Смерть мужьям!

1

Участок для пристава был домом в конкретном и практическом смысле. Савелий Игнатьевич жил не где-нибудь, а на третьем этаже участкового строения, занимая хоть и тесноватую, зато казенную квартиру. И по складу характера он предпочитал, чтоб все на службе было уютно, по-семейному. Утро пристав любил начать с крепкого завтрака, в котором яичница подавалась лишь для разгона аппетита, затем насладиться рюмочкой ликера, да и позволить чайник-другой чая. Свои привычки подполковник не менял никогда. Даже жара, опять подступавшая к измученному городу, не могла изменить ход вещей.

Пожелав своим чиновникам «доброго утречка» и отправив на посты городовых, пристав поднялся в кабинет, где уже ждал обширный поднос с завтраком, накрытый заботливыми ручками Серафимы Ивановны, законной приставши. Ближайших посетителей следовало ожидать не ранее часа через два, а потому Савелий Игнатьевич изготовился придраться утреннему блаженству. Но счастью не суждено было случиться.

Успев повязать салфетку и поднести ложку ко рту, пристав был потревожен решительным стуком в дверь. Нехотя разрешил войти. И сразу пожалел о содеянном. В кабинет ворвалось истинное наказание, и неизвестно за что насланная мука, в лице коллежского секретаря Ванзарова. В столь ранний час юнец уже кипел энергией, был чисто выбрит, подтянут и возвышался зримым укором лености начальника вообще.

– Чего вам, голубчик? – спросил пристав с кислой улыбкой.

На стол легли три одинаковых папки дел, заглавные титулы которых были исписаны далеко не образцовым подчерком. Аппетит и мирный покой навсегда покинули Савелия Игнатьевича.

– Это что такое? – бессильно пробормотал он.

– Разрешите доложить ваше высокоблагородие, – отрапортовал выскочка. – Мною заведены дела по совершенным преступлениям. Дело о предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами госпожи Грановской Авроры Евгеньевны, дело об убийстве горничной Ипатьевой Зинаиды Ивановой, а также дело о насильственной смерти неизвестного господина на Невском проспекте. В связи с этим...

Неуместный доклад был прерван махом начальственной руки.

– Это что же такое? – только и смог вымолвить пристав, срывая бесполезную салфетку. – Что это, голубчик, я вас спрашиваю?

– Изволите видеть...

– Молчать! – рявкнул подполковник. – Вы что себе позволяете? Да понимаете ли вы, как я буду выглядеть на докладе у господина полицеймейстера нашего отделения? А очень даже приятно. Господин полковник спросят: «Все ли спокойно в центре столицы, господин пристав?». А что я отвечу? «Так точно, ваше высокоблагородие, все покойно, за прошлый день – три убийства». Три! Это за полгода столько не бывает во всей столице, а тут Казанская часть отличилась, понимаете, вы или нет? Вот что наделали, милостивый государь... Сидели бы у себя в департаменте, и не мешали работать. Боже мой, что же теперь делать?

– Позвольте, господин подполковник, – сдерживая обиду, сказал Ванзаров. – В чем моя вина? Произошло три преступления, я завел дела. И теперь...

– Голубчик! – Желудь молитвенно сложил руки. – Да кто же вас просил дела-то заводить? Ну, отравились барышни, так и земля им пухом. Бумагам-то зачем ход давать?

– Но как же...

– Да вот так, голубчик. Я же просил вас: тише, без самовольства. А вы что наделали?

– Исполнял свой служебный долг.

Пристав даже плюнул в сердцах. Нет, с этим толку не будет, надо избавляться от мальчишки, пока дров не наломал. Честный и исполнительный – что может быть хуже для полицейской службы. Ни тонкости, ни дипломатии, ни понимания в нем нет. Идет, как таран. И откуда такие шустрые берутся?

Много разнообразно-горьких мыслей пронеслось в голове, но внезапно Желудь вспомнил, что несчастье это попало в его участок не просто так. Не зря ведь начальник сыска, господин Вощинин – человек мудрый и проницательный, не оставил у себя, а уговорил приютить. Возможно, за таким глупейшим поведением кроется хитрый расчет высокого начальства: проверить, насколько пристав блюдет закон, а затем сделать строгие выводы, чтобы другим неповадно было. А вдруг мальчишка не так глуп, как кажется? Вдруг это все тонкая игра, чтобы сделать из пристава козла отпущения и лишить заслуженной пенсии?

Прикинув вновь открывшиеся резоны, Савелий Игнатьевич счел нужным резко поменять тон, и выудить добрейшую улыбку:

– Молодец, Родион Георгиевич, не спасовали!

Ванзаров терпеливо ждал, что еще придумает пристав.

– Выдержал проверку, не испугался! Еще раз – молодец. Так и должен вести себя чиновник полиции: закон для нас – святое. Для того и поставлены. Так,что не обижайтесь на мое распекание, голубчик, это необходимая процедура.

Не поверив ни единому слову Желудя, Родион выказал полную покорность любому начальственному самодурству.

– Благодарю за службу, голубчик. Теперь у вас забот – невпроворот: три дела закрыть нужно. Справитесь? Ну, я в вас верю. Идите, голубчик, не задерживаю.

– Позвольте доложить...

– Что-то еще? – борясь с улыбкой, спросил пристав.

– Считаю, что убийства женщин и неизвестного господина имеют между собой связь, – сказал Ванзаров, примечая, какие чувства прорываются на лицо пристава. – Для этого есть веские основания. Они изложены мною в докладной записке, которую изволите видеть. Для того чтобы скорейшим образом завершить розыск по этим делам, прошу выделить филерское наблюдение...

Савелий Игнатьевич пришел к неоспоримому выводу: точно, юнец подослан. Виданное ли дело – просить филеров. Да это ведь какие траты по участку! Средства потребуется немалые. А откуда им взяться, когда супруга по весне дачку в Белоострове прикупила, что по ведомости провели, как «затраты на осведомителей». Весь участок потом месяц фальшивые донесения сочинял.

Изобразив напряженную работу мысли, Желудь, наконец, изрек:

– Сожалею, голубчик, но это невозможно.

– Почему? – нагло спросил Родион.

– Весной в участке были крупные затраты на агентурную работу, так что в этом году бюджет исчерпан. Мы же не жандармы, которые берут, что требуют. Уж извините, бессилен.

– Значит, филеров нельзя выделить?

– Никак не возможно... Ступайте, Родион Георгиевич, жду от вас скорейшего завершения дел, чиновнику для особых поручений в таком вопросе оплошать никак нельзя. Имейте это в виду, – сказал пристава, возвращая дела.

– Могу я целиком заниматься только этими делами?

– Все, что пожелаете, голубчик. Это – главное. А уж мелочь мы сами подчистим.

Родион отвесил сдержанный поклон и, разбрызгивая искры возмущения, отправился к своему рабочему столику, затиснутому в самый угол, к окну. Юный чиновник не мог понять: как это в полиции нет средств на филеров. Как же тогда раскрывать преступления? Не самому же дежурить в засаде. Да и не обучен тонкому искусству следить в выслеживать. Но спорить с приставом бесполезно. Ванзаров прекрасно понял, что Желудь из вредности ничего не даст. Даже если мог бы.

А между тем, в приемном отделении чиновники Матько и Кручинский уже занимались важнейшим делом, а именно: составляли протокол на пойманного без паспорта чухонского крестьянина Салоннена. Мужик, приехавший в столицу на заработки, был задержан бдительным городовым за попытку здороваться с каждым встречным, и доставлен в участок.

Матько подмигнул коллежскому секретарю:

– Сколько у нас не закрыто?

– Две кражи и одни разбой, – ответил Кручинский.

– Порадуем господина пристава?

Чиновники принялись задавать вопросы мужику, ни слова не понимавшему по-русски, но ответы записывали утвердительные. Не прошло и пяти минут, как опасный злоумышленник Салоннен сознался во всем, что спрашивали. Чрезвычайно довольный таким скорым следствием Матько, закончил расписывать признание, повернул лист к мужику и сунул чернильную ручку:

– Подпиши! – как глухому крикнул он.

Добродушный Салоннен понял, что хорошие господа заботятся о нем, и вот уже написали прошение об устройстве его на работу. Надо их будет табаком угостить. Какие добрые люди живут в столице, зря односельчане пугали. Законопослушный крестьянин уже занес перо, чтобы подписать себе пять лет каторги, как вдруг его толкнули. Молодой человек прилично одетый, невежливо вырвал перо, разорвал прошение, да так, что клочки засыпали пол, подхватил за локоть и выволок крестьянина за порог. Салоннен очень расстроился: надо же, в солидном учреждении работают такие грубияны. Вздохнув, он нацепил картуз и отправился к Сенному рынку, приветливо манившему подводами с товаром.

А грубый чиновник, вернувшись к добрым коллегам, саданул кулаком по загородке и злобно вопросил:

– Как смеете?!

– Да что же? – изобразил невинность Матько. – Ему все равно, а с участка дела бы списали.

– Мы – полиция, а не палачи! – с жаром возразил Ванзаров. – Может, пытками да розгами не побрезгуете? Мы поставлены защищать слабых, а не губить их ни за что ни про что. Если невиновных обрекать будете, как же потом закон защищать? Стыдно, господа.

Проповедь пропала даром. Матько с Кречинским переглянулись, сошлись во мнении, что юнец совсем безнадежен, поставили на нем жирный крест и застрочили перьями в гуще бумаг.

Кипя ярым бешенством, Родион схватил циркуль, линейку, верстовую карту города и стал что-то вымерять и подсчитывать. Кропотливое занятие успокоило бурление крови, он совершенно пришел в себя. А два телефонирования придали уверенность, что на верном пути. Не говоря никому ни слова, Родион покинул участок.

2

Юноша Пырьев местом своим дорожил. Не каждому в восемнадцать лет посчастливиться трудиться личным секретарем в конторе знаменитого адвоката. А потому старался услужить, как мог. И с раннего утра уже восседал за конторкой. Господин Грановский хоть и прибыл в обычный час, но был мрачнее тучи, от чего на душе Пырьева заскреблись черные кошки с огромными черными когтями. Юноша трепетно спросил, не желает ли чего Антон Сергеевич, не нужно ли бумаги или справки какие подготовить, или просто чаек поставить, а может, и рюмочку. Но благодетель был явно не в духе, прикрикнул на секретаря, приказав его не беспокоить.

Пырьев намеревался строго выполнять указание, заворачивая всех посетителей. Но около половины десятого в приемную заявился молодой человек, который сразу не понравился Пырьеву. Во-первых, одет не по моде, даже бутоньерки в петлице нет, во-вторых... Далее верный секретарь не придумал, ну, не понравился визитер, и все тут.

Гость, нагловато заложив руки за спину, потребовал, именно так, а не иначе, сообщить, что прибыл Ванзаров.

Сдержанным и благовоспитанным тоном секретарь только попытался объяснить, что господин адвокат не принимает, но тут ему предъявили аргумент, пред которым он был бессилен. Труся и переживая, Пырьев постучал в кабинет и доложил, что явилась сыскная полиция и... Распахнулась дверь, а затем плотно захлопнулась перед носом оторопевшего мальчишки.

– Плохо выглядите, не спали? – вместо приветствия, сказал Ванзаров, позволив себе сесть без приглашения. – Появились мысли, кто мог убить вашу жену и горничную?

Грановский усталым голосом напомнил, что допрос подозреваемого должен проводиться по форме, в присутствии адвоката и прочих формальностей. Так что следует оставить его в покое или вызвать, как полагается.

– У меня для вас хорошая новость, – пропустив мимо ушей законное требование, сообщил чиновник полиции. – Я готов снять с вас подозрение в убийстве, если честно ответите на один вопрос. Кстати, это не допрос, а выяснение вновь открывшихся обстоятельств со свидетелем. А свидетелю адвокат не нужен. Ведь так?

– Что вы хотите? – сдался Антон Сергеевич, вынул серебряную коробочку с вензелем «А.Г.» и кинул в рот монпансье.

– Отвыкаете от курения? О, я тоже через это прошел, сосал всякую гадость...

– Умоляю, спрашивайте поскорее и закончим, мне еще надо к заседанию подготовиться.

– Не беспокойтесь, всего один вопрос: почему вы пришли на обед, который никто и не думал готовить?

