Смерть на коне бледном

Смерть на коне бледном

Я горжусь тем, что перед лицом опасности способен оставаться хладнокровным и замечать то, чего не увидел бы обычный человек. И все это благодаря военному прошлому и профессиональной медицинской подготовке. Когда к нам на порог пожаловал Сэмюэль Дордона из иностранной медицинской миссии Евангелической церкви, я внимательно оглядывал Бейкер-стрит. Так же пристально я следил и за его уходом. По части бдительности я старался не отставать от моего друга, Шерлока Холмса. Разумеется, театральные гастроли майора Патни-Уилсона были просто смешны и, вместо того чтобы сделать его незаметным, вызывали подозрения. Тем не менее никто не преследовал нашего гостя на улице, и ничье внимание он не привлек.

В Карлайл-меншенс Шерлок Холмс непременно обнаружил бы слежку. Однако опасения были напрасны. Конечно же, потом мы выяснили, что за окрестностями тогда наблюдал сержант Альберт Гиббонс, но он действовал в наших интересах и доложил бы, если бы за нами увязался шпион. И в гражданской, и в военной полиции служат так называемые сотрудники в штатском, они не носят формы. Вот и Гиббонс сражался на этом невидимом фронте.

Холмс вел себя так, словно нам ничего не угрожало со стороны Морана и его сообщников. Я же, увы, полагал, что любому человеку свойственно остерегаться опасности. Но есть люди, для которых в риске кроется смысл бытия, и они намеренно поддразнивают недругов. Подобные смельчаки ищут дуэли, когда легко можно решить дело миром. Именно к такой категории относился Холмс.

Несомненно, Роудон Моран теперь считал нас врагами. Однако Селлона убил не он. Полковник числился в списке пассажиров лайнера, который причалил в Фуншале на Мадейре за пять дней до гибели капитана. Холмс справился у клерка пароходной компании, который знал Морана в лицо, и тот подтвердил факт его присутствия на судне. До Лондона было слишком далеко: по крайней мере три дня морем и еще два на трансконтинентальном экспрессе из Лисабона — полковник не успел бы добраться до Англии к тому моменту, когда застрелили Селлона.

— И потому Рамон не приехал, — с ехидной усмешкой сказал Холмс.

— Прошу прощения?

Со дня убийства капитана прошло два дня. Мы попивали виски возле камина, огонь почти догорел.

— Рамон. Иностранец, который собирался снять квартиру напротив Карлайл-меншенс. Ту самую, откуда, по мнению Лестрейда, стреляли. Этот джентльмен так и не появился в Лондоне. Вы, конечно, заметили, что «Рамон» — анаграмма имени Моран? Очень просто и совсем по-детски.

Я и внимания на это не обратил, потому что ум мой был занят совсем иными вещами, тем не менее счел за благо ответить:

— Да, разумеется.

— Моран не мог убить Джошуа Селлона: не успел еще добраться до Англии. И именно поэтому дразнит нас этой анаграммой. Полагаю, нынче полковник редко марает руки и совершает убийства только в особых случаях. Вся эта глупая история с «Рамоном» — та же самая игра в кошки-мышки. Нам лишний раз напоминают: Моран — кукловод, а мы — послушные марионетки, которых дергают за ниточки.

— Но какая ему с этого польза?

— Очевидная, друг мой. Злодей треплет наши нервы, чтобы мы забеспокоились, перестали рассуждать здраво, начали делать глупости. А сейчас, если не возражаете, я отправлюсь в спальню и почитаю Джорджа Мередита на сон грядущий. Это единственный из романистов, чьи книги я готов перелистывать бесконечно. Давно уже собирался перечесть «Испытание Ричарда Феверела», его первый и, пожалуй, лучший опус.

Вот так завершились несколько удивительных дней, повлекших за собой ту самую ночь. Ночь ужаса.

Я испытывал страх на поле боя, однако ничего неожиданного в том не было, к тому же меня окружали мои товарищи. А вот ужас — ужас каждый из нас переживает в одиночку, но об этом мне еще предстояло узнать. Представьте только: химера, в которую отказывается верить разум, душит вас ледяными пальцами, а рядом нет никого, кто протянул бы руку помощи… Тем вечером перед моим мысленным взором еще витал призрак мертвого капитана Селлона, но куда ему было до грядущего иррационального кошмара.

В ту ночь я понял, насколько отличается настоящий ужас от его призрачной тени, от школьного розыгрыша, когда завернувшийся в простыню шутник кричит по-совиному. Совсем иначе колотится сердце, стиснутое безотчетным страхом. Будто ты внезапно очнулся в собственном гробу в полной тишине. Краем глаза заметил быстрое, необъяснимое движение в знакомой комнате: мышь пробежала там, где не может быть никакой мыши. Уловил крик на самом пределе слышимости, но звук этот коснулся лишь твоих ушей. Невыносимый ужас настигает в одиночестве, его, как и боль, каждый должен пережить самостоятельно.

Пожалуй, самый зловещий испуг вы испытываете в знакомой обстановке: это похоже на предательство верного соратника. Мозг парализован, голос рассудка умолк. В ту ночь в своей спальне на Бейкер-стрит я знал: происходит что-то абсурдное. Я, который посмеялся бы над привидением за окном или же духом, постукивающим в стену.

Я очнулся от крепкого сна без всякой видимой причины. Сознание неожиданно и резко всплыло из бездонных глубин, не сравнимых с обычной дремой. Я чувствовал вялость, а чересчур быстрое пробуждение вызвало нечто вроде головокружения. Сперва я даже не понимал, где нахожусь. Интересно, который час. Явно еще ночь. Обстановка в комнате как будто изменилась. Я не узнавал ее. Стены сдвинулись? Или же меня перенесли куда-то? Рассудок твердил, что я нахожусь в той же самой кровати, где заснул накануне вечером.

В темную спальню откуда-то просачивалось тусклое мерцание. Если я по-прежнему у себя, то кровать стоит неправильно и свет падает под другим углом. Что это? Не привычный блик уличного фонаря на занавеске, а насыщенное желтоватое сияние, словно я лежу на дне пруда с гнилой водой или глаза застит пелена. Неожиданно сверху повеяло холодным воздухом, как раз там, где должны быть занавески. Оказалось, они отдернуты, хотя я всегда плотно закрываю их перед сном.

Первой моей мыслью было: конечно же, кто-то пробрался в дом. Но где же незваный гость? Мне хватило ума притвориться спящим. Я лежал неподвижно и вспоминал первые мгновения после пробуждения. Кажется, я слышал шепот и смех — кто-то хихикал прямо у меня над ухом. Но теперь в комнате царили абсолютная тишина и полный покой. Значит, здесь все-таки никого нет? Надо выяснить, моя ли это спальня. Я осторожно огляделся.

Кто-то неведомый переместил комод. Если это действительно он. Быть может, именно поэтому мне показалось, что кровать не на месте. Я понемногу узнавал свою спальню. Просыпаясь ночью, я всегда откуда-то знаю приблизительное время. Наверное, три или четыре часа. Но циферблата я не видел, и с улицы не доносился колокольный звон.

Кто-то или что-то, должно быть, наблюдает за мной. Иначе как это объяснить? Но зачем? Я все еще не осмеливался двигаться и только внимательно вслушивался. Снаружи все было тихо, но по кирпичам задней стены дома или же по черепице что-то поскребывало, едва слышно, как мышь. Луны на небе не было, только звезды. Их свет лился в открытое окно, которое располагалось прямо надо мной — там, где его не должно быть. Я вгляделся, стараясь не выдать себя. К нам вломился грабитель? Но я вряд ли проспал бы чужое вторжение.

Глаза постепенно привыкли к полумраку, и я различил некий сияющий предмет. Впрочем, он скорее тускло мерцал призрачным желтоватым светом. Стало понятно, что комод действительно передвинули и теперь на нем что-то стоит. Или нет? Эта штуковина неясно поблескивала. Весьма странные очертания, совсем размытые. Я чуть повернул голову. Загадочный предмет оказался прямо надо мной. И свет не падал на него, а проходил насквозь. И стоял он не на комоде, а прямо в проеме окна.

Кто-то побывал в моей комнате и что-то оставил на подоконнике. Но теперь здесь снова никого нет. Я сел на кровати и вгляделся в непонятный объект. Он крутился, медленно поворачиваясь. Что, черт подери, такое? Да еще это болезненное свечение. Я содрогнулся, представив, что мерзкая штука столько времени находилась над самой моей головой. Похожее отвращение испытываешь, когда, проснувшись, обнаруживаешь улитку на щеке или крысу возле самой подушки.

Нет, вещь не стоит на подоконнике. По медленному движению я понял, что она парит в воздухе и не касается поверхности. Странной, неопределенной формы, прозрачная, словно бы извлеченная из неведомых морских глубин. И она заключена в кувшин.

Я вгляделся еще пристальнее и различил кое-что. Сначала меня одолевали сомнения, но потом стало совершенно ясно: передо мной в желтоватой жидкости покачивается человеческое ухо. Вот оно медленно уплыло из поля зрения. Показались мокрые темные волосы, похожие на колыхающиеся в прибрежной воде водоросли. Я рассмотрел все это даже в тусклом свете, ошибки быть не может. Предмет по-прежнему плавно поворачивался. Обнаружилась смуглая шея, отделенная от туловища. Во время обучения я видел немало трупов, но среди них мне никогда не попадалось столь четко и ровно отсеченной от тела головы.

По натуре я не брезглив и испуг почувствовал только потому, что это представление застало меня врасплох. На мгновение мне показалось: я все еще сплю и вижу в кошмаре покойницкую. Нужно проснуться. Но что же, черт подери, за муляж болтается в моей собственной спальне? Отрезанная голова? Вещь снова совершила оборот (вероятно, она все-таки подвешена на невидимых веревках). Смуглая скула, кончик носа.

Теперь меня захлестнула злость — на непонятную штуку и неведомого шутника. Предмет еще немного повернулся и сделался еще более жутким: это оказалась даже не голова, а половина головы, рассеченной сверху донизу. Одна ноздря, одна щека, один закатившийся глаз, уставившийся на меня, половина верхней и нижней губы. Ужасное зрелище, но ярость помогла мне справиться со страхом, и я спустил ноги с кровати.

Я чувствовал себя гораздо увереннее. Страшилище явилось без приглашения и сбило меня с толку. А ведь первой моей реакцией было желание закричать, позвать на помощь кого-нибудь, кто пробудил бы меня от кошмара. Хорош бы я тогда был: доктор, испугавшийся обыкновенного экспоната из анатомического театра. Голова все еще вращалась, мертвый взгляд уперся прямо в меня. Темные волосы колыхались в желтоватой воде.

Но ужас прошел. Передо мной всего-навсего анатомический образец. Из тех, что показывают на лекциях студентам-медикам. Емкость, в которой лежал предмет, еще немного повернулась на невидимом шнуре. Показалось полушарие мозга, цветом и текстурой напоминающее серовато-коричневое вареное мясо.

Спазм в горле прошел так же буднично, как проходит приступ несварения желудка. Теперь я понимал, что именно происходит, и совершенно не боялся. На курсах мне десятки раз приходилось осматривать заспиртованный в склянке мозг, этот образец мало чем отличался от других, виденных мною в студенческие годы. Простой экспонат в формальдегиде, а не монстр из потустороннего мира ночных кошмаров. «Оно», как я все еще мысленно называл предмет, не могло причинить мне вреда. Сердце уже не билось учащенно, как в момент пробуждения. Рассудок не пытался писклявой мышью забиться в дальний угол.

Чиркнув спичкой, я зажег газовый фонарь. Свет от него упал прямо на окно, которое располагалось в дюжине футов над землей и выходило в небольшой внутренний дворик. Там стоял сарай, где хранились уголь и разные садовые инструменты. Я не заметил внизу ни малейшего движения.

Настал черед рассмотреть «гостинец». Голова, вернее, кожа на ней была сморщенной и темной, как у старейшины индийского племени (впоследствии выяснилось, что я ошибся, и это не индиец). Теперь стало видно, что стесанный наполовину череп заключен в прозрачный колпак, который стоит в неглубоком блюде. Блюдо, в свою очередь, свисало с верхней рамы окна на трех цепочках, словно лампада над церковным алтарем. Именно поэтому и казалось, что конструкция парит в воздухе.

Лишь профессиональный вор, умеющий по-кошачьи лазать по крышам, мог подвесить сюда это чучело и при этом не разбудить меня. Благодаря Холмсу я неплохо разбирался в искусстве лондонских форточников и понимал: никто не сумел бы взобраться по стене, не потревожив меня или моего друга.

Снова уставился на меня мертвый глаз. Каким образом сосуд прикрепили к окну? И зачем? Кто это сделал? Без сомнения, неизвестный проказник хотел напугать меня до смерти, но почему?

Это не просто злая шутка. На мгновение меня обуяли сомнения: а не сам ли Шерлок Холмс устроил представление? Но я в ту же секунду отмахнулся от них. Ведь причуды моего друга всегда имели четкое рациональное объяснение, а эта патологическая выходка, черт бы меня подрал, могла прийти в голову только сумасшедшему. Уверен, что его зловещее чувство юмора близко к помешательству. Мой же товарищ по квартире, будучи весьма эксцентричным типом, находился в здравом рассудке.

Необходимо его разбудить. Ведь ночной гость может находиться где-то поблизости. Я подошел к распахнутому окну и выглянул во дворик. Никого. Я уже почти отвернулся и вдруг заметил на крыше сарая, блестевшей в отраженном свете звезд и газового фонаря, послание. Ночь выдалась холодной, и на черепице осела роса. Кто-то, по всей видимости, пальцем начертал на ней большими неровными буквами:

Вероятно, автор усомнился, что ему удалось доходчиво выразить свою мысль, и чуть ниже под четверостишием дописал еще одну строку. А потом спустился на улицу по водосточной трубе.

Если я чего-то и поостерегся бы в тот момент, так это снова выглядывать в окно, — подлец мог караулить внизу. Нашарив ключ, я отпер небольшой книжный шкаф-бюро. Он достался мне от еще отца и в течение многих лет служил своему хозяину верой и правдой.

В верхнем ящике, аккуратно завернутый в льняную тряпицу, лежал мой армейский револьвер, старый добрый веблей модели Мк-1. Как раз недавно я вычистил его и смазал. В компании с ним я готов был встретиться с любым форточником или привидением. Улажу все наши разногласия первой же пулей.

Интересно, как Холмс воспримет мое вторжение в столь неурочный час и что скажет, услышав поистине дикую историю. На часы я не посмотрел, но, уже стоя на лестничной площадке, расслышал отдаленный колокольный звон в церкви Святой Девы Марии в Мэрилебоне. Четыре часа утра. Помедлив мгновение, я тихонько постучал в дверь спальни, а потом распахнул ее, не дожидаясь приглашения и держа в одной руке заряженный револьвер: ведь наш сумасшедший и, по-видимому, смертельно опасный гость мог в тот момент как раз заносить над Холмсом оружие.

Сыщик смотрел прямо на меня, голова его лежала на подушке, но сна не было ни в одном глазу.

— Холмс! — прошептал я. — Кто-то забрался в дом!

— Неужели? — спокойно отозвался мой друг. — Что-нибудь украдено? Проснулись ли миссис Хадсон, Билли и горничная?

— Ничего не украдено, но кое-что подкинуто!

Я пересказал историю своих злоключений. С каждым словом она мне самому казалась все более нелепой. Холмс выслушал, не изменившись в лице, и накинул халат.

— На моем окне висит сосуд, наполненный, по всей видимости, формальдегидом, а в нем — половина человеческой головы. Туда его подвесили, пока я спал. Но с самого момента пробуждения я ничего не слышал и не видел.

Как дико! А что, если мы вернемся в спальню, а страшилище исчезло?

— Это все? — уточнил Холмс, внимательно посмотрев на меня.

— Все? А вам мало? Однако есть кое-что еще. Кто-то написал послание на покрытой росой крыше сарая. Этот тип, по его словам, «беззвучно убивает». И «только раз предупреждает». Видимо, это и есть предупреждение. Сумасшествие в чистом виде.

— Хорошо, — задумчиво кивнул сыщик, поднимаясь на ноги и надевая ковровые тапочки. — Превосходно. Чего-то в подобном роде, Ватсон, я и ожидал. Послания или гостей. Просто замечательно, что они явились так скоро.

— Ожидали? Какая дикость! И кто эти самые «они», позвольте узнать!

— Совсем не дикость, — ответил Холмс уже с лестничной площадки. — В наших обстоятельствах я назвал бы это неизбежностью.

— Но, бога ради, почему? И какие такие у нас обстоятельства?

Холмс остановился на пороге моей комнаты и уставился на жуткий сувенир, оставленный ночным пришельцем.

— Я бросил Джорджа Мередита, — сказал он, поворачиваясь ко мне, — и предавался размышлениям. Ночь — самое удобное для этого время. Давайте рассуждать здраво. Можно со всей уверенностью заключить: Джошуа Селлон, капитан военной полиции, погиб из-за своей уверенности (и эту уверенность подкрепляли доказательства, предъявленные майором Патни-Уилсоном) в том, что Иахлеила Брентона Кэри убили в Индии и тем самым заставили замолчать навеки. Капитан Кэри и, вероятно, его жена, в свою очередь, были убеждены, что принц империи не случайно попал в руки туземцев, что это тщательно спланированное преступление. Майор Патни-Уилсон пострадал от того же человека и выступал на стороне Кэри. Оба они квартировали неподалеку от Хайдарабада и разделяли верность принципам Евангелической церкви. Десять против одного, что они ходили в одну и ту же полковую часовню и, определенно, одинаково истово жаждали избавить мир от Роудона Морана.

Холмс на мгновение замолк и обвел комнату глазами, словно опасаясь, что нас подслушивают.

— После смерти Кэри, — продолжал он, — Патни-Уилсон устроил нелепый маскарад, притворился Сэмюэлем Дордоной и отправился выслеживать убийцу своей жены. Он не преуспел, но сделал все возможное, чтобы подставиться под пулю. Наш клиент, несомненно, отказался от своих намерений, но все же ради собственной безопасности ему необходимо вернуться в Индию.

— А ночной гость?

— Они следили за нами все это время и именно потому явились сюда, только и всего, — пожал плечами Холмс, не отрывая взгляда от страшной головы. — Мы на глазах у всех заходили в Карлайл-меншенс — дом, где застрелили капитана. Конечно же, убийцы наблюдали за ним. Мы открыто обращались к Альберту Гиббонсу, бывшему сержанту Королевского флота, доверенному лицу военной полиции. Те, кому известно о нем, конечно же, обратили внимание и на нас. Вы что, думали, мы уйдем оттуда незамеченными? Лично я рассчитывал на слежку и был бы разочарован, если бы нас оставили в покое!

— Но ведь квартира в Лэндор-меншенс пустовала?

— Именно по этой причине. Ее собирался снять некий мистер Рамон. Глупая анаграмма имени Моран. По всей видимости, он еще не добрался до Англии, но дает нам понять: игра началась. Потому здесь и появилась голова. Нужно разобраться в его поступках. Моран охоч до развлечений, люди для него — всего лишь марионетки. Именно об этом он и напоминает: наши жизни в его руках. Неужели вы думали, что мы больше не услышим об убийстве в Карлайл-меншенс?

— Я на это надеялся и рассуждал иначе.

— Вот как? Ну а я был уверен: представление вот-вот начнется. И потому сегодня ночью спал, вернее, бодрствовал с пистолетом под подушкой. Мой крошка лару больше подошел бы даме, но в данных обстоятельствах он весьма полезен и просто незаменим. Лучше перестраховаться. Теперь давайте рассмотрим наш подарок.

Холмс внимательно оглядел половину головы в стеклянном сосуде, словно то было произведение искусства.

— Мои познания во френологии, — заявил он чуть погодя, — подсказывают, что родиной этого человека была Восточная Африка. Хотя нет, скорее, побережье Сомали. Орлиный нос и гордый челюстной угол — Эфиопия или какое-нибудь кочевое племя из Южного Судана? Рискну остановиться на этой версии.

— Холмс! Кому какое дело, откуда он родом! Черт подери, проблема совсем в другом!

— Мне есть до этого дело, — промурлыкал себе под нос мой друг и чуть наклонился, чтобы рассмотреть задний дворик. — Вы сказали, внизу на крыше сарая было послание?

— Да, там, под окном.

— Я спрашиваю потому, — покачал головой Холмс, — что, боюсь, никакого послания больше нет. Весьма действенный, хоть и глупый фокус: написать что-то на куске льда или росистой поверхности. Буквы исчезают, когда чуть теплеет воздух. Надпись невозможно предъявить в качестве доказательства, и на свидетеля посмотрят косо. Именно так и случится, если вы кому-нибудь расскажете о происшедшем, — вам, скорее всего, не поверят.

— Но, к счастью, я все запомнил слово в слово!

— Разумеется! — поспешил успокоить меня Холмс. — У меня нет сомнений в вашей правоте. Но вдумайтесь: им нужно было, чтобы вы прочли послание сразу же, пока оно не испарилось. Уверен, за вами наблюдали. Быть может, следят до сих пор. Сообщение, хотя его уместнее назвать вызовом, — вот главная цель сегодняшнего представления. Что касается остального…

— «В тиши крадусь, беззвучно убиваю и, словно дым, бесследно исчезаю».

— Именно так. Ни вы, ни я ничего не услышали.

— «Учти, я только раз предупреждаю»!

— Разумеется, тут не обойтись без угроз. Эти люди — профессионалы, Ватсон, хоть и преступники. И нам лучше не забывать об этом.

— Но у нас же не осталось доказательств, послание исчезло!

— Я не стал бы утверждать этого, мой дорогой друг, — чуть озадаченно протянул Холмс. — Вы же прочитали его — вот что важно. Если бы мне потребовалось доказать существование надписи, полагаю, я смог бы это сделать. Наверняка палец, начертавший буквы, оставил след в тончайшем слое пыли, осевшей на черепице. Думаю, с помощью микроскопа мы бы его разглядели. Но сейчас перед нами гораздо более весомое доказательство.

— Голова?

— Именно. Гости нас покинули. По всей видимости, в скором времени мы еще услышим о них. Но вряд ли сегодня. Им захочется сначала нас попугать. Иначе какое веселье? Посему предлагаю наверстать упущенное и немного поспать. Совершенно очевидно, чем мы займемся поутру.

— Вот этим? — кивнул я в сторону окна.

— Безусловно.

— Но что нам с ней делать?

— Как что, Ватсон? — удивленно посмотрел на меня Холмс. — Следует все разузнать о ней. Почему мы удостоились именно такого подарка? Установив, откуда взялась голова, мы значительно продвинемся в этом деле.

Завтракать на следующее утро мы сели позже обычного. Жуткий экспонат в стеклянном сосуде накрыли тряпкой, убрали в старую шляпную коробку и отправили в чулан на чердаке. Шерлок Холмс велел ничего не говорить о событиях прошедшей ночи миссис Хадсон и слугам.

— Полагаете, нам следует ждать еще одного полночного визита?

— Нет, Ватсон, — покачал головой мой друг. — Их главное оружие — неожиданность, так что эти люди редко повторяются. Мы предупреждены, а значит, вооружены.

— К нам приходил бесшумный невидимка, — задумчиво сказал я, кладя вилку с ножом рядом с пустой тарелкой. — И исчез он, словно призрачный туман. Но как он сюда попал?

— Полагаю, — отозвался Холмс, нетерпеливо шурша страницами «Морнинг пост», — он уже был здесь.

— Но как?

— Ватсон, — вздохнул сыщик, выглядывая из-за газеты, — вы сами сказали: невозможно бесшумно забраться с улицы к вам в окно или спуститься с крыши с таким сосудом в руках. Головы не пушинки. Как же тогда преподнесли этот подарок?

— И как?

— Мой дорогой друг, на их месте я сам воспользовался бы весьма простым способом: проник бы в дом днем и спрятался. Именно так. Наверху есть прекрасное местечко. Когда мы с вами заходили в последний раз в чулан на чердаке? Сегодня утром. А до того? Но можно обойтись и без чулана, под самой крышей столько укромных уголков, куда никогда не заглядывает миссис Хадсон. А ночью они выполнили свою задачу и исчезли. Достаточно сложенной вдвое веревки: оказавшись на земле, преступник перерезает ее и уносит с собой, не оставляя улик.

— И эти люди все время были рядом, в нашем доме? А мы даже не догадывались?

— Определенно. Тщательно исследовав темные чердачные закоулки, мы наверняка найдем следы визитеров. Однако времени мало, не стоит терять его попусту.

— Но как они пробрались внутрь?

— Утром я побеседовал с миссис Хадсон. Вчера днем газовая компания прислала сюда двух рабочих. Обычная проверка труб. Нынче это обязательная ежегодная процедура, чтобы лондонцы не задохнулись у себя в постелях. Проработав около часа, молодчики удалились. Вернее, громко и весело прокричали «до свидания!» с первого этажа и хлопнули дверью. И один из них действительно ушел. Никто не помнит, как они выглядели. Обычные газовщики в форменных фуражках. Очень простой фокус.

— А если они вздумают вернуться?

— Сомневаюсь, что нас побеспокоят сегодня, — со вздохом отозвался Холмс и скрылся за газетой. — Помните, что сказано в послании? «Только раз предупреждаю». Вот тут они не юлят. Уведомление нами получено. В следующий раз, вероятно, вопрос будет стоять иначе: кто кому первый перережет глотку.

— Что же делать?

— Вероятно, — задумчиво произнес Холмс, снова опуская газету, — братцу Майкрофту об этих делах известно больше моего. Иногда так случается. Нужно выяснить. Сегодня первый четверг месяца, и совет клуба «Диоген» заседает ровно в одиннадцать утра. Именно там и будет Майкрофт. Так что давайте-ка попросим Билли достать с чердака нашу шляпную коробку, а потом пусть со всех ног мчится на телеграф.

Клуб «Диоген» — секретное общество, штаб-квартира которого располагается в самом сердце Британской империи. Окна клубного дома выходят на Пэлл-Мэлл с ее изящными особняками и колоннадами, респектабельными заведениями и снующими туда-сюда экипажами, тем не менее узнать о роде деятельности этого общества гораздо труднее, чем, скажем, выведать тайны магических ритуалов самых отдаленных туземных племен. От «Диогена» можно всего за две минуты дойти до краснокирпичного Сент-Джеймсского дворца с его позолоченными часами и караульными в алых мундирах, но, несмотря на близость к общественным местам, первое правило клуба гласит: его члены ни в коем случае не должны сообщать посторонним ни о его делах, ни о точном расположении. Скажу лишь, что здание находится где-то между «Атенеумом», этим воплощением изящной интеллектуальности, и «Реформ-клубом», пристанищем любителей журналистики и литературы.

Майкрофт Холмс — один из шести основателей «Диогена». Название этого весьма эксцентричного заведения происходит от имени древнегреческого философа-стоика, который всю жизнь провел в бочке. Клуб тоже проповедует безразличие к человечеству и его глупостям. Однажды Александр Великий пришел к Диогену и спросил, как ему облагодетельствовать философа, а тот попросил великого завоевателя чуть подвинуться и не загораживать ему солнце. Холмс, с усмешкой пересказывая мне эту изложенную у Плутарха историю, утверждал, что его брат наверняка ответил бы точно так же.

Да, не сомневаюсь, Майкрофт Холмс переживет нас всех и до самой кончины будет верно служить своему монарху. Он занимает должность главного советника правительства Великобритании по межведомственным вопросам и, соответственно, улаживает все дела в кабинете, обеспечивая работу государственной машины в Уайтхолле и Вестминстере. Каждый день Холмс-старший консультирует государственных мужей, решая множество проблем, независимо от места их локализации, будь то Антарктида или Замбези. Но, как однажды заметил его младший брат Шерлок, дело не ограничивается консультациями, во многих непростых ситуациях «Майкрофт и есть британское правительство». Иными словами, премьер-министры и партии приходят и уходят, а сэр Холмс остается.

Его могучий разум хранит стратегии и решения всех сменяющих друг друга кабинетов. Однажды правительственная комиссия потребовала, чтобы Майкрофт Холмс предъявил для инспекции бумаги и отчеты и объяснил методы работы своего ведомства, но чиновники получили следующий ответ:

— Джентльмены, скажу вам начистоту: я не считаю нужным вести какие-либо записи и целиком полагаюсь на свою исключительную память. И сейчас в ней запечатлелись ваши имена и лица — лица тех, кто самонадеянно позволил себе потратить мое бесценное время. Служебная записка с этими сведениями скоро окажется на столе у премьер-министра или у личных секретарей ее величества. Я отчитываюсь только перед ними. Пусть они решают, как будет развиваться ваша дальнейшая карьера — в том смысле, что вам придется чем-то зарабатывать на жизнь. Доброго утра, джентльмены.

Сменяют друг друга мистер Гладстон, лорд Биконсфилд и лорд Солсбери, а за их спиной все так же тайно, без устали действует серый кардинал, сэр Уильям Майкрофт Холмс, кавалер ордена Британской империи, словно Ришелье или отец Жозеф при Людовике XIII два столетия назад. Напрасно вы будете искать упоминания о нем в газетах или выпусках альманаха «Кто есть кто». Когда придет его час, в «Таймс», скорее всего, появится лишь скромный некролог: «почивший эксцентричный интеллектуал», который внес свой вклад в изучение древнегреческой грамматики, опубликовав заметку «Особенности безударного „де“» в журнале «Классик квортерли», и произвел небольшой фурор в алгебраической логике шестистраничной статьей «Принципы пари Паскаля» в журнале по высшей математике. Ни единого слова не будет в этом некрологе о том могуществе, которым обладал он в правительственных кругах.

Да, Майкрофт Холмс весьма ценил свое время, но понимал: младший брат не станет телеграфировать без уважительной причины, а посему уже через час на Бейкер-стрит пришел ответ. Шерлок Холмс вскрыл конверт из тонкой голубой бумаги, прочитал короткое послание и посмотрел на меня.

— Нас ждут на обед в клубе «Диоген» ровно в четверть второго. На этот раз, Ватсон, в отдельном кабинете. Второе правило клуба гласит: в общих залах запрещены какие бы то ни было разговоры. Никто, даже член клуба, не может обратиться к другому человеку без особого приглашения. Запомните это хорошенько.

Меня снедало любопытство. Прихватив кожаную шляпную коробку, мы уселись в кеб и покатили по направлению к Вестминстеру. Всю дорогу я размышлял: почему же те, кто избегает всяческих контактов с человечеством, решили вдруг создать клуб? Вдохновителем заведения был покойный сэр Клаудсли Клаттербак. Этот состоятельный джентльмен владел поместьем Клаудсли-холл, расположенным среди холмов между Оксфордом и Бленемом. Свою жизнь он устроил таким образом, что ему почти не приходилось видеть слуг и с ними разговаривать. Еду доставляли в столовую при помощи специального вращающегося шкафа в стене, а приказы сэр Клаттербак отдавал посредством хитроумной системы колокольчиков.

Парк вокруг Клаудсли-холла окружала стена в шесть футов высотой. В соседней деревне ходили слухи о том, что в поместье устраивают оргии и служат черную мессу, но на самом-то деле сэр Клаттербак всего-навсего стремился защитить владения от охотников и заезжих всадников, опасаясь, что те покусятся на обитающих там зверей. С животными этот джентльмен разговаривал с удовольствием. В его завещании указывалось, что похоронить отшельника следует в величественном семейном склепе, но не в позолоченном гробу, а в простом «бочонке Диогена». Здание клуба сэра Клаттербака, располагавшееся на Пэлл-Мэлл, выстроили в тридцатых годах девятнадцатого века в классическом стиле. К простым стеклянным дверям вела дюжина широких ступеней, стены холла с высоким стеклянным потолком-куполом были облицованы мрамором. Шерлок Холмс что-то прошептал на ухо портье и передал ему пресловутую шляпную коробку.

Нас тихо провели наверх. Я успел одним глазком взглянуть сквозь открытую дверь на столовую: темно-красные стены, написанные маслом портреты (несомненно, каких-нибудь знаменитых молчунов), отдельные столики. Чтобы оградить обедающего от непрошеных взглядов, над каждым повернутым к стене креслом нависало некое подобие балдахина, отчего вся конструкция походила на портшез. Рядом со столиками стояли небольшие пюпитры, чтобы члены клуба могли во время трапезы в тишине и покое насладиться газетой или книгой по своему выбору. Бесшумно скользили по мраморному полу распорядитель и официанты в расшитых войлочных тапочках.

В конце коридора на первом этаже в отдельном кабинете, окна которого выходили на плац-парад конной гвардии, нас дожидался Майкрофт Холмс. Стол был накрыт на троих. Внушительная фигура сэра Майкрофта представляла собой непреодолимое испытание для любого портного. Серый сюртук морщинился на нем и смотрелся как мешок. Массивная голова вмещала всю ту бездну знаний, которые Шерлок Холмс охарактеризовал следующим образом: «Степень с отличием по математике в Тринити-колледже в Кембридже, степень с отличием по античной филологии в Баллиол-колледже в Оксфорде, пожизненное почетное право обедать и ужинать в колледже Всех Святых; нет того, чего бы он не знал».

Добавьте к этому могущество серого кардинала, владеющего всеми хоть сколько-нибудь значимыми правительственными тайнами. Я выдохнул от облегчения, когда сей влиятельный муж поприветствовал нас взмахом вилки.

— Дорогой братец, тебе придется меня извинить. Я уже приступил к еде, время не ждет, впереди еще встреча с министром юстиции по поводу индийского акта. Я заказал нам всем фаршированные виноградные листья, иначе говоря, долму. Сейчас их принесут, и попрошу вас не тянуть с трапезой. И чем же, джентльмены, я обязан вашему визиту?

