СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ

Герои приключенческой повести «Смерть нас обойдет» — Константин Лисовский и Сергей Груздев в самом конце войны при выполнении боевого задания были сбиты зенитным огнем над Варшавой и вынуждены посадить горящий самолет на одной из площадей разрушенного города. Отсюда и начались их приключения. Уничтожив засевших в засаде эсэсовцев братьев Зоммер, они переодеваются в их обмундирование и попадают плен к националистам, из которого их освобождают немцы. После лечения в госпитале они выезжают в Берлин.

Случайная встреча с русским эмигрантом приводит героев повести в немецкое антифашистское подполье, с которым они и согласуют свои действия. Провал подпольщиков заставляет Лисовского и Груздева пойти на отчаянную акцию — захват военного самолета, чтобы на нем перелететь к англо-американским союзникам во Францию. Во время воздушного боя с фашистскими истребителями самолет загорается и тяжело раненные летчики оказываются в американском лагере для нацистских преступников. Из лагеря их выручает американский профессиональный разведчик Гарри Сторн, имеющий на них дальние виды.

Этап первый

Новое знакомство □ Последний срок □ «Мы летим, ковыляя во мгле...» □ Военное счастье переменчиво □ Ночная потасовка □ Женевьева

Перед комендатурой стоял блестящий обтекаемый лимузин. Американец уселся за руль, завел мотор и, небрежно помахав вышедшему коменданту, направил машину к воротам. Поднялся полосатый шлагбаум, и Сергей через заднее стекло в последний раз взглянул на мрачные кирпичные здания лагеря военнопленных, черные фигуры немцев, тенями застывшие на желтых от песка дорожках, угрюмые караульные вышки.

— Как вас угораздило к нам в плен попасть? — поинтересовался майор.

— Длинная история, — вздохнул Костя, — позднее расскажу.

— Прошу помнить, — посуровел американец, согнав с лица улыбку, — для идейных противников нацизма вы слишком молоды, да и ваш послужной список говорит об обратном. «Гитлер капут!» кричать ни к чему, да мне и не нужно ваше самовыворачивание. Вы еще скажите, что специально сдались?! Я не романтик, а деловой человек, а потому поведем честную игру. Вы мне нужны как нацисты и больше не говоритео своем антифашизме. Вы меня поняли, Герберт Зоммер?

Лисовский заметно сник. Сергей понял суть разговора и сочувственно притронулся к руке друга. — Да, понял, господин майор. — О'кей! Ясность в отношениях — залог успеха!

Машина удивила Сергея своими размерами, богатой отделкой. Не то что у немцев, которые без нужды не поставят ни одной лишней детали. Просторная, со множеством непонятных хромированных украшений, мягкий ход, лишь на выбоинах слегка покачивает, мотор почти бесшумен, каждый его такт четок и легко определяется. И тормоза намертво схватывают колеса. Куда их везет американец? На шоссе почти не глядит, зато с парней глаз не спускает через зеркальце, будто в душу намерен заглянуть. А лимузин ведет классно, да и скорость взял сумасшедшую, только ветер свистит.

— Комендант предлагал на вас наручники надеть, — проговорил майор. — Я отказался. Вы достаточно разумны и не захотите осложнять свое положение. Вы мне нравитесь, хотя мои данные рисуют вас ярыми нацистскими фанатиками. Кто пьет виски, как Гюнтер, не способен на коварство. Подлец всегда трезв, он боится выдать себя во хмелю. Скорее уж вы, Герберт, способны вызвать опасения, но ваши чувства, как в зеркале, отражаются на лице. Не пойму, почему, комендант считает вас за отъявленных негодяев?

Дорвался Сергей до курева, аж дышать нечем. Устроился с комфортом, пепельницу выдвинул, к тихой музыке из приемника прислушивается и доволен. Майор зыркает в его сторону насмешливым взглядом, видать, потешается в душе над проявлениями независимости.

Болит грудная клетка, не дает свободно вздохнуть. И все же Костя чувствует себя лучше, чем в первые дни, когда в сознание пришел. Любыми путями нужно выздороветь, не быть Сергею обузой.

Груздев равнодушно следит, как деревня сменяется небольшим городом, а тот снова переходит в село. Еще в Руре привык к непрерывной череде городов, предместий, рабочих поселков. И живут же люди! Ни простора, ни воздуха, ни неба, ни леса...

Сергею обрыдла иноземщина. Эвон сколько верст отмахали от Варшавы, а выходит, зря мук натерпелись. Куда-то везет американец, а по-человечески ничего не объяснит. Улыбается как кукла, а в глазах колючки. Мягко стелет, как бы жестко спать не пришлось. Забрались на край земли, теперь до своих на самолете не доберешься. Ничего, Костя бы быстрей поправился, они тогда у американцев и лишней минуты не задержатся. Сумеют удрать, те лениво службу несут...

Майор вытащил четырехгранную бутылку, отвинтил колпачок, глотнул и протянул Сергею:

— Пей, Гюнтер, на жизнь веселей после выпивки смотрится. У нас существует пословица: если лифт, поднимающий к успеху, не действует, надо идти по ступенькам. А я предлагаю вам со ступенек пересесть в лифт... Герберт, не будьте пессимистом. В Америке все пути отрезаны человеку, не умеющему использовать благоприятную ситуацию.

— Мы пока в Европе, а не в Америке, — отрезал Лисовский.

— Вы непочтительны, Герберт, — сухо заметил майор, — хотя и воспитаны в Старом Свете. Но я вам отвечу... После нынешней войны Европа превратится в западную провинцию Штатов.

— Если вам позволят русские, — в Костю вселился дух противоречия, и Сергей с затаенной тревогой следил за словесным поединком. — Их-то вы не сможете сбросить со счета!

— Вы молоды, но умны и язвительны, — отозвался американец, — что среди нынешних немцев большая редкость. Русских мы со счета не сбрасываем...

— Следовательно?

— Следовательно, вы и сами обо всем догадываетесь, — жестко проговорил майор. — Как виски, Гюнтер?

Сергей одобрительно кивнул, удержав руку, которая едва не вынырнула из кармана с оттопыренным большим пальцем.

— Зачем мы вам понадобились? — в упор спросил Костя.

— Не спешите, Герберт, всему свое время. Вам необходимо отдохнуть, подлечиться, чтобы вести разговор. Между прочим, я восхищен вашим умением вести воздушный бой и тем, как вы ловко отбились от трех «мессершмиттов».

— Откуда вы знаете?

Американец улыбнулся:

— Наши посты наблюдения сообщили. А вот причину боя не могу разгадать.

— Несогласованность действий, — отозвался Лисовский. — Истребители по ошибке напали на нас.

— Не смешите меня, Герберт! Потому я и предлагаю вести серьезный разговор позднее, когда вы все обдумаете и перестанете шутить...

Шоссе взлетает с холма на холм, мелькают черепичные крыши, фермы с плодовыми деревьями, разросшиеся живые изгороди отделяют дома от полей, а пашни разграничены стройными пирамидальными тополями. То и дело широкую равнину пересекают глубокие овраги. Во дворах, мимо которых проскакивает машина, видны тучные серые волы, пегие коровы, рыжие широколобые бычки.

Сергея потянуло к нехитрой крестьянской жизни, захотелось постоять у обочины, проводить равнодушным взглядом сверкающий хромом роскошный лимузин, хлестнуть лошадь вожжами по крутым бокам и не спеша отправиться по своим делам. Он глубоко вздохнул.

Майор рассмеялся и слегка повернул к ним голову:

— Можно подумать, что злой американский людоед везет примерных немецких мальчиков на заклание. Попади я вам в руки, вы бы со мной вряд ли столь вежливо обращались?

— Если бы задались той же целью, что и вы, на обращение жаловаться бы не пришлось, — возразил ему Лисовский и закашлялся.

— Вы серьезно покалечены?

— Не знаю, господин майор, — пожал Костя плечами. — В лагере не до врачей было.

— Сегодня вас посмотрит специалист. Вы мне нужны, и будет жаль, если надолго выйдете из строя... Кстати, не называйте меня майором. Я - Гарри Сторн. Друзья зовут просто — Гарри. Думаю, и мы станем друзьями...

Встретилась колонна танков с белыми звездами в голубом поле на башнях и бронетранспортеры. Впереди бойко неслись два броневых автомобиля. Майор прижал лимузин к самой обочине и остановился, опасаясь угодить под гусеницы «шерманов» и «валентайнов».

Брюссель встретил густым, вязким туманом, затопившим улицы и площади. Майор включил фары, но скорость почти не снизил. Зато не спускал пальца с клаксона, и трубные звуки сирены распугивали прохожих и небольшие автомобили. На перекрестке едва не наскочил на старый, музейного вида, трамвай, внезапно выползший из осязаемо холодной темно-серой мглы.

Выскочили из города, и туман заметно поредел. Потянулись рощицы, сады, высокие заборы со скрытыми за ними острокрышими зданиями. «Форд» свернул в узкий проулок, пробежал метров сто и резко затормозил у массивных глухих ворот, обрамленных сверху ежевидными кружевами из тонких металлических прутьев. Майор нетерпеливо посигналил, над столбом вспыхнула сильная лампа, машину, видать, рассмотрели, и ворота разошлись на две половинки. В глубине двора, среди деревьев, показалась двухэтажная вилла из красного кирпича, с узкими стрельчатыми окнами.

— Вот мы и дома! — сообщил американец и бесцеремонно потянулся. -Чертовски устал! - И, опровергая свои слова, легко выбрался из машины и открыл заднюю дверцу. — Прошу, господа офицеры! Сергей вовремя вспомнил о своем недомогании и еле-еле выкарабкался из машины на брусчатку. Помог Косте, которому и без притворства было трудно выбраться из «форда». Лицо у него позеленело, на подбородке и шее запестрели коричневые пятна. Майор заметно встревожился и, успокаивая, проговорил: - Крепитесь, Герберт. Примете ванну, переоденетесь, над вами поколдует парикмахер, и сразу полный покой. Я сейчас узнаю, когда придет док... Облицованная дымчатыми изразцовыми плитками огромная ванна, похожая на плавательный бассейн, дробящийся и переливающийся свет на розоватых стенах и никелированных кранах, зеленоватая ласковая вода с незнакомым, но приятным запахом, белоснежные шапки мыльной пены показались парням неправдоподобным сказочным сном.

Сергей сперва помыл Костю, сокрушаясь, что нет под рукой дерюжной вехотки, которой отшоркал бы друга до голубых жилочек. Мягкая, влипающая в ладонь губка гладила кожу, когда ее крепко-накрепко надо драить.

И себя Груздев не щадил. Тер тело не столько губкой, сколько драл его отросшими ногтями. Мылся и вздыхал, тоскуя по родной сибирской баньке.

Костя утомился и отказался от бритья. Натянул шелковую пижаму и забрался в пышно взбитую постель. А Сергей с удовольствием подставил лицо парикмахеру и, как кот, жмурился от ласковых прикосновений мягкой кисточки. Он остановил сержанта, когда тот подступил к нему с бритвой, и всмотрелся в зеркало. Стер с верхней губы мыльную пену и пальцем очертил границу усиков. Майор, наблюдавший за ним из кресла, спросил:

- Вы что, усики решили отпустить?

Сергей утвердительно кивнул головой, и американец передал его желание парикмахеру. С видимым трудом парень откинулся на спинку и почувствовал, как легко скользит по щекам и подбородку бритва, как умело массируют лицо руки мастера, как остро и приятно загорелась кожа от крепкого одеколона. Открыл глаза и не узнал себя в ладно скроенном широкоплечем мужчине, с веселым удивлением смотревшим на него из зеркала. Только шрамы портят лицо. От них кривится левый угол рта, белой незагоревшей полосой выделяется лоб.

Майор молча следил за ним, потом, когда ушел парикмахер, задумчиво проговорил:

- Вы кого-то мне напоминаете, Гюнтер. А кого, не пойму. Какой-то детали не хватает до полного сходства! Пойдемте.

В длинном, врезанном в стену шкафу на плечиках висел десяток мужских костюмов. Американец выбрал черный, с еле заметной коричневой ниткой, и снял его. Дал Сергею накрахмаленную белоснежную рубашку, темный галстук с искоркой, заставил переодеться.

— Железный крест прикрепите к лацкану пиджака, — и подал немецкий орден. Груздев изумленно уставился на майора. Тот усмехнулся: — Все, что обнаружено в ваших карманах, сохранено. Остается найти портфель...

Около часа Сергей с майором петляли по запутанным улицам бельгийской столицы. Косте врач запретил подниматься с постели, и у парня разочарованно потускнело лицо, когда американец пригласил Груздева прогуляться по городу. Сергей пожалел друга и отказался от поездки, но Сторн и Лисовский на ней настояли. Гарри в штатском костюме как бы уменьшился в росте, выглядел добродушней и доступней. Он не умолкал ни на минуту, рассказывал о Брюсселе с такими подробностями, словно здесь родился и вырос. Языковые тонкости до Груздева не доходили, но общий смысл пояснений он понимал. Сперва удивлялся, почему Сторн, назвав площадь или бульвар, впивается в него изучающим взглядом, но вскоре догадался, что тот ждет, как он отзовется на его слова. Про себя ухмыльнулся, но на лице сохранил невозмутимую замкнутость.

— Я тебя не пойму, Гюнтер, — признался майор. — То ли ты симулируешь немоту, то ли и впрямь ею страдаешь. Док утверждает, что она прямое следствие ранений и контузии. Вначале я Герберта считал твердым орешком, но он оказался человеком порыва. Ты же целенаправленнее и безжалостней. С тобой опасно играть в карты. Никогда не угадаешь, блефуешь ты или на самом деле имеешь хорошие взятки...

Экая громада «форд», а легок в управлении. Сергей никак не привыкнет к комфортабельному кузову, роскошной отделке, мощному мотору. Сторн шутя обгоняет верткие «виллисы», немецкие «мерседесы», французские «ситроены».

— Сейчас выедем на Гранд-Плас, самую известную площадь в Европе, - сообщил майор, умело лавируя в узенькой, неразъезжей улочке. — Европа живет прошлым, настоящее и будущее за Америкой...

Сергею нудно слушать его длинные, назидательные проповеди, не имея возможности вставить свое слово. Третий день приходится молчать, в вилле не поговоришь, кто знает, какой техникой американцы комнаты нашпиговали?

— Вот и знаменитая Большая площадь, — припарковал Сторн машину к тротуару. — Выйдем, разомнемся, да и Гранд-Плас посмотрим. Тебе тут не приходилось бывать? — словно ненароком спросил.

Сергей, отрицая, мотнул головой. Вылезли из «форда» и попали под редкий дождь. Декабрь, а на земле — ни снежинки. Мокрый асфальт черным блестящим зеркалом отражает низкие грязно-серые тучи.

— Мерзкий климат! — с отвращением заметил американец. — Сам я с Дальнего Запада, не привык к сырой погоде. В нашем краю от жары мозги плавятся, а от морозов земля трескается.

Парень обвел взглядом площадь и ненадолго залюбовался ее одухотворенной красотой. Сергею понравились своим изяществом нарядные фасады древних зданий с позолоченными статуями святых, остроконечные башни, устремленные в хмурое небо, узорчатые карнизы, колонны, балконы и ниши, двери с замысловатой резьбой, удивили многочисленные подъезды с каменными ступенями лестниц. И внезапно кольнула мысль, что может совсем недавно, даже сегодня, площадью проходила Женевьева.

— Пройдем, Гюнтер, к «Дому короля», — взял американец Сергея под руку и перешел с ним через площадь к элегантному, словно сотканному из тончайших каменных кружев, зданию. — Он древнее ратуши, держится на десяти колоннах...

Бронзовые украшения фасада, легкие изящные колонны, поддерживающие здание, и полные света галереи, протянувшиеся вдоль дворца, тончайшая кружевная лепка из камня, ажурные, будто выточенные из слоновой кости, башенки, впечатляли своей воздушностью и парадной театральностью. Сергей скользнул по ним равнодушным взглядом, вполуха слушая майора. Дворец графов Брабанта... Дом корабельщиков... Дом стрелков из лука... Памятники-бюсты Виктора Гюго и Жан-Жака Руссо...

— Ты циник, Гюнтер, если тебя не тронула эта красота, — недовольно выговаривал парню майор, когда они садились в машину. — Прикоснешься к древним камням и чувствуешь себя сопричастным к истории. Здесь она начиналась с победы простолюдинов над французскими рыцарями... Ты меня слушаешь, Гюнтер?

Груздев неопределенно кивнул. Он устал от готики, городской суетни, мокреди и своего спутника. Будь его воля, вернулся бы на виллу.

Неподалеку от перекрестия Рю де л'Етюв и Рю дю Шен майор остановил «форд» и потянул Сергея за собой к толпе гогочущих американских солдат. Парень поморщился от громогласного хохота, протолкался к метровой статуе, глянул, обомлел от неожиданности и невольно заулыбался во весь рот. Перед ним в нише стоял голенький малыш и, выпятив толстый животик, пускал на зрителей тонкую струйку.

Сергей от души смеялся и у него даже от сердца отлегло: не таким чужим и город стал казаться. Надо же! Среди чопорных домов, закутанных в непонятные одежки, неподалеку от статуэток девы Марии и разных святых, вдруг появился пацаненок, похожий на младшего братишку, и бесстрашно писает. Плевать хотел он на хмурые лица, что ему Европа, когда у него неотложное дело!

Гарри стоял рядом и радовался, что пронял угрюмого Гюнтера, нашел слабинку в его душе. И он сентиментален, но прячет свою чувствительность под толстой броней скепсиса. Сторн уж отчаялся чем-то ее пробить, но, оказывается, и к этому немцу можно подобрать ключик.

— Манекен Пис был дважды похищен, французами и англичанами,— ловя отсвет задумчивой Сергеевой улыбки, сообщил американец, когда отъехал от фонтанчика. — Французский король Людовик пожаловал ему орден, Наполеон опоясал трехцветным шарфом. Манекеном любовался русский царь Петр... — он взглянул на часы и заявил: — Пришло время обеда.

Из тесной улочки выбрались на широкий бульвар и Сергей удивился его пустынности. На мостовой ни одной машины, зато у обочины, на тротуарах теснились людские толпы. Не успели и квартала проехать, как сзади требовательно взвыла сирена. На огромной скорости лимузин обогнал открытый «джип». На ходу с машины выпрыгнули рослые парни в форме цвета хаки, белых стальных шлемах и голубых нарукавных повязках с крупными четкими буквами «МР». Передний, сержант, рванул дверцу «форда», чуть не за шиворот стащил майора с сидения, поставил перед собой и ткнул под ребра концом толстой дубинки. Выволокли из машины и Сергея. Сторн разорался на полицейских, несколько раз повторил слово «си-ай-си», отвернул лацкан пиджака, показал жетон и достал из кармана удостоверение. Сержант его прочитал, небрежно козырнул и направился с подчиненными к «джипу».

Майор смущенно отвел глаза от вопрошающего взгляда Сергея, поправил куртку, отряхнул и нахлобучил на голову сбитую на землю шляпу, зло проговорил:

— Садись, надо убраться с проклятой магистрали. Должны проехать важные боссы.

Съехали в узенькую улицу, а позади завыли сирены. Сергей оглянулся и увидел, как по бульвару стремительной стаей пронеслась кавалькада блестящих длинных лимузинов, окруженная полицейскими «виллисами», «джипами» и мотоциклистами.

— В Маастрихте встречались Эйзенхауэр, Теддер, Монтгомери и Брэдли, - пояснил успокоившийся американец и не преминул кольнуть своего спутника. — Теперь джерри конец! Союзники нанесут последний удар, и рейх падет, как спелая груша с ветки...

Обедали в ресторане, огромный зал которого заполняли американцы, англичане и канадцы, штатских почти не было. Сторна не хотели пускать, он опять разозлился, вызвал метрдотеля и показал документы. Тот рассыпался в извинениях и провел посетителей к столику у самой эстрады. Майор бесился от перенесенных при немце унижений, а Сергей, посмеиваясь в душе над уязвленным самолюбием Гарри, сохранял на лице каменную невозмутимость. Сторн мельком глянул на меню, заказал блюда подошедшему официанту.

— Американцев разбаловали демократией, — разразился он длинной тирадой, — Гитлер тем и хорош, что четко определил место каждого немца в своей иерархии. Не будь дурацких концлагерей, свинских убийств, знай он свое место в мире, с ним можно было бы легко найти общий язык. Мы и хотим спасти лучшее, что зародилось в вашем рейхе, чтобы подправить демократию в Штатах. Третий день бьюсь, а вы не хотите меня понять...

Перед едой выпили по стакану апельсинового сока. Сергей кое-как его одолел, с тоской подумав, что и суп опять подадут сладкий...

— Пора, — поднялся Сторн. — Мне еще предстоит длинный путь. Костю они застали в гостиной. Сидел у роскошного полированного радиоприемника и сосредоточенно слушал органную музыку. Уютом и миром дышала комната. Не думалось, что за окном хлещет жесткий ветер, барабаня по стеклам дождем со снегом.

— Я рад, что вы поднялись, Герберт, — проговорил американец, — но медицину необходимо уважать!

— Док разрешил мне сидеть и даже совершать ежедневные небольшие моционы на свежем воздухе.

— О'кей, — развалился Сторн в глубоком кресле. — У меня к вам небольшой разговор. На три дня я уезжаю в Париж. Мне будет приятно по возвращении узнать, что вы готовы к серьезной беседе... Сядь, Гюнтер, не мелькай перед глазами, лучше закури.

Гарри затянулся со смаком, кольцами пустил дым к потолку и веско заметил:

— Должен вас предупредить, филантропией мы не занимаемся. Накладно и бесполезно! Впрочем, и немцы рационалисты по своей природе... Не из-за любви к обиженным и обездоленным вытащил я вас из лагерной дыры, — он пытливо вгляделся в настороженные, замкнутые лица парней. — Но перед нашей беседой я хотел бы получить ответ на некоторые неясные для меня вопросы...

Сторн разлил виски, по привычке плеснул себе на донышко лафитника, замер в нерешительности и долил до половины. Улыбнулся белозубо и проговорил:

— Гюнтер приучит меня пить спиртное без содовой. Недаром французы говорят, что вода портит вино так же, как повозка дорогу, а женщина мужскую душу, — отхлебнул виски и согнал с лица улыбку. — Прежде чем задать вопросы, раскрою свои карты. Не люблю блефовать. В гитлерюгенде о вас сложилось мнение как о решительных и жестких парнях. Вас считали неплохими офицерами связи при штабе. Известно мне и о вашем участии в подавлении Варшавского восстания, пребывании в польском плену, бегстве, гибели вместе со штандартенфюрером Паулем Бломертом и его штабом при возвращении в Берлин. Посчастливилось мне и прочесть некролог о безвременно погибших братьях Зоммерах... Все это страшно интересно и любопытно, но дальше ваши следы обрываются. Можно предположить, что вы и впрямь погибли. Но тот эсэсовец, которого в лагере придушили ваши приспешники, сразу вас опознал. Сошлись и номера ваших орденов. Следовательно, вы уцелели в Берлине — Герберт и Гюнтер Зоммеры...

Он отпил из лафитника, искоса взглянул на безмолвных, замкнутых собеседников. Костя держал стакан в руке и невозмутимо вслушивался в речь американца, а Сергей, нога на ногу, откинулся в кресле и зажмурился. Непонятно, то ли он дремлет после утомительной прогулки, то ли бодрствует.

— Мне неясна причина столь глубокой конспирации и непонятно, кто и почему был заинтересован в исчезновении Зоммеров и появлении голландцев Целенов? Вызывает недоумение и воздушный бой, в котором вы показали себя настоящими боевыми асами. Откуда у вас летное мастерство?

Непроизвольно в Костиных глазах мелькнула насмешливая гордость, и он взглянул на застывшего в кресле Сергея. Его взгляд перехватил Сторн и подтвердил:

— Да, да, по отношению к вам я лоялен. Я и сам сначала не верил, но документы убедили. Вами заинтересовались мои боссы, они готовы на расходы, лишь бы найти общий язык. Как видите, — майор допил виски и поставил лафитник на стол, — я веду честную игру и надеюсь на взаимность... Нас интересует, с каким боссом вы связаны в Берлине и цель вашего последнего задания? К кому вы направлялись? И, наконец, кто третий, вернее, третья была в двухместном «хейнкеле»? Женщина очень пеклась о портфеле, никому из жителей не дала до него дотронуться. Полиция прозевала, и она бесследно исчезла...

Он впился взглядом в молчаливых слушателей, но у них не дрогнул ни один мускул. За два месяца, проведенных во вражеском стане, даже Костя научился сохранять внешнее хладнокровие и невозмутимость. Американец рассмеялся и легко поднялся:

— Вас не прошибешь сразу, братья Зоммеры! Вы будто из легированной стали отлиты. Жаль будет с вами расстаться, если мы не поймем друг друга. Как вы сами догадываетесь, после наших откровенных разговоров даже обратный путь в лагерь вам заказан...

Замерли его шаги за дверью, а парни не стронулись со своих мест. Потом переглянулись, Сергей поднялся, подошел к камину и кочергой разбил запекшийся уголь. Постоял, шагнул к Косте, что-то хотел сказать, но осекся под осуждающим взглядом друга. Лисовский осторожно потянулся и проговорил:

— Пойдем прогуляемся, мне надоело взаперти сидеть.

В непромокаемых пальто, шляпах спустились к выходу. В холле встретили грузного, налитого силой американца средних лет с портящим лицо перешибленным носом, уродливыми, как у борцов, ушами. Его голоса они ни разу не слышали, но тяжёлый, немигающий взгляд постоянно встречал и провожал Сергея. Шли и чувствовали спиной цепкие ненавидящие глаза. Захлопнулась за ними дверь, и на сердце полегчало.

— Сволочь! — не выдержал Груздев, когда удалились от виллы. — Как поглядит, лопатки сводит.

Почерневшие от дождя деревья в саду тоскливо сиротеют на пронизывающем ветру, жалобно постукивают ветвями-ребрами. Сергей поднял воротник, поглубже надвинул шляпу, бережно обнял друга и повел неестественно желтой, словно промытой дорожкой. Кругом тянулся сплошной забор. Метра в три высотой, с вцементированными наверху острыми металлическими шипами. С внутренней стороны подступы к нему защищены недавно натянутой колючей проволокой, не успевшей проржаветь. Груздев вынужденно признал:

— Здесь нам не пройти. Пока переберешься, поймают. Да и сигнализация установлена.

— Мне только по заборам и лазить, — невесело улыбнулся Лисовский. — Чего хорошего в Брюсселе видел?

— Гарри город показал, в ресторане обедом накормил. Выпендривался всю дорогу, цену себе набивал. Как ты себя чувствуешь?

— От груди отлегло,— и Костя вдруг просиял. — Пляши, Сережка... Адрес Женевьевиной тети вспомнил. И совсем случайно. Рассматривал план Брюсселя и наткнулся на ее улицу...

— Здорово! — обрадовался Груздев и вздохнул. — Теперь нам осталось начать да кончить. Эх, как мне хочется спеть Гарри на прощание: гуд бай и друга не забудь!..

Медленно и тоскливо тянется время в бездействии и томительном ожидании. Невелики три дня, семьдесят два часа насчитывают, но при удаче парни могли исчезнуть из поля зрения американской разведки и замести за собой следы. Однако ничего путного не приходило в голову. Сергей метался по гостиной, пытаясь разыскать лазейку в хитроумно расставленной охране виллы. Пятнадцать шагов туда, пятнадцать обратно, и так до бесконечности.

— Посиди спокойно, — посоветовал Костя, — думаешь, чем больше бегаешь, тем лучше соображаешь? Понимаю тебя, но ничем не могу помочь. У меня мысли будто в решето провалились, одна труха осталась.

Вечерело, за окнами густели сумерки, а в гостиной и подавно темень. Костя прилип к приемнику, и на его лице радугой переливаются цветные пятна освещенной шкалы настройки. Слушать Москву он не решался, подозревая, что в комнате установлено подслушивающее устройство.

Второй день к концу подходит, близится решающий разговор со Сторном, а парни словно в густом тумане блуждают. Перебрали всякие варианты избавления от американца, но ни на одном не остановились. Сергей предложил скрутить Гарри, но сам же отказался от этой мысли. Майор здоровяк, он как щенков разбросает ослабевших противников. А уж охранника в холле им без оружия и подавно не одолеть. У него не мышцы, а стальные канаты, да и пистолет где-то под рукой. И у ворот в караулке солдат постоянно дежурит, каждый час проходит вдоль забора, сигнализацию проверяет. Часовые сменяются, а Перебейнос, как окрестил борца Сергей, живет в вилле. А с девяти часов утра и до семи вечера приборкой занимается молоденькая шустрая горничная.

Груздев, когда бездействовал, не знал покоя. Обвел гостиную глазами и подошел к стене, на которой в парадном строю висели портреты. Переходя от одного к другому, в скуке рассматривая холеные, с брезгливыми минами на тонких губах, лица незнакомцев и незнакомок. Прикоснулся к тяжелой позолоченной раме, заинтересовался деревом, из которого она сбита. Пододвинул мягкий стул, встал на осевшее под ним сидение, заглянул за портрет напыщенного бритоголового вельможи в длинном парике и изумленно застыл. Щелкнул пальцами, привлекая внимание Кости, поманил друга к себе. Тот подошел, с трудом влез на соседний стул и увидел, что из обивки стены торчат тоненькие жилки проводов, заканчивающиеся плетеной металлической колбочкой. Сергей ухмыльнулся и поднес к ней фигу, потом слез со стула сам и помог спуститься земляку. У приемника, грохочущего музыкой, прошептал на ухо Лисовскому:

— Подлавливают, за дураков принимают.

Костя предостерегающе поднес палец к губам. Его опасения подтвердились, за ними установлена строгая слежка. Груздев снова зашагал по ковру, стараясь утишить охватившее его возбуждение. Он припомнил, как однажды Гарри сообщил, что хозяин виллы с семьей бежал в Швецию, страшась сурового возмездия за сотрудничество с немцами. Майор недоумевал: «И чего он боялся? Крупный бизнесмен, миллионер, а как мальчишка перепугался!» А ведь бывший владелец, несомненно, заранее обдумывал возможные пути отступления, мог и подземный ход прорыть, или надежный тайник оборудовать...

Замер, будто его кто остановил. Женевьева... В последнем их убежище в Эссене она потайной бар обнаружила, мимо которого они с Костей десятки раз проходили. Возможно, и здесь, в своем доме, хозяин оборудовал схоронку, куда не вино, а что-то посерьезнее спрятал?

Лисовский удивленно наблюдал, как Сергей квадрат за квадратом обследует стену. Шарит руками, кончиками пальцев будто пробует на прочность швы тисненых обоев. Усмехнулся, подумав, что тот, как и всегда, деятелен.

Пядь за пядью Сергей настойчиво простукивает стену, почти уверенный, что вот-вот она отзовется гулкой пустотой. Вставал на стул, доставал рукой чуть не до потолка, постепенно опускаясь к паркетному полу, затем начинал снизу и полз по стене к лепным украшениям. Добрался до двери и устало опустился в кресло. Фокус не удался. Разочарованно закурил и попытался, как Гарри, пустить дым колечками, нанизывая их одно на другое. Получались лохматые клубки. В каждом деле, оказывается, нужна сноровка. Даже в самом пустяшном...

Девятый час. Спать еще рано, а заняться нечем. Английские и американские газеты, что валялись по столам, Лисовский перелистал, прочитал на немецком роман Ремарка «На Западном фронте без перемен» и томился бездельем. Можно послушать Берлин, но там только и разговоров, что о тотальной мобилизации да бесконечные истерические призывы бороться до победного конца. На английских и французских радиоволнах звучат богослужения и джазовая музыка.

Склонился к приемнику и нашарил станцию, передающую «Болеро» Равеля. Уселся удобней и обратился, наслаждаясь, в слух.

— Сделай потише, — наклонился к Костиному уху Сергей, — а то шагов не слышно. Еще прихватит врасплох Перебейнос!

Он отошел и остановился посреди гостиной, не спеша обвел ее глазами. Мимо портретов взгляд не пронесешь, обязательно на них остановишься. А рядом с дверью в спальню простенок украшен симметрично расположенными блестящими шляпками обойных гвоздей. В центре замысловатых фигур, по диагонали, в стену наглухо вделаны три картинки, каждая величиной в шахматную доску. На двух изображены люди среди деревьев и у подножья горы. Выписаны они с большим тщанием, сделаны мастерской рукой. А третья словно ребенком нарисована. Коричневая вода, а на гребне волны — фиолетовая пена, вдали виднеется не то оранжевая пальма, не то порванный парус. Сергей переводил взгляд с картинки на картинку, пытаясь понять, чем привлекла хозяина виллы аляповатая неумелая мазня.

Костю заинтересовали непонятные перемещения и манипуляции друга, а сама картинка не привлекла внимания. Импрессионистов он судил по плохоньким репродукциям и удивлялся ажиотажу, который вокруг них развернулся. Он увидел, как Сергей наклонился к картине, кончиками пальцев провел по еле выступающей над тиснеными обоями рамочке, потом передвинул руку к декоративным шляпкам гвоздей. Лисовский не сдержал любопытства, подошел к земляку и с возрастающим изумлением следил за его действиями. Тот, с головой уйдя в свое занятие, добрался до четвертой позолоченной кнопки. Надавил, она не сдвинулась с места, попытался зацепить ногтями за края, ничего не получилось. Парень шумно передохнул, но не отступил. Опять надавил большим пальцем на ребристую поверхность и повел шляпку вправо, по часовой стрелке. Она поддалась и повернулась до отказа.

— Послушай! — одними губами попросил Сергей, но Лисовский услышал и бесшумно подкрался к двери. Постоял, припав ухом к филенке, вернулся и кивнул: все в порядке.

Сергей сунул недокуренную сигарету в пепельницу, короткими, не успевшими отрасти ногтями кое-как зацепил фальшивую шляпку и вытянул ее сантиметра на два. Сама собой отошла и приоткрылась потайная дверца с картинкой. Парни озадаченно переглянулись, страшась заглянуть в квадратное отверстие. Словно сговорившись, разом наклонились. С края глубокого темного тайника в кобурах лежали пистолеты, магазины с патронами, металлические надульники с резьбой, а подальше — плотно сложенные пачки бумаг, перетянутые резинками.

Пачек Груздев сперва не заметил. Он обрадованно схватил ближайшую кобуру, расстегнул клапан и вытащил револьвер. «Парабеллум, — расплылся он в довольной улыбке. — Вычищен, смазан, будто с завода». Проверил все три пистолета. Исправны, магазины полностью снаряжены патронами. Один себе взял, другой отдал обрадованному Косте, а третий вместе с пустыми кобурами положил обратно в тайник. Закрыл дверцу, поставил в исходное положение шляпку фальшивого обойного гвоздя.

Вернулись к гремевшему фокстротом радиоприемнику, сели, сгорая от желания поговорить. Но молчали, боясь выдать себя громкими взволнованными голосами. Лисовский наклонился к другу и под гнусавое завывание саксофона спросил:

— Как ты догадался о тайнике?

— На ловца и зверь бежит! — признался парень. — Такие картинки и я в школе малевал, потому и подумал, а на фига буржую эта мазня...

Костя беззвучно расхохотался и закашлялся. Сергеи сперва удивленно, потом с обидой смотрел, как земляк чуть не падает на пол от смеха и кашля.

— Шибко ты смешливый, как я погляжу. Я про дело толкую, а тебе хаханьки...

— Прости, Сережка. Но пойми, эта мазня стоит дороже тех двух...

— Иди ты! — оторопело уставился на него Груздев и повел взглядом по картинам. — А я думал, хозяин налепил, чтоб никто на нее не позарился.

— Знатоки с руками оторвут картину.

— Вот бы не подумал!

— Зачем ты мне с пистолетом флянец дал?

— Не флянец, а надульник для бесшумной стрельбы. На фронте мы фрица в разведке взяли, у него такой же на пистолете был привинчен. С пяти метров выстрела не слышно.

— Будешь стрелять?

— Не-е знаю... Разве в крайнем случае, и то не до смерти... Кончай разговор, а то Перебейнос услышит.

Ночь для Лисовского выдалась беспокойной. Он знал, что не уснет, если на следующий день предстояло серьезное дело. Командир эскадрильи проведал о его бессоннице и накануне никогда не сообщал о важных заданиях. Парень вертелся с боку на бок, крепко смыкал веки, пытался дышать равномерно, считать до тысячи, но сон не приходил.

А Сергей крепко спит, шумно дышит. Костя ему позавидовал. Стоит другу обрести цель, как он успокаивается. Видит, наверное, ольховские сны, побывает ночью в родном селе. А чуток скрипнули под Лисовским пружины матраса, и земляк притих, словно прислушался. Поди, влипла в ладонь рукоятка спрятанного под подушкой пистолета, готов отвести предохранитель и нажать на гашетку. Лисовский успокоился, шумно задышал и мгновенно уснул.

