуждения; безмятежный вид нарушали лишь кровоподтеки на голове. Но даже они, кроме одного синяка за ухом, были почти прикрыты волосами и подушкой.

Глаза Стэнхоупа, как и заметил Хэмли, были широко открыты. Глаза двигались, впрочем без любопытства, как будто их обладатель прикидывал высоту потолка.

— Мистер Стэнхоуп, — прошептал Ник.

Зрачки продолжали двигаться — то влево, то вправо. Пальцы на одной руке скрючились, как будто больному хотелось поднять руку и пощупать себе грудь.

— Мистер Стэнхоуп! Вы меня слышите?

— Не слышит он. — Хэмли потянул Ника за рукав. — Оставьте его в покое. Доктор не велел его беспокоить.

— Мистер Стэнхоуп!

Дуайт Стэнхоуп посмотрел ему прямо в глаза.

Хэмли издал какой-то сдавленный возглас. При тусклом свете утра и приглушенном свете бронзовой резной лампы в углу вид хозяина дома казался на удивление обычным. Только кровоподтек за ухом выглядел зловещим знаком.

На спинке стула у кровати по-прежнему висел смокинг, который Дуайт Стэнхоуп снял вечером в четверг, чтобы переодеться в другую одежду. Рубашка по-прежнему с запонками, на полу — туфли и носки. Хэмли не велели ничего убирать, и все осталось как было. Ник теперь смотрел на вещи другими глазами.

— Мистер Стэнхоуп, моя фамилия Вуд. Вы узнаете меня?

Стэнхоуп облизнул губы кончиком языка. Хрупкие кости, вспомнил Ник. Ломкие кости, несмотря на ладную фигуру.

— Мистер Стэнхоуп, вы ранены. Но сейчас вам лучше, гораздо лучше. Вы можете говорить? Если вам трудно, не говорите.

В глазах не появилось ни жизни, ни любопытства; но все будто помимо собственной воли Дуайта Стэнхоупа, в них зажегся слабый огонек.

— Вы не пройдете в мою гостиную? — сказал он ясным голосом.

Тут лицо раненого исказилось. Как будто что-то двинулось у него в груди, словно лопнула пружина. Он закрыл глаза.

Ник шикнул на Хэмли, испустившего хриплый тревожный крик. Но бояться было нечего. Дыхание Стэнхоупа было ровным, пульс относительно нормальным. Он просто спал легким, безмятежным сном человека, который вновь вернулся к жизни.

Глава 17

В это время наверху, в театре, Г. М. облокотился о стойку бара и задумался.

— Мне все равно, что вы скажете, — говорила Бетти, — но трико я не надену, и все.

— Ханжа! — поддразнивала ее Элинор. — Милая старушка Бет!

— Дело не в ханжестве. Я правда не потому! Просто… в трико есть что-то глупое. Сама не знаю, почему мне так кажется; кроме того, у нас и нет трико.

— Точно, — была вынуждена согласиться Элинор.

— Да еще щеголять в таком виде перед мисс Клаттербак! Ты же знаешь, мы не можем. Она никогда этого не забудет.

— Послушайте, — вмешался Г. М., выходя из транса и сурово оглядывая сестер. — Не хотите выступать в трико — бога ради. Наденьте лучшие нарядные платья. Наденьте что хотите. Только, ради бога, не мешайте мне сосредоточиться!

Ник, поднявшись по лестнице, нашел всю троицу в состоянии невероятного возбуждения. Бетти никак не могла успокоиться.

— Нет, серьезно, — говорила она, — неужели вы считаете, что у нас что-то получится? Мы с Элинор абсолютно не умеем показывать фокусы!

— А я вам отвечаю, — ворчал Г. М., — ничего страшного! Вы нужны мне для номеров «Исчезающая дама» и «Левитация»; я обучу вас за десять минут. Вам, главным образом, придется подавать мне те предметы, которые мне понадобятся. — Он нахмурился. — Чтоб мне провалиться! Не нравится мне эта сцена!

Он внимательно оглядел сцену. Сердцевина домашнего театра, оформленного в серых и золотых тонах, являла собой высокий, устланный ковром помост в арке. Г. М. подошел к электрическим щиткам у двери и принялся экспериментировать со светом. Помещение осветилось желтым и голубым. Сэр Генри включал то боковую подсветку, то огни рампы. Потом врубил верхнее освещение. Одновременно сбоку, на стенах, затянутых серыми портьерами, замигали лампочки за стеклянными призмовидными плафонами.

В результате экспериментов Г. М. Элинор, в черной юбке и алой блузке, напоминала персонаж из «Пера Понта». Бетти, в белом, была похожа на Маргариту из «Фауста». Капитан Доусон, сидевший в одной из крошечных лож и небрежно закинувший ноги на загородку, был просто капитаном Доусоном, и никем другим.

— Неплохо, неплохо, — ворчливо заметил Г. М. — Вы говорили, в полу на сцене есть люк?

— Их два, — сообщила Бетти. — Флавия обожала всякие сценические эффекты. Люки почти незаметны даже вблизи, потому что их скрывает рисунок ковра.

— Угу. Куда они ведут?

— В нижний этаж. Там расположены две гримерные — рядом с комнатами слуг.

— Занавес есть?

Элинор подошла к сцене, запрыгнула на нее и исчезла за аркой. Раздался щелчок, и сверху спустился киноэкран, к которому снизу для утяжеления был привязан грузик. Из-за кулис послышалось сдавленное ругательство. Экран рывками пополз вверх, и его заменили две кулисы из серого шелка; они выползли с двух боков и соединились посередине.

— Пожалуйста! — крикнула Элинор, высовываясь из-за кулис. — Если хотите закрыть камин, это тоже можно сделать, есть еще задник.

Г. М. все возился с освещением. Мигание раздражало глаз. Однажды весь свет зажегся одновременно, и Бетти возмутилась. Включая подсветку, Г. М. поймал на себе взгляд Ника.

— Если вы меня преследуете, — злорадно заметил Г. М., — то напрасно!

На самом деле, как огорченно отметил про себя Ник, все, кроме Бетти, отреагировали на его приход довольно прохладно.

— Ах, инспектор, перестаньте быть занудой! — не выдержала Элинор. Спрыгнув со сцены, она подошла к Г. М. и взяла его под руку. — Прошу вас, хватит вопросов!

— Я не собирался ни о чем спрашивать. Просто…

— Сегодня канун Нового года. Неужели вы не можете хоть на один день забыть о делах? Выпейте! Или вы не пьете?

— Конечно пью. Я только…

— Слушайте, инспектор прав, — заметил капитан Доусон. Он сбросил ноги с ограждения и встал. — Что толку притворяться? Мы все равно не уйдем от неприятностей. Задавайте вопросы, старина. Я знаю, что Элинор вам поможет.

— Нет, не помогу, — капризно возразила Элинор и тут же попыталась умаслить Ника: — Инспектор, милый! Прошу вас! Ну, побудьте хоть немного умницей!

Ник набрал в грудь побольше воздуха. Он чувствовал, как в организме разливается желчь.

— Отлично, — заявил он, — я сдаюсь. К черту все! — Он вынул из кармана блокнот, и только инстинктивная осторожность помешала ему швырнуть блокнот через всю комнату. — Как вы и говорите, сегодня канун Нового года. Если вы думаете, что я не хочу радоваться так же, как и вы… Впрочем, не важно. Хватит вопросов! Больше ни у кого ни о чем не спрошу, что бы ни случилось! Если я могу как-то помочь вам с представлением, я к вашим услугам.

Элинор просияла.

— Милый! — ликующим голосом произнесла она. — Так-то лучше! Значит, вы уже слышали? Наш Гомер… — она сжала плечо Г. М., — собирается стать Великим Кафузалумом! Мы собираемся загримировать его настоящим индусом, тогда дети ничего не узнают.

— Отлично! Чем я могу помочь?

Элинор задумалась.

— Сейчас мы покажем Гомеру, как поднимаются люки. Надеюсь, что вы с Бетти не наделаете глупостей; вы понимаете, что я имею в виду?

Элинор не шутила и не лукавила. Вид у нее был самый серьезный. Снова развернувшись, она подвела Г. М. и капитана Доусона к сцене и продолжала так, словно ее и не прерывали:

— Вы слышали, что сказала Бетти. Люков два. Один слева и один справа. Тот, что слева, простой — то есть крышка откидывается на петлях. Подниматься или спускаться можно по веревочной лестнице. Но тот люк, что справа, очень забавный, к нему прилагается механизм, действующий как лифт. Внизу есть рукоятка и лебедка. Если стать на крышку, можно двигаться вверх и вниз. Гомер, предупреждаю: надо, чтобы ваше представление прошло замечательно. Мисс Клаттербак очень глазастая и собаку съела на разных фокусах. Ее дядюшка во времена короля Эдуарда был личным другом самого Дж. Н. Маскелайна,[3] и она этого не забыла.

Г. М. бросил странный взгляд на Ника, когда Элинор уводила его прочь, таща с другой стороны капитана Доусона. Ник слышал, как они, смеясь и ругаясь, спускаются по узкой веревочной лестнице и исчезают под сценой.

Бетти в продолжение всего разговора не произнесла ни слова. Она стояла за стойкой и рьяно начищала полированную столешницу тряпкой.

Когда все ушли, в полутемном круглом театре воцарилась тишина. Ник подошел к стойке и взобрался на барный табурет.

Молчание.

Отложив тряпку, Бетти круто повернулась к полкам с бутылками. Она отвернула крышку, налила в бокал виски и подтолкнула к нему вместе с сифоном.

— Как я вас понимаю! — сказала она, не отрывая глаз от столешницы. — Вот, выпейте.

— В половине одиннадцатого утра?

— Виски вам не повредит. Наоборот, поможет.

Ник медленно покрутил бокал, не поднимая его. Он отчаянно пытался придумать подходящую тему для разговора. Бетти снова принялась вытирать стойку. Ник заметил, что здесь опять стоит блюдце, полное картофельных чипсов; и тут он кое о чем вспомнил.

— Мистер Нейсби будет на сегодняшнем представлении? — спросил он.

— Да, естественно. Он всегда бывает на них. А что?

— Ничего. Скажите, мисс… кстати, можно звать вас по имени? Не возражаете?

— Вы говорите как капитан Доусон, — ответила Бетти. — Конечно нет!

— Хорошо. Так почему дом назвали Домом Масок?

Рука с тряпкой замерла на месте.

— Спектакли Флавии Веннер, — Бетти быстро подняла глаза, — считались очень безнравственными. Зрители не хотели, чтобы об их визитах сюда стало известно. Поэтому Флавия требовала, чтобы все, фигурально выражаясь, носили маски; пока гости находились в стенах этого дома, предполагалось, что никто не знает, как они выглядят на самом деле.

Откуда-то из-под сцены до них доносились обрывки приглушенного разговора; Элинор вскрикнула, что-то упало с глухим стуком.

— Ларкин! — услышали они приглушенный возглас Элинор. — Ларкин, будьте другом, покрутите для нас лебедку. Она ходит на противовесах; управляться с ней легко, как крутить шарманку.

Ник все продолжал вертеть свой бокал.

— Маски! — сказал он. — Да! Вот именно! Нас одурачили искусной и ловкой маской…

— В переносном смысле?

— Да, в переносном. Самой ловкой и искусной маской из всех, какие я когда-либо встречал. И одновременно единственной, какая выглядела убедительно. — Он все никак не мог отделаться от мучившей его мысли.

— Ах! — невольно воскликнула Бетти.

Ник повернулся, чтобы проследить за направлением ее взгляда. Она смотрела на сцену. Серые шелковые кулисы уехали в боковины, и перед ними открылась полутемная пещера. Ник засмеялся было, но тут же осекся.

Снизу, подобно воплощению зла или нечистой совести в нравоучительных пьесах, медленно поднимались голова и плечи сэра Генри Мерривейла. Подъемник работал бесшумно, все зубцы и шестеренки были смазаны. Вот над сценой показались то, что раньше называлось талией, и ноги. С тихим стуком крышка ударила о доски пола, и Г. М. оказался на сцене.

Он разрушил чары, громко засопев. Сравнение с нечистой совестью оказалось верным. Постояв некоторое время без движения и словно ругаясь про себя, он сошел с подъемника, спустился со сцены и подошел к Нику.

— Послушайте, сынок, — проворчал он, оглядевшись по сторонам и убедившись, что их никто не подслушивает. — Вы, наверное, думаете, вы вбили себе в голову — чтоб мне лопнуть! — что старик недостаточно внимания уделяет делу, так ведь?

— Вы, сэр, — лицо, свободно изъявляющее свою волю.

Г. М. ткнул в него пальцем:

— Не смейте! Не хватало еще, чтобы вы начали изображать из себя брюзгу! Вы ведь полагаете, что я только слоняюсь повсюду без дела?

— Да.

— Ну что ж… Возможно, я немножко и лодырничаю. — Г. М. задумался. — Но… я столько лет мечтал о такой возможности! Вы, сынок, не понимаете философии фокусников.

— Да.

— То-то. Самый настоящий, неподдельный фокусник — простая душа, человек, преданный чистому искусству. Он не требует денег. Он не требует славы. Все, что ему нужно, — возможность выступать перед зрителями, любыми зрителями, которые не разбегаются, как только он закатывает рукава. — Г. М. разоткровенничался, что, вообще говоря, было ему несвойственно. — По крайней мере, я всегда прилипаю к месту, как только вижу фокусника. Понимаете?

— Да, кажется, понимаю.

Г. М. многозначительно прищурил один глаз:

— Но если вы думаете, что я совершенно забыл обо всем остальном…

Ник почувствовал громадное облегчение.

— Понимаю! Старший инспектор сказал, что, возможно, вы что-то затеваете.

— Вот как? Значит, Мастерс опять вмешивается? Ему кажется, что он — настоящий факир. Что он еще сказал?

— Он предложил нам сравнить наши наблюдения.

— Хм! Что ж! Я не против!

— Тогда скажите мне вот что: какова, по-вашему, главная проблема?

Г. М. глубоко задумался. Погладил себя ладонью по лысине, потер щеку, почесал подбородок и покачал головой.

