Смерть на земле горшечника

Глава четвертая

Утро восьмого октября выдалось хмурое. Моросил мелкий дождик. Жители Форгейта, укрывшись мешковиной, спешили по своим делам. По главной дороге, мимо площадки, где устраивались лошадиные торги, медленно шел молодой мужчина в облачении монаха-бенедиктинца, низко надвинув на глаза капюшон рясы. Он ничем не отличался от других монахов, отправившихся в это ненастное утро на монастырские работы или спешивших с различными поручениями. Братьев-бенедиктинцев часто можно было видеть на дороге между аббатством и часовней Святого Жиля. Они обычно выходили из монастыря рано и возвращались к мессе и чтению Святого Евангелия. Походка у молодого бенедиктинца была размашистая, но видно было, что передвигается он с трудом. Рясу он приподнял до колен, а его обутые в сандалии мускулистые, правильной формы ноги были по самые икры забрызганы грязью. Было похоже, что путь, который он проделал, был гораздо длиннее, чем до часовни и обратно, и дороги, по которым он проходил, были не такими удобными, как форгейтская.

Путник был довольно высокого роста, с гибкой, еще по-юношески угловатой фигурой – такими угловатыми и пружинистыми бывают годовалые жеребята. Брат Кадфаэль с удивлением наблюдал, как вошедший в обитель молодой бенедиктинец странно передвигает ноги, как будто каждый шаг дается ему с большим трудом. Кадфаэль как раз направлялся в свой садик и на повороте оглянулся в тот момент, когда юноша подошел к привратницкой. Что-то заставило Кадфаэля остановиться. Он заметил, что юноша в монашеской рясе, заговорив с привратником, держится как незнакомец, наводящий о ком-то справки. Он явно был не из здешней братии. Внимательно вглядевшись, Кадфаэль подумал, что никогда не встречал его прежде. В своей черной, порыжелой от времени рясе с надвинутым на глаза капюшоном он ничем не отличался от остальных, но Кадфаэль не мог признать в нем никого из их большой монастырской семьи: ни певчего из церковного хора, ни послушника, ни служку. Очевидно, что этот юноша не принадлежал к обители Святых Петра и Павла. Конечно, из любого бенедиктинского монастыря в Шрусбери могли прислать посыльного с каким-нибудь поручением. Но было что-то в незнакомом монахе, что обращало на себя внимание. Он пришел пешком, а обычно гонцам дают лошадь или хотя бы мула. А расстояние, пройденное молодым бенедиктинцем, было немалым, судя по его внешнему виду: он еле передвигал заляпанные грязью ноги и не мог скрыть усталости.

Что-то более важное, чем просто грех любопытства, заставило Кадфаэля забыть, что он собирался поработать у себя в садике, и двинуться через двор к привратницкой. Это было как раз перед обедней. Из-за ненастной погоды все, кто отваживался по делу выйти наружу, торопились как можно быстрее вернуться в помещение, поэтому в эту минуту во дворе не было видно никого, кто бы мог проводить посетителя или отнести прошение. И поскольку любопытство все-таки захватило Кадфаэля, он приблизился к привратницкой и с готовностью спросил у юноши:

– Брат, могу я тебе помочь? Куда тебя проводить?

– Наш брат говорит, – ответил за незнакомца привратник, – что ему дано распоряжение самому доложить нашему настоятелю о том деле, по которому его прислали. А уж после этого идти отдыхать.

– Аббат Радульфус еще у себя, – сказал Кадфаэль, – я только что видел его. Может быть, мне доложить о тебе? Если твое дело серьезное, он, разумеется, примет тебя.

Юноша откинул назад намокший капюшон и провел рукой по темно-каштановым с золотистым отливом, курчавым волосам. Отсутствие тонзуры говорило о том, что молодой человек еще не принял постриг и был только послушником. Лицо его было овальным, с широко расставленными глазами и упрямым волевым подбородком, покрытым нежным золотистым пушком. Хотя юноша сильно притомился и ноги у него гудели от усталости, долгий путь, казалось, не причинил ему большого вреда – здоровый румянец покрывал его щеки, а взгляд светло-голубых глаз, устремленный на Кадфаэля, был живым и внимательным.

– Вот было бы замечательно, если б он сейчас принял меня! – воскликнул юноша. – Мне хочется поскорее смыть с себя дорожную грязь, но сперва надо выполнить поручение. Это очень важно для нашего ордена – и для меня самого, хотя и в меньшей степени, – добавил он, стряхивая воду с капюшона и наплечников.

– У нашего аббата может быть свое мнение, – сказал Кадфаэль, – но ты скоро это узнаешь. Пойдем со мною.