Какая удивительная встреча! Увы, у меня больше нет брата, но, будь он жив, разве так поприветствовали бы мы друг друга после нескольких лет разлуки? Эти же двое не выразили никаких теплых чувств, Майкрофт лишь на мгновение прекратил жевать и нащупал под столом кнопку от невидимого электрического звонка.

— Дорогой братец, — подавшись вперед, тихим голосом обратился к нему Шерлок Холмс, — не мог бы ты поведать нам кое-какие подробности о капитане Джошуа Селлоне. Именно в этом и состоит цель нашего визита.

— Ах да, — кивнул Майкрофт, решительно разделывая ножом завернутый в виноградный лист комочек риса, — так я и подумал. Неприятная история приключилась с Джошем. Тебе, полагаю, уже известно, что он из военной полиции? Сначала служил королевским посланником, доставлял депеши в разные посольства, сопровождал дипломатическую почту из Уайтхолла во все уголки земли. Не так давно его определили в отдел особых расследований военной полиции в Дели. А ты к какому заключению пришел?

— Именно к этому, — отрезал мой друг. — Только не надо рассказывать нам, что Альберт Гиббонс всего лишь навсего сержант Королевского флота!

— Несколько лет назад, — пробормотал, прожевав очередную порцию долмы, Майкрофт и покачал головой, — началась вербовка в военную полицию. Туда звали отставных унтер-офицеров, которые служили в Скотленд-Ярде. Кое-кто принял приглашение. Многие теперь официально работают в гарнизонах или доках. Но некоторых отобрали для отдела особых расследований, они носят штатскую одежду. Гиббонс из их числа, звезд с неба не хватает, но человек надежный и проверенный. Служил в полиции в Дублине, именно поэтому ваш друг Лестрейд его никогда не видел и не знает, кто он такой.

— Значит, теперь он числится отставным и приглядывает за Лэндор-меншенс на Карлайл-плейс?

— За всей Карлайл-плейс, дорогой братец. Тебя наверняка не удивит, что там тихо и незаметно квартируют многие наши люди, когда долг призывает их в Лондон. Давай не будем развивать дальше эту тему.

Двери кабинета распахнулись, и официант внес еще две тарелки с долмой. Повара в «Диогене», как выразился Холмс, привержены традициям. Иными словами, кормят тут по-спартански и выбирать не из чего. Поставив перед нами закуски, человек удалился.

— Говоря начистоту, дорогой мой Шерлок, — вздохнул Майкрофт, отодвигая свою тарелку, — я предпочел бы, чтобы ты не совался в это дело.

— Неужели? — спокойно отозвался Холмс. — Будь добр, позвони еще раз в этот свой превосходный звонок. Мне хотелось бы кое-что тебе показать.

Майкрофт снова нажал кнопку, и тут же появился официант.

— Не будете ли вы столь любезны, — отрывисто произнес Шерлок Холмс, — спуститься вниз и взять у портье мою шляпную коробку, я недавно ее там оставил. Он извещен о том, что она мне понадобится. Принесите ее сюда.

Если Майкрофт и заинтересовался, лицо его оставалось непроницаемым.

— Ты, разумеется, был совершенно прав, дорогой братец, — сказал он после недолго раздумья. — Селлона действительно застрелили из духового ружья в той самой комнате, где позже обнаружилось тело. Я пришел к тем же заключениям задолго до вчерашнего вечера, когда получил отчет доктора Литлджона. Комната в доме напротив и ее предполагаемый жилец — всего-навсего уловка. Тем не менее смерть Селлона оказалась большим потрясением. Мы искренне гордились своей изобретательностью: квартиры в тамошних домах может снять каждый, их сдавали всем желающим, как поступают в любом добропорядочном агентстве, и незаметно селили туда своих людей, надеясь, что среди остальных жильцов они не привлекут внимания. Но похоже, эта хитрость сработала против нас самих.

— Но что Селлон, ваш, как вы выразились, человек, делал в Карлайл-меншенс? — вмешался я. — И что это за иностранная медицинская миссия Евангелической церкви?

Майкрофт Холмс с несколько смущенным видом взмахнул рукой, словно надеясь, что ответ материализуется перед ним, как кролик из шляпы фокусника.

— Это удобное словосочетание, — произнес он наконец, — такой ответ вас устроит?

— Думаю, нет, дорогой братец, — поджав губы, ответил Шерлок Холмс. — Люди не убивают друг друга столь изощренно без всякой причины. Был ли Селлон связан с так называемым полковником Роудоном Мораном? Какое отношение тот имел к изандлванской трагедии? Кроме того, виновен ли Моран в гибели принца империи, не говоря уже о смерти капитана Иахлеила Брентона Кэри и некоего рядового Левенса? Мне известны не только дикие слухи, но и несколько важных фактов.

— В чем бы ты ни подозревал Рэнди Морана, — совершенно спокойно проговорил Майкрофт, словно не заметив обрушившегося на него града вопросов, — Джоша Селлона совершенно определенно прикончил не он. Вчера этот субъект все еще находился в открытом море, где-то между Фуншалом и Антверпеном. Неужели тебе настолько плохо знакомы обстоятельства дела, дорогой братец?

— Уверен, мне известно ровно столько же, сколько тебе самому, — пробурчал Шерлок Холмс с капризной ноткой в голосе, словно обиженный ребенок. — Однако в твоей власти подтвердить некоторые обстоятельства и тем самым сэкономить мне уйму времени.

Майкрофту удалось увильнуть от ответа, потому что в эту самую минуту в кабинет вошли два официанта. Первый нес поднос с тремя тарелками, на которых лежали pommes de terre a la duchesse — картофель а-ля герцогиня, изобретенный затейливыми французами, — и неаппетитные куски вареного палтуса. У второго в руках была наша шляпная коробка. Поставив тарелки и коробку, они удалились.

— Несколько офицеров военной полиции, — протянул Майкрофт, откинувшись на спинку стула, — занимались расследованием неких происшествий, связанных друг с другом. Как ты и предположил, капитан Селлон подобрался чересчур близко к правде, и наши противники решили, что его необходимо уничтожить.

— А что ты скажешь об Оуэне Глиндуре?

— Позволь полюбопытствовать, дорогой братец, а тебе что известно об Оуэне Глиндуре? И откуда?

Мой друг поднялся и подошел к небольшому столику, где стояла шляпная коробка. В глазах Майкрофта читалось то радостное возбуждение, с каким ребенок в день рождения смотрит на свой подарок. Шерлок Холмс отстегнул пряжку, откинул крышку и достал жуткое пугало, которое я впервые увидел накануне ночью. При свете дня оно казалось безобидным анатомическим экспонатом. Майкрофт, к моему изумлению, совершенно невозмутимо подцепил вилкой очередной кусок палтуса.

— Ах да, — промурлыкал он, прожевав рыбу. — И в самом деле он! Так вот о чем говорилось в твоей телеграмме? Незваный ночной гость? Нам он прекрасно известен, дорогой братец! Замечательно, уважаемый доктор! Просто превосходно! Друзья так скучали по нему.

Майкрофт Холмс редко шутил, но сейчас радостно усмехнулся собственной остроте.

И чему, интересно, тут удивляться? Почему я решил, что отсеченная голова, плавающая в формальдегиде, может вызвать у кого-то неприятные чувства во время обеда? Но как мог Майкрофт ее узнать?

— В Абиссинии во время штурма Магдалы в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году, — ласково говорил меж тем Холмс-старший, словно утешая бедную заблудшую голову, — британский гусар на полном скаку обезглавил одного беднягу. Потом голову подобрал на поле боя офицер третьего драгунского полка, а полковой хирург рассек ее надвое и залил формальдегидом. И дальше наша знакомая путешествовала в сундуке с трофеями двадцать четвертого пехотного полка. Этими сведениями мы располагали до сего дня.

— Она была и под Изандлваной? Во время битвы? — осторожно поинтересовался я, осознавая, как странно прозвучал мой вопрос.

— Нет, доктор, — ответил Майкрофт совершенно серьезным тоном, уже без тени иронии (если только она не примерещилась мне раньше). — Во время битвы Оуэна там уже не было. В этом-то все и дело. Нескольким солдатам и офицерам удалось тогда уцелеть. Именно они стали нашими свидетелями и рассказали следователям военной полиции, что происходило в лагере перед нападением зулусов. В небольшом отряде, которому удалось вырваться из окружения, был сержант-майор Тиндал. Он под присягой показал, что ночью случилось происшествие, о котором он доложил полковнику Пуллейну утром. Кто-то проник в шатер, где располагалась офицерская столовая двадцать четвертого пехотного полка, и похитил из сундука с трофеями эту чудесную вещицу. Ведь Оуэна Глиндура обычно не выставляли на всеобщее обозрение, вы же понимаете. С ним обращались уважительно в память о павшем воине.

— И что же потом? — после небольшой паузы спросил Шерлок Холмс.

— Полагаю, — отозвался его брат, в серых глазах которого светилось глубокое удовлетворение, — они совершили свою первую ошибку.

— Кто «они»?

— Оуэн Глиндур, — пропустив вопрос мимо ушей, сказал Майкрофт с певучим валлийским выговором, — при жизни был абиссинцем. Но в двадцать четвертом полку служат в основном валлийцы, они и дали трофею имя своего национального героя. Этой голове место на полковом складе в Беконе. Когда придет время, я верну ее обратно и весьма их обрадую.

— Но какое отношение абиссинец имеет к Изандлване? — все еще ничего не понимая, воскликнул я. — Кому понадобился подобный трофей? Уж конечно, не туземцам Кечвайо!

— Совершенно верно, доктор, — подтвердил, кивая, Майкрофт после небольшого раздумья. — Как вы уже поняли, есть гораздо более опасные враги, и действуют они у нас под самым носом. Мы вычислили некоторых из них, но где они находятся, нам неизвестно. Наши недруги, по всей видимости, подсунули вам, джентльмены, эту голову, как обычно швыряют перчатку. Это весьма решительные люди, готовые биться насмерть. Они уверены: одна из сторон вскоре будет стерта с лица земли. И желают, чтобы это были вы.

— Но почему? Я по-прежнему не понимаю, — вздохнул я.

— Как же так, доктор? — озадаченно почесав массивный затылок, посочувствовал Майкрофт. — После вашей встречи с капитаном Селлоном в Индии его вместе с другими офицерами военной полиции направили в Африку — расследовать происшествие под Изандлваной. Отдел особых расследований собирал улики. Среди свидетелей был денщик погибшего лейтенанта Тинмута Мелвилла. Этот парень видел, как незадолго до окончания битвы Пуллейн вручил Мелвиллу полковое знамя и приказал спасти его, но бедняге не удалось добраться даже до реки Буффало. Знамя обнаружили несколько недель спустя: оно висело на дереве возле воды.

— Об этом писали в газетах, — с усмешкой заметил Холмс.

— Тогда вот тебе то, о чем в газетах не писали. Свидетель показал: во время разговора с Мелвиллом полковник поднял глаза и заметил на перевале над осажденным лагерем всадника — как Пуллейну показалось, из передового отряда лорда Челмсфорда. Тебе, полагаю, и об этом известно? Денщик слышал слова Пуллейна о том, что это их «последняя надежда». Разумеется, тот человек не имел никакого отношения к лорду Челмсфорду, который со своими людьми находился в тот момент в нескольких часах езды. И все же уцелевшие продолжают пересказывать друг другу историю об одиноком всаднике на сером коне. Он будто наблюдал за последним актом разворачивающейся внизу трагедии. Вот и все.

— Неужели, — снова скептически усмехнувшись, заметил Шерлок Холмс. — Ты полагаешь, Селлона убили потому, что он узнал об этой легенде? Ведь не он один ее слышал.

— В разгромленной палатке караульных, — покачав головой, продолжал Майкрофт, — первая похоронная команда обнаружила клочок бумаги, его передали офицерам из военной полиции, которыми командовал Селлон. Полковник Пуллейн написал записку за несколько мгновений до своей гибели и спрятал в сапоге. Он знал, что туземцы не снимут обуви с погибших, поскольку ходят босиком.

— Так Селлона убили за то, что он читал записку?

— Не только за это, — ответил Майкрофт.

С этими словами он вытащил из внутреннего кармана серого сюртука тонкий бумажник из темно-желтой флорентийской кожи и при помощи пинцета извлек из него сложенный вдвое лист картона. Внутри лежал клочок бумаги. Нам представилась счастливая возможность взглянуть на оригинал записки, которую в последние свои минуты написал командир обреченного полка.

— Зная о вашем визите, я послал за ней курьера в Уайтхолл, — тихо пояснил Майкрофт и тут же поспешно предупредил: — Только не трогайте руками! Просто прочтите, прикасаться нельзя!

Наверное, целую минуту мы молча смотрели на этот клочок бумаги, а потом Холмс-старший встал и подошел к окну, из которого открывался вид на плац-парад, покрытый безупречно гладким гравием.

— «Позаботьтесь о наших людях»? — с недоумением произнес я.

— Он имел в виду «о наших семьях», — нетерпеливо махнул рукой Майкрофт. — Население Великобритании само о себе как-нибудь позаботится. В битве погибли солдаты и офицеры, у многих остались близкие, которым грозила нищета. Вполне объяснимая просьба, ведь он был их командиром.

— Пожалуй, король Кечвайо печется о своих сиротах не в пример нам, — холодно заметил Шерлок Холмс.

Майкрофт бросил сердитый взгляд на брата.

— Так вы думаете, капитана Селлона убили, потому что он прочел эту предсмертную записку? — спросил я.

— Нет, доктор, даже не из-за этого. Я прихватил сегодня с собой кое-что еще.

Майкрофт откуда-то достал обернутый вощеной бумагой короткий металлический предмет. Я сразу же узнал его — такими отвертками, походившими на штопор с массивной железной рукояткой, пользовались в Кандагаре интенданты, когда открывали ящики с патронами. Судя по виду, эта вещь несколько недель пролежала под открытым небом, подвергаясь воздействию солнечных лучей и дождя, пока ее не обнаружили похоронные команды. Мне, медику, не приходилось иметь дело с подобными инструментами, но я видел, как при Майванде ими откупоривали ящики с намертво привинченными крышками, чтобы снабдить артиллеристов боеприпасами.

— Конечно же, — предположил я, — на поле боя возле фургонов с амуницией валялось немало таких железяк.

— Разумеется, доктор. Великое множество.

— Но чем примечательна именно эта?

— Есть одно обстоятельство. Подобные отвертки, а также остатки нескольких взломанных ящиков из-под патронов тщательно изучили под руководством капитана Селлона три мастера из арсенала в Вулидже. Их обязали молчать об этом. Оружейники даже не знали, с какой целью проводится исследование. Но дело настолько деликатное, что их заставили подписать специальную бумагу: в случае разглашения им грозит четырнадцать лет тюрьмы.

— И что же выяснилось? — спросил Холмс.

— Отвертки рассматривали под микроскопом, на них обнаружились вполне естественные следы грязи и ржавчины, но главное — бо́льшая их часть не была использована по назначению. Их просто отбросили в сторону за ненадобностью, в то время как стрелки на передовой молили о патронах. На многих инструментах нет царапин или потертостей, которые должны были остаться, соприкоснись лезвия со шляпками шурупов, удерживающих крышки сундуков. Почему же интенданты не снабдили боеприпасами гонцов? Почему одни ящики вскрывали штыками или подвернувшимися под руку камнями, а другие так и остались валяться закрытыми на поле брани? Теперь понимаете?

— Неправильный калибр?

— Да, — печально кивнул Майкрофт. — Вас не удивило, что полковник Пуллейн пишет о предательстве? Но и это еще не все. У боеприпасов для винтовок Мартини — Генри есть два существенных недостатка: во-первых, они легко промокают, а во-вторых, пуля может выпасть из патрона. В обоих случаях оружие заклинивает. Этим делом занимались разведывательный отдел управления интендантской службы и кавалер ордена Виктории полковник Редверс Буллер. Пули, которые подобрал возле Изандлваны Джошуа Селлон, оказались совершенно бесполезными. У капитана в руках была разгадка того страшного поражения. И потому кто-то лишил его жизни. Такое объяснение вас устроит?

— Кто-то орудовал в обозе с боеприпасами? — изумленно воскликнул я.

— Можно и так сказать, доктор. Я сомневался, но ровно до того момента, когда обнаружился труп Селлона. Дорого ему обошлись эти сведения.

Мы переглянулись. Внизу под окном солдаты лейб-гвардии в сияющих на солнце шлемах маршировали по площади — происходила смена караула.

— «Я отомщу всей вашей шайке», — процитировал я.

— Прошу прощения, доктор?

— Это, наверное, ничего не значит, сэр Майкрофт. Всего-навсего злобное обещание, которое дал один известный капитану Джошуа Селлону субъект.

Но Майкрофт Холмс не упустил ни единого слова из моего замечания.

— Что ж, — тяжело вздохнул он и поднялся со стула, — поскольку вы уже слишком много знаете, джентльмены, вам лучше отправиться со мной. Нужно взглянуть на улики. Дело может осложниться. Причем значительно. Следует либо полностью довериться вам обоим, либо ничего не рассказывать вовсе. Надеюсь, дорогой братец, в первом случае мне не придется раскаиваться. И захватите это чучело в шляпной коробке. Бравые валлийцы обрадуются своему герою.

Мы торопливо шли вслед за Майкрофтом Холмсом по плац-параду, под нашими ногами хрустел гравий. Впереди возвышался задний фасад Уайтхолла, его высокие окна, выходившие на Сент-Джеймсский парк, прикрывали от яркого весеннего солнышка полосатые навесы, и оттого здание походило не на место службы королевских чиновников, а, скорее, на первоклассный отель.

«Дорогой братец» Шерлока Холмса всегда ходил по улице так, словно в лицо ему дул сильнейший ветер. Нахмурившись и вперив взгляд в некую точку между Бёрдкейдж-Уолк и башнями Вестминстера, массивный и чуть неуклюжий сэр Майкрофт упрямо продвигался вперед и время от времени неодобрительно оглядывался на случайных прохожих, всем своим видом выражая удивление и негодование: мол, что вы здесь делаете, господа? Как однажды заметил Шерлок Холмс, его старший брат обладал завидным умением ставить людей на место. В его присутствии любой встречный мгновенно понимал, что ему лучше исчезнуть.

Самого Шерлока Холмса, разумеется, весьма мало заботила светская и политическая жизнь, и внушительные правительственные здания не произвели на него ровно никакого впечатления. Когда-то в самом начале нашей дружбы он заявил при мне: «Гораздо лучше, когда страной управляет мошенник, а не реформатор».

Мы свернули на Даунинг-стрит и поднялись по широким гранитным ступеням. Они вели к почти таким же, как в клубе «Диоген», стеклянным дверям. Майкрофт ткнул большим пальцем в направлении дома номер десять, где располагалась резиденция премьер-министра:

— Возможно, тебе это будет интересно, братец. До сих пор каждый день ровно в три часа служащий с метлой подметает здесь улицу. И все для того, чтобы сэр Роберт Пиль не запачкал сапог по дороге домой. Служащий получает пожизненное содержание, хотя сэр Пиль уже тридцать лет как отбыл в мир иной.

— Неужели?

— С традициями расставаться нелегко. Хорошее дело эти традиции!

Облаченный в ливрею швейцар распахнул перед нами стеклянную дверь левой рукой, одновременно отдавая правой честь сэру Майкрофту. Мы зашли в холл с куполообразным потолком и поднялись по одному из пролетов огромной полукруглой лестницы, ступени которой были устланы толстым красным ковром, заглушавшим шум шагов. «Да, — подумалось мне, — неплохо устроились господа премьер-министры».

На лестничной площадке перед белыми дверями нас ждал второй швейцар. Видимо, он опасался, что Майкрофт Холмс подорвет свое хрупкое здоровье, если вздумает сам открыть дверь собственного кабинета.

Просторная комната, в которую мы попали, была изящно оформлена в георгианском стиле. Вполне понятно, почему старший брат Шерлока Холмса предпочитает именно здесь проводить бо́льшую часть своего времени. Белый сводчатый потолок, превосходные книжные шкафы во всю стену, эркер, выходящий на парк и Букингемский дворец с трепещущим на ветру королевским стягом, широкий письменный стол, обитый тисненой зеленой кожей. Расстояние от стола до дверей могло бы поспорить с шириной поля для крикета. А вздумай советник подышать свежим воздухом — к его услугам был балкон с перилами из пурбекского мрамора.

Швейцар забрал наши шляпы и пальто, а Майкрофт тем временем вызвал троих секретарей. Первому было поручено приготовить нам чай. Второму — известить министра юстиции о том, что, к величайшему сожалению, премьер-министр вынужден отложить встречу по поводу индийского акта на завтра. Третьему — передать премьер-министру, что министра юстиции неожиданно задержала депутация юристов от палаты общин, которые явились предложить поправки к закону о судоустройстве. Таким образом, всего за две минуты Майкрофт Холмс искусно отложил обсуждение важнейших государственных проблем и высвободил себе несколько часов.

Первый секретарь принес нам чай, и хозяин кабинета тут же перешел к делу:

— Известны четыре события, связанные с убийствами капитана Иахлеила Брентона Кэри и принца империи. Если ты, дорогой братец, не возражаешь, я изложу их в обратном порядке. Ведь именно так нам стало известно о заговоре.

До сих пор Майкрофт Холмс не произносил слова «заговор». Он имеет в виду политическую авантюру? Какова ее цель? Холмс пожал плечами, и его брат начал рассказ.

— Во-первых, — он загнул палец, — настал день, когда тело рядового Арнольда Левенса обнаружили в канаве. Это случилось в Калькутте за несколько сот миль от Хайдарабада, где убили Кэри. Капитан тогда командовал отрядом из четырех человек, которые убирали армейские палатки, Левенс был у него в подчинении.

— Но что он делал в Калькутте? — спросил я.

— Скрывался, доктор. Левенс, еще двое рядовых и капрал в составе саперно-строительной бригады участвовали в погрузке палаток в тот самый день, когда капитан Кэри был смертельно ранен. Именно Левенс и еще один солдат, Мосс, видели, что произошло с той стороны фургона, где находился Кэри. Впоследствии Левенса собирались вызвать в качестве свидетеля. Но он и рядовой Мосс скрылись. Иногда солдаты предпочитают дезертировать, лишь бы не участвовать в военном расследовании, — боятся, что всю вину свалят на них.

— Что здесь интересного? — уточнил Холмс.

— Нет упоминания о рядовом Левенсе — и вообще о каком бы то ни было Левенсе — ни в записях девяносто восьмого пехотного полка, ни в документах хайдарабадской саперно-строительной бригады. Но зачем людям из других подразделений являться в лагерь? По всей видимости, тут не обошлось без крупной суммы. Никто просто так не станет проситься в наряд. Мосс и Левенс исчезли, и больше никто о них не слышал, пока тело последнего не всплыло в канаве. Именно тогда подняли архив, и имя Левенса обнаружилось в списках дезертиров. Расчетная книжка была найдена рядом с трупом, никакого жалованья рядовой не получал. Следовательно, деньгами его снабжало совсем не военное начальство. В бегах он провел около года, и все это время кто-то его содержал и покрывал. Разумеется, мы не можем со всей уверенностью утверждать, что тот полуразложившийся мертвец был Арнольдом Левенсом. Однако вскрытие показало, что жертва погибла еще до того, как угодила в канаву. По всей видимости, преступные дружки помогли мелкому мошеннику отправиться на тот свет.

Луч солнца блеснул, отразившись от позолоченной оправы пенсне сэра Майкрофта.

— Во-вторых, след возвращает нас к капитану Кэри и так называемому несчастному случаю в хайдарабадском лагере, — продолжал он, загибая очередной палец. — Единственные два свидетеля исчезли. Кроме них, никто не может рассказать, как именно получил капитан смертельную рану, предположительно нанесенную лошадиным копытом. Военному хирургу Каллахану сообщили, что настил от палатки с грохотом упал в фургон и перепуганные кони принялись лягаться. Каллахан осматривал Кэри и ясно видел: смерть капитана, несомненно, наступила в результате серьезных ушибов брюшной полости, которые вызвали разрыв кишечника. Доктор мало знаком с лошадьми, и ему не показался странным характер повреждений: ведь животное, похоже, ударило копытом не назад, а вперед, что весьма необычно. Как бы то ни было, ранение налицо, и единственное приемлемое объяснение — удар копытом. И Каллахан приходит к неизбежному заключению, что пострадавший умер из-за последствий вышеупомянутой травмы. Сам Кэри о происшедшем ничего не помнил. Вас, доктор, это бы насторожило?

Вопрос застал меня врасплох, но ответ на него напрашивался сам собой:

— Если капитан не видел приближающейся опасности, удар мог оказаться для него полной неожиданностью. Тогда он, вероятно, сразу же потерял сознание. Серьезный шок от ранения вкупе с обмороком могли стереть из его памяти те роковые минуты.

— Подобное повреждение могло быть нанесено любым тяжелым тупым предметом, не только копытом?

— Вероятно.

— В-третьих, — кивнул Майкрофт Холмс, загибая следующий палец, — далее след ведет к признаниям, которые почти в беспамятстве сделал перед смертью Кэри. К истории убийства у Кровавой реки в Зулуленде.

— Погиб принц империи, — лишенным выражения голосом произнес Шерлок Холмс. — Дорогой братец, мы читали газеты и знаем, что сначала самого Кэри обвиняли в той ужасной трагедии. Еще нам известно, что на смертном одре он поведал мистеру Дордоне некий секрет, боясь, что правда умрет вместе с ним.

Майкрофт подарил нам одну из своих редких улыбок. На его лице явственно читалось удовлетворение собственной персоной.

— Я знаю, — покачав головой, сказал он, — что вы имели удовольствие выпить чаю в компании преподобного Сэмюэля Дордоны.

— Неужели?

— Ну же, братец Шерлок! Ты, возможно, превосходишь нас в сообразительности, но и я ведь не простофиля! Сэмюэль Дордона! Или же движимый благими намерениями актер-недоучка майор Генри Патни-Уилсон. Еще когда была жива его несчастная супруга Эммелин, майор, несмотря на всю свою набожность, не чурался участия в театральных постановках в Лахоре. Что ж, тот опыт весьма ему пригодился. Однажды Патни-Уилсон сыграл якобы разорившегося героя в драме Бульвера-Литтона «Деньги». Ее ставили в Симле в честь генерал-губернатора Индии лорда Литтона, сына писателя. Он тогда только-только прибыл из Англии. Ты, братец, не знал об этом?

Сэр Майкрофт пытался, что называется, поддеть младшего брата. Я оглянулся на Шерлока, но на его лице не дрогнул ни единый мускул.

— Разумеется, Брентон Кэри не просил Патни-Уилсона держать в тайне историю убийства принца. Напротив, умирающий наверняка заставил друга поклясться, что тот передаст ее их общему боевому товарищу Джошуа Селлону, служившему в отделе особых расследований. По всей видимости, только об этом Патни-Уилсон и умолчал, когда явился к вам в своем нелепом маскарадном костюме. — Майкрофт со вздохом отодвинул чашку. — Понятия не имею, как именно прознал об этом Роудон Моран. Но, боюсь, сам того не желая, Брентон Кэри подписал Селлону смертный приговор. Полагаю, теперь Морану известно все.

— Только ему или же еще кому-то? — уточнил я.

— Возможно, — покачав головой, отозвался Майкрофт, — обо всем знает жена капитана, миссис Энни Кэри. После смерти принца Кэри продолжал служить ее величеству, и ему запретили пересказывать кому-либо странные истории о человеке на серой лошади. Однако стараниями других людей слух распространился. Неизвестно, примерещился или нет очевидцам мифический всадник на коне бледном, стоящий на перевале Изандлваны, но совершенно точно, что Луи Наполеона предал в руки туземцев человек из плоти и крови.

Сэр Майкрофт достал из кармана жилета ключик и подошел к шкафу, стоящему у стены возле письменного стола.

— А что с тем кожаным ремешком? — холодно поинтересовался Холмс.

— Ты и о нем знаешь? Полагаю, кто-то подменил ремень тем самым, подрезанным, когда члены отряда обедали, оставив пасущихся коней без присмотра. И сделал это тот, кто прекрасно управляется с лошадьми и не потревожит их во время подобной операции. Конечно же, седло принца выглядело иначе, когда его осматривали накануне утром перед началом похода.

Открыв наконец дверцу шкафа, Майкрофт с трудом извлек на свет некий длинный предмет, похожий на крикетную биту, обернутый промасленной тканью и перевязанный бечевкой.

— Даже удержись тогда принц в седле, умелый стрелок, вооруженный винтовкой Мартини — Генри и засевший на холме над деревней, легко прикончил бы его одной пулей. А всю вину свалили бы на зулусов с их трофейными ружьями.

Чуть запыхавшись, Майкрофт положил свое сокровище перед нами на стол.

— Кому из отряда принца пригрезилась тогда одинокая фигура на холме? — спросил я.

— Лишь одному. Рядовому ле Брюну.

— Он ехал замыкающим, — вмешался Шерлок Холмс, — и потому, в отличие от ускакавших вперед всадников, мог что-то заметить на вершине холма. Как жаль, уже в который раз эта история не находит достаточного подтверждения.

— Ле Брюна, — подхватил возившийся с узлами Майкрофт, — если это его настоящее имя, последний раз видели в компании головорезов на трансваальских золотых приисках. По всей вероятности, он уже мертв, как и рядовой Арнольд Левенс. Осмелюсь предположить, погибли они от одной руки.

Майкрофту наконец удалось ослабить узел. Он развернул промасленную ткань. На столе лежала винтовка с отполированным до блеска деревянным прикладом, на вид совершенно новая. Казнозарядное ружье, более короткое, чем те, что были в ходу лет десять назад, но достаточно распространенное среди нынешних пехотинцев. На стволе красовалась аккуратная стальная пластинка с гравировкой — британская корона и латинские буквы V. R., означающие «королева Виктория», снизу стояло клеймо изготовителя — «Энфилд, 1870».

— Когда принц погиб, — сообщил нам Майкрофт, похлопав по стволу, — отряд Кэри помчался к лагерю на Кровавой реке. Солдат послали на поиски тел троих павших лишь на следующий день. Тогда-то и обнаружилось это ружье — на холме над заброшенной деревней. Мартини — Генри, сорок пятый калибр, изготовлено в Великобритании. По словам экспертов из вулиджского арсенала, из него ни разу не стреляли. Винтовку зарядили, но потом убийца понял, что пуля не понадобится, и вытащил патроны. Туземцы справились без посторонней помощи. Взгляните. Весьма эффективное устройство. Курок взводится автоматически, когда патрон вкладывается в патронник. То есть стрелять можно почти сразу же. А еще оно весьма и весьма точное.

— Но оружие бросили?

— Бросили? Да, доктор. Это сделал тот, кто покинул место происшествия еще быстрее, чем отряд капитана Кэри! И ему было прекрасно известно: поблизости могут оказаться другие британские кавалеристы, которых, несомненно, привлекут звуки пальбы. Наш загадочный всадник не испытывал ни малейшего желания объясняться с ними. Откуда у него, гражданского лица, винтовка военного образца, да еще и в превосходном состоянии? Нет, гораздо проще оставить ее на холме, пусть думают, что туземцы второпях потеряли свой трофей. — Майкрофт на мгновение замолк, а потом загнул на руке четвертый палец. — И наконец, Изандлвана. Именно там все и началось. Похожего всадника якобы видели на перевале над местом сражения. Верхом на серой лошади. Но там дело обстояло иначе. Причем здесь призраки, джентльмены, если мы потерпели поражение под Изандлваной по реальным причинам. Неправильные отвертки и испорченные патроны сыграли свою роль.

Майкрофт завернул винтовку и принялся завязывать бечеву.

— Генри Пуллейн проявил необычайную отвагу. Он прекрасно знал, что обречен, но успел написать записку и спрятать ее так, чтобы его убийцы не добрались до нее. В ней говорится о предательстве. Но это еще не все. Рядом с телом полковника обнаружили небольшой кусочек металла, не толще вашего пальца. Он не мог просто так оказаться там, это было послание. Пальцы Пуллейна до последнего мгновения сжимали его. Точно такие же бесполезные отвертки неправильного калибра валялись и в траве возле фургонов с боеприпасами. Непригодные железки, которыми так и не удалось открыть ящики, чтобы снабдить патронами стрелков на передовой. Случайность исключена.

В залитом солнечным светом кабинете воцарилась мрачная тишина. Перед нашими глазами, словно образы из волшебного фонаря, мелькали ужасные сцены: солдаты, стоящие спина к спине и отбивающиеся от туземцев штыками.

— А что же Джошуа Селлон? — спросил я. — Как он оказался у Изандлваны?

Майкрофт затянул последний узел и посмотрел на меня, приподняв брови и словно удивляясь моей недогадливости.

— Доктор, вы помните, как впервые повстречали его в купе в поезде Бомбейской, Бародской и Центрально-Индийской железнодорожной компании?

— Разумеется.

— У капитана Селлона была профессиональная привычка запоминать имена, лица и разговоры. Вот и ваша беседа отмечена в его записной книжке. Вы ехали из Бомбея в Пешавар, к северо-западной границе, правильно? И обсуждали тайный трибунал, так там написано.

— Именно, — кивнул я. — Почти до самого Лахора.

— А помните, поезд задержали на небольшом полустанке?

— Да. Я до сих пор не знаю почему. Наверное, мы должны были пропустить другой состав, следующий в Бомбей.

— Тогда в ваше купе заглянул офицер, по всей видимости Анструзер из штаба бригады. И капитана Селлона вызвали на срочную встречу с руководством.

— Правильно.

— Но знаете ли вы, почему его вызвали?

— Нет. После того случая я больше не видел Селлона до дня его убийства в Карлайл-меншенс.

