Смерть — это сон. Белая вдова

Глава 1

Бандероль уже ждала его, когда он вернулся домой из лаборатории. Она лежала на столике в холле первого этажа дома из красного кирпича, в котором он жил, на полпути между Хантингтон-авеню и Фенуэем. Аккуратно обернутая коричневой бумагой и перевязанная шпагатом, она выглядела так, будто внутри ее содержится довольно толстый том размером в общую тетрадь.

Именно это и испортило настроение Ларри Финлэю, ибо бандероль в самом деле содержала пухлую общую тетрадь. В которой излагалась его диссертация, над которой он усердно корпел последние восемнадцать месяцев, и которую он отослал в университет чуть меньше двух недель тому назад, питая счастливые надежды на то, что она откроет ему путь к получению столь вожделенной степени доктора наук.

Ему показалось совершенно неправдоподобным, что эту его диссертацию столь быстро прочтут, тем более подвергнут тщательному рассмотрению и вынесут суждение в его пользу. Онемелыми от страха руками он подхватил бандероль, подумав еще при этом о такой неприятной для него учтивости университетской администрации, не поскупившейся оплатить почтовые расходы по обратной пересылке диссертации. Он был настолько уверен в том, что ее примут к защите, что даже не удосужился позаботиться о таком возможном исходе своей затеи.

Не помня совершенно, как он взбирался по лестнице, Ларри обнаружил, что вот он уже в своей квартире на четвертом этаже фасадной части здания и все еще держит в руках злополучную бандероль. Внутри ее оказалась записка, короткое, напечатанное на машинке уведомление на четвертушке стандартного листа со штампом университета вверху.

Записка гласила:

«К немалому нашему сожалению сообщаем Вам, что мы не считаем себя достаточно компетентными, чтобы допустить Вас к защите диссертации на соискание степени доктора наук на основании тех материалов, которые Вы нам представили. Поэтому мы вынуждены вернуть их Вам».

Ниже стояла неразборчивая подпись какого-то безымянного доцента биологического факультета. Вот и все — только эта записка да еще почтовые марки на общую стоимость в семьдесят восемь центов, теперь уже гашенных, которые и обеспечили доставку бандероли в его адрес Почтовым ведомством США.

Он мельком взглянул на обложку из искусственной кожи, к которой было приклеено название — «Новый подход к проблеме гемофилии». Вероятно, ему следовало бы назвать диссертацию «Материнская кровь» или «Смерть по наследству», что звучало бы куда более завлекательно. А с таким скучным названием лучше было не высовываться и так и остаться в безвестности. С таким мыслями он выронил отвергнутую диссертацию на стол, а сам завалился лицом вниз на диван-кровать, в котором он спал по ночам.

Он все еще продолжал лежать в этой же позе, когда в дверь постучалась его хозяйка, миссис Бемисд, и окликнула его:

— Почему вы не подходите к телефону, мистер Финлэй? Я ведь знаю, что вы у себя — я слышала, как вы прошли. Неужели вы не слышите моих истошных криков?

Это звонил из редакции «Гэдзетт» Нед Толмэн, где он проводил пять из каждых семи дней, согнув спину над пишущей машинкой в отделе переписки с читателями.

— Эй, охотник на микробов, — сказал он, — ты не против того, чтобы встретиться сегодняшним вечерком? У тебя ведь теперь, когда ты закончил наконец этот свой ученый опус, должна быть в запасе пара свободных минут?

Ларри во всем честно признался.

— Этот опус только что отвергнут, Нед.

Наступило молчанье. Затем снова раздался в трубке голос Неда.

— Но ведь ты только-только отослал его. Я думал, что ученым мужам понадобится не один месяц для того, чтобы составить мнение о проделанной тобою работе.

— Только, похоже, не в моем случае, — сказал ему Ларри.

— Тем более появилась весомая причина встряхнуться, — заявил газетчик. — Послушай-ка, я знаю одно весьма прелестное местечко в Норт-Энде, где очень вкусно готовят. Почему бы тебе не прихватить с собой Иду и покалякать со мною часок-другой?

— Извини, Нед, — ответил Ларри, — что-то мне сейчас совсем не до веселья.

Следующие пять минут Толмэн что-то яростно доказывал, уговаривал, заманивал лестью, принуждал, даже угрожал самым мелким шантажом, но в конце концов уступил. Ларри очень хотелось встретиться со своим лучшим другом, не меньше, чем хотелось повидаться с Идой, которая была ему даже более, чем другом, но он совершенно не хотел встречаться с ними сегодняшним вечером.

Однако он уже не стал больше валяться на диване. Вместо этого он уселся у окна, закурил и стал разбираться, в чем, собственно, он мог совершить ошибку. Вероятно, подумал он, его ошибка заключалась в слишком уж радикальном подходе к исследуемой теме, в непроторенности той дороги, на которую он вышел, для ученых умов из университета.

В сущности все попытки остановить кровотечение у гемофиликов до сего времени сводились к прямому изучению заболевания и немалым усилиям повысить сворачиваемость крови этих несчастных. Тем не менее, поскольку заболевание это подобно «мотыльку», ибо переносится только женщинами, которые сами обладают иммунитетом ко всем его проявлениям, и передается от них детям, обнаруживаясь в каждом следующем мужском поколении, Ларри решил сосредоточить все свое внимание на женщинах, которые увековечивают это заболевание в куда большей степени, чем сами жертвы его.

Тщательно изучив несколько десятков случаев современных заболеваний и просмотрев сотни к этому времени уже закрытых историй болезни, он пришел к некоторым выводам, достойным по меньшей мере, если не степени доктора, то хотя бы просто внимания медицинских светил. Но, похоже, светочи науки еще не готовы к тому, чтобы рассматривать это заболевание под столь непривычным углом. Вот в чем, по всей видимости, дело.

Либо, что нельзя было совсем исключить из рассмотрения, существовал некий заговор, очень хорошо замаскированный, но дьявольски эффективный, с целью помешать обнародованию любых теорий в отношении этой болезни. Ларри, естественно, постарался побыстрее выбросить из головы подобные мысли, так как они могли привести лишь к возникновению паранойи.

Однако, что было самым досадным, такая мысль все возвращалась и возвращалась. Тогда он попытался мысленно проследить всю историю своей дружбы с Недом Толменом. Он очень давно был с ним знаком, однако они никогда не были особенно близки, пока оба не объявились здесь, в Бостоне, несколько лет тому назад. Ларри устроился на работу в лаборатории одной крупной химикофармацевтической фабрики, Нед занял место помощника заведующего местной редакции «Гэдзетт». Они столкнулись в один прекрасный день лицом к лицу в баре, оба они были здесь одиноки и почти не имели знакомых среди жителей города и поэтому излили друг другу свои биографии и души.

К немалому изумлению Ларри, ибо Нед в науке смыслил ничуть не больше благодушно настроенного кота, газетчик сразу же проявил немалый интерес к тогда еще весьма туманному проекту Ларри повести борьбу с гемофилией так сказать с «черного хода». Вот что он тогда сказал:

— Послушай-ка, охотник ты мой любезный на микробов, ты вышел на прямую дорогу к признанию и богатству, я же — на дорожку к той сенсации, что вытащит меня из этой грязной лужи, нелепого подобия Флит-Стрит, в кондиционированную роскошь редакций «Лайфа», «Тайм», «Форчуна» или даже «Сэтэрдэй Ивнинг Пост». Настоящим я назначаю себя твоим Босуэллом.

— О’кэй, Босуэлл, я разрешаю тебе купить следующую рюмку, — так тогда ответил ему Ларри. Все это было всего лишь забавной игрой, только вот в самом ли деле? С того вечера Нед стал буквально цепляться за фалды его пиджака, он подзадоривал Ларри, ободрял его при неудачах, время от времени даже раскапывал для него тот или иной случай смертельного исхода заболевания из архива отдела некрологов редакции «Гэдзетт».

Почему же, вот что очень хотелось понять Ларри, должен был его друг подталкивать его к столь ошеломляющему провалу? Ведь это было совершенно бессмысленно. Однако что-то определенно было не так.

Он все еще размышлял над такими не имеющими ответа вопросами, когда снова раздался стук в дверь. Посчитав, что это миссис Бемисд, он произнес:

— Прошу прощения, я готовлюсь к тому, чтобы принять душ.

— Тогда повернись ко мне спиной, чтобы не видеть меня, — раздался неожиданный ответ, произнесенный приветливым женским голосом.

Ларри поспешно сорвался с места и отворил дверь. К нему в комнату прошла Ида Стивенс. На ней были широкие брюки такого же синего цвета, как и дельфтский фаянс ее глаз, и простая белая блузка, которая хотя и как будто весьма скромно свисала с ее плеч, не могла скрыть того факта, что под нею было скрыто замечательно много прекрасных соблазнов. Ида была девушкой росту чуть выше среднего, у нее были чуть более, чем обычно, блестящие каштановые волосы, а черты лица были просто очень привлекательными. Она нежно погладила Ларри по щеке и поцеловала в губы. Затем сказала:

— Ларри, только что мне позвонил Нед и сообщил плохие новости. Он сказал, что ты готов позвонить в первую же попавшуюся под руку аптеку и заказать револьвер.

Во взгляде Ларри мелькнула грусть, затем чувство искреннего восхищения девушкой.

— Тебе прямо-таки необходимо лишний раз блеснуть своим остроумием. Не проще ли лечь спокойненько на полу и загородить мне дорогу к выходу?

— О, вот это уже лучше, — серьезно произнесла она. — И еще не мешало бы всем нам двинуть в Горвард, в хирургию, и полюбоваться, как там делают кесарево сечение.

— Не стоит меня столь сильно утешать, — ответил он, нехотя улыбаясь. — Как раз сейчас я сам совсем не хочу испытывать приятные чувства, а ты принуждаешь меня к этому.

— Я еще только начала бороться, — все так же серьезно продолжала Ида, вынимая сигарету из пачки, что лежала открытая на столе. — Ну-ка одевайся и махнули ко мне. Мне не терпится угостить тебя бифштексом «Ида Стивенс».

— А это что такое? — подозрительно спросил он. Ида, прошедшая полный курс домоводства в Академии Мисс Грили в Бэкон-Хилл славилась поистине сверхъестественными кулинарными достижениями.

— Ну, — ответила она, — я просто кладу в духовку вырезку с косточкой толщиной в три пальца, разок ее переворачиваю и подаю в ее же собственном соку. Этой хитрости я понабралась у нашего главного знатока по части поварского искусства Неда Толмэна.

— Скажи спасибо, что ты не поднабралась у него настоящей проказы, — шутливо, в тон ей, произнес Ларри.

Именно Нед снова был тем, кто познакомил его с Идой — он сам был с нею знаком еще по Нью-Йорку. В некотбром смысле девушка эта была для них загадкой.

У Иды водились деньги — сколько, Ларри сам никогда не спрашивал, она же об этом умалчивала. Однако ее шикарная трехкомнатная квартира в фешенебельном районе, та небрежность, с которой она относилась к своим очень недешевым нарядам, ее «учеба» у мисс Грили — все это, взятое вместе, говорило красноречивее всяких слов о пухлых пачках обведенных золотой каймой акций процветающих компаний, не говоря уже о пятизначных счетах в банке.

К тому же Ида принадлежала к одной из тех немногочисленных семей, о которых всегда говорят с некоторым придыханием, хотя и родители ее, так же, как и его, уже поумирали — именно это, пожалуй, было той главной причиной, что так влекло их, молодых людей, рано оставшихся сиротами, друг к другу. Говорила она еще как бы невзначай, и притом очень редко, о том, что вот погостила она у своей бабушки то в Нью-Йорке, то в Калифорнии, то в Вест-Индии. Ларри же довелось попутешествовать только во время прохождения его воинской службы.

Пока они ехали в такси к Иде, он размышлял над тем, не помешали ли именно эти социальные и финансовые факторы его еще большему сближению с Идой. И как бы это ни было досадно, он все больше склонялся к тому, что именно так оно и было — и стал сам себя ругать как сноба, только наоборот, влюбленного в свою бедность сноба.

Нед Толмэн без особой охоты расстался с гладким фасадом облицованного вермонтским гранитом многоквартирного дома, в котором жила Ида. Это был высокий стройный молодой человек с подвижным лицом цвета новенького бумажника из хорошо выделанной поросячьей кожи.

Его присутствие в провинциальной газете, каковой являлась бостонская «Гэдзетт», было чем-то вроде небольшой загадки, ибо Нед был близок к тому, чтобы стать автором передовиц газет, резиденцией которых был Манхэттен, когда, незадолго до того, как в Бостоне обосновался Ларри, он вдруг уволился из одного из самых известных информационных агентств и поступил на работу в редакцию «Гэдзетт».

Он поприветствовал Иду толчком под ребра и, взглянув на Ларри, произнес:

— Насколько я понимаю, ты привел вкуснятину на каблучках. Только что-то вид у нее не очень-то такой, будто она счастлива, что ее со смаком проглотят. Если это так, то это означает, поскольку она все-таки в нашей компании, что она либо недожарена, либо у нее опасные гомосексуальные наклонности.

— Ты меня утомляешь, — подлаживаясь под тон приятеля, произнес с напускным апломбом Ларри.

К квартире Иды они поднимались в кабине лифта в атмосфере смешной в своей нелепости перебранки, которая умышленно была затеяна Недом для поднятия столь низко павшего морального состояния Ларри. Но как только Ида усадила их по разные стороны бутылки, стаканов и льда, а сама упорхнула в кухню дожаривать телятину, Нед уже совершенно серьезно посмотрел на Ларри и сказал:

— Прости, малыш, если я сейчас немножечко перестарался. Но меня-то, что ты мне рассказал, рассердило не меньше, чем тебя самого. Ведь в конце-то концов, я тоже приложил кое-какую руку, когда ты начал разрабатывать эту тему.

— Я все еще продолжаю считать ее важным объектом исследования, — сказал Ларри. — Возможно, этот орешек еще не совсем по зубам современной науке. — Он попытался улыбнуться.

Газетчик покачал головой.

— Давай не будем сами себя дурачить, — задумчиво произнес он. — После того, как ты позвонил, я произвел кое-какую проверку. Связался с одной своей давней подружкой, которая знает смазливую малютку, сидящую за пишущей машинкой в приемной кабинета декана, ожидая, когда из нее наконец что-нибудь вылупится. — Он покачал шутливо головой и продолжал. — Все, что мне удалось выяснить — это то, что здесь не может быть и речи об ошибке. Прибыло указание откуда-то свыше дать от ворот поворот твоему шедевру.

— Странное дело, — произнес Ларри. — Ты имеешь в виду, что в самом деле имеется кто-то или что-то, серьезно противодействующее мне?

— Моя осведомительница примерно именно так и высказалась.

— Но почему, ради всего святого? — удивился Ларри. — Какой в этом смысл?

— Еще какой — при определенном стечении обстоятельств, — воскликнул Нед, сердито уставясь на свой стакан. — К несчастью, наши самые высоко уважаемые учреждения состоят из простых грешных мужчин и женщин, которые временами творят такие гнусности, каким сам дьявол мог бы позавидовать.

— Ты понимаешь хотя бы, о чем ведешь речь? — недоверчиво спросил Ларри.

— Естественно, понимаю, что я говорю, — ответил Нед. — Ларри, мальчик мой, единственное, что ты никак не можешь втемяшить в свою твердую, как из корунда, башку, это то, что ничего нет более святого на всем этом белом свете, чем та корова, вырезку из филе которой Ида сейчас жарит в своей кухне. Я, как мне кажется, достаточно ясно выразился?

— Нет, — быстро ответил Ларри. — Но я не отступлюсь.

В дверях появилась Ида в ярком фартуке.

— Ларри, дорогой, я надеюсь, ты не станешь прошибать своей головой каменную стенку. Ты такой способный — есть еще так много других сфер в науке, где ты можешь себя показать.

— Ну-ка ступай назад к своей сковородке, женщина! — сделав красноречивый жест рукой, скомандовал Нед.

— Ладно, ладно, — сказала она поворачиваясь, — но я продолжаю считать, что Ларри не прав.

Похлопав ласково по бутылке, Нед заметил:

— Женщины! Или их, или нас следует тихонько придавливать еще в пеленках. Вечная война! И еще какая!

Ларри молча прихлебнул виски. Обычно алкоголь с немалым трудом завладевал его головой, но в этот вечер, скорее всего, вследствие его угнетенного морального состояния, он почти сразу же почувствовал, как алкоголь после первого же глотка всосался в его кровь.

— Ладно, — произнес он, не делая на том особого ударения, а скорее для того, чтобы успокоить свой взбудораженный ум, — предположим, у кого-нибудь в самом деле были — и есть — какие-то причины мне напакостить. Но почему?

— Честно говоря, и сам не знаю, мой дорогой неоперившийся приятель. Но я настроен обязательно выяснить, что к чему. Запомни: когда ученый делает ставку в своей карьере на какую-нибудь теорию, он отстаивает ее до конца. Подумай о том, как Исаак Ньютон отстаивал нелепые принципы алхимии после того, как подарил нам свои три великие законы физики. Очень много сделал Чарлз Форт для того…

— Форт! — вскричал Ларри, перебивая друга. — Он был чокнутым, шарлатаном, полным идиотом!

— Не совсем полным, — ответил Нед. — Кое-что из высказанных им предположений имеет смысл. Он был уверен в том, что любая научная теория проходит в своем развитии три стадии: на первой стадии пока что еще только гипотеза подвергается всеобщему осмеянию как нечто совершенно неправдоподобное, на второй она единогласно всеми принимается как откровение свыше, наконец, на третьей от нее отказываются как от нелепой и ошибочной. В его понимании каждая такая теория на второй своей стадии развития не менее нелепа и сумасбродна, чем на двух других.

— Боже праведный! — воспротестовал Ларри. — Да ведь научная теория имеет ценность не сама по себе, а в своем взаимоотношении с общим объемом знаний в тот период, когда ее принимают. Если ты разделяешь представления Форта в отношении научных теорий, то… — Здесь он сделал паузу, прищурился, глядя на своего приятеля, и произнес: — А какое имеет вообще отношение Форт к моей диссертации?

— Самое непосредственное, — спокойно ответил журналист. — Кто-то из сотрудников университета, по всей вероятности, разработал такую теорию, объясняющую гемофилию, которая совершенно не стыкуется с твоей. И вместо того, чтобы честно отказаться от своих взглядов, он пускается во все тяжкие, не гнушаясь и подлостью, для того, чтобы заткнуть тебе рот.

Ларри неодобрительно фыркнул.

— Но ведь это совершенно бессмысленно, и ты прекрасно это понимаешь! Нед, мне кажется, ты что-то знаешь такое, о чем мне пока что недоговариваешь — а я считаю, что имею право знать всю правду об этом.

— Если бы я о чем-то со всей определенностью знал, я бы непременно рассказал бы тебе об этом, чурбан ты этакий!

Однако Ларри, поглядев на него, не успокоился и погрузился в раздумье. В это время в двери, что вела в кухню, появилась Ида, обвела взглядом своих гостей и сказала:

— Вы, что, отсыпаться сюда заявились? Ну-ка, котята, встрепенитесь, ваша мамочка-кошка сейчас угостит вас жареной телятинкой.

Глава 2

Когда Ларри снова почувствовал себя неким вполне отвечающим за себя неразрывным целым, то обнаружил, что восседает в очень неудобной позе в жестком, обитом только холщевиной кресле, сразу же напомнившем ему старомодные сиденья в пульмановских вагонах неподатливой твердостью своей обивки. Вокруг — пальмы в горшках и стены под розовый мрамор, будто это вестибюль гостиницы, возведенной еще в самом начале века и с тех пор не модернизированной.

Он бросил взгляд на толстый пакет, что лежал у него на коленях — в нем была диссертация, которую столь мастерски отфутболили всего лишь днем раньше — и подумал, что он, наверное, все-таки сошел с ума. Несмотря на все то, что говорил ему Нед Толмэн о противодействии его исследованиям, в сумраке вестибюля гостиницы, да еще с похмелья, ему казалось, что куда вероятнее то, что он все-таки просто написал никуда не годную диссертацию.

Он определенно, должно быть, совсем ополоумел, отправившись в Нью-Йорк в надежде, что ее прочтут в Колумбийском университете. Теперь у него было совершенно непреодолимое желание плюнуть на все, покинуть вестибюль отеля «Квинз Краун» и первым же поездом вернуться поскорее в Бостон.

Хотя было и весьма маловероятным то, что он потеряет работу в лаборатории, Ларри решил, что все-таки будет лучше, если он отошлет своему боссу телеграмму, в которой объяснит причину сегодняшней отлучки на работе.

Он поднялся, пересек весь вестибюль и отправил телеграмму. Часы с позолоченными стрелками над доской с ключами сообщили ему о том, что еще нет девяти утра. Не было никакого смысла представлять свою родившуюся под несчастливой звездой диссертацию до десяти часов.

Запах горячего кофе, гренков, бекона и других блюд на завтрак приятно щекотал его ноздри, и Ларри, сунув пакет под мышку, пересек вестибюль и вошел в обеденный зал отеля.

Он заказал фрукты, копченую семгу, горячие оладьи и кофе. Пока он все это заказывал старшему официанту, он заметил, как в это же время место за столиком у противоположной стены занимал какой-то невзрачный сумрачный субъект.

У этого невзрачного сумрачного субъекта одно плечо было чуть-чуть выше другого, что придавало ему какой-то сморщенный вид, да и весь он казался каким-то перекошенным в левую сторону. При иных обстоятельствах Ларри вряд ли удостоил бы этого субъекта более чем мимолетным взглядом — но он отчетливо помнил, что видел этого человека, когда он опускался на сиденье с противоположной стороны прохода в вагоне электрички, которою он воспользовался для того, чтобы приехать сюда из Бостона.

На какое-то мгновенье в голове у него промелькнуло — а не преследует ли его вот этот тип, однако он сразу же постарался выбросить из головы эту мысль как еще одно указание на параноидальное мышление, что совсем не улыбалось Ларри. Он решил, что это просто случайное совпадение — еще один бостонец, который сел в один и тот же поздний поезд, направлявшийся в Нью-Йорк, а затем решил остановиться в «Квинз Краун».

Отведав ледяного компота с инжиром и ананасными дольками, которые выглядели не очень-то аппетитно, но оказались очень вкусными, он попытался восстановить в своей памяти все по порядку, что происходило этим суматошным вчерашним вечером. В том состоянии душевного расстройства, что он поначалу находился, третья рюмка у Иды оказалась тем решающим фактором, что определил все, что последовало после этого.

Ида на сей раз превзошла саму себя в своем кулинарном искусстве, и поджаренная ею телятина в самом деле была шедевром кулинарии. Под стать было и виски, что ее сопровождало. Мало-помалу вечер превратился в непрерывный спор, в котором Нед настаивал на том, чтобы Ларри продолжал разрабатывать единожды затронутую им тему, а Ида с равной настойчивостью уговаривала его полностью бросить эту затею.

— Нед, если ты и дальше будешь внушать Ларри мысль о том, что кто-то намеренно ему пакостит, ты можешь спровоцировать у него возникновение мании преследования. Кроме того, даже если это и правда — сама-то я ни за что в это не поверю — все равно для него совершенно бессмысленно прошибать стенку своею не такою уж крепкой башкою.

На что Нед, отбросив обычное свое цветистое многословие, отвечал так:

— Но, Ида, дорогая моя, если в самом деле кто-то злоупотребляет своим положением в университетской иерархии, то почему бы нам не выяснить, кто это и каковы его мотивы?

— И все это только для того, чтобы ты мог наскрести кое-что для своей дрянной газетенки? — с необычным для нее пылом произнесла всегда такая спокойная Ида.

Нед же криво усмехнулся и произнес:

— Разумеется, мне нужен материал для газеты — черт возьми, такая уж моя работа, собирать материал для будущих статей. Но еще больше мне очень хочется вывести на чистую воду тех подлецов, что творят подобные гнусности.

— А если окажется так, что не будет ни подлецов, ни гнусностей, что ты просто обольешь грязью многих ни в чем не повинных людей? — с тою же горячностью парировала Ида.

— Все равно остается та потенциальная несправедливость, от которой страдает Ларри и которую надо исправить. Ты это прекрасно понимаешь ничуть не хуже меня, — ответил Нед. — Мне же лично что-то начинает казаться, что ты благосклонна к этому гнусному типу, нагадившему Ларри.

Из светло-голубых глаз Иды брызнули слезы, что наконец расшевелило Ларри из его торжественного полузабытья над полной рюмкой, он привстал и произнес:

— Почему бы вам обоим не примолкнуть? Что с того, что кому-то в здешнем университете не понравилась моя диссертация — в самом деле, что с того? Я отправлюсь с нею в Нью-Йорк и попрошу, чтобы ее рассмотрели в Колумбийском университете. Считается, что Уиттэкер очень компетентно возглавляет тамошний биологический факультет.

Это заявление вызвало появление новой волны аргументов и контраргументов. Нед сразу же поддержал его акцию, Ида стояла насмерть против нее. В конце концов ее очевидное неверие в значимость его работы настолько уязвило Ларри, что он встал во весь рост и громко рявкнул, что он забирает свою диссертацию и отправляется с нею в Нью-Йорк прямо сейчас.

В столь позднее время самолеты уже не летали, а ночной скорый уже отправился с Южного вокзала, нафаршированный спящими пассажирами. После того, как Ларри заглянул к себе домой, чтобы забрать диссертацию, ему пришлось дожидаться еще долгие полтора часа, пока в Нью-Йорк не потащилась ночная электричка.

Он продремал почти все то время, что находился в поезде, но по-настоящему заснул, когда присел в вестибюле гостиницы «Квинз Краун», расположенной всего лишь в нескольких кварталах от биологического корпуса, куда он надеялся переправить свою диссертацию. В целом, бывало, что он и лучше чувствовал себя, проснувшись утром.

Теперь же он еще все больше и больше начинал страдать от острого приступа малодушия. Его испугала дерзость собственного поведения. Однако в характере его было что-то такое, что прямо-таки заставляло его пройти через все это — он это четко сознавал, несмотря на собственную свою застенчивость.

Вскоре Ларри, продолжая пережевывать лососину, обнаружил, поначалу даже как-то машинально, что он внимательно наблюдает за невзрачным субъектом, сидевшим за столиком у стены. Человек этот каким-то весьма странным образом, почти что как курица, склевывал пищу, предварительно разломав ее на маленькие кусочки, чтобы они, что ли, соответствовали его наружности.

В какое-то мгновенье человек этот поднял взор, и его бесцветные глаза встретились с глазами Ларри. На один миг они расширились в панике, но затем взгляд его, устремленный на Ларри, стал откровенно задумчивым и спокойным, что могло только свидетельствовать о том, что это его хладнокровие было явно наигранным, в его взгляде через очки Ларри увидел такую враждебность, какой еще никогда не доводилось за свою сравнительно короткую жизнь встречать молодому биологу.

Ларри первым отвел глаза в сторону. Ведь в общем-то, сказал он самому себе, ввязаться в состязание с незнакомцем кто кого дольше переглядит — значит выявить истинную меру силы воли своей или своего визави. Он насадил на свою вилку еще кусочек семги, но теперь она показалась ему на вкус какой-то металлической, неожиданно потеряв всю свою прелесть.

На какую-то секунду или две он задумался, пытаясь припомнить, где именно этот кислый вкус стал ему таким знакомым. Затем на память ему пришло, как он поспешно проглатывал плохо пережеванную пищу прямо из консервной банки у подножья одной из высоток в Корее перед самым первым в своей жизни настоящим боем. Именно такой же вкус еда приобрела для него сейчас.

Это был вкус страха.

Столь злобный взгляд, брошенный в его сторону этим невзрачным субъектом, мог означать только одно — то, что он преследовал Ларри от самого Бостона. Значит, в самом деле существовал какого-то рода заговор против него. И он никаким параноиком, значит, не был.

Успокоившись подобным образом, Ларри расплатился за завтрак, не забыл дать на чай официанту и вышел из обеденного зала. На часах в вестибюле было девять — сорок две. Он вышел на тротуар перед гостиницей и, щурясь от яркого утреннего солнца, не спеша двинулся в сторону Морнингсайд-Хейтс к университету.

На углу Бродвэя он на мгновенье приостановился и оглянулся. Чуть более половины квартала ниже по склону невзрачный тип остановился, глядя на витрину магазина, которая, Ларри это отчетливо помнил, была совершенно незаполненной.

«Черт побери, — выругался он про себя. — Что бы это все означало?»

Сворачивая к северу, к месту своего назначения, Ларри рискнул бросить взгляд исподтишка на своего преследователя и успел заметить, как этот невзрачный тип едва увернулся из-под колес набирающего скорость автобуса, направляющегося к центру города. Ларри непроизвольно ускорил шаг. Он не знал, чего собственно домогается этот такой невзрачный с виду плюгавый субъект, но у него не было ни малейшего желания дать ему возможность догнать его.

Когда он почувствовал, как кто-то похлопал его по плечу указательным пальцем, Ларри аж подпрыгнул от неожиданности, едва не выронив на асфальт свою диссертацию. Раздался спокойный, совсем не грубый голос:

— Спички найдутся?

— Бе… ээ… — запинаясь, выдавил из себя Ларри. — Простите, я очень тороплюсь.

— Э нет, мистер Финлэй, вам совершенно ни к чему торопиться.

Услышав свое имя из уст незнакомца, Ларри сразу же вышел из оцепенения. Остановивший его был коренаст и грубо сколочен, его лицо кирпичного цвета было все испещрено шрамами, у него были грязно-рыжие волосы, скорее напоминавшие всклокоченную шерсть ирландского сеттера. Он стоял, широко расставив ноги, и полностью перегораживал дорогу Ларри.

Тогда Ларри попытался сделать другой заход.

— Мне непонятно, откуда вам известно мое имя, но сейчас мне нельзя задерживаться. Мне нужно доставить эти бумаги вот в это здание. — С этими словами он кивнул в сторону беспорядочно разбросанных университетских зданий тяжеловесной архитектуры справа от себя, — а меня еще преследует вон тот тип.

— Очень интересно, — сказал ему незнакомец. — Где же этот тип?

Ларри обернулся и увидел медленно к ним приближающегося невзрачного плюгавого субъекта.

— Вон тот мужчина в сером костюме, — сказал он. В это время объект его наблюдения, поняв, что говорят именно о нем, ускорил шаг, чтобы как можно быстрее проскользнуть мимо Ларри и незнакомца.

— Ну-ка полюбуйтесь, Финлэй, — произнес, почти не открывая рта, красномордый незнакомец.

Он перегородил дорогу плюгавому, выставив вперед мускулистую руку так, что преследовавший Ларри едва не уткнулся в нее.

— Сейчас ты у меня получишь, подонок, — произнес он. — Сколько раз я предупреждал тебя не ошиваться около моей сестры.

Взгляд плюгавого метался между Ларри и коренастым, испуганный и исполненный отчаянья.

— Уверяю вас, мистер… — проблеял он.

— Здесь нет никакой ошибки, подонок, — зловеще произнес красномордый. — Если кто-нибудь и совершил ошибку, так это ты, фраер. Вот тебе! — Он настолько неожиданно толкнул плюгавого, что тот, спотыкаясь, отлетел далеко назад. Очки слетели с его носа, а незнакомец, одним быстрым движением, наступил прямо на них подошвой своего тяжелого ботинка, превратив их мгновенно в стеклянную пыль.

Услышав, как хрустят стекла его очков, плюгавый издал отчаянный вопль. Теперь, без очков, у него был крайне глупый вид, он стоял и часто-часто моргал своими водянистыми глазами. Затем, издав еще один отчаянный крик, он повернулся к ним спиной и заковылял к югу, то и дело натыкаясь на случайных прохожих, оказывавшихся у него на его нетвердом теперь пути.

— Вы этого недоноска имели в виду, мистер Финлэй? — спросил у Ларри таинственный незнакомец. Тот только смущенно кивнул в ответ. — Ну что ж, давайте пройдем к биологическому корпусу. Вы ведь именно туда собирались, разве не так? — Теперь из его речи начисто исчез агрессивный простонародный ирландский акцент.

— Послушайте, — произнес Ларри, — я вполне способен самостоятельно доставить по назначению свою диссертацию. Только вот мне хотелось бы узнать, откуда это вам известно все это?

— Мне известно не так уж много, — последовал ответ. — Просто мой босс велел мне сегодняшним утром прийти сюда и подождать вас, а затем удостовериться, чтобы с вами ничего худого не случилось. Он показал мне ваш фотоснимок.

— А что такое худое может со мною случиться? — не унимался Ларри.

— Теперь — ничего, — произнес неизвестный с такой устрашающей уверенностью. — Теперь вы уже не сможете пожаловаться на то, что что-нибудь случится. — Они были теперь прямо напротив входа в биологический корпус, и Ларри собрался уже было перейти улицу. Но его попутчик легонько потянул его назад.

— Давайте лучше обождем немного, — произнес он. — Так будет безопаснее.

— Мне начинает казаться, что один из нас с ума спятил, — сказал Ларри. Он в какой-то мере испытывал те же чувства, что и Алиса, когда прошла сквозь зеркало. В голову ему ничего не приходило такое, что могло бы хоть как-то прояснить, что же это такое происходит на самом деле.

Они обождали пять минут, затем оба закурили и подождали еще пять. Положение, отметил про себя Ларри, становилось все более и более нелепым. Почему он позволил, чтобы его так долго задерживали, он сам никак не мог уразуметь. Однако краснолицый незнакомец знал, как его зовут, помог избавиться от плюгавого, в голосе его сквозила уверенность, более присталая старшему сержанту или офицеру полиции.

Мимо проходили студенты и преподаватели, направляясь в свои лаборатории или учебные аудитории. Внешне их перемещения казались совсем беспорядочными, неторопливыми, даже как будто бесцельными. А затем из одного из зданий по другую сторону улицы, что вела к студенческому городку, быстрой походкой выскочил высокий молодой человек. Хоть фактически он и не бежал, но было явно видно, что он отчаянно спешил. Он быстро скрылся из виду, направляясь в сторону Бродвея.

— Давайте пойдем, — предложил Ларри.

— Одну минутку… — произнес незнакомец, обхватывая своими стальными пальцами предплечье Ларри. — Кое-что начинает происходить.

В это же самое мгновенье из того же самого здания, откуда вышел молодой человек, буквально вырвались двое, один из них был в серой форме полиции студенческого городка. Вокруг них тут же образовался немалый галдеж, состоящий из громких криков, чьих-то взволнованных объяснений, топота множества ног. Краснолицый прислушался, затем остановил одного из студентов, который бежал вприпрыжку из этого же здания.

— Что там стряслось? — спросил он.

— Какой-то ненормальный только что застрелил одну из стенографисток в кабинете декана биологического факультета, — на ходу пояснил он. — Пропустите меня, я и без того опаздываю на занятия.

Незнакомец отпустил студента, затем повернулся к Ларри и произнес:

— Не думаю, чтобы они там сегодня слишком уж интересовались чьими бы то ни было диссертациями.

— Разумеется, — сказал Ларри. — Черт бы их всех побрал! — Что-то, так ему теперь казалось, упорно мешает тому, чтобы его работа была прочитана и оценена по достоинству. Он медленно побрел вместе с незнакомцем к Бродвею.

У него возникла мысль вернуться в гостиницу и попробовать договориться о встрече с факультетским начальством по телефону. Он уже было повернулся в сторону отеля, но тут вмешался его попутчик.

— Эй, а ведь мне велено привести вас. Мой босс хочет потолковать с вами.

— Извините меня, — сказал ему Ларри, — но если вашему боссу так уж этого хочется, то он может позвонить мне в гостиницу «Квинз Краун».

— Я не слышал, чтобы мне давали указания на сей счет.

Боковым зрением Ларри уловил, как на мостовой совсем близко к тротуару, по которому они с незнакомцем шли, подъехал огромный черный автомобиль. Но у него не оказалось времени заметить ни его марку, ни номер, так как кулак краснолицего, казалось, очень нежно прошелся от его подбородка и вдоль щеки аж до самого уха. И как только кулак и его подбородок вошли в соприкосновение, Ларри вообще потерял возможность замечать что бы то ни было.

Глава 3

Очнувшись, он понял, что лежит на кровати. Даже не открывая еще глаз, он мог сказать, ощущая простыню прямо на своей коже, что он просто сорвал с себя одежду и завалился в чем мать родила. Миссис Бемисд, отметил он про себя, должно быть застелила постель необыкновенно приятными на ощупь простынями и наволочкой.

Наслаждаясь роскошью такого непривычного для него комфорта, Ларри слегка пошевелился, все еще не приподнимая век. Тело его по достоинству могло оценить такую роскошь, чего нельзя было сказать о его голове. Каким это дураком нужно было быть, нахлебавшись так много виски у Иды — а судя по тупой боли в нижней челюсти, он решил, что, должно быть, где-то упал и хорошенько стукнулся.

И к тому же приснился ему сон — такой реальный во всех мельчайших подробностях! События прошедших суток одно за другим стали проплывать в его памяти — жаркий спор у Иды, решение отправиться в Нью-Йорк, томительный переезд в поезде, завтрак в «Квинз Краун», невзрачный плюгавый субъект, грубиян-незнакомец с волосами цвета шерсти ирландского сеттера, пальба в биологическом корпусе…

Как все это странно, решил он — то, насколько склонным к мелодраме может стать рассудок под воздействием алкоголя и нервного перенапряжения. Ну что ж, пора открыть глаза и обнаружить, что смотрит на привычную вязь мельчайших трещин в штукатурке потолка своей комнаты в доме, принадлежащем миссис Бемисд на улице Фенуэй.

Он решил, что с него корона не упадет, даже если и придется принести свои извинения Неду и Иде, и заняться улаживанием других столь же насущных для него дел. Очень медленно, потихоньку, он приоткрыл веки — и обнаружил, что глядит на девственно чистую поверхность белого потолка, в самом центре украшенного очень с виду дорогой цветной розеткой, с далеко выступающим замысловатым рельефом.

Присев на кровати и поддерживая равновесие двумя руками, он произнес «Господи Иисусе!» и стал смущенно озираться вокруг.

Он возлегал на поистине царском просторном ложе из темного красного дерева, украшенном золотыми пчелами — эмблемами Наполеона, Императора французов времен Первой Империи. На этом ложе — насколько он сам мог судить своим изумленным взглядом — мог выспаться целый наряд императорской гвардии или целый гарем жен и наложниц. И ничего удивительного не было и в том, насколько приятными для кожи были простыни.

Стены были также задрапированы атласными обоями, представлявшими из себя перемежающиеся полосы бледно-золотистого и темно-пурпурного цветов, с восхитительными очень глубокими тиснениями, изображающими различные эротические сцены с участием самого современного вида нимф и пастушков, весело и сладострастно резвящихся в совершенно бесстыдной распущенности Века Просвещения. Через единственное изогнутое сверху окно Ларри была видна только листва деревьев, частично закрывавших вроде бы стену из серого камня фасада какого-то замка в Нормандии.

Ларри ступил на мягкий красный цветастый ковер, который простирался от одной стенки до другой, с тревогой посмотрел на себя в замечательное венецианское зеркало величиной в рост человека, которое занимало большую часть противоположной стены. Открыл дверь, обнаружил, что заглядывает во встроенный шкаф, который мог вполне сойти за целую комнату в современной квартире. Он оказался пустым.

Двигаясь вправо, он попробовал еще одну дверь, которая, как ему казалось, вела наружу. Позолоченная рукоятка легко повернулась под его рукой, однако сама дверь открываться не захотела. Она была заперта снаружи. Чувствуя, как в нем зашевелилась паника, Ларри повернул налево и попытался открыть еще одну дверь, которая была во встроенном шкафу. Она легко открылась, и он обнаружил, что очутился в изысканнейшим образом устроенной ванной комнате двадцатого века.

Он вытер неожиданно покрывшийся испариной лоб внутренней стороной предплечья. На какое-то мгновенье у него возникло жуткое ощущение, будто он в самом деле каким-то образом перенесен назад во времени, в наполеоновскую эпоху. Он прошел к сводчатому окну, заглянул за тяжелые полотняные портьеры и увидел, что дерево принадлежало к ровному ряду других таких же деревьев, которыми была обсажена любая поперечная улица на Манхэттене, что здание напротив было попросту псевдонорманнской архитектуры, возведенное каким-нибудь удачливым биржевым спекулянтом во времена промышленного бума. Ларри осторожно попробовал открыть окно — оно даже с места не сдвинулось.

Он все еще так и стоял у окна, тщетно пытаясь разложить все по полочкам в своем привыкшем к порядку уме ученого, когда легкий скрип где-то сзади заставил его обернуться. Дверь отворилась и в комнату вошла высокая, длинноногая смуглянка почти что испанской внешности из-за черного, как смоль, цвета своих волос. В одной руке у нее была газета, в другой — зажженная сигарета. Через плечо перекинут мужской домашний халат.

Слишком ошеломленный, чтобы своевременно юркнуть из соображений скромности под атласные простыни, Ларри так и остался стоять обнаженный, в полнейшем оцепенении, пока девушка не швырнула ему халат. Он очень хорошо сознавал, что подвергается весьма любопытному осмотру с ее стороны, пока он, согнувшись всем телом, ловил брошенный ему халат. Это было поистине императорское одеяние в пурпурных и золотистых тонах и достаточно большое, как решил Ларри, для того, чтобы в нем могли закутаться четверо таких, как он.

— А куда же это подевалась моя одежда? — недовольным тоном спросил он.

Высокая смуглянка одарила его почти что джокондовской улыбкой.

— Ни о чем не спрашивайте у меня, мистер Финлэй, — сказала она, слегка пожав плечами. — Как я полагаю, какое-то время вам придется удовлетворяться только этим халатом. Если вы не предпочтете демонстрировать красоту своего языческого тела.

— Ну-ка заткнись, — грубо оборвал ее Ларри. У него тупо ныла челюсть, рассудок все еще не освободился полностью от дурмана, да и все остальное настолько портило ему настроение, что пока что ему было совсем не до шуток. — Кто вы? — еще добавил он.

— Меня зовут Долорес, — ответила она с некоторым озорством. — Но если хотите, можете называть меня мисс Грин.

— Покороче, пожалуйста! — взмолился он, с трудом подавляя в себе импульс придушить девушку. — Мне нужно выбраться отсюда. Где я?

— Слава богу, вы с самого начала не спросили об этом у этого старого каштана, что за окном, — очень серьезным тоном ответила Долорес Грин. Она присела на краешек кровати, вытащила серебряный портсигар из темной со множеством блесток твидовой юбки, предложила закурить Ларри. Когда он раскурил сигарету, сказала ему:

— Вы занимаете четвертый этаж с фасада из восьми на 75-й улице на Манхэттене. Вас сюда привезли вчера в 10.33 утра, и с тех пор вы непрерывно спали. Вас устраивает такое объяснение?

Ларри бросил в ее сторону пристальный взгляд, затем произнес:

— Вы и сами прекрасно понимаете, что не устраивает. Почему я должен был проспать так долго? Я был одурманен?

— Можете это и так называть, — равнодушно произнесла смуглянка. Она была, наконец-то это полностью до него дошло, исключительно красивой молодой женщиной. Ее перламутровая кожа буквально дышала завидным здоровьем, глаза прямо-таки светились интеллектом.

