Смерть композитора. Хроника подлинного расследования

«Он шёл в направлении автобусной станции (…)»

Однако, если на этом автор остановит сейчас своё повествование, то поступит необъективно и не вполне честно, поскольку обстоятельства последних дней жизни Владимира Ивасюка рождают определенные вопросы и должны быть, безусловно разобраны. Существуют некоторые странности в рассказах о его последних днях и именно это обстоятельство превратило смерть композитора в городскую легенду и объект манипулирования общественным мнением.

Чтобы понять, что же именно и почему произошло в Брюховичском лесу, надлежит проанализировать чем занимался Владимир Ивасюк в последние дни своей жизни и куда, как и почему он исчез в апреле 1979 г?

Утром 30 мая 1979 г зампрокурора Шевченковского района г. Львова Гнатив провёл допрос Софии Ивановны Ивасюк, матери композитора. Это один из важнейших документов следствия, поскольку София Ивановна, как мы увидим, была хорошо информирована об обстоятельствах жизни сына и её следовало считать одним из важнейших свидетелей. Допрос начался в 10:30, а закончился в 14:00, т. е. продолжался он около 3,5 часов. Это немало, Софии Ивановне было что сказать и её показания заняли 15 листов. Этот текст очень насыщен информационно, воспроизвести который полностью в формате даже документального повествования никак не получится, но остановиться на его важнейших фрагментах совершенно необходимо. Любопытные открытия начинаются прямо с первого листа протокола, приведём его целиком, дабы никто не упрекнул автора в неверном прочтении написанного рукой следователя Гнатива Е. И.

Первый лист протокола допроса Софии Ивановны Ивасюк.

Из анкеты можно видеть, что мама композитора вступила в коммунистическую партию в возрасте 20 лет. Случилось это в 1942 г, во время Великой Отечественной войны. То есть, это советский человек до мозга костей, ибо в военное время люди вступали в ВКП (б) не за карьеру. Время было военное, тяжёлое и страшное даже в тылу. По партийной мобилизации можно было и на фронт внезапно уехать, и на завод, и на стройку народного хозяйства… Особых «плюшек» в ту суровую годину рядовые члены партии не получали, а вот спроса с них было много больше, чем с рядовых обывателей. Так что София Ивановна, уверен, пошла в ВКП (б) не за доппаёк и не за толстый бутерброд, а за идею, за братство народов, за интернационализм, за победу Советского народа над фашистской Германией — именно за это, а не за что-то иное… Думается, что и воспитание будущему композитору она дала соответствующее.

Это очень интересно, поскольку её муж — Михаил Григорьевич, отец Владимира — был судим советским судом и некоторое время провёл в лагерях. Сейчас некоторыми жителями Украины сие трактуется как свидетельство некоей «оппозиционности» Советской власти всей семьи Ивасюк, дескать, не мог настоящий украинец, сознающий собственную «украинскую идентичность», быть советским человеком. Это, конечно, посыл очень лукавый и даже вздорный. «Ходка» в ГУЛАГ не помешала отцу композитора стать официально признанным писателем, членом творческого союза, и работать преподавателем истории в университете. Да и мама Владимира тоже работала преподавателем до тех самым пор, пока не вышла на пенсию. Если бы у Советской власти имелись претензии к родителям Владимира Ивасюка, то его мама не была бы членом КПСС с более чем 30-летним стажем, а папа не издавал бы свои книги и не читал бы лекции в университете. Когда Советская власть хотела подавить инакомыслие, то поступала просто и без особых затей — изгоняла неугодного из общества. Примерно так, как это было проделано с Бродским, Даниэлем, Солженицыным и многими другими диссидентами…

С Ивасюками, как видим, ничего подобного не случилось. Случилось прямо обратное — люди работали, реализовывали себя, причём делали это показательно успешно. Перед нами достойные члены Советского общества. Можно даже сказать, образцовые!

Дальше становится только интереснее. Читаем самое начало протокола, посвященное юности Владимира: «Ивасюк Владимир родился в г. Кицман (так в протоколе, в современной Украине город называют Кицмань, а в досоветские времена название города записывалось как Kocman или Kotcman — прим. А.Р.) Черновицкой области, где окончил 10 классов. В августе 1966 года семья переехала в г. Черновцы. Володя после окончания школы работал один год на заводе „Легмаш“ слесарем. В 1967 году Володя поступил учиться в Черновицкий мединститут. В г. Кицмане он закончил детскую музыкальную 8-летнюю школу. Вся учёба у него проходила на отлично.»