— Тогда вам интересно будет узнать, доктор, что Селлон был не простым офицером военной полиции, а одним из лучших следователей, когда-либо служивших в отделе особых расследований. Капитана сняли с вашего поезда из-за телеграммы, пришедшей из Калькутты от секретаря генерал-губернатора Индии. Селлону предписывалось немедленно вернуться в Бомбей. Именно тогда появились первые подозрения об истинных причинах изандлванской трагедии. Начали допрашивать уцелевших. Джошуа Селлону надлежало отправиться в Африку и возглавить расследование. Именно он должен был сопровождать первый отряд, собиравший улики на поле боя. Поэтому из Лахора на ваш маленький полустанок направили специальный поезд. А в Бомбейской гавани уже стоял под парами легкий крейсер. В Африке срочно потребовались люди, чьи способности помогли бы разобраться в случившемся. До Англии было далеко, а вот Джошуа Селлон добрался из Индии до Дурбана, ближайшего к Изандлване порта, гораздо быстрее, чем ваш полк до Кандагара.

— Тогда я и понятия не имел ни о чем подобном, — тихо признался я. — Юные офицеры, наши спутники, обращались с ним как с недотепой. Скучный пожилой джентльмен, так они его называли.

— Скучный пожилой джентльмен, вы говорите? — Майкрофта явно позабавила моя близорукость. — Но разве можно придумать более совершенную маскировку? Вашим двум остолопам повезло, что он за них не взялся. Джошуа Селлона пожелал видеть сэр Генри Бартл Фрер, наместник ее величества в Южной Африке. Когда-то Селлон служил у него, еще в Бомбее, поэтому сэр Бартл хорошо знал и ценил его. Когда после трагедии у Изандлваны начали распространяться подозрительные слухи, он отправил телеграмму в Калькутту и затребовал бывшего подчиненного. Именно так Джошуа Селлон, лейтенант Холливелл и еще двое офицеров военной полиции оказались в составе первого похоронного отряда, который прибыл в Зулуленд спустя несколько месяцев после сражения. Вот там все и выяснилось.

Майкрофт Холмс спрятал ружье в шкаф и повернулся к нам.

— В скором времени следователи обнаружили в траве возле фургонов с боеприпасами несколько фальшивых отверток. На первый взгляд они ничем не отличались от обычных инструментов, которыми вскрывают ящики с патронами для винтовок Мартини — Генри. Но их отправили на экспертизу.

— Но почему же, — не смог я сдержать своего изумления, — никто не проверил их, пока отряд лорда Челмсфорда маршировал от Кейптауна к Зулуленду? Неужели за все это время им ни разу не пришлось стрелять? Хотя бы во время смотров?

Майкрофт смерил меня жалостливым взглядом, в котором явно читались сомнения в моих умственных способностях. Мне вспомнился сержант Гиббонс.

— Доктор, боюсь, вы не совсем понимаете. Отвертки заменили лишь после последней проверки, а она состоялась вечером накануне битвы. Именно в этом-то все и дело. Подвох был устроен точно по плану. Так называемый охотник сначала должен был убедиться, что зулусы выдвинулись на нужную позицию и готовы атаковать на следующее же утро. Он достаточно хорошо знал туземцев и их тактику. Именно этого момента Моран и дожидался много ночей подряд.

— И сколько же это продолжалось?

— Кто знает? — пожал плечами Майкрофт. — Он охотник и следопыт и умеет появляться и исчезать незаметно. Мне кое-что известно о Моране. Это моя работа. Рэнди Моран может красться по лесу в кромешной тьме, и ни одна веточка не хрустнет у него под сапогом. Той ночью, поняв, что зулусы нападут наутро, он пробрался в лагерь. Его интересовали не только отвертки: он похитил заспиртованную в стеклянном сосуде голову. Без малейшей на то необходимости, только лишь из желания оставить подпись. Мы достаточно хорошо его изучили и понимаем его мотивы. Так что лучше оставьте его нам.

Шерлок Холмс, который, как ни странно, все это время молчал, откинулся на стуле.

— Оставить его вам? Дорогой братец, сколько же в тебе самоуверенности. А ведь ты не предоставил ни одного доказательства вины полковника Морана.

— Мы прекрасно знакомы с этим мерзавцем, — усмехнулся его брат, но в этот раз усмешка вышла невеселой. — Не хуже, чем с Оуэном Глиндуром. Да, голова полковника пока еще не заспиртована в стеклянной банке. Но, полагаю, эту операцию вполне можно будет осуществить, когда палач с ним разберется.

— Значит, вы так его и не нашли? — поинтересовался по-прежнему хмурый Холмс.

Майкрофт открыл ящик стола, достал несколько тонких кожаных папок и выбрал одну. В ней лежала большая фотография мужчины лет сорока. Даже на снимке взгляд холодных прищуренных глаз действовал гипнотически. В очертаниях лба и носа угадывалась крайняя жестокость, эффект усиливали размеры портрета. На нас словно смотрел живой человек, который вот-вот заговорит. Мужественное, но злобное лицо. Настоящий охотник и убийца.

Высокий лоб свидетельствовал о незаурядных умственных способностях, под стать интеллекту самого сэра Майкрофта. Но плотно сжатые челюсти и линия губ выдавали чувственные стремления, которые неизбежно развращают острый ум и врожденную добродетель. На карточке Моран был изображен лишь по плечи, но и по ним можно было судить о его силе и ловкости.

— Полковник Роудон Моран, — тихо произнес Майкрофт. — Опасный враг и ненадежный друг. Человек невероятной мощи, умеет искусно скрывать свой гнев, но никогда и никого не прощает. Весьма хитроумен. Он сумел завоевать богобоязненную Эммелин Патни-Уилсон и смеялся ей в лицо, когда она умоляла не бросать ее на милость жестокого мира. Именно эти насмешливые глаза, джентльмены, заставили ее покуситься на жизнь собственных детей и покончить с собой.

Мой друг вернул ему портрет. Майкрофт открыл еще один ящик стола и вытащил новую папку. В ней лежала накладная на партию товаров, отправленных из Антверпена в Леопольдвиль, столицу Свободного государства Конго. Холмс-старший пролистал несколько страниц, и я понял, что это за груз: груз смерти. Семидесятипятимиллиметровые орудия Круппа и Крезо, партия пушек-пулеметов Максима калибром 37 мм, восемь четырехдюймовых гаубиц. И вдобавок к этому полевые пушки Максим — Норденфельд и горные пушки Круппа калибром 37 мм.

— Откуда же взялись эти бумаги? — поинтересовался Шерлок Холмс, смерив брата суровым взглядом. — Источник надежный?

— Один хороший человек, — вздохнул Майкрофт, — поставил ради них на кон свою жизнь. И проиграл.

— Джошуа Селлон?

— Да. Покинув Трансвааль, Роудон Моран занялся торговлей оружием, которая ведется между Бельгией и государством Конго, чьи хозяева морально деградировали, иначе не скажешь. Они возомнили себя владыками новой империи пруссаков в Южной Африке. Самые жестокие торговцы Центральной Африки пользуются поддержкой бельгийского короля Леопольда. Его, пожалуй, можно назвать наиболее развращенным монархом Европы. Что не мешает ему распоряжаться в Конго как у себя дома. Другие королевские дома никак не воспрепятствовали этому, и теперь тамошние жители стали его марионетками.

Из другой папки Майкрофт достал лист газеты. Я узнал издание — берлинский «Цайтунг».

— Преступное сообщество, которое ты вообразил, дорогой братец, теперь собирается распространить свое влияние и на Черный континент. Именно им и служит Роудон Моран. Ему не удалось нажиться на своих темных делах в Трансваале: он надеялся выручить гораздо больше. За последнее десятилетие это государство в тысячу раз увеличило свои доходы благодаря добыче золота и алмазов — с десяти тысяч до одиннадцати миллионов фунтов стерлингов. Силы его растут, оно грозит британским территориям войной. Сначала Моран возил оружие в Африку под видом сельскохозяйственной техники, торговля велась через восточноафриканские порты, принадлежащие Португалии. Теперь он использует Бельгию и Свободное государство Конго. Вооружилась артиллерия, настала очередь пехоты. Вскоре из Антверпена должен отправиться груз, состоящий из сорока тысяч винтовок Маузера и двадцати пяти миллионов патронов.

Шерлок Холмс перестал хмуриться. Он наверняка уже слышал про эту кровавую торговлю.

— Позволю себе повторить вопрос: и где же полковник Моран сейчас?

— Продолжай в том же духе, дорогой братец, — пожал плечами Майкрофт, — и ты получишь ответ скорее, чем рассчитываешь. Возможно, тебе придется об этом пожалеть. Так что прошу, оставь его нам.

В силу своей профессии мне приходилось сталкиваться с удивительным явлением: в определенный момент люди, будь то мужчины или женщины, теряют способность бояться за собственную жизнь и даже за жизнь близких. Полагаю, таким образом природа пытается защитить организм от длительного напряжения. Нечто подобное ощутил и я после визита к Майкрофту Холмсу. Мы не получали более тревожных известий, и мрачная история, казалось, растаяла, сгинула, словно ночной кошмар. Я чувствовал себя измотанным солдатом во время затянувшейся кампании: он хочет сражаться, но еще больше его тянет покинуть передовую и устроить себе короткую передышку.

Спустя несколько дней мы с Холмсом наслаждались ясным весенним деньком перед началом сезона в Эпсом-Даунс. Холмс отправился туда на давно запланированную встречу, а я решил составить ему компанию. Не могу сказать, что меня или его так уж привлекают скачки, но то был особый случай. Около года назад, как, возможно, помнят мои читатели, Холмс оказал услугу некоему полковнику Шеффилду Россу. Конюшни со скаковыми лошадьми, принадлежавшими этому джентльмену, располагались на пустынных землях Дартмура в Кингс-Пайленд, в двух милях к западу от городка под названием Тависток.

Полковник Росс владел четырехлетним жеребцом по кличке Серебряный, прозванным так из-за светлой отметины на лбу. Прошлой весной этого коня считали фаворитом и пророчили ему победу на Кубке Уэссекса. Ставки были четыре к пяти. Но накануне важного события скакун таинственным образом пропал, а полиция обнаружила тело Джона Стрэкера, жившего неподалеку. На трупе имелись следы сильнейшего удара, свидетельствовавшие об убийстве. Но благодаря Шерлоку Холмсу загадка разрешилась: оказалось, что никто не совершал преступления. Серебряный участвовал в скачках и выиграл Кубок Уэссекса при самых необычайных обстоятельствах [4]. Пожалуй, это было наиболее знаменательное событие в мире конного спорта со времен 1843 года, когда победа в Эпсоме досталась Иуде Маккавею, выступавшему под видом другого коня по кличке Повод.

Ныне Серебряный полностью восстановился после тех бурных событий, и ему предстояло бороться в Эпсоме за приз Суррея. В кругу профессиональных болельщиков, которые хорошо помнили его прошлую победу, конь считался фаворитом, ставки были четыре к шести. Шерлок Холмс просто обязан был увидеть этот забег и повстречаться с благодарным клиентом, полковником Шеффилдом Россом.

Намекни тогда кто-нибудь, что скачки будут иметь отношение к убийству капитана Джошуа Селлона, я рассмеялся бы такому человеку в лицо.

Утром в среду мы сели на поезд на вокзале Ватерлоо и отправились в Эпсом. От станции к ипподрому нас доставил дрэг — большой экипаж, запряженный четверкой лошадей. Нынче такие средства передвижения встретишь нечасто: их используют лишь для особых случаев. Холмс заметил, что дрэг прекрасно подходит для скачек — его можно поставить совсем рядом с беговой дорожкой и наблюдать за лошадьми, расположившись на удобных кожаных сиденьях. Для такого случая мы захватили с собой корзинку для пикника с купленными в Лондоне холодной дичью, фруктами и шампанским.

На ежегодные скачки на приз Суррея собираются как разные сомнительные личности, так и опустившиеся представители высшего сословия. Бега в Аскоте — развлечение для королевских особ, а Эпсом — для простого люда. Повсюду сновали уличные торговцы в традиционных, расшитых перламутром костюмах, явившиеся сюда из лондонского Ист-Энда, и предлагали моллюсков и угрей. Рядом с ведущей в город дорогой вкапывали в землю шесты и ставили палатки припозднившиеся балаганщики. Пестрели яркие цыганские фургоны с цветочными горшками в оконцах и привязанными к ступенькам банками и сковородами. Ощипывали поросший травой торф исхудавшие лошади и ослы. Рядом стояли лотки с закусками, а поодаль начинались разные увеселения. Судя по шумихе, там явно давали представление любимцы ярмарок — Панч и Джуди. Тенты, будки и прилавки усеивали залитую солнцем равнину за ипподромом.

Мы миновали главную трибуну с трепетавшими на ветру флагами. Повсюду висели полотнища, рекламирующие взвешивание жокеев, услуги букмекеров и букмекерских контор наподобие «Тэттерсоллс». В маленьких холщовых шатрах продавали лимонад, шербет и мороженое — по пенни за серебряный кулечек. Мужчина в высоком поварском колпаке и с корзинкой лобстеров в руках выкрикивал: «Одного за шиллинг!» Неподалеку раскинулся настоящий палаточный городок, прельщавший посетителей «Новинками для верховой езды от Ньюсома», «Зеркальным лабиринтом», «Красавицами из гарема» и предсказаниями ясновидцев. Кукольные театры представляли гремевшие тогда в Лондоне постановки — «Корсиканских братьев» и «Дочь полка».

Тут было на что поглядеть, помимо самих скачек! Гонка за приз Суррея должна была начаться ровно в два часа, и мы успели вовремя прикончить бутылку «Вдовы Клико». Я будто глотнул свежего воздуха после всех мрачных приключений с Сэмюэлем Дордоной и Рэнди Мораном. Прозвенел звонок, шестеро всадников вышли на старт. Я посмотрел программку и увидел, что лошади должны проскакать расстояние в одну милю и шесть фарлонгов. Участвовали Центурион, принадлежавший принцу Жерому Наполеону, Плут мистера Огастеса Ньютона, Так-и-Сяк полковника Армитеджа, Денди графа Крейгавонского, Чистюля мистера Сета Бойда и, конечно же, Серебряный полковника Росса. Его жокей был в темно-красной куртке и черной шапочке.

Победитель получал тысячу гиней. Неудивительно, что, когда мелькнул флажок на старте, трибуны огласились возбужденными криками. Но потом зрители примолкли, и воздух буквально заискрился от напряжения. На первом повороте кони скакали так близко друг к другу, что казалось, они вот-вот столкнутся. Мощные копыта взрывали торф. На первом прямом отрезке лошади уже выстроились в линию. Плут Гасси Ньютона вырвался было вперед, но, в соответствии с кличкой, умудрился всех обмануть и отстал от конкурентов уже на втором повороте, а потом и вовсе очутился в хвосте.

Лошади промчались мимо трибуны. Статный серый Чистюля сделал рывок и лидировал в забеге. Все взгляды устремились на него. Так-и-Сяк бежал почти вровень с ним. Вот они вышли на новый поворот, расстояние между жеребцами постепенно росло. Кони скрылись из виду, потом снова показались из-за холма и вылетели на финишную прямую. Последний отрезок пути снова пролегал перед трибуной. Соперники не поменялись местами. И вдруг почти у самой трибуны Серебряный стремительно пошел вперед, свежий и полный сил, будто только-только со старта. Жокей плотно сжимал коленями седло. Вот они обходят Денди, потом Чистюлю и наконец выигрывают забег, опередив последнего на полтора корпуса. Так-и-Сяк Бобби Армитеджа отвоевал второе место у французского Центуриона.

После такого напряженного зрелища обычно хочется расслабиться. Скачки удались на славу. Они настолько поглотили меня, что лишь много позже я с ужасом осознал, с какой легкостью враги могли в тот момент всадить в меня пулю, а я бы и не заметил надвигающейся опасности. Шерлок Холмс отправился на встречу с Шеффилдом Россом, чтобы поздравить его с триумфом, и я на час или два оказался предоставлен самому себе. Мы договорились встретиться у дрэга в пять часов.

— Не сомневаюсь, Ватсон, что после такого удачного забега полковник Росс и его протеже непременно появятся в Эпсоме и в июне. Обещаю вам, в следующий раз они завоюют главный приз. Победитель эпсомского дерби — чем не венец карьеры!

Я не хотел идти вместе с Холмсом к бывшему клиенту, ведь моя роль в том расследовании была весьма невелика, и направился к шумной ярмарке. В веселой толпе, кроме меня, бродило еще несколько джентльменов в шелковых цилиндрах. А представители низшего сословия в тот день принарядились все как один: едва ли не каждый щеголял в жилете, украшенном серебряной цепочкой от часов.

Примерно через две сотни ярдов я наткнулся на шатер под названием «Королевское стрельбище Великобритании». Я бывший военный и потому нахожу подобные развлечения весьма занимательными. Тир представлял собой роскошное зрелище и гордо возвышался над огороженными площадками, где проводились разного рода средневековые турниры, и игорными палатками. Мишень располагалась в пятидесяти футах от стойки, возле которой выстроились в очередь полные надежд стрелки, и крепилась на сооруженном по всем правилам стрельбищ земляном валу по крайней мере в два фута толщиной. Там нарисовали стену осажденного замка. Внизу виднелись воротца, над которыми пестрели маленькие красные, белые и синие мишени. Сбоку на полке стояли всевозможные призы, начиная с дешевых кукол и заканчивая фарфоровыми блюдами. Всем заправлял зазывала в кепи и черном атласном сюртуке.

— Дамы и господа, перед вами осада Севасто-о-ополя! Полюбуйтесь знаменитой русской крепостью, она воспроизведена во всех подробностях. Кто хочет всадить пулю в свирепого русского солдата? Кому удастся укокошить царя? Кто готов с мушкетом в руках постоять за честь старой доброй Англии и ее величества? Приз за каждое попадание!

Поддавшись любопытству, я подошел ближе. Один за другим работяги отцепляли повисших на локте жен или подруг, платили шесть пенсов и получали винтовку и возможность трижды попытать счастье. Пятеро попали лишь в каменные стены замка. Каждый раз после неудачного выстрела маленькие воротца внизу распахивались, из них выглядывал дьявол с высунутым языком, и одновременно раздавалось насмешливое «ку-ку!» (видимо, срабатывало устройство наподобие новомодных часов с кукушкой). Шестой претендент промазал в первый раз, зато со второй попытки попал в яблочко. Из дверцы показалась крошечная улыбающаяся Венера, прикрывающая обнаженные прелести букетом цветов, и поклонилась победителю. В толпе послышался довольный смех. Удачливый стрелок забрал приз из рук бледной девушки, помогавшей зазывале.

А тот тем временем увидел в толпе знакомое лицо.

— Сэр, ваш выстрел! Покажите им, как это делается! Прошу вас! Полковник, покажите нам! Полковник Моран! Сэр!

Меня пронзило такое острое чувство тревоги, будто кто-то приставил к моей спине между лопаток холодное лезвие мясницкого ножа. Моран же еще не в Англии! Хотя нет, он с легкостью мог добраться до Лондона из Лисабона, сев на парижский экспресс. Что делать — уйти? Как бы я ни шел, медленно или быстро, все равно привлеку к себе внимание. Но и стоять, повернувшись к нему спиной, тоже нельзя. Либо он меня видел, либо нет. Я будто ненароком сделал несколько шагов по направлению к дальнему углу тира, укрылся там, а потом бросил осторожный взгляд в щель между краешком шатра и натянутым канатом. В конце концов, в Англии не один полковник Моран, взять хоть его брата Себастьяна.

Но ошибки быть не могло. Окруженный толпой спутников мужчина как две капли воды походил на портрет, который на прошлой неделе показывал нам Майкрофт Холмс. Те же изогнутые в жестокой усмешке губы. Полковник успел постареть (ему было уже не под сорок, а под пятьдесят), и пронзительная злоба не так явственно сквозила в его прищуренном взгляде, когда он, улыбнувшись, повернулся к зазывале. На мгновение черты его смягчились, вместо ненависти в них читалась лишь обыкновенная бравада. Но за напускной веселостью, как под слоем грима, крылось то самое мужественное и вместе с тем яростное выражение со снимка. Почему, черт подери, он вообще позволил себя сфотографировать? Наверное, виной тому излишняя самоуверенность.

Неужели Моран так стремился показать миру свое истинное лицо и ни во что не ставил чужое мнение? Вокруг него собралась целая компания — мужчины и женщины, юные и не очень. Он был душой этого общества, явившегося насладиться скачками и шумной ярмаркой.

Полковник взвесил в руке винтовку, проверяя, все ли честно. Идеальный образ охотника, готового прикончить добычу или погибнуть самому. Высокий лоб свидетельствовал о недюжинных умственных способностях, а следовательно, и о высоких шансах на победу в любом поединке. Моран больше не улыбался. Внешне расслабленный и спокойный, он заплатил свои шесть пенсов и взял у зазывалы три пули. И все же в его поведении сквозила едва заметная нервозность, которая изобличала сдерживаемую импульсивность.

Усы, казавшиеся такими пышными на фотографии, он явно красил. Но об их истинном цвете, поблекшем со времен юности, свидетельствовали ярко-рыжие волоски на запястьях. Кожа на руках и на шее выдавала его возраст, такие приметы не в силах замаскировать никакое косметическое средство. В голосе Морана звучала решимость, смешанная с презрением к окружающим. Джек и Фрэнк описывали мне бесшабашного весельчака, который успел повидать мир и знал что почем. Но сейчас слова его звучали глухо, с грубой насмешливостью. По всей видимости, он любил покуражиться над ближними, но не умел смеяться с кем-нибудь за компанию.

Я отступил назад. Моран совершенно точно смотрел в моем направлении, но вот видел ли меня? Во мне зрела непонятная уверенность: полковнику точно известно, кто я такой и где прячусь. Показалось даже, он направил на меня дуло. Но сейчас его занимали спутники, он полностью завладел их вниманием. Две молоденькие девицы глядели на него с обожанием, а их юные спутники заискивающе улыбались. В компании также присутствовали двое джентльменов постарше и четыре дамы, вид у них был покорный, они ждали, что же скажет Моран.

Что за оружие у него в руках? Парди или шотландская охотничья винтовка, а может быть, карабин Мура и Диксона? Трудно сказать, но я готов был поклясться: поднимая его, Моран смотрит прямо на меня. Вот он отвернулся. Поклонники не отрывали от него глаз, словно школьники, уставившиеся в рот учителю, а он читал им лекцию об искусстве стрельбы негромким, но звучным и уверенным голосом.

— Я, к вашему сведению, однажды попал шесть раз из восьми в шляпу, которая находилась в руках у товарища. С расстояния в сто пятьдесят ярдов. Дело было на полковом турнире, и ружье похожее. Офицер со шляпой знал: опасность ему не грозит. Участники стрелковой бригады должны по очереди держать мишени, вы знали об этом? Стоит кому-нибудь отказаться, его сочтут презренным трусом и с позором погонят из полка. С четырех сотен ярдов я всаживал четыре из шести пуль в радиусе восемнадцати дюймов от центра мишени, но, конечно, с ней рядом никто не стоял. Не нашлось желающих, даже в стрелковой бригаде, слишком уж далеко. Сам же я дважды выходил под пули на таком расстоянии, потому что был уверен в стрелке. Побился об заклад. И, приятно признаться, выиграл.

Моран вздернул винтовку на плечо, прицелился. Другой на его месте полностью сосредоточился бы на выстреле, но он продолжал лекцию:

— Но это все ерунда. Мне часто приходилось вгонять гвоздь в стену одним выстрелом. Здесь нет никакой хитрости. Попробуйте сами. Смотрите внимательно. Нужно поднять винтовку к плечу и держать ее ровно. Не сжимайте ствол. Поместите цель так, чтобы она оказалась в центре мушки и целика. Вы, молодые люди, можете вообразить вместо железного треугольника пару раздвинутых дамских ножек, они так и ждут, так и манят.

Один из мужчин в цилиндре, стоявший позади полковника, усмехнулся.

— Держите локоть ровно и прямо. Легонько коснитесь спускового крючка одним лишь указательным пальцем, только так и никак иначе. Это вам не игрушечное ружьецо. Делайте только необходимое усилие, не хватайтесь за оружие, не сжимайте его. Обращайтесь с ним как с женщиной, с прелестной скромницей.

Не успели его спутники послушно рассмеяться, как раздался выстрел. Пуля ударила точно в середину мишени, висящей над воротами замка. Кое-кто из зрителей радостно зааплодировал. Но хлопки смолкли, когда Моран повернулся. Я отчетливо видел его через щель между полотняной стенкой шатра и деревянным шестом.

— Вы великий охотник, — восторженно крикнула молоденькая дама, все еще хлопая в ладоши.

Полковник выбрал приз и указал на дешевое латунное кольцо, зазывала поспешил снять его с полки. Потом Моран посмотрел на девушку.

— Охота, дорогая моя леди, — дело серьезное, и я кое-что об этом знаю. Берегитесь. Иногда не удается убить зверя с одного выстрела, даже если цель под самым носом. Это касается могучих и сильных животных. К примеру, слон — великолепная добыча, охотиться на него — величайшее удовольствие и вместе с тем настоящее испытание.

Его забросали вопросами.

— Да, сэр, приходилось, — ответил он кому-то, — множество раз. Больше всего мне запомнился африканский слон, которого я прикончил из винтовки Диксона. Гиганты передвигаются довольно медленно, но они сильны и весьма опасны, если не знаешь, как к ним подступиться. Сначала следует спустить собак, они отвлекут его внимание. Раз я стрелял в могучего зверя прямо с седла и попал ему в плечо. Сначала он будто даже и не понял, что произошло.

Пара слушателей засмеялась, словно по команде.

— Но вот что странно, меткий выстрел словно лишил его способности бежать, — продолжал Моран. — Слон даже не попытался скрыться, медленно зашел в рощу, потом повернулся и уставился на меня. Превосходная крупная голова. Я спешился и несколько раз пальнул в его массивный череп, а он, представьте себе, просто стоял и смотрел, словно не замечая выстрелов. Только каждый раз кивал головой, будто кого-то приветствовал, и тянулся хоботом к ране. Потом неуверенно качнулся, но сумел удержаться на ногах. Я всадил еще шесть пуль ему в плечо, а он все не падал. В конце концов пришлось добить его из голландской шестифунтовой полевой пушки.

Я слушал этот рассказ о хладнокровном убийстве благородного животного, и меня охватывало все большее отвращение. Напоследок полковник принялся высмеивать свою жертву, голос его сделался нарочито жалобным и удивленным:

— И вот он стоит там, закрывая и открывая глаза, а из них катятся огромные слезы. — Всем своим видом Моран изобразил горе и провел пальцами по лицу, притворяясь плачущим. — Потом гигантская туша дрогнула, он упал на бок и умер.

На этот раз молчали даже его поклонники. Вызвала ли у них эта история такое же неприятие, как у меня? Кто-то что-то пробормотал.

— К счастью, — ответил на неразборчивый вопрос полковник, — его бивни весили по девяносто фунтов каждый. Наша экспедиция сполна окупилась.

Моран взял тлеющую сигару, которую во время рассказа положил на выигранное латунное кольцо, сделал затяжку и снова опустил. Не знаю, как именно он выбрал жертву, но несколько минут спустя, когда компания вышла из тира, полковник окликнул молоденькую девушку, засмотревшуюся на жонглеров. Одета она была гораздо беднее спутников.

— Будьте добры, милочка, прихватите мое новое кольцо.

Девушка взяла с прилавка безделушку, но тут же, задохнувшись от боли, уронила ее на пол — сигара успела раскалить металл. Моран усмехнулся, и вместе с ним послушно захихикали двое других мужчин, которые с самого начала видели, к чему все идет, но, видимо, посчитали, что большого вреда полковник не нанес.

— Ох уж эти собаки и женщины, Арчи, — пожаловался он одному из пожилых спутников, — по-другому не понимают, да?

Таков был Роудон Моран. Его невообразимая бессердечность вызывала отвращение и немного пугала. Так это и есть наш самопровозглашенный враг? Боялся я не искусной стрельбы: даже если полковник меня и увидел, то вряд ли решился бы прикончить прямо в Эпсом-Даунс. Да, он настоящий мерзавец, но мы с Холмсом повидали немало отребья. Морана не привлекали к суду, однако он был гораздо хуже многих известных преступников. В тот миг я поставил бы последний соверен на то, что именно он застрелил Джошуа Селлона, хотя имеющиеся у нас доказательства не убедили бы ни одного судью. От полковника почти ощутимо веяло самоуверенностью и злой силой.

Глубочайшее омерзение я испытал, услышав издевательский рассказ об убийстве слона. Перед этим померкли даже многочисленные истории о несчастных жертвах полковника. Кстати, Шерлок Холмс чаще всего сохранял невозмутимость, изо дня в день сталкиваясь с отъявленными негодяями, совершающими отвратительные поступки, но впадал в безграничную ярость, узнав о жестоком обращении с нашими меньшими братьями. Мой друг охотнее взялся бы защищать убийцу, нежели человека, ради забавы прикончившего дикое животное. Эту особенность его характера я теперь понимал как никогда ясно.

Я посмотрел на часы: до нашей встречи оставалось около часа. Что же делать? Главное — не попадаться на глаза нашему недругу. Там, в тире, Моран смотрел в мою сторону, но, кажется, не увидел и не узнал меня. Хотя все может быть. По чистой ли случайности оказался он сегодня на ипподроме? Или все это время кто-то из его подручных следил за мной?

Моран наверняка уже прослышал о наших визитах к Майкрофту и в Карлайл-меншенс. В Англию он прибыл недавно и, скорее всего, не знает меня в лицо, тем не менее расслабляться не стоит. Видимо, ему докладывали о наших посетителях на Бейкер-стрит и обо всех приходящих туда письмах. Оставалось лишь надеяться, что полковник не ожидал встретить меня здесь и я не привлек его внимания. Ведь сначала я стоял к нему спиной, а потом укрылся за углом палатки.

Но нельзя быть уверенным ни в чем. Следует позаботиться о собственной безопасности и держаться в тени. С моего места открывался отличный вид на раскинувшуюся вокруг ярмарку: шатры пестрели до самого горизонта. Есть где затаиться. Вряд ли Моран со своей свитой отправится в палатку с семейными развлечениями — они сочтут это ниже своего достоинства. А компания большая, так что я наверняка замечу их даже издали.

Я обошел шатры. Полюбовался «красавицами из гарема» (вполне безопасное удовольствие), посмотрел «Корсиканских братьев» (милое кукольное представление по мотивам повести Дюма), подивился на «стереоскопические чудеса света» и даже заглянул в палатку к ясновидящей мадам Палмейре. А напоследок отправился в лабиринт кривых зеркал. Он располагался под полотняным навесом, и фонари там горели весьма тускло. Могу поклясться: никто не видел, как я вошел туда, кроме цыганки, взимавшей плату. Посетителей в этот час почти не было. Я подождал немного, чтобы убедиться, что внутри никого нет, и вступил в лабиринт.

Сооружение состояло из арочных проходов, затянутых красным репсом и увешанных зеркалами. Никаких особенных хитростей — просто вогнутые и выпуклые стекла, которые превращали отражение в нелепые и странные фигуры. Вот в одном я съежился до размеров карлика, а в следующем вытянулся каланчой. Через мгновение левая половина моей головы неимоверно раздалась, а правая стала расплывчатым пятном. Вот я перевернулся и встал на голову, вздернув ботинки к потолку, а вот распался надвое, и каждая часть гордо вышагивала на одной ноге.

Сам лабиринт был достаточно прост, и главное развлечение составляли именно зеркала. При этом, чтобы попасть в соседний зальчик, надо было обойти аттракцион по кругу.

Где-то справа раздался смех, — по всей видимости, две женщины с детьми. Вот прошелестели их торопливые шаги, заскрипел укрытый тонким ковром дощатый настил, и веселые голоса постепенно смолкли — посетители нашли выход из лабиринта, и я, казалось, снова остался один.

Я добрался почти до самого центра и вдруг услышал, как кто-то тихо, но уверенно приближается. Быть может, цыганка хочет закрыть аттракцион и решила проверить, здесь ли я еще. Коротко скрипнули доски под чьей-то ногой. Неизвестный находился в каких-то двух футах от меня, за зеркальной перегородкой, но, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, пришлось бы обогнуть весь лабиринт по внешнему кругу.

Звук шагов смолк и послышался голос:

— Доктор, все это ни к чему. Зря вы затеяли возню. Поверьте, вам лучше бросить это дело, независимо от его цели. В противном случае вы навредите сами себе. Оставьте бесполезные попытки и возвращайтесь к своим семейным тайнам, потерянным наследствам и разочарованным старым девам. А еще лучше, займитесь исцелением больных. Вас ведь этому учили?

Он замолчал. Неужели полковник действительно ждет, что я отвечу? В груди похолодело, но я застыл абсолютно неподвижно и затаил дыхание. Стоит заговорить или сделать шаг, он тут же узнает, где именно я нахожусь, и, вероятно, всадит в меня пулю. Я не двигался. Скрипучий пол выдал бы меня с головой.

— Бросьте это дело, — повторил Роудон Моран. — Ничего не выйдет. Можете так и передать своему другу Шерлоку Холмсу. А можете ничего ему не говорить. Оставляю это на ваше усмотрение. Но над своей судьбой вы больше не властны. Прошу мне поверить. Я предупреждаю лишь один раз. Вы сами себе навредите.

«Учти, я только раз предупреждаю» — так написал неизвестный ночной посетитель на покрытой росой крыше сарая. Моран, по всей видимости, еще не добрался тогда до Лондона, но я совершенно точно знал: именно он сочинил послание и велел доставить его нам вместе с отрубленной головой.