Однако он тут же подумал об Иде и о цели приезда в Нью-Йорк и решил не поддаваться капризам своего такого неустойчивого характера. Поэтому он произнес, как ему самому казалось, очень спокойно и размеренно:

— Насколько я полагаю, вы понимаете, что являетесь соучастницей похищения, мисс Грин, и что стоит мне только выбраться отсюда, если это мне когда-нибудь удастся, то я тотчас же выступлю с обвинением против вас и всех, кто еще связан с этим заведением, что будет означать тюремное заключение для всех вас. Если же вы мне поможете, я, может быть, исключу вас из числа обвиняемых. Так вы станете благонамеренной девушкой или нет в данных обстоятельствах?

Ее длинные стройные пальцы потянулись к верхним пуговичкам ее блузки. С откровенным простодушием она спросила:

— Вы хотите побыть со мною в постели прямо сейчас или лучше подождете, пока не переговорит с вами мистер Корнмэн?

Ларри в отчаяньи взъерошил волосы.

— Какое-то время, уже прямо сейчас, мне казалось, что я сошел с ума, — сказал он, как бы не замечая предложения девушки.

— А теперь вы считаете, что это, скорее, я сошла с ума? — отпарировала девушка, во всех таких с виду серьезных, точеных чертах ее лица сквозила откровенная насмешка. — А что еще прикажете мне делать, когда такой симпатичный молодой человек просит меня быть благонамеренной в такой роскошной спальне?

Странная, в чем-то даже очень волнующая мысль пришла ему в голову — стоит ему только подыграть ей в этом ее шутливом настроении, она нисколько не колеблясь выполнит те функции, на которые столь откровенно намекала. А такой возбуждающей эту мысль делала все более неотразимая внешняя красота Долорес Грин.

Он заставил себя взглянуть ей прямо в ее темные глаза и произнес:

— Насколько я понимаю, вы не против того, чтобы прожить долгую и счастливую жизнь, и поэтому вот сейчас я очень хочу, чтобы вы помогли мне поскорее выбраться отсюда. Время для забав придет, возможно, позже.

Темная бровь девушки чуть-чуть дернулась, красивые полные губы сразу недовольно надулись. Темные глаза ее, глядевшие прямо на Ларри, казалось, стали каким-то необъяснимым образом все больше и больше расти, готовые как бы заполнить всю комнату. Хриплый, похотливый смешок как бы завис в воздухе, за ним последовали страстные слова, произнесенные низким, грудным голосом.

— Есть только одно время для забав — всегда! И такое время и сейчас!

Ласковые, такие гибкие, но вместе с тем и неожиданно сильные руки стащили с Ларри халат, мягкие, податливые губы прилипли к его губам, их обоих сразу же окутал терпкий, возбуждающий запах духов брюнетки, погрузив их обоих в атмосферу чувственности. Он понимал, что ему следует бороться, но он самым оскорбительным образом оказался настоящим слабаком, слабеньким, как котенок или щенок. Агрессивный ее язык, казалось, полностью лишил его рот собственной воли, затем то же самое проделал с его грудью, с его животом, принудив его, голого и беспомощного, повалиться на постель.

Он как-то довольно смутно, но осознавал, что она что-то делает и с собою, со своей одеждой. На какое-то мгновенье взору его явилось ее вытянутое, бархатистое, цвета слоновой кости такое завораживающее совершенно обнаженное тело, когда она стянула свое платье через голову и небрежно сбросила его на ковер.

Ему хотелось бороться, но он никак не мог. Но стоило только обрести ему свое нормальное мужское естество, как снова глаза ее, большие темные глаза заполонили всю вселенную, снова тихий, но такой сладострастный смех зазвучал в его ушах, только на сей раз обнаженное тело девушки полностью слилось с его телом. Он попытался было высвободиться, однако уже всего лишь через несколько мгновений, он больше уже не мог и не хотел бороться. А затем его ждало еще одно унижение, как только он понял, что несмотря на первоначальный импульс, он совершенно неспособен удовлетворить вожделение девушки.

— Черт! — воскликнула она. — Вы, должно быть, очень высоконравственное существо, если выработали в себе такую сопротивляемость. — Она поднялась, начала одеваться. — Какая жалость. Наверное, вы станете в большей мере — мужчиной, — когда позавтракаете. Но мистер Корнмэн хочет, чтобы вы взглянули вот на это, прежде чем надумаете совершить что-нибудь опрометчивое. — С этими словами она передала ему газету.

Как и всякий иной молодой человек, не лишенный нормального честолюбия, Ларри давно уже мечтал о том времени, когда увидит свое имя в заголовках. Однако в данных обстоятельствах такое было скорее потрясением, чем чем-то приятным. Заголовок гласил:

Ужаснувшись, он заставил себя читать дальше. Как выяснилось, мисс Эрлин Крэйди, одна из штатных секретарей-стенографисток факультета биологии Колумбийского университета, была застрелена в тот момент, когда она сидела за своим письменным столом вчера утром, занимаясь положенными ей делами. Убийца, описываемый многочисленными свидетелями его поспешного бегства, — высокий, несколько светловолосый мужчина, определенно красивой наружности.

Ларри припомнился молодой человек, которого видел он вместе со своим похитителем, когда он выходил из корпуса биологического факультета как раз перед тем, как раздались крики и возникла суматоха. Это явно был убийца. Как же это так могло получиться, что за убийцу приняли его самого? Он стал читать дальше и вот что выяснил.

На столе убитой девушки нашли диссертацию, озаглавленную «Новый подход к проблеме гемофилии», некоего Лоуренса Финлэя. По адресу на обертке было тут же выявлено, что он из Бостона, где и узнал о том, что его диссертация очень быстро отвергнута администрацией тамошнего университета. Затем газета привела несколько извлечений из этой диссертации.

Тот страх, что шевельнулся в нем, когда он ощутил на себе злобный взгляд, брошенный в его сторону невзрачным плюгавым субъектом в обеденном зале гостиницы, вкупе с тем страхом, что охватил его, когда ему почудилось, что он заброшен на полтора столетия назад в прошлое, был совершенно несравним с паникой и ужасом, которые овладели им, когда он прочел следующие строки якобы собственной своей диссертации, приведенные в газетной заметке.

«Кровь на самом деле не течет, как в этом хотят заверить нас врачи — кроме, разумеется, тех случаев, когда это происходит под внешним давлением при порезе или открытой ране, а остается все время статичной, очень напоминая при этом воду океанских глубин. Частицы в ней плавают, как щепки, брошенные на поверхность воды, приводимые в движение скорее соударением, а не током окружающей жидкости. Именно этот факт не в состоянии понять вся современная наука, хотя важность его совершенно неизмерима.»

Ему почудилось, что он, должно быть, сходит с ума. Определенно, тот, кто написал такой вздор, сумасшедший да и только — если автор сам верит тому, что написал. Еще одна цитата привлекла его внимание.

«Кровь женщин, от которых родятся больные гемофилией, фактически даже и не является кровью в том смысле, который мы подразумеваем под этим термином — это скорее сукровица древних богов, которая смешиваясь с нормальной кровью, образует ни на что непригодную жидкость…»

Он с отвращением отшвырнул газету. Никогда даже в самом воспаленном бреду ему никак не могла прийти на ум такая нелепая гипотеза. Он посмотрел в сторону Долорес Грин, восседавшую в роскошном кресле, и курила сигарету за сигаретой.

— Ну как, дошло то, что вы вычитали, мистер Финлэй? — спросила она.

— Где моя подлинная диссертация? — ледяным тоном спросил он. — Что случилось с нею?

В ее темных глазах промелькнуло некоторое любопытство, которое тут же пропало.

— А разве не вы это написали?

— Вам прекрасно известно, что не я, — уже не на шутку рассердившись, возразил Ларри.

Она только пожала плечами, как будто для нее это было чем-то несущественным.

— А мне откуда знать? Я работаю только здесь. Между прочим, — она сделала паузу, чтобы взглянуть на часы, — мне велено провести вас вниз к завтраку ровно через две минуты.

— Неужели так много нужно было времени для того, чтобы отравить яичницу? — спросил Ларри.

Она поднялась с томным изяществом, сделала весьма недовольную гримасу и произнесла:

— Ну уж… Мы ведь здесь делаем все для того, чтобы обезопасить вас от полиции и всего такого прочего. Мне кажется, вы ведете себя очень-очень плохо.

— Весьма вероятно, — ответил он, все еще продолжая до глубины души гневаться на все и вся, — но мне очень хотелось бы прежде всего узнать, кто же это все так подстроил, что за мною гоняется полиция. — Он сделал паузу, поправил халат, так не соответствовавший размерам его тела, и добавил угрюмо: — Если здесь есть кто-нибудь, кто в состоянии ответить на возникшие у меня вопросы, ведите меня прямо к нему.

— Тогда идемте со мною, — сказала девушка. У самой двери она бросила в его сторону короткий взгляд через плечо, и, несмотря на темноту, в которую был погружен коридор за дверью, у него сложилось четкое впечатление, что она смеется над ним.

Пока они шли к богато украшенной позолотой кабине лифта, Ларри успел мельком заметить еще несколько комнат, все они были обставлены с изысканной роскошью и богато украшены произведениями искусства. Если он действительно и был узником, решил он, то тюрьма его была попросту шикарной. Спускаясь в кабине лифта, он вдруг неожиданно для самого себя впервые почувствовал, сколько женственности было в сопровождавшей его смуглянке, как высоко поднимается при каждом вдохе ее упругая грудь, какой прелестный у нее изгиб щек, какое благоухание источает ее тело.

Он вдруг почувствовал себя ужасно глупо в этом огромном халате — и страшно уязвимым.

Кабина лифта остановилась двумя этажами ниже. Грациозно изогнувшись, смуглянка отворила решетчатую дверцу, провела его по широкому, погруженному в полумрак, коридору, обставленному не хуже приемной во дворце какого-нибудь европейского владыки, и остановилась в величественной сводчатой палате, в центре которой возвышался овальный стол, накрытый белоснежной скатертью, под огромных размеров хрустальной люстрой. Тем не менее, свет исходил только из инкрустированных серебром электрических плафонов, попарно расположенных по покрытым серебристо-синими панелями стенам.

Центральное место на этом покрытом белоснежной скатертью столе занимало огромное двухрядное вращающееся блюдо со множеством отделений для различных кушаний и приправ, в которых красовалось множество посеребренных судков для горячего, закрытых блестящими крышками, фарфоровых ваз, продолговатых серебряных тарелок и овальных салатниц. Слева от себя Ларри увидел сидящего в гордом одиночестве мужчину.

— Мистер Финлэй, — возвестила смуглянка, задержавшись у входной двери рядом с Ларри, после чего, увидев кивок мужчины в знак того, что она свободна, удалилась.

— Входите и присаживайтесь к столу — вот ваше место, — произнес хозяин стола, показывая серебряным ножом на столовые приборы слева от себя. — Извините меня за то, что я не встаю — в моем случае ритуал не является главным.

У мужчины был глубокий раскатистый бас, произношение и артикуляция были безупречными, причина, по которой хозяин не поднялся из-за стола, встречая гостя, сразу же бросалась в глаза. Хозяин Ларри и был очевидно тем человеком, для которого был пошит халат, который сейчас был на Ларри. Весу в нем, решил Ларри, было не менее килограммов ста тридцати.

Ларри нерешительно занял место за столом, в ужасе взирая на необозримые горы всяческой пищи, которыми были заполнены тарелки этого тучного мужчины. Его хозяин лучезарно улыбнулся ему и произнес:

— Я весьма раскаиваюсь в том, что мы были вынуждены прибегнуть к мерам, которые могли поразить вас своей грубостью и бесцеремонностью, для того, чтобы доставить вас сюда, мистер Финлэй, в целости и сохранности — но я совершенно не сомневаюсь в том, что когда я все вам объясню, вы поймете, насколько они были необходимыми. Видите ли, у нас совсем не было времени для тщательной подготовки и еще меньше — для проведения операции. Угощайтесь, угощайтесь, берите спокойно все, что вам по вкусу. Вот это почки, тушенные в мадере, а если чуть повернете сервировочный столик, то под той большой салфеткой грудка фазана и канадский бекон. Мелко нарезанная жареная картошка слева от вас. — Свои разъяснения он сопровождал взмахами в ту или иную сторону своего ножа.

Ларри долго и пристально изучал своего столь радушно улыбающегося хозяина. Он испытывал такое чувство, будто все вокруг потеряло привычную реальность и стало каким-то фантастическим. То, что происходило с ним за последние менее, чем сорок часов, было непрерывной последовательностью событий, которые вряд ли еще кому бы то ни было довелось переживать. Проведя языком по неожиданно пересохшим губам, он произнес:

— Кто вы все-таки такой?

Толстяк, который в это время вытирал рот, выронил салфетку к себе на колени, и, высоко подняв брови, ответил:

— О, любезный! Разве Долорес не сказала вам? Я — Мэйн Корнмэн.

Услышав это имя, Ларри сразу же вспомнил кое-что из того, что говорила ему Долорес.

— Мисс Грин, — пробормотал он, — что-то говорила мне. Будто мистер Корнмэн желает со мною встретиться, но я боюсь, что тогда я как-то не обратил на эти ее слова особого внимания. — Затем, осмелев, выпалил: — Но мне почему-то казалось, что вы…

Толстяк громко расхохотался.

— Очень многие считают, что я умер — мне хочется, чтобы именно так обо мне все и думали. Им очень не понравится то, что они увидят, когда узреют меня во плоти, вот почему я и стараюсь не разочаровывать их.

Ларри брал себе всего понемногу из тех кулинарных богатств, что его окружали, несмотря даже на то, что голод его совсем не замечал, что же именно он себе берет. Мэйн Корнмэн! Это уж слишком. Тем не менее, при более внимательном рассмотрении тех груд плоти, в которые превратился этот человек, то здесь, то там проступали под ними такие знакомые черты. Ларри удалось разглядеть орлиный нос, странным образом заостренную нижнюю челюсть, редкие волосы человека, который был единодушно провозглашен самым великим американским ученым в годы между мировыми войнами. Тогда, однако, у Корнмэна была пышная борода, как у профессора Челленджера.

Ларри с изумлением глядел на ту обрюзгшую тушу, в которую превратился этот человек, который, полагаясь на свою потрясающую в своей иррациональной нелогичности интуицию, направил по верному пути всех будущих расщепителей атомного ядра. Человек, который выдвинул совершенно новую теорию квантовых взаимоотношений между элементарными частицами, которую до сих пор еще никому не удавалось опровергнуть. Человек, который в двадцать восемь лет наотрез отказался от Нобелевской премии только потому, что считал себя слишком уж юным для такой почетной награды.

— Для призрака я, по-моему, чуть-чуть толстоват, — с серьезным видом произнес Корнмэн, — поэтому вам не стоит и дальше пялить на меня глаза, как будто я привидение.

Ларри проглотил полный рот изысканной пищи, даже не прочувствовав вкуса ее, затем овладел собой и произнес:

— Мистер Корнмэн, для меня совершенно неясно, почему вы заключили меня сюда. Я даже не знаю, в здравом ли я уме. По-видимому, моя жалкая диссертация по гемофилии, стала объектом какого-то рода заговора. Будьте настолько любезны и расскажите мне, что все это значит.

— Не беспокойтесь, молодой человек, — ответил гений былых лет. — Ваш рассудок в полном порядке. Что же касается вашего предположения, что вы стали жертвой некоего заговора вследствие темы своей диссертации, то давайте лучше скажем, что именно ваша диссертация стала угрозой раскрытия заговора — заговора, который существует вот уже три тысячи лет.

— Вот теперь мне ясно, что я сошел с ума, — пробормотал Ларри, протягивая руку к стакану с водой. — Между прочим, а что случилось с моей диссертацией?

— В настоящее время она у меня в кабинете, — ответил толстяк. — Я только что закончил чтение ее. По-моему, это наиболее значительная теоретическая научная работа после моей собственной докторской диссертации. Я искренне поздравляю вас. Но она может подождать, пока мы не разделаемся с завтраком.

С этими словами он пододвинул к себе блюдо с четырьмя яйцами всмятку, тарелку с жареным картофелем и еще добрый десяток почек. Пока Ларри пытался справиться с охватившим его изумлением при виде такого аппетита, толстяк полностью расправился со всей этой снедью.

Глава 4

Даже наблюдать за тем, как поглощает пищу Корнмэн, было ужасно невыносимо. Не спеша он разделался со второй тарелкой, после чего чуть повернул вращающуюся башню в центре стола и наложил в третью тарелку новую целую гору всяческой снеди, среди которой центральное место занимали нарезанный ломтиками фазан и канадский бекон. Еще он наложил четыре полные столовые ложки пропитанных маслом грибов, добавил к ним три хорошо прожаренных тоста, сделав паузу в процессе поглощения пищи только для того, чтобы отпить из огромного фужера, стоявшего рядом с его правым локтем.

— Не угодно ли шампанского? — спросил он у Ларри.

Ларри, привыкший обычно довольствоваться яичницей с жареной колбасой, только сглотнул слюну и покачал отрицательно головой. Он никак не мог уразуметь, почему любой человек вообще, а тем более с такою прекрасной репутацией, как у нынешнего его хозяина, мог преднамеренно предаваться столь потрясающему обжорству. Не будь он сам без какой-либо пищи более двадцати четырех часов, он вообще вряд ли к чему-либо притронулся. Теперь же он все-таки ухитрился слегка отведать почек и один-два кусочка канадского бекона. Кофе, который он сам себе налил, оказался просто отменным.

Разделавшись в конце концов с завтраком, толстяк с торжественной изысканностью обмакнул пальцы в вазе с водою для рук, вытер губы салфеткой и отодвинул свое кресло от все еще ломящегося от еды стола.

— Вот теперь, молодой человек, если вы последуете за мной… я не сомневаюсь в том, что нам есть о чем переговорить между собою.

— Я тоже в этом нисколько не сомневаюсь, — произнес Ларри, с огромным трудом вставая из-за стола, будучи совершенно ошеломлен столь фантастически быстрым развитием событий, участником которых ему довелось стать.

Вслед за своим хозяином он вышел из столовой и, пройдя по коридору, оказался в кабинете, одна стенка которого была полукруглой и вся усеяна книжными полками от пола до потолка. Толстяк, который каким-то совершенно чудесным образом настолько сохранял контроль над координацией своих движений, что совсем не переваливался с ноги на ногу при ходьбе, грузно опустился в огромных размеров кресло за изысканным, поистине императорским письменным столом и жестом руки указал Ларри место напротив себя. Сложив перед собой пухлые пальцы, он стал пристально изучать своего молодого гостя с чисто буддистской отрешенностью, наклонив голову слегка набок.

— Одну минутку, — произнес он, чуть приподняв ладонь, когда Ларри попытался было открыть рот, чтобы что-то сказать. — Сначала вот это. — С этими словами он извлек из-под кожи с золотым тиснением, прикрывавшей всю верхнюю поверхность стола, нож для разрезки бумаг, и запустил его кончик в невысокую вазу для цветов, что стояла у самого его локтя. Выудив оттуда какое-то весьма странное устройство, он тупой стороной ножа, как отверткой, освободил какой-то винт в этом устройстве, после чего вернул устройство в вазу для цветов, а нож — под столешницу.

— Долорес, — произнес он, вроде как бы объясняя свои действия. — Она любит подслушивать мои конфиденциальные беседы. На сей раз лучше, чтобы она не могла этого делать. Предмет, который я только что испортил, потайной микрофон для подслушивания.

Ларри нахмурился в недоумении.

— Но если она вроде бы за вами шпионит, — предположил он, — то почему бы вам не избавиться от нее?

— Слишком уж она хороша! — последовал незамедлительный ответ, сопровождаемый раскатистым смехом. — Кроме того, если я от нее избавлюсь, они просто поставят на ее место какую-нибудь другую женщину — и эта другая может оказаться не столь очаровательной. Логично, не так ли?

Ларри так и подмывало сказать — для лунатика, естественно. Но он подавил в себе желание высказать свое мнение на сей счет.

Мэйн Корнмэн расхохотался снова, затем произнес:

— Мне сейчас пришло в голову, о чем вы только что подумали, молодой человек. Нет, я не сумасшедший. Однако мы зря теряем время. Я могу для вас чем-нибудь быть полезен?

— Еще бы, — незамедлительно ответил Ларри. — Во-первых, я хочу, чтобы мне вернули мою одежду. Во-вторых, мне хочется знать, что все-таки здесь происходит. В-третьих, я бы хотел получить назад свою диссертацию.

— Прежде всего давайте займемся диссертацией, если вы не возражаете, — произнес толстяк и так развернул свое вращающееся кресло, что оказался лицом к стене, обернувшись к Ларри спиной. Какое-то, и как показалось Ларри, весьма продолжительное время он сидел совершенно неподвижно, затем панель неожиданно соскользнула в сторону, обнажив смонтированную за нею в стене стальную дверцу сейфа. Через еще несколько секунд кажущейся полной неподвижности Корнмэна, дверца открылась, и Корнмэн, громко крякнув, приподнялся и потянулся к сейфу, чтобы извлечь из него пропавшую диссертацию.

— Будьте любезны, скажите мне, как это вам удалось, мистер Корнмэн? — спросил Ларри, на какое-то время начисто позабыв о других, более важных для него в данных обстоятельствах, тревогах.

— Ради бога, — ответил ученый, кладя диссертацию на стол. — Я испытываю немалую гордость за это небольшое приспособление. Замок открывается так назваемым ментальным ключом. При определенных мысленных импульсах самовнушения мозг мой реагирует возбуждением определенных мысленных волн. Замок этого сейфа настроен так, чтобы откликаться на два таких моих мысленных импульса, когда я нахожусь от сейфа на расстоянии в полтора метра.

— Вот это да! — воскликнул молодой его гость. Он вспомнил игрушку своего детства — собачью конуру, из которой каждый раз появлялась пятнистая жестяная собачка, стоило кому-нибудь произнести «Фидо!» в непосредственной близости к дверце конуры. Или произносимая тогда собачья кличка была «Трезор»? В точности он не помнил, но использовался тот же принцип, только теперь он был значительно усовершенствован.

— Вот такая маленькая хитрость, — как-то весьма небрежно произнес тучный ученый. — Я как раз и поддерживаю себя и это свое заведение, не испытывая особого недостатка в средствах, благодаря тому, что патентую большое количество именно таких штучек-дрючек.

Несмотря на ту вроде бы легкомысленную небрежность, с которой толстяк отозвался о собственных изобретениях, Ларри был прямо-таки ошарашен вот таким прикладным применением гениальных творческих способностей сидящего перед ним великого ученого. Но вместе с тем испытал и довольно острый приступ зависти к способностям Мэйна Корнмэна, к той свободе, которую они ему предоставляли, от всяких мирских забот, что зачастую удушали таланты более малого масштаба. Затем он принял во внимание чисто гаргантюанскую тучность ученого и больше уже не испытывал какой-либо зависти к нему. Этот заплывший жиром человек был рабом собственной необыкновенно разросшейся плоти.

И все же в манере, в которой его хозяин расправлялся со своим таким потрясающим завтраком, мало что указывало на то, что он был таким уж особым гурманом. Ларри даже как-то то и дело казалось, что Корнмэн насильно принуждает себя к приему пищи против собственной воли и делает это без всякого аппетита. Безусловно, такой человек вряд ли мог сам себя превратить в бездонную бочку для хранения пищи только вследствие потакания своим чрезмерным наклонностям к процессу еды.

Ученый, который все это время пристально наблюдал за Ларри, казалось даже без слов разгадал основное направление мыслей Ларри, и произнес несколько уныло:

— Вы, наверное, понимаете, что мой избыточный вес не является ни следствием нарушения обмена веществ, ни побочным эффектом неумеренного пристрастия к вкусной пище. Я ем так много, я остаюсь таким нелепым внешне только потому, что считаю крайне важным как можно дольше оставаться в живых.

— Я что-то не совсем вас понимаю, — произнес Ларри, чувствуя и себя несколько нелепо в этом огромных размеров халате. — Неужели это хоть каким-то образом связано и со мною?

— Боюсь, что это так, — последовал ответ толстяка, — но сперва мне придется рассказать вам, почему я веду такой образ жизни, почему так переедаю. Не знаю, помните ли вы об этом или нет, но двадцать лет тому назад положение мое было более, чем прекрасным.

— Я помню, — сказал Ларри. — Вы были прямо-таки кумиром для меня.

— Я и Бэйб Рут, вероятно, — произнес толстяк и чуть-чуть улыбнулся, после чего продолжал. — Я находился так сказать на передовой фронта исследований и открытий, что в конце концов привели к созданию атомной бомбы — причем никто из нас даже не представлял, что наши открытия могут быть вот таким образом использованы. — Он сделал паузу, затем добавил: — Именно тогда я наткнулся на нечто такое, что показалось мне куда более важным для человечества и его выживания, чем все то, чего мы надеялись достичь с помощью ядерных исследований. Видите ли, я имел несчастье быть в эту эпоху специализации человеком, органически неспособным к узкой специализации. Мне больше нравилось разбрасываться своими способностями и вести исследования в самых различных областях. Некоторые из них завели меня в весьма любопытные сферы.

— Пожалуйста, продолжайте, сэр, — произнес Ларри, когда его хозяин снова сделал паузу.

— Что, попались на крючок, друг мой? Вот и прекрасно, — снова чуть-чуть улыбнувшись, произнес Корнмэн. — Ну что ж, постараюсь быть кратким. Меня очень заинтересовала возможность партеногенеза. Я знаю, что теперь в лабораториях научились выращивать молодых кроликов и морских свинок без помощи спермы самцов, а вот в те годы я забежал далеко вперед по сравнению со всеми остальными. Еще в 1936 году мне удалось получить два помета котят, три — щенят и одного жеребенка шотландского пони, не прибегая к помощи каких-либо самцов.

— Вот черт! — с нескрываемым благоговением выпалил Ларри.

— Пока что вы еще ничего не услышали особого, — наклонив чуть набок голову, произнес толстяк. — Я более или менее в тайне сохранял результаты своих опытов — в стране прошло всего лишь десять лет после процесса Скоупса в то время, и любое сообщение, отдающее непорочным зачатием, могло вызвать целую бурю негодующих протестов.

Однако кое-что все-таки просочилось наружу — и с той поры у меня самого начались немалые неприятности. — Корнмэн извлек сигарету из серебряного портсигара, прикурил ее от серебряной зажигалки, после чего пододвинул портсигар в сторону Ларри, который с благодарностью воспользовался радушием хозяина. Тот же возобновил свой рассказ. — Меня начали по-настоящему обкладывать со всех сторон. Одно за другим блокировались другие направления моих исследований. Я испытывал такое чувство, будто меня принудительно заставляют заниматься только партеногенезом и ничем более.

Что же, мне это очень не нравилось. Мои исследования по данной тематике зашли настолько далеко, что я уже вполне был готов проводить контрольные эксперименты на добровольцах-людях, однако будь я трижды проклят, если сам желал, чтобы меня к этому подталкивали. Кроме того, меня очень заинтересовало, кто же именно так настойчиво подталкивает меня к этому. Поэтому я провел некоторое свое личное расследование. Я понимал, что нужно было обладать весьма немалым влиянием, чтобы можно было успешно работать против меня. Тогда я сам обладал очень немалым влиянием во многих кругах.

— Еще бы, — прошептал Ларри, позабыв о собственных неприятностях.

— Так вот, идя по одному из следов, мне удалось кое-что нащупать. Хотите верьте, хотите — нет, но это оказалась одна из женских организаций. Тогда я посчитал ее чем-то вроде лобби, оставшегося со времени расцвета движения суфражисток, которое искало новые мотивы для своего дальнейшего существования. Однако, в конечном счете, я выяснил, что эта организация нечто куда большее чем это — и куда более неуловимое. Пока я проводил это свое расследование, я прекратил все свои эксперименты.

Оппозиции это не понравилось. Они подослали ко мне несколько хулиганов, которым было вменено хорошенько меня избить, но мне удалось убежать от них — в те дни я еще не разучился бегать. На следующий день ко мне дозвонилась одна молодая дама — это была, безусловно, женщина со знаком плюс — и предложила мне возобновить свои работы, если я не хочу повторения аналогичных неприятностей в своем самом ближайшем будущем.

И еще меня предупредили о том, что если я обращусь в полицию, то буду заключен в сумасшедший дом еще до того, как до меня дойдет что это такое. — Смех его при этих словах был отрывистым и резким, как раскаты грома прямо над головой. — Я понял, что в этом случае им не придется встретиться с какими-либо трудностями. Очень многие уже давно считали меня чокнутым.

Я проделал тщательную проверку всего своего окружения и выяснил, что положение мое практически безвыходное. Боже праведный, вы даже себе не представляете, насколько огромным влиянием способны располагать женщины, особенно во времена мира и депрессии. Меня это изрядно напугало. Поэтому я поступил так, как поступили уже вы — я буквально погряз во множестве самых различных экспериментов, в то время как на самом деле занимался разведкой в стане противника.

К счастью своему, благодаря какому-то удачному для меня стечению обстоятельств, мне удалось выяснить, кем была та молодая дама, что говорила со мной по телефону, несмотря на вымышленное имя, к которому они при этом прибегла. Я видел ее фотоснимок в одной из газет, на странице, посвященной светской хронике, где она соседствовала рядом со своим псом — победителем выставки собак. Я стал выяснять все, что мог, в отношении ее, а также ее ближайшего окружения.

Тут Корнмэн сделал паузу для того, чтобы посмотреть, какое впечатление производит его рассказ на Ларри, затем продолжал свое повествование.

— Я обнаружил, что все они происходят из семей, известных своими сильными феминистскими традициями по крайней мере с одной стороны родства. Просматривая подшивки старых газет, я выяснил, что отец звонившей мне женщины, которого репортеры частенько называли «известным прожигателем жизни и прославленным светским львом», страдал гемофилией. Гемофилию или по крайней мере некоторые эквивалентные ей заболевания я обнаружил в родне со стороны отцов у всех их.

— Господи Боже! — негромко воскликнул Ларри. Он теперь был весь внимание. — Вы тем самым поддерживаете выводы, совершенно противоположные тем, к каким я пришел в своей диссертации.

— Или ваша диссертация поддерживает выводы, противоположные тем, к которым пришел я, — отпарировал толстяк. — Выбирайте сами, что пожелаете. Пока я не связывал гемофилию столь же решительно, как это сделали вы, я был на верном пути — и мне едва ли нужны были дополнительные доказательства моей точки зрения.

— Но что же это все-таки означает? — спросил Ларри, качая головой. — Почему какая-либо группа мужчин или женщин столь настойчиво интересуется партеногенезом или так решительно настроена против того, чтобы была прочитана моя диссертация?

— Потому что они крайне опасаются обнародования этих недавно полученных данных, — решительно заявил толстяк. — Это весьма своеобразные, даже очень необычные женщины. К своим не связанным с ними узами духовного родства сестрам они относятся с презрением не меньшим, чем и к мужчинам. Да и партогенеза они добиваются для того, чтобы стать свободными от мужчин.

Ларри нахмурился, затем произнес, растягивая слова:

— Но ведь со временем, в этом не приходится сомневаться, это означает полное устранение черт, свойственных особям мужского пола, из характеристик человека как вида.

— Вероятно, с точки зрения этих женщин, это-то и является положительным моментом, — ответил ученый. — Безусловно, можно отнести к превалирующим для данного типа особей ряд подмеченных вами характерных черт.

Ларри подпер ладонью подбородок и задумался. В самом деле, было немало таких определенных черт, часть из них была физиологического свойства, часть — психологического. Для начала нелишне упомянуть о том, что переносчицами гемофилии большей частью являются женщины, страстно стремящиеся господствовать над всем и вся, которых в своей диссертации он назвал обладательницами «Комплекса Императрицы» — причем это их стремление в немалой степени усиливается их способностями уметь нравиться мужчинам независимо от того, красивы они или нет.

Поведение этих женщин имеет явно выраженную эротическую направленность, многие из них, хотя в основе своей и гетеросексуальны, не брезгают лесбиянством. В большинстве случаев они относятся к тому физическому типу, для которого характерна необычная длина конечностей вкупе с долголетием и необыкновенной силой и скоростью рефлексов. На протяжении всего предыдущего столетия немалое количество женщин-медиумов и других разного рода поклонниц спиритизма были переносчицами гемофилии. Все из них, судя по воспоминаниям современников, отличались обостренной интуицией и сбывавшимися впоследствии предчувствиями.

Ларри не преминул напомнить такие случаи толстяку, и тот кивком выразил свое одобрение логических способностей Ларри.

— А вы сообразительны во всем том, что касается человеческой психики, — сказал он. — Я располагаю огромным количеством материалов по данной теме. Как и по лесбиянству — такие женщины страстно мечтают о мире, где люди бы были только одного пола. Мире этаких амазонок, так сказать.

— Но почему они так яростно боятся разоблачения? — спросил Ларри.

— Потому что, молодой человек, сейчас они располагают шансами добиться успеха наибольшими по сравнению с любой другой эпохой после того, как их отдаленные предтечи потеряли свое господство над родом человеческим, когда почитание Богини-Луны сменилось обоготворением Солнца, в сути своей являющегося божеством мужского пола.

Ларри недоверчиво поглядел на своего собеседника, однако Корнмэн только улыбнулся и, покачав головой, произнес:

— Нет, я вовсе не сумасшедший. Мне попались на глаза некоторые из их летописей, тщательно скрываемые из поколения в поколение с тех пор, как дионисийские таинства сменились празднествами, где преобладали мужчины, а не женщины, с тех пор, как был разграблен и уничтожен Дельфийский Оракул. Древние легенды и современная история и наука стыкуются, как две половинки сломанной монеты.

— И какова же их конечная цель? — несколько уже устало спросил Ларри.

— По-моему, это очевидно. Впервые в истории человечества людям удалось разработать такое оружие, которое ставит под угрозу само существование рода человеческого.

Не думаю, что в намерения наших подруг входит уничтожение всей планеты. Хотя, определенно в их интересах устроить немалую встряску человечеству — скажем, уничтожить четыре пятых населения и в еще большей степени нанести ущерб цивилизации, до такой степени, когда они станут способны обуздать посеянную ими же бурю.

Ларри нахмурился, все еще исполненный недоверия.

— А каким же образом, — сказал он, — они предполагают пересидеть атомную войну, сэр?

— Они, пожалуй, могут это сделать — некоторые из них, — ответил толстяк. — Тем не менее, я глубоко убежден в том, что они не предусматривают в своих планах атомную войну крупного масштаба. Вы, наверное, обратили внимание на первый взгляд абсурдные вопли из Кремля в самые последние годы об опасности бактериологической войны. Я уверен в том, что наши друзья за Железным Занавесом наверняка и сами кое о чем догадываются. Действительно, если учесть потрясающую сопротивляемость к самого различного рода заболеваниям тех из женщин, которых я отношу к «Племени амазонок», то нетрудно сделать соответствующий вывод об обоснованности тревоги наших оппонентов за океаном.

Молодой его собеседник задумался над услышанным. В качестве гипотезы высказанное толстяком звучало вполне логично. В самом деле, женщины, истории болезней которых он изучал, выказывали просто замечательную сопротивляемость даже к инфекционным заболеваниям, не говоря уже о всех прочих, а вот их сыновья были особенно восприимчивы к любым болезням, начиная от коклюша и кончая сифилисом.

Тем не менее, все эти факты в рамках обобщенной картины, предложенной Мэйном Корнмэном, не делали эту более общую картину в большей степени правдоподобной. И он не преминул выразить свои сомнения, добавив при этом:

— Я еще мог бы переварить все это частично — но вот только не рассуждения о Богине-Луне. Боюсь, сэр, что я просто не в состоянии поверить в такое.

Толстяк тяжело вздохнул, ничем однако не проявив какого-либо нетерпения к словам молодого ученого.

— Ну что ж, давайте пока не будем забираться в такие дебри древней истории. Но вы все равно пока что еще не убеждены в существовании разветвленного заговора лесбиянок, готовых буквально на все ради достижения своих целей, верно? А как же тогда вы объясните ту легкость, с какою они выяснили все, что касается содержания вашей диссертации? Каким образом им удалось предотвратить знакомство с нею медицинских светил в Бостоне? Как это им удалось обложить вас, как загнаного зверя, вчера утром у порога Колумбийского университета? Их замысел вполне им удался бы, если бы я не послал Дена Брайта перехватить вас по дороге и задержать вас, пока внутрь не прошел тот другой бедняга?

— Мне кажется, — задумчиво произнес Ларри, — такой человек, как вы, располагает куда большими возможностями для того, чтобы осуществить все то, о чем вы упомянули, чем какая-то таинственная женская организация. Откуда мне знать, что не вы стоите за всем этим, имея намерения, которые пока что вы предпочитаете не открывать?

Однако стоило этим словам сорваться с губ Ларри, как он сам же обругал себя в душе как последнего идиота. Сказав такое, он вполне вероятно подписал самому же себе смертный приговор. Но толстяк только осклабился, поджав все свои четыре подбородка, и издал негромкое мычание, означавшее откровенное восхищение искренностью своего гостя. Когда же он в конце концов овладел собой, он произнес со слезами на глазах:

— Именно это и является той главной причиной, по которой я не поддерживаю ваших гипотез, Ларри.

— Но это же вы похитили меня, привели сюда и так долго держали без сознания, — тихо произнес Ларри. — Каким это образом вы узнали обо мне и проделали все это?

— Вы — крепкий орешек, в этом я нисколько не заблуждаюсь, — заметил толстяк. — Я услышал о вас из источника, который не намерен открывать — сейчас достаточно будет только сказать, что существуют люди, которые разделяют мою уверенность в существовании высказанной мною опасности и которые трудятся днем и ночью, чтобы либо опровергнуть мои опасения, либо окончательно доказать. Мы располагаем несколькими шпионами во вражеском стане — так же, как они имеют лазутчиков в нашем. В любом случае, вовсе необязательно, чтобы люди эти были одного и того же пола. Подумайте, Ларри — как это случилось так, что вы избрали именно эту тему своей диссертации? Это весьма существенно.

Глава 5

Ларри задумался. Держа на заметке сказанное Мэйном Корнмэном о предполагаемых заговорщиках, прибегающих к услугам мужчин в такой же мере, как и женщин, он вспомнил о том, как Нед Толмэн откопал его в Бостоне, как Нед помогал ему направлять его свежеиспеченные идеи в отношении гемофилии по руслу, что в конечном счете привело его к написанию диссертации именно по этой теме. Он вспомнил, какой для него явной загадкой было то, что газетчик бросил свою многообещающую карьеру в Нью-Йорке только для того, чтобы протирать штаны в отделе писем провинциальной газеты.

Он задумался также и о роли Иды, еще одном человеке, с которым он был близок на протяжении последних двух лет. Ее определенно вряд ли в чем можно было подозревать. Именно Ида самым решительным образом уговаривала его отказаться от дальнейшей работы над этой диссертацией после того, как был отвергнут ее автореферат двумя днями ранее и пыталась убедить его выбрать в качестве темы диссертации какое-нибудь иное направление. Она вряд ли вписывалась в этот таинственный заговор.

Затем он обнаружил слабое место в своих рассуждениях.

— Если ваши предположения соответствуют истине, — сказал он, — то почему тогда один из агентов этих женщин столь усиленно подбивал меня написать диссертацию именно на эту тему — ведь она, как вы утверждаете, является потенциальной угрозой для осуществления их замыслов?

В глазах толстяка мелькнуло понимание озабоченности Ларри.

— Тому есть несколько причин, — сказал он. — Наверное, они надеялись узнать что-нибудь интересное в отношении самих себя в результате ваших исследований — или, может быть, им даже в голову не приходило, что вы в состоянии наткнуться на некоторые факты, обнаружение которых могло вызвать у них серьезные опасения. Я вовсе не претендую на то, что знаю достаточно подробно, как действуют эти заговорщицы. А может быть, они пытались все время ставить различные помехи по ходу ваших исследований. В данный момент я ни о чем не могу говорить с достаточной уверенностью. Все, что мне известно — это то, что мы были предупреждены о вашей решимости бороться за свою диссертацию, нас поставили в известность о том, что вы намерены прибыть в Нью-Йорк, а также о том, что замышляются какие-то немедленные действия против вас.

Только теперь он вполне осознал, какой судьбы он едва избежал вчера утром, и почувствовал, как схлынула кровь с его лица.

— Вы хотите этим сказать, — произнес он, почти что заикаясь, — что они в самом деле намеревались повесить на меня убийство, что они даже убили бы одного из своих собственных агентов для того, чтобы осуществить этот замысел?

— И да, и нет, — ответил громко, толстяк. — Они намеревались полностью обложить вас со всех сторон — но жизни вашей вряд ли что-либо угрожало. Фальшивая диссертация была предназначена для того, чтобы засадить вас в сумасшедший дом. Что же касается убийства кого-либо из своих собственных агентов, то я сомневаюсь в этом. Эта девчонка Крэйди, по всей вероятности, даже понятия не имела об их существовании.

— Тогда каким же образом им удалось все это осуществить? — с тревогой в голосе произнес Ларри.

Корнмэн небрежным жестом руки отмахнулся от этого возражения Ларри.

— Множеством каких угодно способов, — сказал он. — Как вы и сами заметили, эти женщины зачастую являются обладательницами весьма своеобразных пси-способностей. Некоторые из них наделены даром оказывать в высшей степени эффективное гипнотическое воздействие.

— Но каким образом им удалось заставить кого-то совершить убийство против его собственной воли?

Корнмэн наклонился далеко вперед, обопрясь всем телом на широко расставленные на столе руки.

— Можно с уверенностью сказать, что ни вы, ни тот другой молодой человек не совершали этот роковой выстрел. Нам абсолютно точно известно, что вы этого не делали, и совершенно невероятно, что можно было каким-то образом заставить совершить преднамеренное убийство того другого молодого человека. Я бы предположил, что как и он, так и его предполагаемая жертва оба были загипнотизированы в то время, как выстрелил некто третий. Я также предположил бы, что этот молодой человек не имеет ни малейшего представления о том, что же все-таки произошло на самом деле.

Ларри вспомнилось изумленное выражение лица молодого человека, когда он выходил из здания вчера утром.

— Похоже на то, что все слишком уж запутано, — произнес Ларри.

— То, что кажется таким запутанным для нас, не наделенных какими-либо особыми способностями, — сказал толстяк, — может оказаться необыкновенно простым. Но давайте лучше все-таки на какое-то время еще вернемся к моей собственной истории. Так вот, эти дамы продолжали со всех сторон меня обкладывать, как затравленного зверя. Они давали знать о себе множеством самых невеселых способов. Однажды, когда я взял такси для того, чтобы проехать на встречу с учеными, перед которыми я должен был выступить, мой водитель — а им оказалась женщина — якобы заблудилась, и мы очутились в совершенно безлюдной гористой местности. Мне сообщили, что меня бросят там умирать с голоду, если я не соглашусь и дальше проводить эксперименты по партеногенезу — над, разумеется, людьми. После двух дней голода я сдался.

— Господи Боже! — воскликнул Ларри. Он решил пока что относиться ко всей этой фантастической саге Корнмэна как к откровению, не подвергая услышанное сомнениям. Впоследствии, когда у него появится время более тщательно во всем разобраться, он сможет составить собственное мнение об этом.