— Главная проблема, — ответил он наконец, — костюм. У меня, конечно, есть индийский тюрбан от маскарадного наряда, который где-то откопала младшая из двух девиц. Но, видите ли, у меня нет халата с достаточно просторными карманами. Мне и вовсе не во что было бы нарядиться, если бы экономка не дала мне халат своего покойного мужа. Он погиб на…

— Сэр Генри! — позвала Бетти.

— Что?

Бетти подошла к Г. М. и ласково тронула за рукав.

— Мне серьезно кажется, — заявила она, кивком указывая на Ника, — что вы доведете инспектора Вуда до нервного припадка, если будете продолжать в том же духе. Он ведь вовсе не о представлении говорил! Он говорил о нашем деле.

— Так почему же он, чтоб ему провалиться, не сказал мне об этом прямо? — возмутился Г. М.

— Я так и сказал.

— Ладно, ладно! Не кипятитесь, сынок. Не все сразу.

Г. М. затих, уперев кулаки в бедра.

— Что-то подсказывает мне, — продолжал он спустя некоторое время, — что вы, по вашему мнению, нашли ответ на все вопросы.

— Да. По-моему, нашел.

— Вот как! В таком случае задам вам всего один вопрос. Есть много способов добиться ответа, но мой путь — самый короткий. И если вы дадите мне правильный ответ, мы обдумаем дальнейший план действий.

Ник положил блокнот на барную стойку и расправил плечи.

— Хорошо. Валяйте, спрашивайте!

— Как по-настоящему звали Эль Греко?

Наступила пауза.

Ник понимал: Г. М. не шутит. Наоборот. Он на полном серьезе ждал ответа. Ник готов был ответить на множество самых странных вопросов, но вопрос Г. М. поверг его в смятение. Он оглянулся:

— Здесь какой-то подвох? Ведь Эль Греко и звали Эль Греко, разве нет?

— Ах, сынок! Эль Греко означает по-испански просто «грек». Вы ведь не думаете, что его так окрестили?

На заднем плане вновь заработал подъемный механизм и пришла в движение крышка люка. Над полом показались голова и плечи капитана Доусона. Не переставая подниматься, он заговорил:

— Эй! Кто-то спрашивает, как по-настоящему звали Эль Греко? Это просто, как том такой-то в энциклопедии. Его звали…

— Трави канат! — проревел возмущенный Г. М. — Дело очень важное! Нам нужно кое о чем поговорить. Опускайте его!

Внизу подсвечивая фигуру капитана, мелькнул свет.

— Что он говорит? — спросила снизу Элинор.

— Говорит, опускай меня!

Капитан исчез; на лице его застыло застенчивое, но озадаченное выражение. Ник мялся.

— Надеюсь, — сказал он, — я не сделал из себя посмешище. Но я не понимаю, при чем тут Эль Греко.

— Не понимаете, сынок?

— Да; и Золотой человек тоже, если уж на то пошло. При всем к вам уважении я признаю: данную улику можно истолковать в единственном смысле. Позвольте дать вам подсказку.

Ник назвал фамилию одного известного литературного персонажа.

Г. М., начавший было отворачиваться, круто повернул назад, словно его укололи булавкой.

— Я также признаю, — продолжал Ник, — что в медицине я никогда не был силен, иначе еще одну улику я бы заметил гораздо раньше.

Г. М. глубоко вздохнул:

— Да, сынок. Да! Сдается мне, сейчас вы ее заметили.

Ум женщины, в данном случае Бетти, полон загадок. Но таинственные реплики, которыми в ее присутствии обменивались двое людей, способны довести женщину до отчаяния скорее, чем несчастная любовь или муж, надевший сомнительную шляпу.

До сих пор Бетти проявляла терпение. Но видимо, и у него были пределы. Переводя взгляд с одного на другого, она заломила руки.

— Вы раскусили штуку с кровью на липкой ленте? — осведомился Г. М.

— Да. Да, мне так кажется.

— А поцарапанное серебро? — Г. М. вытянул руку вперед, словно отталкивая что-то.

— О да. Тут никаких сомнений.

— А кровоподтеки и синяки на голове? Они не могли взяться ни от чего другого, так ведь?

— При данных обстоятельствах — да.

— Угу. Итак, возможно, вы догадались, чем я займусь во время показа фокусов, и никто ничего не заподозрит, тогда как, сделай я то же самое иначе, на меня тут же нападут. — На лице Г. М. появилась зловещая гримаса. — Сынок, у нас пока есть только версия. Нам надо ее доказать. А если мы докажем…

Между тем группа поддержки под сценой возилась с люком. На сей раз на сцене оказался Ларкин, которого рывком подняли вверх, как джинна из серо-золотого грота. Бросив извиняющийся взгляд в сторону бара, он снова ухнул вниз.

Ник покачал головой:

— Я все еще не понимаю вашей игры, сэр. — Он вспомнил предостережение Мастерса и встревожился. — Кстати! Вы ведь не собираетесь метать ножи, ловить пули или делать еще что-то в том же духе?

Г. М. зловеще хихикнул.

— Ах, сынок! Нет. Я не собираюсь срывать маски. Интересующая нас личность ни о чем не догадается. Я устрою просто развлечение, но, предупреждаю, оно будет колоссальным!

— Но…

— Об остальном позже. Чтоб мне лопнуть, когда же мне репетировать?

Следующим из люка выскочил Винсент Джеймс, которого Элинор призвала в помощь с нижнего этажа. Винс не позволил друзьям снова опустить себя вниз. Он сошел с подъемника, бесшумно, словно большой кот, спрыгнул со сцены и зашагал к бару. На нем был синий двубортный костюм с аккуратно повязанным старым галстуком, на котором еще различались цвета колледжа Харроу. В целом Винсент Джеймс был так небрежно элегантен, что Ник, вертевший в руке нетронутый бокал с виски, сразу вспомнил о том, что сам он небрит.

Винс посмотрел на него сверху вниз с дружеской снисходительностью и коснулся бокала.

— С утра пораньше? Смотри, дружище, так допьешься до белой горячки. Будь умницей и вылей скорее эту гадость!

Г. М. наградил Винса откровенно неприязненным взглядом.

— По-моему, вчера за ужином вы обмолвились, что утром намерены поиграть в сквош? — спросил Г. М.

— Я и собирался. В гараже первоклассная площадка.

— Что же случилось?

— Молодой Доусон дал задний ход. Странно; знаете, его ни за что на свете не заставишь принять участие в спортивных играх. А еще учился в Вестминстер-скул! Кстати, вспомнил. Врачи…

— Врачи? — переспросил Г. М.

— Да. Я думал об этом вчера, перед тем как заснуть. Врачи. По-моему, я должен вам сказать, что…

— Послушайте, сынок, — очень ласково сказал Г. М. — У меня много дел. Сваливайте-ка вы отсюда!

— Но разве вы не хотите послушать о…

— Нет! — отрезал Г. М.

— Странный вы господин, — задумчиво проговорил Винс с самыми добрыми, казалось, чувствами. — Кстати, вам надо что-то делать с вашим животиком. В вашем возрасте, когда расцвет сил уже миновал, лишний вес может стать опасным. Возможно, и портвейна вы пьете слишком много. Кстати, не обижайтесь, что я не восхищаюсь будущим представлением. Я вовсе не хочу вас обидеть. Просто благотворительные мероприятия всегда нагоняют на меня скуку, а скрыть ее я не могу.

Снова пришла в движение крышка люка; снизу хлынул свет, и на сцене оказалась ало-черная фигурка. Элинор поднялась наверх в поисках Винса. Сверкнули в улыбке белые зубы; она согнула колени, словно собираясь прыгнуть.

Тут случилось нечто настолько неожиданное, что все просто окаменели. Бетти Стэнхоуп внезапно откинула крышку барной стойки. Послышался деревянный стук. Она выскользнула из-за стойки, пробежала по залу и скрылась за дверью.

— Извините. — Ник поспешил за ней.

— Бетти! — позвал он, очутившись в коридоре. — Бетти!

Ответа не последовало.

Купол наверху Дома Масок представлял собой замкнутое пространство внутри замкнутого пространства. В стенах круглого зала не было ни щелей, ни окон. Но помещение театра окаймляла внешняя стена, до середины сплошь застекленная. Получилась кольцеобразная галерея трех-четырех метров шириной; по ней можно было гулять, обходя театр извне, и даже загорать, если было солнечно.

Ник посмотрел на лестницу. Ступеньки верхнего пролета не были покрыты ковром; он бы услышал, если бы Бетти побежала вниз.

— Бетти! — позвал он снова и зашагал по застекленной галерее. Стены были выкрашены в белый цвет; под ногами — соломенные циновки.

Здесь было холодно. Не морозно, но вполне достаточно, чтобы вспомнить о том, что за окнами зима. Через равные промежутки в стену были вделаны двери, выходящие на плоские площадки на крыше — сейчас доверху заваленные снегом.

— Со мной все в порядке, — произнес сдавленный голос. — Прошу вас, уходите! — Она стояла спиной к нему, прижавшись к стеклу, закрыв рукой глаза. — Со мной в самом деле все в порядке, — повторила Бетти. — Но если бы я пробыла там еще секунду, я бы, наверное, закричала. А кричать мне не хотелось.

Нику хватило ума промолчать.

— Сначала вы и Г. М., — продолжала Бетти. — Потом все начали подниматься из люка. Я не могла решить, смешно все это или ужасно трагично.

После очередной паузы она заговорила снова:

— Вы, случайно, не были на Монмартре? Когда-то давно там устроили глупую выставку в подвальчике под названием «Ад»… Театрик Флавии, который я всегда так любила, начал напоминать мне ту выставку. Мне казалось, что вот-вот с потолка упадет чучело змеи на веревке и зашипит на меня.

Ник оставался на месте, он оперся плечом о внутреннюю стену.

Он почувствовал, как высоко они находятся. Площадка, на которую выходила ближайшая дверь, подходила к башенкам нижнего уровня. Оттуда можно было спрыгнуть прямо в снег, такой белый, что у него даже был голубоватый оттенок. Со своего места Ник видел и спуск, и псевдовосточные башенки впереди.

— Там было слишком жарко, — сказал он, откашлявшись. — Вы не хотите… м-м-м… немного подышать воздухом?

Он понимал: ей нужен не свежий воздух, а возможность выпустить пар, дать выход сильным чувствам. Подойдя к одной из дверей, он схватился за ручку и потянул. Хотя дверь не была заперта, ее не пускал снег; Ник с трудом распахнул дверь под звон льдинок.

Бетти отвела ладонь от глаз и повернулась. Его удивило выражение страха на лице девушки.

— Ради бога, не выходите туда!

— Я и не собирался. Но в чем дело?

— Кажется, будто крыша плоская. Но она не плоская. В сухую погоду там достаточно безопасно, но под снегом и льдом…

Ник решил, что воздуха с нее достаточно. Порыв ветра взлохматил ей волосы. Ник попытался захлопнуть дверь, но та не закрылась до конца. Он снова хлопнул, а потом в третий раз; стекло треснуло, задрожало и со звоном упало к его ногам. Но когда он, зеленый от ужаса, огляделся по сторонам, Бетти расхохоталась.

У него полегчало на душе, когда он услышал ее смех; в глазах больше не было страха. Они потеплели, в них плясали веселые искорки. Бетти протянула к нему руки.

— Я самое нелепое создание на свете! — воскликнула она. — Вечно эти мои настроения! Перепады! Одни только перепады настроения. Бояться нечего, кроме моего собственного воображения. Знаете, давайте вернемся. Мне надо научиться фокусу «Исчезающая дама». Как вы думаете, что за представление покажет нам Г. М. сегодня вечером?

Глава 18

— Дамы и господа, — начал капитан Доусон. — Друзья! Уважаемые гости! Дети!

Капитан Доусон откашлялся.

Вздох восхищения, вырвавшийся из груди приглашенных детей, вызвал у него упоение.

К слову сказать, юные гости принарядились. Они были чистенькие до скрипа — отмыты почти до невероятного состояния. Девочки вплели в косы ленты, мальчики надели самые тесные крахмальные воротнички, способные причинить им наихудшие мучения. Новые скрипучие ботинки и туфли были начищены до зеркального блеска. Все — от торжественно настроенных малышей, усаженных в первом ряду, до самодовольных или, наоборот, застенчивых подростков сзади — хранили относительное молчание.

По обычаю, детей рассаживали по рядам согласно их росту; кроме того, перед первым рядом складных стульев, где сидели малыши, поставили дополнительный ряд кресел пошире, способных вместить пышные формы мисс Клаттербак, сэра Джона и леди Минстерстроук, майора Бэббиджа, мисс Дэрн, а также мистера и миссис Тэлбот. Когда какая-то малышка робко пискнула, что ей ничего не видно, мисс Клаттербак резко приказала ей не быть такой эгоисткой.

Священник, весьма здравомыслящий человек, сел сзади, чтобы присматривать за самыми буйными.

Кроме того, за рядами стульев выстроились слуги «Уолдемира», за которыми присматривала миссис Питерс, экономка.

За барной стойкой устроили импровизированную ложу. Ник, взгромоздившийся на высокий табурет, сидел рядом с Кристабель Стэнхоуп, доктором Клементсом и Буллером Нейсби. Пятое место было зарезервировано для капитана — он должен был присоединиться к ним после того, как выполнит свои обязанности ведущего. Элинор и Винсент Джеймс выступали как помощники режиссера, а Бетти была ассистенткой Великого Кафузалума.

В данный момент никого из всей четверки не было видно. Серые шелковые кулисы были задернуты, и перед ними в таинственном полумраке стоял капитан Доусон.

— Дамы и господа! — во второй раз начал он. — Друзья! Уважаемые гости! Дети!

Капитан снова откашлялся.

— Вот что я хочу сказать. — Он сунул было руки в карманы, но тут же снова их вынул. — Мы встретились в канун новогоднего праздника, когда принято желать друг другу счастья; вы понимаете, что я имею в виду?

— Правильно! Правильно! — Майор Бэббидж уважительно зааплодировал.

Мисс Клаттербак аплодировала тоже.

Дети хранили почтительное, но упорное молчание.