Не могу сказать, что от страха лишился дара речи и потому не стал отвечать. Я просто не решился. Все смолкло, из соседнего прохода не доносилось больше ни звука. Но это ровным счетом ничего не значило. Я же имел дело с охотником. Как там говорил Майкрофт Холмс? Рэнди Моран может идти по лесу в кромешной темноте, и под его сапогом не хрустнет ни единая веточка? Он наверняка не воспользуется здесь огнестрельным оружием — побоится привлечь внимание, но ведь Джошуа Селлона убили совершенно бесшумно. Моран рассчитывает, что я направлюсь к выходу из лабиринта, а значит, лучше вернуться ко входу. Даже будь у него с собой духовое ружье, он вряд ли пустит его в ход на глазах у цыганки. Я крался, стараясь не шуметь, а со всех сторон дергались мои искаженные отражения. Один раз я оступился, но наконец, прищурившись от яркого солнца, выбрался наружу и увидел цыганку с цветным шарфом на голове — она как раз собиралась закрывать заведение.

— Отсюда минуту назад вышел джентльмен. Куда он направился?

— Сэр, — женщина странно посмотрела на меня, — никакой джентльмен отсюда не выходил. Вы да две дамы с мальчиками — больше посетителей не было. Там никого нет. Я всегда тщательно проверяю, прежде чем запирать.

Я оглянулся. Никого и ничего. Моран все еще там?

— В лабиринте ни души, сэр. Вы разминулись со своим другом. Если он остался внутри, то придется ему подождать до завтра, пока мы снова не откроемся, — усмехнулась цыганка.

Быть может, полковник пробрался через прореху в холщовой стене или же сам ее прорезал? Но как же глупо я себя повел. Теперь стало совершенно очевидно: Моран держал меня под наблюдением. Хороший охотник всегда догоняет жертву, а полковник весьма опытный следопыт. И не важно, джунгли вокруг или лондонские улицы. Нам с Холмсом лучше помнить об этом.

И речи не могло быть, чтобы обратиться к Лестрейду или в Скотленд-Ярд. Меня просто приняли бы за дурачка, который без каких-либо доказательств лепечет об угрожающем голосе, почудившемся в ярмарочном лабиринте!

Я украдкой направился к дрэгу. Конечно, насчет предосторожности спохватился я поздновато, но все равно по пути старался не выходить из-под прикрытия шатров и балаганов и время от времени петлял вокруг каруселей и потешных горок. Наконец мне осталось преодолеть последний участок открытого пространства. Вот он, старомодный экипаж, где, наверное, уже дожидается мой друг. Посетители ярмарки постепенно разбредались по домам, полковника нигде не было видно. Я пересек беговую дорожку, на всякий случай оглянулся — никого! — и, нырнув за угол экипажа, забрался наконец внутрь. Меня не оставляла уверенность, что кто-то неотступно наблюдает за каждым моим шагом.

Мы с Холмсом приехали на станцию и сели в поезд до Лондона. Я ни словом не обмолвился о происшедшем, отчасти потому, что чувствовал сильнейшее потрясение. Сказать по правде, я склонялся к той точке зрения, что этим делом следовало заняться Скотленд-Ярду или отделу особых расследований военной полиции, которые располагали иными возможностями, чем пара частных детективов. К несчастью, я слишком долго колебался и упустил момент. Вечером уже поздно было заговаривать о своих приключениях. Признание в том, что я встретил Морана, прозвучало бы как исповедь в собственной глупости. Конечно, был бы я умнее, не навлек бы на себя неприятности. Мне подумалось, что мы с Холмсом еще не так давно знакомы, вдруг он решит отделаться от обузы — недалекого компаньона, каким я себя проявил.

У меня даже промелькнула мысль, что Роудон Моран, быть может, прав. Не хочется считать себя трусом, да и полковник — отъявленный мерзавец, но ведь отчасти он верно сказал: не навредим ли мы сами себе? И не подвергнем ли опасности близких? (В моей жизни весьма важную роль играла некая молодая дама, и судьба готовила нам испытание, но тогда я еще об этом не подозревал.) С какими силами мы вступили в противоборство? Разумеется, я и Холмс должны действовать сообща. Но читатель, наверное, помнит, что партнерство наше возникло не так давно. Обладаю же я свободой действий в вопросах, относящихся лично ко мне! Снедаемый сомнениями, я подумал, что утро вечера мудренее, и отправился спать. Решение приму завтра. Какая разница — можно ведь и на следующий день обо всем рассказать.

Спал я неважно. Холмс же поднялся необычайно рано. Когда я вышел к завтраку, он уже сидел за столом и доедал тост с джемом. Рядом лежал выпуск «Морнинг пост», уже, по всей видимости, прочитанный, а перед моим другом стояла раскрытая книга, прислоненная к блестящему серебряному молочнику. «Испытание Ричарда Феверела» — томик из полного собрания сочинений Джорджа Мередита, которое давно занимало почетное место на книжной полке Холмса. Сыщик закрыл роман и повернулся ко мне:

— Надеюсь, вы хорошо отдохнули, Ватсон. Ведь сегодня это вам вряд ли удастся.

— В самом деле?

— Боюсь, что так. Полковник Роудон Моран вернулся в Англию.

— Когда же? — ответил я — вчерашнее молчание вынуждало меня притворяться и дальше.

— Он провел в Лондоне не менее двух дней. Все ожидали, что Моран отправится из Мадейры в Антверпен. Представившись его братом, Себастьяном Мораном, я отправил телеграфом срочный запрос в пароходную компанию на Леденхолл-стрит. Судя по спискам пассажиров, он сошел в Лисабоне на прошлой неделе и, должно быть, сел на иберийский экспресс, следующий через Медину-дель-Кампо в Париж. А потом поднялся на борт парохода, курсирующего между Кале и Дувром. Теперь он нас настиг.

— Так он точно покинул Францию? — обеспокоенно поинтересовался я.

— Да. И вчера днем был на скачках в Эпсоме.

На моем лице отразилось удивление, и я очень надеялся, что мой друг не догадается о его истинных причинах. Незавидная участь выпадала тому, кто пытался скрыть от него правду.

— Вы его заметили?

— Морана совершенно точно видели, мой дорогой друг. Надеюсь, вас не слишком расстроит следующее известие: он был ближе к вам, чем вы думаете, — последовал за вами в зеркальный лабиринт.

— Вас я там не встретил. — Хотя бы эти слова не были ложью.

— Безусловно. Но могли заметить некоего молодого шалуна, лет эдак двенадцати или тринадцати, в расшитой тесьмой куртке, кепи и шарфе. Он слонялся вокруг балаганов.

— Но там болтались десятки мальчишек!

— Именно болтались. Этот же явился туда по моей просьбе и нанялся посыльным к одному ярмарочному фотографу. «Прикрывал» нас, по просторечному выражению. Он один из моих помощников. Гордо именует себя Скивером Дженкинсом с улицы Лиссон-Гроув. Весьма многообещающий малый. Заслуживает как минимум звания главного сержанта.

— Вот в чем дело!

— Боюсь, что так. Роудон Моран — известный завсегдатай скачек и игорных домов и ни за что не пропустил бы Эпсом. Я устроил ему западню. Прошу прощения, дорогой друг, что оставил вас в одиночестве и использовал в качестве приманки, за которой издалека следили двое моих юных помощников. Я рассчитывал, что полковника живо интересуют наши дела. Могу вас уверить, от самого тира за вами следовали двое громил, пока сам Моран не сумел отделаться от своих спутников. Он шел за вами минут двадцать. Скивер Дженкинс узнал его по моему описанию и по жалкому любительскому наброску, который я сделал с фотографии Майкрофта.

— И что же теперь?

— Ничего, — пожал плечами Холмс. — Наших противников снедает нетерпение. Они намеревались попросту распугать нас, как кроликов. Мы не будем ничего предпринимать и тем самым вынудим действовать их.

Холмс ни словом не обмолвился об утренней почте, но возле его тарелки лежало письмо. Наверное, весьма важное — ведь он явно собирался изучить его после завтрака со всей тщательностью. Я ухитрился разобрать адрес: «Гостиница „Рейвенсвуд“, Саутгемптон-роу». Майор Патни-Уилсон отнесся к делу со всей серьезностью и, чтобы никто тайком не прочитал его послание, запечатал конверт красным сургучом.

Холмс допил вторую чашку кофе.

— Наш друг прислал известие, — невинно заметил я.

— Похоже на то.

Он сложил «Морнинг пост», взял конверт и направился к заставленному всевозможными склянками печально известному столу, который называл «химической лабораторией». Чиркнув спичкой, Холмс поджег бунзеновскую горелку, убавил пламя, наполнил стеклянную реторту водой из бутылки и поместил на огонь. Через некоторое время жидкость начала тихонько булькать, а носик реторты окутался паром. Мой друг осторожно поднес к нему письмо, и спустя мгновение сургуч начал понемногу размягчаться. Дождавшись нужного момента, сыщик стальным лезвием ловко отделил печать от бумаги, вытащил послание, прочитал, а затем вручил мне.

— Так, значит, он все-таки смирился! — воскликнул я, отдавая Холмсу письмо.

Не обратив внимания на мое восклицание, тот взял увеличительное стекло и принялся внимательно изучать остывающий сургуч, потом что-то пробормотал и хлопнул себя по колену.

— Превосходно! Великолепно! Патни-Уилсон сделал все так, как я ему сказал. Они клюнули!

— Клюнули на что?

— Мой дорогой друг, я предполагал, что полковник Моран с приспешниками непременно попытаются вскрыть письмо, пришедшее на этот адрес и подписанное майором Патни-Уилсоном — тем паче Сэмюэлем Дордоной!

— Но разве письмо вскрывали? Печать не сломана. Или конверт разрезали с краю?

— Нет. Тогда о перлюстрации догадался бы и любитель из Скотленд-Ярда.

— Но как же тогда? Я не видел на конверте кусочков сургуча, которые непременно остались бы от сломанной печати. Вы полагаете, что его открывали с помощью пара, как вы сейчас?

— Сургучную печать заменили, — покачал головой Холмс. — Она после вскрытия уже не годится. Требуется новая, а поверх следа от старой добавляют немного воска. Тогда конверт не вызовет подозрений. Вполне действенный метод, однако есть одно «но»: остатки первой печати в результате нагреваются дважды, а потому сургуч темнеет. По сравнению с ним новая печать светлее. Едва заметная разница в оттенке говорит о многом человеку, который знает, куда и как смотреть, и делает это при помощи микроскопа или увеличительного стекла. Потрудитесь воспользоваться моим, и сами все увидите. Иными словами, мы не первые читаем это послание. Патни-Уилсон исполнил мою просьбу. Весьма любезно с его стороны, вы не находите?

Холмс протянул мне письмо и свою лупу. Он, как обычно, оказался прав.

— Где вы научились этому фокусу?

— Расследовал шантаж в Мэйда-Вейл, — улыбнулся мой друг, предаваясь воспоминаниям. — В него были втянуты некая гадалка и личный секретарь принца Уэльского. Этот случай произошел чуть раньше нашего с вами удачного знакомства. Тогда мне довелось посетить «черную комнату» Главного почтамта на Сент-Мартин-ле-Гранд.

— «Черная комната»?

— Дорогой Ватсон! — снова улыбнулся Холмс. — В подобном заведении нуждается любое правительство. В данном случае речь идет об обыкновенной комнате, в которой ради государственных интересов государственные же чиновники вскрывают письма, отправленные подозрительными личностями. Все это происходит с разрешения министра юстиции и под присмотром уполномоченного лица. Письма внимательно изучают, затем снова запечатывают и бросают в специальную корзину, оттуда их в тот же вечер забирают и доставляют адресату. Специальный уполномоченный отправляет отчет юрисконсульту Министерства финансов, по запросу которого обычно и осуществляется подобная манипуляция. Было бы грубейшей ошибкой, Ватсон, полагать, что письмо, адресованное лично вам, до вас никто не читал. Особенно если его приносят с вечерней почтой, а не с утренней.

— Значит, — сказал я, отдавая ему конверт и увеличительное стекло, — нашим противникам известно о самоустранении майора Патни-Уилсона. Быть может, покинув Англию, он окажется в безопасности.

— У нас есть время, чтобы спасти его. Если только наши враги не решат разделаться с ним в Симле или прямо на борту «Гималаев». Но полагаю, они оставят эту задачку на потом, хотя не следует недооценивать ненависть и злобу, которые движут этими людьми. Однако если их беспокоит история, которую поведал майору умирающий капитан Кэри, теперь у них есть все основания считать, что мы ее знаем. Итак, мой дорогой друг, нам с вами вдвоем придется противостоять полковнику Морану.

Я собрался было рассказать ему о встрече в зеркальном лабиринте, но Холмс куда-то явно спешил, а новость уже слегка устарела и вполне могла подождать до вечера.

Какое облегчение, что больше не нужно нянчиться с Патни-Уилсоном. У моего друга были свои планы, и я неожиданно оказался предоставлен самому себе. С самого первого дня службы состоял я в Клубе армии и флота. Он располагается на площади Сент-Джеймс, неподалеку от Пикадилли. Там так же скрупулезно относятся к выбору членов, как и в «Диогене». Офицер, состоящий на военной службе, для вступления должен предоставить рекомендации от двух поручителей. Во время тайного голосования против кандидата может высказаться любой член клуба, которому известны какие-либо факты, порочащие репутацию новичка. Имена проголосовавших не разглашаются, и они никоим образом не обязаны объяснять свое решение.

Иногда я специально договариваюсь с кем-нибудь из друзей пообедать в клубе, а иногда не назначаю встречи и просто прихожу туда в одиночестве и угощаюсь тем, что выставлено на общем столе в центре столовой. Еще можно пригласить поужинать любого другого офицера, тоже явившегося без спутников, ведь двое трапезничающих привлекают гораздо меньше внимания и не вызывают кривотолков.

Наше расследование так меня захватило, что я забросил Клуб армии и флота на целых две или три недели. Пора наконец туда наведаться. Но одному в кеб лучше не садиться, безопаснее там, где много народу. Путешествовать в вагоне первого класса подземной железной дороги (которую кое-кто уже величал просто подземкой) ничуть не менее комфортно, а до парка Сент-Джеймс можно добраться от узловой станции «Бейкер-стрит» и от Юстон-роуд.

Я неторопливым шагом прогулялся по запруженной толпами улице, купил билет в кассе и направился вниз к платформе. Надо лишь дождаться следующего поезда, который с грохотом вынырнет из-под закопченной кирпичной арки и остановится в облицованном блестящей коричневой плиткой зале с высоким сводчатым потолком. Когда путешествуешь по подземной железной дороге, «Бейкер-стрит» представляется чуть ли не центром всего цивилизованного мира, ведь здесь заканчиваются сразу две линии — восточная и западная. Два поезда обычно некоторое время стоят бок о бок, а потом разъезжаются в разных направлениях. Говорят, система совершенно безопасна и помогает избежать крушений. Вполне похоже на правду. На соседних станциях составы трогаются, только когда специальный телеграфный сигнал извещает их, что на «Бейкер-стрит» есть «свободное место».

Сейчас обе линии были заняты. Я спустился по ступенькам и зашел в вагон поезда, следующего на запад. Он должен был уехать со станции вторым. Уже опустившись на сиденье, я поднял голову и заглянул в окно напротив, оно находилось всего в нескольких футах. Вот сейчас просвистит свисток, и первый состав отправится. Мысли мои витали где-то далеко, но вдруг меня вернул к реальности заголовок газеты, которую читал пассажир в соседнем вагоне. Она заслоняла его лицо, видны были лишь пальцы, держащие ее по краям. «УБИЙСТВО В ДОХОДНОМ ДОМЕ В ВИКТОРИИ», — гласили большие черные буквы.

Что же это? Какая нелепость — заголовок покачивался перед моими глазами, но я не мог ни заговорить с тем человеком, ни привлечь его внимание. Мы находились каждый в своем вагоне, словно рыбки в соседних аквариумах. Неужели произошло еще одно убийство? Или же Скотленд-Ярд обнаружил новые улики в деле Джошуа Селлона? Но нет — пусть мелкий шрифт статьи с такого расстояния я не разобрал, зато ясно различил: газета не сегодняшняя. В верхней части страницы алел штамп «Вечерние новости», а было лишь полдесятого утра.

Прищурившись, я наконец сумел разглядеть дату: да это же старая газета с заметкой об убийстве в Карлайл-меншенс! Как странно — кто-то будто специально держит ее у меня на виду. Раздался громкий свисток, сейчас соседний поезд умчится в Кингс-Кросс, к финансовым районам. Мой пульс участился, я был совершенно уверен: за газетным листом скрывается злобное лицо Роудона Морана. Терпеливый охотник наверняка следил за мной от самой квартиры; быть может, из окна медленно едущего кеба.

Какое абсурдное предположение. В Лондоне живет несколько миллионов человек, кто-то из них, возможно, просто подобрал старую газету. Но я успел немного изучить характер Морана, столкнувшись с ним в Эпсоме. Это точно полковник, и оказался он здесь отнюдь не случайно. Через десять или двадцать секунд поезд медленно тронется и скроется из виду. Я лихорадочно вглядывался в загадочного пассажира, но тщетно. Газетный разворот полностью закрывал его, торчала лишь тыльная сторона правой кисти. Я попытался вспомнить руку, сжимавшую ружье на «Королевском стрельбище Великобритании». Она была грубой, сильной, заросшей рыжими волосками.

Я впился глазами в пальцы, державшие газету. Те же самые, готов поклясться. Но их чуть прикрывал верхний угол загнувшейся страницы, поезд уже тронулся, и в неверном освещении нельзя было сказать наверняка, рыжие волоски или нет.

Что поделаешь, я был беспомощен, и он прекрасно об этом знал. Именно поэтому уверенность моя лишь окрепла. Я не видел полковника, но он, ручаюсь жизнью, пристально рассматривал меня сквозь проверченную в газете дырочку, наслаждаясь моей растерянностью. Мне оставалось лишь провожать глазами отходящий состав.

Да, Моран, по всей видимости, следил за мной. Но кому можно об этом рассказать? Моя история показалась бы бредом закоренелого невротика. Все было обставлено так, что я не имел возможности ни обратиться к полковнику (если это, конечно, был он), ни призвать его к ответу. Суток не прошло с нашей встречи в зеркальном лабиринте, и вот он нагло продемонстрировал, что его люди идут за мной по пятам даже в лондонской толпе, готовые ринуться вперед по мановению его руки. Кто знает, сколько раз Морану случалось убивать? Делал он это весьма искусно и ухитрялся избежать кары. Отныне он не оставит меня в покое, будет постоянно задирать и преследовать, а когда наступит решающий момент, я не смогу ничего противопоставить своему врагу — так же как сейчас упустил пассажира из соседнего «аквариума».

Перечитывая последний абзац, я понимаю, что этот рассказ более всего походит на жалобы истерика. Моя одержимость невидимым противником росла, но доказательств, что это именно Моран, у меня по-прежнему не было. Неужели я обознался и неправильно прочитал заголовок? Нет. Всем своим существом я чувствовал: это наша вторая встреча, которая, судя по всему, служит последним предупреждением. Мне дали понять, что время вышло. Холмсу, видимо, враги уже вынесли приговор.

Мимо окна проносились тускло освещенные станции, а я пытался представить, как в подобной ситуации поступил бы Холмс. В Лондоне опытному охотнику гораздо проще выследить жертву, чем в джунглях. Мой друг недавно привлек к делу банду юных оборванцев, которую величал «нерегулярной армией с Бейкер-стрит». Уличные мальчишки собирали сплетни, подслушивали разговоры и следили за подозреваемыми, которые ни за что не заподозрили бы шпиона в одном из ребятишек, во множестве слоняющихся по закоулкам Лондона. Но ведь и Моран может нанять соглядатаев. Кто же из мужчин, женщин или даже детей, встреченных мною по пути, в сговоре с полковником?

Наверное, кто-то до самого последнего момента наблюдал за мной на станции. Возможно, даже сел со мной в поезд. Совершенно очевидно, что мне следует, вернее, чего не следует делать: они ждут, что я выбегу из вагона и кинусь обратно на Бейкер-стрит — доложить обо всем Холмсу. Признаюсь, меня разозлила эта мысль: значит, из нас двоих слабаком считают меня? От злости в голове немного прояснилось. Мне, безусловно, далеко до дедуктивных и криминалистических талантов Холмса, но я пережил бойню при Майванде и осаду Кандагара и не стану удирать от заурядных преступников. Ибо я с немалым удовольствием мысленно называл могущественных заговорщиков обыкновенными бандитами.

С поезда я сошел, как и собирался, на станции «Сент-Джеймс-парк». Выход из подземки располагался между Букингемским дворцом и Уайтхоллом. Светило солнце. Очевидно, никто не преследовал меня. Разумеется, вокруг сновали десятки прохожих — по дорожкам парка, мимо клумб и озера, через мост, по улице Мэлл. Среди них встречались и няни с колясками, и государственные служащие, судя по сюртукам и шляпам. Любой человек в толпе мог быть соглядатаем, но меня это уже не заботило. Я прошел мимо Мальборо-хауса, миновал стоянку кебов на Пэлл-Мэлл и наконец добрался до своего клуба.

В это время дня здесь мало кто бывает. Роубак, дежурный портье, взял у меня шляпу, пальто и перчатки. Я по привычке бросил мимолетный взгляд на обитую сукном доску для объявлений. Там за проволочной сеткой обычно хранятся письма, оставленные для завсегдатаев. Для меня там редко что-нибудь находится: я почти не переписываюсь с друзьями по клубу, а всем прочим, как правило, сообщаю адрес на Бейкер-стрит. Однако я увидел конверт с моим именем. Видимо, речь идет о ежемесячном взносе.

Но нет, судя по почтовому штемпелю, письмо не имело никакого отношения к клубу. Адрес был выведен тем же каллиграфическим почерком, что и в послании Сэмюэля Дордоны, это меня неприятно удивило. Даже стиль похожий: «Джону Х. Ватсону, эсквайру, бакалавру медицинских наук, бакалавру хирургии». Отправлено два дня назад.

Вряд ли кто-то следил за мной прямо тут. В клуб не мог просто так войти посторонний. А Моран точно в нем не состоял. Зачем ему рисковать? Ведь на голосовании сразу же подвергли бы сомнению его звание, даже если забыть о его мерзком поведении. Вытащив письмо из-за сетки, я медленно поднялся по устланным ковром мраморным ступеням к дверям располагавшейся на первом этаже библиотеки, выбрал кресло в уголке рядом с окном, выходившим на площадь (если за мной следят, то это отличное место для шпиона), и открыл конверт.

Никакого письма — лишь кусочек картона. На таких карточках обычно указывают время посещения доктора или зубодеры. Кто-то вписал несколько слов в те графы, где должны стоять имя и дата. Почерк незнакомый. Я ждал угроз или «предупреждений», но вместо них увидел какой-то бессмысленный набор слов. Если бы не столь тщательно прописанное имя на конверте, я подумал бы, что кто-то ошибся адресом.

В строке, где обычно значится имя, я прочел: «Графиня Фландрии». А в той, где указывают день: «Новолуние». И ничего более. Я бессмысленно таращился на карточку, загадочные слова поставили меня в тупик. Что же это, черт подери? Ни имя, ни дата ничего мне не говорили, но, судя по необычайному способу доставки, сообщение было крайне важным. Отправитель, кем бы он ни был, знал, что я состою в Клубе армии и флота. Быть может, он хотел, чтобы письмо, отправленное сюда, а не на Бейкер-стрит, 221б, осталось незамеченным нашими недоброжелателями. Значит, он друг. Или все же враг? А если это лишь напоминание о том, что нигде больше не могу я чувствовать себя в безопасности, даже в собственном клубе?

Нельзя покинуть эти стены, не узнав правды. Здесь можно хотя бы оставить весточку «заинтересованным лицам». Роубак заслуживает доверия и сохранит мое сообщение на случай, если со мной вдруг приключится несчастье.

Я снова уставился на карточку. Всего три слова. Неожиданно мне представилось, как некто, мужчина или женщина, пишет их в отчаянной спешке. У этого человека, как и у полковника Пуллейна или Джошуа Селлона, нет времени на объяснения, потому что смерть уже на пороге. Потом убийца обыщет вещи несчастного, но разве обратит он внимание на забытую на камине медицинскую карточку?

В комнате, залитой солнечным светом, уставленной кожаными креслами и книжными стеллажами из красного дерева, было тепло и уютно, но у меня по коже пробежал мороз. Я снова вспомнил о Моране. Быть может, автор послания все же не жертва, а преследователь? Это злобная насмешка или приглашение?

Нужно во что бы то ни стало выяснить правду. Кто же такая графиня Фландрии? Совершенно определенно, я уже слышал о ней или встречал упоминания в прессе. Где, как не в старомодной библиотеке, искать ответ на подобный вопрос? Через несколько минут, пролистав последний выпуск «Готского альманаха» и ознакомившись с цветом нынешней аристократии, я знал, кто такая графиня Фландрии — Мария Луиза, прусская принцесса сорока четырех лет от роду, состоящая в браке с принцем Филиппом, графом Фландрии. Он приходился братом беспутному и бездетному королю Бельгии Леопольду II. У графа и графини было пятеро детей, один из них, юный принц Бодуэн, считался наследником бельгийского трона.

Все равно непонятно. Все, кому доводилось читать охочие до сенсаций лондонские издания вроде «Пэлл-Мэлл газетт», хорошо знают об отвратительной репутации Леопольда II. Отрывки из его переписки с некой миссис Мэри Джеффрис, прозванной «госпожой белой работорговли», публично зачитывали на выездном судебном заседании в графстве Мидлсекс. Скандально известную даму судили за содержание борделей. Еще более нелицеприятные подробности рассказывали о жестоком обращении монарха с туземцами в недавно захваченном Бельгией Свободном государстве Конго. Как раз благородной графине Фландрии принадлежали знаменитые слова о том, что ее венценосный родственник — «единственный на свете человек, способный жить без сердца».

Но какое же отношение графиня имеет к нашему расследованию? Из прочитанных мною статей в «Готском альманахе» и вырезок из «Таймс» следовало, что Мария Луиза — существо, исполненное всяческих добродетелей и склонное к филантропии. Истории о зверствах в Конго вызывали у нее не меньшее отвращение, чем у остальных. Конголезцу могли отрубить руку лишь за то, что он не собрал положенное за день количество каучука. В тех мрачных краях, прозванных «Сердцем тьмы», была сосредоточена торговля оружием, которое переправляли в Трансвааль и другие африканские государства, именно туда отослал полковник Моран полевые орудия и гаубицы.

Я просматривал статью за статьей в надежде увидеть хоть какие-нибудь сведения, объясняющие, что общего у благородной леди с темным и полным ненависти преступным миром, в котором вращались Моран и его приспешники.

Графиня Фландрии, урожденная принцесса Гогенцоллерн-Зигмаринген, сестра короля Румынии и великого князя Болгарии Фердинанда, дочь бывшего премьер-министра Пруссии, редко появлялась в Англии. Она посещала только официальные мероприятия вроде дня рождения королевы или торжественной церемонии вынесения знамен в Сент-Джеймс-парке. Обычно граф и графиня приплывали на пароме и поездом добирались до вокзала Виктория. Они останавливались в отеле «Клэридж», где их навещали иностранные послы, британские аристократы и государственные деятели, включая Бенджамина Дизраэли и лорда Солсбери. У себя на родине графиня бывала в Королевской опере в сопровождении персидского шаха и блистала на открытии Брюссельской всемирной выставки.

Что связывает эту прекрасную даму со страшным полковником Мораном? Судя по рассказу Патни-Уилсона, некая международная преступная сеть поставляла оружие в Трансвааль и Южную Африку через Бельгию и ее новую колонию, Конго. Неужели эти опасные люди столкнулись с неким препятствием, устранить которое может лишь смерть графини? Не предупреждал ли нас кто-то с помощью этой карточки, что на благородную леди в следующее новолуние готовится покушение?

Благодаря встрече с Майкрофтом Холмсом картина хотя бы немного прояснилась. Моран сбежал из Трансвааля с украденными у покойного Андреаса Ройтера средствами. Но нажился он не так основательно, как хотел, ибо молодой соучастник догадывался о его коварных замыслах. Тем не менее кое-что ему удалось раздобыть, и с помощью «товарищей» полковник основал международное предприятие по торговле оружием. Он сделался агентом преступного сообщества, о существовании которого давно предупреждал Шерлок Холмс. Несомненно, Моран мечтал захватить власть в этом, как говорил великий сыщик, «криминальном высшем свете» — быть может, даже силой оружия.

Холмс рассказал мне о своей любимой теории чуть ли не в самую первую неделю после знакомства. Он твердо верил в существование международной «преступной аристократии». Хитроумно устроенная сеть действовала по всему миру, и полиции было не под силу ее уничтожить. Мой друг знал нескольких людей, которые заправляли темными делишками. В их числе были родной брат Роудона Морана, полковник Себастьян Моран, и еще двое зловещих тезок — профессор Джеймс Мориарти и полковник Джеймс Мориарти. Шантажом и вымогательством ведал отвратительный скользкий проныра Чарльз Огастес Милвертон. Еще в организации числились: Джузеппе Джорджано и печально знаменитая банда неаполитанских преступников «Алое кольцо»; Гуго Оберштейн, специализировавшийся на торговле военными тайнами и желавший заполучить чертежи подводной лодки Брюса-Партингтона; капитан Джеймс Кэлхун, глава шайки профессиональных убийц из Саванны в штате Джорджия; Джон Клей, опытный взломщик сейфов с Кобург-сквер, и многие другие мерзавцы, значившиеся в картотеке Холмса.

Существовала ли организация на самом деле? Лет сто назад ее появление было бы невозможным, а теперь, в наш век железных дорог, телеграфа и океанских лайнеров, стало неизбежным. И мы вскорости наткнулись на дело, полностью это подтверждающее: двое отпетых негодяев с разных концов земного шара обеспечили друг другу алиби. Наш друг сэр Эдвард Маршалл Холл добился оправдания одного субъекта, обвиняемого в двоеженстве. С помощью свидетельств и фотографий удалось доказать, что во время предполагаемого преступления подозреваемый находился в тюрьме в Америке. Спустя два года я снова оказался в зале заседания вместе с Маршаллом Холлом, на этот раз судили доктора Нила Крима, отравителя из Ламбета. Мой спутник узнал его: Крим как две капли воды походил на того оправданного двоеженца. Именно он, сидя в тюрьме в Соединенных Штатах, обеспечил тогда злоумышленнику алиби.

Долгое время я сидел в кресле, уставившись в стену, на картину, изображавшую генералов — участников Крымской войны. Мы с Холмсом завязли в деле глубже, чем планировали. Здесь я уже больше ничего не найду. Положив загадочную карточку в карман, я спустился в холл, забрал у портье шляпу и пальто и отправился на Бейкер-стрит. Нужно посоветоваться с великим детективом, посмотрим, что ему удастся выяснить.

Я все рассказал моему другу. Как обычно, он сразу же перешел к самому важному пункту рассказа:

— Графиня Фландрии?

— Боюсь, это имя для меня ничего не значит.

— Неужели? Зато для других, мой дорогой друг, оно значит немало. Но тайна известна лишь немногим.

Мою историю Холмс слушал, сидя в кресле у камина, — локти покоятся на подлокотниках, кончики пальцев почти молитвенно соприкасаются, глаза полуприкрыты, ноги вытянуты. Он, очевидно, вникал в каждую деталь. Когда я закончил, сыщик вскочил, зажег газовый светильник и направился в дальний угол комнаты, где в огромном книжном шкафу располагался его архив. На нижней полке стояли многочисленные альбомы, которые он время от времени покупал у нашего поставщика канцелярских принадлежностей Эппинкорта. В таких фолиантах с плотными страницами обычно хранят семейные фотографии или вырезки из любимых романов. Шерлок Холмс же вкладывал туда статьи, которые почти ежевечерне прилежно вырезал портновскими ножницами из газет.

Что-то могло привлечь его внимание в утренней «Таймс» или же в вечерней «Глоуб» — например, заметка о французской вдове, которая отравила жертву необычайной смесью стрихнина и теперь подала последнюю безнадежную апелляцию в кассационный суд. Или же рассказ о странном происшествии на Гревской площади: отчаявшегося беднягу заставили опуститься на плаху, под лезвие беспощадной гильотины, а потом отрубленная голова упала в корзину, но все видели, как глаза несчастного, дернувшись, вперились в палача из рода Сансон. Но чаще всего Холмса интересовали короткие сообщения о головокружительной карьере какого-нибудь мелкого злодея, который сумел несказанно продвинуться в своем ремесле и перейти от жалких грабежей в трущобах Уайтчепела к вымогательству или даже убийству.

Сыщик снял с нижней полки увесистый том в переплете из мраморной бумаги, взмахом руки расчистил место на заваленном всякой всячиной «химическом» столе и водрузил альбом туда. Длинные проворные пальцы принялись листать шелестящие страницы, заклеенные газетными вырезками. Наконец он нашел нужное место — целую подборку с многочисленными пометками, сделанными красными чернилами. Я сумел разобрать слово «Рейхсанцайгер» и еще несколько фраз, моего скудного немецкого хватило, чтобы понять: говорилось там о некой конфиденциальной переписке. Время от времени с помощью старшего брата Холмсу удавалось раздобыть документы и отчеты, о которых еще не было известно общественности. Он провел пальцем по строчкам и ткнул в слова «Графиня Фландрии, Мария Луиза Александрина Каролина, принцесса Гогенцоллерн-Зигмаринген».

— Холмс, — сказал я, заглядывая ему через плечо, — вам явно известно больше моего.

Это прозвучало довольно глупо.

— К счастью своему, старые добрые английские обыватели, — с усмешкой отозвался мой друг, разглаживая страницу, — могут безмятежно спать в своих постелях. Они не знают о мрачной Европе, где, словно в стихах Мэтью Арнольда, схлестываются во тьме не ведающие ни о чем армии. Неизвестно им и о том, насколько близко несколько месяцев назад европейские державы подошли к ужасающей войне. И все благодаря Роудону Морану и его хозяевам, ибо существуют злодеи гораздо более могущественные, чем он сам. Они почти добились того, к чему стремятся все величайшие преступные заговоры современности. И причиненное ими зло еще не удалось исправить. Пока они лишь разминаются и ждут своего часа. Эти документы — явное тому доказательство.

