Смерть на сон грядущий

1

— Знаешь, мне еще никогда не приходилось заниматься этим в поезде, — сказала она, расстегивая блузку.

— Мне тоже, — ответил я и проверил, надежно ли заперта дверь в купе.

— Насколько же мы невинны, — вздохнула она. — Я бы не отказалась от виски.

— Ты просто пьяница.

Я был суров, но Элен Роудс действительно была пьяницей или, по крайней мере, делала все возможное, чтобы ею стать. Но ее привычки меня совершенно не касались, поскольку мы оказались попутчиками абсолютно случайно.

— Неплохо бы тебе позвонить проводнику… Он бы принес нам что-нибудь из вагона-ресторана.

— И позволить ему увидеть все это? Как мы с тобой предаемся интимным радостям без всякой санкции церкви или государства? Ты просто не в своем уме.

Элен вздохнула и принялась расстегивать бюстгальтер.

— Питер, временами ты становишься чертовски скучным.

Я наслаждался видом ее гибкого обнаженного тела, хотя меня не оставляли обычные дурные предчувствия. Она была симпатичной девушкой, ей еще не исполнилось двадцати пяти, к ее достоинствам следовало отнести и то, что она только раз побывала замужем (брак аннулировали, когда ей было семнадцать). Редкие для пепельной блондинки густые черные брови выгибались по крутой дуге. Кожа у нее, если уж не опасаться избитых штампов, была цвета слоновой кости, а маленькие груди очень мило раскачивались в такт движению поезда, пока она убирала свои вещи в шкафчик.

Я с немалым удовольствием рассматривал ее спину. Мне нравятся спины… чисто эстетически. Я хочу сказать, что не придаю им большого значения, будучи достаточно старомодно воспитанным. Но ничто не дает мне такого заряда бодрости, как созерцание женской спины, особенно двойной ямочки у основания позвоночника, центра тяжести, как говорила одна моя подружка — танцовщица. Хотя в ее случае такой центр не имел особого значения: когда она не танцевала, она, как правило, пребывала в лежачем положении.

— Дорогой, не мог бы ты достать мой чемодан из-под полки? Тот, что поменьше… Помнится, я спрятала туда почти полную бутылку, перед тем как выехать из Бостона.

— Весьма предусмотрительно, — неодобрительно заметил я, но достал бутылку, и мы отпили по хорошему глотку, сидя рядом, причем моя голая нога касалась ее ног.

— Вот теперь я чувствую себя гораздо лучше, — сказала она, отхлебнув из горлышка. И действительно, она стала выглядеть лучше… Теперь ее глаза сверкали, а лицо удивительно порозовело.

— Я люблю блондинов, — сказала она, пристально разглядывая меня, так что мне стало неловко. — Я хотела бы, чтобы у меня были такие же волосы, как у тебя… чтобы я была натуральной соломенной блондинкой…

Но в этот момент мы оба рухнули на койку. Издалека донесся голос кондуктора:

— Нью-Хейвен!

— Элен…

Она что-то тихо промычала, пряча лицо в распущенные волосы.

— Мы почти приехали. Поезд только что миновал Балтимор.

— Ох… — она села, откинула волосы назад и, сонно мигая, посмотрела на меня. — Ненавижу мужчин…

— Почему?

— Просто ненавижу, — она нахмурилась. — Я ужасно себя чувствую. Утро я тоже ненавижу.

— Утро швырнуло в чашу ночи камень, который обратил звезды в бегство, — торжественно процитировал я, когда мы стали одеваться.

— Это что, стихи?

— Да, конечно, — я отдернул занавеску и впустил в купе холодный свет декабрьского утра. — Какой живописный город, — заметил я, пока поезд медленно проплывал мимо маленьких приземистых домиков с белыми крылечками.

— Хочу кофе, — сказала Элен, усаживаясь поудобнее; для женщины она одевалась удивительно быстро. Это качество у представительниц противоположного пола я считаю одинаково редким и замечательным.

Если официант, подававший нам завтрак, и подумал что-то дурное, то никоим образом этого не выдал. Собственно, меня это не слишком беспокоило, точно так же как и Элен. Просто в данном случае на карту была поставлена моя работа, и мне не хотелось угодить в компрометирующую ситуацию с дочерью моего нового клиента, несравненного сенатора-консерватора Леандера Роудса, — единственного американца, носившего фамилию Роудс без прозвища «Дасти» — «Пыльный».

— Вот теперь совсем другое дело, — сказала Элен, выпив две чашки черного кофе и немного разогнав алкогольные пары прошлого вечера.

Весь тот год, что я был с ней знаком, она постоянно находилась либо в состоянии похмелья, либо готовилась запить. Так что, полагаю, был всего один или два случая, когда она пребывала наверху блаженства, оказавшись между этими состояниями. Однако как бы она ни пила, мне она нравилась. Уже несколько лет она жила в Нью-Йорке, разъезжая по нему в постоянно меняющейся компании начинающих или уже почти сложившихся пьяниц, которых я постоянно встречал в ночных клубах и театрах, но никогда — где-нибудь еще.

Я не покладая рук занимался отношениями с общественностью, и мне просто не хватило бы свободного времени, чтобы вести подобный образ жизни. Я бы никогда не встретился с Элен, если бы в прошлом году она не была целых два месяца помолвлена с моим товарищем по Гарварду. Когда восемь недель помолвки с этим молодым человеком канули в Лету, она почти целый месяц была помолвлена со мной. После меня, сменяя друг друга, последовали какой-то прилизанный тип из Аргентины, средних лет писатель и целый взвод парней из Кембриджа, причем каждому она в какой-то миг клялась в верности, а случалось и так, что делала это одновременно. Нельзя сказать, что она была нимфоманкой. До этого ей было далеко. Просто ей нравилось весело проводить время, и многочисленные помолвки представлялись наиболее надежным способом такой образ жизни обеспечить.

Наконец она спросила:

— А отец не удивится, увидев нас вместе?

Меня это тоже немного беспокоило. До того мне не приходилось встречаться с сенатором Роудсом. Работу мне предложил его секретарь, явно ничего не знавший про нас с Элен. Контракт мы заключили на три месяца с окончанием в марте, после этого он мог быть продлен. К тому времени состоится национальный съезд партии, и любимец Среднего Запада Ли Роудс предстанет перед делегатами как потенциальный претендент на пост президента Соединенных Штатов.

Я представлял себе нечто в этом духе и надеялся, что так же себе представляет это сенатор Роудс. Ну что же, это была прекрасная возможность заявить о себе для специалиста по «паблик рилейшенс» Питера Катлера Саржента Второго, то есть для меня.