С этими словами Кадфаэль кивнул брату-привратнику и, приноравливаясь к шагу юного послушника, через широкий двор двинулся к покоям аббата. Привратник тут же скрылся в помещении, не желая мокнуть под дождем.

– Сколько же времени ты находился в пути? – спросил Кадфаэль, когда они пересекли двор.

– Неделю. – Голос у юноши был чистый, низкого тембра и очень подходил к его внешности. Кадфаэль рассудил, что ему не более двадцати лет, а возможно, и меньше.

– Тебя так далеко послали одного с серьезным поручением?

– Брат, всех нас посылают по разным делам. Прости меня, если я утаю от тебя то, что обязан сообщить прежде всего вашему настоятелю, и как можно быстрее. Только он может решить этот вопрос.

– Ты можешь на него полностью положиться, – заверил юношу Кадфаэль и больше ни о чем не стал его расспрашивать. Мудрый монах понял, что у посланца действительно важное дело – в его голосе прозвучало еле сдерживаемое отчаяние. Тем временем они подошли к покоям аббата. Кадфаэль беспрепятственно провел своего спутника в переднее помещение и постучал в полуоткрытую дверь приемной. Получив разрешение, Кадфаэль вошел. Перед аббатом Радульфусом на столе лежал полуразвернутый пергаментный свиток, длинный указательный палец аббата остановился на строке, которую он читал в этот момент. Он вопросительно взглянул на вошедшего.

– Отец мой, – обратился к нему Кадфаэль, – здесь, за дверью, послушник из дальнего монастыря нашего ордена. Он явился к вам с поручением от своего настоятеля и с каким-то важным известием. Вы позволите ему войти?

Аббат Радульфус, нахмурившись, внимательно посмотрел на Кадфаэля, с трудом оторвался от занимавших его перед этим мыслей и, сосредоточившись, спросил:

– Из какого монастыря его прислали?

– Я не поинтересовался, – ответил Кадфаэль, – а сам он ни о чем не рассказывал. Ему поручено обо всем доложить лично вам. В дороге он находился неделю и весь путь, кажется, проделал пешком.

– Хорошо, проводи его ко мне, – сказал аббат, отодвигая от себя пергамент.

Юноша, войдя в приемную, низко поклонился настоятелю и с видимым облегчением глубоко вздохнул. Из его уст вдруг стремительно хлынули слова, теснясь и обгоняя друг друга.

– Отец мой! Я к вам с дурными вестями из аббатства Рэмзи! Люди из Эссекса и Кембриджа превратились в сущих дьяволов. Джеффри де Мандевиль захватил наше аббатство и вознамерился сделать из него неприступную крепость. Тех из нас, кто еще оставался в живых, он выгнал, как нищих, на дорогу. Аббатство Рэмзи стало логовом воров и убийц.

Юноша изложил все это, не дожидаясь позволения или каких-либо вопросов со стороны аббата, буквально захлебываясь словами, которые лились из него, как кровь из открытой раны. Кадфаэль, замешкавшись на пороге, наконец стал медленно прикрывать за собой дверь, чтобы оставить их одних, и вдруг услышал перекрывающий быструю речь юноши громкий голос аббата:

– Останься здесь, брат Кадфаэль. Мне скоро понадобится посыльный.

Строго посмотрев на молодого послушника, настоятель сказал внушительно:

– Отдышись, сын мой! Присядь, обдумай свои слова, я хочу услышать вразумительный подробный рассказ. Несколько лишних минут в сравнении с твоим семидневным путем значат очень мало! Итак, во-первых, мы здесь ни о чем подобном не слышали. Ты добирался до нас пешком целую неделю, и я поражен, что эта новость не дошла до нашего шерифа гораздо раньше. Ты что же, единственный, кто выбрался живым из этой переделки?

Рука Кадфаэля легла на плечо юноши, и он, весь дрожа, покорно сел на скамью у стены.

– Отец мой, – сказал он после короткого молчания, – у меня, как и у любого другого посланца, были бы большие затруднения, вздумай я отправиться в Шрусбери верхом. Думаю, мне не удалось бы убедить людей де Мандевиля, что я не послан с вестями к королевскому шерифу, и тогда вряд ли я сохранил бы себе жизнь. Люди де Мандевиля грабят жителей трех графств, отбирают домашний скот, луки и мечи. Они, словно волки, набрасываются на любого человека в седле. Может, я и добрался сюда первым, потому что с меня нечего было взять и им незачем было убивать меня. Вероятно, Хью Берингар еще ничего не знает об этой беде.