Смерть короля Тсонгора

~~~

Обычно Катаболонга просыпался во дворце первым. Он обходил пустынные покои, когда ночь еще окутывала холмы. Ничьи шаги не вторили его шагам. Он проходил из своей спальни в зал, где стоял золотой табурет, не встретив ни единой души. Только его тусклая тень скользила по стенам. Так бывало всегда. Он исполнял свою обязанность в тишине, еще до того как родится день.

Но сегодня он был не один. Сегодня во всех покоях царило оживление. Десятки и десятки рабочих и носильщиков тихо, переговариваясь вполголоса, чтобы никого не разбудить, сновали взад и вперед. Словно контрабандисты, разгружающие в ночи свой товар с большого корабля. Все происходило в тишине. Во дворце Массабы эта ночь была бессонной. Работе не было конца.

Уже несколько недель Массаба превратилась словно в растревоженный муравейник. Король Тсонгор собирался выдать свою дочь за принца соляных земель. Нагруженные караваны привозили из дальних стран зерно, скот и ткани. Срочно были приглашены строители, чтобы расширить большую площадь, которая раскинулась перед парадным входом во дворец. Все фонтаны были украшены. Множество торговцев только что привезли огромные кипы цветов. В таком водовороте Массаба еще никогда не жила. Вдоль земляного вала раскинулись бесчисленные шатры, образуя огромные разноцветные поселки, в которых звучали голоса играющих на песке детей и рев скотины. Номады пришли, чтобы присутствовать при торжестве. Пришли отовсюду. Пришли посмотреть Массабу. Пришли, чтобы присутствовать на свадьбе Самилии, дочери короля Тсонгора.

За последние недели каждый житель Массабы, каждый номад принес на главную площадь свой подарок будущей новобрачной. Это было гигантское нагромождение цветов, амулетов, мешков с зерном и кувшинов вина. Это были горы тканей и священных статуй. Каждый хотел засвидетельствовать дочери короля Тсонгора свое восхищение и благодарность.

Итак, в эту ночь слугам дворца предстояло освободить площадь от всех подарков. Не оставить на ней ничего. Старый король пожелал, чтобы она была украшена и сияла великолепием. Чтобы каждый портал был увит розами. Чтобы стража была в парадной одежде. Принц Коуаме намеревался прислать своих послов, которые положат к стопам короля его подарки. Так что все надо было подготовить.

Слуги дворца всю ночь сновали туда и сюда, мечась между горами подарков на площади и залами дворца. Стараясь не шуметь, они как можно красивее располагали амулеты, статуи и ковры в разных покоях дворца. Главная площадь должна быть освобождена от всего. Пусть дворец демонстрирует, какую любовь к дочери короля проявил народ. Пусть принцесса Самилия проснется во дворце, благоухающем тысячью ароматов и расцвеченном тысячью цветов. Вот ради этого и трудились молчаливо бесчисленные слуги. Все надо было завершить, прежде чем проснутся принцесса и ее свита. А времени оставалось совсем мало. Некоторым из слуг на пути повстречался Катаболонга, они узнали его. А всем было известно — если Катаболонга встал, значит, скоро поднимется солнце, а с ним — и король Тсонгор. Поэтому, по мере того как Катаболонга продвигался по коридорам дворца, по мере того как он приближался к залу с золотым табуретом, суматоха все возрастала и слуги носились взад и вперед все быстрее.

А вот Катаболонга не испытывал ни малейшего беспокойства. Он шел неторопливо, как обычно. Своим степенным шагом. Он знал, что времени достаточно. Что день наступит еще не скоро. Он знал — как знал каждый день многие годы, — что когда король откроет глаза, он будет у его изголовья. Он просто думал, что сегодня в первый раз — и наверняка в последний — он встретил столько людей, снующих в ночи, и что его шаги сопровождаются тихим шепотом.

Но когда Катаболонга вошел в зал, где находился золотой табурет, он внезапно остановился и замер. Луч света, что падал на его лицо, казалось, что-то шептал ему, но он не понимал — что. В ту минуту, когда он открыл дверь, ему почудилось на мгновение, что сегодня все кончится. Он отогнал эту мысль. Пересек комнату, чтобы взять золотой табурет, но едва он поднял его, как тут же вынужден был поставить на место. Дрожь в руках снова напомнила ему, что сегодня все кончится. На этот раз он услышал это в глубине своего существа. Он услышал это и затрясся от дрожи. Он услышал. И он понял, что именно сегодня все будет кончено. Он знал, что сегодня он убьет короля Тсонгора. Что сегодня наступит день, которого он надеялся избежать. Он понял, что сегодня король проснется в последний раз, что сегодня он, дикарь Катаболонга, в последний раз проведет его через залы, следуя, как всегда, за ним и ловя малейшие признаки его усталости, прислушиваясь к его дыханию и исполняя самые почетные обязанности. Что в последний раз он понесет золотой табурет.

Он пришел в себя. Постарался заглушить тревогу, которая завладела его душой. Схватил табурет и побежал по коридорам дворца. При мысли, что сегодня он убьет своего друга короля Тсонгора, он стиснул зубы.

~~~

Тсонгор проснулся с ощущением, что этот день окажется слишком коротким для того, что ему предстоит сделать. Он глубоко вздохнул. Знал, что теперь до самого вечера покоя ему не будет. Он поздоровался с Катаболонгой, который стоял рядом. При виде своего старого слуги ему стало спокойнее. Он поздоровался с Катаболонгой, но тот вместо того, чтобы ответить на приветствие и подать ему его королевское ожерелье, как он делал это каждое утро, тихим голосом проговорил:

— Тсонгор, я хочу тебе сказать…

— Я слушаю тебя.

— Сегодня, мой друг, — сказал Катаболонга.

Голос носителя золотого табурета прозвучал как-то странно, но Тсонгор не придал этому значения. Он просто ответил:

— Я знаю.

И день начался.

А дело было в том, что Тсонгор не понял, что хотел сказать ему Катаболонга. Вернее, он подумал, что носитель золотого табурета просто напоминал ему о том, о чем он ни на минуту не забывал вот уже несколько месяцев: что его дочь выходит замуж и свадебные торжества начинаются сегодня. И он ответил машинально, не думая. Если бы он взглянул на лицо своего старого слуги, то прочел бы на нем выражение глубокой печали, и это, возможно, заставило бы его понять, что Катаболонга говорил не о свадьбе. А совсем о другом. О той старой истории, которая в такие давние времена свела этих двух мужчин.

Это было в те времена, когда король Тсонгор был молод. Он только недавно покинул королевство своего отца. Навсегда. Оставив старого короля угасать на его обветшалом троне, Тсонгор уехал. Он знал, что отец не пожелал завещать ему ничего, и не захотел перенести такое унижение. Он уехал, плюнув в лицо этому старику, который ни в чем не хотел уступить. Он решил, что ничего не будет просить у него. Что не станет его умолять. Он решил создать королевство еще более обширное, чем то, в котором ему отказывали. У него были умелые руки, и они жаждали деятельности. Его ноги горели от нетерпения. Ему хотелось бежать в новые земли. С мечом. Одерживать победы на всех знакомых ему землях. Он был ненасытен. И даже по ночам твердил названия стран, которые страстно мечтал покорить. Он хотел, чтобы его лицо всегда было лицом победителя. Он поднял свое войско, когда тело отца еще не остыло в могиле, и ушел на юг с намерением никогда больше не возвращаться, бродить по земле до последнего своего дыхания и повсюду водружать знамена своих предков.