— Я вас изрядно перепугал, верно? — ухмыляясь, произнес Корнмэн. — Теперь вы можете представить, в каком я был тогда состоянии, особенно когда они подсунули несчастную юную особу, находившуюся, очевидно, под воздействием каких-то наркотических веществ, в качестве подопытной морской свинки. Экземпляр, отличающийся отменным здоровьем, но с умом зомби. — Он задумчиво потер пухлой рукой подбородок, затем продолжал. — Вам известно что-нибудь о последних экспериментах над животными в лабораторных условиях — о быстром замораживании фаллопиевых труб в момент овуляции, то есть выхода яйцеклетки из яичника? Я и сам проводил такие же эксперименты, да еще несколько усложненные. Но мне никогда даже и в голову не приходило совершать такое противозаконное непотребство по отношению к представительнице собственного рода-племени.

— И как же вы поступили в том случае? — спросил Ларри испуганно.

— О, я-таки немало над нею поработал, — ухмыльнувшись иронически, ответил ему Мэйн Корнмэн, — вот только метод, которым я воспользовался для того, чтобы вызвать у нее беременность, был куда менее партеногенетическим, чем ожидали от меня мои похитители. Как только было совершенно точно установлено, что юная леди забеременела, я уже больше никогда не видел ни ее, ни ее потомство.

— Ну-ну! — воскликнул Ларри, ужаснувшись черствости своего хозяина ничуть не меньше, чем жестокости заговорщиц. — Вы даже не знаете, родился ли ребенок?

— О, в чем-чем, но в этом, молодой человек, у меня не было ни малейших сомнений, — ответил толстяк. — Мои похитители были полны энтузиазма — еще довольно долгое время после этого. После чего на меня стали наседать еще пуще прежнего. Им теперь нужна была технология процесса.

При виде такого самовлюбленного удовлетворения на широком лице ученого Ларри и сам вынужден был улыбнуться. В самом деле, было что-то величественное в этом шутовстве ученого даже несмотря на его совершенно нечеловеческую черствость.

— И как же вам удалось и дальше с ними ладить? — спросил Ларри.

— Я ел, — как только смог тихо, произнес Корнмэн. — Ел и продолжал есть. С тех пор я непрерывно ем и никак не могу остановиться.

— Что-то я вас не очень-то понимаю, — нерешительно произнес Ларри.

— Примите во внимание мое положение, — сказал Корнмэн. — Они посчитали, что я обладаю тайной успешного партеногенеза — и, судя по всему, так им кажется, обладаю ею до сих пор. Но я, так они полагают, либо считаю, что еще не готов в достаточной мере поделиться с ними этой тайной, либо вообще не намерен ее раскрывать. Однако, будучи убеждены в том, что я обладаю этой тайной, они готовы пуститься во все тяжкие, лишь бы заполучить от меня эту тайну.

Я понимал, что не располагаю той особой стойкостью духа, которая позволила бы мне выдержать физические муки — любой человек, который в состоянии им противостоять, по-моему, просто глупец, настолько у меня самого смирный характер. Случилось так, что после перенесенной еще в детстве тяжелой формы скарлатины у меня слегка пошаливало сердце. В этом не было ничего особо опасного — по крайней мере, в течение еще многих лет, которые мне предстояло прожить — однако на кардиограмме это выразилось множеством четко обозначенных рубцов.

У меня оставалась только одна возможность — довести себя до такого состояния и поддерживать себя в нем, при котором они не осмелятся подвергнуть меня телесным пыткам. А вот любое психологическое или душевное давление с их стороны я вполне могу перенести. — Это заявление Корнмэна сопровождалось красноречивым высокомерным жестом. — Поэтому я и решил разжиреть до такой степени, что они не отважатся подвергнуть мое тело дополнительному, пусть даже и очень небольшому перенапряжению, и оставаться предельно тучным, пока не изменятся обстоятельства. Мне удалось придумать только один способ осуществить это, не подвергая себя особо крупным неудобствам. Я стал есть.

Вспоминая ту неторопливость и непреклонную решительность, с которою Корнмэн приступил к своему столь чудовищному завтраку, Ларри понимающе кивнул. Если принять за истинные те обстоятельства, с которыми пришлось столкнуться Корнмэну, это был в самом деле хитроумнейший способ выйти из создавшегося положения — вполне достойный даже такого выдающегося ума, каким был Мэйн Корнмэн.

Ученый сдержанно рассмеялся и добавил:

— Результатом был — стоило мне только набрать достаточно веса — тупик, патовая ситуация. Они и дальше продолжали окружать меня со всех сторон своими агентами — такими, как, например, Долорес, — а я зашел достаточно далеко в своем персональном расследовании их деятельности. Но что оказалось самым странным, мне вскоре даже весьма понравилось быть таким тучным. — Тут он сделал паузу, однако, когда Ларри никак на это не среагировал, продолжал. — В этой непомерной тучности есть нечто такое, что дает мужчине власть над женщинами. Я сомневаюсь в том, что они сделали фетишем мужскую худобу, основываясь на статистических данных продолжительности жизни своих попутчиков, приводимых в отчетах страховых компаний. Большая продолжительность жизни, разумеется, может быть определенным фактором, определяющим их такое отношение, и женщинам действительно нравится Аполлон — но Гефест, или если так вам больше нравится, Вулкан, пленяет их куда сильнее. Именно в этом и заключается та основополагающая истина, что таится в легендах типа «Красавица и Зверь».

Очень толстый мужчина для них — откровенный вызов, точно такой же, как и красавец-мужчина, не обращающий ни малейшего внимания на все их уловки завлечь его. Вожделение, которое в иных условиях должно было быть направлено на завоевание их благосклонности, оказывается направленным совсем в другую сторону. И это вызывает у них негодование, доводит их до состояния бешенства — но прежде всего, они страстно желают перенаправить его снова на себя. А здесь, к немалому своему изумлению, я вдруг обнаружил, что тучный мужчина совсем необязательно должен быть при этом евнухом.

Завороженный словами ученого, Ларри снова кивнул. Перед ним поистине было создание, как будто только-только сошедшее со страниц Рабле.

— И что же вам удалось узнать об этом так называемом «Заговоре амазонок»? — спросил он.

— Очень многое в некоторых отношениях — и явно недостаточно во многих других, — последовал ответ толстяка. — Мне стало известно очень многое об их истории и методах, к которым они прибегают — но по сути абсолютно ничего об их организации и о том, кто ее возглавляет.

— Допуская существование такой организации, — произнес Ларри, — мне хотелось бы знать, как они ухитряются передавать из поколения в поколение те особые знания, которые им требуются для дальнейшего существования? А если еще принять во внимание, что иногда они рожают только дочерей или то, что время от времени внучки отделены от своих бабок смертью последних или расстоянием, как все-таки они умудряются сохранить эту свою организацию?

Корнмэн удовлетворенно кивнул.

— Их познания передаются, — сказал он, — из поколения в поколение, как и все иные знания — в процессе обучения. Повсюду, где преобладает их генетический тип, вы обязательно обнаружите, что кто-то из них обучает танцам, другая — актерскому мастерству, третья — иностранным языком. Обычно такие преподавательницы обзаводятся любимыми ученицами или даже особыми небольшими классами, состоящими только из таких любимиц. Вот таким-то образом и передается из поколения в поколение их история и знания.

Что же касается знаков отличия, то у всех прошедших специальную подготовку участников заговора есть особые знаки, которые они в состоянии опознать — знаки, которые посторонние либо не замечают вообще, либо не понимают их значения. Запомните — у них очень сильно развиты разнообразные пси-способности. Перемещение какого-нибудь небольшого предмета одним лишь усилием воли, предсказание победителей в соревнованиях на стадионах и ипподромах, телепатические приветствия — вот набор тех или иных способов отличить членов тайной группировки среди массы непосвященных.

Такое объяснение устроило Ларри. Однако тут же возникли сомнения несколько иного свойства.

— Но если эти женщины располагают такими выдающимися способностями и так прекрасно организованы, почему они уже давным-давно не добились осуществления всех своих целей?

Корнмэн прикрыл глаза и вскоре на какое-то мгновенье Ларри даже почудилось, что толстяк задремал. Однако тот тут же открыл глаза и произнес:

— А вы примите во внимание проблемы, с которыми они столкнулись, так как возникновение и рост примитивной цивилизации, в которой доминировали мужчины, оставили их не у дел, а материнскому божеству пришлось уступить свое место Зевсу, Одину и им подобным.

Господству мужчин можно положить конец либо слабостью самих мужчин, либо компенсацией их силы и способностей техническими ухищрениями. Только в этом случае в мире снова смогут возобладать женщины. В по сути своей гомосексуальной мужской культуре Древней Греции женщинам не было оставлено ни малейших шансов. В Риме же, сильно подвергшемся азиатским влияниям, они едва не добились успеха, когда аристократия стала совсем уж изнеженной. Орда варваров явилась как раз вовремя.

Весьма важным, как кажется, является то, что население Земли является ориентированным, в основном, на мужчин и все еще достаточно диким, не допуская тем самым установления господства женщин вследствие слабости мужчин, — продолжал Корнмэн. — Эти дочери амазонок не жалели самых отчаянных усилий для того, чтобы создать такую цивилизацию, в которой они могли бы господствовать. Однако всегда что-то обязательно поручалось не так. Иногда, как это случилось в Древнем Китае, они сами были вынуждены содействовать разрушению того, что они взлелеяли, но не смогли до конца подчинить с помощью такого исполнителя своей воли, который сам-то об этом и не догадывался, как Чингисхан. В европейской истории прошлого столетия они сделали попытку править балом посредством изощренной брачной политики среди царствующих династий — вы сами обратили внимание на то, как широко распространилась гемофилия с помощью внучек королевы Виктории — но потерпели неудачу и поэтому стали подстрекать к развязыванию Первой мировой войны, которая-то и уничтожила прежний миропорядок.

Теперь же, благодаря обрушившейся на мир лавине научных достижений, — медленно произнес толстяк, — они значительно видоизменили свои методы. Они надеятся на то, что цивилизация сама себя же и уничтожит, лишив себя, прежде всего, способности у мужской своей половины способности к продолжению рода — и в то же самое время им удастся приобрести то, о чем они давно уже даже мечтать не смели, получить полную независимость от мужчин в вопросе потомства. Это они поставили у власти Еву Перон в Аргентине, Анну Паукер — в Румынии, вместе с сонмом вызывающих меньшие подозрения пособников, для дальнейшего осуществления своих замыслов. Перон теперь уже нет в живых, однако она распространила сеть своего влияния столь широко, значимости чего мы даже не в состоянии себе вообразить. И Паукер убрали только потому, в этом я абсолютно уверен, что Советы осознали в ней угрозу своему мужскому типу правления.

— Это все только одни предположения, — с сомнением в голосе возразил Ларри.

Корнмэн снова только пожал плечами.

— Разумеется — а как же иначе, — произнес он. — Вследствие видимых даже невооруженным глазом ограничений, в условиях которых я вынужден действовать, мне приходится опираться большей частью на умозрительные построения. Тем не менее, когда мои гипотезы не оправдываются, я не цепляюсь упрямо за них. Я пытаюсь привести в порядок мозаичную картину, из которой я располагаю только несколькими фрагментами — а эти фрагменты к тому же еще непрерывно меняют свою форму и цвет.

— Верно, задача эта — крепкий орешек, — сказал Ларри. — Только я никак не возьму в толк, почему столь важна моя собственная диссертация.

— С точки зрения общей картины, — сказал ему толстяк, — она ничего из себя не представляет. Но в частностях — представляет из себя определенную угрозу, хотя и только косвенную. Учтите — отныне эти амазонки в своих попытках приблизить час победы должны все больше и больше работать в открытую, все более подвергая себя риску разоблачения.

Ведь ваша диссертация — это начало такого направления исследований, которое ведет к обнаружению определенных линий наследственности среди женщин, которые сообщают им дополнительные особые способности и одновременно с этим ослабляют детей мужского пола, которых они могут родить, а это приведет — в этом нисколько не приходится сомневаться, — к выявлению того, насколько велико было их влияние на ход истории. А как только заговор этот будет разоблачен, то его нетрудно уже будет и ликвидировать.

— Поэтому-то они и решили не останавливаться ни перед чем, чтобы помешать мне, — сказал Ларри. Затем, поняв, что на один из его вопросов толстяк прямо так и не ответил, он спросил: — Скажите мне, сэр, а как это вам самому удалось доведаться о том, чем я занимаюсь?

Корнмэн охладил его пыл исполненным таинственности взором.

— Молодой человек, чем меньше сейчас вы будете знать о нашей организации, чем меньше — об их, тем в большей безопасности будете. Я сомневаюсь, что они дадут вам время отъесться до состояния полной неуязвимости, как это удалось мне. Кроме того, вы не обладаете тайной партеногенеза в качестве предмета торга.

Ларри кивнул.

— Но поскольку и другие ученые все ближе и ближе подступаются все время к партеногенезу, не боитесь ли вы того, что в самом скором времени вы окажетесь в таком положении, что уже не сможете диктовать свои условия сделки?

Толстяк снова закрыл глаза.

— Такая перспектива приводит меня в неописуемый ужас, — произнес он, не таясь. — Вот почему я тружусь днем и ночью над тем, чтобы разоблачить заговор до того, как это случится. Вот почему я вынужден был прибегнуть к столь жестокой тактике по отношению к вам вчера, молодой человек. В своих исследованиях вы сделали несколько весьма ценных открытий — и, что еще более важно, проявили способности и оригинальный образ мышления, необходимый для того, чтобы сделать их еще больше в будущем.

— Понятно, — произнес Ларри. — Но для меня еще остается неясным, почему вы держали меня под воздействием наркотиков целые сутки после того, как похитили?

— Вот за это я должен просить у вас прощения, — ответил толстяк. — Тем не менее, по-моему, это было совершенно необходимо. Я и сейчас продолжаю считать, что это было необходимо.

— Почему же? — не унимался Ларри.

— А вы сами хорошенько над этим поразмышляйте, — сказал Корнмэн. — Если бы вы не были без сознания, вы бы подняли дикий крик в ответ на свое похищение. Вы бы создали для нас множество всевозможных трудностей — и как я полагаю, вполне оправданно. У меня не было бы времени внимательно изучить вашу диссертацию. И, что еще важнее, мне недоставало бы времени для того, чтобы выявить, к какого рода уловкам прибегнут враги ваши и мои. Теперь же мы в состоянии начать разрабатывать свои собственные планы.

— Может быть, — ответил Ларри без особого энтузиазма. — Но если Долорес относится к числу их лазутчиц, они должны знать, где я нахожусь.

— Разумеется, они об этом знают, — незамедлительно ответил толстяк. — Однако дав знать властям о том, где вы находитесь, они подвергнут себя чудовищному риску разоблачения. Более того, через несколько часов и им самим станет уже неизвестным ваше местонахождение.

— И каковым же оно будет? — поинтересовался Ларри.

Толстяк снова наклонился совсем близко к нему.

— Об этом я скажу вам чуть позже. И когда вы уже будете в полной безопасности своего нового подполья, вам придется еще немного поработать над своей диссертацией…

Глава 6

Одетый все еще только в огромных размеров халат, Ларри один вернулся к себе в комнату. На его просьбу вернуть одежду Мэйн Корнмэн ответил:

— Об одежде для вас позаботится Дэн Брайт, — а когда Ларри попытался было задать ему еще несколько вопросов, добавил, сопроводив свои слова красноречивым жестом, означавшим, что с этим вопросом покончено раз и навсегда. — Не беспокойтесь насчет Дэна — вы уже имели возможность убедиться, насколько он мастер на все руки.

Ларри был вынужден согласиться. Он без труда нашел дорогу к своему чертогу в неонаполеоновском стиле, и в то самое мгновенье, как наконец присел на краешек свежезастеленной кровати и закурил сигарету, его сразу же стало мучать великое множество самых различных вопросов, на которые у него не было ответов. Толстяку нужно было еще очень многое объяснить ему.

Почему, например, Корнмэн так помешан на предметах обстановки наполеоновской эпохи? Эта мысль вызвала у Ларри не очень-то приятные ассоциации. Это было, безусловно, одним из симптомов внутренне присущей Корнмэну мании величия — тем не менее, Мэйн Корнмэн с его неопровержимой логикой и почти что дьявольским чувством юмора произвел на него впечатление человека во вполне здравом уме.

Оставалось для него также до сих пор неясным, почему заговор этих то ли амазонок, то ли просто женщин с замашками императриц, если согласиться с тем, что он на самом деле существует, посчитал его диссертацию настолько для себя важной, что прибег к самым жестким мерам, лишь бы воспрепятствовать ее опубликованию? Корнмэн высказал определенные соображения на сей счет, однако Ларри продолжал считать себя пока что еще неспособным согласиться с ними.

Еще интересовало его, хотя и не так сильно, что же все-таки толстяк предпримет для того, чтобы изменить собственное его, Ларри, положение — он совершенно ничего не сказал о том, что будет сделано для того, чтобы снять с него нелепые обвинения в убийстве, которые заполнили газеты — все, что он сказал, это что он должен продолжать работу над темой своей диссертации. Однако в настоящее время он был слишком взволнован для того, чтобы посвятить себя столь отвлеченному предмету.

Неясно было для Ларри и как ему теперь поступить с Идой — его не покидало чувство вины перед этой девушкой. Если только она еще оставалась ЕГО девушкой. Ее, безусловно, можно будет оправдать, если она вычеркнет его из своей жизни как неудачника. Но именно по этой же самой причине Ларри испытывал непреодолимое желание сделать что-нибудь такое, что дало бы ей знать, что же на самом деле произошло после того, как он покинул ее квартиру — с того времени прошло, пожалуй, чуть меньше двух суток.

Или Ида сама является участницей заговора, который едва не привел к тому, что он был бы подвергнут заключению как потерявший голову преступник? Вспоминая ее нежность, ее благородство, ее преданность по отношению к нему он решил, что начинает платить ей черной неблагодарностью. Он стал искать глазами пепельницу, обнаружил ее на столике у кровати, потянулся к ней через всю кровать, чтобы взять ее к себе.

У самой двери стояла Долорес Грин, глядя на него сверху вниз с чувственной, несколько сардонической улыбкой на лице.

— Самая пора сыграть партию-другую, не возражаете, Ларри?

Ему стоило немалых усилий не прожечь дырку в бархатном покрывале, которым была накрыта постель, он выпрямился, не поднимаясь с кровати, и произнес:

— Все зависит от того, в какую игру сыграть?

Она, несколько изогнувшись, пожала плечами и ответила:

— Выбирайте — шашки или шахматы. Мне лично все равно.

— Нет доски, — возразил он, пытаясь разобраться в собственных своих чувствах, пока она шла через всю комнату, чтобы присесть рядом с ним на кровати. Он ощутил, как неожиданно лихорадочно забился его пульс, чего с ним не случалось со дня первого его свидания, когда он едва переступил мальчишеский возраст — а вместе с этим пришел к нему и страх, готовый вот-вот перерасти в отвращение.

Долорес, казалось, поняла те чувства, что его обуревали — во всяком случае глаза ее насмешливо сверкнули, когда она сказала:

— Вы себя ведете так, как будто немножко меня побаиваетесь — чем это Мэйн вас напичкал?

— Канадским беконом и парой почек, — ответил ей Ларри. — А также тем, что вы принадлежите к группе поистине замечательных женщин, которые посвятили свою жизнь делу уничтожения всех мужчин с лица нашей планеты. — Вряд ли, решил он, будет какой-либо вред, если он будет столь с нею откровенен. Девушке, безусловно, было в общих чертах известно содержание его беседы с Корнмэном.

Она тихо рассмеялась.

— Бедняга Мэйн! — Затем придвинулась совсем близко к Ларри. — Разве я похожа на девушку, которая может быть счастлива в мире, где не будет мужчин?

— Если хотите услышать от меня правду — а на ответную искренность с вашей стороны я даже не надеюсь, то вы не похожи на девушку, которая была бы достаточно долго счастлива в любом из миров.

На какое-то мгновение всю насмешливость как рукой сняло с ее такого прекрасного лица. Она стала на вид прямо-таки старухой, более древней, чем любая из женщин, запавших Ларри в память, древней не по годам, а по своей внутренней сущности. По какой-то причине ему вспомнилось то, что говорил ему толстяк о тех амазонках, что, как в ловушку, попали в общество, где господствовали мужчины с тех пор, как богиня-мать стала жертвой какого-то далекого предка Зевса на самой заре предыстории человеческого рода. Здесь, отметил он про себя, возможно во плоти как раз одна из тех женщин, что прожили всю эту ставшую им такой отвратительной вечность.

Ларри решил, что вовсе не стоит так задираться с нею.

— Простите меня, я совсем не хотел причинить вам боль, но я все еще никак не могу полностью прийти в себя. Мне кажется, что я никак еще не могу заставить себя нормально мыслить.

— Когда-нибудь, — заметила девушка, — я обязательно сверну Мэйну его жирную шею. — Она улыбнулась, явно довольная такой перспективой. — Это в высшей степени нечестно с его стороны убеждать каждого хоть чуть-чуть привлекательного молодого мужчину, который здесь появляется, в том, что я вроде бы ведьма. Может быть, мне стоило бы принести сюда свою метлу?

— А я-то в своей наивности полагал, что сейчас эра пылесосов, — сказал Ларри, надеясь в глубине души, чтобы его не оставила последняя искра разума.

По-видимому, этого оказалось достаточно, чтобы поднять упавшее было настроение Долорес. Она громко рассмеялась — гортанным, музыкальным смехом, какой, должно быть, умели издавать только наяды Древней Греции.

— Как я полагаю, мне предоставится возможность покататься верхом на одной из самых последний моделей этих жестянок. — Затем уже куда более серьезно, почти что шепотом, добавила: — Скажите мне, вы убедились в том, что Мэйн в самом деле сошел с ума?

Ларри тяжко вздохнул и неуверенно покачал головой.

— Долорес, вы мастерски пытаетесь выведать у меня все, что мне известно, но только не на того напали. Со мной так быстро произошло столь много всякого, что я сейчас уже совершенно неспособен высказать свое личное суждение по какому бы то ни было вопросу. А пока что единственно, на что я сейчас пригоден, это быть такой тряпкой, которую можно выкручивать как угодно.

— Ну что ж, с игрою можно и обождать, пока вы не почувствуете себя в достаточной мере мужчиной, чтобы начать ее, — произнесла Долорес, отбрасывая назад иссиня-черные свои волосы и приводя их в порядок у себя за спиной змееподобными движениями обеих рук. Заметив это, он пришел к выводу, что она похожа на змею и во многих других отношениях. — Я благодарна Богу за то, что вы не являетесь типичным для представителей своего пола, — добавила она.

— Мне тут нечем особенно гордиться, — сказал он девушке. Когда она отбрасывала назад свои волосы, перед глазами его мелькнул инкрустированный бриллиантами браслет на одном из ее запястий.

Она это заметила и тут же пояснила.

— Подарок бабушки к моему дню рождения. Нравится?

— Очень красивая вещица, — сказал Ларри, радый тому, что ему не придется встретиться с ее взглядом, поскольку она протянула руку с безделушкой к нему и стала вращать запястье так и этак, чтобы бриллианты засверкали перед взором Ларри во всем своем блеске. — Очень красивая, — повторил он.

— Очень красивая, — произнесла она вслед ему и, все еще продолжая вращать запястье, поднесла руку к самому его лицу. Ларри обнаружил, что уже не способен оторвать глаз от браслета, который, казалось, вдруг совершенно неожиданно заполнил собою всю комнату, весь мир, всю вселенную…

Он испытывал очень странное чувство — будто он плывет по воздуху, а затем приземляется в колыбели из мягкого дерна в саду, где росли очень необычные, ярко окрашенные растения, что напомнило ему те пышные райские кущи, что составляют рай в представлении магометан. И были там, разумеется, и прекрасные гурии, которые танцевали, плавно извиваясь всем телом, стараясь возбудить в нем огненную страсть.

Однако когда он протянул руки, чтобы обнять ближайшую к нему из этих красавиц в прозрачных одеяниях, он почувствовал острую боль, как будто он потянулся к розе и укололся с шипы. А затем видение это было неожиданно отброшено от него чьими-то огромными мерзкими руками, которые резко выдернули его из мягкого мха, которым была устелена земля в этом раю…

Он лежал на императорском ложе, над ним склонился Дэн Брайт, его мозолистая ладонь снова поднялась для того, чтобы отшлепать его по лицу.

— Все, все, Дэн, я в полном порядке, — однако затем усомнился, в самом ли он деле в полном порядке. Опустив глаза, он обнаружил, что снова лежит совершенно голый. Из неглубокого пореза поперек живота слегка сочится кровь, а на покрывале рядом с ним валяется половинка лезвия безопасной бритвы.

Сознание мало-помалу начало к нему возвращаться и он даже было попытался сказать что-то Дэну еще, но только протянул наощупь руку к халату, который валялся на ковре рядом с огромным ложем. Только теперь до его сознания дошел звук быстрого движения в комнате, где он находился, и вроде бы сдавленного, какого-то утробного рычания, за которым последовал короткий женский вскрик.

Он поднял голову, прикрылся халатом и увидел Дэна Брайта, быстро приближающегося к Долорес, которая, вся подобравшись, ждала его в самом углу комнаты. Теперь она напоминала скорее кошку, а не змею, припав низко к полу, ее оливкового цвета кожа стала почти белой, а глаза сверкали в глазницах, как два совершенно одинаковых кристалла оникса.

— Попробуй только сунуться, Дэн, — сказала она, в ее низком контральто звучала теперь уже совершенно нескрываемая угроза, когда он вытянул руку к одному из ее запястий. — Ты же знаешь, что я могу сделать, если захочу.

— Я также знаю и то, что ты достаточно изворотливая, чтобы попытаться выскользнуть безнаказанно, — все тем же утробным голосом произнес Дэн. — Ну какой же смысл начать обрабатывать этого парня прямо здесь?

— Я сейчас просто немножко позабавилась, — осторожно произнесла Долорес. — Кроме того, а какое тебе до этого дело?

— Ты надеялась на то, что вдруг он окажется страдающим гемофилией, — сказал Дэн. — Даже не пытайся отрицать это. Ты загипнотизировала его и провела вот этим лезвием ему по животу. Ты хотела, чтобы он досмерти истек кровью, гнусная ты маленькая тварь!

— Не смей меня так называть! — огрызнулась Долорес. — Сам-то ты ведь всего лишь мешок с мускулами для патологически ожиревшего зверя.

Удар рукой по ее лицу прозвучал как выстрел зенитного орудия в замкнутом пространстве комнаты. Ларри, которому наконец-то удалось натянуть на себя халат, издал громкий протестующий вопль, но ни Дэн, ни Долорес не обратили на него ни малейшего внимания.

Долорес даже не вскрикнула, когда Дэн Брайт ударил ее. Вместо этого она нанесла ему удар по голени заостренным носком своей туфли и, по всей вероятности, удар достиг своей цели, так как Дэн громко крякнул прежде, чем снова на нее замахнуться. На сей раз удар отбросил ее вдоль стенки к двери в коридор. Однако еще до того, как она достигла двери, он еще нанес ей удар ногой сзади, который сбил ее с ног и буквально взметнул в воздух.

Смуглянка, ловя широко открытым ртом воздух, не рухнула на пол только благодаря тому, что успела проворно схватиться за дверную ручку. Затем обернулась и произнесла тихо:

— Дэн Брайт, знай, что я этого так не оставлю. Знай, что я обязательно тебя убью при первой же предоставившейся мне возможности.

— Тебе никогда этого не сделать, ленивая задница, и ты это прекрасно знаешь, — далеко не столь же тихо отпарировал Дэн. — Ну-ка, проваливай отсюда и даже носа здесь не показывай!

От тщательно закрыл за нею дверь, подошел к Ларри, который был близок к состоянию полной прострации, и произнес:

— Успокойся, парень, у нее не было времени нанести тебе какое-нибудь серьезное повреждение. Мне следовало предостеречь тебя от этой черноглазой гадюки, но у меня не было такой возможности. Поднимайся и набрось на себя что-нибудь из одежды, — он кивнул в сторону чемодана, стоявшего у двери, который он, очевидно, принес с собою. — Нам нужно еще кое-куда пройти и кое-что сделать.

Ларри тряхнул головой. Он только теперь сообразил, что, наверное, был загипнотизирован Долорес и теперь испытывал жгучее чувство стыда.

— Извините, Дэн. Она заставила меня смотреть на браслет, и я не устоял, как я полагаю. Спасибо за то, что вы пришли сюда и успели не дать случиться самому худшему. Никогда раньше не доводилось встречаться с такой женщиной, как эта.

— И больше никогда и не встретитесь, — добродушно произнес Дэн. — И даже не думайте о ней беспокоиться — она того совсем не стоит.

Глава 7

Тремя днями позже Ларри внимательно прослушивал магнитофонную запись и, как только его собственный голос замолк, сразу же выключил аппарат. Поднял глаза на человека с волосами цвета шерсти ирландского сеттера и кирпично-красным лицом и произнес:

— Вот так, Дэн, мне кажется, это пойдет. После того, как мистер Корнмэн даст свое «добро», можете отдать это перепечатать, и с Богом в путь.

— По мне, так это просто прекрасно, — ответил верный слуга толстяка. — Пока что босс считает, что вы на верном пути.

Он раздавил сигарету в пепельнице, стоявшей на книжной полке, о которую он облокачивался локтем, затем наклонился, чтобы вынуть пленку из магнитофона. Кассету положил в плоскую цилиндрическую коробку, сунул ее к себе в карман и повернулся к выходу.

— Эй! — окликнул его Ларри. — Вы, что, аппарат не забираете?

— Пока еще нет, — ответил Дэн Брайт из дверей. — Я оставляю его здесь на тот случай, если вам захочется внести исправления или еще для чего-нибудь в таком же духе. Не таскать же его мне с собою по городу. А вот записи эти лучше куда-нибудь спрячьте. Долорес так и рыщет с голодным видом.

— Ладно, — произнес Ларри. Он даже не поднялся, когда Дэн Брайт выходил из комнаты — так сильно он устал. Таким усталым он еще никогда не был за всю свою жизнь, даже во время непрекращающихся атак на удерживавшийся японцами остров во время войны. За семьдесят два часа он позволил себе поспать самое большее часов пять-шесть.

Однако работа была завершена — он надеялся на это — и теперь он был решительно настроен на то, чтобы полностью расслабиться. Он позволил себе задержать ход своих мыслеей на том, что произошло после памятной беседы с Мэйном Корнмэном, что состоялась после завтрака. Он все еще никак не мог определиться, в самом ли деле толстяк сошел с ума или нет. Как не позволил себе надолго задуматься над тем очень странным происшествием, главной участницей которого была Долорес.

Воспользовавшись магнитофоном вместо пишущей машинки, он увеличил первоначальный объем своей диссертации, ограниченный пятьюдесятью тысячами слов, до семидесяти пяти тысяч — включив в нее десятки случаев из картотеки толстяка, куда он заносил результаты собственных своих исслледований. Теперь диссертация звучала куда более убедительнее, ее содержание безошибочно указывало на существование заговора.

В ней были приведены — притом не только эмпирические — определенные факты в отношении того, что женщины, в венах и артериях которых текли зерна гемофилии и других наследственных заболеваний, характерных только для мужчин, были, в этом не было ни малейших сомнений, куда более плодовитыми и более жизнестойкими, чем остальные представительницы данной половины человечества. Был также установлен факт соответствующего ослабления их мужского потомства. Достаточно странным же было то, что ни ему, ни Корнмэну так и не удалось проследить хотя бы каких-нибудь признаков отклонений от нормы у дочерей, которые у них рождались.

Представленная под эгидой самого Мэйна Корнмэна, опираясь на его огромный, хотя и несколько потускневший престиж, диссертация эта должна была завоевать для Ларри не только столь желанную для него степень доктора наук, она должна была обеспечить ему репутацию новой восходящей звезды в биологических кругах. Попав в хорошие руки, она должна была сделать имя Лоуренса Финлэя таким, с которым еще долго будут считаться.

А пока что это имя нуждалось в очистке от напрасно возведенных на него обвинений. Хотя больше оно уже не фигурировало в аршинных размеров заголовках, имя предполагаемого убийцы Эрлин Крэйди все еще продолжало мелькать на страницах нью-йоркских газет в качестве объекта розыска.

Ларри больше уже не прибегал к первоначальной своей фамилии. Среди прочего, что было сделано Мэйном Корнмэном и Дэном Брайтом, пока он лежал, одурманенный опиумом, во дворце на 75-й улице, была также сфабрикована совершенно новая личность для спасшегося бегством биолога. Он закурил сигарету и откинулся в своем кресле, размышляя над тем, кем он стал теперь.

Теперь он был Рэймондом Демингом, состоятельным молодым человеком, который снял на неопределенный срок квартиру в Нью-Йорке. Вскоре после инцидента с Долорес Дэн Брайт сделал ему стрижку по последней моде.

Костюма своего — своего старого и несколько обносившегося верного друга — в котором он ехал в электричке из Бостона, он больше уже никогда так и не увидел. Очевидно, Дэн или кто-то еще снял с него мерку, пока он был без сознания, и пошил новую безукоризненную одежду у одного из самых первоклассных портных.

Укоротив волосы Ларри, Дэн разложил перед ним одежду, покрой и материал которой были неизмеримо лучше, чем не только у одежды, которая у него когда-либо была, но и той, о которой он только мог когда-то мечтать. Подобно большинству молодых людей, имевших цель жизни, но не располагавших приличными средствами, Ларри никогда даже не задумывался над тем, каких высот может достигать портновское искусство.

Нежная льняная рубаха, щеголеватый галстук, английские туфли ручной работы, носки из тончайшей бархатистой шерсти, без единой морщинки тщательно выделанный шерстяной костюм, запонки и заколка галстука из золота в виде крохотных антикварных пистолетов, невероятно легкое пальто из шерсти ламы — все это вместе взятое создавало у него ощущение, будто он продолжает лежать между атласными простынями, хотя он и был теперь полностью одет.

Был еще целый чемодан различной одежды, оставленной в его распоряжение в квартире, где он стал Рэймондом Демингом. Он с удовольствием перебирал чесучу новеньких безрукавок, наслаждался прохладой широких спортивных брюк из отличной фланели, когда укладывался на спину, чтобы покурить или просто отдохнуть.

Вот уж воистину, отметил он про себя, такие дураки-трудяги вроде него мало что смыслят в земных благах, которые могут сопровождать богатство. В отороченном золотом бумажнике из крокодиловой кожи, который лежал на комоде в его спальне, было около трехсот долларов наличными. А чуть пониже, в одном из двух самых верхних ящичков — лицевой счет на сумму более, чем семь тысяч.

Он попытался было протестовать, ибо не в его натуре было злоупотреблять благотворительностью, однако Дэн, выполнявший методично и умело миссию пастыря, вводящего его в мир такого нового, непривычного для него существования, только прорычал в ответ:

— Послушайте, мистер Деминг, все, что только вы получили от босса, вы отработаете. В каком-то смысле многое из этого вы уже честно заработали. Ведь именно вас он велел мне похитить.

— Чтобы таким образом спасти меня от ответственности за совершение убийства, — ответил Ларри. Однако решил больше уже даже и не заикаться об этом — все равно ему не оставалось делать ничего иного.

Да и квартира сама по себе поражала своей изысканной роскошью — трехкомнатный дворец в миниатюре в одном из нелепо дорогих новых многоквартирных домов, возведенных по соседству с Ист-Ривер. Он поднялся с кресла и занялся тем, что стал складывать записки, которые передавал ему Мэйн Корнмэн, в стальной сейф, встроенный в одну из стенок спальни как раз за картиной. Было совершенно бессмысленно, отметил он про себя, оставлять их просто так здесь валяться. Не то, чтобы его кто-нибудь беспокоил, но все же…

Он стал неожиданно страшно одинок. С нескрываемым вожделением поглядел он на телефон на туалетном столике рядом с кроватью. Все, что ему нужно было сделать, — это поднять трубку, позвонить на междугородную станцию и поговорить с Идой или Недом в течение каких-нибудь нескольких минут. Ему снова захотелось узнать, что они о нем думают, особенно Ида, когда за ним гонится полиция, а он так и не связался с ними. Однако тут же нахмурился, вспомнив о той роли, которую мог сыграть Нед во всем, что с ним случилось.

Однако, независимо от тех подозрений, что он испытывал, он многое отдал бы за то, чтобы перекинуться парой-другой фраз, состоящих из столь для них привычных глупых шуток, с любым из них. Однако разговоры по телефону, если только речь не шла о заказе еды из ресторана внизу, были ему категорически запрещены. Это было одним из условий, на которых он мог здесь жить. Он вряд ли мог не считаться с Мэйном Корнмэном после всего того, что толстяк для него сделал и продолжал делать сейчас.

Дэн совершенно прав, решил он. Он определенно заработал оказываемую ему благосклонность — да еще с процентами. Беглец, неспособный появиться на свет божий и оправдаться от выдвинутых против него абсурдных обвинений, ведущий фальшивую жизнь, оторванный даже от тех немногочисленных друзей, что у него были. Однако все это перевешивали почти семьдесят два часа непрерывной напряженнейшей работы, придавшей новое, куда более осмысленное звучание его значительно увеличившейся в объеме диссертации.

Оставив записки в безопасности за секретным замком, открывавшимся только после набора определенной комбинации цифр, он задумался над тем, а не налить себе чего-нибудь покрепче. Бар, в котором было множество самых различных сортов виски, водки, коньяка и всякого иного пойла, был неотъемлемой частью его нового окружения. Но он никогда еще не получал удовольствия от того, что пил в одиночку, и это такое естественное желание только усугубило чувство одиночества, которое он сейчас испытывал.

Он вышел на балкон, который одновременно еще и служил внешним переходом из спальни в гостиную. На соседнем балконе на полосатом пляжном шезлонге возлегала его соседка, рядом с нею на столике высокий фужер с виски с содовой. Она подняла голову и, заметив его, одарила полусонной улыбкой и произнесла:

— Эй, Деминг, как там настроение сегодняшним вечером у отшельника, обитающего в нашем доме?

— Отшельника из этого дома, — сказал Ларри, — мучает жажда. И еще у него настроение покинуть свою пещеру. Вы не станете возражать, если я пропущу рюмку за ваше здоровье?

Она отрицательно покачала головой, при этом ее длинные светло-каштановые волосы полностью обрамляли ее лицо, как юбка вертящейся балерины. А лицо у нее было весьма примечательное — это было правильной формы точеное лицо, столь любимое фотографии журналов мод, которое отличалось сейчас от своих дубликатов на страницах журналов тем, что было согрето теплом, лучившимся из контрастировавших с цветом ее волос темных глаз, и такой человечной улыбкой обычно сомкнутых полных губ вокруг правильной формы рта.

— А почему бы вам не перебраться ко мне и составить мне компанию? — спросила она.

— Я подумаю, — произнес Ларри, улыбнулся и, скользнув взглядом по фигуре девушки, не преминул удостовериться в безукоризненности ее, которая скорее подчеркивалась, чем скрывалась синей юбкой-штанами, доходящей до колен, и белой короткой блузкой, что были на ней сейчас.

Ее звали Тони Лоринг, они познакомились в первое же утро проживания его в этой новой квартире двумя днями ранее, когда он вышел на балкон глотнуть свежего воздуха после бессонной ночи, проведенной в борьбе с магнитофоном. Она в это время загорала и, издав при виде его пронзительный вскрик, упорхнула под прикрытие огромного, как палатка, пляжного пончо светло-коричневого цвета, украшенного множеством изображений гигантских морских коньков.

Глядя на него с укоризной, она сказала тогда:

— Почему вы не звонили в гонг или не трясли погремушками перед тем, как переезжаете в пустую квартиру?

Он улыбнулся, извинился, затем представился. Создавшаяся ситуация, как ему показалось, позволяла проверить, насколько ему подходит это новое его имя.

— А я — Тони Лоринг, мистер Деминг. Я здесь живу. Я — манекенщица. Что еще?

— Это, — ответил он, пытаясь придать своему голосу как можно более легкомысленный тон, — зависит всецело только от вас.

После этого он еще встречался с нею несколько раз за последние двое суток — однажды, когда он выталкивал сервировочный столик назад в коридор после приема пищи, а она появилась с мусорным ведром, направляясь к мусоропроводу, в другой раз — на балконе вчерашним вечером, когда он снова вышел на свежий воздух, чтобы проветрить утомленные напряженной умственной работой мозги. До сих пор он считал балконы архитектурным излишеством, пригодным разве только для того, чтобы служить трибуной для диктатора. Однако теперь, на собственной шкуре испытав те муки, что выпали на долю Ромэо, он уже удивлялся тому, как можно обходиться без балкона.

Об этом он так прямо и сказал, когда девушка пригласила его в свою квартиру.

— Подумать только, если бы у Ромэо тоже был балкон, Шекспиру пришлось бы переписать заново весь свой второй акт.

— Он мог бы поместить обоих в кабину вертолета, — произнесла девушка. После этого она извинилась за беспорядок, который царил в ее квартире, хотя Ларри она показалась верхом чистоты и аккуратности, затем, словно бы по мановению волшебной палочки, откуда ни возьмись появился еще один фужер. Девушка включила огромный проигрыватель, из громкоговорителей которого тотчас же полилась нежная мелодия Кола Портера, после чего она снова провела Ларри на балкон и к своему шезлонгу присоединила еще один.

Ларри, подобно большинству остальных простых смертных, никогда раньше не был знаком с кем-либо из ньюйоркских манекенщиц. Когда же он и задумывался над этой разновидностью человеческой породы, то испытывал тенденцию рассматривать ее, как нечто стоящее выше или даже за пределами остального человечества. Короче говоря, для таких, как он, было в этих женщинах нечто такое, что чуть-чуть его пугало.

А вот Тони Лоринг, отметил он про себя, оказалась самой скромной и самой тихой девушкой из всех, с которыми он бывал когда-либо знаком. Сидя с нею на террассе, беседуя, когда у кого-либо из них возникало желание поговорить, но еще чаще оставаясь безмолвными, он еще острее мог почувствовать то напряжение, с которым он трудился в течение последних дней.

Однако его все равно не оставляла мысль о том, что ему следует быть максимально осмотрительным, чтобы не выдать себя. Ведь эта Тони вполне могла бы оказаться соглядатаем. Затем он выбросил из головы эту мысль как совершенно нелепую — в это мгновенье все эти странные страхи и идолы Мэйна Корнмэна, а заодно и загадочная Долорес, казались столь же оторванными от реальности, как мечты детства. Кроме того, было совершенно невероятно, что предполагаемые заговорщицы были в состоянии поместить Тони так быстро и незаметно в квартире по соседству с той, куда Корнмэн определил Рэймонда Деминга.

Он пытался — и притом чувствуя себя при этом весьма виноватым — напомнить себе не забывать Иду, однако очень трудно было думать о ком-нибудь еще в присутствии Тони Лоринг, которая прямо-таки излучала безмятежное душевное тепло.

— Я просто умираю от любопытства — так мне хочется узнать побольше о вас, Рэй, — сказала она. — Я рассказала девушкам из ателье о сказочном принце, что поселился в соседней квартире, и они жаждут фактов, жаждут продолжения. Хотите верьте, хотите — нет, но в этом паршивом городе уже давно наметился явный дефицит мужчин, которые устраивали бы порядочных девушек.

— Мне в общем-то и рассказывать не о чем, — ответил Ларри, надеясь в душе, что она не станет допытываться глубже.

И она в самом деле не стала, к его огромному облегчению — хотя, сам и не понимая почему, он знал наверняка, что не станет. А несколько позже, теперь уже для себя совершенно неожиданно, он обнаружил, что просит ее отужинать с ним. Девушка поднялась, улыбнулась.

