Смерть под парусом

Глава вторая Роджер ведёт яхту в одиночку

Спустившись в каюту, я застал Роджера за столом перед раскрытой пухлой конторской книгой. Он писал что-то, низко склонившись над столом, так как лампа давала мало света и не освещала даже стен каюты. Когда я сел на свою койку и стал расстёгивать рубаху, Роджер, взглянув на меня, сказал:

— Все уже улеглись, а я вот пишу судовой журнал. Закончу — прочту тебе, что я тут нацарапал.

— Ладно, — ответил я покорно, стараясь скрыть свои истинные чувства.

Страсть читать вслух собственные сочинения представляется мне едва ли не самой отталкивающей человеческой слабостью, но беда в том, что это явление очень распространённое и противостоять ему просто рискованно. В своё время я часто становился её жертвой. Но я всегда старался быть снисходительным слушателем. Если уж нести голову на плаху, так нести её гордо. А поскольку мне нравится доставлять людям радость, то я не только терпеливо выслушиваю романы, стихи и письма, написанные моими друзьями, но, случается, и сам прошу их читать мне. В минуты скверного настроения, когда всё мне видится в чёрном свете, у меня появляется мысль, что репутацию человека с тонким вкусом я заслужил отчасти благодаря этой своей черте.

Итак, хотя я и не горел желанием внимать излияниям Роджера, я постарался сделать вид, что с интересом выслушаю всё, что он сочтёт нужным прочитать мне из своего отчёта за день.

— Ты сумеешь оценить это, я знаю, — сказал Роджер и снова склонился над журналом. — Все любят слушать выдержки из судового журнала. — И он продолжал выводить свои неуклюжие каракули.

— Ну как же, как же, конечно, — ответил я и пошарил рукой над койкой, пытаясь отыскать какую-нибудь полочку, куда можно было бы положить воротничок. Нащупав полку, я разложил в привычном порядке часы, запонки и галстук. Это стало моей второй натурой: я бы, наверное, не смог заснуть, не совершив этого нехитрого ритуала — положить часы слева от запонок.

Роджер кашлянул, чтобы привлечь моё внимание, и начал громко читать:

— «1 сентября отчалили из Анкла. „Сирена“ подняла паруса около восьми часов утра в соответствии с распорядком дня капитана…» Капитан — это я, — пояснил Роджер.

— Ну разумеется, — откликнулся я.

— «Капитан, движимый чувством самопожертвования, проявляемым им на протяжении всего плавания, вёл её без посторонней помощи до самого завтрака. Завтрак был подан с большим опозданием, только в половине одиннадцатого, из-за нерасторопности женской половины экипажа, представительницы которой увлеклись своим туалетом до такой степени, что совсем позабыли о насущных потребностях своих владык и повелителей». — Он взглянул на меня. — Здорово сказано, ты не находишь? — сказал он и залился смехом.

При всём своём богатом в этой области опыте я иногда буквально встаю в тупик, слыша, какие цитаты выбирают мои друзья из своих опусов, желая вызвать восхищение слушателей. Но я полагаю, что всё-таки были какие-то причины тому, что слова, которые на меня не произвели ни малейшего впечатления, показались Роджеру перлами остроумия. Он весь сотрясался от смеха, в то время как я едва мог выдавить подобие улыбки.

Время от времени прерывая чтение громким смехом, Роджер продолжал:

— «После завтрака, когда мы плыли по Бьюру, Кристофер и Филипп по очереди несли вахту у штурвала. Ветер был слабый, и капитана не мучили угрызения совести, что он доверил жизнь своих пассажиров дилетантам. Он с удовлетворением отметил, что Кристофер делает успехи в искусстве кораблевождения, чего никак нельзя сказать о Филиппе, который оказался самым нерадивым яхтсменом из всей компании. Несколько дней практики — и Кристофер станет таким же лихим моряком, как Уильям. Тони всё утро провела на носу яхты. Она жарилась на солнцепёке, к неописуемому удовольствию всех представителей сильного пола, мимо которых мы проплывали». Вот сейчас будет хорошее место, — засмеялся Роджер; лицо его побагровело, а глаза превратились в щёлочки. В каюте было жарко, и на лбу у него выступили бисеринки пота. Он продолжал своё живописание: — «Филипп, бедняга, был этим так обеспокоен, что счёл своим долгом подсесть к ней и заслонить своим телом от нескромных взглядов. И поскольку Филипп, преодолев свою лень, впервые проявил признаки активности, все мы криками единодушно одобрили его поведение. А парни на реке кричали, что Филипп, видно, считает Тони своей собственностью и не желает, чтобы другие смотрели на неё.