Утром, чуть поредел мрак, по привычке поднялись. За окном, как и обычно, сырая морось, грязновато-серый туман. Неприязненно вслушались в глухую тишину. Сперва после лагеря наслаждались покоем, радовались безмолвию, а сейчас мертвый дом давит на нервы, вызывает тревожную настороженность. Ни звука шагов, ни человеческого голоса, ни звонкого смеха.

После завтрака отправились в сад. Сошли с последней ступеньки лестницы в холл и почувствовали ощупывающий взор охранника. Рука невольно потянулась прикрыть карман, в котором лежал пистолет. Парни еще не слышали голос Перебейноса, не знали, спит ли он когда-нибудь. Спустись в любое время, наткнешься на его немигающий взгляд.

- Зырит, варнак, будто ужалить намеревается, — с ненавистью проговорил Сергей, едва отошли от дома. — У меня рука не дрогнет пулю всадить.

— Не стоит руки марать, — отозвался Лисовский и озабоченно спросил: — Если Гарри приедет днем, что мы будем с девушкой делать?

— Это хуже, — помедлил Груздев. — Если закрыть в комнате или погребе, дома хватятся, на розыск кинутся... Посмотрим по обстановке.

Подняли воротники пальто, поглубже нахлобучили шляпы, сунули руки в карманы. Ветер зло хлещет в лица, а не в силах разогнать густой туман.

— Я продрог, — зябко поежился Костя, — вернемся в дом. От плана не отступаем?

— Ни в коем случае, да и отступать некуда, — решительно проговорил Сергей. — Стрелять, если не будет выхода. Бей в руки или ноги, чтоб не поднялись.

Из караулки выглянул солдат, неприязненно цыкнул слюной сквозь зубы и захлопнул дверь. Перебейнос устроился в кресле у камина, проводил парней взглядом до гардероба. Они торопливо разделись, поднялись на лестницу с резными перилами, и Костя удивленно замер, услышав негромкий свист. Прислушался, узнал мелодию песни американских летчиков: «Мы летим, ковыляя во мгле, мы к родной подлетаем земле...» Оглянулся, охранник смолк и впервые отвел глаза...

Сторн появился вечером, когда Сергей и Костя устали его ждать, разочарованно решили, что нынче он не придет. Улыбка во весь рот, белоснежные зубы, румянец на щеках, запах незнакомых духов. Поздоровался, плюхнулся в кресло, ноги по привычке забросил на стол. Плеснул виски в стакан, разбавил содовой, отпил и весело проговорил: — Хорош Париж! Усталость как щетину сбривает. Побывал в «Максиме», цены спекулянтские, зато удовольствий тьма... Много бочек нагрузили, всю дорогу лихо пили, капитан глядел на нас, словно мы его топили!.. Песня про Эри-канал, моя любимая...

Костя, побледнев, стоял, облокотясь на приемник, а Сергей прислонился к стене под портретом, за которым скрывалось подслушивающее устройство. Гарри увлеченно рассказывал о Париже и вдруг заметил, что его слушатели хмуры, молчаливы и одеты по-дорожному.

— Что случилось? — резко спросил он. — Куда вы собрались? Лисовский выхватил пистолет и наставил на майора. Тот повернул голову к Груздеву и увидел парабеллум в его руке. Сергей, не спуская глаз с американца, поднялся на стул и оборвал за портретом провода.

— О-о, — удивленно протянул Гарри. — Я вас недооценил. Откуда оружие?

Костя, как и всегда в минуты прямой опасности, успокоился и негромко предупредил:

— Вопросы буду задавать я... Обыщи майора!

Сергей поднял Сторна с кресла, провел ладонью по бокам, проверил задний карман у брюк, грудь пиджака и обнаружил небольшую кобуру с пистолетом под мышкой. Расстегнул ремень и снял потайную портупею с револьвером.

— Вы меня убьете? — спокойно спросил майор, лишь голос дрогнул.

— Нет, — без раздумья ответил Лисовский, — если вы сами нас на выстрел не спровоцируете.

— Я не фанатик и меня не устраивает героическая смерть. Военное счастье переменчиво. Правда, я не уверен...

— Мы сами о себе побеспокоимся.

— Не следует пытаться заткнуть носом трещину в стене.

— Вызовите сюда охранника, не вздумайте...

— О'кей, все ясно, — перебил Костю майор. — Предупреждаю, он опасен. Был разговор, что связан с мафией...

Сергей пересел к двери, спрятал пистолет под газету, а Костя встал за креслом американца. Тот исподлобья поглядел на Груздева и нерешительно нажал кнопку звонка.

— Смелее, Гарри, смелее, — подбодрил его Лисовский и опустил руку с парабеллумом.

— Много лет в разведке, а впервые недооценил противника... Послышались глухие шаги, распахнулась дверь, и на пороге появился Перебейнос.

— Джо, — негромко сказал майор и крикнул: — Не стреляй, Джо, сдавайся! Не смей...

Охранник, видать, сразу заподозрил неладное, мгновенно отпрыгнул в сторону и сунул руку за пазуху. Следом кошкой метнулся Сергей и ударил его рукояткой пистолета по затылку. Тот пошатнулся, но успел нажать гашетку револьвера. Сухой щелчок выстрела под пиджаком и второй удар слились воедино. Джо схватился за разбитый висок и рухнул на пол, а Сергей торопливо ощупал себя и убедился, что пуля его не задела. Сторн попытался вскочить, но Костя вжал ствол между лопаток и предупредил:

— Еще движение, и я стреляю!

Груздев снял с охранника ремни с кобурой, вытащил из заднего кармана еще пистолет. Связал бывшего гангстера по рукам и ногам, волоком оттащил в спальню и салфеткой заткнул ему рот. Костя спросил Сторна:

— Когда сменится наружный часовой?

— В восемь утра.

— Какой еще контроль за виллой ведется?

— Мы вас недооценили, - признался майор, — считали, что здесь вполне управится Джо. Я здорово ошибся...

— Как бесшумно убрать часового?

— Услуга за услугу... Вы мне жизнь, я вам свободу. Клянусь, я не забуду честной игры. Но помните корсиканскую пословицу: берегись, а я себя поберегу!..

Вышли на крыльцо, Гарри, вздохнув, громко позвал:

— Эй, парень! — когда в дверях караулки появился солдат, майор предложил: — Хочешь выпить чего-нибудь?

— Да, да, сэр!

Обезоружить и связать часового не составило большого труда, да он и не сопротивлялся. Гарри тоже перевели в спальню, где Сергей хитроумными узлами привязал его к креслу. Вернулись в гостиную, Груздев подобрал в тайнике патроны к парабеллуму и ссыпал в карманы. Лисовский прошел в спальню. Джо хрипел на кровати, видать, приходил в сознание, солдат полулежал в углу и испуганно уставился на парня. Гарри флегматично смотрел на затянутое светозащитной шторой окно. Оживился, увидев Костю:

— Герберт, не угостишь на прощание чистым виски? Наливай полный стакан, до утра далеко.

Следом появился и Сергей. Нагнулся над Сторном, отвинтил с обратной стороны лацкана пиджака жетон си-ай-си, достал удостоверение личности и сунул себе в карман. Американец сперва с беспокойством следил за ним, но поняв, что опасность ему не угрожает, с любопытством.

— Из тебя, Гюнтер, хороший разведчик получится. Зря от нас уходите! Германию вы не спасете.

Костя принес виски, помог майору выпить и хотел ему заткнуть рот, но тот предупредил:

— Вас до утра не будут искать. А уж позднее поднимется кутерьма. Учтите, начнется тотальный поиск, больших боссов вы заденете своим бегством за живое... Прощайте, а верней, до свидания. Мне кажется, мы еще встретимся!

— Не рискуйте понапрасну, Гарри. Сами понимаете, что затеяли грязную игру. Вас побьют вашими же козырями. Гуд бай, мистер Сторн!

Костю опять лихорадило. Судорожно вцепился в металлический поручень и нетерпеливо всматривался в наплывающие огни города. Сергей вел «виллис», не выпуская изо рта сигарету. Он настолько свыкся со своей вынужденной немотой, что сейчас, когда их никто не подслушивал, не решался заговорить. Ладони при соприкосновении с баранкой саднило. Кожу на них он содрал, когда через забор перелазил. Машину из гаража легко вывели, створки ворот разошлись, стоило в караулке нажать кнопку механизма. Но неожиданно возникла проблема, как их закрыть. Распахнутые ворота могли ночью люди и не заметить, но над ними в ореоле белесого тумана ярко светила мощная лампа. В темном переулке она виднелась издалека. Пришлось Груздеву вернуться в будочку, нажать кнопку, чтобы сошлись створки и погас свет, вскарабкаться на крышу караулки. С нее, стараясь не зацепиться за стальные шипы, перебрался, обдирая руки, на стену и спрыгнул на землю.

— Ты запомнил, где улица находится? — после долгого молчания спросил он.

— Я не знаю города, — пожал плечами Лисовский. — Знаю, идет она от Ботанического сада и называется — Ботаническая...

— Ого, половина одиннадцатого, — взглянул Сергей на светящиеся стрелки. — Машину бросим на окраине, а то еще полицаи прицепятся. Лихие парни, оторви да брось...

Снежок мелкий да редкий, будто сквозь сито сеется. Притормозил Сергей, занесло «виллис» на льду, тонкой пленкой смазавшем асфальт. Потихоньку сбавил скорость, решив не рисковать понапрасну.

— Не умотала ли Женька в Париж? — выдал он свою озабоченность и тревогу. — Гарри за три дня обернулся, а што Женьке стоит? Явимся к ее родичам, а нам от ворот поворот...

— Не поворотят, — проговорил Костя. — А поворотят, подадимся в Париж. Поезда туда ходят.

— На первой станции фараоны сцапают, — невесело улыбнулся Сергей, но отмел свои страхи. — Машину раздобудем и уедем.— И запел:

— Отец мой был природный пахарь,

А я работал вместе с ним...

Лисовский откинулся на спинку жесткого сидения и зажмурился. Не верилось, что они на свободе, не нужно ждать каверзных вопросов и предложений майора, опасаться отправки в лагерь... Нет, лагерь им не грозил, ведь Сторн предупредил, если они не согласятся работать на американскую разведку, их ликвидируют. Поглубже нужно уходить, чтоб и следов не осталось.

Не верится в спокойную жизнь. Как было бы здорово вернуться на свой аэродром из полета, оказаться среди друзей, не следить за каждым словом. Что ляпнул, то и сойдет, никто не в обиде. А здесь не только язык, но и лицо не должно выдавать сокровенных чувств.

— В город въехали, — предупредил Сергей. — «Виллис» где-то надо припарковать?

— Откуда у тебя это слово взялось?

— Какое? А-а, у Гарри перехватил.

Мостовая похожа на канал с черной мертвой водой, а обочины напоминают снежные забереги, подмываемые мелкой накатывающейся волной. Сергей озабоченно приглядывал место для «виллиса», опасаясь встречи с бесцеремонными американскими полицейскими, побаиваясь столкновения с легковыми автомашинами, для водителей которых не существовало правил движения. Скопление автомобилей он заметил у сверкающего огнями здания и хотел подвернуть к нему.

— Пожалуй, здесь и припаркуем.

— Не вздумай, — предостерег Костя. —Тут ресторан. Все разъедутся, а наша машина...

— Ясно, бельмом в глазу торчать будет.

Проезжая улицей, заметил, что во многих двориках к стенам жмутся автомашины. Выбрал подходящее место, загнал «виллис» в узкий закоулок между домами, уперся в тупичок и заглушил мотор.

Под ногами слякоть, сверху снежной крупкой сыплет, мрачные, слабо освещенные улицы, разноязычная толпа... Идут они и не знают, куда путь держат, а спросить боязно, как бы Гарри утром на их след не напал.

Квартал за кварталом остаются позади, чувствуется приближение городского центра. В магазинах ночные огни отражаются в огромных зеркальных окнах, роскошными ресторанами сменились небольшие кафе и харчевни, густеет толпа, чаще встречаются английские и американские офицеры.

— У меня горло пересохло, — сказал Сергей, — куда-нибудь заскочим, кофе потринькаем.

— Подожди, — отозвался Костя, — не в ресторан же заходить?

— А мне понравилось. И жратва мировая, и музыка играет.

— Попал чалдон в Европу! — не выдержав, рассмеялся Лисовский. — Услышат в ресторане мой дойч, в полицию отправят, да изобьют предварительно.

Зашли в полупустой зальчик «брассери» — кафе-пивной. В темных панелях его стены, по углам, как лавки в сибирских избах, невысокие диванчики. Пожилая женщина в белоснежном чепчике и накинутой на плечи шали в крупных розах примостилась у старинного буфета с кофейной мельницей и вязала чулок. Хозяйка подслеповато оглядела вошедших, аккуратно сложила вязание и отчужденно подошла к парням. Костя лаконично сказал:

— Кофе!

Она по-немецки уточнила:

— Черный или со сливками?

— Фрау немка?

— О-о, — она украдкой невольно повела взглядом по сидевшим у приемника мужчинам. — Господа — немцы, из фатерлянда?

— Да, превратности войны, — отсекая лишние вопросы, ответил Костя. — Мы будем благодарны за ужин со шнапсом.

— Сейчас все дорого! На черном рынке...

— Мы заплатим.

Сняли шляпы, примостились на низеньком диванчике за угловым столиком. За широким окном толпой шумела улица. Изредка приоткрывалась дверь брассери, заглядывали солдаты и разочарованно исчезали.

— О чем ты с ней толковал?

— Ужином попросил накормить.

— А гроши?

— В удостоверении Гарри лежит зеленая бумажка.

Сергей удивленно посмотрел на друга, достал документы Сторна и раскрыл. Костя заглянул и удовлетворенно заметил:

— Десять долларов, нам хватит.

— А ты добрым воякой становишься, — ухмыльнулся Груздев.— Трофеями не брезгуешь, за воровство не считаешь.

— А что, с голоду и жажды подыхать? — пожал плечами Лисовский и прижал руки к груди. — Побыл на сыром воздухе, промочил ноги, и опять дышать трудно. Как надоело чувствовать себя больным!

— Согреешься горячим, отойдет.

Хозяйка принесла по кружке пива, сосиски с отварной картошкой и по рюмочке шнапса. Сергей залпом выпил пиво, блаженно отдуваясь, принялся за еду. Костя начал со шнапса. Спадало нервное напряжение, а с ним и силы убывали. Пиво отдал другу, а себе попросил сварить черный кофе. Без аппетита жевал белые свиные сосиски, разварную картошку.

Подошла хозяйка, Лисовский подал ей зеленую кредитку.

— Не знаю, наберется ли у меня сдачи, — растерянно призналась она. — Доллары высоко котируются на черном рынке.

Костя спросил у вернувшейся со сдачей хозяйки:

— Как нам попасть на трамвай до Ботанического сада?

— Из двери налево, дойдете до угла и направо, — проводила немка друзей до двери и назвала номер маршрута.

Они шагали темной улицей. Дошли до угла и повернули направо. Добрались до остановки. Людей по пальцам пересчитаешь, они стоят и терпеливо ждут. Снег на тротуарах нетронутый, редкие человеческие следы бледными тенями на нем выделяются. Ни голоса, ни собачьего лая. Из-за поворота выполз скрипучий трамвай. Распахнулись двери, пассажиры неторопливо поднялись в вагон. Пышная толстуха сидела у небольшой кассовой машинки. Костя протянул бумажку, полученную на сдачу от немки, кассирша подала ему билеты и металлическую мелочь. Через узенькую дверцу они прошли в салон, сели у окна и впялились в подсвеченную снегом сумеречную ночь. Трамвай ревматически заскрежетал больными суставами и с протяжным вздохом тронулся с места.

Костя еле умещался на краю короткой скамейки, вплотную придвинулся к Сергею, обнял его за плечо. Тот грустно глянул на друга и уставился в потное стекло. Лисовский с трудом различал черные глазницы окон в темных стенах зданий, впервые почувствовал острую зависть к тем, кто спит в глубине комнат. Война для них практически закончилась, им не грозят раны, увечья, смерть. Где-то идут кровавые, ожесточенные бои, а здесь тишь, гладь да божья благодать. У кого-то из них можно переждать смутное время, бездумно лежать на диване целыми днями, читать книги, слушать радио...

А смог бы он, Костя, до конца войны на диване вылежать? Аж морозцем продернуло по спине от этой мысли. Ведь никто и никогда не узнает, где они скрывались, да и вряд ли кто осудит, проведай о мытарствах, через какие прошли парни. А совесть?

— Костька, — шепнул Сергей. — сзади вроде шпрехают. Поспрошай Женькину улицу.

Лисовский краешком глаза оглядел пожилую пару, видимо, муж и жена, прислушался к разговору, уловил конец фразы:

— ...я не могу больше терпеть, сил моих нет!

Муж склонился к жене, взял ее руку и негромко, с горечью, продекламировал:

— Я пал. Я жил и пал. И колокол упал. Мы оба: я и он. Сначала я, а после он...

— Извините, пожалуйста, — обернулся к ним Лисовский. — Где нам сойти, чтобы попасть на Ботанический бульвар?

Застигнутые врасплох, они замолчали, потом мужчина раздраженно отозвался, подозрительно оглядев парня:

— Я скажу, где вам лучше сойти.

Сошли через две остановки. Молча прошагали квартал, свернули на улицу, на которую указал пожилой немец. Сергей осветил фонариком глухую стену неприступных заборов.

— Откуда фонарик?

— У Перебейноса разжился. В какую сторону потопаем?

— Таблички на домах нужно посмотреть... Ох и наследили мы!

— Где? — удивился Груздев. — След в след идем. — Не на снегу. Уже трое знают, куда мы направились. — Ты думаешь, фрицы нас выдадут? — Хозяйка пивной промолчит, а эти двое какие-то малохольные... Осветили табличку, другую, сориентировались и пошли тихой пустынной улицей. Снег скрадывал шаги, чуть слышно поскрипывал под ботинками. Глухое безлюдье действовало на нервы, заставляло поминутно оглядываться, судорожно сжимать рукоятку пистолета. В темно-фиолетовое небо черными силуэтами уходили остроконечные башенки одноэтажных домов, в луче фонарика серебром вспыхивал снег на деревьях и заборах.

— В здешних краях войной и не пахнет, — удивился Сергей. — Кому война, а кому мать родна!

— Ты судишь о людях, не зная, что они пережили, — сердито проговорил Лисовский и внезапно остановился. — Стоп, мы прибыли! А если я адрес перепутал?

— Чай не первая волку зима, — бесшабашно отозвался Груздев. — Не в удавку же лезть! Вернемся к «виллису» и махнем из города, а там посмотрим.

— Счастливый ты человек! — с легкой завистью проговорил Костя.

Этап второй

Короткое счастье Сергея Груздева □ Разыскиваются немецкие диверсанты... □ Опасная дорога □ Арденнский лес □ Неожиданная встреча □ Оберштурмбаннфюрер Отто Скорцени

Груздев нашарил лучом фонарика кнопку, решительно нажал и погасил свет. В томительном ожидании прошло минут пять, но парни не произнесли ни слова. Слишком многое они связывали с этим домом и боялись искушать судьбу, высказывая вслух радость или разочарование. Сергей опять потянулся к звонку, но опустил руку, услышав, как скрипнула дверь, послышались торопливые шаги. Женский голос с явственным французским прононсом что-то требовательно проговорил. Груздев нетерпеливо ткнул земляка в бок, и тот, запинаясь от волнения, спросил по-немецки:

— Скажите, пожалуйста, мадам Дюбуа здесь живет?

Легкий вскрик за калиткой, торопливо загремела щеколда, и прозвучал знакомый милый голос, от которого дрогнуло Сережкино сердце:

— Костья! Костья! Это — я!

Умывался Костя, оголясь до пояса. Обрадовался умывальнику, так и не привык мыться в тазу, фыркал и поеживался от холодной воды. Услышал шаги, но лицо в мыле, не рассмотрел, кто вошел. Только по негромкому грассирующему голосу узнал дядюшку Андре, на одну треть шведа, на треть француза, на треть немца, мужа Женевьевиной тетушки Ирэн. Он увесисто похлопал Лисовского по голой спине, добродушно пошутил:

— Тебя не утомляет мыть свою рожу до задницы, а?

Костя торопливо смыл пену и выпрямился. Шилом кольнуло грудь, и он не сдержал стона. Дядюшка Андре увидел его побледневшее лицо, участливо проговорил:

— Крепко вам досталось, ребята. Не всякий сам себя перепрыгнет, а вы из таких передряг выкарабкались.

Помог парню вытереться, натянуть рубашки и, обняв, повел в небольшую гостиную. Усадил на диван, а сам задымил сигаретой и подсел к столу.

— Не куришь? Хорошо. А у меня силы воли не хватает отказаться от табака. Милосердный господь дает штаны тем, у кого нет зада...

Говорлив хозяин, приветлив, хлебосолен, а живет бедновато. Еще ночью Костя приметил скромную обстановку в доме Женевьевиных родичей. Простенькие стулья и столы, почти голые стены, лишь два-три натюрморта в гостиной да пианино. В большой угловой комнате, застекленным фонарем во дворик, — столовая и кабинет. Граница кабинета обозначена вертящейся этажеркой на стальной трубе. Спальня Женевьевы в мезонине, туда ведет крутая металлическая лестница. Парней поместили в небольшой комнатушке.

— При немцах жили без табака, — оживленно жестикулировал дядюшка Андре. Они похожи, муж и жена. Оба невысоки ростом, кругленькие, добродушные. Он по-мужски жестче, порой глаза вспыхивают стальным блеском, скулы взбугриваются желваками. — Спекулянты поднажились в оккупацию. Скупали у фермеров листовой табак, крошили пополам с травой, набивали сигареты... Впрочем, они и сейчас снег за соль продают.

А Сережка спит. Женевьева чуть с ума не сошла, когда его увидела. Повисла, не оторвешь. Тетушка пыталась урезонить племянницу, та и ухом не повела. Удивилась Сережкиным усикам, пушила их, разглаживала, пыталась колечками завить. Помогла парню раздеться, разуться, увидела пистолет под мышкой, всплеснула руками и звонко рассмеялась:

— Серьожка и дня без оружия не проживет!

И за столом села рядом с милым, усиленно потчевала, подливала вино в бокал. Груздев конфузился, боялся поднять глаза на ее родственников. Дядюшка Андре посмеивался, глядя на хлопоты племянницы, подтрунивал над парнем:

— Кто женится по любви, тот имеет хорошие ночи и скверные дни. Тетушка Ирэн с темным пушком на верхней губе рассердилась, замахнулась на мужа салфеткой:

— И не стыдно тебе злословить над нашей милой девочкой! Косте нравилась дружная, слаженная пара. Верховодила Ирэн, а дядюшка, хоть и пытался утвердить свою независимость, пребывал под жениным каблучком. Но домашнее рабство, видать, не было обременительным. А ими обоими на свой лад вертела Женевьева. Девушка преобразилась после Германии, похорошела, стала мягче характером, веселее, непосредственней.

Легка на помине. Выскочила из кухни гибкая, стройная, как дикая козочка, стрельнула взглядом на дядю и Лисовского, поспешила в гостевую комнату будить Сережку. А он только под утро спустился из мезонина, мягко ступая босыми ногами. Костя радовался его настоящей любви, хоть и временному их счастью.

— Трудно им придется, — словно угадал его мысли Андре и вздохнул.— Боши ушли, американцы пришли, а коллаборационисты остались. Собираются даже судебный процесс начать против тех участников сопротивления, кто казнил предателей... Зачем американской разведке недобитые гитлеровцы понадобились? Вам необходимо попасть в Париж. Я встречусь со своими друзьями по Сопротивлению, обговорим возможность вашей поездки...

— Доброе утро! — появился в дверях заспанный Сергей, а из-за его спины выглядывало лукавое лицо Женевьевы. — Не дала Женька сон досмотреть. Будто я из тайги домой возвращался...

Завтрак был легким, зато веселым. Родственники Женевьевы умели пошутить, острым словцом приправить непритязательную еду. Дядюшка Андре, пока женщины шептали молитву, обвел взглядом скудно сервированный стол и заметил:

— И при бошах, и при американцах деликатесы видят богачи и спекулянты. На нашу долю остаются салаты и картофель. А я с молодых лет твержу Ирэн, овощи не для женатых мужчин...

Жена невольно рассмеялась и, забыв про молитву, с упреком сказала:

— Постыдись, Андре, молодых людей. Послушают тебя, какое мнение о нас сложится?

— Э-э, милая, молодые люди столько повидали, что я сам себе кажусь безобидным рантье на отдыхе!

После завтрака дядюшка Андре ушел в мастерскую во дворе, а Ирэн занялась приборкой комнат, и без того блистающих чистотой и опрятностью. Женевьева потащила парней к себе в мезонин. Полукруглое большое окно поражало голубоватой прозрачностью, из него просматривались подходы к дому. Пока Сергей и Костя разглядывали прохожих на улице, пробегающие автомашины, девушка достала портфель из ниши, прикрытой пестрой занавеской.

— И совсем не тяжелый, — хотя изогнулась, когда ставила его на стул.

Парни вновь увидели кожаный, изрядно обтрепавшийся портфель. Сколько мучений с ним хватили, а конца края испытаниям и не предвидится. Груздев, вздохнув, взял с туалетного столика Женевьевину шпильку, согнул под прямым углом кончик и сунул в плоский замочек. Повернул, откинул клапан, раздернул молнию, и открыл. Заглянул и сказал земляку:

— Оставим денег хозяевам? Вишь, как они бедуют, да нас еще черти накачали на их шею. А нам дай бог с золотишком управиться.

— Конечно, — согласился Костя.

Сергей выгреб из портфеля плотные пачки и стопками сложил на туалетном столике. Женевьева сначала удивленно, потом настороженно следила за ним. На глазах навернулись слезы, а на лице пятнами расплылся румянец. Костя недоуменно посмотрел на девушку и, запинаясь, предложил:

— Возьми деньги, Женевьева. Твоим родным туго живется, да и нам нужно одежду сменить. Бумажки нам ни к чему, хоть бы золото к своим благополучно переправить...

— Ой, Костья! — бросилась она в слезах ему на шею. — Я думала, вы мне не доверяете, решили деньги пересчитать!

— Что-о-о?!

— Ну и дура же ты, Женька! — расхохотался Сергей. — Мы тебе жизни доверяем, а ты...

— Ой, Серьожка! — девушка прижалась к нему, пряча на груда лицо.

Костя не спеша спустился по лестнице, попил на кухне воды и неторопливо вернулся. Сергей курил у открытой фрамуги, а Женевьева сконфуженно водила пальцем по стеклу, рисуя замысловатый вензель.

— От денег открещивается, — сказал Груздев, — никак ее не переломлю.

— Франки возьму, — не поднимая глаз, сдалась девушка,— вам нужно хорошее питание...

— Черта лысого ты за франки купишь! Ноне доллары в цене.

— И правда, Женевьева, — вступил в разговор Лисовский.— Мне вчера на сдачу с десяти долларов пачку франков дали, в карман не вмещается. Возьми и франки, и доллары. Одежду нужно нам приобрести...

Девушка безучастно наблюдала, как, отделив часть долларов, остальные деньги Костя укладывал обратно в портфель. Выпрямился, задержал дыхание от ноющей боли и сказал Женевьеве:

— Извини, но придется опять на твое попечение портфель оставить.

— Золото приносит несчастье, — проговорила она, — я его боюсь.

— Понимаешь, Женька, — мешая знакомые немецкие слова с русскими, попытался ее убедить Сергей, — не с руки нам с ним таскаться. Залапают нас, и золотишко фью-ю...

— Поедем вместе в Париж и...

— С нами связываться тебе нет резона, — отмел ее предложение Груздев. — Нас заметут и тебя не помилуют.

Костя перевел коротко и сжато: они не имеют права подвергать Женевьеву опасным испытаниям. Девушка тяжело вздохнула и сообщила:

— Отец приезжает за мной, я и думала вчетвером отправиться в Париж. Ладно, тогда золото мы увезем, а вы его у меня дома возьмете.

— Дай-то бог! — серьезно проговорил Лисовский.

— Што-то не фартит нам в последнее время, будто кто сглазил, — вздохнул Сергей.

Женевьева не могла долго грустить при любимом. Подсознательно пыталась отодвинуть предстоящую разлуку на неопределенный срок, старалась о ней не думать и радовалась настоящему, когда Сергей рядом. Ей-то и пришла мысль побродить по городу, познакомить своих друзей с Брюсселем. Отнесла деньги Ирэн, выгнала парней из спаленки, чтобы переодеться. Особого желания гулять ни Груздев, ни Лисовский не проявили. Они опасались нежелательных встреч, но не хотели и девушку обидеть. Собирались с неохотой, медленно. Сергей отказался от шляпы и надвинул на ухо берет Андре.

Ехали трамваем, разглядывали при дневном свете окаймленную тополями Ботаническую улицу. Сошли у площади Шарля Рожье, от которой начиналась одна из популярных брюссельских магистралей — Рю Нев. Женевьева расцвела от радости и весело болтала за всех троих. Друзья озирались по сторонам, неуютно чувствовали себя в разноязыкой шумной толпе. Сергей подхватил Женевьеву под руку, а Костя купил у цветочницы и преподнес девушке неяркий букетик.

Рю Нев закончилась небольшой площадью Моннэ. Даже нудный дождь из низко нависших туч, образовавших над городом продырявленную крышу, не изредил людской поток.

— Королевская опера, — кивнула Женевьева на огромное здание. — Она украшена портиком из ионических колонн, а на фронтоне скульптуры Симониса «Гармония и Человеческие чувства»...

— Когда союзники воюют? — дивился Сергей. — Пьют, гуляют, по улицам шаландаются, за бабами бегают и патрулей не боятся. Вояки!..

— А сзади нас, — продолжала девушка, — главный почтамт. Он воздвигнут полвека назад по проекту архитектора...

К почтамту, взвизгнув на крутом развороте, подскочил «джип». Из машины вышел военный полицейский и наклеил на колонну большой плакат. Толпой хлынули к нему любопытные. Людской поток подхватил парней и девушку, понес за собой. В глаза бросилась верхняя строчка, набранная крупными буквами: «5 000 долларов награды...», а ниже большая квадратная фотография. Парни глянули и зашевелили плечами, выбираясь из толпы. Сергей крепко сжал локоть Женевьевы и тащил француженку за собой. Протолкались и торопливо зашагали по улице, спеша подальше отойти от почтамта.

— А мы с тобой в цене! — невесело пошутил Груздев. — Фрицы пятьдесят тысяч марок обещали, американцы долларов не жалеют...

- Не шути, Сережка! — остановил друга Костя. — Наше счастье,

фотография давняя, с Бломертом и генералом. В штатском нас не сразу распознаешь... Гарри с ходу включился в игру.

— Поди, не столько он, сколько его начальство...

— Ваша одежда описывается, что вы вооружены, — Женевьева осунулась, постарела. — О боже, что теперь будет? — тоскливо проговорила она.

— Лес по дереву не тужит, — отозвался Сергей. — И нам нечего терять. Пока американцы не пронюхали, где мы, надо лататы задавать... Поехали домой, нагулялись!..

Женевьева с ногами забралась на диван и прижалась к Сергею. Парень бережно обнимал ее хрупкие плечи. Тетушка Ирэн и дядюшка Андре устроились у стола и мечтательно не сводили глаз с Лисовского. 0н отрешенно сидел за пианино и лишь пальцы вдохновенно скользили по клавишам. Музыка звучала то пленительно светло, то страстно и напряженно, по-юношески приподнято и свежо. Сложные пассажи он играл уверенно, непринужденно и легко. Порой в мелодии ощущалась трагическая безысходность, безнадежность и тоска, но композитор словно уверял, что сила человека, его разум, его вера в жизнь могут победить любое горе и беду. — Великолепно! — растроганно прошептала Ирэн.

— Черт возьми, старина! — подхватил Андре, подбежал к Косте и похлопал по плечу. — Очень хорошо! Еще раз!

— Что ты играл, Костья? — легко спрыгнула с дивана Женевьева и принялась перебирать кипу нот.

— Из третьего концерта Сергея Рахманинова.

— Вы учились в консерватории? — уважительно спросила тетушка Ирэн.

— Занимался в музыкальной школе, отец учил, — грустно улыбнулся парень. — Он — отличный музыкант, а я — дилетант, приготовишка.

— Костья, сыграем Дебюсси в четыре руки, — предложила Женевьева. — Помнишь, как ты исполнял его в баронском поместье? Я вошла, а бош сидит за роялем и играет французского композитора. Мне почему-то стало страшно... Вот вальс...

— Пора ужинать и спать, — решительно проговорила тетушка Ирэн, когда Костя и Женевьева закончили играть. — Молодым людям завтра ранний путь предстоит.

После сытного ужина Андре и Сергей курили у полуоткрытого окна. Хозяйка гремела на кухне посудой, а Женевьева стояла рядом с любимым и неотрывно смотрела в непроглядную тьму. С содроганием вспомнила последнюю, перед отлетом на захваченном самолете, ночь в Руре. Они втроем дремали под пледом в промерзшем дачном домике. Слабо мерцала зеленым огоньком спиртовка, бесновался ветер за стенами, задувая снег и нагоняя холод в помещение сквозь щели. Бр-р!..

— Приходится использовать явки и маршруты Сопротивления, — сокрушался дядюшка Андре, — будто и не прогнали фашистов. При бошах скольких наших и русских мы переправили в арденнские маки! — и он негромко запел партизанскую песню: — Если ты завтра погибнешь в бою, друг твой займет твое место в строю!

— Не мучь молодых людей политикой, — вышла из кухни тетушка Ирэн, — пусть поговорят, помилуются. Когда-то теперь встретятся? — вздохнула она. — Постареют, тогда и политикой займутся. Лет двадцать назад и ты мало о ней думал, другие мысли были на уме...

Ночью Сергей проскользнул в мезонин к Женевьеве. Она не плакала, но и на минуту не выпускала его из объятий, словно боялась, что он мгновенно исчезнет.

— Серьожка, почему жизнь несправедлива к нам, зачем кому-то нужна наша разлука? Не уезжай, Серьожка!.. Война скоро кончится. У дядюшки Андре возле Эрсхота брат имеет свою ферму. Ты, я и Костья переждем у него войну, вместе будем... Не уходи, Серьожка, я умру от печали...

— Дурочка ты, Женька. Да как я нашим в глаза взгляну, ведь совесть-то не потерянная... И перед тобой со стыда, сгорю, от войны под бабьей юбкой спасался.

Ночь они почти не спали, а утром поднялись рано. Дядюшка Андре давал Косте последние наставления, Ирэн хлопотала над завтраком, а Сергей утешал потерянную Женевьеву. Хозяин, печально поглядывая на заплаканную племянницу, негромко говорил:

- У американцев выправлен путевой лист на легковую машину без ограничения дальности поездки и справка, что вы освобождены из лагеря военнопленных в Шпрлеруа и лечились в Брюсселе...

— Как вам удалось? — удивился Лисовский.

— Каждый американец делает свой бизнес, — усмехнулся Андре. — И все же какое-то время вам лучше пожить в Люксембурге. Си-ай-си не отступится от розыска, а чем ближе к Парижу, тем больше строгостей. В Версале расположена ставка верховного командования армиями союзников. До Люксембурга около ста пятидесяти миль, так что к вечеру доберетесь. С половинкой монеты явитесь к мосье...

За столом дядюшка Андре, к великому изумлению Ирэн и Женевьевы, прочел молитву «Благословите». Парни, опустив головы, слушали непонятную звучную латынь. Потом хозяева перекрестились, принялись за еду. Завтракали молча, без шуток и смеха.

Сергей и Костя переоделись в шерстяные спортивные костюмы, обули высокие ботинки со шнуровкой и на толстой подошве, надели элегантные французские куртки, на уши надвинули береты. Дядюшка Андре подал им немецкие ордена.

— Возьмите, война кончится, сохраните как сувениры.

— И на фига попу гармонь, — отказался Груздев. — Только этой пакости нам не хватало.

— Возьми, Серьожка, — умоляюще проговорила Женевьева, — тебе с ним везет. Пусть он твоим талисманом станет.

— Нехай буде так, — неохотно сдался парень. — Костя, спроси Андре, может, ему пистолеты с глушителями оставить?

Хозяин заколебался. Как и всякий мужчина он питал слабость к оружию, но опасался возможных репрессий, если пистолеты обнаружат.

— Американские?

— Нет, парабеллумы. Нам с ними в такой одежде несподручно носиться. Кольты себе оставляем. Да и жетон и документы Сторна нужно выбросить.

— Оставьте... О золоте не беспокойтесь. Женевьева с вашим письмом передаст его русским, если вы где-то застрянете. Деньги с собой взяли?

— И франки, и фунты, и доллары, — похлопал Лисовский по отдувшейся на груди куртке.

