Смерть консулу! Люцифер

I

Море сильно шумело, разбиваясь о камни, которые образуют полукруглую бухту около нормандской деревушки Вервилль. Почерневшее небо, по которому бежали тяжёлые облака, раскинулось над землёй и над волнами, которые всё чаще и чаще освещались молнией: со стороны Англии шла сильная гроза. Падал крупный и холодный дождь вперемежку с градом, хлеставшим как песок.

Человек, которого едва можно было различить, быстро шёл по тропинке вдоль берега моря. Вдруг он остановился, ослеплённый прорезавшим темноту зигзагом молнии. На мгновение кругом стало всё видно. Вдали в открытом море показалось большое парусное судно. Осветило и человека на берегу. Это был крепкий мужчина в костюме крестьянина, в вязаной нахлобученной на уши шапке. За плечами у него висел короткоствольный карабин.

Затем всё опять потемнело. Незнакомец спустился к камням на берегу и начал выбивать огниво. Через минуту у него в руках затлел трут. Он наклонился к земле. Послышался треск вспыхнувшей травы, мало-помалу загорелся заранее припасённый хворост. Очевидно, то был сигнал, так как в ту же минуту и на судне показался яркий свет, и до берега донёсся звук выстрела. Тогда незнакомец, не заботясь более об огне, вскинул на плечо карабин и по извивавшейся между камнями тропинке стал спускаться к морю.

После нескольких минут весьма опасного пути он очутился на груде мелких камней, которые лизала морская пена. Он подошёл к торчавшему из земли четырёхугольному камню и сел. Положив свой карабин у ног и прислонившись спиной к камню, он погрузился в ожидание.

Прошёл, по крайней мере, час. Вдруг раздался глухой, едва слышный звук. Он становился всё яснее и яснее. Наконец по ритму стало понятно, что идёт на вёслах лодка. Почти в то же время из темноты выступила какая-то чёрная масса, и по стуку дерева о валуны можно было догадаться, что это причалила лодка. Не поднимаясь с места, незнакомец ощупал свой карабин. Послышался сухой звук взведённого курка. В ту же минуту раздался тихий свист с особенным переливом, обычным среди моряков. Незнакомец двинулся к тому месту, где причалила лодка. В темноте раздался голос:

— Это вы, Паркэн?

— Да, это я. Пассажиры с вами?

— Да.

— Они могут высаживаться. Путь свободен, но нельзя мешкать. С минуты на минуту сюда могут нагрянуть жандармы.

— В таком случае, вот и мы.

Один из пассажиров проворно спрыгнул на песок. Другой вылез из лодки с некоторыми предосторожностями. Третьего вынесли на берег матросы.

— Чёрт возьми! Будет ли этому конец? — сухо промолвил тот, который высадился первым.

— Ну, Жорж, торопиться незачем, — отвечал тот, которого вынесли на берег матросы. — Ведь, может быть, мы идём на смерть.

— Нечего бояться, что ваш парик потеряет пудру, — угрюмо возразил тот, кого назвали Жоржем.

— Ну, когда дойдёт до дела, вы увидите, что я не отстану от других. А теперь вся задача в том, чтобы не промочить ноги.

Хозяин судна снёс на берег несколько небольших свёртков, принадлежавших пассажирам. Паркэн связал их верёвкой и взвалил на плечо. Тот, с кем разговаривал Жорж, обернулся к хозяину судна и сказал по-английски:

— Благодарю вас за то, что без всяких приключений доставили нас на берег. Вот вам и вашим людям.

И он передал ему кошелёк. Затем, не дожидаясь благодарности, он догнал своих спутников, которые под предводительством Паркэна взбирались уже по крутой тропинке между камней. Через четверть часа эти четыре человека почувствовали под ногами скудную траву. Паркэн остановился и сказал:

— Если бы ночь не была так темна, можно было бы отсюда видеть ферму Бивиль. Через поле до неё будет не больше четверти лье.

— В таком случае, тронемся в путь, — сказал Жорж. — Здесь страшный холод. К тому же я умираю с голоду. Вы собрались с силами, Сан-Режан? — спросил он четвёртого из пассажиров, который всё время шёл молча.

— Я к вашим услугам, — отвечал тот тихо.

Скоро путники достигли ограды, которую образовала насыпь, засаженная вековыми буковыми деревьями. Лай собак дал знать о приближении маленькой компании. Кто-то открыл дверь, через которую хлынул на листья деревьев поток яркого света. Внутри дома хлопотали двое мужчин и женщина. Когда новоприбывшие вошли в кухню фермы, около камина, сидя на скамейке спиною к ним, грелся какой-то человек. Когда дверь захлопнулась, он повернулся вместе со скамейкой, предоставив камину греть его спину. Лицо его было гладко выбрито. Длинные чёрные волосы свешивались на воротник камзола. На голове была широкая чёрная шляпа, а на ногах кожаные гетры, доходившие до грубых башмаков.

— Пожалуйте сюда, господа, ночь холодна и приятно будет взглянуть на огонь, — промолвил он вежливо.

С этими словами он поднялся и жестом, плохо подходившим к его бедному одеянию, предложил новоприбывшим свою скамейку.

— Чёрт возьми! Да это г-н де Фротте, — сказал Жорж, протягивая руку крестьянину. — Неужели вы сами явились к нам навстречу? С нас было бы довольно и вашего Паркэна.

— Я так и думал, — отвечал главарь шуанов. — Но вы едете из Лондона, где вы виделись с принцами, и я хотел услышать прямо от вас инструкции, которые они мне посылают. Но прежде всего познакомьте меня с вашими спутниками.

— Г-н Гид де Невилль, секретарь его величества, — почтительно поклонившись, начал Жорж, — кавалер де Сан-Режан. Оба имеют важные поручения для наших парижских друзей. Маркиз де Фротте, главнокомандующий армией в Нормандии, — продолжал Жорж, указывая на крестьянина.

Фротте бросил взгляд на хозяев фермы, и они сейчас же вышли. Когда четыре роялиста остались одни, главарь шуанов спросил:

— У вас есть какие-нибудь приказания?

— Его величество желает, чтобы враждебные действия были прекращены, пока мы не исполним данных нам поручений, — отвечал Жорж.

— Напрасно. Следовало бы навести страху на окрестности столицы, что мы уже и начали делать. Сжечь четыре фермы — в смысле нравственного воздействия всё равно, что выиграть сражение. Кроме того, задержание курьера, который вёз казённые деньги... Вот что поражает воображение! Бонапарт даже заболел от ярости.

— Король хочет сделать последнюю попытку к примирению.

— И это поручение дано вам, Кадудаль? Я считал, что вы гораздо больше годитесь для битвы, чем для переговоров.

— Надо повиноваться, — отвечал предводитель вандейцев. — И я подаю пример, хотя это поручение мне совсем не по душе.

— Когда же вы думаете отправиться в Париж? — спросил Фротте.

— Завтра утром, до рассвета. С этими господами я имею возможность добраться до Парижа без особых затруднений.

— Отлично, — насмешливо сказал Фротте. — По эту сторону Луары, кажется, развелось немало этих примирившихся. Но ваш Морбиган ещё упорствует, Жорж. Генерал Гедувилль не скоро примирится с вашими товарищами.

— Что делать! Нельзя скрывать от себя, что консулы значительно ослабили наше сопротивление, успокоив умы. Население нашей Бретани, восстававшее против принудительного займа, очень чувствительно отнеслось к уменьшению налогов. Бонапарт больше всего сделал для умиротворения тем, что навёл порядок в стране.

— Ах, если бы только граф д’Артуа решился появиться в Бретани, мы были бы теперь хозяевами положения! — воскликнул Фротте.

— Нечего говорить об этом, — серьёзно заметил Кадудаль. — Не исполнять просьбы роялистов принц, очевидно, имел свои причины и, конечно, очень важные. Впрочем, принцы скучают за границей, и война была бы для них развлечением.

— Но тогда пришлось бы расстаться с m-me Поластрон... Агнессы Сорель не любят отпускать Карлов на войну, а Жанны д’Арк на этот раз не имеется.

— Жанны д’Арк теперь превратились в чулочниц и продают свой товар только якобинцам!

Все засмеялись.

— Итак, завтра, чтобы не возбудить подозрений, каждый переоденется и пойдёт своей дорогой. Жорж как будто поедет за мукой, а Сан-Режан за модными товарами! Третий наш товарищ превратится в торговца водкой.

— Отлично, — сказал Фротте. — Спокойной ночи. Меня ждут в Казне. Нужно отправляться. Я ведь днём не езжу.

— До свиданья, маркиз, и в лучшие дни, будем надеяться.

Они пожали друг другу руки. Фротте открыл дверь, чтобы впустить Паркэна и хозяев, и, набросив на плечи тяжёлый плащ, вышел.

— Господа, вероятно, не прочь будут отдохнуть, — обратился Паркэн к оставшимся. — Хозяин, покажите комнаты...

— Они все на нижнем этаже, и стоит только открыть окно, как вы во дворе. Советую господам не раздеваться. С полицией Фуше не знаешь, чего можно ожидать.

— Желаю вам приятных сновидений, — сказал Жорж. — Да приснится нам, что Бонапарту пришлось познакомиться с ядром и что Францией управляет Лебрэн или Камбасарес...

Смеясь, они пожали друг другу руки и под предводительством фермера разошлись по своим комнатам.

С того времени, как революция разрушила в стране всякую власть, никогда ещё французское общество не наслаждалось так спокойствием, как теперь. Когда Бонапарт сделался консулом, мало-помалу стала восстанавливаться торговля, развивалась промышленность, появилась даже роскошь. Безопасность была восстановлена в городах. Но на юго-западе шуаны ещё свирепствовали. Дороги Бретани и Нормандии кишели разбойниками, которые останавливали дилижансы под тем предлогом, что они хотят отобрать казённые деньги, причём захватывали и деньги пассажиров. Шайки эти грабили даже окрестности Парижа и, не боясь полиции, появлялись в десяти лье от столицы.

Бо Франсуа наводил ужас на долину Шевреза и окрестности Шартра и Версаля, совершая преступления, которые оставались безнаказанными. Жандармы с ног сбились, и первый консул напрасно пробирал своего министра полиции за постоянные грабежи, которые становились всё смелее и смелее. Бонапарт и Фуше были различного мнения относительно виновников этих преступлений. Фуше подозревал, что все эти беспорядки производят роялисты для того, чтобы создать правительству затруднения и дискредитировать режим, которым, по-видимому, страна была довольна. Бонапарт же был убеждён, что тут тайный заговор якобинцев, которые не могли ему простить 18-го брюмера.

Вот в это-то время и встретились на ферме комиссары партии примирения и партии насильственных действий. Если Гид де Невилль надеялся опутать первого консула благодаря сочувствию, которое он встречал у Жозефины, то Кадудаль и Сан-Режан решили убить его, если он не исполнит их требований. Им приходилось ждать результатов переговоров. Поэтому оба они направлялись теперь в Париж с решимостью не уезжать оттуда, пока они не достигнут благоприятных для их дела результатов.

Жорж, закалившийся в партизанской войне против войск республики, боялся только одного — как бы не наступило затишье. Сан-Режан также горел желанием отличиться. Происходя из знатной семьи, он отличался особой утончённостью и элегантностью, и ему хотелось бы сражаться в шёлке и в кружевах. Молодой человек обладал красивым лицом, нежным голосом, и привлекал к себе взоры женщин. Кадудаль, одарённый атлетической силой, с бычьей шеей, был земледельцем перед тем, как стать предводителем шуанов, и его друзья дали ему выразительную кличку «Круглая Голова».

Предводители роялистов, отправляя к Бонапарту Невилля и Кадудаля, рассчитывали поразить его, показав ему наиболее типичных представителей своих сторонников. Невилль, в качестве дипломата, должен был напевать Бонапарту всякие соблазнительные обещания и льстивые похвалы, которые могли склонить его к примирению. Кадудалю предстояло демонстрировать перед генералом мощь и упрямство шуанов и таким образом дать ему понять, как опасно бороться с ними.

Жозефина, постоянно выказывавшая особую симпатию к роялистским семьям и хлопотавшая для них о разрешении вернуться во Францию, была всецело на стороне проекта, который везли в Париж Кадудаль и Невилль. Она бралась устроить им свидание с консулом.

Фуше не получал от своих ловких шпионов никаких известий о прибытии в Нормандию роялистских эмиссаров, которые таким образом могли спать спокойно до тех пор, пока солнце не озарит верхушки буковых деревьев, которые окружали ферму.

Среди деревенской тишины раздалось пение петуха. Паркэн сейчас же постучал в дверь Сан-Режана и Кадудаля. Бретонец уже встал. Он сменил свою одежду на более простую. Рыжая борода, обрамлявшая его лицо, красное от постоянного пребывания на воздухе, делала его неузнаваемым. В руках у него была толстая палка. Не говоря ни слова, он двинулся за Паркэном. Во дворе его ожидала крепкая лошадёнка, привязанная к железному кольцу. Кадудаль осмотрел её с видом знатока, пожал руку Паркэну, вскочил в седло и тронулся мелкой рысью. Для сибаритов Невилля и Сан-Режана был приготовлен кабриолет на огромных колёсах.

— Вам нужно будет остановиться в Иветоте в гостинице «Чёрная Лошадь», — сказал Паркэн. — Если вы пожелаете ехать дальше в Руан, хозяин даст вам лучших лошадей и укажет гостиницу, где можно остановиться. Надеюсь, что кто-нибудь из вас умеет править.

Невилль взял свёртки, которые Паркэн перенёс на берег, и бережно положил их в кабриолет.

— Прощайте, товарищ, — сказал он, протягивая Паркэну руку.

Сан-Режан был уже в экипаже. Паркэн отпустил повод и сказал:

— Счастливого пути! Первый поворот налево, а там всё прямо....

Кабриолет, которым правил Невилль, выехал на луг, миновал границу фермы и покатил по указанной Паркэном дороге.

II

Гостиница «Чёрная Лошадь» была переполнена, когда Невилль и Сан-Режан вышли во дворе из экипажа. День был базарный, и все ехали в город. Обед только что начался. Когда путники вошли в гостиницу, служанка накрыла для них столик в углу и принесла им оставшиеся ещё кушанья. Сан-Режан принялся за еду, а Невилль решил прежде всего осмотреться.

Первым привлёк его внимание невысокий человек с острыми глазами, одетый в зелёный каррик[1] с металлическими пуговицами. Он так и сыпал словами, обращаясь главным образом к добродушного вида человеку в коричневом плаще и в суконных гетрах. Остальные были фермеры — лошадиные барышники, приказчики из города. На почётном месте сидел жандармский унтер-офицер, которому служанки прислуживали с особой почтительностью.

— Вы, может быть, не поверите мне, но я проехал всю Францию и нигде не было так спокойно, как в Нормандии, — говорил человек в зелёном плаще. — Тут может ехать даже женщина, не опасаясь дурных встреч...

— Женщина? Может быть, — возразил один из фермеров. — Эти господа с лилиями уж чересчур любезны с женщинами...

— Разве вы не слыхали, что ещё вчера четыре человека в масках остановили дилижанс около Малонэ, — вмешался жандарм. — Похитили 50 тысяч франков, которые везли из Диеппа.

— И все драгоценные вещи, принадлежавшие пассажирам, — добавил фермер.

— Чёрт возьми! — воскликнул человек в зелёном камзоле. — Неужели эти трусы не защищались?

— Они стреляли из пистолетов, по крайней мере те, которые были внутри дилижанса, — возразил незнакомец в плаще. — Но их пистолеты были, очевидно, разряжены кондуктором.

— Вот так история! Но что же сделали грабители?

— Они раскрыли чемоданы. Опорожнив их и карманы, они приказали кондуктору сесть на козлы и ехать дальше.

— Вы, гражданин, были, очевидно, из тех, которые защищались. Вы не испытывали никаких неприятностей оттого, что стреляли в разбойников?

— Никаких. Они вежливо поклонились мне и посоветовали другой раз не затруднять себя перевозкой огнестрельного оружия, которое на больших дорогах иной раз бывает совершенно бесполезно. Затем они пришпорили лошадей и исчезли. А самое-то драгоценное было у меня спрятано в гетрах...

— Гражданин, — перебил его жандарм. — Будет благоразумнее не рассказывать о таких вещах. Если бы среди присутствующих нашёлся товарищ тех разбойников, это могло бы обойтись вам дорого ещё сегодня вечером.

— Нет, они не решатся остановить второй раз дилижанс на той же самой дороге. Вероятно, они перебрались теперь на другой конец Нормандии.

— Опаснее всего между Руаном и Парижем, — возразил человек в коричневом плаще. — Вы можете считать себя в безопасности только тогда, когда доберётесь до Версаля.

— Вы пугаете меня, — сказал человек в коричневом плаще, бледнея. — Я возьму для себя отдельную карету. Один путник меньше рискует навлечь на себя внимание грабителей, чем омнибус.

— Стало быть, вы везёте с собой крупную сумму? — спросил, посмеиваясь, человек в каррике.

— Нет, только... некоторые товары...

И он вдруг замолчал. Но человек в каррике, по-видимому, решился принудить его к дальнейшим разъяснениям.

— Дело, должно быть, идёт о драгоценных камнях... В таком случае послушайтесь меня — возьмите провожатых, иначе вы сильно рискуете.

— В этом нет надобности, — вдруг сказал Сан-Режан. — Я и мой спутник также едем в Руан в экипаже, и я могу подвезти вас, гражданин.

Человек поднял глаза на Сан-Режана и, успокоенный его приятной наружностью, отвечал с жаром:

— С благодарностью принимаю ваше предложение. Но, может быть, я стесню вас?

— Мы немножко потеснимся. И так как ваши сокровища занимают немного места...

— Вам я могу сказать...

— Ни слова! Позвольте мне остаться в неведении. Может быть, вы везёте контрабанду, и это нас поссорило бы с правительством.

— Правительству страшна не контрабанда, а заговоры шуанов и якобинцев, — сказал жандарм. — Они хотят свергнуть или убить генерала Бонапарта. Но это не удастся! Я видел его в Арколе, где мы все могли оставить свои шкуры в руках австрийцев...

— А вы, значит, служили в итальянской армии? — спросил Невилль, нарушая своё молчание.

— Да, гражданин. И, стоя рядом с генералом, я получил сильный удар штыком. После этого я попросился в жандармерию.

Обед кончился, и все вышли из-за стола. Человек в зелёном каррике, оставшись с жандармом наедине, указал ему на Невилля и Сан-Режана и прошептал:

— Потребуйте у них их бумаги...

— Надо ещё доказать, что вы имеете право давать мне приказания, — недовольно отвечал жандарм.

Незнакомец вынул из-под полы бумажник, достал оттуда бумагу и сунул её под нос жандарму. На листке стояло: «Министерство полиции», и выдан он был за подписью Фуше на имя некоего Браконно.

Жандарм взял под козырёк:

— Виноват... Не признал... Слушаюсь.

Между тем Сан-Режан во дворе распоряжался закладкой экипажа. Жандарм хлопнул его по плечу и сказал:

— Я полагаю, что приезжий, которому так не хочется ссориться с правительством, исполнил все формальности как следует...

— Вы хотите взглянуть на мой паспорт? Как же! Он к вашим услугам...

Он порылся в своём плаще, достал оттуда бумагу, сложенную вчетверо, и передал её бригадиру. Там стояло: «Виктор Леклер, торговец шёлковыми товарами, жительствующий в Париже, по улице Прувер, № 7». Бригадир взглянул на подпись: всё было как следует.

— Хотите также видеть паспорт моего спутника? — спросил Сан-Режан. — Я сейчас его позову.

— Нет надобности. У вас всё в порядке.

— Пока мы добрались до Фекона, у нас требовали паспорта по крайней мере раз десять...

— Это всё из-за этого проклятого Фротте. К счастью, дня два тому назад он удалился из этой местности и теперь, говорят, он в окрестностях Аргентана.

Жандарм пересёк двор и подошёл к незнакомцу в каррике, который стоял, заложив руки в карманы.

— Вы напрасно их подозреваете, — сказал он, — это купец. Его имя Виктор Леклер, и он возвращается в Париж.

— Ну, платье ещё не делает монаха.

И он громко свистнул. Из конюшни появился мальчик, ведя осёдланную лошадь. Незнакомец ловко вскочил на неё, бросил мальчику монету и, жестом попрощавшись с хозяином, поехал сначала шагом, а затем рысью.

Сан-Режан, рассчитавшись с хозяином, хотел было сесть в кабриолет, как вдруг тот, потянув его за полу, тихо шепнул ему на ухо:

— Заметили вы человека в зелёном каррике? Жандарм мне сказал, что это полицейский и что он подозревает вас. В Руане остановитесь в гостинице «Великий Олень». Хозяин признает мою лошадь и не потребует от вас никаких объяснений.

— Спасибо.

Сан-Режан вскочил в кабриолет, где уже сидели два его спутника, и экипаж тронулся в путь.

В Руане хозяин принял их с распростёртыми объятиями. Только тут Невилль узнал, что взятый ими с собой пассажир был торговец модными товарами из Парижа Франсуа Лербур.

Проведя спокойно ночь, спутники рано утром позавтракали и сели в экипаж, запряжённый сильной чёрной лошадью.

— Вы остановитесь в Эвре, — шепнул им хозяин, — у почтмейстера. Он знает мою лошадь. Поклонитесь ему от меня и передайте, что я жду его на днях. Счастливого пути.

Между Руаном и Эвре переезд был без всяких приключений. Деревни были спокойны, крестьяне работали в полях. Гражданин Лербур, освободившись от угнетавшего его страха, пустился в разговоры, и скоро путники узнали все подробности его жизни. Ему было 42 года, он был женат на молодой женщине из хорошей семьи, разорившейся вследствие революции. Оставшись одна на белом свете без всяких средств, Эмилия поступила к Лербуру в услужение, а потом согласилась выйти за него замуж. Благодаря жене, дела его пошли хорошо, и он открыл модный магазин. В данное время он ездил за драгоценными кружевами из Англии, которые в тёмную ночь выбросили на берег контрабандисты. К сожалению, шуаны были не так снисходительны, как агенты полиции, и испортили всё дело. Лербуру, однако, удалось спрятать самые лучшие вещи, предоставив грабителям забрать более ходкие товары. Кружева эти предназначены для m-me Бонапарт, его лучшей покупательницы, которая поддерживает парижскую торговлю.

Услышав эти слова, Сан-Режан и Невилль переглянулись. Такое знакомство было им как раз кстати.

Добравшись до Рамбулье, они остановились у фермера, рекомендованного им почтмейстером, и были приняты с такой же сердечностью, как и в Эвре. Ферма стояла совершенно уединённо, и им приходилось расспрашивать дорогу, чтобы до неё добраться.

Наступала ночь и надвигалась гроза, когда они сошли с экипажа. Старик фермер сам прислуживал им за ужином, так как слуги уже разошлись. Он говорил мало, казалось, был чем-то очень озабочен и с такой тщательностью запирал двери и ставни, что Невилль не мог удержаться и спросил его:

— Вы, кажется, боитесь воров? Нас сегодня здесь много. Старик покачал головой и сказал:

— Неспокойно у нас. Бродят разбойники, — произнёс он, понижая от страха голос. — Неделю тому назад они побывали на ферме у Бюиссере, убили там человека, унесли всё ценное, подожгли ригу и разрушили дом.

— В Париже говорят, — заметил Лербур, — что это грабят шуаны.

— Не думаю, — отвечал фермер. — Образ их действий показывает, что это злодеи, а не партизаны. Кроме того, если бы это были шуаны...

Он хотел сказать, очевидно, нечто запретное, ибо Невилль вдруг прижал палец к губам. Старик очень удивился и круто переменил разговор.

— Позвольте отвести вас в ваши комнаты... Вы, вероятно, очень устали...

Лербур первым поднялся по лестнице на второй этаж.

Сан-Режан и Гид де Невилль остались одни. Когда хозяин вернулся, Гид сказал ему:

— Я перебил вас, потому что, сказать по правде, мы не совсем уверены в нашем спутнике. Он, очевидно, не нашего прихода, и мне не хотелось бы объяснять ему, кто мы такие...

Скоро вся ферма погрузилась в сон. Ночь была очень тёмная. Время от времени слышны были удары грома, и багровая молния прорезала темноту. Прошло около двух часов. Вдруг страшный крик нарушил тишину, и показались огни. К дому приближалась толпа человек в двадцать в солдатских мундирах. Пастух, которого волокли два человека, кричал не своим голосом, но сильный удар прикладом заставил его смолкнуть. Настала опять тишина, и слышен был лишь топот людей, столпившихся перед воротами фермы.

Сан-Режан, Невилль, Лербур и хозяин быстро собрались в комнате на первом этаже. Невилль и Сан-Режан хладнокровно осмотрели свои пистолеты, Лербур дрожащими руками вынул свои, фермер зарядил двуствольное ружьё и положил на столе топор и саблю. Работники вооружились серпами.

Послышался сильный удар в дверь и крик:

— Отворяйте!

— Кто здесь? — спросил фермер.

— Отворите, тогда узнаете...

— Я не могу отворять ночью кому попало...

Дверь затрещала от сильного удара, от второго удара выскочил замок, от третьего дверь упала, и нападавшие с криком ринулись в комнату.

Человек высокого роста в сером суконном платье с трёхцветным колпаком вышел вперёд и сказал:

— Сопротивляться бесполезно! Я мельник из Лимура. Давайте ключи от шкафа! В пользу короля!

При этих словах Сан-Режан подошёл к человеку, смерил его взглядом и властно сказал:

— Если ты собираешь на армию короля, то у тебя должен быть лист. Покажи...

— Вот он! — крикнул мельник, выхватывая из-за пояса пистолет. — Дай-ка ему ответ.

Сан-Режан быстро оттолкнул пистолет и, схватив со стола саблю, нанёс ею удар мельнику по лицу. В то же время выстрелили Невилль и фермер. Залп со стороны нападающих наполнил комнату дымом. Преследуемые по пятам, они мало-помалу очистили комнату, пять убитых и четверо раненых лежали на полу. Фермер был смертельно ранен в живот. Мельник и один из разбойников корчились на полу и стонали. Шайка убралась во двор. Невилль со спутниками и другой работник остались невредимы и снова зарядили пистолеты и ружьё.

— Их осталось ещё около дюжины, — сказал Сан-Режан, выглядывая в окно.

— Да, но их предводитель теперь в нашей власти. Забаррикадируем скорее дверь и обдумаем, что делать дальше.

Дверь была загорожена большим шкафом. Сан-Режан толкнул ногой стонавшего мельника с окровавленным лицом.

— Теперь отвечай нам и не заставляй нас прибегать к крайним средствам. Вы убили хозяина этой фермы. Зато и твоя шайка поуменьшилась, да и сам ты поплатился. Мы приезжие и нам всё равно, что вы наводите ужас на всю округу. Если ты прикажешь своим людям удалиться, то мы сию минуту тоже отсюда уедем, да и вы можете отправляться по своим делам. Идёт, что ли?

— Что я должен делать?

— Приказать шайке удалиться отсюда.

— Поднесите меня к окну.

Сан-Режан сделал знак работнику, чтобы тот поднял мельника. Шатаясь и оставляя на стене следы окровавленных рук, мельник крикнул хриплым голосом:

— Грэль, где ты? Здесь нечего больше делать. Фермер убит и не может уже сказать нам, где его деньги. Идите к четырём дорогам и ждите меня там. Здесь со мной Птиколэн, который поможет мне идти. Понял?

— Да, горе тому, кто осмелился вас поразить!

— Горе тебе, негодяй, если ты сию минуту не исполнишь приказа! — твёрдым голосом крикнул Сан-Режан.

Послышался какой-то глухой шум, потом отчаянный крик и глухой звук, как будто мешок упал в воду. Потом опять водворилась тишина. Приказ мельника, очевидно, был исполнен. Невилль выглянул во двор. Освещаемая заревом пожара, кучка людей быстро удалялась от фермы.

— А что они сделали с пастухом, которого они схватили при нападении? — спросил Сан-Режан.

Вдруг им бросилась в глаза тёмная масса, барахтавшаяся в пруду, который находился посреди двора.

— Негодяи! Они его утопили! Живо, несите багры и вилы!

Работники быстро бросились в воду и вытащили на берег несчастного. Голова его была рассечена, и он тотчас же умер.

Видя, что огонь подходит всё ближе и ближе, Сан-Режан сказал работникам:

— Здесь нам нечего делать. Спасайте, что можно, и бегите за помощью в Рамбулье. А мы сейчас уезжаем.

Они подняли фермера и положили его поодаль, в сарай. Потом запрягли отдохнувшую лошадь и двинулись дальше, к Парижу.

III

Магазин кружев и модных товаров Лербура, под вывеской «Bonnet Bleu», находился на улице С.-Оноре, недалеко от церкви Св. Рока. Он занимал обширное помещение — внизу для розничной продажи, а вверху для примерки готовых вещей. Старинные поставщики двора, Лербуры составили себе хорошее состояние, которое перешло по наследству к Франсуа Лербуру, крестнику графа д’Артуа. Во время революции Лербуру пришлось пережить несколько трудных моментов. Ему пришлось доказывать искренность своего патриотизма путём подписок и принудительных займов. Желая приобрести благосклонность, Лербур поспешил завести у себя кисейные галстуки для Колло д’Эрбуа и пикейные жилеты для Талльена. Покровительство этих двух якобинцев спасло его от гильотины, но не примирило с их режимом. Появление директории и возвращение франтовства привело Лербура в восторг. Барра был для него желанным человеком, но ещё большие надежды он возлагал на Бонапарта. Военная слава и восстановление церкви дало парижской буржуазии уверенность в безопасности, которой она давно уже не имела. Лохмотья санкюлотов уступили место шёлку и кружевам «невероятных».

Окна магазина Лербура представляли весьма соблазнительное зрелище. Полки были завалены запрещёнными когда-то товарами. Мадам Лербур наняла десять приказчиц и десять приказчиков, и скоро магазин на улице С.-Оноре сделался тем, чем он был при старом режиме: местом встречи всех модников и франтих нового общества. Лербур не совсем одобрительно смотрел на перемену этого общества, но надо было торговать: знать была за границей и приходилось довольствоваться буржуа и чиновниками.

Мадам Лербур пользовалась большим уважением, хотя была моложе мужа на двадцать лет, и офицеры итальянской армии напрасно бряцали перед нею шпорами. Лербур вполне верил своей жене и по всему было видно, что она заслуживала этого доверия.

Добравшись до Парижа, торговец модными товарами без всякой задней мысли пригласил зайти к нему Сан-Режана, к которому он почувствовал особое расположение. Холодная учтивость Невилля заставляла его держаться в некотором отдалении.

Когда они прибыли на улицу С.-Оноре и остановились около дверей его магазина, Лербур взял со своего спутника слово, что он навестит его на другой же день. Сан-Режан, разумеется, решился не упустить этого случая.

Остановившись вместе с Невиллем в скромной гостинице «Красный Лев», хозяин которой был предан королю, они нашли там Жоржа, который приехал накануне, без всяких приключений. Главарь шуанов, одетый в элегантный костюм, был неузнаваем. Причёска на манер собачьих ушей скрадывала его огромную голову, а кисейный галстук скрывал толстую шею. С утра он уже обежал Париж и кое-кому успел дать знать о своём прибытии. Он всячески побуждал Сан-Режана не бросать завязавшегося с купцом знакомства, советуя ему приударить за его женой.

— Мы будем снабжать товарами этого Лербура, какими только он пожелает. Мы знаем, как их провезти под носом у таможенной стражи. Было бы великолепно, если бы вы спелись с этим малым и вошли в его дом. Там вы будете в безопасности и можете действовать в пользу нашего дела, как найдёте удобным.

— Это будет зависеть от обстоятельств, — отвечал Сан-Режан. — Я, конечно, буду пользоваться всяким удобным случаем.

И, взяв палку, он отправился на улицу С.-Оноре. Перейдя площадь, он прошёл мимо церкви Св. Рока, которой он не видел с того страшного дня, когда две пушки генерала Бонапарта расстреливали его друзей из клуба Клиши на паперти церкви. Скоро он дошёл до старинного дома, в нижнем этаже которого помещался магазин Лербура. Всего год тому назад его революционная вывеска «Красная Шляпа» была замазана и переделана в «Синюю Шляпу» — робкая попытка возвратиться к первоначальной «Белой Шляпе».

Сан-Режан отворил дверь. Раздался звонок, навстречу вышла приказчица и с любезным видом спросила:

— Что угодно гражданину?

— Я желаю видеть г-на Лербура.

— Потрудитесь подняться на второй этаж.

Сан-Режан поднялся по внутренней лестнице с двенадцатью ступенями, покрытыми зелёным ковром, и очутился в отделении готовых вещей. Здесь хозяин объяснял что-то двум дамам, выбиравшим ленты и кружева. При виде молодого человека, он вскрикнул от удовольствия и, извинившись, оторвался от своих покупательниц.

— Садитесь, пожалуйста. Я сейчас буду к вашим услугам. Только сплавлю этих дам.

— Пожалуйста, не торопитесь. Я могу подождать.

Одна из дам, красивая блондинка, уже направила свой лорнет на молодого человека. Сан-Режан сел на табурет и принялся рассматривать магазин. Столы и прилавки чёрного дуба были покрыты разными дорогими товарами. Стулья для отдыха покупателей, крытые зелёным бархатом, были во вкусе Людовика XVI, под потолком висела бронзовая люстра.

— Итак, г-н Лербур, — сказала, вставая, та из дам, которая была помоложе, — я остановилась вот на этом. Пришлите всё это. Генерал выскажет своё мнение и сам будет выбирать.

— Генерал такой же знаток изящных нарядов, как и военного искусства, — с улыбкой отвечал торговец, хлопотавший около покупательниц.

Он проводил их до лестницы и, отвесив несколько поклонов, вернулся к Сан-Режану.

— А, друг мой, вот и я наконец. Извините меня! Я не мог оставить этих дам. Та, которая помоложе, это мадам Мюрат, сестра первого консула. Другая мадам Жюно...

— Мадам Мюрат очень красива, — заметил Сан-Режан.

— Да. Зато мадам Жюно очень умна. Теперь место принцесс заняли эти дамы. Ну, как вы поживаете с тех пор, как мы расстались?

— Очень хорошо. Мой товарищ уехал по делам в провинцию, а я, как обещал, пришёл вас навестить.

— Вы не откажетесь пообедать у меня? Моя жена будет очень рада познакомиться с вами. Она вам очень благодарна за услуги, которые вы мне оказали. Представьте себе, когда она узнала о том, как мы доехали, она пришла к убеждению, что мы находились под каким-то особым покровительством... Она убеждена, что вы и ваш товарищ не те, за кого вы себя выдаёте...

— Тем лучше, — отвечал со смехом Сан-Режан. — Это будет в мою пользу.

— Правда? В таком случае, скажите мне откровенно: ваши дела идут плохо? Кошелёк отощал?

— В настоящее время я не испытываю никакого недостатка. Скажу вам одно, что если бы мне удалось получить местечко в Париже, я перестал бы ездить по дорогам, что, как вы знаете сами, не лишено опасности.

— Отлично. Будем за вас хлопотать. Чем вы занимались прежде?

— Я поставлял шёлковые вещи и бархат в торговые дома Лиона. Но, как вы знаете, революция привела в упадок эту отрасль, и теперь больше говорят о ткацком способе, изобретённом каким-то Жакаром. Рабочие, говорят, хотели уничтожить станок, который их разоряет. Вследствие всего этого виды на будущее у меня довольно неопределённы...

— А вы умеете продавать?

— Говорят, умею.

— Посмотрим, что можно будет сделать для вас. А вот и моя жена...

Мадам Лербур только что вошла, приподняв зелёную драпировку внутренней двери. Сан-Режан замер на месте и почти потерял способность владеть собою при виде этого прекрасного существа.

Эмилии было двадцать пять лет. Пропорциональность её фигуры сообщала ей особенную прелесть. Она казалась выше своего роста. Её несколько бледное лицо с тонкими и подвижными чертами озарялось голубыми глазами и обрамлялось короной густых каштановых волос. При каждой улыбке видны были великолепные белые зубы.

— Это г-н Виктор Леклер, торговец шёлковыми тканями, о котором я уже рассказывал тебе. Именно он спас мне жизнь, когда я ехал обратно.

— Вы преувеличиваете, г-н Лербур, — возразил Сан-Режан. — Во всяком случае, я был очень рад, что мне пришлось стать вашим спутником.

— Я очень признательна вам за помощь, которую вы оказали моему мужу, — сказала молодая женщина.

— Г-н Леклер будет обедать с нами, дорогая моя, и мы будем хлопотать о том, чтобы найти ему место. Ему, как и многим другим молодым людям, живётся трудно...

Мадам Лербур быстро оглядела Сан-Режана и сказала:

— Странно, что г-н Леклер не в рядах армии. Каким образом вам удалось избежать набора?

— Я был за границей, — отвечал Сан-Режан, невольно краснея. — Если бы я был на службе, то, вероятно, дослужился бы до высоких чинов...

— А, может быть, были бы убиты в этих немецких или итальянских гекатомбах! — прервал Лербур. — Сколько вам лет?

— Тридцать два года.

— Самое время, чтобы обзавестись своим домом. Надо будет похлопотать за вас. Дела оживляются, общество успокаивается, стало быть, можно будет заработать деньги.

Пока Лербур изливался в своём сочувствии к мнимому Леклеру, молодая женщина не проронила ни слова и даже не смотрела на Сан-Режана. Можно было подумать, что она не одобряет планов своего мужа, который с такой сердечной простотой строил планы насчёт его службы.

— А что сталось с вашим товарищем? — спросил Лербур. — Вот хладнокровный человек! Мне кажется, что он не на своём месте.

— Он уехал на юг, в Шаранту за винами. Его семья разорилась во время революции, но он поправит дела. Я не боюсь за него...

— Тем лучше! А ваши родители живы?

— У меня нет никого, кроме дальних родственников. Они живут в Бретани, и я даже не знаком с ними.

— А где вы поселились в Париже?

— В одной из средних гостиниц, где всё, однако, очень дорого.

— А денег-то у вас не так много! А что, Эмилия, не предложить ли нам гостю одну из комнат на втором этаже? Они совершенно свободны. Не сдавать же нам их первому встречному. Если б только г-н Леклер мог устроиться...

Он вдруг остановился, увидев, что жена его нахмурилась, и удивлённо махнул рукой. Но Сан-Режан поспешил сам на выручку и сказал:

— Мне было бы очень неприятно затруднять вас. Я предполагаю уехать из Парижа в конце этой недели. Некоторое время я буду в отсутствии и, стало быть, не стоит устраиваться. Очень вам благодарен за ваше любезное приглашение, но я не могу его принять...

Молодая женщина вздохнула, как будто с облегчением. Её лицо приняло более приветливое выражение, а через минуту стало даже весёлым.

— Неужели мы не можем выразить нашу благодарность как-нибудь иначе? — лукаво спросила она.

— Ты сама из Бретани и потому тебе должно быть это особенно досадно.

— Как? Вы моя землячка?

— Да, моя жена родом из Племера.

При этих словах Сан-Режан не мог скрыть своего изумления.

— Не жили ли вы когда-нибудь в замке Кермадио, недалеко от Орей?

— Там я провела моё детство. Там скончались мои отец и мать. Республиканцы сожгли Кермадио и увезли меня в Ван. Я отчётливо помню всех, кто бывал у моего отца и принимал участие в партии роялистов...

Сан-Режан вдруг стал серьёзен и не продолжал разговора. Он тряхнул головой, как будто отгоняя мрачные мысли, и стал рассеянно смотреть вокруг. Лербур, бессознательно перебирая кучу золотых монет, заговорил опять:

— Должен вам сказать по секрету, что моя жена когда-то водила знакомство с отчаянными разбойниками...

Эмилия снова нахмурилась и обменялась с Леклером недовольным взглядом. Между ними как-то невольно устанавливалось молчаливое согласие. Не замечая ничего, Лербур продолжал свою болтовню.

— А теперь я их всех принимаю, как лучших покупателей, хотя с них и трудно что-нибудь получить. Вот, например, за мадам Богарне прежде, когда она ещё не была женой генерала Бонапарта, числился здесь большой долг, который она, впрочем, теперь ещё увеличила. Но теперь уж это деньги верные, и я готов продать ей в кредит весь мой магазин, если она пожелает.

— Господин Лербур, пожалуйте сюда, — раздался голос внизу на лестнице. — Пришли за перчатками, которые заказывал генерал Ланн.

— Иду. Позвольте оставить вас с женой, гражданин. Я сейчас возвращусь.

Оставшись наедине с молодой женщиной, Сан-Режан приготовился вести обычный бессодержательный разговор. Но она вдруг задала ему вопрос:

— Г-н Сан-Режан, почему вы скрываетесь под вымышленным именем и зачем вы явились в Париж?

Сан-Режан не мог скрыть изумления. Тем не менее он отвечал спокойно:

— Прошу вас верить, что причины, заставившие меня переменить имя, не имеют ничего предосудительного. Я не преступник... Я скрываюсь потому, что моя жизнь была бы в опасности, если б полиция открыла меня.

— Все заговоры, вечно шуаны?

— Пока король не вернётся на свой трон, мы будем сражаться с его врагами и будем считать за честь подвергаться за него опасностям. А m-llе де Племер, выйдя замуж за г-на Лербура, стала якобинкой?

— Я никогда не изменяла своим чувствам и осталась роялисткой, как и мой муж, который питает отвращение к революционной партии. Но я должна вам сказать, что он предан правительству консулов. Он ждёт от них восстановления порядка.

— Я постараюсь запомнить лишь то, что вы мне сказали относительно ваших личных чувств. С меня этого довольно.

— Не думайте, что я могу одобрять насилие.

— Вовсе нет. Наши планы самые мирные. Мы хотим дойти до первого консула, чтобы столковаться с ним. Мы его совсем не знаем. Каковы его намерения и мечты? Честолюбив ли он? Желает ли он счастья Франции? Вот что нам хотелось бы услышать из его уст. Когда всё это выяснится, тогда мы будем действовать, смотря по обстоятельствам.

— Но каким образом вы рассчитываете добраться до него?

— Мы и приехали в Париж только для того, чтобы завязать знакомство с кем-нибудь из его окружения. Нам известно, что генерал Бонапарт настолько же интересуется нашими планами, насколько мы его намерениями. Его политика в данное время колеблется между якобинцами и роялистами... Оппозицию правительству он приписывает якобинцам, а Фуше, наоборот, обвиняет в этом роялистов. Свидание между нами и первым консулом поможет рассеять недоразумения и будет способствовать общему умиротворению.

— Дай Бог! Если нужно только известить о вас первого консула, то я могу это устроить.

— О, вы оказали бы нам огромную услугу.

— Но нужно быть уверенной, что вы сказали только правду.

— Неужели вы считаете меня способным злоупотреблять вашим доверием?

Эмилия взглянула на молодого человека. Он имел достойный вид. Тем не менее она решилась держаться осторожно.

— Я имею сношения с мадам Бонапарт и бываю в Тюильри, когда хочу, благодаря её камеристкам. Мне ничего не стоит сообщить ей о ваших проектах. Она имеет склонность и, вероятно, свои расчёты покровительствовать старинной знати и уже добилась от мужа разрешения вернуть некоторых эмигрантов... Кажется, теперь она хлопочет о восстановлении религии во Франции, хотя сама она и не очень набожна. Если хотите, я могу попросить её устроить вашу встречу с генералом Бонапартом.

— Позвольте мне сначала посоветоваться. Нужно, чтобы никто из окружающих генерала не знал, кто мы. Достаточно, если Фуше только пронюхает о нас, как мы будем арестованы прежде, чем увидимся с генералом Бонапартом.

— Отлично. Посоветуйтесь с вашими друзьями и когда вы решитесь на что-нибудь, то положитесь на моё уменье. А пока ни слова об этом. Вот идёт мой муж...