Очень интересный текст, но не тем, что в нём написано, а тем, что в протокол не попало. А отражения в нём не нашла весьма любопытная история, связанная с исключением Владимира из комсомола во время его обучения в 10 классе. Причиной для столь сурового по тем временам наказания явилась дурацкая выходка группы школьников, в числе которых был и Володя, сбросивших с постамента бюст Ленина в городском парке. При падении от бюста откололся нос. Получилось хулиганство, сопряженное с вандализмом. Или, наоборот, вандализм с хулиганством.

Пока тянулось разбирательство, Владимир закончил школу и поступил в мединститут. Но к 1 сентября за своё участие в опрокидывании бюста «вождя мирового пролетариата» он оказался исключён из рядов ВЛКСМ, о чём не поставил в известность ректорат. Видимо, надеялся, что о приключившейся с ним неприятности никто в ВУЗе не узнает. Ан нет, узнали! Поэтому 1 сентября его с позором отчислили из института. Ибо советский студент обязательно должен был быть комсомольцем, точнее говоря, у «не комсомольцев» документы в советски ВУЗы попросту не принимали. Если быть совсем точным, то автору известен всего 1 случай (!), когда у выпускника школы, не ставшего членом ВЛКСМ, приёмная комиссия ВУЗа приняла документы и допустила к вступительным экзаменам. Речь идёт о хорошем спортсмене, призёре юниорского чемпионата Ленинграда, о котором ходатайствовали на весьма высоком уровне. Поэтому к экзаменам его допустили, но с категорическим условием его вступления в ВЛКСМ сразу же после поступления. Так и получилось — в институт он поступил и буквально в сентябре или октябре записался в комсомол. История, кстати, совершенно исключительная для Советской поры…

В Сети можно отыскать фотографию постамента, на котором стоял бюст Ленина, сброшенный Ивасюком с сотоварищами. Самого бюста, понятное дело, давно нет, хотя именно его сохранить как раз имело бы смысл, ибо памятник был с историей. Впрочем, наши «небратья» идут столь самобытным путём декоммунизации, переиначивая историю, выдумывая басни и насаждая мифы, что мы вряд ли поймём когда-либо подлинную логику их поступков.

Возвращаемся к истории жизни Ивасюка. Именно после отчисления из медицинского института Владимир пошёл работать на завод «Легмаш». Думается, одна из причин, почему он стал рабочим — это необходимость добиться восстановления в рядах ВЛКСМ. Считалось, что рабочие коллективы — это кузницы кадров Партии и комсомола. Коммунисты искренне верили в собственные догматы о «пролетариате, как передовом классе» и всячески вовлекали рабочих в политическую работу. Прямо скажем, получалось это у идеологов КПСС не очень хорошо, авторитет Партии в обществе неуклонно падал на протяжении 1960-1980-х гг, что и привело в конечном итоге к её буржуазному перерождению. Тем не менее, следует признать, что партийно-комсомольская карьера выходцев из рабочих коллективов была максимально облегчена (чего нельзя сказать о представителях творческой и технической интеллигенции — последних в Коммунистической партии не очень-то жаловали). Владимир Ивасюк, отработал на «Легмаше» менее года, вновь вступил в ряды ВЛКСМ и повторно поступил в медицинский институт.

Такая вот любопытная история, о которой София Ивановна на допросе в прокуратуре ничего не сказала. Почему? Неужели скрыла от допрашивавшего его следователя? Думается, нет, София Ивановна была человеком старой закваски, повидавшей и войну, и сталинские времена, такая женщина не стала бы в кабинете прокурора наводить тень на плетень. Не сомневаюсь, что она рассказала историю про отколотый у бюста нос и исключение Володи из комсомола со всеми необходимыми деталями, но… сага сия интереса у следователя не вызвала. И даже понятно почему: он посчитал, что события 1966 г никак не связаны со смертью Владимира Ивасюка весной 1979 г.