Грановский покрутил языком конфетку, отчего под щеками пробежал мячик языка, и сказал:

– В последнее время наши отношение с Авророй стали несколько натянутыми. Откровенно говоря, мы почти не общались. У каждого была своя жизнь. Ломать что-то нельзя, у нас двое детей, и они не должны страдать из-за сложностей родителей. Да и моей карьере развод не на пользу. Мы условились сохранять внешние приличия, и вести себя дружески. Не мешая и не принуждая другого к чему-то большему. Но вчера около полудня мне доставили записку, в которой неизвестный доброжелатель сообщал, что Аврора с горничной пакуют чемоданы, чтобы бежать за границу. Как вы понимаете, я не поверил в такую чушь: к счастью, у нас в империи жена своего паспорта не имеет и вписана в паспорт мужа. Но, на всякий случай, телефонировал домой. Никто не ответил. Мне стало любопытно, что происходит, и я приехал.

– Можно взглянуть на записку? – спросил Ванзаров.

Антон Сергеевич указал кучку пепла в хрустальной пепельнице:

– Я счел это глупым розыгрышем, возможно, сочиненным самой Авророй. Она любили такие невинные забавы.

– У вас поистине адвокатское спокойствие.

– Нет, просто почерк был женский. Я не криминалист, но отличить могу. Записку доставил посыльный, секретарь говорил про какого-то мальчишку, которого никогда не видел прежде. Можете у него уточнить. Теперь я чист перед законом?

Кто-то выманил Грановского домой, причем был уверен, что там он найдет труп или полицию. Для чего? Ванзаров выудил готовую версию, примерил к ней новое обстоятельство и ничего не понял. Если история не выдумана самим адвокатом, смысла в ней не было.

– Вас не мучает жажда мести убийцы или справедливости? – спросил Ванзаров.

Грановский даже бровью не повел:

– Странный вопрос адвокату.

– Я просто хочу понять: вам безразлично, кто убил вашу жену?

– Нет. Но теперь уже ничего не исправишь. Не смею вас задерживать...

– Вы не допускаете, что Аврора сам попала в ловушку?

Простая мысль, кажется, задела Грановского, он попросил объясниться.

– Дело в том, что отравленные конфеты вполне могли быть приготовлены именно вашей женой, – сказал Родион, наблюдая за собеседником. – Для кого-то из визитеров. Возможно, она хотела пошутить, подсыпав слабительный порошок, и наблюдать, как человек будет корчиться от боли, но перепутала с ядом. И самое главное, забывшись, съела сама. А уж горничная попала в эту сеть и вовсе случайно.

Грановский кинул в рот еще конфетку и спокойно заметил:

– Исключено. Вы не знаете характер Авроры. Если бы она задумала такую хитрость, уверяю вас, конфеты дошли бы по назначению.

– Значит, не исключаете, что ее мог убить любовник?

– Зачем?

– Вот это я и хочу узнать.

– В этом нет никакого смысла. Раз уж такое дело, сознаюсь: да, я знаю, что у жены есть любовник. Это очевидно, но кто он – меня совершенно не интересовало. С моей стороны не было никаких действий, чтобы мешать им. Поэтому ваша теория «так не достанься же ты никому», – беспомощна.

– Именно так я и думаю, – сказа Родион.

– А зачем ахинею городить?

– Чтобы окончательно убедиться: любовник здесь ни при чем. Это была моя ошибочная теория. Здесь что-то другое. И я подозреваю, кто.

Антон Сергеевич клюнул и проявил интерес. Предложив конфетку чиновнику полиции, он спросил:

– Это не является информацией для разглашения в ходе следствия?

– Конечно, нет. Прямых фактов явно не достаточно, а логические заключения – шатки. Всего лишь версия.

– Буду крайне признателен...

– С удовольствием. Вот скажите: разрыв с супругой и все ее странности начались после визитов к доктору Карсавину?

– Ну, что вы! – Грановский ясно показал, что и мысли такой не допускает. – До этого Аврора пребывала в глухой апатии, могла целый день сидеть, уставившись в окно. Доктор сотворил чудо: она снова стала нормальным человеком. Теперь ваша очередь откровенности.

Ванзаров добродушно улыбнулся:

– Госпожу Грановскую могла убить женщина, которую не устраивал ее роман. Любовник вашей супруги, пардон, – или муж, или возлюбленный убийцы. Тогда во всех событиях, включая вашу записку, поваляется логика. Аврора прекрасно знала убийцу, если не была с ней дружна. Это ведь удобно: иметь в подругах жену своего любовника. Жаль, только карточки не оставила. Но я полагаю, знаете, о ком речь.

На какие-то мгновения адвокат потерял дар произносить зажигательные речи, конфетка застряла между зубов, но, придя в себя, он холодно сказал:

– Возмутительная чушь.

На нечто подобное Родион и рассчитывал.

– Тогда остается только оскорбленный муж вашей любовницы, – сказал он.

– Немыслимая глупость.

– И я так думаю.

Грановский уже собрался излить возмущенную тираду, но, придержав пыл, присмотрелся к полноватому юноше, сидевшему напротив него с изумительно безобидным выражением лица, и вдруг сказал:

– А вы не так просты, как кажетесь, Родион Георгиевич. Подкупаете наивностью молодости, а сами уже кандалы куете... О, да вы опасный, нет – умный человек... Я как раз искал такого дельного специалиста. Не желаете оставить казенную службу с нищим заработком и поступить ко мне? Работа для вас знакомая, а жалованье – не сравнить. Подумайте, не тороплю.

Игра закончилась. Мышь, почуяв беду, нырнула в норку. Поблагодарив за столь лестное предложение, Ванзаров уже поднялся, как вдруг вынул снимки.

– Взгляните, может, видели?

Портрет в парике не вызвал никаких эмоций, Грановский равнодушно вернул картонку. Но появление трупа без парика было встречено напряженным разглядыванием.

– Да ведь это Паша Хомяков... – оторопело проговорил адвокат. – Позвольте, да ведь это криминалистический снимок... Боже мой! Какое несчастье! Когда? Бедный Паша...

О гибели приятеля Антон Сергеевич сокрушался куда больше, чем над кончиной жены. Вернувшись на место, Ванзаров сказал:

– Мне нужна вся информация о нем. Пожалуйста, не запирайтесь. Его смерть, возможно, связана с убийством вашей жены.

– Да, что тут скрывать. Паша – мой давний приятель, мы с ним в одном клубе «Велосипед», бывает у нас в доме, с детьми так мило играл, с Авророй шутил... Какая трагедия. Когда это случилось?

– Вчера около полудня.

– Попал под конку?

– В сердце воткнули острый предмет. Он куда-то шел со шляпной коробкой, в которой была крыса. Не знаете, что это могло значить?

Грановский сокрушенно покачал головой:

– Какая потеря для клуба, он был отличный гонщик... Но зачем его убили? Это был самый добрый, простодушный и доброжелательный человек, какого я встречал в жизни. У него просто не было и не могло быть врагов... Чудовищно... Позвольте, но почему мне ничего не сообщила Анечка?

Мысленно приложив инициалы на карточке, Ванзаров уверенно сказал:

– Она не знала. Тело доставили с Невского без документов. Где он служит?

– В городской Думе по дорожным подрядам... Прошу меня извинить, мне надо побыть одному, – сказал совсем подавленный Антон Сергеевич.

Чиновник полиции уже направился к выходу, как вдруг Грановский сказал:

– А ведь это все было предсказано... Не верь после этого...

– Кем? – быстро спросил Ванзаров.

– Госпожа Гильотон в трансе сказала, что у меня погибнут... Впрочем, это не важно...

– Она не сказала, кто еще и когда погибнет?

Но Грановский только отмахнулся.

– Через час, не более мы прибудем к госпоже Хомяковой, чтобы сообщить печальное известие, – официально сообщил чиновник полиции. – Но до этого, прошу вас, ее не беспокоить. И если она что-то узнает, я знаю, кого винить.

Ванзаров стремительно покинул адвокатскую контору. Его гнал охотничий азарт сыщика: дело, темное и запутанное, при помощи крохотной детали обрело ясные очертания. Логичные и доказуемые. Оставалось только прижать убийцу неопровержимыми доводами.

3

Мрачный вид старшего городового Семенова скрывал по-своему нежную душу. Щедро получив от природы великанский рост, он давно привык, что люди боятся одного его вида. И кто бы знал, что это неохватный детина застенчиво оробел перед хрупкой женщиной. Легкое поручение «доставить в участок для допроса» вызвало в городовом бурю эмоций. Никогда не выпадало ему счастье так близко соседствовать с такой красотой, все более с мерзкими рожами извозчиков да нищих. Барышня в светлом туалете с зелеными полосами, с бантиками там и сям, да еще и в соломенной шляпке, украшенной яркими цветочками, покорно сидела в дрожках, понурив головку, и только прикрывалась прозрачным зонтиком от палящего солнца. Семенов хоть и не был образован, но ощущал что-то вроде угрызений, что испытал шотландский лорд, который вел Марию Стюарт на плаху. Она не проронила ни слова, но случись ей попросить жалостливым голоском: «Отпусти меня с миром, старший городовой», Семенов наплевал бы на долг. Вот какие чудеса творят модные наряды хорошеньких женщин.

Пролетка доковыляла до участка, старший городовой протянул натруженную лапищу, чтобы помочь сойти, и ощутил нежнейше прикосновение, от которого продрало морозом. В комнату для допросов он доплелся раскисшим и покорным рабом. Но более всего Семенова обозлило, что это невинное, сразу видно, создание смеет мучить расспросами даже не чиновник участка, а так – одно название, сопливый мальчишка, пришлый прыщ, которого и прибить-то одной левой. Старший городовой наградил закрытую дверь допросной комнаты мрачным взглядом и поплелся в роту заливать грусть графином воды.

А юный прыщ, между тем, предложил даме стул, распахнул пошире окно, чтоб ветерок обдувал, и выразил искреннюю симпатию. Но дама ее не приняла, а неприязненным тоном спросила:

– Очень приятно позорить нас?

– Да о чем вы, Екатерина Павловна, – изобразил удивление сопливый мальчишка.

– Обязательно надо было посылать городового за женой дипломата?

– Ну, раз вы сами не явились, в условленный час...

– Прошу вас, Ванзаров, хватит иезуитских уловок, составьте протокол и закончим на этом, – госпожа Делье, наконец, соизволили закрыть зонтик, прикрывавший ее, словно щит.

Не споря, Ванзаров развернул карту города и сказал:

– Вот какая странность обнаружилась. От дома Грановской до нашего участка даже медленным шагом – минут двадцать. А до вашего дома – не более десяти. Не кажется это странным?

Екатерина Павловна не удостоила ответом.

– И вот что непонятно, – продолжил Родион, словно не обратив внимания, – зачем это прекрасной даме, да еще по жаре, тащиться так далеко – в участок, чтобы телефонировать подруге, когда дома преспокойно имеет телефонный аппарат?

– Я же сказала: испугалась.

– Понимаю. Но что происходит дальше? – карта была аккуратно свернута в трубочку. – Госпожа Делье устраивает истерику, тащит за собой чиновника сыскной полиции и городовых на квартиру подруги. Где благополучно обнаруживается два трупа. Зачем такая забота, хочется спросить?

– О, господи! – печально выдохнула Делье. – Вам бы, юноша, опыта набраться, а потом уже в полиции служить. Хорош защитник закона, нечего сказать... Ну, ничего...

– Так позвольте мне, серому, у вас опыта набраться, – сказал Ванзаров без тени шутки. – Позвольте научиться, как создавать себе алиби.

– Что вы такое говорите?

– Все исключительно просто. Около полудня госпожа Делье приходит поздравить госпожу Грановскую с именинами и приносит в подарок коробку ее любимых конфет. Дамы мило беседуют, Аврора под разговор съедает конфетку-другую. Добрая госпожа Делье угощает и славную горничную. Грановской становится дурно. Делье быстро откланивается, чтобы дверь горничная успела запереть, и неторопливо идет в участок. Там она телефонирует и проверяет: все мертвы. Можно поднимать тревогу. Свидетелей нет, дворник дома сам подыхает от жары, и ничего не помнит. А чтоб все выглядело натурально, заготовлен другой подарок – для отвода глаз: дневничок. Только вот не учли, что другой уже был подарен ранним визитером, точнее, мадам Хомяковой. Ни за что не поверю, чтобы дамы не условились, кто что дарит имениннице. Хотя это – логический вывод, а не улика. Ну, как?

Жена перспективного дипломата внимательно смотрела в лицо сыщику:

– Одного не пойму: для чего весь этот цирк? Что вы от меня хотите?