Военные кампании короля Тсонгора длились двадцать лет. Двадцать лет полевых лагерей. Сражений. Боевых позиций. Двадцать лет он задумывал свои походы по картам. Вырабатывал стратегии. Наносил удары. И был неуловим. А после каждой новой победы он выстраивал в шеренгу своих врагов и предлагал им такие же привилегии, как и своим воинам. Таким образом, несмотря на потери, несмотря на множество раненых и умерших от голода, его армия только увеличивалась. Король Тсонгор старел верхом на коне. С мечом в руках. Во время одной кампании он взял себе в седло женщину. И рождение его детей вызывало бурный восторг его бесчисленных воинов, еще не остывших от битв. Двадцать лет он воевал и расширял свои владения, пока не пришел в страну ползунов. Это была последняя страна на континенте, в которой он не побывал. На краю света. За ней не было ничего, кроме океана и тьмы. Ползуны были дикарями, которые жили в рассеянных тут и там маленьких грязных хижинах. В нескольких деревушках. Каждый мужчина жил там со своими женами. Ничего не ведая об окружающем мире. Это были высокие худые люди. Иногда как скелеты. Их называли ползунами, потому что, несмотря на их огромный рост, лачуги их были не выше лошади. Никто не мог понять, почему они не строят свои жилища себе по росту. И из-за того, что они жили в таких низеньких хижинах, они все были сгорбившиеся. Племя великанов, которые никогда не держались прямо. Племя очень высоких худых людей, которые ночами бродили по тропам, согнувшись, как если бы на них со всей своей силой давило небо. И это в сражении было самым грозным для противника. Скорые и безжалостные, они всем своим телом набрасывались на врагов, словно голодные гепарды, и даже без оружия наводили ужас. Их невозможно было взять в плен, потому что даже на исходе последних сил они накидывались на первого попавшегося человека и пытались его сокрушить. Нередко можно было видеть, как ползуны, закованные в цепи, загрызали своих тюремщиков. Они кусали их. Они их царапали. Они рычали и плясали на теле своих врагов до тех пор, пока те не превращались в кровавое месиво. Да, они были страшные, но королю Тсонгору они оказали совсем слабое сопротивление. Они никогда не умели действовать сообща. Никогда им не удавалось создать перед противником линию обороны. Король вошел в их земли без особых усилий. Он сжег одну за другой их деревни. Он все превратил в пепел, и вскоре страна стала иссушенной пустыней, на которой слышались только стенания ее жителей-ползунов, которые в ночи вопияли о своей беде, проклиная небо за то, что оно обрушило на них такое несчастье.

Катаболонга был среди них. Возможно, один из немногих, кто остался в живых после того, как король завершил свои победоносные деяния. Его хижина, как и хижины остальных ползунов, была сожжена. Его жены изнасилованы и убиты. Он лишился всего. Но — и никто никогда не смог объяснить его поступка — он поступил не так, как его собратья. Он не бросился к первому же королевскому воину, чтобы попытаться откусить ему нос и мстительно обагрить свои руки его кровью. Нет. Он ждал. Долго. Он ждал, когда страна будет завоевана полностью. Пусть король Тсонгор раскинет свой последний лагерь в этой огромной покоренной стране. Только тогда он вышел из леса, где скрывался.

Это был чудесный день, ясный и спокойный. Никто ни с кем не сражался. Нигде не было никакой битвы. Не осталось ни одной несожженной хижины. Вся королевская армия отдыхала в своем огромном лагере и праздновала победу. Одни чистили оружие. Другие растирали свои натруженные ноги. Они спорили, деля кое-какие трофеи.

Катаболонга подошел к воротам лагеря. Обнаженный. Без оружия. С поднятой головой. Без страха. Воину, который преградил ему путь и спросил, что ему нужно, он сказал, что желает увидеть короля. Его голос прозвучал так властно и спокойно, что его провели к Тсонгору. Он прошел через весь лагерь. На это ушел не один час, ибо армия была огромная, в ней собрались все покоренные народы, призванные бок о бок участвовать в кровавых завоеваниях Тсонгора. Он шел под солнцем с высоко поднятой головой. И было так странно видеть этого дикаря идущим с надменным видом спокойно, размеренным шагом, было в этом что-то такое, что воины Тсонгора толпой шли следом за ним. Они хотели узнать, о чем станет просить Тсонгора этот дикарь. Они хотели видеть, что произойдет дальше. Король Тсонгор издали заметил облачко пыли. Он увидел рослого человека, голова которого возвышалась над толпой его воинов, которые весело с любопытством сопровождали его. Он прервал свою трапезу и встал. Когда дикарь подошел к нему, он долго молча разглядывал его.

— Кто ты? — спросил он человека, который в любую минуту мог ринуться на него и постараться вцепиться в него всей своей пастью.

— Меня зовут Катаболонга.

Воины, что теперь толпой окружили палатку короля, затаили дыхание. Они были поражены красотой голоса дикаря. Тем, как плавно вытекали слова из его уст. Он был обнаженный. Лохматый. Его глаза воспалились от солнца. Рядом с ним король Тсонгор казался тщедушным ребенком.

— Что тебе надо? — спросил король.

Катаболонга не ответил. Словно он не слышал вопроса. Бесконечно долго двое мужчин смотрели друг на друга. Потом дикарь заговорил:

— Я — Катаболонга, и я не стану отвечать на твои вопросы. Я говорю только когда хочу. Я пришел, чтобы увидеть тебя. И сказать тебе перед всеми твоими людьми то, что должно быть сказано. Ты разрушил мое жилище. Ты убил моих жен. Ты истоптал мои земли копытами своих лошадей. Твои люди дышали моим воздухом и превратили моих людей в скот, потому что они бежали в леса и там дерутся из-за пропитания с обезьянами. Ты пришел издалека. Чтобы уничтожить в огне все, чем я владел. Я Катаболонга, и никто не сожжет то, чем я владею, чтобы не лишиться за это жизни. И я здесь. Перед тобой. Я здесь. В окружении всех твоих людей. Так вот что я хочу сказать тебе: я, Катаболонга, тебя убью. Мои хижины разорены, мои женщины убиты, моя страна сожжена, и потому твоя смерть принадлежит мне.

В лагере воцарилась мертвая тишина. Никто из воинов не брякнул оружием. Никто не пробормотал ни слова. Все ждали решения короля. Все готовы были по первому его знаку ринуться на дикаря и убить его. Но Тсонгор не шелохнулся. В его голове вдруг всплыло все. Двадцать лет отвращения к самому себе, которое все накапливалось. Двадцать лет беспрерывных войн и резни. Он смотрел на человека, который стоял перед ним. Смотрел внимательно. Почти с нежностью.

— Я — король Тсонгор, — сказал наконец он. — Мои владения безграничны. По сравнению с моими владениями королевство моих предков просто песчинка. Я — король Тсонгор, и я провел свою жизнь верхом на коне. С оружием в руках. Да. Двадцать лет я воюю. Двадцать лет я покоряю народы, которые до того даже не слышали моего имени. Я прошел всю землю и сделал из нее свой сад. Ты мой последний враг из последней покоренной мною страны. Я мог бы тебя убить и поднять твою голову на острие пики, чтобы все увидели, что отныне на всем континенте правлю я. Но я поступлю иначе. Время сражений прошло. Я больше не хочу быть кровавым королем. Теперь мне предстоит править в королевстве, которое я создал. И я начну делать это с тобой, Катаболонга. Ты последний враг последней страны, и теперь я прошу тебя остаться со мной. Я, король Тсонгор, предлагаю тебе стать носителем моего золотого табурета всегда и везде, куда бы я ни пошел.