— Да ведь это же замечательно — мне так ужасно надоело меню, которым изо дня в день потчуют внизу. Мне кажется, что может осточертеть все, что угодно, если будет чересчур уж слишком регулярно повторяться.

Ларри, который намеревался пригласить ее поужинать или в своей квартире, или в ее, услышав такое, не на шутку призадумался. По сути, он ведь не был пленником в этой квартире, да и было весьма маловероятным, что он повстречается с кем-либо знакомым. Кроме Долорес, Дэна Брайта, Тони, Мэйна Корнмэна да еще того самого плюгавого, в этом городе никто его не знал, разве что кто-нибудь из давних дружков с тех времен, когда он служил на флоте. Он тут же рассудил, что наверняка никто из них не узнает его в роскошном облачении Рэймонда Деминга.

Затем он еще подумал о хрустящих «зелененьких», притаившихся в бумажнике из крокодиловой кожи, что лежал у него на комоде. Казалось, просто стыдно не найти для них какого-либо достойного применения. Кроме того, уставший от напряженной работы, его организм требовал перемены обстановки, а ведь он находился в этом вынужденном так сказать заключении уже четверо суток. Поэтому он допил, что еще оставалось у него в фужере, тоже поднялся и сказал:

— Я позвоню в ваш звонок через пятнадцать минут.

Тони поморщила носик.

— Через двадцать.

Вспомнив о том, что где-то он вычитал, что манхэттенским манекенщицам требуется немало времени для того, чтобы соответствующим образом отшлифовать свою внешность, он дал девушке все двадцать пять — и к концу этого времени раздался звонок в его собственную дверь, а открыв ее, он обнаружил за нею дожидающуюся его Тони.

— Что это вы замешкались? — с шутливой укоризной в голосе произнесла девушка. Вид у нее был умопомрачительный в туго облегавшем тело коричневом платье с золотым пояском и золотыми застежками и наброшенном поверх него жакете с короткими рукавами и золотой вышивкой.

Сам же он наслаждался новообретенной уверенностью хорошо и модно одетого молодого мужчины в этом своем серо-стальном костюме преуспевающего банкира, испытывая при этом такое чувство, будто владеет контрольным пакетом акций «Роллс-Ройса».

— Вам бы хотелось отправиться в какое-нибудь особое место? — спросил он.

Девушка взяла его под руку, когда они направились к лифту, и сказала ему честно:

— Если вы считаете, что мне очень уж охота где-нибудь покрасоваться, то вы заблуждаетесь, Рэй. Давайте-ка пойдем куда-нибудь, где поспокойнее.

Ларри, познания которого по части ньюйоркских ресторанов были еще скромнее, чем по части ньюйоркских женщин, какое-то время ничего путевого не приходило в голову. Однако затем он припомнил одно местечко, о котором ему рассказывал Нед Толмэн, под названием «Хилари Дуггэн», ресторан, куда частенько наведывались журналисты и писатели и иже с ними, как только в кармане у них появлялись лишние четыре доллара за бифштекс и еще пара долларов за две-три рюмки. Он предложил девушке этот ресторан, на что она откликнулась с живостью:

— Вот и прекрасно! Он в одном квартале отсюда. Давайте пройдем туда пешком.

Впервые за всю свою жизнь Ларри почувствовал волшебную прелесть погружающегося в сумерки Манхэттена. Город, казалось, весь пылал, предлагая на каждом шагу любые доступные воображению развлечения под аккомпанемент приглушенных, очень приятных для слуха, звуков. Даже нетерпеливые сигналы, которые издавал водитель такси, прижатого вплотную к кузову грузовика, у которого заглох двигатель, казались скорее веселым кряканьем утенка из какого-нибудь диснэевского мультика.

Вход непосредственно в ресторан «Хилари Дуггэн» притаился едва заметно в глубине расположенной перед ним весьма неказистой шашлычной на Второй Авеню с закоптелыми фасадными окнами, рекламами сигар над ними и запахом прокисшего пива внутри. В баре было накурено так, что можно было топор вешать, и стоял гул множества мужских голосов, пытавшихся перекричать друг друга. Тони быстренько провела его мимо бара, мимо выстроившихся по обе стороны от прохода рядов отдельных кабин в расположенный в самом конце заведения обеденный зал, где столики были застелены клетчатыми скатертями и пахло хорошо приготовленной пищей.

— Тони, дорогуша, привет! — окликнул его спутницу какой-то явно преждевременно поседевший мужчина, и Ларри неожиданно испытал настоящий приступ самой черной ревности.

Заметив выражение на его лице, когда они усаживались за столиком, девушка нежно погладила его по руке и сказала:

— Рэй, вы действительно самый настоящий ягненок. Вы просто обязаны относиться совершенно равнодушно к тому, что меня узнают часто даже совсем незнакомые мне люди — ведь, если уж серьезно разобраться, вся моя профессиональная жизнь состоит в том, чтобы показывать себя публике.

— Будь по-вашему — если вам так нравится, красавица вы моя, — ответил он — он очень надеялся на то, что это ему удалось — весьма беззаботным, даже игривым тоном под стать тому разъяснению, что дала ему девушка. В самом деле, убеждал он самого себя, он даже очень доволен тому, что девушка именно такая, какою показалась ему с самого начала. Он до сих пор никак не мог перебороть в себе ту подозрительность, что поселили в нем Корнмэн, Долорес и Дэн Брайт. Вспышки этой подозрительности он то и дело продолжал испытывать. Обведя взором посетителей ресторана, он к немалому своему облегчению заметил, что среди них явно преобладали представители мужского пола.

Он и Тони выпили по мятному коктейлю — почти такому же вкусному, как и тот, что девушка приготовила у себя на террасе, после чего последовал бифштекс с жареным картофелем, нарезанным мелкими ломтиками, что было фирменным блюдом этого ресторана. У девушки, как обнаружил Ларри, было остро развитое чувство юмора, отчего ее общество стало еще более приятным, а усталость, накопившуюся за последние несколько дней, сменило ощущение довольства и общего благополучия. Ему совсем не хотелось покидать зал ресторана, когда пришла пора уходить — он с немалым удивлением обнаружил, глядя на стрелки часов на дальней стене зала, что было уже далеко за одиннадцать.

Расплатившись по счету, он и Тони проследовали снова в бар. Однако у самого входа в бар он остановился на мгновенье, обхватил девушку за плечи и воспрепятствовал ее продвижению дальше. Она, обернувшись, с удивлением посмотрела на Ларри.

На какое-то мгновенье он совершенно позабыл о девушке. В дальнем углу бара, почти что лицом к нему, сидели рядом Нед Толмэн и Ида Стивенс. Перед обоими стояли фужеры с коктейлем. Нед что-то очень оживленно рассказывал Иде, которая держалась как-то неестественно и явно проигрывала девушке, которая в этот момент была с ним рядом.

— В чем дело, Рэй? — удивленно спросила Тони.

Он резко встряхнулся, освобождаясь от столь неожиданно постигшего его потрясения, вымученно улыбнулся девушке и произнес:

— Мне вдруг стала совершенно невыносима мысль о том, чтобы позволить вам пройти, как сквозь строй, мимо завсегдатаев этой забегаловки. Моя душа этого не перенесет. Давайте лучше уйдем отсюда через запасной выход.

Глава 8

Уже на тротуаре, в оазисе света, льющегося из окон ресторана Дуггэна, среди кромешной тьмы, окружавшей их со всех сторон, Тони снова подхватила Ларри за руку и весело спросила у Ларри:

— Ну а теперь куда, смелый ковбой?

Он улыбнулся и, снова почувствовав себя чертовски усталым, ответил:

— Тони, мне не хотелось бы отплатить вам самой черной неблагодарностью — а никогда еще за всю свою жизнь я сам себе не казался таким неблагодарным, как сейчас — но мне нужно добраться домой до того, как у меня насовсем откажут ноги. Я их еле волоку сейчас.

— Бедняжка! — воскликнула девушка, не отпуская его руку. — А ведь и меня саму давно интересует, насколько железным вы являетесь. Вот уже три ночи свет в вашей квартире не выключался ни на минуту.

— Спасибо за то, что вы понимаете мое состояние. — Он остановился у газетного киоска на углу. — Хотите газету?

— Нет, — ответила девушка. — Я не могу себе позволить увлекаться чтением — у меня может выработаться пагубная привычка к этому, а это может привести к тому, что я перестану должным образом заботиться о поддержании своего лица и тела в той форме, которая нужна моим фотографам. А ведь именно это составляет суть моего ремесла.

— Да, куй железо, пока горячо, — как-то отрешенно заметил Ларри. Затем весь аж встрепенулся, увидев заголовок огромными черными буквами на первой полосе газеты, лежавшей на самом верху пухлой кипы самых массовых изданий. Заголовок этот гласил: «Убийца Крэйди пойман — и сейчас дает показания». Он так и стоял, не в силах оторвать взгляд от газеты, пока Тони не вернула его снова к реальности, потянув за локоть. Она пристально глядела на Ларри, в ее темные глазах сквозила теперь уже совершенно нескрываемая тревога.

— Что-то не так? — спросила она у Ларри с некоторым придыханием в голосе.

Он покачал головой и теперь уже спокойно стал в тусклом уличном свете просматривать содержание заметки, помещенной под броским заголовком. Убийца по собственной воле явился с повинной и во всем сознался, звали его Джонатан Морган, он был аспирантом-биологом, который в то злополучное утро заглянул в деканат, чтобы проконсультироваться у одного из доцентов факультета в отношении программы его работ на следующий год.

«Я сам не понимаю, что со мной произошло, — так объяснял случившееся Морган. — Я вошел в дверь и следующее, что понял — так это то, что гляжу на мертвое тело мисс Крэйди за ее письменным столом. Я никогда раньше не видел ее. Затем, как я полагаю, я испугался и пустился наутек. Но я никак не мог допустить, чтобы обвинение в убийстве и дальше продолжало висеть на этом ни в чем не повинном Финлэе. У меня никогда не было пистолета и я не имею ни малейшего понятия, откуда у меня взялся тот, из которого была убита мисс Крэйди…»

В заметке была еще масса и других фактов, но Ларри не стал читать дальше. Если предположения Мэйна Корнмэна соответствовали истине — а все произошедшее указывало со всей определенностью именно на это — то Джонатан Морган был столь же неповинен в убийстве, как и сам Ларри. И если у Моргана хватило смелости открыто признаться в якобы содеянном, то самым порядочным со стороны Ларри было бы повернуть ход событий совсем в иную сторону. Но будет ли в этом хоть какая-нибудь польза? Ведь сам-то Ларри не убивал девушку и поэтому, выйдя на авансцену, он только еще больше все запутает. Но все равно ему обязательно надо что-то сделать…

— Эй! Вы, кажется, совсем про меня позабыли? — Тони очень нежно потянула его за рукав пиджака.

Ларри взглянул на девушку и чистосердечно произнес:

— Сам не пойму, как это я вообще мог позабыть о вас.

Тони ответила ему приятной улыбкой.

— Я сама виновата, Рэй, на какое-то мгновенье мне показалось, что я вас потеряла. А этого более, чем достаточно, чтобы девушка испугалась.

— Простите меня, — произнес Ларри, беря газету в одну руку, а девушку под локоть — в другую. — Сдается мне, что я подустал немного. Не возражаете, если мы отправимся прямо домой — в последнее время я совсем мало спал.

— Я тоже, — ответила Тони. — Ваша бурная деятельность и меня лишила сна. Нам наверное обоим не мешало бы хорошенько отдохнуть.

К тому времени, когда они вернулись в квартиру Ларри, он решил, что первым делом надо позвонить Мэйну Корнмэну, затем позвонить в полицию или в какое-либо другое место, куда посоветует толстяк. Но в коридоре он приостановился, не в силах лишиться такого приятного для него общества Тони Лоринг. Ему страшно не хотелось оставаться наедине со смешавшимися его мыслями. Особенно после того, как так неожиданно попались ему на глаза Нед Толмэн и Ида, после того, что он прочел в столь ошеломившей его газетной заметке.

— А как насчет того, чтобы завернуть ко мне на прощальную чашечку кофе? — спросил он у девушки.

Темные глаза девушки на какое-то мгновенье сузились, она задумалась над тем, как же все-таки поступить в этой ситуации.

— Что ж, это справедливо. Вы у меня уже были в гостях, теперь моя очередь, так? — Затем лицо ее расплылось в улыбке. — Что это я плету! Мне ведь до чертиков хочется взглянуть на вашу квартиру с того самого момента, как вы в ней объявились, Рэй.

— Готовить коктейль, скорее всего, снова придется вам — у вас это получается наверняка куда лучше, чем у меня. — С этими словами он отпер замок и отворил дверь.

— Вам не нужен коктейль на ночь, — произнесла Тони. — Вам нужна скорее горничная.

Ларри ничего на это не ответил. Он был ошеломлен тем, что предстало его взору. У квартиры его был такой вид, будто в нее забрел сбежавший из зоопарка слон и вел себя в ней, как безумный, пока он и Тони ужинали в ресторане. Со стен были сорваны картины, с мебели стянуты чехлы, книги сброшены с полок, с пола подняты ковры и разбросаны по всей квартире бесформенными грудами. Даже наиболее тяжелые предметы обстановки были преднамеренно сдвинуты со своих мест и брошены в беспорядке.

— Это совсем не смешно, — упавшим голосом сказал от Тони. — Кто-то устроил в моей квартире самый настоящий обыск. — Он повернулся к девушке, едва сдерживая себя, с почти уже нескрываемой подозрительностью еще раз отметил чарующую прелесть Тони.

— О нет, Рэй! — изумленно воскликнула девушка. — Я совсем не того рода девушка, что выманивает молодого человека на ужин для того, чтобы можно было без помех обыскать его квартиру. Я питаю к вам куда более прямой интерес.

Его горько обвиняющий взгляд мало-помалу потух, не выдержав откровенного простодушия ее взгляда.

— Извините меня, Тони, — произнес он, сокрушенно покачивая головой, — только вот все это как-то так для меня неожиданно.

— Я понимаю, — сказала ему девушка, глаза ее возбужденно сверкали. — Они забрали драгоценности, или документы?

— Перестаньте валять дурака, Тони, — несколько грубовато отрезал Ларри. — Беспорядок — вот что меня возмутило. Здесь нет никаких драгоценностей, а единственные документы, которые можно было забрать отсюда, и без того покинули эту квартиру сегодня днем. Однако погодите, погодите… — Он сделал шаг в сторону спальни, вспомнив о сейфе, вроде бы спрятанном в стене спальни за картиной, и думая при этом о телефоне на столике. Если им удалось добраться до его первоначальной диссертации и тех заметок, что передал ему Мэйн Корнмэн…

— Может быть, стоит позвонить в полицию? — предложила Тони. Теперь, после этого обыска, он, похоже, стал в ее глазах явно внушительной романтической фигурой.

— Не беспокойтесь, — сказал ей Ларри. — Я действительно сейчас позвоню в полицию.

— В этом нет необходимости, — произнес невысокий коренастый мужчина средних лет с обветренным лицом, появившийся из дверей в спальню. — Лейтенант Харви, отдел по расследованию убийств. — Он развернул перед удивленным взором Ларри удостоверение, затем спросил. — Кто это с вами, Деминг?

— Это Тони Лоринг — она живет в соседней квартире, — машинально ответил Ларри. Затем: — Убийство! Здесь… здесь кого-то убили?

— Не здесь, — ровным и достаточно вежливым голосом произнес лейтенант Харви. — Но мне хочется переговорить с вами, Деминг.

Тони оказалась достаточно тактичной. Несмотря на любопытство, которое прямо-таки светилось в ее темных глазах, она произнесла:

— Наш ночной коктейль лучше-ка перенести ко мне — там вы и переговорите с лейтенантом.

— Спасибо, мисс, я отниму совсем немного времени, — сказал детектив и, обопрясь о стену, стал ждать, пока Ларри проводит девушку к двери. Затем произнес: — Ну что ж, Финлэй, что же все-таки произошло на самом деле?

Ларри сел на боковую сторону перевернутого кресла и закурил сигарету. Чувство у него было такое, будто с плеч его сняли несколько тонн груза. Больше над ним уже не довлела необходимость принятия такого весьма щекотливого решения — идти или не идти в полицию.

— Как я полагаю, — произнес он, — у вас имеются веские причины перерыть до самого основания всю эту квартиру.

Харви извлек из кармана небольшой плоский металлический портсигар, вынул из него тоненькую миниатюрную сигару, раскурил ее и неторопливо произнес:

— Вы, должно быть, считаете меня супермэном или кем-то иным в том же духе. Я бы не смог проделать все это, сколько бы ни старался.

— Тогда кто же это все сделал? — спросил напрямик Ларри.

— Почем я знаю! — ответил детектив. Все еще опираясь о стенку, он затем сказал. — А вы что, Финлэй, сами не догадываетесь?

Ларри отрицательно покачал головой. В нем мало-помалу начали созревать определенные, притом весьма неприятные, подозрения, но он однако не чувствовал себя свободным изложить их официальной власти, представителем которой был лейтенант Харви. К тому же он и не считал, что власть ему станет верить.

Харви окинул его пристальным взглядом, затем произнес:

— Может быть, вам стоит еще взглянуть на спальню. Возможно, после этого вы мне станете в большей степени доверять.

В спальне беспорядок был еще больший, чем в гостиной. Низкая модерновая тяжеленная тахта фактически была вся вывернута наизнанку и спирали бесчисленных матрасных пружин торчали из нее, как из поля, засеянного металлическими песочными часами. Комод был буквально расчленен на составные части, в стенном шкафу все было перевернуто вверх дном, со стен сорваны картины. Еще более невероятным был тот факт, что стальной сейф был прямо-таки выдернут из стены какими-то гигантскими клещами и теперь валялся на полу, вскрытый и совершенно пустой.

— Черт побери! — пробормотал Ларри, испытывая неожиданно нахлынувшее острое чувство страха. Ощущая себя крайне неприятно, он вспомнил о том, что говорил ему Корнмэн в отношении сверхъестественных способностей заговорщиц-амазонок. Перед ним явно был результат какого-то супер-телекинеза. В противном случае шум, которым должно было сопровождаться извлечение сейфа из стены, непременно привлек бы внимание домовой прислуги. А в этом случае она обязательно обратилась бы в полицию.

Обуреваемый подозрительностью, он посмотрел на лейтенанта Харви, который прошел в спальню вслед за ним и теперь стоял у двери, внимательно наблюдая за его реакцией на увиденное. Телефон, как он обнаружил, каким-то чудесным образом оказался совершенно нетронутым под грудой двухсотдолларовых костюмов, беспорядочно сваленных за перевернутой тахтой.

— Наберите семь-три-сто, — сказал детектив. Ларри назвал себя, связался с отделом по расследованию убийств, подозвал своего непрошенного гостя к телефону, затем еще раз удостоверился в его служебном положении. Удовлетворившись, позвонил вниз портье. Нет, не поступало никаких сообщений о необычном шуме или каких-то иных несуразностях в его квртире за то время, что он в ней отсутствовал.

Ларри со стуком опустил трубку. Поглядел на Харви взглядом, в котором сквозило некоторое извинение за собственную подозрительность, но детектив сам предвосхитил его, сказав так:

— На вашем месте я поступил бы точно так же, Финлэй. Кто все-таки, как вы думаете, искромсал так эту квартиру?

— Еще только один звонок, — произнес Ларри и набрал номер Мэйна Корнмэна. Ответила ему Долорес, сообщив, что толстяка нет дома. Затем спросила:

— Ну, не угодно ли рассказать, каково быть отвергнутым?

— Что вы имеете в виду? — вопросом на вопрос ответил Ларри, уловив едва скрываемую иронию в том тоне, с которым говорила с ним Долорес.

— Напомните мне нарисовать вам испорченную картину, — сказала она ему. — Что передать?

— Только не через вас, дорогая моя, — уныло произнес он и положил на место трубку. Затем вернулся в гостиную, с помощью Харви кое-как поставил пару стульев и стол, чтобы придать комнате хоть сколько-нибудь приемлемый вид. Затем спросил у детектива: — Как это вам удалось выяснить, кто я, лейтенант?

Харви посмотрел на Ларри с некоторым любопытством во взгляде.

— Как только этот бедолага Морган сознался в убийстве Крэйди, комиссар полиции позвонил мне и ознакомил меня с содержанием тайного досье на вас. Он не сообщил мне, откуда у него такая информация, однако разрешил действовать по собственному усмотрению.

— Вот вы и решили наведаться ко мне? — спросил Ларри.

— Верно, — кивнул Харви. — Мне захотелось хотя бы взглянуть на вас. И получить, может быть, пару ответов на вопросы, если вы выразите готовность на них ответить.

— Валяйте, — произнес Ларри, — я ведь, как-никак, газетная сенсация. Вот только весь этот кавардак… — Он махнул рукой в сторону перевернутой вверх дном всей обстановки его квартиры.

— Мне положено было быть чертовски суровым с вами, — задумчиво произнес Харви, жуя в губах сигару. — И я пришел сюда весь готовый обходиться с вами как можно посуровее. Но когда я увидел вот это… — Он кивнул головой на перевернутую и изломанную мебель. — Да и вы не производите впечатление мошенника. Так что же все-таки с вами стряслось?

— Я не имею права рассказать вам всей правды, — сказал Ларри. — Если бы я мог, я бы сам явился в полицию несколько дней тому назад и переложил на плечи ваших ребят всю самую грязную работу. Однако в дело это замешано еще немалое количество людей, а не только я или эта несчастная девчонка из Колумбийского университета или этот бедолага Морган, который явился с повинной. — Тут он сделал паузу, затем добавил: — Между прочим, а что его ждет?

Харви только пожал плечами.

— Сам бы хотел это знать, но, сдается мне, ничего особо ужасного. Все дело это какое-то слишком уж запутанное. Я почти не сомневался в том, что кто-то один из вас точно чокнутый, но, похоже на то, что это не так. Предлагаю вам поделиться со мною всеми своими соображениями. Может быть, мне удастся состыковать их с тем, что известно мне, и получить некоторую цельную картину.

— Тогда подготовьте себя к тому, — не преминул уведомить его Ларри, — что вам придется разговаривать с собственным отражением в зеркале в течение очень долгого времени. Дело это куда более запутанное и странное, чем вы в состоянии себе представить. Так вот, что касается меня лично, то все началось с того, что начальство Бостонского университета отфутболило мою диссертацию. — Едва Харви попробовал было вставить слово, Ларри изобразил усталую улыбку и продолжал. — Нет, совсем не ту диссертацию, которую нашли на столе мисс Крэйди. Ту, которую кто-то только что извлек из сейфа в одной из стен спальни.

Лейтенант Харви подскочил с места, как будто кто-то воткнул ему шило в задницу.

— Насколько я понял, вы сказали мисс Лоринг, что о краже документов не может быть и речи. Так что же все-таки было в этой вашей диссертации?

— Версия, в ней изложенная, в настоящее время не столь уж существенна, — сказал ему Ларри. — Что же касается ее темы, то в диссертации приведена новая теория в отношении гемофилии, то есть заболевания кровотечением, которое никак нельзя остановить.

Харви устало опустился на свой стул, а Ларри возобновил свой рассказ о том, как он решил представить свою диссертацию Колумбийскому университету, однако при этом старался избегать даже упоминания имен Неда Толмэна и Иды. Он рассказал о том, как за ним следили, как его взял под свое покровительство какой-то совершенно незнакомый ему человек, о том, что произошло на улице перед зданием биологического факультета.

— Когда я сделал попытку пройти дальше, не обращая внимания на незнакомца, он сильным ударом лишил меня сознания, а когда я пришел в себя, то оказался целиком в его руках.

Харви поглядел на него прищурившись и произнес задумчиво:

— Жаль, что мы не в состоянии забрать вас с собой в штаб-квартиру ньюйоркской полиции.

— Именно на это я ни за что не согласился бы, — сказал ему Ларри. — Ведь и без того я мог бы доставить вам крупные неприятности, сообщив о вашем посещении моей квартиры. Особенно, если бы я подчеркнул, в каком состоянии я ее нашел полчаса тому назад.

Харви бросил в сторону Ларри долгий пристальный взгляд, затем кивком согласился с ним.

— М-да, кое-какие неприятности я бы схлопотал. Но только не за кавардак, который устроен в этой квартире.

— И не убивал я Эрлин Крэйди, — сказал Ларри. — Более того, я очень и очень сомневаюсь о том, что ее убил этот самый Джонатан Морган. Как я полагаю, он был загипнотизирован в то самое мгновенье, когда переступил порог кабинета, в котором сидела девушка.

Харви несколько насмешливо поглядел на Ларри.

— И его заставили убить девушку, которую он никогда даже и не видел раньше? Может быть, с виду я и туповат, Финлэй, вероятно, большинство нас, сыщиков, именно такие тупоголовые, как о том твердят в бесчисленных дешевых книжонках — но я не настолько ТУПОЙ!

— Я только сказал вам, что не считаю, что это он убил ее, — сказал Ларри.

— Тогда кто же это сделал? — не унимался детектив.

— Как я полагаю, это какая-то женщина, — сказал Ларри и тут же задумался над тем, не сказал ли он слишком уж много. — По всей вероятности, весьма привлекательная. Почему бы вам не произвести проверку, кто мог там еще оказаться в то время, когда было совершено убийство?

Харви медленно поднялся, даже не удосуживаясь скрыть свое недовольство.

— Похоже на то, — произнес он устало, — что я поторопился, сказав вам, что вы не кажетесь мне чокнутым. Ну что ж, я ухожу. А вы поторапливайтесь к своей красотке-соседушке на чашечку кофе. Возможно, она даже приютит вас у себя, учитывая тот беспорядок, что творится в вашем собственном пристанище.

— Может быть, — сказал Ларри, уже не в состоянии и дальше скрывать свое возмущение тоном, с которым с ним разговаривал детектив. Подождал у своей собственной двери, пока фараон не исчез за закрывшимися створками кабины лифта, затем прошел по коридору чуть дальше и легонько постучался в дверь квартиры Тони Лоринг.

Она отворила свою дверь сразу же — очевидно, она уже давно его дожидалась прямо за дверью.

— Этот легавый ушел? — спросила она, проводя его внутрь своей квартиры. На ней был только шуршащий голубой легкий муаровый халатик, волосы подвязаны сзади серебряной ленточкой. У нее был очаровательный, хотя и несколько заговорщичецкий вид.

— Он вел себя совершенно неприлично, — заметил Ларри.

— Может быть, нам все-таки лучше было бы приступить к кофе, — предложила девушка, бросив в его сторону быстрый взгляд через плечо, грациозно направляясь в свою небольшую кухоньку. — Не стану отрицать, я вся горю от нетерпения. Вам придется обо всем мне подробно рассказать.

Они уселись рядышком на невысоком диванчике и стали потягивать отменно приготовленный не очень крепкий коктейль. Спустя какое-то время девушка сказала:

— Если вы сами не начнете рассказывать, мне придется стукнуть вас по голове бутылкой или чем-нибудь другим, столь же подходящим для этой цели. Ну, кто же вы на самом деле? Как вас зовут?

— Меня зовут Ларри Финлэй, — признался ей Ларри. — Тот самый молодой ученый, кто, как предполагают, убил девушку-сотрудницу Колумбийского университета на прошлой неделе.

— Мне и самой пришло это в голову, — сказала она, не сводя с него своих темных глаз, — когда вы едва не упали в обморок перед газетным киоском сразу же после ужина. Вот только вы не очень похожи на фотографии, которыми пестрят газеты. В жизни вы куда привлекательнее.

— Я — манекен, — ухмыляясь, произнес он. — Как это ни смешно, но находясь по сути в бегах, опасаясь ареста за убийство, которое я не совершал, я еще ухаживаю за такими шикарными девчонками, как вы, Тони.

— Очень смешно, — передразнила его девушка. — Только что вы подразумеваете под множественным числом, к которому при этом прибегнули?

— Ничего такого, о чем вы могли бы беспокоиться, — произнес он, думая при этом о Долорес. Затем еще вспомнил об Иде и задумался над тем, как все-таки связаться с нею. Скорее всего, при помощи Неда, решил он — хотя он еще не был готов доверять газетчику. Увидев, что Тони потянулась к бутылке, добавил быстро: — Я не шучу, Тони, встреча с вами — единственное приятное событие, которое произошло со мною за все эти последние дни.

Улыбка девушки была теплой и дружелюбной, ее наманикюренные пальчики слегка прикоснулись к его плечу. Аромат, который, казалось, вся она источала, кружил голову.

— Это, Ларри Финлэй, событие не только для одного вас.

Рядом с такой безмятежно спокойной девушкой, как Тони, все его тревоги и страхи начали несколько подуспокаиваться, стали подзабываться те проблемы, которые, казалось, плотным кольцом окружали его со всех сторон. Ее ярко-красные губы были совсем близко к нему, и совсем потеряв голову от этой близости, он стал целовать эти ее благоухающие, такие мягкие и льнущие к нему губы. Руки его сами по себе обвились вокруг гибкой ее талии, ее руки обхватили его плечи, она вся изогнулась, как еще не совсем повзрослевший котенок, так, чтобы их губы встретились во второй раз уже без всяких особых усилий.

Усталость его, казалось, мало-помалу вся растворилась от тесного соприкосновения с восхитительной податливостью ее нежного тела. В отличие от Долорес она не была вся как бы наэлектризована и не вызывала тем самым у него чувства какой-либо неловкости и не приводила всего его в трепет. Как не было сейчас необходимости и в каком-либо гипнотическом на него воздействии для того, чтобы он мог соответствующим образом отозваться на ласку девушки, этой блондинке совсем не надо было прибегать к колдовским чарам, что составляло главное оружие в арсенале средств обольщения зловещей красавицы-брюнетки. После той памятной, до сих пор приводящей его в ужас встречи с Долорес, четыре дня тому назад во дворце Мэйна Корнмэна, после этого своего недавнего затворничества все его тело страстно требовало раскрепощения всех чувств в награду за все муки, что выпали на его долю.

Тони только нежно рассмеялась, когда он стал раздевать ее, она вся трепетала от одного прикосновения ее пальцев, вызывая у него еще больший накал чувственного возбуждения. Затем, очень нежно и очень аккуратно она начала снимать с Ларри его одежду, непрерывно нашептывая:

— Скорее, дорогой, скорее!

А затем они оба как бы неожиданно друг для друга оказались совершенно обнаженными, прямо на этом невысоком диване, и ее прекрасное тело раскрылось перед его страстными объятиями. Хотя в соседней комнате их и дожидалась огромная мягкая двуспальная кровать, они так и не поднялись с диванчика, чтобы воспользоваться ею. Они были слишком заняты, слишком счастливы даже там, где до сих пор находились, чтобы переменить место любовных ласк до того, как их одолеет сон. Ларри был поражен до глубины души смешанным чувством радости и облегчения, которое всего его захлестнуло, когда он обнаружил, что он никакой не импотент, на что намекала Долорес. Вот уж им, слава Богу, он никак не был…

Глава 9

Ларри пробудился из очень неприятного сна, в котором его помимо его воли несло через ужасные пороги, он отчаянно цеплялся за размокшее в воде бревно, а в это время какая-то огромного роста амазонка в пятнистой леопардовой шкуре выпускала в него одну очередь за другой из ручного пулемета. Он видел, как пули вздымают водяные фонтанчики, и фонтанчики эти все более и более к нему приближаются. Тщетно он пытался спрятаться за бревном — пули, одна за другой, прошивали его насквозь…

Проснувшись, он обнаружил, что лежит на каком-то незнакомом ему диване. На какое-то мгновенье он очень смутился, сделав такое неожиданное для себя открытие, затем услышал горячий шепот Тони Лоринг.

— Перестань кричать, Ларри. Они услышат тебя!

Он только сокрушенно покачал головой.

— Извини, дорогая. — Затем не очень-то уверенно произнес. — Постой, это ведь ты, Тони, разве не так? — Было очень темно, и мягкая шерсть сна все еще окутывала его не совсем пробудившееся сознание.

Девушка тихо прыснула и прошептала:

— Оч-чень приятно. — Затем перешла на повелительный тон. — Тише!

Теплая нежная рука сомкнула открывшиеся было его губы в ответ на громыханье кулака в наружную дверь.

— Черт бы их побрал, — жалобно прошептала девушка. — Почему они не уходят?

Ларри, теперь уже пробудившись полностью, стряхнул с лица ладонь девушки.

— Это, по всей вероятности, за мной, — произнес он, протирая глаза.

В ответ он увидел устремившийся на него в полутьме взгляд девушки. Она снова вцепилась в его руку.

— Я, пожалуй, встану и скажу им, чтобы убирались.

Но Ларри теперь уже прекрасно понимал, что происходит. Он даже не удивился особенно, когда Тони, похожая на растревоженную фею в своем легком халатике, проплыла назад к дивану.

— Он даже не собирается уходить. Он, что, хочет, чтобы я позвонила вниз и велела его вышвырнуть? Ему нужен ты.

Ларри нетвердо поднялся.

— Ээээ… Кто это?

— Кто-то, назвавшийся Брайтом, — ответила Тони.

Ларри тяжело вздохнул.

— Ладно, я выйду. — Заметив, каким несчастным при этом стал вид у девушки, он обнял ее одной рукой за тонкую талию. — Не беспокойтесь, Тони. Я тотчас же вернусь.

Вдруг она страстно поцеловала его и произнесла:

— Я буду ждать, дорогой, только не заставляй меня ждать слишком долго.

Он быстро вышел, очень сожалея о том, что не позволил Тони велеть домовой прислуге вышвырнуть вон Брайта, как она того желала. Ибо верный подручный Мэйна Корнмэна был вне себя от ярости. Когда они оба вошли в подвергшуюся полному разгрому квартиру Ларри, Брайт сказал:

— Когда происходит что-нибудь, подобное этому, вы могли бы, пожалуй, уведомить нас об этом. Кто все это сделал?

Ларри только пожал плечами.

— Не спрашивайте у меня. Когда я вернулся сюда после ужина, я обнаружил вот эту самую картину да еще лейтенанта Харви из отдела по расследованию убийств. Он сказал, что не он сделал это, и я ему верю. Я тогда позвонил к вам.

— И что же произошло? — резко спросил Дэн Брайт.

— Ответила Долорес, — сказал Ларри. — Поэтому я положил трубку.

— Могли бы и попробовать еще раз, — с упреком в голосе сказал ему Дэн Брайт. Затем гнев его снова прорвался наружу. — Боссу это очень не понравится, — сказал он, показывая на царивший в квартире беспорядок. — И что же они забрали с собою — если что-нибудь забрали вообще?

— Первоначальную диссертацию плюс заметки мистера Корнмэна, — сказал Ларри.

Брайт как-то неопределенно крякнул и задумался, затем пожал плечами и произнес:

— Что ж, утерянного теперь уже не вернешь, так что и нечего об этом беспокоиться. Собирайтесь, нам надо уходить отсюда.

— Куда? — спросил Ларри. — Мне бы хотелось сначала принять душ.

— Успеете принять, когда мы прибудем на место, — последовал уклончивый ответ. И поскольку у Дэна Брайта, похоже, не такое было настроение, чтобы сообщать более подробную информацию, Ларри ничего не осталось иного, как без особой охоты поплестись к лифту. Внизу их дожидался длинный сигарообразный кадиллак с откидным верхом ярко-пурпурного цвета. Брайт расположился за рулем, Ларри устроился на переднем сиденье с ним рядом.

— Могли бы подождать меня и немножко больше, пока я приведу себя в порядок после сна, — пожаловался было Ларри.

— Послушайте-ка, почтеннейший, время — это как раз нечто такое, чем мы не располагаем, — сказал Брайт и повел автомобиль по подъездной полосе в направлении к выезду на магистраль.

Они молча ехали навстречу заре через Триборо-Бридж, затем свернули на Северный Бульвар, по которому навстречу им полился первый поток автомобилей из многочисленных ньюйоркских пригородов. Ларри прикинул, что проспал он, должно быть, примерно шесть часов, и очень жалел, что не удалось больше. Однако к досаде своей ощущал себя вполне проснувшимся. Затевать дальнейший разговор со своим водителем было совершенно бессмысленно. Дэн Брайт был не очень-то разговорчив и в куда более лучшие времена, сейчас же он откровенно выражал недовольство поведением своего подопечного.

И чем дальше они ехали, тем большее чувство растерянности овладевало Ларри. Вместо того, чтобы вспоминать о том радушии, с которым принимала его Тони, он вдруг обнаружил, что думает об Иде Стивенс, и стал чувствовать себя все более и более виноватым. Ведь они были уже почти что обрученными, когда он покидал ее уютную квартирку, направляясь со своей диссертацией в Колумбийский университет.

В сравнении с Идой Тони, хотя и была веселой прелестной блондинкой, обаятельной и такой податливой, казалась несколько безвкусной, даже кричаще дешевой. Его недавние подозрения в отношении Иды теперь, в спокойном беспристрастном рассмотрении на свежую голову казались попросту абсурдными. Конечно же, ей совсем не хотелось, чтобы он бился головой в непрошибаемую стену академической науки. То, что она могла быть его противником, теперь казалось ему оскорблением, оскорблением не только по отношению к ней, но и его собственному интеллекту.

Он был трусом и малодушным глупцом, когда не обратился прямо к Иде и Неду, заприметив их в баре ресторана Хилари Дуггэна вчерашним вечером. Он даже представить себе не мог такого, что они возьмут да и выдадут его полиции. Несомненно, это из-за преданности ему прибыли они в Нью-Йорк, услышав о том, что он попал в беду, и надеялись отыскать его и помочь, если предоставится такая возможность.

А вот он отплатил им самой черной неблагодарностью на их честность, попытавшись спрятаться от них. И от этого на душе у него теперь было невообразимо гадко.

Выйдя из этого своего состояния сосредоточенной задумчивости, он обнаружил, что Дэн Брайт остановил автомобиль рядом с вагончиком-закусочной.

— В чем дело? — спросил он.

— Надо нам подзаправиться, — сказал Брайт. — Я не вылазил из-за баранки большую часть этой ночи, да и у вас самого вид такой, будто вы только-только покинули «малину».

Пока Дэн Брайт расправлялся с тарелкой каши и кофе, Ларри попробовал салат, проглотил три пирожных с кремом и запил их тремя же чашками черного кофе. Не без сожаления он сейчас припомнил даже завтрак у Мэйна Корнмэна, почки в мадере, отбивную с косточкой и фазана с канадским беконом.

— Поехали, — нетерпеливо произнес Дэн Брайт, когда они позавтракали. — Нам еще предстоит довольно долгий путь.

И они помчались дальше на восток, навстречу нарождающемуся погожему дню. Уже после девяти часов утра они съехали с магистрали на устланный листьями один из проселков на Лонг-Айленде и теперь передвигались между высокими изгородями и выкрашенными белой краской дощатыми заборами, которые окружали выгоны для скота, затем они повернули налево и двинулись по изобиловавшей множеством поворотов подъездной дороге, мощенной булыжниками, которая привела их в конце концов к воротам, за которыми виднелся великолепный особняк со стенами из красного кирпича, увитыми плющом.

Дворецкий, который встречал их у дверей, казалось, уже ожидал Ларри.

— Мистер Финлэй? — произнес он, затем, увидев кивок Ларри, добавил: — Пожалуйста, сюда. — Он провел Ларри по мягким коврам через, казалось, добрых несколько сотен метров помещений первого этажа на застекленную во всю высоту веранду, выходившую на изумрудно-бархатную широкую лужайку, которая в свою очередь простиралась перед переливающейся серо-голубой поверхностью пролива Лонг-Айленд.

Именно там за накрытым белоснежной скатертью столом Мэйн Корнмэн, такой безмерно огромный в белой свободной полотняной одежде, очень почему-то напоминающий Ларри Марка Твэна, набивал свой желудок различными яствами, начиная от бараньих биточков и кончая слегка поджаренными помидорами. Какой-то худой загорелый мужчина с бледно-голубыми глазами и иссиня-седыми волосами, сидевший за одним столом с Корнмэном, внимательно наблюдал за Ларри.

— Присаживайтесь, Ларри, — произнес Корнмэн, сделав жест вилкой в сторону пустого стула. — Фил, это Ларри Финлэй. Ларри, со мной Фил Уиттэкер.

Ларри сдержанно кивнул и сел. Значит, отметил он про себя, это и есть тот самый Уиттэкер, знаменитый декан из Колумбийского университета. Он глядел на хозяина роскошного особняка с каким-то особым интересом и уважением, пытаясь понять характер его по многочисленным морщинам на бронзовом лице. От его внимания не ускользнули едва заметные иронические складки в уголках рта и глаз, могучий разум, скрывавшийся за выпуклым квадратным лбом.

— Я прослушал вашу диссертацию вчерашним вечером, Финлэй, — сказал Уиттэкер. — Вами проделана поистине впечатляющая работа.

— Благодарю вас, сэр, — произнес, краснея, Ларри. — Но в своей нынешней форме эта работа куда в большей степени мистера Корнмэна, чем моя.

Толстяк с грохотом ударил по тарелке своими ножом и вилкой, расплескав соус, которым была обильно полита его еда, и попытался было заговорить со ртом, набитой непережеванной пищей, но, закашлявшись, поперхнулся ею. Придя через некоторое время в себя, он прогрохотал:

— Можете этому не поверить, Фил, но все, что я ему дал, это описание нескольких случаев, лишний раз подтверждающих его собственные выводы, из моего собственного архива. Так чего же вы еще ждете? Присвойте ему степерь доктора наук. Неужели вы не понимаете, что он может стать хоть сколько-нибудь нам полезен только после того, как перестанет заботиться об ЭТОМ?

Декан Уиттэкер ответил на это только весьма робкой улыбкой. Подождав, когда Корнмэн возобновит процесс поглощения пищи, он произнес:

— Поскольку вас рекомендуют с самой хорошей стороны, а ваша диссертация, пусть хоть и неоформленная надлежащим образом, раскрывает оригинальность как концепции, которой вы придерживаетесь, так и методов исследования, к которым вы прибегли, я не считаю, что вам нужно так уж об этом беспокоиться.

— Спасибо, сэр, — с благодарностью в голосе произнес Ларри. Однако самым странным теперь оказалось то, что теперь, когда он наконец добился того, чего так добивался, начиная свою работу над исследованием гемофилии, ученая степень сама по себе уже не казалась ему столь уж важной. И все же немалым облегчением для него было знать, что он все-таки достиг — или по крайней мере, очень скоро достигнет — цели, которой так добивался.

Мэйн Корнмэн снова выронил столовые приборы. На этот раз он произнес:

— Ради всего святого, неужели вы оба не в состоянии обойтись без прямо-таки китайских церемоний? Нас ждет очень тяжелая работа впереди, и делать ее придется нам всем сообща. Давайте прекратим эти формальности, Фил, не будем попусту терять время. Парень в самом деле очень толковый — я даже осмелюсь утверждать, что он достиг куда более значимых результатов, чем вы в его возрасте, и даже возможно, чем я.

— Ладно, Мэйн, — произнес декан Уиттэкер. Затем, изобразив некое подобие улыбки, обратился к Ларри. — Нам, пожалуй, стоит с ним согласиться, Ларри.

— Постараюсь… Фил, — сглотнув слюну, выдавил из себя Ларри. Затем, поскольку после этого тишина за столом еще долго нарушалась только непрерывными чавкающими звуками, что издавал толстяк, произнес: — Вчера вечером у меня был произведен взлом. Те, кто его сделали, забрали с собою мою первоначальную диссертацию и ваши заметки, Мэйн.