— Но зачем им нужна война?

— Дорогой Ватсон, — произнес Холмс, окидывая меня сочувственным взглядом, — а зачем бакалейщику нужно, чтобы клиенты проголодались? А портному — чтобы одежда сносилась и обтрепалась? Кто сможет нажиться на войне в Европе? Разумеется, не те несчастные юные герои, которых тысячами будут уничтожать зловещие орудия, порожденные современной промышленной эпохой. И не простые обыватели, чьи дома будут обстреливать с земли и моря, а в скором будущем, вполне вероятно, еще и с воздуха. Кто же тогда?

— Торговцы смертью!

Когда-то при мне он сам назвал так Морана и его сообщников, а теперь я вспомнил это выражение.

— Очень хорошо, Ватсон, — спокойно кивнул Холмс. — А кто, как известно, возносит хвалу предприятиям Круппа, Максима — Норденфельда, Крезо, Кольта и Армстронга, Энфилда и Веблея? К чему довольствоваться одним лишь государством Конго и Трансваалем, когда спрос появится во всей Европе?

— Но в Европе пока не было войны. Что же они замышляют?

— Несколько месяцев назад, — промолвил Холмс, переворачивая страницу в альбоме, — они решили попробовать свои силы и попытались с помощью поддельных писем вынудить дипломатов начать смертельный танец. Их целью было столкнуть могущественных противников — Австрию и Германию с одной стороны, Францию и Россию — с другой — в борьбе за старую добрую Османскую империю, Дарданеллы и выход к Средиземному морю. Добейся они своего — разразилась бы война. А так им удалось показать миру, как легко может преступная организация подтолкнуть страны к конфликту. Спровоцировать его должен был немецкий принц, претендент на болгарский престол Фердинанд Кобург, ближайший родственник графини Фландрии, которая также приходится сестрой его верному союзнику — королю Румынии.

— Но какую же роль она сыграла во всем этом?

— Графиня ни в чем не виновата, она всего-навсего получала поддельные письма, которые якобы написал принц Фердинанд. Как и планировали их истинные авторы, сообщения перехватила русская тайная полиция, и обо всем было доложено царю Александру в Санкт-Петербург. Фердинанд якобы заключил секретное соглашение с князем Бисмарком, и вместе они собирались нанести поражение русской армии на побережье Черного моря. В письмах подчеркивалось, что у России не хватит средств на ведение полномасштабной войны (и это совершенная правда) и продержаться она сможет лишь несколько недель. Далее «принц Фердинанд» напоминал своей родственнице о долге, ведь она немецкая принцесса и невестка короля Бельгии Леопольда. Франция, писал «принц», захочет отомстить за свое поражение в 1870 году и выступит против Австрии и Германии на стороне России. Бельгийской армии всего-то нужно будет задержать французов в Вогезах на несколько дней, за это время Германия и Австрия разобьют Россию. Победоносный Бисмарк сможет диктовать свои условия. Бельгии же больше никогда не придется страшиться могущественного соседа — Франции. Именно такую стратегию изложили в своих подделках Моран с дружками. Этим правдоподобным обманом они чуть было не добились своего.

— А в противном случае все произошло бы так, как там описано!

— Именно. Вся Европа оказалась бы в огне. Фальшивые письма были также отправлены от имени немецкого посла в Вене, принца Рёйсса, князю Бисмарку.

— Но как же удалось предотвратить катастрофу?

— В самый последний момент, — потупился Холмс, — братец Майкрофт решил прибегнуть к моим скромным талантам. И что же я выяснил? Сильные мира сего — законченные невротики. Наши враги, должно быть, ликовали: сколь значительного результата они чуть было не добились столь малыми усилиями. Не стоит их недооценивать, Ватсон! Поддельные письма принца Рёйсса были почти идеальны. А «послания принца Фердинанда» чуть менее совершенны, но тоже выполнены превосходно.

— И все же они потерпели неудачу?

— Только потому, что фальшивки слишком уж легко попали в руки агентов русской тайной полиции. Это всех насторожило. Нам удалось избежать войны, но недоверие между странами возросло многократно. Негодяи цинично воспользовались добрым именем невинной графини Фландрии. И в следующий раз — а это непременно произойдет — учтут свои промахи.

— Но сейчас войну удалось предотвратить, — покачал я головой.

— Едва-едва, Ватсон. Русское командование отдало тайный приказ войскам выдвинуться к венгерской границе. Венгерские министры отправили в Санкт-Петербург предупреждение: «Если нас вынудят участвовать в войне, Венгрия исполнит свой долг». Россия уже давно обещала австрийскому императору подписать мирный договор, но Вена, не желая довольствоваться одними лишь обещаниями, отказалась прекратить мобилизацию и призвала всех солдат, состоящих в запасе, на десятидневные сборы для освоения новой магазинной винтовки. Майкрофт рассказал мне, что лорд Солсбери назначил тайную встречу с турецким послом на Даунинг-стрит. Наш премьер-министр сообщил ему, что Англия никогда не согласится с изменением равновесия в Средиземноморье в пользу одной из сторон. Королевский флот вышел в море. Мы чуть было не стали свидетелями нарушения всех обязательств и крушения всех надежд.

Холмс поставил тяжелый альбом обратно на нижнюю полку, а я все стоял посреди комнаты и пытался вспомнить, чем же я тогда был занят и как умудрился проглядеть участие своего друга в столь серьезном дипломатическом кризисе. Конечно же! Это все, наверное, случилось во время моего двухнедельного летнего визита к девонширским родственникам. Я ловил форель в Эксмуре, исследовал скалистые пещеры неподалеку от Хеддона и Бристольского залива и играл в гольф в Вулакомбе на полях, обдуваемых океанским бризом, с которых открывался прекрасный вид на песчаное побережье Атлантики. Как странно! Ведь в это самое время, как теперь я с ужасом осознавал, зловещая преступная организация пыталась ради собственной выгоды подтолкнуть миллионы людей к гибели.

Холмс снова с наслаждением развалился в кресле и выпустил несколько клубов голубоватого дыма.

— Но как же графиня Фландрии… — попытался я вернуться к нашему разговору.

Холмс неожиданно вскочил и нахмурился, уставившись в пол.

— А что, если попробовать новолуние? — пробормотал он себе под нос.

— Холмс, я вас не понимаю.

— Не понимаете? Вспомните послание, которое получили сегодня. Полагаю, указанное там время может значить гораздо больше, нежели личность предполагаемой графини. Фаза луны — это конкретная дата. И, если речь идет о следующем месяце, мы можем таким образом вычислить ее с точностью.

— В новолуние обычно темно.

— Именно так. Быть может, мы как раз и должны повстречаться с врагом в темные ночные часы, скажем где-нибудь между семью вечера и семью утра.

Холмс снова подошел к книжному шкафу и вытащил хорошо знакомый мне томик в дешевой обложке. Последний выпуск «Альманаха старого Мура», вероятно купленный у уличного торговца на Пикадилли. Пролистав несколько страниц, мой друг нашел календарь лунных фаз и таблицу приливов и отливов.

— Если это хоть что-то значит, Ватсон, то ближайшее новолуние приходится на двадцать девятое марта, осталась пара недель. Полагаю, имеется в виду именно оно. В противном случае в послании было бы мало толку, да и ультиматум получился бы никудышный.

— Но что же графиня Фландрии? Какое отношение к ней имеет луна? В это время года наша почтенная дама, скорее всего, отправилась на озера в Швейцарию или на остров Лидо.

Холмс, нахмурившись, чиркнул спичкой. Его ум напряженно работал, но я ни за что не смог бы угадать, о чем же он думает. Наконец сыщик зажег трубку и затянулся. Лицо его снова прояснилось.

— Рива, — сказал он. — Живописный городок на австрийском берегу озера Гарда. Не так давно в «Таймс» публиковали заметку в светской хронике. Если память мне не изменяет, в начале весны графиня с детьми должна гостить там на вилле у родственников Зигмарингенов.

— Но какое отношение новолуние имеет к озеру? Да и вообще к чему бы то ни было?

Холмс подошел к окну и посмотрел на освещенное вечерним солнцем дымчатое лондонское небо. В такие моменты его не следовало отвлекать.

— Глупец! — тихо сказал он через несколько мгновений, имея в виду явно не меня.

Мой друг опять направился к шкафу и достал еще одну знакомую книжицу в никудышном переплете — железнодорожный справочник Брэдшоу. Холмс пролистал первые разделы и открыл специальное приложение с расписаниями паромов и международных поездов, которые ходили в Париж, Брюссель и Берлин. Затем великий сыщик застыл на месте, что-то высчитывая в уме.

— Полагаю, Ватсон, я должен перед вами извиниться. Мы напрасно потратили столько времени на графиню Фландрии.

— Зато вы сообщили мне столько ценных сведений о зловещих планах негодяев вроде Роудона Морана.

— Верно, — чуть повеселевший Холмс поднял глаза от справочника. — Но полагаю, наша графиня Фландрии не приходится сестрой королю Румынии и женой принцу Филиппу, и у нее нет пятерых детей. Она, конечно же, весьма элегантна, но сердце у нее стальное.

Холмс усмехнулся, однако я уже понял, к чему он клонит.

— У нее два лопастных колеса, две трубы и двухкамерный двигатель, позволяющий развивать скорость до шестнадцати узлов.

Впервые за долгое время мой друг запрокинул голову и громко расхохотался. Я с легкостью представил описанное им судно. Детство мое прошло в Шотландии, и я много раз видел колесные пароходы, поднимающиеся по Клайду и другим рекам, перевозящие пассажиров и необходимые грузы на острова. Такие кораблики около двух сотен футов длиной и тридцати шириной обычно носят имена героев или аристократов и снуют между портовыми городками на западном побережье. Скорость их составляет от двенадцати до двадцати узлов, а вмещают они до пяти сотен пассажиров. Пароходы чрезвычайно маневренны и благодаря плоскому дну могут ходить на глубине всего в шесть или восемь футов. На верхней палубе чаще всего расположены бар и салон, где можно укрыться в непогоду.

— Это судно, — продолжал Холмс, снова уставившись в расписание, — принадлежит бельгийскому правительству и вместе с еще одним колесным пароходом, «Принцессой Генриеттой», курсирует между Остенде и Дувром. Любопытно, не правда ли? Паромы названы в честь скромной и добропорядочной графини и ее дочери. Вот еще одно подтверждение общественного мнения: бельгийцы явно терпеть не могут своего развратного и жестокого правителя, короля Леопольда.

— Но что, если это письмо не дружеское предупреждение, а вызов, брошенный врагом? Да и какая может быть связь между рядовыми пассажирами такого парома и людьми, которые стремятся столкнуть лбами великие европейские державы? Может, их целью все же является сама графиня Фландрии, а не названное в честь нее суденышко?

— Ватсон, — после недолгих раздумий промолвил мой друг и покачал головой, — вы знаете, я мало интересуюсь вашими литературными упражнениями, когда вы излагаете публике наши скромные будни в форме романтических зарисовок. Я по натуре простак. Здравый смысл подсказывает: новолуние вряд ли имеет отношение к особе королевских кровей, зато непосредственно касается пассажирского корабля, его капитана и команды. Небесная механика, положение звезд и фазы луны играют огромную роль в судоходстве. Быть может, вы правы, а я ошибаюсь, но пока я склонен думать именно так. К тому же расследование мошенничества в открытом море прельщает меня гораздо больше, нежели поездка на озера.

— Но быть может, нам указали точное место и время, чтобы свести счеты? Не искусный ли убийца послал свой вызов?

— Полагаю, Ватсон, это письмо от друга.

— А если вы ошибаетесь?

— Мой дорогой друг, — Холмс чуть поморщился, словно от боли, — у меня нет такой привычки.

Ему явно было известно что-то еще, но сыщик сохранял невиннейшее выражение лица.

— Холмс, — решил я снова попытать удачу, — но если все, что вы сказали, правда, нам ни в коем случае нельзя даже близко подходить к этому кораблю в новолуние!

— Вы так думаете? — Тонкие пальцы нетерпеливо забарабанили по подлокотнику кресла.

— Предположим, вы правы и это действительно пароход. Но враги будут следить за каждым нашим шагом, более того, наверняка мы давно уже у них под колпаком. Даже дилетанты сообща могут легко поймать и прикончить человека на корабле. А это — профессионалы. Терпеливые охотники просто дождутся удобного момента. Судно — настоящая западня. Быть может, нам угрожает даже не Роудон Моран.

— Думаю, Ватсон, — тихо отозвался Холмс, чуть приподнимая палец, — вы ошибаетесь. Это дело стало личным и для нас, и для него.

— Тогда он обеспечит себе алиби и воспользуется услугами полудюжины громил, которых мы не сможем выследить. На корабле очень легко подкараулить жертву, они просто застрелят нас или оглушат и выкинут за борт.

— Они наверняка не выпустят нас из виду, — задумчиво протянул Холмс. — Полагаю, им известно о каждом нашем шаге. Они выберут удобные для себя место и время. И именно в этом заключается для них главная опасность.

Еще совсем недавно я не придал бы ни малейшего значения случайному взгляду незнакомца на улице, не обратил бы внимания на очередного бездельника, прислонившегося к колонне театра «Лицеум». Теперь же я настораживался и проверял, как подобные субъекты ведут себя при моем приближении — не подают ли тайные знаки сообщнику, идущему за мной по пятам? Несмотря на все принятые меры, мне так и не удалось приметить ничего подобного, но чувство тревоги от этого только усилилось.

Раз на выставке в галерее в Кенсингтон-Гарденc, стоя спиной к дверям, я любовался акварелью под названием «Молочница», на которой энергичная молодая леди, в надежде привлечь внимание некоего моряка с королевской яхты, не побоялась выйти на берег, продуваемый всеми ветрами. Обычно картины, висящие напротив дверей или окон, не очень удобно рассматривать, ведь в стекле отражается зал, да и сам зритель. Я заметил позади себя незнакомца в тот момент, когда он повернулся спиной. И она была точь-в-точь как у Морана, те же баки и прическа.

Я стремительно оглянулся, надеясь, что ошибся и увижу перед собой кого-то другого. Впрочем, пусть это будет Моран — я наконец призову его к ответу. Но все оказалось гораздо хуже: мужчина просто-напросто исчез. Видимо, успел проворно сбежать вниз по ступенькам и затеряться среди стендов.

Подобные случаи повторялись не единожды. И ни разу я не был хоть сколько-нибудь уверен в том, что меня преследуют. К примеру, поздно вечером я направлялся домой от Мэйда-Вейл и свернул к Клифтон-Гарденз — туда, где Ридженс-канал проходит по центру засаженной деревьями улицы. Было темно, горели фонари. По обе стороны канала возвышались ряды светлых домов эпохи Регентства. Мосты здесь отсутствовали — перебраться на противоположную сторону было решительно невозможно. И вдруг я заметил человека. Он словно с неба упал. Моран или не Моран? Незнакомец в роскошном шелковом цилиндре и черном плаще в красную полоску сжимал в руках трость с серебряным набалдашником. Он неподвижно стоял в тусклом луче фонаря и глядел то ли на меня, то ли сквозь меня.

Я ускорил шаг, чтобы проверить, пойдет ли он за мной, но, когда через полминуты торопливо оглянулся, его и след простыл. Передо мной расстилалась пустая улица, вся как на ладони до самой Уорик-авеню. На набережных канала ни души. Правда. незнакомец мог укрыться в одном из домов. Но в каком? И кто это вообще был?

На следующий день, выкинув из головы вчерашнее происшествие, я шел к Мэрилебон-роуд и оказался возле многоквартирного дома, который как раз ремонтировали. Мне показалось, что стоящий на крыше мастер, поучающий рабочего с тачкой, — Моран. Весьма маловероятно, шансы — тысяча к одному. Но все же представьте, с какой легкостью черепица или кирпич может соскользнуть с крыши дома и размозжить голову прохожему!

На следующее утро я спустился в гостиную. Шерлок Холмс обычно поднимался очень поздно. Он любил говорить, что исключение опровергает правило, однако иногда я выходил к завтраку и обнаруживал, что мой друг уже ушел по каким-то делам. Именно так случилось и сегодня. Холмс успел позавтракать, и горничная уже убрала за ним тарелки. «Морнинг пост» лежала на столе нераскрытой.

Я совсем не был готов к встрече с нашим другом из Скотленд-Ярда, инспектором Лестрейдом. Он преспокойно сидел в моем кресле возле камина и читал мою «Таймс». Хорошо, что ему хватило вежливости хотя бы встать при моем появлении.

— Доброе утро, доктор. Надеюсь, вы в добром здравии. Мы с мистером Холмсом столкнулись на пороге. Когда я пришел, он как раз спешил на встречу с братом на Ланкастер-гейт. Во всяком случае, так он сказал и весьма любезно предложил мне дождаться его здесь.

— А других дел у вас сегодня нет?

Вопрос прозвучал невежливо, но я не рассчитывал встретить в столь ранний час у себя в гостиной Лестрейда. Инспектор же лишь усмехнулся и поправил пиджак. Я заметил, что сегодня на нем полуофициальный твидовый костюм. Странно. Интересно, где он успел побывать утром и куда направляется? Лестрейд прямо-таки лучился самодовольством.

— У нас у всех, доктор, сегодня куча дел. И пришел я сюда не просто так. Но не буду становиться между вами и вашим завтраком. — С этими словами наглец великодушно взмахнул рукой, указывая на стол, словно он был здесь хозяином, а я явился к нему в гости.

Я не имел ни малейшего желания превращать свой завтрак в спектакль для инспектора.

— Что же привело вас к нам в такую рань?

Он снова уселся, не дожидаясь приглашения и явно намереваясь расположиться здесь всерьез и надолго. Я заметил у него в руке чашку кофе, которую, по всей видимости, подала наша горничная Молли.

— А привело меня то же самое дело, которое вынудило мистера Холмса отправиться к сэру Майкрофту на Ланкастер-гейт.

Я не имел ни малейшего понятия, что Холмсу вместе с братцем Майкрофтом понадобилось в районе Бейсуотер-роуд. Но, черт меня подери, ни за что не буду спрашивать Лестрейда. Лицо инспектора осветилось злобным торжеством. Казалось, он вот-вот погрозит мне пальчиком.

— О, так мистер Холмс не сказал вам о Ланкастер-гейт. Ну, тогда скажу я. Уверен, между вами нет секретов.

Совершенно несносный тип. Успей я подкрепить свои силы плотным завтраком, без сомнения, более спокойно отнесся бы к его визиту.

— Полагаю, — мрачно отозвался я, — это дело мы обсудим с мистером Холмсом, когда он вернется.

— Это насчет вашего плавания, сэр, — не унимался Лестрейд. — В пятницу. На «Графине Фландрии».

— И что? — буркнул я, обескураженный тем, что ему известно даже название судна.

— Ну, — удивленно отвечал инспектор, — ведь именно поэтому мистер Холмс отправился на Ланкастер-гейт. Чтобы обсудить все с начальником имперского штаба принца Жозефа Наполеона. Кажется, его зовут Буланже.

Я совершенно не понимал, о чем идет речь. В газетах много писали о родственнике погибшего в Африке принца империи — пожилом тучном принце Жозефе Наполеоне по прозвищу Плон-Плон, претенденте на французский престол. Но, полагаю, трон был для него так же недосягаем, как и для покойного Луи Наполеона, ведь во Франции вот уже двадцать лет процветала Третья республика. Разумеется, там не все шло гладко, и новый политический режим успел запятнать себя. Оппозиционный генерал Буланже победил на выборах, возникло движение его сторонников. В своих столь популярных в народе обещаниях генерал даже упоминал о восстановлении империи, в которой Плон-Плон станет Наполеоном IV и будет править в соответствии с принципами демократии.

— Мистер Холмс этим утром, — тихим и уверенным голосом продолжал меж тем Лестрейд, — первым делом отправил одного из своих маленьких оборванцев на Леденхолл-стрит, в пароходную компанию. Контора там открывается почти так же рано, как и железнодорожные станции. Юному проныре поручили заказать билеты для вас двоих в салон первого класса «Графини Фландрии» на следующую пятницу, но оказалось, что все места выкуплены. Вам придется путешествовать вторым классом.

Подобный конфуз явно доставил Лестерйду ни с чем не сравнимое удовольствие.

— Маленький шпион мистера Холмса держал ушки на макушке, да еще расспросил мальчишек-посыльных в пароходной компании. И ему удалось выяснить, кто выкупил все места в салоне люкс.

— И кто же?

— Ну конечно же, принц Жозеф Наполеон и его свита. Он возвращается в Лондон из швейцарского изгнания. Выслушав новости, мистер Холмс тут же отправил сообщение брату. Благородный сэр Майкрофт назначил ему встречу. В резиденции принца на Ланкастер-гейт.

Лестрейд усмехнулся с таким довольным видом, будто то была самая лучшая новость, какую он слышал в жизни.

— Вы все-таки попадете на пароход. Тот самый, на который сядет принц Наполеон. По закону нога изгнанника не должна ступать на землю Франции. Получается, добраться в Лондон из швейцарского имения он сможет только через Бельгию, то есть Остенде.

— Ну а мы-то ему зачем?

— Давайте рассуждать, доктор, — отозвался Лестрейд с тревожным видом, словно ни о чем таком заговаривать ему не следовало. — Что затевается сейчас во Франции? Генерал Буланже надеется в следующем месяце занять пост президента и реставрировать монархию. А тут кое без чего не обойтись.

Последнюю фразу он сопроводил причмокиванием и для пущей убедительности потер большим пальцем об указательный.

— А где взять тити-мити? Тут как раз и пригодятся королевские побрякушки, где, как не в Англии, их закладывать, ведь здесь и начнется кампания. Представьте, если все пройдет без сучка без задоринки, братца вашего друга и его приятелей хорошо отблагодарят за помощь. Майкрофту Холмсу приятно будет сделаться лордом, да еще и орден Почетного легиона получить в подарок, как думаете?

Лестрейд на мгновение смолк и поставил на пол чашку из-под кофе.

— Но, полагаю, сэр, вам об этом уже известно. Иначе я не посмел бы распространяться на эту тему.

Хотя завтракать я по-прежнему не собирался, за стол пришлось сесть. Столько всего внезапно обрушилось на мою голову, и притом с раннего утра.

— Значит, принц Жозеф — наш клиент, — изумленно протянул я.

— Только отчасти, доктор, — откликнулся Лестрейд, приняв мою удивленную фразу за вопрос, и продолжил с нотками сочувствия в голосе: — На пути от Остенде до Дувра. Даже если ему и удастся занять престол, долго он не протянет. Слишком стар. Что уж говорить о здоровье. Ему лишь бы пристроить королевское седалище на трон на пару годков, простите за прямоту. А там найдут молоденького принца на смену. Мальчонку, который вызывал бы умиление у матерей и вожделение у девиц. Хотя теперь Наполеону будет из чего выбрать, — снова фыркнул он. — А то слыхали про его содержанку? Ту, что жила на Ланкастер-гейт? Кора Перл по прозвищу Жемчужина? Сама себя кличет Жемчужиной Плимута. Ну не смешно? На самом-то деле зовут ее Эмма Крауч, на нее заведено досье в нашем особом отделе. Несколько лет назад ей вынесли предупреждение: баловалась на Хеймаркете с одним важным джентльменом. Жемчужина Плимута! Я бы этой кошелке показал жемчужину.

Не знаю, как пережил я следующие полчаса до возвращения Холмса, заполненные лестрейдовскими скабрезностями. Но прошло еще добрых полчаса (я вытерпел и их, хотя ума не приложу как), пока инспектор не соблаговолил наконец нас покинуть и вернуться к своим «делам».

— Пока еще ничего не решено, — поспешил успокоить меня Холмс, как только за Лестрейдом закрылась дверь. — Первым делом с утра я отправил Майкрофту телеграмму. Нужно было что-то делать.

— Вы имеете в виду послание, которое я получил в клубе?

— Именно. Новолуние приходится как раз на рейс «Графини Фландрии» в следующую пятницу. Утром я пригласил одного из помощников, а потом велел ему незаметно выскользнуть из дома — так, чтобы никто не видел. Очевидно, заговорщики нацелились на какую-то весьма важную персону, но на кого именно? Нашему юному гонцу поручено было выяснить, кто заказал места в салоне первого класса в день новолуния. И оказалось, что билеты в так называемый королевский салон (он, откровенно говоря, представляет собой всего-навсего обыкновенную кормовую надстройку) выкупили принц Наполеон и его спутники.

— Зачем?

— Плон-Плон, как его прозвали, решил покинуть убежище в Пранжене в Швейцарии и по железной дороге, а затем по морю добраться до своей лондонской резиденции. Он собирается из Англии поддерживать предвыборную кампанию генерала Буланже. Если тот попадет на Елисейские Поля, тогда и сам Плон-Плон окажется в Тюильри на французском троне. В Англию принц везет «немалые средства». Полагаю, под этим подразумеваются деньги, необходимые для государственного переворота.

— Но какие средства? Золото? Наличность? Драгоценные камни?

— Думаю, наличность можно исключить. В первую очередь потому, что она занимает слишком много места. К тому же пришлось бы брать франки, а если кампания по реставрации монархии действительно начнется, курс франка пошатнется. Золотые слитки неудобно перевозить. Остаются драгоценные камни, упакованные в небольшой чемодан. Вполне подходящий вариант. Судя по ситуации на бирже в последние несколько недель, именно так и обстоят дела. Давайте не будем забывать историю: членам французской королевской фамилии случалось поспешно сбегать от врагов. Даже вышеупомянутый принц проделывал подобный фокус, унося «Королеву ночи» в кармане, а индийские бриллианты — в дорожном несессере.

— Но что было на встрече с Майкрофтом и генералом Буланже на Ланкастер-гейт? — не выдержал я. — Что мы должны делать? Они хотят, чтобы мы во время плавания охраняли королевские побрякушки от Морана или другого злодея, который непременно попытается их украсть?

— Мой дорогой друг, — отозвался Холмс, глядя на меня почти укоризненно, — мы будем отвечать за то и другое. Полагаю, «немалые средства» послужат приманкой. Но самая ценная добыча на этом пароходе — сам Плон-Плон. Его сторонники, в число коих входят члены британского правительства и многие члены парламента, хотят видеть его новым императором Франции еще до конца лета. Таким образом, одной пули вполне достаточно, чтобы изменить ход истории. Майкрофт уверил меня, что в почтовом отделении «Графини Фландрии» сокровища будут охранять трое вооруженных стражей. Вполне типично. Отделение располагается в кормовой части судна, вход забран решеткой. Паромы, следующие из Остенде, принадлежат бельгийскому правительству, и там предусмотрены меры безопасности.

— Но что же французы?

— Принца сопровождает барон Брюне, его первый помощник. У него с собой обычно весьма сносный револьвер. В свите будет и Теодор Кейбелл, профессиональный стрелок и начальник телохранителей принца. Хотя вас это вряд ли удивит. Думаю, Кейбелл — всего лишь псевдоним. Опасность представляет неожиданная, искусно расставленная ловушка. И наша задача — сорвать планы преступников. Все полагают, что в закрытом салоне Жозеф Наполеон будет в безопасности.

— Насколько я помню, Холмс, все думали, что и принцу империи ничто не угрожает, когда он отправился в тот роковой поход.

— Именно так я и сказал Майкрофту, — отозвался мой друг, устраиваясь в кресле и скрещивая вытянутые ноги. — Наше правительство не желает потерять столь важного гостя. На пароходе он подвергается гораздо большему риску, чем в скором поезде. Принц вместе с первым помощником и главой охраны будут сидеть в запертом и охраняемом салоне до самого прибытия в Дувр. Там на борт поднимется пара наших приятелей из Скотленд-Ярда. Мы же с вами всего лишь совершим небольшое путешествие, будем держать ушки на макушке и в случае опасности постараемся проявить сообразительность.

Согласно международному законодательству, Плон-Плон окажется под защитой британской короны, как только «Графиня Фландрии» войдет в английские воды. Благодаря утренней встрече с Майкрофтом обязанность охранять неприкосновенность его высочества до прибытия в Дувр целиком ложилась на плечи Шерлока Холмса, которому помогал я. Если послание, доставленное мне в клуб, действительно вызов, значит нашим врагам не хуже, чем друзьям, известны планы принца. Вывод напрашивался неутешительный: мы либо выполним свой долг и защитим жизнь Наполеона, либо погибнем до того, как «Графиня Фландрии» причалит в дуврском порту.

Остаток недели прошел без особых происшествий. Я не разделял азарта Холмса и его стремления биться до последнего. А что, если недруги просто потешаются над нами? Мы поднимемся на борт «Графини Фландрии» в Остенде и сойдем в Дувре, а никакого преступления так и не произойдет. Восемь часов будем тщетно вглядываться в темноту и туман, а Плон-Плон с придворными свиты просидят все время в королевском салоне, не показавшись нам на глаза. А если мы неверно истолковали загадочное послание и это не та графиня и не то новолуние? Что ж, время покажет. Может случиться и вовсе ужасное: по прибытии в Англию мы узнаем, что где-то в другом месте произошло леденящее кровь ограбление или убийство, а мы не смогли его предотвратить, потому что отправились в тщательно спланированное, но никому не нужное морское путешествие.

Я лежал ночью без сна и размышлял: зачем хитроумной преступной шайке сообщать кому-то о своих намерениях? О том, что они собираются сесть на конкретный корабль, похитить принца ради выкупа, перебить вооруженных охранников, взломать стальную решетку почтового отделения и покинуть судно в открытом море? Весьма глупо. А Моран показал себя злодеем, но отнюдь не дураком. Злоумышленники, разумеется, не станут дожидаться прибытия в Англию, ведь в порту их встретит полиция да вдобавок офицеры из морского подразделения и, если понадобится, отряд стрелков из Дуврского замка.

Я равнодушно воспринял известие о том, что Холмс уедет первым: сначала по железной дороге отправится в Брюссель вместе с британским военным атташе, а оттуда, тоже на поезде, в Остенде, и мы встретимся на причале за час до отплытия «Графини Фландрии». Путешествие это организовал Холмс-старший. Хотя корабль, игравший ключевую роль в деле, принадлежал бельгийскому правительству, чиновников из Брюсселя и Остенде решили не вмешивать, и осторожный рассудительный Майкрофт настоял, чтобы на случай «затруднений», как он туманно выразился, в Бельгии оказался британский дипломат.

Утром того дня, на который была запланирована поездка в Остенде, я проснулся, чувствуя необычайное душевное спокойствие. Все это просто бессмысленная суета. Если нам и придется сойтись в решающем поединке с Роудоном Мораном, то не на корабле. Да и время решающей схватки вряд ли настало.

Как обычно, я уже успел упаковать вещи, а Холмс все еще возился со своими. Несмотря на утреннюю уверенность, я все же захватил с собой заряженный веблей.

— Надеюсь, бельгийские законы не слишком отличаются от наших. В Англии ведь разрешается иметь при себе оружие для самозащиты.

— Вряд ли мы столкнемся с бельгийским законодательством, — пожал плечами Холмс и закрыл ящик своего «химического» стола, где обычно лежал лару.

Пистолета на месте не было. Видимо, мой друг взял его с собой.

— Подготовиться никогда не помешает, — осторожно заметил я.

Если уж мы с такой легкостью поверили загадочному посланию, то, вполне вероятно, в ближайшие несколько дней встретимся с одним из самых безжалостных охотников, когда-либо попадавшихся нам на пути. Моран явно вознамерился прикончить нас, в этом нет и тени сомнения. И у меня были опасения, что Холмс отправляется на битву безоружным.

Следующие двенадцать часов прошли спокойно, и я надеялся, что именно таким будет и конец путешествия. Морской путь в Остенде пролегает следующим образом: сначала корабль идет пятьдесят миль от Дувра до плавучего маяка Рютинген, который выставлен приблизительно напротив Дюнкерка, потом поворачивает на восток и проходит еще двадцать миль, минуя границу между Бельгией и Францией. А там уже рукой подать до приливной гавани.

Не советовал бы отправляться в подобный вояж в межсезонье: вовсю дует злой восточный ветер, поскольку путь воздушным потокам из Сибири здесь не преграждают горные массивы, низко нависает свинцовое небо, а от холодных морских волн постоянно поднимается туман, скрывающий прибрежные равнины Бельгии и Голландии.

В середине недели пассажиров на судне было сравнительно немного. Однако паромы ходят каждый день и каждую ночь в любое время года, ведь именно с их помощью осуществляется почтовое сообщение между Британией и Бельгией. Вместе со мной ехал католический священник в сутане и шапочке (переодетый убийца? нет, скорее уж будущий кардинал) и стайка школьниц в сопровождении двух коренастых дам. Вряд ли преступники смогут так замаскироваться.

Пока Холмс улаживал дипломатические дела в Брюсселе, я выжидал в Остенде и не могу сказать, что этот курортный городок произвел на меня приятное впечатление. Наверное, променад на дамбе, великолепные гостиницы, залы для приемов и вилла короля Леопольда совершенно преображались летом. Сейчас же, ранней весной, лишь бесприютные купальные машины увязали в песке на безлюдном берегу, разделенном деревянными заборами на мужские и женские пляжи.

Порт представлял собой приливную гавань. Два длинных причала для пароходов убегали далеко в море. По восточному проложили рельсы, и поезда из Брюсселя останавливались всего в каких-то двадцати ярдах от трапов. Неподалеку от города стояли на рейде два древних бронированных военных корабля, в их бортах темнели квадратные пушечные порты, а между высокими мачтами торчали приземистые пароходные трубы. В грязи на мелководье гнили парусный шлюп и старый бомбардирский корабль. Два пришвартованных парома принимали на борт груз.