Почти всех их перед выходом из дому ухватывали за ухо и строго-настрого приказывали вести себя хорошо. Под присмотром мисс Клаттербак они протрусили с полмили по первому в этом году снегу, и им даже не разрешили толкать друг друга в сугробы. По прибытии в «Уолдемир» детям сообщили, что наверху «кое-кто очень болен», и велели ходить на цыпочках и разговаривать шепотом — что очень вредно для психического состояния. В новых скрипучих туфлях и ботинках затекали пальцы ног. Тугие воротнички резали шеи. В головах под расчесанными волосами роились разные мысли. И действительно, все, кроме разве детских психологов, заметили бы эти первые признаки надвигающегося взрыва.

— Да, желать друг другу счастья, — продолжал капитан Доусон. — От имени и по поручению хозяйки дома, миссис Дуайт Стэнхоуп, выражаю надежду, что всем вам понравятся многочисленные сюрпризы, которые, несомненно, вас ожидают.

— Правильно, правильно! — поддакнул майор Бэббидж.

— Правильно, правильно! — поддержала его мисс Клаттербак.

— Не стану затягивать вступительную речь; вас ждет настоящий праздник тайн и загадок.

— Ну и повеселимся же мы, — прошептала Кристабель почти в самое ухо Нику. — И зачем вообще беднягу Рыжика заставили произносить вступительную речь?

— Элинор настояла.

— Сегодня у нас в гостях знаменитый артист, известный во всей Европе и Америке как Великий Кафузалум! Великий Кафузалум… — тут капитан Доусон заглянул в записку, — настоящий индус.

— Разумеется, — громким шепотом уточнила мисс Клаттербак, — все знают, что это не больше и не меньше как сэр Генри Мерривейл.

— Он учился у индийских йогов и тибетских лам. Его таланты изумили весь мир! Сейчас вашим глазам предстанут настоящие чудеса. Волшебные предзнаменования, посланники с небес. Дамы и господа, гости и друзья… Великий Кафузалум!

Капитан Доусон спрыгнул со сцены и, пятясь, прошел назад.

Шелковые кулисы разъехались в стороны, как будто разорванные неким бесшумным взрывом. За ними зрители увидели сцену, задрапированную черным, с серебристыми столиками на одной ноге, а также прочим реквизитом, расставленным кое-как и сбивающим с толку. На авансцену быстрым шагом вышел сам Великий Кафузалум.

— Господи! — воскликнул сэр Джон Минстерстроук.

Кристабель бросила на сцену всего один взгляд, после чего прижала ладони к лицу и начала беспомощно раскачиваться на табурете.

Ник тоже посмотрел. И хотя он заранее готовился увидеть нечто ужасное, он не мог не вздрогнуть.

О вечерних платьях и костюмах принято говорить «безукоризненные». Костюм Великого Кафузалума безукоризненным назвать было нельзя. Возможно, владельцы модных ателье с Савил-Роу начали бы критиковать его наряд. Но одно бесспорно: на нем действительно был вечерний костюм. Белый жилет действительно был белым жилетом. Рубашка не торчала из брюк. Брюки были отглажены.

Никто не смог бы придраться ни к широкой черной в алую полоску накидке, наброшенной на плечи Великого Кафузалума, ни к его белым перчаткам. Эстетическая ошибка лежала в другой плоскости.

На голове у Великого Кафузалума красовался огромный пухлый тюрбан, украшенный приклеенным спереди фальшивым рубином, из-под которого торчал высокий белый плюмаж, похожий на радиоантенну в полицейской машине. Под тюрбаном все увидели широкое лицо шоколадного цвета, украшенное очками в черепаховой оправе. Глаза за очками взирали на публику с неописуемым злорадством. Лицо почти тонуло в огромной черной бороде, веером расходившейся от самых ушей.

Наконец-то и для детей началось что-то интересное!

По залу прошелестело дружное «О-о-о!» — признак восхищенного признания. Фокусник как будто сошел с картинки в книге.

— Какой искусный грим! — похвалила мисс Клаттербак. — Дети, конечно, вы поняли, что это только грим?

Великий Кафузалум замер и наградил мисс Клаттербак пронзительным взглядом.

— Видишь, Дорис? Видишь, Аннабел? Видишь, Марджери?

— Прошу вас, мадам; не надо, мадам.

— А ну-ка, ведите себя прилично, неблагодарные девчонки! Сидите тихо, а я буду рассказывать, к каким трюкам прибегнет этот джентльмен при показе своих фокусов.

Великий Кафузалум снова как-то по-особенному посмотрел на мисс Клаттербак.

Но вскоре он возобновил свой марш. Он зашагал, гордо неся свой живот, вперед, к рампе.

За ним шла Бетти в белом вечернем платье с оборками; на фоне темных кулис она казалась неземным созданием. Великий Кафузалум, тряхнув черной бородой, величественным жестом расстегнул накидку, сбросил ее с плеч и швырнул ассистентке. Он поднял вверх руки в перчатках и пошевелил пальцами, потом снял перчатки, и они исчезли, словно растворились в полумраке.

К сожалению, Великий Кафузалум сделал слишком широкий шаг.

Тюрбан с плюмажем свалился у него с головы, грациозно взмыл в воздух и словно поплыл в сторону.

Последний жест, видимо, был условным знаком. Как будто по договоренности с небесными силами, сверху вдруг опустился большой и тяжелый киноэкран; он ударил Великого Кафузалума точно по лысой макушке.

— Черт его побери со всеми разом! — послышался откуда-то сзади женский голос.

Маленький театр славился замечательной акустикой.

Наступила ужасная тишина. Мисс Клаттербак встала с кресла, развернулась кругом и внимательно оглядела всех детей по очереди: не смеет ли кто смеяться.

Происшествие продемонстрировало, сколь сильным влиянием обладала мисс Клаттербак. Когда представители подрастающего поколения сначала наблюдают, как взрослого человека со всего размаху бьет по макушке тяжелый экран, а потом слышат сочнейшее ругательство, произнесенное в присутствии священника, результат совершенно предсказуем.

Правда, по залу пробежала волна дрожи. Самые младшие по-прежнему молчали и торжественно взирали на сцену. Какой-то двенадцатилетний мальчишка в заднем ряду скорчился, как будто его тело свело судорогой, и его пришлось вывести. Несколько слуг сползли вниз по стене и закрыли лица руками.

Что же касается самого Великого Кафузалума, его самообладанию могли бы позавидовать многие британские боксеры. Он зашатался, но не рухнул. После инцидента из-за нависающего экрана можно было видеть только его дрыгающиеся ноги.

Но когда экран рывками пополз вверх, все увидели его лицо с величественным и надменным выражением, обращенное к небесам. Он сделал шаг назад, и тюрбан, покончив с вежливым приветствием, взмыл в воздух и приземлился на голове у фокусника.

— Очень весело, правда? — воскликнул майор Бэббидж.

Наградив публику убийственной улыбкой и косо, кое-как угнездив тюрбан на голове, Великий Кафузалум приступил к делу. По-прежнему не произнося ни слова, он быстро показал, так сказать для затравки, несколько простейших фокусов с разноцветными платками. Потом поднял руки и продемонстрировал публике большую стеклянную чашу.

Великий Кафузалум поставил чашу на стол. Взял графин и до половины налил в него воды. Потом жестом подозвал к себе Бетти. Ассистентка приблизилась довольно неуверенной походкой, неся большой поднос с кучками цветного песка: красного, синего и желтого.

Последовало священнодействие — Великий Кафузалум закатал рукава до локтей. Схватив обеими руками по пригоршне цветного песка, он бросил их в воду и перемешал. Мешая песок с водой, он энергично крутил руками, отчего брызги летели во все стороны, — благородное зрелище, которое проникло в самую душу зрителей. Когда смесь в чаше приобрела достаточно отвратительный цвет, он сделал повелительный жест.

— Йя Аллах! — сказал Великий Кафузалум. Погрузив обе руки в воду, он принялся выуживать оттуда горсть за горстью разноцветный песок и щедро разбрасывать его вокруг себя или кидать на ковер. Песок оказался совершенно сухим.

Первые робкие хлопки вскоре переросли в шквал аплодисментов.

Мисс Клаттербак натянуто улыбнулась:

— Видишь, Дорис?

— Да, мисс Клаттербак. Черт его побери со всеми разом!

— Любимый фокус милого мистера Маскелайна; он проделывал его еще тридцать лет назад. — Громкий свистящий шепот мисс Клаттербак было слышно во всем зале. — Секрет заключается в том, что… Ты что-то сказала, Дорис?

— Нет, мадам.

— Секрет заключается в маленьких водонепроницаемых мешочках, заполненных сухим песком. Мешочки бросают в чашу, закидывая полными пригоршнями рассыпного песка, а мутная вода мешает их разглядеть. Фокуснику остается только вытащить мешочки, незаметно надорвать их и высыпать сухой песок; обрывки он, прикрыв ладонью, кидает назад, в воду.

Великий Кафузалум остановился и снова посмотрел на мисс Клаттербак.

— Ха-ха-ха! — залилась мисс Клаттербак.

Внимательный наблюдатель заметил бы, что Великий Кафузалум медленно постукивает носком туфли по полу.

Но его ужасное лицо оставалось по-прежнему невозмутимым.

Он подошел к кулисам, за руку выдернул оттуда Элинор и с крайне надменным видом потащил ее за собой по сцене. Элинор, в голубом платье, посмотрела на зрителей и глупо хихикнула.

Великий Кафузалум принялся разглядывать обычный на вид деревянный стул. Потом взял экземпляр газеты «Тайме», развернул его, разложил на полу, как бы показывая, что внизу нет никаких люков, а сверху поставил стул.

Элинор уселась на стул. Обменявшись с ней двумя-тремя быстрыми репликами шепотом, Великий Кафузалум вытащил откуда-то громадный кусок малинового шелка. Покрутив его перед собой в духе Айседоры Дункан, фокусник накрыл Элинор и стул тканью. Сверху он набросил простую накидку, ниспадавшую до пола.

— Знаете, что я вам скажу? — шепотом осведомился майор Бэббидж.

— Что? — холодно ответил лорд Минстерстроук.

— Ужасно весело, — заявил майор. — Ей-богу! — добавил он, как будто только что это понял.

— О-о-о! — дружно, разом выдохнули представители молодого поколения.

— Ничего себе!

— Черт побери со всеми разом!

Ник был вынужден признать: эффект был самый что ни на есть поразительный. Он мысленно похвалил старика.

Сделав несколько таинственных пассов руками, Великий Кафузалум сдернул верхнюю накидку. Под ней оказался стул. Газета «Таймс» была на месте. Но и Элинор, и закрывавший ее кусок малинового шелка разом исчезли, испарились, пропали с глаз, как лопнувший мыльный пузырь.

На сей раз все аплодировали искренне, хлопая в ладоши и надрываясь от восторга. Нику показалось, что от шума сейчас слетит купол здания. Детям не просто понравился фокус; они дали волю давно подавляемым чувствам. Тринадцатилетние мальчишки повскакали с мест и вопили что было мочи.

На невозмутимом лице Великого Кафузалума мелькнуло выражение удовлетворенности. Он вышел на авансцену и низко поклонился — насколько позволял его живот.

— Сейчас, — объявила мисс Клаттербак, — вы видели фокус Ботье де Колта «Исчезающая дама», усовершенствованный Чарлзом Бертраном.

Великий Кафузалум застыл на месте.

— Его секрет, — продолжала мисс Клаттербак, — заключается главным образом в стуле. Он сконструирован так, что из каркаса поднимаются проволочки, которым можно придать форму человеческой головы, плеч и коленей. Сиденье раскрывается. Газета на самом деле искусно разрезана.

Великий Кафузалум чуть наклонил голову. Пальцы, которыми он прикрыл глаза, забарабанили по лбу. Кристабель Стэнхоуп чуть не плакала.

— Все было бы чудесно, — прошептала она, — если бы не эта ужасная женщина. Инспектор, вы ничего не можете с ней сделать?

— Не уверен, что в том есть необходимость, — ответил Ник.

— Что значит — не уверены?

— Если ваша мисс Клаттербак будет продолжать в том же духе, что-то подсказывает мне, что скоро она получит по полной программе.

— Когда Элинор Стэнхоуп сидела на стуле, скрытая под накидкой, — продолжала тем временем мисс Клаттербак, — она подняла проволочный каркас и тут же быстро проскользнула вниз через поднятое сиденье. Под искусно разрезанной газетой, разумеется, находится люк, куда она и удалилась; и все это время вам казалось, будто вы видите под накидкой ее голову и плечи. Проволочный каркас достаточно быстро складывается. Что же касается исчезающего куска ткани, мистер Бертрам обычно…

Хорошенького понемножку. Внезапно дернувшись, Великий Кафузалум сорвал с головы тюрбан, яростно швырнул его на пол и прыгнул на него. Хотя он и не рассчитывал на такой эффект, его последняя выходка вызвала почти столько же аплодисментов, сколько и исчезнувшая дама.

— Интересно, что он сейчас покажет? — прошептал майор Бэббидж. — Может, он съест свой тюрбан?

— Сэр Генри, нет! — умоляющим тоном воскликнула Кристабель. — Ради всего святого, не надо!

Каким-то чудом Великому Кафузалуму удалось восстановить равновесие и взять себя в руки. Несколько раз глубоко вздохнув, он поднял с пола тюрбан и нахлобучил его на голову. Тюрбан слегка помялся; перья плюмажа надломились и теперь свисали под углом сорок пять градусов. Если раньше иллюзионист напоминал восточного владыку, то теперь он стал похож на восточного владыку после ожесточенного спора с одной из самых темпераментных обитательниц своего гарема.

— Дамы и господа, — пропел Великий Кафузалум густым басом.

В зале немедленно воцарилась тишина. Великий Кафузалум глубоко вздохнул.

— Гуляя позавчера по Стрэнду, — начал он скороговоркой, свойственной всем фокусникам, — так вот, гуляя позавчера по Стрэнду, я встретил одного приятеля, мистера Эрнеста Бивина. И он сказал…

— А как же индийский фокус с веревкой?

Не стоит думать, будто подобный вопрос мог исходить от мистера Бивина. Его задал шофер, стоявший у стены со скрещенными на груди руками.

Великий Кафузалум закрыл глаза.