– Вы правы, – сказал Родион. – Прямых улик маловато. Присяжные могут быть очарованы вашей красотой и не поверят логике. Но пока пойдет следствие, мы поищем. И чего-нибудь найдем. Я не рассчитываю на пузырек от синильной кислоты у вас в доме, наверняка, спит на дне Фонтанки. Будет трудно, но я обещаю справиться. Ну, а пока прокурор подпишет санкцию на арест и вас переведут в крепость, где пребывают убийцы, посидите за решеткой тут, в участке. Мужу будет удобно передачи носить.

Ванзаров был горд проведенной атакой. Но жертва, вернее – убийца, которая должна была гневно возмущаться и бунтовать, все более слабея, и клонясь к неизбежному раскаянию с чистосердечным признанием, повела себя странно. Екатерина мило улыбнулась, и спросила:

– Признайтесь, вы шутите?

– Подпишите протокол допроса? – держась за остатки уверенности, спросил Родион.

– Какого допроса? Вы нагородили всякой чуши, а я должна с этим согласиться? – хорошенькая женщина начала закипать. – Согласиться с тем, что я убила лучшую подругу отравленными конфетами? У вас буйная фантазия, господин Ванзаров.

– Не хотите по-хорошему? Можно и по-другому, – Родион с решительным видом поднял лист бумаги, исписанный мелкими закорючками. – Ваша девичья фамилия Бравинская? Не отпирайтесь.

– И не подумаю, – сказала Делье. – Все сведения о родственниках дипломатов собраны в МИДе, вот, еще тайна. Наверняка телефонировали брату?

Юный сыщик не готов был к отпору, но, вытолкав из души растерянность, продолжил:

– До замужества вы успели закончить Бестужевские курсы и получить аттестат медицинской сестры. Знаете анатомию и как обращаться с хирургическим инструментом. У вас сильная и меткая рука врача.

Родиона наградили обидным смешком. Кажется, подозреваемая совсем не робела. Он продолжил натиск:

– Вчера вы соврали мне, что не узнали на фото господина Хомякова.

– Да, соврала. По какой статье меня за это осудят?.. Вот и молчите, юноша... А соврала, чтобы вы не лезли с дурацкими расспросами, мне было не до них. Это все?

– Разумеется, нет. Вы пытались убедить меня, что вам угрожает опасность. И даже предъявили таинственное послание. Я считаю, это – ложь. Вы сами изготовили три подобных бумажки. Первую подсунули в коробку конфет Грановской. Третью показали мне, чтобы убедить в своей невинности, а вторую – куда дели?

– Даже и не знаю, – со смехом ответила Делье.

– Вложили в нагрудный карман убитого вами Павла Хомякова!

Удар достиг цели. Екатерина Павловна часто заморгала и тихо спросила:

– Паша погиб?

– Дайте мне левую руку! – потребовал Ванзаров.

Дама протянула. На ощупь она была довольно слабой, но это не остановило сыщика:

– Вот этой самой рукой всадили шило в его сердце! О, это было хитро спланировано. Как сделать незаметной на улице красивую женщину? Ответ прост – переодеть мужчиной. Тогда и рукав нужный появится. Думаю, использовали платье мужа, вы и ростом с ним схожи. Конечно! Быстро переоделись, подкараулили Хомякова, спрятали шило в рукаве, подошли и ударили в самое сердце!

Произнеся вслух яростную тираду, Родион услышал сам себя и понял: совершена нелепая и глупейшая ошибка. Как же Делье смогла бы подкарауливать Павла на Невском проспекте? Для этого его пришлось бы выслеживать, филерить. При этом в жарком мужском костюме. Решительно невозможно.

– Если бы вы были чуть умнее, – тихо сказала жена дипломата, – то узнали, что после перелома у меня левая рука неправильно срослась, пальцы почти не двигаются. Это вам подтвердят доктора. Можете сами пощупать...

Родион не придумал ничего лучшего, как потрогать. Пальцы были тонки и холодны. Таким не то, что удар, цветок не удержать. Он мысленно обернулся на гору ерунды и глупости, которую нагородил, и на всю жизнь усвоил урок: поспешная логика – значительно хуже глупости. Она приводит к непоправимым ошибкам. Делье не могла убить Пашу физически. А раз так, то и записка в нагрудном кармане – не ее рук дело. И записка в коробке конфет – не она. Незыблемая конструкция версии рухнула карточным домиком. И погребла под развалинами Родиона. Он сам нанес себе оглушительное поражение. Все надо начинать сначала. Но перед этим как-то выкрутиться из нелепого положения.

– Что же касается дневника, то Аврора сама попросила такой подарок... И ни с кем я не сговаривалась...

Из сумочки появился фуляровый платочек, который утер набежавшие слезинки.

Ванзарову захотелось упасть на колени и просить прощения, но вместо этого сурово насупился и спросил:

– Это вы отправили записку Грановскому?

– Какую... еще... записку... – сквозь всхлипы спросило очарование. – Мало вам фантазий? Все не хотите увидеть простую истину: мне угрожает нешуточная опасность... Вот и Пашеньку, славного, убили. Неужели вам мало?

– Хомяков нес куда-то крысу в шляпной коробке. Но почему она бросилась именно на вас? – в последней отчаянной попытке спастись, вознесся голос юного сыщика.

На него обратили заплаканные карие глаза:

– Господи! Да откуда я знаю... Какой вы жестокий...

– Что вы делали вчера утром?

– Я была с любовником! – крикнула Делье. – Он подвез меня около половины первого к дому Авроры. Довольны? Но имя его я вам не назову, он женатый человек и не переживет скандал. Пожалейте хотя бы его и моих детей, они ни в чем не виноваты.

По правде говоря, Родион держался из последних сил. Вид плачущей дамы, приятной во всех отношениях, был непосильным испытанием для стального сердца сыщика. И все же он спросил:

– Кто мог знать, что у вас заказана шляпка в «Смерть...», то есть, у Живанши?

– Наверное, весь салон... Отпустите меня домой. Мне дурно...

– Да, конечно, только подскажите, кому принадлежит эта... – пролепетал Ванзаров, лихорадочно обшаривая стол, в поисках карточек, которые не вовремя запропастились. Все же удача смилостивилась. «Твоя М.Г.» нашлась.

Взглянув на нее, Делье ответила сразу:

– Мадам Гильотон...

– В таком случае могу отпустить вас, – весомо сообщил Родион, внутри сгорая от стыда. – Но имейте в виду, подозрения с вас не сняты, считайте, что находитесь под домашним арестом. За вами круглосуточно будут следить филеры... Так что не вздумайте...

Пошатнувшись, дама поднялась с неудобного полицейского стула.

– Благодарю вас, – сказала она слабым голосом.

Забыв про остатки важности, Ванзаров кинулся доставать полицейскую пролетку, принадлежащую участку. Даже все тяготы неудачного допроса не помешали ему заметить в сумке расстроенной дамы крохотное зеркальце в золотой оправе, с помощью которого можно взглянуть на себя.

4

Аполлон Григорьевич и сам не знал, почему ему вдруг захотелось бросить все и заняться делом, не совсем по чину великого криминалиста. Захватив фотографии трупа, он отправился по известным клубам велосипедистов, которых насчитывалось уже четыре. Самое крупное – «Общество любителей велосипедной езды» оказалось в такую жару пустынным. Один лишь разморенный швейцар. Страж врат взглянул на странный снимок, обмахнулся фуражкой и заявил, что такого господина не припомнит.

В спортивном клубе «Петербургский гонщик» картина печально напоминала предыдущую. Одинокий буфетчик умаянный жарой не смог узнать в трупе члена их клуба.

Велосипедное общество «Циклодром» встретило Лебедева амбарным замком. То ли все отправились в Стрельну, то ли разъехались по дачам.

Уже не надеясь, Аполлон Григорьевич заехал в клуб «Велосипед». К приятному удивлению два любителя езды на чистом воздухе занимались важным и полезным делом: пытались насадить цепь. В результате чего измазали белые сорочки до полного неприличия. Но, отерев носы и взглянув на снимок, бурно обрадовались портрету замечательного приятеля и отличного гонщика. И даже сказали, что найти его в этот час можно в велосипедной мастерской Михаила Нечайкина, что в Коломне за Никольским рынком.

5

Усадив госпожу Делье и на прощание помахав удалявшейся пролетке, Родион Ванзаров бежал от участка. Ему казалось, что каждый взгляд, каждая усмешка служит немым укором. Даже задержанные голодранцы, словно подсмеивались и хотели сказать: «Да ты, милок, обмишурился!». Родин не мог прямо смотреть на братьев-чиновников, деловито шуршавших в своих делах, на городового Семенова, кинувшего в юношу взгляд, каким волк не награждал ягненка, да и на прочих обитателей полицейского дома. Душу его настигло страшное сомнение: а вдруг, на самом деле, он не великий сыщик, а самый заурядный чиновник, в меру умный, но не более? Как тогда жить? Быть серый служакой Родион ни за что бы не согласился. Лучше вернуться в университет, гнить за книгами, чем оказаться рядовой посредственностью.

Он бездумно брел по Садовой. А над улицей поднималось облако чернее ночи, и юному сыщику казалось, что с гарью развеялись его мечты.

Виновником столь мрачной картины в солнечный день было Министерство финансов, что располагалось поблизости. Его мудрые чиновники регулярно сжигали старые и ветхие купюры в печи прямо во дворе министерства. От рукотворных пожаров и черных облаков, прежде всего, страдали купцы Апраксина двора. Они жаловались в думу и даже градоначальнику, писали в газеты, но все было без толку: деньги жгли посреди бела дня, когда вздумается. Как раз на такое рядовое происшествие и попал удрученный Ванзаров. А много ли надо впечатлительному юноше, чтобы вообразить Бог весть что.

– Ага, попался! – раздался голос с небес.

Не надеясь на вмешательство провидения, Родион поднял глубоко опечаленное лицо.

– Да что с вами, Ванзаров! – закричал Лебедев, прыгая с пролетки. – То кипит весельем, то мрачнее тучи. Влюбился, что ли?

Надо заметить, что в этот час криминалист выглядел превосходно. Новая сорочка, отутюженные брюки и даже свежая бутоньерка, на этот раз – из васильков, как глаза той, что... Ну, об это сейчас не время.

– Все пропало, Аполлон Григорьевич, – павшим голосом сказал Родион.

– Прямо так и все? Не распускайте нюни, вы же чиновник сыскной полиции, а не беременная девица. Рассказывайте, что случилось.

– Моя версия лопнула...

– Ах, ты... – и тут криминалист ввернул такое крепкое словцо, что и извозчики бы смутились. – Да, мало ли всяких версий может лопнуть. Нашли, о чем переживать. Наплевать и забыть.

– Это не просто версия, логическая цепочка оказалась неверна...

– Вот как? Ну, что ж, тогда дело плохо. Советую застрелиться, револьвер вам пристав с удовольствием одолжит. А ежели лень, так идите и утопитесь, вон, Екатерининский канал недалече. Ну а передумаете – у меня для вас сюрприз. Я узнал, как зовут наш безвестный труп.

– Павел Николаевич Хомяков, чиновник городской Думы, член клуба «Велосипедист», – равнодушно сказал Ванзаров.

От удивления Лебедев даже присвистнул.

– И такой талант слезы распускает?

– Рассудите, где я ошибся, – сказал Родион, становясь в позу. – Известно, что Хомяков вчера был с визитом у Грановской. Затем он бежит куда-то, наверняка не домой, для чего-то устраивает маскарад, берет где-то коробку с крысой, идет куда-то, но получает шило в сердце. Снимок с его физиономией не узнает госпожа Делье, хотя знает его несколько лет. У него в пиджаке и в отравленных конфетах обнаружены одинаковые «метки». Этой же бумажкой Делье пытается убедить меня, что ей угрожают убийством. Какой можно сделать вывод?

– Не знаю, – честно признался криминалист.

– Она и есть убийца.

– Я бы так не рискнул, – сказал Лебедев, вынимая сигарку. Заметив это, стая пташек с диким карканьем перелетела от греха подальше.

– Почему? – спросил Ванзаров.