На этот раз по рядам воинов пробежал гул. Слова короля повторяли для тех, кто не расслышал. Пытались их осмыслить. А дикарь снова заговорил:

— Я — Катаболонга, и я не откажусь от своих слов. Я не возьму их назад. Я сказал тебе все. Я тебя убью.

Король закусил губы. Он не испугался этого дикаря, ему даже показалось, что тот готов принять его предложение. И — он и сам не знал почему — у него появилось чувство, что он сумеет убедить этого похожего на скелет человека. Что от него зависит его покой.

— Я не прошу тебя взять обратно свои слова, — сказал он. — Перед лицом всего своего войска вот что я предлагаю тебе, Катаболонга: пусть моя смерть принадлежит тебе. Я говорю это при всех. Она твоя. Я предлагаю тебе стать носителем моего золотого табурета на все грядущие годы. Ты будешь следовать за мной повсюду, куда бы я ни пошел. Ты всегда будешь рядом со мной. Будешь заботиться обо мне. А в тот день, когда захочешь взять то, что принадлежит тебе, в тот день, когда ты пожелаешь отомстить мне, я не стану сопротивляться. Ты меня убьешь, Катаболонга, когда захочешь. Завтра. Через год. В последний день твоей жизни, когда состаришься и устанешь от жизни. Я не буду защищаться. И никто не поднимет на тебя руку. Никто не посмеет сказать, что ты убийца. Потому что моя смерть принадлежит тебе. Ты только возьмешь то, что я сегодня обещаю тебе.

Все его воины застыли в оцепенении. Они не могли поверить своим ушам. Не могли поверить в то, что судьба самого обширного королевства отныне окажется в руках этого дикаря, который, обнаженный и невозмутимый, стоит посреди толпы в доспехах и с копьями. Катаболонга медленно приблизился к королю. Совсем близко. И застыл рядом. Он на несколько голов возвышался над ним.

— Я согласен, Тсонгор. Я буду повсюду следовать за тобой. С уважением. Я стану твоей тенью. Носителем твоего золотого табурета. Хранителем твоих тайн. Я всегда буду рядом с тобой. Самым смиренным из твоих людей. А потом я тебя убью. Памятуя о своей стране и о том, что ты сжег во мне.

С этого дня Катаболонга стал носителем золотого табурета короля. Он повсюду следовал за ним. Прошли годы. Тсонгор закончил свои войны. Он построил города. Воспитал своих детей. Приказал вырыть каналы. Управлял своими землями. И еще прошли годы. Он уже постепенно ссутулился. Его волосы побелели. Он правил огромным королевством, которое постоянно объезжал, чтобы следить за тем, как живут его подданные. И всегда рядом с ним был Катаболонга, он следовал за ним как тень, как знак угрызений совести. Как наглядное свидетельство его былых войн. Он повсюду был с ним, своим присутствием напоминая ему о его преступлениях и о смерти. И таким образом Тсонгор ни на минуту не мог забыть, что он натворил в своей молодости за двадцать лет. Война постоянно жила тут, в этом огромном худом теле, которое всегда было рядом с ним. Молча. И которое в любую минуту могло перерезать ему горло.