— Вы сказали, что умеете показывать индийский фокус с веревкой. Так вот какое мое мнение: показывайте! А мы посмотрим!

— В самом деле! — Мисс Клаттербак в исступлении заломила руки.

— Тот джентльмен, — Великий Кафузалум кивком указал на шофера, — хочет посмотреть индийский фокус с веревкой.

— И я тоже! — заявила мисс Клаттербак. — Но должна заметить, миссис Стэнхоуп, что в вашем доме прислуге, по-видимому, позволено слишком многое…

Великий Кафузалум почесал огромную бороду.

— И та дама, — продолжал он, — тоже хочет посмотреть индийский фокус с веревкой. Верно?

— Дорогой мой, прошу вас, не делайте из себя посмешище. Такого фокуса не существует.

— Неужели?

— Конечно!

Великий Кафузалум поправил очки. Положив одну руку на пояс спереди, а другую заведя за спину, он поддернул на себе брюки, как моряк. Расправив плечи и зловеще ухмыляясь на манер пирата Черная Борода, который приветствует офицеров захваченного испанского галеона, он наклонился и вытянул вперед руку.

— Поднимитесь на сцену, мадам, — пригласил он.

— Как по-вашему, все кончится благополучно? — прошептала Кристабель.

— Уверен, что нет, — ответил Ник.

— Лично я считаю, — Кристабель разглядывала застрявшие в бороде Великого Кафузалума крупинки разноцветного песка, — пусть делает со старой ведьмой что хочет. Надеюсь, он ее проучит. Но…

— Инспектор Вуд!

— В самом деле! — ледяным тоном начала мисс Клаттербак.

— Идите, Эмма, — заревел майор Бэббидж, толкая свою соседку локтем в бок. — Будьте умницей! Шагайте!

— Инспектор Вуд!

Наконец Ник услышал настойчивый шепот, доносившийся откуда-то сзади.

Внезапно он понял, что они с Кристабель остались одни в импровизированной ложе. Он не заметил, когда вышли остальные. За ним, напряженный и сосредоточенный, стоял Ларкин. Над стойкой горела лампа, и он увидел, что лицо Ларкина, хотя и спокойное, бледно и покрыто испариной.

— Прошу прощения, мадам. Сэр, можно вас на пару слов? Дело довольно срочное.

Всегда одно и то же! Стоит только расслабиться и начать радоваться жизни, как происходит нечто, разбивающее спокойствие вдребезги. Кристабель обернулась к дворецкому.

— Надеюсь, ничего не случилось? — прошептала она и посмотрела на часы. — Половина пятого. Чай подадут детям в пять?

— Да, мадам. Все уже готово. Прошу вас сюда, сэр.

В полутемном, переполненном зальчике было невыносимо жарко.

Ник не замечал жары, пока не выбрался наружу следом за Ларкином. Тем временем Г. М. со сцены попросил нескольких джентльменов также подняться к нему. Ник так и не понял, зачем Великому Кафузалуму столько помощников. Ларкин открыл дверь и придержал ее, пропуская Ника вперед.

Снаружи, на террасе, Ник сразу озяб. В подступающих сумерках казалось, что белые стены стали как будто светлее и ярче неба. Ник осторожно закрыл за собой дверь; до него донеслись взрывы хохота, проникающие даже через обитые войлоком стены.

— Что такое? — спросил он. — Вы выполнили мои указания? Сравнили метки из прачечной?

— Да, сэр. Они принадлежат мистеру Стэнхоупу. Но…

Неприятно видеть, как человек теряет самообладание. Лицо Ларкина сделалось совершенно белым. Чтобы не упасть, ему пришлось ухватиться рукой за белый подоконник.

— Что такое, говорите же? Что же случилось?!

— Мистер Стэнхоуп… — ответил Ларкин. — Он мертв.

Глава 19

— Уверяю вас, рецидива не должно было быть! — закричал Ник после такой долгой паузы, что ему показалось, будто они стоят так уже несколько минут. — Утром он хорошо себя чувствовал! Он хорошо себя чувствовал несколько часов назад!

— Это не рецидив, — ответил Ларкин.

Они переглянулись.

— Тут чей-то злой умысел, — продолжал Ларкин. — Когда он спал, злоумышленник вошел в комнату и задушил его подушкой.

За окнами по небу бежали кучевые облака. Несмотря на звукоизоляцию стен, из зрительного зала донесся еще один взрыв хохота. Ник понимал: произошло то, чего он все время боялся. Теперь он и сам не сможет отдохнуть, и другим не даст жить спокойно.

— Но как же те, кто должны были его охранять? Хэмли и тот, другой? Его нельзя было оставлять одного ни на секунду!

Ларкин отпустил подоконник и выпрямился.

— Хэмли крепко спит. Храпит на стуле, раскрыв рот. — Дворецкий взволнованно поднял руку, словно желая прикрыть ею глаза. — Откуда мне было знать? Он постоянно твердил о том, как он устал. Но я не подумал, что он настолько утомился. Некоторые пойдут на что угодно, лишь бы уклониться от тяжелой работы. Я знаю по опыту.

— Кто нашел его?

— Я, сэр.

— Когда?

— Только что.

Ником овладело горькое отчаяние. Каждая клеточка его организма знала: сбылись самые худшие опасения. Когда первое потрясение прошло, осознание проникло в сердце его и душу.

Мог ли он предотвратить печальный исход? Да, если бы сам сидел у постели Стэнхоупа, не выходя из его спальни все двое суток. А иначе — никак. Да и не слишком это было бы осуществимо. Как бы там ни было, он получил горькую пилюлю.

Правда, Стэнхоуп — не родной отец Бетти. Но…

— По крайней мере, — услышал он голос Ларкина как сквозь завесу, — мне показалось, что его задушили. И еще одно, сэр, из-за чего мне кажется, что убийца ненормальный. Совершенно спятил, полный псих. Прошу вас, пойдите и посмотрите сами.

Когда они, толкаясь, сбежали на три лестничных пролета вниз, им казалось, будто, кроме них, в Доме Масок никто и ничто не движется.

Дверь в спальню Дуайта Стэнхоупа стояла распахнутая настежь. Ник еще издалека услышал храп Хэмли.

Снова полумрак; медная лампа в углу отбрасывала яркие лучи света, в которых виден рисунок ковра. Хэмли сидел на своем обычном месте, закинув ноги на подлокотник кресла, сгорбившись, уронив голову на грудь. Время от времени голова его, словно подброшенная собственным храпом, слегка подпрыгивала.

Дуайт Стэнхоуп лежал почти так же, как запомнилось Нику с утра, если не считать того, что руки его теперь были широко раскинуты в стороны, а под головой у него была только одна подушка.

Вторая подушка лежала сбоку. Следов борьбы не было заметно. Насильственную смерть косвенно выдавали лишь неестественный изгиб шеи, посиневшее лицо да одеяло, сброшенное в сторону, словно его отшвырнула дернувшаяся в конвульсии нога. Однако первым делом в глаза бросалась единственная нелепая подробность.

На грудь мертвецу кто-то поставил блюдце с водой.

Ник быстро посмотрел на прикроватный столик. Он живо помнил: утром в блюдце стояли два пузырька с лекарствами да рядом был графин с водой. Блюдца на столике больше не было. Оно стояло на груди Стэнхоупа; свет лампы падал на поверхность воды, неподвижную, как грудь мертвеца. Хэмли снова всхрапнул, дернулся и затих.

— Вот что я имел в виду, — прошептал Ларкин. — Блюдце!

— Да. Когда, вы сказали, вы его нашли?

— Только что, перед тем как я поднялся к вам наверх.

Ник посмотрел на часы:

— Значит, примерно в половине пятого? Похоже на то. Зачем вы вообще сюда зашли?

Ларкин плотно сжал губы.

— Сэр, я услышал, как вот он храпит. Вот зачем. В доме было тихо, как в могиле, — и не захочешь, а услышишь. И еще… Когда я повернул ручку двери, я готов был поклясться, что слышу, как кто-то убегает.

— Шаги?

— Да, сэр.

— Куда убегает?

— Трудно сказать. Может быть, в гардеробную? — сам себе не веря, произнес Ларкин, поворачиваясь в сторону гардеробной, и тряхнул коротко стриженными седеющими волосами.

— Но вы никого не видели?

— Никого, сэр.

Ник подошел к кровати, чтобы взглянуть на человека, которого убили дважды. На сей раз никаких сомнений не возникало. Ник оттянул покойнику веко; он заметил на лежащей сбоку подушке две засохшие струйки крови. Носовое кровотечение! Значит, его и правда задушили. Принимая во внимание беспомощное состояние Стэнхоупа, убить его было нетрудно. Тут Хэмли испустил такую громкую, с переливами, руладу, что в комнате, где находился мертвец, это показалось непристойностью. Ник понял, что нервы его на пределе и долго он не выдержит.

— Ради бога, разбудите его! Но сразу разверните и вытолкайте отсюда, чтобы он ничего не увидел.

— Да, сэр.

— И не ругайте его. Просто выясните, что ему известно, если он вообще что-то заметил. Еще постарайтесь найти доктора Клементса. Совсем недавно он был в театре. И еще одно: никому ничего не говорите, кроме сэра Генри Мерривейла, если увидитесь с ним наедине.

Хэмли проснулся с громким шумом, как боксер, которого облили водой. Ларкин, сторонник строгой дисциплины среди подчиненных, толкнул его в спину и выставил из комнаты. Ник все смотрел на блюдце с водой на груди мертвеца — конечно, его не без причины поставили туда, — но размышлял совсем о других вещах.

Почему, ну почему убийцы такие глупцы?

Неужели они считают себя настолько умными, что верят, будто их невозможно поймать? А может, ни о чем не думают, а просто полагаются на удачу?

Ирония заключалась в том, что убийца задушил совершенно беспомощного человека подушкой после того, как полиция собрала против него неопровержимые доказательства. Никто не сомневался в том, кто именно совершил первое, неудавшееся покушение. Если принять во внимание все отягчающие обстоятельства, это тянет на смертный приговор. Убийце грозит виселица. Неужели он полагал, будто дело того стоит? Несомненно. Для такого, как он, мотив играет первостепенную роль. Но когда Ник представил себе, как палач связывает руки убийцы, ему стало дурно.

— Молодой человек! — позвал чей-то голос.

Голос звучал нерешительно, как будто его обладатель хотел о чем-то посоветоваться. Буллер Нейсби, в котелке и пальто, успел пройти половину пути к кровати, прежде чем Ник его увидел. Мистер Нейсби выглядел стариком, к тому же больным стариком.

— Молодой человек, извините меня. Неужели он…

— Да. Он умер.

— Господи, помоги бедняге! — Мистер Нейсби снял шляпу. Потом он замолчал, и Нику не пришло в голову ни одно замечание, пока мистер Нейсби снова не заговорил. Лицо его скривилось в горестной гримасе, читалась на нем и искренняя жалость. Но голос стал резким совсем от другого чувства. — Почему у него на груди блюдце?

— Почему вы спрашиваете, сэр?

— Не отвечайте вопросом на вопрос! — возмутился мистер Нейсби. — Я устал! Вы все время со мной пикируетесь. Почему у него на груди блюдце с водой? Это вы поставили его туда? Нет? Тогда почему оно там?

— Я понимаю ваш интерес, — сказал Ник. — Не в первый раз мы слышим о блюдце с водой. Погодите! Прежде чем вы станете отрицать… — Мистер Нейсби открыл рот, — вспомните, что было вечером в четверг. В районе одиннадцати часов. Где были вы?

— В театре, с… с ним. Да.

— Правильно. Вы ели картофельные чипсы, брали их из блюдца, стоявшего на барной стойке. Собственно говоря, вы съели их все. Кто вошел потом? Элинор Стэнхоуп. И что она сделала, среди прочего? Она зашла за стойку, чтобы налить себе выпить. Она заметила пустое блюдце. Она… но вы, конечно, и сами помните, что было дальше?

Мистер Нейсби резко, неприязненно взмахнул котелком, который держал в руке.

Ник видел ту сцену во всех подробностях, во всех красках. Элинор, в белом платье и жемчугах, схватила блюдце и подставила его под струю воды. Наполнила его до краев и поставила на стойку. Ее слова зазвучали у него в ушах: «Вы знаете, что это значит?» И потом: «Если бы я умерла… или умирала…»

Мистер Нейсби постучал твердым ободком котелка по верхней губе.

— Помнить — не значит понимать, — возразил он.

— Верно. Но слова вы помните?

— Зачем мне их помнить?

— Затем, что вам, возможно, придется повторить их в суде под присягой.

Казалось, глаза мистера Нейсби провалились в глазницы.

— Давать показания против девочки? Чушь!

— Не обязательно давать показания против кого бы то ни было. Просто подтвердить, что вы слышали данные слова.

Мистер Нейсби проигнорировал реплику Ника.

— Я собирался домой, но сейчас никуда не пойду. Возможно, я им понадоблюсь. Какой ужас! — Он быстро пригладил волосы. — А я-то думал, молодой Дуайт пытался украсть собственные картины, чтобы получить страховку! Мне надо было быть умнее. Он ведь не выносил мошенничества и обмана!

— Да, — кивнул Ник, — не выносил.

Сверху донесся какой-то шум; слабый топот и грохот, который постепенно усиливался, приближаясь. Ник понял, что это значит. Первыми из зала выбежали мальчишки, которым не терпелось поскорее попасть вниз. Представление закончилось; можно рассчитывать всего на несколько минут относительного спокойствия.

Поманив за собой мистера Нейсби, он вышел в коридор и запер дверь снаружи. Они стояли в галерее, на площадке главной лестницы. Сверху спускалась первая партия гостей. Роджерс, Эмори и другие лакеи, которых Ник не узнал, выстроились в холле, готовясь сдержать поток и направить его в нужное русло.

Сначала мальчики вели себя сравнительно тихо и даже как-то подавленно. Скоро они начнут обмениваться впечатлениями, голоса зазвенят все выше, все громче, и наконец тишина взорвется, как ракета. Но в данный момент все были еще под впечатлением недавно увиденного. На раскрасневшихся лицах было то же восхищенное выражение, что можно увидеть на лицах меломанов после концерта Бетховена. Один голосок, выражающий общее мнение, с благоговейным трепетом заявил:

— Представление — блеск! Правда, супер?