Около часу дня мы перекусили на скорую руку, так как капитан решил, что ставить судно на якорь нет времени, если мы хотим добраться до Солхауза к вечеру. Недалеко от Солхауза была назначена встреча с нашим ветераном, и капитан боялся опоздать. Это был первый ленч наспех за всю неделю пребывания на борту яхты, и тем не менее Уильям ворчал и всячески проявлял недовольство». С Уильямом не так-то легко ладить, — прервав чтение, заметил Роджер. — Ему пойдёт на пользу, если он узнает, что его поведение мне не нравится. «Принимая во внимание, что Кристоферу, очевидно, хочется побыть в обществе Эвис, капитан всю вторую половину дня вёл яхту один, лишив тем самым Уильяма удовольствия — в наказание за строптивость, проявленную во время ленча. Кристофер и Эвис оставили Филиппа и Тони одних, и обе пары так и просидели, ничего не делая, почти до самого вечера. Капитан оказался единственным человеком на борту, способным наслаждаться природой в этот пасмурный ветреный вечер; остальные были поглощены либо друг другом, либо собственным я». — Роджер расплылся в улыбке. — Я сам получил истинное наслаждение, когда писал этот отрывок, — сказал он и стал читать дальше: — «В самом начале шестого „Сирена“ прибыла к назначенному для встречи с Иеном пункту, и сразу же разгорелся спор, где и как нам поужинать. Все были голодные как волки после жалкого подобия ленча. Решили доплыть до Роксема и заказать ранний ужин в местном трактирчике, с тем чтобы вовремя вернуться на место и устроить достойную встречу нашему ветерану. Так и сделали. Плотно поужинав в Роксеме, мы пошли назад и пришвартовались за полчаса до появления Иена в Солхаузе. Он, разумеется, опоздал, впрочем, он никогда не отличался аккуратностью. Но капитан простил его».

— Ну, это уже наглость, Роджер, — возмутился я.

— «…Капитан простил его, и мы скоротали вечер за беседой, потягивая коктейли. Пили за Кристофера — по прибытии в Роксем Кристофера ожидало письмо, в котором сообщалось, что ему предоставляется должность в Малайе, — и, после того как Филипп и Тони, как всегда, продемонстрировали свою преданность друг другу навеки, компания разошлась спать».

— Здорово, а?! — воскликнул он с видом победителя.

— Отлично, — ответил я и на сей раз не покривил душой, ибо никак не ожидал, что отчёт за истёкший день окажется таким кратким.

— А ты знаешь, вести судовой журнал — увлекательнейшая штука, — упивался Роджер. — Увлекательнейшая. Для меня это просто одно удовольствие.

— Не сомневаюсь, — подтвердил я.

— Пойду уберу журнал. Люблю, когда вещи лежат на своих местах, — объяснил Роджер, сбрасывая на ходу с ног резиновые тапочки. — А потом — спать.

— Замечательная мысль, — ответил я. — А кстати, где ты его держишь?

— В положенном месте — над кормовым люком. Там у меня специальная полочка для него, — И он на цыпочках вышел из каюты.

Я стал поспешно стягивать с себя всё, что на мне было надето, и, когда он вошёл, я уже был в постели и воевал с одеялами.

— Привет. — Роджер оглушительно захохотал. — Быстро ты свернулся. Но не думай, что тебе предстоит сладкий сон. Эта койка, пока не привыкнешь, кажется немного жестковатой.

Я повернулся лицом к стене и буркнул!

— Спокойной ночи.

