Смерть в наследство

ПРОЛОГ

Германия. Пригород Берлина,

апрель 1945 года

Земля содрогалась от разрывов снарядов. Едкий дым, перемешанный с кирпичной пылью рухнувших зданий и жирными лохмотьями копоти, резал глаза и превращал день в серые мглистые сумерки.

Советская артиллерия прямой наводкой обстреливала пригород Берлина, готовясь к штурму. Немецкие части занимали еще уцелевшие здания, развалины, любые укрытия, где можно было закрепиться, превратив этот маленький городок, вплотную примыкавший к окраине Берлина, в сплошную линию обороны.

Советские орудия планомерно — квартал за кварталом, с юга на север — обстреливали эту линию обороны.

На время артобстрела редкие неэвакуировавшиеся местные жители и солдаты прятались в убежищах и подвалах от творившегося на улицах ада, с ужасом ожидая штурма русских войск.

Выходить на улицу во время артобстрела и передвигаться по городу, вернее, по тому, что еще совсем недавно было тихим бюргерским городком, сейчас превращенным в руины, было сродни самоубийству.

Но у него не было выбора.

Сегодня должна состояться встреча с курьером, марш-агентом, как их называли, коим долгие годы в разных странах он проработал сам.

В эти последние месяцы, когда уже был ясен исход войны, работа разведчиков стала непредсказуема. Согласовать время наступления советских войск, артобстрелов и встреч с курьерами так, чтобы не подвергать риску жизнь резидентов, было практически невозможно. Ситуация менялась ежечасно, решения приходилось принимать на ходу, особенно здесь, на этом участке наступления советской армии, а не там, где двигались союзники.

На встрече курьер должен передать последнее задание, план его ухода и забрать добытую им информацию.

Переждав, пока разрывающиеся снаряды переместятся севернее, он выбрался из своего убежища в пустынный, разрушенный, догорающий город. Добраться до условленного места оказалось не так просто, несколько раз пришлось возвращаться и обходить улицы и переулки, безнадежно заваленные новообразовавшимися руинами разбитых домов.

Он свернул в один из переулков, чудом оказавшийся проходимым и даже свободным для проезда. Дома по обе стороны были черными от копоти пожаров, разбитые, но устоявшие.

В конце переулка он увидел автомобиль и насторожился. Двигатель урчал, работая на холостом ходу.

Странно! Машина, судя по номерам, принадлежала высокому абверовскому чину. Куда он мог ехать во время обстрела?

Немцы носа не высовывали из укрытий, пережидая бомбежки и артобстрелы. Должна быть веская причина, чтобы кто-то решился на такой риск!

Очень, очень веская причина!

Поколебавшись, он подошел к машине и заглянул внутрь через разбитое боковое стекло.

В машине находились четверо — шофер, сидевший рядом офицер высокого ранга и двое солдат сзади.

Осколки разорвавшегося в нескольких метрах впереди снаряда изрешетили крышу, верх кузова, выбили стекла и расстреляли в упор всех находившихся в машине, невероятным образом не задев мотора, который продолжал работать.

Он услышал непонятный, странный звук.

Звук повторился, громче.

— Подойдите ко мне! — жутким голосом прохрипел все еще живой офицер.

Один из осколков попал ему в горло. Рукой, одетой в черную лайковую перчатку, он зажимал рану и пытался что-то сказать. Кровь текла по руке, черная на черной перчатке, становясь ярко-красной на запястье и снова черной, стекая по рукаву кожаного форменного плаща, в который он был одет.

— Вы патриот? — прохрипел офицер.

Ему оставались считаные секунды, жизнь уже ушла из него, странно, как он вообще мог говорить.

— Да.

— Тогда приказываю вам доставить груз и бумаги!

Он закатил глаза, пытаясь вдохнуть. Раздался неприятный булькающий звук.

— В папке пункт назначения, самолет ждет. Срочно! — Голос, больше похожий на шипение, становился все тише. — Документы не читать, ящик не вскрывать! Немедленно отвезите…

Офицер попытался еще что-то сказать, дернулся, рука упала.

Быстро открыв заднюю дверцу, он проверил, живы ли солдаты на заднем сиденье. Нет. Он обошел машину, распахнул дверь со стороны шофера, вытащил его, уложил на асфальт и сел за руль. Взяв папку с документами из руки офицера, быстро пробежал бумаги глазами и задумался.

Собственно, думать было некогда!

Время мгновенных решений!

Он развернул машину и поехал совсем не в том направлении, куда приказывал ему двигаться отходящий в мир иной немецкий офицер.

На самой окраине городка находилось здание, в котором размещалась автомастерская. Здание было разрушено, но мастерская уцелела, даже ворота устояли, и дорожка к ним, конечно, завалена битым кирпичом, но проехать возможно. Он присмотрел эту мастерскую, привычно отмечая для себя любые мелочи. Ему нужно место и время, чтобы во всем разобраться.

В багажнике машины стоял ящик с откинутой, словно распахнутый черный рот, крышкой, сверху содержимого ящика лежала папка с документами. Он сидел рядом на колченогом стуле, найденном в мастерской, курил и пристально смотрел на содержимое багажника, как будто ждал ответа.

Он затушил сигарету, достал портсигар, неторопливо вытащил еще одну, щелкнул крышечкой, убрал портсигар, закурил и опять посмотрел на ящик.

Он смотрел на свой смертельный приговор.

Кому бы из советского руководства он ни доставил этот груз, его ждала смерть. Если груз попадет в руки тех, кому предназначался, то расстрел подразумевался сам собой, как самая действенная мера по сокрытию сверхсекретной информации. Даже если он сможет передать все своему руководству, то его судьбу будет решать не оно, и, следовательно, результат тот же — нет человека, нет проблемы.

Но и бросить все это, спрятать и уйти он не мог, как офицер, как разведчик, как человек, прекрасно понимая ценность того, что лежало перед ним.

Ему предстояла долгая ночь в компании трех покойников, все так же сидящих в машине.

Ему надо продумать все до мелочей, составить план и действовать, действовать!

Встреча с курьером так и не состоялась, такая вероятность была предусмотрена, как и вторая встреча, утром, если по каким-то причинам он не сможет прийти, а утром будет штурм города.

Он вспомнил свой последний разговор с отцом.

Было совсем раннее утро, когда они, проговорив всю ночь, вдруг поняли, что настало время прощания, видимо последнего. Оба понимали, что вряд ли, после того как отец осуществит задуманное, он останется жив.

Отец поднялся с кресла, выключил свет в комнате и, отдернув тяжелые портьеры, распахнул оба окна.

Небо светлело, готовясь встретить солнце, за окном стояла предрассветная, особенно пронзительная тишина.

Клубы дыма от выкуренных ими за ночь папирос, висевшие под потолком, потянулись на улицу медленно и лениво, как бы не желая расставаться с облюбованной ими комнатой.

Отец стоял у окна, засунув кулаки в карманы форменных брюк, и смотрел на предрассветную Москву.

— Правители приходят и уходят, сын, а отечество остается, — сказал он севшим за ночь от разговоров и дыма голосом. — Если когда-нибудь ты не будешь знать, как поступить, поступай на благо Родины. Не конкретного человека, стоящего во главе России, не идеологии, царящей в этот момент в стране, а в интересах отечества и народа, как бы высокопарно это ни звучало, даже если страна и народ не оценят твоего поступка.

Отец повернулся к нему лицом и показался в этот момент невероятно красивым и почему-то молодым.

— Именно так, сын! Как русский офицер — в первую очередь интересы Отечества, во вторую — жизнь и безопасность родных и близких, а уж потом все остальное! И еще! Береги себя, постарайся выжить в этой мясорубке и в той, которая грядет! Будь умнее, сильнее, хитрее всех своих друзей и врагов! На тебя остаются девочки, и их надо защитить во что бы то ни стало!

Он давно приучил себя думать на языке той страны, в которой работал. И сейчас, поймав себя на том, что мысленно переводит слова отца на немецкий, улыбнулся.

— Да, отец, — сказал тихо по-русски. — В интересах страны.

Он уже принял решение и придумал план, теперь надо обдумать все мелочи, все детали, но сначала… Он взял папку, вытащил из нее два документа, положив папку на место, еще раз перечитал текст.

— А это надо уничтожить, — уже на немецком сказал он. — В тех самых интересах отечества.

Он достал зажигалку, поджег листы и, глядя на разгорающийся огонь, поставил себе основную задачу:

— Значит, надо сохранить все это и при этом выжить самому!

Наши дни. Москва

Еще в лифте она достала из сумочки ключи от квартиры — так ей хотелось оказаться скорее дома.

Лифт, как и сам дом, был старый, добротный, обшитый внутри деревянными рейками с двумя дверцами, открывающимися внутрь, и одной наружной. Ехал он неторопливо, очень солидно, как и положено в таком возрасте. Первый раз за все время, которое она здесь прожила, а прожила она здесь всю свою тридцатилетнюю жизнь, Ника мысленно поторапливала: «Ну, давай же, побыстрее, ну пожалуйста!»

Правда, она не сильно настаивала — у лифта был свой, очень непростой характер, чем-то похожий на английского лорда, или пэра, или это одно и то же?

Нике ужасно хотелось в свою любимую квартиру. Она соскучилась по дому, тяжелой двери, которую надо обязательно потянуть на себя, чтобы открыть замок, по вздоху паркетных половиц в прихожей — они именно вздыхали, а не скрипели, по родному, знакомому с детства запаху их дома, их жизни, вернее, теперь только ее жизни.

Мягко, с достоинством лифт остановился на четвертом этаже.

«Овсянка, сэр!»

— Спасибо, — поблагодарила его Ника.

Она торопливо вставила ключ в замочную скважину, потянула на себя дверь, замок щелкнул. Переступив порог, она локтем нажала выключатель — его все нажимали локтем, входя в дом, всегда.

Прихожую приветливо и уютно залил желтый свет, радостно вздохнули половицы, приветствуя ее.

— Я тоже очень рада!

Ника вдохнула запах родного дома.

Застоявшийся воздух давно не проветриваемого помещения усиливал аромат дома, делая его слишком насыщенным, немного приглушая радостное настроение и нетерпеливое ожидание встречи.

— Сейчас все проветрим! — пообещала она квартире.

Бросив сумку с вещами на пол возле вешалки, скинув обувь, Нина прошла по всем трем комнатам, открывая окна.

— Хорошо, что цветов нет, а то завяли бы все.

Цветов, или «комнатных растений», как называла их в шутку мама, дома всегда было много. Разных — больших в огромных глиняных горшках, средних, маленьких, высоких и низеньких. Они стояли в каждой комнате, в кухне и даже в ванной на окне. Была в их доме такая экзотика — окно в ванной, и в прихожей стоял какой-то лохматый куст. Сонечка объясняла им всем, что это очень редкий экземпляр, он любит темноту, и все время повторяла его название, которое так никто и не запомнил.

— Сонечка! — смеялась мама. — Ну какое растение может любить темноту?

— Это, — отвечала Соня.

И как ни странно, куст жил себе поживал, желтеть и чахнуть не собирался, и по всему было видно, что он вполне доволен жизнью, как, впрочем, и вся остальная растительность.

После Сониной смерти все цветы стали болеть, сохнуть и умирать. Чего только Ника не делала — и поливала разными прикормками, и, достав с самой верхней книжной полки старинную Сонечкину книгу по уходу за цветами, лечила их по написанным там правилам, она даже разговаривала с ними, бесполезно — цветы без Сони не жили.

Ника рассказала бабуле, и та договорилась с приятельницей, что она, то бишь приятельница, заберет все цветы на дачу, где постоянно жила последние годы. В один «прекрасный» день внук этой самой дамы приехал на грузовой машине и вывез всю их растительность.

Судьбой этих цветов-предателей Ника не интересовалась — все, вывезли и вывезли! Странно, никого из своих родных она не обвиняла в уходе, не считала, что ее предали, бросили одну на этом свете, а вот цветы обвиняла.

— Ладно, все, проехали!

Она часто разговаривала сама с собой, так было лучше, гораздо лучше, чем все время слушать тишину дома.

Ника прошла в ванную, пустила воду, добавила ароматной пены с запахом лаванды, сняла с себя всю одежду и, затолкав ее в стиральную машину, протянула руку к халату, висевшему на дверце, но передумала:

— Нет, я, наверное, больницей провоняла, сначала вымоюсь.

Так, голой, и прошла в кухню, набрала воды в чайник, включив конфорку, поставила на плиту, на медленный огонь, смотрела не видя, вспоминала.

Сонечка категорически не признавала электрические чайники.

— В нем вода получается невкусной, быстрой, — поясняла она. — Вода должна закипать медленно, на маленьком огне, тогда и чай будет хороший.

Ника не спорила, они с Сонечкой никогда не спорили, поводов не было. Они вообще жили очень дружно: душа в душу, как говорила Сонечка.

— Да, что такое?! Что это тебя сегодня понесло в воспоминания? — громко возмутилась Ника, стряхивая с себя, изгоняя тоску задумчивую.

«Просто я давно не была дома, вот и вздыхаю вместе с квартирой, она тоже соскучилась. Ладно, надо принять ванну, убрать весь дом — и все наладится!»

Вода в ванной шумела, чайник мирно посапывал, готовясь закипеть, Ника протянула руку к полке за кружкой и удивилась — кружки стояли не так, как обычно.

— Странно, Милка, что ли, их переставила?

Нет, конечно, никто в их семье не был педантом и чистюлей до занудства, но были некоторые вещи, правила, когда-то и кем-то заведенные, которые всегда соблюдались, например, как чашки на полке, почему-то всегда стоящие ручками в одном направлении — к окну. Просто все так к этому привыкли, что по-другому и не ставили.

— Странно! — повторила она.

Чайник закипел, Ника заварила чай, достала из шкафчика варенье, выключила воду в ванной и, с удовольствием выпив чаю с вареньем, отправилась «заплывать», как она называла прием ванны.

Належавшись до одури в горячей пенной ванне, с радостью облачившись в чистый банный халат, она двинулась обходить свои «хоромы».

Чем больше Ника ходила по квартире, тем больше в ней нарастали непонятное беспокойство и тревога.

— Что за черт? — спросила она «хоромы».

Ее не отпускало ощущение, что здесь были чужие люди, кто-то посторонний, как бывает, когда входишь в любимый дом и с порога чувствуешь, что был кто-то чужой, какие-то гости, они давно ушли, не оставив даже запаха и следов, — но ты все равно точно чувствуешь, что кто-то был.

Затянув пояс халата потуже, она двинулась на второй круг обхода, более внимательно присматриваясь к мелочам.

Расшитые диванные подушечки лежали не так, ваза, всегда стоявшая на подоконнике, сейчас оказалась на столе, Сонино любимое кресло было передвинуто. Ника обнаружила кучу мелочей, которые были передвинуты, перевернуты или переложены, например фотоальбомы. Тяжелые, старые, еще довоенные, в настоящем кожаном переплете, они всегда лежали в определенном порядке, который сейчас был нарушен.

— Милка, что ли, порядки наводила? — Она специально громко задала себе этот вопрос, чтобы успокоиться.

Ника чувствовала, что не Милка, а кто-то совсем чужой, враждебный, не из ее жизни, был здесь и все осматривал.

«Да зачем?! Кому это нужно!»

Ника торопливо проверила Сонечкины драгоценности — шкатулку с несколькими золотыми кольцами, цепочками, серьгами, какими-то безделушками — все на месте.

— Кому это нужно?! — теперь уже вслух спросила Ника. — Все здесь обыскивать, что искать-то? И ничего же не взяли — вон и телевизор на месте, и видик, и Сонина шкатулка! Может, все-таки Милка? — уговаривала она себя.

Милка была ее подругой, единственной и не такой уж задушевной, но все-таки подругой. Самой близкой была Сонечка и еще бабуля, собственно, Соня тоже была ее бабушкой, маминой мамой, но в семье ее всегда называли по имени, и никакого другого обращения к ней как-то не приживалось.

Ника вышла в прихожую, проверить, все ли там на месте, и споткнулась взглядом, телом, умом.

Страх ударил куда-то под колени, ноги сами собой подкосились; упершись спиной о стену и не отрывая взгляда от маленького столика, на котором стоял телефон, она съехала по стене и села на пол.

Исчезла телефонная книжка, старая, потрепанная, толстая от засунутых в нее разнокалиберных бумажек, на которых писались чьи-то телефоны и адреса, так как сама книжка была исписана от корки до корки. Она была, наверное, такой же старой, как и сам телефон — черный, квадратный, с тяжелой трубкой, еще довоенный, он так всем нравился, что никто даже и не пытался его поменять на новый.

Нике в детстве казалось, что из этой тяжелой трубки должен обязательно раздаться суровый мужской голос, который произнесет что-то вроде: «Сейчас с вами будет разговаривать товарищ Сталин».

Это папа как-то пошутил, когда она в возрасте трех или четырех лет придвигала табурет к столику, двумя руками поднимала трубку, прикладывала ее к уху и зачарованно слушала гудок. Кто такой «товарищ Сталин», тогда она не знала, но ей казалось, что на такой телефон он всенепременно должен позвонить.

Периодически мама или папа начинали «шуметь», пытаясь найти нужный номер в книжке, очередной раз возмущаясь, что пора завести новую и аккуратно все туда переписать, в этой же просто невозможно что-либо найти, и бумажки разлетаются, и это не книжка, а Бермудский треугольник какой-то, но нужный номер, наконец, находился и про новую книжку благополучно и надолго забывали, до следующего нервного поиска нужного номера. Два раза в году Соня наводила в ней порядок, который сводился к тому, что все записочки с адресами и телефонами подкладывались под соответствующие буквы на страничках, но уже через месяц непонятным образом они умудрялись перекочевывать куда угодно, только подальше от нужной буквы.

Ника смотрела на пустое место на столике, где должна была лежать и не лежала эта замечательная книжка.

Неожиданно и громко зазвонил телефон, больно ударив резким звуком в перепонки. Ника резко поднялась, от этого движения у нее закружилась голова, и боль ударила в виски. Надавив на виски пальцами, она уставилась на телефон.

«Сюрприз! — как любят говорить американцы, вяло, как через тягучую вату, образовавшуюся в мозгу, подумала она. — Вот тебе и сюрприз! Как-то их много на мою голову, на мою голову вообще всего слишком много в последнее время! И в не последнее тоже. Или так неправильно говорить? О чем ты думаешь, идиотка?!»

Телефон все звонил и звонил, методично, настойчив, выдерживая долгие паузы между гудками.

Ника дернулась всем телом от неожиданности, резко выдохнула, скидывая оцепенение и испуг, и, разозлившись на себя за глупости напридуманные, резко сняла трубку.

— Слушаю вас, — четко выговаривая слова, ответила она.

— Здравствуйте! — поприветствовал ее спокойный, ровный мужской голос. — Вероника Андреевна?

— Да.

— С возвращением вас!

— Спасибо. С кем имею честь беседовать? — Голос ей сразу не понравился, и она точно знала, что ничего хорошего от него не услышит.

— Меня зовут Михаил Иванович, но мое имя вам ничего не скажет, главное, что я знаю вас.

— И вы от меня чего-то хотите, — констатировала Вероника Андреевна с нескрываемой неприязнью.

— Всегда приятно, когда твой оппонент умный человек! — обрадовался он.

— Пока я еще вам не оппонировала.

— Надеюсь, что и не будете. Видите ли, Вероника Андреевна, вам жизненно необходимо отдать то, что вам, по сути, не принадлежит, но досталось по наследству, — мягким, но настойчиво-предупреждающим тоном пояснил господин.

— Это вы были у меня дома и все тут перерыли?

— Да, это были мои люди, каюсь. И на Земляном Валу тоже были, уж извините великодушно, они были очень аккуратны и никакого вреда вашей собственности не нанесли. У вас ведь ничего не пропало и беспорядка нет?

Она старалась понять, что происходит, и ничего не могла придумать.

На Земляном Валу находилась квартира бабули. Дом стоял не на самом Садовом кольце, а внутри двора, за домами, старый сталинский добротный дом. Шум от Садового днем и ночью проникал в квартиру и завораживал маленькую Нику, когда она иногда оставалась там ночевать. Бабуля последние годы все больше раздражалась от бесконечного шума и суеты машин, людей, близкого Курского вокзала и все удивлялась — всю жизнь жила и не замечала, а к старости стало нервировать, просто город стал другой, машин больше, люди крикливее. Пришлось ставить стеклопакеты на окна с тройными стеклами, чтобы ей было спокойнее.

Сейчас бабуле вообще покойно, потому что она умерла.

— Вы можете не беспокоиться о смене замков, — отрывая ее мысли от бабули, произнес загадочный Михаил Иванович. — Замки у вас хорошие и двери хорошие, просто мои специалисты могут открыть любые двери.

— Не буду беспокоиться, — ответила Ника. Страха не было, ну не было, и все тут! Она как-то не могла бояться после того, что уже перенесла, и потеряла, и пережила.

Нет, все-таки был страх с самого начала, когда она обнаружила пропажу книжки. Даже и не страх, а растерянность непонимания, что ли.

— Вернемся к нашей проблеме, — пробасил Михаил Иванович.

— A y нас с вами проблема?

— Да, милая барышня, и еще какая! — порадовался чему-то странный господин.

— Судя по тому, что вы звоните, обыск не дал ожидаемых результатов?

— Совершенно верно! Из чего следует вывод, что о месте нахождения интересующих меня вещей знаете только вы.

— А какие вещи вас интересуют? — оживилась Ника.

— Ну не надо, Вероника Андреевна! — недовольно протянул он.

Ника как будто увидела, как он скривился от этого самого недовольства.

— Мы так мило беседовали, вы произвели на меня впечатление умного человека, и вдруг такие несерьезные игры, — попенял чуть ли не по-отечески собеседник.

— Простите, Михаил Иванович, что разочаровала вас, но я на самом деле не понимаю, о чем идет речь, — вернула его к отстраненно-неприязненному тону Вероника.

— Речь идет о наследстве. Вы ведь единственная наследница вашей семьи.

— О каком наследстве? Квартира, машина, загородная вилла, счет в швейцарском банке? — Нику начал раздражать этот слащаво-приторный бас.

— Господь с вами! Никакие ваши квартиры меня не интересуют, а машины, виллы и счета в банке у вас нет, даже дачи захудалой нет, любезная Вероника Андреевна!

«А вот здесь ты ошибаешься! — с удовольствием и детской наивной радостью из серии «обманули дурака на четыре пятака!» подумала она и добавила: — Козел!»

— Уж извините, но пришлось наводить справки о всей вашей жизни.

— Нет, не извиню! Если вас не интересует мое движимое и недвижимое имущество, то чего вы все-таки хотите?

— Вам по наследству достались некие документы и слитки.

— Драгоценных металлов? — попыталась шутить она.

Не получилось. Не шутилось как-то. Вот он точно не шутил!

— Именно, слитки драгоценных металлов. Повторюсь: по сути, эти вещи не принадлежат вашей семье, и их необходимо отдать.

— Вам.

— Мне.

— А вам они принадлежат?

— Милая барышня, давайте не будем препираться! Я уже говорил, что вам небезопасно держать их у себя. Реализовать каким бы то ни было образом вы их не сможете, да вам никто и не даст этого сделать. Уверен, что вы толком-то и не знаете, что делать с этим добром. Давайте облегчим жизнь друг другу. Честное слово, вы милая девушка, и мне совсем не хочется вас обижать и применять жесткие меры. Все равно мы это заберем, так давайте обойдемся без жертв!

— Без жертв — это замечательно! Но, к сожалению, ни о каких документах и слитках мне ничего не известно. Вот честное пионерское! Я не шучу и не пытаюсь вас обманывать, я просто не знаю! — разозлилась в один миг, резко, как кот Леопольд из известного мультика, Ника.

— Вполне возможно, я вам даже верю, — успокоил он ее. — И допускаю, что бабушка ничего вам не говорила. Но так как это очень ценные вещи, она наверняка оставила информацию для вас о том, как и где это найти.

— Но вы же были у меня дома и у нее и наверняка просмотрели все документы, письма, и что, никаких намеков?

Она врала! Пачка бабулиных писем, в том числе адресованных ей лично, перевязанных красивой ленточкой, лежала у нее в сумке, и еще маленький ключик от банковской ячейки, спрятанный за подкладку, и стопка документов на дом.

Неожиданный радостно-печальный дом. И вот про этот-то дом «многомудрому» Михаилу Ивановичу ни черта не известно!

Что, собственно говоря, радует!

«А чего ты радуешься? Ну не будешь же ты на самом деле искать какие-то документы и мифические слитки! Вообще какой-то сюрреализм, плохое кино с претензией на детектив! Идиотизм полный!» — возмутилась про себя Ника.

— Вы правы, мои люди ничего не обнаружили. Поэтому вам надо начинать поиски с чего-то другого. С ее друзей, подруг, каких-то родственников. Соображайте сами, это вопрос вашей личной безопасности, спокойствия и целостности.

— Да не буду я ничего искать! Вам надо, вы и ищите! Какое мне дело до всего этого! Да, и верните мою записную книжку!

— Книжку мы вам вернем, а вот голос повышать не надо! — жестко, с угрозой произнес Михаил Иванович. — Значит, так, Вероника Андреевна, даю вам три дня на поиски! И если вам дороги ваша жизнь и здоровье, то вы очень постараетесь что-нибудь найти. Мне совсем не хочется вас калечить, вы милая барышня, правда, сильно похудели после больницы и почему-то ходите голая по кухне, а я люблю более полненьких и скромных. — И он положил трубку.

Ника все прижимала трубку к уху, слушая навязчивые, раздражающие гудки отбоя, как будто ждала, что вот уж сейчас точно «будет говорить товарищ Сталин».

Она очнулась и прокричала:

— Идиот! — И кинула ни в чем не повинную трубку на аппарат, создав невероятный грохот раритетного телефона, эхом пролетевший по всей квартире. — Да иди ты, куда в таких случаях идут! Я даже думать об этом не собираюсь! Я лучше квартиру уберу после твоих людей! И еще мне нужны продукты! Вот и займусь делом.

Но думать все-таки пришлось.

Мысли сами лезли ей в голову, как навязчивая детская игрушка-ходок, которую заводишь маленьким железным ключиком и она двигается вперед — дын-дын-дын, издавая однообразный жужжащий звук. Ты переставляешь ее на другое место, и она опять — дын-дын-дын, двигается вперед. И лезет и лезет! Пока не закончится завод. У Ники были такие в детстве, зеленый лягушонок и маленький солдатик. Солдатик был только у нее, его привезли в подарок какие-то друзья родителей, которые приехали из непонятной ей тогда и загадочной «заграницы». Лягушонков было полно, а вот солдатик только у нее одной.

Судя по всему, этот дурацкий Михаил Иванович был тем самым ключиком, который завел ее мысли, и теперь они лезли, лезли и лезли ей в голову и никак не хотели оттуда выкидываться.

Она думала не переставая, пока ходила в магазин за продуктами, ощущая чей-то взгляд, прожигавший дырку в позвоночнике, между лопаток.

«Паранойя какая-то!» — резко крутила она головой, уговаривая себя, что это бред полный и чья-то неумная шутка.

Но думала эти растреклятые мысли, выдраивая квартиру — сантиметр за сантиметром, добавив в воду едкого моющего средства с хлором, чтобы изничтожить даже тень воспоминания о присутствии чужих людей.

От усталости, напряжения и этих самых мыслей у нее мелко тряслись мышцы, кружилась и все больше и больше болела голова.

Ника перемыла все на свете — мебель, посуду, холодильник, который Милка отключила по ее просьбе, когда приходила за вещами для Ники. Она перестирала все покрывала, шторы, даже коврик из прихожей, стиральная машина гудела не переставая, с трудом перенося такие нагрузки.

А когда остановилась и осмотрелась, оказалось, что мыть и чистить больше нечего, а за окном глубокая ночь. Она сняла с себя одежду, в которой убирала, джинсы и футболку, и затолкала их в машинку.

— Ну извини, последний раз! — попросила она прощения у стиралки и залезла в ванну.

На этот раз без пены и даже без воды! Она просто села в пустую холодную ванну и пустила воду, открыв оба крана до упора. Ни на что другое у нее не было больше сил.

Силы остались только на мысли, которые все так же навязчивым механическим лягушонком в паре с солдатиком лезли в голову.

«Вот черт!»

Она поймала себя на том, что стала ругаться.

«Наверное, у меня меняется характер», — уныло подумала она.

Ника никогда не ругалась, в этом просто не было необходимости, не ругалась не то что матом, а вообще. Не чертыхалась, не говорила и даже никогда не думала слова из разряда «козел» и «да пошел ты!».

Что с ней происходит?

Она всегда была спокойной, интеллигентной девушкой. Не в том смысле интеллигентности: «Фи, какая гадость!» и оттопыренный мизинчик на ручке чашечки, а в смысле отсутствия агрессии и глупости внутри себя, невзирая на все несчастья, свалившиеся на нее. Никто и никогда в их семье не запрещал ей самовыражаться как угодно — хоть панком становись, хоть рокером, только мыслить здраво не переставай, а так — пожалуйста! Мыслить здраво она не переставала, а даже очень в этом преуспела, не став ни панком, ни рокером, даже влюбленной дурочкой никогда не была, и на танцы не бегала, и не сохла ни по одному мальчику или, еще хуже, артисту какому-нибудь.

Она избежала всех ужасов подросткового возраста и всего проистекающего из этого. Ника с радостью неслась домой, так ей было там хорошо и уютно и счастливо с мамой, папой, Сонечкой, всегда весело, шумно, радостно, и главное — интересно! Родители вечно что-то придумывали необыкновенное. Розыгрыши, какие-то игры с призами, просто поездки «черт-те куда, к нему самому на кулички!», ворчала бабуля, когда они вчетвером на их машине заезжали за ней на Садовое. Ворчать ворчала, но всегда соглашалась ехать. Они смеялись всю дорогу, дурачились, пели песни и, останавливаясь в понравившемся месте, устраивали пикники.

Ника старалась как можно больше времени проводить дома, с семьей, поэтому и не ходила ни в какие кружки или, не дай бог, в музыкальную школу. Вязать, вышивать и замечательно готовить ее учила Сонечка, а играть в карты, строить глазки и «уметь дать отпор нахалу» — бабуля. Так что обошлось без кружков.

Ника словно чувствовала, что это счастье очень скоротечно и надо успеть все прожить, не растрачивая время на ненужные, неинтересные увлечения, присущие ее сверстникам.

Когда Нике было шестнадцать лет, ее родители разбились на машине.

Насмерть.

Она так и спросила у Сони.

Ника пришла домой после школы и, едва переступив порог, почувствовала сразу, поняла всем нутром, что случилось горе. В прихожую вышла Соня и, рыдая, сообщила страшное.

— Как разбились? — окаменев от ужаса, переспросила Ника. — Насмерть?

И у них троих началась новая жизнь. Не новая, а другая, совсем другая.

Ника смотрела, как убегает вода через верхний сток в ванной. Надо было дотянуться до кранов и выключить воду, но сил не было, она и попыток не делала.