Почему это важно и почему на всех этих деталях сейчас сделан акцент? Да потому, что подобное поведение следователя ясно указывает на превалирование основной версии расследования, никак не связанной с возможным диссидентством композитора, над всеми остальными. Следует ясно понимать, что возможная оппозиционность Ивасюка позволяла прокуратуре очень правильно с идеологической точки зрения обыграть версию убийства. Например, в таком ключе: молодой, оппозиционно настроенный композитор разочаровался в местечковом национализме, попытался порвать с диссидентскими идеологами, но те расправились с ним! Логичная версия? Логичная, почему нет! Ведь убивали же украинские националисты представителей коммунистической интеллигенции, того же Ярослава Галана, писателя и публициста, убили же!

С точки зрения коммунистической идеологии обвинить в убийстве Владимира Ивасюка украинских националистов представлялось в высшей степени разумным. Однако, как хорошо видно из протокола допроса матери композитора, следствие в этом направлении вообще не «копало». Почему? Да потому, что к 30 мая 1979 г версия убийства прокуратурой всерьёз уже не рассматривалась.

Далее в протоколе допроса Софии Ивановны следует пересказ основных этапов жизни Владимира Ивасюка — перевод из Черновицкого мединститута во Львовский, творческие успехи, обучение в консерватории, поездка в польский Сопот в составе советской делегации и т. п. Все эти детали в той или иной степени читателю уже известны, кроме того, они с разной степенью полноты описаны различными ресурсами в интернете, так что не станем особо останавливаться на них.

Но всё же одна деталь заслуживает быть упомянутой. София Ивановна сообщает следователю Гнативу: «В 1973 г Володе была предоставлена квартира на ул. Маяковского».

По меркам советской эпохи квартира в областном центре — это серьёзный жизненный успех. Напомним, что Владимиру Ивасюку на тот момент было всего-то 24 года! Очень немногим в Советском Союзе в таком возрасте предоставлялась отдельная жилплощадь. Даже молодые офицеры с семьями, прибывая к месту службы, могли рассчитывать лишь на общежития или «коммуналки». «Коммунальная квартира» вообще считалась нормальным жильём, например, даже ко времени крушения Советского Союза в 1991 г в таких катакомбах проживало 43 % жителей Ленинграда. И ничего — никому из Власть предержащих не приходила в голову мысль необходимости о расселении этого позорища и уничтожения самого понятия «коммунальной квартиры» как унижающей человеческое достоинство.

Булгаков как-то заметил. что квартирный вопрос испортил москвичей, так вот, на самом деле он испортил не только москвичей, но и весь советский народ. А совсем ещё молодой Владимир Ивасюк, как видим, получил от городских властей эту высшую по меркам того времени привилегию — отдельную квартиру вне очереди. Причём, вполне заслуженно — за свой талант, за выдающийся творческий успех…

Разумеется, следователя интересовал вопрос о состоянии композитора после лечения во Львовской областной психиатрической больнице. Ответ матери заслуживает полного цитирования: «Там (т. е. во Львове после лечения — прим. А.Р.) он работал, мы его часто забирали домой. Он мне рассказывал, что ему в больнице легче, т. к. он может спать, а дома у него была бессонница, т. к. он работал по ночам. В сентябре 1977 г я приехала к сыну (из Черновцов во Львов — прим. А.Р.) и жила с ним, чтобы он не был в одиночестве и помогать сготовить пищу, постирать, убрать квартиру. (…) Из друзей по учёбе к Володе заходил Саша Левкович, с которым они учились. С другими ребятами из консерватории он не дружил, хотя заходили к нему.»

Сказанное представляется очень важным. Из слов матери можно заключить, что после лечения в ЛОПБ бессонница к Владимиру опять вернулась. Сложно понять, идёт ли речь об эпизодических расстройствах сна или же каких-то системных сбоях, обусловленных погодными факторами, стресcами или чем-то ещё… Странно, что следователь не задал уточняющий вопрос, он прямо просится в этом месте! Тем не менее, сказано вполне достаточно, ясно, что образ жизни Владимира — «работал по ночам», по словам матери — действовал разрушающе на его нервную систему, что привело к повторному появлению проблем со сном. Нельзя не отметить и упоминания о Саше Левковиче, единственном друге Владимира. В принципе, дружба людей творческих профессий — явление довольно редкое, даже нетипичное, поскольку в той среде слишком много зависти и злобы. Люди могут в глаза говорить комплименты, пить вместе коньяк и фотографироваться в обнимку, но в душе при этом ненавидеть друг друга искренне и безгранично. Слова матери, а выглядит её оценка психологически достоверной, свидетельствуют об одиночестве Владимира и возможном недостатке психологической поддержки со стороны окружающих.