– Убить даже одного человека – далеко не просто психологически, нервишки будут пошаливать. Помните, как Раскольникова трясло? Господин Достоевский, конечно, плохо сочинил, то есть ничего не придумал. Как бы мы ни смеялись над моралью, но ее цепи держат крепко. Для убийства надо готовиться душевно. Особенно первого. Недаром опытные душегубы предпочитают действовать однообразно. Поэтому два типа убийства в один день – что ни говорите, а это сверх возможностей. В моей практике такого героя не встречал. А теперь скажите: подходите госпожа Делье на тип лихого душегуба, что и шило воткнет, и конфеты отравит, да еще и в полиции спектакль невинности разыграет?

Солнце стояло высоко, но Родиона озарило, словно звезданули колотушкой по затылку, о чем он немедленно доложил вслух:

– У нее был сообщник!

– Это самый просто вывод, – подтвердил Аполлон Григорьевич. – Но доказать его будет куда труднее. И позвольте один совет: логика – вещь замечательная, но жизнь куда мудрее.

Кровь быстрее побежал по венам, взгляд стал осмысленный, а барометр настроения уверенно показал «ясно». Ванзаров ожил: логика была верна, просто ей не хватило важного звена. Никуда госпожа Делье не денется. В другой раз подготовится основательно.

– Может, заглянем к приятелю Хомякова? – скромно предложил Лебедев. Уж больно не хотелось ему, чтобы труды дня пропали напрасно.

Юный сыщик с благодарностью принял дар.

Над сараем, размером с ангар для скромного парохода, красовалась гордая вывеска «М. Нечайкин, велосипеды, запчасти, ремонт, чистка и смазка». Для особо неграмотных с обеих концов фанеры подрисовали сооружения на двух колесах, в которых богатая фантазия могла угадать велосипеды. Амбарную дверь гостеприимно распахнули настежь. Из недр мастерской пахнуло чем-то керосинным. Ноздри чиновника полиции невольно ожили.

– Учуяли что-то? – спросил Лебедев, подтвердив смутное подозрение, что лишен обоняния начисто.

– Машинным маслом, вроде, – сказал Родион.

– Олеонафт! – криминалист расплылся в улыбке так, словно его ожидал нетронутый гарем.

На пороге объявился человек в расстегнутой рубахе и штанах, настолько грязных и заляпанных, что не родилось еще прачки, которая бы решилась взяться их отстирать. Руки, не переставая, терли кусок ветоши, не более чистый, чем костюм. Мастер и повелитель велосипедов отличался располагающим лицом, удивительно чистой улыбкой и белобрысыми ресницами. Ванзаров уже собрался выяснить обстоятельства, но Лебедев незаметно одернул его, шепнув, что тут подход нужен особый. Шагнув вперед, он сказал:

– Мы тут с другом поспорили у кого калоша лучше: у «Вангуарда» или «Элсвика»?

Отшвырнув несчастную ветошь, механик подступил и начал с жаром доказывать, что обе эти марки хороши, но вот «Рудж» или «Реллей» – это вещь.

Дальнейшая беседа прошла для Родиона, как в тумане. Двое взрослых мужчин принялись спорить о том, какая рама лучше – классическая Гумберта, иначе называемая «Даймонд», или «Квадрант», затем разгорячились о прочности труб, какие прочнее: тянутых холодным способом или по немецкой системе Манесмана. Затем обсудили, какие велосипеды лучше для русских дорог. Американские были отвернуты сразу по причине непрочности их деревянных ободов, австрийские – обсмеяны, немецкие презрительно названы «рухлядью», отечественные – смешаны с грязью, а вот английские признаны безупречными. Далее спорщики сошлись, что лучше седла Брукса ничего не изобретено, а также, что захват для ботинка на педали лучше делать крючком. Но камнем преткновения стали шины, механик считал, что двухтрубные нескользящие «Денлоп-Велш» – предел совершенства, а криминалист бился за пневматические однотрубные. Что-то еще говорили про обод Виствуда, но Родион отключился, слова превратились в однообразный гул.

Он снова уловил смысл, когда беседа коснулась абстрактных тем. Лебедев восхищался сеансом кинематографа, проведенном в Париже в мае, уверяя, что синематограф Люмьеров убьет мютоскоп Германа Каслера и даже кинетограф самого Эдисона. В ответ механик стал восторгаться международной выставкой автомобилей, на которой было представлено уже девять производителей, только подумать! Затем вспомнили недавний полет шара «Самоед» команды воздухоплавательного парка под командой поручика Семковского от Павловска до Шлиссельбурга и решили, что за полетами – будущее. После чего пришла очередь обсудить испытание спасательного пояса Розенблана, и саму идею выделять химическим способом газ в резиновую емкость при кораблекрушении. И даже побеседовали про освещение электричеством общественных мест города, каких набралось уже без малого пять тысяч. А под конец, когда от скуки Ванзаров не знал куда деться, Лебедев решил продемонстрировать трость. Но, как назло, вышла осечка. Механизм щелкал, выплевывая дым, и только. Пламя появилось с третьего раза.

Механик отер грязную ладонь об очень грязную штанину, протянул, и с нескрываемой симпатией сказал:

– Михаил!

– Аполлон! – не побрезговал рукопожатием Лебедев. – Паша Хомяков давно не появлялся?

– Да, ну его, такой чудак, – усмехнулся Нечайкина. – То живет неделями, ему даже койку поставил, а то пропадает где-то. И о чем только думает? В воскресенье гонки на циклодроме в Стрельне, Паша участвует в заезде на три версты, а тренироваться ленится, думает талантом взять. Как победить без тренировок? Или вот, вздумал крыс всякими ядами травить. А потом принес одну и начал ее воспитывать.

– Неужели? – успел опередить Лебедева юного сыщика, так и рвавшегося в бой. – Сам поймал?

– Говорит, купил у цыган. А цыганская крыса – это вещь! – сказал Нечайкин с таким уважением, будто речь шла об амурском тигре. – Ничего не боялся, мышьяк, как сало жрал. Паша кличку ей придумал забавную: Нос. И правда, похоже: Нос – как есть нос.

– Для чего купил?

– Дрессировать стал, представляете? Посадит в клетку, поит-кормит до отвала, а потом прицепит к прутьям электроды и ток дает. Но сначала какие-то духи подсунет.

– «Черная маска»? – встрял Ванзаров.

– Да кто их разберет, – удивился механик, – духи – не машинное масло, чтобы по запаху различать.

– Зачем же над животным измывался? – аккуратно спросил Лебедев.

– Это он розыгрыш готовил. Говорит, любовница хочет подшутить, вот и старался.

– Как зовут любовницу? – опять не удержался Родион.

– В такие дела, молодой человек, не влезаю. И вам не советую...

– А вчера что Паша делал? – спросил Лебедев.

– Такой чудной! – Нечайкин даже хлопнул себя по ляжке от избытка чувств. – Утром, как встали, оделся во фрак, сказал: «Еду с официальным поздравлением». А после одиннадцати вернулся, вбежал сломя голову, фрак стянул, колечко обручальное содрал, схватил узел, который давно припас, и давай переодеваться. Я во двор вышел, а как вернулся даже не узнал Пашку: парик нацепил рыжий дурацкий, да еще и бороду, и сюртук с рубахой, как у приказчика. Но мало того, вытаскивает коробку шляпную, сажает туда Носа, и говорит: «Ну, началось веселье, жди, к вечеру буду». Ускакал, как угорелый. До сих пор не появился... Аполлон, хотите, покажу подставку «Колумбия» для сбора и разбора колеса? Выменял недавно...

Сославшись, что в следующий раз обязательно изучит подставку и, просив кланяться Паше, если тот объявится, Лебедев стал прощаться. Механик горячо потряс его руку и холодно кивнул Ванзарову. Не понравился ему упитанный юноша: заносчив и в технике не понимает.

6

По раскаленному проспекту лошаденка плелась еле-еле. Пролетка непривычно мягко скользила по булыжной мостовой, так что никакого удовольствия от рытвин и ухабов пассажиры не испытывали. Лебедев заложил между зубов устрашающую сигарку, но пока еще проявлял милость и не прикуривал, а беззаботно насвистывал и поглядывал по сторонам, словно свежеприбывший турист, не забывая подмигивать хорошеньким барышням, прятавшим личики под кружевными зонтиками, что не мешало им стрелять в ответ глазками в роскошного господина. Ух, до чего длинно порою приходиться выражать столь скучное дорожное обстоятельство.

– А что, Аполлон Григорьевич, давно увлекаетесь велосипедами? – с уважением к безграничию таланта спросил Родион.

– Вот еще, больно надо. Сидишь, как на кочерге, задницу всю отобьешь, ноги прыгают, а руками, словно за лося держишься. Развлечение – нечего сказать.

– Откуда же вангурардов с реллеями знаете?

– Надо идти в ногу с прогрессом, юноша, – важно ответил Лебедев и наградил чиновника полиции победным взглядом. Аполлон Григорьевич поскромничал: он выписывал все научные, технические и спортивные журналы, резонно полагая, что криминалист должен знать не только, как отличить свежую кровь от клюквенного сока. Зато нескромно потребовал в оплату за труды взять его на визит к госпоже Хомяковой. Потому что только он сможет утешить женщину в таком горе, наверняка хорошенькую.

Ванзаров не возражал. После сегодняшних происшествий поддержка ему был, ох, как нужна. Поспорив с самим собой, он вообразил тип дома, в котором могли бы жить супруги Хомяковы. В этот раз интуиция не подвела. Роскошное строение на Владимирском проспекте подчеркивало нерядовой статус жильцов. Нужная квартира делила третий этаж еще с двумя.

Дверь открыло худенькое, неказистое существо в идеально чистом переднике и накрахмаленной заколке. Таких горочных заводят предусмотрительные жены, мужья которых не могут устоять перед женским очарованием, и держат их в ежовых рукавицах. Девушка покорно поплелась узнать, принимает ли госпожа Хомякова, и вернулась с благосклонным разрешением.

Шагнув в гостиную, Родион сразу узнал ее. Это была та самая жгучая брюнетка, что вчера обожгла неприязненным взглядом в салоне Живанши. Сегодня ее мнение относительно молодого человека, в плохо сидящем костюме, не изменилось. Даже появление у него за спиной статного красавца не помогло.

– Что вам угодно, господа? – спросила она вызывающим тоном на грани приличий.

Позволим на мгновение отвлечься, чтобы заглянуть в портрет, который успел составить для себя Родион. Анна Ивановна была женщиной маленького роста и больших возможностей. Принадлежала к редкому типу женщин, которые подчиняют себе любого не красотой, а природной волей. Решительность, умение командовать и требовать безмолвного подчинения прямо-таки горело в ней. Что же касается внешних данных, то даже вчерашний Ванзаров, не познавший васильковых глаз, не влюбился бы в маленькое личико, резко очерченный носик и вытянутые лезвием губки. При этом выбор ее туалета говорил о безукоризненном вкусе, покорности моде и больших средствах. В этот полдень на ней были костюм из голубого атласа: очень широкая юбка, ниспадающая большими расходящимися складками-стаканчиками, корсаж с маленькой волнистой баской из альпага, открытый спереди на рубашечку из плиссированного черного муслина, большой отложной воротничок, вроде пелеринки, из голубого же атласа, отделан по краям вышивкой. Ниже воротника у баски корсаж отделан старинными большими пуговицами по три с каждой стороны. Пышный рукав-ballon отделан бие из той же вышивки, вместо воротника – ожерелье из черного шелкового муслина. Просто очаровательно, не так ли?

Господа представились официально. Это не заставило хозяйку предложить гостям сесть. Сложив руки, она ждала, холодно и равнодушно, словно брезгуя незваными полицейскими. Отдуваться пришлось Родиону.

– Прошу извинить, Анна Ивановна, но у нас дурные известия, – сказал он.

Дама продолжала быть немой статуэткой. Юный сыщик невольно прикинул, что не очень высокому Паше супруга доходила бы до подмышки.

– Ваш муж Павел Николаевич найден мертвым...

– Как? – резко спросила она.

Вопрос был несколько неожиданным. Обычно в таких случаях спрашивают «когда» или «где». Ванзаров помедлил и ответил:

– Он погиб.

– Где можно забрать тело?

– Оно находится в полицейском участке, но потребуется еще официальное опознание...

– Хорошо, я сегодня же... нет, уже завтра поеду в Нижний. Благодарю вас, господа...

– Зачем туда ехать? – откровенно удивился Родион.

– По служебной надобности Павел отбыл в Нижний дней семь назад. Полагаю, это там случилось?

Хомякова держалась отлично. Словно речь шла не о муже, а домашнем животном, вроде собаки. Такая женщина на многое способна.