Двое мужчин старели вместе. С годами они стали друг для друга как братья. Казалось, давний договор забыт. Их связывала глубокая дружба. Без слов.

~~~

«Я знаю», — сказал Тсонгор. Он не понял, о чем идет речь, а у Катаболонги не хватило духу повторить. Наверное, время еще не пришло. Король Тсонгор сейчас ответил ему: «Я знаю», и Катаболонга опустил глаза и тихо, как обычно, удалился. Пусть этот день начинается. Ему было грустно. Но он ничего не сказал Тсонгору. А вслед за королем во дворце встали все. Вокруг царила страшная суматоха. Еще столько всего предстояло сделать. Столько всего уладить. Король выдавал замуж свою дочь Самилию. В этот день начинались свадебные торжества, и придворные дамы из свиты принцессы суетились, приводя в порядок последние украшения, заканчивая последние вышивки.

Город ждал прибытия послов жениха. Говорили о нескончаемой веренице людей и лошадей, которая уже совсем на подходе, о том, что она везет во дворец горы золота, тканей и драгоценных камней. Ходил слух о каких-то сказочных предметах, назначения которых никто не знал, но от одного вида которых смертные немели. Самилия бесценна. Так сказал Тсонгор Коуаме, правителю соляных земель. И Коуаме решил положить к ногам Самилии все, чем он владеет. Все. Свое королевство. Свое имя. Он предстанет перед ней бедным, как раб. С сознанием, что его огромные богатства — ничто по сравнению с его невестой. С сознанием, что перед ней — только один он, без ничего. Говорили, что все богатства его королевства стекутся на улицы города. Богатство всего его народа будет сложено во дворе королевского дворца. Перед бесстрастным взглядом короля Тсонгора.

Это был день приношений. Улицы города тщательно убрали. По всему пути, где ожидался проезд кортежа, ковром лежали розы. Шитые золотом полотнища свисали из окон. Все ждали, когда появится первый всадник нескончаемой процессии соляного королевства. Весь город, не сводя глаз, смотрел, не запылится ли в долине южная дорога. Каждый хотел первым увидеть вдали всадников кортежа.

Но видны были только люди, которые уже раньше расположились на северных холмах. Те, кто разбил там лагерь. Те, кто уже дал отдых своим лошадям. Все видели лишь людей, что недвижно сидели, смотря на город, где велись последние приготовления. Они были там. На северных холмах. Сидели недвижно, огорченные тем, что никакого кортежа не видно.

День постепенно клонился к концу. Солнечный свет становился оранжевым. Ласточки выделывали в небе всевозможные пируэты и то и дело опускались на площади и фонтаны. Все замерли в молчании. Пустынная главная улица ждала, когда же по ней застучат копыта чужих лошадей.

И тут все увидели, как вдруг осветились северные холмы Массабы. Все разом. Одновременно. На их гребнях вспыхнули огни. Жители города были потрясены. Днем они не заметили никаких приготовлений. Никто из них не видел, чтобы сооружали костры. Они не отрывали глаз от дороги. Но вопреки всем ожиданиям, праздничными кострами осветились холмы. Король Тсонгор и его свита расположились на террасе дворца. Они хотели насладиться зрелищем. Но кроме костров, ничего больше не появилось. Ничего, кроме ласточек, которые продолжали кружить в небе, и пепла, который летел с холмов в жарком вечернем воздухе. Ничего, пока не послышался лай сторожевых собак у западных ворот. Тишина в городе стояла такая, что все могли услышать лай — и на террасах дворца, и в узких улочках. Собаки у западных ворот лаяли. Это означало, что там появился кто-то чужой. У каждых ворот города стоял обвешанный амулетами стражник с бубенцами на запястьях и на лодыжках, держа в левой руке бычий хвост, а в правой — на цепи дюжину собак. Это были хозяева собачьей своры. В их обязанности входило следить, чтобы никакой злоумышленник или мародер не проник в город. Свора собак у западных ворот лаяла, и король, принцесса, придворные и все жители города спрашивали себя, почему послы вошли через эти ворота, в то время как были приготовлены для их встречи ворота южные. Из-за этой досадной оплошности король Тсонгор разволновался и вскочил со своего табурета. В раздражении. В нетерпении. Его терраса возвышалась над городом. Главная улица была у него перед глазами, она ждала прибытия кортежа. Но король увидел не кортеж. По середине главной улицы двигался всего один человек. Его верблюд, украшенный разноцветными лентами, шел медленно, размеренным шагом. Верблюд и его всадник покачивались, словно корабль на зыбкой волне. Они приближались с невозмутимостью и достоинством караванов в пустыне. Вместо кортежа на улицы Массабы вошел один-единственный человек. Король ждал. Невольно начиная чего-то опасаться. Все идет совсем не так, как должно было быть. А всадник, подъехав к воротам дворца, потребовал аудиенцию у короля Тсонгора. С глазу на глаз. Это еще больше удивило присутствующих, ведь дело происходило на глазах у всех. На глазах будущей новобрачной и всей ее семьи. Но и на этот раз король согласился на это неожиданное требование. И в сопровождении лишь одного Катаболонги прошел в тронный зал.

Человек, который предстал перед ним, был высок ростом. В одежде дорогой, но мрачных тонов. Обвешанный больше амулетами, чем драгоценностями. У него не было ни колец, ни ожерелий, но зато на шее висело множество крохотных сундучков из красного дерева с фетишами. Его лицо скрывалось под покрывалом, но, когда он вошел в зал и, с почтением склонив голову, опустился перед королем Тсонгором на колено, он его откинул. У короля появилось странное чувство, что ему знакомо лицо этого человека. Он где-то видел его. Незнакомец поднял взгляд на Тсонгора. И улыбнулся. Улыбнулся доброй улыбкой друга. Он немного помолчал, словно для того, чтобы дать королю привыкнуть к нему, потом заговорил:

— Король Тсонгор, пусть будут благословенны твои предки, и пусть твое чело знает только нежные поцелуи богов. Я вижу, ты не узнал меня. Меня это не удивляет. Время наложило свой отпечаток на мои черты. Оно прорезало морщины на моих щеках. Позволь мне сказать тебе, что я пришел, чтобы поцеловать твою руку. Я Санго Керим, и время по крайней мере не заставило тебя забыть мое имя.

Король Тсонгор рывком вскочил. Он не мог опомниться. Перед ним стоял Санго Керим! Его охватила необыкновенная радость. Он поспешил к гостю и обнял его. Как же он мог не узнать его? Правда, Санго был совсем юным, когда уехал, а теперь перед ним стоял взрослый мужчина. Санго Керим, его король всегда считал как бы пятым своим сыном. Товарищ по играм его детей, он до пятнадцати лет воспитывался вместе с ними. А в пятнадцать лет Санго попросил короля разрешить ему уехать. Он хотел поездить по миру, самому найти свой путь в жизни. Не без сожаления король Тсонгор отпустил его. Прошли годы, он не возвращался, и о нем забыли. Санго Керим. Вот он, здесь. Перед ним. Элегантный. Гордый. Настоящий принц номадов.

— Какая радость для меня, Санго, видеть тебя сегодня, — сказал король Тсонгор. — Дай мне посмотреть на тебя и прижать к своей груди. Ты жив-здоров. Как я рад. Ты знаешь, что завтра Самилия выходит замуж?

— Да, я знаю, — ответил Санго Керим.

— И ради этого ты приехал, так ведь? Именно в этот день. Чтобы быть с нами.

— Да, я приехал ради Самилии.

Ответ Санго Керима прозвучал сухо. Он отступил на шаг, выпрямился, не спуская глаз с короля Тсонгора. Он смотрел в глаза этого старого человека, которого любил. Его охватило волнение, но он взял себя в руки. Он должен держаться твердо и сказать все, что пришел сказать. Король Тсонгор понял: происходит что-то неладное. Он снова почувствовал: день будет долгим. И его охватила дрожь.

— Я хотел бы, Тсонгор, иметь время предаться радости, что я снова в твоем дворце. Я хотел бы иметь время и пережить счастье увидеть всех тех, с кем некогда жил. Тех, кто меня воспитал. Тех, с кем я играл в детстве. Над всеми нами прошумело время. И я хотел бы иметь возможность увидеть, какие они теперь. Разделить с вами трапезу, как бывало в старину. Прогуляться по городу, ведь он очень изменился. Но я пришел сюда не для того. Я счастлив, что ты помнишь меня и помнишь с радостным чувством. Да, я вернулся ради Самилии. Как и уехал ради нее. Я хотел узнать мир. Собрать богатство и набраться мудрости. Я хотел стать достойным твоей дочери. Сегодня я вернулся, потому что мои скитания закончились. Я вернулся потому, что Самилия — моя.

Король Тсонгор не мог поверить своим ушам. Он даже чуть не рассмеялся.

— Санго… ты не понял… Самилия… завтра выходит замуж… Ты же видел… что творится вокруг… Сегодня день подарков. Завтра она станет женой Коуаме, принца соляных земель. Я огорчен, Санго. Я не знал, что ты… Короче, я хочу сказать, не знал о твоих чувствах… Верь мне, я люблю тебя, как сына… Но это… нет… право…

— Я говорю не о своих чувствах, Тсонгор. Потому что в такой день не время говорить о чувствах. Я говорю об обещании. О данном слове.

— О чем ты говоришь, Санго?

— Я говорю, что знаю Самилию с детства. Что мы вместе играли. Что я полюбил ее. Я приехал ради нее. Я вернулся ради нее. Мы дали друг другу клятву. Клятву, о которой я не забывал все годы своих странствий.

Санго Керим раскрыл один из своих амулетов, достал из него потертый клочок бумаги и протянул королю. Король прочел его с бесстрастным видом.

— Это просто детские клятвы, данные в прошлой жизни, Санго.

— Твоя дочь дала мне клятву, Тсонгор. И я вовремя вернулся, чтобы напомнить ей об этом. Не хочешь ли ты сделать свою дочь клятвопреступницей?

Король в негодовании вскочил. Он разгневался на Санго Керима за то, что он так стоит перед ним. Что он сказал то, что сказал. Что он требует то, что потребовал. Он гневался на этот день, который проходил не так, как должен был бы пройти.

— Что ты хочешь от меня, Санго? — сухо спросил он.

— Твою дочь, Тсонгор.

— Завтра она выходит замуж. Я тебе уже сказал это.

Король продолжал стоять. Он разглядывал молодого человека.

— Ты пришел издалека, Санго Керим, — сказал он, — чтобы в этот счастливый для меня день принести мне заботы и разгневать меня. Пусть. Я прошу тебя дать мне на размышления одну ночь. Завтра с рассветом я дам тебе ответ. Завтра вы все узнаете, за кого выйдет замуж моя дочь. И тому, кто получит отказ, останется лишь исчезнуть или оплакивать предо мной мое суровое решение.

~~~

Санго Керим удалился. Костры на северных холмах продолжали гореть. Казалось, они не собираются угаснуть никогда. Они были словно огромные факелы, танцующие в свете уходящего дня. Король Тсонгор смотрел на них. Лицо его было непроницаемо. Сначала, когда они только вспыхнули, он решил, что это послы Коуаме обосновались на холмах, прежде чем войти в город. Потом, когда пред ним предстал Санго Керим, он не без удовольствия подумал, что тот тоже принес его дочери какие-то необыкновенные подарки. Но теперь он знал, что означают эти огни. Теперь он знал, что на каждом из этих холмов армия Санго Керима раскинула свой лагерь и ждала его ответа. И эти высокие костры, которые плясали вдали в жарком вечернем воздухе, были признаком того, что на Массабу готово обрушиться несчастье. Они словно говорили ему: «Смотри, Тсонгор, как высоко мы вздымаемся к небу. Смотри, как мы пожираем вершины холмов твоего королевства, и подумай о том, что так же мы можем пожрать и твой город, и твою радость. Не забывай об огне на холмах. Не забывай, что твое королевство может сгореть, как обыкновенное полено».