В ожидании Холмса мне было решительно нечем заняться. Время я убивал в своей комнате или же в обеденном зале отеля «Дю ля-Пляж». Из двух единственных в городе гостиниц первого класса (этой и «Де л’Осьен») мне рекомендовали именно ее.

Любой читатель «Таймс» наверняка обращал внимание на многочисленные письма, чьи авторы жалуются на ужасающую непунктуальность в паромном сообщении Остенде — Дувр. Справедливости ради стоит отметить: вину за это следует возложить не на сами пароходы, а на бельгийскую железнодорожную систему. Отчаявшиеся получить свою корреспонденцию адресаты в красках расписывают последствия: письма задерживаются, важные деловые сообщения не приходят вовремя. Брокеры из лондонского Сити совершают сделки с опозданием на день или даже два, тогда как в Париже или Франкфурте все происходит своевременно. В результате теряется прибыль, а это всегда вызывает величайшее недовольство.

На следующий день я с некоторым облегчением разглядел в тумане очертания «Графини Фландрии», приставшей к восточному причалу — тому самому, где проходили рельсы. Пароход, по всей видимости, прибыл налегке из Антверпена, где его загрузили углем, и теперь ждет отплытия. Майкрофт уверил нас, что судно обыщут сверху донизу перед тем, как впустить туда даже членов экипажа. Словно в подтверждение его слов, возле парома дежурили двое субъектов в форме бельгийской полиции. Вполне обычная практика для международных рейсов.

Трапы еще не были спущены: они лежали сверху на колесном кожухе. Таким образом, пока судно стоит в порту, никто не сможет подняться на борт или сойти на берег. Члены команды неторопливым шагом шли по причалу к городу, предвкушая, должно быть, несколько приятных часов в барах и кафе в старой части Остенде. Несомненно, капитан и первый помощник первыми вернутся на борт, чтобы присмотреть за работой кочегаров: те должны разжечь огонь в топке и развести пары перед отплытием.

Я разглядывал маячившую в тумане «Графиню Фландрии» из окна обеденной залы гостиницы. Паром казался меньше того, который вчера доставил сюда меня самого, и глубже сидел в воде. Накануне я, имея на то веские причины, постарался как можно больше разузнать об этом корабле. Его водоизмещение составляло пятьсот тонн, длина была чуть более двухсот футов, ширина по мидель-шпангоуту — около тридцати футов (по этому показателю такие пароходы из-за колесных кожухов превосходят современные паромы с гребными винтами). Салон первого класса располагался на корме, а капитанский мостик — ближе к носу. Черные искроуловители венчали две желтые трубы. Судя по всему, нам предстояло плыть по довольно спокойному морю, и «Графиня» прекрасно подходила для такого путешествия.

Мне не верилось, что на этом пароходике может произойти что-то необычное. Наверное, если и следует о чем-то беспокоиться, так только о состоянии некоторых членов команды, которые несколько часов проведут в пивных Остенде. Никто пока не торопился обратно на судно, но я видел, как гостиничный швейцар покатил тележку с чемоданами (среди которых был и мой) на причал, хотя трапы еще не спустили. Подъехали кремово-коричневые фургоны «Мессежьи имперьял», и оттуда под присмотром троих вооруженных охранников начали выгружать почтовые сундуки. Эти же люди будут сопровождать груз и во время путешествия.

Ящик с Плон-Плоновыми «немалыми средствами», как и остальные ценные посылки, перед погрузкой на борт должны непременно взвесить, второй раз эта процедура осуществляется в Дувре. Таким образом служащие проверяют, не претерпел ли груз каких-либо изменений, а паромная компания может доказать свою непричастность в случае, если с содержимым сундуков что-то произошло до или после плавания. Будь я преступником — попытался бы похитить драгоценности именно сейчас. Вещи свалены прямо под открытым небом, а не за стальной решеткой. Совершив преступление, можно преспокойно скрыться — вся Бельгия в твоем распоряжении, не то что маленький кораблик посреди Ла-Манша. Но ограбления не произошло. Как-никак на причале дежурили шесть или восемь вооруженных револьверами служителей закона. Неужели мы все-таки обманулись и никто не замышляет злодеяния на «Графине Фландрии»?

Я собирался еще немного посидеть в обеденной зале и дождаться чая, но тут к моему столику подошел почтальон в форме и с акцентом спросил:

— Доктор Вастсон?

С этими словами он вручил мне конверт. В Англии конверты обычно другого цвета, однако я сразу догадался, что держу в руках телеграмму. Но кому известно, что я остановился в «Дю ля-Пляж»? Только Холмсу. В конверте лежал тонкий листок бумаги с необычайно длинным сообщением:

Что же это такое? Разумеется, шифр, и послал его, по всей видимости, Холмс. Но откуда? Предположительно, из Брюсселя. О чем говорится в послании? Телеграммы отправляют, только если дело срочное. Я вглядывался в непонятные буквы, пытаясь подавить нарастающую панику. Ни одного имени, ни единого человеческого слова. Что же делать?!

Раз Холмс воспользовался шифром, то враги, очевидно, идут за нами по пятам и подобрались настолько близко, что мы не можем больше ни прибегнуть к простому и понятному английскому языку, ни положиться на бельгийский телеграф. Я на мгновение замер. Быть может, Холмс послал эту чертовщину просто в качестве предупреждения? Нет, наверное, нелепицу все-таки можно расшифровать, но как? С чего начать?

Через двадцать минут меня трясло от умственных усилий. День выдался холодным и дождливым, но я умудрился даже немного вспотеть от напряжения. Последние шесть букв должно быть, имя, как это бывает в обычной телеграмме. Значит, ЦПМНТ означает «ХОЛМС». Но что же дальше?

Хорошо. Буквенная последовательность УШЛ попадается в послании шесть раз, через более или менее равные промежутки. С облегчением я вспомнил, что любой секретный код обычно так или иначе соотносится с алфавитом. Слава богу! Теперь будет проще. Но если каждая буква передается не одним, а несколькими другими знаками, то я могу безуспешно биться над этой телеграммой до самого Рождества. Постойте-ка, УШЛ стоит в самом конце сообщения, перед сочетанием, которое я принял за имя отправителя. В обычной телеграмме здесь было бы ТЧК. Хоть что-то. И разумеется, Холмс не стал бы использовать шифр, который я не в состоянии разгадать. Прекрасно. Сделав глубокий вдох, я принялся за дело, чиркая карандашом на обороте меню. Нужно взломать эти непонятные сто восемьдесят пять букв.

Ё появлялась в тексте восемнадцать раз. Вероятно, это Е — одна из самых частотных букв алфавита. П встречалась шестнадцать раз, а Й — одиннадцать. Наверное, П обозначает следующую по частотности О, а Й — И. Система определилась. Я разделил текст на слова:

Холмс просто-напросто заменил каждую букву следующей по алфавиту. Детский шифр, теперь-то это очевидно, но каково же мне пришлось в самом начале: с отчаянием я смотрел на зловещий код, не зная, как именно к нему подступиться. Да и времени совершенно не было! Разумеется, Холмс отправил мне шифр, который был мне по зубам, но меня в первую минуту охватила паника. А если послание разгадал я, то что помешает сделать это нашим врагам?

Телеграмма расшифровывалась следующим образом:

И все. Значит, я прав. Что бы там ни происходило в Брюсселе, наше морское путешествие пройдет спокойно и скучно. Но все равно я первым взойду на борт «Графини Фландрии» и внимательнейшим образом осмотрю каждого пассажира. И даже Холмс в каком-либо из своих маскарадных нарядов не проскочит мимо меня незамеченным!

Обычно пассажирам разрешают подняться на судно за час до отплытия. Я подошел к «Графине» как раз в тот момент, когда с нее спустили трапы. На мне были шляпа и теплое твидовое пальто, в руке я сжимал черную ротанговую трость. Врасплох меня не застанешь, я ко всему готов! В кармане лежал револьвер, но, по всей видимости, теперь он не понадобится. На трапе появился стюард и объявил столпившимся пассажирам:

— Пока на борт могут подняться только кочегары и члены команды. Спасибо.

Кочегары и матросы зашли на корабль, а мы остались ждать на причале. Вскоре стало понятно почему: к трапу подкатил четырехколесный экипаж, запряженный парой белоснежных лошадей, и из него вышло несколько человек. Среди них был тучный мужчина с шелковым платком на шее и в пальто с каракулевым воротником. Он держал в руках цилиндр и словно заранее приготовился к приветственным крикам. Принц Жозеф Наполеон, Плон-Плон. В свете фонаря я отчетливо разглядел квадратное лицо, опущенные вниз уголки губ, скорбный взгляд, черные волосы с проседью, лысину на макушке и весьма внушительный, хорошо очерченный профиль. Кое-кто из пассажиров захлопал в ладоши, но таких было мало. Большинство, вероятно, не знало претендента на французский престол в лицо. Люди расступились, и принц прошел мимо нас, за ним следовали трое мужчин в строгих костюмах и двое офицеров в темно-синей форме с золотыми знаками отличия.

Принц со свитой разместился в салоне первого класса, и только тогда стюард жестом пригласил остальных. Я, как и собирался, первым поднялся на борт и занял удобный наблюдательный пост возле леера, прямо за колесным кожухом: отсюда отлично видно каждого, кто заходит на паром, и даже тех, кто стоит в очереди на причале. Вместе со мной из Дувра в Остенде путешествовало гораздо меньше людей, но, видимо, все дело в том, что сегодня пятница. Пассажиров второго класса сразу отправляли в носовую часть корабля.

Я вполне ожидал появления переодетого Холмса, но ни один пассажир ничуть на него не походил. Разумеется, мой друг как никто другой умеет изменить внешность, но глаза замаскировать невозможно, если только не прибегнуть к очкам или повязкам. Не зря столько лет я проработал врачом и бесконечное число раз читал во взглядах своих пациентов надежду, страх и смирение. Вот и сейчас, внимательно вглядевшись в лицо каждого из сотни с лишним пассажиров, я мог бы поклясться собственной жизнью, что среди них нет ни Холмса, ни полковника Роудона Морана. Значит, телеграмма не врала: основные события действительно разворачиваются в Брюсселе.

Смеркалось, легкая дымка, поднимавшаяся от воды, сгустилась в плотный туман, который сомкнулся вокруг судна, окутав все холодной изморосью. Пароход начал отшвартовываться. Этот привычный ритуал приятно напомнил мне детство. Был отлив, а в порт «Графиня Фландрии» входила носом вперед. Пятиться кормой в море при такой низкой воде, да еще и в тумане, не очень разумно, а развернуться в небольшой гавани, где стоят другие суда, зачастую весьма трудно. Но проблема решается легко: портовый служащий в небольшой лодке подплывает к кораблю, принимает свободный конец швартова, другой конец которого закреплен в лебедке на корме, отправляется с ним на берег и накидывает петлю на кнехт на дальнем причале. С помощью лебедки швартов подтягивают и разворачивают пароход носом к выходу из гавани. Затем канат сбрасывают с пристани в воду, и матросы втаскивают его на борт. Сколько раз я видел подобный маневр в детстве на западном побережье Шотландии!

От причала отплыла крошечная лодочка, гребец принял конец швартова, вернулся на берег и накинул канат на кнехт. Загрохотала лебедка, из кормовой трубы поднялось облако пара, толстенная веревка натянулась, с нее капала морская вода. Корма медленно развернулась, и судно нацелилось носом на выход из гавани. Все тот же гребец сбросил швартов. Прямо надо мной прозвенел машинный телеграф: «Средний вперед».

Мы вышли в спокойное, окутанное туманом море, от Дувра нас отделяло шестьдесят или семьдесят миль — это всего несколько часов ночного плавания. Обогнем маяк напротив Дюнкерка и пойдем в сторону Англии. Обычно британские путешественники возвращаются из-за границы более коротким путем — из Кале. Но, к несчастью, нашему клиенту королевских кровей, как и другим претендентам на французский престол, законы Третьей республики строго воспрещали когда-либо ступать на землю Франции.

Туман сделался густым, но не настолько, чтобы отменить плавание. Мы миновали оконечность западного причала, и снова прозвонил машинный телеграф, на циферблате отобразилось: «Полный вперед». Гребные колеса завращались быстрее, оставляя по обе стороны парохода пенные дорожки. Мимо проплывали стоящие на якоре углевозы и каботажные суда. В море вдоль ровного песчаного берега «Графиня» шла со скоростью около двенадцати узлов. За темной линией прибоя виднелась цепочка огоньков — свет в окнах домов на эспланаде, но вот они растворились в сумерках.

Я все еще стоял, опершись на леер, и следил за исчезающим за кормой берегом. У фок-мачты появился первый помощник и поднял вверх, почти на двадцать футов, керосиновый фонарь, сияющий белым светом. Потом он отдал приказ, и стоящий позади матрос вручил юнге коробок спичек. Юноша зажег зеленый навигационный огонь на световом приборе, закрепленном на передней части колесного кожуха по правому борту. Матрос забрал у него спички и отправился зажигать красный огонь по левому борту.

В такую погоду во время плавания по Ла-Маншу я предпочитаю, что называется, «торчать на палубе» с трубкой, а не томиться в смрадном салоне. Гул двигателей, плеск лопастей гребного колеса — эти размеренные звуки успокаивали. По пути почти не попадалось других судов, лишь иногда я замечал призрачные очертания рыболовецкого баркаса или люгера, подставившего желтоватый парус легкому ветерку и направляющегося из Остенде или Дюнкерка в Северное море на поиски улова.

Через двадцать минут береговые огни окончательно пропали из виду. На полях моей шляпы и лацканах пальто висели крупные капли. Туман сгустился еще больше: стоя на носу «Графини Фландрии», я не мог разглядеть висящий на корме красно-желто-черный бельгийский флаг и с трудом различал очертания закрепленных там (поближе к пассажирам первого класса) двух спасательных шлюпок. Салон первого класса — так называемый королевский — отделяла от остальной палубы невысокая загородка с небольшими воротами.

— Доктор Ватсон? — прозвучал за моей спиной голос с акцентом.

Я почти ожидал увидеть давешнего почтальона из гостиницы «Дю ля-Пляж», но это был один из сопровождавших принца офицеров, молодой человек в темно-синей форме.

— Лейтенант Теодор Кейбелл, — поспешил представиться он, слегка щелкнув каблуками и склонив голову в уважительном поклоне.

Не время и не место для подобных формальностей, подумалось мне. Мы пожали друг другу руки. Хрупкий и белокурый Кейбелл напоминал скорее немца, нежели француза. Вряд ли кто-то заподозрит в нем агента разведки, да и на королевского камердинера он мало походил. Юноша указал на распахнутые ворота, ведущие во владения первого класса.

— Пожалуйста, пойдемте, сэр. Этого желает его высочество.

Я с удовольствием остался бы на выбранном мною наблюдательном пункте, но едва ли стоило спорить с претендентом на французский престол.

— Прошу вас, окажите любезность, — продолжал настаивать Теодор Кейбелл. — Все в порядке. Его высочество хочет просто побеседовать с вами.

Меньше всего на свете хотелось мне отвечать на вопросы о мерах безопасности, принятых для защиты Плон-Плона и его имущества. Увы, Шерлока Холмса на судне не было, а об этом знал только он.

Лейтенант откатил в сторону боковую дверь в салон первого класса и пропустил меня вперед. Когда мы вошли, он громко произнес мое имя — на свой странный манер. В дальнем конце довольно просто обставленной залы съежился в глубоком кресле господин в сюртуке и шелковом шейном платке. Он поднял на меня глаза. Вылитый высокопоставленный чиновник какого-нибудь лондонского банка. Рядом с креслом стояли двое — один был во французской генеральской форме, а второго, мужчину средних лет в гражданском платье, я принял за генерала Жоржа Буланже. Вот и вся свита, больше никого не видно.

— Доктор Ватсон, — повторил вслед за Кейбеллом принц.

Он протянул руку, но не встал с кресла, как и приличествовало его положению.

Я пожал его ладонь и слегка наклонил голову — подходящий способ поприветствовать того, на ком нет пока французской короны, но кто вполне может надеть ее еще до конца лета.

— Ответьте мне, — продолжал принц с едва заметным акцентом. — Я немного озадачен. Здесь должен быть мистер Шерлок Холмс. Его мне рекомендовал сэр Майкрофт. Но вот я вижу вас, а где же мистер Холмс?

— Мой коллега напал на след людей, которые, как мы подозреваем, собирались проникнуть на это судно. Ему удалось задержать их в Брюсселе, и вам ничто не угрожает. В Остенде я лично проверил каждого пассажира. До самого Дувра паром следует без остановок, а там нас ждут сотрудники Скотленд-Ярда — инспектор Лестрейд или инспектор Грегсон, а с ними вооруженный эскорт. Мистер Холмс об этом позаботился.

Я очень надеялся, что сказал Жозефу Наполеону, которого мысленно продолжал величать Плон-Плоном, нужные слова.

— Напал на след? — повторил принц, словно пробуя фразу на вкус. — Это мне очень нравится. Напал на след. Приятно слышать.

— Очень приятно, — вторил ему Теодор Кейбелл, одарив меня почтительной улыбкой.

— Да? — Плон-Плон оглянулся на своего лейтенанта. — Да, именно так. Очень приятно. Мне очень приятно. Раз мистера Холмса нет, быть может, я вас смогу попросить о небольшом одолжении, сэр. Спуститесь вниз. Узнайте, не открывал ли кто почтовое отделение, где лежит мой сундук.

Интересно, а почему бы Кейбеллу этого не сделать? Видимо, лейтенанту нельзя оставлять принца без присмотра.

— Разумеется, сэр.

— Вы, месье, проявили храбрость в Афганистане. Мне рассказал сэр Майкрофт. Достойную храбрость.

— Вряд ли, сэр. Я просто присутствовал на поле боя во время битвы при Майванде, но не сражался.

— Но вы были солдат! — парировал Плон-Плон с улыбкой, словно я сказал что-то забавное. — Вы должны мне все рассказать. Мне это понравится. Жду с нетерпением.

Поерзав в кресле, он посмотрел на мужчину, которого я считал генералом Буланже. Кейбелл прикоснулся к моему локтю и отвесил своему господину такой глубокий поклон, будто перед ним был не принц, а церковный алтарь. Плон-Плон больше на меня не глядел, и я, слегка наклонив голову в знак уважения, удалился в сопровождении лейтенанта. Разумеется, мне было ясно: мы с принцем никогда более не встретимся и не обсудим ни афганскую войну, ни что-либо другое.

По трапу я спустился на нижнюю палубу. Вряд ли охранники откроют для меня дверь почтового отделения и, уж конечно, не позволят осматривать сундук принца. Ну что ж, просто схожу туда, а потом порадую себя стаканом шотландского виски в корабельном баре.

В трюме, как и у любого другого корабля подобного типа, с мостков, расположенных вдоль бортов, открывался прекрасный вид на машинное отделение — настоящее чудо техники. Пахло разогретым маслом, ярко сияли начищенные медные трубы, два массивных стальных поршня двигали тяжелый вал, соединяющий гребные колеса по правому и левому борту. Поочередно взмывали и падали, словно два плененных чудовища, цилиндры, их с силой трехсот лошадей толкал пар. Ни один гребной винт не сравнится с этим торжеством механической мощи, благодаря которой нам удалось покорить океан и проложить водные пути в Нью-Йорк и Бомбей.

Ближе к корме мостки соединялись на площадке перед стеклянными дверьми в столовую. Сбоку виднелась стальная решетка — именно за ней лежат ценные посылки и коробки, а также плетеные корзины почтовой службы, в которых перевозят с континента в Англию корреспонденцию. Между вертикальными прутьями были зазоры примерно по шесть дюймов, а в середине крепилась толстая перпендикулярная стальная полоса с замком. Настоящая клетка, практически изолированная. Видимо, там внутри и дежурят трое вооруженных охранников «Мессежьи Имперьял».

Длинный занавес мешал разглядеть имущество принца. С одной стороны в решетке виднелось небольшое окошечко — здесь должен был сидеть клерк, обменивающий франки на фунты. Но и оно было закрыто и занавешено, на нем красовалось довольно грубое объявление: «Pas de service jusqu’au Douvres» — «Закрыто до Дувра».

И совершенно не у кого поинтересоваться Плон-Плоновым сундуком. Хотя сбоку между занавесом и стеной осталась узкая щель, сквозь которую я сумел разглядеть почти все отделение. В углу громоздились холщовые мешки с письмами. Рядом стояло несколько огромных ящиков, дюжина плетеных корзин — там наверняка лежали заказные отправления и небольшие ценные посылки. А еще я насчитал с десяток деревянных дорожных сундуков со стальными уголками и замками.

Вот и все. Хотя среди прочих грузов выделялся один ящик из блестящего полированного дерева (по всей видимости, дуб). Сперва я принял его за гроб и решил, что в нем перевозят на родину тело какого-нибудь неудачливого английского путешественника. На крышках остальных сундуков красовались написанные черными буквами имена агентов или банкиров, а на этом гиганте, и я мог бы в этом поклясться, табличка блестела настоящим золотом. Наверняка это и есть «немалые средства» Плон-Плона.

Как же вызвать кого-нибудь из охранников? Я решил больше ничего не предпринимать. Вернусь, все объясню, предложу лейтенанту Кейбеллу спуститься сюда вместе со мной. Он хотя бы имеет официальное право их расспрашивать. У меня же нет с собой никаких документов, лишь билет на паром. Никто не станет ради меня отпирать решетчатую дверь.

На обратном пути я посмотрел на сверкающий латунный циферблат телеграфа, связывающего машинное отделение с мостиком: по-прежнему «полный вперед». Поршни взлетали и опускались, совершая по тридцать три движения в минуту. Механики не поднимаются наверх во время всего путешествия, поэтому их единственной связью с внешним миром остается этот циферблат. Его ручка соединена с ручкой точно такого же устройства на мостике, чем-то вроде велосипедной цепи, и таким образом приказы капитана немедленно доходят вниз. Сами вахтенные пристроились сейчас рядом с телеграфом, один курил трубку, а другой читал газету, время от времени поглядывая на циферблат. Корабль словно двигался сам по себе.

Я приложил было руку к стенке, но тут же отдернул ее. Железо так раскалилось, что я едва не заработал волдырь. Эта загородка отделяла мостки от корабельной топки и паровых котлов. Сквозь дверную щель посверкивало ярко-желтое пульсирующее пламя.

Один из механиков, вооружившись масленкой и старым тряпьем, отправился осматривать двигатель. Второй уткнул нос в газету. И вдруг ведущая в кочегарное отделение железная дверь распахнулась и на пороге появился высокий парень, более всего смахивающий на черта. Механик оторвался от газеты и что-то крикнул. Я со своим скудным французским сумел разобрать: «Allez-vous en!» — бездельнику велели возвращаться к работе. Длинный и сутулый кочегар в рубахе, широких штанах и надетой задом наперед кепке походил на исчадие ада: лицо его полностью покрывала сажа, видны были только белки глаз и розовые губы. По всей видимости, на пароход он явился уже навеселе. Механик выругался и снова прикрикнул на негодника. Ведь сейчас нужно постоянно швырять уголь в топку и требуются усилия всех кочегаров. Наверняка этого симулянта назавтра уволят.

Долговязый детина еще несколько секунд маячил на пороге, будто бы подтрунивая над механиком. Насколько я понял, он требовал «выпить чего-нибудь приличного», вода, которую в эмалированных кружках подавали в кочегарку, его явно не устраивала. Лентяй жаловался, что якобы отправил в печь уже несколько центнеров угля. Но все его красноречие пропало даром. Исчерпав все доводы, он вернулся к паровым котлам, на крашеных белых боках которых играли отсветы пламени. Наверное, выпади на мою долю работа в подобных условиях, да еще и за скудное жалованье, я тоже пристрастился бы к бутылке.

Поглощенный этими мыслями, я отвлекся и чуть было не подпрыгнул, когда за спиной раздался чей-то голос:

— Доктор Ватсон?

Повернувшись, я увидел того самого человека в очках, который на своей лодчонке в гавани Остенде принял наш швартов, направился к берегу, накинул петлю на кнехт и помахал нам на прощанье. Заработала лебедка на корме, пароход начал медленно разворачиваться, а потом швартов скинули в воду. Ну да, та же самая засаленная кепка, мешковатая матросская куртка и брюки, протертые на коленях. Но я же собственными глазами видел, как он машет нам, стоя на причале! Между ним и пароходом было около сотни ярдов. Догнать паром на гребном суденышке совершенно невозможно! Как же он здесь оказался? Лица с нелепо увеличенными из-за очков глазами я не узнал. Но вот он приподнял дужку, посмотрел на меня, улыбнулся — Шерлок Холмс!

— Слушайте хорошенько, Ватсон, — прошептал мой друг, отворачиваясь, — и сделайте вид, что не обращаете на меня внимания.

Мы оба стояли возле металлического заграждения на мостках над машинным отделением. Гудение двигателей, к счастью, заглушало наши слова, и расслышать разговор можно было бы лишь с расстояния в несколько дюймов. Я притворился, что увлеченно разглядываю поршни.

— Холмс, я видел каждого пассажира, поднявшегося на борт. Клянусь, вас среди них не было. А тот человек, который принял наш швартов, остался в Остенде.

— Именно, — нетерпеливо отозвался сыщик. — В Остенде остался сержант Королевского флота Гиббонс. Я подгреб на той скорлупке к пароходу, чтобы принять швартов. И принял его. Все матросы следили за маневром, мое суденышко скользнуло вдоль борта — от кормы к платформе на колесном кожухе. Один человек вылез из-под бухты каната, другой спрятался под ней. Никто не смотрел в нашу сторону. И к берегу поплыл уже Гиббонс. Кто же запоминает лица портовых рабочих? Проще простого. Остальные в это время были целиком поглощены манипуляциями с лебедкой.

— И что же дальше?

— В таком тумане, — пожал плечами Шерлок Холмс и снова улыбнулся, — легко превратиться в невидимку.

— А как же телеграмма? Шифр? Что приключилось в Брюсселе?

— Рад сообщить, мой дорогой друг, что там не приключилось ровно ничего плохого. Содержание телеграммы один брюссельский клерк продал кое-кому за сто фунтов, точно так же, как и давешний лондонский почтальон. Это было важной частью плана. Я сам с удовольствием ему заплатил бы, хотя, боюсь, бедного мерзавца вскорости обнаружат где-нибудь с перерезанной глоткой, ведь он им больше не нужен. Я рассчитывал, что Моран или его приспешники прочтут телеграмму. — Холмс вздохнул. — Ватсон, как я надеялся на вашу проницательность. Зачем мне использовать такой легкий шифр, с которым справится и школьник? Даже малый ребенок сумел бы переставить местами буквы в алфавите. Вы правда поверили, что я желал сохранить сообщение в тайне? Вам же не пришло в голову, что телеграмма настоящая? Ватсон, Ватсон! Повторюсь: вы смотрите, но не видите. А теперь, пожалуйста, послушайте. Я не обнаружил на корабле ни Морана, ни его людей. Но на борту есть самозванец.

— Кто?

— А почему, как вы думаете, я тут торчу? Вы сами его только что видели!

— Пьяный кочегар?

— Никакой он не кочегар!

— Но он вышел из котельной.

— Сколько мы уже в море?

— Почти час.

— Именно. Его физиономия так измазана углем, что видны только глаза и рот. Получается, этот человек целый час швырял уголь в топку, да еще при такой жаре, а на лице у него нет ни малейших следов пота? Я их что-то не заметил! А вы? На этом пароходе два паровых котла и две топки — на носу и на корме. В каждую необходимо швырнуть как минимум четверть тонны угля, чтобы пароход дошел сюда от Остенде. Этот тип похож на кочегара, который вот уже час выполняет подобную работу?

— Нет, — неохотно признал я.

— То-то и оно. А похож он на того, кто специально перемазался сажей, словно актер гримом, потому что хотел замаскироваться. Сейчас попытка выбраться из котельной провалилась. Но я буду внимательно следить за ним.

— Там же есть другие кочегары. Он не может просто так стоять у них на виду и ничего не делать.

— Разумеется. Но такая работа ему не по плечу, он ей не обучен. Полагаю, сначала он выдавал себя за чернорабочего, который должен перекидывать уголь из общей кучи в угольную яму. У угольщиков лицо не может так испачкаться, он перемазался нарочно.

— Но кто же он?

— Давайте пока считать его просто-напросто самозванцем, который разговаривает и ведет себя как портовый пьяница. А теперь прошу меня извинить, вынужден вас покинуть и заняться охраной Плон-Плона и его безделушек.

— А я-то думал, что они в полной безопасности до самого нашего прибытия в Дувр.

— Неужели? Тогда вы, видимо, позабыли об обещании некоего Морана по прозвищу Охотник. Уверяю вас, он никогда не бросает слов на ветер. Потеря репутации для него в буквальном смысле равносильна гибели.

Я немедля отправился выполнять приказ на свой наблюдательный пункт на палубе. Холмс притаился внизу — следил за почтовым отделением и караулил «пьяного кочегара». А что еще делать, если Моран не показывается. Меня одолело уныние: как же можно так обмануться, неужели ограбление все-таки произойдет? Поднявшись по трапу, я устроился на своем старом месте — возле леера по правому борту сразу за колесным кожухом, на котором горел зеленый навигационный огонь. Если понадоблюсь Жозефу Наполеону — он знает, где меня искать. Наверху на продуваемом всеми ветрами мостике, который шел поперек корабля над пассажирской палубой, капитан Легран время от времени дергал за ручку машинного телеграфа, и раздавался звонок.

Внизу под мостиком стоял на возвышении рулевой в длинном плаще с капюшоном и в зюйдвестке. За штурвалом по очереди сменялись почти все члены команды, ведь тут не требовалось особого умения — смотри себе на компас и следуй курсу, проложенному шкипером. Голова рулевого располагалась под капитанскими ногами, и он хорошо слышал все команды с мостика. Их отдавал сам командир корабля и, если поднимался слишком сильный ветер, повторно выкрикивал вахтенный матрос. Перед штурвалом помещался точно такой же циферблат, как и в машинном отделении, — там тоже немедленно отображались все команды. У рулевого не было почти никакого обзора, он строго подчинялся приказу и следил за компасом.

Иногда на пароходе назначают впередсмотрящего, который дежурит на носу и предупреждает об опасности на воде или о появлении небольшого судна, пересекающего курс. Подобное предостережение при необходимости может выкрикнуть каждый член команды, а крупные корабли увидит и капитан, стоящий высоко на мостике.

Снова по какой-то причине зазвонил машинный телеграф. «Средний вперед». Паром сбавил ход, и нас закачало на волнах. Мимо меня прошагал матрос — тот самый, который не так давно вручил юнге коробок спичек, чтобы тот зажег зеленый навигационный огонь. Ему, как и любому другому члену команды, могли в случае нужды приказать, к примеру, сменить рулевого, подать швартов или помочь спустить трап. Сейчас он, на ходу раскуривая трубку, направлялся на бак — видимо, чтобы заступить на вахту впередсмотрящего.

Через несколько минут мы повстречали первое с момента выхода в море крупное судно — судя по равномерному гудению, винтовой, а не колесный пароход. Звякнул машинный телеграф: «Малый вперед». «Право руля!» — прокричал капитан рулевому. На самой малой скорости мы разминулись левыми бортами — корабль прошел где-то в сотне футов. Очертания его едва угадывались в тумане, зато во мраке ярко сиял красным левый навигационный огонь. Сразу вспомнились всем известные стишки из «Моряцкой азбуки» Томаса Грея. Как и все, кто вырос в рыбацком шотландском городке, я еще мальчишкой выучил их наизусть:

Когда пароход прошел мимо, наш капитан дернул за шнур, и над пустынными водами громко и приветственно запел свисток, сопровождаемый облаком пара.

Во время таких путешествий море кажется безмерно пустым и одиноким. Его окутывает зловещая тишина. Корабельная сирена, выкрик или выстрел немедленно порождают эхо, разносящееся над волнами. Ты словно очутился на далекой от дома границе обитаемого мира, где неоткуда ждать помощи. Снова зазвонил телеграф, «Графиня Фландрии» набрала скорость, заплескали о борт волны, быстрее закрутились гребные колеса.

Интересно, чем занят Холмс? Со своего наблюдательного поста я не видел ровным счетом ничего необычного — лишь несколько рыболовецких лодок и парусников спешили куда-то мимо. Временами казалось, нам навстречу попадается одно и то же судно, но уверенности в этом не было никакой. Иногда песня нашего свистка разносилась над молчаливыми волнами, и с разных сторон ей вторили из темноты сирена парохода или дружеский окрик с проходящего мимо люгера, рыбачившего возле песчаных отмелей Дюнкерка. Мы не отклонялись от курса. В этих водах корабль, сбившись с пути, может легко сесть на мель и сломать киль.

Я стоял в самой середине между баком и ютом возле колесного кожуха, на котором ждал прибытия в Дувр надежно закрепленный пассажирский трап. Внизу мерцающую сероватую воду взрывали грязные красные лопасти. Где-то в тумане ярко вспыхнул белый огонь — в вышине, выше нашего фока. Вот он увеличился, а потом снова стал уменьшаться. Видимо, это маяк Рютинген ощупывает своим лучом пустынный горизонт. Не ожидал, что мы уже так близко.

Значит, судно еще в бельгийских водах. «Графиня Фландрии» круто взяла влево, словно нацеливаясь прямо на Дувр. Рядом со мной на палубе не было ни души, только давешний матрос как раз вернулся со своего поста на баке и теперь подкручивал фитиль левого фонаря — нашего красного бортового огня.

Не успел он спуститься в трюм через носовой люк, как началась суматоха. Обыкновенно путешествия через Ла-Манш невероятно скучны, поэтому даже встреченный на пути маяк превращается в целое событие. С десяток пассажиров высыпали на палубу и теперь торопились на нос, чтобы насладиться зрелищем. Я достал часы и пытался при свете керосинового фонаря определить время. Неожиданно раздался крик:

— Прямо по курсу пароход!