— Генерал Ланн, — начал простодушно появившийся Лербур, — запутался в своих делах. Он очень гордится своими солдатами. Не дав себе труда испросить нужный кредит, он заказал для всей гвардии новые мундиры, и взбешённый генерал Бонапарт объявил, что он заставит его заплатить из своего жалованья, и теперь он просил отсрочить ему платёж за галуны и вышивки, которые мы поставляли. Но, конечно, всё это уладится... Собратьям по оружию незачем ссориться...

— Однако, говорят, Бонапарт был неумолим к генералу Массена.

— Да, но это потому, что тот слишком уж... грел руки в Италии. Бонапарт заставил его вернуть... И этот любимец победы даже плакал. Он любит денежки! Удивительна судьба всех этих людей. Мюрат был служителем в гостинице, Ожеро — учителем фехтования, Массена — контрабандистом, Ней — бочаром. Сам Бонапарт...

— Тише, друг мой, — с улыбкой перебила его m-mе Лербур. — Он гений, а это освящает всё!

— Женщины за него, г-н Леклер. Берегитесь нападать на него в их присутствии. А, вот нас зовут уже к обеду.

На пороге той самой двери, через которую вошла m-me Лербур, появилась служанка. Молодой человек, предложив руку Эмилии, направился в комнаты торговца в сопровождении мужа следовавшего за ними.

В те времена, по французскому обычаю, обедали в полдень. В столовой Лербуров была уже заметна роскошь, уничтоженная было революцией. Серебро было извлечено из тайников, и стол свидетельствовал о зажиточности хозяев.

— Садитесь, дорогой мой, — сказал Лербур, указывая Сан-Режану место между собою и женой. — У меня найдётся такое вино, что заставит вас забыть все гостиницы. Выпьем за наш союз... Жаль, что нет здесь вашего товарища, он славный человек. Если он привезёт из Шаронты какой-нибудь старой водки, то пусть он поделится со мной.

— Я ему скажу.

— А пока мы воздадим должное моему бургонскому. Вот шамбертен. Такой же, какой пьёт первый консул. Всё оказалось возможным перевернуть во Франции, только вино нельзя было испортить, а это уже много!

Сидя за столом торговца, Сан-Режан с интересом слушал признания, в которых рассыпался Лербур. Он понимал, что в его словах отражались чувства парижан среднего сословия, которые ему важно было знать. Это являлось довольно точным указанием для Гартвелльского двора, мечтавшего о реставрации. Он понимал, что с желаниями и стремлениями масс нужно считаться. Пережив террор, пожелает ли возрождающееся французское общество переменить систему и вернуться к монархии? И теперь ему стало ясно, что Бонапарт произвёл на буржуазию впечатление силы и власти, без которых не может держаться порядок.

— Нам, изволите ли видеть, г-н Леклер, важнее всего устойчивость учреждений. Невозможно работать с уверенностью, если правительство будет меняться каждый год. А нет уверенности, нет и дел. Десять лет нельзя было рассчитывать даже на завтрашний день. Каждый день какая-нибудь неожиданность, какая-нибудь катастрофа. То принудительный заём, то девальвация ценностей, то ещё что-нибудь. Всячески старались разорить эту несчастную страну. А теперь мы начинаем дышать свободно. Водворяется спокойствие, завязываются отношения. Теперь уж нечего дрожать за свою жизнь. Теперь мы смеем думать и говорить. Начинаются приёмы, а за ними идёт и роскошь. А роскошь — это, извольте видеть, жизнь Парижа. Как вы будете продавать ваши шёлковые товары, если портным не приходится шить платьев для франтих? Теперь, слава Богу, наступила полная реакция, и санкюлотизм отжил свой век. Теперь пудрятся вместо того, чтобы носить красный колпак. Эмигранты, г-н Леклер, возвращаются каждый Божий день!

— Мадам Бонапарт, говорят, относится к ним весьма благосклонно...

— Ещё бы! Она не может забыть, что она носила титул графини Богарне. Да, кроме того, она по природе очень кротка. Она добрый человек.

— А как он, первый консул?

— А кто может его знать? Это замечательная личность. Но чего он хочет, куда он идёт и для кого он старается?

Тут Лербур понизил голос.

— Некоторые говорят — для Бурбонов, которым он готовит возвращение. В таком случае он будет принцем, как Монк после возведения на престол сына Карла Стюарта. Но кто может за него поручиться? Он очень молчалив и сосредоточен. У такого человека, несомненно, должны быть свои планы, но какие? Он теперь хозяин. Почему бы ему и не удержать власть за собой?

— Ему? Корсиканскому дворянчику? Случайному выскочке?

— Победителю при пирамидах, герою Маренго! Он сам себе всем обязан, а не предкам...

— Неужели вы одобрите, если он возьмёт на себя диктатуру?

— Да он уже её взял! Камбасарес и Лебрэн только статисты. Между ним и троном только его воля.

— Но он рискует получить удар кинжалом, как Цезарь.

Мадам Лербур бросила на Сан-Режана недовольный взгляд. Видимо, ей было неприятно, что молодой человек заставляет её мужа выбалтывать лишнее.

— Конечно, — продолжал Лербур, — мы, торговцы, могли бы скоро приспособиться к восстановлению монархии, но мы не считаем её возможной в настоящее время. Теперь Франция всецело во власти армии и нам есть за что благодарить людей, которые вот уже десять лет победоносно бьются против всей Европы. Вы можете ввести опять лилии, если это не будет стоить новой революции. Но если Бонапарт провозгласит себя императором, как предполагают некоторые, то я и этому не буду противиться. Ибо для нашего брата нужно прежде всего спокойствие, чтобы можно было работать. За ваше здоровье, гражданин.

Собеседники чокнулись стаканами, в которых искрился шамбертен, и принялись за десерт.

IV

Дверь в кабинет Бонапарта приоткрылась, и в ней показалась голова Бурьенна. Первый консул, ходивший взад и вперёд в раздумье, остановился и, недовольно взглянув на своего секретаря, спросил:

— Один?

Бурьенн приблизился к своему начальнику и доложил:

— Мадам Бонапарт не пожелала сойти. Она сильно плакала. Она сойдёт только к обеду.

— Она дала, по крайней мере, какие-нибудь счета.

— Очень неясные. Приблизительные цифры, но счетов нет. Кажется, поставщики злоупотребляют...

— Они грабят её! Это очевидно. Женщина им не платит, а между тем в их руки переходят огромные деньги.

Он овладел собою, бросил на секретаря холодный взгляд и переменил разговор.

— Приехал Фуше?

— Он ждёт в зале флигель-адъютантов.

— Попросите его.

И Бонапарт опять принялся ходить вдоль своего кабинета, пока не услышал, что дверь открылась. Он поднял голову и, увидев перед собой бледное лицо бывшего уличного оратора, слегка кивнул ему головой, указал на кресло и сам сел.

— Кто из нас был прав, гражданин Фуше, — сказал он, — когда вы ссылались на заговор роялистов там, где я видел лишь происки якобинцев?

— Мы были правы оба, гражданин консул. Якобинцы волнуются, а роялисты куют заговор, и те, и другие одинаково опасны. Впрочем, если бы я боялся покушения, я принял бы меры предосторожности против роялистов. Они лучше организованы и смелее якобинцев.

— С 18-го фруктидора, — заметил Бонапарт с лёгкой усмешкой.

Фуше сделал гримасу. Он не любил, чтобы ему напоминали о его предательстве, от которого пострадали даже некоторые его друзья.

— 18-е фруктидора уничтожило партию якобинцев, — глухо промолвил он.

— Однако это не помешало ей подстрекнуть Арена и Шевалье, которые пытались меня убить.

— Нужно всего бояться и со стороны роялистов.

— Я хочу покончить и с теми, и с другими. Недопустимо, чтобы у самых ворот столицы дороги были заняты шайками разбойников, которые нападают на фермы, останавливают дилижансы и требуют выкупа с пассажиров.

— Эти грабители — люди маркиза де Фротте, а их главарь — Брюслар. Три дня тому назад он был здесь, в Париже. Он выехал отсюда в кабриолете и направился в Версаль.

— Неужели мне придётся выслать целую колонну под предводительством какого-нибудь генерала, чтобы образумить этих злодеев? Вы мне доносите о них, а между тем они ускользают от вас.

Фуше молча улыбнулся.

— Дайте мне приказ арестовать их, и в двадцать четыре часа я разгромлю их всех.

Бонапарт нахмурился.

— Только не теперь. Через несколько дней.

— Вы надеетесь, что ваши переговоры увенчаются успехом?

Первый консул сделал жест изумления.

— Какие переговоры?

— Которые вы ведёте с претендентом через посредство аббата Бернье. Вы думаете, я об этом не знаю?

Помолчав немного, он прибавил сухим тоном:

— Это вам не удастся.

— А почему?

— А потому, что вы имеете дело с людьми, которые хотят только воспользоваться вами. Ваше требование отказаться от трона вызовет прежде всего встречное требование, чтобы вы реставрировали законного короля! Если вы согласитесь, король осыплет вас золотом. Если вы его отвергнете, постараются вас убить. Это совершенно ясно. Люди, которым поручено повидаться с вами и передать предложения роялистов, находятся уже в Париже.

— Каким образом вы узнали об этом?

— Я знаю всё — это моё ремесло.

— Мне ещё ничего не известно об их планах. Кого же мне прислали?

— Секретаря претендента Гида де Невилля и генерала Кадудаля.

— Знаменитого Жоржа?

— Да, Круглоголового.

— Каким образом вы узнали об их приезде?

— Я сначала узнал об их отъезде. С этого момента мои люди уже не теряли их из виду. Места для остановок были приготовлены для них заранее. Это дело поставлено очень хорошо через всю Нормандию вплоть до Лондона. К несчастью для роялистов, оно организовано мною, так что в один прекрасный день, когда я захочу, я могу захватить и их самих, и их корреспонденцию.

— И вы знаете, где остановились Невилль и Кадудаль и можете привести их ко мне?

— Да, гражданин консул. Впрочем, они придут сами. Мне вмешиваться здесь неудобно, ибо у них есть пропуск, подписанный вами.

— Кто же им его дал?

— Мадам Бонапарт.

Первый консул с минуту подумал.

— Да, — начал он медленно, — Жозефина всегда имела связи с роялистами. В глубине души она чувствует благосклонность к принцам. Якобинцам это известно, и вот откуда, между прочим, их ненависть ко мне. Но я сломлю и монтаньяров, и шуанов, но я не хочу и монархии!

— Бурбонов? — с тонкой улыбкой спросил Фуше.

— Ничьей! После того, как утверждено право народа, во Франции не должно быть божественного права. Но я должен выслушать предложения претендента...

— Следовательно, что бы ни случилось, я должен пока оставаться в бездействии?

— До получения подробных сведений.

Фуше понял, что разговор окончен, и встал. В эту минуту лакей внёс круглый столик, за которым консул обыкновенно завтракал в своём кабинете. Чёрное лицо Рустана мелькнуло в соседней комнате, около двери засуетились лакеи. Приближалась мадам Бонапарт. Она тщательно выбрала свой туалет. Стройная и изящная, она шла с полузакрытыми глазами и с улыбающимся лицом. Физиономия первого консула, ожидавшего слёз и бурных сцен, прояснилась.

Он снисходительно посмотрел на жену и, показывая ей место, сказал:

— Садись, Жозефина.

Удостоверившись, что они одни, он дал волю своему неудовольствию.

— У тебя опять долги? Опять мотовство? Опять твои дела в беспорядке? Я этого терпеть не могу. Поощрять роскошь — это так. Это моя политика. Но плати за то, что ты покупаешь. У тебя вкус к тряпкам. Покупай драгоценные камни, золотые вещи. Но соломенные изделия или стекло! У тебя вкус негров, твоих родичей! От всего этого остаётся только пыль да счета. Я этого больше не хочу.

— Как ты сердит сегодня!

— Потому что ты подаёшь дурной пример, которому следуют окружающие меня. Вот Ланн, не попросив ни разрешения, ни кредита, сделал новые мундиры для консульской гвардии. Кто будет платить за это? Я приказал взыскать с него. Вследствие своего скверного характера, он теперь дуется на меня и не разговаривает со мной. Могу я распоряжаться или нет?

Жозефина поднесла платок к глазам. Это было у неё обычным средством. Бонапарт, быстро съедая каждое кушанье, которые подавались на стол разом, мало-помалу стал смягчаться.

— Ну, не плачь! Я заплачу. Но не делай этого в другой раз. Подражай в скромности и послушании твоему сыну. Евгений может служить примером. Мне ни разу не пришлось сделать ему замечания. Он порядочный малый и лучший солдат моей армии.

— Он знает, чем он обязан тебе.

— Другие тоже это знают: Жюно, Мюрат, Ожеро и однако...

Он встал и бросил салфетку на стол. Завтрак продолжался не более четверти часа. Подали кофе. Подойдя к жене, Бонапарт посмотрел на неё с нежностью.

— Не печалься, Жозефина. Только не будь расточительной! Мне говорили, что у тебя есть секретные фонды и что Фуше платит тебе оброк с азартных игр. Берегись, если когда-нибудь я в этом удостоверюсь!

Он поцеловал её и стал ласкать. Несмотря на все разочарования, которые она ему доставляла, он чувствовал к ней нежность. Она воспользовалась этим случаем, чтобы дать его мыслям желательное направление, и заговорила о политике.

— Я получила ещё прошение о разрешении вернуться. От одной провансальской благородной фамилии, от Сент-Эстранжелов. Они принадлежат к высшей знати. Ты знаешь, южане — ревностные приверженцы короля... Милость могла бы сослужить в данном случае хорошую службу...

— Передай их прошение Камбасаресу.

— Кроме того, есть ещё прошение от семьи Шаро. Мне говорила о них m-me Бернадотт. Просить тебя самого она не хочет.

Бонапарт сжал губы. Он не любил, когда ему напоминали об этой даме, которую он когда-то любил, но потом бросил, чтобы жениться на Жозефине, принёсшей с собою в приданое командование итальянской армией.

— Отлично, — продолжал он. — Отдай Камбасаресу. Послушать тебя, так скоро вся Франция будет наводнена одними эмигрантами, которых опять придётся расстреливать, как тогда у церкви Св. Рока. Эти люди любят волноваться и, может быть, просто глупо обращаться с ними великодушно. Держаться строгости было бы, пожалуй, лучше для общественного порядка. Это избавляло бы от необходимости прибегнуть к строгим мерам, если интриги принцев будут продолжаться.

— Кто знает, Бонапарт, не лучше ли тебе вернуть их?

— Ты с ума сошла, Жозефина. Не для них же я рисковал своей жизнью при Арколе и Маренго!

— Однако они рассчитывают на тебя. Об этом они мне сказали не далее, как два дня тому назад. В настоящее время в Париже находятся их уполномоченные, которым поручено предупредить тебя.

— Откуда ты всё это знаешь?

— В конце концов все хлопоты роялистов о том, чтобы установить с тобой связь, направляются на меня.

— Кто же эти посланцы?

— Невилль и Кадудаль.

— Я знаю об этом, — сказал Бонапарт, наклонив голову. — Фуше меня об этом предупреждал. Но каким образом ты узнала о них?

— Не спрашивай. Если ты будешь нескромен, я навлеку на себя подозрения и уже больше ничего не узнаю.

— Но чем же гарантируют эти господа мою безопасность?

— Своей собственной персоной.

— Шансы не равны. Ко мне могут подослать двух фанатиков, которые, рискуя собственной жизнью, убьют меня! А что значит их жизнь в сравнении с моею?..

— Ты можешь принять какие угодно предосторожности. Поставь на страже в соседних комнатах Мюрата и Раппа, Жюно и Рустана около кабинета. Можно, наконец, предварительно обыскать их и удостовериться, что у них нет оружия.

Бонапарт задумчиво ходил по кабинету. Его худая голова с сухими волосами упала на грудь. Он остановился около камина, сел и несколько минут не произносил ни слова. Наконец, вскинув на Жозефину свои серые глаза, он сказал:

— Хорошо! Я повидаюсь с ними завтра вечером, после обеда. Скажи, чтобы они явились к тебе. Только благодаря тебе они и будут допущены ко мне.

Вечером в тот же день, только что Гид де Невилль вернулся в гостиницу и поднялся на третий этаж к себе в комнату, как этот последний вошёл к нему, не постучавшись.

— Я слышал, как вы вернулись. Здесь стены так тонки, словно они из бумаги. Невозможно разговаривать ни у меня, ни у Жоржа: соседи всё слышат. В вашей комнате, по крайней мере безопасно...

Он сел в соломенное кресло и, покачивая ногой, обтянутой шёлковым чулком, сказал:

— У меня есть новость для вас. Я сейчас видел мою прелестную землячку. Дело насчёт свидания улажено. Первый консул примет вас и Жоржа завтра вечером.

— Какой быстрый успех! — сказал Невилль, смеясь. — Это дело ваших рук. Нужно быть только красивым малым, и тогда все двери отворятся сами собой.

— Оказывается, жена нашего милейшего Лербура ярая роялистка и состоит поставщицей мадам Бонапарт. Само собой разумеется, что она и явилась посредницей между женой первого консула и нами. И нужно сознаться, она быстро и ловко справилась со своей задачей. Таким образом, мы войдём в Тюильри при некотором покровительстве, нагруженные всякими модными товарами, которые мадам Лербур посылает своей покупательнице. А уж раз мы будем на месте, мадам Бонапарт, несомненно, устроит нам свидание с мужем.

— А муж в курсе всего этого?

— Муж, — отвечал, смеясь Сан-Режан, — ни о чём не догадывается.

— Но куда девался Жорж?

— Разве можно когда-нибудь это знать? Он постригся, побрился и, вырядившись щёголем, гуляет, рискуя быть узнанным, где-нибудь в Пале-Рояле, если не играет. Признаюсь, он мне больше нравится в бретанской деревне, чем на парижской мостовой. Тем более, что с его телосложением и огромной головой трудно остаться незамеченным.

В эту самую минуту на лестнице раздались отчётливые шаги и послышался весёлый свист.

— А, это он возвращается.

Дверь отворилась, и вошёл Жорж. В руке у него была витая палка толщиною с его кулак. Его широкое лицо, ушедшее в огромный кисейный галстук, как будто было вставлено в рамку, благодаря напудренному парику с локонами. Кадудаля нельзя было узнать, хотя Гид де Невилль и предупреждал об этом. Он бросил своё пальто и шляпу на диван и, обращаясь к друзьям, сказал:

— Я принёс новость...

— У нас также есть новость...

— Я виделся с нашими друзьями.

— А завтра мы увидимся с первым консулом.

— Они готовы выступить по первому знаку...

— Наши планы будут зависеть от свидания с Бонапартом.

— Чёрт побери корсиканца!.. Лучше было бы устранить его с дороги, чем вступать с ним в переговоры. Вся эта болтовня только усыпляет совесть, ослабляет решения.

— Нужно повиноваться приказу принцев.

— Да, да, вашего принца д’Артуа. Вот уж не герой-то! Если б он высадился в Вандее и пошёл во главе нас, Париж давно был бы в нашей власти, а король был бы в своём дворце. Но, помилуйте, что скажет мадам де Поластрон, если её повелитель рискнёт хоть одним волоском! Эх, чёрт возьми! Нам бы нужно было Генриха IV, а у нас только бездельничающие принцы!

— Жорж!

— Вы знаете, я человек грубый...

— Послушайте, не следует повторять это так часто: кончится тем, что все станут этому верить.

Кадудаль расхохотался.

— Где дело идёт о споре, там вы меня всегда побьёте, милейший Невилль. Но когда дело дойдёт до драки...

— Теперь вы начинаете сомневаться в моей храбрости! Но я вас прощаю. Лучше скажите, где вы были сегодня!

— Ну, заключим мир и поговорим лучше о делах. Я видел Ривьера, Пастора, Жиненвилля и Ларивьера. Мы условились встретиться опять послезавтра на балу в Павильоне Ганновера. Там мы найдём всех наших и таким образом войдём в общество парижских роялистов.

— Вы надеетесь найти среди них много союзников?

— Должен сознаться, нет. Этим эмигрантам не понравилось за границей, они вернулись назад и склонны теперь примириться с новым порядком вещей. Конечно, они это делают не с лёгким сердцем. Они фрондируют в салонах, но от этого ещё очень далеко до действий на улице или в открытом поле. Чтобы заставить их двинуться с места, нужен какой-нибудь сильный удар. Вот этот-то удар я и попытаюсь нанести, если наши дипломатические переговоры, в чём я уверен, не приведут ни к чему.

Сан-Режан с того самого дня, как Лербур представил его своей жене и как он обменялся с нею неожиданными признаниями, установившими между ними тайную связь, побывал в магазине на улице С.-Оноре ещё два раза. Первый раз он принёс Лербуру образчики шёлковой материи, которые он раздобыл с величайшим трудом. Ему хотелось играть ту роль, которую он принял и которая помогала ему сохранять инкогнито.

Они условились, что эти образчики, действительно, великолепные, будут отобраны для мадам Бонапарт. М-mе Лербур, смело открывшаяся Жозефине, условилась с женою первого консула, что материи вместе с нею принесут Невилль, Кадудаль и Сан-Режан, которым и будет предоставлена возможность увидеть первого консула.

Во второй раз Невилль отправился в магазин Лербура, чтобы условиться о том, когда им зайти за нею. Было условленно, что Сан-Режан поедет в карете вместе с супругами Лербур, а Жорж и Невилль будут ждать их на углу, около гостиницы «Нант». Лербур, оставаясь в полном неведении относительно интриги, которую плела его жена, был в полной уверенности, что тут дело чисто торговое и что добрая часть тех вещей, которые они везут с собой, останется в Тюильри.

При втором его визите Лербура не было дома, и его приняла Эмилия. Сан-Режан воспользовался этим обстоятельством, чтобы вспомнить прошлое, когда молодая девушка, оставшись после смерти родителей одна-одинёшенька, испытывала тысячи превратностей судьбы среди восстаний шуанов, преследований роялистов, среди убийств и пожаров. К счастью, она встретилась в Нанте с Лербуром, который приехал туда к разгрузке контрабандного судна, пропущенного благодаря взятке, данной Каррьеру. Судно это прямо из Ливерпуля везло значительное количество мадаполама и вязанных вещей. Эмилия, поступив к Лербуру приказчицей, скоро обратила на себя внимание хозяина своей красотой и манерами. Под именем Эмилии Бурдэн она скоро прославилась, как отличная кружевница. Особенно она отличалась в выделке аргентанских кружев. Лербуру показалось, что она очень бы годилась для его магазина, но когда он заикнулся об этом другим приказчицам, те приняли столь сосредоточенный вид, что Лербур сейчас же возымел сильные сомнения насчёт добродетели мадемуазель Бурдэн. Не обманываясь насчёт своих чувств, Лербур не без удовольствия узнал, что Эмилия благородного происхождения и, вероятно, сочтёт для себя невозможным вступить с ним в брак. Лербур решился, однако, объясниться прямо с Эмилией. Не считаясь с опасностью, которая могла грозить ей в городе, терроризированном Каррьером, молодая девушка рассказала торговцу о своём происхождении, открыла ему своё имя и дала этому человеку полную возможность погубить её, если бы в его сердце оказалась хоть капля низости или злобы. Когда Лербур заговорил, что в Париже её, быть может, ожидает другая судьба, не имеющая ничего общего с необеспеченным положением приказчицы в Нанте, где её могли узнать, то Эмилия попросила времени подумать. По совету других приказчиц, под страхом революционных ужасов и в полном убеждении, что у неё уже нет будущего, Бурдэн согласилась выйти за этого добряка, которому всю жизнь предстояло быть её верным слугою, и покатила с ним в Париж.

В кругу посетителей магазина она сейчас же произвела сильное впечатление. Робеспьер, отличавшийся франтовством, сам покупал здесь для себя огромные кисейные галстуки, чтобы, как говорили, скрыть свою золотуху. Фабр д’Эглантин сочинял стихи в честь прекрасной хозяйки магазина, Бурра постоянно вертелся около неё. Но молодая женщина была недоступна ухаживанию людей, которых она считала убийцами. Мало-помалу она привила свои идеи мужу и сделала его сторонником партии умеренных. Но привлечь его в партию роялистов ей не удалось. Консульство удовлетворяло его, а когда стала оживляться торговля, то большего он и не требовал.

Он принял с живейшим удовольствием Сан-Режана, когда тот подъехал к магазину вечером того дня, когда было назначено свидание. При помощи мнимого Леклера он уложил в карету образчики материи и, когда настало время ехать, позвал жену. Та вышла в прелестном шёлковом платье, перехваченном выше талии, с открытой шеей. Когда она садилась в карету, видна была её чудная ножка в котурнах, завязанных на щиколотке.

Лербур усадил Леклера на переднюю скамейку, сам поместился на заднюю, рядом со своими свёртками, и крикнул кучеру: «В Тюильри!»

V

После резкой выходки первого консула Фуше спокойно обдумывал в своём кабинете свои наблюдения и свои счёты с главою государства. Прежний агитатор был не из числа тех людей, которые горячатся понапрасну, и считал бесполезными слова, которые не могут быть подкреплены действием. Действие — вот о чём стоит подумать. Если б Бонапарт приказал ему арестовать и выслать всех, кто ещё оставался у якобинцев в Париже, это могло бы привести его в движение. Но ведь Бонапарт ограничился только жалобами. Фуше не беспокоило неудовольствие первого консула, однако нужно всё-таки этому неудовольствию положить конец. Вот о чём думал он теперь, сидя в своём обширном кабинете министерства полиции.

Бонапарта нужно натравить на роялистов, а не на якобинцев, прежних союзников самого Фуше. Уж сколько раз он твердил генералу, что грабежи производились шуанами, эмиссарами нормандской армии, поставщиками Фротте. Но все отдельные факты как-то не складывались ещё в сильную, захватывающую картину, которая могла бы поразить генерала и принудить общественное мнение сказать: вот виновники — это роялисты и их-то и следует разгромить.

Фуше совсем погрузился в свои мысли, как вдруг послышалось лёгкое царапанье в дверь. Министр не успел даже сказать: войдите. То было, очевидно, близкое к нему лицо. Пришедший сам отворил дверь и вошёл.

Это был невысокий человек с причёской в виде голубиных крыльев и напудренный, нисколько не похожий на того сыщика в зелёном сюртуке, который требовал во дворе гостиницы «Чёрная Лошадь», чтобы жандарм осмотрел паспорта приезжих. А между тем это был он.

— Вы от Дюбуа? — спросил Фуше. — Что он говорит?

— Он утверждает, гражданин министр, что филадельфы волнуются и что нужно сделать попытку, чтобы вывести консулов из бездействия.

— Он с ума сошёл!

— Отчасти он прав в своих намёках. Прежние клубы преобразуются в тайные общества. Но опасность не в этом. Жорж, как только приехал в Париж, сейчас же вошёл в сношения с главарями роялистов, и правительство, к сожалению, допустило сделать это безнаказанно.

— Этого желал первый консул. Где живёт Жорж?

— Он живёт в гостинице «Сухое Дерево». Там же остановились Невилль и Сан-Режан.

— Вы лично удостоверились в точности этих сведений?

— Да, гражданин министр. Я нанял в той же гостинице комнату под именем кавалера де Лаверньера. Сан-Режана и Невилля я уже встретил несколько дней тому назад по дороге из Нормандии. Сан-Режан путешествует под именем Виктора Леклера. По дороге я потерял их из виду, но теперь я их опять поймал.

— Что вам известно о них?

— Невилль почти не выходит из гостиницы. Сан-Режан, напротив, делает много визитов и, между прочим, бывает у герцога де Ривьера, маркиза Вирие и торговца модными товарами Лербура с улицы С.-Оноре.

— Какие у него дела с этим Лербуром?

— Он привёз его из Нормандии в своём кабриолете.

— Они были знакомы?

— Совсем нет. Они впервые встретились за обеденным столом гостиницы, и Сан-Режан предложил ему место в кабриолете, чтобы несколько успокоить его: он смертельно боялся разбойников. А затем, насколько я знаю, у него другие причины поддерживать это знакомство.

— Какие же?

— У гражданина Лербура молодая и красивая жена.

— Какого образа мыслей этот Лербур?

— О, самого лучшего. Он состоит поставщиком m-mе Бонапарт и всего высшего общества. Гражданки Тальен и Рекамье, генеральша Жюно — его постоянные покупательницы. Он занимается политикой лишь для того, чтобы поддерживать правительство консулов.

— Знает ли он, кто его дорожный товарищ?

— Нет. Если б он знал, что тот явился к нему под чужим именем, он бы его не принял.

— А жена его?

— Жена дело другое. Я повыспросил о ней у приказчиц. Она из благородной семьи из Бретани. Несколько лет тому назад она вышла замуж за Лербура, который безумно в неё влюбился. Она слывёт благоразумной, хотя...

— Женщина всегда благоразумна, пока её не покинет благоразумие. Сан-Режан тоже из Бретани. Может быть, они были знакомы раньше. Надо установить наблюдение. Перейдём к Жоржу. Он что поделывает?

— Он не покидает Пале-Рояля. Он или на галереях с девицами, или в № 113 за игрой. Его так легко узнать, что десять моих агентов сразу указали мне его. Не следует ли его арестовать?

— Остерегайтесь этого. Невилль, явившийся из Англии, и Жорж, пожаловавший из Бретани, — знаменательное совпадение. Готовится важное событие. До сего времени его скрывали от меня, но теперь я знаю, в чём дело.

— Итак, я буду заниматься Сан-Режаном?

— Да, но не упускайте из виду и этих филадельфов. Первый консул убеждён, что власти грозят якобинцы. Хотя я и не разделяю этих страхов, но я не хочу, чтобы меня потом упрекали. Если с этой стороны образуется заговор, я должен быть в силах его распутать. Этот простофиля Дюбуа ничего не видит, ничего не знает.

— Нужно добиться от первого консула, чтобы он его сменил.

— Ну, нет. Он может попасть на способного человека, а с глупыми управляться легче.

Фуше едва улыбнулся углом рта и сделал жест, приглашавший агента удалиться. Тот поклонился почтительно и исчез так же бесшумно, как и пришёл.

Гражданин Браконно, искусный сыщик, во время революции был правой рукой Мальяра, принимал участие в сентябрьских убийствах, а во время террора выдвинулся среди самых свирепых гебертистов. Термидор заставил его помогать Жальену, а это привело его на службу к Фуше. Там он почувствовал себя в своей сфере. Это был сыщик до мозга костей, отдававшийся со страстью своему ремеслу. Он был строг и аккуратен в своей профессии.

Он сам следил за тем, что делается у Лербуров, и, замечая некоторое волнение, охватившее прелестную Эмилию, понимал, что прибытие Сан-Режана внесло в этот дом кое-что новое.

Сидя в магазине перед прилавком, заваленным галстуками и перчатками, Браконно улыбался приказчице и расточал перед нею любезности во вкусе старого режима.

— А, прелестная Германсия, если б вы только захотели обратить внимание, чего я не сделал бы, чтобы привлечь его!

— Если вас послушать, — отвечала продавщица, — глаз не хватит, чтобы потом выплакать все слёзы. Мои товарки уверяют, что вы обманщик. Да и хозяйка постоянно предостерегает нас от таких людей, как вы.

— А разве сама она принимает меры предосторожности, которые советует вам? Разве около неё не вертится петушок с чёрной головкой, который так ухаживает за её мужем...

— Ах, вы намекаете на Леклера? Он тут только по делам. Он приходит сюда только за поручениями. Сегодня вечером он должен ехать вместе с хозяином везти шёлковые материи для жены первого консула.

— Каким образом вы знаете об этом, божество моё?

— Очень просто. Мне было поручено завернуть образчики, и при этом хозяин сказал: «Если гражданка Бонапарт введёт в моду эти лионские ткани, это принесёт нам целое состояние».

— О, я знаю, что гражданка Бонапарт желала бы создать настоящий двор. Но не скоро создашь аристократию из бывших торговок фруктами и прачек, которые наполняют теперь залы Тюильри.

— Вы относитесь чересчур презрительно к этим дамам. Мадам Ланн очень недурна собой, мадам Мюрат красавица, а что касается восхитительной сестры первого консула...

— Ну, она не в счёт. Это настоящая красавица. Но, конечно, никому из них не сравняться с вами.

Он встал, и от этого движения с его парика посыпалась душистая пудра.

— Прикажете доставить к вам ваши покупки, г-н кавалер?

— Нет, прелесть моя, в двух шагах отсюда, у церкви Св. Рока меня ждёт моя карета. Я возьму эти лёгкие пакеты с собой.

Он приветливо простился с продавщицей и вышел из магазина.

«Ходу, Браконно, ходу, — думал он. — Прежде всего переменим причёску и костюм. Необходимо с шести часов вечера не упускать из виду «Bonnet Bleu». Если Сан-Режан отправляется в Тюильри, то, конечно, не затем, чтобы показывать Жозефине образчики шёлковых материй. Но я буду настороже, что бы он ни замышлял».

Повернув на улицу Сурдиер, сыщик пошёл быстрее. Он свернул на Мельничную Горку и направился к домику, имевшему весьма дряхлый вид. Через полчаса он вышел оттуда в костюме muscadin, в узких панталонах и в камзоле с длинными фалдами. От прежнего старичка в шёлковой одежде не осталось ничего.

Когда мальчик магазина Лербура окончил около семи часов укладку шёлковых материй в карету, на крыльце показалась Эмилия в сопровождении мужа и Сан-Режана.

— Ну, гражданин, садитесь с моей женой, — сказал Лербур, дружески похлопывая его по плечу.

Сан-Режан поместился на передней скамейке.

— А, вы не хотите меня слушать, — сказал Лербур. — Хорошо. Ехать недолго. В Тюильри.

В карете Сан-Режан осторожно взял руку Эмилии и тихонько её пожал. Ручка молодой женщины попробовала было сопротивляться, но затем решила покориться, и Сан-Режан почувствовал, как жар этой нежной ручки охватывает его сердце. Лербур принялся болтать, но они не слушали его, занятые самими собою и всецело поглощённые новыми сильными впечатлениями.

— Вот мы и приехали, — вдруг сказал торговец.

Обе руки разъединились. Молодые люди обменялись взглядом. Они вышли из кареты перед гренадером консульской гвардии, стоявшим на часах.

— Гражданин Леклер, передайте мне эти материи. Эмилия, дитя моё, выходи. Захвати кружева. Кучер, дожидайтесь нас здесь.

Они прошли во двор и вступили в вестибюль. Внизу их встретил дежурный офицер. Лербур важно спросил его:

— Можно видеть генеральшу Бонапарт?

— Потрудитесь подняться на первый этаж. Там вы скажете...

Когда они поднялись, им навстречу вышел лакей.

— Я гражданин Лербур. Мадам Бонапарт, вероятно, уже ждёт меня.

— Мне приказано провести вас, — отвечал с поклоном лакей. — Благоволите следовать за мной.

Через галерею Лербур и его спутники прошли в частные апартаменты жены первого консула и остановились в небольшой гостиной, обитой зелёной материей и уставленной лёгкими канапе и низкими креслами с выгнутыми ножками во вкусе XVIII века. Издалека к ним долетали звуки разговора, шум нескольких женских голосов, среди которых выдавался иногда голос, похожий более на мужской. Вдруг дверь быстро отворилась, и вошла Жозефина, весёлая и приветливая. Её сопровождали Гортензия Богарне и мадам Мюрат.

На Жозефине было надето белое кисейное платье с чудными кружевами. Смелый вырез открывал почти всю её красивую грудь, руки были обнажены по локоть. Юбка была так узка, что при каждом движении ясно обрисовывались формы гибкой креолки. Светлые волосы были подобраны кверху и лишь на висках падали локонами. Если б не зубы, она могла бы поспорить в красоте с сестрой консула и даже с самой Гортензией. Грациозным жестом она пригласила обеих молодых женщин садиться. Она указала на табурет и мадам Лербур и, обращаясь к торговцу, весело спросила:

— Ну, покажите нам ваши новинки...

В то же время она с любопытством разглядывала Сан-Режана. Она сразу заметила смуглый цвет его лица, красивый профиль, обрамленный каштановыми волосами, и аристократические особенности его фигуры. По его губам скользнула улыбка.

— Этот господин, — спросила она, — приехал из Лиона и привёз материи, которые вы хотите мне показать?

— Да, сударыня, — сказал мнимый Леклер, отвешивая почтительный поклон.

— Отлично. Кладите их сюда на стол.

— У нас есть также чудные кружева из Англии и превосходные индийские ткани, — заметил Лербур.

И на зелёном диване он разложил великолепные кружева ручной работы, которые вызвали изумление Гортензии и мадам Мюрат. Жозефина более интересовалась материями, которые ей показывал Сан-Режан, и перебирала тонкой белой рукой шёлковые лионские ткани.

— Эта отрасль промышленности, вероятно, нуждается в покровительстве? — спросила она.

— Да, сударыня, — тихо отвечал Сан-Режан. — Город ещё не оправился после репрессий 93-го года. Кроме того, явился гениальный человек, по имени Жакар, который изобрёл станок, исполняющий с удивительной точностью работу человека. Промышленность Лиона оживёт, если её поддержать. Достаточно первому консулу ввести в моду шёлковые одежды, чтобы фабрики заработали по-прежнему.

— Вы очень толково объясняете. Нужно, чтобы Бонапарт мог слышать вас сам. Я узнаю, можно ли это...

Она поднялась и вышла из гостиной. Эмилия, занятая с Гортензией и женой Мюрата, едва могла следить за беседой мнимого Леклера. Но Лербур отлично понял, куда клонилось дело. Он быстро мигнул своему другу.

— Послушайте. Если первому консулу понравится ваша мысль, не забывайте меня...

— Будьте покойны. Мы не затем сюда пришли, чтобы уходить с пустыми руками.

— Я беру этот волан и эту шаль, — сказала m-me Мюрат. — Рисунок, действительно, великолепный.

— Оставьте это платье из английских кружев для моей матери.

— Первый консул желает вас видеть, — сказала возвратившаяся Жозефина. — Оставайтесь здесь, а г-н Лербур с супругой пусть унесут ткани. Меньше соблазна для моей свояченицы...

Молодая женщина и её муж поклонились. Лербур забрал в одну связку все свои материи и кружева. Эмилия с удивлением взглянула на Сан-Режана. Он был так же спокоен, как в магазине «Bonnet Bleu» и, казалось, находил совершенно естественной такую внезапную благосклонность. К её изумлению примешивалась и доля страха. Инстинкт говорил ей, что она вступила на очень опасную почву.

Её муж уже собрался ехать. Она сделала реверанс Жозефине. Сан-Режан успел бросить на неё полный нежности взор, доказывавший, что у него нет от неё секретов. Он обернулся к Лербуру и сказал ему, очевидно, чтобы сохранить за собой вид делового коммерсанта.

— Мы ещё поговорим с вами завтра утром в магазине.

И он остался один с Жозефиной. Гортензия и m-me Мюрат, словно по приказу, исчезли в одну минуту. Жена первого консула села в кресло и с улыбкой спросила молодого человека:

— Вы г-н Сан-Режан?

— Да, сударыня, — отвечал с поклоном роялистский посланец.

— Г-н Лербур не догадывается о том, кто вы такой?

— Совершенно. Мне казалось, что будет лучше оставить его в полном неведении относительно моих намерений?

— Верно. Эта Лербур отлично справилась со своим поручением. Она очень ловка. Я её очень люблю. Но вы должны были явиться сюда сегодня вечером вместе с другими. Где же ваши спутники?

— Гид де Невилль и Кадудаль ждут на углу, около «Нантской» гостиницы, пока к ним не подойдёт человек, который махнёт белым платком и скажет только одно слово: «Людовик»!

— Я сейчас прикажу послать за ними и предупрежу генерала. Подождите здесь.

Прислонившись к камину, Сан-Режан прислушивался к тишине дворца, стараясь уловить какой-нибудь звук. Но слышен был только отдалённый стук экипажей и размеренный шаг часового, расхаживавшего по внутреннему двору.

Прошло около четверти часа. Но Сан-Режан был спокоен как за себя, так и за своих спутников. Все сообщения, которые должны были рекомендовать его Жозефине, были, очевидно, ей переданы точно. Сильное влияние в пользу принцев, которое замечалось вокруг первого консула, действительно существовало, и Жозефина, без сомнения, им покровительствовала. Окажется ли Бонапарт склонным к восстановлению короля? Что будет вернее — расчёт ли Невилля, или сомнения Кадудаля? Затем подвижное воображение Сан-Режана направилось в другую сторону — к образу Эмилии. Ему казалось, что он ещё чувствует тёплое пожатие её руки, которым они обменялись в карете. Увлечённый своими мечтами влюблённого, Сан-Режан забыл, где он, зачем он сюда пришёл и кого ему предстояло сейчас увидеть. Вдруг дверь отворилась и в сопровождении офицера появились Жорж и Гид де Невилль. Пожав с улыбкой руку Сан-Режана, они встали возле него.

— Я обязан, граждане, удостовериться, — официальным тоном сказал офицер, — что при вас нет никакого оружия.

Жорж весело распахнул свой камзол, расстегнул жилет и сказал:

— Ни пистолета, ни кинжала, как видите. Впрочем, я разрешаю вам обыскать меня, если это требуется.

Гид и Сан-Режан сделали то же самое. Офицер поклонился и вышел в соседнюю комнату. Через минуту дверь отворилась, и вошёл победитель на Аркольском мосту. Лицо его было озабочено. Кивком головы он поздоровался с посетителями.

Его сопровождал адъютант в гусарской форме, который скромно отошёл в сторону.

— Можете удалиться, полковник Рапп, — сказал Бонапарт.

Рапп сделал гримасу и, взявшись за саблю, с недовольным видом сказал, выходя из комнаты:

— Я останусь здесь за дверью. Стоит сказать слово, и я здесь.

— Удалитесь и закройте за собою дверь.

— Нет надобности в этом, генерал. Будьте покойны, я не услышу ни слова.

Он вышел, оставив дверь полуоткрытой.

Бонапарт свысока осмотрел троих эмиссаров и устремил пристальный взгляд на крупную фигуру Жоржа. Улыбнувшись, он сел возле камина и жестом пригласил посетителей сесть.

— Вас хорошо охраняют, генерал, — сказал Гид де Невилль, щёлкнув по своему кружевному жабо.

— К этому меня принуждают ваши принцы, — тихо возразил Бонапарт. — Но что вы имеете передать мне от них?

— Не находите ли вы, генерал, — начал Гид де Невилль, — что Франция достаточно настрадалась от революции и что настало время восстановить порядок?

— Этим я и занят с помощью всех благонамеренных граждан. Но вы, господа, создаёте большие препятствия делу, которое мы предприняли. Усмирение Вандеи и недавно подписанное перемирие дало стране возможность вздохнуть свободно. Но шайки в Нормандии ещё не усмирены и партизаны господина Фротте ещё рыщут по полям. Что нужно сделать, чтобы обеспечить мир? Вы знаете, что я не привык просить помощи за границей.

— Вы великий полководец, и мы преклоняемся перед вашей славой, генерал. Но наши принцы принадлежат к знаменитому роду, который собрал, увеличил и прославил Францию. Что же вы намерены сделать для них?

— Чего они желают?

Кадудаль, молчавший до сего времени и предоставлявший говорить Невиллю, вдруг выпрямился во весь свой могучий рост и, глядя прямо на первого консула, просто сказал:

— Своего трона.

— А, генерал Кадудаль, вы действуете без подходцев и идёте прямо к цели, — сказал с улыбкой Бонапарт. — Я люблю эту манеру. Но вы чересчур требовательны. Их трона? Во Франции больше нет трона. Вам это, конечно, известно.

— Можно его восстановить. Кромвель низверг трон Карла I, а Монк восстановил престол Карла II. Монк также был победоносным генералом.

— Он был рождён для того, чтобы быть подчинённым, раз он соглашался навязать себе хозяина.

Трое роялистов переглянулись.

— Должны ли мы, — серьёзным тоном спросил Гид де Невилль, — видеть в ваших словах выражение вашего тайного стремления? Итак, вы сохраняете для себя трон, который мы требуем у вас для Бурбонов?