— Просто у меня началась другая жизнь, поэтому я стала ругаться, — сказала она.

Если бы она могла, она бы зарыдала. И рыдала бы долго, горько, не вытирая слез и не пытаясь их остановить.

Так жалко ей стало себя!

Так непереносимо, щемяще жалко! До утробного воя бессильного!

Вот никогда не было, а тут вдруг стало.

Когда хоронили родителей, она не плакала. Обе бабушки, их друзья и подруги, все, как сговорившись, по очереди, подходили к ней, обнимали, успокаивающе поглаживая, и тихими голосами уговаривали:

— Ты поплачь, деточка, тебе легче станет!

Но она знала, что легче не станет уже никогда, и переживала свое горе внутри, без слез. Она дала себе слово, что не будет плакать от горя, вот никогда в жизни!

«Плакать я буду только от счастья, а это горе я выплакать не смогу, у меня слез не хватит!» — решила шестнадцатилетняя Ника.

Последние месяцы бабулиной жизни сдержать данное себе тогда слово стало как-то очень трудно. Ника видела, чувствовала надвигающуюся неотвратимость ухода последнего родного человека, и ей приходилось огромным усилием воли сдерживать рвущиеся слезы.

А потом она осталась одна, совсем одна!

И это чувство навалилось на нее в день похорон таким жестоким откровением, как будто хоронили всю ее жизнь вместе с бабулей.

Может, так оно и было.

«Нет, не одна! У меня обнаружился дедушка, родной! Никогда у меня не было ни одного дедушки, и вдруг обнаружился! И собака, по кличке Апельсин, которая, оказывается, меня знает всю свою собачью жизнь и всегда меня ждала! Вот! И это счастье! У меня такой замечательный, чудесный дедушка!»

У дедушки на груди, забыв детские обещания, она и выплакала все свои горести.

— Нет, о дедушке я сегодня думать не буду! Я буду думать о нем в хороший день, а не тогда, когда мне угрожают по телефону. А еще лучше я к нему поеду!

Ей стало хорошо и спокойно от воспоминаний о дедушке, доме, собаке.

— Никакая он не собака, а пес, или, вернее, кобель, но очень большой, просто огромный, не пес, а лошадь какая-то!

Подбадривая себя разговором и прогоняя отчаяние изнутри, она попыталась шевелиться в воде.

Получалось плохо.

— Надо же отсюда как-то выбираться!

Чувствуя себя распухшей от усталости, воды и навязчивых мыслей и воспоминаний, запретных, непростых, кое-как, постанывая и кряхтя, она вытащила себя из ванны, выключила наконец воду и выдернула пробку. С трудом вытерла волосы и, заворачиваясь в полотенце — халат-то она тоже постирала, вдруг замерла от неожиданной мысли:

— Стоп! Он сказал: похудели и ходите по кухне голой, значит, он за мной наблюдает! Он видит мою квартиру!

Она присела на бортик ванны и потерла неосознанным движением лоб.

«А вот это провал! — как говорил Штирлиц!»

До этого момента она как-то умудрялась себя уговаривать, что это несерьезно, что все это глупость какая-то, может, кто-то так шутит. Но сейчас вся пугающая странность ситуации увиделась ей четко и ясно.

«Это не банальные воры или аферисты, это действительно серьезные люди, и уж точно профессионалы — вон как квартиру обыскали! Так! Спокойно! Ты же умная девочка, ты что-нибудь придумаешь! Надо все обдумать, в мелочах. Весь телефонный разговор. Да! Кстати, а почему они не требовали этого у бабушки, когда она жива была? Значит, не знали, так получается? Чего проще припугнуть старую женщину. Да, сейчас! Бабулю черта с два чем припугнуть можно было!»

Ника усмехнулась, вспомнив бабулю и ее характер, но улыбка тут же сбежала с губ.

«Мной! Ее вполне можно было припугнуть мной, вернее, обещанием всяких ужасов, которые со мной сотворят. Она бы все отдала, сразу, без разговоров. Значит, все-таки не знали и узнали не так давно, а точнее, в течение последних пятидесяти дней. То, что случилось со мной, — это не они, точно, им просто очень повезло, что я в больнице валялась и они могли не торопясь провести обыск».

Ника прошла в свою комнату, собрав последние силы, постелила чистое белье и рухнула на кровать, кое-как натянув на себя одеяло.

«Значит, все началось приблизительно тогда, когда я попала в больницу».

Больше ничего подумать она не могла, спала.

Был сороковой день после смерти бабули.

Ее похоронили рядом с Сонечкой. Они дружили всю жизнь, с детства, и их дети — бабулин Андрюша и Сонечкина Надечка — полюбили друг друга и поженились, и могилы их детей были рядом с ними, через дорожку.

«Вся моя жизнь теперь — это сплошное кладбище», — без боли и обиды на нее, ту самую жизнь, думала Ника. Она принесла целую охапку цветов, для всех. Она всегда приносила на кладбище много цветов. Сердобольные старушки, сидящие у кладбищенских ворот и торговавшие всякой мелочью от цветочной рассады до пластмассовых роз, вздыхали ей вслед: «Бедное дитятко, всех похоронила». Ника старалась пройти мимо них как можно быстрее, ей совсем не нужна была чужая жалость. Ей казалось, что кто-то подсматривает с любопытством в ее жизнь, когда с сочувствием вздыхает.

Она расставила цветы на всех четырех могилках, поговорила с ними, рассказала о своих делах житейских и сообщила самую важную новость — о дедушке.

— Бабуля, — попеняла она, — что же ты раньше не рассказала о нем? Он такой замечательный! Что же ты молчала-то?

Ника немного стушевалась, — не ее это дело, это была бабулина тайна и только их с дедушкой личные отношения.

— Ну, извини! — покаялась она. — Но за такой подарок огромное спасибо! Ты всегда была сплошной сюрприз и даже после смерти устроила внучке праздник!

Ника неторопливо шла с кладбища и думала о бабуле, о дедушке, о том, что сейчас поедет к нему, и они устроят поминки, и он будет рассказывать ей о бабуле то, чего она никогда и не знала. А Апельсин будет лежать возле нее на полу и греть горячим боком ее ноги. И будут потрескивать дрова в камине, и не будет в этом никакой печали и горести, а только тихая грусть и теплая радость от воспоминаний.

Ей звонили бабулины подруги, говорили, что устраивают поминки у Марии Гавриловны дома, на кладбище не пойдут, нет сил по такой погоде, а поминки устроят, так что они ее ждут. Ника, извинившись, отказалась и, чувствуя вину за то, что обманывает милых пожилых женщин, объяснила, что хочет побыть одна.

— Конечно, деточка, мы понимаем. Только негоже молодой девушке так тосковать. Кирочка была жизнерадостным, позитивным человеком, ей бы это не понравилось.

Кирочка — это ее бабуля, ее звали Кира Игоревна. Она всегда посмеивалась, что ее имя в сочетании с отчеством звучит как детская дразнилка, «катается на языке».

Ника тряхнула головой, отбрасывая воспоминания, и обнаружила, что довольно много прошла по проспекту, так, что даже устали ноги. Если она собирается за город, то надо поспешить на электричку, иначе до дедушки доберется к ночи.

Она остановилась у светофора, чтобы перейти на другую сторону проспекта. Переход был неудобный — длинный, и ждать пришлось долго. Был, конечно, и подземный переход, но до него далеко идти, и потом ей совсем не хотелось спускаться в него, нюхать «чудесный», стойкий запах, неизменно присутствовавший во всех переходах.

Ника поеживалась, она замерзла, и ноги совсем окоченели, а сапожки были перепачканы.

Ну, еще бы! Конец февраля. Самое не любимое ею время года.

В Москве ужасная весна, слякотная, снег везде черный, навален грязными кучами вдоль дорог и тротуаров. Огромные, тоскливые, черно-снежные кучи, таящие в себе залежи отходов, скрытых зимой и открывающихся во всей «красе» в весеннее таяние. Чавкающая жижа под ногами и мусор, мусор…

«Это у меня настроение такое, только плохое замечаю. Нет бы что-то хорошее увидеть, вон, кстати, какая замечательная машинка! Просто чудо!»

Машина, которую она заметила, остановилась вместе с остальными возле перехода на желтый свет, на третьей с противоположной стороны полосе. Это был фольксвагеновский «жук» ярко-желтого цвета, раскрашенный по низу кузова. Рисунок был удивительный, радостный — зеленая трава, бабочки, жучки.

Ника засмотрелась. Светофор мигнул, переключаясь и высвечивая зеленого идущего человечка.

Людей, ожидавших перехода, собралось много, они быстро двигались. Ника пошла помедленнее, рассматривая веселенький рисунок на кузове. Она уже почти дошла до середины перехода и до веселой машины, ей оставалось несколько шагов, когда в уши ударил визг тормозов и чьи-то крики.

Переходившие вместе с ней дорогу люди шарахнулись в разные стороны, и она осталась одна на небольшом пространстве. Не сразу поняв, в чем дело, Ника повернула голову и увидела несущуюся на нее машину.

Она не особенно разбиралась в марках машин, такую, наверное, называют «спортивного типа» — низкая, широкая, ярко-красного цвета, похожая на присевшего перед прыжком хищника.

Прыжком на нее, Нику!

Она ее не видела! Все видели, а она нет, она рассматривала веселого раскрашенного «жука»!

Неотвратимость несчастья замедлила ход времени, воздух вокруг нее стал тягучим, как мед, сделав невозможным любое движение.

Ника очень ясно видела лицо водителя, сидевшего за рулем красного хищника. Это был совсем молодой юноша, почти мальчишка, от страха и неизбежности столкновения, которую он уже осознал, лицо его было совсем белым, даже губы и нос сливались в одну сплошную страшную маску, на которой горели от ужаса глаза.

Думать и оценивать ситуацию было так же трудно, как и двигаться.

«Надо сделать шаг вперед!» — отдала себе приказ Ника.

«Быстрее, быстрее! Всего один шаг!»

Но красный хищник был проворнее ее!

Сильный удар в левую ногу подбросил ее на капот красного зверя! Но ему этого было мало, он как-то тряхнулся всем телом, скидывая с себя уже побежденную добычу, и Ника полетела по какой-то неимоверной дуге — вверх и куда-то в сторону.

«Может, так оно и лучше?» — подумала на секунду она.

И в этот момент на нее обрушилась боль!

Невероятная, во всем теле сразу, и голова ударилась об асфальт с громким стуком.

«Какой неприятный звук», — промелькнула последняя мысль, перед тем как на нее опустилась темнота.

Но темнота сразу сменилась ярким, каким-то нереальным светом, в котором она увидела себя, лежащую на асфальте, людей, склонившихся над ней, красную машину, из которой кое-как выбрался водитель и сел прямо на дорогу, опершись спиной о колесо.

Люди шумели, возбужденно обсуждали происшествие, какой-то мужчина звонил по сотовому, вызывая скорую и милицию. Женщина лет пятидесяти отталкивала людей, склонившихся над Никой, и кричала:

— Я врач, не трогайте ее, у нее может быть травма позвоночника! Расступитесь, ей нужен воздух!

Она встала перед Никой на колени, прямо на грязный асфальт, взяла ее за руку и, проверяя пульс, подняла ей веко. А Ника пожалела красивое светлое пальто этой женщины, полы которого елозили по грязному асфальту. «Зачем, не надо, вы испачкаетесь!» — попыталась сказать она женщине-врачу, но звук не получался, а голос говорил только у нее в мозгу. Ника спустилась поближе, ей хотелось рассмотреть себя.

«Я же в полном сознании! — поняла вдруг она. — Я помню все про себя, и думаю, как я, и чувствую! Почему же я сразу в двух местах? И я совершенно не чувствую своего тела, никаких физических ощущений! Я что, умерла?!»

Она услышала рев сирены, подъехала «скорая помощь», из машины выбежали люди в голубой униформе. Женщина поднялась с колен и стала что-то им объяснять. Теперь перед Никой на колени опустился врач «скорой помощи», он стал ее осматривать, расстегнул ее пальто.

Ника, не хотела смотреть, что с ней делают, поэтому поднялась выше, увидела милицейскую машину, двух милиционеров, подошедших к водителю, так и сидевшему у колеса.

«Ну что ж, пусть так и будет! Мне не за кого здесь держаться, и никто не позовет меня назад. Только дедушку жалко, но жил же он как-то без меня раньше. Уходить так уходить».

Вдруг ее стремительно куда-то понесло.

Улицы, дома, проспекты пролетали мимо с огромной скоростью. День сменился вечером, а за ним сразу наступила ночь. Скорость все увеличивалась, Ника не различала пролетавших внизу домов, а свет фар едущих машин слился в две яркие линии, красную и желтую.

И внезапно этот стремительный полет остановился, в один момент!

Ника осмотрелась и поняла, что находится в чьей-то незнакомой ей квартире, в кухне. Глубокая ночь, между тремя и четырьмя часами, самое тяжелое в сутках время — время смертей, — почему-то она это знала: и про точное время, и про его смертельную тяжесть. В кухне темно, собственно, темно было везде.

Возле окна стоял высокий, худощавый мужчина, одетый только в брюки, босиком и думал о чем-то своем, глядя на улицу. В одной руке он держал кружку с остывшим уже чаем, вторая рука была в кармане брюк.

Он повернулся, присел бочком на подоконник, поставил рядом кружку и, взяв пачку сигарет и зажигалку, лежавшие там же, на подоконнике, возле пепельницы, закурил.

Ника удивилась — было очень темно, но она отчетливо видела черты его лица, фигуру, даже легкую игру мышц, когда он двигался.

Ему, наверное, около сорока лет — может, меньше, может, больше. Густые русые волосы, не короткие, но и не длинные, высокий лоб, слегка изогнутые брови, прямой нос, красиво очерченные губы, твердый подбородок, морщины между бровями и в уголках губ, лицо волевого, сильного мужчины, самое обыкновенное, вот только глаза! Серые, в обрамлении густых черных ресниц, внимательные и… и пугающие до жути знаниями сокрытыми, виденным и пережитым и болью незажившей! От него исходила глубокая, какая-то усталая грусть.

Ника почувствовала, что ей необходимо находиться как можно ближе к нему. Она придвинулась и услышала его мысли, даже не сами мысли, она их не читала, а как бы прочувствовала, проживала вместе с ним его ощущения, течение этих мыслей. Ей захотелось отстраниться от боли, которую он переживал, но она не смогла, точно зная, что именно поэтому она здесь и находится.

Он чувствовал себя бесконечно одиноким, уставшим, как будто прожил не одну жизнь. Наверное, так оно и было, потому что вместить в себя столько, сколько видел и пережил этот человек, невозможно в одну жизнь.

Он устал от переживаний, так и не научившись не пропускать через себя боль и страх других людей, часто зависящих от его способностей и его ответственности. Он устал от пустых отношений с женщинами, пустого бесчувственного секса, от потерь друзей, от самого себя и своего смирения перед честными мыслями.

Он давно понял, что, будь у него семья, он не стоял бы сейчас, ночью, у окна после бурного секса с совершенно ненужной и, по сути, чужой ему женщиной, мучаясь от пустоты, неизменно наступавшей после таких свиданий, а мирно спал, прижав к боку любимую жену. Но история не приемлет сослагательных наклонений типа «если», да и он давно смирился, что семья — это не для него, кому-то везет, а вот ему не дано.

Он был сильным человеком и давно научился справляться с наваливающимся иногда такими же темными, как сегодня, ночами чувствами одиночества, усталости и непонятной темной тоски.

Неожиданно у него защемило сердце, сильно, как будто кто-то сжал его тисками, и он каким-то седьмым или десятым чувством понял, что именно сейчас где-то обрывается единственная и самая главная в его жизни нить. Что сейчас уходит, исчезает то важное, что, оказывается, и держало его на земле и спасало в самых безвыходных ситуациях.

Ника закричала, чувствуя эту боль, как свою, но ее крик не услышал ни он, ни она сама. Стараясь помочь ему и себе, она придвинулась сосем близко, заглянув в глубину этих серых глаз.

И все поняла!

Ощущение потери и безысходного отчаяния почти накрыло его с головой, и тогда он, прикрыв глаза и запрокинув голову, попросил шепотом:

— Не надо, Господи!

В то же мгновение какая-то сила понесла Нику назад, так быстро, что она никак не могла глотнуть воздуха, чувствуя, что вот-вот задохнется. Она все втягивала, втягивала воздух, но вдох так и не получался, она закричала и наконец, хрипя, вдохнула, ощутив жуткую боль во всем теле.

Ника закашлялась и попыталась сесть, но чьи-то руки ее удержали. Издавая какие-то надсадные хрипы, она вдыхала и вдыхала, не понимая, где находится и что с ней.

— Ну, слава богу! С возвращением!

Над ней склонился тот самый врач из скорой, которого она видела возле себя, там, на переходе. Он был весь мокрый — мокрая прядь волос падала ему на лоб и рубашка на груди вся промокла.

— Почему вы мокрый?

Говорить было трудно, очень трудно. Звук получался еле слышным, хриплым, тяжелым.

— Так вас, красавица, с того света вытаскивал! Вспотел, знаете ли! — рассмеялся доктор.

Ника посмотрела вокруг и поняла, что находится в движущейся машине скорой помощи.

Она улыбнулась доктору и попыталась что-то сказать, но звуки не получились.

— Что, милая? — спросил он, став сразу озабоченным, видимо, решил, что она хочет пожаловаться на боль.

— Все будет хорошо! — с третьей попытки сказала Ника и улыбнулась.

— Обязательно! В моей практике такое впервые, когда только что вернувшийся с того света человек улыбается и меня же успокаивает! Фантастика! Вы, девушка, уникум — такой полет, сильнейший удар, клиническая смерть, а она улыбается! У вас ни одного перелома, сильное сотрясение, возможны внутренние повреждения, остановка сердца от шока. Вы в рубашке родились!

Ника улыбалась почти, не слушая его, она точно знала, что никаких внутренних повреждений у нее нет. Знала тем самым знанием, которым была наделена на короткое время, еще несколько мгновений назад.

Она пролежала в больнице пятьдесят дней. Первые дни этого лежания Ника почти не помнила, ей все время хотелось спать, но спать ей не давали и будили через короткие промежутки времени.

Потом ей объяснили, что так положено делать, когда у человека сильное сотрясение мозга. Ей постоянно что-то кололи, ставили капельницы, возили на каталке на всякие исследования: рентген, УЗИ, какие-то процедуры, доставляя этими транспортировками ужасную боль.

Все ее тело превратилось в один сплошной синяк, смотреть на это было невозможно, она и не смотрела, потому что пребывала в странном сонно-бессознательном состоянии, а когда немного пришла в себя и смогла рассмотреть, то рассмеялась — она вся была желто-зеленого цвета, какой приобретает синяк, когда уже сходит.

Один раз ее даже возили на томографию головы — через длинный коридор, на лифте на другой этаж и еще через один длинный коридор, как в американском сериале «Скорая помощь», где постоянно кому-то делали ту самую загадочную томографию, теперь переставшую быть для нее загадочной.

За тридцать дней ее организм исследовали вдоль и поперек, как какую-то археологическую раскопку, имеющую важное историческое и мировое значение. У нее скопилась целая охапка рентгеновских снимков, анализов, еще всяких снимков, еще анализов, заключений врачей к снимкам и анализам.

Через тридцать дней врачи махнули на пациентку Былинскую рукой, с сожалением, как ей показалось, не обнаружив у нее никаких патологий или серьезных заболеваний. Но из больницы так и не выписали, надеясь, наверное, что-то все-таки найти.

Голова болела все время. Тяжело, тягуче, то тупой, ноющей болью, то какими-то только ей понятными взрывами. Но сутки на тридцать пятые боль стала проходить, постепенно оставив ее совсем.

Ника страшно переживала — как там дедушка?

Он ее ждал в этот день, и сообщить ему некому, и телефона у него нет, а чтобы позвонить, надо идти на станцию. Он, конечно, ходил, звонил ей, она точно знала, и сейчас, наверное, страшно беспокоится.

Милке о дедушке она не стала рассказывать, ни к чему, раз это их с бабулей тайна, пусть пока ею и останется, а там посмотрим. Но как ему сообщить, что она жива и, в общем-то, относительно здорова?

Как только Нику привезли в больницу, ее спросили, кому сообщить, но не могла же она сказать про дедушку, поэтому назвала телефон Милки.

Милка, спасибо ей большое, прибежала сразу, потом навещала все время и домой к ней съездила — вещи взять и холодильник отключить.

Недели через две после ее знаменитого теперь на всю больницу полета по красивой дуге от капота машины на асфальт к ней пришел посетитель.

Богатый, что было видно по всему — ухоженные руки, покрытые бесцветным лаком ногти, дорогущие часы, под стать часам костюм и туфли; очень усталый какой-то безнадежной, отупляющей усталостью дядька лет шестидесяти. Благородная седина, уложенная в дорогую прическу — волосок к волоску, благородно-сытые черты лица, неторопливая речь, низкий голос. И никакого намека на высокомерие, то ли в силу той самой усталости, то ли в связи с обстоятельствами.

— Дорогая Вероника! — начал он свою речь, присев на стул возле ее кровати и поправляя съезжающий белый халат, наброшенный сверху пиджака. — С прискорбием должен представиться — я отец того самого идиота, который вас сбил. Меня зовут Евгений Александрович. Как вы понимаете, я к вам с нижайшей просьбой, можно сказать, мольбой — не пишите на него заявление в милицию, очень вас прошу! Конечно, я все компенсирую — и лечение, и лекарства какие угодно, и моральный, и материальный ущерб.

Ника смотрела на него, слушала, и ей странным образом вдруг стало его ужасно жалко.

Такой вальяжный, такой благополучно богатый, наверное, даже известный, судя по манере держаться, присущей людям публичным, и имеющий оболтуса сына, видимо позднего и безоглядно любимого, балуемого и изводящего этого старого льва дикими выходками или чем там дети изводят таких родителей.

— И часто вам приходится его выручать?

Он тяжело вздохнул, как-то расплылся на стуле, ссутулился, став сразу просто пожилым усталым мужчиной, придавленным невзгодами.

— К сожалению, слишком часто. Он попадал во всякие истории, но такого, как в этот раз, еще не было. Я человек известный, у меня определенный вес в обществе, репутация, да вы наверняка слышали о моем предприятии.

Он вытащил из кармана пиджака специальную серебряную коробочку для визиток, щелкнул маленьким замочком, достал карточку и протянул Нике.

Да уж! Это предприятие было очень известным, еще как известным! Информация о нем частенько появлялась на первых полосах газет и в программах телевидения.

Далее последовал рассказ о любимом и непутевом чаде, «радующем» родителей полным поведенческим набором выкрутасов богатенького мальчика-мажора и прилагающимся к нему «боекомплектом» претензий и требований.

— Знаете, — помолчав, продолжил Евгений Александрович, — он не может спать после наезда, говорит, что все время видит ваше лицо, когда закрывает глаза. Он не выходит из дома, за руль вообще не может сесть, хотя пробовал несколько раз. Он не пьет, не глотает таблеток, не смотрит телевизор, только курит все время и молчит.

— Так, что ли, боится? — спросила Нина.

— Нет, он еще, по-моему, до конца не понял, что может попасть в тюрьму. — «Может» Евгений Александрович многозначительно подчеркнул голосом специально для Вероники. — Для него потрясение, что он убил человека, он ведь тогда подумал, что убил вас.

— Нет худа без добра, даст бог, теперь ваш сын остепенится, — попыталась подбодрить его Ника.

— Даже если остепенится, ему это уже не поможет.

— Почему? — удивилась она.

— Потому что его посадят! И не спасут никакие мои связи и деньги! Сейчас политика в стране другая, и именно потому, что он мой сын, его и посадят! У меня много врагов, которые всячески будут этому содействовать! Уже содействуют!

Он взял ее ладошку двумя руками, нагнулся поближе и заглянул в глаза.

— Вероника, ему нельзя в тюрьму, его там просто убьют! Он сопляк, дешевка, балбес, у него никакого характера, он не сможет себя отстоять! Если его не убьют, то сломают, точно!

— Может, он не совсем уж безнадежен, раз так переживает, что сбил человека?

— Может, но пока я не видел ни одного его мужского поступка.

— Евгений Александрович, что вы от меня-то хотите? Ну то, что не писать заявление, это я уже поняла, а что еще? Чтобы я его пожалела или вас?

— Да, пожалели, не его, меня! Мой адвокат говорит, что если вы напишете заявление, что никаких претензий не имеете, то его не посадят, дадут условный срок, лишат прав, и все!

Она молчала, чувствуя, как дрожат его руки, держащие ее ладонь.

— Приведите его завтра ко мне. Я с ним поговорю и тогда отвечу.

— Хорошо. — Он отпустил ее ладонь и тяжело вздохнул.

На следующий день они пришли — отец и сын.

Она спала и не слышала, как они вошли, и проснулась, когда здоровенный детина, скорее всего охранник, ставил два стула возле ее койки. Он старался делать это тихо, чтобы не разбудить Нику, но тихо при его габаритах не получалось.

— Здравствуйте, — поздоровался он, увидев, что все-таки разбудил потерпевшую.

— Здравствуйте, Вероника, — поздоровался из-за его плеча Евгений Александрович.

— Здравствуйте, — вежливо ответила она.

Ника была вежливой барышней, ее так Сонечка учила. Не всегда, правда, но старалась не забывать о хороших манерах.

— Это Алексей, — представил Евгений Александрович молодого человека, которого подтолкнул к ее кровати.

Ника его не узнала, хотя в момент столкновения запомнила его лицо в деталях. Но тогда его лицо было сплошной белой маской. Она внимательно его рассматривала — обычный юноша, с ничем не примечательной внешностью, с потухшими глазами и темными кругами вокруг них, скорее всего от бессонницы, о которой говорил его отец.

— Евгений Александрович, я бы хотела поговорить с Алексеем наедине.

— Конечно, конечно, — засуетился он и стал торопливо выталкивать охранника из палаты.

Ника лежала в одноместной палате, с комфортом, уж наверняка Евгений Александрович подсуетился. Точно она, правда, не знала, а спрашивать не стала.

— Садись, — сказала Ника Алексею.

Она подтянула подушки повыше и села в кровати, устроившись поудобней.

Алексей сел на стул, упершись локтями в колени, сцепил пальцы рук и опустил голову. Он еще ни разу с того момента, как переступил порог палаты, не посмотрел ей в глаза.

— Придвинься поближе.

Он послушно передвинул стул к изголовью кровати.

— Посмотри мне в глаза, — попросила она.

Он поднял голову и посмотрел на нее. Они молчали, молчали и смотрели друг другу в глаза.

Между ними происходил странный молчаливый диалог — он просил прощения, пытался что-то объяснить ей и самому себе, обвинял себя и рассказывал, что не может найти нечто важное внутри, то, что обязательно надо найти, раскопать, иначе не понять, для чего ты вообще есть на земле, и что все чаще думает, что в нем этого и нет вовсе. А Ника — что поможет ему и его отцу, что не за что их наказывать и винить, у них свое горе — вот этот мальчик, несущийся на всех парах к некоему краю, за которым, может, и найдет то, что ищет, но, как правило, эти паруса несут к гибели.

Да и за что винить-то?!

Ей благодарить его надо! Потому что на один краткий миг она почувствовала, увидела, осознала, что во всей нашей жизни есть глубокий смысл, назначение некое, понять которое мало кому дано.

И что есть человек, который живет своей, параллельной с ее, жизнью, и пусть они никогда не встретятся, но они оба существуют в этом пространстве, и теперь она знает, что он есть.

Что мальчик, сидящий напротив, гораздо смелее, чем она, потому что ищет в себе этот смысл, мучается, бунтует, а она давно разуверилась, что в ней есть нечто важное и, махнув на себя рукой, запретила себе даже думать об этом.

— Ты его наказываешь за то, что он сильнее, умнее, целостнее и никогда, как тебе кажется, ты не станешь таким? — спросила Ника, продолжая вслух их молчаливый диалог.

— Да, отец настоящий мужик, и меня это бесит! Слушай, а как ты догадалась, ты что, ясновидящая?

— Нет, я потерпевшая, сбитая твоим красным монстром. Кстати, отделался бы ты от этой машины, у нее свой характер, и она уже попробовала калечить людей, подозреваю, что ей это понравилось.

— Точно, экстрасенс какой-то, — усмехнулся он и расслабился.

«Так-то лучше!» — подумала Ника.

— Тебе сколько лет?

— Восемнадцать.

— Шел бы ты в армию, Леша!

— Не хочется, я в институте учусь.

— Да наплевать! Куда он от тебя денется! Иди, тебе полезно быть подальше от родителей, денег, дурных мыслей.

— Может, ты и права. — Он как-то сразу стал с ней на «ты», еще когда молча рассказывал о себе.

— Он тебя любит таким обалдуем, какой ты есть, и можешь не стараться, никакие твои идиотства на его любовь к тебе ни повлияют, она просто есть, и все! Это называется безусловная любовь, то есть без всяких условий.

— Я знаю! Теперь знаю!

Он отвернулся, посмотрел, задумавшись, в окно.

Ника не мешала — пора бы уже мальчику подумать! Леша повернулся и, посмотрев ей в глаза, по-детски пожаловался:

— Я только не знаю, что мне теперь делать!

— Это решать только тебе, и выбор делать тебе, и разбираться со всем, что ты наворотил, тоже тебе.

— Ты не думай, я отвечу и в тюрьму саду! — распетушился он.

— Ясно, — вздохнула Ника. — Папу позови.

Алексей подскочил так стремительно, что стул перевернулся и упал.

— Не надо! Не делай этого, не отмазывай меня! Я вообще был против, чтобы отец с тобой договаривался! Нечего меня жалеть!

— Ты пока сочувствия к себе не заслужил.

Она устала, в голову вгрызалась боль, с каждой минутой все больше и больше наливаясь свинцовой тяжестью.

— Все, Леша, хватит! Я не настолько старая и умная, чтобы тебе советы давать, сам разбирайся! Позови отца.

Алексей как-то потух, как лампочка, которую выключили. Он наклонился, упершись руками в койку, приблизив свое лицо к ней, и Ника рассмотрела у него на носу маленькие веснушки.

— Прости меня, — тихо попросил он.

— Не разочаруй меня, — ответила она.

— Спасибо! — шепотом поблагодарил Алексей и, поцеловав ее в щеку, распрямился и пошел к выходу и, уже взявшись за ручку двери, обернулся и спросил: — Можно я буду тебя навещать?

— Только если не станешь таскать бананы, я их терпеть не могу!

— Никаких бананов, клянусь! — разулыбался он и вышел.

В палату сразу же зашел Евгений Александрович, один, без охраны.

— Евгений Александрович, подозреваю, что ваш адвокат болтается где-то рядом? — спросила она.

— Вы угадали. — Он слегка опешил и, еще не зная, чего ожидать, нервничал.

— Тогда давайте его сюда побыстрей, у меня очень болит голова, и я устала, — отдала приказание Ника и, вспомнив Сонечкино воспитание, добавила: — Извините.