Эти новости я рассказал Элен в Кембридже, где мы оба оказались на приеме, и она восприняла их куда более цинично. Однако, несмотря на ее цинизм, поздно ночью нам пришла блестящая идея отправиться вместе в Вашингтон прямо из Бостона и тем самым удивить папочку-сенатора. По крайней мере, после восьми мартини мысль эта представлялась совершенно изумительной. По сейчас, в свете холодного утра, меня одолевали сомнения. Из всего того, что я знал, следовало, что сенатор не слишком благосклонно относился к дочери и сознательно не жалел денег, чтобы держать ее подальше от Вашингтона.

Я нервно перебрал в памяти некоторые из подвигов Элен. Особенно мне запомнилось, как прошлой весной в полнолуние она разделась догола и полезла в фонтан перед отелем «Плаза» в Нью-Йорке с криками: «Я иду, Скотти!.. Твоя Зельда идет к тебе!» — имитируя возобновленную в том сезоне постановку про Скотта Фицджеральда и пытаясь навязать благопристойным пятидесятым все безумие двадцатых годов. К счастью, два относительно трезвых молодых человека успели ее вытащить до приезда полиции и появления репортеров.

— Не знаешь, что твой отец собирается делать? — спросил я, смирившись с судьбой; уже поздно было беспокоиться относительно реакции сенатора на сложившуюся ситуацию.

— Дорогой, ты же знаешь, что я ненавижу политику, — она смотрела в окно, за которым пролетали вечнозеленые деревья.

— Ну, что-то же он планирует, иначе зачем ему нанимать агента вроде меня для работы с прессой?

— Думаю, он опять собирается выдвинуть свою кандидатуру в сенат.

— Он был переизбран в прошлом году.

— Ах да… Давай пошлем Джорджу и Элис телеграмму, что-нибудь смешное… Они умрут со смеху, когда узнают, что мы с тобой ехали вместе.

— Знаешь, я думаю, твой отец ведет себя просто здорово, учитывая, сколько ты для него создаешь проблем.

Элен рассмеялась.

— Это нечестно с твоей стороны. На самом деле он меня просто обожает. Когда мне было пятнадцать, мне приходилось его сопровождать. Мы ездили по штату из конца в конец, и я всюду произносила речи перед девочками-скаутами… И мальчиками тоже. Такие милые детишки… В Талисман-сити был один скаут-орел, у которого было больше всех…

— Не желаю слушать твои непристойные воспоминания.

Элен расхохоталась.

— Питер, ты просто невозможен. Я только хотела сказать, что у него было больше нашивок за заслуги, чем у любого другого скаута на Среднем Западе.

— Может быть, он собирается баллотироваться в президенты?

— Думаю, он еще слишком молод. Тебе ведь тридцать пять, верно? Это было десять лет назад, и тогда ему было семнадцать, значит, теперь ему будет… сколько ему будет? У меня всегда были проблемы со сложением.

— Я имел в виду твоего отца, а не скаута из твоих неприличных воспоминаний.

— Ах, отца… Ну, я не знаю, — Элен неопределенно махнула рукой. — Надеюсь, он не станет этого делать.

— А почему?

— Это такая скука… Посмотри на несчастную Маргарет Трумэн, за ней повсюду хвостом тянутся детективы и охранники.

— О, будь ты такой симпатичной девушкой, как Маргарет Трумэн, ты бы не стала против этого возражать.

— Ах ты… — тут Элен Роудс произнесла весьма неприличное слово.

— Хотя в этом могут быть и определенные преимущества, — заметил я, пытаясь найти и светлые стороны. — Думаю, это приятно, когда твой отец — президент.

— Не вижу в этом ничего приятного. Кроме того, думаю, мама ему не разрешит. Она всегда хотела вернуться домой, в Талисман-сити.

— И для тебя это было бы неплохо.

Элен недовольно фыркнула:

— Я — человек свободный!

И, если подумать, она была права.

2

Мы вышли на Юнион-стейшн. Элен отправилась домой на такси, а я зашагал через площадь к корпусу служебных помещений сената — пристроившемуся в тени Капитолия белому зданию, смахивавшему на торт.

Офис сенатора Роудса находился на первом этаже, что в известной степени характеризовало его старшинство и власть. Я открыл дверь и очутился в приемной, в дальнем конце которой за столом сидела секретарша. Несколько посетителей занимали черные кожаные диваны возле двери. Я назвал свое имя, и мне сразу предложили пройти в кабинет сенатора.

Пустой кабинет производил солидное впечатление: огромный стол красного дерева, украшенный символами партии, сотни фотографий в рамках на стене, на них все крупные политические фигуры, начиная с 1912 года, того года, когда Леандер Роудс пришел в сенат. Вокруг камина — кожаные кресла, а на каминной доске — памятные подарки в честь видных политических побед. Над камином в красивой раме висела большая карикатура на сенатора. На ней он был изображен на лошади, означавшей политические принципы, густая седая шевелюра развевалась на ветру общественного мнения.

— Это написано в 1925 году, — произнес голос за моей спиной.

Я обернулся, ожидая увидеть сенатора. Но вместо него там оказался толстячок в очках, делавших его похожим на сову, с улыбкой протягивавший мне руку.

— Руфус Холлистер, — представился он. — Секретарь сенатора Роудса.

— Вы мне писали, — кивнул я.

— Да, сэр, вот именно. Сенатор сейчас в Капитолии. Предстоит важное голосование. Прежде чем мы присоединимся к нему и вы познакомитесь, придется подождать.

Мы опустились в глубокие кресла, и Холлистер оскалил в улыбке великолепную искусственную челюсть.

— Подозреваю, вы удивлены, почему я нанял именно вас.

— Я думал, меня нанял сенатор Роудс.

— Да, да, конечно… я говорю всего лишь как его… доверенное лицо. — Холлистер снова широко улыбнулся.

Я пришел к выводу, что он мне не нравится, но обычно все мужчины с первого взгляда мне не нравятся: видимо, это как-то связано с естественным инстинктивным стремлением мужской половины человеческого рода к убийству. Я попытался представить себя и мистера Холлистера в шкурах диких зверей, схватившимися в джунглях, однако воображение меня подвело: в конце концов, мы были лишь двумя американцами, живущими в домах с центральным отоплением и потребляющими фасованную пищу… Джунгли остались где-то далеко.

— В любом случае, — продолжал Холлистер, — полагаю, перед встречей с сенатором мне следует бегло ввести вас в курс дела, — он сделал паузу, потом спросил: — Да, кстати, каковы ваши политические взгляды?

Будучи существом своекорыстным, я ответил, что мои политические взгляды обычно совпадают с взглядами работодателя. А так как я никогда не голосовал, то даже если партия сенатора Роудса не вызывала у меня восхищения, солгал я не слишком нахально.