И вот тут мы плавно переходим к весьма важной теме отношений Владимира с женщинами, ибо для любого гетеросексуального мужчины эта сфера отношений исключительно важна. Вот как София Ивановна высказалась на сей счёт: «Первая любовь у Володи была с заслуженной артисткой УССР Шкуркиной Людмилой, солисткой Днепропетровского драмтеатра. (…) Прошлое лето они провели вместе в г. Черновцы. Всё шло к тому, что они поженятся.»

Людмила Шкуркина (фотография слева). Владимир Ивасюк с Людмилой Шкуркиной в Черновцах летом 1978 г (фотография справа).

Этим серьёзным намерениям ничуть не мешали иные интрижки. А именно: «Во Львове Володя дружил с Жуковой Таней. Эта дружба тянется (в настоящем времени, так в протоколе — прим. А.Р.) около 6 лет с перерывами. Перед его болезнью она оставила его. После его болезни они снова встречались. При мне она никогда не приходила домой к Володе. Когда меня не было, то она приходила и ночевала с Володей. Об этом говорила соседка Казимирская Стефания, которая живёт в 14 квартире. Володя и Жукова не говорили мне, что они хотят пожениться. Иногда звонила Светлана Федорченко — подруга Жуковой. Она интересовалась Володей. Я думаю, что Жукова использовала Свету для связей с Володей. О других девушках я не знаю, с которыми мог дружить Володя.»

Это, так сказать, установочная часть. Теперь ближе к событиям 1979 г: «4 марта 1979 г день рождения Володи мы отметили в семейном кругу в г. Черновцах. 5 марта позвали его девушки в г. Львове и в кругу 7 девушек отметил день рождения у Тани и Светланы дома. Об этом говорил Володя мне и даже принёс половину калача.» Странная немного компания — 7 девушек и 1 мужчина — ну да ладно, почему бы нет, собственно?

Далее допрос плавно переместился к событиям апреля 1979 г. С 18 по 23 число в г. Хмельницкий проходил конкурс молодых эстрадных музыкантов, на котором Ивасюк присутствовал в качестве члена жюри. Согласно показаниям матери, он благополучно возвратился во Львов. Итак, слово Софии Ивановне: «Володя приехал с конкурса поездом 24 апреля в 8 час. 30 минут, зашёл в квартиру. Он рассказал, что у жюри было много работы. Он побрился, помылся, позавтракал. Без 10 минут 10 часов Володя 24 апреля 1979 года вышел из квартиры. Он взял с собой портфель с нотами и тетрадями и ушёл. Одет он был в джинсовом костюме, рубашку типа кофточки и одел белый плащ. (…) Он сказал, что идёт в консерваторию. Настроение у него было нормальное, бодрое, никакого неудовольствия по поводу конкурса в г. Хмельницке он не высказывал. Говорил, что хорошо выступила (неразборчиво прим. А.Р.) Львовский ансамбль.»

Эта деталь очень важна и вот почему. Среди людей, интересовавшихся обстоятельствами гибели Владимира Ивасюка, укоренилось представление, будто Власть третировала и всячески ущемляла талантливого композитора. Но вот перед нами реальная ситуация — с 18 по 23 апреля в г. Хмельницкий запланирован конкурс молодых музыкантов и Владимир Ивасюк действительно выдвигается в члены жюри. То есть композитор априори признаётся авторитетным и высококлассным музыкантом, чей уровень был заведомо выше среднего уровня рядовых конкурсантов. Какое же здесь унижение?! Наоборот, перед нами проявление всеобщего признания его творческого успеха и компетентности! И слова матери о том, что настроение у сына после возвращения из Хмельницого «было нормальное», весомо подкрепляют сказанное выше. И сам Владимир отнюдь не чувствовал себя обиженным.