Несколько минут Роджер ворочался и кряхтел, потом я услышал, как он последний раз причмокнул губами и потушил лампу. Вскоре я обнаружил, что деревянная койка действительно весьма неудобное ложе. Сначала у меня заныло бедро. Я попытался изменить позу, но только испортил всё дело, и чем больше я вертелся с боку на бок, тем сильнее давила на меня духота. Наконец, оставив надежду заснуть, я смирился со своим положением и погрузился в размышления.

До моего слуха доносилось тяжёлое, мерное дыхание Роджера, и это делало моё ночное бдение ещё более невыносимым. Я с горечью вспоминал, как он упорно заставлял меня выслушать его записи в судовом журнале, когда меня так клонило ко сну; сам-то лёг и заснул как убитый, а я вот теперь маюсь от бессонницы. Как это похоже на Роджера — вести судовой журнал. И вообще всё это чисто по-роджеровски: называть себя капитаном, ядовито подсмеиваться над Тони и остальными и ополчиться на Уильяма только за то, что тот не хочет плясать под его дудку. Но в общем-то, мне всегда импонировала его шумливая экспансивность и даже его хвастливость. У меня в голове один за другим проносились эпизоды нашего совместного пребывания в Италии и других местах.

Утром, едва приоткрыв глаза, я несколько секунд сонно разглядывал красное пятно, маячившее в другом конце каюты, пока не сообразил, что это Роджер в пижаме. Он только что начал одеваться. Увидев, что я проявляю признаки жизни, он задал нелепый вопрос:

— Ты проснулся?

Я пробурчал что-то нечленораздельное, что могло быть истолковано как угодно.

— Тебе ещё рано вставать, — сказал Роджер, и его зычный голос донёсся до меня сквозь дремоту, как трубный глас. — Сейчас только восемь.

Я застонал, а Роджер продолжал:

— Я же говорил тебе вчера, что поведу яхту в Горнинг сам. Там мы остановимся и позавтракаем. А пока можешь немного поваляться.

Он надел спортивную рубаху, фланелевые брюки и, шлёпая босыми ногами, вышел из каюты. Я слышал скрип канатов — видимо, он ставил парус, — шарканье ног по палубе и скрежет якорной цепи, пронёсшейся от носа к корме, и затем тихий плеск воды за бортом — яхта отчалила. Я лежал не шевелясь, и мало-помалу меня снова убаюкал еле слышный плеск волн.

В половине девятого я стряхнул с себя остатки сна, выбрался из постели и через носовой люк поднялся на палубу. Утро было яркое и спокойное. Веяло холодом, хотя на небе не было ни облачка. Слабый западный бриз надувал большой парус яхты. По обоим берегам высились зелёные заросли камыша, кое-где между ними поблёскивала в лучах солнца вода.

Я ощутил небывалую лёгкость, которую, как мне кажется, человек способен испытывать только на равнинных просторах. Я не видел Роджера из-за разделявшей нас крыши каюты и окликнул его:

— Славный денёк, Роджер!

Как раз в этот момент яхта огибала излучину у Солхаузской заводи, и наш капитан ответил мне не сразу. Наконец яхта вышла на прямую, и я услышал, как он весело прокричал что-то в ответ. Я ещё немного посидел на палубе, но потом, сообразив, что человеку не первой молодости не следует прохлаждаться в одной пижаме на свежем сентябрьском ветерке, резво потрусил вниз, схватил полотенце и отправился к умывальнику, что стоял под люком. Плескаясь под краном, я слышал голоса из других кают, причём отчётливее всего до меня донеслось: «Доброе утро, милый!» Хрипловатый голос, без сомнения, принадлежал Тони.

Затем на всю округу загремело радио, зазвучал «Erlkönig».[1] Когда музыка оборвалась, диктор бодро объявил что-то по-немецки, и вслед за его словами послышались вступительные такты «Die Forelle».[2] По-видимому, твердолобые тевтоны — магнаты радиовещания — считают, что домашние хозяйки должны мыть посуду не иначе, как под аккомпанемент классической музыки. Я быстро натянул старенький костюм и распахнул дверь в смежную с нашей каюту, чтобы лучше слышать.