На физиономии мистера Холлистера читалось явное облегчение.

— Судя по роду вашей деятельности, вы не слишком интересуетесь политикой.

Я ответил, что, если не считать подписки на журнал «Тайм», я в самом деле отрезан от большого мира.

— Значит, у вас нет каких-либо особых предпочтений по поводу кандидатур, которые выдвинут на предстоящем съезде?

— Нет, сэр, никаких.

— Вы, конечно, понимаете: то, что я вам сейчас скажу, информация в высшей степени доверительная!

— Да, конечно, — я с интересом подумал, нужно ли мне побожиться. А Холлистер стал странно торжественным и таинственным.

— Тогда, мистер Саржент, как вы, наверное, уже догадываетесь, сенатор бросил свою шляпу на ринг.

— Что это значит?

— В пятницу на общенациональном съезде маргариновых компаний сенатор Роудс объявит, что выдвигает свою кандидатуру на пост президента.

Я отнесся к этой потрясающей новости спокойно.

— И мне предстоит организовать рекламную кампанию?

— Совершенно верно. — Он пристально посмотрел на меня, но мое упрямое ирландское лицо осталось абсолютно бесстрастным: я уже видел себя на посту пресс-секретаря президента Роудса. «Парни, у меня есть для вас грандиозная новость. Час назад президент снес огромное яйцо…»

Но я поспешно вернул себя к реальности. Мистер Холлистер хотел знать мое мнение о Леандере Роудсе.

— Едва ли у меня может быть какое-то мнение, — хмыкнул я. — Знаю только, что он один из сенаторов.

— Дело в том, что мы рассматриваем это как нечто вроде крестового похода, — мягко заметил мистер Холлистер.

— Тогда и я отнесусь к этому точно так же, — искренне заверил я.

Прежде чем он успел мне объяснить, почему страна нуждается в Ли Роудсе, я заметил, что мне довелось познакомиться с дочерью сенатора и совершенно случайно приехал одним поездом с ней. Было ли это плодом воображения, как обычно говорят в викторианских романах, или действительно облачко затуманило безмятежное личико мистера Холлистера? Честно говоря, это было хуже, чем просто облачко, это был хмурый взгляд.

— Так мисс Роудс в Вашингтоне?

— Думаю, да. Если только она не решила вернуться в Нью-Йорк.

— Очаровательная юная леди, — без особой убежденности протянул мистер Холлистер. — Я знаю ее с тех пор, когда она была крошечной малышкой.

Мысль о том, что Элен Роудс могла быть крошечной малышкой, показалась мне нелепой, но поразмышлять над ней мне не дали. Вместо этого меня выдернули из кабинета в приемную, а затем провели в другую комнату, заполненную невзрачными женщинами, отвечавшими на многочисленную почту сенатора. Я был всем им представлен, потом мне показали пустой стол, который я мог считать своим. Стол стоял возле высокого окна, смотревшего на Капитолий. Я отметил, что ни одной из сотрудниц не было меньше пятидесяти. Это несомненно говорило в пользу миссис Роудс, жены сенатора.

— А теперь, если не возражаете, мы могли бы отправиться в сенат.

Прежде мне никогда не приходилось бывать ни в служебных помещениях сената, ни в Капитолии, так что боюсь, что я, как обычный провинциал, изумленно глазел на частную подземку, перевозившую сенаторов в маленьких вагончиках из подвала служебного корпуса в подвал Капитолия.

Когда мы вышли из переполненного лифта, Холлистер провел меня по мраморному коридору к зеленой двустворчатой стеклянной двери, возле которой стоял охранник в форме.

— Это этаж сената, — тихим почтительным голосом сказал мой проводник. — Сейчас я посмотрю, удастся ли пройти в курительную комнату.

Как я потом узнал, это была святая святых сената, практически в такой же степени недоступная для посетителей, как и сам этаж. Однако после недолгой беседы нам разрешили пройти.

Курительная оказалась длинной комнатой со столами, диванчиками и богатым расписным потолком, почти как в Версале. Вращающиеся стеклянные двери вели прямо в зал заседаний сената, из которого слышался громкий монотонный голос.

— Сенатор Роудс, — гордо прошептал мистер Холлистер, отталкивая меня с дороги государственных мужей, которые то и дело входили и выходили. Некоторые болтали, разбившись на небольшие группки, другие читали газеты или писали письма. Я подумал, что все это очень похоже на клуб, и попытался вызвать в себе хоть немного благоговейного почтения, напомнив себе, что эти люди управляют самой могущественной страной в мире.

Холлистер указывал мне на отдельных знаменитостей: сенатор О’Махони, сенатор Дуглас, сенатор Берд… А затем вращающаяся дверь распахнулась и в курительной появился Леандер Роудс, Большой Медведь Запада, — он любил, чтобы его так называли. После произнесенной речи лицо его раскраснелось, спутанные седые волосы нависли над налитыми кровью глазами. Я подумал, что они очень похожи на глаза его дочери, которые утром видел совсем рядом. Но времени на дальнейшие размышления не было.

— А, Саржент! Рад вас видеть. Вы точны. Я люблю точность. Пунктуальность — залог успеха.

Поскольку никто из нас не мог ни доказать, ни опровергнуть это утверждение, я пробормотал что-то в его поддержку.

— Вы уже были в офисе? Да? Молодец. Пойдемте пообедаем.

Переход из курительной комнаты в столовую сената занял немало времени: через каждые несколько метров сенатор останавливался, чтобы обменяться рукопожатиями с кем-либо из сенаторов или туристов, которые хотели с ним встретиться. Совершенно очевидной была его популярность среди избирателей, другие сенаторы держались с ним несколько холодно. Возможно, мне это только показалось, но, во всяком случае, его тут полагали едва не идиотом, хотя он и держал своеобразный рекорд сената по обструкциям. Вершиной американской истории он считал период президентства Честера А. Артура и полагал, что его долг — сделать все, что в его силах, чтобы удержать страну от последовавшего за этим упадка. Хотя, согласно слухам, он был убежденным изоляционистом, но во время Первой мировой войны развернул яростную кампанию за наше вступление в нее на стороне кайзера.

Я всегда считал, что не стоит брать работу у человека, которого так мало уважаешь. Но мне никогда и в голову не приходило, что кандидатуру Ли Роудса могут выдвинуть на пост президента, и уж тем более — что он может победить на выборах. И потому я не видел особого вреда в том, чтобы несколько месяцев получать приличную зарплату, присматривая за тем, чтобы его имя часто и в благожелательном тоне поминалось в газетах.