Бонапарт вздрогнул. Он посмотрел на Гида с удивлением, как будто он был поражён тем, что тот так хорошо его понял. Он тряхнул головой. На его гладком и белом, как мрамор, лбу лежало спокойствие. Он закрыл глаза, как бы желая скрыть свой взор от собеседников, и твёрдо произнёс:

— Для чего же трон? Разве я уже не господин и так? Разве всё в этой стране не подвластно мне? Вы хорошо это знаете. Я, конечно, могу восстановить для Людовика XVIII трон, низвергнутый революцией. Но для чего? Разве не придётся тогда на другой же день снова начинать борьбу со старым режимом? Разве король не явится опять со всеми своими придворными и фаворитами, которых Франция изгнала и которых она не желает больше видеть. Разве, приобретя опять власть, он не восстановит все привилегии и злоупотребления, которые удалось искоренить только после десятилетней борьбы, среди моря крови? Мы победили Австрию и Россию, сражались с Англией, покорили Египет и пронесли наше победоносное трёхцветное знамя через сотни битв. Неужели вы думаете, что всё это только для того, чтобы предложить все эти завоевания революции, свободу народа и величие его будущности выродившимся наследникам Людовика XVI? Надеюсь, что вы, господа, понимаете, что эта мечта неосуществима и не за этим же вы явились сюда.

— Наоборот, нам кажется, что это единственно возможное разрешение кризиса, в котором бьётся теперь Франция, — твёрдо отвечал Гид де Невилль. — Вы утверждаете, что вы теперь хозяин. Но добрая треть провинций вне вашей власти. Вся местность за Луарой не принадлежит вам. Большая часть юга сильно волнуется. В Нормандии, вы сейчас сами это сказали, продолжается вооружённая борьба и дороги, не далее, как в десяти лье от Парижа настолько небезопасны, что почту останавливают чуть ли не каждый день. Шайки грабителей заходят даже в крупные поселения, грабят фермы и замки, и ваши подвижные колонны не в состоянии справиться с ними. Кроме того, везде, где нет вашей армии, царствует беспорядок и неуверенность. Правосудие не обеспечено, религии не существует, сохранение собственности в будущем сомнительно, семья расшатана благодаря вашим законам. Только традиционный порядок, установленный монархией, и мог бы восстановить мир в этой несчастной стране, едва оправившейся от террора и ещё трепещущей перед ужасами революции. И вот этот мир мы и просим вас восстановить. Вне принципа наследственной монархии не может быть ничего прочного, и вы это хорошо знаете. Если б в громе одной из ваших битв вы были уничтожены, то что сделалось бы завтра с правительством, которое вы учредили? Образумленные вами якобинцы силою овладеют властью, и сколько времени может продолжаться их господство? Роялисты, как вы знаете, тоже не сложат оружия. Мы явились сюда, так как дело идёт или о заключении мира, или о возобновлении войны. Решайте сами.

Бонапарт улыбнулся и, устремив на Невилля взгляд, блеск которого едва можно было выносить, ласково спросил:

— Какие же условия вы мне предлагаете?

— Вы явитесь в Шербург с корпусом, который вами будет выбран, и со всем вашим штабом навстречу графу Прованскому, как законному королю, который будет носить имя Людовика XVIII. В награду его величество дарует вам Шамбор, титул принца и шпагу коннетабля...

— Шпагу Бурбонов, которая продала Францию?

— Нет, шпагу Дюгесклэна, которая её спасла.

Бонапарт нахмурился и сказал:

— С меня достаточно шпаги Маренго.

— А! — воскликнул Сан-Режан, — если б не подоспел Дезо...

— Дезо должен был подоспеть. Так ему было приказано.

— Генерал, — продолжал молодой человек, — вы ещё в таком возрасте, когда счастье улыбается. Берегитесь, наступит день, когда генерал, которого вы ждёте, не подоспеет!

Тень легла на чело Бонапарта. Его взор потух, как будто в далёком будущем он видел уже катастрофу. Но это настроение быстро рассеялось, и он заговорил опять с таким спокойствием, которое поразило его собеседников.

— Я уверен в правильности своего пути. Моя звезда, которую я не теряю из виду, ведёт меня к моей цели. Велика и славна эта цель. Всё, что я до сих пор сделал, ничто в сравнении с тем, что я сделаю. Я дам Франции честную администрацию, беспристрастное правосудие, я верну ей религию. Я хочу, чтобы она была обширна, могущественна и велика. Могут ли сделать это ваши принцы? Если да, то я дам им корону. Но если они хотят сесть на трон, чтобы повторять Людовика XVI, то это значило бы идти навстречу новым катастрофам. Довольно того, что ради свободы свалилась с плеч одна королевская голова.

Трое роялистов поднялись. Они поняли, что это были решающие слова. Бонапарт серьёзно поглядел на них и покачал головой.

— Очень жаль, что такая энергия и такой талант, как у вас, господа, употребляются на такие ничтожные дела. Возвращайтесь к принцам, дайте им отчёт о том, как вы исполнили их поручение, и если в вас бьётся французское сердце, проститесь с ними. Возвращайтесь тогда ко мне, и я дам вам возможность отличиться: вам, г-н Кадудаль, в армии, вам, господа Невилль и Сан-Режан, в государственном совете. Бросьте шуанов, господа. Надо служить Франции.

— Служить Франции значит служить королю. Прощайте, генерал.

И они поклонились, готовясь уйти.

— Рапп! — крикнул Наполеон.

Полковник явился немедленно.

— Проводите этих господ, — произнёс первый консул.

Он кивнул им головой и вышел из комнаты.

— Я к вашим услугам, господа, — сказал Рапп.

— Мы упустили единственный случай, — прошептал Кадудаль, наклоняясь к уху Сан-Режана. — Этот человек — наш непримиримый враг. Мне бы нужно было схватить его за горло и задушить.

VI

На другой день m-me Лербур, спустившись в магазин, услышала обрывки разговора, который вели между собою две приказчицы. Германсия укладывала в коробки кисейные галстуки, а Зоя подсчитывала билетики в кассе. Обе болтали.

— Что касается меня, — говорила Германсия, — то мне нравится лейтенант де Канувилль. Как он красив верхом...

— Ну, с этими военными нельзя быть уверенной ни в чём. Затрубили трубы, и вот твой воин уже где-нибудь в Германии или в Италии. Вернётся ли он оттуда? А если вернётся, то, может быть, без руки или без ноги. Нет! Я предпочитаю коммерцию. Например, красивый малый вроде Леклера...

— Ну, это не для тебя, моя милая...

Разговор прервался, так как обе заметили Эмилию.

— Г-н Лербура ещё нет? — спросила она.

— Он в своём кабинете с г-ном Леклером, — отвечала Германсия.

Хозяйка «Bonne Bleu» прошла по магазину, отворила стеклянную дверь и очутилась в уединённой комнате, выходившей окнами во двор. Здесь Лербур хранил свои книги, модные журналы и образцы материй. Около конторки, заваленной лентами и кусками бархата, стоял Сан-Режан.

Лербур с озабоченным видом толковал своему собеседнику о ценах.

— Когда вы будете в Лионе, вы провернёте дело с этими сортами бархата. Покончив с этим, воспользуйтесь вашим пребыванием в этой местности и съездите в Сант-Этьенн за лентами. Можно хорошо заработать. Платья теперь начинают украшать лентами. Зимой это будет модно. Нужно закупить большие партии теперь же, пока торговля лентами ещё в упадке. Забирайте всё, что можно, да приценитесь к обшивкам. Генерал Бонапарт хочет сделать мундиры армии более красивыми. Он ничего вам не говорил об этом во время аудиенции?

Сан-Режан поклонился вошедшей мадам Лербур и сказал, обращаясь к торговцу.

— Нет, ничего. Он спрашивал о лионской шёлковой промышленности, которая его очень интересует. Он хочет приказать всем чиновникам империи носить шелка и бархат, чтобы обеспечить сбыт для второго по величине города Франции.

— Великий человек! Он спускается с высоты политики, чтобы заняться делами торговли! Удивительный ум, г-н Леклер, достойный царствовать во Франции!

— Царствовать! Вот вы как к этому относитесь, гражданин Лербур, — смеясь, сказал Сан-Режан. — Неужели мы для того уничтожили королевскую власть, чтобы покоряться случайному повелителю?

— О, да! — воскликнул Лербур. — Его назначили пожизненным консулом. И его-то нам и нужно, чтобы быть счастливыми!

— Ты отклонился от шёлка и лент, — осторожно заметила Эмилия. — Твоя политика едва ли может нравиться г-ну Леклеру.

— Ты права, ты права, как всегда. Но мы уже порешили со всем, что было спешного. И так как гражданин Леклер едет завтра...

— Как! Вы едете! — воскликнула Эмилия.

— Так нужно, — отвечал молодой человек. — Неотложные дела требуют моего присутствия в Лионе. Я остался только для того, чтобы доставить удовольствие вашему мужу. А теперь нужно нагонять потерянное время. Я взял себе билет до Шалона, откуда я поеду в Лион.

— Но, пока что, он позавтракает с нами...

— К величайшему моему сожалению, это невозможно, меня ждут.

— Как? Неужели мы больше не увидимся?

— Но почему бы гражданину Леклеру не отправиться сегодня в павильон Ганновера на бал, на который ты едешь? Там вы увидите самых красивых наших дам. Должен сознаться, что мы ездим туда, чтобы следить за модой. Ну, также для того, чтобы поддерживать связи. М-me Гамелин появляется там довольно часто, да и гражданин Барра не гнушается бывать там.

— Вы будете? — тихо спросила Сан-Режана Эмилия.

— Конечно. Не премину быть. Итак, до вечера.

В тот же самый час к Фуше приехал гражданин Браконно и, не докладывая о себе, вошёл в его личные апартаменты. Бывший краснобай в халате читал доклады в то время, как его слуга надевал ему сапоги. Его лицо было бледно, глаза окаймлены красноватыми кругами. Он был бесстрастен, как будто он уже умер. Он не поднял головы, узнав своего агента по походке.

— Это вы, Браконно?

— Да, гражданин министр. Есть новости.

Фуше молча указал лакею на дверь, в которую тот и исчез.

— Первый консул принимал вчера вечером в частной аудиенции Жоржа, Гида де Невилля и кавалера де Сан-Режана.

— Ага! Кто же устроил это дело?

— Жозефина!

— Говорите всегда: мадам Бонапарт, Браконно. Теперь ведь не термидор. Мы пережили уже брюмер.

— Вы её ещё очень щадите, несмотря на то, что она вам успела сделать. Она изменяет вам. Разве она не должна была сообщить вам об этой интриге?

— Верно, Браконно. Но я предпочитаю иметь о ней сведения от вас, Браконно. Итак, вчера вечером они были приняты в Тюильри...

— В жёлтой гостиной на первом этаже.

— Кто их туда провёл?

— Сан-Режан приехал с супругами Лербур.

— Я знаю их. Это мои поставщики. Прекрасная Эмилия тоже участвовала? Не вмешалась ли в это дело любовь?

— Об этом я ещё не имею сведений. Что касается Жоржа и Невилля, то они дожидались во дворце. За ними был послан полковник Рапп.

— Стало быть, первый консул был заранее предупреждён. В котором часу они вышли?

— Супруги Лербур уехали со своими образчиками в девять часов. Трое эмиссаров отправились домой в одиннадцать. Что произошло между ними и первым консулом...

— Это я знаю. Они явились, чтобы просить его восстановить Бурбонов и...

Фуше остановился и засмеялся.

— Они очень наивны, если думают, что он станет работать для других, а не для себя.

— В таком случае...

— В таком случае, Браконно, они ещё раз постараются убить его, как уже пытались несколько раз. Кто знает? На этот раз им может удасться... это было бы весьма печально для меня и для всех, кто меня окружает, ибо тогда властью овладела бы партия Люсьена Бонапарта или партия Жозефа. В таком случае всего можно было бы ожидать...

— А вы сильно надеетесь на первого консула?

— Нет. Если он останется консулом, то... Ну, а если он сделается императором, то я ему буду очень и очень нужен. В этом случае против него поднялись бы и якобинцы, и роялисты. И не с дворцовой полицией справиться с ними...

— А на что вы можете рассчитывать со стороны роялистов?

— Относительно меня они будут руководствоваться собственными интересами.

— А со стороны якобинцев?

— Тут меня ждёт эшафот. Эти никогда не простят. Начальник и его подчинённый на минуту замолчали.

— Продолжайте следить за действиями этих трёх лиц, — начал Фуше, устремляя на Браконно свой мертвенный взгляд. — Займитесь тем, кто вам покажется наиболее деятельным, а за другими прикажите наблюдать вашим людям и сообщайте мне.

Выйдя из кабинета начальника, Браконно направился к Новому мосту. Там на набережной Золотых Дел Мастеров он вошёл в небольшой домик, быстро поднялся на второй этаж и стукнул в дверь три раза с особенными промежутками. Его впустила старуха, которую он отрывисто спросил:

— Есть письма? Был кто-нибудь?

— Да, заходил Лерибье, сегодня вечером. Он сказал, что зайдёт ещё раз. Тебе нужно что-нибудь передать ему?

— Там посмотрим. Виктория, давай живее тёплой воды и помоги мне одеться.

Служанка отправилась на кухню, взяла с плиты котелок и вошла в комнату, где на деревянных болванках надето было около дюжины париков разной формы и разных цветов. В шкафах висело множество всякого рода одеяний. На туалетном столе стояли баночки с румянами и белилами, лежали щётки, щипчики и другие туалетные принадлежности. Всё это напоминало уборную какого-нибудь актёра.

Браконно вошёл в эту комнату в костюме буржуа, с красноватым лицом, жёсткой бородой и рыжеватыми вьющимися волосами, а вышел из неё франтом, одетым по последней моде, выбритым и напудренным. На голове у него красовалась складная шляпа, а в руках трость, не уступавшая целой дубине. Он сделал распоряжение своей служанке и, бросив на себя испытующий взгляд, вышел на набережную. Подпрыгивающей походкой, которая соответствовала его костюму, он направился на улицу Сухого Дерева, к гостинице «Красный Лев».

Было уже около одиннадцати часов, и в обеденной зале многочисленные посетители кончали свой завтрак. Браконно прошёл мимо двери и направился к маленькой конторке, где хозяйка вела свои записи. Он дружески поклонился ей.

— А, г-н кавалер, — фамильярно отвечала та. — Вы не были у нас целую вечность.

— Мадам Бригар, я совершил маленькое путешествие. Но я только что вернулся и, как видите... Аббат де Валори здесь?

— Тс! Какой там аббат!.. — тихо сказала хозяйка.

— Да! Правда! Капитан де Валори! Капитан у вас?

— Я сейчас пошлю ему сказать, что вы его спрашиваете...

— Какие, однако, предосторожности! Разве он держится настороже?

— Нужно, кажется, удвоить осторожность. Полиция так и рыщет...

— Чёрт бы её побрал, мадам Бригар.

— Ах, г-н кавалер, этот Фуше — сущий дьявол!

— Провались он пропадом! А, вот и дорогой друг...

К посетителю приближался молодой, стройный человек с живыми глазами и улыбающимся лицом. На нём была одежда военного покроя, из синего драпа. Его ненапудренные волосы были прикрыты треуголкой военного фасона.

— А, дорогой Лаверньер! — вскричал он звучным голосом. — Как дела? Везёт ли вам в картах? А как насчёт прекрасных богинь?..

— Так себе, капитан, — со смехом отвечал Браконно. — Ну, мы тут только вдвоём и нечего нам играть роль...

Валори осмотрелся и сказал, отводя собеседника в сторону:

— Выйдем лучше на улицу. Вы хотите поговорить со мной?

— Я хотел повидаться с вами, чтобы узнать, нет ли чего-нибудь нового.

И они направились по улице Сухого Дерева к набережной.

— Я собираюсь уехать из Парижа и возвратиться в Нормандию, — сказал Валори. — Здесь мне больше делать нечего. Бернье дал мне поручение насчёт графства Кан. Все занимаются умиротворением...

— А я ожидал большего от наших начальников. Разве их попытка у Бонапарта потерпела крушение и они впали в отчаяние?

— Кто вам сообщил об этой попытке?

— Вчера ещё Фуше хвастался, что она не удастся. Вам ведь небезызвестно, что через вдову Богарнэ можно разузнать всё, что хочешь. А потом Бурьен продаёт ему, разумеется, за хорошие деньги, и остальные секреты политики первого консула. Что касается меня, то я много могу слышать от самого министра полиции...

— Это правда, Лаверньер. Вы оказали нам большие услуги. Три раза я избег ареста только благодаря вам. Вы дали возможность освободить нашего друга Косте де Сан-Виктора, который попался так глупо. Тем не менее я не скрою от вас, что у некоторых из наших товарищей существует против вас предубеждение, которое я едва могу рассеять. Каким образом он располагает такими сведениями, говорят они, если он не служит в лагере наших врагов? Нужно же ему где-нибудь добывать сведения, возражаю я. Пусть добывает, где хочет, лишь бы только нам от этого была польза! Но они продолжают относиться к вам недоверчиво. Это настоящие обстрелянные лисицы, привычные к выслеживанию засад и западней. Они не хотят, чтобы я свёл вас с ними.

— Неужели? — вскричал с отчаянием Браконно, он же Лаверньер. — И это после того, как я дал столько раз доказал свою преданность! Что же теперь делать?

Они дошли до самого берега и остановились под высокими осинами, которые росли у самой воды. Они были одни. На сто шагов, по крайней мере, не было видно ни одного прохожего. Валори наклонился к своему спутнику и с печальным выражением лица сказал:

— Что делать? Отправляться со мной в Нормандию и таким образом доказать ваше усердие и искренность. Там вам дадут дело. Когда вы остановите несколько раз карету, везущую пошлину с соли, и несколько раз нападёте на жандармские патрули, тогда вас будут считать своим. Но если вы по-прежнему будете вертеться вокруг наших друзей в Париже, то с вами случится некоторое неприятное приключение... Сегодня мне поручили привести вас сюда к реке и всадить вам здесь пулю в голову...

С этими словами капитан выхватил из кармана пистолет и взглянул на Браконно с таким грозным видом, что тот побледнел.

— Что за шутки, Валори! — вскричал он. — Вы, конечно, шутите!

Говоря это, агент Фуше не терял из вида дуло пистолета, блестевшее в двух шагах от его головы, и принялся рыться в своём кармане, как бы, в свою очередь, желая выхватить пистолет.

— Если бы я должен был убить вас, Лаверньер, то вы были бы уже на том свете. Я вас предупредил, следовательно, я хотел вас пощадить. Но, если у вас есть голова на плечах, не вертитесь около нас. Вам известно, где найти меня в случае, если вам нужно будет что-нибудь мне сообщить. Будьте осторожны и не воображайте, будто за вами никто не следит. Если вы сыщик, как многие думают, то вы погибли, если вздумаете заниматься роялистами. Каждому жизнь дорога. Поэтому займитесь лучше якобинцами. Прощайте, Лаверньер. Простите, что я вас так напугал.

— Но я не прощу вам ваших подозрений. Я так любил вас!

— Благодарю вас. Лучше любите меня издали.

С этими словами Валори большими шагами пошёл назад по набережной. Браконно в задумчивости следил за ним взглядом, потом покачал головою и сказал:

— Ну, теперь мне надо устроить наблюдение в магазине «Bonnet Bleu». Займёмся прекрасным Сан-Режаном. С другими, очевидно, делать нечего.

Те, кого хотелось подловить Браконно, сидели в это время в маленькой комнате, находившейся сзади конторы хозяина гостиницы «Красный Лев». Пять человек сидели вокруг стола, заваленного бумагами, и тихо говорили между собою. Тут был прежде всего Жорж, который ради большей свободы снял с себя камзол и мог таким образом расправить свои широкие плечи, затем Гид де Невилль и Сан-Режан и наконец маркиз де Полиньяк и Косте де Сан-Виктор. Аббат Валори, не стуча в дверь, нажал потайную пружину в стене, и дверь бесшумно открылась.

— Ну? — спросил его Невилль.

— Он удрал, совершенно перепуганный. Не думаю, чтобы он вернулся. Конечно, лучше было бы пробить ему голову. Но Сан-Виктор не хотел этого. Нужно непременно найти для себя другое помещение. После обеда Фуше будет уже знать, что здесь произошло, и подошлёт к нам другого агента. Я знаю небольшой дом на улице Дракона, в квартале Августинцев. Там живёт одна модистка по имени Виргиния Грандо. Она всецело нам предана. В её квартире, в простенке за кухней сделан тайник футов в девять. Его и не отыщешь. Даже обитатели этого дома не подозревают о его существовании. В нём жили в течение шести месяцев аббат Эджеворт, духовник короля-мученика, и епископ Карбоньерский. И вышли оттуда целы и невредимы. Я предлагаю Жоржу, Гиду и Сан-Режану с сегодняшнего дня переселиться туда.

— Мы об этом поговорим потом, — грубовато сказал Жорж. — Нужно прежде всего на что-нибудь решиться. Бонапарт конфисковал Францию в свою пользу. Все наши надежды на соглашение рухнули. Нужно, стало быть, действовать. Что же мы предпримем?

— Решить вопрос можно только одним способом, — отвечал Сан-Режан. — Нужно отделаться от первого консула.

— То есть убить его, — добавил Полиньяк.

Водворилось молчание. Дело шло ни больше, ни меньше, как о победителе при Риволи, Арколе и при пирамидах. Несмотря на свою энергию, заговорщики невольно были подавлены этим человеком. Но Жорж был не робкого десятка. Он нахмурил свои густые брови и сказал:

— Каким же образом вы хотите его убить? Есть несколько способов действовать. Один из нас может напасть на него с пистолетом или с кинжалом и убить его. Откровенно говоря, я вовсе не стою за этот способ. В этом акте есть что-то жалкое. Он не производит сильного впечатления казни, в нём нет благородства борьбы. Наконец, можно ведь и промахнуться. И тогда наступит катастрофа. Лучше не делать ничего такого, что связано с риском неудачи. Как было бы досадно, если б он был только ранен! Популярность его от этого только увеличится. Нет! На него нужно напасть, обеспечив себе все шансы победы над ним и над его сторонниками. Я хотел бы стать сам во главе этого предприятия.

— Послушайте, Жорж. Каким образом вы взялись бы за дело? — спросил Гид де Невилль, облокачиваясь на стол, как бы для того, чтобы слушать его ещё внимательнее.

— А вот как. Я вызову из Бретани в Париж небольшими отрядами человек тридцать моих королевских стрелков. Они прибудут разными дорогами под видом разносчиков, рабочих, извозчиков. За это время я успею запастись мундирами консульской гвардии. Под предлогом ремонта для версальского гарнизона я закуплю лошадей в достаточном количестве и буду держать их у верного человека недалеко от Парижа, положим, в Монруже. Затем я дождусь поездки первого консула в Сен-Клу и устрою ему засаду. Карету Бонапарта сопровождают всегда не более двенадцати человек. Я поеду вперёд и буду ждать на большой дороге. Благодаря мундирам, я могу на них напасть и дать по ним залп прежде, чем они успеют опомниться. С саблей в руке я вызову Бонапарта на поединок. И пусть Бог решает. Уверен, что его жизнь будет в моих руках.

— Это очень рыцарский план, — сказал Косте. — Но с таким человеком нужно послать к чёрту всякое рыцарство. Ему так везёт, Жорж, что он наверняка ускользнёт от вас. Может быть, около него окажется его зять Мюрат, который сразится с вами, и чёрт знает, кто тут уцелеет. Этот повеса обменивался в Египте ударами с самыми знаменитыми мамелюками, и их ятаганы оказались не так остры, как его сабля. Нет! Нет! Нужно придумать что-нибудь более практичное и более верное. Стычка или единичное нападение слишком мало обеспечивают успех. Вас могут выдать. Наконец, вместо взвода карету может сопровождать целый эскадрон. Вас могут окружить жандармы прежде, чем вы об этом догадаетесь. Среди тридцати, которые будут участвовать в нападении, всегда может найтись один неловкий или даже изменник...

— Я отвечаю за своих людей! — воскликнул Кадудаль.

— Когда они в Бретани и дерутся в открытом бою. Но в Париже, в роли заговорщиков, где столько соблазну — женщины, игра... Лучше ручайтесь за себя, Жорж, а не за других.

— В таком случае что же делать?

— Я знаю, что делать, — сказал Сан-Режан. — Мне известен один снаряд, очень любопытный и вместе с тем очень простой. Он состоит из маленького бочонка, наполненного сотней фунтов пороху и двумя сотнями фунтов дроби и пуль. Снаряд помещают на ручную тележку, чтобы установить его там, где нужно. В отверстие бочонка вставляется ружейное дуло, и, если нажать на собачку, произойдёт взрыв. Если в это время генерал Бонапарт будет проезжать мимо в карете или верхом, он исчезнет так, как и подобает такого рода герою — в громе и молнии, среди треска и блеска!

— Недурно задумано, — улыбаясь сказал Гид де Невиллы — Наш друг Сан-Режан — весьма изобретательный фейерверкер.

— Каждому своё, господа, — сказал молодой человек. — Это не моё изобретение. Его сделал некий Шевалье. В этом месяце узнала об этом и полиция. Вышеупомянутый революционер Шевалье гниёт теперь где-то в застенке, но его бочонок с порохом к услугам каждого, кто пожелает им воспользоваться.

— И кто пожелает рисковать своей жизнью, — ворчливо добавил Жорж.

— Поэтому я попрошу вас поручить исполнение этого плана мне, — сказал Сан-Режан.

Кадудаль задрожал. Щёки его тряслись. Он сжал кулаки и упёр их в свои массивные бока.

— Клянусь св. Анной, товарищ! — воскликнул он. — Вы славный малый. Мне не нравится ваша манера действовать, но, признаюсь, вы храбрец из храбрецов. Итак, господа, вот два предложения, которые нам нужно обсудить — моё и Сан-Режана. Которое вам больше нравится?

— Предложение Сан-Режана, — решительно объявил Косте. — Тут такие шансы на успех, что нечего и колебаться!

Гид, Полиньяк и Валори кивком головы выразили своё согласие.

— Итак, господа, предложение принято, — сказал Полиньяк. — Чтобы облегчить дело нашему другу, нам остаётся только демонстративно выехать из Парижа.

— Вы, Жорж, отправитесь в Бретань, вы, Гид, в Англию, к принцам, а вы, Валори, поедете в Германию. Сам я должен быть в Руане, где у меня есть дела. Увидев, что мы разъехались, полиция успокоится, ослабит свой надзор, и тогда Сан-Режан получит возможность действовать свободнее. Как же вы думаете приняться за дело, Сан-Режан?

— Господа, я прошу вас предоставить мне полную свободу действий. Мне понадобятся два или три помощника. Но они до последнего момента не будут знать, в чём дело. Я могу быть уверен только в той тайне, которую храню сам. В настоящее время я думаю также уехать из Парижа. Я возвращусь, когда настанет время.

— Как же мы будем получать сведения о вас?

— Вы не будете их получать вовсе. Вы услышите только грохот взрыва, который и даст вам знать обо мне.

— Поцелуемся, — сказал Кадудаль. — Сомнительно, чтобы нам пришлось ещё увидеться. Поручите себя Богу, а я поручу вашу судьбу королю.

Он прижал молодого человека к своей широкой груди и обнял его. Потом все шестеро пожали друг другу руки и один за другим вышли из потайной комнатки гостиницы «Красный Лев».

VII

Ганноверский павильон является одним из красивейших зданий в стиле XVIII века. Построенный маршалом Ришелье по окончании войны с Германией, этот павильон получил в народе название Ганноверского, которое было дано ему в насмешку. Подозревали, что герцог построил его на деньги, награбленные им во время войны в Ганновере. Несмотря на то, что дворец Ришелье был разрушен по постановлению конвента, круглый павильон уцелел и с тех пор стал сдаваться устроителям общественных балов. После термидора в этом Ганноверском павильоне собиралось всё парижское общество, которое слишком долго было лишено всяких развлечений. Там устраивались так называемые балы жертв. Дети лиц, погибших на эшафоте или просто убитых, являлись на бал с изображением тех ран, от которых скончались их родители. У высокой дамы, родители которой были гильотинированы, вокруг шеи виднелась узкая красная полоска. Франт, отец которого был убит в Вандее пулей или штыком, изображал на своей одежде кровавое отверстие, пробитое свинцом или сталью. Многие являлись в жилетах из человеческой кожи, которая сохраняла ещё следы полученных ран. Это был жестокий способ возбудить реакцию и вызвать мщение, который привёл в конце концов к страшной бойне у церкви Св. Рока. Но во время консульства, после нескольких лет затишья, парижское общество думало уже только о развлечениях без всяких задних мыслей и об удовольствиях без всяких принуждений.

Балы в Ганноверском павильоне особенно привлекали буржуазию, которая отдыхала здесь после стольких превратностей судьбы. «Невероятные» соперничали здесь в щегольстве и галантности с офицерами победоносной армии. Молодые люди не брезговали ухаживать здесь изо всех сил.

Около десяти часов вечера супруги Лербур вошли в галерею нижнего этажа. Великолепное платье Эмилии из индийской кисеи было подхвачено выше талии шёлковым синим поясом. На её обнажённой шее красовалось ожерелье из камей, прелестная головка была причёсана наподобие гречанки. Её появление произвело сенсацию в толпе, через которую ей нужно было пройти. Её муж, в голубом камзоле и белом жилете, с довольным видом шёл сзади неё.

Танцевали очень оживлённо. Эмилия сразу заметила группу женщин, среди которых были и её знакомые. Она направилась к ним и стала искать два места, которые ей сейчас же были уступлены двумя франтами. В этой группе царила мадам Летурнер, муж которой соперничал с Бьеннэ, золотых дел мастером, поставлявшим вещи первому консулу. Тут же находились гражданки Лемеллье, жена крупного интендантского поставщика, и Бенсаррид, муж которой служил главным казначеем армии. Множество молодых людей увивалось вокруг гражданки Жюно, отличавшейся столько же красивым лицом и белокурыми волосами, сколько острым и насмешливым умом. Появилась наконец и креолка мадам Гамелэн, которую вёл под руку блестящий Монтрон. На одно мгновение во время перерыва в танцах мелькнуло развевающееся платье и беломраморные плечи m-me Тальен, окружённой тучей поклонников.

Но толпа танцующих снова хлынула в зал, и «богородица термидора» скрылась из глаз, увлекая за собой своих кавалеров.

Едва Эмилия успела сесть, как Лербур вскричал:

— А, вот и гражданин Леклер!..

Блестя молодостью, Сан-Режан с улыбкой двигался к Эмилии, чтобы поздороваться с нею. Вместе с ним шёл какой-то господин довольно заурядной наружности, но одетый очень богато, который обращался с ним довольно фамильярно.

— Представь меня, Леклер, твоим друзьям, — сказал он угрюмо.

Сан-Режан, пожав руку Эмилии и Лербуру, дал пройти вперёд своему спутнику.

— Гражданин Лимоэлан... мой земляк... я его встретил здесь в зале, где совсем не ожидал его найти, ибо он охотнее занимается игрой, чем танцами.

— Я здесь случайно... Но я чрезвычайно рад, что пришёл сюда, так как имел удовольствие познакомиться с вами. — Отвесив поклон Эмилии, он повернулся к её мужу. — У меня здесь назначено свидание с этим плутом Фену, правительственным комиссаром, который сумел так ловко ограбить Неаполитанское королевство после его завоевания. У него со мной счёты... И сам чёрт его не заставит свести их со мною...

— Деньги легче брать, чем отдавать, — смеясь заметил Лербур.

Оркестр заиграл какой-то танец. Сан-Режан предложил руку Эмилии, и они присоединились к танцующим.

— Чёрт возьми, гражданин, — сказал Лимоэлан, — тут такая толпа. Пойдёмте лучше в буфет. Там не так жарко и можно освежиться на свободе.

Эмилия и Сан-Режан, танцуя, оказались на другом конце зала. На пороге длинной галереи, превращённой в зимний сад, они остановились. Там разбросанными группами сидели франты со своими дамами, которые, удалившись от шума празднества, могли спокойно предаваться здесь кокетству. Сюда уединялись и парочки, под ветви экзотических деревьев, в прохладную атмосферу растений, в глубину беседок из кустов, которые скрывали их от любопытных взглядов.

Сан-Режан и его дама медленно вошли в сад и, не давая себе труда оглядеться, направились к маленькой круглой беседке около мраморного бассейна, в который стекала вода, струившаяся из пасти дельфина.

Их отделяла от других непроницаемая зелёная стена.

Увидя, что они совершенно одни, они сели. Сан-Режан взял Эмилию за руку, которую она не отнимала, и поднёс её к губам. Лицо молодой женщины было грустно. Она спросила, как бы подчиняясь овладевшей ею мысли:

— Это правда, что вы завтра едете?

— Да, так нужно. Мои дела требуют этого.

— Ваши дела? У вас действительно есть какие-нибудь дела?

— Конечно. Необходимо следить за ними внимательно. Но я уеду не надолго.

— На сколько?

— На неделю.

Улыбка снова появилась на губах мадам Лербур.

— И вы опять приедете и поселитесь в Париже?

— Да.

— И мы будем видаться в «Bonnet Bleu»?

— Непременно. Я ведь должен отчитаться перед вашим мужем относительно поручений, которые он мне дал.

Она с неудовольствием покачала головой.

— Не смейте обращаться со мной, как с глупенькой, которая не понимает того, что видит. Неужели вы надеетесь убедить меня, что вы действительно торговец шёлком и бархатом? Вы кавалер де Сан-Режан...

— Нет, я Виктор Леклер, друг г-на Лербура. Ваш муж не допустил бы к своему столу Сан-Режана. Ему оказал услугу странствующий торговец, который и в будущем может быть ему полезен. Он никогда не узнает, что Виктор Леклер...

— Но ведь я-то знаю Сан-Режана и вовсе не уверена в его намерениях после того, как он переоделся буржуа. Это наводит на мысль о политике. Ради Бога дайте мне слово, что вы не будете рисковать жизнью в какой-нибудь политической авантюре.

— Какая вы странная! — сказал Сан-Режан, глядя на неё с такою нежностью, что она невольно опустила глаза. — Я надел другую личину, конечно, только для того, чтобы проникнуть к вам. Вы одна заставили меня это сделать.

— А это странное вмешательство мадам Бонапарт в тот вечер, когда она отпустила меня и мужа, а вас оставила, чтобы представить первому консулу... Это не было условлено заранее?

— Не могу отрицать, что у меня есть связи с правительством и что Бонапарт иногда входит со мной в сношения. Но это должно только успокоить вас. Если я являюсь доверенным лицом первого консула... то мне нечего бояться. Наоборот!

— Всё это очень неясно для меня. Простая женщина, как я, едва ли может всё это понять. И если вы меня обманываете...

— Могу ли я вас обманывать, Эмилия! Что же вы думаете обо мне? Когда я говорю, что люблю вас, то каждое слово идёт прямо от сердца...

— Когда вы это говорите, я считаю вас чистосердечным... Ни ваш голос, ни ваш взгляд не могут лгать. Но не то было минуту тому назад. Тут уже заметна хитрость, уклончивость, которая меня испугала.

— Прошу вас, не мучьте себя понапрасну, Эмилия... Не старайтесь допытаться до того, что составляет тайну моей жизни. Между нами должен быть только вопрос о любви. Ничто не может отвратить моего сердца от вас. Довольствуйтесь тем наилучшим, что я могу вам отдать, и уделите мне за это хоть немного сочувствия.

Глаза Эмилии были полны слёз.

— Неблагодарный! Разве вы не замечаете, что я и так слишком слаба с вами. Вашими союзниками в борьбе со мной служат воспоминания молодости. Когда я вас увидела, мне показалось, что я опять в моей родной Бретани с моими родителями, среди друзей, которых я потеряла. Вы привязали меня к себе цепью моих собственных мыслей... Если я теперь слушаю ваши слова, то не думайте, что я пуста и легкомысленна. До сего времени я была равнодушна к ухаживаниям и ни за что на свете не согласилась бы, чтобы на моего мужа пала какая-нибудь тень. Но судьба толкнула вас мне навстречу, и во мне поднялось доселе незнакомое чувство — приятное и мучительное одновременно. Что теперь со мной будет? Порою мне кажется, что я уже не принадлежу себе самой и отдана вам. Прошу вас, сжальтесь надо мной, не заставляйте меня страдать...

— Великий Боже! — воскликнул Сан-Режан. — Не бойтесь меня. Каждое биение моего сердца принадлежит вам.

— Я уверена, что вы не заставите меня страдать нарочно. Я уверена в вас. Но события, в которых вы замешаны, удручают меня. Вот чего я боюсь.

— Нет, вы знаете только Виктора Леклера. Если Сан-Режан будет в чём-либо замешан, он не скомпрометирует и не впутает вас.

— Но за вас я боюсь больше, чем за себя.

Сан-Режан наклонился к ней. Сидя под платаном, ветки которого склонялись почти до земли, они были укрыты от посторонних глаз. Музыка из залы доносилась, как отдалённая мелодия. Сан-Режан тихо привлёк к себе Эмилию, и они обменялись поцелуем.

Молодая женщина первая пришла в себя и вырвалась из объятий Сан-Режана.

— Мы с ума сошли! Нужно вернуться в зал. Наше отсутствие, может быть, уже замечено...

Они поднялись. На другом конце зимнего сада раздался громкий смех. То были молодые офицеры, окружавшие m-me Гамелэн, которая слушала их, играя своим веером, в центре которого было приделано зеркальце. Сан-Режан и его спутница тихо прошли под руку мимо них и, выйдя в зал, смешались с толпою танцующих.

Лербур сидел и разговаривал со своими знакомыми.

Увидя жену, он улыбнулся и спросил весело:

— Хорошо танцевали?

— Мы только прошлись по залам, — отвечала Эмилия.

Сан-Режан поклонился ей и отошёл в сторону. Он смотрел на неё в опьянении от её красоты и изящества. Какая разница между мрачными, кровавыми мыслями, которые носились в его уме, и мечтой о любви, которая только что зародилась! Как будто для того, чтобы ещё более подчеркнуть эту разницу, к нему подошёл тот самый человек, которого он представил под именем Лимоэлана. Была минута, когда он оказался между своей прелестной возлюбленной и этим подозрительным знакомцем. Поражённый этим контрастом, он провёл рукой по лбу. Но решимость его не поколебалась и, поклонившись ещё раз Эмилии, он взял Лимоэлана под руку и отошёл с ним в сторону.

В буфете почти никого не было. Они уселись за круглым столиком с мраморной доской и спросили себе мороженого. Продавщица за конторкой была совершенно поглощена разговорами с маленьким старичком, тем самым, к которому Германсия и Зоя из «Bonnet Bleu» относились с таким вниманием. Он, по-видимому, не заметил появления новых посетителей. Он повернулся к ним спиной и продолжал любезничать с кассиршей.

— Я отправил сегодня вечером Жоржа, — тихо сказал Лимоэлан, наклонившись к самому уху Сан-Режана. — Мы с Пико проводили его до Монружа. Там уже ждала его смена лошадей. Через четыре дня он будет уже в Ванне. Здесь он оставил только меня и Карбона для исполнения твоих приказаний. Ты нам скажешь, что ты будешь делать...

— Теперь пока нет. Нам нужно исчезнуть и скрыться с глаз. Полиция гоняется за нами по пятам. Лаверньер, который пытался пробраться в наш секретный комитет при помощи Косте, изобличён Валори. Это агент Фуше, который, впрочем, точит зубы на полицию первого консула и на чиновников Дюбуа... Под личиною Лаверньера удалось открыть Ферюссака, того самого, который занимался шпионством на юге, выслеживая членов общества Еху. Если бы хорошенько порыться, то вместо Ферюссака оказался бы какой-нибудь другой агент полиции... Нужно остерегаться всех и никогда не посылать друг другу писем даже под условными кличками.

— Ты говоришь великолепно, — сказал Лимоэлан. — Нужно остерегаться не одной полиции, но и любовных увлечений. Женщины, изволите ли видеть, бывают не менее опасны, чем сыщики!.. И ты хорошо сделаешь, если воспользуешься моим советом.

— На что ты намекаешь?

— Очень просто. Берегись прелестной гражданки, около которой я тебя сейчас видел...

— Это бретонка, из знатной семьи. Она неспособна на измену.

— Вот как губят себя люди! Недоверие — это первая статья в кодексе заговорщиков. В особенности следует беречься женщин. Первая же женщина и погубила первого человека. По злобе или так, но женщины были причиной того, что падали головы всех вождей партии, которые поддавались на их соблазны. Послушай, друг мой, отойди от этой красивой женщины, или же откажись от политики и живи исключительно для любви.

— Ну, успокой свои страхи! Впрочем, завтра я уезжаю из Парижа и мне будет, значит, не до любви. У меня есть поручения от принцев для роялистских комитетов юга. Кроме того, я хочу попутешествовать по провинции. Никому другому, кроме тебя, неизвестно, зачем я отправляюсь. Лербур уверен, что я еду за шелками и бархатом, и поручил мне сделать для него закупки в Лионе. Впрочем, во время моего пребывания в Лионе даже самый искусный сыщик не заметит за мной ничего подозрительного: я буду встречаться только с фабрикантами. Ну, а теперь идём отсюда. Мне нужно ещё повидаться с Карбоном у меня в гостинице.

С этими словами он встал. Лимоэлан постучал о стол серебряной монетой и потребовал счёт.

— Я пойду с тобой до гостиницы «Красный Лев».

— Как хочешь. Я только прощусь с мадам Лербур и затем я к твоим услугам.

Они прошли через зал для танцев и приблизились к группе, где царила Эмилия. За нею ухаживал красавец полковник Дорсен, один из наиболее блестящих офицеров армии, но лицо молодой женщины было озабочено. Возвращение Сан-Режана прогнало это выражение. Молодой человек издали смотрел на ту, которую он так любил. Увидев настойчивое ухаживание военных, он только улыбнулся. Она надула губки, как бы говоря: «Видите, какой назойливости вы предоставляете меня». Насмешливым взглядом он указал ей на её мужа, сидевшего рядом с нею. Мадам Лербур только слегка пожала своими белыми плечами. В её взгляде выражалось пренебрежение: простак! разве он может что-нибудь заметить?

Сан-Режан решился подойти. Дорсен смерил с ног до головы выскочку, который осмеливался мешать ему, но встретил в ответ такой твёрдый и смелый взгляд, что невольно поубавил своей развязности.

— Желаю вам весело провести вечер, гражданин Лербур, — сказал Сан-Режан. — А с вами, гражданка, я на некоторое время прощусь, — прибавил он, наклоняясь к Эмилии. — Как только вернусь, сейчас же постараюсь побывать у вас. Мне нужно будет дать отчёт вашему мужу относительно ? ?.

— Как приедете в Лион, сейчас же напишите мне и сообщите ваш адрес, — сказал Лербур. — Может быть, мне понадобится навести там кое-какие справки, а, может быть, и дать вам ещё какое-нибудь поручение.

— Конечно, конечно.

Он пожал руку мужу и поцеловал ручку жены, с манерами настоящего аристократа и, поклонившись ещё раз, вышел из зала.

— Эти приказчики — удивительный народ! — начал Дорсен ядовито. — Они напускают на себя такой вид, который напоминает о прежнем режиме!

— Что прикажете делать, полковник, — добродушно сказал Лербур. — Теперь всё пошло навыворот. Маленькие люди имеют вид больших сеньоров, а люди наиболее значительные кажутся ничтожеством. Надо к этому привыкать.

— Мы покажем всем им их место! — вскричал полковник, встряхивая своими завитыми, как у женщин, локонами. — Блеском своих побед армия затмит всё и займёт первое место. Видите ли, гражданин Лербур, первый консул это, конечно, хорошо, но этого ещё недостаточно. Нам нужно пожизненного консула, а то и императора.

— Тише, тише, полковник! — боязливо зашептал Лербур. — Что, если бы нас услыхали!

— Кто осмелится нам противиться? Якобинец Моро или роялист Пишегрю! Нас в армии, по крайней мере, тридцать тысяч таких, как я, и все мы готовы прокричать громко то же, что я вам только что сказал. Брюмер показал, что мы больше не позволим водить себя за нос разным адвокатам. Чёрт бы взял всех этих идеологов! Нам больше незачем ломать голову: у нас есть Бонапарт!