Челюсти Корнмэна продолжали с тем же постоянством пережевывать пищу. Затем он наконец проглотил ее, запил довольно объемистым бокалом шампанского.

— Ничего страшного, все равно мы их опережаем, хотя и не очень сильно. А где вы сами были в это время? — спросил Корнмэн.

Ларри густо зарделся.

— Отправился вместе со своею соседкой по коридору поужинать в ресторане Хилари Дуггэна.

Мэйн Корнмэн так и вперился в него немигающим проницательным взглядом. Затем проворчал очень недовольным тоном:

— А, красавица-манекенщица! Дэн говорил мне о ней. Держите ухо востро, молодой человек. Нам не предоставилась возможность тщательно ее проверить.

Корнмэн снова вернулся к своему извечному процессу поглощения пищи, а декан Уиттэкер задал Ларри несколько вопросов в отношении того, почему именно решил он написать диссертацию на тему гемофилии и о той методике проведения исследований, что привели его к столь неожиданному открытию. Ларри постарался ответить как можно полнее. У него сложилось такое впечатление, будто толстяк и хозяин особняка топчутся на месте, тянут время, ожидая чего-то. В конце концов он набрался духу и спросил, можно ли позвонить по телефону. В ответ ему было указано на телефонный аппарат в кабинете, стены которого были обставлены книжными полками, по соседству с гостиной.

Поскольку, судя по всему, было очевидно, что противникам известно местонахождение его предполагаемого прибежища, он рассудил, что не имеет ни малейшего смысла продолжать сохранять его в тайне. Он позвонил в редакцию ньюйоркской газеты, в которой прежде работал Нед Толмэн, и получил ответ из уст редактора отдела городских происшествий о том, что Нед определенно все еще находится в Нью-Йорке, и адрес гостиницы, в которой он остановился, совсем небольшого заведения на Мэдисон-Авеню в районе пятидесятых улиц. Тогда он позвонил в эту гостиницу, выяснил, что Нед отсутствует, и оставил просьбу позвонить ему сегодняшним вечером в подвергшуюся разгрому квартиру.

Когда он вернулся на веранду, то обнаружил, что за столом появился один из самых влиятельных деятелей Соединенных Штатов Америки. Седоволосый, в безукоризненном сером костюме, очень мрачный с виду, Леон Бретт к этому времени стал уже почти что легендарной фигурой. Воспитанный в богатстве и получивший прекрасное, очень дорогое образование, он фактически превратился в нищего, когда его отец потерпел банкротство в 1931 году во время Великой Депрессии. Но уже ко времени нападения японцев на Пирл-Харбор, благодаря собственным выдающимся способностям во многих сферах Бретт был, по всей вероятности, намного богаче, даже несмотря на гигантские налоги, чем когда-либо был его отец.

Будучи слишком важной персоной, чтобы его облачили в армейскую форму, он все-таки умудрился побывать на передовой фактически на всех театрах военных действий Второй мировой войны, сыграв существеннейшую роль не только в координации усилий по материально-техническому снабжению войск, но и в запутанных хитросплетениях международной дипломатии. Теперь, когда ему еще не было и пятидесяти, он был чем-то вроде неофициального советника президента, играя очень важную роль в его непосредственном окружении.

Когда на веранде появился Ларри и был представлен Бретту, тот внимательно посмотрел на него и сказал:

— Вот этот мальчишка? — А затем, увидев кивок Мэйна Корнмэна, произнес: — Финлэй, вы, по всей вероятности, ничего об этом не знаете, но это известно всем, с кем вы когда-либо были знакомы. Мы провели самую тщательную проверку за последние несколько дней всей вашей предыдущей жизни и вашего окружения.

— Вот где очень сыграло на руку убийство, — пробурчал толстяк. — Они приняли ищеек Леона за самых заурядных фараонов.

— Ну и что вы можете сказать обо мне после всех этих ваших проверок? — смущенно поинтересовался Ларри.

— Все в полном порядке, — произнес Леон Бретт, затем повернулся к своим куда более пожилым собеседникам и, как будто уже начисто позабыв даже о самом факте существования Ларри, произнес: — Появились явные признаки того, что ситуация может полностью выйти из-под контроля, если немедленно же не заняться ею. Последние сообщения — а они достоверны на все сто процентов — явно указывают на то, что кто-то в самом деле начинает настоящую бактериологическую войну по ту сторону Железного Занавеса. Пока что масштабы ее весьма невелики, однако у нас нет ни малейших причин считать, что ребята Хрущева делают это только ради того, чтобы возбудить антиамериканские настроения, хотя, разумеется, именно таким образом интерпретируют это сами.

Говорил он решительно, недвусмысленно, как будто обладал счастливейшей способностью взрезать острым ножом для разделки мяса самую сочную часть того предмета, который в настоящую минуту рассматривал, и предъявлять ее на разделочной дощечке вот в таком отлично разделанном виде, чтобы и другие получили возможность столь же ясно понять, что же все-таки перед ними, как и он сам. Уиттэкер и Корнмэн обменялись многозначительными взглядами, после чего толстяк произнес:

— Не думаю, что будет очень полезным и сейчас напоминать вам, что я предупреждал вас о чем-то вроде этого в течение многих лет.

— Отнюдь нет, — нисколько не смутившись, ответил Леон Бретт. — Возможно, мы действительно проявили некоторое недопонимание, но кто может нас упрекнуть за это?

— Я могу, — свирепо прорычал Мэйн Корнмэн, отодвигая от стола свое огромное брюхо. — И что же вы собираетесь теперь с этим делать?

— То, что сможем, — спокойно произнес Бретт. — К несчастью, президент все еще не имеет твердой убежденности в истинности вашей версии этого заговора. Он предоставляет мне некоторую отсрочку для более тщательного выяснения всех подробностей, однако военных все еще держит в полнейшем неведении. Ума не приложу, каким образом мы можем убедить их.

— Хотелось бы знать, — задумчиво произнес толстяк, — почему именно армия является прибежищем самых тупоголовых представителей любого народа? Боюсь, именно так было всегда и везде.

— О, они не столь уж безнадежны, — ответил Леон Бретт. — А какою, как вы считаете, должна быть реакция рядового обывателя, если разложить перед ним все имеющиеся у нас факты? Он немедленно посчитает всех нас сумасшедшими.

— И в этом он будет совершенно прав, — съязвил Уиттэкер. — Тем не менее, мы не в такой степени сумасшедшие, как эти невероятные бабы. Ладно, Леон, а что все-таки вы предлагаете, чтобы остановить их?

Бретт поднялся из-за стола и прошел к застекленной внешней стене веранды, сцепив руки за спиной. Затем неожиданно повернулся лицом к сидевшим за столом.

— Господа, вот этого-то я и сам не знаю. Единственное, что нам удалось выяснить — это то, что наши подруги располагают чем-то вроде штаб-квартиры, откуда координируются их действия во всемирном масштабе. В чем я убежден — источников великое множество, хотя все они весьма эфемерного свойства, — так это в том, что штаб-квартира эта расположена на нашем континенте или в непосредственной от него близости, вероятнее всего, в нашей стране.

Громко крякнув в знак согласия, Корнмэн произнес:

— И каким таким образом вы предлагаете ее обнаружить? С помощью ивовой рогатки?

— Честно говоря, — лицо знаменитого деятеля при этом явно поникло, — я не имею ни малейшего представления о том, как это сделать. Я не исключаю возможности, что это будет окружением жены президента. Да что там еще, черт побери, говорить — я подозреваю даже свою собственную жену. Я оставляю вам, господа, честь разрешения этой загадки.

Корнмэн даже не пытался замаскировать то злорадство, которое вызвали у него эти последние слова Бретта. Он иронически рассмеялся и произнес, обращаясь к Уиттэкеру:

— Так что, Фил, что делать будем, будем и дальше придерживаться своего первоначального плана?

Уиттэкер кивнул, лицо его оставалось серьезным и сосредоточенным.

— Позвольте мне повторить еще раз, — произнес Леон Бретт, — события принимают такой оборот, что у нас, возможно, осталось совсем немного времени.

— Мне кажется, мы пожалуй, можем вам пособить, — произнес толстяк. — Скажите мне, Леон, вашим сотрудникам удалось подобрать хоть один пример того, когда наши подруги действительно прибегли к совершению убийства для достижения своих целей?

— Нет… — Бретт с сомнением покачал седой головой, затем добавил: — Разве что вот эта бактериологическая война. О, да вот еще — вон то убийство в Колумбии.

— Точно, — произнес Мэйн Корнмэн. Ларри неожиданно для самого себя обнаружил, что очутился в фокусе внимания всех трех таких необычных пар глаз людей, что находились вместе с ним на этой веранде. Толстяк смерил его снисходительным взглядом и заметил:

— Ну что ж, Ларри, по всему, клонится к тому, что вы станете одной из наших надежд.

Глава 10

Возвращение Ларри в Нью-Йорк во второй половине дня было отмечено таким же его молчанием, как и поездка с Дэном Брайтом за рулем утром этого же дня, только теперь молчание его было вызвано не плохим настроением водителя, а его собственной растерянностью. Впервые с того момента, как в жизнь его вошел Мэйн Корнмэн и стал ею распоряжаться, как своею собственной, он оказался по-настоящему перепуган. Великий ученый, после того, как назвал Ларри «надеждой» пустился в более подробные объяснения, предназначенные как для Ларри, так и для своих знаменитых приятелей.

— Этот молодой человек каким-то образом нащупал слабое место в организации этих современных амазонок, нечто очень близкое к самой сердцевине заговора, который мы пытаемся разоблачить.

— Но, Мэйн, — вмешался тут Фил Уиттэкер, — я никак не возьму в толк, почему это их так могла вывести из себя эта его диссертация. Ведь маловероятно, что изложенные в ней выводы могут получить широкую огласку, все ограничится узким кругом специалистов, вроде нас, например. Газеты уделяют, как это отметил один из следователей, гораздо большее внимание факту убийства Эрлин Крэйди.

— Справедливое наблюдение, Фил, — тихо произнес Леон Бретт.

Однако ответом Мэйна Корнмэна на это замечание была хитрая улыбка на его устах.

— У меня имеется одно очень сильное предчувствие, объясняющее, почему они так испугались Ларри, — парировал Мэйн Корнмэн возражения своих собеседников. — Я не вполне в этом уверен и поэтому боюсь говорить об этом даже вам, но я представлю вам любые аргументы, какие только вы захотите, в пользу того, что он ближе к сердцевине этого заговора, чем любой из нас. Именно он тот человек, которому суждено обнаружить их штаб-квартиру.

— Но почему именно я? — изумился Ларри. — И каким образом мне это удастся сделать?

Все остальное время своего пребывания в роскошном особняке Фила Уиттэкера на Лонг-Айленде он пытался найти ответы на эти два вопроса, включая и двухчасовой перерыв, во время которого Мэйн Корнмэн расправился с двумя омарами, фаршированными гусиной печенкой, с огромной супницей с ароматным бульоном, целой индейкой, начиненной собственными потрохами, и огромным тортом на десерт.

Теперь, на обратном пути в город, у него не было ни малейшего представления в отношении того, получил ли или нет он ответы на эти свои вопросы в течение того продолжительного времени, что длилось совещание сильных мира сего с его участием. Во время этого совещания, которое зачастую скорее походило на допрос с пристрастием, он, хотя и весьма неохотно, сознался в том, что звонил в гостиницу, где остановился Нед Толмэн. При этом Мэйн Корнмэн прямо-таки просиял и удовлетворенно кивнул, как будто такой поступок был совершенно естественным и что он очень доволен тем, как повел себя Ларри.

— Вы ни на секунду не должны забывать, — таким было его прощальное напутствие, — о том, что вы являетесь единственным из нас, кроме меня — да и то было много лет тому назад — который заставил наших оппонентов прибегнуть к решительным действиям. Мы здесь пришли к единодушному согласию в том, что материалы, приведенные в вашей диссертации никоим образом не являются тем фактором — по крайней мере, не самым решающим фактором — который мог стать причиной насильственных действий с их стороны.

Следовательно, Ларри, должно существовать нечто куда более сугубо личное. То ли вы сами, то ли ваши какие-то поступки или поведение поставили вас в положение, чрезвычайно близкое к самой сокровенной сердцевине этого заговора. Как я уже намекал, мне кажется, что я знаю, хотя и в самых общих чертах, где находится самое слабое место в замыслах этих новоявленных амазонок. Но у меня нет абсолютной уверенности в этом, я не усматриваю подлинной связи между на первый взгляд совершенно разрозненными событиями.

— Так что же вам нужно, чтобы я сделал еще раз? — потеряв всякую надежду, спросил Ларри.

— Не ищите их преднамеренно, но и не избегайте их, — вот что ответил ему толстяк. — Будьте всегда на виду — вот и все. И будьте очень осторожны, молодой человек. Вы — наша единственная надежда на быстрое решение этой загадки. Самое главное — ни на секунду не теряйте бдительности. Как мне кажется, остальное приложится само собою. А теперь — прощайте. Желаю вам удачи. Я возвращаюсь в город завтра. Сегодня вас туда отвезет Дэн.

То, что поначалу казалось такой волнующей и возможно даже опасной поездкой, мало-помалу превратилось в заурядный, ничем особо не примечательный переезд из одного пункта в другой, во время которого он апатично дожидался, когда же все-таки произойдет что-нибудь из ряда вон выходящее. Все то время, пока он находился в кабине автомобиля, голова его была забита самыми различными мыслями, и в конце концов он обнаружил, что в ней творится полнейший хаос.

Весьма странным было то, что из всех воспоминаний о Тони осталось только спокойное восхищение ее красотой, очарованием и тем дружелюбием, которое проявила она к нему вчера вечером. Однако гораздо больше он теперь думал об Иде. Если б только он увидел заголовки, в которых сообщалось о признании Джонатана Моргана, до того, как пригласил Тони поужинать вместе, он был бы волен подойти к Иде и Неду Толмэну в баре у Хилари Дуггэна. Испытывая острое чувство запоздалой вины, он впервые за все это время понял, что ничего не должно было больше препятствовать ему возвратиться в бар к старым своим друзьям после того, как он прочитал о признании Моргана. Он, по всей вероятности, был слишком уж поражен усталостью — или чем-то даже большим, чем просто усталость?

Ларри глубоко призадумался над этим. Как только Ида выразила свое отрицательное отношение к продолжению его работы над первоначальной темой диссертации, которая теперь должна была вне всяких сомнений обеспечить ему присвоение докторской степени, он почувствовал некоторый элемент недоверия, недоверия, которое только еще больше увеличилось, чем развеялось, после того, как ему стало известно о заговоре амазонок.

То было время, разумеется, когда он и Ида практически во всем очень неплохо ладили между собой. Теперь же ему очень хотелось узнать, в самом ли деле является она одной из дочерей этого тайного племени амазонок. Скорее всего, решил он, как и сделал это и утром, это весьма маловероятно. Ведь далеко не все женщины являются носительницами характеристики, заключающейся в острой необходимости доминировать над всеми остальными людьми — по сути таких женщин очень и очень немного. Вот Долорес Грин — та была до краев набита именно такими, присущими только амазонкам, характерными чертами. Он вполне мог допустить, что она была соучастницей заговора, о котором ему сообщили его более старшие по возрасту покровители — но Ида или Тони, они обе были вполне нормальными девушками.

Когда же он стал размышлять о роли Неда Толмэна, то тут он пока что оставался в полной неопределенности. Ведь это именно Нед все время подстрекал его работать над диссертацией, посвященной исследованию гемофилии, это он вдохновлял его и не давал опустить руки в трудные моменты работы над нею, да еще и способствовал сбору необходимых Ларри материалов. Но разве такое поведение не означало прямого противодействия намерениям заговорщиц? Тут Ларри начал задумываться над тем, не является ли весь этот заговор причудливой фантазией, родившейся в опухшем от обжорства мозгу Мэйна Корнмэна?

Затем он вспомнил об убитой в здании биологического факультета ни в чем не повинной девушке, о совершенно сбитом с толку молодом человеке, который сам явился в полицию с повинной и признался в этом чудовищном преступлении, припомнил необычное поведение Долорес, припомнил тот невероятный разгром, который был учинен вчерашним вечером в его квартире, когда вся ее обстановка была буквально разодрана на части, не оставил без внимания и участие в сегодняшем совещании таких знаменитостей, как Фил Уиттэкер и в особенности Леон Бретт. Да, все это было достаточно реальным, чтобы от него отмахиваться.

Одна из гипотез, с шумом высказанных Мэйном Корнмэном во время этого его совершенно чудовищного обеда, была особенно ужасной. Он высказал предположение о том, что заговорщицы перешли к открытым действиям не потому, что слишком уж они опасались за уничтожение цивилизации в результате войны с применением атомных или водородных бомб, а потому что вплотную подошли к разрешению проблемы партеногенеза.

— Суть в том, — не допускающим возражений голосом констатировал он, — что если мне все-таки удалось хоть в какой-то мере выйти на верный след, ведущий к успеху в данном вопросе, то они могли вполне тоже выйти на один из таких следов самостоятельно в течение последних двадцати лет. Хотя я, возможно, и располагаю некоторыми чертами, которыми характеризуется научный гений, к несчастью, я наверняка не единственный гений, который имеется на земном шаре в настоящее время. Так же, как несмотря на очень популярное заблуждение, гениальность не является характеристикой, присущей исключительно представителям мужского пола.

Ларри весь аж съежился, вспоминая эти слова толстяка. Одной из наиболее наводящих ужас особенностью характера Мэйна Корнмэна была полнейшая неспособность и даже отказ позволить себе хоть на йоту принимать желаемое за достигнутое, притом даже в самых экстремальных обстоятельствах. Именно эта характерная черта приводила в трепет всех, кто с ним сталкивался. Он всегда громогласно провозглашал о том, что по его разумению, было правдой, независимо от того нравилось или не нравилось другим это утверждение истины в его понимании. И что было в высшей степени удивительным — так это то, что такая прямота создавала вокруг него атмосферу почти что безумия.

И тем не менее сам Ларри все больше и больше проникался мыслью о том, что толстяк, весьма вероятно, является одиноким островком благоразумия в обезумевшем во многих отношениях мире.

Затем он снова в мыслях своих возвратился к Иде, к ее душевной тонкости и преданности, к ее не такой уж бросающейся в глаза красоте, которая на самом деле была куда больше, чем просто красота, к своим собственным намерениям сделать все возможное, чтобы сгладить те неприятности, которые он, должно быть, причинил ей. Он все еще продолжал думать об Иде, когда шел из лифта в свою квартиру и обнаружил дверь в нее приоткрытой.

По всей вероятности, именно по этой причине он приостановился на пороге и, часто-часто мигая глазами, стал откровенно глупо смотреть на Тони Лоринг, которая сидела на полу, скрестив ноги, зашивая один из порванных чехлов, которыми до вчерашнего разгрома прикрывалась наиболее изысканная мебель. В конце концов Ларри произнес:

— Эй! Разве тебе полагается заниматься этим? Каким образом ты проникла в квартиру?

— Дверь была открыта. Кроме того, девушка ведь должна быть чем-нибудь занята, когда мужчины нет в доме, — приветливо произнесла Тони. Затем немножко нескладно поднялась — результат продолжительного нахождения в одной и той же неудобной позе, — совершила пируэт и показала ему результаты своей работы. — Ну, что ты теперь скажешь, незнакомец?

— Потрясающе! — воскликнул Ларри и крепко обнял и поцеловал девушку, даже несмотря на все те мысли об Иде, которые не выходили у него из головы. Фактически, благодаря усилиям Тони, большая часть внешних повреждений, произведенных вчерашним взломщиком, теперь была исправлена.

— Боюсь, что тебе все-таки придется заказать новую кровать, — с притворной застенчивостью произнесла девушка. — Похоже на то, что ее уже не удастся отремонтировать.

Ларри улыбнулся. Она подняла взор на него и, отбросив назад пышную копну своих светло-каштановых волос, произнесла:

— Значит, ты теперь не сердишься на меня за то, что я пришла сюда и по собственной инициативе кое-что здесь сделала?

— Тони, я просто влюблен в это! — сказал он девушке. — А теперь давай все ставить на свои места. Мне не терпится прислонить хоть куда-нибудь то, что совсем недавно одна юная леди назвала моим хоть и прекрасным, но таким языческим телом — колченогим, кривым и все такое.

— Скажи мне, кто эта юная леди — и я собственноручно задушу ее, — сказала Тони, затем, когда Ларри рассмеялся, спросила у него: — Кстати, что из себя представляет некий Нед — он что, чуток тронутый?

Ларри ухмыльнулся, затем посерьезнел и произнес глубокомысленно:

— Существует по крайней мере добрый десяток научных школ, мнения которых самым коренным образом отличаются именно в этом вопросе. В который час он звонил?

— Примерно полчаса тому назад, — нахмурившись, ответила Тони. — Я долго не брала трубку, когда начал звенеть телефон, но затем подумала, что это, может быть, ты, и ответила, тогда незнакомый мужской голос сказал, что это Нед звонит да еще поинтересовался, являюсь ли я твоей новой гурией, на что порекомендовала ему почаще промывать свой рот мыльной водой, а он мне сказал, что если я приготовлю ему мыльную воду, то он станет пускать переливающиеся всеми цветами радуги мыльные пузыри, чтобы доставить мне удовольствие, и еще позволит мне танцевать вокруг него, пока он будет выдувать пузыри, в одеянии из тончайшей марли. — Она сделал паузу, чтобы перевести дух, затем продолжала так: — Поэтому я решила перебить его и спросила напрямик, по каким дням он все-таки прополаскивает горло, на что он ответил, что любимое его время — полседьмого вечера и что он и некто по имени Ида будут в это время у Хилари Дуггэна и если я не приведу тебя туда, то они сами сюда нагрянут и тогда уж мы будем пенять на себя.

— Постой, постой, — перебил ее Ларри. — Ты хочешь сказать, что Нед и Ида хотят, чтобы я вместе с тобою пришел туда в полседьмого. — Он взглянул на часы, задумавшись над теми возможностями, что открываются перед ним после того, как дело приняло столь неожиданный оборот, увидел, что уже без десяти минут шесть, и велел ей отправляться к себе и одеваться, пока он будет принимать душ.

— Может быть, мне подержать мыло? — спросила девушка.

— Можешь приготовить мыльную воду, чтобы я прополоскал ею рот, — сказал Ларри в той же тональности, с какою Тони рассказывала ему о телефонном разговоре с Недом, и вытолкал ее к двери. Она была, отметил он про себя, когда струи воды полились на его тело, совершенно бы восхитительной, если бы не это ее непрестанное кокетство. Затем он задумался над тем затруднительным положением, в которое поставил его Нед, впутав в дело обеих девчонок вместе. Это было типично в духе Неда Толмэна. Он ухмыльнулся, ловя ртом ниспадающие потоки воды, и в душе выругал своего приятеля-газетчика.

Затем он побрился и переоделся в оставшиеся пятнадцать минут и, когда открыл дверь из своей квартиры, увидел, что Тони уже появилась в дверях своей. На ней было голубое платье с коричневыми и золотистыми оторочками, еще сильнее подчеркивавшее броскую красоту девушки. В ее присутствии ему было довольно нелегко представить перед своим мысленным взором Иду. Тони игриво поджала губки и мило произнесла:

— А я-то считала себя очень быстро переодевающейся актрисой. Ну ты и даешь! А костюмчик-то у тебя какой — из шкуры акулы, что ли?

— Похоже на то, что тебе прямо-таки нравится производить инвентаризацию не только обстановки моей квартиры, но и моей одежды, — заметил Ларри, беря девушку под руку, и направился вместе с нею к лифту.

— А почему бы и нет? — шаловливо рассмеялась она в ответ. — У меня есть полное на это право после того, как я весь день провела, приводя твою квартиру в порядок. А ты-то сам хорошо провел все это время?

— Не то чтобы так уж хорошо — но было очень интересно, — ответил ей Ларри. — Я теперь ощущаю себя полнейшим бездельником, позволив тебе потрудиться вместо себя.

— Не строй из себя идиота, Ларри. Это была моя собственная идея. И мне это очень понравилось. По сути своей, я очень домашняя зверюшка.

Они снова прогулялись пешком к ресторану. Чуть подотстав, чтобы Тони могла пройти внутрь первой, Ларри удалось рассоединиться с нею. Он испытвал себя крайне неловко в отношении того, что могло его ожидать впереди. Но едва его завидев, Нед Толмэн, как всегда, неопрятный и взбалмошный, оторвался от стойки бара, сгреб Ларри в охапку, а после того, как с ним поздоровался, то обхватил за плечи и Тони и сказал:

— Вот это и есть та прелестная фея, что прожужжала мне все уши, разговаривая по телефону? Поверь мне, как знатоку — более потрясающей девчонки мне еще не доводилось видеть!

На лице у Тони выступили прелестные ямочки.

— Жаль, что мне нельзя сказать того же по вашему адресу, — сказала она и с этого мгновенья погрузилась в пучину шуток Толмэна, низвергавшего их на голову бедной девушки с высоты как минимум Ниагарского водопада. Бросив исполненный благодарности взгляд на газетчика, Ларри воспользовался моментом, чтобы подойти к Иде, не опасаясь хотя бы временно различных возможных при этом осложнений.

Ида спокойно ждала, пока он подойдет к ней, и утонченная простота ее черного платья, простота ее прически, отсутствие экстравагантной косметики на ее лице делали в сравнении с нею Тони несколько кричащей, пожалуй, даже, безвкусной и дешевой.

Она не предложила свою щеку для поцелуя, однако в глазах ее светились облегчение и любовь. Она протянула обе руки, чтобы обхватить ими ладони Ларри.

— Ларри, — сказала она, — я не в состоянии выразить словами, как я была рада, когда Нед сказал, что ему в гостинице передали весточку от тебя! Мы совсем обезумели, разыскивая тебя. Это должно быть… просто ужасно!

— Так оно и было — хотя более правильно было бы сказать — загадочно. И пока я не увидел газеты вчера вечером, я боялся сделать даже хоть какую-нибудь попытку связаться с тобой. Я и без того доставил тебе уже уйму огорчений.

— Ларри! — В голосе ее звучал упрек. — Очень многие спрашивали о тебе, но я не обращала на это никакого внимания. Я прямо-таки изнемогала от тревог, что обуревали меня с того момента, как я узнала об убийстве девушки.

Близко присмотревшись к ней, Ларри даже в хитро мерцающем полумраке, царившем у Хилари Дуггэна, мог различить следы всего лишь недавно схлынувшего напряжения на ее лице, темные круги под глазами, вызванные бессонницей, а в той некоторой натянутости, с которой она говорила, чего он никогда раньше не замечал, прослеживалась искренняя тревога за его судьбу.

— Как я полагаю, мне лучше было бы послушаться твоих советов. И все же, дорогая, сегодня я услышал о том, что в Колумбийском универститете моя диссертация получит одобрение.

На какое-то мгновенье уныние, даже некоторый испуг, казалось, охватили Иду, однако она тут же взяла себя в руки и произнесла:

— Это просто замечательно, Ларри, но я просто никак не пойму, почему еще совсем недавно…

— Это случилось — вот что самое главное. Сегодня, незадолго до этой нашей встречи, у меня была длительная беседа с деканом Уиттэкером.

— О чем спор? — поинтересовался Нед, заходя вместе с Тони с другого бока к Ларри. — Тебя все еще продолжает беспокоить эта твоя диссертация?

— Теперь уже нисколько не беспокоит, — ответил он. — Считай, что я ее уже защитил.

На какое-то мгновенье Нед просто-таки растерялся, затем стал энергично трясти руку Ларри.

— Ну что ж, на каждой улице обязательно должен быть свой праздник. Что потеряла химия, то приобрела биология. Все обошлось как нельзя лучше, Ларри, хотя никак не возьму в толк, как это тебе удалось в данных обстоятельствах.

Тони посмотрела на него, слегка приподняв одну бровь, затем на Иду, затем снова перевела взор на него. Они все вместе выпили, разговор стал гораздо более оживленным, затем обе девушки отправились поправить прически и припудриться, а Нед и Ларри тем временем заняли стол.

— Слушай, дружище, — сказал ему Нед с противоположной стороны стола, — ты сейчас выглядишь так шикарно, будто откопал золотую жилу.

— Мне и самому до сих пор не верится, — признался Ларри. — Когда я уехал из Бостона, я, похоже, начал какую-то реакцию событий, которые в результате и привели меня в это нынешнее мое состояние.

— Этот твой путь мне кажется теперь усеянным сплошными розами, — произнес Нед, все еще недоверчиво качая головой. — Куда скорее я ожидал увидеть тебя за тюремной решеткой.

— Я просто счастлив тому, что ты и Ида так обо мне беспокоились, — искренне произнес Ларри. — Нед, а если серьезно, как ко всему этому отнеслась Ида?

Нед скорчил гримасу над своим стаканом.

— Очень тяжело, да и я, наверное, совершил непростительную ошибку, пригласив сюда вместе с тобою этот лакомый кусочек. Ида — замечательная девчонка, Ларри, такая элегантная, такая воспитанная, другой такой не сыщешь.

— Я знаю это, — сказал Ларри. — Не беспокойся о Тони. Это всего лишь девушка, которая живет со мной по соседству. Моя квартира подверглась полнейшему разгрому во время обыска, учиненного полицией, и она приводила ее в порядок, когда ты мне позвонил. Я виделся с Филом Уиттэкером и кое-что узнал в отношении своей диссертации.

— Я и сам пришел примерно к такому же выводу, — немного подумав, произнес Нед. — Но мне нужно было получить подтверждение своих предположений от тебя непосредственно. Видишь ли, Ларри, существует один-два момента в отношении Иды, которые ты, я в этом не совсем уверен, понимаешь. Тише, они идут сюда. Приходи ко мне завтра в десять утра и я постараюсь сообщить тебе кое-какие подробности.

Девушки расположились за столом, испытывая взаимную друг к другу сдержанность. Каждая из них по-своему, отметил про себя Ларри, производили сильнейшее впечатление. Вкралась даже мысль, что ему следовало бы считать себя счастливчиком, однако ее тут же в сознании его вытеснил китайский иероглиф, обозначавший слово «беда» — два символа, обозначавших женщину, под одной ломаной линией, обозначавшей «общий кров». Если создавшееся положение было бедой, то он уже в нее влип.

А проявилось все тогда, когда они стали заказывать ужин. Если взор Ларри был и более настороженным, чем обычно, то не из-за предупреждения Мэйна Корнмэна, а скорее из-за озабоченности тем, чтобы эта столь легковоспламеняющаяся ситуация не вышла из-под его контроля. Именно поэтому он был начеку. И когда официант ушел, приняв заказ, а Тони водрузила сигарету в рот и стала озираться в поисках огонька, он увидел, как пристально смотрит на нее Ида, увидел, как зажигалка в сумочке Тони, лежавшей на столе, сама по себе приподнялась навстречу протянутым пальцам девушки. Он увидел, как сузились глаза Иды в попытке сосредоточиться, пока зажигалка сама по себе двигалась, но совсем чуть-чуть, так что Тони, казалось, этого и не заметила.

Это было равносильно удару обухом по голове — ибо со всей определенностью можно было утверждать, что это было примером телекинеза, способности передвигать предметы одним лишь усилием воли, концентрацией мысли на них. Он вспомнил, что ему говорил Мэйн Корнмэн о пси-способностях амазонок, о том, что ему самому удалось обнаружить, об их тайных знаках, с помощью которых они распознают принадлежность к их древней секретной организации. Все его прежние подозрения в отношении Иды снова вспыхнули в его сознании да еще с немалыми процентами.

А когда Нед предложил, чтобы коктейли следовали один за другим в ознаменование их воссоединения, в честь свободы Ларри, за успех его диссертации, Ларри сделал все, что только от него зависело, для того, чтобы нализаться как можно быстрее и как можно сильнее.

Глава 11

Но в отличие от того памятного вечера в Бостоне, который стал отправной точкой головокружительной серии опасных приключений, что довелось ему испытать, на этот раз Ларри обнаружил, что совершенно неспособен найти для себя забвение, которое пытался отыскать в опьянении. Причиной тому, возможно, было то настороженное состояние, в котором он непроизвольно оказался после того, как увидел, как зажигалка передвигалась, казалось, сама по себе — а, возможно, и то недосыпание, которое сопровождало его в течение всех последних четырех суток. В общем, какова бы ни была причина этого, этот вечер оказался не тем, когда он мог бы напиться до бесчувствия, и даже после того, как он расправился с тремя большими бокалами коктейля с двойной дозой алкоголя, он обнаружил, что совершенно трезв, даже несколько подавлен.

Появились бифштексы — еще шипящие, прямо со сковороды, — с сопутствующим им гарниром: жареным картофелем, нарезанным мелкими ломтиками, гренками, сливочным маслом, салатом из свежей зелени под соусом из сметаны. Ларри ел весьма умеренно, пристально наблюдая за всем, что происходило за столом, и внимательно прислушиваясь к разговору. При этом его все время не покидало какое-то странное ощущение отрешенности, непричастности к происходящему, как будто он наблюдает за тем, что происходит за столиком, сам сидя за соседним.

Ида, казалось, была полностью умиротворенной, даже какой-то бесстрастной, как будто после того, как он нашелся, да еще при этом выяснилось, что крупные неприятности его миновали, из нее вынули ту пружину, которая до этого все время двигала ею. Или, если учесть тот фокус, что произвела она с зажигалкой, теперь уже, наверное, обдумывала новый план действий против него после того, как была принята его диссертация. Пока что Ларри был не очень-то склонен проявлять к ней какое-либо милосердие.

А вот Нед и Тони — те прямо-таки завели настоящую словесную карусель. Похоже было на то, что у них нашлись в Нью-Йорке общие знакомые и они могли поделиться различными замечаниями по их адресу, сравнить анекдоты, что ходили про них. Зная настырный характер своего приятеля-журналиста, Ларри прекрасно понимал, что Нед хитроумно выжимал максимум информации из его новоявленной соседки, сама же Тони как будто оставалась в счастливом неведении.

Сейчас они бойко обсуждали еще одну манекенщицу, девушку по имени Оклахома Как-то-Там.

— В нее могут поместиться две таких, как вы, Тони, — заметил Нед. — Этакая крупногабаритная Мерилин Монро. Какие формы, какие крутые линии груди и бедер — будто график цен на потребительском рынке в период деловой неопределенности. Насколько хорошо вы ее знаете?

Тони сморщила носик, рассмеялась и произнесла:

— Мы вместе снимались в серии рекламных роликов, в которых рекламировались различные спиртные напитки. Она рекламировала виски с содой, а я — коктейли. Как мне кажется, все получилось как нельзя — умненько и привлекательно.

— Эти оба прилагательных вряд ли можно приложить к Оклахоме, — заметил Нед. — Эта крупногабаритная малютка настолько же миловидна, как Венера Милосская с руками. А когда вы выступали вместе, вы, должно быть, были похожи на Пата и Паташона, только к женской одежде.

Тони прыснула.

— Это как раз и входило в замысел рекламной компании, — ответила она. — Оки спаровали с Тони Маринелло, известным жокеем, а меня — с Джо О’Брайеном, знаменитым бейсболистом. Мы должны были гулять повсюду неразлучно в течение нескольких месяцев.

— Кому-кому, но вам явно повезло с партнером, это, наверное, был самый спокойный период вашей жизни, — чуть улыбнувшись, произнес Нед. — Когда Джо в первый раз за всю свою спортивную жизнь открыл рот, чтобы обратиться к рефери, тот был настолько удивлен этим, что удалил его до самого конца игры. А Джо сказал всего лишь вот что: «Мне кажется, что у меня трусы порвались».

— А единственное, что он мне сказал — «Мне кажется, вот-вот пойдет дождь», — когда мы как-то раз гуляли вместе, — сказала Тони, фальшиво нахмурившись, изображая сосредоточенность, с которою она вспоминает, какими именно словами выразил свою мысль ее тогдашний провожатый.

Слушая их вполуха, Ларри то и дело покорно, только для вида, улыбался, чувствуя однако при этом, что его подозрения скорее растут, чем рассеиваются. Он ни на одно мгновенье не мог поверить в то, что Нед оживленно сплетничает с Тони только для того, чтобы отвлечь ее внимание от него, Ларри — или просто для поддержания разговора. Ему очень хотелось узнать, почему его приятель взвалил на себя такое бремя — выудить все, что только возможно, из этой простодушной девчонки.

Исходя из собственного опыта — он хорошо запомнил плюгавого — и из того, о чем ему сказал Мэйн Корнмэн, Ларри знал, что амазонки прибегают к услугам агентов обоего пола. Он очень жалел о том, что не в состоянии был столь же внимательно проследить за поведением Неда, как Иды, когда зажигалка из сумочки Тони проделывала свое телекинетическое перемещение к протянутым пальцам девушки.

И тут ему пришло в голову, что не исключено, что именно Нед, а не Ида, является агентом амазонок, а странное выражение на ее лице было обусловлено тем, что она знает о скрытой для посторонних глаз части жизни Неда. Ведь это Нед убедил его отвезти диссертацию в Нью-Йорк, именно он сделал все, что было в его силах, для того, чтобы загнать его в ловушку, которою мог оказаться для него Колумбийский университет.

Однако по зрелом размышлении он обнаружил массу проколов в этой своей гипотезе. Ведь если Нед в самом деле был агентом заговора женщин, он вряд ли все время побуждал бы его завершить работу над диссертацией во что бы то ни стало? Так ли? А ведь он мог бы это сделать в надежде на то, что Ларри в процессе работы над диссертацией наткнется на нечто такое, что могло бы существенным образом помочь амазонкам в их стремлении достичь независимости от мужчин, практикуя в широких масштабах партеногенез.

И все же, это не имело никакого смысла. Ларри решил переговорить с журналистом еще сегодня при первой же предоставившейся возможности. На какой бы стороне ни был Нед, он знал куда больше, чем когда-либо говорил об этом.

Тем не менее, такая возможность все никак не представлялась. Когда с ужином было покончено, Нед предложил превратить этот вечер в ночь развлечений и отправиться в одно уютное, хорошо ему знакомое местечко в районе Восточных пятидесятых. Когда они там расположились, Ларри посчитал, что такая возможность наконец представилась, так как девушки удалились в туалетную комнату, чтобы привести себя в порядок прежде, чем занять свои места за столиком.

Столик на четверых они заняли почти в самом центре приятно успокаивающего помещения прямоугольной формы с низким потолком. Группка любителей крупных доз спиртного оккупировала бар у самого входа, а на небольшом помосте в районе средней части одной из стен лохматый молодой человек творил совершенно невероятные вещи со своею электрогитарой.

— Нед, — начал Ларри, — не знаю, какова твоя роль во всем этом, но меня, пусть и весьма неполно, сегодня ввели в курс дела в отношении того, что на самом деле происходит. Как я полагаю, самая пора тебе высказаться по данному вопросу.

Нед смерил его торжественным, исполненным неподдельного восхищения взглядом, затем произнес:

— Я понимаю твои чувства — только это чертовски долгая история, и, как мне кажется, здесь не очень-то подходящее место, чтобы ее рассказывать. Давай лучше подождем до завтрашнего утра.

— Может быть, я смогу несколько облегчить твою задачу, — предложил Ларри. — Мне кажется, что у меня уже есть кое-какое представление о подноготной происходящих событий — как, впрочем, и о том, что уже вышло на передний план.

— Не думаю, что тебе известны те грани, о которых я могу тебе рассказать, — твердо произнес Нед. — Но, если уж быть до конца честным, то я убежден в том, что тебе следовало бы кое-что знать определенное в отношении Иды. Она влюблена в тебя, пойми это, и она не такого сорта девушка, чтобы…

— Речь идет обо мне? — Ида уже стояла прямо над ними, какое-то время она переводила исполненный подозрений взгляд с Неда на Ларри, затем снова на Неда, и только после этого заняла свое место за столом. Она взяла сигарету у Ларри, затем произнесла с неожиданной горечью:

— Воображаю, сколько всякого есть у Неда, что он мог бы рассказать тебе обо мне.

— Что я и сделаю. — Он дружелюбно опустил свою ладонь на руку Иды, однако она тут же ее отдернула. — Это совсем не похоже на тебя, крошка, быть такой подозрительной. А где это наша Мария-Антуанетта с Авеню Всеобщего Благоденствия?

— Эта Мария-Антуанетта с замиранием сердца дожидается, когда у нее тоже отрубят голову, — неожиданно резко произнесла девушка, обращаясь к ним обоим. — Если ты намерен выполнить роль палача, Нед, то я только хочу, чтобы ты это сделал со мною прямо здесь. В этом случае мне еще, возможно, удастся подобрать отдельные, оставшиеся после этого части своего тела.

— Поверь мне, — спокойно сказал ей Нед, — я никогда не скажу или сделаю что-нибудь такое, что причинит тебе боль, Ида. Пусть ты и девушка Ларри, но я расцениваю тебя как одного из самых замечательных людей, с которыми я когда-либо встречался в своей жизни.

— Ты всегда очень мягко стелешь, — резким тоном произнесла Ида. Затем лицо ее смягчилось и, смущенно поглядев на них обоих, она добавила: — Извините меня, ребята, просто не знаю, что это на меня нашло. Это совсем не в моем духе — говорить так или даже просто так думать. Может быть, виной тому вся эта неразбериха с Ларри… — Она сделала рукой неопределенный жест, как бы показывая, что об этом больше уже не стоит говорить.

Тут появилась Тони, такая же улыбающаяся и дружелюбно настроенная, как и обычно, и произнесла, чуть приподняв одну бровь:

— Что-то в воздухе запахло серой? Или это уже порох?

— И то, и другое, — многозначительно заявил Нед, — по сути своей одно и то же.

— Это вы, наверное, вычитали в польско-китайском словаре, — неожиданно произнесла Тони.

Ее добродушный юмор, меткие уколы, которыми она парировала несколько тяжеловатые умствования Неда, неизбежно привели к тому, что у всех остальных сидевших за столом поднялось настроение. Вскоре Ларри обнаружил, что он вместе с Идой захлебывается от смеха над словесной перепалкой между Недом и Тони. Затем на помост вышел превосходный джаз-ансамбль из трех музыкантов, и все они, не делая каких-либо замечаний, слушали набор стандартных номеров, исполнявшихся музыкантами с таким энтузиазмом и недюжинным мастерством, что превратили их в настоящие маленькие шедевры полета воображения и техники исполнения.

Когда джаз умолк, Нед произнес:

— Господи Боже, да ведь здесь Джек Ватсон по прозвищу «Громила», когда-то он был моим боссом в некотором газетном синдикате.

— Он теперь не более, чем старый манекен, — сказала Тони, поднимаясь из-за стола вместе с ним. — Я иду с вами.

— Следите за своей речью, — предупредил ее Нед, пока они двигались между столиками. — Как большинство старых газетчиков, Джек очень чувствителен и восприимчив.

Ларри не удалось услышать ответ Тони, однако он увидел, как плечи Неда так и затряслись от смеха. Он повернулся лицом к Иде и прочел по ее открытому взгляду, по чуть-чуть приоткрытым губам о ее страстном желании восстановить с ним хорошие отношения. И все же, хотя он и сам очень хотел сказать ей, что все у них будет прекрасно, хотя и хотелось ему обхватить руку и, насколько это прилично в общественном месте, вселить в нее таким чисто физическим жестом уверенность в том, воспоминание о зажигалке, которая передвигалась как бы сама по себе, поднялось непреодолимым барьером между ними.