Первое, что бросилось мне в глаза, была Тони, которая стояла, подперев плечом дверь. Весь её облик говорил о том, что своему ночному туалету она уделяет не меньше забот и внимания, чем дневному. На ней была белая шёлковая пижама с чёрным поясом, которая так же хорошо подчёркивала своеобразную красоту девушки, как и зелёное платье накануне вечером. Усмехнувшись про себя, я отметил, что в этот ранний час — перед завтраком — она уже успела накрасить губы.

— Привет, Иен, — встретила она меня. — Я буду называть вас по имени, надеюсь, вы не возражаете?

— Я бы оскорбился, если бы было иначе, — ответил я.

— Проходите, — жестом пригласила она меня в каюту. — Мы каждое утро включаем приёмник, чтобы было веселее умываться.

— Странная традиция, — заметили.

— Ничуть. В чём соль красивой жизни? В том, чтобы, открывая утром глаза, знать, что ты можешь понежиться в постели и не спеша начать новый день. А кроме того, мы не можем умываться все одновременно — здесь ведь, как вам известно, всего три умывальника.

Она произносила слова гортанным голосом, растягивая их, глаза её в полумраке снова поразили меня своей неодинаковостью: один — карий, другой — серый с голубым отливом.

Я помахал Эвис, заметив, что её тёмноволосая головка мелькнула в дверях девичьей каюты, и мы с Тони вошли в так называемую кают-компанию, которую ночью делили Уильям и Кристофер и которая, очевидно, в девять часов утра превращалась в своего рода музыкальный салон. Внутри приёмник просто оглушал. Единственным слушателем был Кристофер. Он лежал на койке в роскошной пижаме в тон бронзового загара и писал письмо. Когда мы вошли, он встретил нас своей милой улыбкой.

— Привет, друзья! Если хотите получить удовольствие от музыки, бегите отсюда подальше, — посоветовал он.

— Музыка — только предлог. Мы, собственно, пришли к тебе с официальным визитом, Кристофер: хотим полюбоваться твоей неотразимой пижамой, — съязвила Тони, бросив на него косой взгляд.

— А где остальные? — спросил я.

— Уильям умывается, — ответил Кристофер.

— А Эвис не появится на людях, пока не доведёт свой туалет до совершенства. Я обычно в таких случаях оставляю её одну. Она часами может вертеться перед зеркалом. — В словах Тони мне почудилось скрытое недоброжелательство. Она продолжала: — Что до Филиппа, то этот ленивец валяется в постели до самого завтрака. Каждое утро, когда я вхожу к нему и говорю «доброе утро», он свёртывается калачиком и продолжает спать как ни в чём не бывало.

— Это я-то, чертовка ты эдакая? — раздался вкрадчивый голос Филиппа, и он словно из-под земли вырос перед нами. Подойдя к Тони, он обвил рукой её плечи. — И ты осмелишься повторить мне это в глаза?

Он тоже был в пижаме, но уже тщательно причёсан, как будто собрался на танцевальный вечер.

Я присел на койку Кристофера, стараясь держаться как можно дальше от приёмника, стоявшего на небольшом столике у изголовья койки Уильяма. Филипп сел напротив, на койку Уильяма, и под предлогом того, что в скором времени в каюте станет совсем тесно, притянул Тони себе на колени. Она обвила своей длинной тонкой рукой его шею и проворковала грудным голосом:

— У-у, змей-искуситель.

Я впервые в жизни слышал такое странное обращение к возлюбленному.

С улыбкой, тронувшей уголки его губ, Кристофер с интересом взглянул на них и снова принялся за письмо.

Минутой или двумя позже вошёл Уильям в халате; бросив на ходу «доброе утро», он сел на свою койку возле самого приёмника. Он раскурил трубку и сидел в задумчивости, совершенно не замечая любезничавшую у него под боком парочку.

Кристофер положил письмо в конверт, запечатал его и со словами: «Пойду умоюсь» — вышел.

Уильям молча курил. Тони чмокнула Филиппа в щёку и взглянула на меня:

— Иен, а вам, я вижу, скучно. Не хотите ли и вы, чтоб вас приласкали?

— Нет уж, увольте, только не на голодный желудок, — ответил я. — Когда я был молод и мне случалось увлечься, я всегда соблюдал золотое правило: ни под каким видом не заниматься любовью натощак.