Он ловко повернулся на каблуках и наклонился к Эмилии.

— Не соблаговолите ли пройти со мною тур контрданса?

— Благодарю вас, полковник, но я устала, и мы сейчас уезжаем.

— Ещё бы! Франт-то уже уехал! — проворчал сквозь зубы полковник. — Ей теперь тут нечего делать, а муж и не подозревает.

Он поклонился мадам Лербур и присоединился к другой группе.

Сан-Режан и Лимоэлан шли вместе по улице Порт-Масон. Дойдя до улицы Св. Августина, они углубились в извилистые переулки Бютт де Мулэн. Вдруг Сан-Режан, беспрестанно оглядывавшийся, на минуту остановился и сказал своему спутнику:

— За нами следят. Сделай вид, что ты этого не замечаешь, и пойдём скорее.

Они оба были молоды и проворны. Сделав сотню быстрых шагов, они скрылись из глаз преследователей и, повернув на улицу Св. Анны, исчезли в тени больших ворот. Через несколько секунд сзади послышались осторожные шаги, и какой-то человек, не замечая их, быстро прошёл мимо и исчез в сумраке.

— Не худо, по-моему, принять некоторые предосторожности, — сказал Лимоэлан. — Ты поступишь благоразумнее, если не покажешься больше в гостинице «Красный Лев». За нами гонится полиция. Но какая?

— Конечно, полиция этого проклятого Фуше. Он ведёт тайные сношения не только с нашими друзьями, но даже и с принцами. Он так хорошо умеет притворяться изменником, что каждый воображает, что он готов изменить в его пользу. На самом же деле этот каналья работает только для самого себя. Будет удивительно, если его когда-нибудь не расстреляют или же он не погибнет, получив двенадцать пуль в живот. Первый консул ненавидит его...

— Это ренегат, цареубийца, самый гнусный из всех людей...

— Отвратительная личность. Но за него все.

— Его даже любят.

— Не всё коту масленица.

Они дошли до дворца Тюильри.

— Запомни это место, — сказал Сан-Режан своему спутнику. — Когда Бонапарт выезжает из дворца, он всегда пересекает эту площадь. Решительному человеку очень легко, скрывшись за угол улицы Роган, выстрелить в карету первого консула в упор, и если б у него пистолет был заряжен хорошей щепоткой пуль, например... Что ты об этом скажешь?

— Мысль недурна!

— Мы ещё поговорим об этом, когда я возвращусь из предстоящего путешествия, друг мой. С этого дня не худо будет, если ты иной раз пройдёшь по этой площади. Надо измерить расстояние, изучить окрестности. Следует также присмотреться к близлежащим лавкам и навести справки насчёт их хозяев. Надо всё предвидеть и всё рассчитать, когда рискуешь жизнью, стремясь уничтожить столь опасного врага...

— Ладно, — отвечал Лимоэлан, бросив на него твёрдый взгляд. — Ты можешь вполне положиться на меня. А теперь расстанемся. Тебе незачем давать больше мне какие-либо указания.

Они пожали друг другу руки. Сан-Режан пошёл по направлению к Пале-Роялю, а Лимоэлан исчез в темноте узких переулков.

Едва успели они разойтись, как в темноте показалась из-за угла тень, которая подвигалась вперёд с большой осторожностью. То был старый франт, мелькавший на балу в Ганноверском павильоне, и ухаживавший за Германсией и Зоей в магазине «Bonnet Bleu». Теперь свет фонаря осветил его фигуру. Он смотрел вслед удалявшемуся Сан-Режану и бормотал про себя:

— О чём они говорили, оглядывая эту площадь? Ах, если б я мог их слышать!

И он снова пустился в дорогу, держась от Сан-Режана шагов на сто. Следить за ним было легко, молодой человек не скрывался и шёл прямо к себе на улицу Сухого Дерева.

Было уже около двух часов ночи, когда он добрался до гостиницы «Красный Лев». В доме царили мрак и безмолвие. Сан-Режан вошёл в будку сторожа, который спал с сжатыми кулаками. На половину потухшая лампа стояла на столе. Не будя его, Сан-Режан взял свой ключ, свечу и поднялся к себе.

Сыщик, вполне уверенный в том, что теперь он легко может захватить его завтра утром, пошёл дальше по улице Сухого Дерева и, достигнув площади Дофина, вошёл в дом, принадлежавший некоему Браконно. Поднявшись по лестнице, он открыл дверь, вошёл в свою комнату, где производились переодевания, и, сняв свой костюм, сел верхом на стул, снял парик, вытер лицо и предстал в своём настоящем виде. Затем он прошёл в столовую, порылся в буфете, отыскал там кусок телятины, хлеб и бутылку вина. Усевшись спокойно за стол, он принялся ужинать, словно истый буржуа, вернувшийся из театра.

Он ел очень медленно и, казалось, был погружен в глубокие думы. Затем, насытившись, он закурил трубку и уселся в кресло. Выкурив трубку, он сказал:

— Ну, на сегодня довольно.

И вскоре отправился в спальню и лёг спать.

При первых проблесках дня гражданин Браконно уже проснулся. Он имел способность просыпаться тогда, когда хотел. Он вскочил с постели и открыл ставни. Свежий утренний ветерок пахнул в его худое смуглое лицо с коротко остриженными волосами. Это была его настоящая физиономия, которую знали лишь очень немногие. Затем он прошёл в свой кабинет и через четверть часа вышел оттуда в образе краснощёкого буржуа, которого мы уже видели у министра полиции. Он прошёл через столовую и прихожую и через отверстие, незаметно проделанное во входной двери, осмотрел лестницу, желая удостовериться, не караулит ли его кто-нибудь на лестнице.

Всё было тихо и пустынно. Он вышел и быстрыми шагами направился к гостинице «Красный Лев». Войдя в контору, он спросил с сильным провансальским акцентом:

— Гражданин Леклер дома?

— Гражданин Леклер не живёт здесь, — отвечал хозяин гостиницы.

— С которых же пор?

— Со вчерашнего дня.

— Переехал?

— Нет, совсем уехал из Парижа.

— Куда?

— В Лион по своим делам.

— А когда он вернётся?

— Он этого не говорил. Но, вероятно, не скоро, так как он расплатился совсем и забрал все свои вещи.

— В таком случае, где же мне его найти?

— Пишите ему сюда. Мы перешлём ему письмо в Лион.

— А, значит, у вас есть его адрес?

— Да, только он просил нас не сообщать его никому, скрываясь от кредиторов.

— А, плутяга!

— Что прикажете делать, гражданин. Человек он молодой, любитель всяких удовольствий, ну, вот и тратит больше, чем у него в кошельке. Приходится прибегать к займам.

— Скверная привычка!

— Конечно, но адреса своего он нас просил не сообщать.

— Хорошо, в таком случае, я ему напишу. До свидания, гражданин.

Он отправился дальше. Он был сбит с толку. Быстрота, с которою Сан-Режан скрылся от его преследования, являлась в его глазах доказательством того, что преследуемый принимал тоже меры предосторожности и держался настороже. Очевидно, Валори предупредил его, чтобы он не очень доверял ему. Но если роялисты знали Лаверньера, то Браконно был им неизвестен. В своём новом виде агент Фуше не боялся, что его узнают. Он шёл по улицам, думая о своей неудаче и возлагая, как истый полицейский, все надежды на счастливый случай.

Словно увлекаемый каким-то тайным инстинктом, он очутился перед транспортной конторой, носившей название Большой конторы. Нагруженный дилижанс уже готовился тронуться в путь. Багаж был уже уложен, а пассажиры, столпившись около распорядителя, раздававшего номера мест, прощались с родственниками и друзьями, пришедшими их проводить.

— Гражданин Леклер! — громко выкрикнул распорядитель.

Так как ответа не было, он крикнул опять:

— Гражданин Леклер здесь?

— Он уже сидит, — отвечал голос из глубины дилижанса.

— Хорошо, — проворчал распорядитель. — Но садиться раньше переклички нельзя. Места могут выбирать те, кто записался раньше.

— Но никто не жалуется! — отвечал тот же голос.

Распорядитель, обратившись к кондуктору, принялся пересчитывать вещи, сданные в багаж. Вдруг он почувствовал, что кто-то дёрнул его за рукав. Обернувшись, он увидел перед собою краснощёкого человека.

— Что вам угодно, гражданин?

— Место наверху, если можно.

— Куда вы едете?

— В Шалон.

— Есть место рядом с кучером.

— Запишите его за мной.

— На чьё имя?

— На имя Эвариста Немулэна, торговца винами, живущего в доме 17 по улице Сан-Виктор.

— Влезайте. Багажа с вами нет?

— Багаж будет отправлен после.

Полицейский быстро вспрыгнул наверх, успев бросить взгляд внутрь кареты и заметив Сан-Режана, который сидел в углу у входной двери. Благословляя судьбу, которая навела его на потерянный было след, он схватил рог и, притворяясь будто не умеет с ним обращаться, издал звук, которым обыкновенно даётся знать о том, что дилижанс отправляется.

— Вот чудак-то! — заливаясь смехом, сказал кучер.

Приставив рог к губам, он, словно эхо, ответил Эваристу Немулэну. Тяжёлый экипаж зашевелился и, гремя гайками, тронулся по мостовой.

Сан-Режан, сидевший рядом с пожилой дамой и напротив пехотного офицера, не узнал в только что прибывшем пассажире агента, приставленного к нему Фуше.

Погрузившись в дремоту, он видел перед собой Эмилию. Ему было грустно, что приходится уезжать в то время, когда он был бы счастлив остаться возле той, которую он так любил. Сначала он сблизился с нею с заднею мыслью, с целями чисто политическими. Но теперь их заменила искренняя, всё возраставшая страсть. Теперь он уже не был только политическим заговорщиком, который пользовался домашним очагом Лербуров для того, чтобы удобнее было скрывать свои интриги. Теперь это был влюблённый, для которого счастье — быть около любимой женщины.

Она покорила его благодаря своей красоте и властному голосу их общего происхождения. Как и он, она происходила из знатной семьи. Она разделяла его идеи и стремления. Революционный режим, исправленный вмешательством Бонапарта и державшийся благодаря общей усталости, казался ей в сравнении с монархией чем-то недостаточным. Она не могла забыть жестокостей Карье в Нанте: массовых расстрелов, потоплений. В её памяти звучали ещё воинственные крики шуанов Стоффе и де ла Рошжаклэна, страшным потоком наводнивших площадь Буффе. Она помнила, при каких жестоких обстоятельствах она согласилась выйти замуж за Лербура. И, разделяя чувства своего земляка, которого послала ей судьба, она стала разделять и его любовь. Она не могла скрыть этого от него. И в этот ранний час, направляясь по дороге в Лион в дилижансе, влекомом пятью лошадьми, он знал, что Эмилия в своей комнате на улице Сент-Оноре думает о нём.

До самого Вильнева Сан-Режан ехал в каком-то забытье. Там по длинному и крутому берегу дилижанс стал двигаться медленнее. Кучер слез с козел. Эварист Немулэн последовал его примеру. Пассажиры, сидевшие внутри дилижанса, выразили желание поразмять ноги. Воспользовавшись тем, что лошади остановились, чтобы немного передохнуть, Сан-Режан и офицер вышли из дилижанса на пыльную дорогу.

Стояла чудная погода. По ясному небу, словно стадо барашков, бежали облака. Идти по траве было очень приятно. Путники тронулись. К ним присоединился и мнимый торговец винами.

— Нужно будет позавтракать на этом холме, — начал он. — У меня ещё маковой росинки во рту не было, а это нездорово глотать натощак утренний воздух. Я думаю, вы не отказались бы проглотить чашку кофе с тартинками, пока будут перепрягать лошадей, а?

— В вашем распоряжении будет четверть часа.

— Если хорошенько распорядиться, этого будет довольно!

— А к обеду мы будем в Мелоне, надеюсь?

И с заискивающим видом он посмотрел на Сан-Режана, который продолжал держаться с ним холодно.

— Но прежде, чем попасть в Мелон, — начал опять мнимый виноторговец, — нужно ещё проехать Льерсент, где недели две тому назад ограбили почту из Лиона.

— Не бойтесь ничего! — сказал офицер. — Если негодяи, ограбившие почту, только осмелятся показаться, то им будет с кем иметь дело. Мои пистолеты со мной.

— Ой, ой! Надеюсь, они не заряжены? — вскричал Немулэн, притворись испуганным. — Нет ничего опаснее для соседей и ничего безвреднее для грабителей, чем эти пистолеты!

— Что, вы сомневаетесь в моей храбрости? — вскричал офицер.

— Вовсе нет! Боже, меня сохрани! Но когда стреляют из пистолетов, пули летят, куда им вздумается... И чаще всего в сторону, а не вперёд... Впрочем, если господам грабителям вздумается напасть на дилижанс в Сенарском лесу, то нам придётся только улыбаться им.

— Нужно защищаться не на живот, а на смерть.

— Кондуктор! — вскричал Немулэн. — Отберите сию минуту оружие у этого господина. Он нас всех погубит! Защищаться! Неужели вы говорите это серьёзно? Судите сами, господа!

Говоря так, он обратился прямо к Сан-Режану, так что тому не было никакой возможности уклониться от ответа.

— Я полагаю, что господин офицер говорил, как полагается храброму человеку. Во всяком случае, я разделяю высказанное им мнение, — отвечал Сан-Режан.

— Вы хотите, кажется, сказать, что я не принадлежу к храбрым людям? — возразил мнимый виноторговец, поднимаясь на кончики носков.

— Я ничего не желаю этим сказать, сударь, — равнодушно отвечал Сан-Режан. — Вы спрашиваете меня, а я отвечаю. Бросим этот разговор! Он меня не интересует.

— Позвольте узнать, с кем я имею дело?

— Это не секрет. Кондуктор может вам сообщить это. Моё имя внесено в список пассажиров. Впрочем, я могу вам сообщить его сам: Виктор Леклер, торговец шёлковыми товарами и бархатом.

— А, как это кстати! — воскликнул Немулэн, на лице которого выразилось полное удовольствие! — Мы с вами, так сказать, соратники! А я торговец вином. Вот вам моя рука, пожмите её, гражданин, и пусть воцарится согласие между нами! Я несколько суетлив, но у меня доброе сердце.

С этими словами он протянул Сан-Режану свою широкую руку, в которую тот с отвращением вложил свои пальцы.

— Вот так! Теперь пора садиться в дилижанс. Лошади уже отдохнули. Ну, кучер, отпусти вожжи и поскачем!

И он изобразил звук рожка кондуктора. Во время перемены лошадей в Вильневе он чрезвычайно ухаживал за дамами и предложил угостить их бриошами. Хотя он казался несколько навязчивым, но тем не менее все с ним перезнакомились. Он всё уговаривал Сан-Режана пересесть к нему и занять место возле кучера.

— Оттуда великолепный вид, вот увидите.

Но молодой человек, вежливо извиняясь, отклонил его предложение под тем предлогом, что во время переезда ему надо будет пересмотреть свою записную книжку с поручениями и что, таким образом, до самого Монторо он будет занят.

В Мелоне во время ужина чересчур сангвинический темперамент торговца вином сделал его всеобщим посмешищем. Когда наступила ночь, пассажиры предложили Немулэну потесниться и уделить ему местечко внутри омнибуса, чтобы он мог укрыться в нём от ночного холода. Тот охотно принял предложение и втиснулся между старой дамой и Сан-Режаном, благо оба они были худощавы.

Дальнейшее путешествие прошло без всяких приключений. Из Шалона Немулэн и Сан-Режан двинулись дальше по воде. Когда они прибыли в Лион, можно было подумать, что это самые близкие друзья.

VIII

На самом деле Сан-Режан и не думал отказываться от своей сдержанности. Он не позволял своему спутнику проникнуть в свои тайны и больше, чем когда-либо, играл роль Виктора Леклера, торговца шёлковыми товарами. Напрасно Немулэн пробовал разные подходцы: Сан-Режан начал уже подозревать его настоящую роль.

Как только они прибыли в Фонтенбло, явился полицейский комиссар, чтобы осмотреть багаж дилижанса. Ему донесли, что под видом этого багажа пересылается на юг транспорт оружия. Он потребовал у всех пассажиров паспорта. Пока производился этот осмотр, Немулэн, как будто случайно, находился на дворе гостиницы. Только комиссар вышел, как Немулэн появился в комнате, разразился бранью по адресу комиссара, который, по его словам, крайне грубо потребовал от него во дворе предъявить ему свои бумаги. Но у него есть средство осадить этого господина: консул Камбасарес — его земляк!

Очень трудно было его успокоить, так что хозяину пришлось даже выставить ему бутылочку бордо, чтобы вызвать опять улыбку на его скривившихся от раздражения губах.

Сан-Режан, наблюдавший издали ссору торговца с комиссаром, заметил, что, напротив, между ними всё обошлось очень мирно. Комиссар, казалось, больше отвечал, чем спрашивал. С этого момента Немулэн окончательно стал ему подозрителен, несмотря на то, что всю дорогу продавал вина и на каждой станции предлагал содержателям свои услуги.

По приезде в Лион Немулэн сказал своему спутнику:

— Если вы не знаете, где остановиться, то я могу вам рекомендовать гостиницу «Единорог» на площади Бротто. Это как раз в центре города. Я там всегда останавливаюсь, когда бываю в Лионе. Там меня принимают с особенным вниманием.

Сан-Режану захотелось посмотреть, до чего может дойти наглость Немулэна, и так как ему было всё равно, где остановиться, то он решил последовать данному совету.

К величайшему своему удивлению, он увидел, что Немулэн сказал правду, что его действительно хорошо знали в гостинице «Единорог» и что он поставлял туда вино, которое не переставал расхваливать. Недоверие его стало понемногу ослабевать. Но он был родом из Бретани и не легко менял своё мнение. Он продолжал наблюдать за Немулэном, который становился всё оживлённее, и стал прислушиваться к излияниям своего дорожного товарища. Этот последний неожиданно изменил тон и пустился в такие откровенности, которые глубоко изумили Сан-Режана.

— Послушайте, Леклер, — в первый же вечер сказал Немулэн, когда они пообедали и пили кофе. — Мы теперь одни с вами, и меня мучит совесть за то, что я был с вами недостаточно откровенен. Я упрекаю себя, зачем я завёз вас в эту гостиницу «Единорог». Я имел в виду удовольствие, которое мне доставляет ваше присутствие, и совершенно упустил из виду вас самого. А между тем это может вас скомпрометировать.

— Как? Что такое? — вскричал Сан-Режан.

— Это, знаете, вещь очень щекотливая и мне трудно вам это высказать. Не спрашивайте меня. Будьте довольны тем, что я с вами так откровенен. Забирайте свои вещи и переезжайте скорее в гостиницу где-нибудь на другом конце города. Лучше будет, если вас не будут видеть со мною.

— Но почему же?

— Нет! Нет! Не спрашивайте! Сделайте то, что я вам советую. Этим советом я докажу мою преданность.

— Я очень этим тронут, но тем не менее не понимаю ничего. Что вы банкрот, что ли, или фальшивомонетчик?

— Нет, нет! Моё доброе имя не запятнано ничем!

— Уж не принимаете ли вы участие в каком-нибудь заговоре?

Немулэн молчал, устремив на Сан-Режана испытующий взгляд. Он видел, что тот удивлён.

— А если бы и так? — сказал он, внезапно заволновавшись. — Что ж, неужели бы вы стали избегать меня? Какого вы образа мыслей, Леклер? Вы за революцию, которая воплотилась в этом проклятом Бонапарте? Или, быть может, вы желаете принцев?

При этих словах Сан-Режан застыл в бесстрастии. Теперь он мог сказать уверенно: его дорожный товарищ не кто иной, как провокатор, который играет с ним опасную игру. Всё поведение, выходки и разглагольствования Немулэна теперь стали для него ясны. Он понял, однако, что если он его оставит сейчас же или будет принимать против него меры предосторожности, то он только укрепит в провокаторе подозрения, которых, быть может, у него пока ещё нет. Поэтому он ответил с притворным ужасом:

— О чём вы говорите? Какого я образа мыслей? У меня один образ мыслей: заработать побольше денег, перебраться в Париж и поскорее опериться самому. Конечно, революция и происки революционеров мне не по сердцу, так как они тормозят дело. Но когда приходится высказываться за ту или другую партию, тут я очень осторожен. Но, гражданин Немулэн, каким образом вы могли впутаться в политические авантюры? Я убеждён теперь, что вы плетёте какую-то интригу против правительства.

— Тише! — шепнул Немулэн. — Ну, да, я приехал, чтобы повидаться с роялистами юга. Я начну с Лиона, где у меня есть надежные друзья среди простого народа. С большими господами вроде Поммадеров, Керси, Сан-Оранов мне дело иметь не приходится.

Сан-Режан вздрогнул. Немулэн назвал ему как раз трёх главарей роялистов, к которым ему были даны поручения из Парижа.

— Я работаю здесь среди ткачей, — продолжал мнимый Немулэн. — Это хороший материал для восстания. Подготовляя его, я рискую своей шкурой. Но я не хотел бы рисковать вашей... если только у вас у самого нет причины...

И он снова посмотрел на Сан-Режана, как бы вызывая его на полную откровенность, но тот сделал вид, что не понимает этого.

— Очень советую вам, — продолжал Сан-Режан, — образумьтесь, пока не поздно. Вы погубите себя! Какие у вас могут быть надежды! Бороться против правительства первого консула, который опирается на свои двадцать побед и всеобщее удивление? Об этом нечего и думать! Лучше продавайте своё вино и не впутывайтесь в другие дела... Никто вас не поблагодарит за вашу самоотверженность. Принцы — народ очень неблагодарный.

— Нет! Я поклялся умереть за них! Прощайте, Леклер! Я не хочу посвящать вас в мои замыслы. Если вы отсюда не переедете, то я перееду. Я хочу доказать вам свою дружбу и честность.

Несколько минут он продолжал ещё говорить на эту тему. Немулэн пустился опять в откровенности, из которых Сан-Режан убедился, что если он знает отдельных роялистов, то организация партии ему неизвестна. Сведения относительно видных роялистских деятелей в Лионе, которыми он располагал, он мог почерпнуть у местной полиции. Видимо, это был человек очень опасный, который вёл большую игру. Расстаться с ним сразу значило бы развязать ему руки и дать ему возможность шпионить без всяких помех. Лучше будет придерживаться прежнего образа действий, играть простака и быть настороже. С таким спутником нужно бояться всего. Сан-Режан всегда носил при себе оружие, а его сила и ловкость служили для него достаточной защитой против внезапного нападения.

Самым аккуратным образом он начал посещать все шёлковые фабрики. Поручения, которые ему дал Лербур, были теперь весьма кстати. Они давали ему возможность возвращаться в гостиницу с кучей всяких образчиков и рассказывать о впечатлениях, полученных за день.

Немулэн, знавший точно, с кем имеет дело, удивлялся его хладнокровию, выдержке и ловкости. Он даже почувствовал к молодому человеку настоящее уважение. Ему было приятно, что он нашёл себе достойного партнёра. Ему было также неловко, что в этой игре на его стороне столько преимуществ: он видел игру насквозь, но воображал, что Сан-Режан ещё не подозревает о том, кто он такой в действительности.

Чтобы иметь возможность действовать наверняка, Немулэн, по приезде в Лион, немедленно дал знать о себе главному полицейскому комиссару. В гостиницу был командирован особый агент, который под видом служителя был всегда к его услугам. Таким образом, Сан-Режан не мог сделать ни одного шага без того, чтобы за ним не следили.

Наступил уже третий день после приезда, но в его поведении не было решительно ничего подозрительного. Он рано вставал и рано ложился.

Но вот однажды вечером он оделся гораздо наряднее, чем обыкновенно. Немулэн, с которым он обедал, был очень удивлён этой переменой. Тогда молодой человек с некоторым смущением объявил, что у него назначено свидание с одной очень красивой купчихой, муж которой был в отсутствии.

— А, злодей! — вскричал его собеседник. — А вы не боитесь каких-нибудь неприятных встреч? Хотите, я буду вас сопровождать? Это далеко отсюда?

— Я не могу вам ничего сказать. Извините. Это очень щекотливый вопрос...

— Правда, правда. Идите, Фоблаз, и наставьте фабриканту рога, которых он заслуживает. А я завалюсь спать и буду ждать с нетерпением завтрашнего дня, когда, надеюсь, вы расскажете мне о ваших приключениях.

Они ещё болтали до девяти часов, потом Немулэн отправился по лестнице в свою комнату, а Сан-Режан вышел на площадь Бротто.

Ночь была очень тёмная. Едва молодой человек успел сделать сотню шагов, как от угла дома отделилась какая-то фигура и, прижимаясь к стенам, принялась за ним следить. Через минуту по его следам шёл уже и сам Немулэн, переодевшийся рабочим.

Сан-Режан, действительно, шёл к купцу, но, конечно, не ради любовных приключений. В этот вечер должно было состояться собрание роялистских вожаков. Это собрание было организовано с величайшей осторожностью, в виду бдительного надзора, предметом которого был Сан-Режан. Муж дамы, о которой упоминал Сан-Режан, действительно, уехал из Лиона, чтобы сбить с толку полицию, а жена в его отсутствие должна была принять Сан-Режана и его сообщников. Чтобы обмануть полицию, купец согласился рискнуть своей репутацией и прослыть обманутым мужем.

Когда хозяйка дома ввела к себе Сан-Режана, у неё в комнате позади магазина уже сидели в полутьме маркиз де Сан-Оран, граф де Поммадер и кавалер де Керси.

Наскоро поздоровавшись, все четверо обменялись новостями и сообщили друг другу сведения о настроении населения. Видя, что они в курсе всех решений парижского комитета, Сан-Режан просил их быть наготове на случай необходимости поднять восстание в провинции и захватить власть.

— Как только услышите, что тиран пал, — сказал он, — вы должны немедленно провозгласить короля и поднять белое знамя. Вы, Керси, явитесь к войску в качестве наместника короля. Вот вам поручение. Вы, Поммадер, должны овладеть префектурой. Сан-Оран займёт казначейство. Таков приказ...

— Но нельзя ли узнать теперь же, что предполагается предпринять? — спросил де Керси.

— Невозможно! До последнего мгновения всё должно совершаться в тайне, и о нём будут знать только те, кто примет в нём участие. Будьте наготове и действуйте осторожно. Вам нужно связаться с нашими друзьями в Авиньоне и Марселе. Они должны выступить одновременно с нами.

— Этим займусь я, — сказал Сан-Оран.

— У вас есть средства на необходимые расходы?

— Мы их раздобудем, когда понадобится. Молодцы наши работают на больших дорогах. В данное время они около Дижона и Гренобля. Они грабят казённую почту и загребают казённые денежки. Но все эти деньги идут в Бретань, на уплату солдатам Жоржа.

— Недавно, кажется, остановили г-на Сан-Эрмина?

— Да, скверное дело. Наших друзей выдали, и они теперь под стражей. Но мы не теряем надежду их освободить. Гильотина устроена не для них.

— Те из нас, которым пришлось взойти на эшафот, облагородили его! — сказал Сан-Режан. — Неважно, если мы сложим свои головы, лишь бы раздавить революцию. Бонапарт, сам по себе, гораздо опаснее, чем весь конвент. В нём сосредоточена разрушительная сила Дантона, Робеспьера и Марата. Мы с Гидом и Жоржем видели его вблизи во время аудиенции, которую он нам соизволил дать! Его гложет страшное честолюбие. Чтобы осуществить свою мечту, он готов растоптать всё человечество. Если он восторжествует, я предвижу бойню и всеобщее разорение. Кровь потечёт ручьями.

— Лучше, чтобы потекла его!

Едва раздались эти слова, как вбежала хозяйка, перепуганная и почти лишившаяся голоса. Они принялись осыпать её вопросами. Она объяснила, что все выходы из дома заняты какими-то людьми и что сейчас, без сомнения, явится сюда полиция.

— Не тревожьтесь, — сказал маркиз де Сан-Оран. — Мы выйдем через потайной ход, который ведёт в сарай вашего соседа, а оттуда на набережную в ста шагах отсюда. Невероятно, чтобы кто-нибудь стал следить за этим выходом. Он известен только нам одним. Сан-Режан останется с вами и через час выйдет отсюда через дверь лавки.

Быстро пожав руку молодому человеку, трое собеседников бесшумно исчезли через потайной выход и, пройдя до соседнего двора, вышли из сарая и вошли в полутёмную пивную лавку, а отсюда, тщательно осмотревшись, незаметно выбрались на улицу. Здесь они расстались и быстро исчезли в темноте.

Оставшись с женой торговца, Сан-Режан старался её успокоить. Он объяснил ей, что единственная опасность, которой она подвергалась, был бы одновременный арест у неё его самого, Сан-Орана, Керси и Поммадера. Но если даже полиция и явится теперь, то обыск не даст никаких результатов и не навлечёт никакой опасности ни на неё, ни на её мужа. Её могут только заподозрить в близких отношениях с комиссионером её мужа, Леклером. Она так красива, галантно прибавил при этом Сан-Режан, что такое объяснение могло бы показаться весьма правдоподобным. Он взял её за руку, которая была холодна, как лёд, и понял, что она не слушает его и что её внимание поглощено шумом, доносившимся снаружи.

Таким образом прошёл почти целый час. Казалось, страхи бедной женщины не оправдаются. Сан-Оран, Поммадер и Керси, без сомнения, лежали уже у себя в постели, когда Сан-Режан решился наконец выйти. Но те, которые наблюдали на улице, очевидно, также потеряли терпение: в дверь два раза сильно постучали, и какой-то голос крикнул:

— Отворите!

— Будьте осторожны! — сказал Сан-Режан. — Теперь-то нам и нужно сыграть каждому свою роль. Вы должны сделать вид, будто вы думаете, что это внезапно вернулся ваш муж. Минуту поговорите через дверь, а потом откройте... А я выскочу в окно.

— Вы ушибётесь!

— Нет. Положитесь на меня. Поднимемся в мезонин.

Пока с улицы нёсся шум и крики, они вошли в спальню дамы. И жена купца громко спросила оттуда:

— Кто там? Это ты, мой друг?

— Да, — смело ответил стучавший.

— Я сейчас сойду. Потерпи минутку. Я совершенно не ожидала, что ты вернёшься...

— Догадываюсь, — отвечал стучавший снизу.

Минуту спустя, засовы были отодвинуты, дверь открылась, и в комнату быстро вошёл какой-то человек. Свет лампы, которую держала хозяйка, падал прямо на него.

— Это не муж! — крикнула она и быстро потушила лампу.

В этот момент Сан-Режан, держась руками за решётку балкона, спрыгнул на улицу. Только что он поднялся, как три человека бросились на него с криком.

— Вот он, вяжите его!

— Нельзя ли потише! — сказал Сан-Режан, нанося ближайшему удар прямо в лицо. Тот крикнул: «Ах!» — и упал. Два другие выхватили пистолеты и прицелились в молодого человека. Он стремительно бросился на них, крича:

— Чёрт возьми! Я не знал, что в Лионе по ночам грабят.

Оба выстрела не попали в него. Он вырвался из рук нападающих, нанёс одному из них сильный удар в живот ногой и прежде, чем оба успели прийти в себя от неожиданности, Сан-Режан был уже далеко от них.

«Чёрт возьми! Неужели это дело рук Немулэна? — спрашивал он себя, продолжая бежать. — Я ему одному сказал, что ухожу сегодня вечером. Но ведь он не знал, куда я иду. Положим, он мог идти за мной. Ну, если ты сыграл со мной эту шутку, то я, милый мой, расплачусь с тобой. Неужели он принимал участие в сегодняшней экспедиции? Если это так, то я не найду его дома и его комната будет пуста. Но, может быть, он устроил всё это при помощи здешних агентов? Впрочем, мы это скоро увидим».

Вернувшись в гостиницу «Единорог», он вошёл прямо в комнату хозяина, взял ключ от своей комнаты и с беспечным видом сказал:

— Прекрасная ночь! А гражданин Немулэн уже вернулся?

— Что вы! Он уже десятый сон теперь видит!

«Отлично, — подумал про себя Сан-Режан. — Хозяин, очевидно, с ним заодно. Но я хочу посмотреть сам».

— Спокойной ночи, гражданин. У меня просто глаза слипаются.

Поднявшись к себе на этаж, он остановился перед дверью Немулэна и постучал. Ответа не было. Он постучал вторично.

— Кто тут? — раздался голос спросонок. — Что надо? Который час?

— Это я, Виктор Леклер. Одиннадцать часов. Мне надо с вами поговорить.

Послышалось какое-то восклицание и топот ног. Потом дверь открылась, и перед Сан-Режаном предстал гражданин Немулэн в одной рубашке, в ночном колпаке, на половину скрывавшем его лицо, и со свечкою в руках.

— Войдите, сосед... С вами случилось что-нибудь? Вы не обидитесь, если я опять лягу...

С этими словами он поставил свечку на камине, подальше от кровати, так что его лицо оставалось в тени, и, забившись под одеяло, спросил:

— Свидание не состоялось?

— Наоборот! Но вообразите себе, вернулся муж!

— Муж?

— Да. В самый интересный момент это чучело стало стучать в дверь. Жена, конечно, потеряла голову... Она спустилась вниз... а я тем временем успел одеться...

— Как, вы уж были в постели?

— Как видите! Только что я приготовился спуститься с балкона, как муж вошёл в лавку. Я приноровился, спрыгнул на улицу и хотел было пуститься бежать, как вдруг на меня бросились три человека, которых расставил на улице муж.

— Ловушка, стало быть?

— Похоже на то! К счастью, мне удалось вырваться из когтей этих разбойников... Они стреляли в меня два раза.

— И вы ответили тем же?

— Вовсе нет! Мне вовсе не хотелось привлекать внимание полиции, которая забрала бы меня и этих разбойников. Я отбился ударами кулака, вот и всё. Что вы на это скажете?

— Чёрт возьми! А вы уверены, что это действительно был муж?

— А кто же, как не он?

— А если это была полиция?

— Полиция? Да причём же она здесь? Какое ей дело до меня?

— Вы помните, что я вам сказал вчера. Уж не являетесь ли вы в данном случае жертвой нашей дружбы? Нужно отсюда убираться, завтра же утром. Мы, очевидно, не можем рассчитывать здесь на безопасность. Вам уже устроили ловушку. Муж, если только это был он, действовал, очевидно, в согласии с полицейским комиссаром. Бежим, Леклер, пока ещё не поздно!

— Чёрт возьми! Бегите сами, Немулэн, если вам это нравится. Мне нечего бояться. Я ещё не кончил всех своих дел и останусь здесь. Если вы беспокоитесь, то уезжайте.

— Да, я уеду, завтра же утром уеду. Прощайте, друг мой, будьте уверены, что я вас не забуду. Когда вернётесь в Париж и, может быть, захотите повидаться со мной, то всегда найдёте меня в пять часов в ресторане «Турецкий Диван».

— До свидания. Желаю вам счастливого пути.

Они пожали друг другу руки. Сан-Режан отправился в свою комнату, быстро улёгся и заснул. Он обладал неустрашимым сердцем и относился ко всему со свойственной молодости беззаботностью.

А в это время Немулэн, облокотившись на изголовье, думал:

«Этот человек очень силён и ловок, и нам не легко будет управиться с ним. Я готов даже усомниться в том, действительно ли он приехал сюда с целью заговора или же просто по своим делам. У меня нет никаких доказательств. Нет никаких оснований утверждать, что он виновен. Но зато против него есть улики, и ещё какие! Он носит чужое имя, принадлежит к партии принцев и вместе с Гидом и Жоржем был их посланцем к первому консулу. Почему он называет себя Виктором Леклером? Не замешана ли тут любовь? Может быть, всё это он делает только для того, чтобы снискать доверие Лербура, чтобы иметь возможность у него на глазах поддерживать связь с его женой? В обычное время это было бы вполне вероятно, но теперь, когда настало царство интриг и заговоров, этого не может быть. Сан-Режан, очевидно, участвует в заговоре и явился сюда для того, чтобы сговориться с вожаками роялистов на юге. Поэтому мне нужно отстать от него. Он мне, очевидно, не доверяет. Рассказ о своей неудаче, с которым он явился ко мне, конечно, рассчитан на то, чтобы отвести мне глаза. А может быть, он не прочь был бы узнать, не принимал ли я сам участие в этой экспедиции. Этот молодой человек наделён всеми качествами вождя заговорщиков. Он не теряет головы. И не вернись я из предосторожности пораньше, он накрыл бы меня, так сказать, на месте преступления. С таким блестящим противником приятно сыграть партию. Ну, а теперь будем спать!»

Он запер дверь, улёгся опять в постель и потушил свечку. В шесть часов утра, расплатившись по счёту, он уже уехал из гостиницы «Единорог». Но, выехав из гостиницы утром в качестве приезжего, он в тот же вечер вернулся в неё обратно в качестве слуги. Как раз кстати хозяин поссорился с одним из слуг, который и был уволен, а на его место взят другой — неуклюжий нормандец с тяжёлой походкой и медленной речью, которому было поручено убирать комнаты.

С этого дня Сан-Режан и новый слуга, которого звали Ипполитом, постоянно сталкивались. Не доверяя никому столько же по принципу, сколько в силу необходимости, молодой человек украдкой наблюдал за новым слугой, который тщательно, но неторопливо мел пол в коридоре. То был грузный малый с копной белокурых волос на голове, с загнившими от сидра зубами. В ушах у него росли волосы.

Сан-Режан пробовал заговаривать с ним, но он давал на чистейшем нормандском диалекте весьма уклончивые ответы. Он казался довольно дурашливым и во всяком случае был так непохож на Немулэна, что невозможно было и предположить, что это одно и то же лицо. Новый слуга был вершка на четыре выше Немулэна, и голос у него был совсем другой.

Впрочем, Сан-Режан решил заниматься только торговыми делами и, чувствуя себя безопаснее, чем когда-либо, принялся в качестве Виктора Леклера бегать по фабрикам и магазинам и набирать образчиков, которыми скоро завалил всю свою комнату.

Он написал Лербуру письмо, которое сам передал Ипполиту с просьбой отнести его на почту. Несмотря на сургучную печать, письмо было, конечно, вскрыто этим верным слугой и оказалось совершенно невинного содержания. Леклер хвалился некоторыми выгодными закупками, которые ему удалось сделать, сообщал о том, что шёлковая промышленность мало-помалу начинает опять оживать, и писал, что на следующей неделе он вернётся в Париж. Если б только Ипполит мог освободиться от данного ему поручения, не вызывая подозрений Сан-Режана, он давно бы был уже в Париже. Он чувствовал себя бесполезным в Лионе, где за Сан-Режаном могли наблюдать и местные агенты. Но чувство долга взяло в нём верх, и он продолжал скучать под личиной Ипполита с его рыжеватым париком и в башмаках с каблуками в четверть аршина.

Он обыкновенно проводил своё время в мечтах о том, как он схватит Сан-Режана на месте преступления. Но для того, чтобы выследить его, приходилось дождаться, пока он вернётся в Париж. Он был непоколебимо убеждён, что бретонец исподтишка ведёт политическую интригу, и его охватывала холодная ярость при мысли о том, что, несмотря на все средства, которыми он располагает, несмотря на то, что противник и его сообщники ему отлично известны, этот противник всё-таки остаётся неразгаданным. От этого страдало его профессиональное самолюбие. Ведь с самой первой их встречи в гостинице «Чёрный Конь», едва ступив на землю Франции, Сан-Режан словно шутя не переставал дразнить страшного ищейку, который шёл по его следу.

Невольно Браконно задавал сам себе вопрос, какие сведения он может сообщить Фуше, когда, приехав в Париж, явится к своему начальнику. Он знал, что тот отличается грубостью, что он эгоист, от которого нечего ждать снисходительности, что он способен без всякого сожаления пожертвовать агентом, которому не удалось исполнить его поручения. А пожертвовать агентом в данном случае значило на всю жизнь бросить его на самое дно жизни или же подставить его под выстрел во время какого-нибудь обыска. С сыщиками не церемонились, о них не беспокоились и их не искали. Это был социальный сор, исчезновение которого решительно никого не беспокоило.

Работа его подходила уже к концу, так как Леклер писал о скором возвращении, и Браконно возымел надежду, что какой-нибудь счастливый случай разом вознаградит его за все неудачи.

На имя Сан-Режана пришло письмо. Вскрыв его при помощи полицейских приёмов, Ипполит увидел, что оно было от Лербура. Торговец рассыпался в советах и указаниях, давал ему новые поручения и уверял в своей дружбе. Всё это не имело никакого значения, но внизу письма стояло несколько строк, написанных мелким красивым почерком. Очевидно, письмо было передано Эмилии для того, чтобы его запечатать. В этих-то строках оказалась ценная находка.

С неподдельной радостью сыщик прочёл следующее: «Я не перестаю думать о вас со времени вашего ответа. К этому меня принуждает мой муж, который только и говорит, что о вашей поездке и о тех результатах, которых он от неё ожидает. Меня же больше всего интересует ваше возвращение. Не откладывайте его слишком долго, если хоть что-нибудь чувствуете к вашей Эмилии».

— Ага! — воскликнул мнимый Ипполит. — Вот слабое место нашего молодца. Он любит и любим. Аксиома гласит: влюблённый заговорщик равен погибшему человеку. Теперь я буду держать его в руках при помощи прекрасной мадам Лербур. Если только я ещё не стал глупцом, мой патрон будет получать новости, как только состоится это столь желаемое возвращение.

И, подогрев сургуч, он снова запечатал письмо и, положив его на стол в комнате Сан-Режана, отправился по своим делам.

Два дня спустя гражданин Леклер заказал себе место в дилижансе, отходившем в Сан-Этьен, уложил свои вещи и приказал Ипполиту отвезти их на тележке к конторе омнибусов, за что наградил его монетой в двадцать су. Расплатившись засим с хозяином, Сан-Режан весело покинул гостиницу «Единорог» и прекрасный город Лион.

Ипполит, после его отъезда снова превратившийся в Браконно, решился на отчаянное средство. Быстрым шагом направился он к дому маркиза де Поммадер и попросил принять его. Его пригласили в зал, отделанный старинным дубом, где хозяин имел обыкновение принимать тех, кто желал его видеть. Браконно принялся осматривать фамильные портреты.

Из этого созерцания его вывел маркиз, изумлённый этим визитом. Обернувшись на его покашливания, посетитель отвесил ему низкий поклон с видом глубокого уважения.

— Позвольте вам представиться, г-н маркиз. Меня послал к вам Виктор Леклер...

Де-Поммадер поднял глаза к потолку, как бы стараясь что-то припомнить.

— Виктор Леклер? — удивлённо спросил он. — Не знаю такого. Кто это такой?

— Может быть, г-н маркиз скорее вспомнит, если я скажу, что Виктор Леклер это Сан-Режан?

— Сан-Режан? Позвольте. Это Сан-Режан из Бретани? Старинный дворянский род. Но и Виктора Леклера, и Сан-Режана я совершенно не знаю. Где он?

— Он был на этих днях в Лионе и поручил мне передать вам, г-н маркиз, что он очень сожалеет о том, что должен был уехать из города, не повидавшись ещё раз с вами. Виной этому приключение в тот вечер...

— Милостивый государь, — возразил маркиз, — всё, что вы мне рассказываете, какая-то абракадабра для меня. Я ничего не понимаю. Я ничего не знаю ни о приключении, о котором вы упомянули, ни о его герое... Вы уверены, что кто-нибудь не сыграл с вами шутки?

— Уверен.

— В таком случае, может быть, вам самому вздумалось позабавиться на мой счёт?

— Я этого никогда не посмел бы, г-н маркиз!

— Советую вам этого и не делать, ибо не в моём характере терпеть подобные вещи.

С этими словами маркиз, выпрямившись и пристально глядя на Браконно, двинулся на него с таким грозным видом, что агент Фуше поспешил ретироваться. В передней он заметил лакея шести футов ростом. Такие старые служаки, когда обращаются к их преданности, бывают очень грубы с посторонними.