Никто ему не ответил.

Вторую волну вел за собой приходской священник, мистер Таунсенд. На его лице застыло странное выражение.

Но самый большой затор вызвало появление третьей волны. Дело в том, что с третьей партией по лестнице спускался сам Г. М., по-прежнему в костюме и гриме Великого Кафузалума. С двух сторон к нему прильнули две маленькие девчушки. Мальчики, презиравшие столь явное выражение дружбы, тем не менее старались держаться к нему поближе и жались к Г. М., как индейцы жмутся к костру; при этом они тараторили быстрее, чем газетные репортеры.

— Вы понарошку швырнули мисс Клаттербак в люк? Она еще придет или пропала насовсем?

— Зачем вы ее так связали? Это и был индийский фокус с веревкой?

— А кляп зачем?

— У нее правда в сумочке была спрятана бутылка джина?

— Почему она не вышла из-за барной стойки, как вы говорили?

— Видите ли, сынок, что-то не заладилось с заклинанием. На таких вредных старых гиен очень трудно навести порчу. Вам кажется, что вы их поймали, а они ускользают. По-моему, сейчас она на полдороге домой.

— Вы научите нас наводить порчу?

— Ну конечно! Хотите?

— Откуда вы взяли столько цветных лент, которые извлекли из-под жилетки у того джентльмена? Вы спрятали их заранее в рукаве?

Но и девочками тоже нельзя было пренебречь.

— Пожалуйста, мистер Кафузалум, дайте ваш автограф! Вот моя тетрадка!

— И мне!

— Конечно, куколка. Только в другой раз. Спускайтесь вниз, вас ждут мороженое и торт.

— Пожалуйста, мистер Кафузалум! Прошу вас, распишитесь вот здесь.

— Ну хорошо, куколка: вот, пожалуйста. А теперь — прочь!

— Спасибо огромное, мистер Кафузалум. До свидания!

Холл звенел ребячьими голосами.

Г. М. стоял наверху, уперев кулаки в бедра, и выжидал, пока последний маленький гость спустится вниз. Затем он вперевалку подошел к Нику и мистеру Нейсби.

— Ларкин вас разыскал? — осведомился Ник.

— Угу. Похоже, я немного все запутал, да? Подождите здесь. Сейчас вернусь.

Боковым коридором он прошел в свою спальню. Когда через пять минут он вернулся, все следы Великого Кафузалума исчезли, кроме неуклюжего фрака. Во рту он катал незажженную сигару; лицо исказила горькая гримаса.

— Вы никак не могли предотвратить этого! — сказал Ник.

— Да. И вы тоже.

— Я все время твержу себе то же самое, — признался Ник, — но знаю, что лгу себе. Я должен был следить не за мистером Стэнхоупом; мы охотимся за самим дьяволом. Вечер! Развлечения! Все свидетели до одного мирно пребывают наверху. Охранник спит мертвым сном. Идеальная возможность — проще не бывает! — Он щелкнул пальцами.

Г. М. продолжал катать во рту сигару.

— Если что-либо способно вас утешить, сынок, то я добыл последнее доказательство.

— А! Я так и думал. Никаких сомнений?

— Ни тени, сынок.

— Значит, все сходится, — заявил Ник. — Я готов рискнуть и произвести арест, если вы меня поддержите.

Г. М. кивнул. Потом снова отошел от них и направился к спальне Дуайта Стэнхоупа. Он отпер дверь, вошел, отсутствовал две минуты и после того вышел. Когда он вернулся на площадку, на лице его застыло еще более непреклонное и горькое выражение.

— Я вас поддержу, — ответил он. — Знаете ли… — сигара перекатилась в другой угол рта, — я говорил, что существует такая вероятность, но кто, черт побери, предполагал, что он действительно попробует! Что ж, сделанного не вернешь. — Его широкое лицо разгладилось. — Все как-то складывается. Зато я имел удовольствие избавить семейство Стэнхоуп от чумы…

— Вы имеете в виду мисс Клаттербак?

— Да. Чума, повторяю, такого сорта, которая портит Англию. Поэтому сейчас мы можем избавиться от вредителя другого рода, который встречается так же часто и почти так же опасен. От змеи.

Буллер Нейсби, успевший надеть котелок, неподвижно стоял у мраморной балюстрады. И Г. М., и Ник, казалось, забыли о нем. Он откашлялся.

— Они… там, наверху… уже слышали?

— Нет, — сказал Г. М.

— Тяжелая будет новость.

— Разумеется. И для одной из них тяжелее, чем для остальных.

— Кто же скажет им?

— Никто пока не собирается, — ответил Г. М. — Прежде чем они узнают, мы заставим всех поломать голову над проблемой змеи. К тому времени найдется какой-то выход. Я надеюсь.

— Молодой Дуайт любил своих родных, — сказал мистер Нейсби.

— Да! — заревел Г. М. с неподдельной яростью. Вынув изо рта сигару, он что было сил хлопнул ладонью по балюстраде. Снизу слышался возбужденный гул ребячьих голосов, эхом отражавшийся от мраморных стен. — Вот именно! — продолжал Г. М. — Он любил своих родных, из-за чего его и убили. Если бы этот скрытник доверился хотя бы кому-нибудь — кому-нибудь! — хоть на долю секунды, он бы сейчас не лежал там мертвый. Но что толку сокрушаться о сбежавшем молоке? Оплакивать больше некого. Пошли, сынок. А дверь пока лучше запереть.

Мистер Нейсби облизнул губы.

— Вы хотите всем рассказать?

— Да, таков был мой замысел.

Буллер Нейсби едва заметно дернулся.

— Сэр, я старинный друг семьи…

— Угу. Более того, если мне правильно сообщили, самой значимой уликой в деле стала одна реплика, сказанная Дуайтом Стэнхоупом в четверг вечером и обращенная к вам. Хотите пойти с нами и посмотреть финал? Во имя Господа, предупреждаю вас, это действительно финал!

Мистер Нейсби колебался всего минуту.

— Я пойду с вами, — заявил он.

Глава 20

— Ах! — вскричала Кристабель. — Мне не хватает Великого Кафузалума! Я полюбила Великого Кафузалума — особенно после того, как он блестяще избавился от мисс Клаттербак!

— Да. — В голосе Бетти послышались нотки озабоченности. — Но она перепугана до смерти! Макговерну пришлось везти ее домой в санях. Она говорит, что подаст на Г. М. иск в суд о возмещении ущерба.

— И подаст, — кивнула Элинор. — Старая стерва получила то, что заслуживала, вот и все.

— Кстати, — вмешался Г. М. таким странным тоном, что все посмотрели на него, — если у вас есть время, я хотел бы поговорить еще кое о ком.

В домашнем театре их осталось совсем немного.

Горели только настенные светильники за стеклянными призмами, освещая помещение желтым светом; в зале царила таинственная полутьма. Сваленные в кучу складные стулья являлись наглядным свидетельством вторжения и исхода. Из-под ковра придется потом долго выметать кусочки фруктов и ириски. Кто-то потерял ленту. Сцена оставалась в темноте, несмотря на распахнутые кулисы, за которыми в беспорядке громоздился реквизит иллюзиониста.

В кресле в заднем ряду с удобством развалилась довольная, ликующая, усталая Элинор. Бетти прибиралась в баре.

— Поговорить? — нахмурилась Кристабель. — Сейчас? Но мне нужно вниз, к гостям.

— Мадам, — возразил Г. М., — по-моему, не стоит.

Он подошел к сцене и опустился на край лицом к присутствующим. Кристабель развернула стул и, бросив на Г. М. озадаченный взгляд, села.

Не было произнесено ни одного слова, не высказано ни одного намека. И все же трое мужчин, помнивших, какое было лицо у мертвого человека этажом ниже, вероятно, прихватили с собой часть атмосферы той комнаты. Г. М., Ник и Буллер Нейсби не могли бы избавиться от гнетущего впечатления, даже если бы хотели. Г. М. бесстрастно спросил:

— А где остальные?

— Какие остальные? — крикнула сзади Элинор. — Рыжик и Винс чинят подъемник. В него попал подол платья Бетти, и он сломался. Хотите, чтобы они пришли?

— Сейчас же, — кивнул Г. М. — Доктор, вы лучше сядьте.

Доктор Клементс, чье бледное лицо заметно контрастировало с темными бородкой и усиками, поспешил вперед и споткнулся о поваленный стул. К изумлению присутствующих, доктор, которого минуту назад не было в зале, как будто материализовался из серой шторы на стене.

— Моя дорогая миссис Стэнхоуп, — начал он. — Мне никто ничего не сказал! У меня не было возможности увидеть…

— Погодите! — резко перебил его Г. М. — Вы тоже лучше садитесь с нами, сынок.

Из-за сцены вышел до того невидимый Ларкин; фигура его являла собой воплощение скорби. Он скромно кашлянул, обозначая свое присутствие, и неуклюже спрыгнул со сцены.

Бетти, стоявшая за стойкой, первая подала голос.

— Я знаю, — сказала она. — Ад!

Кристабель повернулась к ней:

— Дорогая, прошу тебя, не ругайся. Я не возражаю, только тебе святотатство не к лицу. Не твой стиль.

— На самом деле, — Бетти отодвинула вбок блюдце с чипсами, — я и не ругалась. Разве ты не помнишь выставку на Монмартре, куда вы с отцом возили нас, когда мне было пятнадцать, а Элинор — восемнадцать? Там ничего такого не было, но отец быстро увел нас оттуда. Выставка называлась «Ад». Вчера наш театрик напомнил мне о ней.

— Неплохая догадка, — заметил Ник.

— Да в чем же дело? — осведомилась Кристабель, изумленно оглядываясь по сторонам.

Г. М. пристально посмотрел на нее.

— Мадам, когда я скажу вам, кто покушался на жизнь вашего мужа, — в наступившем молчании Г. М. чиркнул спичкой и прикурил сигару, — кое-кто, возможно, потребует моей крови.

— Так вот вы о чем, — протянула Элинор.

— Ник! — крикнула Бетти, протягивая к нему руку. — Ник!

Он тут же подошел к ней. Кристабель вздохнула.

— Ах, Бетти, Бетти! — ровным тоном произнесла она. — Бетти, Бетти, Бетти!

— Кое-кто, — продолжал Г. М., — возможно, назовет меня старомодным ископаемым, который движется прямиком к старческому маразму и палате лордов. Поэтому всем вам будет полезно послушать, какие доказательства добыли мы с инспектором Вудом.

— Погодите, пожалуйста, — попросила Кристабель. На губах ее заиграла самая милая улыбка из всех, какие видел Ник. — Мистер Вуд, если вы не против, можно задать вам очень личный, очень грубый и даже оскорбительный вопрос?

— Пожалуйста. Задавайте.

— Каков ваш годовой доход?

Ник задумался.

— Сразу подробно не ответишь, миссис Стэнхоуп. Но порядка трех тысяч фунтов.

— Вот как? Должно быть, в полиции очень хорошо платят.

— Дело не в жалованье. — Ник поморщился. — Вам бы следовало догадаться со слов Винса Джеймса. Извините: деньги я получил в наследство. Может показаться, будто я кого-то обманул; но я не могу просто сидеть и ничего не делать.

— Угу. И это тоже входит в схему, — задумчиво заметил Г. М.

— Правда? — Кристабель повернулась к нему. — Как?

— Мадам, вчера вы задали мне два вопроса. Во-первых, зачем ваш муж нарядился грабителем. Во-вторых, кто ударил его ножом. Если вы согласны меня выслушать, я отвечу на оба.

— Пожалуйста, будьте так добры.

Г. М. помолчал, собираясь с мыслями.

— Для начала вам не мешает узнать то, что выяснил инспектор Вуд. Потом я сообщу вам то, что удалось раскопать мне. Вы поймете, что мы с ним двигались из разных отправных точек. Но наши линии сошлись и совпали. Как маска с лицом. Как ключ с замком. — Г. М. два раза пыхнул черной сигарой и стал наблюдать, как дым, клубясь, уплывает к полутемному золоченому гроту сцены. — А теперь попрошу всех вернуться к вечеру четверга. Или, если уж быть до конца точными, к ночи с четверга на пятницу. В дом вламывается грабитель. Стэнхоупа, надевшего маскарадный костюм, кто-то пырнул ножом и избил. У буфета его находит инспектор Вуд. Мельком осмотрев лежащего на полу человека, инспектор Вуд просит Ларкина проверить запоры на всех дверях и окнах на первом и втором этажах. — Г. М. подмигнул Ларкину: — Что вы обнаружили, сынок? Ну-ка, расскажите.

Дворецкий откашлялся.

— Что ж, сэр, все двери были заперты изнутри на засов и на цепочку. И все окна в нижнем этаже тоже были закрыты изнутри.

Г. М. кивнул:

— Правильно. А теперь прошу вас вспомнить столовую. За окнами столовой находится крылечко, покрытое в ту ночь тонкой наледью. На льду осталась цепочка следов, оставленных теннисными туфлями грабителя; следы вели внутрь, к окну, через которое он забрался в дом. Никаких других следов нет! Ничего! Вы понимаете, куда я клоню? Отсутствие других следов означает только одно. Стэнхоуп не вылезал наружу через окно; затем он не поворачивал и не возвращался назад. Он не мог так поступить. Оба окна были заперты изнутри. Он подошел с улицы, оставив единственную цепочку следов на льду; вырезал кусок стекла, отодвинул задвижку и забрался внутрь. Да?

— Да, — кивнула Кристабель.

— Ну? — Г. М. сел и развел руками. — Чтоб мне лопнуть, разве вы не понимаете?!

— Нет.

— Тогда для начала объясните, — продолжал Г. М., — как, во имя всего святого, Стэнхоуп выбрался из дома?

Ответом ему было молчание.

— Вылез из окна с верхнего этажа… нет, погодите.

— Окно верхнего этажа? — повторил Г. М. — Давайте проверим. Представьте себе этот дом. Стены у него ровные, гладкие; нет ни водосточных труб, ни даже побегов плюща. Потолки в комнатах высотой пятнадцать футов. Да еще два фута промежуток между этажами. То есть ему бы пришлось спускаться с высоты семнадцать футов. Как он спустится? Спрыгнет?