Подняв глаза, я увидел зеленую искорку слева по носу, вот она мигнула и пропала, потом появилась снова. По всей видимости, очень далеко. Не видно было ни парохода, ни навигационного буя, на котором мог гореть этот огонь. Ведь на фарватере, проходящем мимо песчаных отмелей, обязательно выставляют буи. Быть может, этот зеленый свет просто указывает нам правильный курс. В таком тумане трудно сказать наверняка. Но вот машинный телеграф, звякнув, показал «малый вперед». Паром сбавил ход. Волноваться не о чем. Если неизвестное судно следует пересекающимся курсом, на таком расстоянии оно легко разминется с нами.

Туман окутал «Графиню Фландрии» плотным облаком, и не скажешь, день сейчас или ночь. Рулевой во время поворота у маяка почти положил штурвал лево на борт, чтобы компенсировать силу течения. Быть может, мы чуть сбились с курса. В таких условиях только по компасу можно определить стороны света. Но видимо, мы все-таки идем на север, раз повернули к Дувру.

Неожиданно среди столпившихся на носу пассажиров поднялся крик, обращались явно к капитану встречного парохода:

— Эй! Эгей! Куда смотришь!

Я отступил на несколько шагов в сторону, чтобы видеть происходящее: с носа, конечно, открывался лучший обзор. Море оставалось совершенно спокойным, царила глубокая тишина, так что крики наверняка услышали, если судно находилось поблизости. Но теперь зеленый огонь пропал, и я отчетливо различал справа по борту красное сияние. Оно приближалось, но с небольшой скоростью — видимо, около семи или восьми узлов. Быть может, это все-таки предупреждающий об опасности буй? Ведь шкипер любого идущего навстречу судна знает, что мы должны в подобной ситуации разминуться левыми бортами, именно так диктуют правила и соображения безопасности:

Неужели он собирается пересечь наш курс на таком малом расстоянии? Окрики пассажиров, по всей видимости, встревожили нашего капитана. Я услышал, как он сверху скомандовал рулевому:

— Лево на борт!

Матрос в зюйдвестке крутанул рулевое колесо. Капитан потянул за шнур, громко взвыл паровой свисток. На этот призыв незамедлительно ответили с разных сторон из тумана три других корабля, среди них, несомненно, и тот, что шел прямо нам навстречу. Я и не предполагал, что тут такое оживленное движение.

— Налегай на штурвал! — прокричал обеспокоенный капитан.

Матрос крутил рулевое колесо, но его усилий явно было недостаточно.

— Держи руль!

Я все еще думал, что мы имеем дело с последствиями поворота и просто слегка сбились с курса.

— Клади на борт!

Но рулевой все еще не докрутил штурвал, и мы по-прежнему шли направо. Даже если виновато течение и «Графиня» отклонилась от курса, другой пароход уже должен был увидеть наш левый красный навигационный огонь.

«Машина товсь», — звякнул телеграф. Полностью глушить двигатели в подобной ситуации было нельзя: мы не смогли бы сопротивляться течению и маневрировать. Снова изо всей мочи запел свисток, прямо у меня над головой вырвалось в небо облако пара. Когда резкий звук наконец смолк, капитан, сложив ладони рупором, прокричал невидимому шкиперу с встречного судна:

— Замедляй ход! Стоп! Боже, куда же ты правишь?

Впереди из тумана выплыли призрачные очертания настоящего гиганта. Казалось, он все же успел повернуть. Там на мостике должны были услышать призыв капитана, эхом разнесшийся над тихой водой. Но им было видно нас так же плохо, как и нам их. И тут по приближающемуся звуку колесных лопастей я догадался: да ведь пароход от нас всего в нескольких сотнях ярдов. Задохнувшись от неожиданности, я вдруг ясно увидел все три навигационных огня — белый топовый, красный левый и зеленый правый бортовые. Они приближались со скоростью поезда, мчащегося на всех парах. На неизвестном судне решили взять в сторону, потому что поняли: разминуться мы уже не сможем? Но с таким радиусом оно врежется прямиком в наш правый борт, причем очень быстро.

— Боже мой, капитан! — закричал с мостика первый помощник. — Смотрите! Он поворачивает направо! Лево! Лево на борт! Остановите пароход! Двигателям задний ход! Полный назад!

Но капитан уже и сам все понял. Он поспешил к правому борту и схватился за ручку машинного телеграфа. «Стоп машина». «Полный назад». Я отчетливо видел, куда именно переместилась ручка, да и циферблат над головой у рулевого отображал те же команды. Из вентиляционной шахты послышалось приглушенное звяканье — это повторял их телеграф в машинном отделении.

Капитан встречного судна явно не в своем уме или пьян! Быть может, он покинул мостик и оставил там вместо себя неопытного младшего офицера? Гигантский пароход снова принялся поворачивать направо, словно пытаясь выйти на пересекающийся курс. Но ведь это же приведет к катастрофе! С таким углом его форштевень через мгновение врежется в борт «Графини» в районе мидель-шпангоута. Нам в лоб светили все три его навигационных огня, а значит и он, несмотря на плотный туман, должен видеть наши. Почему же неизвестный капитан просто не пройдет прямым курсом, чтобы избежать столкновения? Красный бортовой огонь встречного теперь нацелился прямо на наш зеленый!

Но слишком поздно. Вопреки всякому здравому смыслу, призрачный гигант горой выплыл из тумана прямо на нас. И тогда я все понял. Это один из недавно спущенных на воду новых тяжелых пароходов, и он возвышается над сравнительно небольшой «Графиней», словно дом. Где-то в вышине сияли топовый и бортовые огни. Зеленый удалялся, ведь громадина разворачивалась прямо на нас. Так вот в чем дело! Судно такое огромное, что с капитанского мостика нас просто не видно! Зеленый огонь исчез, и даже белый топовый на таком близком расстоянии уже было не разглядеть. Лишь красный засиял еще ярче, приближаясь.

Наш рулевой, повинуясь приказу, выкрутил штурвал влево. Но он уже, конечно, знал, что на таком расстоянии это не спасет нас, в лучшем случае лишь смягчит удар. Неимоверно высокий форштевень летел нам прямо в правый борт. Никогда еще не приходилось мне чувствовать подобной беспомощности. Мы с Холмсом затеяли смертельно опасную игру с Роудоном Мораном. Неужели это его происки? Но как они могли осуществиться? Даже зловещему полковнику не под силу столкнуть в море два судна, словно два детских кораблика в пруду Кенсингтон-Гарденс.

На пароходной трубе приближающегося корабля взвыл свисток, но поздно. Отчаянно запел наш собственный, он все надрывался и надрывался, не смолкая, будто шнур заклинило. Двигатели, повинуясь команде машинного телеграфа, встали, и беспомощный паром покачивался на волнах, ожидая неизбежного столкновения. Вот колеса неимоверным усилием начали поворачиваться назад, но «полный назад» невозможно выполнить за такое краткое время. Практически парализованная «Графиня» покорилась своей участи.

Столпившиеся на носу люди закричали. На палубе поднялась паника. Пассажиры бросились на корму к отгороженному салону первого класса. Сейчас на корабле не нашлось бы безопасного укрытия, и несчастные хотели в эти последние мгновения лишь одного — убраться подальше от места столкновения. Если нос надвигающегося корабля врежется в колесный кожух, быть может, стальное колесо примет на себя основной удар и корабль каким-то чудом уцелеет?

— Бросай все! — крикнул капитан Легран рулевому. — И спасайся!

Как бы то ни было, сейчас штурвал уже совершенно бесполезен. Оглянувшись, я увидел, что матрос, оказывается, уже сбежал, не дождавшись команды.

И тут форштевень гиганта ударил прямо в платформу на нашем колесном кожухе. Иными словами, не задев самого колеса, пропорол деревянную площадку спереди от него — там, где главная палуба чуть выдавалась в стороны футов на двадцать. На борту врезавшегося в нас парохода красовалось название — «Принцесса Генриетта». Новый роскошный паром, тоже бельгийский, несомненно, следовал из Дувра в Остенде.

Платформа «Графини Фландрии» под натиском стального носа «Генриетты» треснула и подалась, словно мягкая древесина под ударом острого топора. Чтобы сохранить равновесие, я ухватился за высокую вентиляционную шахту. Как ни странно, вначале удар почти не ощущался, только доски палубы содрогнулись под ногами. Быть может, мы все-таки не обречены. Я вспомнил, с какой силой бились временами бортом в причал шотландские пароходы, по сравнению с этим наше крушение казалось не таким серьезным. Но тут «Принцесса Генриетта» наконец наткнулась на стальной каркас нашего машинного отделения. Мир вздрогнул.

Покинутый штурвал вращался то вправо, то влево. По палубе катились фонари и битенги. Из салонов послышался грохот бьющегося стекла. Под моими ногами дважды что-то отчетливо лязгнуло, резко и отрывисто. Значит, удар все-таки смертельный. Если бы не сопротивление каркаса машинного отделения, «Генриетта», вполне возможно, рассекла бы наш корабль надвое и все мы через минуту оказались бы на дне Ла-Манша. А ведь ее скорость составляла всего-навсего семь или восемь узлов. Ущерб от столкновения мог бы быть скромнее, кабы не тысячетонная масса этой махины из клепаного железа.

Как же это произошло? Ответ мне предстояло узнать уже совсем скоро.

Капитан «Принцессы Генриетты» должен был ясно представлять себе нашу позицию, ведь он слышал свисток и ответил на него.

И даже, по всей видимости, замедлил ход, ведь семь-восемь узлов — это вдвое меньше обычной скорости такого судна.

Словно по наитию, я бросился на другой борт — к левому колесному кожуху. О Жозефе Наполеоне есть кому позаботиться, а мне нужно найти Холмса, но сначала я кое-что проверю. В голове неотступно крутилось: «Роудон Моран». Значит, негодяй все же сумел пробраться на борт? Протолкнувшись сквозь толпу перепуганных пассажиров, выбегающих на палубу, я приблизился к передней части левого кожуха. Красный огонь погас! Быть может, во время столкновения? Но нет: я приложил руку к фонарю — совершенно холодный, успел давным-давно остыть. Тут был матрос, что прикручивал фитиль! Значит, левый бортовой огонь потушили уже давно и намеренно.

Конечно, не время было предаваться воспоминаниям, но мне на ум сразу же пришло ночное столкновение судов, приключившееся еще в моем детстве. Тогда навигационный огонь одного из кораблей погас, не помню точно — правый или левый. Не самая распространенная причина катастрофы, тем не менее подобное случается.

И где же теперь, интересно знать, тот матрос, который сначала вручил коробок спичек юнге, а потом якобы прикручивал фитили? Его нигде не видно. Быть может, именно он стоял за штурвалом в зюйдвестке в последние несколько минут перед аварией? Мог ли капитан, целиком поглощенный надвигающейся опасностью, да еще и в таком тумане, не заметить, что приказы выполняются не совсем точно? Не приблизил ли какой-нибудь едва заметный маневр страшную развязку?

Казалось, крушение продолжалось целую вечность, но на самом деле прошло лишь несколько минут. Внизу под ногами раздался зловещий шум — это вода хлынула внутрь парома. Капитан Легран нагнулся над световым люком машинного отделения и, сложив руки рупором, выкрикивал указания главному механику. Я расслышал их, несмотря на оглушительно надрывавшийся свисток.

— Эвакуировать машинное отделение! По возможности стравить пар! Откройте двери топок! По трапам не подняться, выходите через люк в носовом кочегарном отделении.

Снова пришлось мне пробиваться сквозь толпу пассажиров, ринувшихся к трапам. Будто от них мог быть хоть какой-то прок! Но добежать туда никто не успел — из-под развороченного правого колесного кожуха повалил пар.

Я завертел головой. Успел ли Холмс выскочить на палубу? Фонари пока горели, но разглядеть что-либо было трудно. Вода заливала котел, и из-под палубы с шипением вырывались клубы пара. Откуда-то с носа послышался жуткий гул — это морские волны загасили топку. Капитанский мостик окутала белая пелена. От удара он погнулся, и из-за этого казалось, что пароход накренился влево.

Меня охватило оцепенение. Если Холмс был в трюме и находился близко от места столкновения, он мог погибнуть. Но если уцелел — конечно же, он уцелел! — то наверняка даже ценой собственной жизни постарается защитить клиента, а значит, поспешит на поиски Жозефа Наполеона и его спутников. Скорее всего, я найду его в салоне первого класса. Сейчас там было относительно безопасно. Я бросился туда, и людской поток едва не сбил меня с ног: перепуганные пассажиры выбирались по трапу на палубу.

Я распахнул дверь. Придется прибегнуть к клише, но внутри у меня все обмерло, когда я увидел, что Холмса там нет. Жозеф Наполеон расположился на краю кушетки и в этот миг более всего напоминал банкира или же сельского джентльмена. Рядом с принцем стояли генерал и лейтенант Кейбелл. На покрытом ковром полу среди осколков валялись чашки и бокалы. Здесь, в помещении, крен на правый борт был заметен гораздо отчетливее, чем на палубе. Наполеон, к моему вящему раздражению, сидел сложа руки и делал вид, что сочиняет достойное обращение к британскому послу.

— Мы не утонем, доктор, я в это верю, — чинно кивнул он мне. — Мне хорошо знакомы колесные пароходы. У них плоское дно. Настоящие деревянные ящики — еще долго остаются на плаву после рокового удара. Знаете, я был в Крыму, на войне с Россией. Так вот, наш «Рошфор», к несчастью, сильно пострадал, схлопотал огромную пробоину, сделался совершенно беспомощным, тем не менее не пошел ко дну. В конце концов нашему собственному флоту пришлось его потопить, поскольку он весьма затруднял навигацию.

Нелегко спорить с особой королевских кровей, даже если у нее нет на голове короны. Я подумал, какие аргументы привел бы в подобной ситуации Холмс, но все без толку.

— Сэр, я должен спуститься в трюм и найти своего коллегу. В корпусе брешь, вода прибывает. Судно пока еще не затоплено по самую ватерлинию, но это скоро произойдет. Посмотрите, вся палуба затянута паром — значит кочегарное отделение уже под водой и топки погасли. Паровые двигатели не выдержали. Давления недостаточно, помпы не смогут работать, и пароход неизбежно утонет.

— Ваше величество, нужно уходить. Мы пытаемся сейчас спустить шлюпку. — Лейтенант Кейбелл выразился гораздо прямолинейнее меня.

— Они отправят лодки с того корабля, — взмахнул рукой принц. — Полагаю, их там достаточно. Не хочу, чтобы потом говорили, будто меня одного спасли, а остальных пассажиров бросили на милость стихии. Мы покинем судно достойно. Не желаю, чтоб видели, как я, спасая собственную шкуру, лезу вниз по борту. В такую погоду может случиться все, что угодно, не дай бог упасть в воду. Нет, пока я останусь здесь.

— Сэр, мне тоже кое-что известно о кораблях, — решил я пойти ва-банк, о чем впоследствии пожалел. — У нашего парохода значительный крен. Градус увеличивается постепенно, но в один прекрасный момент судно просто уйдет под воду, вы даже не успеете выйти из салона. А сейчас, что бы вы ни решили, мне нужно немедля спуститься вниз.

— Вы пойдете в трюм искать своего коллегу, доктор Ватсон?

— Да, и сию секунду, сэр. Здесь я уже ничем не смогу помочь. Прошу вас, послушайтесь совета лейтенанта Кейбелла.

— Если вы твердо решили идти, месье, — и Плон-Плон снова взмахнул рукой, словно веером, — постарайтесь отыскать там внизу, в отделении «Мессежьи Имперьял», мой сундук. Мне очень хотелось бы его вернуть. На нем указан адрес — моя резиденция на Ланкастер-гейт. На крышке изображена золотая корона. Охранники, полагаю, разбежались.

Генерал Буланже, не дожидаясь моего ответа, отстегнул от цепочки на поясе два ключа.

— Вот, месье, никакого особого разрешения вам не понадобится. У меня есть керосиновый фонарь, прошу, воспользуйтесь им и позаботьтесь о собственной безопасности.

Безопасность! Есть подходящее французское выражение «un mauvais quart d’heure», что означает «неприятная минута». Как раз такие минуты я и переживал, спускаясь в трюм по темному трапу. Пароход по-прежнему окутывал туман. Спасательные шлюпки с «Принцессы Генриетты» еще не подоспели, но пассажиры уже выбежали на палубу, внизу никого не осталось. Теперь там царила жуткая тишина, нарушаемая лишь плеском воды да приглушенными испуганными голосами, доносившимися сверху. Дорогу мне освещали тусклые керосиновые светильники, которые висели довольно высоко, а потому еще не погасли.

Хуже всего было зловоние, исходившее из затопленного трюма. Грязная вода быстро прибывала. Проход в кормовое машинное отделение уже по щиколотку заполнился ею. Свет моего фонаря отразился от мощных поршней, которые теперь неподвижно застыли. Послышался треск, и корабль накренился еще чуть-чуть. Всего лишь течение, просто волна ударила в борт. Где же Шерлок Холмс? В машинном отделении, располагавшемся под двигателями, тоже хозяйничало море. Миновав колесный кожух, я остановился возле развороченного корпуса. Отсюда можно выйти на платформу и спуститься в спасательную шлюпку — всего каких-то двенадцать или восемнадцать дюймов. Но лодки еще не подоспели.

Я подошел к почтовому отделению. Ключ вряд ли понадобится: когда форштевень «Принцессы Генриетты» врезался в наш борт, трое охранников бежали, бросив решетку открытой. Что еще им оставалось, ведь вода начала затапливать трюм. Наверное, испугались, что пароход вот-вот перевернется, и ринулись прочь, позабыв о ценных грузах. Разве можно их за это винить?

Крики наверху постепенно смолкли. Судя по доносящимся оттуда приказам, на воду спускали две шлюпки «Графини Фландрии», а от «Принцессы Генриетты» отчалила первая лодка. Я поднял фонарь повыше и осветил темное нутро почтового отделения. Где же Холмс? Огонь едва теплился, но я все же сумел разглядеть посылки. Кажется, они нетронуты. Вот и сундук с «немалыми средствами» принца. Но как же его вытащить? Одному мне такую тяжесть не унести, а корабль вот-вот пойдет ко дну. На всякий случай я приподнял деревянный ящик за край — проверить, точно ли его не вскрывали. Нет, судя по немалому весу, все в целости и сохранности.

— Ватсон!

Блеснул фонарь. Я не видел и не слышал, как Холмс пробрался по проходу из машинного отделения.

— Бросайте все! Такой был удар — судно в любой момент может развалиться надвое.

А сможем ли мы вдвоем подтащить сундук к платформе возле колесного кожуха и попробовать сгрузить его на лодку?

— Бросить Плон-Плоново добро?

В колеблющемся свете фонаря вырисовывался орлиный профиль Холмса.

— Мой дорогой друг, ради содержимого этого ящика не стоит рисковать жизнью. Ни вашей, ни моей, разумеется.

— Но там же лежат средства, которых с лихвой хватит, чтобы устроить революцию!

— Устроить можно, если вам нравится так думать, — таинственно улыбнулся Холмс. — Но революцию несколько иного толка. На самом деле ключ от этого сундука я получил еще в Брюсселе. За это стоит поблагодарить Майкрофта. Но будь по-вашему, друг мой. Возьмете себе в качестве награды столько, сколько сочтете нужным. Отойдите-ка.

Сыщик опустился на колени, а я поднес фонарь поближе. Один замок на крышке и еще по одному на каждой стенке отполированного дубового сундука. Ключ повернулся в хорошо смазанном механизме. Холмс взялся за края крышки и бесшумно поднял ее. Наполеоновские сокровища укрывала толстая серебряная фольга, словно это были патроны. Мой друг убрал ее, и глазам моим предстали королевские драгоценности, с помощью которых потомок Наполеона Бонапарта собирался вернуть себе французский престол.

Внутри сундука двойными рядами лежали большие пачки, адресованные главному военному капеллану в северном лагере в Альдершоте. К каждой крепился ярлык: «Брошюры армейского общества трезвости. Выпуск 9». И больше ничего.

Я молча таращился на открытый сундук, а глаза Шерлока Холмса весело заблестели в желтом свете фонаря.

— Мой дорогой Ватсон! Неужели вы хотели найти здесь «Королеву ночи» или индийские бриллианты? Мне пришлось немало потрудиться в Брюсселе, чтобы те, кто передавал информацию нашим врагам, в это поверили. Именно за тем я и отправился в столицу Бельгии. Но то, что на удочку попались вы, — удивительно и весьма лестно! Разумеется, полковник Моран не мог оставить без внимания столь ценные сведения, дошедшие из надежного источника. И не собирался отступать. Но сами подумайте, как можно доверить безделушки Плон-Плона компании «Мессежьи Имперьял»: достаточно ведь подкупить одного охранника. Для международной преступной организации сбить с пути истинного кого-нибудь из экипажа и даже капитана — проще простого. И не важно, что потом предателю, вероятно, пустят пулю в лоб. К тому же нам стало известно о присутствии на борту фальшивого кочегара. А рулевой в зюйдвестке? Он проник бы сюда с легкостью. Только дурак станет прятать королевские сокровища в сундуке, на крышке которого изображена французская корона.

— Получается, подкупить можно кого угодно? Кому же довериться?

— Фальшивому камердинеру принца. Вы уже встречались с Теодором Кейбеллом. Он также известен как капитан Кейбелл из швейцарской военной разведки, но в настоящий момент находится на службе у нашего клиента. За вкрадчивыми манерами скрываются упорство и решительность. Весьма сообразительный малый. Именно он первым заподозрил заговор, когда полтора года назад обнаружились поддельные письма, якобы отправленные принцем Фердинандом графине Фландрии. Успешным разрешением того дела я во многом обязан именно ему.

Холмс закрыл крышку и запер сундук.

Видимо, в этот момент сказалось напряжение последних часов — представив себе, как королевские безделушки сейчас в полной безопасности путешествуют в Альдершот, и бросив еще один взгляд на брошюры общества трезвости, я затрясся от хохота. Признаться, это был отнюдь не здоровый веселый смех, а скорее истерический припадок. Если бы я тогда хоть на мгновение успокоился и взял себя в руки, то сразу понял бы очевидное: самая большая опасность поджидает нас впереди. Холмс, разумеется, знал об этом. Когда Роудон Моран поймет, как ловко его провели, он не станет бездействовать.

В эту минуту хриплый вой свистка окончательно стих, — значит, пар больше не поступал в трубы и морская вода загасила последние огни. Все механизмы парохода окончательно встали, но пока горели немногочисленные керосиновые фонари в трюме и наверху. Теперь над темными водами разносились лишь звуки сирены «Принцессы Генриетты». В наступившей тишине с ведущего на палубу трапа вдруг донесся голос:

— Эй! Эгей! Есть там кто-нибудь? Отзовитесь! Корабль тонет! Последняя шлюпка отчаливает через пять минут! Живые есть? Эгей!

Холмс приложил палец к губам. Не дождавшись ответа, матрос спешно поднялся обратно.

— Это еще не конец, — сказал мой друг. — Револьвер у вас с собой?

— Разумеется. А у вас?

— Нет. Если позволите, я одолжу ваш.

Я, поборов раздражение, отдал ему оружие. Медленным шагом мы вернулись к трапу. Вокруг через настил мостков с журчанием переливалась вода. Видимо, совсем скоро корпус судна не выдержит и пароход опрокинется. Мы поднялись на промозглую палубу между пароходными трубами и салоном первого класса на корме. Кое-где мерцали призрачные отсветы, но туман оставался все таким же густым. В салоне ни души. Видимо, Плон-Плон и его свита спаслись вместе с остальными. Двое или трое членов экипажа и последние пассажиры как раз направлялись к шлюпке.

Далее последовала совершенно невообразимая сцена. Мы с Холмсом укрылись за трубой возле обломков капитанского мостика. Спасательные шлюпки с «Принцессы Генриетты» забирали людей с кормы. На баке, по счастью, никого не осталось. В момент столкновения паром чудом не развалился надвое, но теперь где-то под моими ногами деревянный каркас «Графини Фландрии» жутко заскрипел под гигантским весом набравших воды отсеков и в конце концов не выдержал. Раздался негромкий, но явственный треск.

Палубу еще окутывали облака пара и дыма, и все происходило словно во сне. Прямо перед нами медленно поднялся призрачный нос «Графини». В воцарившейся тишине отчетливо слышался перестук падающих капель. Носовая часть, около тридцати футов длиной окончательно отделившись от корабля, медленно опустилась, покачнулась на волнах и бесшумно опрокинулась. Воды сомкнулись над металлическим бортом. Без плеска, тихо и спокойно, словно на похоронах.

Вспоминая тот миг, я понимаю, что все произошло невероятно быстро, быстрее даже, чем вы пробежите глазами по этим строкам. Но тихую катастрофу в нескольких безыскусных предложениях не опишешь, ее можно только пережить. К счастью, море не всегда стремительно поглощает потерпевшие крушение корабли, особенно пароходы с плоским дном. Жозеф Наполеон оказался прав. Нам также очень повезло с погодой — сильного волнения не было. Паровые котлы утонули вместе с носовой частью, и теперь легкие обломки покачивались на волнах. Уцелели корма и кусок палубы с трубами и колесными кожухами. Перестал ощущаться сильный крен на правый борт. Остов «Графини Фландрии» продержится на поверхности еще некоторое время, и спасательные работы возобновятся.

Спасение пассажиров, кстати говоря, прошло не совсем гладко. Во время эвакуации второй помощник, опытный моряк, служивший ранее в Королевском флоте, столкнул правую шлюпку в воду, она повисла за бортом, однако по недосмотру нос ее неожиданно ушел вниз, а корма задралась. Блоки заклинило, и суденышко так и осталось болтаться между небом и морем. По счастью, на «Принцессе Генриетте» успели к тому времени благополучно спустить одну из своих шлюпок. Уцепившись за леер, я поглядел вниз и увидел колыхающиеся на волнах доски, куриную клеть, даже маленький столярный верстак. Это матросы с обоих кораблей побросали в воду первые подвернувшиеся под руку деревянные предметы, чтобы пассажиры в случае необходимости могли уцепиться за них и продержаться до прихода помощи.

Свет Рютингена время от времени выхватывал из тумана темные очертания сокрушившего нас парохода. После столкновения суда сразу же разошлись в разные стороны. «Принцесса Генриетта», похоже, не пострадала. До нас донесся металлический грохот, а затем всплеск — там бросили якорь. Снова мелькнул на волнах луч Рютингена, и мы увидели два или три рыболовных суденышка, которые в надежде помочь подплыли ближе. Оказывается, море вокруг нас было не таким пустынным, как я предполагал.

В луче маяка, пробегающем по зыби пролива, я различил кораблик, приставший к нашей корме. На юте у «Графини Фландрии» имелась небольшая платформа, удобно расположенная рядом с лебедкой, там также поднималась часть леера, чтобы облегчить работу механикам. Теперь, когда нижние палубы полностью затоплены, с этого места было проще всего сажать пассажиров в шлюпки. И наоборот, взбираться с лодки на борт.

Стоя за желтыми пароходными трубами, чьи черные искроуловители полностью скрывал туман, мы вслушивались в ночь. Вокруг горело несколько керосиновых фонарей — два висели как раз над окнами салона первого класса. Дальность их освещения не превышала двух ярдов, но этого было достаточно, чтобы навскидку оценить причиненный кораблю урон: капитанский мостик поломан, верхушка вентиляционной шахты, ведущей в машинное отделение, сметена взрывом паровых котлов. Вода затопила нижние отсеки и поднялась почти до самых поршней.

Сердце внезапно подпрыгнуло у меня в груди, потому что стеклянный колпак одного из фонарей, висящих над квадратным окном салона, вдруг разлетелся на куски. Взрыва не было — просто осколки вдруг брызнули в разные стороны и посыпались на палубу. Светильник упал буквально в двух футах от нас, его огонек дрогнул, заколебался и погас.

Из тумана, окутывающего судно, послышался смех.

Не успел я спросить у Холмса, что же, черт возьми, происходит, как разбился другой фонарь, висевший высоко над трапом. Кусочки горящего фитиля полетели в разные стороны, словно искры из-под кузнечного молота. Стало совсем темно, лишь едва мерцал свет над правым окном салона. И я понял, кто смеется во мраке.

— Доктор, ничего не выйдет! Ничего! Разве я не предупреждал вас, и не единожды, что лучше вам бросить это дело?

Квадратное окно за моим правым плечом вдруг беззвучно раскололось и осыпалось внутрь салона. Джошуа Селлон тоже погиб так, что никто этого не слышал. Я сам осматривал его тело. А теперь впервые на практике столкнулся с духовым пистолетом фон Хердера. Ни ударной волны, ни пороховой вспышки, ни едкого запаха кордита. Стрелка надежно скрывали темнота и туман, а скорость его мягких револьверных пуль почти достигала скорости звука. Оружие перезаряжалось совершенно бесшумно и с легкостью крушило стекло. И не только стекло — я сам видел дыру в черепе Селлона и частицы мозговой ткани.

— Доктор! — послышалось откуда-то из другого места.

Разглядеть Морана мы точно не сможем. И хотя все прочие звуки стихли, трудно было определить расстояние до него по голосу.

— Я предупреждал, что вы только себе навредите! Но вы не послушались. Вы сами сделали выбор! Так будь по-вашему.

Начало фразы прозвучало почти шутливо, но последние слова полковник буквально прорычал. А потом снова стало тихо. Где же он, черт возьми? Судя по всему, где-то на корме, но точно не скажешь. От носовой части парохода ничего не осталось, за трубами и обломками капитанского мостика палуба просто-напросто обрывалась вниз. В таком тумане наш враг сможет тщательно прицелиться, а мы его так и не увидим. Патронов и времени у Морана в избытке, и рано или поздно он заденет кого-нибудь из нас, пусть даже случайным выстрелом. И тогда конец всему. Неудивительно, что искусные руки слепого фон Хердера славились среди преступников всей Европы.

Шерлок Холмс застыл, неподвижный, словно статуя. Я различал рядом в сумраке его худую фигуру. Он не стал доставать из кармана мой револьвер, ведь даже один выстрел вспышкой и грохотом мгновенно выдал бы наше местоположение стрелку, который, возможно, затаился всего в двадцати ярдах. А этот стрелок всаживает пять пуль в туз пик с тридцати семи шагов. Пока туман на нашей стороне, Роудон Моран вынужден стрелять вслепую.

— Рано или поздно он попадет, — едва слышно прошептал Холмс. — Нужно увести его за собой, выманить из тени. Охотник не устоит перед искушением, инстинкт толкнет его в погоню за дичью. Но мы должны постоянно двигаться. Нельзя стоять на месте.

Словно в подтверждение его слов, опять посыпались оконные стекла. А я даже не услышал свиста пули. Кажется, Холмс говорил, что его можно уловить, только когда снаряд летит быстрее звука. Оба окна и фонарь находились от нас на расстоянии всего десяти-двенадцати футов. Почему же Холмс не взял с собой свой лару? Ведь я же прихватил веблей. Неужели крошка-револьвер все еще лежит в ящике стола на Бейкер-стрит? Вряд ли. Но где же он в таком случае?

Холмс шел впереди совершенно бесшумно. Вот он свернул к левому борту и, поманив меня за собой, обогнул угол салона первого класса.

И снова проклятый голос! Как глупо. Неужели Моран ждет, что мы не выдержим и примемся кричать во все горло или палить наудачу?

— Доктор, почему же вы не послушались доброго совета? Почему не занялись больными, ведь вас же этому учили? Почему не женились на милашке Мэри Морстен? Не потратили сбереженьица и не купили практику у старика Фаркера? А теперь уже слишком поздно. Я мог бы сплясать на вашей свадьбе и пожелать вам всего хорошего, но вы не оставили мне выбора… Доктор, доктор!

Его последние злобные слова испугали меня не на шутку. Не знаю как, но Морану удалось выведать все мои секреты. Мы с мисс Морстен были близкими друзьями. Кто знает, что могло вырасти из этой дружбы в будущем? Как полковник узнал о ней? Какой вред мог причинить? Он ведь без колебаний подписывал смертные приговоры. Разве не так мерзавец поступил с Эммелин Патни-Уилсон и Серафиной из Трансвааля? И не только с ними, должно быть. Возможно, ему даже приходилось собственноручно убивать женщин. Этому чудовищу достаточно лишь выждать, пока несчастная на минуту останется в одиночестве, без защиты родных или возлюбленного. И сколь бы надежной ни была охрана, тот, кто наделен терпением и упорством, всегда улучит нужный момент для сокрушительного удара. Холмс прав. Обезопасить себя мы можем, лишь покончив с Роудоном Мораном.

— Доктор, доктор!

Теперь в зловещем голосе снова слышалось беспричинное безумное веселье. Разумеется, он обращается именно ко мне, потому что считает слабейшим из нас двоих. Хочет вывести из себя, запугать, заставить взмолиться о пощаде и выдать наше местоположение. Тогда нам обоим конец. Я почувствовал внезапный приступ гнева, сменившийся твердой решимостью. Вызов принят. Где этот убийца? Луч маяка Рютинген вспыхивал в тумане, но ничего толком не освещал. Поверхность моря оставалась спокойной, лишь иногда случайная волна набегала на кренившийся остов «Графини Фландрии».

Мы с Холмсом вновь свернули за угол, и тут Моран принялся за моего друга:

— Не бойтесь, мистер Холмс, я человек чести и не убиваю противников просто так. Даже зверей из джунглей. Проявите смелость, вы оба, и полýчите шанс. Но стоит вам трусливо броситься наутек — тогда пеняйте на себя. Даже вас это касается, дорогой мистер Холмс! Или желаете, чтобы читатели некрологов в грошовых газетенках узнали, как глупо вы повели себя напоследок и схлопотали пулю в спину?