— Г-н маркиз, — стал извиняться Браконно, — мне очень прискорбно, что я доставил вам неприятность... Поверьте, что я очень чту...

— До свидания! И если вы встретите этого Леклера, то пришлите его ко мне: я его отделаю!

И он быстро захлопнул дверь за Браконно.

«Вот смелые люди, — размышлял дорогой обескураженный сыщик. — Тут так и бьёт в нос заговором. Ну-с, установим наблюдение за этим очагом реакции, а сами возвратимся поскорее в Париж. Мой патрон сумеет заставить маркиза снять свою личину!»

Он вернулся к себе в гостиницу, а на другой день уже ехал в Шалон.

IX

Виктор Леклер, держа в руках образчики, рассказывал Лербуру о своей поездке в его кабинете при магазине «Bonnet Bleu». Эмилия сидела тут же на турецком диване, слегка откинувшись на мягкие бархатные подушки. Полузакрыв глаза, как будто деловые разговоры обоих собеседников действовали на неё усыпляюще, она из-под полуопущенных век глядела на молодого человека, которого она любила. Ей не было ни малейшей надобности стесняться. Её муж сидел около своей конторки спиной к ней. Виктор Леклер, стоя около камина, беспрестанно заглядывал в лист, испещрённый записями и цифрами. Он как будто занимался только Лербуром, а между тем его взгляд был устремлён на Эмилию. Он приехал только накануне и явился к Лербуру неожиданно. С самого утра он говорил только о разных шёлковых изделиях, не переставая бросать на Эмилию пламенные взгляды.

— Да вы драгоценный человек, — сказал хозяин. — Закупки, которые вы сделали для меня, чрезвычайно выгодны. У вас столько же вкуса, сколько ловкости. Просто прелесть, что вы закупили украшения для мундиров. Генерал Мюрат всё жалуется на бедность кавалерийской формы. Теперь он подпрыгнет от радости... Знаете, Леклер, вы заработали хорошие деньги на этих поручениях...

Тень легла на лицо молодого человека. Ему, видимо, было крайне неприятно брать деньги от мужа Эмилии.

— Мы сочтёмся с вами потом, гражданин Лербур, — сказал он. — Надеюсь, это для вас безразлично. У меня теперь денег довольно. Так как я веду кочующий образ жизни, то даже не знаю, куда мне девать то, что вы хотите мне теперь дать.

— Пусть будет по-вашему, мой друг, но расчёт дружбы не портит. Я посчитаю, сколько вам приходится за комиссию, и вся сумма будет храниться у меня до тех пор, пока вам не понадобятся деньги.

— Великолепно! Я собираюсь опять уехать на несколько недель. Мы рассчитаемся, когда я вернусь.

— Как? Вы собираетесь уезжать? — спросила мадам Лербур.

— Да, гражданка, — ответил Леклер. — Это моё занятие — кататься по всем дорогам Франции. Только что приехал с юга, поезжай на север. Теперь мне придётся съездить во Фландрию за кружевами.

— И долго вы будете в отсутствии?

— Не могу вам точно сказать... Из Фландрии, может быть, проеду в Кёльн и Майнц. Из-за войны Германия давно была закрыта для нас, а там, наверно, можно заключить выгодные сделки...

— Как вы энергичны! — со вздохом промолвила Эмилия.

— Он прав! В его годы молодой человек должен работать, как следует. Он составит себе состояние, и мы женим его на какой-нибудь хорошенькой девице, которая принесёт ему в приданое благоустроенный дом. У меня есть знакомые, которые не прочь бы иметь зятя такого славного характера и красивой наружности, как Леклер.

— Что ты вмешиваешься не в своё дело? — заметила его жена изменившимся голосом. — Тебе нужно было бы сначала расспросить г-на Леклера, что он сам намерен делать, а ты хочешь располагать им по-своему...

— Да я вовсе не думаю ещё жениться! — смеясь, вскричал молодой человек. — У меня нет для этого времени.

— А может быть, завелась какая-нибудь любовишка, которая мешает вам это сделать?

— Да ведь я вечно в разъездах! Каким же образом я мог бы привязаться к кому-нибудь? Нет, гражданин Лербур, я свободен, как воздух, и женщина, которой я скажу: «Я вас люблю», — может этому вполне поверить.

При этом ясном намёке Эмилия улыбнулась и спрятала своё вспыхнувшее лицо. Лербур, по-прежнему занятый только своими коммерческими соображениями, собрал образчики, разбросанные на столе и стульях, и, повернувшись к молодому человеку, сказал:

— Скажите, Леклер, вы можете подождать четверть часа? Я хочу сделать список моих заказов и передать его вам. Было бы хорошо, если бы вы отправили письмо в Лион сегодня же...

— Хорошо. Я пошлю письмо и подожду здесь, пока вы не кончите.

— Моя жена составит вам компанию, — прибавил Лербур с видом такой добродушной доверчивости, что Эмилия не могла удержаться от улыбки.

Сан-Режан и бровью не повёл. Лербур тяжёлыми шагами уже спускался по витой лестнице, которая вела в магазин. Едва он скрылся из глаз, Сан-Режан бросился к Эмилии и, став перед ней на колени, взял её руку и с жаром поцеловал.

Полулёжа на оттоманке, молодая женщина с чувством тайного удовлетворения смотрела на молодого человека, склонившегося у её ног и не выпускавшего её руки. Наконец она вздохнула и стала ласкать кончиками своих тонких пальцев щёку, уши и волосы того, кого она любила.

— Будьте благоразумны! — произнесла она, поднимаясь. — Я не отнимала у вас руки, чтобы вознаградить вас за долгую разлуку, но ничем не следует злоупотреблять.

— Эмилия! Вы жестоки, — сказал Сан-Режан, вставая. — Ваш муж великодушнее вас: он хочет заплатить мне за мои труды.

Она не ответила на этот упрёк и, глядя на молодого человека, сказала с беспокойством, которого и не старалась скрыть:

— Это правда, что вы опять уезжаете?

— Нет, нет! Я остаюсь здесь. Но ваш муж не должен меня видеть в течение некоторого времени. Если он будет знать, что я в Париже, то будет удивляться, почему я не являюсь к вам. Необходимо, чтобы он был уверен, будто я уехал.

— А как же я увижусь с вами?

— Это зависит от вас.

— Каким образом?

— С будущей недели я буду жить в очень укромном уголке, где мне нечего бояться нескромностей и шпионства. Вы можете прийти туда.

Эмилия с ужасом махнула рукой.

— Неужели вы этого хотите?

Он улыбнулся и тихо сказал:

— Я только и мечтаю об этом. Со времени моего отъезда из Лиона я только и жду того часа, когда можно будет остаться с вами вдвоём.

— Позвольте, час, которого вы так страстно ждали, теперь наступил для вас.

— Да, но сколько стеснений! За нами следит весь персонал ваших служащих, которые могут ежеминутно застать нас врасплох. Наконец, ваш муж ушёл не более, как на четверть часа, и его отделяет от нас только один этаж. Нет, Эмилия, не в такой обстановке мечтал я вас увидеть вновь. Эта холодная встреча, когда я едва могу обнаружить свою нежность, не тот час, за который я готов рискнуть своей жизнью.

— Замолчите, — сказала Эмилия, закрывая ему рот своей белой ручкой, — вы в бреду!

— Да, я брежу, когда я думаю о вас. Да и как мне быть спокойным, когда я говорю с вами? Я принадлежу вам всецело. А вы остаётесь холодны, как лёд, около меня.

— Вы так думаете? — не без кокетства возразила она. — Какого же приёма вы ждёте от меня? Неужели вы воображаете, что я брошусь вам на шею? За кого же вы меня принимаете?

— Эмилия, я не могу больше выносить этого, если вы не будете принадлежать мне всецело. Не заставляйте меня страдать, если вы меня любите. Мне, может быть, остаётся жить около вас всего несколько часов. Не отнимайте же у меня счастья!

— Что вы этим хотите сказать? — спросила молодая женщина, бледнея. — Боже мой? Я так и знала, что вы опять пустились в какую-нибудь опасную авантюру. Вы утверждаете, что любите меня, а между тем ваши заботы направлены на что-то другое: вы занимаетесь вашей ужасной политикой. Неужели я должна уступить место этой сопернице? Нет, сударь, вы не добьётесь ничего от меня так же, как и я не могла добиться от вас обещания не рисковать своей жизнью в какой-нибудь преступной затее!

— Неужели бретонка может говорить таким образом? Да притом ещё роялистка! Неужели вы забыли доблесть ваших родных? Все ваши умерли за то, во что они верили, а вы хотите, чтобы я отказался от их дела? Но вы должны любить меня уже за одно то, что я хочу отомстить за них.

— Но вы затеваете безумную борьбу! Бороться с Бонапартом! Но ведь это значило бы бороться с судьбой. Разве вы не видите, что сам бог войны руководит этим человеком! Он уничтожит вас, как уничтожил всех, кто осмеливался нападать на него.

— Так как он силён, то нужно, следовательно, гнуть перед ним спину? Не вечно же ему будет везти. Это чудовище следует уничтожить, пока ещё он не успел истребить всё человечество!

Он провёл рукой по своему побледневшему лбу и, тряхнув головой, сказал с улыбкой:

— Какая нелепость! Нам остаётся только несколько секунд, чтобы перемолвиться несколькими словами о своей любви, а мы тратим их на разговоры об этом корсиканце. Я мог бы упрекнуть вас, Эмилия, в том...

— Садитесь около меня.

Он сел рядом с нею на оттоманку. Они были так близко друг к другу, что аромат духов, которыми было надушено платье Эмилии, окутал Сан-Режана, как облако. Тихонько он обнял её рукой за тонкую талию и быстро стал её целовать.

— Ты придёшь? — прерывающимся голосом спросил Сан-Режан.

Она не отвечала, но по глазам видно было, что она согласна.

— Мы можем укрыться у одной модистки, которая живёт на улице Дракона. Её квартира так устроена, что для нас нет никакой опасности. Я дам вам точный адрес и сообщу пароль. Я перееду туда через три дня. Для виду мне нужно будет исчезнуть из Парижа, но я вернусь обратно переодетым и неузнаваемым.

— Как я боюсь всего этого! Но как же я могу прийти к вам? Меня узнают, за мной будут следить и таким образом найдут и вас!

— Всё будет тщательно подготовлено заранее! Вы не подвергнетесь никакой опасности, положитесь на меня.

Лестница загудела от тяжёлых шагов Лербура, и они быстро отскочили друг от друга. Лербур появился с листом в руке.

— Вот список вещей, которые мне нужны, и цены. Смотрите, не потеряйте.

Сан-Режан, не посмотрев, сложил бумажку и сунул её во внутренний карман. Взяв шляпу и палку, которые он при входе положил на стол, он поклонился мадам Лербур и сказал:

— Извините, гражданка. Я должен вас покинуть. У меня сегодня ещё много дел, а завтра я опять отправлюсь в путь. Обещаю прислать гражданину Лербуру кружева, если только найду достойные вас, и прошу его поднести вам их от меня.

— Ну, Леклер, без глупостей! — с добродушным ворчанием заметил Лербур. — Молодой человек должен быть экономным. Не забудьте, пожалуйста, относительно фризских сукон. Это вещь солидная. И пишите нам о себе.

— Это не так легко. Впрочем, я постараюсь, чтобы доставить вам удовольствие.

Поклонившись ещё раз Эмилии, он вместе с Лербуром спустился в магазин.

Там уже сидел старинный покупатель Германсии и Зои, рассматривая галстуки и перчатки и обмениваясь с продавщицами старомодными любезностями.

Сан-Режан прошёл мимо него, разговаривая с Лербуром:

— Не рассчитывайте получить от меня письмо из Германии раньше, как через две недели... Я вернусь через Страсбург и Эльзас. Если вам нужны будут бутылка-другая киршвассеру, то я могу вам их прислать.

— Великолепно! Мы разопьём их вместе! До свидания!

Они пожали друг другу руки, и Сан-Режан спокойно направился по улице С.-Оноре. Дойдя до улицы Сухого Дерева, он вошёл в гостиницу «Красный Лев», где остановился, вернувшись в Париж.

Браконно был так сбит с толку этим отсутствием предосторожностей, что на него напало даже сомнение, и он стал себя спрашивать, уж не отказался ли действительно молодой человек от своих планов, чтобы наслаждаться любовью прекрасной Эмилии вместо того, чтобы замышлять зло против первого консула.

Но затем, подумав хорошенько, он сказал себе, что эта видимая невинность не что иное, как самая тонкая хитрость. После этого он с большим, чем когда-либо, вниманием принялся следить за мнимым Виктором Леклером. Фуше, которому он доложил о своих похождениях, по-видимому, был не совсем доволен его образом действий относительно маркиза де Поммадера.

— Вы наделаете мне неприятностей во дворце, — сказал он. — М-me Бонапарт больше, чем когда-либо, ухаживает теперь за знатью. Дня не проходит, чтобы она не вернула какого-нибудь знатного эмигранта, который возвращается во Францию для того, чтобы усиливать брожение, вести интриги и фрондировать против правительства. Сен-Жерменское предместье появилось опять: вернулись Монморанси, Нарбонны, Мортмары... Уверяю вас, что если бы сам граф д’Артуа попросил разрешения вернуться под тем предлогом, что он не является наследником престола, то ему немедленно вернули бы его Багателль и просили бы не стесняться и завести там свой собственный двор... Этот Поммадер, конечно, будет жаловаться, и Бонапарт грубо объявит мне, что мне лучше заниматься филадельфами и происками генерала Моро, чем аристократами.

— Но, гражданин министр, генерал Моро, хотя и не принимает участие в заговорах, однако в сильной оппозиции к правительству консулов. У него есть партия в сенате. Да и половина армии ему предана. Он, вероятно, раскаивается в том, что принял участие в движении в брюмере. Наконец он окружён женщинами, его тёща и жена дают ему плохие советы...

— Ну разве это повод для того, чтобы подозревать его в заговоре против правительства! Человек, столь доблестный, как он... Но он просто бельмо на глазу первого консула.

— И особенно Жозефины...

— Чёрт бы их всех побрал! И с мужчинами-то трудно управляться, но если ввяжутся женщины!..

— В ваши намерения, я полагаю, не входит, чтобы я прекратил слежку за Сан-Режаном?

— Конечно, не входит! Это агент Жоржа в Париже. Это правая рука шуанов в данное время. Сан-Виктор уехал в Англию... ну, и пусть он там остаётся. Это тоже очень опасный человек. Но не спускайте глаз с Сан-Режана и его друзей.

— А как насчёт Лербура?

Фуше перелистал дело, лежавшее перед ним на столе.

— Нет, Лербура оставьте в покое. Это простак, который думает только о своих торговых делах. Но есть ещё некий Лимоэлан, которого не раз видали с Сан-Режаном и о котором я имею некоторые сведения... Он, по-видимому, исчез из Парижа. Его нужно разыскать. Его последнее имя было Бюскапль.

— Хорошо, я справлюсь на почте и предупрежу насчёт него чёрный кабинет.

— Ах, вот ещё что. Хорошо, что вспомнил. Вы зайдёте в дом 113 Пале-Рояля и предупредите Лекюйе, что если у него ещё раз повторится такой скандал, как вчера, то я прикажу закрыть его заведение. Шайка мошенников потушила люстры в зале, где играли в фараон, и в темноте ограбила игроков. До денег банка мне дела нет, но деньги игроков должны быть в безопасности. Эти люди пришли в Пале-Рояль для того, чтобы играть, а вовсе не для того, чтобы быть ограбленными.

— Но Лекюйе возместил всё... даже в большей мере, чем было взято грабителями...

— Это так. Но нельзя мириться с тем, что для игроков есть опасность.

— Гражданин министр, в двадцать четыре часа я могу арестовать людей, которые выкинули эту штуку...

— Вам они известны?

— Их пять. Двое погасили люстры. Это некие Сержан и Вильпуа, оба они из полиции Тюильрийского дворца. Трое других профессиональные игроки, проигравшиеся в настоящее время. Это кавалер де ля Рулльер и некие Лебук и де Фори. Не следует ли отправить их в тюрьму?

Глаза Фуше совсем ушли под красные, мигающие веки. Тонкая улыбка скользнула по его губам.

— Трёх последних оставьте в покое. Но сцапайте двух первых, которые составляют специальную полицию первого консула, и пришлите мне рапорт.

— Всё будет исполнено сегодня же вечером.

Фуше выдвинул ящик, достал оттуда горсть золота и, подавая Браконно, сказал:

— Вот вам на расходы.

Он отпустил его кивком головы и погрузился опять в свои дела.

Сан-Режан вернулся в гостиницу «Красный Лев» только для того, чтобы удовлетворить любопытство полицейских, которые — он это чувствовал — окружали его со всех сторон. В ожидании момента, когда можно будет воспользоваться удачным случаем для того, чтобы сменить своё жилище, он всё время сидел в своей комнате. Лёжа на диване, он весь уходил в мечты. О чём он мечтал? Отчасти о страшном деле, которое ему предстояло исполнить, но главным образом об Эмилии, поцелуи которой ещё горели на его губах. Он любил впервые в жизни и любил страстно.

В полузабытье он видел молодую женщину, сидевшую на оттоманке, и нежно улыбался ей. Она любила его больше, чем он мог требовать, и её взгляд говорил больше, чем слова.

Как во сне предстал перед ним образ Эмилии, которая улыбалась, словно желая его ободрить. Вдруг в его воображении возник тяжёлый силуэт Жоржа. С карабином на плече он вёл свои отряды в атаку против летучих колонн, которыми была усеяна Бретань. То были последние борцы против революции, после смерти которых дело короля погибнет окончательно. Преследуемые по пятам, встречая всюду измену, почти не имея оружия, они сражались один против ста, ведя партизанскую войну, устраивая засады на опушках леса, словно разбойники.

И этих-то последних бойцов он готовится оставить! Нет, нет! Это невозможно! Он сразу пришёл в себя и, устыдившись малодушия, которому он позволил увлечь себя в мечтах, решил отдать на службу этим преданным соратникам всё своё мужество и преданность.

В эту минуту кто-то постучал три раза в дверь, делая условные промежутки. Сан-Режан открыл дверь. Перед ним стоял Лимоэлан, переодетый рабочим. Лицо его было выпачкано извёсткой.

Он вошёл в комнату, опустился на стул и, увидав на камине стакан с водой, дотянулся до него рукой и залпом выпил.

— Ух! Вот славно! Минуту тому назад, чтобы не выдать себя, я был вынужден выпить с товарищами вина, которое обожгло мне горло... Ну, друг мой, вы вернулись? Как наши дела?

— Нам предстоит исполнить наш замысел. Час настал.

— Ну, тогда нечего колебаться. Вам нужно переехать из этой гостиницы. Через некоторое время вы должны исчезнуть отсюда.

— Но я не могу показаться на улице. За мной сейчас же вырастает сыщик.

— Я втёрся в число рабочих, которые покрывают черепицей крышу гостиницы, и таким образом имею возможность входить сюда и выходить обратно... Я пил с агентами Фуше. Они засели в кофейне, которая находится на углу этой улицы.

— Отлично. Мы сделаем вот что. Принесите мне завтра, примерно в это же время, рабочее платье, такое же, какое носят ваши товарищи. Я его надену поверх своего... Вы дадите мне также колпак, который поможет мне скрыть лицо, и ящик с известью. Таким образом я могу выйти отсюда совершенно спокойно и больше сюда не вернусь.

— Вы отправитесь прямо на улицу Дракона к модистке Грандо, которая примет вас, как только вы скажете два слова: Прованс и Артуа. Но знаете что? Зачем нам ждать до завтра? Отправляйтесь сейчас же... Мы с вами одинакового роста... Я дам вам панталоны, куртку и колпак... Ящик с извёсткой в двух шагах отсюда... Измажете себе лицо, чтобы вас могли принять за меня, и...

— А как же вы?

— Я займу ваше место и переоденусь Сан-Режаном... Я выйду первым, чтобы увлечь за собой свору ищеек. А вы, пользуясь этим, выйдете без всякой опасности и отправитесь, куда нужно. Через час будет уже совершенно темно. Вы спуститесь к берегу Сены и пойдёте по Новому мосту. Ящик и одежду вы можете бросить в реку и, превратившись опять в гражданина Леклера, доберётесь до нашего убежища на улице Дракона. Завтра мы с вами там увидимся. Ну, идёт?

— Вот действительно прекрасный случай! Надо им воспользоваться.

Они поменялись костюмами. Сан-Режан натянул поверх своего платья блузу и панталоны Лимоэлана и надел на ноги его грубые, грязные башмаки. Свои ботинки он положил в карман, а складную шляпу спрятал под жилетом... Затем одним движением руки он всклокочил себе волосы и мазнул лицо свежей известью. Выйдя в коридор, он выскочил через окно на подмостки и взвалил на плечи дюжину пустых мешков, поставив при этом на голову ящик с извёсткой. По лесенке он спустился на улицу, остановился около тележки с материалами и, бросив свои мешки и ящик, с усталым видом присел на неё, потягиваясь с таким видом, как будто хотел немного отдохнуть. Потом вдруг вскочил, как будто что-то вспомнив, и сделал шагов двадцать по направлению к набережной. Там он остановился и осмотрелся: погони не было. Успокоенный, он сейчас же тронулся в дальнейший путь и скоро исчез из виду.

А в это время полицейские агенты, увлёкшись игрой в карты, не следили даже за Лимоэланом, так что оба сообщника без всяких помех удалились каждый в свою сторону.

На Новом мосту Сан-Режан связал в узел своё рабочее платье и понёс его с собой, рассчитывая, что оно может ещё пригодиться. Дойдя до улицы Дракона, он остановился и стал рассматривать дом в два этажа под № 35. На нижнем этаже на окнах виднелись аптекарские склянки, на втором этаже висела вывеска: «Виргиния Грандо. Моды и наряды». Ещё выше были мансарды. Распашные ворота, запиравшиеся и на день на засов, вели в полутёмный, довольно вонючий двор. Сан-Режан толкнул ворота. Раздался звонок, на который, однако, никто не вышел. Он вошёл во двор, нашёл ощупью узкую лестницу, слабо освещавшуюся светом, падавшим сверху на первые ступеньки. Медленно поднявшись на второй этаж, он остановился около коричневой двери, на которой было написано то же, что и на вывеске: «Виргиния Грандо. Моды и платья», и позвонил.

За дверью послышались медленные шаги. Наконец дверь отворилась, и показалась женщина в чепце и синем переднике.

— Что угодно гражданину? — спросила она с удивлённым видом.

— Я желал бы видеть гражданку Грандо.

— Насчёт шляпы?

— Да, — отвечал с улыбкой Сан-Режан, — насчёт шляпы.

Старуха пробормотала несколько невнятных слов, заперла за Сан-Режаном дверь и ввела его в небольшую комнату, которая была заставлена столами с красовавшимися на них моделями.

Через минуту вошла худая и бледная женщина лет тридцати и чрезвычайно внимательно посмотрела на Сан-Режана.

— Имею честь говорить с гражданкой Грандо? — спросил молодой человек.

— Да, гражданин.

— В таком случае мне поручено сказать вам: Прованс и Артуа.

При этих словах выражение лица модистки переменилось и потеряло свою замкнутость.

— А, так это вас я ожидаю уже целую неделю. Очень хорошо, что вы пришли поздно вечером. Мои мастерицы уже разошлись и не будут знать о вашем присутствии. Что же касается старухи Матюрэн, то вы вполне можете положиться на её преданность. Я вас сейчас познакомлю. Матюрэн, пойди сюда.

Старуха появилась снова. Она сделала гримасу и сказала, ворча себе под нос:

— Что ж, вы будете делать шляпу этому господину, что ли?

— Мы должны его укрыть.

— Это, значит, один из наших господ?

— Да, Матюрэн. Его прислал к нам Жорж.

— В таком случае, добро пожаловать, — почтительно сказала старуха. — Но для того, чтобы наши мастерицы ничего не проведали, господин должен согласиться сидеть целый день в тайнике, где был епископ.

— О, обо мне не беспокойтесь, — сказал Сан-Режан. — Я привык прятаться. Наконец, на войне всё приходилось терпеть.

— Вам не придётся терпеть лишения, — возразила Виргиния. — Нужно будет только оставаться взаперти целый день. Пойдёмте, я покажу вам ваше убежище.

С этими словами хозяйка модной мастерской направилась по коридору в кухню. Там она открыла стенной шкаф, на полках которого красовались посуда и провизия, кофе, сахар, мука. Около одной полки она надавила пальцем на стену. Послышался скрип, и задняя часть шкафа перевернулась. За ним открылся вход в потайную комнату футов шести в длину и футов девяти в ширину. Там стояла кровать, шкаф, стол и два кресла. Свет проникал через узкое оконце, выходившее на внутренний дворик, откуда казалось, будто оно выходит в кухню. Только глаз опытного архитектора мог бы заметить, что оно пробито в самой толстой части стены. Сам тайник находился не в квартире Грандо, а представлял собою выступ, захватывающий часть соседнего дома. Это хитроумное приспособление, которое можно было устроить только благодаря тому, что оба дома принадлежали одному и тому же хозяину, сослужило роялистам хорошую службу во время террора. Первым жил здесь монсиньор де Карбоньер. С этого времени тайник и стал называться «тайником епископа». Впоследствии он видел в своих стенах не мало лиц, приговорённых к изгнанию, и ни разу не навлёк на квартиру каких-либо подозрений.

— У вас тут будут книги и бумага. Словом, будет чем развлекаться. Не следует только с шумом ходить. Хотя стена достаточна толста, но всё-таки соседи могут, пожалуй, услышать. Моей кухни вам бояться нечего. Вы будете запираться здесь на день, а ночью, если вам нужно, можете выходить.

— И если кто-нибудь ко мне придёт...

— Тогда пусть скажет мне пароль, и я всё устрою, что нужно.

— Могу я уведомить одно лицо, что я в полной безопасности?

— Матюрэн или я отнесём письмо, если вы позволите. — Не знаю, как вас и благодарить!

Сан-Режан пустился благодарить модистку с таким жаром, что та даже рассмеялась.

— Ах, вы повеса, — сказала она, грозя ему пальцем. — Уж, конечно, не мужчину вы спешите предупредить. А вы ещё хотите, чтобы мы вас укрывали!

— Из-за этой особы не может быть ни малейшей опасности! — с живостью вскричал Сан-Режан. — Она скорее погибнет, чем навлечёт на нас подозрение. Наконец, разве она не может прийти в модную мастерскую? Да и вы сами разве не можете отправиться к ней купить у неё лент, шёлковых материй и бархата?

Виргиния Грандо стала опять серьёзной и твёрдо сказала:

— Хорошо, на одно свидание я согласна. Но не на два, прошу вас. Мы не должны приносить в жертву нашим прихотям интересы нашей партии. Я уже оказала большие услуги нашим друзьям и хотела бы оказывать их и в будущем. А для этого единственное средство — не выдавать существования нашего тайника и не подводить под арест ни себя, ни меня. Итак, вы должны принять наши условия или же оставить нас в покое. Поняли?

— Понял.

— Отлично. Вы, вероятно, ещё не ужинали. Тогда позвольте познакомиться с вами поближе за столом.

Виргиния Грандо была родом из Бретани. Её отец, правая рука Шаретта, был взят в плен в Шаботери и вместе с главой шуанов расстрелян. Услуги, которые эта особа оказала роялистской партии, были неисчислимы. Граф Прованский сам писал ей из Митавы, благодаря за её преданность, и поручил Гиду де Невиллю лично передать ей его слова: «Если бы я мог жаловать титул герцогини, как я жалую титул герцога, то, конечно, достойнейшей была бы m-lle Грандо».

Полиция знала, что в Париже есть агент принцев, который является связующим звеном между Англией, Вандеей и югом. Но ей никак не удавалось разыскать этого агента. Тайна модной мастерской на улице Дракона хранилась крепко, и о ней знали только люди вполне благонадёжные.

Лимоэлан приходился родственником Виргинии и был посвящён в её отношения с эмигрантами. Не будь этого дальнего родства, подобной фигуры никогда не было бы около Виргинии Грандо.

Лимоэлан явился на улицу Дракона на другой же день. На этот раз он был неузнаваем: он переоделся так, что даже самый опытный глаз не мог узнать его. У него была физиономия настоящего пьяницы, красная и помятая, глаза слезились, из всех пор словно просачивался алкоголь. Одетый в весьма заношенную куртку красного бархата, он тащил инструменты для набивки тюфяков, а на плече раму, на которую натягиваются для чистки кружева и тюль. Месяца два тому назад он поселился в мансарде рядом с мастерской, которую под самой крышей занимала Матюрэн. В околотке, где ему уже пришлось поправить матрасов сорок, он стал известен среди мальчишек под именем дяди Жюля. Он притворялся вечно выпившим и говорил с сильным пиккардийским акцентом. Сначала полиция следила за ним. Но дядя Жюль казался таким глупым, что подозрения против него были усыплены и агент Дюбуа даже помогал ему добираться до дому, когда он уж чересчур шатался и колотился об стены. У него был только один друг — Франсуа, привратник одной женской общины. Перебивая в общине матрасы и потому пользуясь свободным доступом туда, дядя Жюль каждый вечер отправлялся на час или на два к нему в контору с разрешения начальницы общины мадемуазель Сисэ.

Община, служившая убежищем дамам и девицам благородного происхождения, раскрывала также свои двери и монахиням из провинции, которым случалось проезжать через Париж. Не проходило дня, чтобы комнаты для приезжих не были заняты.

На самом же деле вот что происходило среди молчаливых стен этого убежища. Все приезжавшие монахини были роялистскими агентами, которые передавали инструкции во все отделы своей партии. Привратник Франсуа был не кто иной, как Жан Карбон, шуан, который отказался подчиниться соглашению 1796 года и, поселившись в Париже, продолжал служить делу короля, поддерживая при помощи Лимоэлана сношения с Виргинией Грандо и вожаками партии.

Таким образом, все приказания, шедшие из Англии, всякие посылки, направлявшиеся через Бретань на юг, — все они стекались в эту общину Нотр Дам-де-Шань. Дядя Жюль и Франсуа были агентами, в обязанности которых входило передавать новости, шедшие из разных очагов восстания.

В тот самый день, когда Сан-Режан переселился на улицу Дракона, дядя Жюль и Франсуа, сидя в обычной комнатке за стаканами вина, до которого они, впрочем, не дотрагивались, вели тихий разговор.

— Настал наконец час, — говорил Лимоэлан, — когда можно будет привести в исполнение план, который Сан-Режан предложил комитету и который был им принят. В общем, он чрезвычайно прост. Нужно раздобыть тележку и лошадь, бочонок с порохом и старое ружьё. Тележку и лошадь должен добыть ты, чтобы некоторое время они не пропадали даром...

— У меня есть и то, и другое под рукою. На этой тележке каждую неделю ездят в Шевилльи за овощами на огород, который принадлежит нашей общине.

— Ты не обдумал дела, как следует, — возразил Лимоэлан. — Что если тележку и лошадь узнают? Полиция нагрянет сюда и арестует всех сестёр общины, как соучастниц! Тут такое дело, что и головы можно лишиться! Мы не имеем никакого права впутывать в это столь опасное предприятие этих благородных дам... Надо раздобыть такую тележку, которую нельзя было бы признать, если даже от неё останется большой кусок. В крайнем случае, можно обойтись без лошади. Неужели мы не в состоянии вдвоём отвезти эту тележку на указанное место?

— Нет, так будет опасно. Я знаю, у одного садовника из Вожирара есть тележка и старая лошадь, которых я попрошу продать мне. За хорошую плату он, без сомнения, согласится, и мы их возьмём от него, когда появится необходимость. Этот человек нас не выдаст. Я уверен в нём. Таким образом, ничто не может нас скомпрометировать. За двадцать экю будет устроено всё.

— Что касается бочонка с порохом и ружья, то об этом позаботится Сан-Режан. Снаряд будет изготовлен им. Останется только положить его на тележку...

— А когда же будем действовать?

— Нужно будет подождать удобного случая. Сан-Режан определит благоприятный момент и предупредит нас, когда настанет время.

Таким-то образом эти три человека без колебаний готовились уничтожить героя, на которого Франция возлагала все свои надежды. Пока дворцовая полиция и агенты Дюбуа, желая снискать благоволение первого консула, не спускали глаз с якобинцев, которые держались спокойно, и сыпали доносами на филадельфов, которые расплывались в бесконечных теоретических словопрениях, те, которых только и боялся Фуше, были накануне своего страшного покушения.

Напрасно прождав целых два дня у гостиницы «Красный Лев», Браконно, тщетно поджидавший выхода Сан-Режана, должен был сознаться, что агенты полиции, которых он приставил следить за юным роялистом, остались в дураках и что ему нужно начинать с другого конца, с магазина под вывескою «Bonnet Bleu», чтобы снова поймать оборвавшуюся нить. Браконно был уверен, что если он станет следовать по пятам за Эмилией Лербур, то таким путём он дойдёт и до Сан-Режана.

Чтобы обеспечить себе верный успех, Браконно поселился на улице С.-Оноре, в трёх шагах от «Bonnet Bleu» и, злобствуя на Сан-Режана, думал о расплате, которая неминуемо должна наступить.

X

На третий день после того, как Сан-Режан прибыл на улицу Дракона, в магазин Лербура вошла около четырёх часов дня какая-то женщина с картонкой, которую обыкновенно носят модистки, продевая руку через ремень верхней крышки. В магазине её направили на второй этаж. Здесь молодая женщина деятельно раскладывала вместе с мужем разные шёлковые ткани, чтобы составить для покупателей богатый выбор. Лербур подошёл к покупательнице и спросил, чем он может ей служить.

— Гражданин, я зашла сюда на всякий случай предложить вашей жене, не выберет ли она у меня кружева... Это распродажа по случаю, недорого, для такого дома, как ваш, это будет сущая безделица....

— Ну, посмотрим, — сказал Лербур, которому польстили последние слова. — Но позвольте, ведь это кружева со стихарей. Чёрт возьми! Великолепная вещь! Вот покровы с престола... Откуда это у вас?

— Я не могу вам этого сказать. Всё это продаётся за две тысячи четыреста ливров... Если вам это подойдёт, то берите, а мне дайте деньги. Это крайняя цена, и я даже не беру за комиссию.

— Какой же вам интерес в этой продаже?

— Я хочу оказать услугу владельцам этих кружев и купить за это подешевле лент, которые мне нужны для моей мастерской... Конечно, вы не захотите остаться в долгу передо мной?

— С удовольствием, — отвечал Лербур. Быстро осмотрев товар, который ему предлагали, он убедился, что кружева стоили по крайней мере вчетверо дороже. — Я сейчас принесу вам деньги из своей кассы. Нашим продавщицам незачем знать об этой покупке.

Он спустился вниз, оставив Эмилию вдвоём с продавщицей. Быстро выхватив из-за лифа лист сложенной бумаги, последняя протянула его молодой женщине, говоря:

— Прочтите, когда вы будете одна. От Виктора Леклера.

Эмилия сильно покраснела. Один момент она даже колебалась. Но послышались шаги поднимавшегося по лестнице мужа, и она быстро спрятала письмо в карман.

— Вот вам деньги, гражданка, — сказал Лербур. — Счёт вам, конечно, не нужен. Если у вас опять будет случай вроде этого, то не забудьте обо мне...

Модистка взяла мешочек с золотом, который ей протягивал Лербур, и положила его в свой ридикюль. Затем она поклонилась мадам Лербур и сказала:

— А теперь покажите, что у вас есть самого модного из лент.

— Пожалуйте вниз, гражданка, я сам проведу вас в отделение лент и шёлковых товаров.

Они сошли вниз по узенькой лестнице, и Эмилия осталась одна.

Ей очень хотелось прочесть скорее письмо, которое она ощупывала в кармане кончиками пальцев! Разве можно противиться желанию поскорее узнать, что поделывает Сан-Режан, где он и есть ли надежда увидеться с ним.

Письмо было коротким:

«Если вы меня любите и хотите видеть, приходите на другой день на улицу Дракона, дом № 35, к хозяйке модной мастерской Виргинии Грандо, которая передаст вам это письмо. Вам нечего бояться. Вы можете меня осчастливить. Виктор».

Прочтя это письмо, Эмилия сделала то, что и должна была сделать: она сожгла бумажку на свече и пепел бросила в камин. После этого она погрузилась в думы. И эта женщина, которая приносила кружева, была хозяйкой Сан-Режана. Она старалась припомнить её лицо. Ей было лет сорок, если не больше, она была очень некрасива и, без сомнения, не могла быть соперницей. Это обстоятельство расположило к ней Эмилию. Отправиться на улицу Дракона и зайти там в модную мастерскую было делом самым естественным, которое никак не могло навлечь на Эмилию каких-либо подозрений. Что касается её, то выбор убежища был очень практичен и остроумен. Оставалось узнать, где и каким образом они могут увидеться.

Она решила попытаться видеть Сан-Режана на другой же день. Со времени его исчезновения Эмилия Лербур выходила из дому всего только раз, чтобы подышать чистым воздухом Тюильрийского парка на террасе Фейльянов.

Браконно начинал приходить в отчаяние, видя, что его выслеживание остаётся без результата. Вот отчего полицейский агент вздохнул с облегчением, когда Эмилия на другой день около трёх часов появилась на пороге своего магазина.

Молодая женщина направилась к Пале-Роялю. Там она взяла извозчика, который быстро покатил по направлению к Сене. Браконно должен был ускорить шаг, чтобы не потерять из виду экипаж среди запутанного лабиринта улиц и переулков. Около монетного двора он, действительно, потерял было его из глаз, но вдруг заметил его опять на набережной Гран-Огюстен. Когда Эмилия вышла из экипажа на улице Дракона, Браконно едва смог перевести дух.

К удивлению своему, он увидал, что Эмилия вошла в один из дворов, приказав своему извозчику её ждать. Он внимательно осмотрел дом, но не нашёл в нём ничего особенного. Вывеска модной мастерской навела его на мысль, что он гнался, быть может, совершенно напрасно, но, подумав немного, он нашёл странным, что мадам Лербур едет в мастерскую, которая находится так далеко и отличается весьма скромным видом. Имея обширные торговые связи, она могла бы пользоваться услугами лучших парижских фирм. Он постоянно твердил себе, что в полицейском деле всегда нужно прицепляться к тому, что представляется невероятным.

Он решил хорошенько разузнать, какие дела есть у мадам Лербур в доме № 35 по улице Дракона, и, вооружившись терпением, стал ждать.

Поднявшись на второй этаж, Эмилия позвонила у дверей Виргинии Грандо. Её встретила старуха Матюрен и провела в комнату, где примеривали шляпы. Там её встретила Виргиния. Из мастерской, отделявшейся от этой комнаты только тонкой перегородкой, слышны были голоса мастериц. Виргиния позвала старшую из них и сказала, чтобы она померила на мнимой заказчице шляпу, которую она заканчивала. Модистка предложила ещё несколько моделей и после обсуждения, продолжавшегося с четверть часа, заказчица остановилась на прелестной шляпе, которую она пожелала взять с собой.

Едва мастерица вернулась в мастерскую, как Виргиния повела свою покупательницу по тёмному коридору в кухню, отворила шкаф и толкнула молодую женщину в тайник, говоря:

— Я вам разрешаю остаться здесь только четверть часа. Оставаться дольше было бы опасно.

Она отворила дверь, и влюблённые остались с глазу на глаз. Они были как бы отделены от всего мира. Это обстоятельство вместо того, чтобы подбодрить Сан-Режана, заставило его, наоборот, оробеть. Он подошёл к Эмилии, взял её за руку и, подведя её к одному из двух стульев, составлявших меблировку тайника, сел около неё.

— Так вот где вы живёте теперь, — печально сказала Эмилия.

— Мне знакомы убежища ещё менее приятные и спокойные. Подземные тайники Морбигана, где мы прятались, словно кролики, часто не имея пищи, не смея зажечь огня, были не лучше. Это уж такова обстановка войны... Если мы возьмём верх, наша жалкая участь изменится.

— Если вы возьмёте верх! Ах, Сан-Режан, ваша затея безрассудна! Как вы надеетесь её осуществить, один, затерянный в Париже, преследуемый и гонимый. И против кого же? Против этого победоносного Бонапарта!

— Не будем говорить о моих затеях, дорогая Эмилия! Не будем отравлять жестокой политикой те несколько минут, которые нам остаётся провести вместе... Вы не забыли бедного Сан-Режана, вы ангел! Я затерян, как вы сейчас сказали, в этом огромном Париже, и вам стоило только перестать думать обо мне, чтобы быть опять спокойной и обрести чистую совесть. Я причиняю вам беспокойство. Простите меня за это и осветите вашей улыбкой это печальное убежище.

— Это очень неблагоразумно с моей стороны, что я пришла сюда. Но я слишком страдала, не видя вас и не зная, где вы и что вы делаете. Вы приобрели какое-то странное влияние на мою волю, так что я могу теперь желать только того, чего желаете вы. При мысли, что вам угрожает какая-нибудь опасность, я вся дрожу.

Взгляд Сан-Режана стал ещё ласковее, рука нежно пожимала ручку Эмилии. Наклонившись к самому её уху, он прошептал:

— Если вы желаете только того, чего желаю и я, то оставьте мне чудное воспоминание, которое будет скрашивать моё одиночество...

Она покраснела и стала защищаться.

— Я могу провести с вами всего несколько минут, будьте довольны тем, что вы можете получить сегодня... Наконец, сейчас может вернуться эта женщина. Она может нас застать. О, Сан-Режан!

Он заключил её в свои объятия. Охвативший его пыл молодости делал его неотразимым. Она уже готова была уступить его желаниям, как вдруг за дверью послышался лёгкий стук, быстро вернувший её к действительности. Она вырвалась из обятий Сан-Режана и, дрожа от желаний и страха, стала умолять его.

— О, нет, нет! Только не теперь, в другой раз... умоляю вас...

— А если раньше схватят или убьют?

С криком боли она бросилась опять в его объятия. Он мог теперь убедиться, насколько она его любила. Она уже не колебалась, когда ей приходилось выбирать между счастьем своим и счастьем любовника. Радость охватила Сан-Режана. И, успокаивая Эмилию, он говорил:

— Не бойтесь за меня. Я здесь в полной безопасности. Вы можете опять прийти сюда, чтобы оценить мою преданность. Я хочу быть вашим послушным рабом. Вы можете вознаградить меня, когда вам будет угодно.

За благоразумие она подарила ему долгий поцелуй. Бледные, как бы в экстазе, они, не отводя глаз, смотрели друг на друга.

— Вы даёте мне такую награду, которая заставляет вас торжествовать надо мной, — со вздохом сказал молодой человек и, быстро проведя рукой по лбу, продолжал. — Скажите, Эмилия, каким образом вы пришли сюда? Не заметили вы ничего подозрительного около этого дома? За вами никто не следил?

— Кто же мог за мной следить? Мой муж ни о чём не догадывается, а я пришла к модистке. Извозчик, который меня привёз сюда, дожидается у ворот. Я повезу с собой шляпу. Как нарочно, её нужно будет кое-где поправить, и через два дня я сама привезу её опять.

— Через два дня! — радостно вскричал Сан-Режан.

— Я останусь здесь дольше, и чтобы мой визит не показался очень продолжительным тем, кто вздумал бы следить за мной, я приду сюда пешком, как бы совершая прогулку. Теперь я знаю, куда идти, и всё это будет очень просто...

— О, Эмилия! Вы так самоотверженны!

— Так неблагоразумна! Но что это была бы за жизнь, если б мы хоть капельку не были неблагоразумны? Такое безрадостное существование не стоило бы и влачить. Ну, а теперь расстанемся до скорого свидания.

И в тиши маленькой комнатки они поцеловались ещё раз. Сан-Режан стукнул о замаскированную дверь. Через минуту она открылась, и Виргиния, не промолвив ни слова, увела мадам Лербур.

Последняя отыскала на улице свой экипаж и велела извозчику, дремавшему на козлах, везти себя в Пале-Рояль, к тому самому месту, где она наняла его.