Великолепный обед подали в столовой со старинной мебелью на том же этаже, где обедали сенаторы. Создавалось впечатление, что вы попали во времена до гражданской войны, особенно если судить по меню: великолепный хлеб, легендарный бобовый суп, который я с жадностью проглотил, стараясь не особенно смотреть на сенатора Тафта, который скромно сидел за соседним столиком и читал газету.

— Я полагаю, Руфус кратко ввел вас в курс дела? — спросил сенатор Роудс, когда подали кофе и во всей комнате задымились сигары.

Я кивнул и постарался задержать дыхание: кольца дыма от сигары сенатора плыли над столом и обвивались вокруг моей шеи.

— Большой день назначен на пятницу. Именно тогда мы все объявим. Хотелось бы, чтобы новость хорошо приняли в прессе. Вы это сможете?

Я сказал, что все подобные речи, произносимые видными государственными деятелями, очень подробно освещаются в прессе. Сенатор спокойно отнесся к моему замечанию, добавив, что хотел бы, чтобы там присутствовали журналисты от журнала «Лайф». Я заверил, что они там будут.

— Вы уже где-нибудь устроились? — спросил Роудс, после того как мы обменялись несколькими деловыми замечаниями. Я сказал, что еще не успел, так как приехал утренним поездом.

— Тогда почему бы вам не остановиться на несколько дней у нас? — великодушно предложил сенатор. — У нас множество комнат. Это даст нам возможность как следует обсудить стратегию.

— Я был бы вам весьма признателен, сэр. Кстати, так получилось, что я немного знаком с вашей дочерью. Я приехал с нею сегодня утром одним поездом.

Опять сработало мое воображение? Нет, в самом деле: сенатор печально вздохнул.

— Элен — прекрасная девушка…

— Она показалась мне очень милой.

— Очень похожа на мать: изумительная женщина.

— Мне говорили.

Сенатор встал.

— Тогда увидимся сегодня вечером. Сейчас мне пора на заседание комитета. Руфус вам все покажет. Помните: это своего рода крестовый поход.

3

Крестовый поход, — пожалуй, слишком слабо сказано. Это была беспринципная и отчаянная попытка Леандера Роудса организовать некультурное меньшинство страны в партию внутри его партии. Подозреваю, будь он помоложе и более интеллигентен, вполне мог бы попасть в Белый дом. Судя по тому, что рассказал мне Руфус Холлистер, сенатор пользовался впечатляющей поддержкой. К тому времени, когда я взял такси и направился к дому сенатора на Массачусетс-авеню, мистер Холлистер пребывал в полном убеждении, что в моем лице имеет дело с крестоносцем, готовым бороться за лучшее правительство и истинно американские идеалы.

Дом на Массачусетс-авеню — героическая попытка имитации итальянской виллы — был отделан желтой штукатуркой и украшен витыми колоннами и балконами кованого железа. Сенатор, как я вскоре обнаружил, был весьма состоятельным человеком, хотя источник его дохода оставался не совсем ясным. Холлистер смутно упоминал о какой-то собственности в Талисман-сити.

Дворецкий показал мне апартаменты на третьем этаже; поднимаясь по мраморной лестнице, я мельком углядел бальный зал, паркетные полы и пальмы в горшках. Все это очень напоминало роскошь Гранд-отеля двадцатых годов. Ужин пообещали подать через час, после чего меня оставили в одиночестве в комфортабельной спальне. Я блаженно подремывал в горячей ванне, когда в ванную вошла Элен.

— Я пришла потереть тебе спину…

— Нет, не нужно, — я скромно прикрыл свою наготу. — Лучше уйди.

— Едва ли так подобает вести себя моему жениху, — она присела рядом.

— Я уже больше года не ваш жених, — строго сказал я. — Кроме того, невесте не полагается разглядывать будущего супруга до свадьбы.

— Ты меня огорчаешь, — Элен закурила. На ней была весьма смелая пижамная пара, зеленая с золотыми нитями, выглядевшая очень по-восточному. Сейчас она совсем не походила на простую девушку из Талисман-сити. — Кстати, я сказала маме, что мы обручены. Надеюсь, ты не против.

— Почему у тебя такая аллергия к правде? — простонал я.

— Ну, это же было правдой всего несколько месяцев назад? Хочу сказать, что время относительно… и все такое, — улыбнулась она. — Во всяком случае, это поможет в отношениях с моим отцом.

Я вспомнил боль во взгляде сенатора при упоминании его единственной дочери.

— Не очень я в этом уверен…

— Кстати, дом полон народу, — Элен снова улыбнулась. — Довольно мрачных политических фигур.

— Будущие избиратели?

— Думаю, да. Правда, один довольно симпатичный: милый мальчик из Нью-Йорка, журналист. Собирается писать очерк об отце для какого-то журнала, как я понимаю, левого толка. И бедный папа не имеет ни малейшего представления, что его могут одурачить. Ты видел статью про него в журнале «Нэйшн»?

Я сказал, что не видел. Потом спросил, как зовут милого мальчика, который собирается писать очерк.

— Уолтер Ленгдон; просто душка. Я немного выпила с ним в гостиной, перед тем как поспешить сюда, чтобы активно заняться любовью с будущим супругом.

— У меня такое чувство, что долго наша помолвка не продлится.

— Возможно, ты и прав. Но ни за что не догадаешься, кто здесь еще: Вербена Прюитт.

— Бог мой! — испуганно воскликнул я. Любой бы испугался встречи с несравненной Вербеной, президентом общества дочерей войны 1812 года, а также президентом национального женского комитета партии, одной из самых влиятельных женщин-политиков в стране.

— Знаешь, они с папой почти земляки. У нее самые волосатые ноги, которые мне когда-либо приходилось видеть со времен встреч с футбольной командой Кембриджа.

— Пожалуй, мне лучше всего поскорее перебраться в гостиницу, — буркнул я, вылезая из ванны и скромно становясь спиной к Элен.

— Как тебе удается оставаться таким стройным? — спросила ненасытная Элен.

— Секрет в том, что я не занимаюсь никакими упражнениями, — сказал я, напрягая пару мышц, чтобы продемонстрировать напор мужского духа.

— Да, ты совсем неплохо выглядишь, — задумчиво протянула она. — Удивляюсь, почему мы, собственно, расстались.

С весьма решительной миной она шагнула ко мне.

— Вот этого не надо, — я поспешно отступил в спальню и успел натянуть брюки прежде, чем она прибегла к насилию. Элен сразу успокоилась, и мы продолжили разговор так, словно ничего не произошло. Я уже медленнее продолжал одеваться.

— А потом еще старый приятель отца, Роджер Помрой, и его омерзительная жена. Не знаю, что они здесь делают. Он промышленник из Талисман-сити, производит порох или что-то в этом роде.

— Теплая компания.