— Что вы, я понимаю!

Он совсем не солидно, суетясь, достал мобильный, нажал кнопку, спохватился, вспомнив о статусе, взял себя в руки и властно приказал:

— Семен, поднимись, зайди в палату! — и убрал телефон во внутренний карман пиджака.

— Вы что-то решили, Вероника?

— Да. Как говорят американцы: «Дайте ему еще один шанс», а лучше отправьте его в армию в какие-нибудь ВДВ или спецназы, туда, где посложнее.

Ника перевела дыхание, ее голова жила отдельной от хозяйки жизнью. Сейчас по расписанию у нее числилась боль, сильная, нарастающая. По-хорошему надо бы позвать медсестру и сделать укол, но Ника хотела побыстрее закончить со всем этим, не тратя время на уколы.

— Спасибо вам, Вероника! Все мои обещания остаются в силе, и сумма, которую вы назовете, в разумных пределах, конечно, вам будет выплачена.

— Конечно, в разумных, — усмехнулась она тому, как быстро он оклемался. — Отдельная палата — это ваши происки?

— Мои, — признался он.

— А если бы я отказалась, меня бы перевели в общую?

— Ну что вы! — Он снова был царственным, а потому снисходительным львом.

Ну почти был.

— Вы ведь пострадали из-за нас, я хоть как-то должен был компенсировать…

— Бросьте, Евгений Александрович! Компенсировать! — Она усмехнулась, и они переглянулись, как два все понимающих игрока в покер. — Я делаю это не для вашего сына, а для вас. Он не такая уж дешевка, как вы думаете, и еще неизвестно, кому бы больше не повезло: ему или зэкам, с которыми он бы сидел.

Она помолчала, потерла виски, стараясь успокоить разгулявшуюся боль.

— Может, позвать медсестру? — заботливо предложил он.

— Потом.

Ника прикрыла глаза, немного спустилась с постамента, сооруженного из подушек.

В дверь негромко постучали, и вошел адвокат.

Он был маленький, пухленький, вальяжный — никакой суеты, резких движений и непродуманных слов — очень солидно, как и положено стряпчему человека такого уровня и масштаба.

Адвокат принялся подробно ей что-то объяснять, показывать какие-то бумаги, тыкать пухлым пальчиком, где надо поставить подпись. Ника прервала его:

— Стоп! Вы составили заявление, что я не имею претензий?

— Да! — на полном скаку своего красноречия остановился адвокат.

— Дайте!

Он протянул ей листок, вытащив его из дорогущего кожаного портфеля.

Лист пах кожей того самого портфеля и мелко дрожал у нее в руке. Ника заставила себя сосредоточиться и внимательно прочитать напечатанный текст.

— Хорошо, дайте ручку.

Он достал конечно же дорогую ручку и протянул ей, предусмотрительно подложив портфель под лист, для удобства.

— Вот и чудненько! — обрадовался он и быстро выхватил лист из ее пальцев, как только она поставили подпись. — Формальность номер два. — Он достал еще один лист из портфеля и протянул Веронике. — Здесь расписка о том, что вы получили энную сумму, или вам лучше перевести деньги на счет, по безналичному расчету?

— Спасибо, не надо, — ответила Ника.

— Значит, наличными! Я так и думал. Назовите, пожалуйста, сумму, я внесу ее в документ, отдам вам, и все!

— Никаких денег не надо — ни наличных, ни безналичных.

— Вероника! — возмутился Евгений Александрович, правда, в меру, и ухватил ее за руку. — Это несерьезно! Я богатый человек и могу… и хочу оказать вам помощь. Неизвестно сколько вы здесь пролежите, может, работу потеряете, а вам надо хорошо питаться, лечиться!

— Евгений Александрович, я вполне могу позаботиться о себе сама. Потеряю работу, ну и бог с ней, другую найду, я очень хороший специалист. И закончим на этом.

Семен Львович, будучи, видимо, замечательным адвокатом, в первую очередь соблюдавшим интересы клиента, слушать их перепалки не стал, а, шустро затолкав бумаги в портфельчик, тихо отбыл, пока Ника не передумала.

— Адвокат что надо! — усмехнулась Ника, услышав стук закрываемой за ним двери.

— Да уж! Еще тот жук! Только таких и держим, — рассмеялся Евгений Александрович. — Ладно, я вижу, вам совсем плохо, утомили мы вас, но мы еще вернемся к вопросу о деньгах!

— Не вернемся.

— Это мы еще посмотрим! — пообещал он.

— Ничего мы смотреть не будем. И у меня к вам есть просьба.

— Конечно! — почувствовав себя в знакомой стихии, весьма далекой от проявлений альтруизма, ответил он.

— У вас есть лист бумаги?

— Минутку. — Он вышел из палаты и сразу вернулся с бумагой и ручкой.

— Я напишу вам адрес и как проехать. Человека, которому надо передать мое письмо, зовут Василий Корнеевич, он волнуется и не знает, куда я делась, а телефона у него нет. Вы попросите кого-нибудь отвезти как можно быстрее.

— Это ваш родственник?

— Дедушка, — ответила она и улыбнулась.

— Я сам отвезу, прямо сейчас. Пишите.

— Вы, наверное, очень заняты, зачем вам самому это делать?

— Занят, и очень, но это не важно.

Ника не стала больше задавать вопросов.

Она писала письмо дедушке.

Почти на деревню.

Евгений Александрович деликатно отошел к окну.

— Все, Евгений Александрович, вот письмо, вот адрес. А сейчас извините, что-то мне совсем плохо. Позовите, пожалуйста, медсестру.

Все-таки Сонечка ее хорошо воспитывала!

За ней следили!

Для того чтобы понять и заметить это, не надо было быть специалистом. За ней следили нагло, не скрываясь, двое. Двое мужчин в темно-зеленом «вольво», стоявшем прямо возле ее подъезда.

На следующий день, утром, она поехала на работу.

— Доброе утро! — поздоровалась Ника с Клавдией Ивановной, их консьержкой.

Сколько Ника себя помнила, Клавдия Ивановна всегда была консьержкой в их подъезде. Из маленького стеклянного закуточка, в котором она сидела, всегда раздавались звуки радио, неизменно настроенного на «Маяк», и всегда в руках у нее было вязанье. Нике казалось, что за столько лет бесконечного вязания можно было обеспечить кофтами, шарфами и свитерами весь их дом и парочку соседних заодно.

— Здравствуй, Никочка! Как ты себя чувствуешь?

Как и положено всякой уважающей себя консьержке, Клавдия Ивановна абсолютно все про всех знала и была в курсе жизненных перипетий проживающих в подъезде, да и во всем доме людей.

— Спасибо, хорошо! — ответила Ника и поспешила выскочить из подъезда, подальше от расспросов.

На улице торжествовало солнце!

Все-таки неплохо, что она, проболтавшись в больнице, пропустила весь слякотно-весенний период. А сейчас радостно тепло, конец апреля, никаких намеков на грязные сугробы, и можно начинать верить обещаниям весны, что лето все-таки будет!

Прямо возле подъезда стоял темно-зеленый «вольво». За рулем сидел мужчина, второй, опершись бедром о капот, стоял рядом и курил. Он улыбнулся и подмигнул ей.

«Идиот!» — подумала Ника.

Но он оказался не идиотом, а «заботливым» посланником Михаила Ивановича. Весь день они следовали за ней неотступно.

Подмигивающий дядечка спустился за Вероникой в метро и проводил до дверей офиса, двигаясь метров на пять сзади.

«Ну что ж, — подумала Ника, заходя в здание, где располагалась фирма, в которой она работала, и предъявляя пропуск охраннику у дверей. — По крайней мере, сюда ты не войдешь! Вот и постой на улице!»

На ее рабочем месте, за ее компьютером сидела незнакомая девушка и, весело щелкая по клавиатуре, набирала текст какого-то документа.

«Кто бы сомневался!» — почему-то расстроилась она, хотя понимала, что так и будет.

Ника пошла к начальству. В приемной ее встретила секретарша Юля.

— О, Вероника Андреевна! С выздоровлением! — очень фальшиво обрадовалась Юлечка.

— Здравствуй, Юля. У себя?

— Да, сейчас доложу. — И она, торопясь избавиться от неловкой ситуации, поспешила оповестить начальство: — Владлен Николаевич, к вам Былинская.

— Пусть заходит.

Ника кивнула Юлечке и вошла в ультрасовременный кабинет начальника, выдержанный в модном стиле хай-тек.

— Здравствуйте, Владлен Николаевич.

— Здравствуй, здравствуй, Вероника!

Он поднялся с кресла, вышел из-за стола и пошел навстречу, изображая радушного хозяина.

— Как ты себя чувствуешь? Оправилась после аварии?

Подошел, пожал ей руку и, слегка повернув, направил к креслу, стоявшему в углу в паре с другим таким же, возле маленького, так называемого чайного столика. Ника послушно села.

— Тут, понимаешь, такое дело… — начал он, усаживаясь в кресло напротив.

— Я понимаю, Владлен Николаевич, меня долго не было, вы взяли на мое место другого человека. Как она, кстати, справляется?

— Да, да, справляется, — торопливо ответил он, слегка поерзав и даже, как ей показалось, немного покраснев.

«Понятно. Значит, еще и немного амурных дел. Или много, амурных-то?»

— Ты не беспокойся, подыщем тебе место в филиале, конечно, оплатим больничный, мы же не шараш-монтаж какой!

— Не беспокойтесь, я понимаю. Я бы хотела получить расчет, и как можно быстрее.

Он сразу повеселел, взбодрился, ясное дело: кому приятно увольнять работников, да еще первоклассных, и заменять их малоизученным объектом страсти.

— Конечно, прямо сейчас все и оформим. Тебе полагается зарплата за февраль, ты не успела получить, еще два года подряд не брала отпуск, значит, отпускные и больничный — набегает приличная сумма. И еще… — уже совсем приободрившись, решил порадовать ее начальник, — коллектив скинулся тебе на материальную помощь, так сказать. Мы же понимаем: после такой страшной аварии тебе отдохнуть надо, прийти в себя!

Он внимательно ее рассматривал, ожидая, видимо, что она откажется.

«Нет, дорогой, ты не Евгений Александрович, и с тебя я все твои отступные возьму!»

Ей почему-то стало весело — не каждый день приходится выступать в роли ведущей актрисы, да еще на своем собственном спектакле.

— Большое спасибо! Деньги мне очень нужны. Можно прямо сейчас оформить и получить?

— Конечно, конечно, — ответил он и, резво поднявшись, подошел к столу.

Приказец «неожиданно» обнаружился у него на рабочем столе, уже подписанный, в него осталось только поставить число.

— Пиши заявление. — Он сверился с календарем, назвал дату, которую надо указать, и протянул ручку и бумагу.

Даже не присев, наклонившись над столом, она написала заявление и передала ему. Он прочитал, кивнул и, посмотрев на Нику, вдруг признался:

— Мне ужасно не хочется тебя терять, ты классный специалист, но сложилось так, как сложилось. Может, ты пока поработаешь у моего друга или в филиале, а потом я тебя назад заберу, на большую зарплату?

— Вот потом и посмотрим.

— Договорились.

Минут сорок Ника побродила по офису, приняла ахи и охи по поводу аварии и поздравления с выздоровлением, выслушала сплетни, узнав ненужные ей подробности бурного романа начальника с новым главным менеджером, назначенной на ее место. И получив расчет в кассе, с легким сердцем покинула контору, прихватив с бывшего рабочего стола разные личные мелочи, которые держала в офисе.

Сумма, полученная и пересчитанная, приятно поразила Нику, она оказалась раза в три больше того, что она ожидала.

«Вот и хорошо! Мне деньги очень кстати!»

Соглядатай, ожидавший ее на улице, слегка замерз, уже не подмигивал и явно злился, а чай, не лето и даже не месяц май, и не город Ашхабад, а Москва стылая. Ей даже на мгновение показалось, что он сейчас подойдет и отчитает за то, что она слишком долго задержалась. Но он не подошел, и они двинулись к метро в установившемся уже порядке — Вероника впереди, он метров на пять сзади.

Он провожал ее весь день — телепался за ней в магазин, проводил до дверей Милкиной работы, куда она зашла по пути, чтобы договориться встретиться завтра в кафе, поболтать и поесть вкусных десертов, от Милки в метро, от метро до дома.

Вечером, переделав все дела по дому и измучившись от того, что не может ни читать, ни смотреть телевизор, не переставая думая о ситуации, в которую попала, Ника то и дело выглядывала в окно и рассматривала стоящую у подъезда машину.

— А чего ты ждала? Что они исчезнут? — разозлилась на себя она.

От размышлений о возможных чудесах телепортации ее оторвал телефонный звонок.

— Добрый вечер, Вероника Андреевна, — поздоровался культурный Михаил Иванович.

— Кому как, — ответила Ника. Почему-то ей все время хотелось ему дерзить.

— Я вижу, что вы не поняли всю серьезность вашего положения! Из отведенных вам трех дней за сегодняшний вы не сделали ничего для решения нашей проблемы. Я понимаю, что вам надо было пойти на работу и получить расчет, но, девочка моя, вопрос сейчас стоит не о деньгах, а о вашей жизни. И если вы этого так и не поняли, то я прямо сейчас отдам приказ, и те двое, что сидят в машине, поднимутся в квартиру и немного с вами «пообщаются». Тесно пообщаются. Оба. Вам понятно?

— Да! Вы не вернули мне мою книжку! — У нее навернулись слезы на глаза от злости и обиды.

— Завтра утром вы ее получите, а сейчас шевелитесь, думайте, что делать!

На сей раз она аккуратно положила трубку на аппарат и присела на стоящий возле телефонного столика пуфик.

«Мне нужна помощь! К дедушке ехать нельзя, они за мной следят. Пока никто не знает о его существовании и о доме, это мой козырь! Но отсидеться не удастся даже там, рано или поздно они меня найдут. Что же делать?» Она решительно встала и пошла в кухню.

— Выпить чаю для начала! — подбодрила она себя.

И, занявшись простыми делами, заваривая чай, накрывая на стол, постаралась взять себя в руки и, не поддаваясь панике, рассуждать здраво, ну, хоть как-то рассуждать!

«Лучшая защита — нападение! Нападение на кого, Никуша, на что? Ты даже не знаешь, кто они, кто этот Михаил Иванович. Значит, надо узнать, кто он такой!»

Она вздохнула своим нелегким и не самым продуктивным думам и неизбежности следующего из них вывода.

— Мне все-таки придется найти эти чертовы документы и слитки!

Хорошо сказать: «найти»!

Как?!

Она не агент 007 и даже не «менты» из известного сериала, у нее и знакомых таких нет.

Ну, не в милицию же идти, ей-богу!

«А почему нет? Надо пойти, написать заявление, объяснить, что у меня тут происходит черт-те что!»

Она опять тяжело вздохнула, вконец раздосадованная собственной тупостью.

«Видать, ты хорошо головкой-то об асфальт приложилась! Какая милиция?! Этот дядька вполне может оказаться сам из органов или еще чего похуже, ведь каким-то образом он узнал о документах и слитках. Очень, кстати, интересно, как он о них узнал! Но сейчас это не имеет значения, главное, к кому можно обратиться за помощью?»

И тут она вспомнила!

Вспомнила и аж подскочила от осенившего прозрения, перевернув на себя кружку с остатками чая.

«Слава тебе, Господи! Надоумил девку глупую!»

Года два назад у Милкиного брата Костика произошли какие-то очень крупные неприятности.

Костик был лет на десять старше Милки и имел свой серьезный и солидный бизнес — какое-то производство, не то комбайны, не то сенокосилки, что-то связанное с сельским хозяйством и еще чем-то. Бог его знает, Ника не интересовалась никогда — ну, богатый и богатый, ну, очень богатый, и Бог тебе в помощь!

Костик содержал всю семью, и содержал очень нехило, если учесть, что семья та большая — жена, двое детей, Милка, их мама, папа, две тетки, бабушка, сестра бабушки. И эдакая орава уютно и комфортно сидела у него на шее.

Милка лихо рассекала по Москве на «тойоте» последней модели, скакала с одной работы на другую в поисках себя и своего самовыражения, периодически отдыхая от этих поисков себя в «творчестве» на всяких экзотических курортах. Она неоднократно и весьма подробно рассказывала Веронике о жизни всей остальной семьи, не менее бестолковой и иждивенческой, но Ника не слушала, пропуская эти сведения мимо, ей было неинтересно почему-то.

Так вот, у этого самого Костика, кормильца и поильца всей семьи, случились очень большие неприятности. Что за неприятности, Ника тоже не помнила и не знала толком. Единственное, что она запомнила из той истории, это то, что ему помогли выпутаться из проблемы какие-то лихие профессионалы, очень серьезные и солидные дядечки. Что-то типа частного агентства, но о-о-очень высокого уровня.

Вот как-то так.

И про лихих «спасателей» запомнила-то потому, что Костик на радостях устроил пир горой в дорогущем ресторане, куда пригласил кучу народа, в том числе и любимую сестру Милку, которая потащила с собой Нику.

Ника не хотела идти, упиралась, но Милка ныла, что там все неинтересные, деловые соберутся, а они хоть оторвутся вдвоем. Отрываться Милка вполне умела и одна, но в этот раз ей всенепременно понадобилась компания, черт ее знает, то ли из прихоти, то ли из вредности характера.

Итак, Милка ныла, Соня настаивала, уговаривала, и Ника сдалась.

В ресторане действительно собралась солидная деловая публика, которая оставалась таковой в течение первого часа застолья, ко второму часу пития перестав быть деловой, а к разгару веселья и солидной.

Ника так и не поняла, зачем ее притащила с собой подруга, ибо Милка носилась по всему залу, болтала, смеялась, танцевала с разными кавалерами, воплощая программу отрыва в жизнь.

Когда она в очередной раз рухнула на свое место за столом, рядом с Никой, шумно рассказывая, с каким классным мужиком сейчас танцевала, запивая минералкой свой рассказ, к ним подсел Костик.

Он был слегка навеселе, довольный и счастливый.

— Привет, Никуша! Молодец, что пришла, у меня праздник!

— Здравствуй, Костя, я очень рада, что у тебя все наладилось!

— Наладилось! — рассмеялся он. — Только ты можешь так красиво изъясняться! Все такая же интеллигентная пуговица! — И он чмокнул ее в щеку. — Никуша, какое наладилось, я вылез из такого!.. Уже думал, все! Кранты! Пропал ты, Тишин! Но, слава богу, выгреб! Вернее, это не я, мне мужики о-очень толковые помогли. И как они это провернули — высший класс!

Он подхватил Милкину рюмку, налил водки из графина и выпил.

— Они здесь? Покажи, где они, Костик! — встряла Милка.

— Нет, они не пришли. Мы с ними уже отметили. Видишь ли, чижик, у них такая специфичная работа, что чем меньше людей знает их в лицо, тем лучше.

— Это были какие-то финансовые, банковские проблемы? — спросила Ника.

— Не только, — задумчиво протянул Костик. — Даже не столько финансовые, сколько иные! Но вам, чижики, этого знать не надо!

Он называл их чижиками, на что имел полное право. Они были для него младшими сестренками.

Ника познакомилась с ним, когда первый раз пришла к Тишиным в гости. Ей было семь лет, они сидели с Милкой за одной партой в школе и были для Костика желторотой мелюзгой, такими и остались на всю жизнь. С девчонками малолетними он был снисходителен, щедр и авторитетен, Никушу называл «интеллигентной пуговицей».

— Почему пуговица? — обижалась она.

— Потому что маленькая, веселая, перламутровая, с вишневым отливом, — смеясь, пояснял он.

— Почему с вишневым? — стараясь во всем разобраться, допытывалась семилетняя Ника.

— Потому что пахнешь вишней!

«Вот что мне нужно!»

Бросив полотенце, которым вытирала мокрые джинсы, на стол, Ника выбежала в прихожую, схватила трубку телефона, собираясь набрать Милкин номер, и остановилась.

«А ведь они вполне могут прослушивать телефон. Даже наверняка прослушивают, и, может, не только телефон!»

Она осторожно положила трубку на место и тихонько похлопала ее рукой, как будто успокаивая — извини, что потревожила.

«Итак, что мы имеем? А имеем мы необходимость конспирации! Мамочки! Ты послушай себя, Ника! О чем ты рассуждаешь и всерьез обдумываешь — конспирация! Это же бред!»

Бред не бред, а соображать оперативно приходится.

Сотовый мог бы облегчить оперативность действий, подумала Ника и тут же покачала головой — да ни фига! Даже младенцу известно, что мобильник проще простого и отследить и прослушать, как нечего делать! К тому же ее сотовый разбился вдребезги, выпав из сумки в момент удара о машину. Вот странное дело, остальное содержимое сумочки осталось в целости и сохранности, даже косметика не пострадала, а вот телефон — надо ж тебе! Ника потому и зашла вчера к Милке прямо в офис — телефона-то нет, а звонить с бывшей теперь работы ей почему-то не хотелось.

«Ладно, завтра мы договорились встретиться в два часа. Очень хорошо! Договорюсь с Марией Гавриловной на утро и поеду в гости. Надо создать видимость бурной поисковой деятельности!»

Ника сидела в их любимом кафе и ждала Милку. Через три столика от нее сидел соглядатай, не тот, подмигивающий, который, видимо, утомился бегать за ней все утро по Москве, а другой, обычно остававшийся в машине.

Она приступила к «показательным» действиям с раннего утра и навестила трех бабулиных подруг, живущих в разных концах Москвы. Ника чувствовала, что перестаралась, — голова кружилась, не то от голода и усталости, не то от волнения.

Милка, как обычно, опаздывала.

Сейчас она искала себя на ниве дизайна. Хотя что она может там найти, имея за плечами школу, законченную со знаниями на уровне церковно-приходских; «жопинский» институт, где всегда были недоборы и принимали всех подряд, законченный подругой на неуверенные тройки; а также ненайденную себя в роли свободного журналиста, не менее свободного художника и еще десятка испробованных профессий, — Ника, вот хоть убейте, не понимала. Но как говорится, бог в помощь!

Милка влетела в кафе, высмотрела Веронику, махнула ей рукой, прошла к ней, лавируя между столиками, и плюхнулась на стул.

Ника, переждав шторм ее появления, усаживания, заказа, первого глотка чая, сразу приступила к делу:

— Мила, меня преследуют какие-то аферисты.

— Да ты что?! — вытаращив от любопытства глаза, воскликнула Милка. — А что они хотят? Это из-за квартиры бабушки?

— Не знаю.

— Господи, а что же еще?! — засверкав загоревшимися от любопытства глазами, возроптала Милка.

— Мне надо разобраться, и как можно быстрее. Ты помнишь, когда у Костика были неприятности, ему помогли какие-то люди?

— Конечно помню!

— Ты можешь взять у Кости их координаты?

— Могу. Сейчас позвоню и спрошу! — Она стала ковыряться в своей необъятной сумке в поисках трубки.

— Не надо звонить, — остановила активное изыскание сумочных недр Ника. — Он офис не поменял?

— Нет.

— Тогда сходи прямо сейчас и возвращайся, я буду ждать.

— Правильно! Я поеду, я на машине.

— Не надо ехать, — вздохнула немного тягостно Вероника, — здесь через переулок, пешком пять минут.

— Точно! — радостно согласилась Милка и тут же возмутилась в стомиллионный, неизвестно какой раз: — Былинская, мне всегда было обидно, что ты такая умная!

Обычное, ставшее привычным и неизбежным, как утро следующего дня, Милкино нытье на тему «Какая я дурочка» и прилагающиеся к нему рассуждения, почему такие умные, как Ника, дружат с такими дурочками, как Милка.

Ну, дружат и дружат, кто его знает, почему так сложилось. Обычно эти рассуждения обострялись в моменты очередного неудачного романа или с началом отдыха от поиска себя, поэтому Ника спросила:

— Ты что, уволилась с работы?

— Нет, но подумываю над этим. У руководства неправильное цветовое видение современной обстановки, — изобразив смирение, проныла Милка.

— Ясно. Иди! И не говори Косте, что это для меня, скажи, что у твоего «неправильного» руководства проблемы. Придумай что-нибудь, ты же умеешь.

— Поняла, поняла! Я мигом. А ты потом мне все расскажешь!

На визитной карточке, которую Ника держала в руке, значилось: «Кнуров Сергей Викторович», два номера офисных телефонов, один мобильный и больше ничего — ни названия, ни логотипа, полагающегося фирме. На обратной стороне рукой Костика был написан еще один номер мобильного телефона.

— Не хотел давать, еле уговорила, — трещала Милка рядом, понизив голос. — Понимаешь, они берутся только за очень непростые дела, как правило связанные с большими деньгами, потому что, как говорит Костик, эти дела и есть самые непростые.

— Что значит большими? — уточнила Ника.

— Ну, не знаю, миллионы долларов, наверное.

— Они что, криминальная структура?

— Да нет! Что ты! Совсем даже наоборот! Вполне легальная фирма, они все из бывших, не то гэбистов, не то ментов.

— Бывшие-то как раз сейчас самые криминальные, — усмехнулась Ника.

— Но не эти, точно! Так Костик сказал.

— Значит, мальчики работают только с олигархами?

— Ну, Костик-то наш пока что далеко не олигарх, а они с ним работали. Он мне сейчас про них рассказывал, аж расчувствовался. Значит, мужики там хорошие, Костика не обманешь.

— Так они, может, за мое дело и не возьмутся, у меня миллионов нет.

— Вот! — чему-то обрадовалась Милка. — Костик пояснил, что, собственно, дело не в зеленых нулях, главное, чтобы интрига была позаковыристей!

«Куда уж заковыристей! — подумала Ника. — Разве что золото партии искать!»

— Насколько все сложно, я пока не поняла.

— Так, давай рассказывай! — возмутилась Милка.

— А дорого они берут? — ушла от вопроса Ника.

— Костик сказал, что гонорар зависит от конечного результата. Если все благополучно разрешается, то они берут какой-то процент от чего-то, я не поняла, а если нет, то клиент оплачивает только текущие расходы. А вот эти расходы у них очень большие, они используют всякие высокие технологии и еще много чего. Так что ты подумай, нужно ли тебе это.

— Я подумаю.

И, зная, что сейчас последует, попросив мысленно прощения у Милки за обман, воплотила в жизнь план побега от ее вопросов.

— Ой, Милка, что-то мне плохо, голова сильно заболела. Мне срочно надо домой.

— Пошли, Никочка, я тебя отвезу! — засуетилась Милка. — Ты даже позеленела вся!

— Нет, я лучше на метро — из центра в центр, всего три остановки, а на машине мы час в пробках простоим.

— Ты опять права! Ну давай, хоть до метро довезу!

— Тишина, метро в пяти метрах. А ты лучше иди, ищи в себе дизайнера, а вдруг найдешь?

— Думаю, вряд ли, — вздохнула Милка.

— Спасибо тебе большое за помощь! Кстати, а что это за телефон Костик написал? — Она указала на визитку.

— Ой, я забыла, Костик предупредил, что по этому номеру можно звонить только в крайнем случае. Я его так уговаривала, придумала крутого мужа с неприятностями у своей начальницы.

— Спасибо. Мила, ты никому не рассказывай про наш разговор, если расспрашивать начнут, придумай что-нибудь.

— Кто начнет? — не поняла Милка.

— Не знаю, какие-нибудь люди, незнакомые тебе.

— Былинская, ты с ума сошла! Что у тебя происходит?! Немедленно признавайся! — перепугалась вдруг всерьез Милочка Тишина.

— Я же сказала, что пока и сама не знаю.

— Ника. — Милка ухватила ее за руку и придвинулась поближе. — Поживи пока у меня или вон у Костика, за городом, тебе не надо одной оставаться!

— Спасибо, Мила, но в этом нет необходимости.

— Ладно, иди, «интеллигентная пуговица», но я буду все время тебе звонить! — припугнула Милка.

Пока Ника добиралась домой, она уже продумала план дальнейших действий.

Сергей Викторович Кнуров пребывал в полном блаженстве, близком к нирване.

После жаркой баньки, в которой они с мужиками провели неспешные два часа, потягивая горьковатый морс, приготовленный Диной, Мишкиной женой, облаченный в теплый банный халат, он, в компании самых близких друзей, сидел на плетеном диване, находящемся на веранде дома четы Ринковых.

— По-моему, пора заняться шашлыком? — прервал общее умиротворенное молчание Антон.

— Шашлычок сейчас, да под водочку, в самый раз! — поддержал дельное предложение Мишка.

Стол накрыли на летней террасе, солнышко припекало, и только легкий прохладный ветерок напоминал, что все-таки еще не лето.

Жарить шашлык Антон не доверял никому, поэтому, передав жене в руки дочку Машку, стоял у мангала. Ната тут же перекинула Машку Сергею и включилась в суету накрывания стола. Маша и Саша были годовалыми близнецами семьи Ринковых, радовавшими родителей и близких необыкновенной сообразительностью, жизнерадостностью, почти полным отсутствием капризности.

Мария, будучи барышней энергичной и общительной сверх какой бы то ни было меры, с таким бездарным времяпровождением, как спокойное сидение на руках, была категорически не согласна, и посему господину Кнурову пришлось попотеть, поспевая за ней, стремительным ползком передвигающейся по всей террасе. Ее брат Саша, куда более спокойный парень, занимался настоящим серьезным мужским делом — сидя в манеже, который поставили здесь же, на террасе, сосредоточенно сопел, разбирая на запчасти большую пластмассовую машинку.

Пришла Дина и усадила к Саше в манеж Ивана, их с Михаилом сына.

— Они мальчишки спокойные, деловые, это не Машка шалопутная, с полчаса тихо посидят, пока машинку не разберут, потом начнут характер показывать, — сказала она Сергею, явно забавляясь его вынужденной ролью няньки.

Промычав что-то невразумительное, Кнуров, стоя на коленях, вылавливал за ногу Машку под столом. Машка хохотала, хрюкала от удовольствия и брыкалась.

Еще бы — так весело!

Она уже успела перепачкать свой желтый комбинезон, потерять ботиночек и схватить огурец со стола к тому моменту, когда Сергей, наконец выковыряв дитя из-под стола, поднял на руки.

— У этого ребенка генератор тока внутри? — ворчал вконец запарившийся Кнуров.

— Хуже, врожденное любопытство и море энергии, — веселилась, глядя на него, Наталья, она же счастливая мать энергичного чада.

— Ната, не мучай Матерого, выпусти ее на траву. Пусть гуляет, — предложил Антон, не отрываясь от шкварчащего шашлыка, мангал с которым установили рядом с террасой.

— Она будет тянуть в рот всякую гадость!

— В нашей траве нет гадости, — успокоил ее Антон.

— Машка найдет! — рассмеялась Ната. — Ничего, Сереж, потерпи, им всем уже пора спать, минут через пятнадцать Машка точно уснет и Амалия Леопольдовна их всех заберет в дом.

— А где сейчас эта няня? — понемногу сатанея, спросил Сергей, ловко перехватив Машку, собравшуюся сделать кульбит головой вниз.