— Не знаю, Ларри, сама, чего собственно я дожидалась, — произнесла Ида. — Я даже не отваживалась надеяться на то, что когда-нибудь снова буду вот так с тобою, как сейчас, и все-таки, как мне кажется, что-то не так. В чем же дело, дорогой?

Он сделал неопределенный жест рукой, пытаясь выиграть время, чтобы придумать что-нибудь, что можно было бы ей сказать. В конце концов он попытался улыбнуться и сказал ей вот что:

— Да в общем-то ничего, в самом деле, может быть, я просто еще не оправился после всего того, что произошло со мною. Мне очень многое пришлось претерпеть за эту последнюю неделю.

Выражение ее лица снова смягчилось, она понимающе глядела на Ларри.

— Я разделяю твои чувства, дорогой, и ужасно рада, что все для тебя так хорошо закончилось. Для меня это тоже было сплошным кошмаром. Мы с Недом приехали сюда, питая совсем слабую надежду на счастливый исход. Мы даже не знали, что в состоянии сделать, чтобы помочь тебе или хотя бы разыскать тебя. Но поступить иначе мы просто не могли.

— Я очень благодарен вам за это, — сказал он ей. — И я очень сожалею о том, что доставил тебе столько трудных минут.

— Я вовсе не требую от тебя особой благодарности или соболезнований, — произнесла она, вернувшись снова к тому резкому тону, который, казалось, был столь чужд той Иде Стивенс, которую он до сих пор знал. — Мне нужен тот Ларри Финлэй, в которого я была влюблена в Бостоне. Что же произошло с ним, Ларри?

— Да ничего с ним не случилось особого, — несколько неловко произнес Ларри. — Он сидит на стуле прямо перед тобой. Пусть тебя не вводит в заблуждение его новая одежда.

— Дело вовсе не в этом, — ответила девушка. — Совсем не в одежде. Дело… Ларри, что ты можешь сказать в отношении той девушки, Тони?

Он только пожал плечами, но почувствовал, как зарделись его щеки, к нему снова вернулось чувство вины перед Идой.

— Не стоит о ней беспокоиться. Она всего лишь моя соседка.

— Ты в этом уверен? — испытующе спросила девушка.

— Ида… ты что, ревнуешь? — отпарировал Ларри. — Пожалуйста, выбрось это из головы. Тони всего-навсего смазливая девчонка, случайно оказавшаяся ближайшей моей соседкой там, где мне пришлось на несколько дней застрять. Она была внимательна ко мне — вот и все.

— Именно этого я и опасаюсь, — сказала Ида. — Естественно, я ревную. После всех тех месяцев в Бостоне, когда ты обращался со мной так, будто я была фарфоровой безделушкой — а вот теперь, вчерашним вечером, ты…

— Хватит, — почти что грубо воскликнул Ларри. — У тебя нет никаких оснований для того, чтобы ревновать. В сравнении с тобой она — ну, почти ничего из себя не представляет.

— Возможно, она в большей мере в твоем духе, — уныло произнесла Ида. — Может быть, тебе как раз нравятся немножко безвкусные женщины. Пока мы с ней были в туалетной комнате она прямо-таки заявила свои права на тебя. Она задала мне пару таких вопросов о тебе, на какие я не смогла ответить. Каково, ты думаешь, мне чувствовалось при этом?

— Прости, — произнес Ларри. — Но это совсем не то, о чем ты должна волноваться. Просто так уж случилось, что…

— Ты пытаешься дать всему рациональные объяснения, — перебила его Ида. — А ты хотя бы понимаешь, о чем я сейчас думаю? А думаю я сейчас о том, что ты — наихудшего сорта сноб, какого только можно представить. Ты не решался связать свою судьбу со мною только потому, что считал меня богатой, а у тебя ни цента за душой. Я вовсе не претендую на то, что знаю абсолютно все, что произошло с того момента, как ты покинул Бостон, но совершенно очевидно то, что ты уж никакой не бедняк теперь — и поэтому ты падаешь на первую же смазливую девчонку, что попадается тебе под руку. Скажи мне, Ларри, ты считаешь, что ты поступил честно?

— Может быть, нет, — ответил он, испытывая снова жар на лице, но на этот раз совсем не от смущения. С каждой секундой им овладевал все больший и больший гнев. — Может быть, нет, но ты-то сама считаешь, что была полностью честна по отношению ко мне? Всегда и во всем? — Он пристально стал смотреть на нее, смотреть обвиняюще, думая о том, что только она ни делала, пытаясь убедить его не продолжать работу над диссертацией, о том, как она делала все, лишь бы отбить у него охоту от исследования гемофилии, о том, кем она на самом деле является и что знает.

Ида отвела взгляд и произнесла печально:

— Может быть, кое-что из того, что я делала, могло показаться тебе, Ларри, несколько странным, но я никогда не была ни с одним другим мужчиной с того момента, как полюбила тебя.

— Я тоже держался подальше от всяких других мужчин, — ответил он.

Она буквально ударила его по ладони, покоившейся на скатерти, и произнесла негромко, но очень выразительно:

— Сам факт, что ты можешь позволить себе шутить, показывает, как мало ты обо мне думаешь, Ларри, а ведь есть много такого, что я должна знать — что я имею полное право знать.

— Есть кое-что такое, о чем мне самому очень хотелось бы знать, — возразил ей Ларри. — Пока мы в равной степени не объяснимся друг с другом, я не усматриваю, какое у тебя есть право заявлять хоть какие-нибудь права на меня.

Их разговор зашел в тупик. Они все еще продолжали глядеть друг на друга, сохраняя унылое молчание, когда вернулись Нед и Тони. Однако еще не успел журналист занять свое место за столиком, как Ида поднялась и набросила на себя жакет.

— Отведи меня домой, Нед, прямо сейчас, — сказала она.

Он бросил взгляд в сторону Ларри, который все еще тупо всматривался в пустоту, и произнес:

— Хорошо, Ида. Вечер все еще в своей эмбриональной стадии, но если ты настаиваешь… — Он помахал рукой на прощанье Ларри и Тони и последовал, лавируя между столиками, за разъяренной Идой к выходу.

— Ну? — Тони с любопытством поглядела им вслед. — Что стало причиной этой небольшой ссоры?

— Ты… по крайней мере, частично, — несколько грубовато ответил Ларри. — Могла бы и более тщательно подбирать слова, пока пудрилась в туалетной комнате.

— Почему, Ларри? — со смехом воскликнула девушка. — Я ничего не сказала такого, что могло бы бросить какую-либо тень на любого из нас, а разве вообще мы сделали что-то преступное? Разумеется, если твоя подруга Ида вздумала неверно истолковать мои замечания… — Она подумолкла и, озорно ему улыбнувшись, добавила: — Ты ведь не станешь упрекать девушку за то, что она немножко позлорадствовала над незадачливой соперницей.

Ларри не смог удержаться и ухмыльнулся. Тони была женщиной с ног до головы.

— Ладно, — произнес он, — пусть меня вешают за это твое злорадство.

— Вот так-то, ты мой — и никаких гвоздей! — снова озорно улыбнувшись, воскликнула Тони. — Лучше уж за это, чем за ничего.

После этого Ларри почувствовал себя таким раскованным, каким еще не был за весь этот вечер. Примирения в этот вечер со старыми друзьями не получилось — ну и бог с ним, с этим примирением. Интересно, отметил он про себя, присутствие Тони здесь еще больше все запутало или нет? И решил, что все могло быть куда хуже, не будь здесь Тони. Он почувствовал ее ласковую руку у себя под одеждой, и от этого ее прикосновения приятная теплота пронизала все его тело.

— Ларри, — произнесла девушка, — я далеко не ангел, но и не шлюха какая-нибудь. С каждой минутой ты мне нравишься все больше и больше. Но если ты когда-нибудь посчитаешь, что я тебе больше не нужна, я не стану устраивать таких сцен вроде той, что только что устроила тебе эта твоя Ида, я просто уйду из твоей жизни и подыщу себе мужика получше.

И самым странным во всем этом было то, что он определенно знал, что она говорит чистую правду. Возможно, она и не совсем леди по более строгим стандартам Иды, хотя, если бы ей так уж захотелось ею стать, он нисколько не сомневался в том, она могла бы стать настоящей королевой среди самых благородных дам любого общества. В каком-то смысле она принадлежала к единственно истинной аристократии на свете — к аристократии прекрасных молодых женщин. Ее такая безмятежная уверенность в себе источником своим имела давно приобретенное знание — знание того, что она могла поступать в своей жизни так, как ей самой заблагорассудится, и что это сойдет ей с рук по сути безнаказанно.

И тем не менее не было в ней какого-либо высокомерия, она не испытывала свою судьбу, она просто принимала жизнь такою, какая она есть, и не требовала особых подвигов от других. Ларри ощутил, что к нежному обожанию, которое испытывал он к девушке, начала примешиваться и некоторая гордость за нее. С самого начала она пленила его своею душевной щедростью.

Она помахала рукою у него перед глазами.

— Ну-ка, пробуждайся, хватит витать в облаках, — весело произнесла она.

Он встрепенулся, застенчиво улыбнулся.

— Извини. Ты знаешь, Тони, я как раз погрузился весь в очень приятные мысли, где главным действующим лицом была ты, Тони. И самое интересное — я как-то начинаю привыкать к этому.

Он ощутил, как рука ее под столом надавила на него сильнее.

— Прекрасная привычка, — ответила она, теперь уже прильнув к нему плечом. — Наверное, самая прекрасная из привычек, которые мне известны.

Несмотря на то, что Ида все еще не покидала полностью его мысли, вторая ночь, которую он провел с Тони, была еще более романтичной, еще более восхитительной в сексуальном отношении, чем первая. Если это и означает конец его холостяцкого существования, подумалось ему в то короткое мгновенье, когда несколько прояснился его мозг, тогда он зря потратил чертовски много времени в своей молодости, пытаясь вести монашеский образ жизни.

Глава 12

На следующее утро Ларри проснулся от стука Тони в дверь его квартиры. Он приподнялся, застонал и увидел, что уже позднее утро. Он мучительно выволок себя из постели, надел халат и впустил девушку.

— Пора тебе подниматься, — сказала она. — Должна заметить, что выглядишь ты очаровательно.

Ларри снова застонал.

— Священная ты моя коровка! Я, должно быть, перепил немножко вчера. Ух, как гудит голова!

Тони улыбнулась.

— Тебя трясло, как в лихорадке. Затем ты все-таки лег и сразу же облегчился. Виноваты, наверное, те три рюмки виски, которые ты выпил здесь со мною под конец.

Он еще раз застонал, затем рассмеялся несмотря на то, что почувствовал себя весьма неловко перед девушкой. Даже утром она была такой же жизнерадостной, прелестной, сердечной. Его очень теперь заинтересовало — в свете того, что произошло с ним за последнюю неделю — мог ли он выдержать все это без нее? Его всего неожиданно накрыла нахлынувшая волна горячей любви к девушке, он обнял ее и крепко поцеловал.

Когда он бросил мимолетный взгляд на часы, то обнаружил, что уже пол-одиннадцатого. И сразу же вспомнил о предстоящей встрече с Недом Толмэном, что вызвало в его памяти ту причину, что скрывалась за его таким неожиданным страстным, но оказавшемся тщетным желании забыться вконец, напившись вдрызг вчерашним вечером.

Даже не зажмуривая глаза, он все еще отчетливо видел, как зажигалка Тони прямо-таки подпрыгнула навстречу ее пальцам, видел, каким крайне сосредоточенным было в это мгновенье лицо Иды. Тони же при этом даже и не глядела вниз, ей казалось, что она просто подняла зажигалку по собственной воле.

Значит, Неду есть что рассказать ему об Иде. Ну что ж, у Ларри тоже было кое-что, что он мог открыть Неду, касавшееся бывшей своей подруги, в обмен на информацию Неда. Он стал подталкивать Тони к двери.

— Не задерживай меня, дорогая. У меня важное свидание.

Тони тесно прильнула к нему.

— Ты ведь ненадолго?

— Постараюсь вернуться как можно быстрее, — ответил он, настроенный самым решительным образом на то, чтобы сдержать свое обещание девушке. Сейчас эта девушка, еще совсем недавно совершенно для него чужая, была единственной реальностью в его жизни, о которую он мог опереться. Он любовно погладил ее по спине и закрыл за нею дверь. После чего принял душ и, насколько это ему позволяло его состояние, как можно быстрее оделся.

Гостиница, в которой остановился Нед, представляла из себя несколько подремонтированное здание пятидесятилетней давности, его узкий, вытянутый вверх фасад из красного и белого кирпича выглядел нелепо старомодным рядом с обрамлявшими его с обеих сторон сверкающими хромом и стеклом откровенно модерновыми зданиями, в которых размещались многочисленные различные конторы. Однако в вестибюле гостиницы царил приятный полумрак и прохлада, а скоростной лифт оказался новеньким с иголочки.

Ларри быстро отыскал дверь в номер Неда и постучался в нее, не услышав ответа, постучался еще раз, погромче. Дверь несколько подалась под костяшками его пальцев, и он обнаружил, что она не заперта. Очевидно, отметил он про себя, заходя внутрь, Нед вышел куда-то по делу или позавтракать и хотел, чтобы он подождал его в своем номере, пока он вернется.

Едва переступив порог, Ларри остановился, как вкопанный, и только тупо глядел на то, что представилось его взору внутри гостиничного номера. Почти бессознательно он воспринимал отдельные характерные особенности помещения. Оно было достаточно просторным, куда больше, чем характерные для более новых гостиниц каморки. Постель была застлана, светло-коричневое покрывало неплохо гармонировало со светлыми стенами. Слева, над деревянной полкой над камином висел несколько полинявший офорт, изображавший выезд велосипедистов начала века в Сентрал-Парк. Сам был снабжен некрашенной чугунной литой решеткой и аккуратно сложенными искусственными поленьями.

На полу лицом вниз лежал Нед Толмэн, задняя часть его черепа была совершенно разбита. Волосы, куски кожи, кровь, раздробленные кости, серый студень мозга валялись рядом с его головой, спрессованные в жуткий слоеный пирог, выплеснувшийся на светло-зеленый ковер в цветочках. Нед был в рубашке с закатанными рукавами, пиджак такого же цвета, что и брюки, аккуратно покоился на спинке стула.

Рядом с ним валялись, продолжая неумолимо тикать, массивные бронзовые часы на мраморной подставке. Циферблат с обеих сторон обрамляли литые бронзовые лошади, их задние ноги упирались в мраморную подставку. Весу в них было, непроизвольно отметил про себя Ларри, глядя на них, килограммов десять-двенадцать.

То, что именно эти часы убили Неда, было почти очевидным. Один из осколков основания с рваными краями был покрыт толстым слоем той же жуткой смеси, что выплеснулась из черепа Неда на ковер. Стрелки часов показывали без четырех минут одиннадцать.

Влекомый будто магнитом, Ларри подошел к надкаминной доске. Там, на мраморной поверхности отчетливо просматривался незапыленный прямоугольник, где упавшие часы стояли, наверное, очень долго перед тем, как рухнули на голову Неда. Ларри прямо-таки поразила сила убийцы, который сумел совершенно бесшумно поднять такую тяжесть и достаточно умело обрушить ее сзади на ничего не подозревавшего Неда Толмэна и первым же ударом убить его.

Затем он ощутил слабый, но стойкий запах, который сразу он не заметил. Запах этот был терпкий и несколько сладковатый, запах, какой могло издавать только живое существо, и причем определенно женского пола. Ларри принюхался еще раз и почувствовал, что этот запах заметно ослабел. То ли ноздри его привыкли к нему, то ли он просто улетучивался, пока он находился в номере.

Желудок его буквально вывернуло наизнанку, и Ларри был крайне доволен тем, что не успел позавтракать. Тотчас же перед его мысленным взором как живая всплыла картина Мэйна Корнмэна, поглощавшего один из своих поистине гаргантюанских обедов, и Ларри почувствовал, как весь он мгновенно покрылся холодным потом.

Он понимал, что ему нужно позвонить кому-нибудь и сообщить об убийстве Неда — ибо тут и речи не могло быть о несчастном случае или самоубийстве даже для его непросвещенного взгляда. Однако он не знал, где сейчас находится толстяк — то ли он все еще на Лонг-Айленде, то ли возвращается сейчас к себе домой в город, — а говорить со скользкой и похотливой Долорес у него не было ни малейшего желания. Позвонить, что ли, лейтенанту Харви или портье гостиницы — нет, этим он ничего особого не достигнет.

Бедняга Нед — по крайней мере, теперь он уже не сомневался в том, что его приятель был на стороне ангелов, а не дьяволов в женском обличье. И Нед хотел переговорить с ним об Иде — рассказать ему нечто такое, что ему следовало бы знать. Ларри смутно, но представлял, какого рода сведения газетчик намеревался сообщить ему. Ему теперь было совершенно ясно, пусть хотя бы и интуитивно, что Нед был одним из агентов Корнмэна.

Этого одного было вполне достаточно, чтобы объяснить его переезд в Бостон, где его работа была куда менее значимой, чем в Нью-Йорке. Это объясняло и то, что он всегда старался быть в самых хороших осношениях с Идой, раз она была важным участником заговора амазонок. И это также объясняло его настойчивость в подталкивании Ларри к написанию диссертации именно о гемофилии, его мгновенную реакцию после того, как диссертация была отвергнута.

Ларри яростно выругался про себя и ощутил неожиданный прилив лютой ненависти, едва не помутившей его рассудок. Неда убили только потому, чтобы не дать ему возможности поделиться своими сведениями об Иде — но каким образом амазонки смогли доведаться о том, что свидание Неда с Ларри назначено на сегодняшнее утро?

Ларри начало мутить. Да, он был сильно пьян вчера вечером, но ведь он и Нед были с Идой большую часть вечера. Возможно ли такое, что она подслушала их не предназначавшийся для других ушей разговор? Он развернулся и, шатаясь, побрел прочь, плотно прикрыв дверь за собою и пытаясь мучительно сохранять самообладание, пока ждал прихода кабины лифта по его вызову. Ему обязательно нужно было объясниться с Идой.

Покопавшись в своем роскошном, с золотыми уголками бумажнике, он нашел адрес, который ему дала Ида в самом начале вчерашней попойки. Подцепив такси, он назвал адрес водителю, трясущимися руками зажег сигарету и стал приводить в порядок свои мысли. Он совершенно не сомневался, как не сомневался в том, что сейчас видит на мягком кожаном сиденье такси, что Нед был убит с помощью телекинеза.

Испытывая немалый страх, Ларри начал подниматься по лестнице с железными перилами, что вела к двери квартиры, где остановилась Ида. Он чувствовал себя ужасно одиноким и уязвимым. Прежде, чем рука его потянулась к кнопке звонка, он совершенно инстинктивно глянул вверх, ища глазами свободно свисающий карниз или какую-нибудь тяжелую лепнину, которые можно было бы невзначай обрушить на его голову.

Однако он еще не успел нажать на кнопку звонка, как тяжелая черная деревянная дверь открылась перед ним изнутри. На пороге стояла Ида, такая же бледная и внутренне вся напрягшаяся, как и он сам. Не произнеся ни слова, она отступила в сторону, чтобы пропустить его внутрь, затем затворила за ним дверь, провела его по коридору в роскошно обставленную, хотя и не загроможденную различной мебелью, гостиную.

— Ларри, — произнесла она в гостиной, — что случилось? У тебя такой вид, будто…

— Ты знала, что я направляюсь к тебе. Откуда тебе это стало известно?

Плечи ее, необычно широкие для девушки, тут же поникли.

— Я могла бы, — тихо произнесла она, — сказать, предположим, что увидела тебя из окна. Но я знала — я почти всегда знаю, когда должно произойти что-нибудь, подобное этому.

Мысленно он стал перебирать все, что он замечал в ней необычного с тех пор, как познакомился с нею. Такие случаи бывали и раньше — как-то он забыл принести с собою пиво на пикник, но Ида, улыбаясь, извлекла пиво из багажника автомобиля; в другой раз он получил неожиданно для самого себя отгул — и обнаружил, что она уже дожидается его у миссис Бемисд. Как-то раз… Да, таких случаев было немало, но тогда все они казались ему простыми совпадениями. Теперь же он не сомневался в том, что Ида была телепатом, если не ясновидицей. Цепь свидетельств против нее становилась все более и более стройной. Ей даже не нужно было подслушивать, чтобы знать, что он и Нед планировали на сегодняшнее утро.

— Тебе известно, что убит Нед? — спросил он.

С лица ее схлынула вся кровь, красной осталась только ставшая теперь такой неестественной помада на губах.

— Когда, Ларри… как это произошло?

— Совсем недавно. Я только что это обнаружил, — ответил Ларри. — Это был телекинез. Вот только не пойму, почему я должен рассказывать тебе об этом.

Она издала негромкий вскрик — как будто он проткнул чем-то острым ее сердце.

— О, Ларри… я даже представить себе не могла… они не должны были… — Прижав внезапно ладонь ко рту, она рухнула в кресло.

— Кто это не должен был? И что именно?

— Она обещала… она обещала, что никто из моих друзей не пострадает, — последовал ответ девушки.

Она закурила сигарету, и руки ее больше уже не тряслись.

— Понимаю, — сказал Ларри. — Значит, предполагалось, что никто из твоих друзей не пострадает. Поэтому сперва мою диссертацию отфутболили, затем убили ни в чем не повинную девушку, а вполне достойный молодой человек заключен в тюрьму по обвинению в убийстве только потому, что я предпринял попытку доставить сюда свою злополучную диссертацию. А теперь вот убит и Нед потому, что хотел переговорить со мною о тебе. Только вот почему я должен тебе рассказывать об этом. Ты, наверное, и без меня прекрасно все это знаешь посредством своей треклятой телепатии или ясновидения или с помощью других каких-либо сверхъестественных способностей, которыми ты обладаешь.

— Но я никакая не ясновидица, — возразила Ида. — Если бы я была в состоянии предвидеть, чем это все обернется, я бы сделала все, что только было в моих силах, чтобы предотвратить это. Неужели ты не видишь, как это все повлияло на меня?

— Можешь не бояться, ничего с тобою особого не случится, — с горечью произнес он. — Как случилось это с Недом, как случилось это с Эрлин Крэйди, может быть, случится и со мною. А вот ты — ты все это переживешь. Так кто ты, Ида, на самом деле, что ты из себя представляешь? Ты — колдунья, что-то вроде вампира, вурдалака в женском обличье?

На сей раз она вскрикнула куда громче. Взгляд, с которым она посмотрела на Ларри, был таким, как будто она хотела разразиться рыданиями, но слезы почему-то не брызнули из ее глаз.

— Дай мне сигарету, Ларри, пожалуйста, — тихо произнесла она.

Он машинально дал ей сигарету, даже протянул зажигалку, чтобы она могла прикурить.

— Я допускаю, что ты ничего этого не предвидела, когда старалась заставить меня порвать мою диссертацию. Ведь это ты постаралась, чтобы ее отвергли в Бостоне, разве не так?

Она безмолвно кивнула, затем все-таки выпалила:

— Неужели тебе до сих пор непонятно, что я хотела только того, чтобы с тобою ничего плохого не случилось? Неужели ты не в состоянии понять, что я все это время только тебя одного и любила, дорогой? Разве тебе не ясно… — Она замолчала, махнула безнадежно рукой, затем закончила так: — Да что там говорить — все равно бесполезно.

— Значит, даром ясновидения, насколько я понял, ты не обладаешь? — язвительно сказал ей Ларри. Даже теперь, несмотря на возбужденное свое состояние, ему стоило немалых усилий противостоять тому влечению, которое эта девушка даже сейчас провоцировала в нем, противостоять искушению тесно прижать ее к себе, утешить и защитить ее. Насколько это, отметил он про себя, смехотворно — взяться ему защищать ее!

— Нет, дара ясновидения у меня нет, — решительно заявила Ида. — Временами мне удается читать кое-какие мысли людей, если они ужасно близки мне. Я даже привыкла знать почти все, о чем ты думаешь, Ларри. Может быть, именно поэтому я и полюбила тебя, именно поэтому я была согласна терпеливо ждать, пока ты преодолеешь в себе все эти твои такие нелепые сомнения в отношении того, стоит ли тебе любить богатую девушку.

Ларри прямо-таки взбесился, пытаясь перебороть нахлынувшие на него прежние чувства к девушке.

— И все же ты никак не хочешь ответить на мой вопрос — кто ты, что ты из себя представляешь?

Она отвернулась от него, как будто он ударил ее по лицу. Затем произнесла как-то не очень уверенно:

— Я в самом деле не знаю, Ларри, кто я и что я. Видишь ли, я даже не знаю, кем были мои родители. Все, что мне известно, это то, что сюда меня привезла моя бабушка. Это она дала мне все, хотя я даже не знаю, является ли она в самом деле моей родной бабушкой. Все, что ей нужно, это чтобы я от случая к случаю делала то, о чем она меня просит…

— Вроде того, чтобы сообщить о моей диссертации или о том, что я собрался с нею в Нью-Йорк, или о том, что мы с Недом договорились встретиться сегодня утром, чтобы поговорить о тебе. Такого рода были ее просьбы?

Она безмолвно кивнула.

— Бабушка не такой человек, которого можно ослушаться, — сказала Ида. — Она… как это сказать, чтобы тебе было понятно… Нет, пожалуй, хватит.

— Где она? — спросил Ларри. — Мне бы хотелось остаться с ней с глазу на глаз хотя бы примерно минут на пять.

— Ничего хорошего из этого для тебя не получится, — решительно заявила девушка. — Кроме того, бабушки сейчас нет в Нью-Йорке, она на острове. Будь она здесь, она ни за что не допустила бы, чтобы все так получилось. Поверь мне, дорогой, я знаю, что говорю.

— Весьма сомневаюсь, — возразил Ларри. — И что же ты собираешься сделать после несчастья, постигшего Неда, да и меня тоже?

Она хлопнула ладонью по бедру и вскричала:

— Не знаю, Ларри! Разве ты не видишь, что я расстроена случившимся не меньше, чем ты? Я намерена обязательно к ней отправиться и во всем разобраться. — Тут голос ее стал прямо-таки повелительным. — Поехали со мной, Ларри. Ей нужно знать о нас, если еще можно говорить о «нас» во множественном числе.

— Что побуждает тебя думать, что ей ничего не известно о случившемся? — холодно произнес Ларри.

— Потому что она не позволила бы… — начала Ида, затем снова осеклась, и краска, которая было уже начала возвращаться на ее лицо, снова с него схлынула. — Потому что я не сомневаюсь в том, что она не допустила бы, чтобы все это случилось. — После этого она встала, подошла к Ларри и положила руки ему на плечи. — Если она даже и знает обо всем этом, она не знакома с тобой. Когда она поймет, как сильно мое счастье зависит от того, что будет с тобой, она тогда… дорогой, ты должен поехать вместе со мной. Она тебе понравится. Мне всегда очень хотелось отвезти тебя к ней, но у меня не хватало смелости попросить тебя об этом раньше.

— Кроме того, — все так же сдержанно продолжал Ларри, — было бы, пожалуй, очень удобно, чтобы мы оба, ты и я, были за пределами нашей страны. Этот сказочный остров твоей бабушки за пределами нашей страны, верно?

— Название его — Сулла Кэй, он неподалеку от Флориды. — Затем, неожиданно чего-то испугавшись, спросила с жаром. — Что ты имеешь в виду?

— А то, что узнав об убийстве Неда практически сразу же после убийства Крэйди, полиция, возможно, захочет задать несколько весьма трудных вопросов, — сказал Ларри.

И тут она наотмашь его ударила. Поскольку она была крепкой девушкой и к тому же еще и занималась спортом, удар этот получился весьма чувствительным. Однако Ларри даже и не подумал хотя бы пальцем пошевелить, чтобы дать сдачи. Он только молча глядел на нее, пока она не закрыла лицо ладонями и не разразилась слезами.

Ларри чувствовал себя подлецом. Однако, вспомнив о Неде, труп которого валялся на полу номера в гостинице в луже крови и расплескавшихся мозгов, произнес:

— Ладно, Ида, пора ставить точку.

После чего повернулся к выходу.

Она сразу же обхватила его сзади, развернула лицом к себе.

— Прости меня, дорогой, я бы никогда не сделала этого, если бы не придавала такого большого значения нашим с тобой взаимоотношениям. Даже после вчерашнего ужасного вечера, когда мне стало так страшно и муторно, стоило тебе прийти ко мне сюда, как я сразу же подумала, что все еще могу рассчитывать на тебя. Я в самом деле очень тебя люблю и согласна скорее умереть, чем допустить, чтобы ты страдал. Бедная твоя щека! — Она приложила ладошку к тому месту на лице Ларри, куда только что закатила хлесткую пощечину.

— Мне вовсе необязательно говорить тебе о том, что я сейчас думаю, — сказал ей Ларри, — поскольку ты в состоянии читать мои мысли.

— Только не сейчас, — горько произнесла Ида. — Когда ты столь сильно меня ненавидишь. От этого мне становится очень больно. — Она отодвинулась от него и, как казалось, овладев собой, произнесла: — Ну что ж, возможно, ты сам не в состоянии ничего поделать, так думая обо мне. Я не могу упрекать тебя за это, для тебя все это было большим потрясением.

— Особенно, когда я увидел убитого Неда, — угрюмо заметил Ларри.

— Я понимаю! — воскликнула Ида. — И, наверное, я не имею никакого права просить тебя навестить вместе со мною бабушку. Но я все равно это сделаю, только одна. Я отправлюсь к ней сегодня же, во второй половине дня. Там я буду завтра и мы разберемся, что к чему. Я в этом нисколько не сомневаюсь. — Затем после некоторой паузы, подняв на него взор, спросила: — Так ты точно решил не ехать вместе со мною, дорогой?

— Если говорить честно, — сказал он ей, — то я просто не осмеливаюсь.

Он вышел, оставив Иду в состоянии полной растерянности, руки ее безвольно свешивались вниз, как будто она совсем разучилась заставлять их повиноваться импульсам, исходящим из ее мозга, как будто рассудок ее лишился той цели, ради осуществления которой он должен был посылать эти управляющие импульсы. Ему же очень хотелось как можно скорее повидаться с Мэйном Корнмэном.

Уже на улице, когда он решительно направился в сторону, где размещался дом Мэйна Корнмэна, он увидел бесцветного невысокого мужчину, у которого одно плечо было чуть выше другого, а глаза спрятаны за толстыми линзами очков. Мужчина этот быстро юркнул на другую сторону улицы и затерялся среди прохожих. Это был все тот же плюгавый, который следовал за ним с самого Бостона, когда Ларри ехал в Нью-Йорк со своей диссертацией, тот самый седой плюгавый мужичонка, которого так аккуратно разделал Дэн Брайт на тротуаре перед зданием биологического факультета Колумбийского университета.

Глава 13

Ларри подцепил такси, велел водителю ехать на север под мост в нескольких кварталах. Удостоверившись в том, что никто их не преследует, он велел водителю везти его к Мэйну Корнмэну, который был отсюда совсем неподалеку. У него никак не выходило из головы, с какой стати торчал у дома Иды плюгавый. Прилепился ли он к нему на хвост еще возле гостиницы, где жил Нед, или просто дежурил снаружи дома, принадлежавшего бабушке Иды, отмечая всех, кто только туда приходит или уходит оттуда? В конце концов Ларри отказался от дальнейших попыток разрешить эту загадку. Однако сам факт присутствия плюгавого являлся дополнительным источником для беспокойства.

На его звонок в дверь квартиры Мэйна Корнмэна отозвалась Долорес. Сегодня она казалась еще более удивительно красивой в туго облегавшем ее туловище зеленом шерстяном платье, подчеркивавшем тонкость и гибкость ее и без того великолепной фигуры. Она несколько язвительно посмотрела на него, чуть взметнув длинные ресницы, и произнесла:

— Проходите. Шеф еще не вернулся, так что у нас есть время поиграть, ну, хотя бы в шашки. Я прослышала о том, что вы недавно весьма успешно попрактиковались.

Он не обратил внимания на шпильку девушки и откровенное приглашение к чувственным утехам, скорее даже вызов его вожделению, и спросил отрывисто:

— Когда же будет здесь мистер Корнмэн?

— А вы поверите, если я скажу? — все в том же откровенно вызывающем тоне произнесла девушка, отворяя дверь в кабинет толстяка и приглашая Ларри последовать за нею кивком своей прекрасной головки. — Не забывайте — ведь я шпионка!

— Да заткнитесь же! — грубо бросил Ларри и плюхнулся в кресло. Долорес пожала жеманно плечами и расположилась в другом кресле. Затем взяла какую-то книгу со столика рядом с креслом и устроилась поудобнее, чтобы читать.

Хотя он изо всех своих сил и пытался, со все более нарастающим отчаянием, привести в порядок свои мысли в отношении тех событий, участником которых он стал вчера и сегодня, чтобы составить для Мэйна Корнмэна хоть сколько-нибудь последовательный и связный отчет, когда он прибудет, Ларри в конце концов обнаружил, что совершенно не в состоянии соредоточиться. Неужели напряженность работы и психологические стрессы, которым он подвергался в течение практически всей этой последней такой суматошной, лихорадочной недели настолько выбили его из колеи, лишили душевного равновесия? Никогда раньше, разве только что в какие-то отдельные, особые мгновенья, один только факт присутствия красивой женщины не лишал его способности к нормальной организации собственного мышления.

Однако, хотя внешне Долорес, казалось, не обращала на него ни малейшего внимания, само ее присутствие было все более и более невыносимым, раздражающим. И тем более выводящим из душевного равновесия фактором было то, что ему определенно очень и очень не нравилась эта очень смуглая, вся прямо-таки источающая сладострастие девушка. Какое-то пренебрежительное высокомерие, даже едва завуалированная жестокость, что почти явно просматривались под такой перламутровой бархатистой поверхностью ее кожи — вот что на самом деле вызывало у него немалый страх. И ее гипнотические способности…

Он пытался убедить себя, что это он просто распустил свои нервы, все более превращаясь в старуху-истеричку. Даже если Долорес и принадлежала к стану его противников, даже пусть она и обладает сверъестественными способностями, все равно он не должен был допускать, чтобы все это ни с того, ни с сего так сильно его пугало. И тем не менее она внушала настоящий, ни с чем не сравнимый страх.

К тому же было еще в ней и что-то особое, специфичное, отчего у него еще сильнее сосало под ложечкой. Он пристально поглядел на девушку, пытаясь выяснить, что же это было. Определенно это никак не могло быть в тех взглядах, которые она могла время от времени бросать в его сторону, когда она сидела вот так и, не отрываясь, читала книгу, она могла сойти за самую обычную девушку, только вот красота ее была повыше среднего уровня. И не исходила от нее какая-либо физическая угроза, замаскированная чуть насмешливой готовностью увлечь его в бездну ее ненасытной похоти.

Он загасил сигарету, закурил другую, продолжая все убеждать себя, насколько нелепы все эти его страхи. И как раз в тот самый момент, когда язычок пламени его зажигалки должен был коснуться кончика сигареты, он сделал глубокий вдох — и едва не выронил из рук зажигалку. Непреодолимый страх промчался по всему его телу, как орда голодных насекомых, напущенных на него специально для того, чтобы усилить испытываемые им мучения. Он теперь понял, почему испытывает такой страх, непроизвольный вдох сказал ему обо всем лучше всяких слов.

Его ноздри ощутили тот же самый необычный терпкий запах, который никак не мог выветриться в номере гостиницы, где лежал труп Неда Толмэна — или по крайней мере лежал час тому назад. И нельзя было сказать, чтобы он в первый раз столкнулся с этим запахом.

Теперь он вспомнил, что этот же запах он чувствовал и тогда, когда находился в кабине лифта вместе с Долорес, направляясь на свой первый завтрак у Мэйна Корнмэна.

Он посмотрел на девушку, она холодно глядела на него.

— И вы убили и Эрлин Крэйди тоже? — спросил Ларри.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, мгновенный гипноз не относится к числу моих достоинств. Это может подтвердить шеф. К тому же, я была здесь с ним, когда это произошло. — Она похлопала по книге, лежавшей у нее на коленях, и добавила: — В общем-то, я не считаю, что из-за этого стоило так сильно беспокоиться.

— Погодите! — вскричал он. — Да ведь это же моя диссертация — первоначальный ее вариант.

— Вместе с записями шефа, — невозмутимо добавила она. Она улыбнулась, как будто находила все это очень забавным. — Шеф высоко оценит это, когда я ему расскажу об этом.

— Значит, вы среди тех, кто учинил разгром моей квартиры? — удивленно вскричал Ларри.

Долорес ответила ему откровенной насмешкой. Затем пожала плечами и произнесла:

— Она обставлена просто отвратительно.

Но Ларри уже успел вскочить, гнев, аккумулировавшийся в нем за этот последний час, достиг своей высшей точки.

— И это вы, — разъяренно выкрикнул он, — убили сегодня утром Неда Толмэна, чтобы он не смог рассказать мне правду об Иде!

— Я очень не люблю убивать, — ответила Долорес. — Особенно молодых людей — во всяком случае, не таким способом — и тем более тех молодых людей, которые мне… понравились. Но Нед становился все более совершенно невыносимым.

Ларри метнул свирепый взгляд в ее сторону, она же встретила этот его взгляд своей такой приводящей в ярость загадочной улыбкой Джоконды. Его так и подмывало позвонить в полицию, вот только что мог он сообщить ей? Факт простого присутствия Долорес этим утром в гостинице вряд ли будет достаточно весомым свидетельством при судебном разбирательстве. Нет, он намерен воздать по справедливости за убийство своего друга своим собственным, чисто личным способом. И непроизвольно сделал шаг по направлению к девушке.

— Поосторожней, — спокойно произнесла девушка. — Я только что сказала вам, что мне не нравится убивать молодых мужчин, и еще сильнее, чем тех, кого я любила, мне не нравится тех, с которыми еще только предстоит познакомиться поближе. Не забывайте о том, что случилось с Недом. Не забывайте о том, что произошло с сейфом у вас в спальне и с кроватью. А теперь хорошенько присмотритесь к тому, что вас окружает сейчас.

Ларри остановился и послушался девушку. Комната, казалось, была битком забита самыми различными предметами: тяжелыми книгами, лампами, стеклянными пепельницами, большим количеством разнообразных металлических коробок и ящичков, каждый из которых мог стать смертоносным оружием при умелом пользовании телекинетическим талантом девушки. Пораженный до глубины души сознанием собственного бессилия, он тяжело погрузился снова в кресло и долго глядел на Долорес совершенно глупым взглядом.

— Вы победили, — произнес он. — Пока что.

— Я побеждаю, — ответила Долорес, — всегда и везде. — Она изучающе глядела на него, как будто он был всего лишь препаратом под микроскопом, и произнесла задумчиво: — Мне все сильнее и сильнее хочется понять, Ларри, для чего вам понадобилось ввязываться в это дело. Вы совсем не похожи на такого мужчину из мужчин, который мог бы стать причиной той кутерьмы, которую вызвали вы. Против меня вы определенно ничего особого не представляете.

Он мог только смотреть на нее, совершенно потеряв дар речи. Она снова пожала плечами и произнесла:

— Ну что ж, когда-нибудь я это для себя окончательно выясню. А пока что — сюда идет шеф.

Она поднялась, как только отворилась входная дверь и мгновеньем позже ее всю перегородила тучная фигура Мэйна Корнмэна. Он притворил за собой дверь и сказал:

— Привет, Ларри. У тебя очень расстроенный вид. — Затем он прошел к цветочной вазе, стоявшей на его письменном столе, выругался и обвел кабинет взглядом. Передвигаясь с совершенно неожиданным проворством для человека такой массивной комплекции, он метнулся к одной из картин, висевшей высоко на стене, выдернул микрофон из-за нее и тщательно растоптал его.

Разделавшись с микрофоном, он плюхнулся за письменный стол.

— Мне уже начинает надоедать эта маленькая игра в кошки-мышки. Да Бог с нею, Ларри, что это там у вас не сладилось?

— Сегодня утром был убит мой приятель Нед Толмэн — с помощью телекинеза. Я обнаружил его тело, — уныло сообщил толстяку Ларри.

Мэйн Корнмэн подцепил длинный металлический нож для разрезания бумаг и стал бесцельно вертеть им в своей правой руке. Когда Ларри завершил свой рассказ, его пухлые пальцы медленно сжались и, когда нож выпал из них на столешницу, он уже представлял из себя скрюченную бесформенную полосу из твердого сплава.

— Не только ваш приятель, мой тоже, Ларри. Вы знаете, почему он был убит?

— Я не сомневаюсь в том, что только из-за того, что намеревался рассказать кое-что мне об Иде — Иде Стивенс, которая была моей девушкой в Бостоне, — сказал Ларри. — Более того, его убила эта ваша девчонка Долорес. Она сама призналась в этом, только что она даже весьма сокрушалась по этому поводу. Кстати, именно она устроила обыск у меня в квартире. Вот первоначальная моя диссертация и ваши заметки. — Он кивнул в сторону небольшого столика, на который Долорес выложила эти материалы.

Мэйн Корнмэн издал только короткий, но очень выразительный нечленораздельный звук. Щеки его, несмотря на всю их пухлость, почти совершенно обвисли, когда он поднял глаза и встретился со взглядом Ларри.

— Нед, — сказал он, — был одним из самых способных молодых людей, когда-либо работавших на меня — одним из самых лучших.

— Он был и моим лучшим другом, — тихо произнес Ларри.

— Я знаю об этом, — рявкнул толстяк. — Он был чрезвычайно высокого мнения о вас, Ларри. Не будь его рекомендации, я никогда не принимал бы вас так, как это делаю сейчас. Если бы не Нед, Дэну ни за что не удалось бы своевременно перехватить вас, когда вы направлялись в Колумбийский университет на прошлой неделе. Вы были бы за решеткой по обвинению в убийстве, а дальше вас ждала бы палата в сумасшедшем доме.

— Я сделаю все, что только в моих силах, — тихо сказал Ларри. — Все, что угодно.

— Я верю вам, молодой человек, — сказал ему Мэйн Корнмэн. Затем, выдавив на своем лице некое подобие улыбки, произнес: — Но пока что, самым первым делом, нам нужно хорошенько поразмыслить, а не поддаваться эмоциям. Что стоит за этой внезапной вспышкой насилия после тех многих лет, когда они обходились без этого?

— Ума не приложу, сэр, — сказал Ларри, — разве что они теперь почувствовали, что готовы к тому, чтобы нанести решающий удар и не остановятся уже ни перед чем, лишь бы не подвергать какому-либо риску выполнение графика своих действий. — Произнося эти слова, он нахмурился, ибо ему сейчас было крайне затруднительно беспристрастно даже думать об этом.

— Возможно, — задумчиво произнес толстяк. — Даже, весьма вероятно. Но я все еще придерживаюсь своего первоначального предположения: все это связано с тем, что вы оказались ближе к сердцу заговора, чем этого им хочется. А что вы можете сказать в отношении этой вашей юной леди, этой Иды Стивенс? Она — одна из внучек Аделаиды Стивенс, верно?

— Это, пожалуй, именно так, хотя вот совсем недавно она сказала мне, что почти ничего не знает о своих родителях, — произнес Ларри, затем добавил будто невзначай: — Она хотела, чтобы я отправился вместе с нею на Сулла Кэй, остров где-то неподалеку от Флориды, навестить ее бабушку и вот там и получить от нее кое-какие разъяснения. Я решительно отверг это предложение.