Кристабель встревоженно воскликнула:

— Боже правый, нет! У Дуайта…

— У Дуайта кости хрупкие, как стекло, — мрачно закончил за нее мистер Нейсби. — Прыгать? Не говорите ерунды. Он даже не играл в подвижные игры. Я уже говорил об этом инспектору Вуду.

Г. М. снова кивнул:

— Правильно. И вот посреди ночи инспектора Вуда вдруг осенило: человек такого склада не стал бы прыгать с высоты семнадцать футов на твердую землю, даже если бы у него была веревка. — Г. М. воззрился на Ника. — Мысль странная и огорчительная; но кто знает? Для Стэнхоупа прыгать с такой высоты — ужасный риск; но, опять-таки, кто знает? И вот наш молодой друг попытался выяснить, имеется ли в доме веревка — ну, или канат, словом, все, что может пригодиться для такого предприятия. Он позвонил Ларкину по телефону, разбудил его посреди ночи, и Ларкин сказал…

Дворецкий откашлялся.

— Я сказал, сэр, что осмотрел и окна верхнего этажа сразу после того, как закололи мистера Стэнхоупа. Ни из одного из них не торчала веревка — или вообще что-нибудь, напоминающее веревку.

Ник сжал руку Бетти, лежавшую на барной стойке. В душном, спертом воздухе вонь сигары Г. М. становилась невыносимой; от дыма резало глаза. Из заднего ряда послышался цинично-усталый голос Элинор:

— Послушайте, Гомер. Куда вы клоните? Если папа не мог выйти из дома через первый этаж и не мог спрыгнуть из окна верхнего этажа, то как он все-таки смог выбраться наружу?

Г. М. развел руками:

— Никак не смог, дорогая моя. Он просто никуда не выбирался.

— Что?!

— Взять, к примеру, меня. — Г. М. привстал с места и смерил всех вызывающим взглядом. Потом он похлопал себя по груди. — Я попал в этот дом со стертыми ногами, усталый, противный самому себе. Ах, чтоб мне провалиться! Я чувствовал себя чем-то средним между Карлом I на плахе и уткой, замерзающей в метель. И тут… что я слышу? В столовой для слуг мне сообщили нечто, что никак не могло быть правдой. И все же я побеседовал с парнем, одним из тех, кто нес Стэнхоупа наверх, раздевал его, мыл, укладывал в постель и убирал его вещи в гардероб до прихода врача. Уж он-то должен был знать то, что мне нужно.

Г. М. подмигнул доктору Клементсу.

Коренастый маленький доктор сидел на краю стула, подавшись вперед, и смотрел в пол. Когда он поднял голову, лицо его исказила гримаса.

— Далее, — продолжал Г. М., — возьмем рану в груди Стэнхоупа. Послушайте, доктор! Сейчас я повторю все, что вы говорили о ране инспектору Вуду. Поправьте меня, если я вдруг ошибусь, хорошо?

— Я к вашим услугам, сэр.

— Отлично! Ранение под прямым углом, глубокое, проникающее, произведено очень тонким лезвием, длина которого составляет четыре-пять дюймов.

— Совершенно верно.

— Угу. Однако опасность для жизни Стэнхоупа представляло внутреннее кровотечение?

— Да.

— Края раны были так плотно сжаты, что сначала вы вовсе не заметили ее? Вы ведь сами так говорили…

— Да.

— Скажите, можно ли считать такое ранение обычным?

— Наверное, принимая во внимание очень тонкое лезвие.

— Угу. Мы почти закончили. Поясните, доктор, каковы главные признаки подобных ранений?

Бледное подобие улыбки появилось на лице доктора Клементса. Он обежал глазами всех присутствующих.

— При них не бывает наружного кровотечения.

Ник только того и ждал. Он все время наблюдал, подсчитывал, предугадывал, какое действие окажут слова доктора. Но, даже зная все заранее, он оказался не готов к тому, какое потрясение испытают люди. Понадобилось секунд десять, пока большинство присутствующих уяснили себе смысл сказанного доктором Клементсом. Послышался негромкий стук; Кристабель Стэнхоуп, вставая, повалила складной стул.

— Не бывает наружного кровотечения?! — почти закричала Кристабель. — Вы что, с ума сошли?

— Нет, — ответил Г. М.

— Но это было самым ужасным! — вмешалась Элинор. — То есть мы видели, что он лежит на полу истекая кровью; кровь залила и пальто, и рубашку, и брюки, и…

— Нет, ничего этого вы не видели, — возразил Г. М.

— Все-таки он спятил. — Элинор покачала головой и встала.

— Вы не видели его крови, — терпеливо пояснил Г. М. — Кровь была не его.

Сигара Г. М. потухла. Он снова раскурил ее; на фоне полутемной сцены пламя спички показалось всем необычайно ярким и зловещим. Потом затеплился красный огонек сигары.

— Послушайте, — продолжал он. — Все очень просто. Как только я услышал о ране, которая не вяжется с таким количеством крови, я сразу заподозрил неладное. Но Стэнхоупа, без сомнения, ранили. Я увидел окровавленные вещи — Ник Вуд показал мне их. Справедливости ради следует отметить, что доктор Клементс вообще не видел одежды. Он не видел хозяина дома до тех пор, пока того не уложили в постель. Так что доктор не усмотрел в произошедшем ничего странного. Рана выглядела, как и должна была выглядеть — без признаков наружного кровотечения. Так оно и было на самом деле. Вчера я говорил вам, что раскрыть тайну можно при помощи двух слов. И эти два слова — «не он»… Как Стэнхоуп выбрался из дома? Он не выбирался. Почему Стэнхоуп, который ненавидел розыгрыши, напялил на себя костюм грабителя? Он этого не делал. Чтоб мне лопнуть, неужели вы не понимаете, что убийца поменялся с ним одеждой?!

Г. М. поерзал на краю сцены, устраиваясь поудобнее.

— Мистер Буллер Нейсби, — позвал он.

— Прошу прощения? — отозвался мистер Нейсби.

— Когда вечером в четверг вы разговаривали с Дуайтом Стэнхоупом здесь, в театре, и пытались заинтересовать его своим предложением касательно Золотого человека…

— Да?

— Разве не говорил он вам: «Я охочусь только за одним Золотым человеком»?

— А что?

— Не важно. Говорил он или нет?

— Да, говорил.

— Вы поняли, что он имел в виду?

— Нет.

— Жаль. — Г. М. медленно и печально покачал головой. — Очень, очень жаль. Если бы вы тогда его поняли, вы бы избавили нас от многих проблем.

— Золотой человек? — вскричала Кристабель. — Вы бредите? Что за золотой человек?

— В конце концов, — задумчиво произнес Г. М., — вы поймете, что им может быть только одна личность.

Чей-то ликующий голос произнес:

— Понял!

Но откуда доносится голос и даже откуда донеслось последнее слово, ни один человек из собравшихся не сказал бы. Оно могло прозвучать как в самом театре, так и вне его, под ним. Но все заметили свет. Он мелькнул на сцене, за неподвижной тушей Г. М. Пока он говорил, свет мелькнул в гроте.

— Есть только одна личность, — повторил Г. М., — чья одежда по размеру подошла бы Дуайту Стэнхоупу. Только один из вас так же высок, как Стэнхоуп, и примерно так же сложен. Как ни странно, однажды Стэнхоупа приняли за данную личность, увидев его со спины — в этой самой комнате в ночь с четверга на пятницу.

— Ад, — сказала Бетти. — Самый настоящий Ад!

— Люк открыт, — сказала Кристабель.

— Да, — согласился Г. М., причем голос его исполнен был ужасной нежности. — И также странно, но тип, о котором идет речь, сию минуту навестит нас. Вот он, Золотой человек, тупоголовые вы мои! Вот он, убийца!

Подъемник со смазанными шестеренками, однако, сработал не так быстро, как обычно. Сначала на сцене стало чуть светлее. Все увидели голову, потом плечи, потом корпус, потом ноги. И поскольку голова медленно поднималась над сценой, пока Г. М. говорил, высветились и другие детали — например, тени вокруг глаз, — какие обычно редко были заметны на симпатичной физиономии Винсента Джеймса.

Глава 21

— Вы меня звали? — спросил Винс.

Люк захлопнулся, и он остался стоять в полумраке.

— Да, в некотором роде, — ответил Г. М. — Спускайтесь-ка лучше сюда, сынок. Сейчас вас отвезут в полицейский участок.

Элинор была видна Нику со спины. Только он успел заметить, как Элинор подскочила к щитку с переключателями. Теперь Винс на сцене стоял в лучах света.

На Элинор страшно было смотреть. Резонно было бы предположить, что она умудрилась заглянуть человеку прямо в душу. Правую руку девушка поднесла к выключателям, а левой схватилась за грудь. Все услышали ее громкое прерывистое дыхание. Она не сводила глаз с Винса.

Винс начал было очень добродушно смеяться, но внезапно смех оборвался.

— Это правда, — сказала Элинор. — Я чувствовала… Но не могла угадать, в чем дело. Во имя Господа, это правда!

— Послушайте, что за шутки? — спросил Винс, отступая на шаг назад.

— Никаких шуток, сынок, — пробормотал Г. М.

— Да, Винс, шутки кончились, — подтвердил Ник. — Я тебя забираю.

— В чем меня обвиняют?

— В убийстве.

Бетти нечаянно задела локтем блюдце с картофельными чипсами и смахнула его с барной стойки. Чипсы упали к ногам Буллера Нейсби, но он даже не попытался поднять их.

— Вы имеете в виду покушение на убийство? — уточнила Кристабель, стараясь говорить беспечно. — Разумеется, если это правда.

— Правда? — переспросил Винс. — Что правда?!

Ник внимательно смотрел на школьного товарища и думал: впервые в жизни этого типа прижали к стенке. Подобных переживаний Винсенту Джеймсу еще не доводилось испытывать. И потому сейчас он не знает, как себя вести.

Винс улыбался своей прежней обаятельной улыбкой. Вьющиеся мелкими колечками светлые волосы, скромный темно-синий костюм, правильной формы лоб, нос и подбородок слегка противоречили выражению глаз.

— Не понимаю, — заявил он, озадаченно качая головой. — Может быть, я не слишком сообразителен, но…

— Ах, сынок! — подавленно перебил его Г. М. — Вы так давно твердите одно и то же, что все вам поверили. Сколько стоят изумруды из поместья «Фонтан»? Сколько стоит Леонардо из поместья Пенсбери? И потом, вы проявляете чудеса сообразительности с женщинами, потому что не можете не рисоваться. Вы, сынок, умны. Но вы перемудрили самого себя.

Кристабель придвинула себе другой стул и снова села.

— В самом деле? — спросил Винс с той легкой надменностью, которая действовала как удар в лицо. — Что же я, по-вашему, сделал?

— Желаете, чтобы я сам рассказал, сынок?

— Как хотите, папаша.

— Тогда я начну. Элинор Стэнхоуп…

— Подождите, — перебила его Кристабель. — Ларкин… по-моему, вам лучше выйти.

— Слушаюсь, мадам.

— Полагаю, вы умеете держать язык за зубами?

— Да, мадам.

— Продолжайте, сэр Генри.

— Элинор Стэнхоуп страстно влюбилась в человека, которого ее отец считал мошенником и жуликом. Вот вам вся история в одной фразе.

Кристабель встала, но тут же села снова.

— Посмотрите на него. — Г. М. небрежно махнул рукой в сторону Винса. — Он никого вам не напоминает? Как по-вашему, какому герою он подражал во всем?

— По-моему…

— Слышали когда-нибудь о Раффлзе, взломщике-любителе? — спросил Ник.

— В мои школьные годы, — продолжал Г. М., — мы, мальчишки, часто мечтали, что вырастем и превратимся… бог знает в кого. Но имелся один литературный персонаж, которому я ни за какие деньги не хотел бы подражать, — Раффлз. Он отпугивал меня всякий раз, когда я пытался читать о нем. Я не понимал, почему читателей призывают относиться к этому типу как к джентльмену… Как вы, возможно, помните, Раффлз замечательно играл в крикет и считался светским щеголем. На основании того, что он был первоклассным игроком в крикет, его постоянно приглашали погостить в загородные дома. Там он крал то, что ему нравилось; он оправдывал себя тем, что считал обчищенных им людей плебеями. Предполагалось, что мы должны аплодировать обходительному, великодушному мошеннику, который грабил богачей и устраивал переполох… Но забудем о беллетристике. Подобные люди встречаются и в жизни. Им кажется, что они рождены для высокого положения. Если у них нет денег, им кажется, что они имеют право их взять. Следовательно, они во всем правы, а другие во всем не правы. Красавчик, что сидит перед вами, — Г. М. указал на Винса сигарой, — зарабатывает на жизнь кражами. Он вор-профессионал. Дабы не оскорблять его нежных чувств, могу назвать его вором-любителем. Его охотно приглашают в хорошие семьи. Он прекрасно знаком с внутренним убранством и планировкой половины английских загородных домов. Он знает, где имеются ценности, кому они принадлежат и как их заполучить. Как правило, он не настолько глуп, чтобы красть, скажем, изумрудное ожерелье у другого гостя, который находится в том или ином загородном доме одновременно с ним. Но он умеет подстроить все так, чтобы подозрение упало на кого-то другого. Две-три удачные кражи в год позволяют ему жить припеваючи. И вот как он обычно поступает: когда он живет в доме, он обставляет дело так, словно кражу совершил кто-то со стороны; когда же его в доме нет, он инсценирует место преступления таким образом, что подозрение падает на кого-то из домашних. Методы его разнообразны. Вот почему инспектор Вуд не сразу заподозрил в нем грабителя из поместья Пенсбери и имения «Фонтан». Если, к примеру, он слегка недооценил небольшую по размерам картину кисти Леонардо да Винчи…

— Полегче, командир! — вмешался Винс. Он смотрел на всех с таким неподдельным изумлением, что даже Ник начал терять уверенность. — Раз меня в чем-то подозревают, хотя бы растолкуйте попонятнее, о чем речь. Кто такой этот ваш Леонардо — не помню фамилии? Итальяшка, насколько я понял. Что он делает?