Что было далее? По словам Софии Ивановны события разворачивались следующим образом: «Около часа дня Володя пришёл домой. Я была дома. Я зашла в его комнату. Он, не раздеваясь, взял ноты, а какие — я не видела. Однако я видела, что он положил в портфель ноты. Мне он сказал, что идёт ещё в консерваторию, не раздеваясь. (так в оригинале — прим. А.Р.) Он не спешил. Володя не кушал и я ему не предлагал кушать, т. к. видела, что ему нужно идти. Я спросила у него, будет ли он через час дома? Он ответил, что будет. Дословно он сказал: „Да, буду“. Я не смотрела на дорогу, ушёл ли Володя пешком или уехал на чём-то». Фактически речь идёт о последней встрече матери с сыном. Более София Ивановна живым Владимира не увидит.

Итак, мы знаем, что при нём был портфель, а в портфеле — ноты. Неизвестно какие, но точно известно, что ноты были. Хорошо, а что с деньгами? Вот показания матери на сей счёт: «Утром, когда Володя уходил, то я видела как он брал из портмоне, в каком лежало 30 руб, 10 руб., а остальные 20 руб. остались. Когда Володя ездил в г. Хмельницкий, то брал с собой 50 руб, из которых, как я поняла, 30 руб привёз <обратно — прим. А.Р.>».

Понятно, с деньгами в первом приближении разобрались. Как развивались события далее?

Процитируем показания Софии Ивановны: «Как Володя ушёл около часа дня, так домой не возвратился. У Володи в 18:30 должна была быть вечерняя пара у профессора Сиковича (? — фамилия плохо читается, возможно, написана здесь с ошибкой — прим. А.Р.). Я подумала, что он остался в консерватории. Обычно он приходил с этой пары около 21 часа. В этот день он не пришёл домой и не позвонил. Это меня удивило, т. к. Володя всегда звонил и говорил, где он находится. На следующее утро 25 апреля я подумала, что он переночевал у Тани и пойдёт на занятия. Я подошла к консерватории, встретила у входа Марийку с 4 курса композиторского отделения и спросила за Володю. Она ответила, что 24 апреля она Володю не видела. Там я увидела Мазепу. Он сказал, что не видел его 24 апреля. Я тогда позвонила Гале и предложила <ей> позвонить Жуковой, чтобы она узнала у неё, был ли Володя у неё. Жукова ей ответила, что Володи <у неё> нет и что она сама ожидает его. 23 апреля во второй половине дня Жукова спрашивала, приехал ли Володя? Я ей ответила: „Кому это я должна отчёт давать?“, т. к. она не представилась. Таня больше не звонила. Зато 24 апреля звонила несколько раз Света, спрашивала несколько раз Володю.»

Далее она рассказала, как 26 или 27 апреля — точную дату позабыла — подавала заявление в отделение милиции и к ней на дом являлся сотрудник милиции для опроса. Далее протокол стал несколько «рваным», начались прыжки с темы на темы, обусловленные, видимо, тем, что София Ивановна принялась отвечать на строго конкретные вопросы следователя.

Некоторые уточнения, сделанные ею, довольно любопытны и заслуживают быть упомянутыми. Например, она сообщила, что ей «ничего не известно о том, что Володя не проходил на конкурс» (речь шла не о конкурсе молодых исполнителей в Хмельницком, а другом — республиканского уровня, приуроченному к 60-летию ВЛКСМ, о чём в своём месте ещё будет сказано). Интересно и другое уточнение: «В консерватории Володю готовили в партию». Это к вопросу о мнимом «диссидентстве» и «инакомыслии» Владимира. Никто бы диссидента в КПСС рекомендовать не стал бы!

София Ивановна заметила, кстати, что Володя ездил на межвузовскую конференцию по научному коммунизму в Харьков, где читал собственный реферат. Не надо думать, что это рядовое событие для студента, отнюдь! На такие мероприятия посылали лучших и работы их проходили тщательный отбор. Тот факт, что Владимир стал участником республиканской межвузовской конференции, означает одно — его считали достойным этой чести и никакой оппозиционности Советской власти он нигде никогда не демонстрировал.

Были заданы Софии Ивановне и иные вопросы, но вряд ли их надо здесь обсуждать, поскольку отношение к исчезновению Владимира Ивасюка они имеют весьма-весьма опосредованное. Скажем лишь, что мама композитора категорически отвергла предположение о возможной интимной связи сына с Софией Ротару, подчеркнув, что та замужем, да и кроме того, старше Владимира (последнее, видимо, имело большое значение по её мнению).