— Вы ЧТО? — взревел Мэйн Корнмэн, прямо-таки подпрыгнув над столом и изо всей силы трахнув своим огромным кулачищем по столешнице. — Вы отказались поехать на юг с этой девушкой после того, о чем мы рассказали вам вчера?

Ларри едва не поперхнулся от такой неожиданной вспышки гнева толстяка и почувствовал, как краснеет.

— Я ничего не мог с этим поделать. Она ведь к тому же еще и призналась, что это именно она поставили ИХ в известность о том, что Нед назначил мне встречу на сегодняшнее утро.

— И как по-вашему, бедняге Неду пришлось бы по душе узнать, что он погиб понапрасну — только из-за того, что какой-то совсем еще не оперившийся юный идиот, которого он считал своим другом, вдруг взял да и порешил, что это не имеет смысла или у него просто не хватило духу предвидеть ход событий хотя бы на один шаг вперед?

— Я… мне кажется, ему это было бы не по душе, — жалким тоном промямлил Ларри.

— И вы еще в состоянии так спокойно говорить об этом! — продолжал неистовствовать Корнмэн. — И более того… более того… — гнев его мало-помалу стал улетучиваться, он нервно провел пальцами по своим редеющим на голове волосам. — Ладно, — устало произнес он. — Может быть, это только поможет вам лучше понять смысл происходящего. Аделаида Стивенс — это имя, разумеется, вымышленное — была той молодой женщиной, у которой хватило смелости более двадцати с чем-то лет тому назад обратиться ко мне с предложением либо ограничить всю мою научную деятельность исследования по партегенезу, либо… — он сделал красноречивый жест.

— Вот как, сэр? — воскликнул Ларри. — Боже мой, но ведь я не имел об этом ни малейшего представления!

— Разумеется, не имели, — устало произнес толстяк. — Именно из-за того, что Ида переехала в Бостон, я послал туда Неда. Внучки Аделаиды Стивенс, все до единой, являются носителями характерных для амазонок черт. Мне очень жаль детей мужского пола, которых им доводится рожать. Вся беда в том, что у этих бедняг, сыновей Аделаиды, прежде, чем они умирали, появилось потомство. Она прямо-таки принуждала их к этому.

— Какая гнусность! — в ужасе воскликнул Ларри.

Мэйн Корнмэн искоса поглядел на Ларри.

— Сынок, когда происходит нечто в самом деле космического масштаба, это всегда сопровождается самыми невероятными гнусностями, а этот заговор — событие наибольшего космического масштаба, которому довелось случиться в этой части вселенной после того, как взорвалась планета между Марсом и Юпитером и превратилась в скопище астероидов. Это сама природа в действии — событие того же порядка, что и пожирание самкой паука «черная вдова» самца, с которым она случалась, чтобы забеременеть. Только эти вот вдовы — белые, во всяком случае, внешне, в большинстве своем.

— Понимаю, — произнес Ларри. Странно, но теперь он испытывал острую жалость к Иде, которая ничего не знала о своих родителях и была воспитана в таком мерзком окружении. — А Долорес? Неужели вы так и оставите ее безнаказанной?

— Когда-нибудь я обязательно ее уничтожу, если к тому времени она сама не убьет меня первая, — равнодушным тоном произнес толстяк, считая это как бы само собой разумеющимся. — Между прочим, она — тоже одна из внучек Аделаиды.

— Но ведь между Идой и ею нет ни малейшего внешнего сходства, — попытался было возразить Ларри, не в состоянии постичь такое близкое родство между этими девушками.

— Вам известен закон Менделя, — отрывисто произнес Корнмэн, — или хотя бы Лысенко. Почему это между ними должно быть сходство? — Задумавшись на несколько секунд, он добавил: — Вы вот только что упомянули о том, что девушка почти ничего не знает о своих родителях?

— Так, во всяком случае, она мне сама сказала. У ней даже нет уверенности в том, что миссис Стивенс является ее родной бабушкой.

Мэйн Корнмэн снова погрузился в задумчивость.

— Ларри… у вас нет с собою фотографии этой вашей девушки? Мне бы хотелось на нее взглянуть.

Ларри потянулся за своим бумажником.

— Всего лишь любительское фото, не очень-то хорошее. Оно не отражает всех ее достоинств.

— Позвольте-ка глянуть. — Толстяк протянул руку, Ларри передал ему снимок Иды, который он сам сделал на пикнике на Северном пляже. Ида на нем была только в плавках и бюстгальтере и сильно щурилась от яркого солнца.

Мэйн Корнмэн поглядел на снимок, затем пододвинул его поближе к свету и стал более пристально изучать, затем буркнул что-то и опустил на стол. Голова его упала на ладони, огромные плечи начали неконтролируемо трястись. На какой-то миг Ларри даже подумалось, что он разразился рыданьями.

Однако когда толстяк поднял голову, Ларри увидел, что Мэйн Корнмэн смеется — даже не то, что смеется, а хохочет, да так, что глаза его готовы уже были выскочить из орбит, лицо густо налилось кровью, а сам он даже уже не был в состоянии говорить. Однако в этом его гомерическом хохоте не было ни малейшего намека на истерию. В конце концов, когда он несколько подуспокоился, ему удалось выговорить.

— Не обижайтесь, мой мальчик, но это шутка поистине космического масштаба. Боже ты праведный! Совершенно невероятно! — За этими словами последовал новый взрыв хохота. — Но тут не может быть ошибки! — Он своим пухлым пальцем легонько постучал по бессловесной любительской фотографии.

— Может быть, вы посвятите меня в происходящее… — попробовал заикнуться Ларри, испытывая некоторое чувство ущемленного достоинства.

— Не могу, мой мальчик, — сказал толстяк, отдуваясь словно кит, который слишком уж долго находился под водой. — Это невозможно, хотя я абсолютно в этом уверен. Это будет нечестно по отношению к ней — да и к вам тоже.

— Что теперь вам нужно, чтобы я сделал? — с несчастным видом спросил Ларри, совершенно сбитый с толку таким для него непонятным взрывом хохота своего хозяина.

Вместо ответа толстяк подтолкнул к нему настольный телефонный аппарат.

— Позвоните ей, — все еще тяжело дыша, велел он Ларри. — Скажите ей, что вы передумали — ясно? Скажите ей, что хотите вместе с нею навестить ее бабушку.

— Хорошо, — с сомнением в голосе произнес Ларри, поднял трубку и набрал номер, который ему дала девушка вместе со своим адресом вчера вечером, и стал дожидаться ее ответа. Через некоторое время какой-то чужой, очень далекий женский голос отозвался и сообщил ему, что мисс Ида убыла на самолете, что вылетает в час дня.

Когда Ларри поделился этой новостью с Мэйном Корнмэном, толстяк тут же бросил взгляд на часы на своем столе.

— Четверть третьего, вы еще можете успеть, — сказал он. — Берите с собой Дэна, отправляйтесь тотчас же к себе, складывайте вещи и прямиком в аэропорт «Айдлуайлд». Самая пора, чтобы Леон Бретт воспользовался своим дьявольским влиянием ради доброго дела. Не теряйте ни минуты, дружище! — Он отобрал у Ларри телефонный аппарат и погрозил ему пальцем. Ларри не стал дожидаться, чтобы ему говорили что-то дважды.

Складывая вещи, он задумался над тем, что ему сказать Тони. Он безусловно многим ей обязан. Когда он запаковал нужную ему одежду в один из новеньких кожаных чемоданов, которые тоже сделались одной из составляющих частей этой его новой жизни, он вышел на балкон и позвал девушку. Но ее, по всей вероятности, не оказалось дома, поэтому ему ничего не оставалось иного, как сесть и, не обращая никакого внимания на прямо-таки кипевшего от злости Дэна Брайта, набросать ей коротенькую записку, в которой он объяснил Тони, почему это ему нужно так неожиданно покинуть город, и что он сразу же с нею свяжется, как только вернется. Несмотря на всю свою привязанность к Иде, в его намерения вовсе не входило потерять единственную нормальную девушку в своей жизни.

Улицы по пути в аэропорт были запружены транспортом, однако Дэну Брайту, постоянно чертыхавшемуся монотонным голосом, как-то все-таки удалось довольно быстро добраться до аэропорта. И стоило только достичь им взлетно-посадочной полосы, как сразу же исчезло ощущение крайней медлительности происходящего. По всей вероятности, влияние Леона Бретта было столь велико, что без труда преодолевало любые препятствия.

Ларри вскоре обнаружил, что находится на борту зафрахтованного самолета, пилотируемого долговязым говорливым уроженцем Юго-Запада, который непрестанно ворчал из-за того, что его скоростной самолетик не был снабжен реактивными двигателями.

— Это все равно, что лететь на черепахе, — не переставал он жаловаться, хотя стрелка спидометра все время слегка подрагивала у отметки четыреста миль в час. — Разве это настоящее воздушное путешествие?

Когда они пролетали над Виргинией, они приняли радиограмму, в которой сообщалось, что самолет, вылетевший в час дня в Майами, застрял из-за тумана над Вашингтоном, и поэтому уже опаздывает почти на полтора часа. Если бы они захотели, они могли бы перехватить его в Чарльстоне, на борту его было уже забронировано место на имя Лоуренса Финлэя.

— Ну, решайте, а я уж сделаю, как вы скажете, — спросил у Ларри неугомонный пилот.

Ларри, посчитав, что ему будет весьма нелегко объяснить свое появление в Майами раньше Иды, сказал:

— Пересадка в Чарльстоне.

И примерно через час он уже взошел на борт более крупного самолета и увидел знакомый затылок Иды впереди. Рядом с нею было пустое место. Собравшись с духом перед самым важным и волнующим поступком в его до самого недавнего времени такой скучной и однообразной жизни, Ларри сел и пристегнулся ремнем безопасности.

Ида совершенно случайно подняла взор, глаза ее тотчас же расширились, а рот раскрылся в изумлении. Она попыталась было что-то сказать, но у нее перехватило дух. Тогда она только улыбнулась Ларри и в конце концов сказала:

— Мне было бы очень трудно без тебя, Ларри. Спасибо небесам за этот туман над Вашингтоном, иначе меня было бы не догнать. И тебе спасибо, Ларри, дорогой мой, — и глаза ее наполнились слезами.

Глава 14

Ида ни о чем его не спрашивала: ни во время остатка пути в Майами, ни за обедом в шикарном ресторане белоснежной гостиницы «Майами-Бич», ни на борту отделанного красным деревом моторного катера, который прибыл для того, чтобы доставить их на остров Сулла Кэй. Поначалу это только усилило подозрительность Ларри по отношению к девушке, казалось совершенно неестественным для любой женщины такое полнейшее отсутствие интереса к тому, что же все-таки заставило его передумать и присоединиться к ней.

Затем мало-помалу к нему пришло понимание того, что она просто не отваживалась задавать ему какие-либо вопросы. Она была настолько ему благодарна за то, что он все-таки за нею последовал, была настолько рада, что она больше не одинока, что у нее просто не было ни малейшего желания говорить что-либо, что могло бы снова вернуть ту атмосферу непонимания между ними, как в разговорах, так и в мыслях, которая царила в их взаимоотношениях в их последние дни, проведенные на севере Штатов. Прошло немало времени, прежде чем Ларри произнес:

— Это одна из твоих двоюродных сестер — а именно Долорес Грин — убила Неда сегодня утром.

— Я знаю. — Она приподняла чуть голову, чтобы дуновенье ветра со стороны океана смахнуло волосы с ее лица. — Мне кажется, я и поступила в школу в Бостоне, чтобы быть подальше от Долорес и некоторых других.

— А Нед последовал за тобою, тебе это известно? — спросил он у Иды.

Она ответила утвердительным кивком головы.

— Мы частенько шутили над этим. Я со временем очень близко познакомилась с Недом. Он мне очень нравился, да и я, как мне кажется, ему нравилась. — Тот смысл, что она вкладывала в эти такие обычные слова, резко отличался от того, что подразумевала под ними же Долорес.

Глядя на нее, даже уже зная, кем она является на самом деле, он подумал, что вот здесь, с ним рядом, сейчас по-настоящему очень хорошая девушка, которая значит для него даже больше, чем просто девушка, на которой ему следовало бы жениться, и, пожалуй, стоило бы этого добиваться, лишь бы она сама не была против этого.

— Ида, — спросил он, — насколько глубоко увязла ты сама в этом заговоре?

Девушка ничего не ответила, и ему почудилось, что она просто не расслышала его вопроса. Однако, не успел он повторить его еще раз, как она произнесла:

— Как можно меньше, насколько это вообще было возможно, учитывая мое не совсем обычное происхождение. Я знаю, что я всегда ненавидела это. О, я проделывала большую часть из того, о чем просила меня моя бабушка, но, как мне кажется, она прекрасно понимала, что лучше не просить о слишком уж многом.

— Различные мелкие поручения, притом такие, чтобы ты не знала, что они могут означать? — предположил Ларри. — Информация о вызывающих подозрение людях, таких как Нед или я? Верно?

Она кивнула и нерешительно придвинулась поближе к нему. Он протянул левую руку и обнял ее за талию.

— Ты, наверное, ненавидишь свою бабку?

— Если она вообще таковой является, — произнесла Ида так тихо, что слова ее едва были слышны из-за ровного рокота двигателя катера. — Нет, дорогой, я не питала к ней ненависти. Никто не в состоянии ее ненавидеть, даже ты не станешь ее ненавидеть. Она… ну, это, пожалуй, просто невозможно. Ты сам это поймешь, когда с нею познакомишься.

— Ладно, не будем больше говорить об этом. И все-таки, Ида, как много тебе известно об этом заговоре, о его конечных целях?

Взгляд ее глаз был чист, однако чувствовалось, что ей больно об этом всем даже думать.

— Совсем немного. Мне известно только то, что он существует с незапамятных времен и что в нем участвуют носительницы определенной мутации. И еще мне известно, что целью его является полное истребление всех мужчин. Что всегда мне казалось необычайно глупым.

— Для тебя — возможно, — ответил Ларри. — Но не для большинства участниц заговора. Ида, если это все для нас закончится благополучно, ты выйдешь за меня замуж? Теперь, когда в конце концов моя диссертация одобрена и меня в самом скором времени удостоят ученой степени доктора наук, я смогу по всей вероятности найти где-нибудь достаточно приличную работу. О, разумеется, поначалу платить мне будут не так уж много, а скорее всего, много платить не будут никогда, но я, по крайней мере, смогу ходить с гордо поднятой головой. Что ты на это скажешь, радость моя?

Она продолжала изучающе глядеть на Ларри, затем в конце концов сказала:

— Ты сам немало удивился высказанному только что предложению, разве не так, дорогой? На самом же деле у тебя нет ни малейшего желания так поступить, верно?

— Может быть, и так, но сказанного уже не воротишь, — ответил Ларри. — И вот еще, о чем мне хочется тебя попросить — перестань читать мои мысли. Кого-нибудь другого — сколько твоей душе угодно. Но только не мои. По крайней мере, не давай мне возможности знать, что ты это делаешь. Ну, так как, договорились?

Она рассмеялась, очень тихо и очень нежно, затем приложила легонько свою ладонь к щеке, которую утром так сильно шлепнула.

— Я мало-помалу начинаю думать, что ты еще глупее, чем я. Тебе, Ларри Финлэй, следовало бы знать наперед, каким будет мой ответ.

Он обнял ее и второй своей рукой, правда, только после того, как она обвила обеими руками его шею, а губы ее, как ему показалось, начали искать его губы, чтобы слиться в длящемся целую вечность и даже дольше поцелуе. На какое-то мгновенье в голове его еще пронеслась шальная мысль о том, не этого ли она так давно и долго добивалась, однако он тут же решил, что время сейчас совсем не подходящее для какого бы то ни было анализа.

На этом быстроходном катере имелась великолепная, отделанная красным деревом каюта. Без всяких особых слов они оба выпрямились и стали опускаться по сходне, что вела в эту каюту, как бы повинуясь одному и тому же импульсу, овладевшему одновременно ими обоими. Уже в каюте Ида повернулась к нему, лицо ее прямо пылало желанием.

— Дорогой, это безумие, но я так долго ждала этого мгновенья.

— Это я был сумасшедшим, — нежно ответил ей Ларри, — что заставил тебя так долго ждать.

С этими словами он снова крепко обнял ее, она, легонько вскрикнув, прижалась к нему всем телом. Какое-то время они покрывали друг друга страстными поцелуями, затем Ларри начал ее раздевать, однако она горячо прошептала:

— Нет, дорогой! Я больше не в состоянии ждать!

Они вместе, как единое целое, повалились на одну из аккуратно застеленных коек, ни на одну секунду не разжимая тесных объятий, в которые они заключили друг друга. Овладевая ею, Ларри испытывал совершенно неописуемое ощущение правильности того, что он делает, ощущение того, что наконец-то он делает то, что должен был сделать уже очень давно. А позже, когда они утолили первую волну нахлынувшей на них обоих необузданной страсти и оба разделись, он стал нежно гладить и ласкать тело, в котором так долго самому себе отказывал, и горячо проклинал свое извращенное самолюбие, которое побуждало отказываться от такого счастья.

Она легонько пошевелилась и тихо застонала, ее теплые, влажные губы потянулись вверх, к его губам, и нашли их — и снова острое желание будто электрическим током пронзило их обоих. Ларри обнаружил, что он наслаждается женщиной, в которой самым счастливым для него образом сочетаются страстность Долорес с такой трепещущей, томной нежностью Тони, благодаря чему это сочетание возносит его всего намного, очень намного выше, чем каждое из этих качеств, взятое в отдельности.

Они восторженно наслаждались друг другом, подчиняясь ритму вод, которые они рассекали, пока их, все еще находящихся в объятиях друг друга, в конце концов не одолел сон…

На заре их разбудил улыбающийся молодой слуга, черный как смоль, с зубами и белками глаз, сверкающими как ярко-белая слоновая кость.

— Как я полагаю, — произнес он с очень сильно заметным характерным для уроженцев британской Вест-Индии акцентом, — вы уже достаточно созрели для чашечки крепкого кофе? — Он слегка покачивался в такт раскачиваниям корпуса катера, держа в руках поднос с двумя чашками, от которых исходил пар, не пролив при этом на пол каюты ни капли.

Ида зажмурилась, зевнула, провела влажными липкими пальцами по растрепанным каштановым волосам и немного смущенно рассмеялась.

— Благодарю тебя, Дюбарри, поставь, пожалуйста, кофе. — Затем, когда слуга поставил обе чашки на небольшой столик, размещавшийся в каюте, и удалился, произнесла: — Да, Ларри, какое замечательное сегодня утро!

Ларри приподнялся, подперевшись локтем, потянулся, стал разминать замлевшие от длительного лежания в одной и той же, не очень-то удобной позе, мускулы. Затем тряхнул головой, как бы прочищая ее от всяких неуместных мыслей, и произнес:

— Я вполне разделяю твои чувства.

Лицо девушки расплылось в улыбке.

— Не стесняйся, пей кофе. В самом деле, замечательное сегодня утро!

— Может быть, для тунца или селедки, — сказал он девушке. Однако после того, как выпил добрую половину чашки горькой горячей жидкости, начал чувствовать себя уже почти как человек. Поднял взор на Иду — она улыбнулась ему, он ответил ей взаимной улыбкой. Над головой у них что-то прокричала чайка. Сейчас было совсем несложно позабыть начисто и об амазонках, и о Мэйне Корнмэне, и о Долорес Грин, и о Неде, и о Тони Лоринг, и о лейтенанте Харви, и о Дэне Брайте, и о плюгавом. Повсюду вокруг них была только необычайно голубая водная гладь, отсвечивавшаяся оранжево-розовыми первыми лучами восходящего солнца.

— Глянь-ка, что впереди нас — чуть левее по носу! — вдруг вскричала Ида. — Это и есть Кэй!

И в самом деле их взорам открылся покрытый изумрудной зеленью остров в обрамлении золотисто-белых пляжей, которые узкой полоской выступали над водой, как будто сами были частью моря. Не слишком-то уверенно держась на ногах, Ларри с неослабевающим интересом наблюдал за тем, как остров этот прямо на глазах рос в размерах по мере приближению к нему. Ида стояла с ним рядом, ее ладони были в его ладонях, каштановые волосы ее развевались по ветру.

Они вошли в узкий залив, образованный двумя низменными, покрытыми зеленью мысами. У Ларри было такое ощущение, будто он снова очутился на островах юго-западной части Тихого океана. Вскоре катер был уже между двух очень аккуратных пирсов, упирающихся в почти ослепительно белый песок пляжа. Чуть поодаль виднелись невысокие белые здания. По одну сторону от этих зданий темно-зеленые деревья и кустарники были вырублены, за исключением стоящих на немалом удалении друг от друга красавиц-пальм, росших по периметру возделанных земель на месте удаленной дикой растительности. За скоплением невысоких сооружений, что были расположены за пляжем, в который упирались оба пирса, виднелась белая дорога, вьющаяся среди деревьев и почти сразу пропадавшая из виду. Слева же от пирсов простиралась окаймленная пальмами широкая лужайка, на которой выполняла свои функции механическая косилка, управляемая негром в широкополой соломенной шляпе.

На одном из пирсов их уже дожидалась очень уверенно державшаяся моложавая женщина в полинявших от многократных стирок шортах и рубахе, ее выгоревшие на солнце волосы казались почти белыми, а кожа загорела почти до черноты. Женщина повела их к джипу, стоявшему в самом конце пирса, проверила, надлежащим ли образом погружен в джип их багаж и только после этого пригласила и их самих занять свои места в кузове.

— Ада очень обрадовалась, когда узнала, что вы приезжаете, — сказала женщина, обращаясь к Иде. — Как мне кажется, она очень о вас беспокоится. А это, если я не ошибаюсь, молодой Финлэй?

Едва он пожал этой женщине руку, как он уже догадался инстинктивно, что это еще одна амазонка. Он всем своим естеством ощущал ту уверенность в себе, что давали ей ее сверхъестественные способности, ему очень хотелось узнать, какова конкретная природа этих ее способностей. Их джип преодолел пологий подъем, проехал мимо небольшого аккуратного поселка с церковью и магазином, населенный, как показалось Ларри, только неграми.

Затем они свернули с дороги на более узкую подъездную, которая вилась между пальмами и вела к низкому просторному дому, выглядевшему непривычно строго и скромно и своей белизной еще больше оттенявшему буйство красок самой разнообразной тропической растительности, что буквально затопила все пространство вокруг дома. Ида, бросив на Ларри робкий взгляд, прошептала:

— Разве это не красиво, дорогой?

— Если вы говорите, что вид у всего этого, как у коллекции бриллиантов королевской короны, то вы ничего не понимаете в настоящей красоте, — отозвалась восседавшая за рулем моложавая женщина, не выпуская из рта сигареты. Звали ее, насколько это запомнилось Ларри, Марти Грэхем.

— Значит, мисс Грэхем, я на самом деле никудышный ценитель красоты, — произнес Ларри.

— Называйте меня просто Марти. Все так меня зовут. И я уверена, что все думают точно так же, такого же о себе невысокого мнения, когда видят это. Лично я именно так себя чувствовала, когда в первый раз сюда попала. Ну что ж, вот мы и приехали. — Она выбралась из джипа и стала наблюдать за разгрузкой багажа, чем незамедлительно занялись четверо служанок. Затем она обратилась к Иде. — Ада велит разместить вас в крыле, что выходит к заливу, а Ларри предоставить комнату в западном крыле.

— А где бабушка?

— О, она на корте, — ответила Марти Грэхем. — Она хочет, чтобы вы туда спустились, как только перекусите.

— Мы можем перекусить позже, — поспешила сказать Ида. — Верно, Ларри?

— Разумеется, — согласился Ларри. Он был голоден, как волк, но сейчас его желание встретиться с легендарной Аделаидой Стивенс превозмогло чувство голода. Поэтому, быстро помывшись с дороги, он и Ида вскоре уже шагали по дорожке, вившейся между бугенвилий и других различных кустарников, украшенных яркими цветами, очень напоминавшими райских птиц и переливавшимися всеми цветами радуги, между других самой разнообразной формы экзотических растений, названий которых Ларри даже никогда и не знал, по направлению к продолговатому белому навесу, почти полностью спрятавшемуся в узкой лощине, откуда раздавались то и дело какие-то странные, шлепающие звуки, перемежавшиеся случайными женскими выкриками.

На крутом обрывчике, выходившем на треугольной формы корт для игры в джай-алай (игра, проводящаяся на специальном корте между двумя или четырьмя участниками, с мячом и гнутой плетеной корзинкой-ловушкой, пристегнутой к правому запястью — примечание переводчика), сидела кучка белых женщин в купальных костюмах или в шортах и бюстгальтерах. Многие из них, завидев Иду и Ларри, заулыбались и приветствовали их кивками головы, одна или две даже сказали «Привет, Ида!», но все они продолжали при этом внимательно следить за тем, что происходит на корте. Ларри стал озираться вокруг себя в поисках хотя бы еще одного мужчины среди зрителей, но уже всего лишь через несколько секунд почувствовал себя очень неуютно — он оказался чем-то вроде гостя на девичнике.

Единственный другой мужчина, попавший в его поле зрения, находился на игровой площадке — невысокий, стройный, невероятно проворный мужчина с черными усами в берете и продолговатой корзинкой для игры в джай-алай на руке. Когда Ларри усаживался среди других зрительниц, он очень высоко подпрыгнул, чтобы перехватить быстро летящий мяч и вернуть его к передней стенке, отстоявшей на расстоянии метров шестьдесят, если не больше.

— Прекрасно, Эстебан! — выкрикнула кто-то из болельщиц.

Но у Эстебана было очень мало времени для того, чтобы наслаждаться зрелищем своего впечатляющего броска. Его соперник быстро рванулся вперед, поймал теряющий первоначальную скорость мячик и швырнул его с немалой силой о стенку, отскочивши от которой тот пролетел высоко над головой Эстебана и упал позади него у противоположной стенки.

Ларри не верил своим глазам — соперником Эстебана была женщина, стройная, загорелая женщина с выцветшими от длительного пребывания на солнце волосами, с фигурой девушки лет двадцати — двадцать трех, не больше, и с лицом, которое свидетельствовало о долгой прожитой жизни лишь некоторыми морщинками, появившимися на нем скорее вследствие жизненного опыта, а не возраста этой женщины.

— Вот так-то, Эстебан, — явно довольным тоном произнесла женщина. — И при этом я не смошенничала.

— Бабушка — телекинетик, — простодушно призналась Ида. — Бывает, она прибегает в игре к кое-каким трюкам. Эстебана это приводит в неописуемое бешенство.

— Значит, это и есть твоя бабка? — спросил Ларри, едва не выронив от изумления на пол свою нижнюю челюсть.

— Моя бабушка, — не без гордости поправила его Ида. И, отметил про себя Ларри, у нее были все основания для того, чтобы ею гордиться. Такая бабушка, как Аделаида Стивенс, была чем-то из ряда вон выходящим! Подумать только, изумился Ларри, как же это можно ненавидеть такую женщину? Теперь ему стали более понятными некоторые особенности поведения Мэйна Корнмэна, которые до сих пор сбивали его с толку…

Они позавтракали вместе с Аделаидой Стивенс на залитой солнцем полуоткрытой террасе с низкой крышей, примыкавшей к дому. Когда завтрак закончился, эта потрясающая бабушка закурила сигарету и изучающе стала разглядывать сначала Иду, затем Ларри. Она все еще оставалась, отметил про себя Ларри, потрясающе красивой женщиной, но не просто женской красотой, но и силой своего характера и быстрым умом, что в сочетании с красивыми чертами далеко превосходило чисто внешнюю красоту.

— Мне не нужно, — сказала она, — спрашивать у вас, дети мои, почему вы оказались здесь. Все, что я хотела бы сказать вам — это то, что я одобряю ваш брак. Ларри, вы причинили мне некоторые хлопоты, правда, вы должны знать об этом, совершенно неумышленно с вашей стороны. Что же касается Иды, я уверена в том, что она знает о тех чувствах, что я к ней питаю. А теперь, Ида, извини меня, пожалуйста, но мне хотелось бы немножко поболтать с Ларри наедине.

Ида посмотрела на свою бабушку и произнесла спокойно:

— Если только Ларри сам не захочет, чтобы я вас оставила, то я предпочитала бы послушать вас вместе с ним.

Ларри крепко сжал ее руку, лежавшую на столе. Миссис Стивенс поглядела на них обоих, затем слегка пожала своими бронзовыми от загара плечами и предупредила:

— Я полагаю, тебе самая пора узнать правду про себя, Ида. Ларри определенно имеет право знать это.

— Ничуть не большее, чем она сама, — произнес Ларри.

— Может быть, вы и правы, мне очень трудно решить, — сказала им миссис Стивенс, смахивая пепел с сигареты в серебряную пепельницу ручной чеканки. — Ларри, я считаю само собой разумеющимся, что мой старый приятель, он же и мой старый противник, Мэйн Корнмэн внушил вам несколько извращенное представление о тех целях, которых мы добиваемся.

— Он поделился со мной лишь самыми общими представлениями, — с сомнением в голосе произнес Ларри.

— Мы пытаемся спасти этот мир до того, как он уничтожит сам себя, — спокойно произнесла миссис Стивенс. — Мы, то есть женщины вроде моих внучек да и меня самой, трудимся ради этого вот уже в течение многих столетий. Теперь, благодаря главным образом Иде, мы наконец стали готовы действовать.

— Благодаря МНЕ? — смущенно спросила девушка. — Но каким образом?

— По некоторым, неясным для нас причинам для воспроизводства нашего племени, то есть женщин, наделенных особыми способностями, требуется промежуточное поколение мужского пола, — тихо произнесла миссис Стивенс. — Именно эта смена пола между поколениями держала нас в цепях в течение многих тысяч лет. Я вовсе не собираюсь недооценивать ту роль, что сыграли мужчины в развитии нашего мира, но она ничтожна по сравнению с тем злом, что они ему причинили.

— Все те же байки о разграблении природных сокровищ планеты, — заметил язвительно Ларри.

— Вот именно, — все с тем же спокойствием произнесла старшая из его собеседниц. — Однако вам известно кое-что из нашей истории. А соль заключается в том, что пока мы не докажем с помощью партеногенеза, что наши сверхъестественные способности — называйте их, если хотите, пси-способностями — могут передаваться непосредственно от одного поколения к другому без какой-либо помощи со стороны представителей мужского пола в качестве посредников, до тех пор мы не можем подвергать все наши движения какому-либо настоящему риску.

Ида и есть такое дитя, произведенное на свет Божий вашим приятелем, самим Мэйном Корнмэном, посредством партеногенеза под нашим тщательным наблюдением. Чего он еще пока что не знает, так это того, что эта его такая трогательная самозащита посредством переедания оказалась совершенно бесполезной. Наши ученые в конце концов и сами научились воспроизводить его процесс, главным образом, благодаря изучению здесь Иды.

Естественно, я лично предпочитала, чтобы Ида не выходила замуж — или, по крайней мере, чтобы не имела детей от мужчины. — Голос Аделаиды Стивенс оставался все таким же спокойным, как будто она обсуждала сюжет кинофильма. — Тем не менее, я настолько ее люблю, что у меня нет ни малейшего желания обрекать ее на жалкое существование. Более того, полученное обычным путем потомство от вашего брака может оказаться представляющим немалый интерес.

Все это время Ларри в ужасе глядел на нее. А затем подумал о том поистине достойном самого Гаргантюа хохоте, которым толстяк разразился, увидев вчера днем фотоснимок Иды. Разумеется, ученый конечно же узнал ее, по всей вероятности, вследствие каких-нибудь особенностей строения скелета или сходству со своей матерью.

Вспомнил он и о том хитром обмане, к которому прибег толстяк, когда амазонки пленили его в горной глуши, оставив с ним женщину, которую они избрали в качестве жертвы для проведения на ней опытов по партеногенезу. С близким к ужасу чувством смотрел он теперь на Иду, понимая, что сходство было не между нею и ее матерью, а между нею и Корнмэном. Оно было и в одинаковой структуре костей, и в чертах лица, даже в том, как спадали над ушами их волосы со лба. Не будь Корнмэн столь тучным, не скрывай он нижнюю часть лица за пышной бородой, сходство было бы совершенно очевидным.

Неудивительно, что толстяк так хохотал тогда. Его жульничество сыграло прямо-таки чудовищную шутку с амазонками. И тем не менее нанесло непоправимый вред Иде. Он посмотрел на нее, попытался снова взять ее руку, которую она быстро отдернула, в свою, но не добился успеха.

— Бабушка, я хочу, чтобы Ларри вернулся на материк, — сказала Ида. — Я даже не хочу его больше никогда видеть. А ты, бабушка, как мне кажется, самая бесчеловечная личность, с кем мне только когда-нибудь доводилось встречаться.

Миссис Стивенс весьма терпимо отнеслась к этим ее словам, даже, пожалуй, доброжелательно.

— Мне кажется, я в состоянии понять те чувства, которые ты должна сейчас испытывать, Ида. Помнишь, я предупреждала тебя о том, что это будет для тебя настоящим потрясением. Но я вовсе не бесчеловечна, очень далека от этого. Было бы, наверное, куда лучше, если бы я в самом деле была бесчеловечной — подлинная беда современного мира как раз в том и заключается, что в нем стало чересчур уж много человечности. — Она затем повернулась к Ларри, сделав рукой извиняющийся жест. — Простите меня, Ларри, но теперь я уже не в состоянии отпустить вас. Видите ли, мы уже закончили всю подготовку, которая была нам необходима, для нанесения своего первого удара, а наноситься он будет именно отсюда. Мы не можем подвергать себя риску, ведь вы обязательно предупредите об этом своего друга и покровителя Мэйна Корнмэна. Нет, Ларри, даже несмотря на такое весьма грубое к вам отношение со стороны Иды, боюсь, что вам придется побыть среди нас некоторое время. А Эстебан, может быть, научит вас играть в джай-алай, если вам станет слишком уж скучно в нашем обществе.

Едва сдерживая рыдания, Ида, шатаясь, поднялась из-за стола, стул ее при этом с грохотом опрокинулся на дощатый пол. Ларри вскочил, чтобы помочь ей, но она оттолкнула его и закричала:

— Никогда больше не желаю вас видеть! — и с этими словами выбежала из комнаты.

Миссис Стивенс тяжело вздохнула и сочувственно улыбнулась.

— Бедная девочка, со временем она свыкнется с этим. А вам я советовала бы быть максимально внимательным к ней. Хотите еще кофе?

Только теперь он до конца осознал, что пусть и нечаянно, сама того не понимая, но Ида завела его прямо в ловушку.

Глава 15

Аделаида Стивенс протянула ему полную чашку и произнесла, кисло улыбаясь:

— А людям все еще нравится думать о молодости как о самой счастливой поре. Я очень желала бы пощадить Иду, но настало такое время, когда ей самой нужно понять, насколько важной личностью она является и почему.

— Не думаю, что сейчас она испытывает именно такие чувства, — ответил Ларри, с большим трудом сдерживая охвативший его гнев. — Я даже сомневаюсь в том, что сейчас она вообще чувствует себя вполне человеком. За последние дни у нее и без того было немало неприятностей, и вряд ли ваша короткая речь доставила ей особое удовольствие или принесла ей хоть какое-то счастье.

— СЧАСТЬЕ! — Ничем не прикрытое презрение так и сквозило в этом восклицании легендарной старухи. — Разумеется, совершенно естественно добиваться счастья, но в ту минуту, когда кто-нибудь присядет и спросит «Счастлив ли я?», он уже может считать себя пациентом психиатра. Счастье — это погоня за ним, а не обладание.

— Люди бывают разные, — упавшим голосом произнес Ларри.

— Не очень, — возразила Аделаида Стивенс, затем изучающе взглянула на Ларри и добавила: — Как я полагаю, в данный момент бесполезно приглашать вас присоединиться к нашему исследовательскому персоналу, хотя от вас можно было бы получить просто-таки неоценимую помощь, да и вас самого занятия наукой могли бы спасти от скуки.

— Едва ли, — честно признался ей Ларри. — Я не совсем согласен с тем, что вы пытаетесь сделать, да и с вашими методами тоже.

— Что касается нашей конечной цели, она, безусловно, очень высокая, — возразила миссис Стивенс. — А методы — у нас просто не было иного выбора. — Тут она только пожала плечами.

Тотчас же тревога Ларри в отношении Иды переросла в настоящую панику. Что-то в этом пренебрежительном ко всему отношении Аделаиды Стивенс, ее полнейшая отрешенность от каких-либо чисто человеческих чувств заставили его понять, насколько опасным было его положение здесь, на этом острове.

Он и только он один — за исключением Мэйна Корнмэна — знал всю правду об Иде, о том, что не было ее появление на свет результатом успешного партеногенеза, а было обусловлено куда более древним и более естественным способом деторождения. И этот его секрет был, теперь он это прекрасно понимал, единственным слабым местом во всем этом заговоре. Благодаря вполне достойной персонажей Рабле хитроумной уловке Корнмэна Аделаида Стивенс и ее небольшое женское войско уверили самих себя в том, что теперь им больше уже не нужны мужчины.

Но ведь на самом-то деле это было совсем не так. И если они уже совсем вплотную подошли к почти полному уничтожению цивилизации, чего столь долго и упорно добивались в обстановке строжайшей секретности, то они могут оказаться в весьма опасном положении с непредвиденными последствиями. Ибо им все равно еще понадобятся мужчины, если племя их пожелает просуществовать срок более продолжительный, чем отпускает судьба на долю всего лишь одного поколения.

А тот факт, что ему это известно, подвергает его смертельной опасности, здесь, на острове. Можно не сомневаться, среди окружающих его женщин есть и такие, что обладают телепатическими способностями. Ему теперь, он это отчетливо понял, надо держать свое воображение в крепких вожжах. Было в высшей степени неудобно не знать, в какое именно конкретное мгновение он может себя выдать.

По-видимому, Аделаида такою способностью не обладала, ибо она совсем не так истолковала затянувшееся его молчание.

— Возможно, — сказала она, — вы поймете нас лучше, если немного ознакомитесь с нашей историей. Вы даже, может быть, найдете ее по-своему весьма интересной. Идемте, я хочу провести вас в нашу библиотеку.

Она провела его по лестнице вниз в полуподвальный флигель, пристроенный к основному зданию, плоские окна которого под самым потолком заставляли яркий солнечный свет снаружи рисовать замысловатые узоры на полу и стеллажах. Сама же библиотека была оборудована вполне современными люминесцентными светильниками.

Библиотека начиналась с комнаты для чтения, обстановка которой состояла из диванов, стульев и столов, большая часть которых была оборудована аппаратами для чтения микрофильмов. Над одним из них низко склонилась высокая женщина с красивой пышной фигурой в длинной юбке-штанах и мужской тенниске. Она с некоторым недоумением взглянула на Ларри, затем возобновила прерванную работу.

Аделаида коротко представила его как жениха ее внучки Иды.

— Терри не станет вас беспокоить, — сказала она Ларри. — В настоящее время она готовит еще одну серию контрольных испытаний новой сыворотки сибирской язвы. — Затем, подумав немного, добавила: — Вам лучше всего прочесть нашу краткую историю. А поскольку вы, скорее всего, древних языков не знаете, то вам вряд ли стоит тратить время на знакомство с оригиналами рукописей. Подождите здесь.

Она оставила его в читальне, вскоре вернулась с коробкой с микрофильмами и зарядила один из них в аппарат для чтения.

— Вы знаете, как пользоваться таким аппаратом? — спросила она, на что он ответил утвердительным кивком. — Как мне кажется, вы почерпнете немало для себя удивительного. Снова встретимся за обедом.

Она проворно вышла из библиотеки, а Ларри прильнул к экрану просмотрового аппарата. Краткая история амазонок была составлена, как он вскоре обнаружил, одной из самых знаменитых американских писательниц, лауреатом Нобелевской премии, которая также была и участницей их заговора. Он задумался над тем, как же так могло получиться, что такая женщина посвятила свой талант такому неблагородному делу, но затем начал читать, увлекся и позабыл обо всех этих своих сомнениях.

Ларри никогда не был особенно силен в древней истории. С большим скрипом он сдал когда-то экзамен по этому предмету на самом первом курсе своего обучения в колледже, мгновенно позабыв его, освобождая память для более важных для своей будущей профессии знаний, и был даже очень доволен этим. Теперь, однако, он обнаружил, как по мере того, как он прокручивал на экране одну страницу за другой, воспоминания одно за другим всплывали в его сознании.

Это была завораживающая воображение компиляция извлечений из рукописей, дотоле неизвестных науке или считавшихся утраченными, рукописей, описываемые события в которых простирались почти до самой зари истории человечества. А примечания, в которых давалась история каждого из этих документов, были еще интереснее, чем сами документы, становясь полноправными участниками той драмы, что открывали они постороннему взору своим содержанием.

Если у Ларри и оставались до этого некоторые сомнения относительно факта существования заговора амазонок, все они окончательно рассеялись после ознакомления со столь неопровержимыми свидетельствами. Здесь были собраны рукописи, тайно сохранявшиеся знаменитыми куртизанками и императрицами, рабынями и самыми заурядными домохозяйками, сохранявшиеся от алчных рук мужчин, которым они вынуждены были подчиняться, как своим повелителям.

Здесь были записи со времен взятия ахейцами Трои и гомеровской Греции с намеками на еще более ранние периоды истории, что проливало некоторый свет на окутанное покровом тайны переселение арийских племен, записи, первоначально произведенные на санскрите и, в нескольких случаях, клинописью.

В них говорилось о потере женщинами прав наследования по мере нарастания бунта мужчин Западной Азии против господства Богини-Луны и ее жрецов и оракулов, о продолжении существования последних благодаря способностям адептов, давших обет верности, совершать то, что полуварвары-мужчины могли объяснить только волшебством и поэтому относились к ним со священным благоговением.

Здесь была приведена подлинная история колдуний Эндора и дельфийского оракула, а также живших гораздо ранее жриц Астарты и Дианы и еще более экзотической Ламии, чей ум позволил ей очаровать, несмотря на немалый уже возраст, сначала египетского фараона, а несколько позже — славившегося своей необузданной распущенностью Деметрия, выдающегося правнука царя Александра, некогда владычествовавшего над почти всем восточным Средиземноморьем.

Более широко известной, разумеется, была история Клеопатры, которая совершенно безжалостно пользовалась своим телом в тщетных попытках возродить матриархат, чтобы с его помощью подчинить себе мужское в своей основе могущество Рима. Здесь же было и поражающее воображение описание падения средиземноморской цивилизации под натиском варварских полчищ и попыток последовательниц Клеопатры вновь утвердить свое господство, для которых главную опасность представляло все более распространяющееся христианство, в особенности ересь под названием «арианство», которою были заражены готы.

Но еще большую опасность представлял из себя Могамет, установивший полную покорность женщин. Серьезный удар по заговорщицам нанес также и Чингисхан, хотя, как гласили о том рукописи, сами амазонки были в немалой степени повинны в его возышении, поскольку оказались совершенно неспособны к осуществлению своих замыслов в расползавшейся во всех направлениях, но статичной и аморфной культуре Китая в период, предшествовавший его завоеванию монголами. Походы монголов на запад уничтожили халифаты вместе с добившимися кое-какого в них положения женщинами, среди которых Шехерезада была символом смягчения извращенных мусульманских нравов и определенных успехов заговорщиц в достижении своих целей даже в такой чреватой для них многочисленными опасностями цивилизации.