Когда Самилия пришла, она не знала, зачем позвал ее отец, но сразу по его нахмуренному лбу поняла, что случилась какая-то неприятность. Она посмотрела на него и, поскольку он продолжал созерцать полет ласточек и высокие огни костров на горизонте, с тревогой в голосе сказала:

— Слушаю тебя, отец.

Король Тсонгор обернулся. Посмотрел на дочь. Все, что он делал последние месяцы, он делал для свадьбы Самилии. Это буквально стало для него наваждением. Чтобы всё успели подготовить. Чтобы праздник был такой, какого его королевство еще не знало. Все его усилия были направлены только на это. Дать дочери мужа и впервые расширить свое государство не в результате войны и одержанной победы. Он сам продумал все детали праздника. Он размышлял об этом ночи напролет. Но пришел этот день, и неожиданное событие заставило все покачнуться. Он посмотрел на дочь. То, что он должен был сказать ей, ему не хотелось говорить. То, что он должен был потребовать от нее, ему не хотелось требовать. Но костры на холмах горели, и он не мог не думать об этом.

— Меня посетил Санго Керим, — сказал он.

— Женщины из моей свиты сказали мне об этом, отец.

Самилия смотрела на отца. На его лице она прочла смятение, но не понимала его причины. Тсонгор выбрал ей в мужья Коуаме, и она согласилась с этим. Он с такой теплотой и симпатией рассказал ей о молодом правителе соляных земель, что она приняла это предложение с радостью. И теперь не понимала, что могло так омрачить отца. Ведь все готово. Оставалось только отпраздновать свадьбу и насладиться этим праздником.

— Его приезд должен был бы обрадовать меня, Самилия… — снова заговорил Тсонгор.

Король не закончил фразы. Наступило долгое молчание. Он снова погрузился в созерцание пируэтов, которые выделывали в небе ласточки. Потом вдруг снова заговорил, глядя на дочь. Спросил ее срывающимся голосом:

— Это правда, Самилия, что в те времена, когда вы дружили в детстве, вы, ты и Санго, дали друг другу обещание?

Самилия не ответила. Она пыталась припомнить, было ли что-либо похожее на то, о чем сказал отец.

— Правда ли, — продолжил отец, — что ты дала ему слово, когда придет время, стать его женой? Что вы записали свои детские клятвы и спрятали в амулете?

Самилия на какое-то время задумалась.

«Да, вспоминаю, было такое, — подумала она. — Я помню Санго Керима, нашу дружбу в детстве. Мы поверяли друг другу свои тайны, обменялись клятвами. Ну и что теперь? Почему теперь он заговорил об этом? Да, вспоминаю. Но не вижу своей вины ни в чем. Почему он теперь заговорил об этом? Давнее обещание… Да я о нем давно забыла. Пусть Санго Керим сам придет поздравить меня. Я его помню. Я ничего не забыла. Но мне не за что краснеть. Какое отношение ко мне имеют эти детские клятвы теперь? Я отдаю себя Коуаме. Да, я все помню. Чудесные воспоминания о детстве. И это не вгоняет меня в краску».

Так она подумала, но ответила коротко:

— Да, отец, это верно.

Она думала, что отец потребует от нее более пространного ответа. Захочет, чтобы она объяснилась. Но лицо его помрачнело еще сильнее, и он больше ни о чем не спросил ее. В эту минуту издали послышалась протяжная музыка. Звук сотен рогов зебу разнесся по долине. Это оповещал о своем появлении длинный кортеж послов Коуаме. Двести пятьдесят всадников в расшитых золотом одеждах дули в рога, чтобы им открыли ворота Массабы и дали войти в город длинному кортежу с подарками.

Король Тсонгор не сказал больше ни слова. Он отпустил Самилию, приказал открыть ворота и быстро спустился в парадный зал, чтобы там встретить послов.

~~~

Неторопливая кавалькада всадников Коуаме потянулась по улицам Массабы. Она двигалась по ним несколько часов. На каждой площади, на каждом перекрестке всадники замирали на месте и играли новый гимн в честь города и его жителей, в честь будущей новобрачной, ее отца и их предков. Король Тсонгор, четыре его сына, Самилия, ее свита и все придворные приготовились к встрече послов в большом тронном зале. Они еще никого не видели, но слышали все более близкие звуки рогов. Все застыли в напряженном ожидании. Король сидел на троне. Смотрел прямо перед собой. Он походил на статую. Такой же неподвижный. Несмотря на жару. Несмотря на мух, которые кружились вокруг него. Погруженный в свои мысли. Самилия, вспоминая разговор, который только что был у нее с отцом, под покрывалом стискивала зубы.

Церемония вручения подарков началась и продлилась больше четырех часов. Четыре часа десять послов открывали сундуки и возлагали к стопам королевского клана драгоценности, раскидывали ткани, доставали оружие, разворачивали знамена земель, предназначенных невесте. Четыре часа они передавали золотые вещи, редкие напитки, экзотических животных. Король Тсонгор смертельно устал. Ему хотелось попросить послов удалиться. Покинуть город. Увезти с собой свои сундуки и тюки и ждать у крепостных стен, пока он не примет решение. Но он не мог отослать их. Было уже слишком поздно. И ему оставалось лишь созерцать сокровища, которые стекались к его ногам, и кивать головой. Без радости. Без восхищения. Он собрал все силы, чтобы выражением лица не выдать своих чувств. Чтобы время от времени улыбаться. Но это удавалось ему с трудом. А церемония, казалось, никогда не закончится. Четыре брата Самилии, пожалуй, охотно выказали бы свое счастье и удивление при виде некоторых неведомых им вещей. Они охотно покинули бы свои кресла. Потрогали бы ткани. Поиграли бы с дрессированными обезьянами. Пересчитали бы жемчуга в сундуках. Опустили бы руки в мешки с зерном. Они бы охотно смеялись и радостно хватали эти сокровища. Но они видели, что отец сидит на троне с непроницаемым выражением лица, и поняли, что должны держаться так же невозмутимо. Может, дело в том, что сокровищ слишком мало, а может, выражать даже малейшую радость при их виде — признак подобострастия. А послы, несмотря на невозмутимое молчание королевского клана, продолжали неустанно выкладывать свои подарки.

Наконец на исходе четвертого часа была открыта последняя шкатулка. В ней лежало колье из лазурита. Голубого, как стены дворца принца Коуаме. Голубого, как глаза всех его близких. И голубого, как, по поверью, кровь, что течет в их жилах. Десять послов опустились на колени. И самый старший из них торжественно произнес:

— Король Тсонгор, эти сокровища — твои. Но наш властитель принц Коуаме счел, что все это ничто по сравнению с красотой твоей дочери, и он преподносит тебе еще свое королевство и свою кровь.

Сказав это, он высыпал на плиты пола тронного зала несколько горстей земли королевства Коуаме, а из золотого флакона вылил немного крови принца, которая вытекла на землю с тихим шелестом, словно вода в фонтане.

Король Тсонгор встал. Вопреки всем правилам этикета он ничего не ответил. Лишь поклоном головы уважительно поприветствовал послов, предложил им встать и удалился. Не обменявшись с ними ни единым словом. В своей шитой золотом шелковой мантии он задыхался.

~~~

И вот началась долгая бессонная ночь короля Тсонгора. Он удалился в свои апартаменты и приказал, чтобы никто его не тревожил. С ним остался один Катаболонга. Был рядом. Молчал. Сидел в углу и не сводил глаз со своего господина. Да, с ним остался только Катаболонга. И старый король был счастлив, что он рядом.