Получив немую поддержку от Лебедева, юный сыщик попросил разрешения присесть, разговор будет непростым. Анна повела плечом, словно предоставляя право неприятным гостям вести себя как угодно.

– Павла Николаевича вчера убили на Невском проспекте.

На этот раз Хомякова еле справилась с порывом, и опять спросила:

– Как?

– Почему это вас так интересует? – с очаровательной улыбкой спросил Лебедев.

– Что я должна еще спросить, по-вашему? – ответила она и упрямо повторила: – Как это произошло?

– Его закололи острым предметом в сердце, – пояснил Ванзаров.

– Значит, его убили?

– А что вы предполагали?

– Да хоть попал в дорожное происшествие на своем проклятом велосипеде, – наконец, показала она раздражение. – Когда это случилось?

– Около полудня.

– Благодарю вас, господа, и не смею более задерживать... Я приеду на опознание, куда укажите.

– Мы не закончили, – твердо сказал Родион, показывая силу полиции. – Вам придется ответить на ряд вопрос в связи со смертью госпожи Грановской.

К такому повороту Анна была не готова. Стальная маска рассыпалась, обнаружив напуганную, растерянную женщину. Ей потребовалось присесть.

– Аврору тоже убили? – тихо спросила она.

– К несчастью. Вчера утром вы были у нее с визитом и потому числитесь на подозрении.

– Что за глупость?

– А уж это позвольте нам решать, – заявил сыщик, перехватывая инициативу. – Что вы подарили Грановской?

– Букет цветов и скромный сувенир, у нее все есть.

– Почему подарили книжку для записей?

– Аврора сама попросила.

– В котором часу были с визитом?

– Где-то около одиннадцати.

– На лестнице дома Грановской или поблизости не встречали вот этого человека? – был предъявлен портрет трупа в парике.

Анна присмотрелась, чуть сузив глаза, видимо, страдая близорукостью, но отказываясь от очков, и тихо охнула:

– Это же Павел...

– Именно так. В маскарадном убранстве. Так встречали? У вас память цепкая.

Вдова скорчила неприятную гримаску, что должно было значить: «Уж я бы ему не спустила и в парике».

– Сколько пробыли у Грановской? – продолжил Ванзаров.

– С четверть часа, визит вежливости, не более.

– На столе в гостиной была коробка конфет «Итальянская ночь»?

– Вот уж чего не помню, – удивилась Анна.

– Как провели вчерашнее утро?

Характер начал возвращать утраченные редуты. Анны нахмурилась и строго спросила:

– Какое ваше дело?

– Лучше бы сказали, что встречались с любовником, но так как он женатый человек, у него дети, то ни за что не назовете его имя...

Блеф удался как нельзя лучше. Лебедев, тихонько сопевший по соседству, бурно задышал, а Хомякова уперлась в чиновника полиции растерянным и злым взглядом:

– За мной следили? Как посмели! Какая гадость! Что вы себе позволяете?

– Хватит, Анна Ивановна, – вдруг резко оборвал Ванзаров. – Дела нет до вашей личной жизни. Ставьте рога мужу, сколько хотите. Нас интересует только убийство. Поэтому отвечайте как на духу: кого можете подозревать в смерти Грановской?

Что-то сломалось в несгибаемой барышне. Будто обмякнув, Хомякова опустила глаза и сказала:

– Мы не были с Авророй лучшими подругами. Хотя знаем друг друга давно, еще со Смольного института. Она была непростым человеком, могла обидеть или выкинуть злую шутку. Но со мной всегда вела себя корректно. Где-то недели две назад мы встретились в кафе, и она, посмеиваясь, сказал, что на нее, возможно, готовится покушение. Я предложила обратиться в полицию, но Аврора сказал, что ей нравится быть в напряжении, жизнь для нее обрела новые краски. При этом намекнула, что в ответ готовит убийство и боится, что ее опередят.

– Вспомните подробно, – попросил Родион.

– Она сказала: «Смерть – это захватывающая игра, важно, кто успеет раньше».

– Вам не предложила принять участие?

– Аврора была далеко не глупой блондинкой.

– Неизбежный вопрос: кто же мог опередить Грановскую?

– Не имею ни малейшего представления, – ответила Анна, не пряча глаз. – Если Аврора стала играть в какую-то опасную игру – кто угодно.

– Например, ее любовник. Его-то вы знаете?

– Я знаю только, что Аврора могла позволить себе, все что хотела. Но имен она не называла, а вместе их не видели.

Аполлон Григорьевич, оставшись не у дел, уже давно осматривал интерьер гостиной. И было на что посмотреть. У мелкого чиновника с месячным жалованием рублей сто двадцать, стояла новенькая английская мебель, блестело серебро посуды и хрусталь люстры, а супруга могла одеваться в салоне Живанши. Откуда же такие средства? Ну, что тут скрывать, криминалисту все было ясно. Милейший человек и велосипедист Паша Хомяков имел теплое местечко, распределяя подряды городской Думы на дорожные работы. Кто-то назвал бы такие доходы «воровством», но воспитанные люди не будут столь категоричны. Они скажут – «умение жить и только». И, наверное, будут правы. Кормиться чиновнику за счет государства – не грех. А грех – забывать при этом начальство. Но уж в этом Паша был невиновен, судя по всему.

Заметив нездоровый интерес, Хомякова резко спросила:

– Вы что-то ищете?

Криминалист исторг улыбку очарования и спросил телефонный аппарат, но вот его в доме не оказалось. С невинной физиономией Лебедев развалился в кресле.

– Вернемся к вашему супругу... – только сказал Ванзаров, но ему не дали договорить.

– Наши отношения с мужем были прекрасными, что бы вам ни наговорили, – заявила Хомякова. – Может быть, в привычном смысле они выглядели странными, но нас устраивало. Паша не вмешивался в мою жизнь, а я – в его. Мы не мучили себя ревностью или подозрениями, но и не ранили самолюбие. Вы понимаете? И были счастливы. Его смерть – это чудовищное преступление. Убить такого добрейшего, отзывчивого человека, да еще и замечательного велогонщика – у кого только рука поднялась!

– Вот именно: у кого? – уточнил Родион.

– Я бы ему горло перегрызла, – просто сказала Хомякова. Невольно захотелось поверить, что она и на такое способна.

– Павел Николаевич перед смертью нес куда-то дрессированную крысу в шляпной коробке. Проверьте, все на месте?

– И проверять не надо. Попросил месяц назад – я дала.

– Вас не удивляет, что он дрессировал крысу в велосипедной мастерской, а вам сказал, что уехал в Нижний?

– У Паши было много причуд.

– В таком случае вас не удивит, что дрессированная крыса вашего мужа накинулась на госпожу Делье.

Тиски характера держали чувства намертво, выдало лицо. В душе Хомяковой словно вспыхнул фонарь, разогнавший тьму незнания и сомнений. Новость явно попала в какой-то важный нерв, но вот какой именно? Локоть криминалиста чуть задел ребро, но Ванзаров и так все заметил.

Спохватившись, что молчание становится слишком многозначительным, Хомякова отделалась все той же отговоркой о странностях мужа.

– Давно знакомы с Екатериной Павловной? – спросил Родион.

– Училась в Смольном.

– Значит, один круг? Прелестно! – и чиновник полиции изобразил светскую улыбку. – Кстати, мы подозреваем ее в убийстве Грановской.

Анна Ивановна уже собралась спросить что-то крайне важное, но, к несчастью, удержалась, и только заметила:

– Катя не стала бы это делать.

– Духу не хватило?

– Нет, не стала бы делать сама, а задурила кому-нибудь голову.

– Если правильно понял, вы не исключаете, что она могла организовать убийство Авроры Евгеньевны? – спросил Ванзаров.

– Я этого не говорила, – дипломатично ответила Анна, не особо скрывая жирный намек.

– В таком случае, вынужден спросить ваше мнение: для чего понадобилось благополучной женщине, матери двоих детей, счастливой жене и любовнице, убивать не менее счастливую и благополучную женщину? Они что-то не поделили? Или кого-то?

– Ах, я не знаю... – Хомякова резко встала. – Господа, я скверно себя чувствую. Мне предстоят трудные дни... Прошу меня простить.

Господа послушно повскакивали с мест. Родион даже слегка поклонился и сказал:

– Последний, но неприятный вопрос: кто любовница вашего мужа?

– Мы не вмешивались в личную жизнь.

Уже в прихожей, пока худосочная горничная возилась с замком, Ванзаров обернулся и спросил:

– Анна Ивановна, надеюсь, не собираетесь мстить кому-нибудь в ближайшее время?

– Если соберетесь, сообщите заранее, – вставил Лебедев с милейшей улыбкой.

Но Хомякова уже превратилась в беззвучную статую.

Выйдя на шумный Владимирский проспект, Аполлон Григорьевич первым делом сунул в рот сигарку, чиркнул тростью и жадно затянулся:

– Ну, и штучка, – сказал он, выпуская струю дыма, от которой шарахнулась мирная лошадь. – Темнит вдова, голову морочит. И что-то замышляет.

– Обратили внимание, что# у нее аккуратно прикрыто салфеткой на дальнем столике? – сказал Ванзаров, стараясь отвернуться от ядовитого облака.

– Иглы для шприца отличу с закрытыми глазами. И, кажется, виднелся кончик скальпеля.

– Для чего светской даме подобные игрушки? Выглядит она самым цветущим образом... А синильную кислоту в конфету впрыснуть такой иглой возможно?

– Легким движением поршня, – с хищной интонацией сказал Лебедев и добавил: – Вы теперь куда?

Криминалисту страстно захотелось продолжить путешествие, так любопытно было наблюдать за крепнущим умением юным чиновником полиции добиваться своего, но более всего – улизнуть от скучных дел, скопившихся в кабинете.

В дальнейших планах Родиона числился визит к загадочной мадам Гильотон, а для такого дела мудрый спутник был бы обузой. К тому же, настоятельно требовалось несколько минут одиночества. Сославшись на срочное дело и поблагодарив за неоценимую помощь, чем жутко опечалил Аполлона Григорьевича, Ванзаров отправился наводить порядок в рое жужжавших мыслей.

7

Храм уединенных размышлений был выбран в людном кафе. Юный сыщик уселся за дальний столик, в самом темном углу, и заказал черный кофе. Дождавшись, когда барышня-официантка принесла дымящуюся чашечку дивного аромата, и, сделав первый, самый вкусный глоток, он достал из сахарницы кусочек колотого сахара и положил на пустующем пятнышке стола. Огрызок был назван «Грановская». Рядом с ним оказались сладкие «Делье» и «Хомякова». Подумав, Родион добавил чуть в стороне сахарных «Гильотон» и «Живанши». Из крошки печенья, поданного к кофе, получился «Паша». После некоторых сомнений, вторая крошка была названа в честь доктора Карсавина. Чтобы закончить мусорить, добавил крошку «Адвокат».

Что же получилось? Чистейший беспорядок. Родион смотрел на соринки, и в голову ничего не приходило. Озарение что-то не спешило. И тогда он мысленно спросил совета у старика Сократа. Бородатый насмешник сказал: «Эх, Родион, учил тебя, а ты ничего не понял. Рассуждай и задавай простые вопросы!». И совратитель афинских нравов показал жирный язык.

Родион так и поступил.

«Что мы знаем наверняка?» – спросил он себя, и ответил: три женщины принадлежат одному кругу, знакомы с юности и не имеют особых забот. Что им делить? На первый взгляд нечего: денег у каждой достаточно, они не сестры – завещание общего быть не может. Все удачно замужем. Ревность, что кто-то увел лучшего мужа – отпадает. Любовники? Столь разумные женщины могут увлечься, но до определенного предела. Что же стало причиной, что одна из них была убита, а две других как-то причастны? Да еще и Пашу зарезали.

Родион приказал себе не спешить и разбираться по очереди. Вот простой вопрос: почему Делье не сообщила Анне Хомяковой, что их общая знакомая мертва? Ведь это самое естественное желание – поделиться горем с подругой. Однако Анна ничего не знала. Какой здесь простой ответ? Его не было. Опять тупик. Пока не будет ясна причина смерти Авроры, логику построить невозможно.

Что остается? Предположить, что причина и истина находятся настолько на виду, что их не замечаешь. Что это может быть? Произнеся это волшебный вопрос, Родион ощутил отблески прояснения. Если предположить, что причиной смерти Авроры стала сама ее благоустроенная, обеспеченная, безбедная жизнь, в которой развлечения приелись и желать нечего, потому, что все и так есть, остается только платья менять каждую неделю?