Проводником оказался толстенький, похожий на дядюшку Андре, мсье Жан. Он колобком вкатился в гостиную, с любопытством оглядел парней.

— Ты еще усы не отпустил? — рассмеялся Андре.

— Когда американцы из Брюсселя уйдут, тогда и усы отращу.

— Перед высадкой в Нормандии, — пояснил хозяин, — союзники передали партизанам по радио условный сигнал: «У Жана длинные усы». Наутро наш Жан сбрил свои, обиделся.

— Не позволю на себе спекулировать, — пошутил Жан и посерьезнел. — Пора ехать. По утрам американцы крепко спят с похмелья.

На дорогу выпили по рюмочке кальвадоса, распрощались. Обошлось без слез. Женевьева, в накинутой на плечи шали, проводила парней сухими глазами на обескровленном лице. Обняла Сергея, прошептала на ухо:

— Я тебя буду ждать, мой милый! Клянусь спасением своей души, до самой смерти буду ждать! У меня больше никогда и никого не будет!

Поцеловала Костю, попросила:

— Серьожку обереги от опасности! Ведь он отчаянный храбрец!

Машиной оказался кособокий драндулет, слепленный из частей разбитых немецких автомобилей. Костя устроился рядом с Жаном, а Сергей поместился на заднем сидении. Оглянулся, Женевьева стоит у ворот, перебирая пальцами бахрому шали, чуть в стороне тетушка Ирэн с белым платочком в руке и насупленный дядюшка Андре. Поворот, и гостеприимный дом исчез. Тоскою сжало сердце, и Сергей печально подумал, что вряд ли удастся еще переступить его порог, подняться по крутой винтовой лестнице в мезонин.

Зарядил дождь. В мутных лужах вспыхивают и гаснут отражения огней, через размазанные водяные потеки на ветровом стекле серыми тенями проглядывает предрассветная улица с мокрыми встречными машинами, черными от влаги стенами домов, с бумажными лохмотьями афиш на тумбах, провисшими полотнищами приветственных плакатов между столбов.

— И живут же люди! — знобко поежился Сергей. — Ни зима, ни осень, а хреновина одна. Я здесь и года бы не выдержал.

— О чем говорит твой приятель? — прислушивался к незнакомой речи Жан.

— Он удивляется вашей зиме, — ответил Костя. — Там, откуда мы родом, в декабре морозы за пятьдесят градусов по Цельсию, снег вровень с крышами домов.

— О-ля-ля! Где этот ледяной погреб находится?

— В Сибири.

— В Сибири?! — изумленно взглянул на Лисовского водитель. — О-ля-ля! Твоему приятелю и впрямь есть чему удивляться! Сибирь...

— А мы скучаем по Сибири и удивляемся, как вы переносите эту мерзкую зиму.

— О-ля-ля! — растерянно произнес Жан и вдруг засветился понимающей улыбкой. — В нашем отряде воевал русский парень Мишель, и он тоже сильно тосковал по родине. Перецеловал все березы, когда впервые попал в Арденнский лес... Год назад погиб. Взрывал эшелон с немцами и сам подорвался.

У Жана обветренное, с бороздами-морщинами лицо, живые карие глаза, обвислый крючковатый нос, ровные желтоватые зубы. С машиной управляется играючи. Драндулет с виду неказист, а мотор сильный.

— С времен оккупации автомобиль, — усмехнулся бельгиец на Костин вопрос. — Боши чистоплюи, глянут на машину и поморщатся. А подпольщиков она крепко выручала.

Монах в длиннополой рясе и вогнутой шляпе пересек мостовую чуть не перед самым радиатором. Жан резко затормозил. Костя стукнулся лбом о ветровое стекло, задремавший Сергей еле удержался на сидении.

— Пути не будет. Тьфу, чернолобый! — выругался огорченный бельгиец и развернул драндулет в другую сторону. — Придется ехать в объезд!

Костя беззвучно хохотал, а Груздев ничего не понял спросонок и недоуменно таращился в редеющий полумрак. Лисовский дорогой пытливо посматривал по сторонам, опасаясь нарядов военной полиции, армейских патрулей, контрольно-пропускных пунктов. Своей тревогой поделился с Жаном, тот пожал плечами:

— Американцы себя победителями чувствуют. Боши почти без боев отсюда ушли, вот те и носятся, как хмельные петухи. О-ля-ля!

Потянулись пригороды, многоэтажные дома сменились небольшими зданиями среди деревьев. Миновали промышленный пояс Брюсселя, бесконечную скучную равнину под низким небом. В нерадостных ее пейзажах было нечто щемящее русскую душу.

За промышленной зоной пейзаж сменился, повеселел. Дорога бежала мимо полей, зеленеющих всходами озимых, деревушек, дремлющих под черепичными крышами, с узенькими улочками и остроконечными башенками сельских церквушек. Мелькали перелески с белоствольными березами, рядами пирамидальных тополей, непродиристыми кустарниками. Жан сосал сигарету и негромко мурлыкал под нос, Косте понравилась мелодия.

— Что вы поете?

— О-ля-ля! Наш народный гимн «Плоская страна», — удивился вопросу бельгиец. — Пусть ее волны свирепые бьют, пусть ее ветры мне спать не дают, пусть ливень стеною встал у окна, она моя — плоская страна!..

Сергей крепко спал под убаюкивающий монотонный шум мотора и неторопливый разговор своих спутников. Проснулся на выезде из небольшого городка. Потянулся, едва не своротив ногами переднее сидение, протяжно зевнул и лениво спросил:

— Далеко добрались?

— Миновали город Марш.

— Чё-ё-ё?

— Город Марш проехали.

— А-а-а...

Лисовский усмехнулся. Земляк вечером сам следил по карте за маршрутом, который предложил дядюшка Андре, даже пальцем прошелся по тонкой ниточке дороги, а, видать, забыл бельгийские названия.

— Глянь, снег хлопьями! — радостно воскликнул Сергей. — И горы показались...

— Арденны начинаются! — с гордостью сообщил Жан.

Позади остались затканные густыми снежными прядями прямые линии равнины, ее геометрическая упорядоченность, ровные квадраты полей, выстроенные шеренгами серебристые тополя, шахматные посадки яблонь. Живописная предгорная зона поражала величием, красотой, какой-то сдержанной, элегантной дикостью. Равнину дорога пересекала прямо, словно по линейке, а здесь закружила на поворотах, одолевая подъемы, подчиняясь изгибам капризно вихляющей речки с круто изрезанными берегами, бежит по самому ее краю, прижимаясь к резко обрубленным откосам.

— Не мешало бы перекусить, — подал голос Сергей. — Утром ели без охотки, а счас подсасывает.

— В Бастони пообедаем, — пообещал Жан. — У меня от хронического недоедания вот-вот штаны свалятся, — и он густо захохотал.

Бельгиец сбавил скорость и не сводил глаз с дороги. Машину на поворотах заносило, старенькие шины скользили по снегу. А он шел все гуще, пушистее, и Сергею померещилось, что автомобиль пробивает бесконечную рыхлую стену.

— Бастонь! — проговорил Жан и встревоженно добавил: — О-ля-ля, сколько боярышниц налетело! А нас торжественная встреча не устраивает, обойдемся и без почетного караула.

— Что за боярышницы? — поинтересовался Костя.

— Американских полицейских за форму прозвали боярышницами... Смотрите, танки!.. Город снова оккупирован?! Кажется, наш обед по цензурным соображениям отменяется.

Танки и бронетранспортеры заполнили улицы и переулки, между ними сновали юркие «джипы» и «виллисы». По-мальчишески присвистнув, Жан, ловко лавируя, свернул в тесный переулок, решив кружным путем выбраться из города. Он вел машину глухими улочками мимо одно- и полутораэтажных домов с итальянскими окнами — внизу широкими, выше узкими, сосредоточенный и встревоженный. Заметил похожую на жестяный флажок вывеску булочника, остановился и, ни слова не говоря, выскочил из кабины и кинулся в дверь. Сергей и Костя недоуменно посмотрели друг на друга, не понимая, чем вызвана суетливость бельгийца, его нервозность.

— Сколько хлопот мы людям приносим, — задумчиво проговорил Костя. — С кем встретимся, тому лишние заботы и опасности доставляем.

— Волки в стае и то друг друга держатся, — отозвался Груздев.

Вернулся помрачневший Жан, зло затарахтел стартером, а когда мотор завелся, выругался.

— Я знал, встреча с черным монахом не к добру!

— Что случилось, Жан?

— Американцы на отдых свои части с фронта отводят и всю дорогу войсками и техникой забили. Нам придется сделать большой крюк по разбитым дорогам...

За городом снег поредел. Серыми глыбами с мохнатыми снежными шапками на макушках высились угрюмые гранитные скалы, потянулись густые леса, переметенную сугробами дорогу обступили могучие дубы, буки и вязы.

— О-ля-ля, — уныло пробормотал бельгиец, — нам немало придется попотеть, чтобы к обеду поспеть.

Жан будто в воду смотрел. Даже на невысоких взгорках машина буксовала, сползала к краю дороги, нависала над крутыми обрывами, под которыми бурным течением плескалась каменистая горная река. Друзьям пришлось вылезти и подталкивать автомобиль на бесконечных подъемах.

В небольшом поселке, пятачком прилепившемся к склону горы, около десятка домов из диких, грубо отесанных обломков скал, овчарни и коровники тоже выложены из камня. Пока добрались до тесной круглой площади с церковью и харчевней, человека не встретили. Жана безлюдье не смущало. Он повеселел и насвистывал бравурную мелодию. Заглушил мотор у брассери и первым делом приподнял капот.

— О-ля-ля, — отдернул от парящего радиатора обожженную ладонь. — Раскалился, лепешки можно печь.

Сергей с Костей под руку вслед за бельгийцем вошли в полутемную, освещенную горящими дровами в камине харчевню.

— О-о, матушка Мари! — Жан с порога разглядел у огня пожилую женщину, подбежал к ней, звучно расцеловал. — Давненько мы не встречались!

На усталых парней по-домашнему пахнуло парным молоком, яблоками и смолистым горьковатым дымом. Закопченная комната высока и просторна. Жарко пылают поленья в грубом, из камня, камине, пламя отблесками играет на медной и фаянсовой посуде, расставленной на полках. По стенам развешаны гирлянды лука, чеснока, перца, пучочки сухих трав. И такой тоской сжало сердце Сергея, хоть плачь.

Присели за длинный добела отмытый стол и, пока бельгиец вспоминал с хозяйкой общих знакомых, устало откинулись на спинки стульев.

— С мадам Мари, — шумно подсел к парням Жан, — мы долго водили бошей за нос. Я привозил сюда людей, она переправляла их в маки. Сколько русских здесь перебывало! Не думал, что еще раз придется у нее побывать...

В глубокой фаянсовой миске хозяйка подала дымящийся суп, поставила бутылку яблочной водки, принесла серый хлеб. Выпили по стаканчику кальвадоса, и Сергей с Жаном жадно набросились на обжигающую рот и горло наперченную похлебку с крупными кусками баранины. Бельгиец и за едой балагурил со старой приятельницей. Та в долгу не оставалась, и они то и дело покатывались со смеху.

Лисовского с души воротило от запаха пищи, и он, преодолевая отвращение, через силу хлебал суп, ожесточенно грыз жилистое непроваренное мясо.

Пока парни неспешно одевались, Жан вышел к машине. Сергей прикурил от уголька, повернулся на минуту спиной к камину, радуясь живому теплу. Лисовский прислонился к стене, осунувшийся, погрустневший.

— Худо, Костя?

— Сам не пойму, — помедлив, отозвался тот. — Будто я во взвешенном состоянии и, пока муть в голове не осядет, не определю, что со мной происходит...

- О-ля-ля, — ворвался с улицы рассвирепевший Жан, сорвал берет, смял и швырнул на пол. — Мотор не заводится, перегрелся!.. У-у, проклятый монах!..

Лисовский невольно рассмеялся, когда бельгиец начал костерить и католическую, и кальвинистскую церковь, епископов, священников, монахов. О монашках, однако, он ни словом не обмолвился.

— Спроси у него, может, моя помощь понадобится?

— А твой друг в моторах разбирается? — недоверчиво спросил Жан. — Ах, понимает... Чего он молчит? Пошли и плевали мы на римского папу и...

Мадам Мари быстро-быстро затараторила, зажестикулировала руками перед лицом Жана, и тот, ошеломленно моргая, отступал перед ее бурным натиском. Ухмыльнулся, полуобнял, что-то прошептал на ухо, и хозяйка, не выдержав, улыбнулась и перекрестила бельгийца.

— Пошли, пошли... В декабре рано темнеет.

Костя наблюдал, как растягивали они брезент над мотором, расстилали под машиной замасленную полость. Постоял у окна и перешел к камину. Пододвинул тяжелый дубовый стул, осторожно сел, положил ноги на решетку.

— Вы больны, мосье?

— Да, легкое недомогание.

Женщина внимательно посмотрела на него, потом склонилась и неожиданным движением коснулась лба сухими, обветренными губами, как делала в его детстве мать, определяя, не повышена ли у сына температура. Растроганный парень следил, как хозяйка достала из громоздкого буфета бутылку толстого зеленого стекла, налила в бокал темной жидкости, добавила из котелка кипяток.

— Выпейте! — подала она бокал Косте.

Он почувствовал острый спиртной запах, заколебался. Мадам Мари настойчиво повторила:

— Пейте, мосье. Эльзасская водка на малине. Поспите, и болезнь пройдет.

Пока Костя добрался до постели, разделся и лег, его бросило в жар, закружило голову. Он впал в дремотное оцепенение. Слышал, как к нему подходила хозяйка, Сергей с Жаном, негромко разговаривали, прикасалась ко лбу и на цыпочках удалялись.

Опустошенный после сна, он пришел в себя, сперва не понял, то ли спал, то ли бодрствовал. Взглянул на окно — темно. Не иначе, время позднее. По светящимся стрелкам часов определил, что вечер перевалил за восемь часов.

Вышел в харчевню, увидел у камина Сергея с бельгийцем. Подвинули к огню стулья и табуретки еще несколько мужчин, видать, из местных. Передавали из рук в руки бутылку, поочередно прикладывались, дымили трубками и самокрутками, вели неторопливый разговор. Местные сдержанно улыбались, взахлеб хохотал весельчак Жан.

— Жив, Костя! — поднялся и шагнул к другу обрадованный Сергей.

— По голове постучал, звенит, — пошутил Лисовский и спохватился! — Что меня не подняли, как теперь ночью поедем?

— Милай, да мы дотемна с мотором провозились. Утром, как рассветет, тронемся.

— Друг, — покачиваясь, подошел Жан с бутылкой, — глотни кальвадоса, и ты воскреснешь! Этой святой водичкой проклятые монахи пробавляются и до ста лет...

— Пей сам, а людям не навязывай, — властно отстранила его мадам Мари и подала Косте глиняную кружку. — Выпейте, мосье, отвар целебной травки.

Горьковатая, с запахом мяты жидкость обжигала рот, но Лисовский пил глоток за глотком и чувствовал, что легче дышится, высвобождается из тугих обручей грудь. Отдал кружку и устроился у камина, прислушался к возобновившемуся негромкому разговору.

Костя насторожился, уловив тонкий свербящий гул далеких моторов, и встретился с встревоженным взглядом Сергея. Минуту спустя, приближающийся машинный рокот вызвал томительное молчание в харчевне. Потрескивали и стреляли поленья в камине, завывал тугой ветер за стенами. Гости, один за другим, торопливо прощались и спешили скорее уйти. У огня остались парни и Жан, а мадам Мари застыла у окна, вслушиваясь и всматриваясь в ночную темень.

— Кого несет в этот богом забытый уголок? — вскочил Жан и поспешил к хозяйке. — Немцы и то редко сюда зимой заглядывали!

Шум моторов нарастал, по шпилю церквушки вниз поползли желтые полосы, мириадами искорок засверкал снег, в проулке ослепительно вспыхнули фары. Обшарили площадь своими лучами, замерли на драндулете. Из машин выскочили и бросились к хижинам вооруженные люди. Внезапным хлопком прозвучал негромкий выстрел, белой звездочкой вонзилась ракета в низкое небо.

— Американские вездеходы, — объяснил Жан прильнувшим к его плечам друзьям. — Какой черт их сюда занес?

— Они верхней дорогой из Арденн пришли, — подала голос мадам Мари. — Зимой ею обычно никто не пользуется.

Рывком открылась дверь, в харчевню ввалились пятеро здоровенных солдат с лейтенантом. Все в длинных брюках, ботинках на толстой подошве и зеленых куртках с напуском. Офицер вышел на середину комнаты, взглядом обвел закопченные стены и потолок, насмешливо проговорил:

— Ну-с! Вот мы и прибыли!

Солдаты с фонариками деловито сновали по комнатам. Лисовский с возрастающей тревогой следил за ними, да и говорливый Жан будто воды в рот набрал. Хозяйка попыталась что-то сказать, но лейтенант грубо её оборвал. Он удивленно присмотрелся к парням, подошел вплотную и с недоверием спросил:

— Вы кто будете? — и, не дожидаясь ответа, приказал: — Обыскать!

Подскочил сержант, привычно ткнул Сергея кулаком в подбородок, ловкими движениями провел ладонями по спине и бокам, на мгновение замер, нащупав «кольт». Отскочил, наставил автомат и резко скомандовал:

— Руки вверх! Выше!

Обезоружили и Костю. Жан и Мари неподвижно застыли, не сводя с солдат напряженных взглядов.

— Вы кто будете? — повторил вопрос лейтенант, взвешивая в одной руке немецкие кресты, другой придерживая ремни с пистолетами и пачку денег.

— Ай донт спик инглиш, — помедлив, отозвался Костя.— Если говорите по-немецки, спрашивайте.

— По-немецки! — удивился офицер и переглянулся с сержантом. — Кто вы такие? — угрожающе спросил он.

— В справке сказано.

— Ха-ха, — деревянно хохотнул лейтенант. — Несчастные люксёмбуржцы возвращаются из немецкого концлагеря... А шпионское снаряжение, а деньги... Что вас занесло в сторону от Люксембурга, с каким заданием оказались в этой глуши? Откуда, черт возьми, у вас боевые немецкие ордена?

Костя на мгновение растерялся и необдуманно брякнул: — На память сняли с убитого немца. И покатился по полу от сокрушающего удара.

— А-а, гад! — гаркнул Сергей, наотмашь двинув сержанта по скуле, вцепился ему в горло и вместе с ним упал.

— Не стрелять! Взять живьем! — заорал офицер. — Пленных не бить!

Через две-три минуты помятые, со скованными руками, тяжело дышашие парни стояли под наведенными автоматами у стены. Их противникам тоже крепко досталось. Один сплевывал кровь из разбитого рта и ощупывал шатающиеся передние зубы, другой осторожно трогал наливающийся багрянцем синяк под глазом, а сержант никак не выпрямит скособоченную шею и с ненавистью целится взглядом на Груздева.

— Вывести! — кивнул лейтенант на Мари и Жана. — Подержать два-три дня под арестом. А этих, — указал он на парней, — немедленно отправить в штаб!

Лисовский чуть не носом уперся в закопченную стену, и смутное, пока еще полностью не осознанное прозрение путало его мысли. Что-то неладное происходит? Гарри неплохо говорит по-немецки, но заспешит и сглатывает окончания слов, смягчает твердые звуки. У лейтенанта явно чувствуется южно-немецкий акцент, он четко и ясно произносит сложные слова. Неужели!.. А почему и нет? Когда офицер рявкнул, сержант автоматически щелкнул каблуками и послушно отозвался:

— Яволь!

И вряд бы американец ударил безоружного пленника за немецкий орден. Неужели гитлеровец?! Переодеваться в чужую форму им не впервые. И в Польше, и во Франции, и в Бельгии они проделывали этот маскарад. И в Советском Союзе в первые месяцы войны забрасывали парашютистов в тыл под видом красноармейцев... Диверсанты!

— Выходи! — скомандовал сержант и ткнул Сергея меж лопаток стволом автомата.

— Прекрати! — потребовал офицер. — Они нам живыми нужны. Не довезешь до штаба, пойдешь в штрафную!

Вывели из брассери, подтолкнули к вездеходу. Парни успели рассмотреть, как солдаты сгоняют в освещенную лучами фар церковь крестьян — мужчин, женщин с детьми, стариков. Крупные снежные хлопья медленно опускались на понуро бредущих людей. В глухой тишине ни голоса, ни детского плача, только слышится одинокий собачий лай.

Вездеход подбрасывало на каждом сугробе и ухабе, мотало из стороны в сторону на поворотах. Мотор натужно хрипел, порой захлебывался в яростном реве. Груздев и Лисовский со скованными руками валялись на дне грязного металлического кузова, а солдаты сидели на боковых скамейках и ногами подпирали парней. Едва тронулась машина, Сергей почувствовал на груди чьи-то твердые, как камень, каблуки. Они давили с такой силой, что ребра, казалось, вот-вот лопнут и острыми концами вонзятся в легкие, печень, желудок.

Груздев с трудом приподнял голову и в свете вспыхнувшей от затяжки сигареты встретился с горящими ненавистью глазами сержанта. «Хочет меня доконать, гад ползучий!» — с холодным бешенством подумал Сергей, решив любыми путями увертываться от мстительных каблуков. Он непрерывно ворочался, спасаясь от верной гибели, пытался зубами дотянуться до ног сержанта, но враг неотступно его преследовал. Солдаты активно включились в занятную игру со смертью. Отпихивали парня, когда он к ним подкатывался.

Лисовский с ужасом понял, какую цель преследует немец, и в бессильной ярости пытался принять на себя хотя бы часть его ударов. Костю отшвыривали, он катался с Сергеем по грязному днищу, кряхтел от пинков и радовался, когда земляку удавалось ускользнуть от каблуков садиста.

На ухабах ботинки соскальзывали с Сережкиного тела и опять упрочались на ребрах, стараясь их сокрушить, размозжить. Парень догадался, враг упирается руками в скамейку, усиливая нагрузку на ноги. Каждый вдох отдавался острой болью в груди. Он изнемогал в неравной борьбе, слабее прежнего сопротивлялся жестокому натиску, когда вездеход остановился. Сергея вслед за Костей выбросили из машины, прикладами заставили подняться. «Подонок!» — исступленно уставился он на сержанта. — На минуту снять бы браслеты, на куски бы разорвал!

На широкой поляне тесным-тесно от запорошенных снегом танков «Шерман», американских бронетранспортеров, самоходных штурмовых орудий, «студебеккеров», «доджей», «виллисов». Под деревьями затаились вместительные автобусы и бензовозы, а в лесной вырубке темнеют приземистые бревенчатые дома. К ним-то и повели друзей, пинками помогли подняться на крайнее крыльцо, втолкнули в небольшую, вроде прихожей, комнатку, освещенную аккумуляторной лампочкой.

Из-за стола поднялся офицер с утомленным лицом, глубокими тенями под глазами, но аккуратным, волосок к волоску, пробором. Равнодушно скользнул взглядом по пленникам, слушая рапорт сержанта.

— Сами не могли допросить и...

— Унтерштурмфюрер приказал живыми доставить в штаб, сожалеюще доложил сержант и достал ремни с пистолетами, немецкие ордена, пачки английских, французских и американских денег.

— Где вы их захватили? — с пробудившейся тревогой спросил офицер и, выслушав ответ, сказал: — Обождите, пока доложу штурмбанфюреру.

Парней поставили лицом к стене. Сергея мучила боль в груди, и он безразличным взглядом уперся перед собой.

Костя ослабился, стараясь утишить ноющую боль, и заметил, как к другу бочком-бочком подвигается его «крестник» — сержант. В руках автомат, стволом вниз. Приблизился, рывком поднял его прикладом вверх, намереваясь ударить между лопаток. Лисовский намертво сцепил пальцы скованных рук и, как когда-то пушечным ударом резал мяч над волейбольной сеткой, сбоку изо всей силы саданул немца. Тот отлетел к двери и недвижно рухнул у порога.

— Ах ты, падаль! — щелкнул затвором солдат.

— Стой! — сердито крикнул офицер, вышедший из кабинета. — Унтершарфюрер сам виноват, что не выполнил приказ. Здесь не Восточный фронт, а наш противник — не русские Иваны. Снимите с пленных наручники! — Слушаюсь, оберштурмфюрер! — Уведите унтершарфюрера. - У него сломана челюсть.

— Тем хуже для него.

Солдаты подхватили переодетого эсэсовца, поволокли, как пьяного. Он мотал головой, вырывался, что-то невнятно бормотал.

— Заходите! — кивнул офицер парням на дверь кабинета. — Опустите руки.

В большой комнате рыхлый мужчина с проклятьями ворочал кочергой большие поленья в грубо сложенном камине.

- Черт возьми, Курт, — проворчал он, — откуда они принесли сырых дров? У меня голова от дыма разболелась. Распорядись напилить сухих.

В небрежно накинутом на плечи американском офицерском мундире с майорскими знаками различия он подошел к парням и, расставив ноги, впился в них равнодушным взглядом. Конец дымящейся кочерги поднес к глазам Сергея.

— Кто такие? Чье задание выполняете?

— Мы — немцы, — щелкнул каблуками Костя, — бежали из американского лагеря военнопленных.

— Кто вам поверит? — скептически отозвался штурмбаннфюрер. — Оружием, деньгами и фальшивыми документами вас тоже в лагере обеспечили?!

— Мы разоружили американцев...

— Мне некогда сказки слушать. Отвечайте, или прикажу расстрелять как шпионов.

— Мы выполняли специальное задание, штурмбаннфюрер, и отчитаемся перед теми, кто нас послал.

— Вывести и расстрелять, — вернулся немец к камину. — Курт, не забудь насчет дров...

— Вы сделаете большую ошибку, штурмбаннфюрер. В нашей судьбе заинтересован рейхсюгендфюрер...

- Вывести!

В комнатушке парней опять уткнули носом в стену. Теперь и Сергей разобрался в обстановке. Прикинул, в какую историю они влипли, аж холодок пробежал по спине. Столько кружили, такое пережили и снова у немцев оказались. Зря Костя ерепенится, пусть сразу расстреляют, чем попасть в гестапо на страшные муки. По жилке душу вымотают. Броситься на радиста, да его же башкой долбануть по аппаратуре. Одной очереди на обоих хватит...

— Не дури!..

— Молча-ать! — заорал часовой от двери и угрожающе передернул затвор карабина.

— У нас нет времени выяснять ваши странные обстоятельства, — сухо сказал Курт, когда вышел от штурмбаннфюрера. — Отправим вас повыше, где во всем разберутся. Советую быть правдивыми и откровенными. Там шутить не любят.

Ехали в «джипе» с американским звездно-полосатым флажком на капоте и белыми звездами в круге на бортах. Дорога в выбоинах, до кюветов разбита и размята гусеницами танков и самоходных орудий. Рыхлые снежные островки сплошь запятнаны мазутом и солидолом. Рядом с шофером солдат, да еще двое сжимают парней с боков. Не двинуться, не повернуться.

Лисовский замер, невольно вздохнул. Получено несколько часов или дней отсрочки. А что дальше? Из машины не уйдешь, охрана настороже. Нечаянное движение, и на запястьях сомкнутся наручники. Придется выжидать, когда гитлеровцы ослабят бдительность. Он назовет фамилию Зоммер, вспомнит Бломерта, и до ответа из Берлина нужно бежать. Наблюдения не снимут, но вести его будут не слишком рьяно. Им необходимо вывернуться, раствориться в людской массе. А если отправят в Берлин?!

Дорога петляла в гуще лесной чащобы, среди могучих деревьев, бежала мимо древних развалин, грубо отесанных гранитных глыб, по краям горных отвалов. Порой машина зависала над глубокими пропастями, в пустоте с бешеной скоростью вращалось колесо и пассажиры невольно затаивали дыхание, судорожно хватались за брезентовые ремни. Но водитель каким-то чудом выравнивал «джип», и тот продолжал наматывать головокружительные километры.

— Пристрелим, да обратно, — зло ткнул Сергея локтем его сосед. Доложим, при попытке к бегству...

— Приказ! — отозвался старший с переднего сидения. — И мне риск ни к чему.

— Оберштурмфюрер по рации сообщил о нас в штаб, — сдержанно проговорил Лисовский. — Нас ожидают... С каких пор немецкие солдаты пренебрегают приказами офицеров?

В тишине натужно рокотал мотор, в свете фар замелькали частые снежные хлопья, похожие на резвящихся среди цветов бабочек-капустниц. На крутом повороте машину занесло, пассажиры навалились друг на друга.

— Немцы?!

— Офицеры СС, фронтовики.

— Извините, мы думали — французы.

— Считаю инцидент исчерпанным.

На выезде из леса нарвались на боевое охранение. Над «джипом» нависли разноцветные трассы пулеметных очередей. Из машины выскочил старший конвоир и фонариком подал условленный световой сигнал. Выстрелы прекратились, к вездеходу вышли трое вооруженных немцев. Вполголоса обменялись паролем и отзывом, часовые показали проезд через передний край. И снова скопище танков, броневиков, самоходок, грузовиков. Боевая техника с тевтонскими крестами окончательно встревожила Костю. Немцы готовят крупное наступление, а союзники о нем и не подозревают, отводят с фронта войска на отдых.

«Джип» остановили у контрольно-пропускного пункта. Подошел эсэсовец, подозвал к себе старшего конвоира. Парням странно видеть, как перед невысоким плотным черномундирником в струнку тянется верзила в американской армейской форме. После переговоров Костю и Сергея вытолкнули из вездехода.

— Поедете со мной, — сказал эсэсовец, — советую не глупить.

Во вместительном черном «хорхе» парней снова зажали немцы с боков, ни повернуться, ни вздохнуть свободно. После вчерашней суматошной дороги с Жаном, длинной кошмарной ночи Лисовский совсем сник, ссутулился. Грудь опять заложило, легкие с натугой вбирали воздух, с хрипом выдыхали. Эсэсовец почувствовал обжигающий жар от соседа, попытался отодвинуться:

- Тиф?! — Простуда и раны. Тот несколько успокоился, но не придвигался, и Костя вольно откинулся на сидение. Выехали на укатанное широкое шоссе, и забился, забуянил вокруг машины встречный ветер. Лепил на лобовом стекле причудливые снежные силуэты, с которыми еле управлялись щетки бойких дворников. К линии фронта непрерывным потоком катили танки, самоходки, грузовики, бензовозы. Впервые после Польши увидел Сергей столько немецкой боевой техники. Всюду регулировщики, заставы, контрольные посты, мотоциклисты полевой жандармерии.

К мрачным стенам старинного рыцарского замка подъехали хмурым промозглым утром. С тяжелых клепаных металлических ворот начались строгости. Через каждые десять метров у эсэсовцев проверяли документы, в темных переходах лучами фонариков ощупывали парней. Шли гулкими коридорами, двое эсэсовцев впереди, двое — сзади. Сергей поддерживал Костю, которого шатало из стороны в сторону. В штабе, похоже, никто не спал. Куда-то спешили офицеры с папками в руках, сквозь двери доносились громкие телефонные разговоры, пулеметной скороговоркой стучали пишущие машинки.

— Гюнтер! Герберт! Вы живы?! — бросился к парням коренастый гауптштурмфюрер. — Газеты сообщили о вашей гибели! — Ты их знаешь, Отто? — удивился эсэсовец. — Да. Они из команды покойного штандартенфюрера Пауля Бломерта. Я с ними в госпитале в Польше лежал. Куда их ведешь?

— К Грассману в разведотдел. Их захватили в Арденнах. Утверждают, что бежали от американцев...

— Стоп! Грассман подождет, а оберштурмбаннфюрер охотно с ними поговорит. Его интересуют люди с той стороны, а тут свои парни...

В приемной, обставленной старомодной дубовой мебелью, с лохматым ковром на полу, пахло мышами и плесенью. От громоздкого стола с вычурными пузатыми ножками еле оторвал голову дежурный адъютант.

— Одну минуту! — проговорил Отто и скрылся за массивной дверью.

Лисовский и Груздев узнали старого знакомца по госпиталю для выздоравливающих танкистов. Он почти не изменился, разве лицо несколько осунулось и построжало. Костя помотал головой, потер виски, надеясь избавиться от сильной боли, собрать силы для предстоящего поединка. Нужны четкие и ясные ответы на вопросы, чтобы они не вызывали кривотолков, избавили от дополнительных уточнений. От его ответов зависят и жизнь, и смерть...

Занднер вышел из кабинета и обратился к эсэсовцам:

— Можете идти. Оберштурмбаннфюрер берет парней на себя. Генрих, напиши им расписку, — кивнул он сонному адъютанту. — А это что?

— Оружие, деньги и документы, отобранные при обыске. Хайль Гитлер!

— Как вы попали в Бельгию? — спросил Отто, когда за эсэсовцами закрылась дверь.

— Длинная история, Отто, — устало отозвался Костя и оживился. - В лагере под Льежем мы встретили Ганса, твоего дружка.

— Мне его дружба едва жизни не стоила, — поморщился Занднер. — Если бы не Скорцени... Как он ведет себя в плену?

— Казнен по приговору фемы.

— Интересно... Он вроде угря, умел обходить опасность.

— Он нас выдал американцам. Переводчиком у коменданта лагеря устроился.

Дверь шумно распахнулась, ее проем занял огромный, под косяк, широкоплечий детина. Сонный адъютант и Занднер мгновенно вскочили и вытянулись, следом поднялись и парни. Мужчина острым наметанным взглядом окинул их с головы до ног и сказал гауптштурмфюреру:

— Заходи, Отто, со своими камрадами.

Скорцени в отлично сшитом мундире, бриджах в обтяжку, высоких сапогах, несмотря на свой двухметровый рост, выглядел стройным и элегантным. Повернул стул спинкой вперед, верхом устроился на сидение. Повернулся к парням округлым лицом со шрамом на щеке, уставился зелено-голубыми, чуть навыкате, глазами. Крупные руки с развитыми кистями скрестил на спинке стула.

— Курите! — пробасил он и выжидательно добавил: — Итак?

Сергей поднялся, взял со стола портсигар, достал сигарету, щелкнул зажигалкой и вернулся на место, глубоко и жадно затягиваясь. Скорцени оценивающе следил за ним. Костя молчал, не поняв, что интересует оберштурмбаннфюрера.

— Кто из них неразговорчив? — спросил эсэсовец у Занднера.

— Гюнтер Зоммер.

— Сиди, сиди, Гюнтер. Кто из братьев старше?

— Герберт.

— Рассказывай, Герберт. Я знаю, вы были офицерами связи в штабе рейхсюгендфюрера...

Лисовский помолчал, собираясь с мыслями, чтобы не выдать себя плохо сшитыми стыками в их похождениях, не вызвать подозрений. О Скорцени слышал, как о спасителе Муссолини, и понял, что он большая шишка, если эсэсовцы даже не пикнули, когда тот оставил парней у себя. Рассказывал Костя с небольшими интервалами, опасаясь запутаться в деталях. В Варшаве братья Зоммер попали в плен к повстанцам.

...Бежали от них в лесу... Вместе с Бломертом угодили к польским националистам... Спас их эсэсовский отряд Хонзеляйта... После госпиталя — бой на железной дороге с партизанами и гибель Бломерта... Чудесное спасение от английских бомб в Берлине... Воздушный бой над Бельгией... Американский лагерь военнопленных и предательство Ганса... Бегство из виллы... Арденны...

— Майор Сторн?! — задумался Скорцени. — Майор Сторн!.. Нет, не помню... Постарайтесь детально, слово в слово, воспроизвести разговор о послевоенном германо-американском сотрудничестве.

— Навряд ли сумею его воспроизвести, — бледно улыбнулся Лисовский. — Я себя отвратительно чувствую, оберштурмбаннфюрер... После совещания в Маастрихте главнокомандующих союзными армиями...

— Какое совещание? — насторожился Скорцени и опять зажег сигарету. — Когда оно проводилось?

— Когда, Гюнтер? — превозмогая головную боль, спросил Костя. — Он в тот день видел Эйзенхауэра в Брюсселе.

— Эйзенхауэра?!

Сергей с укоризной покосился на друга, но сообразил, что союзников и след простыл в Маастрихте, поднял руки с оттопыренными пальцами.

— Седьмого декабря, — расшифровал Костя его жест.

— Странно! — поднялся Скорцени и, тяжело ступая, заходил по огромному кабинету. — Весьма странно! Неужели Железный Генрих не посчитал нужным меня проинформировать... Хорошо. Позднее поговорим подробнее. Отто, отправь камрадов в госпиталь, пусть создадут для них наилучшие условия... Постой, Гюнтер!

Оберштурмбаннфюрер вплотную подошёл к Сергею, зажал крупныни ладонями его голову, чуть склонился, пристально вгляделся в лицо.

- Странно! Очень странно! — с каким-то суеверным удивлением пробормотал он.

Лисовский всмотрелся в них обоих и испуганно замер. Сходство было поразительным. Как бы оно боком не вышло! Ведь по-всякому можно расценить нежданно-негаданное появление двойника.