— Она занята, у нее дневной чай, — сделав серьезное лицо, ответила Ната. — Чай по расписанию, когда дети спят, сегодня дети не легли вовремя, но чай пострадать от этого не может.

Машка уснула, когда все сели за стол, разлили в рюмки ледяную водочку, и Антон принес первую порцию горячего, издающего дурманящий запах шашлыка.

— Давай я ее отнесу в дом, — предложила Ната.

Он не успел ответить, у него в кармане куртки зазвонил сотовый. Сергей торопливо стал его доставать, испугавшись, что Маша проснется.

— Не волнуйся, — успокоил его Антон, — ее теперь даже артобстрел не разбудит.

Сергей кивнул и нажал кнопку ответа:

— Да, Кнуров! — ну очень, очень недовольно представился.

— Здравствуйте. Меня зовут Вероника Былинская. Ваш телефон мне дал Константин Тишин, он сказал, что вы специалист и можете помочь.

Сергей сразу вспомнил Костика Тишина — дельный мужик, не истерик, с ним приятно было иметь дело, и проблема у него оказалась непростой тогда. Кстати, Костик определенно знал, что это экстренный номер, все звонки делались в офис или на другой мобильный, который Сергей специально выключил и оставил в машине.

— Константин знает, что вы звоните мне по этому номеру? — спросил он холодно, желая отделаться от звонившей как можно скорее.

Она промолчала.

Эта Вероника Былинская вообще разговаривала интересно, странно и необычно — тщательно выговаривая слова, с каким-то легким придыханием, делая паузы, как будто обдумывала каждое слово, и тембр голоса у нее был необыкновенный, Сергей никак не мог подобрать определения.

— Нет, он не знает, что я вам звоню.

— Откуда вы знаете Константина?

— Он родной брат моей подруги. — Она помолчала. — Я попросила ее взять у Костика ваши координаты, сказав, что они нужны для ее начальницы.

— Значит, вы с подругой его обманули?

Пауза.

— Да, Милу я тоже не посвятила в суть своих проблем, я не хочу, чтобы пострадал кто-нибудь из моих друзей.

Вишня! Он понял, что звучание ее голоса похоже на спелую вишню, пожалуй, в шоколаде и немного в коньяке. Вкус такой — сладко горьковато-терпкий, он даже почувствовал его на языке.

Впрочем, это ничего не меняет!

— Уверен, что вместе с номером телефона вы узнали и то, что я не занимаюсь проблемами, связанными с бытовыми разборками, какого бы уровня стоимости эти разборки ни оказались, — холодно отшивал он навязчивую дамочку. Холодно и с явным намеком на предостережение.

Пауза. Легкое придыхание.

— Да, я знаю, но эта проблема не имеет никакого отношения к бытовой. — Молчание. — Кроме, конечно, того, что моя жизнь превратилась в странный детектив.

Ему совсем не хотелось именно сейчас вникать в ее проблему, да и чьи-либо проблемы вообще.

Ему хорошо, разморенно-уютно, после жаркой баньки, ледяной рюмочки и вкуснейшего шашлыка. На руках у него спала Машка, мирно посапывая, умотанная собственной необузданной активностью. Еще большой вопрос, кто кого укатал — Сергей даже не подозревал, что годовалый ребенок — это вам покруче любой полосы препятствий.

Он не собирался выпадать из этого замечательного состояния, когда душа умиротворяется под неспешную, задушевную беседу с друзьями, в принципе братьями, а тело нежится и благоговеет.

Какого черта!

Не будет он работать, какой бы легкий звон ни вызывал в нем голос девушки, похожий на вишню в коньяке, — такой же насыщенный, терпко-сладкий, слегка горьковатый. Девушки с красивым именем Вероника, говорившей тихо, с длинными паузами и интригующей все мужские инстинкты в нем.

Нет уж!

Вероник много, а такого отдыха и праздника встречи с мужиками, когда никуда не торопишься и отодвинул все дела, не выпадало ему уже миллион лет!

Он уже решил отказать ей или, ладно, завтра вечером, так и быть, он встретится с ней в офисе, пусть поведает, что у нее там случилось на ниве, скорее всего, любовно-квартирных переживаний.

— Хорошо! Завтра вечером подъезжайте ко мне в офис и все расскажете.

Она недолго помолчала.

— Сергей Викторович, завтра, скорее всего, уже будет поздно.

— Что, — раздражаясь и повышая голос, спросил он, — вопрос жизни и смерти?

Повисла тишина.

Не только в телефонной трубке, где, он чувствовал, она обдумывает правильный ответ, но и за столом.

До сих пор мужики, разговаривавшие вполголоса, чтобы не мешать ему беседовать, замолчали и дружно, как по команде, посмотрели на Сергея.

— Я не знаю, — наконец ответила она, — насколько жизни и смерти, но думаю, покалечить меня могут.

Вот черт! Твою ж мать!

Ее голос и манера честно отвечать, без попыток соврать, обмануть, чтобы добиться результата, — не окрашенный эмоциями тон, словно она читала доклад об очередном пленуме Политбюро, а не о криминальных проблемах говорила, и что-то еще, непонятное ему самому, не давали сделать то, что очень хотелось, — послать барышеньку куда подальше!

— Объясните в общих чертах, о чем идет речь? — спросил он, понимая, что уже сдался. Вот же засада! А ведь, скорее всего, придется бросать эти посиделки и куда-то ехать.

— Я так поняла, — подбирая слова, ответила она, — что речь идет о каких-то документах, скорее политических, чем финансовых, и… — пауза, — слитках золота или платины.

Очень ровным, без эмоций и тоновых модуляций голосом, тщательно обдумывая каждое слово! Нет, ну какова! А?!

Вот так просто! Слитках золота!

— Скажите номер вашего телефона, я перезвоню через пару минут. — Ему надо было подумать, перевести настроение с раздраженного в рабочее.

— Вы не можете мне перезвонить. Я звоню от соседки, потому что уверена: мой телефон прослушивают. Соседка сейчас вернется от консьержки, и я уже не смогу говорить.

— Почему вы решили, что он прослушивается?

Черт! Пауза!

— Это долго объяснять.

— Хорошо, подождите секунду!

Он, прижав пальцем микрофон телефона, посмотрел на мужиков, внимательно слушавших его разговор.

— Ринк? — спросил он, зная, что не надо больше никаких вопросов.

— Конечно, Матерый!

Сергей кивнул, соглашаясь и благодаря одновременно.

— Вероника?

— Да, я слушаю!

— Вам придется приехать за город. Запишите, куда и как добраться.

— Сейчас, подождите. — Она повозилась, видимо ища ручку и бумагу. — Записываю.

Он продиктовал адрес и объяснил, как лучше добираться.

— Как долго вам ехать до вокзала?

— Я живу в центре, минут через двадцать буду на вокзале.

— Значит, через час-полтора будете здесь.

— Еще одно! — на этот раз быстро проговорила она. — Вы не объясните мне, как… как уходить от хвоста?

— За вами следят? — позволив себе первый раз за весь разговор выказать заинтересованность, спросил он.

— Да, двое, они не прячутся, просто ходят везде за мной и ездят.

— А как вы планировали уходить, чтобы встретиться со мной?

— У меня есть ключ от чердака, войду в нашем подъезде, а спущусь в последнем. Там нет замка на двери, я проверяла, и тот подъезд не видно с того места, где стоит их машина. Но что делать, если они все-таки меня увидят?

— Думаю, перехода через чердак будет вполне достаточно! — непроизвольно улыбнулся Кнуров, — Но чтобы подстраховать вас, мы сделаем вот что. У вас есть мобильный?

— Нет.

— Ну ничего. Сядете в первую же электричку, идущую в этом направлении, в средний вагон, он останавливается напротив выхода с платформы. Постарайтесь выйти первой. Вас будет встречать… — Он спросил у компании: — Чья машина всех подпирает?

— Моя, — ответил Пират. — Встречу!

Сергей назвал Веронике номер, цвет и марку машины.

— Такой бритый наголо, здоровый мужик, не пугайтесь! Вы с платформы бегом, садитесь в машину, а дальше мы сами. Справитесь?

— Я постараюсь! Спасибо, до свидания.

— До свидания, — ответил Сергей.

Он нажал кнопку отбоя, убрал телефон и откинулся на спинку скамейки. Пришла няня забрать Машку. Сашу с Иваном, тоже уснувших, еще раньше отнесли в дом любящие папаши. Он осторожно передал ребенка из рук в руки, няня всем своим видом и поджатыми губками выказала недовольство нарушением распорядка дня и, забрав Машку, ушла.

Все молчали.

— Ну что, бить или сам расскажешь? — спросил Антон.

— А что рассказывать, я пока не в теме! — улыбнулся от всей, так сказать, души Кнуров.

— Значит, бить! — пригрозил Мишка.

Он дословно пересказал разговор с загадочной барышней Вероникой Былинской.

— Так, по одной! — сказал Антон. — Кроме Пирата, ему даму встречать и нанизывать следующую порцию.

Когда новая порция шашлыка уже шипела на мангале, у Сергея снова зазвонил телефон.

— Да, Кнуров!

— Сергей Викторович, это Вероника. Я взяла телефон у попутчицы. Я в электричке, и мы уже проехали первые две станции.

— Хорошо! Делайте все, как мы договорились. До встречи.

— До встречи, — ответила она, не забыв сделать паузу.

Шашлык готовился, все вернулись за стол, по умолчанию, не сговариваясь отказались от выпивки, рассказывали анекдоты, шутили, не возвращаясь к теме неожиданной гостьи.

А что обсуждать? Все они, сидящие за этим столом, не простые мальчики и обсуждением чего-либо, когда недостаточно информации, не баловались.

Сергей почти не слушал общего разговора, он поймал себя на том, что внутри у него начинают тихо звенеть колокольцы азарта, интриги, которые он давно уже не слышал.

Все последние дела, которые они вели с ребятами, попадались малоинтересные — трудные, сложные, рискованные, но не интересные — не было загадки, которую всенепременно надо разгадать. Не хватало той игры умов между противниками, которая заставляет скрипеть от напряжения шарики в мозгу и разгоняет адреналин в крови.

Его интуиция обещала, подсказывала, что дело, которое предложила девушка, не просто интересное, а захватывающее.

И еще!

Ему интригующе любопытно, как может выглядеть девушка с таким вишнево-шоколадным голосом.

По-мужски любопытно!

Он прекрасно знал, что, как правило, портрет человека, составленный мысленно по его голосу и манере говорить по телефону, не совпадает с внешностью. Обладатель густого, насыщенного баса может оказаться хлюпким коротышкой, а звонкий молодой голос и смех принадлежать старушке под восемьдесят.

Как нормальный мужик, которого заводит все, что связанно с незнакомой, заинтересовавшей его женщиной, особенно если она еще и загадочна, а эта Вероника не просто загадочна, с ней связана опасная загадка — вообще убойный для мужского воображения коктейль, — он представлял себе, как же она может выглядеть.

Посмеиваясь над собой, Кнуров одергивал свое расшалившееся воображение, готовое дойти до эротических сцен, чему немало способствовала природа вокруг, банька, пара рюмок водочки в родной компании.

«Остынь! Она может оказаться какой угодно и совершенно не интересной! Ничего, что бы зацепило, кроме голоса!»

Но никакие резоны не могли остановить предощущение, некое ухарство, которое ударило в кровь, делая праздник сегодняшней радостной встречи с друзьями более замечательным, добавляя в него искристости.

Да и мужики, невзирая на сдержанность, чувствовалось, завелись в предощущении чего-то интересного, азарта.

Ната, заметив их многозначительные переглядывания, в момент поняв их настроения, предупредила мужчин:

— Так, господа офицеры! Сбавили обороты, а то девушку напугаете своим напором, а она, как я поняла, и так напугана. Поэтому призываю вас всех сначала девушку накормить, успокоить и только потом расспрашивать! Договорились?

— Конечно, Наточка, тут же все джентльмены! — успокоил ее Антон.

— Ну да! А ваши пушки, лежащие в сейфе, в доме, — это лайковые перчатки, я просто перепутала!

Вернувшись домой после разговора с Милкой, Ника постояла немного в прихожей, собираясь с духом, перекрестилась и как в ледяную купель ухнула — решительно приступила к осуществлению задуманного.

А!.. Как Бог даст! Получится так получится, а нет…

Пунктом первым стоял телефонный звонок еще одной бабулиной знакомой. Ника была уверена, что ее телефон прослушивают, вот пусть и убедятся, что она всерьез озабочена поисками. Весь разговор она продумала до мелочей, пока ехала в метро.

К телефону долго не подходили, но, когда она уже собралась положить трубку, ей ответили:

— Слушаю вас!

— Здравствуйте, Ирина Павловна! Это Вероника.

— Никочка! — обрадовалась бабулина знакомая. — Как я рада тебя слышать! Как ты себя чувствуешь? Девочки мне сегодня звонили, рассказали, что ты к ним заходила.

— Спасибо, Ирина Павловна, я уже выздоровела. Вы извините, что я к вам не зашла, далеко ехать, да и устала я немного.

— Что ты, что ты, девочка, не извиняйся, я понимаю! Когда сможешь, заезжай, я всегда тебе рада.

— Обязательно! А как вы себя чувствуете? — не без умысла спросила Ника.

Дело в том, что Ирина Павловна, единственная из всех бабулиных подруг, любила долго, с удовольствием и артистизмом жаловаться на жизнь и делала это профессионально.

«Вот вам! Послушайте, любезный Михаил Иванович, старушкины стенания за жизнь!» — с хорошим таким, праведным злорадством подумала Ника.

— Да, тяжело, — посочувствовала она, когда собеседница закончила скорбное повествование о своем житье-бытье.

На самом деле бабулька была еще та! Шустрая, боевая, вечно воюющая, часто небезрезультатно, с чиновниками за всякие там пенсионерские права, неплохо обеспеченная бывшими мужьями и детьми, да и со здоровьем у нее, слава богу, было намного лучше, чем у большинства ее ровесников.

— Ирина Павловна, мне Мария Гавриловна сказала, что бабуля давала какие-то бумаги или письма Григорию Владимировичу. Вы ведь с ним часто видитесь, может, знаете, что это за бумаги? Мне хочется собрать все, что касается жизни бабули.

— Конечно, знаю! Никакие это не бумаги и не письма. Она дала ему папку с вырезками из газет и журналов и распечатками из Интернета, которые собрала специально для него. Видишь ли, деточка, как бы это поделикатнее объяснить?.. — Старушка явно смутилась. — Дело в том, что Григорий Владимирович изучал проблему мужской силы, потенции, как теперь это называют. Он интересовался нетрадиционными методами лечения мужской слабости и новыми достижениями медицины в этом вопросе.

— У него были проблемы? — не удержалась и спросила Ника, стараясь даже не улыбнуться.

— Понимаешь, деточка, нервы, плохая экология, трудная жизнь, а ведь он еще совсем не старый мужчина! — пояснила Ирина Павловна, смущаясь.

Ну конечно! Мужчине-то за восемьдесят, и, судя по смущению, именно Ирина Павловна вызвала в нем интерес к данному вопросу. Бывает.

— Значит, в папке не было никаких писем от бабушки? — уточнила Ника, мысленно цыкнув на себя за еле сдерживаемый смех.

— Писем не было, а записка была! — осуждающе повышая голос, ответила Ирина Павловна. — Кирюша очень обидела Григория Владимировича, они даже не разговаривали какое-то время.

— А что она написала? — заинтересовалась Ника.

— Как ты понимаешь, записка предназначалась не мне, но Григорий Владимирович дал мне ее прочесть, как другу, конечно. Так вот, там было написано: «Ты бы поберег себя, Гришенька, а то в твоем возрасте от таких занятий и помереть не долго, оконфузившись перед смертью, особенно если много лет не практиковался и с дамами общался только умозрительно! Может, лучше о Боге подумать? Оно и для здоровья полезней!» Кирюша иногда была очень нетактичной, хоть и нехорошо так говорить об усопших. Царствие ей Небесное.

— Спасибо, Ирина Павловна, что рассказали. Мне пора. Я еще позвоню. До свидания.

— До свидания, детка. Надеюсь, ты меня как-нибудь навестишь.

Ника поспешила положить трубку и расхохоталась. Да, бабуля особенно не церемонилась ни с кем! Умела она точно и остро дать оценку.

Следующий пункт плана — входная дверь, вернее, подготовка оной к отступлению.

Ника прошла в ванную комнату, включила душ, задвинула занавеску, переставила какие-то баночки-скляночки на полочке, стараясь создать как можно больше шума и видимость своего купания. Очень осторожно она открыла дверь, которую специально не прикрыла до конца, и вышла в коридор.

По дороге домой она купила бутылку подсолнечного масла в небольшом продуктовом ларьке и, войдя в квартиру, оставила ее в прихожей. Если они просматривают ее квартиру через окна, то часть коридора и прихожую им не видно.

«Надеюсь, что все именно так», — успокоила себя Ника.

Она обильно полила петли маслом и плеснула немного в замочную скважину. Выждав пару минут, очень осторожно вставила ключ и открыла замок.

— Давай помоги мне, — шепотом попросила она у двери.

Двумя руками ухватившись за ручку, приподняла дверь вверх и открыла.

Дверь не издала ни звука.

— Спасибо! — поблагодарила Ника и снова прикрыла дверь.

Так, теперь следовал пункт третий, самый важный. И если он не удастся, то, пожалуй, она пропадет!

«Не будем думать о плохом!» — подбодрила она себя.

Ей надо во что бы то ни стало связаться с Сергеем Викторовичем Кнуровым!

В их доме за последние годы сменилось много жильцов. Дом считается престижным, в центре, поэтому квартиры в нем охотно покупали и, как поведала консьержка, даже очередь на покупку создали ставшие теперь уже не новыми и, наверное, не совсем русскими, а просто людьми с достатком. Но кое-кто из старых жильцов остался, например соседка напротив. У этой соседки сложившаяся годами традиция — именно в это время суток она спускалась к консьержке, с которой они пили чай и сплетничали, полчаса — ни больше ни меньше. Ника всегда посмеивалась над этой традицией, а сейчас была готова расцеловать соседку за пристрастие к сплетням.

Точно рассчитав время, Ника подождала пять минут, припав к дверному глазку, и, когда соседка вышла на площадку, выпорхнув из квартиры, изобразила разочарование:

— Ой, тетя Лена, вы уходите, а я к вам!

— Что случилось, Ника?

— Я хотела позвонить от вас, у меня что-то с телефоном, надо дозвониться на телефонный узел и узнать, может, отключили, пока я в больнице лежала.

— Меня Клавдия Ивановна ждет, как же быть? — озадачилась проблемой соседка.

— Вы идите, а я, когда дозвонюсь, дверь закрою и вам ключи принесу.

— Правильно, ты девочка хорошая, я тебе доверяю, так что могу спокойно одну в квартире оставить. Иди звони, как же без телефона.

Постояв над телефоном, Ника вздохнула:

— Ну, с богом! Только ответь, пожалуйста!

Она набрала номер мобильного, написанный рукой Костика на обороте визитки, заранее решив, что по другим двум номерам, отпечатанным на карточке, и пробовать звонить не станет.

— Да, Кнуров! — ответили ей после второго гудка.

«Слава богу!» — облегченно выдохнула она.

После разговора с Сергеем Викторовичем Кнуровым Ника, как и обещала и соблюдая предосторожности, вернулась домой.

Проскользнула в ванную, выключила воду, присела на бортик, давая себе передышку и собираясь с силами перед осуществлением следующего по плану действия.

Ника вытянула перед собой руки и растопырила пальцы. Пальцы дрожали.

— Что это я разнервничалась? Надо собраться!

У этого Кнурова очень мужской, низкий, почему-то взволновавший ее голос, а манера говорить жесткая, отстраненная и холодная, словно он ее отчитывал за дела какие нехорошие или допрос вел, заранее не веря ни единому ее слову.

— Да ладно тебе, «допрос»! Ты сильно перетрусила, что он откажет! — объяснила она себе свое волнение, стараясь не вспоминать ощущения, которые вызвал в ней тембр его голоса. — Ладно, надо действовать дальше!

Она быстро собирала в сумку самые необходимые вещи, не забывая про конспирацию и все такое, что там положено соблюдать, когда за тобой следят: громко разговаривала, вводя в заблуждение тех, кто ее подслушивал, чувствуя себя полной идиоткой! Ну а вдруг они слушают?

— Надо съездить к бабуле домой и еще раз пересмотреть все ее бумаги, вдруг я что-нибудь найду. И надо съездить в Коломну, к ее подруге, они долгие годы переписывались, может, она что ей и написала, — сообщила она возможным слухачам.

Собрав вещи, всей кожей, обострившимся восприятием чувствуя, что за ней наблюдают через окна, постаралась незаметно вынести сумку в прихожую, маскируя свои действия под наведение порядка в квартире.

«Это определенно похоже на паранойю! — отстраненно подумала, как не о себе, Ника. — Да ладно, ладно, на что бы там ни похоже, соберись, Ника! Так! Теперь самое трудное!»

Вернувшись в гостиную, села на кресло, стоящее спинкой к окну.

— Где еще можно искать? Надо подумать! — оповестила она подопечных Михаила Ивановича о своем разыскном усердии.

Все! Пора!

Ника осторожно сползла с кресла, встала на четвереньки и быстро поползла к выходу из комнаты, который не был виден через окно, потому что загораживал круглый стол. Добравшись до прихожей, поднялась с колен, повесила на себя сумки — маленькую, дамскую, и вторую, побольше, с вещами, — поудобнее, крест-накрест, через голову, и, мысленно помолившись, выскользнула из квартиры, не забыв закрыть ее на замок.

На чердаке была полутьма. Свет едва проникал через грязные оконца, выходящие на крышу. Споткнувшись о какой-то хлам, она подняла кучу пыли, от которой тут же начала чихать. Расстояние до нужного выхода Ника преодолела чихая и поэтому почти ничего не видя, шаря впереди себя, как слепая, вытянутой рукой. Спустившись с чердака, она осмотрела себя, отряхнула пыль с брючек и уже без приключений, никого не встретив, добралась до первого этажа.

Выйдя из подъезда, Ника, как всполошенная коза, шарахнулась в кусты у подъезда проверить, обнаружили соглядатаи ее побег или нет.

«Как в том анекдоте: «Наблюдение за наблюдающим — 2000 рублей», — подумала она, усмехнувшись своим любительским партизанским действиям.

Машина стояла далеко, но и отсюда просматривалось, что в ней сидят два человека и признаков нервозности не выказывают.

«Вот и сидите себе, козлы!» — порадовалась культурная барышня Былинская.

Кажется, пронесло!

Выбравшись из кустов, Вероника шустренькой трусцой свернула за угол и почти побежала к метро.

Пират, он же Алексей Иванов, подогнал машину так, что бампер нависал над второй ступенькой лестницы, ведущей с платформы, мало обращая внимание на то, что почти перегородил проход. Постукивая пальцами по рулю в такт звучащей из приемника ритмичной музыке, он улыбался, думая о том, как они все «сделали стойку».

И правильно Ната остудила мужиков — она знала их всех как облупленных. Если бы в их компании находился посторонний, он бы даже не понял, о чем она говорит. Все они давным-давно, казалось, что всю жизнь, умели владеть своими эмоциями, и особенно выражением оных в чьем-то присутствии, и надо было очень хорошо их знать, понимать, чтобы почувствовать те искры азарта, интереса, которые полетели в разные стороны после звонка этой Вероники.

Интересно, какая из себя эта девушка?

Хотелось бы, чтобы умная. С глупыми совсем тошно работать.

Может, и не придется еще, может, ерунда какая, что-нибудь мелодраматическое, слезливое, разбитые сердца и отбытие любимого в неизвестном направлении с прихваченными материальными ценностями, и неинтересное до зевоты. Такое случалось в их работе — ожидание интригующего дела и разочарование от банальности.

Но он знал, что не ерунда!

Знал потому, как собрался, подтянулся Матерый, внешне став расслабленным, слегка медлительным — верный признак, что почуял дело!

Серега разговаривал с ней, слышал голос, интонации, улавливая только одному ему понятную информацию из, казалось, мало что объясняющего разговора.

Он никогда не ошибался!

У него какое-то врожденное чутье, которое даже интуицией назвать нельзя, нечто нереальное, шестое, седьмое, черт его знает какое чувствование, вполне реально спасавшее сотни раз их задницы, точь-в-точь как у матерого волка.

Но свой позывной он получил не за это.

Пират был зеленым летехой, сразу по окончании училища, с пылу с жару, как пирожок с картошкой, попавший в Афган, уже под самый конец, перед выводом войск.

В очередном из рейдов, по глупости одного высоко стоящего и далеко глядящего начальства, они попали в засаду. В продуманную, грамотно обставленную и явно заранее подготовленную.

И не просто засада, а полная, безвылазная задница, если подбирать самое мягкое выражение из имевшихся.

Серега Кнуров, командир их группы, хотя и сам, как тот же пирожок, только из училища, да по заслугам звание. Только благодаря ему и тем самым непростым заслугам и знаниям они и смогли из всего этого вылезти.

Правда, не все, только половина!

Когда дошло до рукопашной, чего практически не бывало в Афгане, не той красивой рукопашной, как показывают в кино, а грязно-кровавой, не дающей время на боль, страх и вообще-то на жизнь, на каждого из них приходилось по три-четыре «духа». Серега дрался спокойно-осатанело, навязав всем, и своей группе в том числе, невероятный темп. Когда у него выбили нож, он дрался руками, ногами, когда ему прострелили ногу и сломали руку, последнему своему противнику он вцепился в горло зубами…

А потом вывел всех оставшихся, через горы, засыпанные снегом, через преодоление за гранью человеческих возможностей — вывел к своим, что тоже в принципе было невозможно.

Вот после этого он и стал Матерым!

К платформе подъехала и остановилась электричка.

Пират подобрался, завел двигатель. Шипя, открылись двери вагонов, на платформу выпорхнула девушка и быстро, почти бегом устремилась к машине.

Невысокая, худая, темные брючки, бежевый свитерок и легкая стильная курточка. Одежда на ней немного висела, видимо, недавно она похудела, от этого казалась очень хрупкой. Темные волосы затянуты в конский хвост на затылке. Маленькая дамская сумочка надета через голову, наискось, небольшая дорожная сумка на плече. Быстрой, летящей походкой она приближалась к машине.

Эдакий тинейджер, только дорого и со вкусом одетый.

«Симпатичная, но слишком молодая! Не повезло командиру!» — усмехнулся Пират.

Он перегнулся через сиденье и открыл для нее дверцу.

Она как-то легко, не делая лишних движений, впорхнула на сиденье и захлопнула за собой дверцу.

— Здравствуйте.

«Воспитанная!» — хмыкнул про себя Пират и ответил:

— Здравствуйте.

Он, лихо развернув машину, рванул вперед.

Ему хватило нескольких секунд, пока они здоровались, чтобы ее рассмотреть. Прямой тонкий нос, высокие скулы, намек на ямочку на подбородке, губы правильной, классической формы, очень светлая кожа и зеленые глаза, в которых не читалось ни намека на панику или страх. Никакой косметики, даже легкой помады на губах, и едва уловимый запах вишни.

«Жаль, что такая молодая, — с досадой подумал Пират. — Дела с такой молодой толком не будет, это уж как водится, да и не возьмется он, не любит Матерый молоденьких дурочек. Неужели он ошибся? Жаль!»

Хотя… что-то он упустил.

Не обращая внимания на то, что машина несется по узкой дороге между домами на приличной скорости, он повернулся и посмотрел на нее еще раз.

Как хорошо и правильно воспитанная барышня, она посмотрела на него в ожидании вопроса.

Нет, для молодой у нее слишком много всякого в глазах и еле уловимые, почти незаметные морщинки.

— Сколько вам лет? — не удержался он.

Она помолчала, не удивилась, не выказала никаких эмоций и спокойно ответила:

— Тридцать.

И все! Никаких вопросов: «Почему вы спросили?», ни кокетливого: «Что, не выгляжу?» и тому подобного.

«Ну, тогда посмотрим!» — хмыкнул Пират довольно.

К их приезду все было готово. Три машины — две, на которых приехали гости, и третья, Натальи, стояли вдоль забора. Ворота на участок и в гараж широко открыты.

Чуть скинув скорость, Пират, с ходу ровненько вписавшись в поворот, заехал на участок и сразу в гараж, остановившись в пяти сантиметрах от бампера ринковского джипа, стоящего там. За одну минуту все три машины припарковались на дорожке, ведущей к гаражу.

Гаражные ворота и вторые, на участок, закрыли так же быстро. И воцарилась тишина, как будто никто и не устраивал здесь только что пробные заезды «Формулы-1».

Даже если девушку вели и видели машину, в которую она села, то, какой бы любопытный ни заглянул через забор и ворота, он увидел бы совсем другие машины, припаркованные на участке, и мирно отдыхающих за шашлычком людей.

Из гаража Пират вышел первым, девушка за ним, чуть сзади. Он подождал, взял ее под локоток и повел к террасе, где уже все расселись по местам после лихих автомобильных рокировок.

Чтобы как-то сгладить ту неловкую ситуацию, которая неизменно возникает, когда к компании присоединяется незнакомый человек, Ната и Дина вышли навстречу и приняли Нику из рук Пирата у ступенек, ведущих на террасу.

— Здравствуйте, Вероника, меня зовут Ната, — представилась хозяйка и улыбнулась, открыто и приветливо.

— А меня Дина. Идемте, мы вас со всеми познакомим.

Когда дамы поднялись по лесенкам на террасу, мужчины встали, приветствуя женщин, чем несказанно порадовали Нату.

— Знакомьтесь: того, кто вас встречал, зовут Алексей, далее мой муж и хозяин дома, Антон, это Михаил.

— И муж Дины, — в тон ей вставил Мишка.

Ната улыбнулась и представила следующего мужчину:

— Это Константин, — указала она рукой на Стечкина, — а это Сергей.

Ника пребывала в крайней степени замешательства, даже ступора какого-то, уж чего-чего она не ожидала, так того, что попадет в такую большую компанию, вторгаясь в чей-то праздник. Ведь совершенно очевидно, что люди собрались отдохнуть в дружеском кругу, а тут она со своим самоваром проблем! Ника так смутилась, что не знала, куда деваться.

Эти две замечательные женщины пытались ей помочь, поддержать, она понимала это и была им благодарна.

Стараясь справиться с неловкостью и смущением, она смотрела только на того человека, которого представляла Ната, пытаясь сосредоточиться и запомнить, кого и как зовут.

— …а это Сергей, — сказала Наталья и указала на того, встречи с кем с особой настойчивостью добивалась госпожа Былинская.

Ника дежурно улыбнулась и кивнула ранее представленному Константину, повернула голову к следующему представляемому…

И поняла, что умрет прямо сейчас!

Или окажется снова там, на асфальте, сбитая красным монстром!

Это был он!

Это его она видела и слышала тогда! Ночью!

И именно он просил за нее у Бога: «Господи, не надо!»