— Значит, вы никогда не любили, — презрительно парировала Тони.

— Много вы знаете, — заметил я. Мне вспомнился один вечер двадцать лет назад. Но тут вернулся Кристофер и помешал моему сентиментальному путешествию в прошлое. Я обратился к нему: — Как вы думаете, Кристофер, была ли у меня в жизни настоящая любовь, когда я был молод?

Он улыбнулся немного горько, как мне показалось, и ответил:

— Надеюсь, вас миновала чаша сия, — а потом, как бы рассуждая сам с собой, добавил. — А впрочем, кто знает, возможно, ради любви стоит страдать.

— Конечно, стоит, — послышался сдавленный голос Филиппа: Тони зажала ему рот рукой.

Кристофер рассмеялся и попросил меня подвинуться.

— Мне надо хоть чуть-чуть передохнуть от этой адской машины, — объяснил он, показывая на приёмник.

Когда он усаживался, в каюту вошла своей лёгкой походкой Эвис — элегантная и обаятельная Эвис, единственная на яхте, кроме меня, полностью одетая. Она поздоровалась со всеми, как всегда, спокойно и ровно, вполголоса сказала Кристоферу: «Доброе утро, милый!» — и села рядом со мной напротив Уильяма.

— А почему бы нам не выключить приёмник? — жалобно, ни к кому не обращаясь, спросил Филипп. — Он орёт во всю мощь, а мы каждое утро собираемся здесь и мучаемся от этого рёва.

— Традиция, мой мальчик, — встрепенулся Уильям. — Равно как член Совета графства и закрытые школы. Сделали раз, сделали два… так и осталось на веки вечные.

— Ну-у, Уильям, ты начинаешь ожесточаться, — заметила Тони. — С возрастом, правда, это проходит. — Она взяла в рот сигарету и спросила: — У кого найдутся спички? У Филиппа их никогда не бывает. У тебя есть, Уильям? А у тебя, Кристофер?

Кристофер вынул из кармана пижамы коробок и бросил его Тони. Коробок упал на пол.

— Не очень-то ты любезен, — проворчала Тони. — Она перегнулась и подняла спички.

— Он всегда такой до десяти утра, — подтвердила Эвис.

— Жалкие создания эти мужчины, — заметила Тони. — Ну, пойду приведу себя в «божеский вид, чтобы доставить им удовольствие, хотя они этого и не заслуживают.

Она не спеша прошествовала к выходу, Филипп в своём углу откинулся назад и глубоко вздохнул.

— На редкость интересная девушка, — заметил я.

— Приятно это слышать. Хороший вы человек, старина, — отозвался Филипп.

Мы сидели и молча слушали музыку. Потом Филипп поднялся и заявил:

— Пойду-ка я тоже сполоснусь и побреюсь. Тощища ужасная — каждый день одно и то же, когда-нибудь возьму да и перестану умываться и отращу себе длинную бороду.

— Вряд ли тебя даже на это хватит, — поддразнил его Кристофер, но Филипп уже исчез за дверью.

Уильям вытянул ноги и сказал:

— Нам с Кристофером тоже не мешало бы одеться. Нельзя же целый день щеголять в пижамах.

У Эвис чуть дрогнули в улыбке губы, она предложила мне подняться на палубу, пока Кристофер и Уильям переодеваются. Я с радостью согласился: в каюте нечем было дышать, и, кроме того, я начал серьёзно опасаться, что от этого грохота у меня лопнут барабанные перепонки. Эвис и я за ней следом — какие стройные ножки, прости меня, господи! — поднялись на палубу и замерли. Яхта так легко и бесшумно скользила по притихшей воде, что казалось, будто время остановило свой бег.

Мы решили пойти к Роджеру поболтать с ним немного. Вдруг Эвис схватила меня за руку и рванулась вперёд, к штурвалу. Внезапный страх охватил меня, и я бросился за ней. Когда я догнал её, она уткнулась лицом мне в плечо и дрожащим пальцем показала вниз. Я увидел тонкую струйку крови, потом Роджера, и у меня волосы зашевелились на голове.

Яхтой управлял мертвец.