— Катаболонга, — сказал король своему другу, — повсюду, куда я ни посмотрю, я вижу только войну. Сегодняшний день должен был стать днем всеобщей радости. Единственное, что немного огорчило бы меня, — это отъезд моей дочери. Но в этот вечер я почувствовал за своей спиной дыхание войны. Да, она грядет. Я чувствую ее всем своим существом и не знаю, как предотвратить ее. Если я отдам свою дочь Санго Кериму, гнев Коуаме будет безмерен. И справедлив. Я оскорбил его, пообещав ему то, что отдаю другому. Кто смог бы перенести подобное оскорбление? Приехать сюда. Со всем своим богатством. Подарить свою кровь. Свою землю. И увидеть, что ему плюнули в лицо. Он поднимет против меня свое королевство. И не успокоится, пока не уничтожит меня. Если же я отдам дочь Коуаме, пренебрегу Санго Керимом, кто ведает, что произойдет тогда. Я знаю Санго Керима. У него нет своего королевства. Но если он пришел ко мне, если он осмелился потребовать мою дочь, как требуют долг, значит, у него достаточно людей и припасов, чтобы заставить дрогнуть башни Массабы. В общем, как ни крути, Катаболонга, повсюду я вижу только войну. Какой бы выбор я ни сделал, я нарушаю клятву. Кого бы я ни оскорбил, он имеет право прийти в ярость, а она сделает его сильным и неутомимым.

Я должен все обдумать. Наверняка есть какой-то выход. Я — Тсонгор. Я найду его. Какая досада… Я собирался выдать замуж дочь. Все, что мне оставалось сделать, — это доверить мою дочь жизни и дожить свои дни в покое. Мирно. Я старик, Катаболонга. Такой же старик, как и ты. Я прожил жизнь в битвах. В утомительных маршах, в самых тяжелых военных походах. Бывали голод и усталость. Ничто не сломило меня. Я — Тсонгор. И я решил покончить с войнами. Ты помнишь это. В тот день ты стоял среди моих воинов обнаженным. Ты был там. Ты уже ничего не говорил. Я мог рассмеяться тебе в лицо или приказать немедленно убить тебя. Но я все еще слышал твой голос. Я слышал нескончаемый хор голосов мертвых, которые шептали мне в уши: «Что ты натворил, Тсонгор? Что ты натворил за свою жизнь?» Тысячи трупов, брошенных на растерзание стервятникам на песчаных дорогах после моих сражений, спрашивали меня об этом. Искаженные рты моих врагов, лежащих на полях сражений, спрашивали меня об этом. «Что ты натворил, Тсонгор?» Я слушал тебя, но слышал только это. Мне было стыдно. Я мог бы даже опуститься перед тобой на колени. Ты уже не говорил. Ты просто стоял там. Не спуская с меня глаз. А я слышал тебя. И, протянув тебе руку, я похоронил войну, я попрощался с ней. Со счастливым чувством облегчения. Ты был тем, кого я ждал, Катаболонга. Я похоронил в тот день Тсонгора и его победы. Я похоронил свои награбленные сокровища и свои воспоминания о сражениях. Король-воин, я отбросил войну. В том огромном лагере на краю света. Я больше никогда не возвращался к войне. Я стал глух к ее голосу. Я стал строить свою жизнь. С твоей доброжелательной помощью. Для других битв у меня не было больше сил. Я не стал возрождать прежнего короля-воина. Пусть он пребывает там, где я его оставил. Пусть он гниет на поле последних его побед. Я не испугался, Катаболонга. Кто может поверить в это? Я мог бы, если б захотел, победить и Коуаме, и Санго Керима, обоих. Я смог бы это, призвав на помощь свое умение и свое желание. Я не испугался. Нет. Просто я не хочу.

— Я знаю, Тсонгор.

— Что же мне делать, Катаболонга?

— Уже сегодня, мой друг.

— Сегодня?

— Да.

— Ты уже сказал мне об этом утром.

— Я сказал тебе, как только почувствовал это.

— Да, сегодня утром. Вспоминаю. Я не понял, о чем ты говоришь. Я думал… Я думал, что ты говоришь о свадьбе Самилии. Оказалось, о другом. Да. Все так. Ты уже все знал. Намного раньше меня. Сказал, что это сегодня. Ты прав. Ничего не поделаешь. Хорошо. Ни тебе войны. Ни прежних баталий. Просто надо мной — бесконечная ночь. И летучие мыши. Больше ничего. И твоя рука надо мной. Чтобы закрыть мне глаза широким покрывалом жизни. Да. Я слушаю тебя. Ты заботился обо мне. Пусть будут благословенны твои уста. Твои уста, которые говорят о том, что грядет.

В середине ночи король Тсонгор вышел на террасу. И на этот раз Катаболонга последовал за ним. Как тень. Тактичная, но и опасная. Король посмотрел на небо и семь холмов Массабы. Вдали все еще горели костры в лагере Санго Керима. Король вдохнул теплый ночной воздух. Так он простоял час, ни слова не сказав носителю своего золотого табурета. Потом приказал позвать своего самого младшего сына Субу.

Катаболонга вытащил Субу из постели, но тот ни о чем не спросил его. Отца он застал на террасе. На его лице читалось беспокойство. Он даже как-то осунулся. Теперь они были втроем в глубокой ночи Массабы.

— Не задавай мне никаких вопросов, сын мой, — сказал старый Тсонгор. — Просто выслушай то, что я скажу, и сделай так, как я прошу тебя. У меня нет времени объяснять тебе все. Я — король Тсонгор, на моих щеках и ладонях отразились столько лет, сколько у тебя волос на голове. Жизнь всей своей тяжестью давит на меня. Скоро придет день, когда мое тело станет слишком старым, чтобы носить ее. Я совсем согнусь. Я склоню свои колени и положу ее в землю, около себя. Без сожаления. Потому что она была для меня щедрой. Молчи. Не говори ничего. Я знаю, о чем ты думаешь. Я говорю, что этот день придет. Слушай меня. Я прошу тебя об одном-единственном, мой сын. Когда наступит этот день, начнется твоя миссия. Не плачь вместе с плакальщицами. Не принимай участия в спорах, которые затеют твои братья, деля наследство. Не слушай, что будут говорить во дворце и болтать в Массабе. Просто помни мои слова, помни эту ночь на террасе и сделай все, что ты должен сделать. Остриги волосы. Надень длинную черную одежду, сними все драгоценности, которые носишь на руках. И уезжай, прошу тебя. Покинь наш город и нашу семью. Я прошу тебя исполнить твою миссию, если даже тебе придется потратить на это двадцать или тридцать лет твоей жизни. Построй семь гробниц. По всему свету. В отдаленных местах, куда никто не сможет добраться. Пусть их возведут самые замечательные зодчие королевства. Семь гробниц, скрытых от глаз людских, несравненных гробниц. Пусть каждая из них станет памятником, выражающим то, кем я был для тебя. Вложи в это все свои силы. Всю свою изобретательность. Выбери красивые земли, где построить их. Посреди пустыни. На берегах реки. Под землей, если хочешь. Сделай, как тебе захочется. Семь королевских гробниц. Величественнее, чем дворец в Массабе. Не жалей ни своих сил, ни моих богатств. Пройдут годы, прежде чем ты закончишь свое дело. Возможно, они сгорбят тебя больше, чем сгорбился я в час, что говорю с тобой. Пусть это не остановит тебя. Пусть ничто не даст тебе забыть о твоем обещании. Обещании умершему отцу. Обещании королю, который опускается перед тобой на колени. Не слушай никого. Заставь замолчать в себе протестующий голос. Сделай то, что ты должен сделать. Когда семь гробниц будут сооружены по всему моему королевству, возвращайся в Массабу. Прикажи открыть мой королевский склеп и возьми мое тело. В твое отсутствие твои братья забальзамируют меня. У меня будет морщинистое, как у мумий, лицо с ужасным оскалом. Я буду недвижим. Я буду ждать тебя. Тут. В Массабе. Возьми меня. Прикажи погрузить мой саркофаг на какое-нибудь вьючное животное и, выполняя свое обещание, отправляйся с этой погребальной миссией в свое последнее странствие. Из семи гробниц выбери одну. И положи меня туда. Ты один будешь знать, где я покоюсь. Один. Семь гробниц, и только в одной я буду навечно похоронен. Когда ты сделаешь это, прежде чем уехать обратно и жить обычной жизнью, склонись к моему уху и скажи: «Это я, отец. Суба. Я жив. Я рядом с тобой. Покойся в мире. Все сделано». Только тогда твоя миссия будет закончена. Только тогда можно будет сказать, что король Тсонгор похоронен. Я буду ждать тебя все эти годы, чтобы умереть. И только тогда ты можешь снять траурную одежду, снова надеть свои драгоценности и начать жить. Как ты захочешь.