Родион быстро переставил сахарные объедки в треугольник.

Допустим, Аврора затеяла игру, которая пощекочет нервы, и предложила, чтобы кто-нибудь из подруг организовал ее убийство понарошку. Так сказать, нажал курок, но выстрел оказался холостым. А чтобы они согласились, пообещала со своей стороны сделать все, чтобы боялись умереть насильственной смертью. Тогда Хомякова и Грановская неизбежно в сговоре – они соучастницы преступления. Опасаясь за свою жизнь, не стали играть, а убили Аврору по-настоящему. Отравленную коробку, несмотря на всю логику любовника, могла принести как Екатерина, так и Анна. Это уже ясно.

Что делать с Пашей? Его могла убить только жена. Хоть и кажется невероятным, но духу хватило бы. Нет, не склеивается сахар. Екатерина не знала, что Паша убит, а Анна – еще и про смерть Грановской. Славный Нос сюда не лезет никаким боком, как ни старайся.

Крошки и кусочки были сметены в одну кучу. Но затем вперед был выдвинут «Аврора». Допустим, Грановская действительно планировала что-то вроде шутливого убийства. Насколько безопасного – знает только она, яды в коллекции были настоящие. Но для такого дела нужен помощник, он же сообщник. Кто лучше всего подходит на эту роль? Любовник. А кто у нас любовник?

И тут Родион подвинул песочную крошку по имени «Паша». Как безумно это выглядит, но единственный кандидат на эту роль – именно он. Не будет такая дама, как Грановская утруждаться поиском любовников где-то вдалеке. Она возьмет то, что рядом. А это – муж подруги. И удобно, и забавно. Но и Павел, судя по характеру, идеально подходит ей в «оруженосцы»: бесшабашный спортсмен, казнокрад и душевный человек. Что интересно: его стремительное возвращение и переодевание произошло после официального визита куда-то. Судя по визитной карточке – точно к Авроре Евгеньевне. И при этом она приказала Паше подготовить крысу и взять ее, когда пришло время. Время чего?

Родион приказал себе задать простой вопрос и ответил: Аврора готовила шутливое убийство... Делье. Добрейшего и умнейшего Носа специально заставили возненавидеть запах «Черной маски», которой пользовалась Екатерины Павловна. Значит, она не без оснований опасалась за свою жизнь? Это была не игра? Она ведь не случайно проговорилась: «началось». Это могло означать только одно: игра Авроры началась. И сразу закончилась не в ее пользу? Что-то здесь не так. Нужно ответить на другой простой вопрос: что должно было произойти?

Переодетый Паша с Носом заявляются в квартиру Делье якобы для передачи заказа из «Смерти мужьям». Екатерина открывает коробку, Нос, потерявший голову от аромата «Черной маски», бросается на нее. Дальнейшее зависело бы от крепости нервов. Но сильное потрясение гарантировано. Однако Паша не дошел. Если так планировалось, то понятно, почему его внезапно убили на Невском проспекте. «Защитник» Делье постарался. Хотя понятно очень относительно: неужели за безумную, но все-таки шутку с крысой, надо отвечать смертью? Возникает и другая сложность: Паша шел к Екатерине, зная, что она будет дома. Следовательно, она уже побывала у Грановской и сказала свои планы на день! Выходит, что коробка «Итальянской ночи» – от нее. А все остальное – притворство, как и предполагал!

Чашечка кофе опустела наполовину решительным глотком, Родион в возбуждении потер руки. Нельзя делать поспешные выводы, уже обжегся. Проверить логику на прочность.

Кто помог Екатерине убрать Пашу с дороги? Ее любовник, кто же еще. Он так хорошо знает Хомякова, что не спутал даже в маскараде. То есть тоже из «их» круга? Как ни дико, но лучшей кандидатуры на эту роль, чем Антон Сергеевич Грановский – не придумать. В противном случае остается предположить, что перспективный дипломат Делье владеет шилом, как каторжник. Он, конечно, тот еще, граф Монте-Кристо.

Если Грановский – любовник Екатерины, то он соучастник убийства собственной жены. Ради чего? Неужели между холодным и расчетливым адвокатом и рассудительной женой дипломата вспыхнули испанские страсти, в жертву которым надо было принести Аврору? Психология не верит и топает в гневе ногами. Не может этого быть. А раз так – не мог Грановский убить своего друга, о котором вполне искренние лил слезы.

Есть и другое логическое противоречие. Если Делье на самом деле пришла слишком рано, до визита Паши, тот сильно рисковала, что конфетами с синильной кислотой Аврора угостит кого угодно, да хоть самого перспективного дипломата. Это огромный риск. А если позже него? Тогда Аврора не могла знать, что Екатерина Павловна будет дома. Как быть с этим?

Логика не выдержала и треснула. Сахарные фигурки поменялись местами: теперь получился ломаный квадрат.

Если любовник Екатерины – Паша? Тогда вся история с крысой не клеится. Даже если Делье отравила Грановскую, зачем ей было приказывать срочно тащить куда-то Носа? И кто в таком случае убил самого Пашу? Не второй же любовник. Да и подстроить сцену в полицейском участке, чтобы Нос набросился на Делье «для отвода глаз», не смог бы и сам гений злодейства.

Может быть, в это замешан сам Карсавин? Помогает убивать своих же дойных коров, то есть пациенток, при этом остается в тени. Делье – наверняка его пациентка, зеркальце выдало, но способна ли она втравить своего же врача в такую заваруху? Только в одном случае: если доподлинно знала, что на нее готовит покушение Аврора. И потому попросила заколоть Пашу Хомякова на Невском. А сама занялась подругой. Однако заковырка в том, что доктор как раз в это время был сграбастан городовыми за езду на велосипеде.

Чтобы выйти из очередного тупика, надо было найти применение хотя бы сахарку «Хомякова», не говоря уже о «Гильотон» и «Живанши». Эти крошки были как-то замешаны в велосипедную кашу. Только как?

Внятных ответов не нашлось. Но юный сыщик ощутил особым органом, который вырастает с годами только у опытных сыщиков от долгой практики, что двигается в правильном направлении. Чтобы мозаика легла в четкий узор, не хватает нескольких песчинок.

Ванзаров допил кофе и безжалостно смахнул ладонью сладких помощников аналитического сыска.

8

Уж как понравился, так прямо бы и съела. Весь такой сдобный, аппетитный, сил нет, как хочется за щечку щипнуть или за какое иное привлекательное место. А глазки-то, какие хорошенькие, так и стреляет, шельмец, и весь словно свежеиспеченный калачик – упругий, крепенький да вкусный. Вот ведь, достанется кому-то такое счастье, будет им избалованная дура с приданым понукать, а он ведь ласковый – сразу видно, его же приручить ничего не стоит. Только теплом да добрым словом. А потом делай, что хочешь. Вот нарожать бы ему детишек, вышли бы славные: такие же пухленькие, симпатичные... А как бы с ним хорошо было выйти под ручку... Что за жизнь мерзкая...

Барышня Жгутова предалась горестным размышления, каких в женских головах встречается довольно много. Особенно, если родители не оставили никакого приданого, и жизнь заставила тянуть лямку dame de compagnie[3]. Она ведь тоже женщина, а, значит, счастья хочется.

Ничего подобного, приятного для себя, Родион не заметил в мрачном взгляде сухопарой дамы, затянутой в такое серенькое платье, что и описать невозможно. И лицо такое же серенькое, цепляло лишь нижней челюстью, тяжело выступавшей вперед, отчего казалось, что барышня готова укусить. Руки у нее крепкие, почти мужские, а прочие формы гладко незаметны. Влюбиться в этакое нескладное создание с первого взгляда, даже вчерашний Ванзаров и не подумал.

Мрачная барышня пропустила в гостиную, спросив лишь незнакомого гостя, назначено ему или сам пришел. Чиновник полиции признал, что не зван, и быстро изучил обстановку. Приемная сомнамбулистки и пророчицы более напоминала квартиру удалого гусара. На коврах изобильными гроздьями повисли кинжалы, сабли, ножи, кортики и какие-то диковинные режущие орудия, названия которых Родион не знал. Причем мужским духом и не пахло. Оставалось предположить, что мадам Гильотон неравнодушна к остренькому.

Серая барышня, к тому же хромоножка, заковыляла к диванчику, очевидно, для посетителей, подхватила куски кожи и сапожным шилом принялась прокалывать их для какой-то надобности левой рукой. Трудно было отвести взгляд от этого зрелища.

– Ванзаров пришел? – послышался приятный, грудной голос из-за занавески.

Как это понимать? Ждать его не могли, он наметил визит только час назад и даже Лебедеву не сказал. Неужто и впрямь провидица...

Кивком милой головки, все-таки речь о даме, будем снисходительны, гостю указали, куда следовать.

В комнате сомнамбулистки не было ничего, что подчеркивало бы ее особый статус среди смертных. По правде сказать, там вовсе ничего не было. Стены покрыты обоями в серый тон, окна завешаны грязноватым тюлем. Из мебели – софа для удобного лежания и массивное кресло. На полу – подсвечник с оплывшим огарком. И никаких предметов магии. Даже завалящего скелета или чучела летучей мыши не нашлось. Пахло самым обычным папиросным табаком, а вовсе не волшебными ароматами.

– Разочарованы?

Ослепила вздыбленная копна огненно-рыжих волос. Пришлось призвать на помощь васильковые глаза Софьи Петровны, чтобы побороть внезапно подступившую слабость. Так хороша была мадам Гильотон. Честно говоря, насколько хороша она была, Родион разобрать не смог, потому что ощутил от стройной женщины такой неудержимый порыв плотского желания, что... Трудно объяснить, как такое возможно. Женщина в глухом черном платье не делала никаких соблазнительных движений, не показывала ножку, не манила пальчиком, и тем не менее... Следовало иметь кованую выдержку, чтобы не думать только об одном. Ну, к счастью васильковые глазки были на страже.

Видимо, зная свою силу, мадам Гильотон бессовестно рассматривала гостя.

– Сколько мне дадите?

Голос ее проникал куда-то в солнечное сплетение и тянул за собой.

Родион заставил вспомнить холодное тело Авроры и стеклянную улыбку Паши. Наваждение пропало. Чиновник полиции был во всеоружии и смог даже составить мгновенный портрет.

– Около двадцати пяти, – невежливо ответил он женщине.

Мадам Гильотон печально улыбнулась:

– Спасибо за комплимент, мне девяносто пять.

Для такого дряхлого возраста барышня, на удивление, неплохо сохранилась, наверняка заметил бы Лебедев, и добавил бы еще кое-чего о применении таких исключительных форм. Но Ванзарова интересовало другое:

– Откуда знаете меня?

– Видела вас во сне...

– За что такая честь?

Рыжая мадам в черном легла на кушетку, приняв довольно соблазнительную позу, прикрыла глаза, и сказала:

– О! Вы еще не знаете своей силы... Я хочу узнать вас получше...

Появилась папироса в мундштуке. Не открывая глаз, она прикурила от подсвечника, затянулась и выпустила изящную струйку дыма.

– Я вижу, вы поступили в департамент полиции два года назад...

Родион бесцеремонно уселся в единственное кресло, и стал терпеливо выслушивать монотонный, тягучий голос. Как ни странно, но мадам знала о его биографии много, слишком много, но несколько однобоко, словно пролистала личное дело в канцелярии департамента.

– Вижу участок... – сказал она и резко открыла глаза. – Туман, дальше не могу пройти.

Осталось предположить, что и тут пристав постарался: напустил такого, что и бедной ясновидящей не пробраться.

– Если вы так хорошо обо мне осведомлены... – начал Ванзаров, но его одернули.

– Я вас не знаю, мне говорят высшие силы... Я лишь слепая, которую ведут куда-то... Когда-то давно, в детстве, в нормандской деревушке, где я родилась, я впала в летаргический сон. Никто не мог пробудить меня двое суток. Но когда очнулась, то стала видеть картины будущего и прошлого. Они приходят ко мне, стоит лишь закрыть глаза... – дама стряхнула пепел демократично на пол. – ... Никто не знает, что это такое. Мой феномен изучали выдающиеся доктора Шарко, Ришар, Дебе, даже сам профессор Эленбург пытался разгадать эту тайн. Но все напрасно. Возможно, потому, что я происхожу из рода Стюартов... Мой дар – это мое проклятие. С ним так тяжело. Когда я предсказала Наполеону III поражение при Седане, он высмеял меня, а потом просил прощения со слезами. И так было со многими. Турецкий паша обещал отрубить мне голову, если предсказание о Балканской войне не свершится. А потом осыпал золотом и наградил турецким подданством. И вы не верите в мой дар...