— Отвратительная, просто отвратительная. Этот надоедливый Руфус Холлистер, секретарь отца, тоже здесь живет. Я всегда говорила, что из-за него сбежала из дому. Тебе когда-нибудь приходилось касаться его рук? Что-то вроде сырого филе камбалы. Это мне напомнило, что я голодна, а заодно, что я отчаянно хочу выпить. Давай поторопимся. И позволь мне завязать твой галстук; мне так нравится завязывать галстуки мужчинам! Это дает такое ощущение власти, когда подумаешь, что одним легким усилием можешь задушить его насмерть!

— Дорогая, тебе никогда не приходилось обращаться к психоаналитику?

— Конечно. А разве не все так делают? Я ходила каждый день целых три года после того, как был аннулирован мой брак. Мать настояла. Когда все закончилось, я стала совершенно нормальной. Курс лечения я прошла на ура: больше никаких запретов, никаких психических расстройств, спокойное отношение к алкоголю, да еще слегка поношенное тело средних лет еврея-психоаналитика по фамилии Брейтбах, пополнившее мою галерею трофеев. — Она закончила завязывать мой галстук и посмотрела на меня с такой миной, что я даже подпрыгнул. — Ну вот! Теперь ты выглядишь пай-мальчиком.

4

Гостиная представляла собой большой зал со сквозняками и французскими окнами, выходившими в оголившийся под зиму сад со строго распланированными живыми изгородями и пустыми цветниками. Несколько человек сидели у камина. При нашем появлении двое мужчин встали. Поднялась нам навстречу и женщина в черном — миссис Леандер Роудс.

— Мама, я хочу тебе представить моего жениха, Питера Саржента.

— Очень рада вас видеть, мистер Саржент. Я так много слышала о вас… Такое совпадение: сенатор пригласил вас, не подозревая о ваших отношениях с Элен!

Женщина лет пятидесяти была довольно привлекательна, худощава и немного сутула, насколько я мог судить сквозь обилие черных кружев, без признаков груди и талии. На ее шее сверкали желтые алмазы старинной огранки. Глаза у нее были черными, и только пухлые губы — точно такими, как у дочери.

— Позвольте мне представить вас присутствующим, — сказала она.

Вербена Прюитт выглядела хуже, чем я ожидал: она оказалась массивной теткой в розовато-лиловом атласном платье, с крашенными хной коротко подстриженными волосами над толстой красной шеей, крупными чертами лица, маленькими поросячьими глазками и кожей, не слишком отличавшейся от лунных кратеров при взгляде в телескоп. Она крепко пожала мне руку. То же сделал и Роджер Помрой, высокий, представительный и седовласый. Жена его Камилла, симпатичная смуглая женщина, подкупающе мне улыбнулась. Рука ее с набухшими венами нежно поглаживала нитку крупного жемчуга на гладкой шее. Милый мальчик Элен, которого звали Уолтер Ленгдон, оказался рыжеволосым молодым человеком, пробурчавшим нечто нечленораздельное, когда мы пожали друг другу руки. Совершенно очевидно, что он чувствовал себя неловко. «Так и должно быть, — справедливо подумал я, — если входишь в чужой дом, подобный этому, собираясь позже потоптаться на его хозяине в своем журнале».

— Сенатор и Руфус скоро подъедут, — сказала миссис Роудс, когда служанка разнесла мартини.

Элен, подобно фокуснику, залпом проглотила один бокал, взяла с подноса другой и, держа его в руке, самым женственным образом пригубила. Интересно, на кого она хотела произвести впечатление? На милого мальчика? На мать? Или на собравшихся гостей?

Поначалу я думал, что могу оказаться единственным, кто чувствует себя в этой обстановке неловко. Но к тому времени, когда ужин кончился и мы сидели за кофе в гостиной под мужественным портретом сенатора Роудса, я пришел к выводу, что что-то не так, и предположил, что это вызвано неожиданным приездом Элен.

Но Элен весь вечер вела себя безукоризненно. К концу ужина она была чуть навеселе, но почти ничего не говорила. Пожалуй, никогда я не видел ее такой сдержанной. Сенатор был в хорошей форме, но у меня было такое чувство, что анекдоты, которые он рассказывал, и его громкий, немного хриплый смех звучали несколько наигранно и не от души. Он весь вечер подозрительно косился на нас с Элен, и я начал задумываться, долго ли продлится моя работа здесь. Про себя я поносил Элен последними словами: ее сообщение о нашей помолвке спутало все карты.

Казалось, и другие гости тоже чувствуют себя неловко, за исключением Вербены Прюитт, которая отвечала шуткой на каждую шутку сенатора, и так громогласно, как это и подобает политическому деятелю.

Вместе с кофе подали бренди, и сенатор Роудс, повернувшись к Роджеру Помрою, которого почти весь вечер игнорировал, сказал:

— У меня в кабинете неплохие сигары. Не желаете?

— Нет, спасибо, Ли, — ответил тот. — Вынужден отказаться от вредной привычки: сердце.

— Никто не молодеет! — фыркнула мисс Прюитт в рюмку бренди, при этом одна из ее шпилек вылетела на ковер.

— Я здоров как бык, — сказал сенатор, осторожно ударив себя в грудь. Хотя выглядел он не совсем здоровым. Я заметил, как он бледен, как подергивается одно веко, как дрожат его руки, когда он раскуривал сигару. Старик…

— У сенатора хватит здоровья и выносливости на десятерых, — самодовольно заявил коротышка — Руфус Холлистер.

— Они пригодятся, если он решит бороться за свое выдвижение, — подмигнула мисс Прюитт. — Верно, Ли?

— А кто вам сказал, что я собираюсь выдвигать свою кандидатуру? — сенатор Роудс сделал вдруг попытку пошутить, но только попытку. Ясно было, что он почти не обращает на нас внимания. Казалось, сенатор обдумывает какую-то сложную проблему. Его серые глаза смотрели куда-то вдаль.

Пока Вербена Прюитт и сенатор пикировались, я повернулся к Камилле Помрой, сидевшей рядом на диване.

— Какой замечательный человек сенатор, — сказала она, и глаза ее сияли. — Вы давно его знаете?

Я покачал головой и объяснил причину своего присутствия.

— Мы знакомы с Роудсами уже много лет, еще со времен Талисман-сити. Вам приходилось там бывать? Нет? Прекрасный город, чем-то он напоминает южные города, вы понимаете, что я имею в виду? Если не считать того, что мы там создали кое-какую промышленность…

— Это очень хорошо, — кивнул я.

— Мы работаем по контракту с правительством, — с важным видом заявила миссис Помрой и продолжала рассказывать о себе, о своем доме, о пороховом бизнесе, о последних достижениях в технологии изготовления взрывчатки, о новом процессе, который разработала компания «Помрой Инкорпорейтед».