Она знала про него так много, знала, что он тогда чувствовал, какую боль проживал, знала, что у него длинный рваный шрам, тянущийся от ключицы, через правую грудь, и родинка на спине, слева, возле позвоночника, похожая на маленькое сердечко, и тонкий шрам под этой родинкой.

Она запретила себе об этом думать и помнить!

Сначала думала, помнила и улыбалась, когда вспоминала, от тихой радости, а потом запретила себе эти ощущения, знания, чувства. Ни к чему!

И сейчас, проваливаясь через толстые и теплые доски летней террасы куда-то в темноту, она твердила себе: «Я не буду об этом думать! Я не знаю, для чего мне тогда его показали, может, совсем не для хорошего, а предупредить!»

— Ната, ей плохо! — крикнул кто-то.

— Матерый, ты ее напугал, что ли? — спросил другой голос.

Она почувствовала, как чьи-то сильные руки подхватили ее и заботливо усадили, сняв с плеча тяжелую сумку.

— Вот, выпейте, это вода!

Ника послушно приняла стакан с водой и отпила несколько глотков. Она уже пришла в себя настолько, что ей стало неловко за эту слабость, и за то, что она привлекла столько внимания к своей персоне, и за те тайные знания о нем…

— Спасибо, — поблагодарила Ника и улыбнулась Наталье, сидевшей рядом, обнимающей ее за плечи и тревожно заглядывающей ей в лицо.

— Извините, пожалуйста, — обратилась она ко всем. — У меня недавно было сотрясение, поэтому иногда еще голова кружится, — объяснила Вероника и на всякий случай извинилась еще раз.

Нет, все-таки Сонечка перестаралась, прививая ей хорошие манеры. Ведет себя как истеричная барышня! В обмороки падает, ножкой в «пардоне» шаркает!

— В таком случае вам надо выпить рюмку коньяку, — предложил Антон.

— Спасибо, я не пью.

— А не надо пить, примите как лекарство! — рассмеялся Мишка.

Она помолчала и махнула рукой:

— Ну, лекарство так лекарство!

Чего жеманиться-то, уж и так хороша, нечего сказать! Устроила тут показательные выступления на публике, привлекла, уж будьте уверены, всеобщее внимание!

— Вот и молодец! — обрадовался Мишка.

И как в фокусе-покусе, перед ней мгновенно оказалась маленькая рюмочка коньяка. Ника послушно взяла рюмку и выпила, именно как лекарство — заранее сморщившись и стараясь не дышать.

— Точно, не пьет! — засмеялся Константин.

Она почувствовала, как что-то жаркое, горячее попало ей в желудок, постепенно рассылая волны тепла по всему телу.

Странно, но ей действительно стало лучше, и кровь прилила к щекам.

— Вероника, вы, наверное, голодны? — спросила Дина.

— Не знаю, наверное. И можно просто Ника.

— Так давайте все быстро за стол! — распорядилась Наталья. — Не смущайте девушку, и пора ее накормить.

Ника уже почти справилась со своим волнением, конфузом и неудобством, которые испытывала, но смущало то, что прямо напротив нее сидел Сергей Викторович Кнуров, от которого теперь ей хотелось бежать куда угодно, хоть к самому Михаилу Ивановичу.

«Хотя нет, вот уж дудки! Ты здесь по делу, Никуша, вот и думай о деле! И нечего в обмороки падать, как кисейная барышня, и можешь спокойно смотреть ему в глаза. Может, он еще и не возьмется тебя выручать!»

Она вдруг разозлилась на этого Кнурова.

Мало того, что к нему летает в бессознательном состоянии, его еще уговаривать пришлось, чтобы он изволил ее выслушать, может, еще такие деньжищи запросит или вообще откажет!

Ой, нет! Лучше бы не отказал!

Потому что вместе с сознанием вернулось и все остальное — Михаил Иванович, слежка и перспектива быть убиенной, предварительно замученной бесполезным допросом с пристрастием.

«Вот и думай об этом, и меньше эмоций! Держи себя в руках!»

За всеми этими переживаниями и внутренними диалогами Ника и не заметила, как уплела вкусный суп и разогретый нежнейший шашлык. Ей не мешали вопросами, а тактично втягивали в общую беседу, пересыпанную шутками-прибаутками, рассказами о детях, которые уже проснулись и изводят двух нянь, одну постоянную, а вторую специально приглашенную на сегодняшний день.

Вероника понимала, что ей стараются помочь расслабиться, успокоиться, чтобы она могла приступить к сути своего дела.

Ника старалась незаметно присмотреться к сидевшим за столом повнимательнее и уже кое-что про них поняла: что эти мужчины — одна команда, сильная, спаянная, настоящая. Может, и не работающая вместе, но команда.

Из разговоров она сделала вывод, что Антон, Михаил и Константин работают на одной фирме и главный там Антон, он вообще здесь самый главный, это чувствовалось. Считывалось без лишних и ненужных комментариев, а у Кнурова своя контора, и Алексей, по прозвищу Пират, которое ему очень подходило, работает с ним.

Ну что ж, она готова!

Чем меньше времени оставалось до приезда Пирата с девушкой и больше нарастал интерес и ожидание, тем спокойнее внешне становился Сергей.

Дуб, Стечкин и он вывели машины на улицу и ждали Пирата, не выключая двигатели. Ринк показал жестами очередность въезда и стал сбоку, держа в руках пульт от ворот.

Чуть сбавив скорость, машина Пирата пронеслась мимо.

— Теряете форму! Целую минуту провозились! — попенял Ринк, когда они рассаживались на террасе за стол. — На полигоне давно были?

— А куда спешить, никого ж не было! — проворчал Мишка.

В общем-то, ничего нового, обычный боевой порядок, задача ясна: в случае обнаружения хвоста одни действия, в отсутствие — другие. И Ринк, гоняющий до седьмого пота!

Замечательно!

Жаль, что хвоста не было, размялись бы!

Предусмотрительная Наталья, немного отстранив Пирата и не давая ему пройти на террасу впереди, чтобы он не обменивался, молча, как умели только они, информацией с остальными, перехватила у него девушку.

Все-таки Наталья — это нечто! Иметь такие мозги и чутье! И знать их так, как будто прошла с ними все обучения и все горячие точки!

Кнуров рассматривал девушку и чувствовал нарастающее разочарование.

«Черт! Слишком молодая!»

Он расстроился.

Странно, его чутье никогда не подводило, он кожей чувствовал — будет дело. Интересное, непростое!

И такой облом!

«Лет двадцать, что-то около этого! Жаль!»

Несколько раз к нему обращались молодые девицы. Разные — и умненькие, и глупые, и просто идиотки. Иногда это были дочки или любовницы бывших клиентов, решившие таким образом вызвать в нем или его заме, Игоре Весине, а проще — Кнуте, интерес к своей особе, доходящий до постели. Они разыгрывали целые спектакли с мифическими похищениями или безумными банковскими аферами. Эдакая развлекуха для не в меру богатеньких дамочек — залезть в постель бывшего спецназовца, нечто опасно-брутальное и настолько далеко отстоявшее в социуме от их папиков — нервы пощипать, в опасность поиграть, скуку развеять или насолить тем же папикам.

Были и другие, богатые истерички, ошалевшие от безделья, практически неограниченных возможностей и впадавшие в мании разного рода.

Не утруждая себя церемониями и дежурными улыбками, он жестко и холодно выпроваживал и тех и других — назад, девочки, назад, к социальным лестничным пролетам и «любимым» горячо мужьям-отцам.

За все существование его фирмы только одна девушка двадцати пяти лет была его клиенткой, и то по просьбе ее отца. У нее действительно случилась сложная ситуация, но только сложная, а не интересная, и девушка, слава тебе господи, была умненькой. Дамочке они помогли и заработали, конечно.

Ната знакомила Веронику со всеми, а он, рассматривая ее, понимал, что откажет, и расстраивался как-то тяжело, мрачнея от того, что ошибся.

Стареть, что ли, стал, или прав Ринк — теряет форму?

Ну, не может быть интересным дело у такой молодой девицы!

Она повернулась к нему, и его сердце пропустило удар.

«Да в чем дело?!»

Кнуров обалдел: несколько секунд она смотрела на него, встретившись с ним взглядом так, как будто давно знала и не чаяла увидеть. Настолько странно, что он не мог подобрать определение этому взгляду!

Она вдруг побелела, и он понял: сейчас упадет.

Он находился ближе всех к ним, стоя у края стола, поэтому Наталья и представила его последним. Сделав шаг, он подхватил Веронику под спину и усадил на скамейку, сняв с ее плеча дорожную сумку.

И от нее исходил еле уловимый запах вишни!

У Сергея окончательно испортилось настроение. Хотелось выматериться от души и с чувством!

Девушка быстро пришла в себя, и он, отодвинувшись подальше, передав заботу о барышне обморочной в другие руки, встал и отошел. К нему неслышно, как обычно, подошел Пират.

— Пусть хоть расскажет, в чем дело, — поняв его настроение, предложил он.

Сергей присмотрелся к нему, что-то в его тоне проскальзывало…

Они все, уже миллионы лет назад, научились разговаривать, понимать и чувствовать друг друга без слов. Если бы не умели, не парились бы сегодня в баньке и не пили ледяную водочку, закусывая шашлычком, а лежали бы неизвестно в чьей земле, без креста и поминовения.

— Ну, пусть расскажет, — отпуская Лешку на свободу, вяло согласился он.

Кнуров понимал, что расстроен, зол, поэтому и дал уйти «брату», не став выяснять, чего тот недоговаривает.

Девушка ела, а он ее незаметно изучал. Она односложно отвечала: «да», «нет», «спасибо», когда к ней обращались, улыбалась дежурно и с трудом — натянутая как струна. Ну, это понятно: не ожидала встретить здесь много людей, оконфузилась обмороком. А может, и специально разыграла, хотя не похоже. Он видел, что она что-то обдумывает, решает, и злился, накручивая себя.

У нее зеленые глаза.

Стоп! А в глазах-то у нас…

— Сколько вам лет? — резко, требовательно спросил он.

За столом воцарилась тишина, как пишут в романах: «гробовая».

Во-первых, потому, что всем стало ясно, что потеха закончилась и началось дело, то самое, которому час.

Во-вторых, вопрос, заданный громко, был весьма далек от деликатности.

Она поставила стакан с минералкой, которую так и не донесла до губ, на стол, посмотрела прямо ему в глаза и ответила:

— Тридцать.

Он ожидал продолжения, что-то вроде: «а что?» или «какое это имеет значение?», но продолжения не последовало.

Как говорится, без комментариев.

— Ты спрашивал? — посмотрел он недовольно на Пирата.

— Да… — расплылся тот в улыбке.

«Понятно!»

Его отпустило, полегчало, опять зазвенело внутри. И не у него одного, между прочим!

— Рассказывайте! — почти приказал он.

— Два дня назад я вернулась из больницы… — начала Вероника, прямо глядя ему в глаза, далеко не приветливым и добродушным взглядом.

Она рассказывала четко, подробно, излагая только факты, не добавляя эмоций или комментариев, никаких «мне показалось, я подумала…».

«Это хорошо! Соображает она замечательно, говорит только по делу. Значит, и работать будет легче», — отметил для себя Кнуров.

— Все, — сказала Ника и отпила воды из стакана.

— Когда умерла ваша бабушка?

— Три месяца назад.

— И до ее сороковин вас никто не беспокоил?

— Нет.

— Опишите, какая у вас квартира и какая у бабушки.

Она подробно рассказала, назвала адреса.

— Если работала одна команда и не торопясь, то неделя, если две, то дня три, — сказал Антон, имея в виду обыск.

— И узнали они совсем недавно, — подхватил Мишка.

— Правильно. Значит, либо в архивах что-то накопали, либо получили информацию, скорее всего, после чьей-то смерти, — кивнул Антон.

— А может, случайно что-то узнали, — предположил Пират.

— Может. А что за сотрясение у вас было? Что-то серьезное, раз вы целых пятьдесят дней в больнице лежали? — спросил Кнуров.

— Меня сбила машина.

— Какая, кто сбил? Это имеет отношение к этим людям? — стрелял вопросами Кнуров.

— Это имеет отношение к Евгению Александровичу Барышеву, вернее, к его сыну, потому что меня сбил именно он.

— Ого! — воскликнула Ната.

— Но его не посадили, — утвердил Антон.

— Нет, — ответила Ника.

— И сколько вам заплатили? — спросил Сергей.

— Нисколько. Я не взяла деньги.

— Вы его просто так отпустили?

— Да.

И опять без комментариев! Ну, не девка, а партизан на допросе!

— Почему?

Пират переглянулся с Антоном, и они понимающе усмехнулись — надо знать Матерого!

Когда он работает, никаких политесов, никаких мелочей, не проясненных до конца. Забудьте о тайне личности и неудобных темах. На то он и Матерый!

Ника посмотрела прямо ему в глаза. «Из-за тебя!» — подумала она со злостью и ответила:

— Он пострадал больше, чем я.

— Каким образом? Тоже лежал в больнице?

— Нет. Увидел и понял, что он пустая дешевка. С него достаточно и этого.

— Почти понятно. Где были ваши родители, когда обыскивали вашу квартиру?

— Там же, где и бабуля: на кладбище.

— Когда они умерли? — сбавив тон и напор, более мягко спросил Сергей.

— Четырнадцать лет назад. Разбились на машине.

— С кем вы жили после их гибели?

— С Соней.

— Кто такая Соня?

— Моя вторая бабушка, мамина мама.

— Где она сейчас? — уже зная ответ, спросил он.

— Там же, где и все остальные, — на кладбише.

Ната прижала ладошку к губам, готовая расплакаться, Антон аккуратно, чтобы не заметила Вероника, обнял ее одной рукой и прижал к себе, подбодрить.

Плакать нельзя, сочувствовать можно, а плакать нет!

— Когда она умерла?

— Год и три месяца назад.

Конечно, Ника понимала, что он спрашивает не из праздного любопытства и не старается сделать ей больно. Конечно!

Но ей все равно больно.

Она видела, что Кнуров работает, пытается разобраться, видела, как он, невзирая на расслабленную позу, собран, настроен на информацию.

Он задал жесткий темп их разговору: вопрос — ответ, вопрос — ответ.

И пусть неприятно, неуютно и он ее сильно раздражает, но она держала свои эмоции в кулаке. Даже, наверное, в двух.

Ника была готова к тому, что придется многое рассказать о себе и о своей семье. Ясное дело!

Ведь выплыло же откуда-то это «наследство»!

Она не была готова, что человеком, задающим эти вопросы, будет он!

— Что-то необычное или странное, какие-нибудь непонятные моменты, помимо аварии, происходили с вами после бабушкиной смерти?

— Да. У меня обнаружился дедушка! — ответила Ника и улыбнулась, первый раз за сегодняшний день.

Последние месяцы жизни бабуля совсем сдала. После Сонечкиной смерти Ника проводила с ней как можно больше времени, часто оставаясь у нее по нескольку дней, а потом и совсем перебралась на Земляной Вал.

Бабуля ложилась рано, сильно уставала, но упорно отказывалась переложить домашние хлопоты на Нику. Ника не спорила, а старалась незаметно переделать все дела сама. Бабуля усмехалась, видя все ее хитрости, но готовку отстояла категорически.

Вечерами, когда Ника возвращалась с работы, она ужинала, перемывала всю посуду, приходила к бабуле в гостиную, забиралась с ногами на диван, и они часами разговаривали обо всем.

Бабуля была высокой, как говорили раньше, статной, интересной женщиной, такой осталась и в старости. Она обладала сильным характером, громким командным голосом, острым умом и великолепным юмором. Полная противоположность своей близкой подруге, мягкой, спокойной, интеллигентной Сонечке, бабуля давала точные, едкие определения событиям, людям и на замечания подруги: «Нельзя же так, Кирюша!» — неизменно громко отвечала: «Да брось ты, Соня, эту интеллигентскую шелуху! Надо называть вещи своими именами!»

Эти две женщины всю жизнь нежно, преданно и беззаветно любили друг друга, защищали, спасали, когда в этом возникала необходимость, оставаясь родными до самой смерти.

Ника завороженно слушала бабулины рассказы про их молодость, их жизнь, о своих родителях, устроившись на диване и не зажигая верхнего света, включив только торшер для уюта.

Бабуле становилось все хуже, и Ника с замиранием сердца понимала, как неотвратимо приближается конец.

В одну из суббот Ника встретилась с Милкой, они прошлись по магазинам в поисках какого-то необыкновенного платья для «шикарной» вечеринки на очередной Милкиной работе. Платье подруга купила, но от ее предложения отметить покупку в кафе Вероника отказалась — она старалась не оставлять бабулю надолго одну.

Открыв дверь и войдя в квартиру, увешанная пакетами с продуктами, которые купила по дороге, решив порадовать бабулю вкусностями, она услышала громкую музыку. Вертинский.

— Бабуля, что, врубаешь на всю катушку? — крикнула она в глубину квартиры.

— Балуюсь, — ответила бабуля, выходя в прихожую поцеловать Нику. — Убирай продукты и заходи в комнату.

В комнате был накрыт стол к чаю, чего последнее время они не делали.

— У нас что, торжество какое-то? И зачем ты перетруждалась?

— Нет, у нас не торжество, у нас серьезный разговор. Я многое должна тебе сказать. И не так уж я перетрудилась, не поле пахала небось!

Ника подвинула бабулино кресло к столу, подставила ей пуфик под ноги, разлила чай по чашкам и спохватилась.

— Ой, я ж тебе вкуснятины всякой принесла! — подскочила она с места. — Как раз к столу!

— Сядь! — потребовала бабуля. — Потом все это. Не суетись!

Она помолчала, а Ника замерла, от чего-то напугавшись.

— Скоро меня не станет, — сказала бабушка решительно. — Не плачь, не печалься, в этом нет ничего страшного!

— Бабуля! — прошептала Ника, стараясь сдержать слезы. — Я же останусь совсем одна! Поживи, пожалуйста!

— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Ника! — прикрикнула она. — Не разводи мокроту! Разговор предстоит долгий и для меня нелегкий! Слушай, постарайся понять.

Она помолчала, допила чай, видимо собираясь с мыслями.

— После моей смерти ты станешь весьма обеспеченной девушкой. Дай мне шкатулку, на комоде стоит.

Ника заспешила, торопливо принесла с комода шкатулку, которую никогда раньше не видела, и внимательно ее рассмотрела.

Шкатулка оказалась и не шкатулка, а прям ларец какой — большая, из резного красного дерева, довольно тяжелая.

Бабуля, открыв ее, стала выкладывать на стол бархатные футляры различной формы, в которых обычно хранят ювелирные украшения, открыла, посмотрела и показала Веронике содержимое двух футляров. В одном поблескивали золотые старинные серьги с крупными изумрудами. Во втором лежало колье, выполненное в том же стиле, что и серьги, в середине которого ярко посверкивал большой изумруд.

— Этот гарнитур наш фамильный, он единственный остался. Все остальное — подарки от мужа и поклонников. Среди них тоже есть интересные вещицы, ну потом сама разберешься. Опись лежит в шкатулке, и второй экземпляр у нотариуса. Ты его знаешь, он помогал нам после Сонечкиной смерти. В понедельник пойдешь в банк, забронируешь там ячейку и положишь это туда.

— А почему ты мне никогда все это не показывала? — шепотом, от потрясения, что ли, спросила Ника.

— Не время было. Слишком много всего с этим связано, я тебе тут подробно написала, потом прочтешь.

Она достала запечатанный конверт и протянула его Нике. На конверте бабушкиной рукой четким, почти графическим почерком было написано: «Пояснение 1. Шкатулка».

Ника взяла письмо, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие и не выпустить слезы, рвущиеся из груди от этого неизбежно-страшного, произнесенного вслух «потом».

— Убери ее и налей мне еще чаю, — попросила бабуля.

Ника поставила шкатулку назад на комод, сложив в нее все футлярчики, вернулась к столу и налила бабуле чаю.

Она подумала, что раньше не знала, где и находится у нее сердце. Когда умерла Сонечка, от горя у Вероники болело все, кроме сердца, а сейчас ей казалось, что оно занимает всю грудь и плачет, став огромным оттого, что натерпелось, и устав не болеть.

— Никуша, не надо такой печали, это нормально, когда уходят старые люди. Мне очень много пришлось пережить и великих горестей, и великих радостей, мне пора отдохнуть. Давай, девочка, соберись, мне надо многое тебе рассказать.

— Я постараюсь, — сжав кулаки, сглотнув, загоняя назад слезы, пообещала Вероника.

— Да уж, старайся! Итак, продолжим. Эту квартиру не продавай, сделай косметический ремонт и сдай в аренду. Это хорошие деньги, а деньги всегда нужны, и тебе будет полегче, а то ты на своей работе надрываешься. Вот второй конверт, здесь я написала, какие вещи не надо оставлять квартирантам, и еще кое-что, на случай, когда ты все-таки выйдешь замуж.

Она протянула Нике второй пухлый конверт.

«Пояснение 2. Квартира. Замужество», — было размашисто написано на нем.

— Какое замужество, бабуля? — возмутилась Ника.

— А такое, давно пора! — шумела бабуля. — Теперь ты будешь свободна, за бабками ухаживать не надо, самое время! И не отнекивайся! Красивая, умная, молодая, сильная духом — что в девках сидеть?! Только козла какого-нибудь не подбери, от великой страсти и одиночества больного, и помалкивай, что не бедная! Эх, не успела я проконтролировать, боюсь за тебя! Ну да ладно, будет кому за тобой присмотреть, уж он-то тебя в обиду никому не даст, сиротой не останешься!

— Ты о чем? — удивилась Ника.

— Вот мы и подошли к самому главному. Дай мне водички, я капель выпью.

Ника бегом бросилась в кухню за водой.

— Да не беги! — крикнула бабуля ей вслед. — Я помирать сейчас не собираюсь, это так, для профилактики.

Ника принесла стакан с водой и рюмочку для капель. Бабуля взяла в руки пузырек с лекарством, рюмочку, посмотрела на них и поставила на стол.

— А знаешь, черт бы с ними, с этими каплями! — улыбнулась она задорно. — Принеси коньячку, и еще… Там спрятаны от тебя сигареты, за глиняной миской, на второй полке. Тащи их тоже.

Бабуля раньше иногда курила, хотя курильщицей ее назвать было нельзя — так, по праздникам, в хорошей компании или под преферанс, но считалось, что лет десять, как бросила. Значит, не бросила.

— И не вздумай читать мне нотации! — предупредила для профилактики внучку Кира Игоревна.

— Я и не собираюсь, — ответила Ника, вернувшись из кухни и поставив перед ней графин с коньяком, рюмочку и пепельницу.

Бабуля, как и Сонечка, не признавала никаких бутылок на столе, только графины.

— Эх, упустила я твое воспитание. Не научила выпивать в удовольствие!

— Да, пробел чувствуется.

— И вроде студенткой была, ну, подумаешь, один раз напилась, так со всеми бывает, и никто не бросает. Между прочим, для здоровья иногда полезно. Эх, да что там!

Единственный раз в своей жизни Ника напилась на студенческой свадьбе однокурсников. Ей было так плохо, что она болела два дня. Сонечка отпаивала ее настойками, травами, а приехавшая помочь бабуля предлагала радикальное средство в виде хорошего коньяка, который специально привезла по этому случаю. Сонечка махала на нее руками, а Ника от одного вида бутылки понеслась в туалет. Слава богу, выпила она мало, но, как говорится, хватило. И так как свадьба не набрала еще полагающиеся данному мероприятию обороты, ее заботливо усадили в такси и отправили домой. А коньяктерапию бабуля с Сонечкой пригубили за ее, Никино, здоровье.

С тех пор Ника не пила, не руководствуясь никакими принципиальными соображениями, а просто не желая рисковать.

Бабуля выпила рюмочку, Ника чувствовала, что та старается оттянуть какой-то важный разговор, нервничает и пытается за шутками спрятать нерешительность.

— Чтобы объяснить тебе все, придется начать почти с революции, с твоего прадедушки, моего отца Игоря Викторовича Былинского. Про него тебе никогда не рассказывали, только что жил такой и фотографии его в альбоме. Он был, как тогда это называлось, «из бывших». Кадровый офицер царской армии, дворянин, умница, гениальный стратег и тактик. Они поженились с мамой, твоей прабабушкой, накануне революции, в шестнадцатом году. Отец проникся идеями, которые пропагандировали большевики, и в восемнадцатом добровольно пошел в Красную армию. В те годы таких, как он, из бывших, называли военспец. Воевать они любили, а специалистов в этом деле своих не имелось. К тридцать восьмому году бывших почти всех расстреляли. Свои кадры вырастили. Отец очень быстро понял, что ошибался, что идеи и постулаты большевиков — это одно, а то, что они вытворяют, — совсем другое. Но деваться ему было уже некуда. В семнадцатом у них с мамой родился Олег, а в двадцать втором я. Эмигрировать с семьей ему бы просто не дали. Он был, как говорится, на хорошем счету, карьера его шла в гору, и в тридцать втором он уже полковник. Однажды Сталин остался весьма доволен какой-то работой, которую сделал отец, и похвалил его на приеме при всех: «Вас надо наградить. Какую бы награду вы хотели?», имея в виду орден или что-то в этом роде, а отец ответил, что хотел бы, чтоб ему разрешили построить личную дачу, у него очень больная жена, и врачи настоятельно рекомендуют ей жить за городом. В те времена у военных, и у нас в том числе, имелись только казенные дачи. Очень дерзкая была просьба, но, как ни удивительно, Сталин милостиво разрешил. Отец построил замечательный дом подальше от глаз сослуживцев и умудрился оформить документы так, что дом оказался в пожизненном пользовании, почти частной собственностью мамы и нашей с братом. Уж как он это сделал, загадка, — был очень умный, большевикам не по зубам. Когда начались репрессии и стали сажать и расстреливать его сослуживцев, отец понял, что его тоже не минует эта судьба. Он стал обдумывать, как обезопасить семью, чтобы нас это не коснулось. От нас с Олегом ничего не скрывали, рассказывая правду, как есть, и давая событиям честные оценки. Олег учился в военном училище, а я в школе, мне было четырнадцать лет. Придумывать отцу ничего не пришлось. Все решил случай. При очередном проезде вождя к его машине кинулся какой-то человек, бывший явно не в себе. Отец, оказавшийся рядом, бросился наперерез. Машина Сталина, в которой и Сталина-то не было, сбила обоих. «Покушавшийся» погиб на месте, а отец умер через три дня. Накануне ночью он собрал нас всех и объяснил, как мы должны действовать дальше, предупредил, что будет война, что делать и как жить. Он прощался с нами, а мы не верили. Потом они долго, до самого утра, о чем-то с Олегом беседовали. Отца назвали героем, но инцидент замяли, ни в газетах, ни по радио о нем не сказали ни слова. Отец считал этот случай провокацией спецслужб, в которой использовали душевнобольного человека. Я думаю, что руководство понимало, что в этой истории не все так просто, но отец погиб, и нашу семью не тронули. Единственное — это то, что мы переехали из казенной четырехкомнатной квартиры в эту трехкомнатную, которую дали маме, как вдове героя.

Бабуля, долго мявшая в пальцах сигарету, прикурила и, сощурив глаза, сказала:

— Хорошо, что ты жила с Сонечкой. Она другая, она прощать умела, а я нет!

— Еще как умеешь! Ты же нас всех всегда прощала, даже никогда не злилась.

— Я не о родных и близких. Я не могу простить эту страну, Сталина, этих мужчин, которые допустили кровавый террор своих же! Они же все были умные, сильные, они видели, что творится, и ничего не делали! Шли, как бараны, на заклание и прицепом тащили туда же свои семьи! Каждый знал, что будет с их семьей, женами, детьми, и безропотно подчинялся! Они даже не делали попыток остановить все это!

— Я тоже всегда думала, почему? Почему эти талантливые военные, ученые не объединились, не скинули Сталина? — сказала Ника.

— Потому что были виноваты и знали об этом! — громыхнула безапелляционно бабуля. — Вот и воздалось по самую маковку! Они сами способствовали диктатуре, понимаешь, они все принимали участие в красном терроре, и у каждого из этих военачальников на счету были тысячи убитых ни в чем не повинных людей! Они это знали и помнили! Ладно, — успокаиваясь, сказала она, — бог с ними! Продолжим. Дом так и остался нашим. Каждое лето до войны мы жили там. Олег закончил училище и стал военным, но не простым, — что-то связанное с разведкой. Я поступила в институт, мама преподавала литературу в школе. Однажды, в декабре тридцать девятого, Олег собрал нас, как когда-то отец, на совещание и сказал: «Мы должны устроить какой-то скандал, чтобы о нем услышали все наши друзья и знакомые. Все должно быть инсценировано так, чтобы мы прилюдно отреклись друг от друга и об этом узнало мое руководство». — «Зачем?» — спросила мама. «Так велел отец. Он знал, что война будет, и ему все равно не простили, дело на него завели, я знаю. Я служу в разведке, и меня могут обвинить в чем угодно в любой момент, и вас за мной потащат». — «И мы не будем видеться?» — спросила я. «Не будем. Я вас очень люблю и должен защищать, понимаете? Теперь у меня такая работа, что надо обезопасить вас». И тогда я придумала: он женится и берет фамилию жены, мы с мамой не можем ему этого простить и отрекаемся от него. У Олега была девушка из сослуживцев, они встречались три месяца. Мы решили, что на ней он и женится. Так же как с папой, мы сидели ночью и проговаривали все детали. Потом обнялись, расцеловались и плакали. Мы прощались и понимали, что, скорее всего, навсегда. Но у нас оставалась надежда, мы все были живы. Олег с мамой с блеском разыграли спектакль, маме даже домой прислали официальную бумагу, что такой-то больше не является ее сыном. Потом грянула война, не буду о ней, мы с Соней тебе многое про нее рассказали.

— А Соня знала про Олега?

— Да, Сонечка все про меня знала, а я про нее. — Бабуля улыбнулась, вздохнула. — Позже мы узнали, что Олег погиб в апреле сорок пятого, выполняя какое-то задание на вражеской территории.

Ника видела, что бабуля устала — переживать все заново, рассказывая, ей было нелегко, совсем нелегко.

— Может, отдохнешь, потом дорасскажешь?

— Нет, я лучше еще рюмочку выпью. Мне надо рассказать все сразу.

Она налила себе из графина коньяку, выпила, вздохнула и продолжила рассказ:

— В сорок четвертом я влюбилась. — Она улыбнулась такой светлой улыбкой, посмотрела на Веронику, по-молодому сверкнув глазами. — До одури влюбилась! Он приехал в Москву с фронта получать награду, в короткий отпуск. Мы встретились в трамвае и больше не расставались весь его отпуск. Это была настоящая любовь. Господи, он был такой красавец! Большой, сильный, надежный мужчина, блестящий офицер, майор, мой ровесник, между прочим. В шестнадцать лет поступил в военное училище, а как началась война, прошел ускоренный выпуск, и на фронт.

Бабуля замолчала, улыбаясь своим воспоминаниям и мыслям.