Нельзя не коснуться ещё одного весьма деликатного, но исключительно важного вопроса — о материальном благосостоянии композитора. Вот в каких выражениях София Ивановна высказалась на эту тему: «За исполнение произведений Володя имел гонорары. Деньги за произведения ему перечислял УЗАП. Когда он бывал в Киеве, то ему отмечали <поступление гонораров> в сберкнижке. Сберкнижка сейчас у меня. По-моему, у него на сберкнижке есть 10 300 руб. В Львове у него есть также сбережения и сберкнижки выписаны на его имя, одна на 8 тысяч и вторая — на 14 тыс. рублей. Эти книжки находятся у меня дома. (…) Снимал ли со сберкнижек деньги Володя, я не знаю, нужно посмотреть.»

Чтобы более не возвращаться к данному вопросу, сообщим, что в деле есть справка, составленная по результатам ознакомления следствия со сберегательными книжками Владимира Ивасюка. Всего их было 4, на них хранились следующие суммы: 11 478,67 руб; 1 260,80 руб; 14 000,00 руб и 8 000,00 руб. Как видим, Владимир Ивасюк располагал очень значительными по тем временам суммами. Что важно для нас сейчас — даты последних операций по каждой из книжек в материалах следствия не отражены. По мнению автора — это серьёзное упущение следствия.

Говоря об употреблении сыном спиртного, София Ивановна подчеркнула, что до болезни, т. е. до весны 1977 г, «Володя употреблял умеренно», из напитков предпочитал «Шампанское». После болезни пить перестал вообще, во всяком случае мать не видела сына пьющим спиртное или в состоянии алкогольного опьянения.

Высказалась София Ивановна и о здоровье сына весной 1979 г.: «За последнее время у Володи было хорошее состояние здоровья. Правда, бывало, что он не спал, когда работал. Я говорила ему меньше работать, чтобы не переутомлялся. Объясняла, что творческий успех к отцу пришёл после 40 лет. (…) Однако он меня не слушался. Иногда он употреблял снотворное, чтобы уснуть, порошок „тазипам“. На болезнь не жаловался.»

Итак, подведём итог показаниям матери. Владимир ушёл из дома около 13 часов 24 апреля 1979 г и более не возвращался. При себе он имел 10 руб наличными, в руках нёс портфель с нотами. Одет он был, если верить Софии Иванове, следующим образом: «Кроме джинсового костюма, белого плаща в елочку с поясом он был одет в белые трусы, носки простые, имел чёрный портфель с одной ручкой с перекидным ремнём на один замок». Плащ, найденный возле трупа, строго говоря, был не белым, а серым, но в данном случае придираться к словам не следует — по смыслу речь идёт о светлом плаще, просто следователь буквально записал некорректное выражение свидетельницы. Никакой особой интриги в данном разночтении подозревать не следует, поскольку София Ивановна опознала одежду сына, а значит возле его тела находился тот самый плащ, в котором Владимир уходил из дома.

Напомним, что допрос Софии Ивановны Ивасюк был произведён 30 мая 1979 г. А несколько ранее имел место другой важный допрос, которому надлежит уделить внимание. Хронология событий умышленно нарушена автором и сейчас станет ясно почему.

Итак, 21 мая 1979 г зампрокурора Шевченковского района г. Львова Гнатив Е. И. допросил Светлану Анатольевну Прымачок, студентку 4 курса фармацевтического факультета Львовского мединститута. Светлана попала в поле зрения правоохранительных органов ещё в первой декаде мая, в те дни, когда Ивасюк разыскивался органами внутренних дел.

Процитируем показания Светланы Прымачок, которая рассказывает о том, как отправилась к родителям на Первомай в город Ровно, а 3 мая пришла на автовокзал, чтобы купить билеты на автобус обратно до Львова: " (…) я ушла на автостанцию купить билет на г. Львов. Время было около 13 часов. Так как билетов не было на Львов на 18 часов, то вышла из автостанции. Я увидела, что в моём направлении идёт композитор Ивасюк Владимир. Я его видела неоднократно по телевидению в г. Львове. Про него показывали даже телевизионный фильм. Я прошла мимо него. Он шёл в направлении автобусной станции и находился от нас на расстоянии 8 метров от входных дверей автостанции (так в оригинале — прим. А.Р.). Кроме того, что я сама увидела Ивасюка, группа пассажиров, которые стояли на (неразборчиво — прим. А.Р.) стали говорить, что пошёл Ивасюк. Это обстоятельство подтверждало то, что я не могла ошибиться. Я ушла с автостанции и не видела куда делся Ивасюк.»