— Сынок, — Г. М. укоризненно покачал головой, — по-моему, вы слегка переигрываете. Вы всегда старательно подчеркивали — и повторяли снова и снова, — что совершенно не разбираетесь в живописи. Разве вы не преувеличиваете?

— Нет. Все так и есть.

— Угу. Значит, вы, скорее всего, не знаете, как по-настоящему звали Эль Греко?

— Нет, если только его звали не Эль Греко.

— Интересно, — задумчиво заявил Г. М., — сколько человек могут сразу, без подготовки, объявить, что испанца родом с острова Крит, носившего прозвище Грек, звали Доменико Теотокопули. Очень странное чувство я испытал вчера, когда вы в бильярдной, будучи захвачены врасплох, выпалили: «При чем тут старина Доменико?» — имея в виду Эль Греко. Но сейчас мы на этом останавливаться не будем. Важно другое: Дуайт Стэнхоуп случайно натолкнулся на вас. — Г. М. помолчал. — Как он на вас натолкнулся, мы, наверное, никогда не узнаем…

— Разумеется, пока Дуайт не проснется, — поправила его Кристабель.

— Да, — медленно сказал Г. М., — пока Дуайт не проснется.

В наступившем молчании было нечто столь неестественное, что Нику хотелось смотреть куда угодно, только не на Кристабель или Элинор. Сам Г. М. был так огорчен, что тоже не мог смотреть на них; он уставился в пол и яростно дымил сигарой.

Винсент Джеймс широким шагом отошел к сцене, облокотился на арку и улыбнулся.

Г. М. откашлялся — не без усилия.

— Так вот! Элинор, в которой Дуайт души не чаял, по уши влюбилась в негодяя и мошенника. Дуайт терпеть не мог жульничество и обман, как вам известно. Но дочери он ничего не сказал. Он не сказал ей: «Послушай, девочка, твой герой не тот, за кого себя выдает; сейчас объясню почему». По-моему, в данном конкретном случае он поступил мудро. Дочь, скорее всего, не поверила бы отцу. А может быть, не разглядев его коварства и лживости, она возвела бы его в ранг романтического героя типа Робин Гуда… Дуайт Стэнхоуп был терпелив и скрытен, как всегда. Его поведение не изменилось. Он не собирался ничего говорить Элинор. Он хотел раскрыть ей глаза. Хотел…

— Расставить ловушку, — вздохнула Кристабель.

Г. М. кивнул.

— «Не пройдете ли ко мне в гостиную?» — процитировал Ник. Перед его мысленным взором возникло лицо Дуайта Стэнхоупа.

— Что такое, инспектор Вуд?

— Ничего, миссис Стэнхоуп. Слова, которые однажды произнес ваш муж. Продолжайте, Г. М. Сейчас ваш выход — прямо до сути дела.

Г. М. снова кивнул; уголки губ опустились вниз.

— В яблочко, мадам! Ваш муж именно расставил ловушку. Он приглашает в дом сотрудника полиции. Он перевешивает наиболее ценные картины из галереи, оснащенной сигнализацией, в незащищенную столовую на первом этаже. Приманка! Он сам начинает распространять слухи о своем якобы банкротстве — слухи, которым верит большинство его друзей. Еще одна наживка! И наш мастер Винсент Джеймс думает: «Вот как? Значит, старик почти разорен. Он хочет, чтобы картины украли; тогда он получит страховку. Отлично! Почему бы не оказать ему небольшую услугу?» Полагаю, именно такой реакции ожидал от него Дуайт…

И вот наш современный Раффлз спускается сюда, готовясь представить все дело так, будто кражу совершил кто-то извне. Одежда? Старье, которое он надевал и в другие разы. Все вещи куплены в крупных магазинах, ни на чем нет меток; по вещам невозможно напасть на его след, даже если он случайно что-то потеряет. Грабители часто по невезению роняют шапки, пальто или даже забывают на месте преступления ботинки. Но на такие вещи, как у нашего золотого мальчика, не обратит внимания даже лакей, который распаковывает его чемоданы. Старая твидовая кепка и пальто? Вполне естественно. Вельветовые брюки? Пригодятся для катания на лыжах. Теннисные туфли зимой? Конечно; в гараже имеется первоклассная площадка для игры в сквош.

Элинор, по-прежнему остававшаяся у щитка, рассмеялась. Кристабель резко повернула к ней голову:

— Дорогая, тебе смешно?

— Нет, дорогая, — парировала Элинор. — Я просто размышляла.

— О чем?

— О том, что страсть ко мне милого мальчика начала остывать, как только он услышал о том, что отец находится в стесненных материальных обстоятельствах. — Вдруг она расплакалась.

— Мадам! — заревел Г. М., настолько сдавленно от смущения, что сигара чуть не выпала у него из руки. — Мисс! Девушка! Эй!

— Продолжайте, сэр Генри, — сказала Кристабель. — Переходите к ограблению в достопамятную ночь.

Г. М. воспользовался удобным случаем.

— Примерно в три часа ночи наш мистер Джеймс приготовился. — Г. М. посмотрел на Ника: — Где его спальня?

— Его спальня, — ответил Ник, — находится с тыльной стороны дома, на втором этаже, прямо над столовой. Она рядом с моей спальней; у двух комнат общая, смежная ванная.

— Угу. Над столовой. А что висит на крюках в каждой спальне, сынок?

— Патентованный канат на случай пожара.

— Пара пустяков, — кивнул Г. М. — Наш герой переодевается и спускается вниз по канату. Мне сообщили, что ночью он всегда оставляет оба окна открытыми. Он крадется по саду. Если кто-то из обитателей дома случайно проснется и заметит странную тень, его показания позже послужат лишним доказательством того, что грабитель проник в дом извне.

Все тихо. В четверть четвертого он подходит к окну, вырезает кусок стекла в окне столовой, проникает внутрь, снимает со стены Эль Греко и начинает вырезать холст из рамы. Однако одной мелкой детали он не предусмотрел.

Его поджидает Дуайт Стэнхоуп!

По жесту Г. М., словно по волшебству, с невыносимой живостью все представили темную столовую; прислоненный к буфету электрический фонарик, дающий единственный тонкий лучик света, грабитель склонился над картиной и вдруг слышит шаги — Стэнхоуп вышел из укрытия…

— Он прятался за камином, в противоположном углу, — пояснил Г. М. — Появляется Стэнхоуп — в пижаме, тапочках и теплом шерстяном синем халате. Его враг попался в расставленный капкан!

Г. М. поднял вверх толстый палец:

— Слушайте! Неужели одни только отпечатки пальцев не подсказали вам, что Стэнхоуп — не грабитель?

Вчера я осмотрел столовую. Я видел место, отмеченное мелом и посыпанное серым порошком для снятия отпечатков. Они, как индейские следы в романах Фенимора Купера, шли по диагонали от камина к буфету. Отпечатки Стэнхоупа были на центральном столе. Отпечатки Стэнхоупа были на буфете. Отпечатки Стэнхоупа были на ручке ножа для фруктов. Но, как вы помните, грабитель был в перчатках! Если взломщиком был Стэнхоуп, то как, во имя всего святого, мог он так наследить повсюду? Особенно принимая во внимание заявление многих свидетелей: накануне вечером он почти не прикасался к буфету, не говоря уже о столе и камине.

— Верно, — подал голос Буллер Нейсби.

— Итак, дети мои, вы понимаете, что произошло потом. Дуайт сказал нечто вроде: «Ага, такой-растакой, попался! Погоди, сейчас подниму на ноги весь дом». И он попытался обеими руками схватить мистера Джеймса. Не слишком продуманный поступок с его стороны. Наш Раффлз на двадцать лет моложе и значительно сильнее. Одной рукой он зажал Стэнхоупу рот, а другой прижал его руки к корпусу. На краю полки лежал нож для фруктов. Предполагаю, что он выпал из вазы в то время, когда грабитель снимал картину с крюка; Стэнхоуп, возможно, заметил нож при свете фонарика. Стэнхоуп схватил нож левой рукой и нанес удар. Естественно, он ранил своего противника в грудь с левой стороны.

Рана была неглубокой и неопасной. Однако крови вытекло много. Наш Раффлз, как все задиры, любил мстить. Он заломил Стэнхоупу руку, поднял с пола выпавший нож и нанес ответный удар — как он думал, в сердце. Потом, когда хозяин дома упал…

— Прошу вас, ради бога! — вскричала Элинор.

— Извините, девочка моя. Но так все и было.

Хотя Кристабель побледнела, держалась она спокойно.

— Теннисные туфли, — произнесла она. — Синяки на голове, как будто их нанесли чем-то легким… Все потому, что на грабителе были…

Г. М. засопел.

— Верно, мадам. Как бы вы ни злились, попробуйте пнуть кого-нибудь, если на вас теннисные туфли! Вам будет больнее, чем тому, кого вы пнули. Но грабитель непременно должен был дать выход эмоциям. Вот он и принялся бить беспомощного человека ногами.

— Осторожно, сэр! — вполголоса проговорил Ник.

— Нет, сынок. Пусть лучше сразу поймут, что за тип их знакомый, тогда позже им будет не так больно.

— Продолжайте, сэр Генри! — совершенно спокойно попросила Кристабель.

— Хорошо. Итак, остыв немного, грабитель понял, что положение его ужасно. Он прекрасно все понимал. Убийство! И выдает его…

— Кровь, — подсказала Бетти.

— Совершенно верно. Вся его одежда залита кровью. Первоначальный его план, видимо, был прост: он крадет Эль Греко, прячет его прямо здесь, в доме, и, выждав удобный момент, увозит картину. Даже если полиция заподозрит, что картину украл кто-то из своих, даже если дом обыщут, даже если картину найдут, у полиции не будет доказательств того, что грабитель — он.

Но теперь все изменилось. Убийство! Как спрятать испачканную кровью одежду, как скрыть рану в груди? И тут его осенило.

На полу лежит жертва; очевидно, хозяин дома мертв. Халат на нем во время схватки распахнулся; из раны на груди вытекла всего капля-другая крови. Ведь нож проткнул только пижаму. В глазах большинства людей все халаты и пижамы одинаковы. И вот… боже, какое везение! Стэнхоуп находится в стесненных обстоятельствах. Должно быть, его картины застрахованы. Фальшивый грабеж! Если его найдут в обличающем его костюме, ситуация в корне изменится и он спасет лицо. Не думаю, — добавил Г. М., качая головой, — что когда-либо убийца так удачно и естественно избавлялся от окровавленной одежды, поменявшись костюмами с жертвой… Итак, мистер Винсент Джеймс переодевается. На него теперь ничто не указывает, даже наручные часы. В кармане халата Стэнхоупа он находит платок Дуайта и пару писем, которые Дуайт машинально сунул в карман, прочитав их утром; так поступаем мы все. Письма и платок он тоже переложил.

Осталось единственное препятствие — его собственная рана. Он более или менее остановил кровотечение, приложив к ране свой платок, но ведь платок сам по себе не держится. И тогда мистер Джеймс отрезает две полоски липкого пластыря от рулончика, найденного у Стэнхоупа, и приклеивает платок к груди. Затем надевает на себя пижаму и халат Стэнхоупа.

— Погодите! — перебила его Кристабель с тем же нечеловеческим спокойствием.

— Что такое, мадам?

— Ужасный грохот посреди ночи… Я ничего не слышала, но грохот слышали все остальные. Разве серебро упало не…

— Во время схватки? — кивнул Г. М. — О нет! То был последний акт, последняя, так сказать, капля. Я как раз собирался вам рассказать.

Винсент Джеймс по-прежнему не шевелился и ничего не говорил.

— По моим подсчетам, грабитель проник в столовую около четверти четвертого. Серебряные вазы и прочее с грохотом упали только в три двадцать восемь. Достаточный промежуток времени для того, чтобы поменяться одеждой!

Видите ли, наш умный джентльмен тут немного перестарался. Хотя замысел его был хорош. Никак нельзя было допустить, чтобы кто-либо заподозрил, будто на трупе не его одежда. Если только кто-нибудь догадается о замене, ему конец. Как добиться желаемого? Легко! Если вы слышите ужасный грохот от падающих тяжелых предметов и, спустившись, находите человека, лежащего на полу, вы, естественно, думаете, что человек упал сразу после того, как с полки посыпалась посуда. Поэтому (вы следите за ходом моей мысли?) вам и в голову не придет, что до того, как сбросить вазы и прочее, злоумышленник успел поменяться со своей жертвой одеждой.

По-моему, на самом деле все было так. Серебро и фонарик действительно упали в ходе схватки. Наш Раффлз составил тяжелые серебряные предметы один в другой на краю буфета. Я обратил внимание на то, что многие предметы сильно поцарапаны и помяты. Царапины не могли появиться после падения на толстый ковер. Похоже было, что блюда и чаши ударялись друг о друга, падая в одно место.

Итак, все готово. Грабитель подбирает фонарик и подсовывает его под тело жертвы. Потом сталкивает с буфета груду серебра, выскакивает в окно и поднимается наверх по веревке. Он оказался у себя в комнате еще до того, как грохот прекратился. Тоже, кстати, неплохое алиби!

— Да, — с горечью проговорил Ник, — неплохое. Прежде чем я сообразил, что к чему, он успел покачаться на кровати, чтобы заскрипели пружины, включить свет и спросить меня, что случилось.

Инспектору Вуду показалось, что на долю секунды на лице Винса мелькнула самодовольная улыбка.

— А помните, что было потом, миссис Стэнхоуп? — продолжал Ник. — Он спустился в столовую с кочергой в руке.

Кристабель выпрямила спину.

— Погодите! — воскликнула она. — Левую руку он засунул под лацкан халата…

— Да, — кивнул Ник. — Когда я показывал ему удостоверение, его, должно быть, что-то беспокоило. Скорее всего, рана. Не прошло и часа, как я поднялся, чтобы умыться в ванной, которая соединяет две наши комнаты. На дне раковины я заметил, как мне тогда показалось, какой-то красноватый осадок.

— Кровь?

— Несомненно. Пока я в первый раз спускался вниз, чтобы узнать причину грохота, он успел промыть рану и перевязать ее. Но конечно, тогда я ничего не понял. Кроме того, он вытянул веревку, заново скрутил ее и повесил на место — успел до того, как Ларкин пошел инспектировать комнаты.