— Герберт! Вы фамилию Зоммер кому-нибудь называли?

— Кажется, нет... Точно, нет, — ответил он, не понимая, куда клонит эсэсовец.

— Кажется или точно?

— Точно, оберштурмбаннфюрер!

— Отто! И вы о Зоммерах ничего не слышали. Поняли?

— Понял, оберштурмбаннфюрер! Не слышал!

— А пока, для госпиталя, назовем вас... назовем вас... О-о, Мейер... Мейеры — самая распространенная фамилия в нашем фатерлянде... Ты—Франц Мейер, — ткнул он пальцем в Костю,— а ты, Гюнтер,— Фридрих Мейер... Кстати, где ваши родственники?

Костя замешкался, соображая, где находятся родичи братьев Зоммер. И с четкой ясностью возникла в памяти анкета Герберта Зоммера, найденная в его портфеле, заполненная угловатым, каллиграфически правильным почерком. Скорцени терпеливо ждал, видя, как трудно собраться с мыслями явно больному парню с блестящими горячечными глазами, влажно поблескивающим лицом.

— Отец не вернулся из похода во Францию, мать с сестрой погибли при бомбежке. Дядя с женой в Померании.

— Сочувствую... В подробности своих приключений никого не посвящайте. Хайль Гитлер!

Этап третий

Отто Занднер прозревает □ Конец привольной жизни □ Печальный исход □ Освобождение Эриха Турбы □ «Мексиканский вариант»

Сергей шел снежной целиной, избегая проторенных дорожек. Легонько отталкивался палками и без видимых усилий скользил по голубоватому насту. В первые дни неуклюже чувствовал себя на фабричных лыжах с жесткими креплениями, мечтал о широких, опористых сибирских самоделках с обклеенными мехом полозьями. Теперь освоился, радовался скорости, свободе маневра, особенно на крутых спусках. Добрался до гребня горы, скрестил палки и уселся.

- А у тебя, Гюнтер... извини, Фриц, все данные для призового гонщика, — остановился следом Отто Занднер и смахнул пот со лба. — Для меня лыжи — постоянно сопротивляющиеся деревянные дощечки...

Опять резануло слух это проклятое имечко — Фриц. Костя, едва от болезни оправился, по поводу и без повода зовет Фрицем. Глаза невинные, будто без умысла, а в душе, поди, смехом уливается.

— Какая красота! — с горечью заметил Занднер. — А неподалеку идет война, реками льется человечья кровь, миллионами гибнут люди. Во имя чего? Ведь шесть лет не видят немцы этого голубого простора, этих сказочных гор...

Внизу, сквозь стволы деревьев, проглядывают беспорядочно разбросанные коттеджи санатория с широкими окнами, застекленными верандами. Вьющиеся из труб сизые дымки клонятся к дремлющим под зимним солнцем темно-зеленым соснам и елям.

— Ветер, — зябко поежился Отто, — перейдем в затишье.

Сергей посмотрел ему вслед и выпрямился. Еще утром, когда приехал Занднер, понял, что с ним творится неладное. Землистое усталое лицо, потерянный взгляд. Смолкал Отто на середине фразы и отрешенно смотрел перед собой. Неведомая напасть, свалившаяся на него, обеспокоила Груздева. Немец тянулся к парням, искал их дружбу. Навещал в госпитале, привозил фрукты и сигареты, тайком от врачей распивал с ними бутылочку рома или коньяка. Сюда приехал впервые. Оно и понятно. От штаба Скорцени горный санаторий отделяло более двухсот километров. За братьями Мейер его послал оберштурмбаннфюрер.

Сергей обогнал Занднера, размашистым шагом вышел к небольшой полянке, которую в полупоклоне обступили кудрявые березки, похожие на жеманящихся девушек, и присел с Отто на пень. Закурили, тот негромко сообщил:

— Наступление в Арденнах провалилось. Русские взломали нашу оборону от Балтики до Карпат. Все силы рейха брошены на Восточный фронт, западный оголен...

Сигарета выскользнула из задрожавших пальцев Сергея, пыхнула в снегу белым дымком и погасла. Парень торопливо закурил новую.

— Тысячелетняя империя Адольфа Гитлера доживает последние пять минут. Пробьет двенадцать, и она рухнет, обдав немцев напоследок зловонным дерьмом...

Занднер пришиблен, в голосе не чувствуется прежней твердости и уверенности.

— При бомбежке погибла в Берлине жена, — сообщил Отто. Сергей, онемел и растерянно глядел, как тот пытается выловить в портсигаре сигарету обожженными, с багровыми рубцами, пальцами. — Дочь случайно уцелела, у тети была в гостях...

Груздев в замешательстве подбросил горсть шишек в костер, потом решительно поднялся и, подчиняясь интуитивному порыву, крепко обнял Отто за плечи, на секунду сжал их.

— Спасибо, Гюнтер... Ты единственный человек, с кем я поделился своим горем... Мы пролили море человеческой крови и в ней захлебнемся... Наша гибель закономерна...

С горы к санаторию крутой спуск, но лыжники им почти не пользуются, предпочитая постепенно снижающуюся лощину. Сергей рванул напрямую, не расслышав запоздалого предупреждения Отто. Тот поколебался, но встал на проложенную Груздевым лыжню. В ушах засвистел ветер, он ощутимо сек лицо снежинками, выжимал слезы из глаз.

— Сумасшедший спуск! — внизу он невольно взглядом смерил гору, передохнул и вдруг спросил: — Ты храбрый человек, Гюнтер, но что тебя и Герберта связывает с эсэсовцами?

Груздев ухмыльнулся и ткнул Отто пальцем в грудь.

— Ты прав, — понурился тот. — Я тоже жертва сложившихся обстоятельств. Когда командовал танковой ротой, то твердо знал свое место. Теперь я ничего не знаю и ни в чем не уверен.

Сергей переоделся и пошел принимать ванну. Проходя через гостиную, увидел Костю за пианино. Рядом с ним молодая черноволосая женщина с нервным подвижным лицом. Итальянка подошла к земляку в первый же вечер и теперь часами от него не отходит. А зовут ее непривычным мужским именем — Карла. Поет хорошо, да и по характеру - веселая компанейская баба. Не дает другу скучать, и оживел парень. В госпитале Сергей немало горя с ним хватил: тот одеревенел, уставился в потолок и рот на замок, за неделю и словечка не обронил.

А Отто в углу устроился, у маленького столика с массивной пепельницей. Смолит сигареты и глаз с заснеженных вершин не сводит. Как хитро устроена жизнь! Разве поверил бы Сергей четыре месяца назад, что будет сочувствовать горю фашистского офицера-танкиста? А сейчас сочувствует и странным свое поведение не находит. Занднер чем-то напоминает Эриха Турбу. Узнай гестапо о рискованных разговорах, не миновать Отто беды. И хочется с ним по душам потолковать, и боязно. Узнает, что они русские, взыграет фрицевская кровь, хлопот не оберешься. Не коммунист, да и в антифашисты пока не годится. Заблудился в трех соснах и тычется лбом, набивая шишки, в каждое дерево.

Днями Сергей не расстается с лыжами, обегал окрестности, присматриваясь к укладу незнакомой жизни. В деревнях старики да бабы от темна до темна копошатся на своих усадьбах. Живности у бауэров хватает — лошади, коровы, свиньи, полно домашней птицы. Похоже, с хозяйством сами управляются, редко у кого один-два пленных вкалывают.

— Ты влюбился, Гюнтер? — встретил его Отто с бутылкой в руке. — Только влюбленным время не кажется кошмаром, для них оно окутано романтическим флером... Пойдем обедать, Герберта увлекла за собой подержанная итальянская красотка.

Бодрится, пытается шутить, а голос вот-вот на волчий вой сорвется. Глаза тусклые, воспаленные, и хмель не зажег в них искорки. Пока Сергей переодевался, он прислонился к косяку и бессмысленно рассматривал этикетку на бутылке с коньяком.

Приближающийся фронт распугал больных, в санатории осталось мало людей. Уткнули носы в тарелки пришибленные военными вестями старики, да беспокойно оглядывают полупустой зал молодящиеся накрашенные женщины. В тишине чуть слышно позвякивают ножи и вилки, мелодично звенят бокалы с минеральной водой. Официантка сделала большие глаза, увидев коньяк, но промолчала. Черный эсэсовский мундир, орденские планки, портупея с пистолетом и мрачный взгляд Отто не располагали к замечаниям. Костя обрадованно позвал:

— Сюда, камрады. Я заканчиваю обед, но охотно посижу с вами.

— Мы не помешаем вам, синьорита? — осведомился Занднер у итальянки и придвинул стул.

— Я охотно выпью с вами рюмочку «мартеля», — проговорила женщина. — Если бы не строгие врачи, я давно бы отсюда сбежала, — забавная гримаска появилась на ее лице. — Не люблю монастырей, а здесь даже греховные мысли меня покинули...

У нее приятный певучий акцент, смягчающий немецкие рычащие слова. Держится свободно и просто.

— Мне кажется, вы лукавите. Неужели Франц вас не занимает? Лисовский покраснел и в замешательстве потянулся к бокалу с минеральной водой.

— Не порти вкус, — остановил парня Отто. — После этой мерзости коньяк покажется противным.

— С ним приятно музицировать, — проговорила итальянка, искоса взглянув на Костю, — но будь Франц настоятелем женского монастыря, я уверена, его послушницам не грозил бы соблазн.

Сергей расхохотался и дружески подмигнул приятелю. Отто разлил коньяк по рюмкам, и Карла, согревая свою в ладонях, печально проговорила:

— К коньяку хорош лимон... Лимон! Муж последовал за дуче в Северную Италию, а там мерзкий климат и грубые люди. Вернусь ли я на свой благословенный юг? О боже мой!

Она пригубила из рюмочки, задумчиво улыбнулась:

— Ночами я не сплю. Какая неправдоподобная тишина здесь... Жуткая тишина. Я в нее не верю. И Франца прошу играть бравурные мелодии, чтобы пианино гремело и содрогалось...

— После войны людям долго придется привыкать к тишине, — проговорил Костя. — К тишине и могилам...

— Ты идеалист, Франц, — мрачно вмешался в разговор Отто. — Тишины не будет, пока существует гомо сапиенс. Всегда найдется кто-то, кому тишина не по душе...

— Для «мартеля» наша беседа приняла слишком зловещий характер, — натянуто улыбнулась Карла. — Будто я не в обществе молодых людей, а тех черных птиц, — кивнула она на сосну за окном, на ветках которых пристроились три каркающих ворона.

— И верно, — поддержал итальянку Лисовский, — поговорим о чем-нибудь отвлеченном...

Сергей сосредоточенно ел, прислушиваясь к разговору. Мельком поглядывал на друга и видел на его лице тревожное нетерпение. Мыслями он в завтрашнем дне, пытается заглянуть в глубину недалекого будущего. Скорцени?! Зачем они ему понадобились? Тогда, в кабинете, Сергею довелось встретиться с глазами оберштурмбаннфюрера, они поразили парня своей безжалостностью и беспощадностью. Какой переполох поднялся в госпитале, когда Скорцени вздумалось их навестить! Что там врачи и костыльники? Отчаянные эсэсовские головорезы замирали как вкопанные, когда по коридору шел двухметровый верзила. После его неожиданного визита Груздева и Лисовского перевели в отдельную палату, с Костей носились как с писаной торбой.

Почему Скорцени о них заботится? Зачем сменил фамилию, запретив о прежней даже думать? Черт его разберет! В госпитале они наслушались стольких восторженных легенд о нем, что потеряли надежду отличить быль от выдумки. Сами эсэсовцы боялись любимца Гитлера, как огня. Он служил в личной охране фюрера, где тот его и приметил. А похищение и освобождение Муссолини, переворот в Будапеште и арест диктатора Венгрии сухопутного адмирала Хорти, участие диверсантов Скорцени в Арденнском прорыве вызывали неуемный восторг и скрытую зависть черномундирников к везучему собрату. Поэтому странным и опасным казался интерес оберштурмбаннфюрера, начальника военно-секретной службы СС, к ним...

Сергей насытился, откинулся на стуле и потихоньку потягивал «мартель». С усмешкой наблюдал, как итальянка атакует Костю. Чертов однолюб, не поддается красивой бабе! А она и минуты не посидит спокойно.

— Пора, — поднялся Отто. — Официантка от нетерпения дырки в полу каблуками провертела. Адью, мадемуазель!..

Ранним утром уезжали. Вышли к машине и удивились, что их провожают чуть ли не все обитатели санатория. На лицах хмурь, стоят в пасмурном ожидании. По знаку главного врача повар передал увесистую корзинку с продовольствием. Друзьям пришлось сделать общий поклон, а у итальянки Костя поцеловал руку.

— Они чувствуют близкий конец тишине и своей отстраненности от жизни, — проговорил Отто, когда вывел «опель» на дорогу. — На нас они смотрят, как на гладиаторов, идущих на смертный бой.

— Что с тобой, Отто? — удивленно спросил Костя, не знавший о гибели жены Занднера. — Ты мне всегда казался вдумчивым, рациональным оптимистом.

— Когда гибнет мир, оптимисты похожи на комедиантов, танцующих среди трупов, — мрачно отозвался немец. — Мне страшно, Герберт!

— Отто, в наше время откровенность не поощряется, — осторожно заметил Лисовский. — Она может стоить головы.

— Ты в гестапо не побежишь. Доносчик бы мою руку со слезой пожал, уверил в сходстве наших мыслей, а через час постарался подвести меня под пулю. А ты предупреждаешь... Ты и Гюнтер слеплены из другого теста, чем те немцы, каких я знаю. Вот Скорцени...

— Да, кстати, зачем мы ему понадобились?

— Опасаться нечего. Скорцени питает к вам непонятную слабость, а его планы никто и никогда не угадает. Он человек настроения, и невозможно предположить, как он поступит через минуту или неделю. По своей натуре он азартный игрок, привык делать все наоборот. После провала арденнской операции я просился на фронт. Он отказал и оставил при себе. Даже не пойму, в какой роли теперь выступаю... Да, посмотри, чем снабдили в дорогу доблестных защитников рейха?

Лисовский снял бумажную салфетку с корзинки, заглянул вовнутрь и перечислил:

— Шнапс... Рейнвейн... Сосиски... Бутерброды с ветчиной... - Недурно, могло быть и хуже, — Отто подогнал машину к краю обочины и заглушил мотор. — Выпьем на лоне природы.

Устроились на сером гранитном валуне, поочередно пили из складного металлического стаканчика. Занднер зацепил горсть снега, губами бережно собрал холодные кристаллики с ладони, потом закурил с Сергеем.

— Какого ты мнения об американцах, Герберт? — неожиданно спросил он.

Тот, разжевывая тепловатую сосиску, помедлил с ответом.

— Говори прямо, — понял Отто его затруднение и горько усмехнулся: — С легкой руки Геббельса у нас трудно отличить правду от лжи, — и, намекая на уродство имперского министра пропаганды, добавил: — У лжеца короткая нога...

Лисовскому не понравилась вызывающая откровенность немца, и он постарался обойтись обтекаемыми фразами.

— Суп будет не настолько горяч, как готовят победители... Насколько я понял, фашизм их не ужасает, они готовы с ним примириться, но при условии создания других, близких ему политических партий. Американцам нужна видимость демократии, формальное соблюдение буржуазной законности. Майор Сторн, что нас обрабатывал, завидовал порядку и дисциплине в Германии, твердил о сохранении закаленных кадров...

— Мы — друзья! Согласны? — Занднер искоса глянул на приятелей. — У меня получилось, как в пословице: будь мне братом, или я дам тебе по голове... Я одинок и впервые за многие годы высказываюсь откровенно. Да... Перед вами я наг и гол, меня уже ничто не устрашит!

— Отто, я обижусь, — сказал Костя. — У тебя нет оснований сомневаться в нашей порядочности. И кончим разговор... Определится наше положение, и мы к нему вернемся. Согласен?!

— Прозит! — поднял Отто стаканчик и одним глотком осушил.

— Тебя не задержит полиция?

— Меня?! Дорогой мой Герберт, на страхе перед черными мундирами третий рейх держится!.. Поехали. Нам нужно прибыть в срок, Скорцени ждать не любит.

Дорогой он молчал и гнал «опель» на скорости свыше ста километров. Мелькали редкие встречные машины, мерно вышагивающие битюги-тяжеловозы. Мчались через безлюдные деревни и поселки, мимо помещичьих поместий и трех-четырехдворных хуторов. Затем движение на шоссе усилилось, почувствовалось приближение большого города. Лисовскому удалось разобрать на указателе слово «Берлин», и тоска холодной змеей вползла в сердце. Никак они с Сергеем не обойдут фашистскую берлогу!

Однако Занднер свернул с шоссе на проселок и погнал автомобиль пустынной, малоезженой дорогой. На снегу виднеются следы трех или четырех протекторов различных рисунков. По размеру колеи, похоже, проходили однотипные с «опелем» машины. Взобрались на горку и подкатили к небольшой караулке с полосатым шлагбаумом, от которой уходили в заснеженное поле колья с колючей проволокой. Эсэсовец с автоматом на груди заглянул в кабину, сверил номерной знак и открыл дорогу.

— Куда мы попали, Отто? — изумленно спросил Костя.

— Диверсионная школа. Перед Арденнами побывал в ней со Скорцени.

В высокой кирпичной стене массивные ворота с башенкой. Остановились у наглухо закрытых створок, вышли из «опеля». У Занднера тщательно проверили документы, сообщил он и фамилию парней. Вооруженный гауптшарфюрер окинул их пронзительным взглядом и направился в комендатуру. Через окно было видно, как он снял телефонную трубку. Сергей осмотрелся и невольно цокнул языком. По верху каменного забора тянутся перекрученные колючие спирали, видны сторожевые вышки с прожекторами, в ограде пробиты частые отверстия, похожие на бойницы. Поглядел на Занднера и удивился. Немца не узнать, будто переродился. Лицо словно из камня высечено, глаза холодны и непроницаемы, губы плотно сжаты, плечи расправлены. От недавней расслабленности и следа не осталось. Эсэсовец закончил телефонные переговоры и разрешил Отто проезжать. Тот, видимо, привык к частым проверкам, равнодушно сел за руль, подождал пока устроятся седоки и стронул машину с места. За воротами открылся жилой поселок. Сперва он напомнил Сергею американский лагерь для военнопленных. Те же унылые, тщательно подметенные асфальтовые дорожки, занесенные снегом клумбы с торчащим сухим будыльем, аккуратно обрезанные закуржавевшие деревья. Но там рядами тянулись приземистые бараки, а здесь, в окружении берез и тополей, стояли внешне малоприметные коттеджи.

«Опель» замер у двухэтажного особняка. Заглушив мотор, Отто глуховато посоветовал:

— Держитесь бодро и подтянуто. Скорцени не выносит нытиков и маловеров.

Занднер шагал твердо и уверенно. Коротко кивнул эсэсовцу, открывшему им дверь, размеренно поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Разделся в пустой приемной, поправил перед зеркалом волосы и орденские планки, потуже подтянул peмень портупеи.

— Подождите! — кивнул на стулья и, глянув на часы, исчез в двери.

— Проходите, камрады! — вернулся Отто.

Скорцени что-то читал за огромным столом в глубине кабинета. Отодвинул бумаги, сдержанно предложил:

— Садитесь.

Тяжелым взглядом уставился на парней, не произнося ни слова. Молчание затянулось, и Сергей, пытаясь отвлечься от тягостных мыслей, незаметно осмотрел кабинет. Мощный радиоприемник, большая зашторенная карта, два вделанных в стену сейфа, тяжелые гардины на окнах и цветной ковер на полу. Напротив — картина в темной раме. Воззрился на нее, разобрал убитых и раненых солдат, дымящиеся воронки, покореженные осколками деревья...

— Наш фюрер...

Парни от неожиданности вскочили.

— Сидите! — удовлетворенно проговорил Скорцени и продолжал: — Наш фюрер любит и ценит картину «После боя». Она напоминает ему о героических победах германцев в первой мировой войне, о предательстве коммунистов, нанесших удар в спину немецкой армии...

Он поднялся из-за стола, постучал пальцами по стеклу и буднично сказал:

— Выглядите неплохо. Готовы в бой?

— О, да, оберштурмбаннфюрер! — вскочил просиявший Костя. Им бы до прифронтовой полосы добраться, а там они найдут возможность пробиться к своим.

— Вы мне нравитесь, — улыбнулся эсэсовец. — Моя слабость — бесшабашные, смелые и везучие парни! Садись...

— Франц Мейер, — напомнил Лисовский.

— Садись, Франц Мейер.

Выдвинул ящик стола, достал коричневую папку.

— Агентурными данными подтверждено ваше мужественное поведение в лагере военнопленных, верность присяге фюреру. Предатель посмертно наказан. Бывший оберштурмфюрер с позором исключен из СС, его родные осуждены народным трибуналом... Я рад, что вы готовы идти в бой, — продолжал эсэсовец, закуривая сигарету. В пепельнице горкой громоздились окурки. — Но ваше место за линией фронта противника, в его глубоком тылу. Мы воюем, не зная перемирия. В нашей войне нет пощады слабым, борьба идет всеми доступными, законными и незаконными методами. Побеждает сильный и мудрый. Вы верующие?

Костя замялся, припоминая вероисповедание братьев Зоммер.

— При рождении крещены католиками, а потом...

— Ясно, — прервал его эсэсовец, — юнгфольк, гитлерюгенд... И Я не верю в бога, но верю в предначертания судьбы. Должен сказать, вам чертовски везет! А везучие люди и другим счастье приносят!.. Можете идти. Хайль Гитлер!

Отто Занднер, угрюмый и молчаливый, вел машину. Мягко падал пушистый снег, сквозь густую белую пелену смутно угадывался нескончаемый человеческий поток, жмущийся к обочине, освобождающий дорогу боевой технике, спешащей к фронту. Конные повозки с мебелью, чемоданами, мешками, коровами на коротких поводках тянулись в разношерстной толпе. Сгорбленные, измученные немцы тащили санки с домашним скарбом, по колени в снегу брели женщины с детьми, навьюченные жалкими узлами, еле переставляли ноги глубокие старики.

В скорбное шествие беженцев «майбах» попал, едва выбрался из окруженной эсэсовской охраной ставки Гиммлера. Кое-где у дороги пылали огромные костры, и сотни людей тянули к огню озябшие руки, подсовывали замерзающих детей, распахивали одежду, жадно впитывая продрогшим телом живительное тепло.

— Печальный исход великой Германии! — не выдержал Отто и сморщился как от зубной боли. — Ты не видел, Герберт, мальчишек, призванных спасти третий рейх?

— Тонущий старается увлечь за собой и спасителя, чтоб не одному погибать, — отозвался Лисовский. — Военное счастье, Отто, переменчиво. Разве ты не видел таких исходов во Франции, Польше, России?

— Ты говоришь как посторонний человек, — отчужденно покосился на него Занднер, — будто тебя радуют муки несчастных людей.

— Я объективен и прошел через более жестокие испытания, чем эти беженцы. У нас с братом даже имена чужие. Погибнем, никто и знать не будет, где мы сложили свои головы.

— Извини, Герберт, я не хотел тебя обидеть... Все мы виновны, наказаны жестоко, пытаемся раскаяться, но кому нужны запоздалые слезы, когда финита ля комедиа. Комедия окончена, — жестко повторил он, — а нас, жалких паяцев, дубинками со сцены не сгонишь. — Нет нужды из одной крайности вдаваться в другую. Скорцени не паникует, выход ищет, а нам его найти проще. — Американцам в плен сдаться?!

- Бороться! Бороться за будущее, которому сегодня грозит уничтожение.

— Твоя мысль для меня непонятна. Сегодняшнее камнем висит на наших ногах, а ты...

Сергей сперва прислушался к разговору, но вскоре устал от необходимости улавливать смысл чужих слов. Откинулся на спинку, сдвинул шторку на стекле. Люди на обочине похожи на снежных баб, плетутся из последних сил.

На железнодорожном переезде долго пережидали, пока пройдет длинный товарный состав. Из густой пелены одна за другой выплывали открытые платформы, а на них повозки, лошади, беженцы. Как фантастические видения проносились мимо машины, призрачные силуэты людей и животных.

— Трагический исход Германии! — угрюмо произнес Отто. Посты и заставы жандармерии и эсэсовцев возникали чуть не на каждом километре. «Майбах» останавливали редко. Завидев караулку или полицейскую машину, Занднер притормаживал, чтобы проверяющие могли рассмотреть номерной знак на автомобиле, и проезжал мимо. Только однажды перед шлагбаумом им встретилась длинная колонна легковушек и грузовиков. Отто обочиной, чуть не завязнув в глубоком кювете, объехал машины и едва не подмял лимузином группу эсэсовцев. Они с проклятьем расступились, а один свирепо рванул дверцу:

— Куда прешь, идиот! Предъяви документы!

Отто отогнул лацкан, показал жетон службы безопасности. Эсэсовец отступил и ворчливо проговорил:

— Извините! У нас черт знает что творится. За утро пятьдесят дезертиров задержали... Проезжайте!

Отъехали. Занднер закурил и горько сказал: —В немецкой армии — дезертиры?! Когда такое бывало?

— В восемнадцатом году, Отто, перед революцией, когда свергли кайзера...

— Ты считаешь, что и сейчас сложилась подобная обстановка? Костя усмехнулся:

— У кайзера не было национал-социалистской партии, гестапо, СС, СД... Да и крови тогда немцы меньше пролили...

— Да, ты прав, мы по уши в крови, — согласился нехотя Занднер и угнетенно замолчал.

Дымной гарью встретил их Берлин. На улицах нагромождены баррикады, свежим цементом выделяются новенькие доты, окна нижних этажей домов заложены кирпичом и превращены в бойницы. Проверка за проверкой, «майбах» всякий раз останавливают, требуют документы.

Кругом развалины, тянет от них горько-полынным дымком. На стенах выгоревших каменных коробок зданий толстые ледяные наплывы. Безлюдно, мало машин, а на перекрестках жмутся на пронизывающем ветру полицейские-регулировщики.

— Знаменитая немецкая пунктуальность! — сквозь зубы процедил Отто, лавируя между каменными завалами. — Если вы не возражаете, я до утра побуду с дочерью. Спасибо, я этого не забуду... Вас не приглашаю, некуда. В комнатушке живут четверо, я буду пятым. Если не устроитесь с ночлегом, приезжайте, потесним соседей. Жду в восемь утра...

Как ни возражал Сергей, за руль сел Лисовский.

— Пойми, — увещал он друга, — ты немой, прискребется полицейский, неприятностей не оберемся. Скорцени ведь запретил заезжать в Берлин.

— Ладно, веди машину, — неохотно согласился Груздев. — Где нам на ночь притулиться?

— А черт его знает! — полез в затылок Костя. — Может, в развалины загнать машину?

— Окстись, милай!.. Не дай бог застукают с железными документами и роскошным лимузином! Ведь потом не оправдаемся...

— А если Бахова навестим?

— Жив ли дядя Саша? Еще на засаду нарвемся, тогда не сдобровать.

— Мы сначала обстановку разведаем...

— Найдешь?

— По карте находил, попробую на местности сориентироваться.

— Давай быстрей, я жрать хочу.

— Открывай консервы... Эх, Отто забыл ящик!

— Утром занесем, пусть родичей попитает. А рубать их сейчас несподручно, поди, заледенели в багажнике.

— Тогда терпи.

Долго плутали по улицам и переулкам, пока добрались до района, где жил Бахов. И здесь побывали бомбардировщики, оставив от кварталов груды развалин. Но мостовая и тротуары уже расчищены, лишь изредка попадали под колеса куски черепицы и обломки кирпичей. Костя проехал мимо знакомого дома, и сердца у парней упали. Ни дыма из трубы, ни огонька в окне, но дорожка чисто подметена. Довел машину до угла и притормозил на полпути к трамвайной остановке.

— Подождем, — предложил он, — авось, появится Александр Mapдарьевич. Трудно машину в городе водить, аж взмокрел.

— Еще движение небольшое, а то хуже бы пришлось. А с машиной у тебя ладно получается, освоил технику... Третий час, а похоже, вот-вот стемнеет.

Сергей сидел неподвижно, не выпуская сигареты из губ, а Лисовский извертелся, сгорая от нетерпения и тревоги. Наступит ночь, куда они подадутся? Редкие прохожие, поравнявшись с черным «майбахом», ускоряли шаг, бросая на его пассажиров опасливые взгляды. Серую снежную пыль завихряла поземка, переметая булыжники мостовой.

— Зря ждем, — расстроился Костя. — Время потеряем и на бобах останемся. Надо засветло где-нибудь с машиной устраиваться...

— Не ланикуй, вон дядя Саша идет. Поравняется, позови!..

— Господин полковник! — приоткрыл дверцу Лисовский. — Подойдите сюда.

Бахов заметно вздрогнул, но мигом подобрался и будто ненароком осмотрел пустынную улицу. Не вынимая рук из карманов, не спеша подошел. — Чем могу служить? — вгляделся и удивленно охнул. — Мои-то вы хорошие, напугали старика. Далеко ли путь держите? — К вам, если не прогоните. — Что вы, что вы... Милости прошу! Я несказанно рад вас видеть. Подъезжайте к дому. Нет, нет, я привычен пешочком ходить. Машину Костя подогнал вплотную к ограде и замкнул ее дверцы. Вошли в дом, хозяин извиняюще проговорил: — Не раздевайтесь. У меня холод, впору волков морозить. Норму выдачи угольных брикетов сократили, газ почти не подают. Я уж на кухне плиту сложил. Мародерствую по ночам, в развалинах доски и балки ворую, тем и греюсь. Грешен, люблю тепло...

Но парни не послушали полковника, сбросили теплые шинели с меховыми воротниками и жилеты, сняли фуражки. Костя сел к столу, а Сергей принес из машины ящик с мясными консервами, пачки сухих галет и три бутылки шнапса. Александр Мардарьевич удивленно следил за ним и протяжно выговорил:

— По-барски живете! И в чине, гляжу, повышены. От меня лейтенантами уезжали, а ныне в оберах ходите. Не опасаетесь разоблачения?

Лисовский улыбнулся:

— Документы настоящие, сам... Бахов протестующе поднял руки:

— Подробности, Костенька, не сообщай. Человек слаб, из него по жилочке можно вытянуть любой секрет. А я человек... Сереженька, дружок, помоги тесину разрубить. Сучок на сучке, а я малость отощал, никак с ней не управлюсь.

Плита чуть скособочилась, выглядела непривычно, словно была выложена красно-желто-черной мозаикой. Видать, Бахов для ее кладки использовал кирпич из развалин. Александр Мардарьевич, ловко орудуя кочергой, очистил колосники и, выдвинув заслонку в дымоходе, выгреб в ведро золу из поддувала. Нерешительно покосился на продукты, принесенные Груздевым, и неуверенно спросил у Кости:

— Как господа офицеры смотрят на картошечку в мундирах?

— О-о, самым положительным образом! Когда американцы кормили нас сладкой баландой, Сережка вспоминал о вашей картошке с селедкой.

— Вам удалось попасть к североамериканцам? — удивленно застыл полковник у плиты.

— Попасть-то попали, да еле ноги унесли, — помрачнел Лисовский. — Приняли нас за настоящих эсэсовцев и хотели перекупить, в свою разведку завербовать!

— Торгаши! — безапелляционно подтвердил хозяин. — Самое гнусное в человеке — торгашество. Недаром Христос изгнал из храма торгашей и менял... А вы повзрослели, посуровели, закаленными солдатами стали... Как вы к американцам выбрались?

Костя без подробностей рассказал полковнику о тернистом пути из Берлина к Льежу. Тот стоял, полузакрыв глаза, и парень с печалью заметил, как исхудал и постарел Бахов. На лице прорезались новые морщины, на подбородке и щеках отросла густая седая щетина, мелкими складками посеклась кожа на шее. Выслушав, вытянулся и командирским басом рявкнул:

— Примите благодарность, товарищ лейтенант, от старого русского офицера за доблестное несение воинской службы!.. Какие же вы молодцы! — расслабился он, — Да никакой германец вас не победит!

- Спасибо! - растроганно поблагодарил Лисовский. Давно он не слышал доброго слова, да еще сказанного по-русски. Полковник прислушался к глухим ударам топора во дворе и забеспокоился:

— Сергей-то Михайлович разошелся! Навязал ему работу, он и рад стараться. И без рубки, поди, устал за день-то.

— Ничего, пусть разомнется, весь день в машине провели, — рассмеялся Костя, но спохватился: — Как бы рана на ладони не разошлась?

— Откуда рана-то взялась? — узнав о схватке в школе диверсантов, полковник взволнованно проговорил: — Я и в прошлый раз уверился, что вас не забывают в молитвах. Само провидение вашу жизнь охраняет! Ты, Костенька, должен быть счастлив, имея такого преданного друга.

Груздев ногой распахнул дверь, ввалился в кухню с огромной охапкой дров и с грохотом обрушил их на пол.

— Отвык от топора, — признался он, — пока рубил, упарился как лошадь в упряжи. А ничё, размялся... Подожди, подожди, дядя Саша, дай я печь растоплю...

— Перед лицом седого восстань и почти лице старчо, — растрогался Бахов. — Спасибо, Сергей Михайлович, что чтишь старинные заветы. На них и мораль, и жизнь человеческая держатся... О, блоклейтера нечистая сила несет! — воскликнул он и растерянно посмотрел на своих гостей. — Мне-то все равно, а вам...

— Успокойтесь, Александр Мардарьевич, — сказал Костя, — мы — легальные...

— Пройдите в залу, — засуетился полковник. — Застанет на кухне, невесть что подумает.

Зазвенел звонок, хозяин перекрестился и поспешил к двери. Пузатый,упитанный немец от порога выкинул руку в фашистском приветствии.

— Хайль Гитлер!

— Хайль! — лениво отмахнулся Лисовский и в упор уставился на квартального уполномоченного нацистской партии. — Что вас сюда привело?

Тот заметно сник и с опаской покосился на развалившегося в кресле Сергея, с безразличным видом наблюдавшего за ним.

— Я обязан знать, кто и к кому приезжает...

Костя вплотную подошел к нему, показал жетон службы безопасности и строго спросил:

— Почему не защищаете фатерлянд в фольксштурме?

— У меня плоскостопие...

— Симулянт? — и раздраженно скомандовал: — Смирно! Кругом! Шагом марш!

Блоклейтер дрессированно выполнил приказание, ухитрившись дважды щелкнуть каблуками. Когда за ним захлопнулась дверь, хозяин изумленно уставился на Лисовского.

— Хват, парень! — и поразмыслив, посоветовал: - Не увлекайтесь, Константин Стефанович, люди себя на дурном теряют.

— Он прав, дядя Саша, — вступился за друга Сергей. — Этому типу по-доброму не объяснишь, цепляться, как репей, начнет. А Костя цыкнул, и он все понял.

— Как вы повзрослели! Я добрый десяток лет живу среди германцев и не умею разговаривать с ними в подобном тоне.

— Не я с ним разговаривал, а мундир, — сконфуженно проговорил Лисовский, — Язык эсэсовского мундира и офицерских погон немцы без перевода понимают.

— Я не в укор, а по-отцовски предостерег... Пойдем, Сереженька, хозяйничать, а Костя пусть Москву послушает...

— А вы не боитесь, что полиция заметит распломбированную шкалу?

— Э-э, мой друг, если всего бояться, то на белом свете жить не стоит! Да и устал я от страха, всю жизнь под пулями хожу... А в приемнике я хитрую загогулину приспособил, мастеру она под силу, у полицейского инспектора ума-разума на ее разгадку не хватит.

Сергей скинул мундир, засучил рукава рубашки, принялся щепать лучину. Аккуратно сложил ее в плиту, сверху приспособил дрова и поджег. Подождал, пока разгорится огонь, и захлопнул чугунную дверцу. Выпрямился и еле сдержал стон от внезапной боли в позвоночнике.

— Прострел? — участливо спросил полковник.

— В Бельгии, когда самолет в деревья врезался, спиной о перегородку стукнулся. В лагере ходил, будто палку проглотил.

То ли от дыма, густыми клубами повалившего из всех щелей печки, то ли от раскуренной трубки глаза Бахова подозрительно заблестели, и он поспешил переменить разговор.

— Хитрая у тебя сбруя для пистолета. Я давно мечтал о такой, да как-то случай не подвертывался ею владеть.

— С американца содрал. Он нас в свои шпионы блатовал...

— Говорит Москва! Говорит Москва! — донесся голос давнего знакомца Левитана. — От Советского Информбюро...

Сергей мигом подхватился и кинулся на голос, а Бахов напутствовал:

— Послушай, послушай, Сереженька. В кои веки родную Москву услышите!