Рожденная во Франции турецкая подданная из рода шотландских королей на удивление чисто говорила по-русски. Вернее, говорила, на родном языке. Чиновнику полиции это сильно мешало быть доверчивым.

– Если так, то вы знаете, зачем я пришел, – сказал он.

– Как это примитивно. – Гильотон отшвырнула окурок в дальний угол. – Ванзаров, вам надо понять главное. Человек – это жалкий комочек, песчинка, которая носится в потоке всемирного хаоса. Вы обречены, если не примите условия сил, значительно превосходящих человека. Вы бессильны противостоять их зову. Но как только покоритесь им, ощутите, какая мощь наполняет вас. Вы сможете не только раскрепостить свою сексуальную энергию, но и получать высшее удовольствие от своего человеческого естества. Хотите ли вы этого? Готовы вы ли пройти путь к своему сокровенному? Знаете ли вы, какие блага и наслаждения ожидают вас?

– Госпожа Гильотон, хоть вы и подданная Османской империи, но находитесь на территории Российской. А значит, должны исполнять ее законы...

– Как вы скучны, Ванзаров...

– В котором часу были с визитом у госпожи Грановской?

Гильотон оценила, что ее чары расходуются напрасно, юноша совершенно непробиваем, хоть и разгоряченный девственник, скинула ноги с кушетки и приняла строгую позу.

– В половине одиннадцатого, господин полицейский.

– Сколько пробыли?

– Недолго.

– Что подарили?

– Шар, через который можно найти путь к высшим...

– Видели на столе торт или коробку конфет?

– Я не замечаю мелочей жизни.

– А жаль. Но раз предугадываете будущее, видите прошлое и даете советы историческим личностям, не может ли сыскная полиция рассчитывать на вашу помощь?

– Если это будет угодно силам...

– Скажите, кто убил Аврору Грановскую?

Сомнамбулистка зарядила мундштук свежей гильзой, все-таки общение с высшими силами требует много табака и, дымя в лицо гостя из полиции, сказала:

– Я предупреждала Аврору об опасности.

– О какой именно?

– Мне приходили сны, в которых она падала в пропасть. Это дурной знак.

– Она была вашей подругой?

– Грановская пришла ко мне за помощью и спасением... Ее удушал страх.

– Боялась за свою жизнь?

– О нет! Она погрязла в вещах и удобствах, в развлечениях и наслаждениях, у нее был достаток и благополучие, милые дети и прекрасный муж. Это рождало страх и тоску. Ей казалось, что высшие силы могут сдуть счастье, как песок сдувает ветер. Ей было страшно потерять все в одно мгновение. Она превратилась в рабу вещей, но ей хотелось освободиться от этого страха. Высшие силы смеялись над нею и отомстили за непокорность.

– Простите, я не понимаю, – беззастенчиво признался Родион.

– Она мучалась от ярма вещей и семьи, ища спасение в любви и смерти. Но высшие силы не приняли ее жертву. Она опоздала.

Мужественно вдыхая табак, от которого с таким трудом отвыкал, Родион прокашлялся и сказал:

– Высшие силы в кандалы не закуешь. Произошло убийство. И его совершил человек из плоти и крови. Кто мог это сделать?

– Я знаю, что будет, но мне не дано видеть детали, – уверила ясновидящая.

Какая досада, а ведь следствию как раз и важны мелкие детали вроде конфет. И куда смотрят высшие силы? Стараясь держаться серьезным, Ванзаров спросил:

– Как вы узнали, что Грановская мертва?

– Сегодня она пришла в мой сон и попрощалась... Утром я телефонировала ее мужу, он подтвердил, что мне было известно и так.

– Не могли бы спросить у нее: кто ее убил? Или хоть кто подарил отравленные конфеты?

Бесчувственного полицейского наградили струей дыма и фунтом презрения:

– Я не общаюсь с мертвыми. Вы не по адресу...

Сомнамбулистка потеряла к гостю всякий интерес. Родион уже собрался податься из волшебной комнаты на жару Литейного проспекта, как вдруг приметил на безымянном пальчике интересную змейку.

– Оберег, что ли, носите? – спросил он.

– Ах, юноша, как мало теперь уделяют внимание достойному образованию... Это не оберег, а уроборос, древнейший и самый мощный символ высших сил, которому подчиняюсь я. Символизирует вечный подъем и упадок сексуальной энергии, возгорание и гибель любви, огонь страсти и холод ненависти. Вам хоть ясно?

Такую лихую трактовку гностического знака Родион слышал впервые. Скорее всего – выдумка самой ясновидящей.

– Премилое колечко, я бы от такого не отказался. Не продадите?

Гильотон внимательно изучила простое и свежее лицо юноши, который пытается быть сильным мужчиной.

– Его надо заслужить... Это знак тех, кто вместе со мной принес клятву верности высшим силам, дарующим нам радость... Впрочем, для вас дорога не закрыта.

– Я подумаю, – пообещал Ванзаров, извлекая известный снимок. – Павел Николаевич Хомяков тоже принес им клятву?

И хоть на снимке лицо трупа выглядело так, словно человек слегка навеселе, Гильотон встревожилась и спросила:

– С ним что-то случилось?

– Об этом я вас должен был спросить, вы же сны видите. Разве он к вам не являлся?

По напряженному молчанию было ясно, что этот вопрос высшие силы обошли непростительным молчанием.

– Хомякова убили вчера, примерно в одно и то же время, что и Грановскую, – сказал Родион. – Он был вашим адептом, наверное, часто бывал здесь, рассказывал что-то. Мне будет полезна любая мелочь. Кто мог его убить? Кому это было нужно?

– Чудовищно... – только смогла выговорить Гильотон. – Это какая-то дикая нелепость. Паша – добрейшее существо...

– Аврора Евгеньевна была его любовницей?

– Прошу вас, господин Ванзаров, мне надо побыть одной...

Мадам нервно снаряжала мундштук. Но необъяснимым, нелогичным образом Родион понял, что на этот раз угадал. Точнее – Гильотон это подтвердила особой игрой мимики.

– Если что-нибудь вспомните важное, сообщите мне в 4-й участок Казанской части, – сказал он, поклонился и вышел.

Мрачная компаньонка по-прежнему занималась шилом. Еще при входе Родиону показалось, что заметил кое-что любопытное. Тогда было некогда. Но и теперь разум не успевал за интуицией. Юный сыщик поторопил его, быстро, но внимательно осмотревшись. И пока не выпроводили вон, все-таки успел заметить за тахтой край шляпной коробки, отделанной атласом в белую и синюю полоску. Но что удивительнее всего – среди разного оружия скромно пряталось крохотное зеркальце. Если не знать, что это такое, ни за что не обратишь внимания.

Штора, отделявшая комнату сомнамбулистки, отскочила в сторону.

– Ванзаров... – позвала мадам, не вынимая мундштук. – Хотите знать свое будущее?

Чиновник полиции вежливо поклонился. Все-таки высшие силы, мало ли что.

– Я видела сон недобрый для вас... Опасайтесь за свою жизнь... Опасайтесь женщин со светлыми волосами... Вы можете не увидеть рассвет третьего дня... Улыбайтесь, сколько хотите, но имейте это в виду, – сказала прорицательница и скрылась с глаз.

Занавески колыхнулись послушными привидениями.

9

Величественное здание Министерства иностранных дел занимало часть Дворцовой пощади. Решать судьбы Европы и мира было удобно: перебежал площадь – и уже на приеме Его императорского величества. Правда, пока иностранные дела страны обходилась без венценосца, но и наследника престола было достаточно. Коронация была отнесена на май будущего года, пока не кончится траур по императору Александру III.

Состроив строжайшую личину, на какую был способен, Ванзаров потребовал от министерского швейцара немедленно вызвать титулярного советника Делье, для которого прибыла конфиденциальная депеша из французской миссии. Дедушка в золоченой ливрее и ухоженных бакенбардах отправился выполнять поручение с достоинством британского пэра. А вот надежда русской дипломатии слетела с мраморной лестницы сломя голову, так было любопытно, что за послание адресовано ему. Но, увидев чиновника полиции, Делье несколько оторопел.

– Родион Георгиевич?! Что вы здесь делаете? – брякнул он и тут же поправился: – Как я рад вас видеть... Простите, тут для меня депеша...

Пришлось развеять сладостные мечты. Ванзаров попросил уделить ему несколько минут, без дальнейших уговоров подхватил под локоток, облеченный идеальным сюртуком, и выволок на площадь.

– Этот разговор должен остаться между нами, – предупредил он.

– Что-то случилось? – встревожился Ипполит Сергеевич.

– И да, и нет. Моя единственная задача – спасти вашу карьеру. Понимаете?

Делье напрягся, как конь перед забором, и сдавленным голосом предложил располагать им, как будет угодно.

– Благодарю, я знал, что вы разумный человек, – обнадежил Родион и, не давая передышки, почти приказал: – У вашей жены есть любовник...

Ипполит Сергеевич только крякнул.

– Ваши ответы сугубо конфиденциальны. Помните, я сражаюсь за ваше будущее.

– Да, – только и вымолвил Делье.

– Кто он?

– Нашему браку уже четвертый год, у нас чудесный сын, и вскоре меня пошлют в одну из наших миссий в Европе. И в таких обстоятельствах... – Делье замялся.

– Я помогу: вы не мешаете друг другу. Вернее, смотрите на все сквозь пальцы. Вы – на ее любовника. Она – на вашу пассию. Если все останется в тиши, никакого вреда карьере. Надо взять от жизни все, пока суровая лямка дипломата не скрутила по рукам и ногам.

По дипломатическому молчанию Родион понял, что попал в яблочко, в его самую гнилую сердцевину.

– Скажу больше, ее любовник и дама вашего сердца – из круга ваших друзей, так сказать, людей одного круга. Не будете же вы заводить содержанку из курсисток. Да и Екатерина Павловна побрезгует гусаром или купчиком.

Этот удар разнес яблочную сердцевину в труху. Делье молчал.

– Помогу еще: это Грановский или Хомяков? А может быть, кто-то третий? Поймите, ваше молчание грозит не только вам. Могут погибнуть невинные люди.

– Я не знаю, – буквально вытолкнул из себя признание Ипполит. – Это действительно так. Я не знаю, кто он. Поверьте, я не слепой. Впрочем, Екатерина, кажется, тоже знает обо мне. Но мы воспитанные люди, смогли найти форму общения... Возможно, я здороваюсь с любовником моей жены в нашем клубе велосипедистов, наверняка, он бывает у нас дома. Но я не делаю из этого проблему. Понимаете?

– Что думаете о страхах вашей жены? Вчера Екатерина Павловна убеждала, что ее хотят убить?

Ипполит Сергеевич расцвел обворожительной улыбкой:

– У женщин бывают такие дни, когда... Вот женитесь, узнаете... Позвольте, о гибели кого вы говорили?

Родион стремительно прикинул: Грановского вчера явно не было в клубе, ему не до того. Но почему промолчала сама Екатерина? Это не объяснимо доступной логикой.

– Вы ничего не знаете? – спросил Ванзаров и, не дожидаясь согласия, сказал: – Вчера была убита Аврора Грановская. Когда вы у нее были?

– Какой ужас! – воскликнул молодой дипломат. – Этого не может быть... Я же заезжал к ней в половине десятого... Как?

– На столе коробку конфет не замечали?

– Да какие конфеты! Поцеловал изменнице руку и отбыл на службу... Занудная церемония, не больше... Каждый год одно и то же... Но почему же...

– Почему Екатерина Павловна ничего вам не сказала?

– Это какая-то бессмыслица, – беспомощно заявил Ипполит. – Не могу в это поверить.

– Придется. Как и в смерть Павла Хомякова.

Делье остановился с некрасиво приоткрытым ртом:

– Это глупая шутка?

– К сожалению, нет. Его убили ударом в сердце на Невском проспекте.

К счастью, дипломатическая выучка еще не въелась глубоко, вся гамма чувств – от неверия, до признания, прокатилась по холеному личику. Ипполит Сергеевич считал и рассчитывал, как эти события мгу отразиться на карьере, прямой опасности не нашел, но счел нужным подстраховаться, а потому сжал локоть чиновника полиции и шепотом спросил:

– Что мне делать?