Браконно, стоявший на другой стороне улицы и как будто рассматривавший крышу дома, старался не упустить ни одного слова, ни одного жеста Эмилии. Он видел, что она вышла совершенно спокойно, держа в руках картонку со шляпой. Для всякого другого было бы очевидно, что молодая женщина была здесь по самому обыкновенному для женщины делу. Но Браконно, потеряв из виду Сан-Режана, решил, что все передвижения молодой женщины непременно должны быть продиктованы тем, чтобы искать сближения с её любовником. Он понимал, что в этом посещении улицы Дракона был замешан Сан-Режан и что с этого времени необходимо установить наблюдение за этим домом на улице Дракона и за самой Виргинией Грандо.

Прежде всего следовало разузнать всё об аптекаре, жившем на первом этаже. Было девяносто шансов из ста, что это окажется ненужным. Но сыщик знал, что он имеет дело с противником весьма серьёзным и чрезвычайно ловким, и потому он не хотел пренебрегать ничем.

Он вошёл в аптеку и принялся изучать аптекаря, который вышел к нему. То был невысокого роста человек лет пятидесяти, лысый, грязный и, видимо, болезненный. Браконно потребовал унцию александрийского листа. Аптекарь улыбнулся и важным тоном сказал:

— Слабительное — прекрасное предохранительное средство во все времена года, особенно весною... Александрийский лист сильное средство и оно действует гораздо лучше, чем, например, ревень.

Пока он отвешивал листья в небольшой бумажный картуз, Браконно с беспечным видом мерил глазами стены, рассчитывал про себя толщину стен, успел бросить взгляд в аптечную лабораторию, которая выходила во двор и была очень скудно освещена.

— Мышей у вас не водится? — спросил он аптекаря.

— Ну, извините. Они просто измучили нас, меня и жену.

— А, вы женаты? А где же вы живёте?

— На третьем этаже у нас три комнаты, окнами на улицу. Это почти мансарды, но очень удобные. На этом этаже живёт только матрасник, дядя Жюль, а внизу гражданка Грандо. Но мыши...

— А, гражданка Грандо! Это модистка со второго этажа? Красивая особа, у которой есть любовник, красивый смуглый и ловкий малый... Он вернулся из поездки дня два тому назад...

При этих словах на лице аптекаря появилось выражение крайнего изумления.

— Гражданка Грандо красивая особа. Гражданка Грандо и любовник! Вы шутите, гражданин... Или, может быть, вы путаете её с одной из её мастериц. Там есть две-три смазливые девчонки, у которых, возможно, нет недостатка в поклонниках. Но никогда, положительно никогда не осмелились бы они привести сюда своих любовников. Госпожа Грандо немедленно вышвырнула бы их за дверь!

— Но неужели же Виргиния Грандо такой дракон добродетели, что ни один мужчина не решится перешагнуть через её порог?

— Не говорите глупостей, — возразил аптекарь. — Она, конечно, принимает своих заказчиков и примет и вас, если вы захотите что-нибудь заказать у неё. Но она решительно не позволит, чтобы к ней приходили для каких-нибудь иных целей. Нет! Вот вам александрийский лист, гражданин. Пять су. А насчёт мышей, если вам нужно средство против них, я могу вам рекомендовать «Смерть мышам» Дюваллона. Это средство у меня действительно изумительное. Это мышьяк с фосфором...

— Хорошо, я посмотрю, — сказал Браконно, подавая аптекарю монету в пять су. Он уже знал всё, что хотел, и теперь старался поскорее уйти отсюда. А между тем аптекарь, увлёкшись истреблением мышей, никак не хотел отпустить своего слушателя.

— Приходите взглянуть, — продолжал он, — как я действую этой приманкой в моих чуланах.

Браконно, восхищенный тем, что ему представляется случай осмотреть квартиру во всех подробностях, последовал за аптекарем в комнату сзади аптеки, в которой на потолке висело несколько связок лекарственных трав. Он заглянул даже во дворик, который отделял соседний дом. Он долго смотрел на его фасад. Глаза его остановились как раз на том месте, где находился тайник Сан-Режана. Из окна второго этажа кто-то весело спрашивал:

— Ну, дядя Висмут, как здоровье? Вы ещё не отравились вашими товарами?

— А, плутовка! Приходите покупать у меня травы, когда простудитесь, — смеясь, отвечал аптекарь. — Это одна из мастериц гражданки Грандо, — прибавил он. — Они зовут меня дядей Висмутом. Это никому не вредит, а их забавляет.

С каждым мгновением подозрение Браконно делалось слабее и слабее. Этот уголок Парижа не годился бы для смелого бойца, который, по подозрениям Браконно, скрывался здесь. Но что же, однако, делала здесь мадам Лербур? Он решился не уходить отсюда сейчас же, а продолжать свои наблюдения.

Простившись с аптекарем и заметив одного из своих агентов, который ходил перед винной лавкой, он подозвал его к себе и дал ему самые точные указания, как следить за этим домом. Он рассуждал так: если Сан-Режан скрывается на улице Дракона, то гражданка Лербур явится сюда ещё раз. «На этот раз я уже не буду колебаться, — думал Браконно, — я отправлю кого-либо из агентов на ближайший полицейский пост, оцеплю дом и произведу самый тщательный обыск. Тогда я застану Эмилию Лербур или у Виргинии Грандо, или же в убежище Сан-Режана. Так или иначе, но я должен что-нибудь раскрыть».

Вечером Сан-Режан выходил дважды: ему хотелось повидаться с Лимоэланом у привратника общины. Агенты Браконно не узнали его, хотя следили за ним самым добросовестным образом. Он имел вид служителя из мастерской Грандо. Но Браконно, получив об этом сведения и зная, что других мужчин, кроме аптекаря и дяди Жюля, в доме нет, сейчас же заподозрил, что это вышел Сан-Режан. Он стал следить сам, проводил своего ночного гуляку, который показался ему толще и выше Сан-Режана, до самой общины и стал ждать. Но Лимоэлан заметил его и узнал.

— За тобой гонится сыщик, дорогой мой, — сказал шуан. — Или я ошибаюсь, или это пресловутый Лаверньер, которому не удалось, благодаря вмешательству Валори, проникнуть на заседание комитета в гостинице «Красный Лев».

— Если это Лаверньер, то это также и Немулэн, который сопровождал меня всё время, пока я был в разъездах на юге, и который создал для меня большие затруднения в Лионе. Нужно во что бы то ни стало отделаться от него, так как он чрезвычайно опасен.

— А как ты примешься за него?

— Самым простым образом. Простившись с тобой, я пойду по глухим местам, которые тянутся к Вожирару. Если он отстанет от меня, я вернусь в своё убежище. Если же он будет идти за мной, я повернусь, подойду к нему, и мы объяснимся. Мои пистолеты со мной.

— Ты его убьёшь?

— В честном бою. Убивать из-за угла я не умею. Если у него есть оружие, а оно должно у него быть, то шансы у нас будут равны. Если же у него оружия нет, то я дам ему один из моих пистолетов и прикажу защищаться...

— Напрасные церемонии! — промолвил Лимоэлан, усмехнувшись. — Завтра с твоим бочонком пороха ты рискуешь убить, может быть, двадцать жандармов или телохранителей Бонапарта, а теперь боишься казнить шпиона, который готов, к величайшей своей радости, подвести тебя под топор.

— В самом деле, это довольно глупо, — сказал Сан-Режан. — Но нельзя себя переделать. Воспламеняя снаряд, я буду знать, что подвергаю опасности и свою жизнь. В этом случае, как на войне... Но хладнокровно застрелить человека, даже не предостерёгши его... Нет, так не годится.

— Будь ты на месте Брута, ты не убил бы Цезаря...

— Я предпочёл бы убить его при Фарсале.

— Отлично. Когда же мы решимся нанести удар?

— Можешь ты раздобыть тележку?

— Через час она у меня будет.

— Бочонок с порохом и заряженное ружьё находятся в гостинице «Красный Лев».

— Остаётся, стало быть, найти удобный случай.

— Он скоро представится. В газетах объявлено, что 3-го нивоза, то-есть послезавтра, в театре Оперы состоится торжественное исполнение новой оратории Гайдна «Сотворение мира». Говорят, что будут присутствовать первый консул, мадам Бонапарт и весь маленький двор Тюильри!

— Следовательно...

— Путь Бонапарта до самой оперы прослежен. Он поедет по улице Сан-Никез, а затем по улице де-ла-Луа. Наш снаряд надо поставить на улице Сан-Никез, за углом налево. Карета должна проехать мимо. Невозможно, чтобы её не разнесло вдребезги...

— Я тоже стою за угол улицы Сан-Никез. Тут разрушительное действие взрыва будет меньше, чем на улице де ла Луа, где может столпиться много зевак.

— Да и кроме того полиция, без всякого сомнения, не даст нам поставить тут бочонок.

— Конечно. Что же должны делать мы, Карбон и я?

— Привезти мне тележку к гостинице «Красный Лев». Там мы зарядим, как следует, бочонок и поедем на улицу Сан-Никез. Дело будет к ночи, и темнота будет нам на руку.

— А пока тебе нужно освободиться от этого шпиона.

— Это я сделаю сегодня же ночью. Обо всём мы переговорили?

— Да, кажется.

— Тележку привезите ко мне послезавтра к пяти часам. И если меня не будет там, надо всё предвидеть, то спросите ящик и ружьё у хозяина гостиницы и действуйте вместо меня.

— Как, тебя не будет там?

— Но меня ведь могут убить или арестовать.

— Хорошо.

Сан-Режан поднялся и, вынув из кармана пару пистолетов, тщательно осмотрел их. Затем, пожав руку своему другу, он вышел во двор, а оттуда на улицу. Браконно шёл за ним по пятам. Он был несколько удивлён, увидя, что человек, за которым он следил и которого, несмотря на изменённую внешность, он принимал за Сан-Режана, повернулся спиной к Парижу и пошёл по полям, по направлению к Вожирару. Он отличался храбростью и не поколебался пойти за этим человеком следом. Он только отпустил его на несколько шагов вперёд, ибо так было легче прятаться как на пустырях, так и в извилистых переулках города. Впрочем, принятые им меры предосторожности оказались излишними. Через четверть часа преследуемый, несомненно, должен был заметить, что за ним следят. Однако он, видимо, не придал этому обстоятельству никакого значения и шёл посередине дороги всё прямо, не останавливаясь. В том месте, где пустыри были огорожены со всех сторон и где не было видно уже ни одной хижины огородника, он вдруг повернул в сторону и, сделав несколько шагов по дороге к Монружу, остановился, сел на землю и стал ждать.

Полицейскому не хотелось отставать в храбрости. Он продолжал идти прямо на человека, который сидел на земле. Подойдя к нему, он снял шляпу и сказал:

— Здравствуйте, господин Сан-Режан.

— Моё почтение, господин Немулэн, — ответил роялист.

— Вот это ловко! Это я люблю!

— Ловко, что касается меня, — промолвил Сан-Режан. — Но для вас это вовсе не так ловко. Вы тот самый Немулэн, который был со мною в Лионе. Для аббата Валори вы Лаверньер. Без сомнения, вы воплощаете ещё много лиц, но настоящего имени и настоящей физиономии вашей мы не знаем. Что касается имени, то едва ли я когда-нибудь его узнаю, а вот настоящую физиономию, несмотря на белила, румяна, несмотря на парик и гуттаперчевые шарики за щеками, я постараюсь рассмотреть хорошенько...

— Это каким же образом?

— Убив вас, господин Немулэн.

Полицейский отпрянул назад. Сан-Режан медленно поднялся с земли, встал посредине дороги и, вынимая из кармана пистолеты, сказал:

— Я делил хлеб-соль с Немулэном. Хотя вы и малопочтенный человек, так как занимаетесь таким ремеслом, тем не менее я не способен просто пустить вам пулю в голову, не предоставив вам возможности защищаться. Поэтому отсчитайте столько шагов, сколько найдёте нужным, и по знаку, который я дам, идите на меня и стреляйте. Не щадите меня. Это было бы глупо. Я стреляю отлично и постараюсь вас убить.

— Господин Сан-Режан, вы ставите меня в очень трудное положение. Я вовсе не намерен не только убить вас, но даже ранить вас. Я должен сделать не это. Мне нужно только удостовериться в вашей личности.

— Вот поэтому-то я и отошёл подальше от Парижа, где у вас на каждом шагу помощники. Но каким образом вы можете арестовать меня здесь?

— Господин Сан-Режан, я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы добиться этого. Вы уже не пойдёте спать сегодня к гражданке Грандо. Я должен кроме того знать, что такое вы замышляете с привратником знакомой вам обители... Вероятно, вы не откажетесь объяснить это гражданину Фуше.

— Ого, да вы знаете слишком много, — сказал Сан-Режан с холодной решимостью. — Вы слишком неосторожны со мной. Берите один из пистолетов и защищайтесь или же, клянусь Богом, я застрелю вас, как бешеную собаку.

— Прежде, чем сердиться, лучше выслушайте меня, господин Сан-Режан. Я не хочу вам зла, это я уже вам доказал. Я мог бы побеспокоить гражданку Лербур, но я этого не сделал. Мне прискорбно видеть, что такой милый молодой человек ведёт такую жизнь, связался с Жоржем и его шайкой!.. Бросьте всё это, уезжайте отсюда, и даю вам слово, я буду помогать вашему бегству.

— А за моей спиной вы арестуете других, и я окажусь изменником того дела, которому я дал клятву служить до тех пор, пока оно не восторжествует. Довольно! Вы оскорбляете меня! Вы попали в страшное положение, Немулэн, и вы можете из него выйти, лишь убив меня.

— Вы принуждаете меня к этому. Делаю это с большой неохотой.

Он вынул из кармана пистолет и тщательно зарядил его. Затем он отмерил расстояние в тридцать шагов между собою и Сан-Режаном.

Зимняя ночь была очень темна. Начинался мелкий дождик. Стоя посреди дороги лицом к лицу, они едва могли разглядеть друг друга.

— Берегитесь, Немулэн! — вскричал Сан-Режан и, подняв пистолет, он решительно пошёл на полицейского, который стоял неподвижно посреди дороги. Сан-Режан подошёл к нему почти на десять шагов. Немулэн надеялся, что он выстрелит и промахнётся, и тогда можно будет его арестовать. Но Сан-Режан, очевидно, не желал поддаваться такой тактике. Он остановился и хладнокровно прицелился в Немулэна. Тогда тот, в свою очередь, решился предупредить противника и выстрелил. Пуля пробила воротник камзола Сан-Режана.

Немедленно раздался выстрел роялиста. Немулэн, поражённый прямо в грудь, упал ничком на дорогу.

— Ты сам хотел этого! — сказал Сан-Режан.

Он подошёл к сыщику, который барахтался в луже крови, перевернул его на спину и, сорвав парик, увидел, что его настоящее лицо было почти то, которое он видел у него в роли Немулэна. Не желая, чтобы его раздавили телеги огородников, которые целую ночь тянулись по дороге, подвозя пищу Парижу, он оттащил его на обочину. Разряженный пистолет сыщика он положил около него. Убедившись, что тот мёртв, он промолвил:

— Мир праху твоему.

И бодрым шагом пошёл по направлению к Парижу.

XI

Фуше был углублён в чтение утренних донесений, как вдруг вошёл, даже не постучав в дверь, юный Виллье, один из его секретарей, и таинственно сказал своему патрону:

— Агент номер седьмой желает видеть гражданина министра по делу чрезвычайной важности.

Фуше, не отрываясь от бумаг, отвечал глухим голосом, в котором как будто звучало равнодушие:

— Пусть войдёт.

Агент вошёл. То был мужчина колоссального роста, с лицом, заросшим чёрными волосами чуть не до самых бровей. Это был тип агентов-исполнителей. Для переодевания и выслеживания он не годился, так как его крупная фигура и резкие черты лица выдали бы его тотчас же. Его делом было выломать дверь, избить зачинщиков. Словом, то был настоящий сторожевой пёс, дикий и свирепый.

Фуше, взглянув на него, разом оценил его мощную мускулатуру и спросил:

— В чём дело, Суффлар?

Подобно Бонапарту, Фуше обладал памятью на лица и имена, которая позволяла ему всегда узнавать всех своих подчинённых.

— Гражданин министр, сегодня ночью убили Браконно...

— Где?

— Около Вожирара.

— Каким образом?

— У него пуля в груди.

— Кто?

— Неизвестно. Он отправился один для важных наблюдений и дал только приказ: наблюдать за домом номер тридцать пять по улице Дракона и за всеми, кто из этого дома выходит.

— Он умер уже?

— Нет ещё. Но он уже при смерти. В сознание не приходил.

— Где он?

— В больнице Милосердия.

— Кто около него?

— Клеман.

— Пусть он не отходит от него и сейчас же даст мне знать, если он придёт в себя и можно будет с ним объясниться, хотя бы знаками... Я приеду к нему... Кто его привёз туда?

— Его нашли огородники из Монружа. Прислали за мною, и я прибежал сейчас же вместе в Клеманом.

— И таким образом оставили свой наблюдательный пункт?

— Совершенно верно, гражданин министр.

— Нужно было идти туда одному и оставить Клемана на улице Дракона. Успел вам Браконно объяснить, в чём дело?

— Да, гражданин министр. Он подозревал, что один из соучастников Жоржа, некий Сан-Режан, скрывается у модистки в означенном доме.

— Только подозревал?

— Для Браконно подозрение и уверенность одно и то же.

— Да. Если он умрёт, я потеряю полезного агента.

— Очень может быть, что его и убил этот Сан-Режан. Браконно расстался с нами, очевидно, только для того, чтобы выследить этого проклятого роялиста.

— Имеете ещё что-нибудь сообщить мне особенное?

— Больше ничего, гражданин министр.

— Хорошо. Впредь до нового приказания оставьте в покое дом номер тридцать пять по улице Дракона.

— Слушаю, гражданин министр.

— Можете уходить.

Расспрашивая Суффлара, Фуше пришёл к убеждению, что Браконно, не особенно полагаясь на профессиональную ловкость своих агентов, не сообщил ему подробных сведений о деле, которым он был занят сам. Дело, очевидно, шло о заговоре роялистов. Но как разобраться во мраке всяких интриг, когда нет налицо того, кто держал в руках путеводную нить? Фуше думал так: «Так как этот дурак Дюбуа уверен, что всё это волнуются якобинцы, то мы ещё посмотрим, каким образом его полиция возместит теперь потерю, которую понесла моя. Если Сан-Режан, отделавшись от Браконно, скрывается в доме номер тридцать пять по улице Дракона, то, не чувствуя теперь никого около себя, он вернётся туда и выдаст себя, и мне ничего не будет стоить схватить его, когда это мне понадобится».

Таким образом, благодаря соперничеству обеих полиций, вызванному предвзятым мнением Бонапарта о происках якобинцев, в поисках Сан-Режана наступило некоторое ослабление и как раз в тот момент, когда следовало бы усилить наблюдение.

Фуше, которого столько раз обвиняли в том, что он не раз изменял Бонапарту и принимал участие в заговорах против его врагов, подверг его во время этих двух дней первого и второго числа нивоза такой опасности, какой он ещё никогда не подвергался. План Сан-Режана и Ламоэлана, который чрезвычайно трудно было осуществить, когда Браконно и его агенты не отходили от дома номер тридцать пять на улице Дракона, теперь можно было выполнить очень легко, так как оба злоумышленника, которым помогал ещё Карбон, имели полную свободу действий.

Вернувшись около полуночи в Париж, Сан-Режан осторожно направился на улицу Дракона. Сначала он прошёл улицу Юшетт и, прислонившись к угловому дому, внимательно осмотрел дом номер тридцать пять. Там отчётливо видна была огромная фигура Суффлара, который сидел на тумбочке около виноторговли.

«Что мне делать? — подумал Сан-Режан. — Вернуться домой и там ждать, какое действие произведёт исчезновение Немулэна, или же лучше отложить своё возвращение, когда вся слежка будет расстроена его смертью? Пойду лучше в гостиницу «Красный Лев», где меня не будут искать».

Он перешёл Сену и направился по улице Сухого Дерева. Хозяин гостиницы сейчас же узнал его и ввёл его в ту самую маленькую комнатку, где происходило собрание роялистов. Там Сан-Режан бросился в кресло и заснул крепким сном.

Браконно был найден спустя три часа после поединка с Сан-Режаном рабочими, которые шли в каменоломни, примыкавшие со стороны Монружа к парижским катакомбам. Испуганные зрелищем лежащего в луже крови человека, они побежали на ближайший полицейский пост около заставы, принесли оттуда носилки и взвалили на них убитого. Когда его обыскали, то по бумагам оказалось, что это агент полиции. Сейчас же был отправлен нарочный в министерство, но по дороге, по несчастной случайности, он встретил Клемана, одного из двух подчинённых Браконно, который только что сменился с дежурства. Тот побежал предупредить Суффлара. Затем оба в волнении бросились бежать к Вожирару, где около заставы и нашли своего начальника. Браконно был ещё жив.

Если б Сан-Режан вместо того, чтобы переносить Браконно на откос дороги, хладнокровно выстрелил бы ему ещё раз в ухо, то он устранил бы всякую опасность для себя и для своих соучастников. Но Сан-Режан был солдат и не мог прикончить раненого. Ему было неприятно нанести Браконно смертельный удар. Это была первая ошибка. Вторая заключалась в том, что он не похитил у него его бумаги и таким образом лишил себя возможности выиграть то время, которое пошло бы на установление личности убитого. Правда, то обстоятельство, что Суффлар и Клеман оба перестали следить за квартирой Виргинии Грандо, уравновешивало эти ошибки. Кроме того, решение оставить в покое Сан-Режана, которое принял Фуше, чтобы внушить ему мысль, будто за ним не следят, давало заговорщикам огромное преимущество.

Придя на другой день утром на улицу Дракона, Сан-Режан заметил, что на тротуаре никого не было и вход был свободен. Ни одного сыщика не было видно. Он поднялся к Виргинии Грандо, которая находилась в сильном беспокойстве. Он постарался успокоить её, но не сказал ни слова о том, что произошло с ним ночью. Плотно позавтракав, он бросился в постель, чтобы хорошенько отдохнуть от усталости.

Вечером он пошёл в общину и рассказал Лимоэлану о своей встрече с Браконно. Он дал ему слово, что покушение должно произойти непременно завтра, и сказал, что около пяти часов он будет ждать его на углу возле Французского института. Карбон должен был помочь Лимоэлану отвезти тележку. За снарядом, который хранился в погребе гостиницы «Красный Лев», они должны были отправиться втроём.

Они расстались. Сан-Режан возвратился с видом фланёра на улицу Дракона и, улёгшись в кровать, стал думать о завтрашнем дне, когда к нему должна приехать Эмилия.

Хотя Сан-Режан и Лимоэлан принимали все возможные предосторожности, хотя их замысел хранился в полной тайне, так как только они двое и знали, что предстояло делать, так что даже третий их сообщник, Карбон, был не в курсе дела, тем не менее среди лиц, окружавших первого консула, стали распространяться тревожные слухи.

Шевалье, изобретший снаряд, которым воспользовался Сан-Режан, был заключён в тюрьму. Его судили и, конечно, признали виновным. Тем не менее все говорили, что образовался новый заговор, который должен разразиться третьего нивоза в зале театра Оперы. Некоторые утверждали, что театр будет взорван. Обеспокоенная Жозефина просила Бонапарта никуда не выходить в этот день. Первый консул чувствовал себя переутомлённым от множества работы. Он внял доводам жены и с утра объявил, что ораторию могут исполнить и без него. Да и музыка Гайдна нагоняла на него скуку. Он был равнодушен к произведениям, которые не давали его фантазии картины психологического развития, влёкшего за собой трагическую коллизию. Поэтому он был убеждён, что этот вечер он останется дома, и велел позвать к себе генералов Бессьера и Ланна, чтобы поговорить с первым о кавалерии, а со вторым о формировании армейских корпусов, которые он хотел изменить.

Фуше, которого также позвали в Тюильрийский дворец, был принят очень сухо.

— Ваши якобинцы продолжают волноваться. Говорят о каком-то заговоре. Они уже хотели меня убить при помощи Аренье... Теперь они опять принимаются за старое...

— Генерал, могу вас заверить, что вы плохо осведомлены. Причиной всеобщего беспокойства являются соучастники Жоржа. Их замыслы несомненны. Они только что убили одного из лучших моих агентов, который гнался за ними по следам. Но след будет найден сегодня же, и мы уже не потеряем его...

— А я вам говорю, что мне угрожают приверженцы террора. Вы их защищаете, конечно, ибо это ваши старые друзья. Может быть, вы даже их боитесь.

Фуше улыбнулся едва заметно. Он закрыл свои тусклые глаза и возразил глухим голосом:

— Генерал, у меня нет друзей среди людей, которые грозят безопасности государства. Я боюсь только одного — как бы вас не прогневать.

Бонапарт одобрительно кивнул головой и отпустил своего министра полиции. Но он не принял во внимание каприза своей сестры Каролины и Гортензии Богарне. Они обе явились днём и стали жаловаться на то, что он отменил вечер в опере. Гортензия, сама прекрасная музыкантша, надулась на зятя.

Бонапарт, чрезвычайно благодушный в кругу своей семьи, уступил и, ущипнув за ухо свояченицу, сказал:

— Ну, хорошо. Неужели вам так досадно, что вы не услышите этой важной оратории? Заранее предсказываю вам обеим, что будет очень скучно.

— Тогда вы можете уехать, не дожидаясь конца, а мы останемся в ложе с моей матерью и мадам Мюрат.

— Хорошо, посмотрим. Я не могу обещать вам ничего до вечера.

— Ну, слава Богу. По крайней мере, вы теперь уже не отказываетесь.

В это самое время Сан-Режан с нетерпением дожидался приезда Эмилии Лербур. Он долго думал ночью. Он знал, что идёт на смерть и что только чудом может спастись. Это свидание было для него тем дороже, что оно было последним.

Когда послышался глухой шум, которым сопровождалось отодвигание двери тайника, сердце молодого человека забилось так сильно, что он почти задыхался. В отверстии двери мелькнула какая-то фигура, зашелестело шёлковое платье и пахнуло духами. Затем дверь закрылась, и любовники упали в объятия друг друга.

Они молча застыли в этой позе. Потом Эмилия быстро сбросила шляпу на стол, сняла перчатки и повлекла Сан-Режана к маленькому окну, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть на его лице выражение радости и вместе с тем тоски.

Он снова привлёк её к себе. В этом опьянении прошло около часу.

— Боже мой! — вдруг вскрикнула Эмилия. — Я должна уже уезжать. Что-то готовит нам завтрашний день?

— Я так счастлив, что опять полон надеждами. Я счастливо избегну опасностей, которым я подвергнусь, и мы ещё увидимся. Небо не захочет разлучить нас навсегда.

— Послушай! Мне кажется, я чувствовала бы себя спокойнее, если бы знала, что ты затеваешь. Скажи мне!

— Нет, это невозможно. Но, ради Бога, не выходи никуда сегодня вечером...

— Но темнеть начинает уже с пяти часов. Неужели в Париже будут беспорядки. Неужели будут сражаться?

— Не спрашивай меня! Запрись в своей комнате и, что бы тебе ни послышалось, не выходи.

— Не могу ли я тебе помочь чем-нибудь? Если ты подвергаешься опасности, а я могу помочь тебе её избегнуть...

— Не думай об этом.

— Вспомни, что у нас в доме под нашими комнатами есть помещения, из которых одно не занято. Там ты мог бы укрыться на целый месяц, и никто бы не узнал...

— Никогда! Я мог бы таким образом выдать себя.

— Но если это необходимо!.. Если ты попал в беду...

— Всегда можно выпутаться из неё, покончив с собой.

— Не говори этого! Ты приводишь меня в отчаяние! Что я сделала, за что я так страдаю?

— Ты страдаешь не более, чем наши сторонники, павшие жертвой в течение этих десяти лет. Не удивляйся, что я рискую своей жизнью, не плачь, если я ею пожертвую. Но сохрани нежную память о том, кого ты любила. И чтобы я ни сделал, какое бы обвинение ни выдвигали против меня, в каких бы преступлениях ни обвиняли меня, чти, несмотря на всё это, мою память, ибо ты можешь быть уверена, что я действовал, только защищая Бога и короля.

При этих словах, похожих на предсмертную молитву и на последнее завещание Сан-Режана, Эмилия залилась слезами. Она не могла примириться с мыслью, что ей придётся потерять своего возлюбленного. Она крепко прижалась к нему и ощупывала его трепещущими руками, как бы пробуя угадать, куда его поразит роковой удар. Он тихонько уговаривал её, словно ребёнка, и целовал её, как бы желая успокоить её этой лаской.

— Ну, поцелуй меня ещё раз и уходи.

Они обнялись, и Сан-Режан, отворив дверь тайника, выпустил её.

Было уже около половины пятого. Он немного подождал, затем, удостоверившись, что она удалилась, надел на себя костюм рабочего и стал неузнаваем. Рыжеватая бородка скрывала нижнюю часть его лица. На голове появился колпак из кроликовой шкуры. Он засунул свои пистолеты в жилет и с обычными предосторожностями вышел в кухню Виргинии Грандо. Через минуту он был уже на улице и быстро шёл к тому месту, где условился встретиться с Лимоэланом и Карбоном.

Было уже очень темно. Он пошёл вдоль набережной, перешёл Сену через Новый мост и, удостоверившись, что за ним никто не следит, спокойно дошёл до гостиницы «Красный Лев».

Карбон и Лимоэлан были уже там. Перед дверью гостиницы стояла тележка, запряжённая белой лошадёнкой. В ней лежал Карбон, положив под голову пустые мешки. Лимоэлан, сидя на краю тротуара, спокойно курил свою трубку. И того, и другого нельзя было узнать.

— Франсуа, вино ещё не положено на тележку? — хриплым голосом спросил Сан-Режан. — Чего же ты зеваешь, мой милый? Ну, живо! Нас ждут!

Лимоэлан встал с тротуара, хлопнул Карбона по ноге и вскричал:

— Эй, ты, соня! Посмотри за тележкой, я пойду в подвал за бочонком.

При этих словах на другой стороне улицы какой-то человек отделился от стены и с видом ротозея стал ходить около повозки. Сан-Режан узнал Суффлара по его громадной фигуре.

— Мне кажется, что будет дождик, — смело заговорил он с ним. — Вино, пожалуй, подмочит, а хозяин будет говорить, что я нарочно подлил в него воды.

Он громко захохотал и посмотрел на агента, который качал головой. Потом он подошёл к Лимоэлану и сказал:

— Тут кругом сыщики. При первой же попытке этого гиганта вмешаться в наше дело я размозжу ему голову.

— Позволь мне устроить всё. Надо сначала попытаться провести его. Если другого средства не будет, тогда мы убьём его. Но это надо будет сделать в гостинице, чтобы не было шума. Дело-то наше хорошо задумано, и было бы жаль от него отказаться.

Они спустились в небольшой погреб, где среди бочек с вином и водкой стоял и бочонок с порохом. Сан-Режан, которому хозяин дал ключ, открыл дверь и смело зажёг восковую свечу. Он осмотрел бочонок, узнал его и подкатил его к лестнице. Затем он облюбовал другой бочонок с вином и тоже вынес его из погреба.

— Что ты хочешь с ним делать? — спросил Лимоэлан.

— А вот увидишь. Помоги поднять этот бочонок с вином.

С большими усилиями они выкатили на лестницу сначала бочонок с вином, а потом с порохом. Затем положили каждый в тележку и вывезли на них бочонки на улицу.

— Вот винцо! — сказал Сан-Режан своим хриплым голосом. — А что если его попробовать?

Говоря так, он взглянул на Карбона...

— С моей стороны отказа не будет. И я попросил бы стаканчик.

— Это придаст нам жизни! При помощи буравчика мы живо это устроим и угостим себя на славу!

— Ну, валяй! Поднимай бочки на тележку!

И он взялся с Лимоэланом за бочонок с порохом. Карбон обратился к Суффлару, который, видимо, был заинтересован происходившим, и сказал:

— Помоги-ка, товарищ!

Геркулес взял бочонок обеими руками и положил его на повозку, позади бочонка с порохом.

— Ладно будет теперь! — промолвил он с грубым смехом.

— Зато вы не откажетесь, товарищ, выпить с нами.

При помощи ножа он отломил на краю бочонка кусок стенки, потом сделал дырку около края и, придерживая вино пальцем, сказал:

— Кушайте на здоровье, гражданин.

Суффлар нагнулся. Вино полилось ему прямо в рот. Уверившись в содержании бочонка, он думал теперь только о том, как бы полакомиться. Отпив порядочное количество, он уступил своё место Лимоэлану и Карбону. Сан-Режан отказался от своей доли и вернулся в гостиницу, чтобы захватить оттуда ружейный ствол, при помощи которого он должен был взорвать бочонок. Ствол этот он спрятал в прорезанный карман панталон. Пожав руку хозяину и обменявшись с ним несколькими словами, он вышел на улицу.

Карбон и Лимоэлан дружески болтали с Суффларом.

«Если б Немулэн не был вчера убит мною, — подумал Сан-Режан, — и если б он был здесь вместо этого дурака, мы попались бы все трое. Но, слава Богу, мы отделались от этого Немулэна».

Он ударил по плечу Лимоэлана и сказал:

— Ну, заделали опять бочонок? Отлично. Ну, теперь едем к Бастилии.

— А, вы направляетесь к Бастилии? — спросил Суффлар.

— Да, к одному мебельному торговцу из Сант-Антуанского предместья. Ну, ребята, едем.

Он ударил хлыстом по тощей лошадёнке, и повозка, на которой восседал Карбон, тронулась по направлению к Бастилии. Сан-Режан и Лимоэлан шли рядом с ней. Суффлар посмотрел ей вслед довольно равнодушно и опять принялся следить за гостиницей «Красный Лев». В конце улицы Сухого Дерева повозка вместо того, чтобы свернуть налево, направилась к Пале-Роялю. Вечер был тёмный, а фонари светили плохо, и полицейский агент не заметил ничего.

Между тем первый консул, проработав целый день с Камбасаресом, принял на четверть часа архитектора Висконти.

За час до обеда опять явились Жозефина и Гортензия осведомиться относительно его намерений. Он принял их очень добродушно:

— Итак, вы едете на представление? Приходится подчиниться вашему желанию. Женщинами гораздо труднее управлять, чем мужчинами. Прикажите приготовить парадные кареты. Я поеду с Ланном и Бессьером, которых я пригласил сегодня вечером к себе. Они будут в восторге.

Таким образом, настойчивые просьбы домашних Бонапарта обеспечивали успех покушения, подготовленного роялистами. В тот самый момент, когда первый консул окончательно решил ехать в театр, повозка Сан-Режана въезжала на улицу Сан-Никез. Тут каждый закоулок был уже тщательно изучен его сообщниками, и успех казался обеспеченным. Путь от Тюильри до оперы шёл от площади Каруселей через улицы Сан-Никез, Шартр и де ла Луа. На углу улицы Шартр находился небольшой ресторан, в котором было удобно скрыть повозку. Здесь Сан-Режан, по знаку Лимоэлана, стоявшего на углу улицы Сан-Никез со стороны площади Каруселей, имел возможность приготовить свой снаряд как раз в тот момент, когда карета первого консула въезжала на улицу Шартр.

Казалось невозможным, чтобы на таком близком расстоянии карета, лошади и конвой не были разнесены вдребезги силою взрыва. Сан-Режан сам жертвовал жизнью. У него оставалась только одна очень слабая, почти несбыточная надежда уцелеть от взрыва: в десяти шагах от повозки находилась в нижнем этаже какая-то лавка, что-то вроде подвала. Если Сан-Режан одним прыжком очутится около этой лавки и влетит в открытую дверь, то, может быть, он и избегнет смерти. И Сан-Режан точно взвесил этот единственный шанс. Стремясь спастись от гибели, он думал не о себе, а об Эмилии.

Он сообщил Лимоэлану свой план. Было уже семь часов. На улицах почти никого не было. В этот тёмный и холодный декабрьский вечер жители Парижа рано забрались к себе и грелись у огня, в ожидании ужина.

Лимоэлан, соблюдая предосторожность, встал на углу улицы Сан-Никез. Карбон наблюдал за площадью Каруселей. Сан-Режан остановил свою повозку на углу улицы Шартр, покрыл белую лошадь пустым мешком и пропустил ружейный ствол в бочонок с порохом. Чтобы произвести взрыв, ему нужно было только спустить курок. С полным хладнокровием он сел на тумбу и стал ждать. Он слышал, как в лавке сзади него пел какой-то ребёнок.

Было уже четверть девятого, когда вдруг послышался топот лошадей. По улице Сан-Никез промчался рысью, направляясь к Тюильри, взвод кавалерии. На шум вышло из дома несколько человек. Певший песенку ребёнок, оказавшийся дочкой лавочника, также появился, остановился около повозки, осматривая с любопытством белую лошадь. Но её позвали, и она опять скрылась в лавке.

Прошло ещё с четверть часа. Несколько прохожих остановились у повозки. Один из них спросил Сан-Режана:

— Едет первый консул? Это его конвой проехал здесь несколько минут тому назад? В газетах было напечатано сегодня утром, что он поедет в оперу.

— Не знаю, — отвечал Сан-Режан, который готов был отдать всё на свете, лишь бы улица была пуста.

— Отсюда будет хорошо видно, как он поедет.

— На площади Каруселей будет ещё виднее.

— Вы правы, гражданин. Ну, идём на площадь Каруселей.

Сан-Режан вздохнул с облегчением. Но оставалось ещё несколько любопытных и маленькая девочка, которая снова вышла из лавки. Став около морды лошади, она тихонько ласкала её.

— Уходи отсюда, — сказал ей Сан-Режан. — Не трогай лошадь, она кусается.

— Неправда, она меня лизнула, — смеясь отвечала девочка.

— Всё равно, уходи. Тебе тут не место.

— А вам разве место? — возразил ребёнок.

В это время послышался стук колёс, и Лимоэлан махнул рукою, давая знать, как было условлено, что кортеж двинулся в путь.

— Да уйдёшь ли ты отсюда? — яростно вскричал Сан-Режан, желая отогнать девочку, но та, как будто испугавшись его свирепого вида, не трогалась с места. Он подбежал к ней и хотел её отбросить, но девочка вырвалась у него и стала кричать: «Мама! Мама!»

На улице Шартр уже показались два всадника консульского конвоя, ехавшие впереди кареты.

«Ну, если тебе хочется умереть, так умирай!» — сказал про себя Сан-Режан.

Карета приближалась довольно быстро. Сан-Режан нажал на спуск курка и быстро отскочил в сторону. От страшного взрыва дрогнула вся окрестность. Стёкла посыпались на мостовую из всех окон. В дыму и пламени с жалобными криками барахталось на земле человек двадцать прохожих. Около кареты лежали под лошадьми два конвойца. От повозки, белой лошади и маленькой девочки остались только бесформенные куски.

Драма разыгралась в течение одной минуты.

Карета первого консула только выезжала на улицу Шартр. У окна её показалось энергичное лицо генерала Ланна. Его сверкающий взор быстро охватил положение вещей. Громким голосом, как в битве, он приказал кучеру:

— Галопом!

Кучер пустил лошадей, конвой плотнее сомкнулся около кареты, и всё исчезло.

Сохраняя полное спокойствие, как при Маренго, Бонапарт спросил:

— Что случилось, Ланн?

— Генерал, стреляли из пушки в вашу карету.

— Едва ли. Я бы услыхал свист картечи.

— Во всяком случае хотели вас убить.

Нисколько не волнуясь за себя, Бонапарт сказал:

— Будьте добры, взгляните, не случилось ли чего с моей женой.

Бессьер высунулся из окна и со своим гасконским акцентом сказал:

— Карета мадам Бонапарт следует вполне благополучно.

— Едем в оперу. Там узнаем подробности.

Сан-Режан, успевший отпрыгнуть в лавку, через несколько минут пришёл в себя. Оглушённый взрывом, он сначала лежал на ступеньках лестницы, ведшей в это подвальное помещение. Встав на ноги, он почувствовал страшную боль в правой руке. Глаза его были красны и распухли от ядовитых газов, появившихся при взрыве. Он осмотрел свою руку. Рукав камзола был оторван. Сквозь разорванную рубашку видна была страшная рана, в глубине которой виднелась обнажившаяся кость. Кровь лилась ручьём. Он остановил её, перевязав руку платком повыше локтя.

Затем он стал осматриваться кругом. В лавке не уцелело ни одного окна. Вся мебель была разбита вдребезги. Лавочник с оторванной головой лежал в луже крови. Его жена осталась на стуле в сидячем положении, но она также была мертва.

Сан-Режан в ужасе, едва держась на ногах, поднялся на несколько ступеней, которые спасли его, защитив от взрыва. С ужасом смотрел он на несчастных, которые корчились на мостовой, прося помощи. Полиция была уже здесь. Прибежавшие из Тюильри гвардейцы оказывали раненым первую помощь и поднимали их. Через несколько минут всё, что оставалось на месте покушения, будет предметом судебного следствия.

Сан-Режан, сделав над собой усилие и поддерживая левой рукой правую, бросился на улицу Сан-Никез, почти бегом добежал до улицы С.-Оноре и здесь, чувствуя себя в безопасности, свернул в какие-то ворота, чтобы обдумать своё положение.

Что теперь ему делать? Тяжело раненный, истекая кровью, найдёт ли он в себе силы добраться до улицы Дракона и укрыться у самоотверженной Виргинии Грандо? Он чувствовал, что по дороге он упадёт. Может быть, он и умрёт здесь? Нет, рана его не была смертельна. Очевидно, его подберут прохожие и отправят его в полицию, там всё обнаружится, и его будут судить за содеянное преступление. А если взять извозчика, который отвёз бы его на улицу Дракона? Но что сказать извозчику, который, конечно, из сострадания к раненому примется расспрашивать его, а завтра передаст о всех этих разговорах другим и таким образом наведёт полицию на след? Нет, нечего и думать добраться до убежища таким путём. Оставался дом Лербуров. Конечно, и этот план был сопряжён с опасностями, но всё-таки он устранял много трудностей. Во-первых, не нужно было далеко ехать. Сан-Режан был в ста шагах от дверей магазина Лербура. Хороший приём был здесь обеспечен, благодаря дружбе с мужем, а безопасность обеспечивалась преданностью жены. Там можно будет провести несколько дней, пока не уляжется шум и появится возможность добраться до Бретани, где он будет в безопасности. Но среди всех этих забот его особенно угнетала одна мысль: каков был результат его покушения? Погиб ли первый консул в огнедышащем вулкане, который он развёл у него под ногами? На месте не было никаких следов кареты. Были только убитые лошади и солдаты, барахтавшиеся между их трупами.

У Сан-Режану не было времени осмотреть место действия и последствия взрыва. И вот, стоя в темноте, он смотрел, как мало-помалу на площади, покрытой трупами, рассеивался едкий дым. Он слышал, как со всех сторон раздавались крики призыва, и невольно задавал себе вопрос: «Достиг ли я своей цели? Удалось ли мне его убить?».

Ответ дали двое прохожих, которые быстро шли от церкви Св. Роха.

— Он чудом спасся от смерти, — сказал один из них.

— Я видел, как он прибыл в оперу. Его карета была вся изрешетена. У Бессьера платье было в крови.

— Ну, идём скорее. На улицах теперь нечего делать. Начали арестовывать решительно всех...

Мысли Сан-Режана словно заволокло туманом, и у него в голове засело только одно: начали арестовывать всех. Надо было прежде всего найти себе где-нибудь убежище. Он направился дальше, к магазину «Bonnet Bleu».

Было около девяти часов, когда он постучал в ворота. — Кого вам? — спросил вышедший на стук привратник. — Гражданина Лербура.

Несмотря на темноту, привратник узнал его и сказал:

— А, это вы, гражданин Леклер. Пожалуйте. Хозяин только что вышел, чтобы разузнать всё. Но гражданка Лербур дома. Вы знаете, что произошло?

— Да. Покушались на первого консула.

— Разбойники! Это все детища террора! Их надо истребить с корнем!