— ...С выходом советских войск на Одер и захватом на его западном берегу плацдармов войска Первого Украинского и Первого Белорусского фронтов завершили Висло-Одерскую операцию, — голос диктора звучал приподнято и взволнованно. — В ходе операции нашими войсками полностью уничтожено 35 дивизий противника, а еще 25 дивизий потеряли от 50 до 70 процентов личного состава. Гитлеровское командование вынуждено было прекратить наступление на западе и перебросить на восточный фронт более двадцати дивизий...

— Сподобил господь бог дожить до светлого праздника! — истово перекрестился полковник. — Мне отмщение, и аз воздам... Шестьдесят верст осталось пройти русским воинам до гадючьего гнезда!

— Боже, картошка-то выкипела, — спохватился Бахов и поспешил на кухню. — Совсем забыл, старый дурень! Оно и не мудрено потерять голову от великой радости!

Сергей поискал взглядом пепельницу, не нашел и стряхнул серый столбик с конца сигареты в подцветочник. Лисовский осуждающе на него посмотрел, но тот беспечно отозвался:

— Ничё, потом вытряхну, какие мои годы. Вон и дядя Саша трубку на пол выбивает.

— Оба хороши, — проворчал Костя.

— Прошу откушать, чем бог порадовал, — пригласил хозяин. — Не велики мои достатки, но с вашими харчами обед получился приличный.

В эмалированной чашке дымилась картошка в мундирах, в тарелке — крупно искромсанная селедка, глубокую сковороду переполняло разогретое консервированное мясо, в сухарнице — три ломтика черного хлеба и горка галет. Полковник радостно потер руки, откупорил бутылку со шнапсом и бережно разлил но граненым стаканчикам. Поднялся за столом, громоздкий, сутуловатый, и приподнято провозгласил:

— Мой тост, молодые люди, за блистательные победы русского оружия!

Стоя выпил, внушительно крякнул и добавил:

— Дай бог и нам до великой победы дожить!

Сергей очистил картофелину, обмакнул в блюдечко с растительным маслом и солью, откусил, разжевал и зажмурился от блаженства.

— Вкуснотища, кто понимает!

— Выпьем еще по чарочке, — предложил хозяин. — Ноне спешить нам вроде не к чему, блоклейтер больше не заглянет. По русскому обычаю посидим вечерок, по душам поболтаем.

— Знаете, Александр Мардарьевич, — поднял стопку Костя, — выпьемте за светлую память лесника Георга и нашего общего друга Эриха...

— Чего ты, что, ты, родной! — всполошился Бахов. - Зачем живого человека в поминальник записывать?

— Живой! — парни обрадованно уставились на полковника.

— Да, да, живой... Весточку через друзей передал из Саксенхаузена.

— Заксенхаузена, — поправил машинально Лисовский и радостно подхватил. — Главное — живой, а остальное приложится.

— Лагерь не сахар, сами испытали, — в сомнении покачал головой Сергей.

— Твоя правда, Сергей Михайлович, — вздохнул Бахов. — Условия невыносимые, политических заключенных уничтожают в первую очередь. Я боюсь за Эриха!

— Выручать его надо, — забеспокоился Костя. — Себя он ради людей не щадил, теперь и о нем самом мы обязаны побеспокоиться.

Полковник набил трубку табаком, прикурил от зажигалки Груздева и потянул дым в себя. Чубук зачмокал, завсхлипывал.

— Почистить бы надо, да все руки не доходят. Забился, аж не продувается.

— Не тяни резину, дядя Саша, и не таись перед нами, — решительно проговорил Сергей. — С Эрихом нам вместе довелось хлебнуть сладкого досыта, горького до слез. Мы бы и его в Эссене выручили, да самих эсэсы к стенке приперли.

— Наслышан, наслышан... Через вас и я в доверие к хорошим людям вошел. Имеют они намерение его освободить, да силенок у них маловато.

— Деньгами и оружием поможем, — вступил в разговор Костя, — да и сами готовы в его освобождении участвовать.

— Во-во, сами... С оружием легче. С легкой руки Сергея Михайловича я и пистолетами, и гранатками обзавелся.

— Каким манером? — удивился парень.

— Партизаню понемножку. Высмотрю днем квартал побойчей, ходы-выходы разузнаю, а ночью эсэсовцев да прусских фанфаронов на мушку беру. Бомбежка, шум, грохот, разве услышит кто пистолетные выстрелы?

— Рисково, — проворчал Сергей, — в ваши-то годы...

— Какие мои годы! — повторил полковник груздевское присловье и рассмеялся. — Завтра я вас сведу с одним умным человеком. Он в Эрихе очень и очень заинтересован.

— Завтра будет поздно, Александр Мардарьевич. К восьми утра мы должны быть у гауптштурмфюрера и выехать из Берлина.

— Далеко, если не секрет?

— Сами еще не знаем. Нас вызволили из диверсионной школы и сразу привезли в Померанию...

— В кои веки надеялся провести вечерок за мирной беседой, а не получилось... Ноне же сведу вас с заинтересованным в Эрихе человеком. До чего же вы молоды! — улыбнулся полковник. — Я счастлив, что под закат своей жизни мне довелось с вами встретиться...

Бахов поднялся:

— Нам пора к немцу ехать. Стемнеет, больше строгостей на улицах. Город на военном положении.

— Дядя Саша, а розыск по шарамыжнику, что нас в гестапо чуть не сдал, закончился?

— Ох и памятен же ты, Сергей Михайлович!

— Да я ничё, — смешался Груздев, — за вас беспокоился.

— Меня стороной обошли. Видать, решили, что его уголовники прикончили.

Сергей с жалостью смотрел, как надевает полковник старенький дождевик, в котором и осенью ходил, нахлобучивает вытертую заячью шапчонку, обувает стоптанные, порыжевшие сапоги.

— Дядя Саша, мороз напревает, а снегу по пояс...

— Спасибо, Сереженька, идите, я следом.

В дверях Груздев обернулся и увидел, как истово крестится Бахов перед иконами, услышал сдержанный бас:

— Помилуй мя, боже, помилуй мя!..

Костя с книгой устроился в глубоком мягком кресле, обитом зеленым шелковым репсом, а Сергей присел на подоконник и бесцельно пялился на недалекие высокие сосны, на макушках которых повисли рваные туманные клочья. За ночь потеплело, сугробы заметно осели,потемнели. Медлительные жирные вороны настойчиво кружили над крайним деревом, ходили друг за другом каруселью, словно самолеты в воздушном бою.

— Кончай читать! — с досадой проговорил Груздев. — Уткнешься в книгу и видишь фигу... С фрицами целыми днями молчу и с тобой не поговоришь.

— Я уж привык к твоему молчанию, рассмеялся Лисовский, и заговорить боюсь. Думаю, чего с него, немого, возьмешь!

— Тебе хаханьки, а мне хоть плачь.

— Извини, Серега. Читаю, отвлекаюсь, о деле вспомню, лихорадка бьет.

— Не думай о нем, да и не так страшен черт, как его малюют. По минутам операция расписана.

— Сам знаешь, гладко было на бумаге...

— Странный ты человек, — соскочил Сергей с подоконника, — заранее на себя псих нагоняешь. Что будет, то и будет, от судьбы не уйдешь. Мокрый дождя не боится.

— Характер не переделаешь, — пожал плечами Лисовский. — Сам себя ругаю, а что толку?

Сергей заглянул в окно и сообщил:

— Отто приехал, с лица аж сдал.

Хлопнула дверь, другая, наступила недолгая тишина, видно, Занднер раздевался, затем твердые шаги, сдержанный стук в филенку.

— Заходи, Отто!

На немце мундир с иголочки, свежая рубашка, тугим узлом завязан галстук, на бриджах острые складки, сапоги сверкают зеркальным блеском. Чисто выбрит, волосы разделяет безукоризненный пробор. А лицо усталое, угнетенное, в уголках рта прорезались горькие складочки.

— Как дочь?

— Увозить нужно из Берлина, — вздохнул Отто и опустился в кресло. Закурил, откинулся на спинку, нога на ногу. Поглядел на Сергея. — Тоскуешь, Гюнтер, тесно соколу в клетке.

Груздев шагнул к нему, сжал плечи немца и заходил по комнате.

— Ты все читаешь, Герберт? — позавидовал Занднер. — Чем увлекся?

— Стихи Генриха Гейне.

— Я их почти не знаю. В детстве стихов не любил, а подрос — не до них стало, да и запретили Гейне, как еврея, печатать. Удивляюсь, где его книжку нашел?

— В Берлине... Послушай:

Вокруг меня лежат

Моих товарищей трупы,

Но победили — мы.

Мы победили,

Но лежат вокруг

Моих товарищей трупы.

— У нас горы трупов, а ходим в побежденных, — пробормотал Отто.— Трупы и победа — не равнозначные величины.

— Не знаешь, когда появится Скорцени? — спросил Костя. — Мы от безделья мхом обрастаем. Брат места себе не находит. Дурацкое положение! Считаемся офицерами для поручений, а никаких поручений и никакого дела.

— Скорцени исчез, — пожал плечами Отто. — Он ни в штабе не появляется, ни у Гиммлера в Науэне. Вероятно, опять выполняет специальное поручение Гитлера... И я устал от безделья. Машинами может распоряжаться и младший офицер, а я командовал на фронте ротой...

Парни понимающе переглянулись, а Занднер, покачивая ногой, продолжал:

— Берлин объявлен крепостью, которую никто не может покинуть без особого на то распоряжения.

Он глубоко затянулся и с едким сарказмом заметил:

— Хочу вас порадовать. Третьего февраля англо-американская авиация совершила четырехсотый с начала войны налет на Берлин, а фюрер отпраздновал день рождения Евы Браун. На улицах ручьями кровь лилась, а в фюрербункере в потолок летели пробки из-под шампанского.

Костя не слышал о женщине, за здоровье которой пил Гитлер, но его поразила неприкрытая ненависть в голосе Отто.

— Может, пустые разговоры, — сдержанно сказал он. — Не будет же в самом деле...

— Все верно, — прервал его Занднер. — В лейб-штандарте "Адольф Гитлер" мой однокашник служит... Гюнтер, найдется у тебя выпить?

Сергей вышел из комнаты и вернулся с початой бутылкой и стаканами. Себе налил до половины. Отто до края. Молча выпили, Лисовский напряженно проговорил:

— Отто, через два часа нам понадобится машина с емким багажником.

— Драпануть решили, — попытался тот пошутить, но шутка получилась вымученной. — Зачем вам емкий багажник?

— Человека спрятать.

— Человека или труп?

— Человека.

— Кто он? — в упор спросил Занднер.

— Немец... Антифашист, — помедлив, Костя добавил: — Возможно, коммунист...

Отто удивленно окинул парня взглядом, потом посмотрел на невозмутимо вышагивающего по комнате Груздева.

— Знай я вас плохо, мог подумать, что вы меня провоцируете, — в раздумье произнес Занднер. — Но от вас провокация исключается. Если не секрет, откуда вы хотите его вывезти?

— Из концентрационного лагеря Заксенхаузен. Ему грозит гибель.

— И вы не побоялись признаться мне, германскому офицеру...

— Отто, пора от слов переходить к делу, — спокойно сказал Лисовский. — Я раскрылся не перед гитлеровским офицером, а честным немцем, которому с нацистами не по пути. Ты печалишься о будущем Германии, а человек, о спасении которого идет речь, посвятил ему жизнь. И мы обязаны его спасти. Иначе сегодняшнее может повториться и в будущем! Ты меня понял, Отто?

Тот молча налил из бутылки, подержал стакан в руке, но резким движением поставил его на стол.

— Серьезные разговоры обычно ведутся на трезвую голову... Твое признание, Герберт, для меня полная неожиданность. Никогда бы не подумал, что вы способны на активные наказуемые действия...

Он сгорбился, оперся локтем на колено, а подбородок утопил в ладони, забыв о дымящейся сигарете в пепельнице. Костя смотрел на его ровный пробор в волосах и мучился запоздалым сожалением, что в открытую, без подготовки, пошел на опасную откровенность. Но в голосе Отто парень явственно уловил неприкрытую ненависть, когда тот рассказывал о юбилейной бомбардировке Берлина и пиршестве в подземном фюрербункере. Неужели он ошибся, а Занднер способен только на кукиш в кармане?

А Сергей безостановочно, как маятник, шагал из угла в угол. Раздумья Отто он считал естественными и не пытался в них разобраться. Если тот согласится с ними действовать заодно, лучшего компаньона и желать не надо, а попрет поперек жилы...

— Я вам верю, — поднял голову Занднер. Голос тусклый, в глазах сплошная мука. Через многое ему пришлось преступить, чтобы произнести эти слова. — Учтите, в Ораниенбурге находится управление Д, которое ведает концлагерями, а Заксенхаузен под боком...

С парней словно тяжкий груз свалился. На Костин о лицо вернулся румянец, и он глубоко вздохнул, будто долго задерживал дыхание, а Сергей разлил по стаканам водку и первым выпил.

— Если потребуется моя помощь, я готов, — ожил и ободрился от принятого решения Отто.

— Проездные документы оформи, да горючим обеспечь, — попросил Лисовский и взглянул на часы. — Пора обедать.

— Герберт, — при выходе сказал Занднер, — ты когда-нибудь о себе расскажешь?

— Расскажу, Отто, но не сейчас. Один наш хороший знакомый придерживается золотого правила: чем меньше знаешь, тем меньше тебя ожидает неприятностей.

— Да, — задумчиво промолвил Отто, — правило и впрямь золотое... Нашу суть земную лишь бог дополнить может.

В столовой кормили неважно, приходилось дополнять обеды и ужины консервами или переплачивать в офицерском ресторанчике. И на этот раз подали жидкий суп с гренками, говяжий гуляш с картофелем и фасолью, кофе с молоком. Перед едой выпили по кружке пива. Быстро поели и вышли.

— Через час вернусь с машиной, — пообещал Отто и уехал на "опеле".

— Как бы он гестаповцев с собой не прихватил? — высказался Костя.

— Не должон, — убежденно проговорил Сергей. — По глазам вижу — не должон! Ошарашил ты его малость, но мужик он крепкий, очухается.

Отто сдержал слово. Загнал машину в укрытие, сменил номерной знак. На недоуменный взгляд Груздева ответил:

— Прежний «хорьх» угодил под бомбежку, а номерной знак я сохранил. Он присвоен службе безопасности. Машину могут остановить для проверки только в крайнем случае... Успеха вам и безопасности!

Минут через тридцать с проселочной дороги парни выбрались на кольцевую магистраль, и Лисовский погнал машину по накатанной бетонке. Сразу почувствовалось, что Берлин становится фронтовым городом. За каких-то две недели его обличье изменилось. На шоссе рядами теснились «тигры», «леопарды», «королевские тигры», самоходные зенитные установки, штурмовые орудия, бронетранспортеры, грузовики с солдатами. Двигалась техника настолько плотно, что сквозь порядки бронированных чудовищ с трудом пробивались офицерские машины и мотоциклы фельдъегерской связи. Костя, умело лавируя, обгонял колонны фольксштурмистов, гренадеров, пехотинцев.

— Красотища!

— Очумел! — сердито отозвался Лисовский, — Эта красотища для наших предназначается, а ты радуешься.

— Извини-подвинься, милай, — насупился Груздев. — Я радуюсь, что под Берлином заварилась кутерьма. Тогда, в первый раз, когда мы здесь были, фронт за пятьсот верст стоял, а теперь фрицы, как блохи от полыни, в своих родным местах прыгают.

Он с досадой покосился на тучи. Их будто веревочкой привязали, чтоб землю пониже прикрыли. Прояснись небо, с немцев беззаботность словно ветром сдует, поопасятся днем передвигаться, ночами будут вынуждены перебрасывать боевую технику и живую силу. А Костя в малейшую щель норовит проскочить.

Подпольщики в деталях продумали план освобождения Эриха. Сергей сгоряча предложил чуть не пулеметом проложить Турбе путь на волю, но немец отрицательно качнул головой и сказал, что Заксенхаузен похож на крепость, охрана постоянно настороже, по-дурному пикнешь и не заметишь, как с жизнью расстанешься. Оказалось, подпольщики поддерживают регулярную связь с лагерным антифашистским комитетом, а командой электриков, где работает Эрих, руководит коммунист. После подстроенной аварии на подстанции, расположенной за внешней лагерной зоной, Турбу пошлют ее ремонтировать. Парни должны перехватить его вместе с конвоиром или двумя и освободить...

«Илы» свалились на дорогу из низких облаков. Передний танк резко затормозил, мигом откинулись крышки люков, в черных комбинезонах, как горошины из переспевшего стручка, высыпал экипаж и бросился в заснеженное поле. Костя едва не врезался в бронированную громаду и еле проскочил обочиной, крылом отбросив зазевавшегося танкиста.

— Остановимся? — растерялся Лисовский.

— Притормози! — рявкнул Сергей. — Поменяемся местами. От огня надо уходить!

На малом ходу пересели, Груздев выжал полный газ и помчался по шоссе, не слыша несущихся вслед проклятий, запоздалых выстрелов. Парень боялся, как бы сдуру не пальнули из танковой пушки. Расстояние небольшое, не промажут, а лавировать в этой сутолоке трудно, да и штурмовики висят над головой.

От прямого попадания в черно-оранжевом пламени скрылся «тигр», ярко вспыхнул транспортер, в кювет опрокинулось самоходное орудие. И рядом с лимузином по бетонке строчкой прошлась очередь крупнокалиберного пулемета, зернистыми каплями брызнула щебенка. Сергей, закусив губы, бросал машину из стороны в сторону, и она только чудом не переворачивалась от крутых зигзагов. Он знал повадки штурмовиков и старался скоростью и маневром предупредить действия летчика и бортстрелка.

Костя судорожно вцепился в поручень и незаметно для себя повторял порывистые Сережкины движения. Смертей за военные годы он нагляделся вдоволь и стал фаталистом, понимая, где кому суждено погибнуть, тот своего места и времени не обойдет и не объедет. Но сегодня они нужны Эриху! А тоска невольно сжимала Костину грудь. Видел краснозвездные птицы, слышал остервенелый рев их моторов, различал лица пилотов и стрелков за прозрачным плексигласом фонарей кабин...

Горели танки и грузовики, позади рвались снаряды в пылающих самоходках, поле усеяно лежащими немцами, и не поймешь, то ли пули и осколки их настигли, то ли пытаются спрятаться в снегу от горячего свинца. Победоносно рыча моторами, тройка «Илов» промчалась над разгромленным шоссе и исчезла в распластанных над макушками деревьев серых облаках. Ей вслед запоздало затявкала счетверенная зенитная установка.

— Садись, рули, — предложил Сергей, пытаясь отвлечь друга от печальных дум. — Да поспешай, время на исходе.

Дорога то стрелой пласталась по равнине, то врезалась в перекопанный оборонительными сооружениями редкий лес. Стороной обходила она деревеньки с одинаковыми двухэтажными домами под черепичными крышами, церковными шпилями в центре, добротными хозяйственными постройками.

— Долго нам ехать? — спросил Сергей.

— Вон бранденбургские сосны показались. Они вокруг Заксенхаузена растут. С дороги лагерь не увидишь, он деревьями укрыт.

Потянулась переметенная сугробами, изреженная вырубками роща. Впереди от бетонки круто ответвлялась накатанная дорога. Лисовский притормозил у поворота, прочитал надпись: «Стой! Без специального пропуска проезд и проход воспрещен! Ответственность по закону».

— Сворачивай. Если на кого и наткнемся, скажем, мотор забарахлил. Сергей рыскал взглядом по сторонам, отыскивая подстанцию. Определил ее по проводам, что веером выплеснулись из каменного безоконного здания. — Слезай, приехали, — скомандовал он. Закурил, зорко осмотрелся. — Вон тропинка к подстанции протоптана, не иначе, как по ней ходят... А сосны здоровущие! Вылазь, для близира копайся в моторе, а я — на стреме. Он вытащил пистолет из кобуры, навинтил глушитель и положил рядом на сидение. Костя выбрался из кабины, огляделся, обошел лимузин и остановился как вкопанный. Сбоку от заднего колеса левое крыло пробито крупным осколком, а переднее светится мелкими дырками. Парня забила лихорадочная дрожь. Ведь Сережка гнал машину со скоростью под сотню километров. Спустила бы шина, самих по частям пришлось бы собирать!

Тишина, сиротливо посвистывает ветер в ветвях, от скуки облизывает асфальт шершавыми снежными языками. Издали доносится не то музыка, не то хоровое пение. Трудно поверить, что в полукилометре отсюда ежеминутно гибнут люди, их тела сгорают в печах крематория.

— Идут! — предупредил Сергей из полуоткрытой дверцы. — Не забудь...

— Помню! — сурово отозвался Лисовский и склонился над мотором, не упуская из вида появившиеся из-за кромки рощицы две фигуры. Впереди вприпрыжку продвигался тощий мужчина в брюках, куртке и шапке-бескозырке из грубой полосатой материи. Голубое с белым... На левой стороне груди и на правой ноге выше колена в белом прямоугольнике — цифры. Над сердцем, острием вниз, нашит красный треугольник. Через плечо висит черная сумка с инструментом. За ним, в длиннополой шинели, перетянутой портупеей с кобурой, в фуражке с наушниками, добротных высоких сапогах, неторопливо шагал толстый эсэсовец со стеком в руке.

Костя замер от ужаса, разглядев приблизившегося узника. Не знай твердо, что по тропинке рысит Эрих Турба, никогда бы не признал друга. Сухое изможденное лицо с глубокими провалами щек и глаз, черный рот, желтая пергаментная кожа, ввалившаяся грудь. Лисовский выпрямился, как туго натянутая струна, и грубым начальственным голосом окликнул эсэсовца:

— Гауптшарфюрер!

Тот остановил заключенного и, опустив руку на расстегнутую кобуру, угрожающе отозвался:

— Тебе чего тут нужно?

— Закрой пасть! Бегом ма-арш!

Охранник заставил Эриха приседать, а сам подбежал к машине. Рассмотрел знаки различия, выдохнул:

— Извините, оберштурмфюрер!

— Что за свинские повадки! О дисциплине забыли?

— На подстанции авария, проволока обесточела... А кто вы такие? — эсэсовец заметил белые, незамасленные руки Лисовского и настороженно отступил назад. — Ваши документы!

Сергей выстрелил через полуоткрытую дверь. Затем, прихватив заранее припасенный сверток, выскочил из кабины.

— Эрих, быстрей переодевайся! Костя, следи за местностью! Шнель, шнель...

Подбежал к эсэсовцу, вытащил пистолет из кобуры, выпотрошил карманы, подхватил охранника за ноги и поволок в рощицу. Вернулся, а Эрих уже втискивался в багажник на ватную подкладку. Сергей выхватил фляжку и сунул немцу.

— Тринькай, а то замерзнешь.

Схватил снятую тем одежду и бегом в рощу. Назад пятился, заравнивая следы и заметая капли крови на снегу сломанной сосновой веткой. Влез в кабину, посоветовал лейтенанту:

— Жми, милай, сколь газу хватит!

Торопливо закурил, глубоко затянулся. Костя вывел машину на шоссе и газанул. Заметил впереди двух эсэсовцев с автоматами, выскочивших на середину бетонки, хотел на полной скорости их сбить, но Сергей предостерег:

— Не пори горячку! Уцелеет один, пальбу поднимет, и нам каюк. Сбрось скорость.

Эсэсовцы разглядели номерной знак и поспешно отступили.

— А теперь жми, да местечко приглядывай, где номер сменим, — и вдруг Сергей расхохотался.

— Что это на тебя смех напал? — недовольно покосился Лисовский.

— Подарок я фрицам приготовил, — отозвался Груздев. — Сверху снег, под ним черномундирник, а на дне — подарочек. Потянут эсэсы своего компаньона и вместе с ним — фр-р-р! и нету.

— Что-нибудь подложил?

— Установил натяжную «шпринг-мину», а к охраннику приспособил термитную шашку... Зря, что ли, меня в диверсионной школе обучали!

Едва перестали вращаться пропеллеры транспортного «юнкерса», как бортстрелок открыл задраенную дверь и прикрепил к кольцам металлическую лесенку. Только пассажиры спустились на землю, к ним подошел щеголеватый эсэсовский младший офицер.

— Гауптштурмфюрер Занднер? — обратился он к Отто.

— Да. С кем имею честь?

— Обершарфюрер Шмидт, — щелкнул он каблуками. — Прибыл за вами.

Невдалеке от «юнкерса» на летном поле военного аэродрома Феслау чернел «мерседес». Разместились в машине, Шмидт почтительно спросил у Занднера:

— Куда прикажете ехать?

— В гостиницу. Номера заказаны?

— Да, на Ринге.

Отто закурил, протянул портсигар Сергею. Парень взял сигарету и, чувствуя, как по кабине разливается мягкое тепло, блаженно откинулся на спинку. Потянуло в сон, но переборол себя, решив отоспаться в гостинице. Уставился в затылок Занднера. Аккуратист мужик, будто каждодневно к параду готовится. И сейчас сидит прямо, спинки не коснется. Вернулись тогда после освобождения Эриха, которого высадили на окраине, Отто и спросил только:

— Благополучно обошлось? — и деловито добавил: — Машину ставлю в ремонт и на покраску.

Выдержка железная, а ведь постигни парней неудача, и ему бы несдобровать. Эрих едва успел поблагодарить парней шамкающим голосом. Груздев разглядел его получше и чуть не прослезился — настолько изуродовали немца в гестапо и лагере. Зубы выбиты, левая рука изуродована, на теле сплошные пятна от ожогов. Хотелось с ним поговорить, да время не позволило.

А здесь намного теплее, чем в Берлине. Слева в садах проталины виднеются, почки на ветках набухли, а сами деревья посизели, весну чувствуют. За садами небольшие домики мелькают, виллы красуются. В дымке серого утра, за линией железной дороги, гряда за грядой подымаются синеватые склоны покрытых виноградниками и лесами гор. А справа, до края горизонта, тянется равнина, на которой сады перемежаются полями.

Выехали в центр Вены, улицы расступились пошире, замелькали пестрые рекламы, вывески и витрины магазинов, появились людские толпы на тротуарах. Шмидт остановил машину у подъезда нарядного здания, напутствовал парней:

— Назовите себя портье, и он отдаст ключи от ваших номеров. Гауптштурмфюрер, как устроитесь, позвоните по этому телефону, — и подал листок из блокнота. — Хайль Гитлер!

— Хайль! — отозвался Отто.

В огромном холле одни немцы — военные и штатские. Занднер взял ключи у портье, и втроем по широкой, застланной потертой ковровой дорожкой лестнице поднялись на третий этаж. Номера оказались светлыми, просторными, обклеенными неяркими обоями, обставлены скромной мебелью.

Отто пошел звонить по телефону, а Сергей с Костей уже с привычным безучастием оглядели временное свое жилье. Война отучила от острого восприятия новизны, сделала равнодушными к постоянной перемене мест обитания. И заграница изрядно приелась, да и до красот ли, когда не проходит гложущее сердце чувство опасности. Приходится строго контролировать каждый свой жест, слово, шаг, а потому не остается ни времени, ни желания на естественное любопытство.

— За мной сейчас машина придет, — сообщил, вернувшись, Отто, — а вы до девятнадцати часов свободны. Погуляйте по городу. Как у вас с деньгами?

Лисовский отложил щетку, которой чистил френч, выразительно похлопал себя по карману:

— Марки имеются.

— И шиллинги возьмите, — достал Занднер кожаное портмоне. — Счастливчики! Я люблю Вену, она веселее и солнечнее Берлина.

Вышли на улицу и зажмурились от непривычно яркого февральского солнца. Оно пригревало по-весеннему тепло и ласково, и на освещенном его лучами тротуаре людская толпа густела и замедляла шаг. Из мужчин — в основном военные в разноцветных мундирах и шинелях, женщины одеты менее ярко и более скромно, но на каждой косынка, или шляпка, или детали отделки одежды радуют глаз весенними красками.

Парни на голову возвышались над толпой, и Груздев не раз ловил на себе обещающие девичьи взгляды, но остался к ним равнодушен. Особой разницы между австрийцами и немцами пока не уловил, и недоверчиво внимал Костиным словам, что Австрия стала первой жертвой гитлеровской агрессии. Сам он имел о стране довольно смутное представление. Когда-то что-то о ней слышал, а что именно — никак не вспомнит. Да и столько стран и городов насмотрелся за последние месяцы, аж оскомина появилась. Внезапно они возникали и бесследно исчезали, не оставляя после себя ярких впечатлении, кроме одного, не проходящего, — чувства постоянной опасности.

Костя свеж, румян, оживлен, по-немецки о разбомбленном оперном театре рассказывает. Развалины забором огорожены, так люди в щелки заглядывают, рассматривают горы битого щебня. И Вену, видать, бомбят союзники без жалости. Выгоревшие коробки домов зияют провалами окон, всюду кирпич разбросан, черепица, немало зданий облизаны пожарами. Только кого ныне этим удивишь?

От собора святого Стефана лучами расходятся старинные узенькие улочки. Костя так и сыплет мудреными заграничными словечками: парламент, ратуша, биржа... Здания перегружены украшениями, нарядны, гармонируют с пышным, вычурным стилем барокко... И как он язык не сломает?

— Поехали в Венский лес, — потащил он Сергея к трамвайной остановке, — посмотрим прославленные Иоганном Штраусом места!

Куда Венскому лесу до арденнских чащоб? Там сам черт ногу сломит, а здесь все приглажено, вычищено, выметено до приторности. На невысоких холмах чистенько прибранные рощицы, деревцо к деревцу подобрано, надолбами торчат железобетонные столбы в виноградниках. Парни неторопливо шагали по опрятным дорожкам, разглядывая ажурные беседки, крохотные танцевальные площадки, а вышли к косогору, увидели подернутую полупрозрачной дымкой Вену. Кисейная пелена скрадывала расстояние, и казалось, до готических порталов собора св. Стефана рукой подать.

— Весной пахнет, — проговорил Сергей, разглядывая, темно-лиловое небо, переходящее к горизонту в васильковое. — У нас еще морозы свирепствуют, на масленку воробьи на лету замерзают...

— Я голову ломаю, зачем нас сюда привезли? — перебил его Костя. — Боюсь, как бы Скорцени не втравил нас в кровавую историю?

— Извини - подвинься, — похлопал Груздев по кобуре. — Сам при случае живым не выпрыгнет!

— Сережка, не прикидывайся дурнем. Скорцени у Гитлера в любимчиках ходит, а тот дураков при себе не держит. Он нас заведет, обведет и выведет, пока мы ушами хлопаем.

— Хватит, он и в натуре мне осточертел, — нахмурился Сергей. — Чем языком попусту алалакать, лучше червячка где-нибудь заморим.

— Отто сказал, что при гостинице хороший ресторан, там и пообедаем.

— Когда тот обед еще будет, если трех часов нет. Ноги до ресторана не дотянем.

Постояли, поглазели на Вену и спустились к небольшому ресторанчику. Заняли столик в полупустом зальце, подозвали официантку. Та сообщила, что без карточек можно выпить только по кружке пива. Костя еле уговорил принести им по шницелю.

— Разрешите присесть за ваш столик, господа! — раздался знакомый голос.

Сергей сперва оторопел, но машинально сунул руку под мундир. Гарри Сторн поспешно его остановил:

— Не стреляйте, оберштурмфюрер! Я безоружен и без злых намерений, иначе бы не решился к вам подойти.

— Откуда вас черт принес, майор? — удивленно уставился на него Лисовский.

— Капитан, — поправил его американец, — капитан... После того, как мы расстались на вилле, стал капитаном. И то хорошо! Пообещал исправить ошибку, потому и под суд не угодил... Я вижу, вас кормят в Вене не лучше, чем в наших лагерях военнопленных. Форменное надувательство! Фройляйн! — щелкнул он пальцами. — Подойдите!

Пока он разговаривал с официанткой, парни остолбенело таращились. Одет скромно и со вкусом. Костюм напоминает военную форму, безукоризненно сшит из хорошей шерстяной ткани, белоснежную рубашку оттеняет яркий галстук. По-прежнему самоуверен и напорист.

— Не поверите, а именно с вами мне и нужно встретиться, — усмехнулся Гарри. — Я расстался с вами, будучи самого высокого мнения о ваших способностях. Но мое восхищение возросло, когда вы сумели выбраться из Бельгии и попасть в команду оберштурмбаннфюрера Скорцени...

— Капитан, — бесцеремонно высказался Лисовский, — обстановка изменилась, и вы рискуете головой не ради комплиментов?

— Откровенно и по-деловому, — рассмеялся Сторн. — Вы делаете успехи, Герберт! Если вы задержитесь здесь на день-два, я покажу ту Вену, какую немцы не знают. Поймите, не в моих интересах желать вам плохое.

— Зато в ваших интересах скомпрометировать нас, — отпарировал Костя, — и держать на коротком поводке.

— Я же молчу, — холодной усмешкой блеснули глаза американца, — что вы скрыли от Скорцени воздушный бой с немецкими истребителями...

Сергей наблюдал за Гарри и поражался, как они схожи между собой — Бломерт, Скорцени и Сторн. Губы растянуты в улыбке, а взгляд недоверчивый, жесткий, прощупывающий. Гарри с потрохами выдал Перебейноса и часового, лишь бы свою шкуру спасти, а сейчас благородного человека корчит.

Официантка уставила стол тарелками, принесла две бутылки. Сторн разлил коньяк по рюмкам, а Сергею в стакан, показал, что помнит его привычки.

— Прозит! — выпив, принялся за еду.

Костя промолчал и даже не пригубил из рюмки, а Груздев не стал чваниться. От крепкого коньяка захватило дух, Сергей чуть не крякнул, но сдержался, и ткнул вилкой в салат. Ел с удовольствием, решив, что с паршивой овцы и клок шерсти хорош.

— Ведь и моим желанием было пристроить вас к Скорцени, — проговорил американец. — Насколько я понимаю, он наиболее перспективный политик и организатор в послегитлеровской Германии. Конечно, и за ним числится немало грехов, — поморщился Гарри, — но страсть к сильным ощущениям — беда вашего поколения. Не понимаю, как можно связывать свое имя с отвратительными акциями, вызывающими непонимание на Западе?..

Лисовский пришел в себя от оглушающе неожиданного появления Сторна и вслушивался в каждое его слово, пытаясь разгадать причину упорного их розыска американцем.

За окнами солнце, гуляют женщины с детьми, на деревьях виноградными гроздьями темнеют разбухшие от тепла почки, а помнится заснеженный сад в предместье Брюсселя, выстуженная гостиная в вилле, пылающий камин и этот бархатный баритон, порой звучащий металлом.

— Вы надолго в Вену? — прозвучал ожидаемый Костей вопрос.

— Мы — солдаты, — пожал он плечами небрежно. — Не думали в Вене оказаться, не знаем, где и завтра будем.

— Где вы будете, я знаю, — усмехнулся Сторн, грызя зубочистку. — Мне нужно встретиться в дружеской обстановке с вашим боссом — Скорцени...

— Мы сами не видели его больше недели.

— Он через Чехословакию и Австрию выводил с Украины остатки армии Степана Бандеры, — сообщил Гарри ошеломленному Косте. — Я с вами увижусь в Италии. И не нужно меня опасаться, — заметив ироническую улыбку на лице Груздева, поправился: — Я хотел сказать, служебными неприятностями эта встреча вам не грозит. Я знаю, вы не скрыли наших разговоров от оберштурмбаннфюрера, но и мы дали его осведомителю самый благоприятный отзыв о вас...

— Как?! — не сдержал своего удивления Лисовский.

— Большой тайны в этом нет. Немало немцев, повыше вас званиями, думают о недалеком своем будущем и охотно с нами сотрудничают. Они не столь щепетильны, как вы...

Отто удивился раннему возвращению друзей, их хмурому виду. Он корпел над какими-то бумагами. Оторвал от них взгляд, устало потер лоб и с досадой проговорил:

— Сплошное иносказание. Вроде и правильные слова, а переведу с итальянского, получается ересь.

— Ты итальянский знаешь? — позавидовал Лисовский.

— Не столько итальянский, сколько латынь. Оберштурмбаннфюрер не хочет отдавать этот документ местным переводчикам, вот и поручил

его мне.

— Скорцени в Вене?

— Да, у него встреча с гауляйтером фон Ширахом и обергруппенфюрером Вольфом, — Отто посмотрел на часы. — Пожалуй, пора и обедать.

Костя включил динамик и под музыку спросил Занднера:

— Здесь могут быть подслушивающие устройства?

Тот недоуменно посмотрел на него и досадливо поморщился:

— Вполне. И как я не подумал? Гостиница немецкая, а я распустил язык.

— Пойдем, прогуляемся перед обедом.

Отто сложил документы в портфель, оделся, и они втроем направились в недалекий пустынный парк. Шагая узкой дорожкой, Лисовский рассказал немцу о неожиданной встрече с американцем и его просьбе устроить свидание со Скорцени. Занднер уставился невидящим взглядом перед собой и внимательно слушал.