— Он сразу сделал мне предложение, я согласилась, но мы решили, что поженимся после войны. Вот дураки! Он уехал на фронт. Через два месяца умерла мама. Заснула и не проснулась. Он приезжал в отпуск еще дважды — после победы, а последний раз перед тем, как его отправили на японский фронт. Скоро я поняла, что жду ребенка, а через три месяца ко мне в дверь позвонил незнакомый полковник и принес весть, что моего любимого арестовали и отдали под трибунал. Он не позволил какому-то штабному генералу отправить своих солдат на глупую смерть. Полковник был его другом, он передал мне письмо от него, честно все рассказал и сделал мне предложение выйти за него замуж, он хотел хоть этим оправдаться перед другом, потому что сам струсил, но посмел противостоять начальству. Я вышла за него замуж, и Андрей всю жизнь считал его отцом, а ты дедом, потому что Вася попросил не рассказывать сыну, что его отец сидит на зоне. Григорий, тот, кого ты считала дедом, так и не стал мне настоящим мужем, он просто хотел нас защитить, позаботиться о нас. В сорок восьмом он умер в госпитале. Последствия военных ранений.

— Просто сериал какой-то! — всплеснула руками расстроенная и обескураженная Вероника.

— Да какой сериал! — возмутилась бабуля. — Никаким Европам в куче с Америками и Мексиками и в страшном сне не снилось того, что досталось нашей стране! Конечно, у них тоже есть свои горести и напасти, но чтобы почти сто лет так мучаться и страдать — десятки миллионов убитых, расстрелянных, трагедии целых народов, высланных черт-те куда, потерявшиеся семьи, миллионы сирот! Голод, сплошные революции. Из огня да в полымя! Одно поколение пережило революцию, голод, мор, красный террор; следующее — войну, голод, ужас. Даже вашему поколению революция досталась, хотя вы этого и не поняли. Правда, все революции так и свершаются — сначала никто ничего не понял, а потом поздно стало. Не сбивай меня, Ника, лучше чаю налей!

— Он уже совсем остыл.

— Да и черт с ним, налей холодный!

Возмущаясь, бабуля отпила холодного чаю, посмотрела на пачку сигарет, но решительно ее отодвинула и продолжила:

— Нам все время удавалось сохранить дом. Выйдя замуж, я не взяла фамилию мужа, оставив девичью, но дом переписала на него, как чувствовала. Как раз после войны начали разбираться с прописками, квартирами, дачами. Но так как мой муж был герой-фронтовик, да к тому же на документах на дом было написано: «по распоряжению тов. Сталина», чиновники, шаркнув ножкой, отстали. После его смерти я не стала ничего переделывать, просто подтвердила право владения. Вот документы. — Она протянула Нике обыкновенную канцелярскую папку с тесемками.

Бабуля устроилась так, что с маленького столика, который поставила возле себя, брала и передавала Нике письма, а теперь и папку.

— Я все оформила на тебя, мне помог нотариус. Потом прочтешь. Помнишь, я пару раз просила тебя подписать документы — это они и есть.

— А где ты на все это деньги взяла?

Бабуля отмахнулась:

— Скопила.

— Слушай, если у нас был дом, почему мы никогда там не жили, а даже дачу летом несколько раз снимали?

— Потому что там жили другие люди.

— Какие другие?

— Там жили Олег, мой брат, и Василий, твой дед! — задорно блеснув глазами, ответила бабуля.

— Ничего себе! Это как? — обалдела Ника.

— Однажды ночью, в августе сорок пятого, ко мне пришел Олег. Он рассказал, что история повторяется, как и с отцом, что очень многих его товарищей, которые были связными с агентурой или курьерами, стали арестовывать и что ему удалось фальсифицировать свою смерть. Теперь у него новые документы, но даже с очень надежными документами он не может уехать за границу. Мы решили, что он поселится в нашем доме. Соседи там все новые, его в лицо никто не знал. Придумали легенду, будто он родной брат моего мужа, фронтовик, контуженный, израненный, больной, дом его разбомблен и жить ему негде, что вся семья погибла и он остался один. Так он там и остался жить. Он постоянно куда-то ездил, часто на месяц-два, но всегда возвращался. Последние годы жизни если и уезжал, то редко и ненадолго.

— Он умер?

— Да, десять лет назад.

— А дедушка?

— В пятьдесят втором году я очень сильно заболела. Врачи так и не смогли поставить диагноз. Я не могла двигаться, меня не парализовало, просто не было сил ни руку, ни ногу поднять. С Васей мы все время поддерживали связь, переписывались через Сонечку и ее знакомую — целая история, как это было! Когда Вася узнал, что я при смерти, он сбежал и добрался до меня!

— Не может быть! Это просто невозможно! Тогда никто не убегал! — окончательно обалдевшая от обрушившегося потока невероятной информации, не поверила Вероника.

— Убегали! — радостно улыбаясь, став сразу молодой и задорной, утвердила бабуля. — Он у меня такой! Лихой, ничего не боится! Он пришел к Соне и заставил ее перевезти меня из больницы в дом. Они меня с Олегом и выходили, и на ноги поставили. И Вася остался там жить. Соседям объяснили, что это боевой товарищ Олега, приехал досматривать больного друга. Отлучки Олега объясняли долгим лежанием по больницам. — Бабуля засмеялась: — Вообще они сразу спелись! Как братья родные, хоть Олег и был старше моего Васечки. А мы с Васей прожили очень счастливо все эти годы, только он так мне и не разрешил рассказать Андрею про себя, все говорил: «Потом, я же беглый!»

— Подожди, подожди! Так это и есть та самая Ирина Львовна, к которой ты каждое лето ездила? — потрясенно спросила Ника.

— Да! — рассмеялась бабуля. — Кстати, Сонечка к нам туда частенько приезжала на выходные, — без зазрения совести сдала подругу бабуля.

Каждое лето, с первого июня по тридцатое августа, бабуля уезжала жить за город, к так называемой Ирине Львовне, к которой ни под каким видом никому из семьи не разрешалось приезжать. Объясняя сей запрет тем, что, дескать, хозяйка дама болезненная и нервная и посторонних, кроме бабули и Сонечки, не переносит. Связываться с бабулей можно было только посредством телеграммы, а раз в две недели она и сама звонила с ближайшей поселковой почты, узнать, как дела. А Сонечка действительно ездила частенько ее навещать. Ну и бабушки!

— Но почему вы не рассказали папе?

— Когда он был маленьким, мог где-то похвастаться отцом или случайно проговориться. Нельзя вешать на ребенка такую тайну. А когда закончил институт, его ждало блестящее будущее и карьера перспективная, он мог испортить себе анкету. Ты же помнишь своего папу, он бы сразу стал искать справедливости, добиваться оправдания отца. Василий категорически возражал.

— Ну а почему вы мне не рассказали раньше? Время сейчас другое, и я бы молчала, раз уж вы не хотели огласки?

— Пока ты была маленькой, по той же причине, а потом… — Она махнула рукой. — Ты, Никуша, сейчас к нему не езди. Поедешь после, ладно?

— А как же он? Я имею в виду, не приедет? — запинаясь и боясь произнести страшное слово, спросила она.

— Нет. Мы договорились, что нет. Потом на могилу придет.

О господи! На могилу!

Вероника тряхнула головой — нельзя! И не стала возражать, это было только их, личное дело.

— Ну надо же! — воскликнула она, стараясь изгнать тяжелые мысли. — У меня есть дедушка!

— Да, есть! Все, Никуша, я устала и главное рассказала, если какую мелочь забыла, потом расскажу. Давай отдыхать.

Она с трудом поднялась с кресла, распрямилась, даже в трудной болезни не утратив стати и величавости осанки.

— Да, и еще. Прости меня, девочка, за все: за то, что не рассказала твоему отцу, за то, что не рассказала тебе раньше, сохраняя последние годы жизни с Василием для себя, за то, что не стала жить с тобой и Соней, втроем нам было бы легче, чем тебе одной между двух домов разрываться, за то, что так и не примирилась со смертью Андрюши и Наденьки.

Ника вскочила и, обежав стол, крепко-крепко обняла бабулю, прижалась и, не разрешая себе плакать, сказала:

— Я тебя люблю! И не надо просить прощения, ты во всем права! И не прощайся со мной, подожди еще!

На следующий день после бабулиных поминок девятого дня она поехала знакомиться с дедушкой. В электричке всю дорогу представляла себе, какой он, что она ему скажет, и все старалась взять себя в руки, успокоить бегущее впереди сердце и вспоминала, вспоминала бабушкин рассказ о нем.

Дом ее поразил!

Она несколько раз сверилась с адресом, который выписала на бумажку, и никак не могла поверить.

Большой, добротный, каменный, выстроенный в стиле совсем не свойственном для тридцатых годов. Два этажа и третий, чердачный, под островерхой крышей, парадный вход, к которому тянулась дорожка от калитки, был сделан ажурным застекленным эркером, на который опирался широкий балкон второго этажа. Справа и слева от входа тянулась широкая, тоже застекленная веранда. Сзади и по бокам дома стояли высокие, величавые сосны и ели. А вот забор был современный, довольно высокий, через который трудно что-либо рассмотреть.

Ника вздохнула поглубже и решительно нажала кнопку звонка на кирпичном столбике калитки.

Звонка она не услышала, зато услышала, как залаяла собака в доме, низким, неторопливым, несуетным лаем. Входная дверь дома открылась, и оттуда выкатилось огромное лохматое чудовище и, продолжая утробно лаять, не торопясь, соблюдая величавость потрусило к калитке.

— Вам кого?

Сосредоточив все внимание на собаке, боясь, что эта животина влегкую перемахнет забор. Вероника не рассмотрела того, кто спрашивал.

— Здравствуйте! — прокричала она. — Меня зовут Вероника!

— Апельсин, свои! — громко окликнул пса хозяин и быстро пошел открывать.

Широко распахнулась калитка… и Ника увидела своего папу, только постаревшего, но такого же сильного, большого, высокого и подтянутого.

— Де-е-душка-а, — прошептала она и кинулась к нему.

Все ее боли, все обиды, все потери, все не выплаканные и не разрешенные себе за четырнадцать лет слезы она выливала ему в теплую байковую рубашку, в которую уткнулась лицом, крепко обняв его руками.

— Поплачь, солнышко, поплачь! — говорил он, поглаживая ее большой, широкой, теплой ладонью по голове, прижимая второй рукой к себе за плечи.

Ника чувствовала, как горячие, крупные капли его слез падают ей на волосы, а рядом стоял пес, тихо поскуливая от их общей печали, и успокаивающе лизал ей ногу.

— Ну, пойдем в дом, — сказал дедушка, вытирая слезы, сначала свои, а потом и ее.

Она не могла его отпустить, как будто боялась, что стоит отпустить, и он исчезнет, и крепко держалась одной рукой за его рубашку, второй ухватившись за руку, обнимающую ее за плечи.

Так они и вошли в дом.

— Почему он на меня не рычит? — спросила она, чтобы как-то успокоиться.

Они прошли в кухню — просторную, светлую, большую и очень уютную. Правда, Ника почти ничего не видела вокруг, во все глаза рассматривая деда.

— Он тебя знает. Кирюша привозила твои вещи и кассеты с твоим голосом. Он очень умный и знает, кто ты, он тебя все время ждал — видишь, как радуется, не отходит от тебя!

— А почему Апельсин?

Дедушка усмехнулся:

— Я его когда в питомнике собачьем брал, там было много щенят, все пищат, суетятся, а он сел, смотрит на меня и улыбается, как будто знал, что за ним я и приехал. И шерсть у него была с оранжевым отливом, вот и стал Апельсином — оранжевый и веселый.

— Вчера было девять дней бабуле, — сказала Ника и расплакалась сильнее прежнего.

Она плакала долго, пока совсем не осталось ни слез, ни сил. Дедушка сидел рядом с ней, на диване в гостиной, где повсюду стояли и висели фотографии Ники в разном возрасте, ее папы и мамы, он обнимал ее, вытирал горькие слезы, давая ей возможность выплакаться у него на плече, ничего не говоря.

Вероника уснула там же на диване, совсем обессилев от рыданий, а на следующий день уехала, толком не осмотрев дом и участок. Не до того ей было, она все что-то рассказывала дедушке и не могла наговориться с ним, и руку его отпустить не могла никак, держалась, как потерянный и счастливо найденный ребенок, боявшийся потеряться снова.

Она уехала, пообещав, что переделает все дела и приедет к нему на сороковины бабули. Раньше никак не получалось. У нее накопилось много работы, которую она запустила из-за смерти бабушки, и надо было оформить кучу документов и поставить памятник на могилку Сонечке, о котором Ника уже договорилась. Ей хотелось сделать все-все дела, взять небольшой отпуск и пожить с дедушкой.

— Ты не спеши, — сказал на прощание дедушка, — разберись со всем, чтобы никаких недоделанных дел не осталось, и приезжай.

Но она не смогла приехать даже на сороковой день.

— Да! — сказал Стечкин. — «Санта-Барбара» отдыхает!

Они все, не перебивая, внимательно ее слушали. Ника рассказывала подробно, упустив только разговор о замужестве и некоторые моменты, касающиеся только их с бабулей.

— Ваша бабушка права, в нашей стране столько трагедий и поломанных судеб, что Мексике с ее сериалами и не снилось! — заметила Ната.

— Вы так до него и не доехали, — вздохнула сочувствующе Дина.

— Я сегодня поеду, — успокоила ее и себя Ника.

— Да никуда мы вас не отпустим! — возмутилась Ната. — Ночь на дворе!

Действительно, пока Ника рассказывала, наступили сумерки, стало ощутимо прохладно.

— Идемте в дом, холодно. Камин растопим, — предложила Ната.

— К вашему дедушке мы поедем завтра вместе. Думаю, что он может знать об этом наследстве, — сказал Кнуров приказным тоном.

— Значит ли это, что вы беретесь за мое дело? — ровно спросила Ника.

— Да.

— И сколько это будет стоить?

— А это зависит от того, как глубоко мы во все это вляпаемся и чего нам будет стоить из этого вылезти.

— То есть точную сумму вы назвать не можете?

— Даже приблизительную. Сначала мне надо поговорить с вашим дедом, покопаться в архиве и понять, в каком направлении двигаться.

Ника кивнула, помолчала и поднялась из-за стола, предложив Наталье помощь в уборке.

— Да что вы, Вероника, не надо, мы сами быстро справимся! Идите в дом, погрейтесь.

Ника послушно пошла в дом. Ей было не до рассматривания архитектуры и интерьера, она так устала, что еле передвигала ноги. Найдя в большой красивой гостиной с камином стоящее в дальнем углу кресло, она скинула туфли и, удобно устроившись на нем, подогнув под себя ноги, мгновенно уснула.

— А девушка-то спит, — сказал Антон, когда они с Натой зашли в комнату.

— Пойду постелю ей в угловой спальне.

— Давай. — Он чмокнул жену в макушку.

Ракетка рассекала воздух, издавая свистящий звук. В удар по мячу он вкладывал всю силу своей злости, ускоряя и ускоряя темп игры.

Замах — удар, замах — удар.

Как это могло случиться? Как эта овца решилась сбежать? Почему он не предусмотрел такую возможность?!

Они просматривали всю ее квартиру, прослушивали телефон и каждый шорох в доме. Как она смогла выйти так, что они не услышали и не увидели?

Прокол, это очень серьезный прокол!

Замах — удар, замах — удар.

Вот тебе и тихая сиротка. Черт, теперь придется начинать все сначала! Она единственная зацепка, единственная ниточка. Конечно, они могли сами поговорить со всеми подругами и знакомыми ее бабки, но это куча оперативного времени. Да и девчонке они скорее что-то расскажут, и главное — добровольно.

Нет, ну какова сука!

Как только он узнал, что она наследница, она стала нежильцом на этом свете, но теперь сама подписала себе не самый безболезненный и простой смертный приговор с пытками.

«Кишки на кулак намотаю! Сам, лично!»

Замах, удар!

Гейм. Сет. Матч.

Он подошел к сетке пожать руку противнику.

— Ну, ты меня уделал сегодня, — протягивая руку для рукопожатия, сказал соперник.

— Настроение такое, — ответил он, пожимая ему руку.

Он кинул ракетку на скамью и, взяв полотенце, вытер пот с лица.

«Ее надо найти как можно быстрее. Надо начать с ее подруги, но осторожно, мягко, у нее крутой и, что самое поганое, любящий братец. Если с девчонкой что-то произойдет, он начнет копать, и есть мизерный шанс, что может выйти на меня. Давать даже такой шанс я никому не намерен».

Что-то он упустил.

Да не что-то, а целых два момента! Первое — недооценил, не просчитал ее характер, поторопился, думал, она полностью под контролем!

Второе — куда она могла отправиться? Это должно быть надежное место и надежные люди. Ведь ей надо не просто отсидеться, ей надо надолго залечь либо начать действовать.

«А вот это хреново, если она начнет самостоятельные поиски. Хотя пусть начнет, мы ее быстрее вычислим».

На трассе машин почти не было.

Раннее утро, встающее солнце, ДДТ из магнитофона и тяжелое молчание в машине, густое какое-то. Когда надо, Сергей Викторович Кнуров умел молчать так, что человек чувствовал себя заранее во всем виноватым. Но эта девушка себя виноватой не чувствовала. Они ехали уже сорок минут и не сказали друг другу за это время ни слова.

Вчера, когда, поднимаясь за Натой по лестнице на второй этаж, он нес ее на руках в спальню и чувствовал еле уловимый запах вишни, он сказал себе жесткое «нет».

«Нет, дорогуша, никакие твои зеленые и мудрые глаза, никакие летящие ладони с тонкими аристократическими пальчиками, никакие маленькие ступни, которые хочется подержать в руке, и темные пряди волос ничего не изменят во мне и для меня».

Она спала глубоким, похожим на смерть сном, не издавая ни одного звука, не реагируя на то, что ее поднимают, несут, укладывают, переворачивают. Не отдавая себе отчета, он прислушивался, а дышит ли она вообще.

Сергей открыл окно и закурил. Чтобы заглушить едва уловимый запах вишни, даже не запах, а намек. Отвернувшись от него, она смотрела в окно.

Ну конечно, молча!

Он вдруг почему-то вспомнил свою бывшую жену.

Она приехала к нему в госпиталь, где он лежал после перехода через зимние Афганские горы. У него было огнестрельное ранение ноги, ножевое в спину, невероятным образом не задевшее почку, перелом руки, легкое обморожение конечностей, усугубленное полной разбитостью о камни оных, и истощение всего организма. Жрать-то, извините, на третьи сутки было уже нечего, и свой паек он разделил между ребятами.

Сергей, напичканный лекарствами, плохо соображал, что происходит вокруг, поэтому не сразу понял, что лицо жены, склонившейся над ним, реальность, а не сон, в котором он почти постоянно пребывал.

— Сереженька, ты как? Мне сказали, тебе уже лучше.

— Привет, — ответил он, — как тебя сюда пустили?

— Я специально приехала.

«Зачем?» — не понял он.

Через две недели его отправят в Москву, в госпиталь, долечиваться. Не имело смысла тащиться сюда, в Узбекистан, через всю страну.

Но она объяснила зачем.

Она очень торопилась развестись с ним и специально прилетела, чтобы он подписал какие-то бумаги. Еще до конца не поняв, что происходит, не глядя поставил подпись.

— И еще здесь, Сереженька, это на размен квартиры. Ты же понимаешь, ты здесь, и не известно еще, чем все закончится, ну, для тебя, — она старалась, подбирала слова, — ну, я имею в виду, война эта, и врач сказал, что через пару месяцев ты опять в строй. А нам надо где-то жить с мужем, он же не москвич, как и я, и ребенок скоро у нас будет. Понимаешь? Я Леню люблю.

— Какого Леню?

— Того, за которого замуж выхожу.

— Когда выходишь? — Он все еще не мог до конца понять, о чем она говорит.

— Как только нас с тобой разведут, я же объяснила. Я знаю, ты добрый, честный, ты бы все равно разменял квартиру, чтобы мне было где жить. Подпиши вот здесь.

Он подписал, не интересуясь, что подписывает.

— Спасибо, — она поцеловала его в щеку, — выздоравливай и не обижайся, ладно?

Уже в Москве в госпиталь, где он долечивался, пришел хмурый и очень злой Антон. Они сели на скамейку госпитального парка, закурили. Антон протянул ему конверт с документами.

— И что это? — спросил Сергей.

— Свидетельство о твоем разводе и извещение о разделе имущества. Теперь ты живешь в коммуналке, правда в центре. — Ринк говорил зло, с досадой. — Почему ты мне не сказал, я хотя б не дал засунуть тебя в коммуналку!

— А что говорить? У нее любовь, она беременна. Пусть живут, — равнодушно отмахнулся Кнуров.

— Я с ней разговаривал, она мне ключи от твоей коммуналки отдала. На, держи.

— Воспитывал? — спросил Сергей, забирая ключи.

— Не воспитывал, а сказал ей и ее Лене кое-что. И кое-что пообещал. Они все твои вещи забрали, оставили тебе только кровать.

Понятно. Как это у Симонова? «Не уважающие вас, погибшего однополчане!»

Ну, он-то пока не погибший, а очень даже живой!

— Пустое это, Ринк. — Сергей раздавил ногой, обутой в больничную тапочку, окурок.

— Нет, Матерый, не пустое! Если ты о жизни не думаешь, если тебе безразлично, где и как жить, значит, настроился на смерть. Тогда тебе не место на войне! Хочешь умереть — иди и застрелись в уголке втихаря, а если ввязался в войну, то должен до одури хотеть жить, тем более когда ты людей за собой ведешь! Если командир не любит жизнь, то вся команда неминуемо погибнет! Через несколько дней тебя выписывают, так что, будь любезен, займись своими житейскими делами, пока у тебя отпуск. Обустрой новое жилье, бабу заведи, водки выпей, а мы поможем и водки выпить, и жилье обустроить, Дуб и твой Пират сейчас тоже в Москве.

— Это всенепременно! — засмеялся Сергей.

Как там еще у Симонова? «Ваш муж не получил письма, он не был ранен словом пошлым, не вздрогнул, не сошел с ума, не проклял все, что было в прошлом!»

С ума он, конечно, не сошел, но был ранен пошлостью ситуации и проклял все, что было в прошлом.

Он не проклял весь женский род и не страдал мужским шовинизмом, не презирал и не ненавидел женщин.

Нет, конечно!

Женщин Кнуров любил, уважал некоторых его, то есть женского, рода представительниц.

У него замечательная мама, которую он нежно любил и преклонялся перед ее силой и мужеством. Она жила в Сочи. Отец сильно болел, он был ребенком, прошедшим концлагерь в войну, и мама увезла его жить к морю, к своей маме. У бабушки недалеко от Сочи имелся домик. Отец умер, и бабушка тоже, а мама так и живет там, отказываясь вернуться к нему в Москву.

У него была хорошая, дружная семья.

Но для себя он решил, что семейная жизнь — это обман, иллюзия счастья, до первого Лени и квартирного вопроса ребром. Видя, как его друзья и знакомые проходят измены, непонимание, ненависть в семьях, а что говорить про его клиентов — там вообще полный абзац. Чем больше денег, тем больше и грязнее, часто смертельнее в прямом смысле семейные дрязги! Впрочем, неистовые дрязги, пожалуй, на любом уровне достатка происходят, можно и кастрюлю до смертоубийства делить.

Нет уж!

Хватит с него одного развода! Кнурова вполне устраивала его жизнь, легкие, ни к чему не обязывающие отношения. У него было много женщин, разных, он умел сохранять дистанцию, отточив за годы это мастерство. И как только какая-то из них пыталась придать серьезности и постоянства их отношениям, он решительно пресекал эти попытки, разрывая всяческие отношения. Правда, старался не обидеть женщину, откупаясь дорогими подарками, присовокупив к этому объяснения, что это он такой козел, а она самая, самая, и таких он не встречал, и если что-то и могло у него получиться в жизни, то только с ней, и бла, бла, бла в том же духе.

Удивительно, но с многими своими бывшими любовницами они становились потом друзьями. Ну, не задушевными, конечно, но все же!

«Что это меня на воспоминания-рассуждения потянуло? Из-за этой, вишневой!»

Ему казалось, что она его тихо ненавидит, ну, может, не ненавидит, но испытывает стойкую неприязнь точно.

Вообще-то он зря всполошился. Она не делала никаких попыток понравиться и привлечь к себе внимание. Не строила глазки, не кокетничала, а очень не по-женски, прямо и жестко смотрела в глаза и отвечала на вопросы.

Вот и славно!

Чем меньше он ей нравится, тем лучше!

Сергей увидел указатель с названием интересующего их поселка.

Он сбавил скорость и стал присматриваться к местности. Они проехали мост через небольшую речушку. Он рассмотрел несколько машин, стоящих вдоль речки, и расположившиеся возле них компании, приехавшие на пикник по случаю выходного и необыкновенно теплой погоды.

Кнуров съехал с моста и медленно катил по грунтовой колее, подыскивая место. Присмотрев небольшой пятачок возле реки, плавно поставил машину и заглушил мотор. Справа по берегу, ближе к трассе, метрах в двадцати, стояла черная «Волга», и веселая компания, установив недалеко мангал, разводила в нем огонь, жиденький кустик прикрывал от них машину Сергея. Слева, довольно далеко от места их стоянки, вниз по течению, пристроился тойотовский джип, и оттуда неслись веселые громкие голоса, перекрикивающие музыку.

«То, что нужно».

Он повернулся к Веронике:

— Дальше пойдем пешком.

Она кивнула и взялась за ручку дверцы, собираясь выходить.

— Подождите. Вы знаете эти места?

— Нет. — Зеленые глаза посмотрели на него в упор.

— Как идти к дому, вы запомнили?

— Да, но я шла от платформы, а до станции мы еще не доехали.

— Ладно.

Слегка задев ее локтем, он перегнулся и достал из бардачка блокнот с воткнутой за железную спиральку ручкой.

— Вы сразу нашли улицу и дом?

— Нет, я немного поплутала, два раза попадала не на ту улицу, но, когда шла назад, дедушка меня провожал по короткому пути к станции.

— Нарисуйте план, что запомнили, и название улиц, хоть приблизительно.

Она взяла блокнот, сосредоточилась и стала рисовать.

«Странно, что никаких дополнительных вопросов. «А почему пешком?», «Зачем это нам нужно?» — что-нибудь в обычном женском стиле!»

Нет. Вопросов не воспоследовало, она просто рисовала план.

Это он сбился с ее волны, позволив себе, под шелест шин, воспоминания, рассуждения и настройку на обычную женскую логику.

А эта Вероника совсем необычная, она другая.

Надо вспомнить, как она вчера отвечала, рассказывала, реагировала на его вопросы, жесткий темп их разговора, ее точные ответы — никаких эмоций, никаких рассуждений — только факты. Холодно, четко, никакого дребезжа.

Ни слез, ни сопель, ни страхов — жесткий контроль за тем, что говорит.

Хотя это было трудно, даже ему на ее месте было бы трудно.

Черт! Она ему нравилась!

«Стоп, стоп, Кнуров! Тормози! Мне нравится ее поведение в трудной ситуации, ее сила воли, это очень облегчит работу. И все! Никаких «нравится»! Все!»

Она передала ему блокнот.

Рассмотрев рисунок, он улыбнулся про себя, в последний момент удержавшись, чтобы не улыбнуться открыто. С памятью у девушки все было в порядке и с топографией тоже. Рисунок оказался сбоку, а не по центру листа. Все-таки она была женщиной и, начав рисовать с центра, сместилась к боку.

— У вас хорошая память, — похвалил он. Молчание. Ни спасибо, ничего.

— Вот что, Вероника. Если вы действительно хотите благополучно вылезти из этой вашей странной ситуации, то должны быть готовы к тому, что я буду знать о вас все, абсолютно, о вас и ваших близких. И буду задавать нетактичные вопросы, вплоть до ваших критических дней и марки любимых прокладок, и вы будете мне на них отвечать, и мне придется читать ваши личные письма, и никаких обид или обвинений меня в нетактичности категорически не разрешается. Подумайте еще раз, готовы ли вы к этому.

Зеленый выстрел!

— Критические дни у меня должны быть через три недели, правда, мне кололи много лекарств, и график может сдвинуться. Меня задевает и мне неприятно, когда вы задаете очень личные вопросы, но это не вызывает во мне обиды или обвинений в ваш адрес. Я приняла решение и вашу помощь. Единственная просьба к вам — быть помягче с моим дедушкой.

— Вот и хорошо, — отводя глаза и уходя из-под зеленого артобстрела, ответил он. — В заборе есть задняя калитка?

— Я не знаю, я не осмотрела толком дом и участок.

— Ладно, в крайнем случае полезем через забор.

— Там Апельсин.

— Значит, вы полезете первой, на вас он лаять не будет. — Кнуров быстро глянул на нее и, снизойдя, объяснил: — Надо попасть в дом так, чтобы никакие соседи, никто нас не видел и не знал, что мы там были.

Все-таки женщины разбаловали мужчин!

Мужчина говорит: делай так или будет эдак, и ждет неминуемых вопросов от женщины, а получив их, снисходительно поясняет «глупышке», что и почему.

От этой вопросов не дождешься! Как же!

Не несчастная потерпевшая, а прямо бойцовый петух какой-то!

— И еще. Будете делать только то, что я скажу, и когда я скажу. Вы должны слушать меня, как Господа Бога.

— Первого, — чуть улыбнулась она.

— Что первого? — сбился с назидательно-снисходительного тона Кнуров.

— Командир всегда первый после Бога. — Улыбка сошла с ее губ. — Я постараюсь, но не обещаю. Если я буду абсолютно уверена в неправильности ваших приказаний и буду видеть правильный выход, я, скорее всего, вам не подчинюсь.

— Даже не думайте!

Она пожала плечами и развела ладони в стороны, что означало: «Ну извини, хочешь — откажись от дела!» И в зеленых глазах-пулях сверкнуло лукавство.

Она его тоже изучала и даже немного раскусила! Она видела, что он завелся на интригу: шерсть на холке дыбом, когти почти выпущены, зубы оскалены!

Матерый взял след!

Хочешь — откажись! На полном скаку, чуя запах добычи!

Идиотки — это плохо и тошно. Умные, оказывается, еще хуже! А умные, мудрые и битые жизнью — вообще кранты!

Он сдался! Вот черт!

Но оставил последнее слово за собой.

— Я вам не советую, — угрожающе, с напором, поставил он точку в их дискуссии.

Она шла за ним и смотрела ему в спину. Они то останавливались, прячась и пережидая идущих людей, он прислушивался, как ей казалось, принюхивался, то бегом пересекали дорогу, обходили какие-то дома сзади. По честным правилам казаков-разбойников.