Сан-Режан уже поднимался по лестнице, которая вела в квартиру Лербуров. У двери он позвонил. Она тотчас отворилась, и в полуосвещённой передней он увидел Эмилию. Он глубоко вздохнул и поднял руки кверху, как бы благословляя, и, почти теряя сознание, опустился на кушетку.

Эмилия закрыла дверь, обняла быстро заговорила:

— Я здесь одна. Я послала мужа разузнать о происшествии. У меня была тайная надежда, что ты вернёшься и я тебя увижу ещё раз. Боже мой, как это ужасно! Ты весь в крови. Несчастный, что ты наделал? Весь этот шум, крики!.. Ты всему причина... Ты едва не погубил самого себя. Не оставайся здесь. Иди вниз. Там нет никого. Служитель при магазине отпущен в гости до послезавтра. Не смотри на меня так. Можно подумать, что ты умираешь.

Сан-Режан терял сознание. Она привела его в чувство своими ласками.

— Прежде всего надо подняться в комнату, где ты проведёшь ночь. Здесь тебя не будут искать. За ночь ты можешь отдохнуть... А завтра мы увидим... О, как я рада, что ты уцелел. Но иди скорее. Мой муж того и гляди вернётся. Нужно тебя уложить скорее...

Она тихо и осторожно повела его в мансарду, где он будет в полной безопасности.

XII

Прибыв в оперу, первый консул, даже не взглянул на свою карету, прошёл через вестибюль прямо в свою ложу. Ланн и Бессьер следовали за ним. В коридорах не было никого — оратория уже началась. Гара и мадам Барбье-Вальбонн, певшие главные партии, были уже на сцене. Бонапарт остановился в глубине ложи и, глядя на обоих генералов, в первый раз высказал своё мнение относительно покушения:

— Эти негодяи хотели взорвать меня.

Затем, совершенно хладнокровно, обернувшись к Бессьеру, он прибавил:

— Пожалуйста, принесите мне либретто оратории.

В это время в ложу вошла испуганная, бледная Жозефина. Её платье было в крови. За ней появилась Гортензия, слегка раненая в лицо осколком стекла, и Каролина Мюрат, оставшаяся невредимой.

Жозефина бросилась к мужу и схватила его за плечи.

— Ты не убит? Какое чудо! Мы видели, что твоя карета была вся в пламени. Мы ехали сзади шагах в двадцати, и у нашей кареты разлетелись вдребезги все стёкла.

— Ты очень испугалась?

— Только за тебя. Гортензия закричала от боли. У неё поранено лицо. Мадам Мюрат выказала себя таким же храбрецом, как и её муж. Впрочем, полковник Рапп сказал нам, что если с первого раза нас не убило, то больше опасности нет.

— Это детища террора устроили всё это, — сказал Бонапарт.

В этот момент среди публики произошло движение, и в зале поднялся шум от разговоров. Известие о покушении распространилось, и публика гораздо более интересовалась тем, что рассказывали вновь прибывающие, чем ораторией.

Бонапарт понял всё, что происходило. Как бы для того, чтобы окончательно объяснить происходящее волнение, Бессьер, подавая программу, сказал:

— Генерал, разнёсся слух, что вы ранены. Вам нужно показаться в зале.

Первый консул сделал шага три и подошёл к барьеру своей ложи. Его красивая властная голова резко выделялась на тёмном фоне бархатной драпировки. От партера до галёрки поднялись неистовые крики. Все стояли, крича: «Да здравствует Бонапарт!»

Женщины аплодировали. Музыка смолкла. Первый консул приветствовал зрителей поклоном, дал жестом понять, что он благодарит всех, и сел. Возле него сели Жозефина, Гортензия и Каролина. Представление продолжалось. Как только спустили занавес, в коридорах театра началась давка, все ходили, образовывались отдельные группы.

На представление явилось немало лиц, занимавших высокое положение. Реаль, Тибодо и Лербен бросились к консульской ложе. Камбасарес, сидя в своей ложе в бельэтаже, разносил префекта полиции Дюбуа, испуганного последствиями, которые это покушение будет иметь и для него лично. Не было только Фуше, и Реаль не без ехидства обратил внимание консула на это обстоятельство.

— Министр полиции настолько не подозревал всего, что случилось, что, по всей вероятности, мирно почивает в своей постели.

Первый консул сделал вид, что он не слыхал этих слов.

Но его бледное лицо сделалось серым, губы сжались так плотно, что почти совсем исчезли. Весьма кстати вошёл Камбасарес с несчастным Дюбуа, который съёжился как только мог, чтобы не привлечь внимания первого консула.

— Ну, Камбасарес, — сказал Бонапарт, — вы едва не сделались первым консулом!

— Провидение, видимо, пощадило Францию в вашем лице, генерал.

Несмотря на свою религиозную окраску, фраза Камбасареса до такой степени соответствовала мыслям всех окружающих, что со всех сторон послышались одобрения. Жозефина сложила молитвенно руки и отважно сказала:

— Бог совершил чудо для нас.

Тут было с полдюжины прежних якобинцев, которые вотировали за казнь короля и не раз отправляли священников на гильотину. Ни один из них не отозвался. Только Ланн в своём углу пробормотал:

— Подождите ещё, посмотрим дальше, что сделает Бог.

Бессьер толкнул локтем в бок товарища.

— Вы останетесь до конца представления, генерал? — начал опять Камбасарес.

— Нет, я хочу вернуться в Тюильри. Вы поедете со мной, Камбасарес. Пошлите за гражданином Фуше. Жозефина, ты можешь остаться здесь с дамами, если хочешь. Я оставлю с тобой Бессьера и Раппа.

— Нет. Для меня нет никакого удовольствия слушать теперь музыку. Кроме того, надо сделать перевязку Гортензии. Мне страшно, когда я вижу кровь на платье. Наконец, я не хочу оставлять тебя...

— Ну, хорошо. Тогда едем.

И он направился по коридорам театра, идя впереди своей семьи, своих генералов и чиновников. При его приближении все снимали шляпы и приветствовали его криками. А он шёл спокойно в своём мундире почти без всяких нашивок, составлявшем такой контраст с блестящими мундирами его свиты. Он улыбнулся только гвардейскому солдату, который в вестибюле радостно отдал ему честь.

Но, приехав в Тюильри, он разразился гневом. Там он не считал нужным сдерживать себя и, быстро ходя по комнатам нижнего этажа, как бы чувствуя потребность в физических движениях, которые всегда сопровождают сильные потрясения, кричал:

— Я дам хороший урок! Надо наконец, чтобы около меня было безопасно, и чтобы сотням людей, которые приветствуют меня на улицах Парижа, не приходилось рисковать жизнью. Я не говорю о себе. Принимая власть, я вместе с нею подверг себя и всем опасностям. Я знаю очень хорошо, что революционеры ненавидят меня так же, как и разбойники. Своими порядками я стесняю и тех, и других. А те ещё злятся на меня за то, что им не удаётся привезти сюда своего короля. Но я их всех раздавлю, белых и красных. И наказание будет такое, что у всех пропадёт охота браться за такое дело.

Он остановился, чтобы перевести дух. Тяжёлое молчание водворилось в комнате. Никто не решался возражать ему, а между тем тут были все первые лица государства.

— В течение года это уже четвёртый раз хотят меня убить, — заговорил опять Бонапарт, принимаясь ожесточённо ходить. — Но это будет последний. Я знаю, тут виноваты приверженцы террора. Я ещё на днях говорил об этом Фуше, он не верит этому. У него на это свои соображения. Все те, которые виновны, его прежние соратники, а многие остались с ним даже в дружеских отношениях.

Дверь полуотворилась. На всех напал какой-то столбняк. Даже сам первый консул остановился и смолк.

Вошёл тот, кого он только что обвинял. Бледно-зелёный, худой, с тусклыми, устремлёнными в пространство глазами, Фуше направился к первому консулу. Не доходя шагов десяти, он сделал низкий поклон и стал дожидаться, пока тот заговорит с ним.

Бонапарт, закрыв глаза, казалось, собирался с мыслями. Несколько секунд он стоял совершенно неподвижно, потом вдруг сделал резкий жест, от которого кровь прилила ему к лицу, и, взяв Фуше под руку, пошёл в конец залы, как бы не желая, чтобы присутствующие слышали, что он будет говорить.

— Ну-с. Видите, как близко было то, чего я боялся. Мои сведения оказались более точными, чем ваши. И вы чуть не допустили, чтобы меня убили. Можете поздравить себя с тем, что я спасся только благодаря счастливой случайности. Если бы я был убит, народ разорвал бы вас на куски.

Фуше сделал гримасу, которая рассердила Бонапарта. Он отошёл от министра и снова начал ходить по комнатам.

— Ваша полиция нелепа, она не лучше полиции при старых порядках. На днях я заменю вас одним из моих жандармов. И тогда вы увидите, что дело пойдёт иначе. После десятилетних волнений и безумной экзальтации наша страна нуждается в спокойствии, и она рассчитывает в этом случае на меня. Я не премину исполнить задачу, которую она на меня возлагает. Всякие интриганы и агитаторы будут преследоваться беспощадно. Я не потерплю, чтобы вели торг о цене общественной безопасности, и подвергну ответственности за нерадение или даже измену всех, кто не умеет ничего разузнать и предупредить.

При этих словах, означавших, что министр полиции впал в немилость, вокруг него быстро образовалась пустота.

Но он стоял совершенно спокойно, и, казалось, не слыхал угрозы первого консула. Он прислонился к камину и ждал, пока буря пройдёт.

Мало-помалу Бонапарт заговорил спокойнее. Видно было, что выражения его были более обдуманы и гнев его утихал.

— На этот раз меня не удастся более провести, — заговорил он. — Для меня нет сомнений, что тут не шуаны, не эмигранты, не бывшие дворяне и не бывшие попы. Я знаю виновников этого покушения и сумею до них добраться.

И, говоря так, пристально посмотрел на Фуше. Бывший член конвента поджал губы и покачал головой. Бонапарт ринулся прямо на него и, пожирая его своими огненными глазами, спросил в упор:

— Вы не согласны со мной? Вам что-нибудь известно? Объясните.

Они стояли одни в конце большой комнаты. Они были предметом живейшего любопытства, но в то же время вполне защищены от него. Фуше решился ответить:

— Я знаю, кто виновники этого покушения. До истечения этой же недели они все будут у меня в руках. Не будь одного обстоятельства, как это часто случается с людьми, они были бы схвачены раньше, чем им удалось исполнить их злодейский умысел.

— Все роялисты, товарищи Жоржа?

— Последние события подтвердят, что мои сведения совершенно верны.

— Берегитесь, Фуше, если вы играете со мной. На этот раз вы отправитесь, подобно другим, в Синнамари.

— Генерал, относительно себя лично мне нечего бояться. Я уверен в том, что говорю. Но я тем не менее не премину собрать сведения о тех, кого вы подозреваете. Из революционеров ещё остался кое-кто, они вечно кипят и угрожают общественному порядку...

— Ага, вот видите! Каким же образом эти люди могут собираться и совещаться безнаказанно? Они собираются в масонских ложах... Вам это известно... Все эти злодеи будут отправлены в ссылку, подальше от Франции. Государственный совет завтра же издаст указ... Я не хочу, чтобы воздвигались опять эшафоты... Но необходимо истребить совершенно это отродье...

В эту минуту, когда приезжали и уезжали высшие чиновники, дипломатические представители, военные, явившиеся засвидетельствовать первому консулу свою преданность, вошёл префект полиции Дюбуа. Фуше терпеть не мог этого человека. Насмешливым жестом он показал на него Бонапарту.

Резким голосом первый консул стал расспрашивать несчастного, который напрасно старался бормотать какие-то несвязные извинения.

— Не от вас зависело помешать успеху этих разбойников? Каким образом они могли получить порох, которого было достаточно, чтобы взорвать целый квартал? Гражданин Дюбуа, если б я был префектом полиции и со мной случилась такая история, я умер бы от стыда.

С этими словами он повернулся к нему спиной. Дюбуа стоял, как громом поражённый.

Бонапарт, как будто излив наконец весь свой гнев, сказал Фуше:

— С сегодняшнего же вечера займитесь этим делом. Население Парижа должно немедленно получить безопасность. Помните, что только успех будет для меня доказательством вашей преданности.

Фуше поклонился и, пробравшись через толпу придворных, которые расступились, чтобы пропустить его, вышел в вестибюль. Там он нашёл дожидавшегося его секретаря Виллье и, опираясь на руку молодого человека, спокойно, как будто он в полной милости у своего начальства, уселся в свою карету.

Когда они тронулись в путь, Фуше сказал своему спутнику:

— Один момент я думал, что он разорвёт меня. Если бы я стал ему противоречить, он арестовал бы меня... Да и теперь ещё...

Виллье показал ему пару пистолетов, которые всегда носил под пальто, и сказал:

— Я это предвидел. Вас не схватили бы без сопротивления...

На мрачном лице Фуше скользнула улыбка. Он благосклонно покачал головой.

— Вы так преданы мне, Виллье?

— Да, гражданин министр.

Улыбка исчезла с лица Фуше.

— Да, я ещё министр.

Он, по-видимому, погрузился в свои мысли. Потом он дёрнул за верёвку, привязанную к руке кучера, и приказал ему остановиться.

— Поезжайте сию минуту в больницу Милосердия, — сказал он Виллье. — Действуйте от моего имени. Спросите, в каком положении находится там некий Браконно, получивший огнестрельную рану в грудь. Если он ещё не умер, сейчас же возвращайтесь ко мне обратно. Я тогда поеду сам завтра утром, чтобы лично его допросить. Передайте директору больницы, что необходимо принять все меры, чтобы этот больной мог мне отвечать.

Секретарь вышел из кареты, а Фуше вернулся к себе и лёг спать.

Пока эти события разыгрывались в Тюильри, гражданин Лербур, встревоженный всем тем, что ему пришлось услышать дорогой, и испуганный зрелищем на Шартрской улице, поспешно вернулся к себе в магазин «Bonnet Bleu», чтобы поскорее рассказать жене, какая ужасная бойня произошла при проезде первого консула. Эмилия приняла его с таинственным видом. На его возгласы она отвечала предостерегающим «шш!...», а затем, видя его недоумение, повлекла его к себе в комнату. Уверившись, что здесь её никто не слышит, кроме мужа, она сказала:

— В твоё отсутствие случилось нечто ужасное.

— Что такое?

— К нашей двери подошёл Виктор Леклер, весь в крови и едва дыша...

— А, несчастный! Он был ранен при этой ужасной катастрофе. А ты позвала доктора?

— Это невозможно!

— Почему?

— Вот в чём весь ужас положения. Виктор Леклер замешан в этом деле, и если его присутствие будет открыто, то это создаст для него большую опасность, а на вас навлечёт огромные неприятности.

— Но моя благонамеренность достаточно известна! — вскричал Лербур.

— Тише! — испуганно прервала его Эмилия. — Тут дело идёт о его голове.

— Боже великий! Неужели этот серьёзный малый принимал участие в заговоре?

— Он был вовлечён в него, он поддался гибельному влиянию. Словом, теперь уж поздно рассуждать о том, что совершилось: он замешан в преступлении, которое совершилось сегодня.

— Он! Такой кроткий и любезный человек! Как он нас обманул! Но это покушение чудовищно. Там груды убитых. Ранены женщины, дети... Кто бы мог подумать, что это Леклер...

— Дело очень простое. Если мы отправим его отсюда, он погиб. Он не успеет дойти до угла улицы, как полиция уже схватит его. Патрули ходят по всему кварталу...

— Кто говорит о том, чтобы его отправить отсюда? Я могу проклинать его дело. Но от этого до выдачи ещё далеко...

— Однако он не может же оставаться здесь. Завтра его присутствие будет открыто. Жером, служитель при нашем магазине, к счастью, не ночует сегодня в своей комнате. Но, вернувшись, он, конечно, заметит, что у него есть сосед. Он станет любопытствовать, начнёт говорить, и всё обнаружится. Нужно завтра же утром отправить Леклера.

— Но куда?

— В надёжный дом, до которого он не сможет добраться сегодня. Но завтра утром ты можешь сам отвезти его туда.

— Каким же образом?

— Я куда-нибудь пошлю Жерома часов в восемь, а предварительно велю ему подогнать к заднему крыльцу нашу магазинную повозку. Мы вынесем Виктора Леклера и усадим его в повозку. В это время наши мастерицы ещё не приходят, мы можем действовать на свободе. Ты сядешь на козлы и поедешь на улицу Дракона. Там на углу улицы Юшетт Виктор Леклер выйдет из кареты и тебе останется только вернуться обратно.

— А если меня арестуют по дороге?

— Здесь тебя хорошо знают и не сделают этого! А раз ты будешь далеко от места покушения, то кому придёт это в голову? Наконец, надо рискнуть, чтобы так или иначе выйти из положения, в которое мы попали.

— Это верно. Чёрт бы побрал этого Виктора Леклера! Кто мог подумать! Он был кроток, как барышня. Казалось, что это всё устроили террористы. Разве он из них?

— Нет! Он роялист! Он мне всё рассказал. Они хотели уничтожить Бонапарта, чтобы вернуть короля.

— Какая глупость! Стало быть, Людовику XVI не из-за чего было отрубать голову? Больше короля во Франции не будет. Нам достаточно первого консула. Как мне досадно, что я ошибся насчёт Виктора Леклера. Я считал его деловым малым... А он заговорщик... Вот и доверяй после этого людям...

— Хочешь его видеть?

— Да, конечно.

— Хорошо. Поднимемся потихоньку. Я уже перевязала его, но у него лихорадка.

— Он серьёзно ранен?

— Ему почти оторвало руку.

— Бедный малый!

Таким образом, начав бичевать злодейский поступок Виктора Леклера, Лербур, по свойственной людям переменчивости, кончил тем, что стал скорбеть о ране, которую тот получил.

Супруги поднимались в мансарду, где на матрасе лежал Виктор Леклер, бледный, как смерть, от потери крови. Увидя входившего Лербура, молодой человек хотел приподняться. Всё лицо его исказилось от страшной боли.

— Не двигайтесь. Вы должны лежать неподвижно, чтобы не разбередить рану. Вот мой муж хочет вас побранить.

— Потом, не теперь! — прервал её Лербур, растрогавшийся при виде раненого. — Когда он будет в состоянии меня слушать... А теперь нужно быть спокойным... Какое несчастье, что мы не можем лечить его здесь! Недели через две он бы совсем поправился... Но это невозможно! Ах, Леклер, Леклер! Вы пускаетесь в безумное и преступное предприятие! А я вам так верил! Теперь уж нельзя больше никому верить!

— Послушай, друг мой! — прервала его мадам Лербур.

— Да, ты права! Я увлёкся... Но он так виноват... Мы постараемся его выгородить как-нибудь... До завтра... Постарайся заснуть...

— Я останусь около него. Иди вниз один, — сказала Эмилия мужу. — Я сейчас к тебе приду...

Ещё раз рассыпавшись в дружеских уверениях, Лербур пошёл в свою комнату, а Эмилия села около раненого и, взяв его руку в свои, старалась успокоить, ободрить его, вдохнуть в него мужество. От её прикосновения, словно под таинственным влиянием её любви, возбуждение, в котором находился Сан-Режан, стало мало-помалу затихать, нервы успокоились, кровь была уже не так горяча. Раненый чувствовал общее изнеможение и задремал. Эмилия видела, как дрожали его ресницы, как закрылись его глаза. Дыхание стало медленнее, и благодетельный сон, уничтожающий все страдания, принёс ему забвение.

Проснувшись, как обыкновенно, в шесть часов утра, Лербур пошёл в мансарду, в которой он вчера видел Сан-Режана. Он застал там свою жену, которая перевязывала раненого. Молодой человек чувствовал себя много лучше и не сомневался, что у него хватит сил выдержать переезд. Он стал извиняться перед Лербуром за неприятности, которые он ему доставил.

— Эти неприятности стали бы ещё больше, если б вы оставались здесь, — сказал торговец с простотой, походившей на мужество. — Но, Леклер, вы должны дать мне честное слово в том, что, если вы благополучно выберетесь из этого дела, то уже никогда более не предпримите чего-нибудь подобного!

— Клянусь вам, — сказал роялист с печальной улыбкой. — Когда имеешь несчастье напрасно пролить столько крови, то остаётся только исчезнуть куда-нибудь или умереть. Пусть будет со мною, что угодно Провидению. Но я проклинаю самого себя и хотел бы искупить свою вину. А это могу сделать только молитвой или своей смертью.

— Ну, не падайте духом, Леклер. В вашем возрасте люди не уходят в монастырь, чтобы предаваться раскаянию и размышлениям. Люди жертвуют собою за общее благо и совершают какой-нибудь самоотверженный подвиг и таким образом снова возвращают уважение к себе. Но теперь всё дело в том, чтобы как-нибудь спастись... Вы должны пойти...

— Особенно для того, чтобы не навлечь опасность на вас, дорогой Лербур. Я был бы в отчаянии, если б моя гибель увлекла за собой и вас... Доброта, которую вы мне оказываете, переполняет моё сердце благодарностью.

— Не будем говорить больше! Мы поговорим об этом потом, если Бог приведёт увидеться. Я оставляю с вами мою жену, а сам пойду вниз, чтобы приготовить всё к вашему отъезду.

И с наивной доверчивостью добряк оставил Эмилию с молодым человеком.

От тоски, угрызений совести, слёз и бессонницы её лицо носило следы глубоких страданий. Сан-Режан сам страдал от этого, но не мог ни утешать её, ни оправдывать себя. Страдания молодой женщины были искуплением их преступного счастья.

Она помогла Сан-Режану встать и одеться. Они были одни, но им и в голову не приходило поцеловать друг друга. Казалось, что-то встало между ними и что с этого времени любовь уже не будет доставлять им радость. Сан-Режан с мрачной тоской посмотрел на Эмилию.

— Разве не лучше было бы для меня, если б я сам погиб вместе с моими жертвами? Посмотрите, какова теперь моя жизнь, если даже вы с затаённым ужасом стараетесь отдалиться от меня? Послушайте, дайте мне пистолет, я выйду на улицу, чтобы не навлечь на вас подозрений, и в ста шагах отсюда пущу себе пулю в лоб.

— Несчастный! Как можете вы быть столь жестоким и обращаться ко мне с подобной просьбой! — воскликнула Эмилия с горечью. — Я только и думаю о том, чтобы вас спасти. А вы отчаиваетесь во всём... Дайте мне по крайней мере время, чтобы оправиться от столь ужасного потрясения. Я принадлежу вам, увы! Вы знаете отлично, что я буду разделять с вами все опасности, будь что будет. Я боюсь только за своего мужа. За что заставлять рисковать этого доброго, благородного человека...

— Да, вы правы. Во что бы то ни стало мы должны выгородить его. Рискнём всем, чтобы спасти его...

И он протянул ей руку с видом примирения.

— Вот и хорошо. Вот каким я хотела бы вас видеть. Теперь пора ехать. Простимся. Быть может, мы уже больше не увидимся.

И они с жаром обнялись, как будто это был действительно их последний поцелуй. Затем Эмилия повела Сан-Режана и, спускаясь впереди него по лестнице, свела его на второй этаж. Здесь она сказала ему:

— Подожди здесь одну минуту. Я посмотрю, где мой муж.

Она быстро спустилась на полутёмный первый этаж. Через секунду она снова показалась на лестнице и сделала ему знак идти за ней. Во дворе уже стояла магазинная повозка Лербура, вся заваленная кусками материи. Сан-Режан с трудом уселся между ними.

Последний взгляд Эмилии, последнее пожатие руки Лербура, и занавеска повозки опустилась. Лербур сел на козлы и шагом выехал на улицу С.-Оноре. Прохожие уже сновали по ней во все стороны — приказчики, направлявшиеся в свои магазины, рабочие, шедшие в свои мастерские. Торговцы уже снимали ставни со своих окон. Торговка зеленью, укладывая груды капусты, картофеля и моркови, крикнула Лербуру:

— Уже в путь, гражданин Лербур? О, вы, как все труженики, встаёте спозаранку.

— Я еду в контору почтовых дилижансов, соседка. Они ведь не будут меня ждать...

— Ага, вот и жандармы, которые делают обыск!

Отряд жандармов подъезжал к церкви Св. Рока. Лербур шагом направился к Пале-Роялю, заговаривая на каждом шагу с местными обывателями. Он слышал, как обойщик Санваль сказал жандармскому офицеру:

— Это гражданин Лербур, хозяин магазина «Bonnet Bleu». Если его подозревать, то тогда нужно арестовать всех. Это лучший из всех благонамеренных людей.

Благодаря такому отзыву, Лербур избежал осмотра своей повозки. Холодный пот лился у него по спине, когда он ехал среди жандармов. Он вздохнул свободно лишь тогда, когда был уже на набережной. Там он сильно хлестнул лошадь и через несколько минут был на углу улицы Дракона. Тут он остановился, заглянул внутрь повозки и сказал:

— Леклер, мы приехали. Можете ли вы выйти?

— Я думаю, что могу. Посмотрите, не следит ли кто-нибудь за нами.

Лербур спрыгнул с козел на набережную. Ничего подозрительного не было.

— Момент благоприятный, — сказал он. — Выходите.

Занавеска, скрывавшая спереди внутренность повозки, открылась, и Сан-Режан осторожно спустился на землю. Он обернулся к Лербуру и с волнением, от которого дрожал голос, сказал:

— Прощайте! Моя жизнь принадлежит вам, благородный человек. Вы рисковали собой ради моего спасения. Поезжайте. Не оставайтесь здесь ни одной минуты более...

И он пошёл по улице. Лербур был потрясён этой разлукой. Он боялся, что из всего этого выйдет, и обвинял себя в том, что он не достаточно сделал для этого человека, которого любил, как родного сына. Твёрдость шагов Сан-Режана успокоила Лербура. Он подавил вздох и, увидев издали, что молодой человек без всяких приключений вошёл в дом N 35, сел на козлы, стегнул лошадь и по набережной, Елисейским полям и площади Революции вернулся домой, жив и невредим.

XIII

Юный Виллье с примерной быстротой и аккуратностью исполнил поручение, которое ему дал Фуше. Он взял извозчика и приказал ему ехать в больницу Милосердия. Приходилось проезжать страшный в те времена квартал Мобер, где легко могли остановить экипаж и ограбить пассажира.

Доехав благополучно до ворот этой старинной больницы, построенной ещё при Людовике XIII сзади Ботанического сада, Виллье от имени министра полиции приказал разбудить директора. Он в нескольких словах посвятил его в историю покушения, которая была здесь ещё неизвестна. Директор сейчас же позвал дежурного врача. Гражданина Виллье повели по длинным, бесконечным коридорам в палату, где лежал бледный, умирающий Браконно.

— Плохи дела этого бедного малого! — сказал секретарь Фуше.

— Удивительно ещё, что он не умер в течение этих дней, как он здесь. Пуля пробила его навылет и задела позвоночник. Поэтому раненый не приходит в сознание.

— Скажите, можно ли при помощи каких-нибудь сильных средств вдохнуть на несколько минут жизнь в это инертное тело?

— Доктор Дюпутрэн — очень искусный врач. Мы объясним ему положение дел.

— Хорошо было бы предупредить его до завтрашнего утра. Тут дело государственной важности, которое не терпит отлагательств.

Виллье уехал.

Казалось, всё благоприятствовало спасению Сан-Режана. Карбон после взрыва спокойно вернулся в свою общину. Что касается Лимоэлана, то он немедленно после взрыва вышел из Парижа и отошёл от столицы по крайней мере на двадцать лье. Он уже скоро должен был достичь Бретани, чтобы там дать отчёт Жоржу обо всём, что произошло. Он был убеждён, что Сан-Режан убит, и не беспокоился больше о нём. Гибель одного человека была ничто для этого грубого человека, привыкшего к массовым избиениям. По дороге он узнал, что Бонапарт избежал гибели. Для него дело было теперь ясно: приходилось начинать всё с начала.

Итак, обстоятельства, при которых было совершено покушение, а также и виновные в нём, были покрыты мраком неизвестности. От повозки остались одни щепки. Бочонок и ружейный ствол превратились в порошок. Нашли только две передние ноги белой лошади.

Агенты Дюбуа перерыли всю эту местность, но всё было напрасно. Полиция Фуше не трогалась с места, ожидая приказаний. Единственным средством раскрыть это происшествие было установить тщательное наблюдение за домом № 35 по улице Дракона. Но Суффлар и Клеман продолжали торчать перед гостиницей «Красный Лев».

Впрочем, эта тёмная история стала мало-помалу проясняться. Один из агентов, рассказывая Суффлару подробности покушения, заметил между прочим, что лошадь, которая была запряжена в тележку, была белой масти. При этих словах гигант ударил себя по лбу с такой силой, что убил бы быка. Он выругался и покраснел, как пион.

— Ах, канальи! Это они и есть! Как они нас одурачили.

И, не пускаясь в дальнейшие объяснения, он оставил на посту Клемана, а сам бросился к секретарю Фуше.

Было около десяти часов утра. Бонапарт уже прислал за новостями полковника Раппа. Приходилось сознаться, что пока ещё ничего не выяснено. Адъютант принял это известие с таким насмешливым видом, что не оставалось ни малейшего сомнения в том, что Фуше впал в немилость. Полковник передал также, что первый консул ждёт Фуше и будет говорить с ним перед началом заседания государственного совета. Мрачный и хладнокровный, как будто дело шло не о его положении, а пожалуй, и свободе, Фуше отвечал, что он не преминет явиться. Он не знал, куда ему обратиться и что предпринять: это провидение полиции, когда Виллье ввёл к нему в кабинет гиганта Суффлара.

— Гражданин министр, этот агент пришёл с важным сообщением. Нам, может быть, удастся схватить конец нити. Повозка, которая разбита вдребезги на углу улицы Шартр, была запряжена белой лошадью и, очевидно, на ней везли один или несколько бочонков. Вчера вечером три человека явились в гостиницу «Красный Лев», которая давно известна, как место для сборищ роялистов, и здесь положили на тележку, запряжённую белой клячей, два бочонка.

— В одном из бочонков было вино, — сказал Суффлар, — мы пили его после того, как я помог положить бочонки в повозку.

— Ах, вы помогли положить? — сказал Фуше. — Стало быть, вы говорили с ними? Какого они были вида? Высокого или невысокого роста, одеты хорошо или плохо...

— Они были похожи на рабочих. Ни в одежде, ни в манерах не было ничего, что бросалось бы в глаза. Они говорили, что должны доставить вино в Сант-Антуанское предместье...

— Это было вино?

— В одной из бочек, по крайней мере.

— А в другой?

— А в другой что было, я не знал.

— Виллье, напишите приказ об обыске и идите с ним. Переройте в этой гостинице всё сверху донизу и арестуйте всех, кто вам покажется подозрительным. Во всяком случае, хозяина гостиницы доставьте ко мне. Да попугайте его хорошенько, чтобы он здесь отвечал, как следует. Вы, Суффлар, отправляйтесь опять в улицу Дракона и наблюдайте за домом, который Браконно считал подозрительным.

Он позвонил.

— Позовите ко мне инспектора, который собирал обломки на месте взрыва. И пусть немедленно по всему Парижу наведут справки, не пропала ли у кого-нибудь тележка, запряжённая белой лошадью. Идите.

Вошёл служитель, доложивший с таинственным видом, что прибыл директор больницы Милосердия и желает переговорить с гражданином министром. Лицо Фуше оживилось. Не меняя прежнего тона, он приказал ввести директора.

Виллье и Суффлар ушли, и Фуше остался один. Он встал из-за стола и перед зеркалом пригладил пряди своих волос. Хладнокровие этого человека было изумительно.

— Здравствуйте, гражданин директор, — сказал он, поворачиваясь к посетителю. — Как дела? Успели ли добиться успеха ваши врачи?

— Да, гражданин министр, хотя успех очень небольшой. Но всё же не без результата. Молодой доктор Дюпутрэн и доктор Бруссе напрягли все свои силы и знания, чтобы вырвать из агонии этого несчастного. Бруссе пустил кровь Браконно...

— Ещё пустили кровь! Да у этого несчастного уже не осталось крови в жилах.

— Доктор Дюпутрэн сделал ему прижигание у основания черепа... Браконно ожил...

— Скорее, идёмте к нему...

— Бесполезно, гражданин министр, он опять впал в бессознательное состояние... Но в течение нескольких минут, пока он был в сознании, я рассказал ему о покушении на улице Шартр! Он оживился и, несмотря на то, что Бруссе только что пустил ему кровь, стал весь красный и вскричал: «Сан-Режан! Я уверен, что это он».

— Вы были одни около него, когда он говорил? — спросил Фуше.

— С двумя врачами. Но будьте покойны, гражданин министр... Для них так же, как и для меня, это профессиональная тайна...

— А потом?..

— Мы сделали умирающему впрыскивание эфира. Он опять оживился и сказал мне: «Запишите для гражданина Фуше». И он с усилием умирающего продиктовал мне три строки, которые я могу вам передать. Надеюсь, что вы их можете понять. Для меня они совершенно бессвязны и кажутся бредом...

С этими словами он протянул Фуше кусок бумаги, на котором было написано: «Bonnet Bleu»... знают... Сан-Режан... Виктор Леклер... гражданка Лербур... улица Дракона...»

Прочитав этот набор слов, похожий на какой-то ребус, Фуше положил бумажку на стол и стал благодарить директора больницы за его усердие. Оставшись затем один, он стал думать о таинственном смысле, какой заключён в этих бессвязных словах. Восклицание умирающего агента: «Сан-Режан! Я уверен, что это он!» — которое он издал, когда директор больницы рассказал ему о покушении на улице Шартр, было совершено ясно. Браконно не сомневался, что покушение было совершено Сан-Режаном. В самом деле, тут не было ничего невероятного. Этот вандеец прибыл в Париж в сопровождении Гида де Невилля и Жоржа. Оба последние, после свидания с первым консулом, уехали, а он, очевидно, остался, для исполнения приказаний роялистского комитета.

Фуше взял бумажку и снова её прочитал. «Bonnet Bleu» ... знают...» Что же это за магазин «Bonnet Bleu»? И память министра, неистощимая и неослабная, сейчас же дала ему все нужные сведения. Хозяин этого магазина был некто Лербур, человек преданный правительству, поставщик мадам Бонапарт и всего консульского двора. Его невозможно заподозрить, но нет ли чего-нибудь подозрительного около него? Фуше не находил ничего. Слова «Bonnet Bleu» становились неясны... Фуше никак не удавалось проникнуть в их смысл, увидеть, что скрывается за ними. Но в них, очевидно, вся тайна, которую Браконно изложил в нескольких словах. Слова эти, правда, бессвязны, но они должны были объяснить всё дело.

Фуше опять взял бумажку и прочёл её ещё раз, тщательно обдумывая каждое слово. Минуты две он сидел молча, затем вдруг ударил рукой по бумажке и тихонько стал смеяться.

То был победный и страшный смех. Фуше нашёл отгадку. Теперь он знал наверняка, что головы виновных в его руках.

Сопоставление двух слов: Сан-Режан и Виктор Леклер, как молнией, озарило потёмки, в которых он блуждал. Он вспомнил, как Браконно докладывал ему о встрече Лербура с Виктором Леклером и особенно о симпатиях, которые гражданка Лербур, уроженка Вандеи, питала к своему земляку, Сан-Режану.

Теперь всё стало ясно. В магазине «Bonnet Blue» знали всё, над чем ломал ломал голову Фуше: где находится Сан-Режан, как было совершено преступление, кем оно было совершено и в каком надёжном убежище скрылись злодеи. Чтобы всё это узнать, нужно было только арестовать весь персонал этого магазина.

Министр уже поднял руку, чтобы дёрнуть за шнурок и позвонить, как вдруг его остановило одно соображение. Кого же именно арестовать в магазине «Bonnet Bleu»? Кто был соучастником преступления Лербура и сколько этих соучастников. Конечно, надо арестовать Лербура и его жену. Но оставлять ли на свободе приказчиков, приказчиц и магазинных служителей? Разве среди них не может оказаться преданного человека, который поспешит предупредить Сан-Режана?

Фуше опять взял бумажку и опять стал её перечитывать. Брови его вдруг нахмурились: он поймал сам себя. Как мог он с его хладнокровием и рассудительностью поступить так опрометчиво и оставить без внимания эти два решительные слова: «гражданка Лербур»!

«Гражданка Лербур и улица Дракона» — вот место, где скрывается Сан-Режан.

«Если эта Лербур любовница Сен-Режана, — думал Фуше, — то я в самом центре дела. Но не будем спешить, а лучше взвесим все другие комбинации. За улицей Дракона уже установлено наблюдение. «Bonnet Bleu» не уйдёт от нас. Теперь нити заговора в моих руках. Теперь я в состоянии поспорить с первым консулом. Он ждёт меня до начала заседания государственного совета. Поеду к нему не без удовольствия. У него нет соперников на поле битвы. Ну, а у меня нет соперников по части полиции. Мы будем говорить, как равный с равным.

Фуше приказал подать себе в кабинет завтрак на круглый столик. Он приказал своему секретарю Виллье к четырём часам отправляться с каретой в магазин «Bonnet Bleu» и привезти к нему гражданку Лербур.

— Если она будет спрашивать вас, в чём дело, — скажите, что я лично хочу сделать ей один заказ. Примите весёлый вид и не напугайте её. Если она будет беспокоиться, постарайтесь уверить её, что полиция здесь ни при чём. Но ни одной минуты не теряйте её из виду, следите внимательно, как бы она не проглотила чего-нибудь... Чтобы она не вздумала отравиться!.. Если бы в это дело случайно вмешался сам гражданин Лербур и стал вызываться ехать вместо неё, постарайтесь отговорить его от этого. Наконец, если вы встретите какое-нибудь сопротивление со стороны мужа или жены, то можете их арестовать и в таком случае к каждой двери приставить агента, так чтобы никто, не исключая и самого привратника, не мог выйти оттуда без разрешения. Вы поняли меня? Отлично. Скажите, чтобы мне подали экипаж. Я еду в Тюильри.

Было около часу, когда Фуше вошёл в приёмную, находившуюся перед кабинетом первого консула.

Его приняли немедленно. Бонапарт совещался с Реалем, Тибодо, Дефермоном и адмиралом Трюге. Все они были преданы ему, но каждый по-своему. Деформон и Трюге сохранили свою манеру говорить то, что думали. Оба остальные, бывшие якобинцы, успели уже сделаться совершенными придворными.

Бонапарт в знак приветствия кивнул головой Фуше и продолжал говорить, как будто министр полиции уже слышал всё то, о чём они говорили до его прихода:

— Я думаю не о себе, а об общественном порядке, который я должен охранять. Я до такой степени убеждён в необходимости принять репрессивные меры, что, если нужно будет, я готов сам стать судьёй и судить этих изменников, которых необходимо немедленно наказать. Нужно засудить человек пятнадцать или двадцать этих злодеев и сослать человек двести... После этого всё будет спокойно.

Среди водворившегося молчания только адмирал Трюге имел мужество возразить Бонапарту:

— Вы говорите о необходимости уничтожить злодеев, но ведь злодеи есть всякого рода. Не одни только революционеры. Есть ещё эмигранты, которые возвращаются массами и грозят скупить все национальные богатства. Есть шуаны, не сложившие оружия и продолжающие вести войну на пустырях Бретани. Есть, наконец, священники, которые опять появились и возбуждают умы на юге, готовя контрреволюцию...

— Послушайте, гражданин Трюге, — прервал его первый консул. — Неужели вы думаете, что несколько старцев, вернувшихся из ссылки и которые желают только одного — жить в мире, неужели вы думаете, что эти повылезшие из своих убежищ несколько священников грозят общественному порядку? Неужели ради них придётся объявить отечество в опасности? Нет, опасность грозит со стороны сентябрьских убийц и при том не только мне, но и всем вам. Неужели вы не понимаете, что эти люди ненавидят вас? Они ходят и всюду кричат, что вы изменники. Вы все слывёте роялистами. Не следует ли мне отправить вас всех в Мадагаскар, а назавтра образовать правительство во вкусе Бабёфа? Меня обмануть не удастся, и я знаю, куда нужно направить удар.

При этих словах Фуше сделал столь резкий жест протеста, что Бонапарт на минуту остановился. Он пристально посмотрел на министра полиции, очевидно, ожидая от него объяснений. Но Фуше молчал, опустив глаза, и, казалось, решился строго хранить про себя свою тайну.

— Граждане, — начал опять первый консул, обращаясь к своим слушателям, — я рассчитываю, что вы поможете мне принять меры, какие окажутся необходимыми. Ждите меня в государственном совете. Через несколько минут я буду там.

Все вышли.

Бонапарт подошёл к Фуше, который продолжал сохранять свой таинственный вид.

— Что означает эта пантомима, гражданин министр? — спросил он.

— Она означает, генерал, что я хотел остановить вас в ту самую минуту, когда вы готовы были взять на себя обязательства, которые вы не в состоянии исполнить.

— Это почему?

— Потому что все ваши предположения опровергаются событиями.

— Виновники покушения вам известны.

— Мне известен главный из них. Соучастники также будут скоро открыты.

— Кто же этот негодяй?

— Сан-Режан.

— Товарищ Жоржа и Гида де Невилля?

— Он самый.

Бонапарт мысленно представил себе, как этот юный вандеец, гордый и сильный, говорил с ним здесь в залах Тюильри о будущности Франции и защищал права короля.

— Вы его схватили уже? — резким тоном спросил Бонапарт.

— Пока нет. Но это вопрос нескольких часов. К завтрашнему дню он будет в моей власти. Я знаю, где его искать и как его захватить.

— А подстрекатели? Все эти Жоржи, Ривьеры, Полиньяки, наконец, принцы, которые приказывают совершать все эти убийства, — они-то ускользают от нас? Ну, пусть они берегутся! В один прекрасный день я не выдержу и, если нужно будет, перейду границу и захвачу кого-нибудь из этих Бурбонов. Я заставлю его судить военным судом и тут же после заседания расстрелять!

В пароксизме гнева он схватил свою шляпу, лежавшую на столе, и бросил её на пол. Затем ударом ноги он отбросил её в угол кабинета и принялся ходить большими шагами, как бы желая этим успокоить расходившиеся нервы.

В это время к первому консулу явился с портфелем его секретарь Бурьенн. Увидев брошенную на пол шляпу, он поднял её, расправил и сказал Бонапарту:

— Генерал, государственный совет уже собрался и ждёт вас.

— Хорошо. Гражданин Фуше, — уже спокойно заговорил Бонапарт, — действуйте, не теряйте времени и сообщите мне всё, что вам удастся открыть. Это дело интересует меня больше всего.

Он взял с письменного стола табакерку и, отпуская Фуше, вышел вместе со своим секретарём.

День, начатый так удачно перевозкой Сан-Режана, проходил в «Bonnet Bleu» в обычных занятиях, столь не подходивших теперь для встревоженного состояния хозяев магазина. Лербур не смел заговорить с женою о Викторе Леклере. Ему казалось опасным даже произнести это имя. Ему мерещилось, что вокруг его дома и даже среди близких ему людей создалась атмосфера подозрительности, как будто заговорщик оставил позади себя запах пороха и крови. Лербуру казалось, все покупатели имели какой-то особенный вид. Всюду видел он шпионов.

В два часа Лербур вышел из дому не по делам, как это он делал ежедневно, а чтобы послушать, что говорят, порасспросить, поговорить. Он вошёл в кафе Ламблэн, где встретил знакомых. Все негодовали. В особенности ужасала всех смерть дочери лавочника.

— Только подумайте, какая жестокость — заставить девочку держать лошадь, зная отлично, что её разорвёт на куски! Этих разбойников положительно следует искоренить. Имея дело с такими чудовищами, невольно иной раз пожалеешь, что нет больше старинных пыток!

А между тем слабость Сан-Режана, заставившая оттянуть минуту взрыва, чтобы дать этой девочке время спастись, и спасла жизнь Бонапарта. И за это общество теперь проклинало Сан-Режана. Лербур, слышавший, как Сан-Режан оплакивал гибель этого ребёнка и рыдал, говоря о нём, с тоскою слушал, как его друзья требовали самого жестокого наказания для убийцы.