- Какая подлость! - с горечью выговорил он. — Я не верил слухам, что нацистские бонзы за спиной истекающего кровью народа спасают свои поганые шкуры. Боже мой, какая мерзость! Сколько моих друзей погибло, считая, что они спасают фатерлянд от большевистской тирании...

— Погибших не вернешь, о живых нужно думать!

— Ты прав, Герберт. Но и американцы, как видно, не лучше наших бонз, коли идут с ними на сговор... А о встрече с американцем и его предложении необходимо доложить Скорцени... Какая подлость, черт возьми!..

Едва поднялись из ресторана в номер, как зазвонил телефон. Занднер взял трубку:

— Да... да... да... Слушаюсь!

Положил трубку, сухо и четко проговорил:

— Выезжаем, приказано с вещами. У подъезда обершарфюрер Шмидт с машиной.

В густых сумерках долго петляли по затемненным венским улицам, посеребрённым всплывшим над крышами месяцем. Тротуары обезлюдели, только парные армейские и эсэсовские патрули настороженно вышагивают по мостовой. Осветят фонариками номерной знак замедлившей ход машины и уступают дорогу. В автомобиле вспыхивают и тускнеют позолотой сигареты Сергея и Отто, чуть освещен приборный щиток.

И вокзал затемнен. Лучик света нигде не пробивается, только светофоры разноцветьем сигналов дышат. Шмидт по перрону провел парней и Занднера к вагону. Эсэсовец, стоящий у двери, на миг ослепил фонариком - и посторонился. Поднялись в тамбур, прошли в свои купе. Сергея поместили с Костей, Отто — по соседству. Он поставил чемоданчик, разделся и вернулся к друзьям. Сидели молча. Стенки тонкие, даже тихий разговор можно подслушать. Вскоре в коридоре раздалась тяжелая поступь шагов, послышался властный голос Скорцени. Прозвучал отрывистый паровозный гудок, негромко скрипнули колеса, поплыли в вязкую тьму редкие фигуры на перроне.

— Поехали! — произнес Отто. — То ли навстречу смерти спешим, то ли от нее бежим.

— От смерти не убежишь, — возразил Костя, — с ней нужно противоборствовать.

Распахнув дверь, в купе стремительно шагнул Скорцени и ударился лбом о притолоку.

— О-о, дьявол!.. Всегда забываю о дверях. Сидите, сидите, — потирая ушибленное место, проговорил он. — О чем разговор?

— Я спросил Франца, — вскочил Занднер, — верит ли он в предопределенность человеческой судьбы...

— А ты ему что ответил, Франц?

— Нужно противоборствовать судьбе, оберштурмбаннфюрер, — вытянулся Костя, поняв, что Скорцени по привычке проверяет своих людей.

— Для противоборства нужна вера в силу внутреннего сопротивления человеческого духа, которая дается немногим, избранным...

— Оберштурмбаннфюрер, — обратился к нему Лисовский, — у нас с Фрицем к вам конфиденциальный разговор...

— Разговор! — рассердился Скорцени. — Разговоры, разговоры, а дела ни на пфенниг... Пошли!

Предусмотрительно склонил голову при выходе из купе, а у себя бросился на диван и раздраженно сказал:

— От бесконечных разговоров у меня болит голова. С кем ни встречусь, у всех на уме одни разговоры. Что у вас?

— В Вене произошла нечаянная встреча с капитаном, ранее майором си-ай-си. Тем самым, что пытался завербовать нас в Брюсселе...

— Сторн... Гарри Сторн, — припомнив, Скорцени насторожился. — Зачем вы ему понадобились? Почему не задержали?

— Задерживать опасно. Пришлось бы передать его в местное гестапо, а Сторн ищет встречи с вами...

— Со мной? — пытливо всмотрелся эсэсовец в парней. — Почему со мной?

— Не знаю. Зато он сообщил, что вы направляетесь в Италию...

— Что-о?! — вскочил Скорцени и за лацканы мундира притянул Лисовского к себе. — Откуда ему известен маршрут?

Костя решительно освободился из его рук, поправил галстук и холодно заметил:

— Это не метод доверительного разговора, оберштурмбаннфюрер... Мы даже при желании не могли ничего ему сообщить, сами не знали.

— Правда-а! — протянул эсэсовец. — Значит, американцы пронюхали!.. Кто предатель?

— Сторна пристрелить при встрече?

— Успеется. Я должен с ним встретиться. Назначьте встречу ровно через сутки, как увидитесь с ним. Иди, Франц, ты свободен. Садись, Фриц...

Скорцени нажал кнопку звонка, сухощавый эсэсовец, сопутствующий оберштурмбаннфюреру, внес пузатую бутылку и, как в Померании, бутерброды на подносе, тарелку с красной икрой.

— Ешь русскую икру, Фриц, пей русскую водку... Это все, что осталось после великой нашей победы. Пей, Фриц, живи настоящим, не думай о будущем. Будущее — наш враг...

Он разлил водку, стряхнул с бутерброда сардины на поднос и ложкой намазал икру на хлеб. Откусил, прожевал и в раздумье сказал: — Сейчас я уничтожил не менее полусотни будущих рыбин. И каких рыбин... Каждую весом чуть не в центнер. В рыбьем царстве этот факт не вызовет переполоха, там уважают право сильного на улучшение породы. В людском море уничтожение даже слабых, сорных этнических групп, портящих человеческую расу, вызывает крик демагогов и еврейских плутократов. Создаются тепличные условия для процветания лживых, ленивых, вырождающихся наций... Этот Сторн — стопроцентный ферфлюхте юде, — разгневался Скорцени. — Неужели тем, кто его послал, и в голову не пришло, что своим выбором они оскорбляют моё достоинство...

Сергей выпил водку, почувствовал знакомый вкус, к которому привык за два фронтовых года, повеселел, ощущая, как по телу разливается привычное тепло, и по примеру Скорцени намазал хлеб икрой.

Эсэсовец попытался мерить шагами короткое купе, но вскоре устал от бесконечных поворотов и опустился на закряхтевший под ним диванчик. Налил в стаканчики водку, выпил и, закусывая, проговорил:

— С тобой хорошо, Фриц. Ты молчишь, не лезешь с прожектами, домыслами, предположениями. Необходима новая порода людей, людей-исполнителей, знающих два десятка общеупотребительных слов. Болтуны губят рейх. Разговорами они маскируют свою беспомощность, болтают, когда нужно драться не на жизнь, а на смерть. От них наши беды...

Вечерняя, унылая и продрогшая Вена давно осталась позади, поезд, пыхтя, взбирался на альпийские перевалы, сердито шипел на спусках, с грохотом влетал в каменные туннели. За окном ночь. В серебристом лунном свете нечеткими контурами проглядывают заснеженные горные вершины, то совсем близко, то вдали вспыхивают и исчезают манящие огни селений.

— В нашей политике сплошные извивы, лицемерие побеждает здравый смысл, — больше себе, чем молчаливому собеседнику, говорил Скорцени. — Но и в политике нельзя разбрасываться друзьями и союзниками ради сиюминутной выгоды. Спасти, чтобы уничтожить, — выше моего понимания. Этот план — плод больного воображения маленького Генриха. Мексиканский вариант! А я должен уподобиться святому Петру... Предавай и будь счастлив! Пей, Фриц... Ты счастливец, не знаешь ни забот, ни сомнений, ни колебаний. Да и сама судьба тебе покровительствует. Поделись ее милостями, они и мне нужны!..

Этап четвертый

Предостерегающая надпись □ Маленький дуче □ Одиссея рыжего англичанина □ Бой на дороге □ Тайные симпатии старой знакомой □ Роковой просчет Гарри Сторна

Лисовский поднял Сергея ранним утром. Парень недоспал и рассердился на друга за преждевременную побудку. Свесил ноги с дивана и неподвижно сидел, словно прислушивался, как бродит в голове невыветрившийся хмель.

— Хорош, — зло шептал Костя, — нашел, с кем хороводиться! Хоть не допивай до конца. Он без конца подливает, ты и хлещешь как воду.

— С какой бы радости я стал воду хлестать? — вяло огрызнулся Груздев. — Попробуй не выпей, когда он в себя, как в бездонную бочку, льет...

— Закусывай, а то лыка не вяжешь.

— Не бреши, — обиделся Сергей, — я ума не пропиваю. Да и под конец из стопки в голенище выливал...

— Ха-ха-ха, — не удержался Костя, — а я-то думал, от тебя, будто из пивной бочки, сивухой несет. Ты же под мой диван свои мокрые носки сунул!

— Смеешься, — угрюмо отозвался Сергей, — а меня с души воротит от его разговоров.

— О чем он говорил? — заинтересованно подсел к другу Лисовский.

— Черт его знает, — беспомощно пожал плечами Сергей. — Слова-то мудреные, до смысла не докопаешься.

— Вспомни, вспомни, у тебя же цепкая память!

— Дай портсигар и зажигалку... Вроде бы он психует, что его заставляют поперечное делать, что ему не по душе. Кого-то он спас, а теперь должен его угробить... Постой, постой, — спохватился он, напрягая память. — Еще упомянул... вариант. Да, да вариант. Ме-ме... Шибко похоже на козлиное мекание... Мекиканский...

— Что, что? — насторожился Костя.

— А ты не будешь подначивать? Ну, ладно... Мекиканский вариант.

— Мексиканский...

— Во-во, — обрадовался Сергей, — мексиканский...

Лисовский застыл в недоумении. Смотрел на земляка, невозмутимо попыхивающего сигаретой, и никак не мог найти логической связи в словах Скорцени.

— Мексика и Италия... Италия и Мексика... Что общего между этими странами? А ты ничего не напутал?

— Если ты не знаешь, то я и подавно, а путаником никогда не был.

— Ладно, не обижайся... Иди, умойся, да носки выкинь, новые возьми. А то от их запаха опять опьянеешь.

В дверях Сергей столкнулся с Занднером, приветливо кивнул ему. Отто, как и всегда, чисто выбрит, ухожен, бодр и деятелен.

— Доброе утро, Франц! — он выразительно покосился на перегородку.

— Утро доброе! Проходи, Отто! Занднер негромко поинтересовался:

— Когда Гюнтер от Скорцени вернулся?

— Без десяти два.

- Странно, — понизил голос немец, — что оберштурмбаннфюрер сделал его своим наперсником. Мне говорили, раньше такого не случалось. Может, их сходство играет в этом определенную роль... Предостереги Гюнтера, такая доверительность добром не кончается.

— Трудно предостеречь. Скорцени вызывает его к себе и за рюмкой шнапса мучает разговорами... Да, кстати, что означает словосочетание — мексиканский вариант?

— О нем Скорцени упоминал?! — скорее утвердительно, чем вопросительно, проговорил Занднер и, раздумывая, вслух размышлял: — Странное сочетание, но что-то подобное я слышал... Операция «Эйхе» в Италии, «Франц» в Иране, «Гриф» в Арденнах, неудавшийся «Ульм» на Урале...

— На Урале?! — удивленно переспросил Лисовский.

— Да, Скорцени намеревался диверсионными акциями сорвать энергетическое снабжение военных заводов на Урале, но просчитался... Мексиканский вариант?! — потер виски Отто.

— Он говорил, что ему претит убийство спасенного им человека.

— Словами кокетничает! Убьет и не поморщится... Однако теперь мне все ясно, — и Занднер невесело улыбнулся. — Мексиканский вариант. Участники заговора в Мексике решили избавиться от неугодного правительства. Они пристрелили министра, рассчитывая, что остальные явятся на его похороны. Набили динамитом соседние с фамильным склепом убитого могилы и в разгар траурной церемонии взорвали их. Правительство перестало существовать.

— А-а, — разочарованно протянул Костя, — туда фашистам и дорога.

— Ты жесток, Герберт, но я с тобой согласен, — от души рассмеялся Отто.

Вошел Сергей с посвежевшим лицом и просветленными глазами. Натянул коричневую рубашку, повязал галстук, застегнул ремни с кобурой под мышкой и накинул мундир. Подмигнул Отто и прислонился у окна плечом к стенке. Пусть он разговаривает с Костей, а ему уже страшно надоело гадать, кто и что сказал. Похоже, теперь надолго придется держать язык за зубами. Кой-кого разглядел сейчас в коридоре. Он никого не знал, а его по-свойски приветствовали, приятельски улыбались. Сами рослые, здоровые, морды свирепые, на мундирах полным-полно всяческих нашивок. В диверсионной школе учились шавки по сравнению с этими волками...

Туманные Альпы напоминают о себе голубыми силуэтами в утренней дымке. Сергей невольно ими залюбовался и забыл о неприятных размышлениях. Поезд спешил густо населенной равниной, по горизонту окаймленной лесистыми холмами. Парень дивился людской тесноте, глядя на нескончаемую череду городков, деревень, отдельных крестьянских усадеб.

Едва ушел Занднер, Сергей подозвал друга:

— Глянь, богато живут, из камня строятся.

— Камень не от богатства, от нищеты, — отозвался Костя. — Лес в большой цене, людям не по карману, а камень дешев и доступен.

— В каждом монастыре по своему уставу живут, — разочарованно вздохнул Груздев.

В Вероне не задержались. Едва смолк постук колес, на перрон, к вагону, вырвались автомашины. Две сразу сорвались с места и помчались в сопровождении затянутых в кожаную форму мотоциклистов. В первой поместился Скорцени со своим адъютантом, во второй — Сергей, Костя и Отто. Лимузины выскочили на возвышенность, и парни успели разглядеть город, залегший в узкой и глубокой речной долине, перечеркнутой десятью мостами и окруженной голубой грядой гор.

Звуки сирены заставляли испуганно шарахаться крестьян, ведущих в поводу тяжело нагруженных осликов или сидящих на высоких двухколесных арбах, выскакивать за обочину велосипедистов с притороченной к седлам поклажей. На крутых поворотах, когда машина сбавляла скорость, Сергей пытался рассматривать смуглые, подвижные лица итальянцев и поневоле отворачивался, встретив горящие ненавистью взгляды.

Кортеж свернул с оживленного шоссе на неприметную грунтовую дорогу и обогнул небольшое озерко, до стальной глади которого было рукой подать. Узкий заливчик кончался вросшими в землю гранитными валунами, редкими хилыми деревцами, защищенными с севера остроконечной скалой. К ней притулилась полуразрушенная часовня, сложенная из необработанных грубых камней.

Передняя машина остановилась, из кабины вытиснулся Скорцени и направился к гладкому песчаному берегу. И наши герои вылезли размяться после утомительной дороги. Огляделись и застыли, ошеломленные красивейшими пейзажами альпийских отрогов. С трудом оторвались от созерцания гор и направились к часовенке, где в одиночестве стоял Скорцени. Замерли от эсэсовца шагах в трех и заметили, что он рассматривает врезанные в камень солнечные часы. Тот оглянулся и подозвал Занднера.

— Переведи надпись, гауптштурмфюрер. Отто, помедлив, прочитал латинскую пословицу:

— Все ранят, последний убивает.

— Все ранят, — задумчиво повторил Скорцени, — а последний убивает... Последний убивает! — помолчал, не сводя глаз с выбитых на камне слов. Потер виски пальцами, поморщился и властно приказал: — Поехали!

С этого утра начались суматошные дни и ночи, без отдыха и нормального питания, когда в машинах, на ходу дремали, хватали бутерброды, запивая сухомятину кислым итальянским вином. Сам Скорцени не знал устали. И всюду таскал за собой друзей, усадив Занднера за перевод малопонятных документов и донесений, окружив его строгой охраной. Сергей с Костей вдосталь нагляделись на нищих, торговцев, итальянских офицеров, солидных сановников, с которыми эсэсовец подолгу уединялся.

— Я приглашен на важный прием, — обычным повелительным тоном сказал однажды Скорцени всем троим, — вы меня сопровождаете.

Машину вел Отто, следуя за громоздким черным лимузином Скорцени. Сергей, вытянув ноги наискосок, к противоположной двери, дремал на заднем сидении, Костя поминутно зевал и сердито ворчал:

— Я бы сейчас минут шестьсот поспал с удовольствием. Чего я не видел на приеме?

Отто улыбнулся:

— Еще ругать себя будешь, если не увидишь дуче. Представь себе трогательную встречу спасителя и спасенного, и тебя слеза прошибет. Особенно умилительна она для нас, знающих, сколько динамита приготовил спаситель для спасенного...

— Ты думаешь, динамит...

— Я иносказательно говорю. На деле для дуче автоматной очереди хватит. Немцам приходится класть свои головы за дуче, — с горечью продолжал Отто. — В прошлом августе партизаны целую неделю сражались с нашей дивизией, направлявшейся к альпийским перевалам, чтобы не допустить прорыва англо-американцев из Южной Франции в Италию...

Лисовский с интересом внимал немцу, сопоставляя рассказ Отто с известными ему самому сведениями.

— Дуче довел дело до возникновения партизанских республик,— говорил Отто, зорко наблюдая за крутыми поворотами капризной дороги, петляющей между густо поросшими лесом холмами. — Наиболее крупные были созданы в Оссоле, Карнии и Монферрато...

У настежь раскрытых тяжелых ворот итальянские солдаты с автоматами задержали машины. В сдвинутых на ухо черных беретах с кокардой в виде черепа со скрещенными костями и буквы «М», в непромокаемых куртках серо-зеленого цвета, широких шароварах с напуском на высокие ботинки, развязные молодчики обшаривали подозрительными взглядами немцев в кабинах и расступились по команде офицера. Отто подрулил к парадному подъезду трехэтажного дворца из белого камня, окруженного вековыми пиниями. Друзья вышли и, ожидая Занднера, отогнавшего машину на стоянку, с любопытством разглядывали огромный, густо заросший парк, на аллеях которого мелькали вооруженные черные фигуры охранников.

Офицер в светло-зеленой форме увлек Скорцени за собой, а Сергей Костя и Отто остались в большом зале среди полусотни вполголоса беседующих мужчин и женщин. Парни подошли к потемневшей от времени старинной картине и одиноко принялись разглядывать кентавров, обнаженных амазонок, развлекающихся среди пышной растительности.

— Франц! Фриц! Отто! — они с удивлением оглянулись на женский голос и увидели изящную даму, пересекающую паркет зала. Сперва не узнали Карлу, настолько преобразило ее длинное вечернее платье с глубоким вырезом, искорками сверкающие в электрическом свете драгоценности на шее и голых руках. — Я рада вас видеть...

Сергею следом за Лисовским пришлось коснуться губами благоухающих пальцев итальянки. Он простодушно удивился, как она не переломится при пышной груди и тонкой, осиной талии. А Костя зарделся маковым цветом и что-то невразумительное лопочет. Эх, зря Карла изгибается перед ним, кажет себя со всех сторон... Подхватила знакомцев под руки, повела через зал, а сзади скучливо вышагивал Отто. Итальянцы провожали взглядами неуклюжих, солдафонистых немцев, злорадно посмеивались над ними. Подвела к пожилому, расслабленному мужчине с лицом грустного клоуна, на котором выделялись бледно-голубые глаза под тяжелыми веками. В петлице фрака приколота свастика. Он равнодушно раскланялся, что-то спросил у Занднера.

— Нет, синьор, не понимаю, — отозвался тот по-итальянски.

— Мой муж — банкир, — поторопилась сообщить Карла, — и не имеет в это смутное время свободной минуты. Но на приглашение дуче он не посмел ответить отказом. Обычно он нигде не бывает, и мне приходится самой посещать приемы... Мы будем рады, если вы навестите нас в Милане.

Банкир безразлично прислушивался к щебетанию жены, полузакрыв глаза и брезгливо оттопырив нижнюю толстую губу. Сам в разговор не вмешивался, никаких чувств на лице не проступало, и было неясно, понимает он немецкую речь или нет. Отто отделывался односложными междометиями, а Сергей молчал, удивляясь, как одна баба может четырех мужиков заговорить.

Появился чудно одетый мужчина и что-то объявил во весь голос. Карла подхватила Лисовского и повела в широко открытую дверь.

— За стол приглашают! — проговорил Отто и направился с Сергеем следом за парочкой. Рядом шаркающей походкой двигался банкир.

Лакей в причудливо разукрашенной ливрее рассаживал гостей по местам, предварительно осведомляясь о фамилии приглашенного. Груздев тоскливо окинул взглядом сверкающий хрусталь, столовое серебро, фарфоровую посуду, решив поголодать, чем осрамиться перед итальянцами. А острые, заманчивые запахи возбуждали аппетит, заставляли судорожно сглатывать слюну. Его и Отто посадили среди молоденьких женщин с пышными прическами, в элегантных платьях со смелыми вырезами. Сергей случайно нагнулся к соседке и ошеломленно отпрянул, явственно увидев белоснежные бугорки с нежно розовыми пуговками.

Гости за столом задвигались, поднялись, когда вошли Муссолини и Скорцени. Лисовский еле сдержал смех, увидев их рядом. Они напомнили ему известных комиков Пата и Паташона, героев развлекательных фильмов, памятных с детства. Толстый, плотный дуче с явно обозначившимся животиком выступал напыщенно и важно, а в соседстве со здоровяком оберштурмбаннфюрером выглядел смешным и безобразным карликом.

И Сергей таращился на Муссолини, поражаясь сходству оригинала с карикатурами в газетах и на плакатах. Небольшие свиные глазки, массивная нижняя челюсть, скрещенные на груди короткие руки с пухлыми пальцами в золотых перстнях.

Голод взял свое, и Сергей стал основательно закусывать. Приглядывался к соседям, опасаясь допустить промашку, а когда легонько захмелел, то осмелел. Ел с удовольствием, но так и не понял, из чего и с чем готовились подаваемые блюда. Да и соседка не давала сосредоточиться. От выпитого шампанского заблестели ее глаза, порозовели щеки, она старалась жарким бедром коснуться парня. Он сначала злился, а потом под скатертью опустил руку на ее колено. Она укоризненно прошептала:

— Потише, синьор!

Муссолини и Скорцени в разгар пиршества исчезли, а в большом зале заиграл военный оркестр. Итальянка потянула Сергея танцевать. Как ни отнекивался парень, а уступил синьорите. Еще в редкие увольнительные в школе младших авиаспециалистов кружился со знакомыми девчатами в плавном вальсе, и здесь быстро освоился, делая незамысловатые па на навощенном паркете. В перерыве между танцами на эстраде появился певец. Едва он пропел:

— Пойдем, пойдем, мой дорогой... — итальянка потянула парня за собой. Сергей непонимающе уставился на нее, а она не отпускала его руку...

Отто всю дорогу хохотал. Никогда еще парни не видели, чтобы он столь бурно веселился. Успокоится, потом снова упадет на руль и закатится до удушья. Костя сперва тоже смеялся, хотя и несколько принужденно, но вскоре негодующе стих. А Сергей недоуменно прислушивался к взрывам смеха Занднера и удивлялся угрюмой молчаливости друга. Вины за собой он не чувствовал. Подумаешь, притиснул итальянку в коридоре, аж косточки у бедной хрустнули, потом отстранился, отвращение вызвала ее настойчивость, и принялся рассматривать картины.

— Сколько служу, а другого такого случая не припомню! — захлебывался смехом Отто. — Дуче, оберштурмбаннфюрер, любимец самого фюрера нервничают, ждут оберштурмфюрера, а его и след простыл. Спасибо, телохранитель дуче шепнул мне, что синьорина увела оберштурмфюрера в картинную галерею. А кто такая синьорина? Племянница официальной любовницы дуче Клары Петраччи... Гюнтер, завтра вся немецкая армия будет восхищаться твоим подвигом и страшно завидовать... Ха-ха-ха!

— На неприятности нарывается, — искренне негодовал Костя, — Скорцени не простит глупого положения, в какое он из-за него попал!

— Уже простил!— улыбаясь, возразил Занднер. — Узнал, так смеялся, что ляжки себе руками отбил... Ха-ха-ха!..

— Отличился! Тьфу! — огорченно проговорил Лисовский и помимо своей воли расхохотался, представив себе Сережку и родственницу Муссолини.

Сергей обиженно сопел, негодуя на Костины намеки и не имея возможности достойно ему ответить. Пользуется моментом, когда можно безнаказанно подначивать человека! Не будь Отто, поговорил бы с ним по душам. Незаметно для себя задремал, а проснулся от смолкнувшего мотора и наступившей тишины. Вылез из кабины и наткнулся на Скорцени. Вытянулся, тот пронзительно глянул и коротко бросил:

— Пойдешь со мной. Костя успел шепнуть:

— Допрыгался, лопух! Теперь переживай за тебя...

Прошли мимо парных эсэсовских часовых у парадного входа, миновали караульного у лестницы. Пока Груздев раздевался и причесывался, Скорцени исчез за высокой дверью. Сергей уныло уставился на свое зеркальное отражение, размышляя, чем ему грозит гнев оберштурмбаннфюрера. И черт его понес за итальянкой! Хороша анчутка, и будь капельку поскромней...

— Заходи, — раздался голос Скорцени, а когда тот очутился в небольшой уютной комнате, скомандовал: — Мне и себе налей.

Сергею осточертели выпивки с эсэсовцем, а как откажешься? Себе начетистей обойдется. Скорцени в исповеднике нуждается, а он отдувайся, выслушивай его бредни. Понюхал из рюмки, сморщился: опять коньяк! Выбрал на подносе бутерброд с сыром, зажмурился и через силу выпил. Откусил, пожевал и удивился: сыр плесенью отдает. Покосился на черномундирника, а тот ест и в ус не дует, даже не покривится.

— Пожалуй, я не ошибся в выборе, — в раздумье проговорил эсэсовец, снова мельтеша по комнате как маятник. — Да, молодое поколение немцев воспитано нами, усвоило национал-социалистскую идеологию и сумеет адаптироваться в новых условиях, которые выдвигают и новые формы существования нации, ее борьбы за достижение конечной цели... В последний час не погибнет предусмотрительный, но когда бьет без пяти двенадцать, на руках должны остаться козырные карты... Сергея неудержимо тянуло в сон. Он, неожиданно для эсэсовца, вскочил, и тот удивленно уставился на него. Парень достал портсигар и выразительно пощелкал ногтем по крышке.

— А-а, кури, — улыбнулся Скорцени. — Хвалю за сообразительность... Оказывается, скупыми жестами можно многое объяснить!.. Да, игра стоит свеч, и, слава магометанскому аллаху, я выпутался из грязной Мексики. Эту акцию мне бы никогда не простили. Фюрер приказал, и фюрер отменил, а на остальных мне плевать. Ставки в игре велики, а все блефуют, слабонервных ищут. Стоит ли в ней участвовать, если надежда на выигрыш сведена к нулю? Не пора ли самому делать игру, самому и ставки назначать, пока не прозвучал последний удар часов?.. Ладно, иди отдыхай, оберштурмфюрер. Завтра предстоит серьезная операция, от удачи которой зависит моя игра...

Груздев с нарастающим раздражением следил в зеркальце за рыжим англичанином. Сидит сзади, не шелохнется, лицо, как у каменного идола, неподвижно, на светлые глаза словно шторки надвинул, голоса не подает. Американец, теперь англичанин!..

Встретился с непроницаемым взглядом четвертого пассажира, не опустил негодующих глаз, пока тот свои не отвел. Видать, Скорцени свой интерес соблюдает, коль решился вырвать англичанина из рук итальянских чернорубашечников, пошел на обострение отношений с Муссолини. И пяти мотоциклистов не пожалел для сопровождения машины до границы. Мчат они по обе стороны с пулеметами на колясках, распугивая встречный транспорт. У Кости, а он отчужденно сидит рядом с английским майором, замкнутое, отрешенное лицо, лишь взор выдает досаду и возмущение.

Груздев с трудом отвел взгляд от розовой шеи англичанина, где определил точку чуть ниже мочки уха. Короткий, жесткий удар по ней ребром ладони, и сосед мгновенно свалится без памяти. А куда его? Будь свои поближе... За самовольство послали бы в штрафную роту, перед союзниками извинились, зато знали бы о их планах.

Не окружи эсэсовцы казармы чернорубашечников, друзьям живыми оттуда не удалось бы уйти. Офицер в опереточном мундире с черной эспаньолкой на пышной шевелюре только что не визжал от злобы и ненависти, поднял солдат в ружье. Тогда Отто подвел его к окну, показал бронетранспортеры с нацеленными крупнокалиберными пулеметами, рассыпавшихся цепью рослых эсэсовцев с автоматами наперевес, и офицер сдался. Пробормотав про себя: «Проклятая свинья!» — он приказал привести англичанина.

Майора усадили в машину с зашторенными стеклами, а возмущенные итальянцы хором грянули песню «Бандиера чэра» времен первой мировой войны, запрещенную Муссолини: «Черные флаги над мостом Бассано реют, как вестники близких смертей. Парни-альпийцы шагают навстречу, парни-альпийцы шагают навстречу гибели скорой и верной своей».

Унтерштурмфюрер выстроил эсэсовцев, и те в противовес итальянским союзникам грянули воинственно «Хорста Весселя».

Из невольного признания итальянского офицера, высказанного им в сильном гневе, отрывочных разговоров в окружении Скорцени, Отто выяснил смысл проведенной операции и поделился с друзьями возникшей догадкой. Английский майор по поручению своего командования должен был войти в контакт с военным министром Муссолини маршалом Грациани. Фашисты из «черной бригады» его перехватили и держали в казармах. То ли не хотели допустить тайных переговоров с военным министром, опасаясь повторения июльских событий сорок третьего года, когда был смещен и арестован Муссолини, то ли дуче решил затеять собственную игру. Но вмешался Скорцени и перехватил инициативу.

Сергей машинально поглаживал ствол штурмового автомата. За голенищами сапог магазины с укороченными патронами, в карманах — две английские гранаты-лимонки и парабеллум, под мышкой — американский кольт. Скорцени приказал им переодеться в штатское, сменить на итальянский немецкий номерной знак на «паккарде». Первоначальное сомнение переросло в тревогу: а не хочет ли оберштурмбаннфюрер избавиться от опасных свидетелей?

И Отто, похоже, обеспокоен. Положил около себя автомат, а из кармана торчит рубчатая рукоятка «вальтера». Пока англичанин в «паккарде», им не грозит опасность, а высадят его у границы, всякое может случиться. И мотоциклисты должны покинуть машину в последней перед Швейцарией деревушке. По замыслу Скорцени, видать, исключается любая случайность, которая могла бы приоткрыть цель этой поездки, рассекретить эмиссара союзников. Если предположения верны, то в эту категорию попадают Сергей, Костя и Отто, чье устранение диктуется сложившейся обстановкой.

Мотору порой не хватает кислорода, он работает с перебоями, а на перевалах чихает, кашляет, натужно хрипит, словно человек, что не в силах справиться с застарелой астмой. На спусках ровно и четко отстукивает такты. Молчание угнетало седоков, нервировало, заставляло с опаской коситься на затянутых в кожу мотоциклистов и вороненые пулеметные стволы, инстинктивно отшатываться от разверзающихся по бортам провальных пропастей и оползающих откосов.

У англичанина, однако, ничем не проявлялось волнение, ни один мускул не дрогнет на лице. Сергей наблюдал за майором и поражался его невозмутимой выдержке. И за собой стал следить, стыдясь неуместной слабости.

Проскочили небольшую деревушку. Груздев выглянул в оконце и увидел, как мотоциклисты развернулись на крохотной площадке, газанули и скрылись за каменными домами. Он переглянулся с Отто, щелкнул предохранителем на автомате, проверил плотность прилегания магазина к нему. И Костя демонстративно передернул затвор, переложил пистолет из кармана за пазуху. Англичанин впервые шевельнулся, скользнул взглядом по парням и несколько отодвинулся от Лисовского. Что-то похожее на беспокойство появилось на тяжелоскулом лице.

За поворотом показался распластавшийся полосатый шлагбаум. Часовой под грибком, караульное помещение с таможней, а чуть поодаль, за плотным забором, жилые домики и казарма. На автомобильный сигнал выскочил толстый эсэсовец с погонами штурмбаннфюрера. Цепким взглядом рассмотрел через ветровое стекло экипаж машины, уверенно шагнул к задней дверце и рывком открыл. Первым вылез Костя, за ним англичанин. Выпрямился, свысока глянул на эсэсовца и повернулся к Лисовскому.

— Сэнк ю! — сдержанно поблагодарил он и уверенно направился к шлагбауму, за которым, со швейцарской стороны, у черного, каплей вытянутого лимузина его ожидали двое мужчин в штатском.

— Вы свободны! — проговорил щтурмбаннфюрер. — Немедленно уезжайте! — и бросился вдогонку за англичанином.

Занднер развернул машину, вырулил на дорогу и, едва скрылся шлагбаум, невозмутимо предупредил:

— Усильте бдительность, камрады, держитесь в полной боевой готовности. В любую машину, перегородившую дорогу или собирающуюся нас таранить, стреляйте без предупреждения. Твое мнение, Герберт?

— Согласен. А партизан ты не боишься?

— Партизаны спустились в долины и города. Да и на этой охраняемой дороге они не решатся на нас напасть... Гюнтер?

Сергей поднял автомат и выразительно похлопал по ложу.

— Мнение единодушное, камрады!.. В деревне я заметил тратторию, думаю, там мы плотно пообедаем.

Груздев улыбнулся и радостно потер руки. Костя чуть за голову не схватился, настолько русским получился этот красноречивый жест, но Отто словно его не заметил или просто не обратил внимания.

Каменная деревушка из неуклюжих хижин с крутыми крышами расположилась среди торчащих в небо, пестрых от снега, гранитных вершин. В полуоткрытое оконце в машину врывался острый, сырой воздух. Под горбатым мостом ключом билась молочно-зеленая горная река, мелодично брякали колокольцы тесно идущей овечьей отары. Отто остановил «паккард» у траттории с ветвистыми, словно вырезанными из пемзы, оленьими рогами над входом, поднял стекло, тщательно замкнул ключом дверцы. Вошли в теплый сумрачный зал, через приоткрытую дверь разглядели пылающий в очаге на кухне огонь. Пятеро крестьян, потягивающих вино, увидев немцев, демонстративно поднялись и ушли. Занднер не смутился, подождал несколько минут и требовательно постучал по столешнице. Появилась пожилая полная женщина с явственными усиками на верхней губе и, подбоченясь, сообщила:

— Готового ничего нет и скоро не будет.

Отто окинул ее внимательным взглядом, скупо улыбнулся и негромко сказал:

— Вы ошибаетесь в своем предвзятом отношении к нам. Мы не те, за кого вы нас принимаете. Да и рассчитаться мы хотели английскими фунтами...

Он поднялся, следом с неохотой отодвинули табуретки парни. Сергей принюхался к соблазнительным запахам из кухни, с досадой почесал затылок и отчаянным движением пришлепнул берет на голове. От сильного удара качнулся и кисло поморщился. Со стороны его безмолвная мимика произвела комичное впечатление, и хозяйка громко рассмеялась.

— Ваш приятель, как я погляжу, готов собственный берет проглотить. Ладно, покормлю вас обедом лесорубов, а для них что-нибудь приготовлю.

Суп с фрикадельками из печенки, бернские колбаски, сыр эмментальскнй на десерт... На лучшее они и не рассчитывали. Поставила хозяйка на стол бутылку вина, но Сергей попробовал и отставил: кислятина. Женщина заметила его гримасу, принесла вишневку и по плитке шоколаду.

— Контрабанда из Швейцарии, — объяснил Отто удивленному изобилием деликатесов Косте. — Хочу дочери взять шоколад, линдтовский считается лучшим.

После сытного обеда, благодушествуя покурили со вкусом, а Лисовский незаметно для себя прикончил бутылку сухого вина. Отто подал хозяйке новенькую английскую банкноту, из тех, которыми их снабдил Скорцени, женщина на сдачу принесла чуть не полный ящичек с плитками шоколада. Не хотелось покидать уютную тратторию, знали, каждый шаг, каждая минута приближали мир насилия и жестокости.

Сергея сморил сон, но Отто решительно тряхнул парня за плечо:

— Не время спать, камрад! Следи за дорогой...

Петляет по склонам гор избитая шоссейка, бежит под уклон в глубоком каньоне, и Занднер притормаживает машину, чтобы по прямой не выскочить из серпантина и не угодить в пропасть. Заснеженные вершины с голубой щетиной сосен и елей напомнили Груздеву головки сахара в синей бумаге. С какой сноровкой колол его ножом отец!

Отто реже и реже нажимал на тормоза, машина шла ровнее и взнузданнее — начался пологий спуск. Занднер почувствовал себя спокойней, он боялся засад за подступающими к серпантину обломками гранитных скал. Сергей, отгоняя дремоту, курил итальянские сигареты «милит», кашлял непрерывно и не находил в них ни крепости, ни вкуса. Из всех сортов, что перепробовал за пять месяцев, предпочтение отдавал американскому «кенту».

— Вон где они поджидают нас! — спокойно проговорил Отто. Сергей и без его предупреждения заметил машину, неожиданно появившуюся с боковой дороги на шоссе, и рассчитанно упредившую «паккард» на сотню метров. Оглянулся и увидел второй вездеход, вынырнувший из-за той же скалы, что и первый. Видать, в засаде они поджидали возвращения «паккарда».