Фрагменты протокола допроса Прымачок С. А. от 21 мая 1979 г: " Он шёл в направлении автобусной станции (…)»

Происходило всё это в городе Ровно, удаленном от Львова на 210 км. В тот момент Светлана ещё не знала, что Ивасюк находится в розыске. Приехав на следующий день во Львов — ибо Первомай закончился и следовало возвращаться к учёбе — Светлана простодушно рассказала знакомым о том, что повстречала в Ровно местную знаменитость — Владимира Ивасюка. Эта деталь, кстати, прекрасно иллюстрирует ту всеобщую любовь, что был окружен композитор, и всеобщий интерес, который он к себе возбуждал. Можно даже представить себе, как всё это происходило, как Светлана восторженно рассказывала подругам: «Представляете, девочки, стою я у дверей автовокзала, а мне навстречу Владимир Ивасюк идёт! Красивый такой, костюм джинсовый, портфель в руке! Я прям обомлела, девочки!»

Рассказ Светланы, однако, вызвал совсем не ту реакцию, на которую она рассчитывала. Дело в том, что Ивасюка уже вовсю искали во Львове и в мединститут наведывались милицейские оперативники. А может быть, кстати, и оперативники КГБ, прикрывавшиеся удостоверениями сотрудников МВД — это совершенно нормальная практика для Комитета того времени[1]. Знакомые Светланы, услыхав её рассказ о случайной встрече с Ивасюком в Ровно, тут же сообщили об этом сотрудникам милиции, которые, как оказалось, находились совсем неподалёку. В общем, Светлану моментально взяли в работу и известную ей информацию надлежащим образом задокументировали. Так её рассказ уже в начале мая попал в розыскное дело. Потому для следователя Гнатива эти сведения к 21 мая тайной уже не являлись.

Могла ли Светлана ошибаться? Могла ли она принять за Ивасюка кого-то очень похожего на композитора внешне? Разумеется, могла, похожих людей много, а время от времени имеют место случаи поразительного сходства. Следователь Гнатив, разумеется, уточнил, на чём же именно основывается уверенность Светланы в том, что на автовокзале в Ровно она увидела именно Ивасюка. Ответ имеет смысл процитировать максимально полно: «Когда я видела Ивасюка 3 мая, то он был одет в костюм тёмного цвета и светлую рубашку, без галстука. Этот день был тёплым и можно было идти без плаща. На причёску я не обратила внимания, т. к. был ветер и раскидывал волосы. В руках, в правой руке, он нёс портфель тёмно-коричневый с одной ручкой, который, по-моему, закрывался перекидным ремнём на один замок. Портфель не был тяжёлым и выглядел, что как будто он пустой (так в оригинале — прим. А.Р.).»

Интересно, да? Внимательно перечитаем показания Прымачок. «Костюм тёмного цвета» вполне может быть тёмно-синим джинсовым костюмом… про плащ ничего не сказано, поскольку было тепло и плащ можно было спрятать в портфель… А каким, кстати, был портфель? «тёмно-коричневый с одной ручкой, который, по-моему, закрывался перекидным ремнём на один замок» — так в показаниях Прымачок описан портфель встреченного ею мужчины, похожего на Ивасюка. А вот как описан портфель, с которым Ивасюк ушёл из дома, в показаниях матери: «чёрный портфель с одной ручкой с перекидным ремнём на один замок». Описания практически одинаковы! Имеется небольшое разночтение в цвете портфеля — «тёмно-коричневый» или «чёрный» — но суждения на сей счёт являются во многом субъективными и могут быть объяснены, скажем, различными условиями освещенности. Или дальтонизмом свидетеля (есть разновидность дальтонизма, не позволяющая различать зелёный и коричневые цвета). Существуют объективные и субъективные особенности запоминания и припоминания… В общем, различия в оценке цвета в данном случае не являются непримиримо противоречивыми.

Похоже ли на то, что Светлана Прымачок видела именно Владимира Ивасюка? Да, очень даже! Но если это действительно было так, значит, Владимир Ивасюк, пропавший 24 апреля 1979 г во Львове, оставался жив ещё более недели и, каким-то образом преодолев более 200 км, 3 мая оказался на автовокзале в Ровно.