– Как следует поговорить с Екатериной Павловной, – посоветовал Родион. – Выяснить, кто именно ее любовник.

– Это так важно?

– Не представляю, как молодого дипломата пошлют в миссию, если его жена будет отбывать каторгу по обвинению в убийстве...

Родион готов был поклясться, что по телу дипломата пробежала нервная дрожь. А может, показалось.

– Вы полагаете, что Катя... Аврору... – запнулся Ипполит.

– Именно так. От вас зависит вырвать доказательства ее невиновности...

– Сделаю все, что смогу.

– Напомните, что подарили Авроре Евгеньевне?

– Великолепный подарок! Подробное рассмотрение Балканской политики России.

– Жду вас завтра в участке... Да, и вот еще что: Грановский левша?

– Он оберукий, – сказал Делье, так и не подобрав иного слова. – Показывал в клубе фокус: писал двумя руками одновременно. Забавно...

– Раз у нас вышла искренняя беседа... – Родион сделал паузу для понимания значительности момента. – ...Позвольте узнать, что за кольцо со змейкой носите? Масонский знак?

Ипполит замялся.

– А я надеялся, что мы откровенны... Жаль...

– Меня обучили нагнетать... сексуальный заряд, – совершенно серьезно сказал Делье. – Кольцо запечатывает его. Оно связывает высшие силы космоса с моим естеством в единый жгут, как змея, кусающая хвост. Мужская сила значительно укрепилась. Можете проверить...

Проверять Родиону вовсе не хотелось, но в силе мадам Гильотон убедился наглядно. Такая женщина добьется, чего угодно руками оболваненного мужчины. Не зря попала в сахарный пасьянс. Следовало бы усомниться в светлом будущем русской дипломатии, но юному сыщику было не до этого. Закрутившись, он совсем забыл, что Софья Петровна могла телефонировать в участок. Быстро простившись с дипломатом, в котором была запечатана сексуальная энергия, Ванзаров кинулся за извозчиком.

10

Тот, кто хоть раз приглашал даму на свидание, знает: самое сложное придумать, чем ее развлечь. Родион столкнулся с двумя бедами сразу. Первое свидание может стать и последним, если Софье Петровне будет скучно. Угадать вкусы девушки, так мало зная ее, – задачка похлеще обнаружения законов мироздания. Чиновник полиции с ужасом понял, что понятия не имеет, как доставить барышне удовольствие. Невинное, разумеется, и без всяких грязных смешочков, пожалуйста...

Нельзя же примитивно гулять по Невскому или в парке прохлаждаться, к тому же, барышня может не захотеть афишировать их знакомство. Оставалось выбрать развлечение из тех, что предоставляла столица. Выбор был велик, но сложен.

Например, открылся музей-паноптикум. Среди прочих тысячи забавных новостей в нем показывали мальчика-великана Карла Ульбрихта. Двенадцати лет отроду, он весил уже четыреста фунтов и достиг роста двух аршин четырнадцати вершков. Также там были представлены русские лилипуты, укротительница змей г-жа Башкирова и анатомическое отделение, в которое пускали только взрослых. Вход стоил тридцать копеек, а для дам – и вовсе гривенник. Прикинув, как небесная Софья Петровна будет пугаться всякой гадости, которую демонстрировали на потребу невзыскательной публики, от этой идеи Родион отказался. Лучше уж в кунсткамеру сводить.

Далее по списку следовал ресторан. Уж если приглашать барышню на первое свидание, то не в какой-нибудь трактир, где чего доброго случится безобразие, а к самому Палкину. В этом знаменитом заведении сегодня вечером обещали приличный обед. Предполагались: суп-крем «де воляй», «студень царская» из стерлядей, филе «Ришелье» под соусом перегю, жаркое из фазанов и мелкой дичи, а на сладкое – парфе б la Соловьев. Прием блюд услаждала игра струнного оркестра лейб-гвардии Преображенского полка под управление капельмейстера. Стоил такой обед на две персоны чрезвычайно дорого: пять рублей. Родион и от этого решил воздержаться потому, что к обеду полагалось неограниченное количество водки. Он хоть знал меру, но мало ли что, все же первое свидание, а тут – водка. Рюмка-другая пролетит, и не заметишь. А что подумает барышня? Подумает: пьет чиновник полиции, как лошадь, нечего с ним водиться.

Оставались развлечения духовного порядка, например концерты и спектакли. Но в этом лесу Родион плутал, как беспомощный козленок. Не то, чтобы он совсем не отличал оперу от драматического театра, а их обоих от варьете, но проку в них не видел никакого, а потому не интересовался. Правда, слышал, что в столицу приехал с гастролью замечательный негр, имевший бешеный успех у публики. Соль номера была в том, что негр пел, под конец чихал, и из носа вылетали настоящие искры. Но зажгут ли эти искры нужный костер в сердце Софьи Петровны? Грызли сомнения.

И тут на глаза замученному юноше попался газетный заголовок: сегодня вечером знаменитому и непобедимому борцу Моору, которого величали не иначе, как «Еруслан Лазаревич XIX века», между прочим, бросал наглый вызов некий Робине. Вызов был составлен в грубой форме, на кону стояло пятьсот рублей, а потому зрелище обещало быть чрезвычайным. Судьба свидания была решена. И как раз вовремя.

Чиновник Матько, хитро смежив глазки, сообщил, что господина коллежского секретаря просят к телефону приятная дама. Ангельский голос, как показалось разгоряченному юноше, выяснил: нет ли у Родиона Георгиевича срочных дел или обязательств, и будет ли ему удобно... Родион чуть копытом не бил от нетерпения, хорошо, что копыт от природы не досталось, и сдержанным тоном сказал, что им можно распоряжаться, как будет угодно. А Софье Петровне было угодно, чтобы кавалер забрал ее от Соколова.

В панике Родион стал лихорадочно соображать: полагаются ли конфеты или цветы на первом свидании, потом плюнул, в спешке прошелся платяной щеткой по местам, которые достал, и кинулся за извозчиком.

Из парадного подъезда меблированных комнат выпорхнула на Невский такая красавица, что у Родиона дух перехватило. «Неужели эта роскошная дама будет со мной на свидании?» – остатками мозгов подумал он. И свихнулся окончательно. И было от чего.

Софья Петровна постаралась. Она предстала в костюме из плиссированного газа цвета «маис» на чехлах из тафты того же цвета, широкая юбка-клош без всякой отделки и корсаж, надеваемый вниз, перед его свободно задрапирован белым, широким кружевом, образующим на спине род берта, и ниспадающий на рукава в стиле «жокей». Пышные, короткие рукава-ballon были украшены изящными бантами из черного атласа на плечах и у локтя. Талию схватывал черный атласный кушак, воротник-рюш из черного газа, отделан вместо шу – пунцовым маком. Длинные белые перчатки и большая шляпа из соломы, отделанная плиссированным газом цвета «крем», с пунцовым маком и зеленью. Изящный зонтик из шелкового газа цвета «маис» завершал впечатление. Есть от чего задохнуться, не правда ли...

Скатившись с пролетки, одион Родион припал к ручке и ощутил аромат каких-то новых и свежих духов, ему неизвестных.

– Что мы будем делать? – с милой улыбкой осведомилась Софья Петровна, радуясь произведенному эффекту и стараясь незаметно унять разгоряченное дыхание, словно от торопливых сборов.

Чиновника полиции охватила паника, ему показалась, что выбор неверен и вести даму на борьбу – верх безумия, надо что-то придумать. Родион краснел на глазах, рискуя обогнать цветом маки платья, но ничего не мог выдумать, кроме как предложить:

– Не изволите отужинать в «Палкине»?

Хорошенькие губки слегка надулись, васильковые глазки подернулись печалью, и Софья Петровна с мягкой нежностью намекнула, что вечер в ресторане – это не то, о чем может мечтать девушка.

– Ну, тогда поедемте в Измайловский сад, там сегодня французская борьба, замечательные атлеты, – в отчаянье проговорил кавалер, ожидая, что вот сейчас прогонят совсем.

Софья Петровна обрадовалась искренно. Войдя в пролетку, как принцесса на трон, потеснилась, чтобы и Ванзарову нашлось местечко. К ужасу и восхищению Родион ощутил, как теплая и мягкая часть женского тела доверчиво прижалась к его ляжке. Из-за тесноты, разумеется. Без пошлости, попрошу...

Ну, так вот... О чем мы? Ах, да... Софье Петровне мало показалось этакой пытки, и она устроила свою ручку под локтем чиновника полиции. Родиона кинуло в кипящий котел, из которого он вынырнул помолодевшим, хотя куда уж больше.

Пролетка тронулась. Хитро подмигнув, Софья Петровна сказала:

– Ну, кавалер, развлекайте меня...

Блея и заикаясь, Ванзаров начал плести околесицу о погоде и международной политике, Абиссинскому вопросу и Балканскому вопросу, но барышне стало скучно.

– Лучше расскажите, как ищете тех страшных преступников, что зарезали кого-то на Невском и бедную женщину отравили.

Чиновник полиции объяснил, что дело очень темное. Но скорее всего убийца – ближайшая подруга погибшей, хотя не все так просто, и за ней, возможно, кто-то стоит. Что же касается юноши, то здесь пока полный туман: известно, что он велосипедист, но и только.

С глазами, полными восторга, как показалось Родиону, кому же еще, Софья Петровна потребовала подробностей, до которых женщины большие любительницы. Не называя имен, Ванзаров удовлетворил ее любопытство. После чего барышня стала щебетать не умолкая. О чем она говорили дальше, Родион не помнил. Как не помнил, что происходило на ринге, и кто выиграл. Несмолкаемый шум, публика, надрывающаяся от восторга, ароматы пота и опилок – все это осталось смутными мазками. Потому что главная картина была так хороша, что кроме нее ничего не хотелось знать: все те же васильковые глаза. А вы что подумали? Надо же войти в положении Родиона, в самом деле.

Вечер пролетел, как одно мгновение. Софья Петровна яростно болела, хлопала и даже свистнула в два пальца, чем умилила несказанно. Родион бегал за прохладительным лимонадом, за пирожным, еще за какой-то прихотью, но это было в удовольствие. Он готов был к разгулу до утра, с цыганами и медведями, или как там полагается, когда душа рвется наружу. Но Софья Петровна благоразумно попросила отвезти ее назад.

Ступив на тротуар Невского, она взяла его руку и сказала:

– Вам, Родион Георгиевич, очень бы пошли усы.

Ванзаров обещал завести их не откладывая, прямо с утра.

А дальше случилось невообразимое: барышня, чуть приподнявшись, чмокнула разгоряченную щеку.

– До завтра? – спросила она, улыбаясь. – На этом месте. Только теперь я вас повезу. Ну, прощайте... Спокойной ночи...

Родион пролепетал вежливую абракадабру, а потом еще с полчаса торчал, приходя в себя. Пока мутные фонари газового света перестали плясать перед глазами радостными солнышками. Опустошенный душевно и материально, так что даже не осталось полтинника на извозчика, юный сыщик побрел к себе домой на Садовую.

Так хорошо ему никогда не было. Он пообещал запомнить этот волшебный вечер до самой смерти.

11

Посредине всей Большой Конюшенной улицы стараниями городской Думы разбит узкий бульвар с хилыми деревцами. Для удобства публики кое-где расставлены деревянные скамейки. В этот час прохожих почти не осталось. Младший городовой Ермилов, поставленный в ночной пост на угол Невского, приметил, что на одной из скамеек виднеется нечто белое. Но интересоваться не стал.

При очередном обходе через четверть часа, Ермилов разглядел, что пятно было светлым платье. Барышня, прилично и даже богато разодетая, судя по всему, наслаждалась вечерней прохладой и белой ночью. Городовой не стал ее беспокоить. Мало ли что: поссорилась с мужем, вот и гуляет. Ведет себя тихо, без безобразий, не пьяная. Порядок не нарушен – это главное.

До утра городовой еще раз пять проходил мимо, посматривая и прислушиваясь. Ветерок играл цветочками на соломенной шляпе и оборкой платья, но барышня не шелохнулась, сидела так покойно и невозмутимо, что Ермилов не решился беспокоить. Рассвет она встретила на скамейке. Пока к городовому не пришла утренняя смена.

Ермилов доложил старшему городовому Семенову, что ночь прошла без происшествий, вот только дамочка странная на скамейке.

Семенов глянул, внутри у него что-то екнуло, и он торопливо зашагал к середине бульвара. Сменяемый поспешал следом.