Я слышал о Моране много дурного, но такого сумасшедшего бреда не ожидал, ведь то были слова настоящего безумца. Теперь голос вроде бы доносился с правого борта, а мы двигались к корме вдоль левого, прижавшись спиной к стенке салона, тихо, будто призраки. Вдруг совсем рядом с моей правой ногой полетели в разные стороны щепки — Моран снова выстрелил наугад. Значит, он тоже повернул и крадется позади. Мы шли, стараясь не издавать ни звука, но рано или поздно придется выйти из-под прикрытия салона, и тогда нас неминуемо увидят дружки полковника, пришвартовавшиеся возле лебедки. Холмс достал веблей, но пока пистолет был совершенно бесполезен.

Мне в голову пришла безумная идея: быть может, прыгнуть за борт и уплыть? Сбросим ботинки и пальто и уцепимся за одну из дрейфующих в море деревяшек. Нужно лишь чуть отдалиться от корабля, тогда нас скроет туман. До «Принцессы Генриетты» не более двух сотен ярдов, а с ее бортов наверняка вывесили веревки для уцелевших во время крушения пассажиров. Получится ли? В детстве, да и в Баттерси во времена студенчества я плавал и не на такие расстояния. Но вода очень холодная, к тому же нас может унести течением.

У Холмса явно был какой-то план. Своими длинными тонкими пальцами, которые вызвали бы зависть у самого Паганини или Иоахима, он бесшумно откатил в сторону дверь салона. Наш преследователь затих. Он мог быть и в шести, и в шестидесяти футах от нас. А вдруг полковник решил сбежать? Нет. Он совершенно точно крадется следом. Пригнувшись, мы пересекли темную комнату (занавески на окнах были задернуты) и вышли к правому борту через дверь на другой стороне. Холмс решил сделать круг и еще раз пройти тот же путь, подобравшись к противнику со спины.

Оказавшись на окутанной туманом палубе, мы ощупью двинулись вперед, снова прижавшись спинами к стенке салона. На том месте, где Моран, по всей видимости, стоял не так давно, до нас снова донесся его голос. Если удача на нашей стороне, мерзавец думает, что мы по-прежнему направляемся к корме. Пусть только полковник покажется, тогда хватит и одной пули. Или воспользоваться моментом и прыгнуть за борт? Я как раз оценивал наши шансы, но вдруг обо что-то запнулся в темноте и едва не упал. Бревно? Нагнувшись, я нащупал чью-то ногу, потом полу сюртука, потом лицо. На мгновение луч маяка пробежал по водной глади. В отразившемся свете я успел разглядеть лицо покойного. Лейтенант Кейбелл.

Меня сковал страх, но вовсе не из-за мертвого тела. Трупов за свою жизнь я повидал предостаточно. С ужасом я осознал, что в нашем плане что-то пошло не так. Мы угодили в ловушку. Холмс предполагал, что враги ни на минуту не выпускали нас из виду, читали наши письма, расшифровали код и поверили, что он сам будет на борту, несмотря ни на что. Неужели теперь он просчитался?

— Вы сами этого хотели, доктор, — тихо шепнул кто-то сзади дружеским, почти задушевным голосом. — Видите? Вышло по-вашему. Вы стоите между мной и мистером Холмсом. Он не сможет выстрелить в меня, ведь тогда ему придется прикончить и вас. Думаю, этого он делать не станет, а сию же минуту положит пистолет на палубу, ведь иначе мне с превеликим сожалением придется вас укокошить. А затем и его самого, испытывая неведомое мне дотоле душевное смятение.

— Холмс, делайте что должны! — крикнул я.

И тут же понял, какую глупость совершил. Я ведь имел в виду: забудьте про меня и любой ценой уничтожьте Морана. Нужно было сказать: «Пристрелите его!» — тогда все стало бы ясно. Но мое восклицание можно было истолковать иначе: «Делайте, как он скажет». К моему отчаянию, Холмс положил пистолет на палубу.

— Мои поздравления, полковник, — сказал он. — Ваша охотничья репутация, безусловно, заслуженна. Это упущение с моей стороны: я не предусмотрел, что вы используете тело лейтенанта Кейбелла как приманку. Рано или поздно даже в тумане мы в буквальном смысле наткнулись бы на беднягу. И западня захлопнулась бы.

Моран никак не отреагировал на комплимент. Он наконец-то вышел на свет. В своем тяжелом армейском бушлате полковник походил на медведя.

— Шаг вперед, джентльмены, — приказал он, взмахнув духовым пистолетом. — Будьте любезны. Поближе к свету.

Ситуация складывалась отчаянная. Мои мысли лихорадочно скакали по кругу. Оставалось лишь подчиниться. Нужно двигаться как можно медленнее и не терять головы. Моран шел за нами и подобрал мой револьвер, прежде чем я успел ему помешать.

Кто-то отдернул шторы в салоне и зажег там лампу, ее свет лился через выбитые окна и тускло освещал участок палубы возле пароходных труб, где мы недавно стояли. Холмс повернулся к противнику так, чтобы окна оказались у нас за спиной. Моран рассмеялся над этой уловкой.

Не глядя, он вытащил из веблея все шесть патронов и ссыпал их себе в карман. Но потом вдруг передумал, достал один и вставил обратно в барабан. Что за фокусы!

Сжимая веблей в правой руке, полковник поднял левую с пистолетом фон Хердера. Раздался едва слышный звук, напоминающий хлопок вылетающей из бутылки пробки, я инстинктивно пригнулся, и последнее уцелевшее окно салона разлетелось вдребезги. Что затеял Моран? Это была игра, игра сумасшедшего, окончательно свихнувшегося преступника. Почему бы просто не убить нас?

— Вы думаете обо мне плохо, мистер Холмс?

— Я, полковник Моран, признаться, вообще о вас не думаю, — отозвался мой друг, голос его был спокоен, будто речь шла всего-навсего о куске торта во время чаепития.

— Кривите душой, сэр! — усмехнулся Моран. — И вам это доподлинно известно. Я бы оскорбился, будь это правдой. Кем бы вы меня ни считали, я спортсмен и не убиваю хладнокровно. И вас не стану, хотя мог бы пристрелить обоих. Я не поступаю так с людьми вашего калибра, мистер Шерлок Холмс, хотя вы доставили мне немало неприятностей. Вы заслуживаете лучшего конца.

Точно спятил!

— Неужели? — В голосе Холмса снова прозвучала вежливая скука.

— Мистер Холмс, мы должны решить это дело меж собой. Мир маловат для нас обоих, кто-то должен уйти. Вот так. Но я дам вам шанс.

Мой друг не ответил, и Моран продолжил свой безумный монолог:

— Видите, у меня два пистолета? Мой собственный и доктора. Устроим дуэль. На такой дистанции наш спор разрешится быстро. Вас, мистер Холмс, рекомендуют как достойного противника, с которым не зазорно стреляться. Прекрасно. С оружием фон Хердера вы, полагаю, незнакомы, но ничего, зато прекрасно знаете веблей своего друга. Я дам его вам, с одной пулей. Стреляйте первым. Можете проверить: патрон в барабане. Благодаря особому умению мне порой удавалось увернуться от пули, но согласитесь: промахнувшись на таком расстоянии, вы окажетесь недостойным ни своей репутации, ни жизни. Тогда настанет мой черед целиться в вас. По-моему, все честно, как вы думаете?

Здесь точно крылся подвох, но я не понимал, какой именно. Моран определенно собирался убить нас обоих, но этой игрой еще и странным образом тешил собственное тщеславие.

— А что, — все тем же вежливым тоном поинтересовался Холмс, — станет с моим коллегой?

— Если ваш выстрел достигнет цели, — усмехнувшись, отозвался Моран, — его трудности разрешатся сами собой. В противном случае, боюсь, выход только один.

— А вдруг я откажусь…

— Значит, вы гораздо глупее, чем о вас говорят, мистер Холмс! Не разочаровывайте же меня! Разумеется, ваш промах не исключен. Но даже и тогда я могу пожертвовать ответным выстрелом. Я, сэр, охотник, а самое большое удовольствие охотнику доставляет риск. Я набиваюсь к вам в палачи. Но, как говаривали еще во времена холодного оружия, казнь никуда не годится, если человека убить по-мясницки неопрятно, вся соль в том, чтобы одним ударом меча снести ему голову с плеч, а тело при этом должно остаться на ногах. Понимаете? Давайте же.

Держа веблей за ствол, Моран опустил его на палубу и подтолкнул ногой к Шерлоку Холмсу.

Я оценил разделявшее нас расстояние. Быстро мне до полковника не добраться: он успеет выстрелить. Но как только Моран поднимет пистолет и прицелится в Холмса, нужно кинуться на него и свалить с ног, как на университетском матче по регби. Не зря же я играл за клуб «Блэкхит». Быть может, ему и удастся прикончить нас обоих, но сначала он развернется и выстрелит в меня, это даст Холмсу возможность прыгнуть на мерзавца и довершить дело. Шансы не велики, но других у нас нет.

— Приступим! — На этот раз смех врага прозвучал почти визгливо.

Холмс спустил предохранитель и держал веблей в прямой опущенной руке. Вот он начал поднимать ее, все выше, она двигалась, словно стрелка на циферблате. Сейчас мой друг спустит курок. Но, к моему удивлению, рука продолжала подниматься. Теперь в Морана точно не попасть! Все выше и выше, пока ствол наконец не нацелился прямо в небо. Полковник вытянул свой пистолет и явно готовился выстрелить, но Холмс вдруг неожиданно позвал:

— Майор Патни-Уилсон, будьте любезны!

Все-таки Моран был человеком — он замер с таким видом, будто в него всадили гарпун. Спустя мгновение сверкнула вспышка, Холмс послал пулю вверх. Он смотрел куда-то за спину полковнику. Глаза последнего, которые секунду назад бегали туда-сюда, округлились и застыли. По-прежнему целясь в Холмса, Моран оглянулся и увидел, как из тумана, словно призрак, выходит высокий растрепанный человек в кепке и грязной одежде кочегара. На черном от сажи лице выделялись только глаза и губы. В руке незнакомец держал серебряный холмсовский лару.

И в этот самый миг сыщик бросился вперед. Он всегда превосходно двигался, но мало что могло сравниться с тем летящим прыжком. Мой друг буквально оторвался от земли, а в следующий момент уже сцепился с Мораном. Тот не успел выставить вперед ствол. Надо сказать, что в рукопашной свирепый охотник оказался гораздо хуже, чем в стрельбе издали. При столкновении Холмсу удалось выбить у него духовой пистолет.

Противники откатились в стороны. Моран попытался поймать Холмса за шею, используя традиционный борцовский захват. Но пальцы его сомкнулись в пустоте. Сыщик пригнулся, обхватил Морана за талию и перекинул через плечо, словно мешок с углем. Зубы полковника громко клацнули, вполне возможно, при ударе он сломал себе челюсть.

Швырнув врага на спину, Холмс вышиб из него дух, а потом ухватил за ноги. Далее последовало нечто, напоминающее скорее балет, нежели рукопашную схватку. У моего друга были необычайно сильные руки, достаточно вспомнить, как он на моих глазах без всяких видимых усилий разогнул железную кочергу, испорченную доктором Ройлоттом. Во время обучения в Германии великий сыщик овладел искусством боксирования, фехтования и не столь широко известного боя на палках. Возможно, в чем-то Моран его и превосходил, но Холмс все рассчитал, выманил его и дождался нужного момента. Полковник, несмотря на внушительные габариты, не мог ничего противопоставить противнику, обладающему проворством танцора. Сыщик ухватил поверженного врага за ноги и теперь раскручивал его все быстрее, быстрее. Тело беспомощной жертвы набирало скорость, которая должна была стать причиной его самоуничтожения.

Шерлок Холмс разжал руки, и полковник, совершив ошеломительный курбет, влетел головой прямо в стальную стенку салона. Не берусь судить, насколько серьезным было его ранение, но, совершенно определенно, Роудону Морану пришел конец. Бесчувственное тело, направленное аккуратным ударом Холмса, соскользнуло в дыру в палубе, ту самую, на месте которой ранее располагалась вентиляционная шахта. Моран низвергся в темноту, словно сам Сатана, отскочил от застывшего поршня и приземлился на стальной конденсатор. Не знаю точно, в какой именно момент наступила смерть, но теперь он лежал лицом в воде на выкрашенном белой краской конденсаторе, а волосы его колыхались в набегающих волнах. Мертвее не бывает.

Позвольте мне коротко описать последние сцены этой ночной драмы. Как известно любому, кто читает газеты, обломки «Графини Фландрии» почти удалось спасти. Возможно, благодаря Плон-Плоновым безделушкам. Двое или трое сообщников Морана, приставших на утлой лодчонке к корме, перепугались, когда от парохода отвалилась носовая часть, а услышав вдобавок еще и выстрел, сбежали. Капитан «Принцессы Генриетты» принял пальбу за сигналы бедствия и приказал матросам спустить две шлюпки и закрепить на несчастном пароме канаты для буксировки. Таким образом, Холмс, я и майор Патни-Уилсон перебрались на «Генриетту».

Еще не рассвело, когда ее огромные колеса пришли в движение. Корабль возобновил путешествие в Остенде, правда, шел он на малой скорости и тянул за собой весьма странный трофей. Спасшихся с «Графини Фландрии» людей обогрели и накормили, Жозеф Наполеон со спутниками разместился в капитанских покоях, нам же с Холмсом предоставили отдельную каюту. Обслуживал нас старший официант.

Касательно майора Патни-Уилсона выяснилось следующее: верный своему слову, он поднялся на борт королевского почтового судна «Гималаи», направляющегося в Бомбей. Но потом сошел в Лисабоне и отправился в Порту. Конечно же, вполне простительный поступок — майор хотел повидать оставшихся на попечении у брата детей. Но в Порту он получил некое послание — точно такое же пришло и на мое имя в Клуб армии и флота. Неизвестный благодетель приложил к письму сведения, касающиеся торговли оружием в Бельгии и полковника Морана. Во время разговора с майором я внимательно следил за Шерлоком Холмсом и заметил на его лице несколько смущенное выражение.

Но мой друг не поведал никаких подробностей, а лишь сообщил, что, готовясь в Бельгии к путешествию, постарался тщательно разузнать все о каждом члене экипажа «Графини Фландрии». Бельгийская пароходная компания неделю или две назад наняла на работу временного помощника кочегара. И звался этот скромный малый Сэмюэлем Дордоной.

Но почему же Холмс ничего не сказал мне о Патни-Уилсоне? Ведь мы же вместе наблюдали за фальшивым кочегаром.

— Мой дорогой Ватсон! — отозвался сыщик, смерив меня укоризненным взглядом. — Вы дважды встречали Сэмюэля Дордону. Признаюсь, меня немного беспокоило, справится ли майор со своей ролью сегодня ночью. Именно поэтому я не стал вам ничего говорить, а ему предоставил возможность сыграть эту небольшую сценку возле машинного отделения. Проведи он вас, подумал я, значит, и остальные тоже обманутся. Но вы ничего не заподозрили, даже когда я сказал, что кочегар не настоящий. Превосходно! А роль у майора была очень важная, ведь он глаз не спускал с тех, кто следил за нами. Я охотно доверил ему свой лару, рассудив, что если нам не удастся поймать Морана, то мой маленький пистолет в руках майора окажется для него неожиданностью. Нас прикрывал такой человек, как Патни-Уилсон, так что, можно сказать, и опасности никакой не было.

— А мне показалось, что была, да еще какая! Холмс, у нас же оставался лишь один патрон — в веблее, который вернул вам полковник.

— Негодяи вроде Морана никогда не щадят своих жертв. Призвав на помощь логику, я заключил, что патрон в револьвере — холостой. Моран специально держал его в кармане, отдельно от остальных. У меня сохранилась гильза. Можете потом проверить, если угодно.

— Так вы знали об этом?

— А как же иначе? Слишком уж проворно он вытащил его из кармана. Подобный человек ни за что не стал бы подвергать себя опасности! Так что с помощью холостого патрона гораздо разумнее было позвать на помощь друзей.

— Но зачем устраивать подобный фокус? Он же мог пристрелить нас обоих!

— Если вы когда-нибудь окажетесь на его месте, Ватсон, то поймете: один человек с пистолетом не успеет с такого расстояния убить сразу двоих, кто-то из них непременно до него доберется. А стрелять издалека негодяй не мог из-за тумана. Моран надеялся, что проведет меня и вынудит к поединку. Мы с вами тщетно ждали бы, пока он упадет после моего выстрела, а полковник в это время, воспользовавшись нашим замешательством, прикончил бы меня, а потом и вас.

— Только поэтому?

— Нет. Очень важно было проделать все манипуляции — пальнуть в воздух, назвать имя майора Патни-Уилсона, которое Моран, конечно же, вспомнил. Вы сами видели, как это выбило его из колеи на целых две жизненно важные секунды. Я не выстрелил в него, хотя у меня была такая возможность, и он понял: у моего загадочного помощника есть оружие. Рисковать Моран не мог. Приятно думать, что я сумел сбить его с толку. Повинуясь инстинктам, он повернулся и впал в нерешительность, увидев позади в тумане третьего противника. А у меня появился шанс. Не зря Патни-Уилсон сотрудничал с отделом особых расследований. Он сыграл в этом деле не очень заметную роль, но я горжусь, что сражался, хоть и недолго, рядом с таким человеком.

Весьма необычная история, из которой Холмс вышел победителем, ибо сделал правильную ставку. Утверждаю это как свидетель. Мнимое преимущество Морана исчезло в тот миг, когда мой друг ни с того ни с сего выстрелил в воздух. Это оказалось выше понимания полковника. Возможно, при других обстоятельствах он сумел бы одолеть сыщика в рукопашной схватке, но никогда в жизни не смог бы перехитрить и именно из-за этого потерпел поражение.

Мой друг вытянулся на кушетке, положив ногу на ногу, и заснул. А я сидел и обдумывал происшедшее. Захватывающая драма — иссушенные солнцем равнины Зулуленда, берег Кровавой реки, Хайдарабад, Трансвааль, опасные шпионские игры, убийство капитана Джошуа Селлона, упрямый и преданный сержант Королевского флота Альберт Гиббонс, дьявольские интриги европейских держав. Теперь эта история подошла к концу. Что же касается международного преступного братства, вымышленного или настоящего, о котором неустанно твердил Холмс, — его члены проиграли в ту ночь если не войну, то очень важную битву.

Когда до причала в Остенде оставалось около двух миль, к «Принцессе Генриетте» подошел буксир, чтобы забрать «ценный трофей». Снова услышал я грохот железной цепи и всплеск, когда сбросили якорь. Невероятно долго остов «Графини Фландрии» отвязывали от парохода и прицепляли к портовому кантовщику. Успел забрезжить рассвет, если утро вообще может наступить в такую погоду и в таком месте. Мы завтракали в каюте так же буднично, словно то была гостиная на Бейкер-стрит. Вдруг с палубы донесся шум. Поднявшись, я увидел, что возбужденные пассажиры столпились вдоль лееров.

В двух милях от берега посреди морской глади постепенно тонули обломки «Графини Фландрии». Паром не опрокинулся и не перевернулся — никаких необыкновенных эффектов, которые нам так красочно расписывали вчера ночью, — просто медленно, но верно уходил под воду, унося с собой, среди всего прочего, тело полковника Роудона Морана и все его секреты. Уединение этой могилы уже никто и никогда не нарушит, слишком глубоки воды Ла-Манша, а поднимать изувеченное судно незачем. Никто больше ни словом не обмолвился о безделушках Плон-Плона. Но простой деревянный сундук, на котором значилось «партия брошюр армейского общества трезвости», в целости и сохранности добрался до старшего капеллана в Альдершоте.

Возвращение в Англию пришлось отложить из-за расследования крушения «Графини Фландрии». Его провели в Остенде в соответствии с указаниями бельгийского правительства. Мы с Холмсом вернулись в тот же отель «Дю ля-Пляж».

Рискну показаться грубияном, но подобное разбирательство просто не могло бы произойти в Лондоне. Началось оно во вторник — на четвертый день после катастрофы, а закончилось уже в четверг. Казалось, следователи руководствуются одним лишь принципом: «Чем меньше сказано, тем лучше». Шерлок Холмс потом не раз говорил, что бельгийским властям было доподлинно известно об истинных причинах трагедии, но они твердо решили скрыть их от общественности. Дознаватели постановили, что «камердинер» Теодор Кейбелл погиб в результате взрыва. Несчастного молодого человека спешно похоронили еще до начала процесса. Последний раз «Графиню Фландрии» осматривали перед тем, как от нее отчалила последняя спасательная шлюпка. В обломках парома обнаружили неопознанное тело мужчины в бушлате, «ужасным образом изуродованное», но более никто о нем не упоминал.

Как же произошла катастрофа? Капитан «Принцессы Генриетты» клялся, что в темноте и тумане некая рыбацкая лодка пересекала под углом судоходный фарватер без навигационных огней и на большой скорости прошла прямо под форштевнем парома, даже не включив сирену. Именно из-за этой лодки пароход изменил курс, что привело к столкновению с «Графиней». Еще один свидетель утверждал, что лодка была не рыбацким траулером, а французским таможенным катером, направляющимся в Дюнкерк. Как бы то ни было, два парома столкнулись, когда их суммарная скорость составляла около десяти узлов. Расстояние, на котором капитаны увидели друг друга, судя по показаниям моряков, не превышало шестидесяти ярдов. Между этим моментом и самим столкновением прошло, по словам свидетелей, не более десяти или двенадцати секунд. Таким образом, катастрофы нельзя было избежать. О несчастье, приключившемся с левым бортовым огнем «Графини», знали только мы с Холмсом. Именно потому, что он не горел, «Генриетта» врезалась в корпус встречного судна, хотя могла всего-навсего пройти по касательной.

Дознавателей смутили два обстоятельства, о которых все постарались побыстрее забыть. Один не причастный к делу свидетель видел, как некое рыбацкое судно подобрало с потерпевшего крушение парохода троих пассажиров вместе с багажом, но не доставило их на «Принцессу Генриетту», а увезло в неизвестном направлении. У этого человека не стали выяснять подробности.

Другой очевидец рассказал, что выжил благодаря большой почтовой корзине, которая плавала в воде неподалеку от колесного кожуха парома. Несчастный уцепился за нее и дождался спасательной шлюпки. Но как могла корзина оказаться в воде? Только если охранники почтового отделения сбежали и оставили открытой стальную решетку.

На фальшивого кочегара никто, по всей видимости, не обратил внимания. Однако капитан Легран засвидетельствовал, что за штурвалом во время столкновения стоял не член его экипажа. Неизвестного попросил выйти в рейс вместо себя матрос из команды «Графини», у которого на тот день выпал выходной. И капитан разрешил замену. Этого человека ему отрекомендовали как опытного морехода, и несколько раз в ту ночь он вставал за штурвал. Его и еще нескольких членов экипажа не доискались после столкновения. Решено было провести дознание, но тел так и не нашли.

Разбирательство закончилось, хотя многие вопросы остались без ответа и кое-кто ворчал по этому поводу. Дознаватели отвечали, что расследование проведено чрезвычайно тщательно, и обещали отослать отчет о результатах в брюссельское морское министерство.

Мы с Холмсом при первой же возможности покинули этот балаган и вернулись в Дувр. Когда паром в легком тумане, подсвеченном утренним солнцем, проходил мимо маяка Рютинген, я заметил, что небольшая флотилия рыболовецких суденышек все еще собирает обломки и багаж, плавающие в спокойной воде. Говорят, видели даже вторую спасательную шлюпку с «Графини Фландрии», правда совершенно разбитую.

Триумфального возвращения в Лондон не получилось. Сэр Майкрофт Холмс упорно нас избегал.

— До тех пор, пока мы снова ему не понадобимся, — коротко заметил мой друг.

Однако нас поспешил поприветствовать инспектор Лестрейд, который явился ради этого на Бейкер-стрит. Шерлок Холмс убедил его, что в квартире Роудона Морана может обнаружиться некая похищенная собственность. О таинственном исчезновении полковника уже ходили слухи в лондонском полусвете.

— Это, полагаю, на Кондуит-стрит, — поспешил с выводами Лестрейд, опасаясь, что его снова опередят.

— Риджентс-серкус, — невозмутимо отозвался Холмс, вытаскивая изо рта трубку, — комнаты за клубом «Багатель». Адреса у подобных джентльменов оказываются обычно гораздо скромнее, чем похвальбы.

Именно так и оказалось! Следующим же вечером четырехколесный кларенс привез на Риджентс-серкус меня, Холмса, инспектора Лестрейда, сержанта Трегарона и констебля Блаунта. Представители Скотленд-Ярда были в обычных своих твидовых костюмах. Вслед за ними мы протолкались сквозь толпу повес и девиц, собиравшихся по вечерам в галереях. В полукруглом окне над входом в так называемый клуб «Багатель» ярко горела газовая люстра. Сержант и констебль встали возле двери. Вскоре внутри звякнула цепочка, и из клуба вышло несколько разодетых гуляк, увешанных дешевыми бирмингемскими украшениями. Сыщики ринулись внутрь мимо ошеломленного швейцара, не дав тому времени опомниться и поднять тревогу. Все вместе мы поднялись на ярко освещенный второй этаж, где было полно народу.

Надо сказать, что в домах на Риджентс-серкус обитают все семь смертных грехов, а также их многочисленная родня. В клубе «Багатель», к примеру, располагается круг ада для азартных игроков. Те, кто здесь заправляет, нанимают хорошо одетых мошенников, которые вовлекают в игру остальных, заманивая их собственной «удачей».

Комната была залита светом. Возле одной из стенок на стойке громоздились бутыли с разнообразными винами и ликерами. В середине за карточным столом для игры в «Красное и черное» сидели крупье в зеленых козырьках и с лопаточками. Перед каждым стоял изукрашенный жестяной ящичек для ставок, рядом лежали фишки.

Управляющий казино, гений сего злачного места, узнав, что полицию интересует не игорный зал, а всего лишь комнаты господина Морана, чрезвычайно обрадовался и поспешил оказать нам всяческое содействие. Дверь в жилище полковника была обита мягким материалом, чтобы заглушить шум. Наш провожатый буквально из кожи вон лез — он торопливо отпер ее запасным ключом и зажег газовые светильники.

Нашему взгляду предстала большая и безвкусно обставленная гостиная. Чего-то подобного я и ожидал от Роудона Морана. Окна и ниши закрывали красные бархатные шторы с золотыми кистями на толстых шнурах. На каждом светильнике болтались хрустальные подвески. В нишах стояли статуэтки или висели картины. Одно из таких полотен словно служило иллюстрацией ко всему убранству комнаты: работа Джакомо Гросса «Последнее свидание», та самая, что вызвала переполох на венецианской биеннале. Картина изображала пожилого мужчину на смертном одре, вокруг столпились призраки пяти обнаженных любовниц из разных периодов его жизни. Главным экспонатом своеобразной коллекции полковника была мраморная статуя Дианы, стоявшая возле самого большого окна, — утомленная юная охотница отдыхала, прислонившись к стволу пальмы, свет, отражаясь от мраморных листьев, играл на обнаженных прелестях богини.

Холмс даже не взглянул на эти сомнительного свойства сокровища. В комнате было много восточных украшений, и внимание моего друга привлек большой китайский сундук для приданого — вокруг массивного бронзового медальона на крышке красовались изображения принцев, принцесс, мостиков и храмов. Тут вряд ли хранилось что-то ценное, да и замок казался довольно простым. Однако покои полковника в его отсутствие, конечно же, охраняли подручные.

Покопавшись в сундуке, Холмс издал радостный возглас. Из-за его спины я не сразу разглядел, что же такое он нашел. Кажется, нечто большое и длинное. Раздался металлический лязг. Мой друг развернулся и вручил мне белый пробковый шлем с золотой эмблемой британской армии. Лестрейд и двое его помощников молча наблюдали. Вслед за тем из сундука появились сохранившиеся в превосходном состоянии ножны. Сыщик вынул из них длинный блестящий клинок с позолоченным эфесом. Я смотрел на находку, лишившись дара речи.

— Шпага принца империи!

— И не только, Ватсон. Эта шпага принадлежала его предку, самому известному солдату на свете, Наполеону Бонапарту. Именно с этим оружием в руках он одержал блестящую победу при Аустерлице второго декабря тысяча восемьсот пятого года!

У нас оставалось только одно дело, и оно требовало присутствия Майкрофта Холмса. После крушения «Графини Фландрии» принц Жозеф Наполеон не выказал желания снова увидеться с нами — ни чтобы поблагодарить, ни чтобы отчитать. Но теперь все изменилось. Нас вызвали в резиденцию на Ланкастер-гейт. Окна приемной выходили на Бейсуотер-роуд и Кенсингтонские сады, где распускались первые весенние листочки. В конце аудиенции облаченный в парадный мундир Плон-Плон спросил:

— Могу ли я подарить вам, мистер Шерлок Холмс, а также вашему коллеге по маленькому сувениру в знак моей благодарности?

Ему, несомненно, уже сообщили, как Холмс относится к подобному вздору. Поэтому принц не стал сразу предлагать булавку для галстука или запонки, дабы не получить отказ.

— Да! — твердо ответил Холмс.

Признаюсь, я удивился не меньше Плон-Плона.

— Вы желаете получить что-либо небольшое?

— Я желаю, чтобы история о клинке и шлеме, которые были найдены возле Кровавой реки, осталась между нами. Можно счесть такую просьбу небольшой?

Плон-Плон едва сдержал довольную улыбку, ведь он не питал теплых чувств к своему покойному сопернику в борьбе за престол.

— Разумеется. Только это?

— Нет. Еще пять тысяч фунтов. Для принца это небольшая сумма.

— Вы хотите получить от меня пять тысяч фунтов?

— Разумеется, нет! Я хочу, чтобы эти деньги перевели в банк в Йоханнесбурге на счет мисс Серафины Хейден, которую недавно помиловали и освободили из государственной тюрьмы, признав невиновной в смерти Андреаса Ройтера. Это для нее и для ее ребенка.

Судя по выражению лица, Плон-Плона расстроила не столько необходимость расстаться с пятью тысячами, сколько мысль о том, что они достанутся бывшей заключенной.

— Это все?

— Нет, сэр.

Майкрофт Холмс, который ради такого случая явился в полном облачении кавалера ордена Британской империи — с клинком и орденской лентой, смерил брата суровым взглядом, призывавшим к молчанию.

— Что же тогда?

— Мне бы хотелось, чтобы армейскому обществу трезвости выдали чек на тысячу фунтов в оплату оказанных вам услуг. Вашу собственность, упакованную в четыре ящика с названием этой организации на крышках, в целости и сохранности доставили сначала главному капеллану в Альдершот, а потом уже вам.

Знал ли принц, что его «немалые средства» переправили в общество трезвости, а роскошный дорожный сундук забили душеспасительными брошюрами? Думаю, нет. Но, несомненно, Наполеон весьма обрадовался, что на этом просьбы Шерлока Холмса закончились.

Что же касается истории с французским престолом, об этом известно всем. Время генерала Жоржа Буланже, оппозиционера, ратующего за реставрацию Бонапартов, прошло. Симпатии непостоянной французской публики изменились. Генерал, конечно, мог бы проявить упорство и выждать, пока общественное мнение снова не окажется на его стороне. Но когда его возлюбленная Маргерит де Боннемен умерла от чахотки, власть и политика потеряли для него всякий смысл. Через несколько недель после ее похорон генерал написал завещание и застрелился у могилы Маргерит в Брюсселе. В том же году скончался и престарелый Плон-Плон, а с его смертью рухнули и все надежды на восстановление французской монархии.

Для нашего с Холмсом партнерства наступили смутные времена. Я подумывал о приобретении медицинской практики старого Фаркера в Паддингтоне и иногда в течение недели или двух замещал его. Конечно же, я уверил Холмса, что от Паддингтона до Бейкер-стрит всего каких-то десять минут ходьбы, но не мог обещать, что всегда буду под рукой. Работа врача грозила отнять бо́льшую часть моего времени. Правда, я согласился вести прием больных в кабинете Фаркера всего лишь несколько недель, однако меня не отпускало беспокойство. И предметом его был Холмс. Праздность навлекает большие несчастья. Если сыщик не погружался с головой в новое расследование, его обычно настигал очередной приступ хандры. На горизонте замаячил проклятый шприц в сафьяновом несессере.

Сколько раз я слышал от своего друга: «Мой мозг бунтует против безделья. Он нуждается в работе! Дайте мне сложнейшую проблему, неразрешимую задачу, запутаннейший случай — и я забуду про искусственные стимуляторы». Я слишком хорошо знал, что бывает, когда не подворачивается подобное дело. Накинутый на спинку кресла сюртук, расстегнутый рукав рубашки, жилистая рука со следами инъекций…

Именно об этом я думал за утренней чашкой кофе, притворяясь, что читаю «Таймс». И тут заметил, что перед Холмсом на столе лежит письмо. Подняв на меня взгляд, он усмехнулся.

— Ватсон, наш мир действительно очень тесен! — С этими словами мой друг передал мне вырезку из журнала Общества психических исследований, выпуск шестой, страницы сто шестнадцать — сто семнадцать, где приводилось пришедшее в редакцию письмо:

К письму прилагалось еще одно послание:

Я посмотрел на Холмса — не шутка ли все это? Тот в ответ радостно улыбнулся.

— У нас появился клиент! Да еще какой! Это дело мне гораздо более по душе, нежели какое-то преступное братство или безделушки Плон-Плона. Вот загадка, достойная аналитического ума! Я напишу в Брюссель сразу же после завтрака, покорнейше попрошу назначить встречу и немедленно займусь этой тайной.

Правда удивительнее любого вымысла. Так или иначе, призрак шприца в сафьяновом несессере померк. Земля сделала очередной оборот вокруг своей оси. Если удача улыбнется нам, это дело сможет завладеть вниманием Холмса и занять его на тот месяц, пока я буду замещать доктора Фаркера в Паддингтоне.