В одном из подстрочных примечаний Ларри нашел захватывающий дух рассказ о том, как небольшой группе женщин из Александрии удалось спасти множество древних рукописей, хранившихся в знаменитой во всем древнем мире библиотеке перед самым ее уничтожением одним из арабских военачальников, как они тайно сохраняли свои сокровища в одном из монастырей христиан-коптов, пока они не оказались в такой безопасности, что их снова можно было представить вниманию участниц вновь возродившегося заговора.

Здесь же, но в совсем ином свете, были представлены женщины, пользовавшиеся крайне дурной репутацией у историков, начиная с Мессалины и печально известной Сциллы, а также византийских императриц Феодоры и Антонии, и до таких, совсем уже близких к современной эпохе, но заслуживших не менее дурную славу женщин у современников-мужчин, как Диана де Пуатье, мадам Дюбарри и одна из вдовствующих императриц Китая.

Рассматриваемые, как участницы этого заговора, целиком посвятившие его конечным целям всю свою жизнь, совсем иначе воспринимались даже такие одиозные фигуры, как Екатерина Медичи и Лукреция Борджиа, не говоря уже об Элеоноре Аквитанской и Елизавете Первой. В качестве одного из добровольных орудий для осуществления целей заговора совсем по-новому смотрелась даже Лола Монтес, знаменитая балерина, бывшая любовницей вышедшего из ума баварского короля. Даже уходящая в седую древность царица Савская…

Ларри оторвал взор от экрана просмотрового аппарата, выпрямил совсем уже занывшую спину и стал растирать затекшие ноги. Закурил сигарету и осмотрелся. Оказалось, что он в библиотеке совершенно один. Стрелка часов почти подошла уже к цифре пять. За чтением он провел большую часть утра и значительную часть второй половины дня. И то, что он прочел, было не просто историей. Замикрофильмирован был также по существу и почти весь план кампании, столь длительное время уже проводившейся амазонками.

— Ларри, — раздался тихий голос в дверях, — можно зайти?

Это была Ида. Она в нерешительности стояла на пороге библиотеки, лицо ее было наигранно невозмутимым.

— Где я только тебя ни искала, — добавила девушка.

— Заходи, дорогая, — сказал он ей и усадил на диван. — Я хочу переговорить с тобою. Есть еще немало такого, о чем ты даже еще не догадываешься.

— Я знаю, что ты не возненавидишь меня, даже несмотря на все то, что сказала обо мне сегодня утром бабушка. Я читаю это в твоих мыслях.

Он рассмеялся и поцеловал ее, однако губы девушки не ответили ему взаимностью.

— Я сама должна кое о чем тебе сказать, — произнесла Ида. — Во-первых, прости меня за то, что я так гадко поступила с тобой наверху. Сам понимаешь, какое это потрясение узнать, что ты не более, чем подопытная морская свинка, что ты даже не родилась так, как рождаются все остальные, что ты нечто вроде робота, только из крови и плоти.

— Вот на этом и остановись, — сказал ей Ларри, прикрывая ладонью ее задрожавшие теперь губы. — Есть нечто такое, что, как мне кажется, тебе обязательно следовало бы знать. Ты безусловно имеешь на это полное право, но рассказать тебе об этом я могу только после того, как ты поклянешься оставить это в тайне во что бы то ни стало.

В глазах ее промелькнула искра любопытства.

— Не знаю, что это такое, но не все ли равно?

— Так вот, помолчи и выслушай, — нежно произнес Ларри. — Ты помнишь, что сказала твоя бабка? Она сказала, что ты — творение рук Мэйна Корнмэна, что само появление твое на свет было произведено партенонетически. Так вот, это все неправда. Ты — дочь Мэйна Корнмэна, что верно, то верно, но появилась на свет Божий с помощью очень старого, такого же старого, как вообще весь наш мир, способа.

— Разве можно шутить, говоря о подобных вещах, Ларри? — Глаза Иды наполнились слезами. — Я не верю тебе.

— Тогда послушай, — повторил он и рассказал ей в мельчайших подробностях то, о чем ему поведал толстяк во время их первого, такого для него тогда сказочного, совместного завтрака. Когда же она делала робкие попытки перебить его, он прикладывал снова и снова ладонь свою к ее рту и продолжал терпеливо объяснять, не забыв упомянуть и о той реакции, которую вызвал у великого ученого ее фотоснимок всего лишь вчера.

— Так что сама понимаешь, — продолжал Ларри, — пусть хоть и несколько, может быть, нетрадиционным было твое рождение, ты такой же человек, как я, как и любой другой.

Она вся подалась вперед, сцепив ладони между коленок. Сейчас она была в шортах и рубашке, одежде, которая, казалось, была обычной для островитянок.

— Ларри, дорогой, я так тебе благодарна. Только все это — не знаю даже как поточнее выразиться — в общем, совсем меня ошеломило. Всю свою жизнь я, разумеется, только и слышала о Мэйне Корнмэне. Но узнать, что он является моим отцом, это уж…

— Он — великий человек, — сказал ей Ларри, — но я бы не советовал слишком уж на него полагаться, так же, как и полагаться на твою бабку.

— Я понимаю тебя, Ларри. — На этот раз она не отнеслась безучастно к его поцелую, но тотчас же оттолкнула его, дыша с некоторым трудом, как только он попытался было обнять ее. — Не сейчас, дорогой. Я уже говорила тебе, что весь день искала тебя повсюду. Бабушка была чем-то занята, найти ее мне не удалось, а все остальные, похоже, понятия не имели, где ты можешь находиться.

Так вот, Ларри, я обнаружила, какие ужасные вещи здесь замышляют. Эти женщины намерены погубить весь мир.

— Я знаю об этом, — сказал Ларри. — Как знает об этом и Корнмэн, а также еще несколько человек. И это будет сделать совсем не так просто, как они это предполагают.

— Завтра сюда должен прибыть большой самолет — гидроплан, — сделав большие, испуганные глаза, произнесла девушка. — Они намереваются забрать отсюда полученные в их лабораториях культуры бактерий и развезти их в свои многочисленные штаб-квартиры, размещающиеся по всему земному шару. Как только они это сделают, уже никто и ничто не сможет воспрепятствовать им.

— Понятно, — произнес Ларри, ужаснувшись при этом тому, как мало по сути известно ему о механизмах осуществления планов заговорщиц. — Завтра? — На какое-то мгновенье ему показалось, что даже мысли его остановились, ужаснувшись грозившей миру перспективе.

Ида схватила его за руки и взволнованно произнесла:

— Ларри, тебе нужно непременно бежать отсюда сегодня вечером и поднять тревогу. Ты — единственный, кто в состоянии это сделать.

— Только в том случае, если со мною будешь и ты, — не задумываясь, ответил Ларри. — Если ты думаешь, что я собираюсь оставить тебя здесь с этими… — голос его сник.

— Мне придется оставаться здесь какое-то время, — сказала девушка. — Во-первых, я стану только обузой для тебя, когда ты станешь осуществлять свой побег, тебе нельзя подвергать себя никакому неоправданному риску. А во-вторых, возможно, я и сама смогу что-нибудь сделать, оставшись на острове.

— Глупышка ты моя! — вскричал Ларри. — Ты хотя бы имеешь хоть малейшее представление о том, как поступят власти, как только узнают, что же здесь происходит на самом деле? — Тут он задумался, после чего добавил: — Я и сам этого не знаю, только догадываюсь, но что-то все мои предчувствия далеко не из приятных. Тебе нужно уходить отсюда вместе со мною.

— Там посмотрим, — произнесла Ида, после чего буквально растаяла в его руках. — Еще до того, как ты сказал мне о том, что я была… зачата естественным путем… я все равно так хотела… этого, твоей любви.

Ларри не знал даже, что и сказать. В этом таком обыденном признании девушки в любви было столько недосказанного вожделения, столько чувственности, которую не выразить никакими словами. У него не было ни малейших оснований сомневаться в искренности девушки. И тем не менее, ни время, ни место не казались ему такими уж подходящими для любовных утех, хотя любовные утехи были не совсем точным словесным отражением того, что пронеслось в голове у Ларри. Он замялся в нерешительности…

— Ларри, да не раздумывай же! — не без укоризны в голосе воскликнула Ида. — Ни на секунду! Конечно же, если ты меня не хочешь…

— Замолчи, дорогая, — сказал он и почти что страстно расцеловал ее. Губы девушки с таким же пылом встретились с его губами, она только чуть-чуть вскрикнула от восторга.

А затем, самым краешком глаза, он увидел Аделаиду Стивенс, спустившуюся вниз и стоявшую теперь у самых дверей.

— Извините меня за то, что помешала вам, — нарочито растягивая слова, произнесла Идина бабка. — Я сошла вниз только для того, чтобы сказать вам, что пора обедать. Кстати, я не сомневаюсь в том, что вам будет куда удобнее — да и мешать никто не будет — наверху. Но, как я полагаю, для вас же самих безопаснее будет пообедать вместе со мною.

Она повернулась и оставила их одних. Ида выпрямилась. Слезы катились по ее щекам, она все не переставала шептать одно и то же нараспев, как будто это была молитва.

— Будь она трижды проклята, будь она… О, будь она трижды проклята!

Обед в этот вечер, во всяком случае для Ларри, был молчаливым приемом пищи. Атмосфера его была откровенно натянутой. А позже, когда он попытался было открыть дверь спальни Иды, он обнаружил, что она заперта. У него не хватило мужества громко постучаться в нее и заявить о своем присутствии. Из головы его не выходила мысль, предоставится ли еще хоть когда-нибудь ему и Иде побыть наедине друг с другом.

Глава 16

Ровно в полночь Ларри спрыгнул из окна своей спальни на мягкую поверхность цветника внизу под ним и приготовился пуститься в сторону гавани. Он не очень-то надеялся на то, что ему удастся завладеть лодкой, пришвартованной к одному из пирсов, и совершить побег, но попытаться стоило.

Он очень многое узнал за этот день: узнал о лабораториях, где весьма квалифицированные специалисты-женщины, не покладая рук, трудились над приготовлением жутких культур болезнетворных микробов с целью ведения широкомасштабной бактериологической войны, узнал о наметках будущей организации управления настолько обезлюдевшим земным шаром, что несколько тысяч хорошо вышколенных и знающих свое дело амазонок легко с ним смогут управиться и приспособить для осуществления своих так далеко идущих целей, узнал о существовании подпольной радиостанции, которая, используя специальный код, внешне напоминающий обычные статические разряды, поддерживала непрерывную связь с агентами, разбросанными по всему миру. Что же касалось самой Иды — он очень болезненно переживал то, что покидает ее. Но поступить иначе он никак не мог.

Используя буйно разросшуюся вдоль дороги растительность в качестве прикрытия, он медленно пробирался к причалу. Пальмовые ветви, четкими силуэтами выделявшиеся на фоне освещенного луной неба, отбрасывали сказочной красоты тени на землю, но не такое у него было настроение, чтобы любоваться этой картиной. Чем больше он удалялся от усадьбы Аделаиды Стивенс, тем большее беспокойство овладевало им.

У Ларри было такое же ощущение, как и у мышки в когтях кошки из общеизвестной сказки. Он понимал, что ему предоставили краткий миг свободы прежде, чем вытянуть свои лапы и затащить его снова в своей плен. Имея в своем распоряжении целый набор самых разнообразных сверхъестественных способностей, эти безжалостные женщины, конечно же, знают, что он затеял. Но все равно стоило попытаться вырваться из их цепких когтей.

Когда он совсем уже приблизился к строениям на берегу залива, он свернул чуть влево, надеясь выйти к воде, обогнув их, а затем уже вплавь, не создавая слишком много шума, подобраться к одной из моторных лодок, пришвартованных к пирсу. Только так он рассчитывал покинуть этот остров, если вообще была хоть какая-либо возможность это сделать.

Он стоял неподвижно в тени высокой пальмы, когда у него за спиной по дороге проехал автомобиль. Он весь аж съежился, вспомнив наброски генерального плана решительных действий амазонок, с которыми он ознакомился днем. Кампания в Азии, как того подозревали Мэйн Корнмэн и Леон Бретт, уже началась. В результате ее, если только не удастся предотвратить вооруженный конфликт в самом его зародыше, то неизбежно разразится широкомасштабная война между Востоком и Западом. А тогда уже бактерии будут распространены по всей Африке, по обеим Америкам, по крупным островам Тихого Океана. А об Европе, по глубокому убеждению этих «белых вдов», неплохо позаботится сама Россия своими собственными ответными мерами.

Он страшно жалел о том, что ему так и не удалось повидаться с Идой, но она, по всей вероятности, до сих пор была совершенно подавлена теми многочисленными несчастьями, которые буквально нагромоздились на бедную девушку в результате событий последних дней и тех горьких истин, которые ей открылись. Если б только, подумалось Ларри, ему удалось пробраться к ней вечером и заставить бежать вместе с ним, ведь она могла и передумать и присоединиться к нему в его рискованном предприятии. Нет, вряд ли. Уж слишком решительно она была настроена не подвергать ненужному риску его побег. Она просто посчитала бы, что это всего лишь еще одна попытка с его стороны приободрить ее.

Он без всяких помех выбрался на пляж, разделся до трусов и нырнул в воду. Как будто погрузился в теплую ванну, отметил он про себя. Плывя потихоньку, чтобы не сбивать дыхание, он удалился от берега примерно на сто метров, затем повернул по диагонали прямо к пирсам, резко выделявшимся своей мертвенной белизной при ярком лунном свете.

Плывя осторожно вдоль пирса, он выбрал с виду быстроходный моторный катер, который был пришвартован дальше всех от берега. Если б только ему удалось пробраться внутрь, завести двигатель и побыстрее убраться отсюда, где два выдававшихся далеко в море пирса так напоминали ему две половинки клешни гигантского омара, готовые вот-вот захлопнуться…

Он набрал побольше воздуха и проплыл остаток пути под водой, затем вытянул руку и нащупал гладкую поверхность днища именно того катера, который он искал. Вынырнув на поверхность, он перевел дух, протер глаза от воды — и увидел прямо над собою горящий кончик сигареты.

В катере, который он выбрал, сидела Марти Грэхем.

— Наслаждаетесь ночным купаньем, Ларри? — произнесла Марти. — Вода здесь прекрасная круглый год. Ну-ка, давайте мне руку, я помогу вам взобраться в кокпит.

Странное чувство безразличия охватило всего его, как будто он смотрел на самого себя со стороны, оставаясь простым равнодушным участником большого оркестра.

— Не знаю даже, что делать, — произнес он. — Может быть, лучше взять да и утопиться…

Марти только весело рассмеялась в ответ.

— Лучше держитесь подальше от этого залива. А позже, может быть, ваши мысли прояснятся настолько, что вам удастся придумать какой-нибудь другой способ бегства отсюда.

В самом деле, кошка, играющая с мышью — и вот наступает возмездие. Может быть, мелькнуло у него в голове, если он позволит ей вытащить его из воды, она станет более уязвимой. Может быть, ему удастся…

— Попытайтесь-ка лучше воздержаться от чего-либо опрометчивого, — весьма добродушно, даже несколько насмешливо, заметила Марти. — Я могу убить вас прямо на месте, не пошевелив ни единым мускулом. Только вот вскоре мужчины станут большой редкостью…

Очень болезненно перенося то унижение, которому она его подвергала, он все-таки поднял руку, чтобы она могла ему помочь выбраться из воды. Она наклонилась вперед и, как только она это сделала, позади нее возник еще один женский силуэт, взметнулась высоко тонкая рука, затем раздался звук чего-то твердого и тяжелого, обрушившегося на голову Марти. Она исчезла из его поля зрения, вместо нее сверху появилась ее противница.

— Быстрее, Ларри! — раздался приглушенный шепот Иды. — Поднимайся сюда.

Он преребросил тело через борт, сгреб девушку в объятия, попытался было расцеловать, но губы девушки избегали его губ.

— Поторопись, дорогой, — прошептала она. — Я знала, когда ты покидал дом. Знала и о том, что здесь будет дежурить Марти. У тебя совсем немного времени. Сначала греби веслами и только когда будешь достаточно далеко от берега — заводи мотор.

— Что это ты все заладила «ты» да «ты», — возмутился Ларри. — Мы бежим отсюда вместе.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, Ларри, тебе придется проделать это в одиночку. А я, я ведь здесь своя — как-никак, но я один из результатов опытов бабки, разве не так? Я ведь и не человек — в полном смысле этого слова.

— Вовсе нет! — не унимался Ларри, протягивая к ней руки. — Ведь я сказал тебе — Мэйн Корнмэн обхитрил их, смошенничал. Ты появилась на свет партеногенетически не в большей мере, чем я.

— Я не верю тебе, дорогой, — нежно прошептала девушка, продолжая потихоньку его отталкивать, — но все равно, спасибо тебе за все твои старания. Сегодня днем мне так хотелось в это поверить, но я поняла, что все бесполезно. А теперь уходи, как мне кажется, ты обнаружишь что-то вроде патрульного катера, поджидающего тебя всего лишь в пяти милях отсюда. В любом случае, на борту этого катера есть люди, и они вооружены. Держи курс к ним навстречу, курс на запад.

Он только сдавленно ойкнул, когда она начала с совсем для нее неожиданной силой выволакивать Марти Грэхем с катера на причал. Он помог ей управиться со все еще остававшейся без сознания амазонкой, затем снова потянулся к ней, но она догадалась о его намерениях и ускользнула от него, резко оттолкнув катер от пирса. Стоя на нем с гордо поднятой головой, она произнесла:

— Прощай, Ларри.

Он прошептал насколько это можно было громче:

— Ида, как ты можешь… — но полоса воды между ним и девушкой с каждой секундой становилась все шире и шире. Он подумал о далеко идущих планах амазонок, о его все еще таких зыбких шансах на успех. Затем снова посмотрел на Иду. Она присела рядом со своей жертвой и закурила сигарету. Затем молча помахала ему рукой. Ругаясь про себя и едва сдерживая слезы, он нагнулся, чтобы поднять со дна кокпита катера весла.

На следующее утро он завтракал вместе с Леоном Бреттом и Мэйном Корнмэном, которые прилетели во Флориду из Нью-Йорка сразу же после того, как получили его радиограмму, посланную прямо с борта патрульного катера береговой охраны, который подобрал его. Толстяк не переставал жаловаться на скудость кормежки в столовой флотской ракетной базы, но одобрял поведение своей дочери. С явным недовольством перемешивая ложкой густой кофе, он произнес:

— В ней ты потерял очень хорошую девчонку, Ларри, да и я вместе с тобою.

— Что вы имеете в виду, говоря «потерял»? — спросил Ларри, внезапно ощутив прилив паники.

Толстяк виновато отвел взор. Затем произнес с полным ртом повидла и жареных блинчиков:

— Неужели ты полагаешь, что мы позволим этому острову пережить даже этот, сегодняший день?

Ларри выронил вилку.

— Но ведь это же убийство, — воскликнул он. — Как только вам такое могло даже прийти в голову?

— Это не убийство — это война, Ларри, — тихо произнес Леон Бретт. — А они уже убивают людей в Азии. Ты не имеешь ни малейшего представления об обстановке в мире, сложившейся к сегодняшнему дню. — Он посмотрел на часы и поднялся из-за стола. — У нас еще есть время на то, чтобы пронаблюдать за запуском ракеты.

— Что… что вы намерены предпринять? — почувствовав себя совсем нехорошо, спросил Ларри.

— Идемте с нами и сами увидите, молодой человек, — произнес Мэйн Корнмэн, вытирая губы и кладя на стол свою салфетку.

— Но ведь это же родная ваша дочь, — взмолился Ларри.

Мэйн Корнмэн только искоса поглядел на него.

— Я знаю, — сказал он. — Как я полагаю, эта моя небольшая уловка, к которой я прибегнул, имея дело с амазонками, оказалась в конце концов совсем не смешной. Верно?

Ларри ничего не сказал в ответ. После завтрака всех троих отвезли в штабном автомобиле к тщательно охраняемой, обособленной полосе из аккуратно выровненного песка, огороженной тройным забором из колючей проволоки вместе с зенитной батареей, прожекторной вышкой и капонирами. Вдоль забора несли непрерывное патрулирование морские пехотинцы. Каждый наряд охраны состоял не менее, чем из двух человек.

Ларри почувствовал, как весь цепенеет, когда их завели в бетонный бункер со смотровой щелью, застекленную особым кварцевым стеклом, через которую хорошо просматривалась узкая высокая смертоносная ракета, пока что еще вся в стальных кружевах различных решетчатых конструкций, на которых размещалось многочисленное оборудование, обеспечивающее надлежащий запуск. Она несколько напоминала собой, подумалось Ларри, остроконечный готический шпиль, который сооружали в самом сердце пустыни в честь какого-то неизвестного бога, окруженный строительными лесами в процессе его возведения. Он был настолько ошеломлен предстоящим, что почти не обращал внимания на царившую вокруг суету, пусть хоть и неплохо организованную. Непрерывно туда-сюда сновало множество офицеров самых различных воинских званий и гражданских лиц, они совещались между собою, отдавали распоряжения, производили различные проверки.

Он думал об Иде и всех остальных «белых вдовах» — он так теперь начал называть их, о Марти Грэхем и так и брызжущем энергией Эстебане, этом виртуозе игры в джай-алай, о неугомонной Аделаиде Стивенс, о туземцах, населявших остров. От одной только мысли о том, что случится со всеми ими, когда на их голову обрушится этот такой стройный, такой прекрасный готический шпиль, желудок его готов был вывернуться наизнанку.

Но затем он вспомнил об Эрлин Крэйди и Неде Толмэне, о Долорес и о том, чем были напичканы лаборатории на острове, и понял, что иного решения не могло существовать. Угрюмо он наблюдал за тем, как закончился отсчет стартового времени секунда за секундой, а затем с оглушающим ревом стройная ракета плавно поднялась со своего постамента и очень быстро исчезла, оставив только извилистый дымок за собою.

Несколькими мгновениями позже он увидел на огромном телевизионном экране уже не поднимающуюся высоко в небо ракету, а летящую параллельно земной поверхности и прочерчивающую небо своим конверсионным следом в направлении своей цели. Затем он увидел остров, такой серый, черный и белый на телеэкране, а не зеленый и золотистый, увидел яркую вспышку, которою сопровождалось смертоносное падение ракеты, и плотно зажмурил глаза, когда ядерный взрыв превратил телеэкран в ярко-белый прямоугольник. Затем, когда он открыл глаза, он увидел, как собирается отвратительное облако грибовидной формы и вздымается над землей все выше и выше…

— Вот так-то, — произнес одетый в форму цвета хаки морской офицер с одной-единственной небольшой звездой капитана 1 ранга на воротнике своей гимнастерки, — теперь мы во всяком случае знаем, насколько эффективна эта чертова боеголовка.

— Еще бы, — отозвался другой. — Из-за отсутствия холмов, которые могли бы помешать излучению, радиус полного поражения составил не менее двух миль.

Больше Ларри уже не мог выдерживать. Он едва успел добежать до двери в уборную.

Они стали дожидаться первых сообщений о произведенных разрушениях. За исключением несколько уединенно росших пальмовых деревьев, все, что только ни находилось на острове, подверглось полному уничтожению. Ни единой живой душе на острове не удалось пережить ядерный взрыв. Среди офицеров воцарилась торжественная тишина: именно Военно-морскому флоту удалось на целый шаг опередить и Сухопутные Войска, и Военно-Воздушные Силы в осуществлении управляемого запуска боевой ракеты, снабженной ядерной боеголовкой, против настоящего противника — и притом успешного!

— И все это против жалкой кучки несчастных женщин, — с горечью вымолвил Ларри.

Мэйн Корнмэн покачал головой и положил ему на плечо пухлую свою руку.

— Тебя не должны угнетать подобные мысли. Никакие это не несчастные женщины, Ларри. Они представляли из себя такую угрозу, какой мир еще никогда не видывал. Более того, они пока что проиграли всего лишь одну битву в той войне, что развязали.

— Что вы хотите этим сказать, Мэйн? — тут же поинтересовался Леон Бретт.

— О, они и раньше терпели поражения, множество раз — и куда более горькие, чем это, — ответил ему толстяк. — Они теряли своих предводительниц и свои подпольные гнезда. Будет взята под контроль и бактериологическая война, что они развязали. Но сами-то они, их племя, все еще среди нас. И само племя, и его стремления, и его желание либо подчинить себе все остальное человечество, либо — уничтожить его. Они еще вернутся…

— Но теперь уже с тщательно подготовленной рекламной кампанией… — заметил Бретт.

— Случившееся, возможно, на какое-то время утихомирит их, — предположил Корнмэн. — Мы, разумеется, в полной мере воспользуемся выводами, содержащимися в диссертации Ларри, устроив вокруг нее настоящий спектакль. Они, естественно, затаятся, и получится так, что чем больше пройдет времени, тем все более глупой будет казаться развернутая нами кампания. И они снова попрячут свои сверхъестественные способности, как это они всегда делали. Затем, когда нас всех уже не будет в живых, а те, что будут жить после нас, мало-помалу перезабудут необходимость непрестанной борьбы с ними, они снова выйдут на сцену.

— Веселенькая перспектива, — заметил Леон Бретт.

— Такова жизнь, человече, — ответил ему Мэйн Корнмэн. — Как скоро мы можем вернуться в Нью-Йорк, чтобы я смог вернуться к нормальному своему питанию? — Он посмотрел на Ларри, верно истолковал его выражение лица и произнес: — Я понимаю, обжорой я стал поневоле, чтобы спасти свою шкуру, но теперь желудок мой так привык к этому, к самой изысканной пище в самых огромных возможных количествах.

Ларри промолчал, как и молчал он все время, пока они летели на север в самолете еще более скоростном, чем тот, что позволил ему перехватить рейсовый самолет днем раньше. У него никак не укладывалось в голове то, что ушел из его жизни Нед, ушла из его жизни Ида, совсем иным стал весь его жизненный уклад. Он чувствовал себя вконец опустошенным, лишенным каких бы то ни было эмоций, как человек, совершенно оглохший после сильного взрыва и теперь не замечающий вообще никаких звуков.

Он вернулся в ньюйоркскую квартиру и обнаружил, что она полностью отремонтирована, а все в ней приведено в порядок. Сбросив с себя хаки, которое напялили на него сухопутные моряки, он тотчас же принял душ, но не получил при этом ни малейшего удовольствия. Затем он налил себе крупную дозу виски и без всякого, столь привычного для него раньше трепета проглотил ее, однако и это нисколько не прибавило ему настроения. Тогда он натянул на себя брюки и рубаху и вышел на балкон.

Тони была на своем любимом месте, откинувшись далеко назад в своем шезлонге, она загорала с какой-то книжкой у себя на коленях и с чем-то холодненьким на столике рядом. Глядя на нее, он неожиданно для самого себя испытал огромное чувство облегчения, отдавшееся почти болью по всему его телу. Вот она красота, вот настоящая, большая любовь, вот средоточие всего нормального, что только может быть на белом свете после тех таких странных и необычных путей, по которым шла его жизнь последние несколько дней.

Она медленно повернула голову, увидела Ларри, губы ее изогнулись в восторженной улыбке.

— Ларри, дорогой! А я уже перестала тебя дожидаться. Ты — самый непредсказуемый в мире мужчина!

— Скорее неспособный видеть дальше своего носа, — сказал он ей и вдруг понял, что и сам он теперь улыбается. Он даже не удосужился вернуться в свою квартиру и по коридору пройти в нее. Вместе этого перебрался через невысокое ограждение, которое отделяло один балкон от другого.

— Я так рада, что ты вернулся — и теперь со мной. — Она рассмеялась, а у него было такое чувство, будто он воскрес после длительного состояния, близкого к небытию. — Могу поспорить, что вот-вот снова что-нибудь случится, и ты исчезнешь снова точно так же, как это ты всегда привык делать. А мне останется только дожидаться очередного оборота этой твоей жизненной карусели.

— Нет, не останется, — сказал ей Ларри. — На этот раз нас уже ничто не разлучит.

Позже его разбудил телефон, зазвеневший у самого его уха. Он протянул руку, чтобы поднять трубку, но ему помешала это сделать крепкая женская рука, после чего послышался шепот Тони:

— Нет, нет! Не бери его, дорогой. Пусть себе звонит.

Но он-таки продолжал звонить. В конце концов ему удалось освободиться из ее объятий и поднять трубку. Голос Мэйна Корнмэна был хриплым и взволнованным.

— Ларри, пожалуйста, мчись прямо ко мне. Времени совсем немного. Я только что убил Долорес Грин.

Глава 17

Дверь в квартиру отворил сам Мэйн Корнмэн. Лицо его было как-то особенно одутловатым и мертвенно бледным, на нем был тот самый пурпурно-золотистый халат, который был на Ларри, когда он впервые увидел толстяка. Левое его запястье было обмотано полотенцем, насквозь промокшим чем-то зловеще красным.

— Не обращай внимания на весь этот беспорядок пока что, просто следуй за мной, — предупредил он.

Но Ларри никак не мог с закрытыми глазами идти по огромному коридору вслед за хозяином. В квартире буквально все было перевернуто вверх дном. На полу валялся мертвый Дэн Брайт. Тело его было буквально раздавлено, как какая-то отвратительная букашка, под тяжестью огромного комода, который, казалось, спрыгнул со своей обычной подставки у одной из стен, чтобы высоко подняться, а затем свалиться прямо ему на голову.

Заметив встревоженный взгляд Ларри, Мэйн Корнмэн пояснил:

— Бедняга Дэн пытался остановить ее, но был обречен на поражение с самого начала. Но вот за него я все-таки отомстил.

Ларри взглянул туда, куда сейчас смотрел толстяк, и его уже во второй раз за этот день едва не вырвало. Тело Долорес Грин свешивалось с перил ограждения внутреннего второго этажа, медленно раскачиваясь из стороны в сторону на самом конце свитого веревкой занавеса, сам же материал занавеса исчезал где-то глубоко в тканях ее шеи. Лицо ее было черным, глаза остекленевшими, язык высунулся изо рта.

— Боже ты мой! — воскликнул Ларри.

— Понимаю, — произнес толстяк. — Но ничего другого не оставалось. Когда она набросилась на меня, Дэн попытался ей помешать и поплатился жизнью. Я вынужден был что-нибудь сделать. Работа не из приятных, верно?

— Похоже, что это так, — произнес Ларри, испытывая точно такое же оцепенение, какое охватило его, когда он наблюдал за ядерным взрывом на острове Сулла Кэй. — Может быть, позвонить в полицию?

Мэйн Корнмэн отрицательно мотнул головой.

— Пусть туда звонит повар, когда придет сюда завтра утром. Я не хочу, чтобы в это был замешан ты. Ты становишься чертовски необходимым в самом ближайшем будущем. Уходим отсюда, времени осталось совсем мало, а мне еще об очень многом нужно тебе рассказать.

Он несколько пошатнулся, и Ларри увидел, что с полотенца, которым было обмотано его запястье, капает кровь.

— Вы ранены, сэр! — вскричал Ларри.

Мэйн Корнмэн уклонился от протянутых рук Ларри, бросившегося к нему, чтобы помочь, и произнес, как-то странно скривив губы:

— Говоря словами Шекспира, «Я мертв уже, сир, и не у кого мне ждать спасения!» Пошли быстрее!

Он провел Ларри в ванную комнату, примыкавшую к его кабинету, о существовании которой Ларри раньше даже и не подозревал, сбросил с себя халат, швырнул на пол пропитанное кровью полотенце и почти что рухнул в наполненную водой ванну. На фоне белоснежной плитки, которою была облицована ванная, его чрезмерно тучное тело казалось чуть розовым, вот только из его руки постоянно лилась ярко-красная струйка. Разрез был совершенно ровный, как будто сделанный бритвой.

— Она достала меня ножом для резьбы по дереву, — как-то рассеянно объяснил он Ларри. — Эта проклятая вещица прилетела ко мне как бы ниоткуда. Она всегда была злюкой, каких мало; от Аделаиды требовался весь ее авторитет, чтобы хоть как-то удерживать ее в определенных рамках.

— Позвольте мне наложить жгут на рану, — предложил Ларри, вспомнив о той подготовке, что он прошел на военной службе во время войны и уже направился было к двери из ванной комнаты.

— Сядь, — не допускающим никаких возражений тоном рявкнул на него толстяк. — Бессмысленно. Ты, похоже, не понял всей соли той шутки, что сыграла со мною судьба, Ларри. Видишь ли, я сам страдаю несворачиваемостью крови и поэтому бесполезно с этим бороться. Я даже никогда не осмеливался бриться, пока не изобрели электробритву. Привык ходить небритый. Вынужден был.

— Я теперь вспоминаю, — произнес Ларри, как только до него дошел весь смысл сказанного ему только что Корнмэном. И не было ничего удивительного в том, что именно он вел столь безжалостную войну с «Белыми Вдовами» — он сам был одной из их биологических жертв. Как неудивительно было и то, что бедняжка Ида была наделена экстрасенсорными способностями. Это в самом деле было весьма скверной шуткой — и притом шуткой поистине космического маштаба. Если бы Ида осталась жива и имела от него детей, то они тоже…

— По сравнению со мной Петроний — жалкий слабак по части комедий, не правда ли? А теперь шутки в сторону. Молодой человек, я передаю факел в ваши руки. Вы — единственный из всех, у кого есть свой счет к этим гнусным бабам и есть достаточные знания, мозги и опыт, чтобы с ними бороться.

Не беспокойтесь, они вас все равно найдут. Они уже знают все о вас. Они либо попытаются использовать вас, либо уничтожат, если им не удастся первое. Можете не сомневаться, они будут вести за вами самое пристальное наблюдение. Вам же придется тщательно продумать свою собственную против них кампанию.

— Но каким образом мне удастся что-либо сделать? — в отчаяньи спросил Ларри, заметив, что тело Мэйна Корнмэна начинает терять обычный свой цвет. — Что я смогу с этим поделать?

— Очень многое, — сурово ответил Корнмэн. — При поддержке Уиттэкера вы сумеете создать себе наилучшую репутацию в тех кругах, с которыми считаются. А я уже проделал все необходимое, чтобы передать вам все патенты, выданные на мое имя. Вы станете очень богатым человеком, Ларри. Все, что я прошу у вас — это с умом распорядиться этим богатством.

— Я… я просто не знаю, как это сделать, — произнес Ларри, неожиданно почувствовав, как сильно пересохло у него в горле. — Все, что я могу обещать, это то, что я буду стараться сделать все, что только в моих силах. — Он слегка вздрогнул, ужаснувшись перед тем бременем ответственности, которое ляжет на его сравнительно неподготовленные плечи.

— Это как раз то, что в состоянии сделать каждый из нас, — сказал ему толстяк. Теперь он уже настолько ослабел, что ему было трудно даже держать все время открытыми глаза. — Только не забывайте ни на миг о том, что ОНИ тоже будут пытаться сделать все, что в ИХ силах. Но и они совершают ошибки, в противном случае нам бы ни за что не удалось воспрепятствовать им вот хотя бы на этот раз. — Тут он широко открыл глаза и стал пристально глядеть на Ларри. — Будь я на твоем месте, мой мальчик, я бы затаился на какое-то время, чтобы утвердиться в какой-либо из сфер, чтобы набраться духу. В этом тебе всю необходимую поддержку окажет Уиттэкер, и всегда еще есть Леон, готовый прийти тебе на помощь, если в том у тебя возникнет необходимость. Все у тебя сложится как нельзя лучше. А вот потом, потом будешь уже поступать по собственному своему разумению, сынок.

Сделав поистине нечеловеческое усилие, он приподнялся, с некоторым подобием улыбки бросил взгляд вниз, на то, как вместе с кровью уходит и сама жизнь из его непомерно огромного тела, и произнес:

— Нашему приятелю Харви придется изрядно попотеть, чтобы хоть как-то объяснить то, что произошло в моей квартире сегодня. Но есть еще многое, что я хотел бы тебе поведать, пока есть еще у меня такая возможность. Во-первых, что касается всех моих документов и ценных бумаг. Ими занимается юридическая контора…

Он проговорил в течение получаса, называя Ларри адреса и названия контор или фирм, а тот сразу же записывал их. По мере их перечисления Ларри стало вгонять во все больший и больший ужас перед масштабами размещенных по всему миру богатств, которые он должен был унаследовать от толстяка. Таких размеров богатств он даже не был в состоянии постичь своим умом, не говоря уже о том, что ему даже в самых заветных снах никогда не грезилось что-либо подобное, что он когда-нибудь будет обладать такими несметными сокровищами.

Затем последовали дальнейшие подробности, касавшиеся «Белых Вдов», тех остатков из них, которые, по мнению Корнмэна, продолжали существовать. В конце концов он произнес:

— Вот и все об этом, Ларри. — Голос его стал очень слабым и совершенно невыразительным. — Только вот никогда не забывай о том, что сегодня утром мы подрубили только главный ствол. А вот ветви, которые мы упустили, — они обязательно постараются побыстрее укорениться. — Взгляд его, которым он смотрел на Ларри, затуманился. — А теперь ступай, сынок. На то, что будет со мною дальше, вряд ли приятно смотреть, и я хочу, чтобы это произошло, когда возле меня не будет никого другого. — Он закрыл глаза и так и остался лежать в ванне, только время от времени, в ритме его все более замедлявшегося дыхания, вздымалась и опускалась землисто-серая глыба его плоти.

Ларри вышел из ванной комнаты и, притаившись сразу же за дверью, подождал, пока совсем не прекратится дыхание. Затем, стараясь даже не глядеть на те ужасы, которыми была заполнена остальная часть квартиры Корнмэна, побыстрее покинул ее и вернулся к себе. Никогда прежде он еще не чувствовал себя таким одиноким. Когда ему стало совсем уже невмоготу, он прошел к Тони.

Они поженились через две недели, когда несколько поулегся скандал, вызванный такой необычной смертью Мэйна Корнмэна. Свой медовый месяц они провели в Южной Америке, Африке и Европе. Когда наконец они вернулись, загорелые и поздоровевшие, Фил Уиттэкер устроил Ларри на должность доцента на кафедре органической биологии в одном небольшом, но недавно полностью реорганизованном университете на Востоке США. Работа его заключалась, в основном, в научно-исследовательской деятельности и, от случая к случаю, лекциях. От постоянного преподавания в аудиториях или наставничества он был освобожден.

Тони великолепно вписалась в университетскую обстановку, бросив свое увлечение нарядами и косметикой и позволяя себе мучить несусветной болтовней, столь характерной для жен более старших по возрасту коллег Ларри. Она в самом деле оказалась, как о том еще говорила ему в тот памятный вечер в его ньюйоркской квартире, животным сугубо домашним. И совсем уж немного времени у нее ушло на то, чтобы забеременеть, однако она очаровательно справлялась с теми неудобствами, которые из этого вытекали.

Временами вся эта история с «Белыми Вдовами» уже начинала казаться Ларри просто каким-то сном. Идя домой как-то вечером по покрывшемуся на следующую весну буйной зеленью студенческому городку, он даже задался вопросом, а было ли вообще это на самом деле. Однако тут же взору его предстал прекрасный дом его, старой постройки, но только недавно полностью переоборудованный, два великолепных лимузина в гараже, слуги, одежда, которую он теперь носил — все намного превышало возможности, которые представляло его доцентское жалованье.

Когда он уже подходил к самому дому, уютно расположившемуся за высокой живой изгородью и полоской лужайки, сверкавшей безупречной зеленью, на какое-то мгновенье ему почудилось, что он увидел невысокого бесцветного мужчину в очках с толстыми линзами, у которого одно плечо было чуть выше другого. На какое-то мгновенье все поплыло у него перед глазами, даже сердце, как показалось Ларри, приостановилось, у него возникло такое ощущение, что он вот-вот потеряет сознание.

Затем он ухмыльнулся, тряхнул несколько раз головой и сказал самому себе, что ведет он себя так, как пугливый ребенок. Хотя и понял, что ему же никогда не забыть то, что пережил он в течение тех совершенно ранее для него немыслимых десяти дней, как и то, что, по всей вероятности, он никогда не сумеет потратить все те деньги, что достались ему как бы в качестве компенсации за пережитое.

Он прошел внутрь дома и вежливо поздоровался с аккуратно одетой горничной, которая встретила его в дверях гостиной и сообщила, что миссис Финлэй сейчас наверху. Он поднялся наверх и так и остался стоять в дверях, любуясь лежавшей на софе Тони и думая о ней, как о наиболее красивой из всего того, что когда-либо он видел на всем белом свете, независимо от того, была она беременной или нет.

И пока он так ею любовался, она, хотя и не догадывалась о его присутствии, почему-то нахмурилась и стала озираться вокруг. Взгляд ее скользнул по столику, что стоял рядом с софою. Затем, устремив взор через всю комнату на туалетный столик у дальней стены, она увидела то, что искала, морщинки на ее лбу разгладились, а темные глаза на какое-то мгновенье сузились. Пудреница, лежавшая на туалетном столике, приподнялась и с неимоверной легкостью пролетела расстояние в три метра, угодив прямо в ожидавшую ладонь Тони. Открыв пудреницу, она начала изучать свое лицо и стала готовиться к приходу мужа.

Неожиданно в его сознании возникло такое яркое воспоминание о том, как сидит он за столиком напротив Тони, вместе с Идой и Недом Толмэном в ресторане Хилари Дуггэна, как Тони протянула пальцы к зажигалке и та сама по себе подпрыгнула навстречу пальцам девушки. Тогда он посчитал, как само собой разумеющееся, что это Ида проявила свои телекинетические способности. Теперь, разумеется, он узнал всю истину.

Значит, он снова у них в руках — и притом в очень крепких руках. Что же делать? Что сделал бы на его месте Мэйн Корнмэн? Он вспомнил, что толстяк продолжал держать возле себя Долорес, хотя и знал, кем она является на самом деле. Пожалуй, ему предстоит поступить точно так же с Тони, и делать вид, как будто он ни о чем не догадывается. Он уже никогда не будет себя ощущать в полной безопасности, сколько ни будет еще жить на этом свете.

Помогая ей спуститься к обеду, он припомнил вдруг, как перестало биться его сердце, когда он увидел невзрачного седого мужчину с перекошенными плечами, по всей вероятности того самого «плюгавого» прошлогодних событий, когда он подходил к своему дому. И еще припомнил, что за последние примерно шесть месяцев еще раза два-три сталкивался с ним в самых различных местах. Когда был озадачен чем-то или напуган…

Пока Тони без умолку щебетала за обедом о своих домашних делах, Ларри снова подумал о Мэйне Корнмэне. У него тоже была некоторая сердечная недостаточность — и именно это избрал Мэйн Корнмэн в качестве самозащиты. Внезапно, хотя он и не был голоден, Ларри сказал:

— Тони, будь добра, позвони Хильде; мне захотелось еще одну отбивную — и побольше гарнира.

Она с удивлением поглядела на мужа и, поменяв несколько положение своего располневшего тела, чтобы нажать на кнопку вызова горничной, спрятанную под ковром, произнесла:

— Ума не приложу, что это на тебя нашло, дорогой. Ты никогда раньше не просил добавки.

— Не забывай вот о чем, — сказал он ей, улыбаясь. — Мне теперь нужно есть за троих.

Она тут же весело рассмеялась, но ему было не очень-то весело, когда он подумал о ребенке, которого она носила в своем чреве. Единственной надеждой, которая еще у него оставалась, было то, что это будет девочка. Ни о чем ином он уже не смел и мечтать.