Тут заговорил другой голос.

— Он играл в настольный теннис, — сказала Элинор. — Тогда или раньше… Вчера. — Она смотрела прямо перед собой невидящим взглядом, словно представляя картины прошлого. Потом сделала выразительный жест. — Он спросил, не хочу ли я сыграть на бильярде.

— Элинор, в самом деле…

— Прошу тебя, Кристабель! Он поднял тяжелый стол для пинг-понга и переставил его. И вдруг его лицо так побледнело, что я спросила, не болит ли у него что-нибудь. Он ответил: только воспоминания. Потом он подошел ко мне и…

— Осторожно! — вмешалась Бетти.

Элинор шагнула вперед, спотыкаясь о поваленные стулья. Когда на пути ей попадался очередной, она отшвыривала его в сторону. Доктор Клементс, живое воплощение уныния, торопливо освободил ей дорогу, отшагнув в сторону.

— Винс Джеймс, посмотри на меня!

— Да, старушка? — спокойно ответил Винс.

— Скажи мне одно. Ты пинал и бил его, когда он лежал на полу? Да или нет?

Лоб Винса прорезала едва заметная морщина. Он выпрямил спину и сделал несколько шагов назад, пока не очутился на сцене; он смотрел на нее сверху вниз, и губы его медленно расплывались в непредсказуемой улыбке. Только в глазах мелькала едва заметная тревога. Ник подумал: никогда еще ему не доводилось видеть человека с более крепкими нервами.

— Старушка, неужели ты думаешь, что я в самом деле способен на такое?

Винс снова улыбнулся.

В этот миг на сцене за спиной Винса возникло некрасивое, но надежное лицо капитана Доусона.

Очевидно, капитан ни слова не слышал из того, что тут было сказано. Он был всецело погружен в возню с механизмом подъемника и поднялся наверх только потому, что его напарник куда-то пропал. В глаза капитану Доусону били огни рампы. За спиной Винса он почти ничего не видел.

— Скажи! — требовала Элинор. — Скажи!

И тут, больше ничем не сдерживаемые, слезы хлынули у нее по щекам.

Кристабель неотрывно смотрела на Г. М.

— Правильно ли я вас поняла? — спросила она. — Ударив моего мужа ножом, этот наглец, этот образчик наглости и бесстыдства, — она показала на Винса, — сошел к нам вниз в пижаме и синем халате Дуайта?

— И в его тапочках, — кивнул Г. М. — Вы заметили? Естественно, нет. Разве не говорил я, что люди обычно не обращают внимания на халаты спокойных тонов?

— Но…

— Вчера он незаметно подкинул халат и тапочки в гардеробную Дуайта. Разве вы не помните? Хэмли клялся и божился, что утром халата не было, а вечером он появился. Все дело в том, что платяной шкаф был заперт до второй половины дня; там хранился костюм грабителя. И наш Раффлз не мог вернуть халат до тех пор, пока не обнаружил, что шкаф открыли. Откуда я все знаю? Потому что проклятый халат и тапочки вчера на ночь дали не кому иному, как мне! Чтоб мне лопнуть, когда я сидел в библиотеке у камина, я думал о многом…

Но с пижамой дело обстояло по-иному. На пижамной куртке остался разрез и микроскопические следы крови. Пижаму он оставил у себя. Он думал, что пропажу никто не заметит. Но тут он просчитался. Пижаму нашли в его туалетном столике. Ларкин не мог не узнать метки — они принадлежат Дуайту Стэнхоупу.

Элинор не сводила глаз с Винса.

— Скажи! — требовала она.

Винс снисходительно улыбнулся.

Капитана Доусона, переминающегося на заднем плане, озадачил взрыв ее эмоций. Невидимый и неслышимый, он подошел поближе и положил руку Винсу на плечо.

— Старина… — начал он.

Его жест стал последней каплей.

Наверное, если все мысли сосредоточены на одном, можно оставаться спокойным беспредельно долго; все напряжение уходит на то, чтобы поддерживать игру и надеяться выйти сухим из воды. Но один неожиданный жест, одно неожиданно произнесенное слово — и может случиться то, что случилось.

— Руки прочь от меня! — завизжал Винсент Джеймс.

Рослый атлет — метр восемьдесят пять — развернулся быстро, как пантера, и нанес два молниеносных удара: левой в корпус, а правой в голову. Капитан Доусон, не ожидавший нападения, отлетел спиной на реквизит иллюзиониста. Споткнулся, упал вперед на локоть и колено, но быстро поднялся и некоторое время раскачивался, чтобы восстановить равновесие.

В зале царила мертвая тишина — так долго, что можно было досчитать до десяти. Капитан Доусон, восстановив дыхание, оперся рукой на серебристый шаткий столик.

Г. М. посмотрел на Элинор.

— Вот вам и ответ, девочка моя, — сказал он.

Выражение крайнего удивления мало-помалу исчезало из глаз капитана. Кровь бросилась ему в лицо; между носом и ртом отчетливо виднелся след от удара.

— Ах ты, подлая свинья! — Капитан встал в стойку. — Возможно, ты и уложишь меня за два раунда, но сейчас я…

Ник в два прыжка оказался на сцене и встал между ними. Он схватил капитана Доусона за руки:

— Не надо! Успокойтесь!

— Лучше не надо, — сказал Винс, бледный, как сама Кристабель.

Первой заговорила Бетти — негромко, но все ее услышали.

— Элинор, если тебя так волнует, что сделал и чего не делал Винс, зачем ты носишь то кольцо?

— Да что на него нашло? — бушевал капитан Доусон. — Он что, спятил? Подходишь к нему что-то сказать, а он разворачивается — и бьет тебя! — Вдруг капитан замолчал. Он мигом перестал буянить. Напряженные плечи расслабились под хваткой Ника. — Какое кольцо?!

— Идиот! — накинулась на него Элинор, вытягивая левую руку. — Я весь день хожу в твоем проклятом кольце, а ты даже не заметил! Вот хороший урок мне: не будь романтичной дурочкой! Ты думаешь, я волнуюсь за него? Да я все глаза выплакала, думая, какая я была идиотка и какой ты болван; и я все время грызла себя за то, что когда-то питала с-серьезные намерения… насчет его!

Капитан открыл глаза, закрыл и снова открыл.

— Извините, — вежливо сказал он Нику; затем он спрыгнул со сцены.

— Немного бьет по нервам, а, сынок? — спросил Г. М. у Винса и тут же переключил внимание на Кристабель. — Что касается покушения на убийство, рассказывать, пожалуй, больше нечего. По-моему, потом мастера Джеймса больше всего заботило, показаться ли врачу со своей раной и как объяснить ее происхождение. Откровенно говоря, не знаю, зачем он подходил ко мне сегодня и болтал что-то о врачах…

Тут вмешался Ник:

— Я могу объяснить, сэр. Он что-то бормотал о враче вчера, перед тем как заснуть. Я находился через стенку, и он, наверное, догадался, что я все слышал. Вот он и решил изобрести какой-нибудь повод — на случай, если кто-то заинтересуется, почему его так заботили…

— Бриллианты! — вдруг послышался голос капитана. — Вот именно! Настоящее обручальное кольцо должно быть только с бриллиантами! Я так и говорил!

Никто не обратил на него внимания, кроме Элинор.

— Как только Ник Вуд, — продолжал Г. М, — понял, что Дуайт Стэнхоуп не выходил из дома, он, как и я, пришел к единственно возможному заключению. Кто-то из обитателей дома поменялся с Дуайтом одеждой; а поскольку единственный человек, которому подошла бы одежда Дуайта Стэнхоупа, был Винсент Джеймс…

— Помните, — Ник с горечью посмотрел на Бетти, — когда мы с вами сидели здесь вечером в четверг, прячась в ложе?

— Еще бы! — ответила Бетти.

— Вошли ваш отец и мистер Нейсби. Я быстро выглянул и сказал: «Это Винс… Нет, ей-богу, это ваш отец»… Какой я болван, что не догадался раньше!

— Милый, — резонно возразила Бетти, — по-моему, вы неплохо справились с работой всего за сорок восемь часов.

Г. М. поднял вверх руку. Вид у него был смущенный и извиняющийся.

— Но, видите ли, все наши догадки нуждались в подтверждении. Требовалось выяснить, действительно ли у Винсента Джеймса имеется рана на груди — вот последнее доказательство. Однако обнаружить рану было трудновато. Шпионить за ним бесполезно. Нельзя же наброситься на человека из засады и разорвать на нем жилет и рубашку! По крайней мере, наш герой не потерпел бы такого обращения. — Сэр Генри состроил жуткую гримасу, почти такую же, как у Великого Кафузалума.

— Погодите! — крикнула Бетти.

— Что такое, деточка?

— Вы поставили Винса на сцену перед всеми зрителями! Вы сунули руку ему под жилет. К неописуемому восторгу детей, вы доставали оттуда ярды и ярды разноцветных лент… Значит, вы нарочно…

— Угу, — просто ответил Г. М. — Никакой драки. Никакой суеты. Никаких подозрений. — Он впился взглядом в Винса: — Или вы что-то заподозрили, сынок? В полицейском участке вам так или иначе придется снять рубашку. Кристабель задумчиво покачала головой.

— Признаюсь, — заявила она спокойно и холодно, — я иногда спрашивала себя, на самом ли деле мистер Джеймс такой глупый, как кажется. Стоило только мне решить, что он непроходимо туп, как он отпускал настолько остроумное замечание, что я невольно задавалась мыслью, не оговорился ли он. Вчера ночью, перед тем, как заснуть, я как раз подумала: а ведь он вполне может оказаться очень умным человеком. И кстати, я знала, что раньше он учился на медицинском факультете…

Элинор отвернулась от капитана Доусона.

— Да ну его к черту! По-моему, никакой он не умный. Он сам говорил, что из всей медицины запомнил какие-то смешные обрывки. Например, про блюдце.

Буллер Нейсби медленно поднялся на ноги.

— К-какое блюдце? — с трудом, задыхаясь, спросил он.

— Осторожно! — рявкнул Г. М.

Элинор пришла в замешательство.

— Просто эксперимент, о котором он мне однажды рассказывал. Как правило, о нем знают только врачи да полицейские. Его проводят, чтобы убедиться, что человек на самом деле умер.

— Чтобы убедиться… — повторил мистер Нейсби.

— Разве не так, доктор Клементс? — Элинор повернулась к врачу.

Доктор Клементс облизал пересохшие губы.

— Проба с блюдцем воды не так широко известна, как зеркальце или просто стекло, которое подносят к губам, чтобы уловить малейшие признаки дыхания. Но опыт с блюдцем такой же убедительный и даже, возможно, еще более убедительный. Если под рукой нет ни зеркальца, ни гладкого стекла…

Мистер Нейсби широко раскрыл глаза.

— Зеркальца нет, — сказал он. — Графин хрустальный. Кружка пластмассовая.

— Нужно взять обыкновенное блюдце, — продолжал доктор Клементс. — Наполнить его водой и поставить на грудь человеку, в состоянии которого мы сомневаемся. Если поверхность воды хоть чуть-чуть дрогнет, пациент еще жив. Если же нет…

— Понятно, — перебил его мистер Нейсби пронзительным голосом. — Во второй раз ему надо было убедиться наверняка!

Ник не знал, понял ли кто-нибудь смысл последнего загадочного замечания. Однако всем стало не по себе. Он увидел, что Кристабель повернула голову и так стиснула руки, что побелели костяшки пальцев.

— А убрать блюдце он не успел, — продолжал мистер Нейсби. — Его спугнул Ларкин.

Доктор Клементс вскочил со своего места.

— Кончина, — заявил он, — была совершенно безболезненной. Можно сказать, дорогая моя леди, что он умер во сне.

Винсент Джеймс отступил еще на шаг назад.

Никто не стал вдаваться в объяснения. Объяснять было нечего. Лица трех женщин медленно поворачивались к высокой фигуре с бегающими от страха глазами.

Г. М. медленно, шумно вздохнул. Сигара снова потухла, и он выронил ее на ковер. Однако Винсент испугался не его. Он не мог смотреть в лица женщин.

— Вы меня не арестуете, — заявил он. — И никто меня не арестует!

— Берегись! — закричал капитан Доусон.

И снова реакция Винса оказалась молниеносной. Ник только сгруппировался для прыжка, а дверь, выходящая на веранду, уже захлопнулась за его бывшим одноклассником.

— Пусть бежит, сынок, — устало сказал Г. М. — Уйти он не может. Я запер дверь, ведущую в нижний этаж, когда мы поднялись сюда. Вот ключ. Он не уйдет.

— А он не может сбежать через крышу? — проворчал мистер Нейсби.

— Нет. Как вы помните…

— Крыша! — вскричала Бетти.

Ник недоуменно посмотрел на нее; прошло секунд десять, прежде чем он вспомнил сцену, произошедшую раньше, на ледяном ветру, при открытой двери. И он бросился вон из зала.

Последний луч света уже давно растаял на горизонте. Слабые лампочки на потолке отражались в черных окнах.

Белые стены смотрелись похоронно и уныло. А за поворотом, чуть впереди, под напорами ледяного ветра поскрипывала открытая дверь.

Ник высунул голову наружу. На площадке, на снегу он увидел четкие следы и тело — его однокашник, поскользнувшись, упал. Ник услышал, как Винсент Джеймс, взбешенный падением, выругался; затем он с трудом поднялся на ноги, поскользнулся и невольно охнул, когда вся масса снега двинулась вниз. Но он не кричал, не звал на помощь… Стало тихо.

Инспектор Вуд повернулся и очень медленно побрел назад, в театр.

Все находившиеся в историческом зале вскочили на ноги. Капитан Доусон обнимал Элинор, положившую голову ему на грудь. Бетти подошла к Нику. Только Кристабель направилась к выходу. Когда она проходила мимо, сэр Генри Мерривейл легко тронул ее за плечо:

— Ваши дочери — родная и приемная — будут очень счастливы. Вам не кажется, мадам, что однажды и вы тоже сможете стать счастливой?

И он замолчал, уступая ей дорогу, а Кристабель Стэнхоуп побрела вниз — навстречу новой жизни.