Пока она болтала, я наблюдал, как Элен на диване напротив коротает время с милым мальчиком Ленгдоном. Она что-то негромко ему говорила, и, судя по блеску ее глаз и стыдливому румянцу на его щенячьей физиономии, еще до конца вечера он будет вынужден пересмотреть свои оценки семейства Роудсов. Я был абсолютно уверен, что, еще до того, как розовый лик Авроры проступит на востоке, он будет обручен с дочкой хозяина дома. И дурачок пропал… По крайней мере на несколько недель.

Интересно, знала ли миссис Роудс, как ведет себя дочь? Если и знала, то ничем этого не показывала. Она ее совершенно игнорировала, проведя большую часть вечера в беседе с мистером Помроем и Руфусом Холлистером. Те сидели по обе стороны от нее, их голоса звучали гораздо тише голосов сенатора Роудса и Вербены Прюитт, обсуждавших разные скандалы на съезде по выдвижению кандидатур в президенты в Денвере в 1908 году.

Ближе к полуночи миссис Роудс встала и объявила, что отправляется спать, но остальным не следует обращать на это внимания и при желании все могут продолжать. Потом она пожелала всем спокойной ночи и сообщила, в котором часу подадут завтрак. Я размышлял, отправиться мне тоже спать или подождать какого-нибудь знака от Элен, когда сенатор поманил меня к себе.

— Хотелось бы немного с вами поболтать. Можем подняться ко мне в кабинет.

Я пожелал всем спокойной ночи. Элен не обратила на меня внимания — она уже принялась раздевать беднягу Ленгдона прямо здесь… Хотя все было чинно-благородно, — только такой опытный взгляд, как мой, мог заметить, что у нее на уме.

Кабинет сенатора помещался в угловой комнате второго этажа. Окна выходили на две стороны, вдоль обшитых дубовыми панелями стен стояли шкафы, набитые книгами по юриспруденции (у них был такой вид, словно их никогда не открывали), солидными томами «Записок конгресса» и толстыми альбомами для газетных вырезок, начиная с 1912 года. Вот ими явно часто пользовались.

На стенах висело множество фотографий, однако вовсе не такого характера, как в его кабинете в конгрессе. Это были фотографии семьи в различные годы, на одной даже красовалась Элен в подвенечном наряде. Это меня изрядно удивило: насколько я помнил, она сбежала из дому с человеком, который был весьма нежелателен семье, и возвращена обратно, прежде чем тот сумел ее совратить (по крайней мере, с точки зрения закона).

Сенатор сел за стол у окна. Я опустился в кожаное кресло возле нерастопленного камина и подумал, что в комнате очень холодно. Потом я вспоминал, что меня пробирала дрожь.

— Должен сказать вам откровенно, — начал сенатор, строго глядя на меня, — что я не предвидел такой… ситуации.

— Какой ситуации? — спросил я, изображая абсолютную невинность.

— Ваших дел с моей дочерью… этой помолвки.

— Сэр, у меня нет никаких дел с вашей дочерью, — заверил я.

— Что вы хотите сказать? — он явно не собирался со мной миндальничать, и наши отношения все больше напоминали начало открытой войны. — Дочь дала мне понять, что вы собираетесь пожениться.

— Она ошибается, — сказал я и печально подумал, что кончился мой контракт.

— Вы хотите сказать, сэр, что отказываетесь жениться на моей дочери?

— Я хочу сказать, сенатор, — ответил я, неожиданно почувствовав, что устал от всего этого фарса, — что за год знакомства с вашей дочерью у меня никогда не возникала мысль на ней жениться, да и она не собиралась за меня замуж.

Он посмотрел на меня так, словно я был Дрю Пирсоном, расследующим работу сенатского комитета. Потом взорвался.

— Вы заявляете, что моя дочь лжет?

— Вы прекрасно знаете, что она из себя представляет, — огрызнулся я.

Леандер Роудс обмяк в своем кресле, мгновенно постарев буквально на сто лет. Потом хрипло выдавил:

— Молодой человек, я недооценил вас, извините.

— Ничего, сэр, — промямлил я. Мне было искренне жаль этого старого ублюдка.

Он тяжело вздохнул и раскурил новую сигару.

— Нужно немного рассказать вам о предстоящей компании…

Я почувствовал немалое облегчение от того, что не был уволен немедленно. А сенатор продолжал:

— В пятницу я выставлю свою кандидатуру. До сих пор официально названы только два кандидата, и оба консерваторы… Правда, по части консерватизма им до меня далеко. И ни один из них не имеет такой поддержки на Среднем Западе среди фермеров и мелких предпринимателей, как я. Я достаточно долго играю в эти игры и понимаю: чтобы занять высокий пост, недостаточно только высоких идеалов. Чтобы победить, нужно идти на компромиссы, а я хочу победить и хотел бы достичь компромисса как с профсоюзами, так и с левыми, которые никогда раньше меня не поддерживали. Вы следите за моей мыслью?

Я сказал, что прекрасно понимаю, о чем он говорит, и начал пересматривать сложившуюся у меня его оценку. Он был совсем не глуп. Если бы он оказался в либеральном лагере, то, вероятно, я бы достаточно высоко его ценил. Существовало множество людей, гораздо менее проницательных, но тем не менее пользовавшихся большим уважением.

— Сейчас я полагаю, что на съезде возникнет тупиковая ситуация…

За несколько минут он раскрыл мне такие партийные секреты, за которые любой вашингтонский журналист продал бы душу дьяволу. Я узнал, что намеревается делать президент и высшие круги обеих партий. Все это было крайне важно.

— Молодой человек, я делаю вас своим доверенным лицом, потому что если вы не будете знакомы с фактами, то окажетесь для меня бесполезны. К счастью, у нас есть деньги, меня поддерживают некоторые из богатейших людей Америки, и мы будем тратить все, что позволено по закону… и потом еще немного.

Тут он впервые улыбнулся, обнажив длинные желтые волчьи клыки.

Было уже почти половина второго, когда наша беседа завершилась.

— Я чувствую, мы поняли друг друга, — сказал сенатор, пожимая мне руку и провожая до дверей.

— Я тоже так думаю, сэр, — искренне ответил я.

Однако именно потому, что я прекрасно понял Леандера Роудса, у меня возник соблазн сесть на ближайший поезд, отправляющийся в Нью-Йорк, и начать крестовый поход против него. Прежде я не осознавал меру его коварства и даже не подозревал, какие мрачные фигуры стоят за его спиной. Это был разговор, бросавший в дрожь даже такого политически невинного человека, как я: я понял, что Хью Лонг был жалким дилетантом по сравнению с сенатором Роудсом.