Занднер слегка побледнел, в суровой решимости сузил глаза, но вел машину на прежней скорости, пытаясь выяснить намерения неизвестных преследователей. Они должны знать, что экипаж «паккарда» вооружен и без сопротивления не сдастся. Если засада немецкая и устроена по приказу Скорцени, то уцелеть в схватке не удастся. Даже перебив врагов, невозможно будет скрыться от гестапо. Но судьба англичанина интересует и чернорубашечников Муссолини. Те постараются захватить парней целыми и невредимыми, но живыми, во избежание нежелательной огласки, вряд ли выпустят.

Груздев, с повисшим на нижней губе окурком, оценивающе следил за вездеходами и прикидывал, в каком месте противники решатся дать им бой. Он удивлялся, почему преследователи не пытались уничтожить машину из засады. Вероятно, намереваются захватить ее пассажиров живьем, раз выложили свои козыри. Впереди холм, пополам рассеченный шоссейкой, перед ним раскинулась темно-зеленая рощица. А если в ней притаилась засада? Потому и действуют нагло, заранее страх нагоняют.

Сергей протянул руку к рулевой колонке и нажал клаксон. Отто изумленно на него посмотрел, но тот успокаивающе ему кивнул. На квакающий сигнал приоткрылась задняя дверца переднего вездехода, из кабины высунулась рука с автоматом и пригрозила пассажирам «паккарда». Преследователи поняли значение сигнала и ответили: нас больше, сдавайтесь!

Тогда Груздев решился. Повернулся к Косте и, не обращая внимания на крайнее удивление немца, торопливо сказал:

— Пусть Отто резко притормозит, а ты сразу выскакивай и бей по задней машине. Переднюю я беру на себя... Отто, шпринген, с ходу шиссен. Поможешь Косте. Понял?!. Костя скорей переводи. Тормози-и...

Автомобиль еще не остановился, как Сергей рывком распахнул дверцу и, прыгая, в падении забил короткими очередями по противнику. Одновременно ударил и Костин автомат. Преследователи не ожидали такого сложного финта и на мгновение растерялись. Эти секунды позволили Груздеву поджечь передний вездеход. Снаряжая магазины перед поездкой, он чередовал обычные патроны с бронебойно-зажигательными, и его маленькая хитрость обернулась большой удачей.

Запоздало прозвучали ответные выстрелы. Пули в брызги разбили лобовое стекло «паккарда», видать, задели Отто: из кабины послышался сдержанный стон.

Сергей огляделся и понял, что Костя выпустил преследователей из вездехода и те ведут по нему перекрестный огонь, не давая поднять голову. Груздев длинной очередью прижал своих противников к земле и неожиданным прыжком метнулся за обомшелый валун, поближе к вражеской машине. От противников, которых связал своим автоматом Костя, Сергея защищал развернувшийся на дороге «паккард». Пули уцелевших пассажиров переднего вездехода методично клевали гранитный камень, высекали искры, рикошетили, противно завывая. Отсюда и нос не высунешь, но Груздев и не собирался жертвовать собой. Сменил магазин в автомате, подготовил к броску гранату в стальной рубашке, мысленно прикинул расстояние до вражеской машины. Лежа приподнялся на локте и неторопливо метнул лимонку поверх валуна. Прижался к граниту, дождался сильного взрыва, а когда в воздухе заурчали осколки, пружинисто выпрыгнул из-за камня и почти в упор расстрелял распростертых на земле ошеломленных преследователей.

Внезапно ударили автоматы из рощицы. Парень ответил длинной очередью бронебойно-зажигательных пуль. Кто-то вскрикнул в кустах, среди деревьев полыхнули огоньки, потянуло резким смолистым дымком. Выстрелы сразу смолкли.

Сергей неприязненно покосился на катающегося по асфальту, вопящего от боли и страха раненого и под защитой «паккарда» поспешил на помощь другу. Услышал хлесткие пистолетные выстрелы, звучащие в унисон очередям Костиного автомата, понял, что и Отто вступил в бой. Взял чуть стороной от шоссе, стал перебегать от камня к камню по тонкому хрусткому насту. Его заметили, и пули будто протянули к парню тонкие звучные струны. Он торопливо свалился за куст, по-пластунски отполз к другому и, сдернув берет, осторожно выглянул.

Лисовский залег в канаве у обочины, Отто распростерся в стороне от лимузина и стрелял левой рукой, а правая неловко подвернулась под туловище. Из шестерых противников уцелели четверо. Один вел огонь по Груздеву, двое не давали подняться Косте и Занднеру, а четвертый ползком пробирался к вездеходу. Он, видно, намеревался задним ходом подогнать машину к своим компаньонам и удрать с поля боя.

За кустами в рост не поднимешься, насквозь простреливаются. И на Костю мала надежда, его к земле прижали. Отто отвлекает врагов на себя, видать, сильно ранен и держится из последних сил. Тогда Груздев решился и вытащил последнюю гранату. Выдернул предохранитель и, лежа, как обучали в диверсионной школе, метнул ее по прямой линии под вездеход. После взрыва вскочил вместе с Лисовским и они автоматными очередями накрыли последних врагов. Тот, что подбирался к машине, пытался сопротивляться, но Лисовский выстрелом из пистолета отбросил его от себя.

— Тебя не зацепило? — подбежал Сергей к другу.

— Обошлось... Помоги Отто, а я поищу документы у убитых. Кто напал на нас?

Занднер уже перебрался в «паккард» и мрачно сидел, покачиваясь туловищем из стороны в сторону и бережно прижимая к груди левой рукой правую. Сергей расстегнул его куртку, осторожно отвел руки немца и стал ее снимать. Отто при каждом неловком движении болезненно морщился, но старался помочь напарнику.

— Задето плечо, — пытался говорить он ровно, обычно. — Свитер и рубашку не снимешь, разрежь...

Груздев финкой располосовал рукава и обнажил мускулистое плечо. Пуля угодила в сустав и из округлой дырочки тоненькой струйкой сочилась кровь. Перебинтовывая рану, Сергей озадаченно думал, почему нет выходного отверстия? Стреляли с близкого расстояния, а пуля не вышла. Не дай бог, если она задела артерию или застряла в легком...

— Слепое или сквозное ранение? Сергей жестом показал — слепое.

— Тысяча чертей! — выругался Отто. — Мне только этой проклятой пули и недоставало...

— Не теряйся, Отто, в танковых частях всегда порядок!

Немец опять скользнул по нему вопрошающе-изумленным взглядом, но промолчал. Груздев скинул с себя куртку, снял свитер и разрезал его на полосы. Укутал ими руку Занднера и плотно прибинтовал к туловищу. Отто прислушался к ране и скупо улыбнулся:

— Спасибо, Гюнтер, боль стихла.

— Не то что документов, а клочка бумаги в карманах не нашел, — с досадой сообщил вернувшийся Лисовский. - Там один отходит, что-то бормочет. Может ты, Отто...

— Помоги выбраться, — протянул тот левую руку, но Сергей подхватил его и поставил на ноги.

— Гюнтера лучше в друзьях иметь, чем во врагах числить, — вздохнул немец. — Говорил я когда-то Гансу, а он не поверил...

Мужчина лежал с помутневшими от страданий глазами, пальцы автоматически сжимались в кулаки и разжимались. Отто, поддерживаемый Груздевым, тихо спросил:

— Вы итальянец?

Тот сперва отрешенно молчал, потом взгляд осмысленно посветлел и он через силу прошептал:

— Да... Святая мадонна! Моя девочка, моя бедная девочка... Боже мой! — и затих с открытыми, полными слез глазами.

— Давай поторапливаться, — проговорил Костя, с трудом отводя взгляд от убитого. — Отто ранен, да и подмога итальянцам может появиться, нам тогда несдобровать.

Пока Лисовский сметал осколки стекла с сидений, поудобней устраивал Занднера, Сергей осмотрел мотор и порадовался, что пули его не задели. А передние шины спустили. Одну запаску нашел у себя в багажнике, за другой сбегал к вездеходу. Сменив колеса, сел за руль, завел мотор и осторожно объехал горящий автомобиль. На небольшой скорости подогнал лимузин к роще, откуда струйками прорывался едкий дым, и разом с Костей резанули из автоматов по ближайшим кустам. В ответ не прозвучало ни выстрела. То ли сидевшие в засаде отошли от очага пожара, то ли разбежались, поняв, что операция провалилась. Успокоенный Сергей выжал газ и, не обращая внимания на бьющий в лицо ветер, помчался по пустынному шоссе. Глянул на часы и удивился — бой занял пятнадцать минут...

— Герберт, вы славяне? — расслышал он напряженный голос Отто. Костя помедлил, нотом сдержанно ответил:

— Да, русские!

— Шпионы?

— Летчики... Нас сбили над Варшавой. Выбрались из города и попали в плен к польским националистам. В подвале и с Бломертом познакомились.

— Бломерт и составил вам протеже, — тихо рассмеялся Занднер.

— Я интуитивно чувствовал вашу непохожесть на современных немцев, но относил свои сомнения к особенностям домашнего воспитания. Мог появиться у меня проблеск, когда вы освободили коммуниста из Заксенхаузена, но я посчитал его вашим родственником. Поставьте себя на мое место: фюреры гитлерюгенда и антифашист?!

— Вы разочарованы, Отто?

— Я искал настоящих немцев, а наткнулся на неподдельных русских... Я люблю храбрецов, Герберт, и жалею, что выбыл из строя. Мне хочется доказать вам, что не всем немцам нацисты заморочили головы... Один народ, одна империя, один фюрер... Народ без пространства... — повторил он гитлеровские лозунги. — Тот, кто хочет стать солдатом, должен в руки взять ружье... Как они вдалбливали мысль о превосходстве немцев над другими народами, о их праве на чужую землю и чужие богатства...

— Не будь пессимистом, Отто, — сердито проговорил Костя. — Я познакомлю тебя с нашим другом Эрихом. Он не сложил оружия, когда к власти пришел Гитлер, и все годы боролся с фашизмом.

— Поздно, Герберт, — горько отозвался Занднер, — мы не поймем друг друга. Тонкие мостки нас соединяют, а глубокая пропасть разделяет. Он боролся с нацизмом, а я шел за него в бой...

— Поймете. Не сразу, но поймете друг друга... Сережка, жми!.. Отто обеспамятел, изо рта кровь...

В дверях друзья обернулись, Занднер слабо им улыбнулся. Забинтованная в плече рука лежит на затянутой марлей груди, на похудевшем, бледном от потери крови лице темнеют черные полукружья под глазами, торчит обостренный нос, заметно отросла щетина на подбородке и скулах. В коридоре Костя остановил медицинскую сестру:

— Фройляйн, вы получше присмотрите за нашим другом.

— Гауптштурмфюрер у нас не задержится, — устало проговорила она. — Немного окрепнет, отправим в фатерлянд. Ранение тяжелое, но операция прошла благополучно, пуля извлечена. Дня через три-четыре ему наложат гипсовую повязку на плечо...

Сергей, похлопывая по ладони кожаными перчатками, следовал за Лисовским. Остановились у машины. Ярко светило солнце, остро пахло набухшими почками из близкого сада.

— В какую сторону махнем? — лениво спросил Груздев. — Увольнительная на целый день, чем-то надо заняться?

— Поехали в Милан.

— Чё мы в нем потеряли?

— Город посмотрим, к Карле в гости нагрянем.

Сергей кисло поморщился. Ему не хотелось встречаться с банкиршей, надоели подтрунивания над приключением во дворце Муссолини, а она не удержится, напомнит.

— Зря упрямишься! Милан — город русской славы!

— Что, что!..

— Его от наполеоновских войск освободил Суворов в италийскую кампанию. Потом австрийцы и итальянцы предали русских, и Суворов совершил свой последний поход через Альпы в Швейцарию, отбиваясь от французов.

— Тогда поехали! — загорелся Груздев. — И толковал бы сразу про Суворова, а то — банкирша...

Костя сел за руль, Сергей примостился рядом. Передвинул кобуру с пистолетом на живот, расстегнул клапан и пожалел, что не взял автомат. Весть о погоне и вынужденном бое всерьез встревожила Скорцени, и он несколько успокоился, узнав о гибели преследователей. Посланные им на бронетранспортерах эсэсовцы обнаружили покореженные взрывами вездеходы, гильзы, пылающий в рощице пожар, но трупы исчезли. Сегодняшним утром, когда они собрались в госпиталь к Занднеру, оберштурмбаннфюрер мимоходом сообщил, что вчерашняя акция против них санкционирована итальянской контрразведкой. Отто, узнав о его словах, заметил, что никто толком не знает, где кончается гестапо в Италии и начинается ОВРА.

— Отто никак не переварит, что мы — русские, — заметил Костя.

— Он мужик умный, должен понять, что к чему. Чай, не слепой, видит, к какой пропасти немцы подошли... Знаешь, Костька, тошно мне после вчерашнего. Тот мужик, что на дороге кончился, перед глазами стоит. И зачем мы с итальянцами связались?

— Не путай итальянцев с фашистами. А западню нам фашисты устроили. Те, настоящие итальянцы, сами бьют приспешников Муссолини в хвост и гриву.

— И все-то ты видел, и все-то ты знаешь, — усмехнулся Груздев.

Сахарно-золотистые вершины Альп уплыли за низкий горизонт, реже и реже попадались заросшие лесом холмы. Завиднелась необозримая плоская и невыразительная равнина, перечеркнутая каналами, сверкающая залитыми водой рисовыми чеками.

— Ломбардская низменность, — пояснил Костя.

Сергей затянулся, обжег губы и выкинул окурок в приспущенное оконце. Обогнали ослика с поклажей по крутым бокам, парень встретился взглядом с черноволосым, черноусым хозяином животного. На прокаленно-оливковом лице мужчины ненавистью брызнули глаза.

Показались фабрично-заводские здания, гуще прорезались шоссейные дороги и железнодорожные пути, прополз дряхлый трамвай. Потянулись высокие закопченные дома, дымящиеся трубы, бесконечные стальные рельсы, эстакады, склады, прочерневшие заборы, горы угля.

Лисовский едва не врезался в немецкий грузовик, пересекавший улицу на перекрестке. Взбешенный солдат высунулся из кабины, намереваясь свирепо обругать водителя «шевроле», и мгновенно втянул голову обратно, заметив эсэсовские шевроны.

— Глаза разинь пошире! — сердито посоветовал Груздев. — Для полноты счастья еще нам не хватало к Отто в госпиталь угодить.

Плутали, плутали по тесным улочкам и проулкам и выехали на небольшую площадь. Если до нее тротуары кишели людьми, то здесь жизнь словно вымерла. Редкие человеческие фигуры мелькали по ее граням и торопливо исчезали в ближайших закоулках. Посреди рядами чернели продолговатые свертки, вокруг прохаживались вооруженные эсэсовцы и солдаты в серо-зеленых куртках из итальянской дивизии «Мути». Лисовский остановил «шевроле», намереваясь спросить, как проехать к миланскому собору. К машине тут же устремился эсэсовец.

— Проезжай, проезжай! — крикнул он угрожающе. — Кто такие?.. Прошу прощения, оберштурмфюрер!

— Что здесь происходит? — строго спросил Костя.

— Вы не знаете, оберштурмфюрер? — крайне удивился эсэсовец. — Мы из Берлина.

— Это пьяццале Лорето. По приказу обергруппенфюрера Вольфа сюда свозят для устрашения населения тела казненных террористов...

— Заедем к Карле, — отъехав, проговорил удрученный виденным Костя.

— Что ты ко мне со своей Карлой прицепился! — по-живому обозлился Груздев.

— Она с меня честное слово взяла. Мне и самому не хочется, да обещал... Она где-то неподалеку живет. Посиди, я у кого-нибудь спрошу...

Палаццо, к которому он подвел машину после недолгих поисков, поражало своей монументальностью. Первый этаж, сложенный из больших неотесанных каменных глыб, с высоко расположенными, забранными толстыми коваными решетками окнами, напоминал старинную крепость. Второй, с огромными зеркальными стеклами, отделанный розовым мрамором, походил на дворец. Костя поглядел на роскошный особняк и несколько оробел. Но вылез из машины, поднялся по ступенькам и, подождав Сергея, ударил молотком по медному листу. Дверь открыл старик в ливрее и без расспросов отступил в сторону, пропуская гостей. Видать, здесь не чурались немецких офицеров.

— Синьора Карла дома?

— Си, синьор.

Разделись, подтянули портупеи, причесались у зеркала, оглянулись, а их уже поджидает смазливая девушка с большими глазами на подвижном лице.

— Прего, синьорен! — пригласила она и засеменила длинной анфиладой комнат.

Карла встретила с неподдельной радостью, взяла Костю за руку. Ее мягкая берлога, как про себя назвал Сергей будуар из-за ковров, пуфиков, звериных шкур, настолько пропиталась косметическими и парфюмерными ароматами, что, как он ни крепился, а безудержно, до слез расчихался. Хозяйка от души смеялась, что-то лепетала по-своему, а он не мог остановиться. Когда успокоился, Карла по-немецки сказала:

— На вас обижаются, Фридрих. Ваша знакомая синьорина надеется, что вы нанесете ей визит.

Голос серьезный, а в глазах озорные бесенята резвятся. Сергей потупился, со злостью подумав: провалиться бы тебе с той синьориной сквозь землю!

— Мы выполняли важное задание, Карла, — вступил в разговор Костя. — При удобном случае Фриц навестит синьорину.

Итальянка вышла, предупредив, что сообщит мужу о визите немецких друзей.

— Опять подъелдыкиваешь! — прошептал Груздев и погрозил Лисовскому кулаком.

— Ты любезничал с синьориной, — откровенно рассмеялся тот, — ты и отдувайся.

Неслышными шагами вернулась Карла и с сожалением сказала:

— Муж просит его извинить, он занят неотложным делом.

Она разговорилась с Костей, и Груздеву вскоре наскучило прислушиваться к ним. Он поднялся и, мягко ступая по шкурам и коврам, стал рассматривать картины с одним повторяющимся сюжетом — мадонна с младенцем.

— Хелло, ребята! — раздался знакомый голос. Сергей стремительно обернулся и увидел в дверях Сторна. — Оставьте нас, моя дорогая!

Карла очаровательно, без всякого смущения, улыбнулась и вышла. Американец по-хозяйски опустился на тахту, смерил знакомцев смеющимся взглядом и весело проговорил и повторил по-немецки:

— О женщины, сказал великий Шекспир, вам имя — вероломство! Пока вы наслаждались живописью, синьора Карла сообщила мне о вашем визите. Закуривай, Гюнтер, и не обращай внимания на женщин, они не стоят твоего раздражения.

Сергей взял толстую сигару, откусил кончик и не без злорадства выплюнул на пятнистую шкуру леопарда. Сторн поднес зажигалку, он прикурил, глубоко затянулся и выдохнул густой клуб табачного дыма. Гарри рассмеялся:

— Я мщу, следовательно, я существую! Я всегда был о вас высокого мнения, а теперь в особенности. Вы классически посадили в калошу тайную полицию Муссолини — ОВРА! Экстракласс! Эта операция войдет в анналы мировой истории разведки... Не прикидывайтесь дурачками! Я знаю все о вчерашней операции. Вы отправили на тот свет без пересадки в Ватикане лучших агентов ОВРА.

Уехали, не прощаясь с хозяйкой. Сторн уселся за руль «шевроле» и отмел Костины подозрения:

— Похищать вас не собираюсь. Мне приказано принять удар на себя, если вам будет угрожать опасность... Что повидали в Милане?

— Пьяццале Лорето и собор, — неохотно отозвался Лисовский.

— Я не пойму действий вашей тайной полиции, — нахмурился американец. — Выставку трупов устроили! Дело идет к развязке, а немцы своей безрассудной жестокостью накаляют обстановку, озлобляют простонародье. Пора бы понять, что путей отступления из Италии немного и, если партизаны их перережут, немецкая армия исчезнет, ее уничтожат...

Сергей с отвращением представил угодливую улыбку на смазливой мордочке Карлы. Какая нужда заставила ее заняться грязным делом? Деньгами соблазнилась или мужнино достояние пытается спасти? Переплелись крученые, и не поймешь, кто и за что продался.

— В этом парке находится Кастелло Сфорцеско, — пояснил Лисовскому американец, — старинный замок, где в средние века, как в крепости, отсиживались в войну миланские правители. Тут на миллионы долларов хранится картин художников ломбардской и венецианской школ, скульптур, ценной мебели, гобеленов, редкого оружия...

— Ты любишь искусство, Гарри? — поинтересовался Костя, удивленный его познаниями.

— Я знаю ему цену, — ухмыльнулся тот и продолжал: — А здесь, на Карсо Маджента, церковь Санта-Мария делле Грацие, рядом расположен монастырь доминиканцев. Стену трапезной в нем украшает фреска Леонардо да Винчи «Тайная вечеря», — в голосе Сторна задрожали восторженные нотки. — На искусстве можно сделать хороший бизнес!

— Как?!

— О-о, путей много, были бы произведения искусства.

В ресторане их провели в отдельный кабинет, прислуживал подобострастный, юркий официант. Судя по репликам, он хорошо знал американца. Гарри сделал заказ и сказал парням:

— Попробуйте блюда итальянской кухни. Немцы любители плотной, жирной и пресной пищи, итальянцы же склонны к острым блюдам, умело приготовленным дарам природы.

— Минестра, — назвал Сторн густой суп из макарон и сливок, обильно посыпанный тертым пармезаном.

Груздев попробовал, поморщился: ни то ни се, ни два и ни полтора. Выпил кианти и затосковал, поняв, что останется голодным. Водочки бы да солидный кус мяса, а здесь, как в госпитале при диете: жив будешь, но за девками бегать охота пропадет.

— Русские в пятидесяти милях от Берлина, — постукивая по столешнице холеной рукой с двумя перстнями на пальцах, негромко рассуждал американец, — а ваши боссы торгуются с нами, как перекупщицы на парижском блошином рынке.

— Ты ненавидишь русских, Гарри?

— Почему? — удивился тот Костиному вопросу. — Я восхищаюсь их мужеством, храбростью и непритязательностью, но большевики для меня неприемлемы. Они отрицают частную собственность и поклоняются новоявленному бородатому богу — Марксу и его евангелию «Капитал», а мне плевать на человеческих богов и нужен миллион долларов...

Он отхлебнул кианти и задумчиво провел длинным ногтем мизинца по скатерти.

Сергей съел большую порцию спагетти с мясом, вкусное мороженое на десерт и, обрадованный, что его опасения остаться голодным не сбылись, допил стакан кианти. Закурил предложенную американцем сигару и блаженно облокотился на стол. Сторн ел мало, больше разговаривал. Когда и Костя, вытерев губы салфеткой, откинулся на стуле, он неожиданно спросил:

— Вы сообщили оберштурмбаннфюреру о моей просьбе встретиться?

— Да, — отозвался Лисовский, — встреча назначается ровно через сутки после нашего сегодняшнего разговора.

— О'кей, — озадаченно сказал Гарри и взглянул на часы. — Пятнадцать часов по среднеевропейскому времени... О'кей! Я буду в назначенный срок...

«Шевроле» отъехал от ресторана, Сергей обернулся и увидел неподвижно застывшего на тротуаре Сторна. В ухарски сбитой на ухо шляпе, широком распахнутом пальто, засунув руки в карманы, тот, одиноко стоял, провожая машину долгим взглядом.

— Американца с панталыку сбило согласие Скорцени, — проговорил Груздев. — Торгуются подлюги, а наши кровь льют. Русских боится, а подумал бы, кому он сам-то нужен?

— Да-а, — задумчиво протянул Костя, — и англичане, и американцы к нацистам тянутся. Солдаты воюют с ними, а политики всеми силами стараются за волосы вытянуть фашистов из пропасти.

— Не вытянут, оборвутся фрицы. Когда русский Иван сбросит свастику с рейхстага, тогда и крысиная возня кончится...

Утро выдалось дождливое. За окном хлестал настоящий весенний ливень, облачками поднимая над асфальтом туманные брызги. По двору пробегали немцы в накинутых на плечи плащах, под грибки жались промокшие часовые. Прибывали и отъезжали отлакированные дождем автомашины.

— Меня в сон клонит, — пожаловался Сергей Косте. — И дома, как на улице дождь, глаза сами собой смыкаются... Здесь весна в разгаре, а в Сибири стужа. Подумаю о родных, и сердце тоской исходит.

Лисовский озабоченно посмотрел на часы:

— Зачем мы понадобились Скорцени при встрече с американцем? Не подстроит он нам провокацию?

— А на фига ему провокацию подстраивать?! Подумаешь, шишки на ровном месте...

— От Скорцени не знаешь, что и ожидать. Он привык финты выкидывать.

— Поживем-увидим, — беззаботно пожал плечами Сергей.

И все же ему пришлось удивиться, когда Скорцени поместил его в соседней со служебным кабинетом комнате. Дверь открыта настежь, лишь тяжелые портьеры ее прикрывают. Сергей подсел к низенькому круглому столику, налил в бокальчик коньяк, но пораздумав, не притронулся к нему. Его насторожила несвойственная эсэсовцу откровенность. По пьянке еще можно полунамеками выболтать свои намерения немому и полуглухому слушателю, но зачем делать его свидетелем откровенных переговоров с американским разведчиком? Из кабинета доносится шелест бумаг, постукивает маятник в настенных часах, да через форточку слышится с улицы чистая капель. Прыщавого, вислогубого унтерштурмфюрера, исполняющего у Скорцени обязанности адъютанта, Сергей не терпел. Он-то и ввел ровно в три часа Гарри Сторна. Груздев насторожился и сожалеюще поглядел на сапоги. В них к двери не подкрадешься, подошвы со скрипом. И разуться нельзя, захватят босым, не выпутаешься. Слов американца не поймешь, частит как из пулемета, а оберштурмбаннфюрера почти не слышно. Лишь изредка бросает он короткие реплики.

— Я передам вам свою агентуру, а сам останусь в стороне и буду вымаливать милость у победителей!— донесся злой голос Скорцени, и у Сергея морозцем пробежали по спине мурашки. Он знал, в каких случаях эсэсовец напускает на себя псих и чем это кончается для его собеседника.

И снова монотонная, усыпляющая речь американца. Наговорит Сторн на свою голову, спохватится, да поздно. Хвалился, что изучил Скорцени, а похоже, затеял с ним игру в кошки-мышки.

— Вы собираетесь отстранить меня от большой игры и превратить в мелкого шпика! — полным голосом загремел эсэсовец.

Что ему ответил американец, Сергей не разобрал, зато громом прозвучавшие выстрелы сорвали парня с места. С кольтом в руке он вбежал в кабинет, сквозь клубы дыма разглядел Сторна, боком свалившегося на ковер. Скорцени спокойно сунул пистолет в ящик стола и с веселой ухмылкой уставился на остолбеневшего Груздева. Секундой позже из приемной ворвались адъютант, Костя, эсэсовцы. Увидев оберштурмбаннфюрера живым и невредимым, они застыли посреди кабинета.

— Фриц погорячился, у него старые счеты с покойником, — с усмешкой заявил Скорцени. — Я его прощаю. Чем раньше рассчитаешься со своим врагом, тем лучше... Труп обыскать и убрать, ковер замыть!..

Этап пятый

Обреченный город □ Отто Занднер делает выбор □ Таинственная подготовка □ Плещут холодные волны □ Потерянные и найденные следы

По улицам трудно проехать. На мостовых горы битого кирпича, вывороченных взрывами булыжников, сброшенной с крыш черепицы, перековерканных железобетонных плит, с разбором которых никак не управятся команды заключенных из концлагерей и тюрем, солдаты, пожарники и полицейские. Угарный, вонючий дым застилает небо, расползается по проулкам, как в трубу втягивается в проходные дворы, черными волнами расплывается под порывами ветра. Трамваи почти не ходят, пути или разбиты бомбами, или пересыпаны рухнувшими зданиями.

Лисовский, замедляя ход «опеля», то и дело вынужден показывать документы, а в затруднительных случаях и жетон службы безопасности. Сергей, надвинув на лоб фуражку, прячет под козырьком глаза и неподвижно сидит, будто его и не касаются бесконечные проверки и досмотры на контрольно-пропускных пунктах.

— Берлин остается немецким... — вслух переводит Костя огромные готические надписи на стенах уцелевших домов — ...Берлин сражается под командованием фюрера... Победа или Сибирь... Смерть преступникам...

Покосился на друга, у того не дрогнул на лице ни один мускул, словно парень превратился в каменное изваяние. Неделя, как вернулись из Италии, а Сережка никак не отойдет после подлого убийства Сторна. Будто замерз, ни слова, ни улыбки, и даже за стол без Костяного настояния не сядет. Да и Лисовский без содрогания не вспоминает страшную сцену, когда он на выстрелы вбежал в кабинет Скорцени. Лужа крови на ковре, ничком лежащий американец, ухмыляющийся эсэсовец и растерянный, с кольтом в руке, Сергей. Едва прошло первое оцепенение и Груздев пришел в себя, Косте с трудом удалось предотвратить катастрофу. У земляка побелели от ярости глаза, заходили желваки на скулах, и еще мгновение, рядом с трупом Сторна легли бы эсэсовцы.

Должно быть, и Скорцени интуитивно понял еще не осознанное намерение Груздева. У него тревожно забегали глаза, хрипинкой пресекся голос, когда он приказал всем убираться из кабинета. Сергея трясло, пока шли, а в комнате он из горлышка выпил бутылку шнапса и, не раздеваясь, в сапогах, свалился на постель, отвернулся к стене и затих. Но лишь Костя взял со стола кольт, стволом поднес к носу, пытаясь уловить свежий запах пороховой гари, Сергей, не поворачиваясь, горько проговорил: «Куда конь с копытом, туда и рак с клешней». Тот виновато отозвался: «Может, Гарри про нас несуразное ляпнул и...» «Я бы не скрывал и ни за кого не прятался!»

Непонятно, зачем Скорцени убил Сторна, отрезая пути установления контактов с американцами? Хотя, он же ни в чем не виноват, официальный убийца Фридрих Мейер. Попробуй, докажи истину, да и кто до нее будет докапываться? Эсэсовцы поверили Скорцени и теперь, когда хмурый Сергей идет коридорами в штабе, офицеры выше его чином уступают дорогу. Судя по отголоскам разговоров, немцы недоумевают, как оберштурмфюрер решился пристрелить посетителя в кабинете начальника военно-секретной службы СС и не понес никакого наказания. Горящий мрачной решимостью взгляд Груздева заставляет эсэсовцев держаться в стороне, не проявлять излишнего любопытства.

Костя пытался успокоить друга, но Сергей отмахивался от его доводов. Одно дело остерегаться Гарри как возможного врага, и совсем другое прослыть его убийцей. Стрелял Скорцени, а лавры достались Груздеву...

— Ваши документы? — гауптштурмфюрер внимательно проверил удостоверения личности и посоветовал: — Вам придется перебраться на соседнюю улицу, оберштурмфюрер. Эту мы перекрыли на всем протяжении.

В штабе Лисовский слышал, что Гитлер выехал на Одер, где провел совещание с высшими офицерами и потребовал ни на шаг не отступать с занятых позиций, до последнего солдата отстаивать оборонительные рубежи перед Берлином. Косте пришлось участвовать в коллективном прослушивании радиотрансляции торжественной церемонии по случаю двадцатипятилетия провозглашения нацистской программы. На ней обнародовалось очередное послание Гитлера немецкому народу: «25 лет назад я провозгласил победу нашего движения. Сегодня я предсказываю победу в конечном итоге германской империи...»

Ближе к западной окраине города реже стали встречаться танки, самоходки, бронетранспортеры, уменьшилось число зениток на боевых позициях. Но и здесь попадаются недавней постройки доты, увенчанные стальными колпаками с прорезями, комьями мерзлой земли присыпаны накаты бревенчатых дзотов, узкими бойницами светлеют первые этажи каменных зданий.

Объезжая неразобранные завалы на мостовой, Костя не спускал глаз и с тротуара. Пять дней назад, почти сразу по возвращении из Италии, друзья проезжали мимо дома полковника. Заметили наглухо зашторенные окна, отсутствие условного знака, проскочили дальше. Война, всякое могло случиться.

— Сережка! — в Костином голосе радостный всхлип. — Занавеска поднята и цветок справа... Дома!

— Вижу! — и у Груздева задребезжал голос. — Вижу!

Бахов встретил парней радостно и приподнято. Лисовский даже подивился, насколько он помолодел и посвежел. Во взгляде веселинка пляшет, сутулость будто пропала. Держится прямо, выпятив широкую грудь. Костя и Сергей, не веря своим глазам, тормошили полковника, а он отмалчивался, добродушно, по-рачьи шевеля вислыми усами. И одежда чистая, выглаженная, а щеки и подбородок гладко выбриты.

— Хватит, хватит, родные! — по-волжски окая, остановил Бахов обрадованных друзей. —Вы ж своей силы не чувствуете, а мне, старику, она синяками отзовется.

— Не прибедняйтесь, Александр Мардарьевич, — рассмеялся Лисовский, — вы нас одним узлом свяжете.

— Где уж мне! — улыбнулся полковник. — С тобой, Костенька, еще управлюсь, а за Сергея Михайловича и взяться побоюсь. Что с тобой, Сереженька? Что соловушка не весел, что головушку повесил...

Груздев махнул рукой, отвернулся и торопливо закурил.

— Скорцени в Италии ему свинью подложил.

— В Италии?! - переспросил Бахов, пытливо вперясь в Костю. — Зачем его туда занесла нечистая сила?

— Насколько мы поняли, готовил покушение на Муссолини.

— Так-с, так-с, передрались скорпионы в банке.

— Да... Кажется, было намерение уничтожить всех министров вместе с дуче, но потом Гитлер отменил акцию... Полковник негромко выбивал пальцами дробь о столешницу. Слушал молча, лишь однажды не сдержал удивления:

— Были у Муссолини на обеде?! Ну и оторви-головы. Вас никакие преграды не остановят. А дальше что произошло?

Костя старался припомнить малейшие детали в поведении и характере Муссолини, Скорцени, американца, англичанина, эсэсовцев и чернорубашечников.

— Как эти сведения нашим передать? — тоскливо закончил свой рассказ об итальянских мытарствах Лисовский. — Может, удрать нам от Скорцени и линию фронта перейти?

— И думать об этом перестань, — замахал рукамн Бахов и усиленно зашмыгал трубкой. — Нет, сынки, вы можете и здесь пригодиться, а вот мне... Собственно, мне терять нечего, да и кому трухлявый пень нужен? Попробую я к нашим пробраться...

— Не переживай, Михалыч, — положил он тяжелую руку на Сережкино плечо. — Круговая порука — закон в преступном мире. И Скорцени решил связать тебя по рукам и ногам. И тебе, Костенька, он постарается пакость устроить. Будь с ним настороже. Он хочет вас к себе покрепче привязать, вы ему для какой-то цели понадобились, — задумчиво нахмурился полковник. — И не для ближней. Фашизм на ладан дышит. А для дальней, когда нужны верные люди на долгие годы... А североамериканец нашел то, что искал. Твоя совесть, Михалыч, чиста, а злодея бог накажет...

Сергей глухо проговорил:

— Прости меня, дядя Саша, что-то такое накатило, пру поперек батьки... Прости!

Полковник раскурил трубку и примирительно произнес:

— Бывают и у меня срывы, по себе знаю, каково на душе, когда нервишки шалят. А держитесь вы с Константином Стефановичем молодцами, случалось, и постарше вас, поопытнее не выдерживали, сламливались. А вы все выдюжили, сохранили себя... Вы в Берлине с разрешения Скорцени или самовольно?

— Да, с разрешения, — ответил Костя. — Помните, Александр Мардарьевич, гауптштурмфюрера Отто Занднера, о котором мы рассказывали в прошлый раз? На обратном пути от швейцарской границы, где мы оставили англичанина, нас перехватили агенты итальянского ОВРА...

— Да, да, — насторожился Бахов.

— Сережка взял на себя командование и заговорил по-русски. Отто догадался, что мы — славяне, и нам пришлось признаться...

— В чем признаться?

— Что мы русские летчики.

— И он вас не выдал?

- Раз мы здесь, — усмехнулся Груздев, — значит, не выдал.

— Мы в Берлин за его дочерью приехали, — сказал Лисовский. — В Магдебурге живет дальняя родственница Отто, к ней и отвезем девочку. Вам нужно с ним познакомиться.

— Мужик боевой, нацистов терпеть не может, — вставил Сергей.

— Бить вас некому, — переменился в лице полковник. — Довериться эсэсовцу...

— Он танкист, свой в доску.

— Эх, Сергей Михайлович, Сергей Михайлович! Чем человек подлее, тем интереснее ему поглубже в чужую душу залезть, вывернуть и загадить...

— У меня глаз — алмаз!