«А я-то хороша! Улыбалась чему-то, радовалась, когда вспоминала его в больнице. Идиотка! Злой, жесткий сухарь! К тому же хам, ну не трамвайный, но хам! И не нравится он мне вовсе, глаза эти серые, волчьи! «Будете делать, что я вам скажу!» Ага! Сейчас! Может, еще с крыши прыгнуть? О чем я думаю?! Мне спасать надо себя и дедушку! И не важно, кто мне помогает, хоть этот Матерый, хоть сам Джеймс Бонд! Только пусть не смотрит на меня своими стальными глазами, а то у меня все замирает внутри, не то от злости, не то со страху! Вот и не смотри ему в глаза, Никуша, и все будет хорошо!»

Они остановились у забора дедушкиного дома. Задняя калитка обнаружилась, но запертая на большой висячий замок, как и положено в справном хозяйстве.

Кнуров достал что-то из одного из многочисленных карманов жилетки, которую надел в машине, скинув куртку, перед тем как идти. Придвинувшись вплотную к ажурной кованой калитке, что-то такое там сделал и через несколько секунд открыл дверь. Они быстро вошли на участок, он захлопнул за ними дверь и закрыл ее на замок.

Из-за угла дома, предупреждающе рыча, обманчиво-ленивой трусцой вышел Апельсин.

— Апельсин, это я! — почему-то шепотом позвала Ника.

Пес перестал рычать, улыбнулся во всю собачью морду и резво потрусил к ним. Этот пес умел улыбаться! Ну надо же!

Открылась задняя дверь дома, и вышел дедушка.

— В дом, быстро! — приказал Сергей и слегка подтолкнул Нику в спину.

— Дедушка, пошли в дом, — перехватив деда на середине дорожки и стараясь его не напугать, прошептала Ника.

Василий Корнеевич был не просто стреляный воробей, мудрый, хитрый, видевший и понимавший го-о-ораздо лучше многих и многих орел, какой уж там воробей!

Стрельнув глазами на ее спутника, он тихо свистнул Апельсину, который, подчиняясь приказу, первым влетел в дом, удивив Нику своей прытью.

Дедушка вошел последним и запер за собой дверь. Ника кинулась к нему обниматься.

— Дедушка!

— Здравствуй, здравствуй, солнышко! Как ты себя чувствуешь, выздоровела? — Он поцеловал ее в макушку и погладил по голове.

— Да, дедушка, все в порядке!

— Ну, слава богу! А то я уж в Москву собрался, совсем места себе не находил!

— Знакомься, дед, — это Сергей Викторович Кнуров.

Мужчины пожали друг другу руки, приглядываясь и оценивая друг друга.

— Василий Корнеевич, — представился дедушка.

«Ничего себе!» — восхитился Сергей.

Вероника очень точно описала его — большой, высокий, с могучим разворотом плеч, подтянутый, ни грамма лишнего веса или старческой немощи, большие, сильные руки, совершенно седая, но не поредевшая шевелюра и очень внимательные, цепкие, всевидящие глаза. Эдакий русский богатырь, постаревший, но от этого не переставший им быть. Не мужик — былина! Сколько ему лет-то вообще?

А вот что она не рассказала, так это то, что не прост был этот Василий Корнеевич! Ой как не прост!

«Сработаемся! — удовлетворенно и даже радостно подумал Кнуров. — То, что этот дедушка не менее матерый, а скорее всего, и более о-го-го как, это хорошо! Значит, быстрее раскопаем дело, и эту пигалицу меньше подставлять придется, сами справимся!»

Он вздохнул с облегчением.

Ну, слава богу! С мужиками оно проще работать, а с таким не работа, а праздник ума! Это он понял и прочувствовал в считаные секунды, пока они жали друг другу руки.

— Давайте-ка стол организуем, — предложил Василий Корнеевич. — Вы с дороги, проголодались, наверное. Да и праздник отметить надо, рюмочку выпить.

— Какой праздник, дедушка? — улыбалась, как светилась вся изнутри, Вероника.

— Так твой приезд и выздоровление! Как, Сергей Викторович, рюмочку примем?

— Почту за честь! — согласился, выказывая уважение, Сергей.

— Тогда за дело!

Решили устроиться на кухне, за большим круглым столом. Пока чистилась и варилась картошка, под нее были принесены из кладовой селедочка, соленые огурчики, квашеная капустка, маринованные в бочке помидорчики, а из морозилки холодильника достали заиндевевшую бутылку водки.

Ни слова не сказав о цели их приезда, ни одного вопроса не было задано дедушкой — почему через заднюю калитку, почему тайно. Мужчины незаметно присматривались, отмечая детали поведения, характера, дополняя уже понятое ими друг о друге, прощелканное в первые же минуты.

Кнуров отметил, как преобразилась Вероника, она улыбалась, то и дело обнимала и целовала в щеку деда, гладила по руке, глаза светились любовью и радостью, смеялась, шутила.

Стол накрыли по всем правилам — скатерть, салфетки, ножи-вилки, рюмки и бокалы к ним; в центре, в большой глиняной пузатой посудине с крышкой, картошечка; селедка в селедочнице, как и полагается, с маслом и лучком; огурчики, помидорчики и капуста в хрустальных салатницах. Ника спросила:

— Дедушка, а где графин?

— В буфете, справа, на второй полке.

Сергей, принимавший в сервировке участие, хмыкнул про себя, добавляя штрихи к характерам деда и внучки.

«Да, не дедок-шишок из леса, а боевой офицер еще старой закалки, гусар, умница! И внучка ему под стать!»

Даже не глядя на него, Василий Корнеевич понял, о чем подумал Кнуров, и пояснил:

— У нас так принято.

Ника остановилась на полдороге с графином в руках, осмыслив свои действия.

Она, не задумываясь, сервировала стол, как привыкла, как заведено было всегда в их семье, даже для завтрака легкая сервировка — салфетки, хлебница, нож, вилка, чашка с блюдцем, не говоря об обеде и ужине.

А вдруг дедушка живет по-другому? Может, он совсем по-другому ест и стол накрывает?

Нет, тут же успокоилась она. Его подтянутый вид, идеально выбритые щеки, безупречно чистые джинсы, наглаженная байковая рубашка, порядок в доме и то, что все эти вазочки-тарелочки, графинчики не пылились где-то на полке, ожидая гостей и праздничного застолья, а сверкали чисто вымытые и явно постоянно использовались. Да и, когда она приезжала в прошлый раз, дедушка машинально, как привык, сервировал стол именно так, это как-то сразу осозналось ею, изгоняя всю обеспокоенность.

Это ведь был ее дедушка, значит, не могло быть иначе!

Водочку перелили в графин, и, когда они сели за стол, дедушка наполнил им с Сергеем рюмки.

— С приездом, Никуша! И за твое выздоровление! — сказал дед, и они, чокнувшись с Сергеем, выпили.

Василий Корнеевич выдержал паузу, дав гостям утолить первый голод и все посматривая глазом вострым, присматриваясь к Кнурову. Они выпили с Сергеем еще по одной малюсенькой стопочке, за знакомство, закусили, и дедушка, добавив всем картошки в тарелки, сказал:

— Рассказывайте!

— Дедушка, ты только не волнуйся! — заторопилась Ника.

— Не буду, девочка! — улыбнувшись, пообещал дедушка.

— Может, лучше вы, Сергей Викторович? — спросила она у Кнурова.

— Хорошо, — согласился он.

И, положив вилку с ножом на тарелку в том порядке, который на ресторанном языке обозначал «прием пищи еще не закончен», откинулся на спинку стула и изложил факты.

— Получается, по логике, что, скорее всего, искать концы этого дела надо у вас, — заключил Кнуров.

Дедушка хмыкнул.

— И много вы берете?

— По результатам расследования. Договор с вашей внучкой мы не подписали, да и предмет договора весьма туманен пока. Неизвестно, о какой сумме и значимости документов идет речь.

— А как вы обычно берете?

— Как правило, известна сумма, вокруг которой закручена проблема. Беру с нее от пяти до десяти процентов, в зависимости от сложности задачи, плюс все оперативные расходы, отчет о которых прилагается, оплачивает клиент.

— Недешево, — заметил дедушка.

— Пока никто не жаловался, — ответил Сергей.

— Ладно, внучка, расплатимся! — И, наклонившись к Нике, он поцеловал ее в висок.

— Давайте сначала найдем это загадочное наследство, — сказал Кнуров.

Почему-то ему был неприятен разговор о деньгах и оплате. Может, и на самом деле стареет, на сантименты ловиться стал?

— Да уж, Игорь был загадочной личностью, — сказал Василий Корнеевич.

— Какой Игорь? — живенько спросила Вероника.

— Олег, брат Кирюши. Твой двоюродный дед. Он ведь жил по другим документам, и не по одним, а имя взял отца и нам велел забыть, что он Олег, — пояснил Василий Корнеевич.

— А почему ты думаешь, что это его дела, может, бабулины, или родственников каких-то, или твои, но ты просто не помнишь?

— Мои дела — это ты, да Кирюша, да твой отец, царствие им небесное, а вот об этих делах Игорь меня предупреждал.

— Он рассказывал о слитках и бумагах? — сразу подобрался, включился в работу Кнуров.

— Нет, конкретно ничего не говорил, он вообще помалкивал о своих делах, предупредил только, что могут прийти гости незваные и искать, а что искать, не сказал.

— А о себе он рассказывал?

— Да, о том, как смог уйти тогда, в сорок пятом, как провернул эту операцию, про работу свою, но без имен, названий городов и стран. Он был связным из центра — деньги, документы, сведения, задания возил для наших агентов. Это он рассказывал. И еще что многих, долго работавших в других странах, арестовали — кого расстреляли, кого в лагеря отправили.

— Он часто уезжал, говорил куда, зачем, как с ним связаться?

— Уезжал частенько, а вот куда и зачем, не объяснял никогда. А я и не любопытствовал, понимал, что дела у него непростые остались. Мы только договаривались, что делать в экстренной для него ситуации. Он должен был прислать мне телеграмму. На разные ситуации, разный текст, например: «Задержусь на три дня» или «Из больницы не выписывают», я должен был предпринимать действия.

— И часто приходилось помогать?

— Только один раз.

— И что вы должны были делать? Закурить можно? — спросил Сергей.

— Курите и мне дайте. Я не курю, так, иногда балуюсь.

Василий Корнеевич встал, открыл форточку, поставил на стол пепельницу и сел на место. Он закурил, помолчал задумчиво и сказал:

— Давайте-ка я вам все по порядку расскажу, с самого начала, чтобы вы поняли, что это был за человек. Мужик настоящий. Когда я здесь остался, маялся и, не выдержав, пожаловался ему. Я здоровый мужик, мне сидеть на чьей-то шее тошно, мне делом заниматься надо, зарабатывать, Кирюше с сыном помогать. Он меня успокоил. Деньги у нас, говорит, Вася, есть, я уже на всех заработал, и внукам, и правнукам хватит. Мне одному столько не надо, но у нас с тобой, Василий, как ты правильно заметил, семья, и о них мы обязаны заботиться, а хочешь делом заниматься, так давай с тобой домом и садом-огородом займемся. Ну, мы и занялись. Баньку добротную поставили, отдельно погреб вырыли, капитальный ремонт дома сделали, а потом стали прорывать два подземных хода к отступлению с выходами в лесу, в разных местах, — Василий Корнеевич лукаво усмехнулся, заметив потрясенное выражение лица Вероники и удивленно поднятые брови Кнурова. — Много чего мы с ним тут понастроили. Схронов всяких, один в лесу — землянка с запасом продуктов и воды. Да и дом получился у нас непростой, потом вам покажу. Я спросил его зачем, он объяснил, что есть очень серьезные поводы для грамотного отступления и есть люди, которые знают, кто он, и за ним, как и за мной, могут прийти. Скорее всего, не придут, но подстраховаться надо. Мы все думали, времена переменятся и здесь Андрей с семьей жить сможет, для них и пристройку к дому сделали. Вообще мы для семьи строили да копали, огород разводили, кроме схронов, разумеется, но они, слава тебе господи, не понадобились. Строили мы тайком, ясное дело, с предосторожностями всякими, чтобы соседи не видели. Здесь раньше все не так было — дома деревянные, сплошь летние дачи, во всем поселке на зиму оставалось три-четыре человека, те, у которых дома посолидней, на другом конце поселка. Мы с Игорем потихоньку наведывались, разведывали, что за люди, они нас, конечно, знали, но только как дальних соседей. Вот мы и строили с осени до весны, когда людей нет вокруг. Соседи летом приехали, «а у вас банька новая», говорят, а Игорь хвастается, что друзья-однополчане приезжали, как узнали, что врачи ему советуют париться, взялись и построили. Мы же его за больного выдавали, считалось, что он все по госпиталям лежит, раны фронтовые лечит. А про меня он вообще байку пустил по поселку, — Василий Корнеевич усмехнулся, озорно сверкнув глазами, — что, мол, оторвало мне миной мужское хозяйство, вот я и приехал друга досматривать, так как один остался, никому не нужный. Ну а Кирюша здесь спокойно жила, все соседи знали, что она сердобольная душа, брата мужниного, нежильца совсем, и друга его, калеку, пожалела, жильем обеспечила, считалось, что и деньгами нам помогает. Деньги всегда привозил Игорь. Много. На случай, если вдруг ему неожиданно надо уехать, чтобы у меня были, ему на дорогу и оперативные расходы и семье. Он всегда неожиданно уезжал. Мне же дал два ключа и два адреса, по которым надо приехать, если он пришлет телеграмму или если задержится больше трех месяцев. Там, по этим адресам, находятся инструкции, что надо делать, к кому обращаться, или будет для меня записка от него, где его искать и какая нужна помощь. Один раз он прислал телеграмму: «Из больницы не выписывают, буду лежать еще три недели», что значило — срочно нужна помощь. Я приехал по одному из адресов. Это была коммуналка, я сказал соседям, что Леонид Иванович дал мне ключ и разрешил переночевать здесь, — так Игорь велел говорить. В шкафу среди белья нашел пакет с инструкциями: позвонить по такому-то телефону и спросить Леонида Ивановича. Ну и остальное, как и что делать. Я позвонил, мне сказали, где он находится, я пошел по адресу. Это оказался пустой, разваленный дом, подготовленный к сносу, в квартире, которую мне назвали, я его и нашел, раненного в бок, хорошо еще, пуля ничего серьезного не задела. Я привез его домой. А случилось это в восемьдесят пятом. Выходил я его, да он и сам был молодцом. Но ничего не рассказывал, а я и не спрашивал. Больше моя помощь ни разу не понадобилась.

— Инструкции, телеграммы, адреса остались? — спросил Сергей.

— Да. Он велел уничтожить, но я сохранил почему-то.

— Это хорошо, что сохранили, — порадовался Кнуров.

— За полгода до смерти Игорь уезжал и привез много денег, доллары. Сказал, что этого надолго хватит и теперь он не скоро поедет. Сказал, что телевизор новый надо и спутниковую антенну, чтобы новости слушать. В те-то времена спутниковая антенна, это в девяностые-то годы! Но Кирюша достала через своих знакомых. Она у нас до сих пор стоит и ловит исправно любые каналы.

— Сколько он привез? — спросил Сергей.

— Сто двадцать тысяч, — спокойно ответил Василий Корнеевич.

Сергей промолчал, а Ника и так зачарованно слушала, не прерывая, смотрела потрясенно на дедушку и никак не могла поверить, принять разумом реальность происходящего, больше похожую на киношный перебор, дурной вкус сценариста в паре с режиссером-постановщиком.

— Перед самой смертью он, как чувствовал свой конец, посадил меня напротив, положил перед собой бумаги на стол и сказал: «Грядут, Василий, трудные времена. Есть две вещи, которые я давно храню, из-за них погибло несколько очень хороших людей. Они спрятаны. Надежно. Опасаюсь только, что один человек рассказал кое-кому об их существовании. И будет ли молчать тот, второй, когда грянут трудные времена, я не уверен. Если кто-то придет к нашим девочкам и будет задавать странные вопросы или пугать их, ты, Вася, найди это и отдай тем, кто за этими охотится, потому что каждая из этих вещей смертельно опасна, если искать их начнут дельцы расчетливые. Найти это сможешь только ты, для этого тебе надо подробно вспомнить наши с тобой разговоры и все, что ты обо мне знаешь. В этом конверте начало поиска, оно зашифровано, но ты поймешь. Если же вас никто не потревожит, то и не волнуйся, я устроил так, что эти вещи найдутся и попадут куда надо через двадцать лет».

— Вы читали документы? — быстро спросил Кнуров.

— Да.

— Дедушка, а бабуля с Соней знали о деньгах?

— Нет, Игорь не велел, я и не говорил. Игорь Кирюше всегда деньги давал, она отказывалась, говорила, что своих хватает, за нас переживала, но он ее отругал один раз, с тех пор и не спорила, она ведь все понимала про Игоря, про дела его непростые.

А еще она привозила домой после так называемого дачного сезона целую машину солений-варений, заготовок всевозможных, картошки, лука, капусты, моркови и других овощей, которых хватало на всю зиму на два дома. С машиной, грузовиком, поясняла бабуля, она всегда «очень удачно договаривалась с соседом, и совсем дешево». Ника каждый раз, перетаскивая в сарайчик подвальный и квартиру эти дары природы, поражалась наивно и искренне: как две старушки, отдыхавшие на даче, могли заготовить столько всего? Бабуля смеялась весело, отмахивалась: кое-что купили у соседей, у тех, у которых машина, и загадочно посверкивала глазами.

Теперь понятно, кто и что заготавливал и откуда у соседей так удачно и вовремя находились разные машины для перевозки.

Ну не дедушка с бабушкой, а партизаны с делянки!

— И что в бумагах? — спросил Сергей.

— Ничего такого, что бы намекало на документы или слитки. Он же сказал: «С чего начинать», — хмыкнул дедушка.

— Ну что ж, Василий Корнеевич, сейчас вы нам покажете все сюрпризы вашего «дворца», и мы займемся вашей «эвакуацией». Бумаги потом, — распорядился Кнуров.

— Зачем эвакуация, если что, я в схроне отсижусь. Нехорошо дом бросать, и рассада у меня, сажать скоро, — не согласился дедушка.

— Василий Корнеевич, — твердо пояснил Кнуров, — люди, которые напугали вашу внучку, судя по всему, весьма серьезные. Сбежала она вчера — сегодня, максимум завтра днем они узнают о доме и о том, что вы здесь живете. Простым обыском и милой беседой с вами не ограничатся, а оставят здесь людей наблюдать, поджидать Веронику, расспрашивать соседей. Нам надо подготовить дом и изменить обстановку в нем так, чтоб понятно стало, что живет здесь одинокий, больной, пожилой и небогатый человек, и ни намека, ни одной зацепки, связывающей вас с семьей, никто же не знает, что вы дедушка Вероники. Значит, необходимо какие-то вещи вывезти, какие-то добавить, может, что-нибудь в вашем схроне спрячем, если он надежный. А вот ваше отбытие обставим громко. Соседи уже приехали?

— Дачники? Да. А кроме них здесь таких хором понастроили, и многие живут постоянно, есть и богатые, они вон и асфальт положили, на дальнем конце огородили территорию и охрану поставили.

— А те, с которыми вы общаетесь?

— Соседка уже здесь, и сосед через дорогу тоже.

— То, что нужно. Кто-нибудь видел Веронику, когда она к вам приезжала в прошлый раз?

— Нет, точно. Никого не было, да и я шмыгнул глазом, по привычке.

— А вы, Ника, — первый раз назвав ее Никой, спросил Кнуров, — когда искали дом, спрашивали кого-нибудь, как пройти?

— Нет, я никого не встретила, сама нашла.

— Тогда еще холодно да слякотно было, из дачников в феврале — марте редко кто ездит, даже по выходным, — подтвердил дедушка.

— Это очень хорошо.

Кнуров достал телефон и, извинившись, вышел из кухни. Разговаривал долго, а когда вернулся и сел за стол, спросил:

— Василий Корнеевич, у вас документы в порядке?

— Да, Игорь сделал, конечно, не на мою настоящую фамилию, и прописан я здесь.

— Значит, они быстро вас вычислят. Обыск проведут серьезный, уверен, что и по участку пройдутся с металлоискателем, и по дому.

— Это сколько угодно, на участке они ничего не найдут, а в доме сами, Сергей Викторович, посмотрите, — усмехнулся загадочно Василий Корнеевич.

— Тогда предлагаю по рюмочке и за дело. Сейчас подъедут мои ребята. Время поджимает. Да, Василий Корнеевич, пожалуйста, обращайтесь ко мне на «ты», а то некомфортно как-то, и дела нам предстоят общие.

— Договорились.

Сергей был потрясен тем, что показывал хозяин.

Конечно, делали здесь все не торопясь, на совесть, да и мужики сами по себе непростые, но основательность, продуманность каждой мелочи, с которыми были сделаны все «сюрпризы» этого дома, приводила в восхищение.

Почему, думал Кнуров, каждому поколению кажется, что оно умнее, сильнее, информированнее старших, и мы позволяем себе пренебрежительную снисходительность к отцам и дедам, глубоко уверенные в своем превосходстве над старшим поколением.

А оказывается, и строить они умели так, как нам и не научиться, и жить, и любить чище, глубже, и знали нечто такое, что уже утрачено и никогда не познать. И только с годами начинаешь осознавать, что предки-то мудрее, сильнее духом, что ли, и жалеешь, что вовремя не услышал, не понял, не перенял, не умел или не захотел расспросить, впитать в себя их мудрость, глубинные знания.

Осмотр лесного схрона отложили на потом, и так переполненные впечатлениями и открытиями, а сейчас, вернувшись в кухню, за стол, детально обговорили отбытие хозяина.

— Соседи бывали в доме, видели обстановку? — работал Кнуров.

— Нет, в дом никто не входил, мы с Игорем стереглись от чужого любопытства, принимали всех на веранде да вон в беседке, рядом с летней кухней. Всегда держали сторожевых собак, таких, как Апельсин, так они ложились на пороге в дом, и никто не мог войти, даже при большом желании и жгучем любопытстве. Игорь же разведчик был от Бога и по призванию, он из предосторожности и стол накрывал скромно, по-деревенски для гостей.

— Это хорошо! — порадовался Сергей, в очередной раз поражаясь профессионализму и уму хозяев. — Господа прибудут серьезные, начнут расспрашивать соседей, придумают легенду, почему поселились в доме, может, даже вашу рассаду посадят, чтобы прикрыть поиски.

Апельсин, лежавший на полу, возле ног Ники, приподнял голову и негромко, утробно рыкнул. Василий Корнеевич вопросительно посмотрел на Сергея, Кнуров кивнул.

— Свои! — сказал дедушка, встал со стула, тихо свистнул Апельсину и пошел встречать вновь прибывших к задней калитке.

Через минуту в кухню вошел Пират.

— Здравствуйте, Вероника!

— Здравствуйте, — улыбнулась она приветливо.

Пират протянул руку для рукопожатия дедушке и представился:

— Алексей, а проще Пират.

— Василий Корнеевич, — поздоровался с ним дедушка.

— Какое задание? — бодренько поинтересовался Пират у Кнурова.

— Дождемся Кнута с Юрой.

Юра числился у Кнурова на фирме одним из специалистов по техническим средствам, никогда не расставался со своим ноутбуком и кучей прибамбасов к нему. Он производил впечатление потерянного для общества разбитного фаната-компьютерщика, на самом деле настолько не соответствовал данному постному определению и был скорее фокусником или магом каким во всем, что касалось технико-оперативной работы.

Василий Корнеевич тут же усадил Алексея за стол, Вероника хозяйничала гостеприимно — разогрела картошку, освежила сервировку, а дедушка тем временем пошел исполнять первый акт спектакля с условным названием «Отъезд».

— Наталья Ивановна! — позвал Василий Корнеевич через забор соседку, возившуюся в своем огороде.

— Иду! — крикнула она в ответ и, положив лопату, на ходу снимая рукавицы, поспешила к забору. — Здравствуй, соседушка! — поздоровалась она.

— И тебе доброго здоровья, — ответил Василий Корнеевич и пожаловался скорбно: — Тут такое дело, прихватило меня что-то сильно.

— Ой, может, скорую вызвать, у меня мобильный есть? — обеспокоилась искренне Наталья Ивановна.

— Да нет, без скорой обойдемся. Меня всю зиму гнуло, сердчишко шалило, и раны старые разболелись. Все думал, весна придет, солнышко пригреет, мне и полегчает, ан нет.

— Так вам в больницу надо!

— Я к тебе с этим и пришел. Я зимой в город к однополчанину ездил, ходил в больницу, прошел обследование. Меня тогда еще положить хотели, да как дом зимой бросишь?

— Надо было остаться, — попеняла соседка.

— Надо было. А тут уж третий день все гнет и гнет меня, сил нет терпеть. Я вот что решил, к вечеру соберусь да поеду к Ивану, это мой товарищ. Если через три дня не вернусь, так ты уж сделай милость, забери с веранды рассаду, посади у себя, не пропадать же ей!

— Конечно, все сделаю, Василий Корнеевич! Вы, главное, лечитесь! А как же Апельсин?

— Я его с собой заберу, сын Ивана к себе на дачу отвезет, пока я в больнице. Я вот тебе запасные ключи дам. — Он протянул ей через забор связку ключей. — Ты уж присмотри за домом хозяйским глазом, продукты из холодильника забери, ну и чтобы не шастал кто.

— Не беспокойтесь, Василий Корнеевич, завтра Витя приедет, так мы уж капитально, на все лето, что нам, пенсионерам, в городе сидеть, мы присмотрим. Я вам сейчас номер моего телефона напишу, вы звоните, как там и что, когда выпишут. Сейчас! — сказала она и заторопилась в дом.

Прибыл Игорь Весин, заместитель Кнурова, как он его представил, и Юрий, парень лет тридцати, постоянно улыбающийся, шумный, ужасно похожий на отвязного хакера с неизменным ноутбуком под мышкой. Они принесли две тяжелые коробки с какими-то вещами. Вчетвером мужчины сходили к машине, предусмотрительно оставленной так же далеко от дома, как и машина Сергея, и принесли еще какие-то коробки, коробочки, пакеты и сумки.

Нике дали задание разбирать содержимое коробок и складывать в них хорошую посуду, хрустальные, добротные дорогие сковородки, кастрюли — словом, все находящееся в кухне, что соответствует образу старого, немощного, сводившего концы с концами дедка. Нику никак не отпускало ощущение нереальности происходящего, словно она находилась внутри затянувшегося, странного, мучающего своей непонятностью сна. Сна, от которого хочется отделаться, проснуться, стряхнуть с себя абстрактную пугающую сказочность, вынырнуть и с удовольствием вдохнуть реального настоящего.

Увы, сюрреализм продолжался.

Мужчины отправились обследовать дальний лесной схрон и весь дом, применяя технические средства, которые привез Юра.

Ника с удивлением доставала и раскладывала на столе содержимое коробок — какие-то старые, закопченные, немного погнутые алюминиевые кастрюльки, сковородки, заварочный чайник с отбитым носиком, разнокалиберные чашки, покрытые внутри коричневым налетом от заварки, истертая, кое-где порезанная клеенка, совпадающая с диаметром круглого кухонного стола. И много, много еще чего, такого же старого, потертого, надколотого, побитого временем и нищетой. Даже небольшой целлофановый пакетик с пылью прилагался к этому хламу. Вероника держала его в руке, рассматривала, пытаясь вместить в себя стремительность, с которой менялись вокруг события, антураж.

«Господи, ощущение такое, что я съезжаю с катушек! Соберись, Ника, что ты как девица нервная!» — пришлось прикрикнуть ей на себя.

Мужчины вернулись притихшие, под впечатлением увиденного, готовые стоять по стойке «смирно» перед Василием Корнеевичем, выражая непомерное уважение.

— За работу! — отдал приказ Сергей. — Все вещи отнесем в схрон, он не просто надежный, это какой-то филиал ФСБ. Кнут, вы с Никой начинайте с мансарды, я, Василий Корнеевич и Юра снизу, Пират на позицию. Все!

Они провозились до темноты, прервавшись только на обед, который Кнуров заставил готовить в «новой» посуде и есть, соответственно, из нее же.

На время обеда Игорь заменил Пирата на какой-то там позиции, Ника так и не поняла на какой, да и какая разница! Хоть восьмая из Камасутры, тут бы на самом деле не кукукнуться!

Когда опустились сумерки, дом был преображен до такой степени, что становилось жутко до мурашек, до жути. Совсем другой дом, в котором жил хозяин с другими привычками, повадками, характером, другими болезнями, запахами, дом из чужой жизни, истории, судьбы!

Апельсин, не вынеся непонятных перемен, давно убежал во двор и больше не возвращался в дом, только подходил к двери и, переминаясь с лапы на лапу, тихо поскуливал, не нравилось ему происходящее, ой как не нравилось.

Василий Корнеевич предложил выпить чаю, посумерничать.

— Можно и чаю, а можно и по рюмочке, после трудов праведных, — выдвинул встречное предложение Весин.

У Кнурова зазвонил телефон; кивнув в знак согласия с предложением «по рюмочке», он нажал кнопку ответа.

— У нас гости, — сказал ему Пират.

— Шустрые ребята. Приглядывай!

Кнуров набрал другой номер.

— Юра, прибери там повнимательней и встречай нас у первого выхода, да посматривай там, «гости» уже здесь.

Юра относил в схрон последнюю коробку и спутниковую антенну.

— Рюмочку примем в другом месте, прибыл ваш Михаил Иванович со товарищи. Ну что ж, Василий Корнеевич, таки оно и пришло, и настало время воспользоваться вашими подземными ходами и достижениями строительной инженерии.

— Значит, не зря мы с Игорем трудились!

— Еще как не зря! Так, Кнут, забирай их и уходите через первый ход, Юра вас встретит, идите к машинам и ждите звонка. Василий Корнеевич, Апельсина вперед и объясните ему что и как, чтоб обошлось без озвучения отхода.

Он с ненавистью смотрел в затылок своего водителя, сидевшего за рулем служебной машины, в данный момент безнадежно застрявшей в пробке на Тверской.

Ни пробка, ни водитель, впрочем, не имели никакого отношения к мучавшей, душившей его ярости.

Как можно было так лохануться?!

Как можно было пропустить этот дом, который, оказывается, всегда принадлежал бабке?! А теперь и девке этой!

Ведь если где и прятать что, так в доме, да и сама девка наверняка там отсиживается!

Подчиненного, отвечающего за информацию о девушке и попавшего под первую, неконтролируемую вспышку злости начальника, уже увезли в больницу, избитого до бесчувствия.

Если бы он не выместил на ком-то необузданный взрыв эмоций, то вряд ли смог бы сейчас спокойно ехать на условленное место встречи со своей группой.

«Ничего, вечером будем на месте, а уж там мы точно что-то найдем, да и барышню сбежавшую. Нет, ну какова сука!»

Нику раздражало бездействие.

Поздно ночью их с дедушкой и Апельсином привезли в дом Антона и Наты, а рано утром, пока они спали, все мужчины уехали.

Вернувшись вечером с работы, Антон попытался успокоить Веронику, объяснив, что, раз Матерый взялся, он сделает все как надо и она с дедушкой являются его клиентами, а он, Антон, не знает, как и что там продвигается.