В растерянности я спустился вниз в гостиную, вместо того чтобы отправиться наверх в свою спальню. К моему удивлению, буфетчик был еще там, собирая кофейные чашки и рюмки из-под бренди. Он выжидающе посмотрел на меня, но я только слабо улыбнулся в ответ, а потом, увидев пачку сигарет на диване напротив, решительно пересек комнату и взял их так, словно спускался именно за ними. Буфетчик со своим подносом исчез. Какое-то время я стоял и смотрел на угли в камине. «Какое же он чудовище, — бессильно подумал я. — И что же мне теперь делать? Как далеко заведут меня сомнительные интересы?»

— О, вы меня напугали, — раздался вдруг женский голос.

Я испуганно вздрогнул. Это была Вербена Прюитт в шелковом халате телесного цвета — просторном сооружении, напоминавшем палатку, которое делало ее еще больше похожей на гору гниющего мяса. Ее тонкие седые волосы были навернуты на бумажные папильотки, и я заметил на затылке лысое пятно размером с кардинальскую шапочку.

— Я ищу свои сигареты, — пояснила она. — Думала, что оставила их на диване.

Как неудобно: ее сигареты лежали в моем кармане. Будь у меня характер покрепче, следовало бы признать свою вину и вернуть сигареты. Но, как обычно, я выбрал более легкий путь.

— Наверно, они упали за спинку, — сказал я и начал демонстративные поиски, с идиотским видом изучая шторы.

— Неважно, — отмахнулась Вербена Прюитт. — Наверно, их забрал буфетчик. Они всегда так делают. Подбирают все, что плохо лежит, — она задумчиво взглянула на длинный ряд бутылок у камина.

— Налить вам что-нибудь? — спросил я, желая как-то услужить.

— Может быть, глоток вон того бренди, — сказала, улыбаясь, мисс Прюитт.

Я невольно отметил, что верхнюю челюсть она уже сняла на ночь. Но чрезмерная полнота лица делала это практически незаметным, вот только речь стала немного неразборчивой. «Интересно, — подумал я, — не следует ли отпустить какую-нибудь шутку насчет глотка? Может быть, она хочет, чтобы я принес ей этот глоток в своем рту?» Однако я не стал этого делать. Мир Вербены Прюитт был, по моим оценкам, чем-то неизвестным и опасным, способным на любое безумие. Я принес ей большую порцию бренди, да и себе налил рюмку.

— Отлично, — кивнула она и проглотила половину с такой поспешностью, что часть содержимого, словно водопад Виктория, струйкой пролилась на гирлянду ее подбородков.

Мы устроились на одном из диванов. Я с трудом мог поверить в происходящее. Я сижу ночью в пустой гостиной с первой дамой партии, на ней интимное ночное одеяние, волосы на бумажных папильотках, а зубы ждут ее наверху в одной из спален. Такое может присниться только в ночном кошмаре.

— Расскажите мне, мой дорогой, каковы ваши функции у сенатора Роудса.

— Я собираюсь заняться его отношениями с прессой.

— Непростая работа, — загадочно заметила мисс Прюитт, смущенно касаясь своей лысины рукой, напоминающей раздувшуюся морскую звезду.

— Боюсь, вы правы.

— У Ли немало врагов.

— Могу себе представить.

— Что вы сказали?

— Хочу сказать, что могу себе представить почему. Учитывая принципы, которые он отстаивает и прочее, — начал я поспешно импровизировать.

— Конечно. Значительная часть прессы настроена против него. Я не могу себе представить почему, но вы же знаете, что за людишки эти газетчики… Только это строго между нами — надеюсь, вы не станете меня цитировать, — она улыбнулась, и улыбка ее выглядела просто кошмарно.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул я, отводя глаза.

— Ли — храбрый человек, — ни с того ни с сего добавила она, обнюхивая свою рюмку, как терьер лисью нору. — Возьмите хотя бы сегодняшний вечер. Он действительно думает, что может выиграть схватку с этим молодым человеком из Нью-Йорка, который пишет о нем очерк. Смелости ему не занимать… Но подобных людей нужно держать на расстоянии.

— Возможно, сенатору нужен человек, который мог бы спасти его от него самого, — предположил я.

— Как вы правы, мистер Шредер!

— Саржент.

— Я хотела сказать — мистер Саржент. Однако вам следует помнить, что я вовсе не сторонница Роудса.

Последняя информация сопровождалась хитрым подмигиванием, от которого я буквально содрогнулся.

— Я думал, вы входите в его предвыборный комитет, — Роудс дал мне понять, что мисс Прюитт в день выборов приведет к урнам всех женщин Америки.

— Здесь все гораздо сложнее, — сказала мисс Прюитт поднимаясь. — Но сейчас мне пора в постель.

И, подобно леди Макбет, она выплыла из комнаты.

Я медленно допил бренди. Потом, размышляя, стоит ли навестить Элен, направился к слабо освещенной лестнице. И только вспомнил, что понятия не имею, где ее спальня, когда из полумрака на первой площадке выступила какая-то фигура. От неожиданности я едва не подпрыгнул.

— Надеюсь, я не испугал вас, — виновато шепнул Руфус Холлистер, выходя из темного дверного проема на свет. Он был полностью одет.

— Вовсе нет, — отмахнулся я.

— Сенатор только что мне позвонил… по внутреннему телефону. Он обычно работает допоздна. В этом секрет его успеха. И других заставляет работать без отдыха.

Я был по горло сыт его жалобами и постарался удалиться.

— Увидимся утром…

Но далеко уйти не удалось. В следующее мгновение я осознал, что нахожусь на полу в объятиях мистера Холлистера, огромное зеркало в золоченой раме разлетелось вдребезги прямо на нас, а весь дом ходит ходуном. Потом нас оглушил удар — то ли раскат грома, то ли взрыв атомной бомбы, — и в доме погас свет.

Первой моей мыслью было, что для бомбежки Вашингтона выбран очень подходящий момент. Второй — проверить, целы ли все кости.

«Нет, кажется, я цел», — подумал я, хотя щека кровоточила… Стекло, конечно. Потом по всему дому поднялся крик. Я слышал, как в темноте возле меня ругается Холлистер, слышал звон разбитого стекла, когда он поднялся на ноги и начал отряхиваться. Потом со всех сторон замерцали свечи в руках слуг, миссис Роудс и мисс Прюитт, которая стояла в коридоре вместе с Помроями. Никто не понимал, что случилось. И так продолжалось до тех пор, пока час спустя полицейские не собрали нас в гостиной.

Это была довольно курьезная сцена.

Дюжина канделябров освещала желтым светом комнату, бросая на пол длинные тени. Обитатели дома и слуги в разной степени одетости и раздетости сидели вокруг лейтенанта полиции, молодого человека по фамилии Уинтерс, а он с суровой миной изучал аудиторию.