Пока озабоченный Лербур всюду выслушивал негодующие разговоры парижан, его жена заперлась у себя в комнате. Ей хотелось вдали от всех предаться своему горю. Уже больше часу лежала она на диване, как вдруг кто-то громко постучал в дверь.

Вошла служанка.

— Какой-то господин желает переговорить с вами по делу...

— Направьте его к кому-нибудь из приказчиц...

— Он хочет видеть вас лично.

Эмилия поднялась с испугом.

— Кто он такой?

— Молодой человек, очень красивый и элегантный...

— Проведите его в кабинет моего мужа.

Она поправила ленту в волосах и с тяжёлым чувством направилась в соседнюю комнату. Там её ждал Виллье. Вид у него был спокойный и любезный.

— Прошу вас извинить меня, гражданка, — начал он, — в том, что я непременно хотел видеть вас лично. Мне поручено гражданином Фуше просить вас пожаловать к нему...

— К министру полиции? — воскликнула Эмилия.

— Нет, гражданка, — вежливо поправил её Виллье, — не к министру полиции, а к гражданину Фуше. Я к вам являюсь не по служебным делам, а в качестве частного лица... Я догадываюсь, что тут дело идёт насчёт ваших товаров... Гражданин Фуше сам объяснит вам...

— Я должна ехать сейчас же?

— Пожалуйста.

— Но мой муж уехал. Я одна дома...

— Через час вы уже будете опять у себя. Карета ждёт вас у подъезда.

— Следовательно, я должна ехать с вами?

— Так будет для вас удобнее. Я уполномочен проезжать без задержки мимо всех часовых, которые могли бы задержать нас.

— Могу я написать несколько слов моему мужу?

— Но для чего же? Ведь вы вернётесь раньше него...

— Гражданин, сознайтесь, что вы арестуете меня?

— Полноте! Разве за вами есть какая-нибудь вина?

Эмилия поняла, что она погибла, если она будет пугаться и продолжать разговор в таком тоне.

Лицо её стало бледным. Прекрасные глаза ушли куда-то вглубь, под чёрные брови, и стали темнее.

— Позвольте мне только взять шляпу и пальто.

— Велите вашей служанке принести их сюда.

Она уже не решилась противоречить, позвонила и отдала соответствующее приказание.

— Если мой муж вернётся раньше меня, скажите ему, что я уехала на короткое время.

Она повернулась к Виллье и, вспомнив о Сан-Режане, которого надо было спасать, и о своём муже, которого надо было выгородить, твёрдо сказала:

— Едем. Незачем идти через магазин. Мы сойдём по нашей лестнице.

В это время в винной лавке около Вожирарской заставы один из агентов, переодетый простым обывателем и пивший там кофе, слышал, как один огородник сказал другому, с которым он сидел за бутылкой вина:

— Кажется, я знаю, откуда взялась белая лошадь и повозка, оказавшиеся на улице Шартр.

— Неужели?

— Да. Если у этой лошади на левой передней ноге есть расщеп копыта и подсед сзади бабки, то это и есть она...

Как раз именно этот агент и подобрал остатки тележки и обе передние ноги лошади и присутствовал при их осмотре. У белой лошади действительно были и расщеп, и подсед.

Как только огородник вышел из лавки, агент очутился около него. Без всяких проволочек огородника посадили в карету и доставили к министру полиции. Там его порядочно припугнули, и на допросе он сказал всё, что ему было известно.

А то, что ему было известно, было чрезвычайно важно. Некий Франсуа, служивший привратником в такой-то общине, купил у некоего Поливо, набивщика мягкой мебели, за сто пятьдесят ливров старую тележку и хромую лошадь, с тем условием, чтобы покупатель мог их взять, когда они ему понадобятся. Свою покупку Франсуа забрал как раз накануне покушения.

Немедленно после этого показания в Вожирар был послан агент с приказанием арестовать этого Поливо. Другой агент полетел в общину милосердных женщин, чтобы захватить привратника Франсуа.

Таким образом, с самого начала у Фуше оказались шансы быстро добраться до тайны и выяснить, как всё это произошло.

XIV

— Пожалуйте, гражданка, — сказал Виллье Эмилии, отворяя дверь в кабинет Фуше. — Министр ждёт вас. Не дрожите так, словно вы совершили преступление.

Эмилия бросила на молодого человека вопросительный взгляд. Он улыбался и имел самый приветливый вид, не покидавший его всё время, пока они ехали в карете. Она снова овладела собою и, скрепя сердце, вошла в кабинет.

Фуше сидел за большим письменным столом, заваленным бумагами, которые он внимательно читал. Не поднимая головы и не отрываясь от чтения, он спросил:

— Гражданка Лербур?

— Да, гражданин министр, — отвечал Виллье.

— Хорошо. Садитесь, гражданка. Я сейчас буду к вашим услугам...

Виллье вышел.

Эмилия села в кресло и, робко повернувшись к этому страшному человеку, от которого зависела теперь жизнь Сан-Режана, принялась рассматривать его украдкой. Его угловатая голова, жёлтое лицо, облысевший череп и в особенности угрюмые красные глаза без ресниц внушали ей ужас. «Лицо этого человека выдаёт всю его жизнь, — подумала она. — Такое безобразие требовало немало крови. Он мстил человечеству за своё физическое уродство. И до последнего своего часа этому человеку будет доставлять удовольствие делать зло. Он гордится своей жестокостью. Это чудовище».

Чудовище подняло свои глаза, как будто не замечавшие молодой женщины, и спокойным голосом сказало:

— Мадам Лербур, где теперь находится Сан-Режан?

При этом страшном вопросе Эмилия почувствовала, что она покраснела до корней волос. Она вздрогнула, её глаза замигали.

— Гражданин министр, я не знаю, о ком вы говорите, — храбро отвечала она, не выдавая своего волнения.

— Я говорю вам о Сан-Режане, который бывал у вас под именем Виктора Леклера и который ездил с разными поручениями от магазина «Bonnet Bleu».

— Я действительно знаю Виктора Леклера, который ездил в Лион по поручению моего мужа. Но я не знаю никакого Сан-Режана.

Фуше едва заметно улыбнулся и качнул головой.

— Мадам Лербур, — заметил он, — Сан-Режан и Виктор Леклер одно и то же лицо.

— Если вы мне это говорите, то, конечно, это так, гражданин министр. Но я этого не знала.

— Отлично. Но Виктор Леклер был вам известен...

— Разве меня привезли сюда для того, чтобы допрашивать относительно комиссионера нашего магазина? — спросила Эмилия, стараясь отделаться от вопроса Фуше. — Ваш посыльный сказал мне...

— Моему посыльному было приказано избегать всякого скандала, который мог бы повредить вам... Заметьте, сударыня, что относительно вас я принял все меры, которых вы могли желать... Прибавлю при этом, что если вы дадите мне удовлетворительные разъяснения, которых я вправе от вас ожидать, то я выражу вам свою благодарность в самой полной мере. Я хотел бы точно представить вам ваше положение для того, чтобы вы могли избегнуть всяких неприятностей. Я хотел бы в настоящее время знать только одно: где теперь находится Виктор Леклер, если вы знаете только одного Виктора Леклера. Дайте мне удовлетворительный ответ на этот вопрос, и всё остальное вас не касается. Я позову моего секретаря, прикажу ему подать вам руку, и через четверть часа вы будете у себя дома, Прибавлю при этом, что вы будете совершенно в стороне от всего, что произойдёт потом. Я забуду о вас совершенно, как будто никогда вас и не знал. То, что произошло между нами, будет предано полному забвению!

Всё это он проговорил ровным голосом, не подчёркивая ни одного слова и не пытаясь запугать её. В этой ровности сквозила такая сила и властность, что Эмилия не так испугалась бы, если бы ей стали грозить открыто. У неё закружилась голова и появилось такое ощущение, как будто она стоит у пропасти, заглядывая в её бездонную глубину.

Но она была не робкого десятка. Обмороков с ней не бывало. И, напрягая до крайности свои нервы, она продолжала бороться.

— Я не имею никакой возможности, гражданин министр, сообщить вам те сведения, которые вы от меня требуете. Я не понимаю, какое право вы имеет обращаться за ними ко мне... Я простая женщина, занимаюсь своей торговлей и ничем иным, а тем более доставлением сведений полиции.

— Вы, очевидно, желаете, чтобы я разъяснил вам вашу ответственность. Хорошо, я удовлетворю ваше любопытство. Но прежде всего я считаю нужным сообщить вам, в чём обвиняется Виктор Леклер. Он обвиняется в том, что при помощи соучастников пытался вчера вечером убить посредством адской машины первого консула.

— Он. Какой вздор! Он, такой порядочный и мирный человек! С его кротостью, которая не обидит даже ребёнка.

— Может быть, Виктор Леклер действительно таков, каким вы его изображаете. Но Сан-Режан убил двадцать человек и ранил пятьдесят. Этому кроткому человеку ничего не стоило разнести на куски несчастную маленькую девочку, которая держала его лошадь в момент взрыва. Хороша доброта! Впрочем, не будем спорить об этом. Виктор Леклер и Сан-Режан одно и то же лицо и под тем или другим именем это ваш любовник!

— Милостивый государь, — возразила Эмилия, — если вы рассчитываете запугать меня подобными приёмами, то вы жестоко ошибаетесь. У Виктора Леклера торговые дела с моим мужем. Я его видела раз пять или шесть не больше, и он никогда не был моим любовником.

— В таком случае, что же вы делали на улице Дракона? — спросил Фуше с насмешливой улыбкой. — Может быть, вы передавали ему поручение вашего мужа, являясь в тот дом, где он скрывался?

Видя, что Фуше так близок к истине, Эмилия задрожала. Как! Он знал даже о доме на улице Дракона, он знал, что она бывала там у него! Следовательно, ему остаётся только протянуть руки и схватить несчастного. Но, очевидно, он ещё не был вполне уверен, если задавал ей вопрос.

— Я была там раза два у моей модистки, — отвечала Эмилия, — и купила там шляпу, которую вы можете видеть на мне.

— Отлично! Установлено, стало быть, что Виктор Леклер скрывается у модистки. Это расчищает дорогу.

Эмилия в досаде махнула рукой и гневно посмотрела на Фуше.

— Я не буду больше отвечать вам. По крайней мере, вы не будете тогда ложно истолковывать мои слова.

— В таком случае, сударыня, — холодно сказал Фуше, — так как мне с вами нечего терять время, то я отправлю вас домой. А вместо вас велю доставить вашего мужа.

Эмилия вскочила и, почти грозя, крикнула Фуше:

— И вы посмеете?

— О, я посмею. Я полагаю, что гражданин Лербур будет благоразумнее... Когда он увидит, что ему грозит обвинение в соучастии в столь чудовищном преступлении, то я уверен, что он будет возмущён в своём чувстве патриотизма и даст нам все сведения, которые находятся в его распоряжении. Я задам ему, например, вопрос о том, что он думает о превращении Виктора Леклера в Сан-Режана и наоборот. Не будет ли он изумлён открытием, что вы посещали улицу Дракона... Тут, конечно, у него могут появиться самые горькие подозрения...

— А, это бесчестно! — вне себя вскричала Эмилия. На этот раз Фуше поднялся и приблизился к Эмилии, в упор посмотрел на неё своими красными, тусклыми, как у мертвеца, глазами и погрозил ей пальцем.

— Послушайте! Нам пора кончить. Я пытался действовать на вас убеждением, но не убедил вас. Кротость также ни к чему не привела. Довольно! Если через пять минут Сан-Режан не будет выдан, я отправлю вас в тюрьму и велю арестовать вашего мужа. Вам больше не удастся играть со мной!

— Я ничего не знаю!

— Вы лжёте! Вы всё знаете! И вы должны сказать всё, слышите, несчастная женщина. Иначе вы пойдёте на эшафот. Вы и все ваши близкие — без всякого послабления и милосердия!

— Хорошо! Убейте меня, но я ничего не скажу!

— В таком случае я велю привезти сюда Лербура и дам ему доказательства, что вы любовница Леклера! Когда он узнает о вашей «верности», то заговорит, о, я в этом уверен. Он с радостью выдаст и Виктора Леклера, и в придачу всех его соучастников. Но это вас не спасёт. Тогда уже будет поздно!

Он подошёл к звонку и протянул руку.

— Посылать за вашим мужем?

— Нет! — вне себя от горя крикнула Эмилия.

— Итак, вы покоряетесь?

— Что я должна сделать?

— Вы должны сделать выбор. Тот или другой. Вы мне отдадите Сан-Режана, или же я велю привезти вашего мужа и объясню ему всё.

— Вы чудовище!

— Хорошо. Вы можете меня бранить, сколько угодно. Я не очень чувствителен. Но говорите прямо. Конечно, нет ничего легче, как перерыть весь дом и, если понадобится, сломать до основания. Но мне не хочется пускать в ход полицейскую силу и производить шум. Сан-Режан, сидя в своём убежище, несомненно, имеет при себе оружие. Наверно, у него под рукой есть пара хороших пистолетов. Конечно, ему захочется пустить их в ход против агентов полиции. Это, конечно, ничего, на это они пойдут. Но всё это будет очень тяжело для него самого. Он будет слышать, как стучат в стены, взламывают пол! Он может потерять голову и пустить себе пулю в лоб. И тогда мы разыщем только труп, а это не входит в мои планы.

По расстроенному и дергавшемуся лицу Эмилии он видел, какое действие произвели его слова. Он нарочно мучил бедную женщину. Он заметил, как она содрогнулась от страха и чуть не упала в обморок от ужаса при мысли, что в тайнике на улице Дракона Сан-Режан будет найден мёртвым. Он чувствовал, что он укротил и овладел наконец этой энергичной душой, и поспешил воспользоваться угнетённым состоянием Эмилии.

— Вы уже открыли его секрет! Пусть Небо будет свидетелем, что я отдала бы свою жизнь, лишь бы только не выдать его. Кто этот подлый изменник, сообщивший вам все эти сведения?

— Человек, который ради исполнения долга пожертвовал своею жизнью и который в моих глазах — герой.

— Один из ваших агентов?

— Да. Он убит Сан-Режаном, но перед смертью сказал всё...

Она снова разразилась слезами, протягивала руки, как бы умоляя о пощаде.

— О, сжальтесь над нами! Сжальтесь над ним!

— Успокойтесь! Я уже сказал вам: вам бояться нечего. Но если вы не скажете мне, как войти в тайник, то вы его убьёте. Итак, как войти в тайник? Дело идёт о его жизни, помните, о его жизни!

Эмилия упала на колени и в полуобмороке билась головой о кресло. Наклонившись над нею, Фуше гипнотизировал её своим взглядом и усыплял её ровным, однотонным голосом.

— Через шкаф? Да? Есть там пружина? Надо на что-нибудь нажать?

— В третьей доске направо, — простонала Эмилия.

Фуше быстро выпрямился.

— Ну, сударыня, теперь вам надо вернуться домой. Всё кончено. Вам нечего бояться. Забудьте этот злой час, как кошмар, и поздравьте себя с тем, что вы так легко уходите отсюда.

— Ценою подлости! — мрачно сказала она.

— Не всегда люди бывают подлы, если приходится жертвовать собою, чтобы не вовлечь вашего мужа в историю, последствия которой ещё неизвестны и которая, наверно, кончится эшафотом...

— Я предала Сан-Режана...

— Для того, чтобы спасти Лербура! Будьте осторожны и не говорите ни слова о деле Сан-Режана. Вы теперь вне опасности. Не вмешивайтесь в дело, которое может погубить вас. Второй раз мне уже не удастся вас выгородить.

Он позвонил. Явился Виллье.

— Гражданин Виллье, вы отвезёте домой гражданку Лербур в той же самой карете, в которой её привезли. Если гражданка Лербур пожелает сойти раньше, чем вы доедете до дому, то вы поступите согласно её желанию. Она свободна и может поступать, как ей угодно.

Он подошёл к Эмилии, которая стояла неподвижно, словно в каком-то столбняке, и, слегка тронув её за плечо пальцами, тихо сказал:

— Нужно ехать. Приведите в порядок ваше лицо. Помните, сударыня, что я вам очень обязан и что я к вашим услугам, если могу быть чем-нибудь вам полезен.

Она провела рукой по лбу, тяжело вздохнула, и, увидев дожидавшегося её секретаря, прошла мимо него и вышла в другую комнату.

Фуше потёр руки, скривив свои фиолетовые губы в безмолвную улыбку. Он расхаживал по комнате маленькими шажками, склонив голову и как будто обдумывая приятное решение. Затем он дёрнул за шнурок звонка и сказал вошедшему курьеру:

— Попросите ко мне в кабинет гражданина Фудра.

Полицейский комиссар Фудра, который был доверенным лицом Фуше, был смелым исполнителем всевозможных распоряжений.

Осторожно постучав сначала в дверь, комиссар вошёл в кабинет. То был человек лет тридцати пяти, среднего роста, нервный и смуглый, как южанин. Он неслышно приблизился к министру. Зрачки его были словно бархатные.

— Вы требовали меня гражданин министр?

— Да. Я хочу дать вам одно поручение, не очень хорошее, оно требует большой расторопности. Нужно отправиться на улицу Дракона, к некой модистке Грандо и арестовать там некоего Сан-Режана, который у неё скрывается.

— Он будет защищаться?

— По всей вероятности.

— Сколько людей я могу взять с собой?

— Как можно меньше, чтобы не вызвать недоверия. Но достаточное количество для того, чтобы дело удалось. Когда дело будет кончено, придите мне сказать.

Фудра поклонился и, не говоря больше ни слова, вышел от министра. Он спустился вниз в канцелярию, прошёл в комнату, куда приходили полицейские комиссары, и осведомился, кто из них здесь. Он выбрал троих: Прюво, Советра и Барбада — людей ловких и сильных, расторопность и сила которых ему были известны.

Перед воротами дома № 35 по улице Дракона они остановились и взяли с собой Суффлара, который не спускал глаз с выхода из дома с тех пор, как Фуше поручил ему наблюдать за этим местом. Гиганта поставили в проходе, который шёл к лестнице. Барбад должен был стоять на лестнице второго этажа. Фудра, сопровождаемый Советром и Прюво, тихонько позвонил.

Дверь открыла старуха-служанка. Прюво моментально заткнул ей рот платком и вытащил её из квартиры. В это время Фудра и Советр проникли в переднюю. Рядом с нею, отделённые всего одной стеной, щебетали мастерицы Виргинии Грандо, украшая шляпы перьями и лентами. Фудра на цыпочках пробрался в коридор, а оттуда в кухню. Его спутник шёл за ним. Быстрым взглядом окинул он помещение — печь, стол, шкаф. Он сразу открыл его, нашёл третью полку направо, которая была вся заставлена посудой. Он потащил полку к себе и дно шкафа со скрипом повернулось, обнаружив вход в тайник.

Сан-Режан не ждал Эмилии, которая знала, что к нему можно пройти только в те часы, когда нет мастериц, и лежал одетый на кровати. Услышав скрип шкафа, он обернулся и, увидев Фудра, быстро вскочил на ноги. На столе лежал заряженный двуствольный пистолет. Он схватил его и, не говоря ни слова, прицелился в комиссара.

— Сдавайтесь! — неустрашимо крикнул Фудра. — Вы Сан-Режан, со мной здесь десять человек, чтобы вас арестовать.

Сан-Режан был отличным стрелком, и Браконно испытал это на себе. Не отводя пистолета от Фудра, он сказал:

— Хорошо сделали, что привели с собой десять человек. Вы, милейший, убиты!

Раздался выстрел. Комната наполнилась дымом. Но пуля попала не в Фудра, который успел бросится на пол, а в Советра. Он крикнул и, как сноп, свалился на своего начальника. Одним прыжком Сан-Режан выскочил в коридор, среди криков и восклицаний испуганных мастериц, бросился на Прюво, который занимал площадку лестницы, и с такою силою ударил по голове рукояткою пистолета, что тот упал на колени. Несмотря на раненую руку, которая беспомощно висела вдоль тела, Сан-Режан мчался вниз, как ураган. Барбад, карауливший у входа, загородил ему дорогу. Но у него остался ещё один выстрел. Не останавливаясь, почти на бегу, он свалил Барбада, но у ворот его встретил Суффлар, которому он пустил в голову свой разряженный пистолет. Не будь он так ослаблен потерей крови, то в пароксизме экзальтации он, может быть, оказал бы более успешное сопротивление колоссу. Но Суффлар схватил его за раненую руку, дёрнул её и причинил ему такую боль, что Сан-Режан почти упал в обморок. Суффлар немедленно схватил его в охапку и отнёс в карету.

В эту минуту подоспел Фудра. Увидев, что Сан-Режан, весь бледный, скорчился в глубине кареты, он сказал Суффлару, стоявшему около экипажа:

— Ты не убил его, надеюсь?

— Нет, я только немножко помял его. Но он невредим!

— Отлично! Какой бешеный! Убил Барбада и Советра и так треснул Прюво, что у того искры из глаз посыпались. Кучер, в Консьержери!

Сан-Режан, сидя в глубине кареты, не проронил ни слова. Он закрыл глаза и как будто спал.

Бонапарт вместе с Жозефиной кончал свой завтрак, когда ему доложили о приезде Фуше. Горя нетерпением узнать, какие новости сообщит ему министр полиции, первый консул приказал немедленно привести его сюда, хотя в этот час приёма и не было.

— Ну-с, гражданин Фуше, — спросил он, как только министр полиции появился в дверях, — что нового вы нам сообщите?

— То, о чём я вам уже ранее говорил, генерал. Сан-Режан схвачен. Также схвачен один из его соучастников. Третьему удалось ускользнуть.

— Расскажите мне всё подробно.

— Я получил сведения, что покушение было совершено тремя лицами, которые сопровождали повозку, запряжённую белой лошадью. Их видели в гостинице «Красный Лев», которая находится на улице Сухого Дерева. Здесь они наполнили порохом бочонок, с помощью которого и был произведён взрыв на улице Шартр. Лошадь была опознана. Затем было разыскано лицо, у которого была куплена повозка. Покупатель, некий Франсуа, или только выдающий себя за Франсуа и состоящий привратником в общине милосердных женщин, также был разыскан и арестован. В то же время был опознан некий Сан-Режан, скрывавшийся на улице Дракона. За ним стали следить и арестовали его. При этом он убил двоих...

— Разбойник! Ещё две жертвы! Он дорого заплатит за пролитую кровь!

Он снова овладел собой и, обращаясь с насмешливым видом к своей жене, сказал:

— Ну, Жозефина, вот твои роялисты и эмигранты. Будешь ли ты теперь приходить ко мне с просьбами внести их в списки примирившихся и дозволить им беспрепятственно вернуться из-за границы. Вот что они творят в благодарность за снисходительность, которую мы к ним проявляем!

— Друг мой! Революционеры не лучше...

— О, я убеждён в этом. Но они идут против меня, может быть, заодно с роялистами. И те, и другие одинаково меня ненавидят. Следует проследить внимательно все разветвления этого дела, гражданин Фуше, необходимо разобраться, нет ли тут связи между шуанами и филадельфами...

— Я исполню свой долг, генерал.

В глазах Бонапарта блеснул огонёк.

— Ну, пусть они берегутся там, по другую сторону пролива. Если они доведут меня до крайности своим вызывающим образом действий, то в один прекрасный день я найду их и на самом их острове. Мы знаем, как это устроил Вильгельм Завоеватель... То, что он сделал, может опять повториться...

Он встал из-за стола и стал ходить в задумчивости. Потом, обращаясь опять к Фуше, он сказал:

— Проститесь с дамами и пойдёмте со мной в мой кабинет.

Министр полиции поклонился Жозефине и Гортензии и пошёл за первым консулом.

В кабинете Бонапарт, прислонившись к камину и не предлагая Фуше сесть, заговорил опять:

— Вы мне говорили сейчас об общине, в которой один из соучастников был привратником. Что это за община?

— Эта община состоит из дам благородного происхождения. Они живут на улице Нотр-Дам де Шан и славятся своим благочестием...

— Не оказывать им никаких поблажек... Арестуйте настоятельницу и, если будет нужно, захватите всё её стадо... Я не намерен щадить святош, которые, укрываясь за алтарём, готовят мне смерть...

— Хозяин гостиницы «Красный Лев» также, несомненно, причастен к этому делу... С некоторого времени у него в гостинице проходили собрания роялистов... У него же останавливались Жорж и Гид де Невилль в свой последний приезд в Париж.

Бонапарт сделал недовольную гримасу: Фуше напомнил ему о посещении его тремя роялистами, предъявившими к нему столь необыкновенные требования.

— Отлично. Можете арестовать хозяина гостиницы. Что касается Жоржа, то пошлите в Бристоль ваших лучших агентов и прикажите разыскать его. Ах, если бы вы могли доставить его мне! Что касается Сан-Режана, то я распоряжусь, чтобы над ним назначили суд. Нужно, чтобы наказание следовало быстро за преступлением, как гром следует за молнией. Если станут думать, что я обезоружен, то для меня исчезнет всякая безопасность. И тогда моя задача не будет исполнена.

Его бледное лицо вдруг смягчилось, на губах появилась обворожительная улыбка.

— Я доволен вами, Фуше, — сказал он, благосклонно глядя на министра полиции. — Вы оказали мне большую услугу. Я этого не забуду.

— Генерал, для меня нет никакой заслуги в том, что я оказал вам услугу. Я умею разбираться в людях, и я знаю, что мир будет принадлежать вам.

XV

Вернувшись к себе, гражданка Лербур упала на постель и перепугала мужа первым припадком, во время которого несчастную женщину можно было принять за сумасшедшую. В течение двух недель она была между жизнью и смертью.

Таким образом, до неё не дошли вести о суде над Сан-Режаном, об аресте Карбона, сестёр общины, хозяина гостиницы «Красный Лев», Виргинии Грандо и её старой служанки.

На допросе Сан-Режан ничем не выдал себя и ни в чём не облегчил задачу правосудия, раздражая судей своей холодной и спокойной неустрашимостью.

Оправившийся Браконно был доставлен на очную ставку с Сан-Режаном. Это был главный свидетель обвинения. У него одного были точные сведения о том, какую роль играл в этом деле юный роялист.

Их встреча была чрезвычайно интересна. Браконно, ещё с трудом державшегося на ногах, ввели Суффлар и Винсент. Увидав его, Сан-Режан улыбнулся и кивнул ему головой, как старому знакомому.

Когда свидетеля спросили, узнает ли он подсудимого, он отвечал:

— Как не узнать. У меня в желудке до сих пор сидит пуля, которую две недели тому назад он всадил мне на Вожирарской дороге...

— Я очень рад, господин Немулэн, — вежливо сказал подсудимый, — что вижу вас поправившимся или, по крайней мере, на дороге к выздоровлению... Вы знаете, что я защищал себя в честном поединке...

— Это верно. Другие на вашем месте, г-н Сан-Режан, непременно пустили бы мне пулю в ухо.

— Если б я сделал то же из предосторожности, то, несомненно, теперь я не сидел бы здесь.

Сан-Режан не хотел говорить ничего. Ни в кабинете следователя, ни на заседании суда нельзя было вырвать у него ни одного разоблачения.

Мадам Лербур, поправившись, стала уже спускаться в магазин и заниматься делами, как вдруг ей пришлось услышать о суде над Сен-Режаном и о его осуждении. Лербур сделал всё для того, чтобы до его жены не дошли слухи об участи несчастного молодого человека, которого они пытались спасти. Он сам до такой степени чувствовал себя потрясённым, что легко мог представить себе, какое волнение охватило бы Эмилию при вести, что человеку, которого она продолжала называть Виктором Леклером, остаётся жить всего несколько дней и что голова его должна пасть на эшафоте. Он не отходил от Эмилии, стараясь помешать всякому с нею разговору, который мог бы открыть ей глаза. Он прятал от неё все газеты, которые она и сама, впрочем, читала неохотно.

В один прекрасный день в магазин «Bonnet Bleu» явилась прекрасная Реньо де Сан-Жандо! Усевшись около прилавка и рассеянно перебирая товары, которые ей показывала Германсия, она болтала с продавщицей:

— Я хочу закрыть себе лицо, чтобы никто меня не узнал. Мы задумали с некоторыми другими дамами пойти посмотреть, как будут казнить двух человек: Сан-Режана и Карбона...

Едва она успела произнести эти слова, как Германсия громко вскрикнула: хозяйка магазина страшно побледнела и, не удержавшись за прилавок, упала в обморок. Все засуетились вокруг неё. Её подняли и перенесли в её комнату, где за нею был устроен самый внимательный уход. В этот момент появился Лербур. Оставшись наедине с женою, он стал с беспокойством расспрашивать её, что с ней случилось.

— Ты не сказал мне, — отвечала она дрожащим голосом, — что этот несчастный осуждён на смерть!

— Я боялся растревожить тебя. Но каким образом ты могла узнать об этом?

— Сейчас мадам Реньо, разговаривая с Германсией...

— Чёрт бы её побрал! — проворчал Лербур. — Ну, уж если ты об этом знаешь, то нечего скрывать от тебя!

Видя, что она лежит без движения, Лербур подумал, что она, вероятно, уснула и на цыпочках вышел из комнаты.

Едва он удалился, Эмилия встала с кровати и стала одеваться. Ею овладело непреодолимое желание ещё раз увидеть Сан-Режана прежде, чем голова его падёт на эшафоте.

Взволнованная, потерявшая способность сопротивляться охватившему её желанию, она спешила.

В её просветлевшей памяти раздавались слова Фуше, которые он сказал при их свидании в тот момент, когда она уезжала от него: «Помните, что вы оказали мне услугу, и что если я могу быть вам чем-нибудь полезен, я всегда буду к вашим услугам».

С этого момента Эмилия знала, что ей делать: ехать в министерство полиции, вызвать там Виллье и через него добраться до самого министра.

Сидя около своей постели с нахмуренным лбом и опущенной головой, она думала о том, как было бы хорошо избавить Сан-Режана от эшафота и умереть вместе с ним в его объятиях. Она подошла к своему туалету, выдвинула ящик, где хранилась склянка с дигиталисом, и взяла её. То была бесцветная жидкость, без всякого запаха, в тонком флаконе, плотно закрывавшемся пробкой. Эмилия спрятала его на груди, с твёрдою решимостью надела шаль и шляпу и спустилась по лестнице, выходившей во двор.

Фуше в этот день был в очень угрюмом настроении. Скорчившись в глубине кресла, он читал газеты, в которых его секретари отмечали все статьи, касавшиеся его должности.

Вдруг в кабинет вошёл Виллье.

— Что такое? — спросил Фуше, бледное лицо которого стало опять бесстрастным.

— Гражданин министр, в данную минуту у меня в канцелярии сидит гражданка Лербур, которая просит вас принять её на одну минуту.

Тонкие губы Фуше сжались. Он вспомнил свой разговор с Бонапартом по поводу разоблачений, которые мог бы сделать Сан-Режан. Он качнул головой и сказал:

— Все приходят к тому, кто умеет ждать. Запомните это, Виллье. Гражданка Лербур приехала как раз вовремя. Приведите её ко мне.

Фуше встал. Одетый в серый костюм, он был похож на обыкновенного буржуа.

Фуше придал себе мягкий и доброжелательный вид.

— А, мадам Лербур! Чем я обязан удовольствию вас видеть?

Она подняла на него полные слёз глаза и с глубокой горечью повторила:

— Удовольствию!

Фуше, несмотря на всю свою нечувствительность, покраснел при этом упрёке. Он подошёл к Эмилии, усадил её и начал говорить, стараясь выказать ей как можно больше сочувствия:

— Послушайте! Могу ли я, не нарушая долга, сделать что-нибудь для вас?

— Вы сказали, что вы не откажете мне в этом, если я попрошу вас...

— Стало быть, вы теперь просите меня? В чём же дело?

— Умоляю вас, позвольте мне увидеть Сан-Режана.

— А вы не боитесь, что ваше посещение тюрьмы станет известно?

— Теперь, когда ему предстоит умереть так скоро, я не боюсь ничего.

Фуше помолчал с минуту, потом подошёл к молодой женщине и, наклонившись над нею, сказал глухим голосом:

— Хотите, он останется в живых?

Её глаза вспыхнули надеждой.

— Неужели это возможно?

— Это зависит от него самого.

— Что же он должен сделать для этого?

— Ему нужно заслужить снисхождение и милосердие того, кого он покушался убить. Он должен сделать разоблачения...

— Но на это он никогда не согласится!

Фуше внимательно наблюдал за мадам Лербур. Он видел, что она страшно возбуждена его словами и вся дрожит от зародившейся надежды.

— Первый консул готов даровать Сан-Режану жизнь и вернуть ему свободу, — удвоил свои усилия Фуше. — Он может отправиться в Америку. На это путешествие ему будет отпущено сто тысяч ливров. А вы... Кто может помешать вам ехать вместе с ним? Вы оба так ещё молоды. Новый Свет обеспечит для вас блестящую будущность. И что же нужно, чтобы достичь такого счастья? Минута благоразумия. Только минута благоразумия...

Она взглянула на него с видом крайнего отвращения.

— Не пытайтесь меня обманывать. Ведь вы работаете только для себя.

— Хотя бы и так. Меня можете не благодарить. Но постарайтесь вырвать у палачей голову. В этом ведь всё дело.

Эмилия молчала. Он позвонил, и на пороге кабинета появился Виллье. Не глядя на искусителя, не сказав на прощанье ни одного слова, Эмилия двинулась в тюрьму.

Сидя на табурете в своей камере со связанными руками, Сан-Режан спокойно разговаривал со сторожем, не отлучавшимся от него ни днём, ни ночью.

В камере неожиданно появился начальник тюремной стражи, за которым шёл Виллье.

— К арестанту пришли, — сказал он угрюмо.

Сан-Режан с удивлением встал и старался разглядеть через полуоткрытую дверь, кто пришёл к нему и стоял в коридоре. Но в темноте он мог заметить только какую-то неясную фигуру.

Виллье вошёл в камеру и сделал сторожу знак, чтобы их оставили наедине.

— Вам разрешено, г-н Сан-Режан, принять вопреки установленному порядку без свидетелей лицо, желающее вас видеть. Это лицо мы тщательно обыскали, чтобы вам нельзя было передать оружия или какого-нибудь другого опасного предмета. Но, кроме того, вы должны дать мне слово, что вы не примете от него ничего, что могло ускользнуть от нашего внимания.

— Даю вам, сударь, честное слово. Вы можете быть совершенно покойны.

Виллье подошёл к двери и пропустил вперёд Эмилию. Затем он вышел из камеры и затворил за собою дверь.

Встретившись лицом к лицу в этой камере, преддверии эшафота, оба любовника несколько минут оставались в молчании, подавленные и испуганные. Придя, наконец, в себя, они бросились в объятия друг друга. Эмилия прижимала к себе Сан-Режана, который уже не мог обнять своими скованными руками женщину, которую он любил. Глаза Эмилии, расширившиеся от скорби, наполнились слезами, и светлые горькие капли покатились по её щеке на шею осуждённому.

— К чему плакать? — с улыбкой сказал Сан-Режан. — Разве это не радость, что мы снова видим друг друга. Я не верил в это счастье. Кто бы ни дал мне его, пусть будет он благословен. Даже тот, кто хочет меня убить!

— Меня послал сюда со своим секретарём министр полиции Фуше. Ах, бедный мой друг, если б ты только знал!..

— Я знаю, что вижу тебя, и с меня этого довольно! Как удалось тебе добиться разрешения посетить камеру осуждённого чудовища, который хотел убить самого Бонапарта?

— А я добилась большего! — вскричала Эмилия, не имея больше сил сдерживаться. — Если ты хочешь, ты можешь сохранить жизнь без всяких обязательств.

Сан-Режан тихонько отстранил от себя молодую женщину и посмотрел на неё пристально.

— Они хотят, чтобы ты сделал то, чего ты никогда не хотел сделать, — умоляюще сказала молодая женщина. — Если не ради страха смерти, то хоть ради нашей любви. Это пустяки, и ты получишь свободу, и я поеду с тобой, куда только ты пожелаешь...

Услышав эти слова, Сан-Режан испустил крик негодования.

— Какое утончённое варварство! Предлагать мне жизнь вдвоём с тобою! Они отлично знали, какому жестокому испытанию они меня подвергают, делая тебя посредницей в этом торге моей совестью! Они знают, что от меня самого им ждать нечего, но рассчитывают достичь от меня всего через тебя. Эмилия, понимаешь ли ты весь ужас их расчёта? Дорогая моя, тебе следовало бы молчать передо мной и не предлагать мне счастья — жить около тебя. Это для меня всё равно, что умереть два раза — отказаться от своей жизни и отказаться от счастья с тобой!

И, плача, он опустился на свою тюремную табуретку. В эту минуту этот человек, непоколебимый в своих решениях, казался слабым, как ребёнок. Грудь его сотрясалась от рыданий, слёзы текли по щекам и падали на скованные руки. Напрасно старался он скрыть своё лицо.

Эмилия тихонько подошла к Сан-Режану, вытерла его слёзы своим тонким батистовым платком, встала возле него на колени и, приблизив своё лицо к его уху, шептала:

— Разве это так ужасно то, чего требуют от тебя? Чем рискуют те, о ком ты будешь говорить? А разве они щадили тебя? Разве они все не покинули тебя? Эти неблагодарные принцы, которые толкают храбрецов на борьбу, а сами остаются в надёжном убежище? Эти эмигранты, шатающиеся за границей и оттуда устраивающие массовые побоища? Чем ты им обязан? Если ты назовёшь их, то что в сущности узнает консульская администрация? Разве и без того она их не знает? От тебя требуют в сущности пустой формальности.

— Как ничего больше! — вскричал Сан-Режан. — Но ведь это мой позор! И это чудовище решается требовать этого от меня твоими устами! Никогда! Никогда! Лучше умереть сто раз!..

— В таком случае, смерть постигнет нас обоих, — сказала, вставая, Эмилия. — Я не переживу тебя и пришла сюда для того, чтобы следовать за тобой, куда бы ты ни пошёл. Чтобы ты получил свободу, я отдам честь свою, если уж ты так горячо защищаешь свою!

— Несчастная! Какой ещё торг ты предлагаешь мне?

— Честь за честь! Повторяю тебе: мою честь замужней женщины за твою честь приверженца короля. Мы можем удалиться куда-нибудь в неизвестную страну, за море, и там забыть обо всём.

— А сзади весь народ будет кричать: «Сан-Режан предатель, он предал своих владык и соратников! Ради любви к женщине он выдал тайны своей партии!» И ты думаешь, что до меня не будут доходить эти оскорбительные крики? А если я их буду слышать, то неужели ты думаешь, что я смогу пережить мой позор! Нет! Это самообман! В ту самую минуту, когда я совершу предательство, нужно будет задушить мою совесть, выбросить свою душу! Нет, это невозможно! Даже в могиле я буду слышать крики презрения. Предоставь же меня моей судьбе и откажись от надежды спасти меня. Я не могу и не хочу избежать смерти... Ибо смерть явится необходимым искуплением. Я убил невинных. Нужно, чтобы они были отомщены. И я расплачусь с ними через палача.

Помрачневшая Эмилия минуту стояла молча. Она чувствовала, что дело проиграно и что её любовник теперь уже не сдастся на её просьбы, как бы горячи они не были.

— У меня не хватит сил вернуться к себе домой, а тебя оставить у подножия этого долга! Продолжать своё существование с сердцем, постоянно переполненным горечью и сожалением. Наложить на своё лицо маску равнодушия, когда у меня не будет хватать слёз, чтобы выплакать моё горе! Наконец, играть эту жестокую комедию, как ты мне советуешь! Нет, я неспособна на это.

С этими словами она вынула из-за лифа спрятанный там флакон. Несмотря на обыск, которому она подверглась в канцелярии прежде, чем ей позволили войти в карету, флакон этот не был у неё найден.

— Видишь, я приняла свои меры. Тут хватит для того, чтобы убить нас обоих. Так как ты непременно хочешь умереть, то умрём оба.

И она протянула ему склянку. С тихой улыбкой он оттолкнул её руку.

— Нет, не так я должен умереть — на руках у женщины, во мраке тюремной камеры. Моя смерть должна быть одновременно и примером, и расплатой. Я должен идти на казнь с поднятой» головой, не как преступник, а как побеждённый. Все должны видеть, что я умер гордо на том самом месте, где за Бога и короля умерло столько наших. Если меня найдут в этой камере отравившимся, то будут говорить, что я испугался гильотины. Я хочу взойти на эшафот, чтобы моя голова пала под её ударом. После Людовика XVI и Марии-Антуанетты это будет для меня большая честь.

Эмилия спрятала склянку за корсажем.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда это пригодится мне одной.

— Дорогая моя, — с невозмутимой ясностью сказал Сан-Режан, — будем думать только о том, чтобы насладиться счастьем этого последнего часа. Пусть на наших устах будут только слова любви.

И он протянул к Эмилии свои закованные в кандалы руки. Она бросилась к нему, ища в поцелуях опьянения, которое заставляет забывать всё.

Ставни магазина «Bonnet Bleu» были только что сняты, и рано проснувшийся Лербур наслаждался свежим воздухом, сидя на ступеньках у двери. Было около восьми часов, и на улице С.-Оноре начиналось уже движение.

Прошёл газетчик, крича охрипшим голосом:

— Купите газеты, подробности казни Сан-Режана.

Торговец побледнел. Он подозвал газетчика и купил газету. На первой странице жирным шрифтом было напечатано: «Сегодня утром, в пять часов была совершена казнь Сан-Режана и Карбона. Оба преступника умерли цинично, не выразив ни раскаяния, ни сожаления о погибших невинных жертвах их покушения. Карбон, впрочем, ослабел в последнюю минуту и его пришлось вести на эшафот. Что же касается Сан-Режана, то он встретил смерть с необыкновенным хладнокровием».

Видя, около десяти часов, что жена не показывается, Лербур решил войти к ней в комнату и взглянуть, не заболела ли она. Им овладело какое-то смутное беспокойство. У дверей спальни он стал прислушиваться, но, не слыша никакого шума, подумал, что Эмилия заснула, и пошёл в свой кабинет проверить счета.

Прошло около часу. Приближался уже обеденный час, и Лербур решился войти в спальню. Ставни в ней были закрыты, занавески спущены, так что в комнате было почти совсем темно.

Лербур подошёл к кровати и позвал Эмилию. Ответа не было. Охваченный внезапным страхом, он бросился к шнурам занавески, раскрыл окно, открыл ставни. В комнату хлынул поток света. Лербур опять подошёл к кровати.

Страшный крик вырвался из его горла. Бледная, с остановившимися глазами и открытым ртом, лежала на постели Эмилия. Обезумевший Лербур бросился к ней, схватил её за руку, которая была уже холодна, как лёд, и попытался приподнять её, согреть, оживить. Всё было напрасно. Неподвижная голова упала на подушку, прекрасные волосы разметались. Встав на колени возле постели, Лербур зарыдал.

Вдруг его взгляд упал на раскрывшуюся склянку, которую молодая женщина, очевидно, выпила ночью. Он схватил её, стал рассматривать и на пробке прочёл надпись: дигиталис. Лербур так задрожал, что уронил склянку.

Яд! Эмилия умерла добровольно! Она отравилась!

Слёзы перестали течь из покрасневших глаз Лербура. Он опустил голову на руки и стал думать. Его поразило одно совпадение — одновременная смерть Сан-Режана и его жены. И вот его охватил какой-то тайный страх. Страх этот всё рос, всё более и более овладевал им, так что он не мог больше противиться ему. Он встал и подошёл к умершей, как будто для того, чтобы выведать у неё тайну. Но её глаза уже не видели, губы молчали — одно молчание и мрак.

Вдруг Лербур сделал быстрое движение. Между пальцев рук, сложенных на груди, как бы для последней молитвы, он увидел клочок бумаги. Он подошёл поближе и вынул записку, в которой Сан-Режан назначал ей свидание.

Наклонив голову, прочёл муж нежные слова любовника. Вся кровь бросилась ему в голову. Он испустил глухой крик и с проклинающим жестом упал без чувств около кровати.