Ночь была темная. И Катаболонга, и Суба стояли, боясь шелохнуться. Молодой принц был потрясен. Он с недоумением смотрел на отца. Не в силах сказать ему что-либо в ответ. Весь превратившись в слух, чтобы не упустить ни одного его слова. А король Тсонгор продолжал:

— Ты слушаешь меня. Я вижу это. Ты ничего не отвечаешь мне. Ладно. Помни все, что я тебе сказал. И сейчас поклянись мне, Суба, что ты исполнишь все, о чем я прошу тебя. Поклянись в присутствии Катаболонги. Поклянись. Пусть ночь окутывает нашу тайну. И никогда никому не говори о ней ни слова.

— Я клянусь, отец.

— Скажи это еще раз. Пусть тебя услышит спящая Массаба. Пусть это почувствует земля твоих предков. Пусть это знают летучие мыши. Поклянись. И не отступайся от своей клятвы.

— Я клянусь, отец. Я клянусь перед тобой.

Король Тсонгор сказал сыну, чтобы он встал. Обнял его. Слезы катились по его щекам.

— Спасибо, сын мой. А теперь иди.

Суба удалился. Двое стариков снова остались одни на террасе, в этой бесконечной летней ночи.

~~~

— Теперь позвать Самилию? — спросил Катаболонга.

Король подумал какое-то время, потом помотал головой. На новый разговор у него не осталось сил. Ночь уже была на исходе, и он хотел насладиться ее последними минутами.

— Создать все это, — тихо проговорил он, — и теперь покинуть, не успев насладиться им. Что смогу я сказать, навсегда закрывая глаза, смогу ли я сказать, что был счастлив? Несмотря на все то, что у меня отняли? А те, кого я оставляю, что будут думать обо мне они? Наверное, уже завтра Самилия проклянет меня. Ее проклятия разнесутся по дворцу. Она будет плевать на мое имя. Плевать на все то, что я оставляю ей в приданое. Отныне она не будет иметь ничего, кроме горстки земли. Не останется никаких подарков. Ничего не останется. Свои драгоценности, свои платья, свою фату новобрачной она сможет сжечь на моей могиле. Она проклянет меня. Да. Разве только мне удастся достичь того, в чем при жизни мне было отказано. Я знаю, война уже на пороге. Я понял это. Она уже здесь, повсюду вокруг меня. Ты ее тоже чувствуешь, не правда ли, Катаболонга?

— Да, Тсонгор. Она уже здесь. Она ждет, когда наступит утро, чтобы ринуться с холмов на Массабу. Она уже здесь. Можешь не сомневаться в этом.

Казалось, что погруженный в свои мысли Тсонгор не услышал слов друга.

— Слушай меня внимательно, Катаболонга, — снова заговорил король. — Завтра я буду мертв. Я знаю, что произойдет потом. Объявят траур. Все в городе замрет. Погрузится в молчание. У тех, кого я люблю, на лица ляжет печаль. Они соберутся у моего гроба. Мои сыновья. Мои соратники. Верные мне люди. Мужчины и женщины Массабы. Все в трауре поспешат к воротам дворца. Плакальщицы будут в кровь царапать себе лица. Все это я знаю. Санго Керим и Коуаме тоже будут здесь. Иначе и быть не может. Принц Коуаме придет выразить Самилии свои соболезнования. Но придет он главным образом для того, чтобы увидеть наконец, какая она. И Санго Керим тоже придет. Потому что моя смерть опечалит его. И еще потому, что он не захочет дать шанс своему сопернику. Все это я знаю. Они оба придут. К изножью моего гроба. Будут плакать. Сетовать по поводу моей смерти. И следить друг за другом. Мне кажется, все это я уже вижу. Я знаю это. Возможно, будь я на их месте, я поступил бы так же. Возможно, и я пришел бы оплакивать отца, чтобы заполучить его дочь. Вот поэтому я хочу, чтобы ты поговорил с ними, Катаболонга. Ты единственный, кто может сделать это.

— Что я должен сказать им, Тсонгор? — спросил слуга.

— Скажи им, что я умер потому, что не захотел выбирать между ними. Скажи им, что эта свадьба проклята, потому что она заставила пролиться мою кровь, и от нее надо отказаться. Пусть Самилия какое-то время останется незамужней. А потом выйдет замуж за кого-нибудь третьего. Скромного жителя Массабы. У которого нет никакой армии. Скажи им, что мне хотелось бы, чтобы все обернулось не так, как сейчас. Но все наши планы рухнули. Растолкуй им все это. Я никого не хочу обидеть. Просто такую злую шутку сыграла с нами жизнь. Нужно смириться. Пусть они оба возвращаются туда, откуда приехали, и начнут новую жизнь.

— Я скажу им это, — ответил Катаболонга. — Попытаюсь найти нужные слова. Скажу им, что такова твоя воля.

Катаболонга замолчал. Позволил в ночи снова воцариться тишине. Ему не хотелось больше ничего говорить. Но он все же добавил тихо и печально:

— Я все скажу им, Тсонгор, но это ничего не изменит.

— Я знаю, Катаболонга, — ответил Тсонгор, — но все же нужно попытаться.

И снова наступило долгое молчание. Потом король Тсонгор опять заговорил:

— Есть еще кое-что. Вот, возьми это, Катаболонга.

В густой темноте ночи Массабы он вложил в его ладонь какой-то маленький предмет, который старый слуга принял с почтением. Это была покрытая патиной старая монета из красной меди. Она была словно отполирована временем. Чеканка на ней едва различалась.

— Это старинная монета, которую я храню всю свою жизнь. Единственная вещь, которая осталась у меня от империи моего отца. Единственная вещь, которую я взял с собой, когда ушел собирать свое первое войско. Она оплатит мой проход в царство мертвых, как это положено. Ничего иного от нее я не хочу. Эту монетку ты вложишь мне в рот, я буду держать ее своими мертвыми зубами, когда предстану там перед богами.

— Они с уважением пропустят тебя, Тсонгор. Увидев короля такой великой империи, они поймут, каким человеком ты был.

— Слушай, Катаболонга, — продолжал Тсонгор, — слушай внимательно, я еще не все сказал. Полагается вложить монетку мертвому в те минуты, когда начинается похоронная церемония, чтобы он как можно скорее достиг другого берега. Но я хочу не этого. Во всяком случае, не сразу. Ты храни ее у себя. И смотри, чтобы никто из моих сыновей не подменил ее другой монетой. Завтра я буду мертв. У тебя — та единственная монета, которая может оплатить мой проход, и я прошу тебя всегда хранить ее при себе.

— Зачем? — спросил Катаболонга, который никак не мог понять, чего хочет от него король.

— Ты будешь хранить ее до того дня, когда вернется Суба. Только когда он возвратится в Массабу, ты сможешь передать моему мертвому телу монету для оплаты прохода в иной мир.