— Прежде всего, — сказал он, глядя по какой-то необъяснимой причине на Вербену Прюитт, — сенатор Роудс мертв.

Миссис Роудс, которой об этом уже сообщили, очень прямо сидела в своем кресле, лицо ее окаменело. Элен сидела рядом с ней, закрыв глаза. Остальные выглядели так, словно потрясены случившимся.

Так что же, собственно, случилось?

— В какое-то время между девятью часами вчерашнего утра и часом тридцатью шестью минутами сегодняшней ночи среди дров в камине кабинета сенатора был спрятан небольшой контейнер со специальным новым взрывчатым веществом марки «Помрой 5Х»…

Раздался изумленный вздох. Элен широко открыла глаза. Мистер Помрой заерзал, его жена нервно прикусила губу. Вербена Прюитт выглядела почти такой же безразличной, как и миссис Роудс: ей пришлось пережить слишком много политических битв, чтобы нервничать из-за такого пустяка, как убийство. А с точки зрения лейтенанта Уинтерса, тут было именно убийство.

— Мы считаем, что кто-то, хорошо знакомый с привычками сенатора, знал, что обычно после ужина он возвращается в свой кабинет, чтобы поработать, и что холодными ночами он всегда разводил огонь в камине. По словам миссис Роудс и находящегося здесь буфетчика, он очень заботливо относился к камину и настаивал, чтобы ясеневые поленья складывали в нем пирамидкой и заготавливали сосновые лучинки для растопки. Камин никогда, кроме него, никто не разжигал, по утрам угли выгребала одна из служанок. Вчера их убрала в девять утра… — Лейтенант Уинтерс скосил глаза на листок бумаги, который держал в руке, — служанка Мадж Пибоди. Пятнадцать минут спустя буфетчик Герман Хоуэлл сложил в камин дрова. С этого момента до возвращения сенатора Роудса в кабинет никто не входил… кроме убийцы.

Лейтенант Уинтерс сделал драматическую паузу и в мерцающем свете свечей пристально оглядел ошеломленную аудиторию, не понимая, какую совершил ошибку. Мне пришло в голову, не задумывался ли он сделать карьеру на телевидении? Красивый профиль и гипнотизирующий голос могли помочь ему немало преуспеть. Неожиданно я почувствовал, как устал, и ужасно захотел в постель.

Холлистер нас немного отвлек.

— И меня, — спокойно сказал он. — Я входил в кабинет по просьбе сенатора незадолго перед ужином.

Свой язык я придержал.

— Вашими показаниями я займусь немного позже, — сказал лейтенант, как мне показалось, несколько резковато: у него пытались увести один из главных козырей. Потом он предупредил, чтобы никто не покидал дом без разрешения полиции. И, начав с дам, приступил к допросам.

Разместился он в столовой. Те из нас, кто остался в гостиной, приглушенными голосами обсуждали, что случилось, и нервно пили. Миссис Роудс допрашивали первой, что оказалось очень кстати: присутствие смущало бы всех нас. Когда она вышла, я был немало удивлен тому, как спокойно гости восприняли столь неожиданный и экстраординарный поворот. Особенно Элен, которая выглядела спокойнее других.

— Налей мне виски, — сказала она, когда я подошел к стойке бара, чтобы налить бренди мисс Прюитт.

Управившись со своими обязанностями, я устроился рядом с Элен на неудобной кушетке. В другом углу мисс Прюитт и Холлистер оживленно беседовали с Уолтером Ленгдоном. У камина о чем-то шептались супруги Помрой, тогда как слуги, собравшиеся в дальнем конце комнаты, молча стояли в тени.

— Ужасно, — как-то неловко и смущенно сказал я.

— Черт знает что, — вздохнула Элен, посасывая виски, как ребенок сосет материнскую грудь. — Похоже, в ближайшие несколько месяцев у нас будет масса хлопот.

Это было сказано очень хладнокровно, но я понимал, что она имеет в виду и, в конце концов, именно ее честность всегда меня привлекала. Очевидно было, что она не любила своего отца, и, как это ни странно, я был доволен, что, несмотря на случившееся, она не изменила своего поведения. А ведь таким искушением было начать рыдать и проклинать убийцу…

— Что за странный способ убить человека, — заметил я, не зная, что сказать.

— Взрывчатка в камине! — Элен покачала головой, поставила рюмку и взглянула на меня. — Самая невероятная вещь, о которой мне когда-либо приходилось слышать.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, неожиданно проявляя заботу.

— Оцепеневшей, — спокойно ответила она, покачав головой. — Тебе когда-нибудь случалось оказываться в состоянии, когда не знаешь, что и думать? Вот я сейчас в таком. Жду, когда во мне проступит отчаяние или что-то в этом роде и подскажет, что делать и что чувствовать.

— Твоя мать очень здорово держится, — заметил я.

— Она тоже оцепенела.

— Где ты была, когда это случилось?

Элен рассмеялась, на какой-то миг став прежней.

— Об этом стоит рассказать!

— С этим юношей? — спросил я, указывая на Ленгдона, который продолжал беседовать с политической богиней.

Элен хитро ухмыльнулась.

— Мы просто разговаривали в его комнате. Он стал меня расспрашивать… Сам знаешь, жизнь с отцом многому меня научила…

— Представляю, что ты ему рассказала.

— Ну, на самом-то деле нам не хватило времени. Он только успел сказать, что развелся с женой, которая была из Беннингтона, как погасли огни и… — Она неожиданно умолкла, сделала большой глоток и продолжала: — Тебе приходилось встречаться с девушками из Беннингтона? Они ужасно серьезные. Они все знают. Жаль парней, которые на них женятся…

— Полагаю, что твое сострадание обратится на более подходящий предмет, — высокопарно заметил я, считая, что не время обсуждать сексуальные позывы Элен в тот момент, когда ее мертвый отец лежит наверху в кабинете под охраной полиции. Проход в кабинет был завешен одеялом, чтобы не сквозило: часть стены обвалилась, а дверь сорвало с петель.

— Как знать, — без особого интереса протянула она. — Думаешь, это надолго?

— Полиция? Не имею понятия.

— Ну, надеюсь, они быстро разберутся. Видит Бог, это не должно тянуться слишком долго.

— Ты говоришь так, словно знаешь убийцу.

В мерцающем свете свечей голубые глаза Элен сверкнули.

— Конечно, знаю, дорогой! Но по некоторым причинам не открою рта и ни за что на свете не стану вмешиваться.

Внезапно я почувствовал озноб: словно порыв холодного декабрьского воздуха проник из разрушенного кабинета в гостиную и пронизал меня до костей.