— Сколько людей головами поплатились за доверчивость! А познакомиться придется... Ладно, о нем позднее, а сейчас пора и о пропитании подумать. Испек бы блины, — он лукаво глянул на Груздева, — да Михалыч откажется. Ведь масленица, религиозный праздник.

— Блинам он не помеха, — живо откликнулся Сергей, — да где возьмем муку и масло?

— Припас, припас и то, и другое, — успокоил парня полковник. — На ваши фунты стерлингов в Берлине и медведя с герба снимут, и ляжку закоптят... Да, хочу давно спросить, эти деньги у вас от Бломерта остались?

— В Арденнах диверсанты все у нас отобрали. Позднее, когда выписались из госпиталя, в штабе Скорцени нам вернули часть марок и фунтов.

— Вы не заметили никаких изменений?

— Нет, — протянул Костя, но спохватился: — Деньги мне показались новее тех, что у нас взяли.

— Покажите свои офицерские удостоверения, — попросил построжавший Бахов.

Пока он внимательно, чуть не обнюхивая, рассматривал документы, гости с тревожным любопытством следили за его манипуляциями. Вернул удостоверения, озабоченно покачал головой. Рассеянно выбил из трубки пепел, насыпал и умял пальцем табак, закурил.

— Документы и деньги фальшивые, — сдержанно проговорил он, — но сработаны лучше настоящих...

— Как?! — изумленно воскликнул Лисовский.

— Да, да... Когда-то я был знаком с Бернгардом Крюгером и Альфредом Науйоксом, да вовремя отошел от них. Позднее меня разыскивали, но знали они только мою кличку. Тем и спасся. А они вкупе с Гиммлером и Гейдрихом создали фабрику по выпуску фальшивых денег и документов. И Скорцени к ней руку приложил... За себя не бойтесь, с подобными документами немало эсэсовских фюреров проживает.

— Но зачем им маскарад? — не выдержал Костя.

— А чё ты от варнаков ожидал? — удивился Сергей.

— Эсэсовцы о будущем думают. Кто может назвать настоящую фамилию оберштурмбаннфюрера Георга Рингеля, личного порученца Гиммлера? Под вымышленными именами и званиями скрываются тайные агенты, занимающиеся золотом, драгоценными камнями и валютой...

— Ну и ну! — вымолвил ошеломленный Лисовский. — Выходит, в СС бандитская шайка окопалась?

— С ними разговаривать — подальше деньги прятать, — рассмеялся Груздев. — Шармач на жигане и варнаком погоняет.

— Недаром Скорцени вас глубоко законспирировал, — задумчиво произнес Бахов, — дальние у него планы... Ладно, хватит догадки строить, пора обедом заняться.

— Ах, да, — спохватился Костя, — мы колбасу привезли, сардины, финики и бутыль кианти...

— Сходи за припасами, да машину во двор загони. Михалыч поможет мне кухарничать.

Сергей скинул мундир, повесил на спинку стула портупею с кобурой. Вытащил пистолет, отвел большим пальцем предохранитель и девять раз подряд оттянул затвор; девять патронов, один за одним, выпали на стол. Он снова наполнил магазин, загнал один патрон в ствол и щелкнул предохранителем. Сунул пистолет в карман и засучил рукава рубашки.

— Крепко ты любишь оружие, — уважительно проговорил полковник.

— Нужда заставляет, — пожал плечами Груздев. — В той компании, где мы с Костей обитаем, пистолет без слов понимают. Потому и меня боятся, знают, если схвачусь за кобуру, то непременно выстрелю.

Лисовский принес ящик со съестными припасами и оплетенную бутыль с вином и выжидательно посмотрел на Бахова. Тот понял его взгляд:

— Иди, Москву послушай, а мы с Сергеем вдвух управимся на кухне.

Груздев разжег печь, чуть сдвинул задвижку, чтобы тепло не уходило в трубу. Сел на табуретку, прислушался к разноголосию из «телефункена», насторожился.

— ...Войска Второго Белорусского фронта, развивая наступление, четвертого марта вышли на побережье Балтийского моря и овладели городом Кезлин — важным узлом коммуникаций и мощным опорным пунктом обороны немцев на путях из Данцига в Штеттин, отрезав, таким образом, войска противника в Восточной Померании от его войск в Западной Померании.

— И вал гитлеровцев не спас!

— А-а, черт с ним, с валом. Ольга твоя узнает: жив-здоров ее Костя!

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — торопливо отозвался Лисовский. — Тут, брат, легко перейти из одного состояния материи в другое.

— Молодые люди! Кушайте горячие блины, — поставил Бахов тарелку на стол. — Остынут, вкус потеряют.

— Дядя Саша, лодочкой накрылся Померанский вал, — сообщил радостную весть Сергей. — И «Висла» фрицев не спасла.

— Ну и слава богу! — перекрестился полковник. — Страшен был сон, да милостив бог!

Блины и впрямь оказались вкусными, видно, кухарь масла на них не пожалел. Парни давным-давно, с довоенных времен, их и в глаза не видели, потому и напустились с завидным аппетитом. И Костя не отставал от Сергея. Подхватывал блин, складывал вчетверо, сворачивал в трубку, макал в топленое масло и целиком засовывал в рот. О салфетках хозяин забыл, потому замасленные губы вытирал тыльной стороной ладони.

— ...Передаем концерт по заявкам воинов Действующей армии...

— Дядя Саша, послушаем?

— Конечно, конечно.

— ...По просьбе сержанта Михайловича и старшины Ткаченко передаем песню «Темная ночь» в исполнении Марка Бернеса...

Сергей даже от блинов оторвался, вслушиваясь в любимую песню. Ведь и ста километров до своих не насчитаешь, а как нелегко к ним пробраться. Непроходимой бы тайгой дня за три-четыре продрался, а в тугой чащобе из бетона, стали и взрывчатки сам черт ноги сломит.

Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь,

И поэтому, знаю, со мной ничего не случится!..

Второй час друзья ждут Скорцени. Прыщеватый унтерштурмфюрер, его адъютант, бесцельно перебирает ледериновые папки, вчитывается в каждую бумажку и аккуратно кладет ее на место. Лисовский от скуки и нетерпения листал завалявшийся иллюстрированный журнальчик, а Сергей у полуоткрытой фрамуги непрерывно дымил сигаретой. Адъютант косился на оберштурмфюрера, усиленно покашливал, но вслух высказать свое неудовольствие не решался. У Фридриха Мейера слава отъявленного головореза, и ссориться с ним опасно. Да и оберштурмбаннфюрер питает к нему непонятную слабость.

Груздев и не подозревал о мыслях прыщавого прощелыги, как про себя он его окрестил, а если бы и узнал, то от души посмеялся. Плевать ему на эсэсовские чины, если у него за спиной вся Красная Армия. И Сторна он выбросил из мыслей. За что американец боролся, на то и напоролся. Перед собственной совестью Сергей чист, а что о нем думают черномундирные прохвосты, их собачье дело.

Как и везде, где останавливался Скорцени, кругом полным-полно эсэсовцев. И охрана, и чины его штаба, и множество приезжих. Порой появляются иностранцы, но их оберегают от любопытных глаз, проводят особым ходом, минуя шумные коридоры и многолюдную приемную. И самого оберштурмбаннфюрера по нескольку дней не бывает в кабинете, но работа в штабе сутками не прекращается.

Распахнулись ворота, брякнули карабины, взятые охраной на-караул, и во двор черным жуком вполз «опель-адмирал». Генеральская машина! Во рту пересохло: зачем Скорцени вызвал к себе? Раньше подобными мыслями не задавался, а теперь интересовала и волновала каждая мелочь. Да и благорасположение этого ярого гитлеровца играло важную роль...

Звонок из кабинета не застал адъютанта врасплох. Заученным движением он сгреб папки со стола, положил в сейф, закрыл дверцу и, одернув мундир, шмыгнул в дверь. Появился минуты через три, пригласил:

— Заходите, оберштурмфюреры!

Сергей и Костя разом шагнули через порог, щелкнули каблуками и подняли руки в приветствии.

— Хайль Гитлер! — и, как всегда, Лисовский метнул завистливый взгляд на друга. Везет ему. Поганых слов не произносит, а руку выбрасывает сжатым кулаком вперед, будто метит в челюсть врагу.

— Хайль! — небрежно отозвался Скорцени и не пригласил сесть. Сам стоял за столом, а у телефона плотный эсэсовец с бритой головой и шрамами на толстом лице. На мундире — железный крест и значок национал-социалистской партии. — Знакомьтесь — штурмбаннфюрер Гейнц Ценнер...

Эсэсовец щелкнул каблуками и слегка наклонил голову.

— Оберштурмфюреры братья Фридрих и Франц Мейеры. Парни повторили движения нового знакомца и смерили его недоуменными взглядами.

— Вы вступаете в большую игру, — продолжал Скорцени. — Старшим пока назначается штурмбаннфюрер. Его приказания выполнять как мои. Ничему не удивляйтесь, ни с кем не вступайте в контакты. С этой минуты вы переходите на казарменное положение. Придет время, получите мой приказ... Все! Франц собери свои и брата вещи, Гейнц — обеспечь охрану машины. Ты, Фриц, останься.

Когда закрылась дверь, оберштурмбаннфюрер подошел к Сергею. Парень заметил, что эсэсовец похудел, мундир мешком обвис на плечах, лицо пожелтело и осунулось, а шрам, пересекающий щеку от уха к носу, налился сизо-багровой кровью.

— Я рад, что ты образумился, Фриц, — жестко проговорил он и кольнул настороженным взглядом. — Ты еще молод, но должен усвоить простую истину — твои руководители сами решают, как им поступить с тобой в том или ином случае. Твое назначение -беспрекословно выполнять их приказы. Заруби себе на носу! Мне было бы жаль выкидывать тебя с братом из колоды, но, к счастью, радикальная операция не потребовалась...

Он вернулся к столу, размял сигарету и закурил.

— Начинается большая игра, — обычным голосом продолжал Скорцени, — от которой зависит будущее национал-социалистского движения. Только глупцы и предатели полагают, что с военным поражением мы сложим оружие. Ничего подобного! Мы отходим на заранее подготовленные рубежи и со все возрастающей силой продолжим политическую борьбу за наши идеи...

Скорцени поманил Сергея, подвел к зеркалу и долго вглядывался в его и свое отображения. Задумался, взгляд стал отсутствующим, но он взял себя в руки и сухо проговорил:

— Иди, оберштурмфюрер. Мы не скоро увидимся, но помни, наше будущее — жестокая и беспощадная борьба. Через поражение мы придем к победе. Хайль Гитлер!

Груздев автоматически щелкнул каблуками, круто повернулся и, четко печатая шаг, вышел. Встреча со Скорцени его озадачила. Что задумал гитлеровец, какими новыми испытаниями он им грозит? Выходит, им не удастся встретиться с Баховым и Занднером. Прав Александр Мардарьевич, когда говорил, что Сергею и Косте предстоит играть какую-то роль в дальних планах оберштурмбаннфюрера. Недаром он снабдил их фальшивыми документами. Сумеют ли они дать весточку полковнику о своем казарменном положении?

Отто и Бахов пока и без парней обойдутся. Они, кажется, при встрече поняли друг друга и нашли общий язык. Занднер уже поднимается, но мало двигается. Мешает ходить тяжелый гипсовый панцирь до бедер с высоко поднятой рукой. Как немец обрадовался своей дочери Марии-Луизе, чистенькой, ухоженной, которую вместе с теткой привезли в госпиталь Сергей и Костя! Он растрогался до слез, когда узнал, что его приятели обеспечили родственницу продуктами и деньгами. Да и полковник обещал за ними присматривать, навещать. Ему понравился серьезный, немногословный и обязательный немец. Одобрительно похлопав Груздева по плечу, Александр Мардарьевич заметил, что глаз-алмаз не подвел Сергея, не позволил принять доброго человека за варнака.

И в машине, и на уединенной вилле в заброшенном дачном поселке, Груздев и Лисовский ломали голову, пытаясь понять, на какую большую игру намекал Скорцени при последней встрече. Если речь шла о переброске за линию фронта, к чему таинственность и строгая охрана, когда не разрешается даже подходить к забору. Если планировалась какая-то акция в самой Германии, то сугубая секретность и вообще выглядела глупой.

Между собой они теперь редко вели разговоры. Гейнц Ценнер, томимый скукой и бездельем, всюду таскался за ними с бутылкой шнапса и, пристроившись где-нибудь в уголке, молча пил, не пьянея, и донимал бесконечными нудными разговорами.

Костя в первый день обошел виллу, полюбовался люстрами с хрустальными подвесками, разглядывал чучела птиц, оленьи рога, кабаньи морды. Владелец, видимо, покинул особняк в спешке, не успел или не сумел вывезти вещи и мебель. В распахнутых шкафах на плечиках — костюмы и платья, внизу попарно обувь, на кухне — полотенца с вышитыми изречениями, на полках — посуда, в кладовой — продукты на выбор, в погребе — вино, в бутылках и бочках. Парень обрадовался, когда набрел на библиотеку приключенческой литературы. Читал запоем, не обращая внимания на бирюковатого штурмбаннфюрера.

А Сергей подолгу гулял в одиночестве по огромному саду, благо погода прояснилась. На чистом, словно вымытом небе ни облачка, повесеннему пригревает ласковое солнце. Если бы не черные мундиры эсэсовцев, порой мелькающие между деревьями, могло померещиться, что он в России.

Но война дает о себе знать и в этом заброшенном богом уголке. Слышится непрерывный слитный гул авиационных моторов, вздрагивает земля от мощных бомбовых ударов, застилают горизонт черные дымовища. На глазах Груздева разыгралось воздушное сражение. Судя по звукам, неподалеку пролетала армада туполевских бомбардировщиков, а на них навалились «мессеры». И тут же в бой вступили истребители «Яки». С неба понеслись трещоточные пулеметные очереди, хлесткие пушечные выстрелы, яростный рев двигателей, работающих на форсажах.

Парень замер на месте и жадно внимал глухой частой дроби крупнокалиберных пулеметов Березина. Ярко-голубое небо дымно прочертил сбитый самолет, за ним другой, третий, белым шелком полыхнули распустившиеся парашюты. Хотелось думать, что горят и врезаются в землю «мессеры», а «яки» неуязвимы для пуль и снарядов. Воздушный бой разгорался, а гул бомбардировщиков стихал, удалялся.

— Проклятье! — раздался голос Ценнера. Обернувшись, Сергей увидел искаженное ненавистью лицо эсэсовца. — Как последних дураков русские провели наших истребителей. Завязали бой, а те кретины упустили бомбардировщиков... На месте нужно расстреливать вражеских летчиков, никакой гуманности, никакой пощады...

Обыкновенное, ничем не приметное лицо с белесыми ресницами и бровями. Познакомишься, потом вряд ли при встрече узнаешь, если сам о себе не напомнит. С виду человек человеком, а в душе вампир, тоскующий по людской крови. И не скрывает своих наклонностей. Груздев немало перевидал отъявленных гитлеровцев, а редко кто хвастает палачеством, хватает ума о нем умалчивать...

— Англосаксы не соблюдают женевскую конвенцию, бомбят мирное население, а мы должны терпеть их злодеяния? — немец искренне возмущен и негодует. — Я приказывал спасшихся на парашютах летчиков отдавать на суд толпе, — эсэсовец колюче рассмеялся. — Надо сказать, Фриц, это было поучительное зрелище...

Не дослушав, Сергей пошел по засыпанной прошлогодней листвой дорожке. Из разопревшей под солнцем земли уже проклюнулись зеленые стрелки ростков, трава пробудилась после зимней спячки. В Сибири весна начнется намного позже, ее отпугивают злые заморозки, студеные ветры, частые снегопады. И то, когда в апреле идешь вдоль речки, а снег под ногами сминается и выжимает из себя холодный пот, а ноздреватый лед похож на водянистую губку, обрадуешься, увидев пушистую, расцветшую вербу.

Услышав гармонику, Сергей сморщился как от зубной боли. Не было печали, так черти Ценнера накачали. Видать, другой мелодии не знает, потому и мусолит с утра до ночи одну и ту же песенку: «На зеленой травке стоит домик лесника». Как она ему самому не надоест?

Парня осенило, чем можно оторвать штурмбаннфюрера от осточертевшей песенки о доме лесника. Он нашел немца на садовой скамейке, остановился перед ним и сделал выпад воображаемой рапирой. У Ценнера загорелись глаза, он торопливо поднялся, вытер края гармоники платком и сунул ее в карман. Подхватил Груздева под руку и повел на спортивную площадку.

Лисовский из окна проводил их взглядом и тяжело вздохнул. Сережка всегда находит себе занятие по душе, а ему в утешение остаются книги. Намеревался взять у Бахова томик Бунина, да остерегся. Попадет на глаза немцу, попробуй оправдать свой интерес к русскому писателю! В стеклянной будке опасно метать стальные диски. Потерял полковник их из вида, массу догадок, поди, строит, пытаясь понять, куда они исчезли. Выбраться отсюда невозможно. В сторожке у ворот круглосуточно дежурят эсэсовцы, да и штурмбаннфюрер, как бельмо в глазу, всегда на виду торчит. Не полезешь же через забор, да и что даст эта попытка? Риск хорош там, где максимум выгоды и минимум потерь. А понапрасну подвергать себя опасности мало толку. Сергей даже не заикается о встрече с Баховым, а уж он ни домовых, ни леших, ни эсэсовцев не признает.

Нелегко дается Косте общение с гитлеровцами. Приходится следить за каждым жестом, взвешивать каждое слово в разговоре, ожидать очередной подвох. Недоверие друг к другу заложено в самой основе нацизма. Недаром любят они копаться в прошлом своих сторонников и врагов, надеясь найти компрометирующие проступки, и держать тех и других на коротком поводке...

Сергей, разрумянившийся после фехтования, стремительно ворвался в комнату и потащил друга за собой в парк. Спустились по лестнице, прошли мимо бесцветной немки неопределенного возраста, прибирающей виллу. С ней здоровались по утрам да благодарили за мелкие услуги. И она с разговорами не навязывалась, не в пример Ценнеру.

— Загонял я фрица, — весело сообщил Сергей, когда они оказались в парке. — Он и приемы знает, а я заставил его искать пятый угол.

— И зачем тебе фехтование понадобилось?

— Лучше рапирой заняться, чем над книгами киснуть. Никто не появлялся?

— Будто в пропасть провалились. Надоело мух считать. Такие события разворачиваются, а мы от своих отрезаны казарменным положением. У меня скоро мозоли на боках вырастут.

— Батя рассказывал, на приисках старатели горы земли перелопатят и ни золотники, а где-нибудь ударят кайлом и самородок вывернут. И здесь, ждем, ждем, потом как оглоушат, глаза на лоб полезут...

— Оглоушат! — усмехнулся повеселевший Костя. — Тут оглоушат, мозги набекрень вывернутся... Штурм Берлина приближается, а у нас не у шубы рукава.

— Дядя Саша маху не даст, старый вояка!.. Знаешь, Костька, и мне уже невтерпеж среди черномундирных болтаться. Считай сколько времени нами зря потрачено!

— Надоело, действительно, под завязку. Мне даже не верится, что скоро всему конец придет!

— Посидеть бы с Женькой у камелька, а ты бы на пианино своего Бетховена сыграл...

— Не смеши, чалдон, — рассмеялся Лисовский. — Тебя у камелька стальными цепями не удержишь, и Женевьева ничего не поделает.

— Это ты зря. Я милай, к хлеборобскому делу приучен, с землей привык нянчиться...

Штурмбаннфюрер, чувствовалось по его поведению, откровенно радовался предоставившейся возможности пересидеть смутное время в затишье. Парни понимали, что немало с ним горя хватят, но не знали, как избавиться от эсэсовца. Сергей даже вызвался серьезно его ранить: «А че, будем фехтовать, я ему в шею рапирой ткну и скажу, что так и было». Костя урезонил друга, сообразив, что ранение Ценнера принесет им одни неприятности. Скорцени знал драчливый характер Груздева, мог разозлиться за своего заместителя. Нехотя Сергей согласился с земляком...

— Земля к севу поспевает, — ковырнул носком сапога почву подошедший эсэсовец. — Жена пишет, что семена подготовлены, лошади сил набрались, плуги и сеялки отремонтированы. Не знаю только, кто будет сеять, — вздохнул он. — Восточных рабочих на завод забрали, а у меня двести девятнадцать моргенов пашни. Женщинам да старикам с ней не управиться... На Украине подыскал имение, да чуть жены и детей не лишился. Партизаны и дом сожгли, и скот угнали, и зерно разграбили... Нужно было уничтожить славян под самый корень, — рассвирепел Ценнер. - Не довели мы до конца предначертаний фюрера и теперь расплачиваемся. Наше мягкосердечие затянуло войну, отсрочило победу...

Лисовский удивленно уставился на эсэсовца. Если тот всерьез верит собственным басням, то непонятно, какими качествами он прельстил Скорцени, который окружил себя хитрыми, изворотливыми, беспринципными головорезами? Может, исполнительностью, готовностью браться за грязные дела, участвовать в которых брезгуют даже сподвижники оберштурмбаннфюрера? Эта догадка навела Костю на тягостные размышления о задуманной Скорцени операции. Если выяснится ее палаческий характер, придется, ни перед чем не останавливаясь, сорвать эту акцию, уничтожить ее исполнителей.

Глянул на Сергея, у того от приступа неистовой ненависти лицо словно мелом покрылось и бешено раздулись ноздри. Да, с Ценнером каши не сваришь, общий язык, как с Отто Занднером, не найдешь...

События развернулись с непостижимой быстротой и врасплох захватили друзей. Туманным дождливым утром, когда они с Ценнером завтракали в столовой, в размеренную тишину дремотной виллы ворвался гул автомобильного мотора и частая резкая трескотня мотоциклетных двигателей. Сергей оторвался от тарелки, прислушался, вопросительно взглянул на штурмбаннфюрера, но тот невозмутимо продолжал действовать ножом и вилкой. Костя тоже замер, обратился в слух, но шум смолк, зато на лестнице послышались четкие твердые шаги. Раздался требовательный стук в дверь.

— Войдите! — отозвался Ценнер, вытирая салфеткой жирные губы.

— Хайль Гитлер! — приветствовал вошедший эсэсовец. — По приказанию оберштурмбаннфюрера Скорцени в ваше распоряжение прибыл унтерштурмфюрер Грассман. Приказано передать вам пакет!

Ценнер сорвал салфетку с шеи и, небрежно скомкав, швырнул ее на стол. Взял пакет, выдернул нитку, сломал сургучные печати, прочитал и повернулся к парням:

— Через двадцать минут выезжаем, будьте готовы. «Мерседес» сопровождали три вооруженных мотоциклиста, а рядом с водителем уселся унтерштурмфюрер с автоматом. Ценнеру и парням отводилась роль безгласных пассажиров на заднем сидении при зашторенных стеклах. Едва выбрались на окружную дорогу, шофер включил сирену, устрашающие сигналы подавали и мотоциклисты. Встречные и попутные машины жались к обочине, освобождая середину шоссе крикливому кортежу.

Сергей пристроился у дверцы, удобно вытянув ноги. Костя сидел посередине. У него чуть заметно подергивалось левое веко. Тик начался после вынужденной посадки в Бельгии.

У Груздева окаменелое лицо, чуть сощуренные глаза. Ничто не выдает его беспокойных и тревожных мыслей. Удивляло, зачем понадобился такой эскорт? Что-то раньше не приходилось видеть, чтобы незначительных по чину и занимаемым должностям эсэсовцев столь строго охраняли. Выходит, никто не должен видеть пассажиров лимузина, никому они не должны показываться.

Вскоре Сергей приноровился и сквозь узкие щелочки в зашторенных оконцах пытался определить, куда они держат путь. Да разве поймешь, когда на дорогах все смешалось, колонны солдат и боевой техники двигаются навстречу друг другу, опустели деревни и хутора, по обочинам тянется бесконечный поток беженцев? Будь рядом Отто, тот бы сразу определил, в какую сторону везут парней, зачем понадобилась вооруженная охрана.

А немцы не теряют времени даром, готовятся к смертельной схватке за Берлин. На полях свежими брустверами выделяются траншеи и окопы, оплетенные рядами колючей проволоки, маскируются стальные колпаки огневых точек, в перелесках заняли боевые позиции артиллеристы, из-за деревьев выглядывают стволы тяжелых орудий, у мостов через речки и каналы затаились тонкоствольные зенитки. Не надеются гитлеровцы на свою оборону на Одере, в глубоком тылу возводят укрепления. Скорей бы смести фашистскую нечисть с земли, сбросить и сжечь ненавистный мундир с вражескими регалиями, снова оказаться среди своих!

Свернули в небольшую рощицу. В ее глубине Лисовский заметил три бронетранспортера и два бронеавтомобиля. Унтерштурмфюрер выскочил из кабины, подбежал к группе эсэсовцев, подал команду, и те кинулись по своим местам. Захлопали, загудели моторы, броневые машины вслед за развернувшимся «мерседесом» выползли на шоссе, оставляя за собой грязные, широкие полосы. Костя с изумлением следил, как перестраивается небольшая кавалькада. Сразу за лимузином, охраняемым мотоциклистами, шел броневик, в середине оказались бронетранспортеры, замыкал колонну второй бронеавтомобиль.

Парень терялся в догадках, не понимая, зачем снаряжена эта экспедиция, почему бронетранспортеры, вооруженные зенитными и крупнокалиберными пулеметами, дополнительно охраняются броневиками? Смутная тревога переросла в предчувствие большой беды, чреватой необратимыми последствиями. Эсэсовцы действовали четко, слаженно, словно заранее отрепетировали предстоящий марш. Не удержался, шепнул Ценнеру:

— Вы не знаете, куда мы направляемся?

Тот, хотя и в его глазах металось недоуменное беспокойство, сухо ответил:

— Я привык выполнять приказы и не интересоваться тем, что не положено знать. И вам, оберштурмфюрер, не советую задаваться ненужными вопросами.

Сергей покосился на Ценнера: ах ты, чучело эсэсовское! При первой же возможности решил сбить с него спесь, иначе тот на шею сядет и кривые ножки свесит.

Крупкой сыплет снежок, асфальт кажется отлакированным. Вдоль обочин редкими цепочками бредут понурые солдаты. Пилотки надвинуты на уши, воротники шинелей подняты, носы опушены к пуговицам. На сгорбленных, тощих спинах бьются винтовки, с ремней свисают котелки, сухарницы, патронташи, саперные лопатки. Вспомнились показанные в диверсионной школе документальные фильмы. Там сытые, откормленные, гогочущие гитлеровцы вступали в побежденные города на танках, бронетранспортерах, автомашинах, мотоциклах с колясками, велосипедах. Сплошной парад техники! Теперь и для обороны Берлина не имеют возможности перебросить солдат на грузовиках, пехом топают старички. Дошли фрицы, сапоги завели смазные, а дырочки сквозные!

Чем дальше, тем яростней свирепствует ураган. Мгла сгустилась и ранними сумерками прилипла к земле. Лисовский еле различил двуглавые ворота, через которые громыхающая кавалькада влетела в незнакомый город, загрохотала по булыжной мостовой его узких, путаных улочек, проскочила мимо старинного собора с огромными башнями-близнецами, выехала на широкий проспект, окаймленный грудами развалин, и снизила скорость на пологом спуске. Дорога выровнялась, и неподалеку от нее ошеломленный Костя различил бушующее море.

Море?! Зачем их сюда привезли? Обстановка непредвиденным образом осложнилась, и Лисовский замер в отчаянном неведении. Море и бронетранспортеры не соответствовали друг другу. Может, десант где-то собираются высаживать? Навряд ли, гитлеровцев обложили со всех сторон, им теперь не до жиру, остаться бы живу. Что означает море в дальнейшей судьбе сибиряков, не в нем ли разгадка туманных намеков Скорцени?..

Миновали один контрольно-пропускной пункт, за ним другой, третий, всюду вооруженные моряки. Вдоль нескончаемого мола пролегла широкая бетонная полоса с портальными кранами и непонятными сооружениями. В бурное море вдаются омываемые соленой водой пирсы. Вгляделся Костя и чуть не вскрикнул: в пенистых волнах он различил веретенообразные стальные сигары, похожие на вертлявых акул. Субмарины! Выходит, они попали на базу подводных лодок. Непохоже на десант, чем-то более серьезным грозит парням эта поездка.

«Мерседес» притормозил у длинного, похожего на сарай кирпичного здания. Следом замерла вся кавалькада. Вышли из машины и согнулись под ураганными порывами северного ветра. Разъяренное море ревело и сотрясало берег, неповоротливые громады пенистых волн ударяли в дамбы с грохотом артиллерийских залпов. Валы медленно накатывали один на другой, высокие как горы, и свирепый порывистый ураган брызгами рассеивал белую пену их гребней, похожую на пот взмыленных чудовищ.

Потрясенный Груздев изумленно наблюдал за разбушевавшейся стихией, когда Лисовский схватил его за руку и потянул за унтерштурмфюрером. Тот с трудом приоткрыл придавленную плотным воздухом дверь, Сергей и Костя успели проскочить за ним следом, а Ценнер замешкался и получил по спине удар пушечной силы. Он камнем, выпущенным из пращи, пролетел по коридору и плечом врезался в стену. Эсэсовец бросился ему на помощь, а парни, тая в глазах злорадную усмешку, невозмутимо следили, как он помог подняться штурмбаннфюреру, отряхнул пыль с его шинели и фуражки. Ценнер свирепо глянул на друзей и отвернулся.

Откуда-то появился эсэсовец в блестящем плаще и повел приезжих за собой. Отомкнул окованную железом дверь и ввел в большую комнату с зарешеченными окнами. Включил свет, раскрыл большой платяной шкаф и ткнул пальцем в развешенную на плечиках одежду.

— Переодевайтесь, одежда по вашему росту. Фамилии на бирках. Документы, оружие и ордена сдать мне.

Костя быстро глянул на Сергея: как быть с пистолетами? Тот успокаивающе кивнул головой. Разделись догола, потому что принесли вязаное теплое нижнее белье. Когда Груздев снял с себя ремни с кольтом, унтерштурмфюрер протянул к ним руку, но парень невозмутимо подвинул револьвер к себе.

— Сдайте оружие, таков приказ! — жестко потребовал гитлеровец.

— Тысяча чертей! — рявкнул Лисовский. — Что вы себе позволяете, унтерштурмфюрер? О субординации забыли?

— Выполняйте приказ, оберштурмфюрер! — решил отыграться Ценнер за свое падение в коридоре. — Иначе...

Сергей, проверяя оружие, выхватил кольт из кобуры и взвел курок. Эсэсовцы заметно побледнели и инстинктивно отодвинулись.

— Кольты нам подарены оберштурмбаннфюрером Скорцени,— спокойно проговорил Костя, — и только ему мы их вернем. Лично!..

— Ах, кольты! — c облегчением произнес унтерштурмфюрер.— Приказ относится только к немецкому оружию.

— Скорцени! — эхом отозвался Ценнер, — Я этого не знал. Однако местный эсэсовец в блестящем плаще с недоброй улыбкой предупредил:

— Учтите, оберштурмфюреры, у немецких парабеллумов бой не хуже, чем у американских кольтов.

— Давайте, испытаем! — вспыхнул Лисовский.

— Хватит препираться, у нас мало времени, — остановил их Ценнер.

Быстро переоделись, натянули черные брюки навыпуск, плотные шерстяные свитера, кожаные куртки, а штурмовки — водонепроницаемые теплые бушлаты с капюшонами и кожаные шлемы — эсэсовец в плаще посоветовал не надевать до обеда.

За обедом познакомились с капитаном подводной лодки, рослым вышколенным офицером в черной морской форме. Был он молчалив, задумчив, с непроницаемым худощавым лицом, лишь в глазах порой мелькало презрение, когда оглядывал своих пассажиров. Обедали вчетвером, унтерштурмфюрер куда-то исчез, и Костя опасался, как бы он не сообщил своему начальству о перепалке из-за пистолетов. Но тревога не убавила аппетит. После сравнительно легкого завтрака у парней за весь день не побывало во рту и маковой росинки.

И Сергей полностью отдался еде, не обращая внимания на соседей. Когда разлили по рюмкам ром, он удивленно посмотрел, вылил в цветок воду из стакана и до края наполнил его коричневой золотистой жидкостью. Капитан застыл с вилкой в руке и с недоверчивым любопытством наблюдал за парнем. Тот поднял стакан, залпом выпил ром, пожевал губами и принялся за тушеное мясо.

— О-о, —с уважением произнес моряк, — великолепно!

— Немец не должен помногу пить, — напыщенно проговорил Ценнер. — Ему незачем туманить себе голову алкоголем...

— Много вы понимаете, — презрительно глянул на него капитан. — Нужно уметь находить удовольствие в простых радостях жизни.

— Радости жизни! — возопил обиженный эсэсовец. — Чисто еврейская точка зрения! Когда на карту поставлена судьба рейха, интересы личности не играют роли. Тот, кто хочет жить для себя, предает Германию...

- Прекратите! — негромко, но жестко и внушительно оборвал его капитан, поднимаясь над столом. — Зарубите себе на носу, штурмбаннфюрер, кораблем командую я, а мои приказы и распоряжения выполняются беспрекословно!..

Лодку подбрасывало на волнах, когда они с пирса перешли на мостик. Ценнер не выдержал качки и со страдальчески перекошенным лицом спустился следом за боцманом по трапу, Сергей и Костя наблюдали, как с бронетранспортеров в чрево субмарины перегружали последние металлические ящики. Затем бронированные машины развернулись и исчезли в снежной мгле. Унтерштурмфюрер так и не появился.

— Не иначе, золотишко в ящиках, — не выдержав, поделился Груздев с земляком своей догадкой.

— Может, золото, а могут быть и секретные документы. Дело к краху идет, вот они и спасают самое ценное...

— Вроде нас с тобой...

Матросы сняли сходни, отдали швартовы, и пирс понемногу стал уменьшаться в размерах. Вода шумно неслась вдоль обтекаемых бортов субмарины, все чаще и яростнее накатывалась на них, с плеском и шипением ссыпалась. В непроглядной тьме горами ходило мрачное, ледяное море. Обмерзлые, побелевшие провода антенны и поручни, казалось, ревели с остервенелой тоской и удалью, студенистые волны перекатывались через вздрагивающий корпус подводной лодки, и опять, опять били по бортам и страшно светились взмыленной пеной в черноте ночи и моря.

И вдруг сквозь тучи, снег и мрак робко мигнул раз... другой, третий теплый, живой, земной огонек на горизонте. Маяк посылал последнее прости невольным мореходам.

— Далеко мы путь держим? — крикнул Костя в ухо стоящему капитану.

Помедлив, тот проговорил:

— Пакет с приказом вскрою в море.

Он нагнулся к переговорной трубке:

— Приготовиться к погружению! — и повернулся к парням: — Господа, прошу спуститься!..

Этапы...

Спустя полтора года после этих событий в парижской газете «Фигаро» появилось неприметное сообщение, набранное мелким убористым шрифтом: «Истребители французских ВВС посадили на военный аэродром спортивный самолет без опознавательных знаков. Личности пилота и пассажира устанавливаются. Но, как сообщили нашему корреспонденту компетентные лица, в пассажире предполагается опасный фашистский преступник, в свое время бежавший при невыясненных обстоятельствах из Дармштадской тюрьмы в американской зоне оккупации Германии. Опознание продолжается».

В тот богатый бурными событиями год читатели не обратили особого внимания на заметку в «Фигаро», да и сама газета потом словно забыла о таинственной авиетке и ее экипаже.

27 сентября 47 г.

Милые, далекие мои роднульки! Это — я! Впервые за три года имею возможность самолично вам написать... Как я по вас соскучился! Клянусь богом! Изредка мне сообщали о вашей жизни, но всего несколько слов... Мы живы-здоровы! Мы - это я и мой друг Сергей Михайлович Груздев, кондовый ачинский чалдон. Даже не друг, скорее брат родной и даже не брат, а много роднее и надежнее... Впрочем, скоро вы и сами убедитесь в достоинствах моего друга, чье жизненное правило — проворство спасает жизнь — гарантировало наше возвращение домой.

Я не ради хвастовства своими способностями полиглота употребляю в письме иностранные слова, по ним мамочка поймет, какими путями мы возвращаемся на родину. Нам привелось видеть и слышать Хосе и Кармен в их привычном антураже, запивать кианти спагетти с пармезаном, побывать в тех местах, где «Аиду» можно ставать без театральных декораций. Нашими «чичероне» были герои твоей, папа, любимой книги «Иностранный легион». Ничему не удивляйтесь, подробности нашей одиссеи скучнее и прозаичнее...

Мы среди своих! Сбылась наша мечта! Нас усиленно питают, заставляют заниматься лечебной гимнастикой, обещают вскорости отправить домой. Может случиться, что приедем следом за этим письмом. Ждите... Как поживает Оля?

Крепко, крепко обнимаем и целуем -

Костя, Сергей.