— Но ты понимаешь, что это означает? — спросил Катаболонга.

— Да, понимаю, — спокойно ответил король.

— Ты многие годы будешь скитаться без отдыха, на многие годы будешь приговорен к мукам.

— Да, знаю, — повторил Тсонгор. — Завтра я буду мертв. Но я хочу дождаться возвращения Субы и только тогда умереть окончательно. А до тех пор пусть я буду мятущейся тенью. Я еще буду слышать звуки мира людей. Я буду душой, не нашедшей последнего приюта. Неприкаянной душой. Я хочу этого. У тебя одного будет монета, которая может дать мне успокоение. Я подожду сколько нужно. У Тсонгора не должно быть отдыха, пока еще не все закончено.

— Я исполню твою волю, — сказал Катаболонга.

— Поклянись, — потребовал король.

— Клянусь, Тсонгор. Клянусь десятками лет, которые связали нас, тебя и меня.

И опять они долго молчали. Им не хотелось больше говорить. Их окутывала ночь. Но потом король Тсонгор снова заговорил. Словно с сожалением.

— Идем, Катаболонга, для разговоров времени уже не осталось. Солнце скоро взойдет. Надо кончать. Идем. Подойди. Пусть твоя рука не дрогнет. Возьми то, что принадлежит тебе.

Катаболонга подошел к старому Тсонгору. Пригнувшись. Так его тощая фигура напоминала страшного паука. Он достал из ножен кинжал и держал его прямо перед собой. Теперь он стоял совсем рядом с Тсонгором. Почти вплотную к нему. Они оба могли ощущать на своей коже дыхание друг друга. Король Тсонгор ждал. Но ничего не происходило. Катаболонга опустил руку. Он заплакал, как ребенок, и еле слышно произнес:

— Я не могу, Тсонгор. Это выше моих сил. Я не могу.

Король взглянул на лицо друга. Он никогда даже подумать не мог, что тот может плакать.

— Вспомни о нашем договоре, мой друг, — сказал он. — Ты только берешь то, что я должен тебе. Вспомни свою жену. Своих братьев. Свои земли, которые я предал огню и истоптал. Я не заслуживаю твоих слез. Раздуй огонь своего прежнего гнева. Он здесь. Пришло время ему вспыхнуть снова. Вспомни о том, что я отобрал у тебя. О том, что я разрушил. Мы вдвоем посреди огромного лагеря надменных воинов. Я тоже там. Перед тобой. Маленький и уродливый король-преступник. Я смеюсь над твоими словами. Я смеюсь над твоим мертвым народом и твоими разрушенными деревнями. У тебя в руках нож. Ты — Катаболонга. Никто не может смеяться над тобой, чтобы не поплатиться за это жизнью. Ты жаждешь мести. Перед всей моей армией… Смелее, Катаболонга, пришло время заставить засмеяться твоих мертвых и смыть давние оскорбления.

Катаболонга всем своим телом нависал над королем. Лицо его было непроницаемо, зубы сжаты, слезы катились из глаз.

— Я уже не вспоминаю больше о своих мертвых, Тсонгор, — сказал он. — Сколько ни роюсь я в своей памяти, я вспоминаю только тебя. Те десятки лет, что я служу тебе. Те сотни обедов с твоего стола, которые я съел. Катаболонгу-мстителя я похоронил. Он остался там, в прошлом. Вместе с королем-воином, каким ты был некогда. На той сожженной земле, которая уже не имеет имени. Они оба стоят там. Лицом к лицу. В двух шагах друг от друга. Но я уже не тот человек. Я смотрю на тебя. Я твой старый носитель золотого табурета. И больше никто. Не требуй от меня этого. Я не могу.

Он выпустил из руки кинжал, и тот упал к его ногам. Он стоял, опустив руки, не в силах что-либо сделать. Тсонгору хотелось обнять своего старого друга, но он сдержал себя. Он быстро нагнулся, взял кинжал и, прежде чем Катаболонга понял, что он хочет сделать, двумя четкими движениями рассек себе вены. Из запястий короля потекла темная кровь, теряясь в черноте ночи. Голос Тсонгора зазвучал снова. Спокойно, мягко.

— Ну вот. Я умираю. Ты видишь. Это продлится какое-то время. Кровь будет вытекать из меня. Я останусь здесь до конца. Я умираю. Ты ничего не сделал для этого. Теперь я прошу тебя оказать мне услугу.

Он говорил, а его кровь продолжала течь. Она уже струилась по его ногам.

— Скоро придет день. Смотри. Он не задержится. Солнце осветит хребты на холмах раньше, чем я умру. Ведь для того, чтобы моя кровь вытекла из меня, нужно время. Сбегутся люди. Все поспешат ко мне. Я буду в агонии, но все равно услышу стенания моих близких и — отдаленно — гомон моих нетерпеливых воинов. Я не хочу этого. Ночь скоро кончится. Я не хочу пережить ее. Ты один, Катаболонга, ты один можешь помочь мне. Речь уже не о том, чтобы ты убил меня. Это я уже сделал за тебя. Речь о том, чтобы избавить меня от этого нового дня, который уже рождается и который я не хочу видеть. Помоги мне.

Катаболонга продолжал плакать. Он ничего не понимал. У него не было времени все обдумать. Это так неожиданно обрушилось на него. Он уже чувствовал кровь короля на своих ногах. Его голос проникал ему в душу. Человек, которого он любил, взывал к нему о помощи. Он осторожно взял из рук короля кинжал. И в слабом свете уходящей луны резким движением вонзил его в живот старика. Потом вытянул кинжал из раны и нанес новый удар. Король Тсонгор судорожно икнул и упал. Теперь кровь текла из его живота. Темным пятном она затопляла террасу. Катаболонга опустился на колени, положил голову короля себе на ноги. В последнее мгновение жизни король посмотрел в лицо друга. Но поблагодарить его уже не успел. Смерть внезапно помутила его глаза. Его тело застыло в последней конвульсии, и он остался лежать с запрокинутой головой, словно хотел выпить все огромное небо. Король Тсонгор умер. А Катаболонга где-то в глубине своего существа услышал отдаленный смех. Это звучали мстительные голоса из его прошлой жизни. Они шептали ему на своем языке, что он отомстил за их смерти и должен гордиться этим. Тело короля лежало на его коленях. Застывшее. И тогда, в последние минуты этой долгой ночи Массабы, Катаболонга завыл. И от его звериного воя задрожали семь холмов Массабы. Его стенания разбудили дворец и весь город. Его стенания заставили заколебаться пламя костров Санго Керима. Ночь кончалась ужасными звуками завывания Катаболонги. И когда он осторожно закрыл королю глаза, он закрыл целую эпоху. Он похоронил и свою жизнь. И как человек, которого хоронят заживо, он выл до тех пор, пока не взошло солнце того первого дня, когда он останется один. Навсегда один. Объятый ужасом.