Хозяева — замечательные люди, и их дети, и няня с домработницей, и дом, и пришедшая Дина с сыном Иваном еще больше раздражали Нику, потому что, не спрашивая, их с дедушкой привезли и навязали этим хорошим людям, и ей было очень неудобно пользоваться их гостеприимством.

Дедушка, который не мог сидеть без работы, нашел себе очень важное дело. Он, стараясь быть тактичным, поинтересовался у Натальи, почему они не разводят огород.

— Да не умеем мы и как-то не думали об этом, — ответила она.

— Вы позволите мне поогородничать у вас? Мы с Никушей уедем домой, а у вас зелень всякая будет к столу, это всегда в радость.

— Да, конечно, Василий Корнеевич, делайте что хотите и где хотите, только с двумя условиями! Первое — вы станете делать только то, что вам нравится и доставляет удовольствие, и второе — вы не будете перетруждаться!

— Договорились!

Они обошли вдвоем с Натальей весь участок, подобрали место для грядок, за домом, так, чтоб и не на виду, и не совсем уж маленький получился огород, и не в тени деревьев, съездили на станцию и еще куда-то, купили семена, рассаду, и Василий Корнеевич приступил к делу.

Ника с удовольствием возилась с детьми и взялась помогать Наталье готовить. Апельсин, удвоив бдительность, обходил новые владения.

Кнуров ехал в дом к Ринковым совсем уж поздно, к ночи. Сергей устал, почти не спал и злился.

Тайник они нашли, подивившись мудрости покойного Игоря-Олега, но указания в нем были совершенно непонятны, и ясно, что без Василия Корнеевича не разобраться.

Он просидел в архиве весь день, мало того, пришлось обращаться к Деду, чтобы получить разрешение. Дед, конечно, умница, присмотревшись к Сергею, сразу расщелкал, что он взял интересный след, лишних вопросов не задавал, но мягко потребовал доложить детали. И хотя Кнуров давно уже не был его подчиненным, «сынком», как он их всех называл, но докладывать все-таки пришлось.

Да к тому же пришлось принимать в офисе срочного клиента, и, хоть не любил Сергей совмещать дела, иногда приходилось.

Кнуров поймал себя на том, что торопится, и сбавил скорость.

Он хотел видеть зеленые выстрелы ее глаз, слышать спокойный, с придыханием голос, паузы между слов, летящие прядки волос, еле уловимый вишневый запах, вызывающий воспоминания о греховном наслаждении вишнево-коньячного шоколадного вкуса.

«Нет, нет, Матерый, это не для тебя! Кнуров, ты сбрендил! Никаких западаний. Ожиданий! Чур меня, чур!»

С этой Вероникой невозможны отношения, к которым он привык. Никакого легкого постельно-разговорного жанра, никаких отстраненно-безнадежных «я позвоню».

Она другая. Просто другая, из разряда тех, от которых он держался на максимально возможном расстоянии.

Он битый-перебитый мужик — свободный ходок, и давно смирился со своим одиночеством, и даже большую часть времени чувствовал себя в нем комфортно. И его вполне устраивала такая жизнь, он ее долго строил, научившись красиво уходить из-под любых дамских попыток что-то усложнить.

«Вот и нечего туда лезть! Между прочим, она тебя и не приглашала!»

Он уволился в запас, когда совсем уж приперло, — не мог видеть и терпеть глупые приказы, обусловленные высокой политикой, а чаще просто тупостью штабных начальников, не мог видеть, как из-за этого гибнут молодые пацаны. И много, много всякого дерьма той же направленности, о котором ни вспоминать, ни думать не хочется, и тем паче становиться участником.

Уволился сразу, не рассуждая.

После одного из инцидентов с таким вот дерьмом штабным. Он прекрасно знал, что для него нет ни места, ни какого-либо дела на гражданке. Он ничего другого не умел — только быть тем, кем он был.

«Да и хрен с ним, хоть дворником пойду», — решил Кнуров. Но в дворники пойти ему не дали. Ринк встретил его на выходе из заведения, уже вольной птицей, и забрал к себе работать.

К слову сказать, через фирму Антона прошли все, кто когда-то находился под его командованием или служил вместе и ушел на гражданку. Кто остался работать, кто, перекантовавшись первое время, подыскивал места потише да поспокойней и уходил, а кого Ринк и сам турнул по разным причинам.

Антон с Мишкой к тому времени, когда пришел Сергей, уже поставили фирму на ноги, и он с удовольствием впрягся в дело.

Через пару лет они поняли, что имеют как бы два направления — то, чем занимались Антон с Мишкой, по большей части охрана, системы безопасности, а тот отдел, который возглавлял Кнуров, занимался в основном финансово-банковскими кражами, аферами с применением новых технологий. А куда нынче без них-то, без новых технологий, — ни дыхнуть, ни что другое сделать.

Сели они как-то вечерком втроем, посовещались и решили, что нужна отдельная фирма, специализирующаяся на кнуровском направлении. Вот тогда он и взял кредит, занял у мужиков денег и сделал свое агентство, работал как каторжный, почти не спал полгода, начал с полуподвального помещения и двух подчиненных. Но он это сделал!

И отдал долги, и встал на ноги, и заработал имя и клиентов. И приходящую иногда, щемящую тоску о том, что в жизни ничего не исправить, не перерешать наново, и друзей, полегших на чужих сторонах, не воскресить, и нет и не будет у него того, что есть у Антона и Мишки, — родной, любимой женщины.

Та тоска, которая притягивает, как на магнит нанизывает, собирая все потери, ошибки и упущенные возможности. Бывает и такое с ним, накатывает.

Он познакомился с Натой и Диной на свадьбе, вернее, на двух свадьбах. Антон и Мишка сочетались браком с Натой и, соответственно, с Диной в один день и час, отмечая это мероприятие совместно, по случаю чего собраны были все «братья», в том числе и он, Сергей.

Он приехал в ЗАГС за полчаса до регистрации, как и положено, с дурацким букетом, в костюме, ношение которого освоил в совершенстве за последние годы, но который его страшно раздражал и стеснял сегодня. Впрочем, Кнурова сегодня раздражало все с самого утра. В кармане костюма от «Хьюго Босс» лежала плоская фляжка с коньяком, взятая с собой не случайно, а очень даже намеренно, что-то типа: «А не пошло бы оно все…», в соответствии с моментом и неотпускающим раздражением.

Стоя на крыльце перед дверью ЗАГСа, он ощущал тяжесть этой фляжки в кармане, ее вес, оттягивающий полу пиджака, и это хоть немного примиряло его с неизбежностью того, что должно случиться с друзьями.

Возле заведения для брачующихся толпилось полно народу. Какая-то свадьба загружалась в машины, крича, шумя, открывая шампанское. Счастливый жених помогал жемчужно-белой, всей в кружевах и рюшах невесте сесть в машину. У Кнурова эта бестолково-веселая толчея вызывала горечь во рту, от глупости и, как ему казалось, пошлости происходящего, этой преувеличенной радости, криков, поздравлений, пены шампанского, кучи цветов.

Что делают? Глупые дети!

От чувства неотвратимости события, которое сейчас произойдет с Антоном и Мишкой, горло спазмами сжимала тоска.

Какая свадьба-женитьба?

Боже мой! Что они творят, он не хочет ни видеть, ни слышать, как с друзьями случится неизбежное — ожидание радостей семейного очага, вера в это, и… каждодневное разочарование и непонимание — как же так?

И это было так тоскливо, так непоправимо, как пустой мусорный бак, поставленный вечером и к вечеру же следующего дня наполненный воняющим мусором до краев и переполняемый им же, в виде рваных пакетов и всяких ошметков, разбросанных на асфальте.

И ведь не мальчики уже!

Должны же понимать, видеть! Еще и Дед!

Генерал от радости, что его ребята женятся, подсуетился и ускорил мероприятие сочетания браком, сократив волнующее ожидание от заявления до печати до двух недель.

Уж Дед-то торжество сегодняшнее не пропустит, но пока его машины не было видно, не подъехал еще.

Оттягивая момент ненатуральных поздравлений и натянутой улыбки, Кнуров достал еще одну сигарету и закурил.

Огромная тяжелая дверь ЗАГСа со скрипом отворилась.

Почему все такие здоровые двери учреждений скрипят одинаково?

На крыльцо вышла девушка, симпатичная, среднего роста, одетая в красивое платье. От своего тягучего настроения он даже не стал внимательно рассматривать ее, так переживал!

— Извините, пожалуйста! — обратилась она к нему с улыбкой. — Вы не угостите меня сигаретой, я свои в этой суматохе забыла.

Он достал из кармана пачку, протянул ей. Она аккуратно, двумя пальчиками вытащила сигарету и улыбнулась благодарно. Сергей убрал пачку, достал зажигалку и дал ей прикурить.

— Спасибо, — поблагодарила она. — Вы гость на чьей-то свадьбе?

— Да, — нелюбезно буркнул он.

— Похоже, сие событие вас не радует! — улыбнулась девушка. — Вы, как это говорится, со стороны жениха или невесты?

— Жениха! — Он совсем не хотел разговаривать — ни с кем и ни о чем.

— Значит, вам не нравится невеста вашего друга или родственника? — весело расспрашивала она.

— Я с ней пока не знаком, — так же недружелюбно пробурчал Кнуров.

— А-а! — Она опять улыбнулась. — Вы против женитьбы друга! Не верите в институт брака?

Он не ответил, покосился на нее недовольно.

Ну чего пристала? Покурила? Вот и хорошо — иди своей дорогой!

Она положила ладошку ему на руку. Сергей посмотрел на ее руку и поднял глаза на лицо. Взгляд у нее был теплым, каким-то мудрым и дружеским.

— Вы не расстраивайтесь так. Может, вашему другу повезет и все у них будет хорошо. Вы знаете, иногда так бывает, что людям просто повезет, редко, но бывает! А вдруг здесь именно тот случай?

Кнуров рассмеялся. И странное дело — его немного отпустило.

Черт его знает, может, действительно Ринку с Дубом и повезет!

— Ну, вот вы и улыбнулись! — обрадовалась девушка. — Ваши уже там?

— Там, — ответил Сергей, он видел машину Ринка, припаркованную недалеко от входа.

— Идемте? — спросила собеседница.

Он вздохнул, но настроение, изменившись, стало каким-то бесшабашным.

— Идемте! — кивнул он.

Сергей придержал дверь, пропуская незнакомку, и вошел в святилище счастья следом за ней.

Навстречу шел Антон. Он сиял от радости, был одет в строгий черный костюм, в петлице, подчеркивая торжественность события, белела маленькая гвоздика.

— Матерый! — обрадовался он.

Они обнялись, похлопали друг друга по спине.

Антон отодвинулся, рассматривая Сергея, потом отпустил и сграбастал незнакомку, прижав к своему боку.

— Я уж думал, ты сбежала из-под венца!

Девушка звонко рассмеялась:

— Англичане говорят, что если невеста сбежала от алтаря, то неизвестно, кому больше повезло, ей или жениху!

— Мы этого проверять не будем! — Антон чмокнул ее в щеку. — Я смотрю, вы уже познакомились? — спросил он Сергея, слегка ошарашенного таким поворотом событий.

— Не совсем, — ответил он.

— Это Ната, моя жена, а это Серега Кнуров, я тебе о нем рассказывал.

— Очень приятно, — искренне сказала Наташа, — а женой я стану через пятнадцать минут.

Так они и познакомились.

И подружились с ней и с Диной.

Наталья с Диной — единственные женщины в его жизни, с которыми он по-настоящему дружил и мог себе позволить расслабиться — не изображать из себя ничего: ни уставшего плейбоя, ни грозного начальника, ни заинтересованного любовника, а просто быть самим собой. Жаловаться, если приперло такое настроение, делиться радостью, когда она есть, даже посоветоваться о деле, которое застопорилось.

Он воспринимал их семьи как одно целое, единственно возможное для Антона с Натой и Мишки с Диной, теплея душой от радости за мужиков — случилось же с ними такое, встретили своих девчонок! Но для себя лично Кнуров относил сей факт скорее к некоему чуду, явлению, как известно, невозможному, а посему остающемуся за гранью реальности. И как водится, исключение лишь подтверждает правило.

Кнуров очень удивился, когда Антон как-то позвонил и пригласил на годовщину свадьбы.

Как годовщина?!

Ему по ощущениям казалось, что они всегда были вместе, оказывается, только год!

Но для себя он не видел и не представлял такой возможности. Они, конечно, есть, такие женщины, но настолько редко и, уж конечно, не в его жизни.

Однажды вчетвером он, Кнут, Пират и Стечкин завалились к Антону в дом без предупреждения отметить очень удачно завершенное дело, и, слава богу, хотелось и было с кем разделить радость.

Почти под утро, измучившись бессонницей, Кнуров выбрался из постели и вышел во двор.

Все-таки жить за городом, на природе, — это нечто великое!

Солнце еще не встало, птицы громко гомонили, готовясь к рассвету, трава холодила росой ступни, где-то кричал петух.

Тишина!

Непривычная городскому человеку, радостная, наполненная еле слышными шорохами, шумом далеко промчавшегося поезда. Он услышал еще какой-то звук, не вписывающийся в предрассветные сумерки и умиротворение.

Чуть поскрипывали диван-качели.

Кнуров двинулся на звук и увидел Наталью с Машкой на руках.

— У нее зубки режутся, — объяснила Ната, когда Сергей присел рядом. — Всю ночь не спит, плачет. У Сашки тоже режутся, но он, как настоящий мужчина, только стонет и немного хнычет, а эта красавица пищит, мучается, пришлось выйти на воздух, покачать на руках. Сашку Антон с собой в кровать взял, спят обнявшись.

— Давай я ее подержу, а ты отдохнешь, — предложил Сергей.

Наталья кивнула и переложила спящую Машку ему в руки. Они покачивались легонько, молча смотрели на светлеющее небо и самые верхушки сосен, которых коснулись первые отблески солнца, еще не показавшегося из-за горизонта.

— Красота какая! — восхитилась Ната.

— Да, у вас здесь замечательно!

Они поговорили о доме, о работе Антона и Мишки, о детях. И как-то неожиданно для себя самого он рассказал ей о своей бывшей жене.

— Ты ее что, до сих пор любишь? Ты бы хотел прожить с ней всю жизнь? — спросила Наталья.

Он удивленно на нее посмотрел.

Что значит: любишь до сих пор?

Об этом он никогда не думал и о том, чтобы жить с ней всю жизнь.

А собственно, почему он никогда не спрашивал себя, любил ли он ее вообще?

Кнуров молчал, качнул чуть сильнее качели, переложил Машу поудобней, она вздохнула во сне от своих зубных горестей, поерзала и затихла, захватив в кулачок его указательный палец на левой руке.

— Ну, ты и спросила!

— Но кто-то же должен спросить, если ты сам не задаешь себе эти вопросы, — пожала плечами Наталья.

— Я вот сейчас подумал, а любил ли я ее вообще? — Он помолчал, посмотрел на сосны, не находил слов, не знал, как объяснить и себе самому и ей. — Когда ты на войне, там совсем другая жизнь, с другими законами, неправильными, извращенными, но иных там нет. И ты живешь по этим законам, принимаешь их, и твоя задача — сделать так, чтобы как можно больше твоих пацанов осталось в живых. А для этого надо забыть, стереть из памяти и привычек, рефлексов другую, мирную жизнь, со всеми ее правилами, моралями и принципами. Потому что девушка, принесшая вам воды, будет с удовольствием наблюдать, как вы подыхаете, выпив отравленной водички, а восьмилетний пацан, которого вы накормили и пригрели, кинет гранату в люк БТР. И много еще всякого дерьма. И когда где-то там, в другой, непонятной и забытой тобой мирной жизни, есть кто-то, кто ждет, он становится нитью, связывающей тебя с нормальной жизнью и надеждой на то, что она у тебя есть, ты просто ушел ненадолго. Я жену вообще не знал как человека, как женщину, мы ведь очень мало прожили вместе и виделись редко, между моими командировками. Сейчас-то понимаю, что никакой такой уж любви не было. Ну время пришло, понравилась девчонка, я и женился перед выпуском из училища, привез домой и месяцами не видел. А тогда мне, наверное, казалось, что люблю.

— Значит, это великое счастье, что она ушла, и именно так, — заявила Наталья.

— Не понял? — поразился необычайно заявлению Кнуров.

— Знаешь, я вот смотрю на Антона, на Мишку, на тебя, на ребят наших и вижу необыкновенных мужчин. Вы, конечно, впереди планеты всей, куда-то влезть, ввязаться во что-то опасное, трудное, все время на старте, что для женщин вдвойне тяжело, мы же понимаем, что любите вы с разгона и в бой, ну, такие уродились. Но в силу вашей готовности спасать, защищать, прикрывать грудью в вас заложена огромная способность любить, запас доброты, надежности и ответственности, вам очень трудно переносить любое чувство вины. Если бы твоя жена сама не бросила тебя так некрасиво, по-предательски, то рано или поздно ты, перестав бегать по горам, спустился в обычную жизнь и увидел, что рядом чужой, нелюбимый человек. Мучился бы, старался наладить как-то отношения и все равно развелся бы. Но тогда инициатором стал бы уже ты и долгие годы обвинял бы себя, что не смог с ней жить, сохранить семью, а ведь она тебя ждала, пока ты воевал, и все в этом ключе. А она дала тебе возможность обвинять ее. Вот ты сейчас ни одну женщину к себе не подпускаешь, по сути, только используешь их, они все у тебя одноразовые, а почему? Боишься душевной близости. Но ведь мужчины тебя тоже предавали, но ты же не стал не доверять всем мужчинам на свете. Почему же после предательства одной-единственной женщины ты отрекаешься от всех скопом?

Они помолчали, думая каждый о своем.

Сергей спрашивал себя, почему никогда не задумывался о том, что сейчас озвучила Наталья. Почему прошлое просто ныло, как больной зуб, уже без острой боли, вызывая неприязнь, если промелькивало какое-то воспоминание, ни разу не вызвав желания разобраться с самим собой и своим отношением к нему.

Какого черта много лет это вызывало оскомину, когда надо было просто подумать и отправить все куда подальше и влюбиться по-настоящему — с ума сходить, звонить, ждать встречи, мучиться ревностью и переживать все прелести влюбленности, а не изображать байроновского героя!

— Никто не может тебе обещать, что ты встретишь свою женщину и все у вас станет распрекрасно, — сказала Наталья, как будто прочитав его мысли. — Но рано или поздно придется перестать бояться той боли, которую испытал когда-то, для того чтобы жить в полную силу, по-настоящему. Трудно и страшно еще раз поверить кому-то! Это очень трудно, я знаю! Но это стоит риска, поверь мне! — улыбнулась она Сергею.

Почему он сейчас вспомнил этот разговор?

Почему за последние два дня вспомнил так много из того, что давно уже убрал подальше, предпочитая не доставать и не думать о прошлом, не ворошить?

К дому он подъехал почти в полночь. Антон открыл ворота, впуская его и закрывая их на ночь. Сергей вышел из машины, потянулся, разминая уставшие мышцы. К нему вразвалочку подошел Апельсин, проверить, все ли в порядке, и так же неторопливо, не теряя бдительности, двинулся дальше — обходить вверенную ему территорию.

— Как дела? — спросил, подойдя и поздоровавшись, Антон.

— Интересно! — ответил Сергей.

— Голодный?

— Да нет, перекусил по дороге.

— Тогда спать, утром расскажешь.

— Спать — это хорошо, — он потер ладонями лицо, — устал что-то.

Сергей поднял голову и посмотрел на темные окна второго этажа, чувствуя, что кто-то на него смотрит, и даже зная кто.

Ника слышала, как подъехала машина, она встала с кровати, подошла к окну и смотрела, как въезжает на дорожку к гаражу знакомый автомобиль. В отблесках желтых фонарей, стоящих вдоль подъездной дорожки, чей свет делал окружающую картину несколько нереальной, она увидела, как Кнуров вышел из машины, поздоровался с Антоном, погладил подошедшего Апельсина.

Они не спеша направились к дому, и Кнуров вдруг поднял голову и посмотрел прямо на нее. Она знала, что он не может ее видеть, но инстинктивно отскочила от окна перепуганной мышью.

«Ну в чем дело-то?! Чего я пугаюсь этого мужика?»

Бог его знает почему, вот уже два дня она все время о нем думает и уговаривает себя, что это только потому, что не знает, как там решается или не решается ее проблема. А их с дедушкой подвинули, молча дав понять, чтобы сидели и не высовывались, а она так не может, ей нужны действия, а не тупое сидение в гостях.

И вообще все неправильно, а как правильно, она не знает!

Он жесткий, суровый, слишком много видевший и знающий, слишком благополучный, слишком уверенный в себе и слишком мужчина. Всего слишком!

Одним словом — Матерый!

И если и бегать мышью от окна, то точно не из-за такого! И тем более упаси Господь влюбиться!

«А никто и не собирается! И не думаю я о нем вовсе, и вообще он меня раздражает! И ничего я про влюбленности не знаю, да и знать не хочу!»

Она на самом деле не знала, что это такое — влюбиться.

Ника никогда не была с мужчиной.

Не потому, что была неприступной, холодной или, не дай бог, феминисткой какой-нибудь. Просто так сложилось.

Веронике было шестнадцать, когда погибли родители. Она не только мальчиков, вообще никого не замечала, держась, как за спасительный плот, только за две мысли — надо учиться и все время быть с Сонечкой!

После похорон дочери и зятя Сонечка слегла, и Нике пришлось взять на себя все хозяйство. Бабуля переносила горе одна, отказавшись переехать к ним. Ника разрывалась между двумя домами, поликлиникой, врачами, школой, пока бабуля не остановила этот бег.

— Никуша, я справлюсь, ты за меня не беспокойся. Я сейчас уеду на месяц, мне надо, а когда вернусь, я тебе помогу с Соней.

Теперь-то Ника знала, что она была с дедушкой, а тогда страшно волновалась — куда и зачем? А если ей плохо станет?

Сосредоточившись на Сонечке и не придавая ничему другому значения, Вероника между делом закончила школу с золотой медалью и поступила в институт.

Бабуля помогала им деньгами, но сидеть на ее шее Ника не собиралась и постоянно где-то подрабатывала вечерами и в выходные. У нее не оставалось ни физических, ни моральных сил, да и времени на лихую, развеселую студенческую жизнь.

Сонечка оправилась, но уже не была такой быстрой, жизнерадостной, как раньше, и все время прихварывала: то простудится, загриппует, то сердце прихватит, ноги разболятся — не одно, так другое.

Ника институт окончила, бабуля, у которой на все случаи жизни были «хорошие знакомые, прекрасные специалисты», подняв некоторую часть этих знакомых, устроила ее на работу с неплохой стартовой зарплатой.

Ника трудилась, как пони, впряженная в карусель, — без выходных и праздников, с ненормированным рабочим днем, который почему-то не нормировал только отдых. Но она стала классным специалистом, с высокой зарплатой и заслуженным глубоким уважением начальства и подчиненных.

Какие там романы!

Да и никакого, хоть мало-мальского интереса не вызывали в ней мужчины, с которыми она работала. Вот хоть ты тресни! Вероника открыла для себя тот факт, что, оказывается, большая их часть нытики, истерики и комплексов — от мании величия до собственной неполноценности — у мужчин не меньше, а то и побольше, чем у женщин!

И ни разу у нее ручки не задрожали, и не забилось сердце быстрее, и не возникло желания узнать кого-то из представителей мужского пола ближе.

А потом умерла Сонечка, перед смертью тяжело и долго болела, а ровно через год, день в день, умерла бабуля.

Вот так и получилось, что к тридцати годам Ника ни разу не целовалась, не знала, как надо флиртовать, заигрывать, и совершенно не владела не то что искусством, а даже зачатками знаний о том, как надо кокетничать, преподносить себя в лучшем свете и увлекать мужчин, толкаясь локтями на безграничном рынке невест.

Несколько раз, купив глянцевые журналы и проштудировав их, она убеждалась в полной своей тупости: все равно что читать китайские иероглифы — красиво, но ни черта не понятно! Зашвырнув их куда подальше, она смирилась со своей ущербностью, безнадежно успокаивая себя, что не всем дано родиться красивыми, сексуальными и привлекательными, а уж совсем редко кому дано умение преподносить себя в каком-то там распрекрасном выгодном свете.

Но, наперекор себе и всему свету, следила за своей внешностью — салон, немного спорта, дорогая одежда — подчиняясь естественной необходимости соответствовать занимаемой должности, уровню и кругу делового общения, откровенно не понимая, на кой черт ей все это надо!

Эдакий ее вечный спор и маленькая война частного масштаба с самой собой.

Утром Ника проспала.

Когда она пила кофе, в кухню прибежала Наталья, с горящими от интереса глазами.

— Никочка, давай скорее, там уже все собрались, на террасе, ждем только тебя.

— Иду! — дожевывая по дороге бутерброд, подорвалась с места Вероника. — Доброе утро! — поздоровалась со всеми хорошо воспитанная девушка Ника, поднимаясь по ступеням на террасу.

— Все в сборе, начнем! — предложил Антон.

— Мне звонил Константин Тишин. — Сергей посмотрел на Нику, как ей тут же показалось, осуждающе. — К нему пришла сестра с покаянием в вашем обмане. Костик спрашивал, не знаю ли я, где вы, ибо его любимая сестра Мила пребывает в панике и слезах по поводу исчезновения подруги, к тому же ее расспрашивали о вас какие-то мужчины.

— Милка им рассказала? — не поверила в такую возможность Вероника.

— Нет. Устроила спектакль, плакала, говорила, что ищет вас, что, наверное, пойдет в милицию, заявление о пропаже человека напишет. Уж не знаю, поверили они или нет, но пока больше не тревожили.

— Вы Костю успокоили? — спросила она, стараясь не отводить взгляда от его серых глаз.

— Да. Второе, — он посмотрел на дедушку, — как я и предполагал, гости в вашем доме, Василий Корнеевич, обосновались надолго. Расспросили грамотно ваших соседей, а потом объяснили им, что они сняли у вас дом на месяц, пока вы в больнице, а договорились с вами через вашего друга.

— Что-нибудь нашли? — спросил дедушка.

— Нет, пока нет, мои ребята присматривают. А теперь самое интересное. Как вы думаете, где можно было оставить важные бумаги, точно зная, что грядут неспокойные времена и все, что к ним прилагается, — передел собственности, домов, контор, новые учреждения, если учитывать, что тот, кому адресованы бумаги, не агент КГБ и в обычном оперативном месте передачи не спрячешь?

— И так, чтобы никто не нашел, а если нашел, то не понял? — уточнила Ната.

— Да. Василий Корнеевич передал мне конверт, который оставил ему Игорь. Там адрес и приписка.

Сергей достал конверт, вытащил из него лист бумаги и передал Нике, она, прочитав, передала дальше. Под адресом было написано:

«Ищи старые бумаги, вспомни имя, отчество и фамилию того человека, который давал тебе приют в коммуналке в восемьдесят пятом, и то, что он восемнадцатого года рождения».

— Была в этом конверте еще одна записка с другим адресом и той же информацией, на случай, если по первому будут утеряны данные. Адреса, уже известные вам, Василий Корнеевич, те, которые оставлял вам Игорь, когда неожиданно уезжал.

— Сережа, не томи, где это было? — не удержалась Наталья.

— Это поликлиника, — усмехнулся Сергей.

— Да ты что! А ведь точно, поликлиники никто никуда не переносил! — поразилась она.

— Правильно, но даже если переносили, то архив сохраняли всегда. Старые бумаги — это архив. Василий Корнеевич отдал мне также инструкции, которые оставлял для него Игорь, в них написана фамилия того самого Леонида Ивановича, к которому вы якобы приезжали.

— Подожди, — прервала его Ната, — карточки сдают в архив, но через пять лет их передают в общегородской архив, а потом, кажется, уничтожают?

— Да, если человек умер или выбыл из города, не забрав карточку, но Леонид Иванович не умер, и карточка так и лежит в архиве много лет. На ней есть отметки, что ему звонили, и указано, что он жив, здоров и живет по тому же адресу.

— Вы ее нашли, — констатировал Василий Корнеевич.

— Вот она.

Сергей достал из кожаной папки, которую принес с собой и положил на стол, амбулаторную карту, не пухлую и потрепанную, как обычно у пожилых людей, а тонкую и аккуратную, которой явно редко пользовались.

— Просмотрев все записи, мы нашли только одну, не имеющую отношения к здоровью. Вы, Василий Корнеевич, потом сами посмотрите, может, что-то еще найдете.

— Обязательно. Показывай, что нашли.

Сергей полистал страницы, и где-то в середине карты, после обычной врачебной записи о приеме пациента, в конце листа, было приписано:

«Ищи богатство в святости женщин. Ибо в их святости сокрыты все тайны познания».

— Это все. Василий Корнеевич, вам это высказывание что-то говорит?

— Нет, — вздохнул дедушка, — буду думать, вспоминать, посмотрю внимательно карточку.

— По другому адресу и в другой поликлинике то же самое, вот вторая карточка. — Он достал из папки и передал дедушке вторую амбулаторную карту.

— И больше никаких зацепок? — спросил Антон.

— Нет, тупик! Затейником, однако, был ваш двоюродный дед, Вероника, — с досадой сказал Сергей.

Кнуров не стал рассказывать о том, что раскопал в архиве, пока рано. Он попробует зайти с другой стороны, но это даже не намек хоть на какую-то ниточку, а просто чтобы отработать все варианты, и немного интуиции.

— Раз это все, тогда поехали трудиться, — сказал Антон.

Антон с Натой, Сергей и Василий Корнеевич, продолжая обсуждать, что эта запись могла бы значить, поднялись из-за стола и спустились по ступенькам террасы. За столом, задумавшись, осталась сидеть одна Ника. Она взяла одну карту и перелистывала ее.

— По-моему, я знаю, о чем здесь говорится, — негромко сказала она.

Все четверо, замолчав, одновременно повернулись к ней. Василий Корнеевич быстро вернулся, подсел к Нике на скамейку и, поцеловав в лоб, весело спросил:

— Ну, ну, давай говори, что придумала!

— Знаешь, я, после того как бабуля мне рассказала, несколько дней ходила под впечатлением и все приставала к ней, задавала всякие вопросы.

Ната, быстро вбежав по ступенькам, села напротив них, за ней подтянулись мужчины и устроились рядом на скамье.

— Так вот, — продолжала Ника, — я у нее тогда спросила, а куда делась жена Олега, и она мне так интересно ответила, что, мол, девушка-то была абсолютно советская, вроде и умная, она же с Олегом в одном учреждении служила, а там дураков не держали, но совершенно боготворившая Сталина.

— Да, она стучала на Олега, вела его, как тогда это называли, но это ее не спасло, — сказал Василий Корнеевич.

— Вот и бабуля сказала, что она и поумнела, но поздно, что всю ее семью расстреляли, а ее спас Олег, спас и помог спрятаться. И еще бабуля так странно пояснила, что, может, и не по силам ей такая жизнь, а может, она там грехи-то и отмолит. Я спросила, в тюрьме, что ли? А бабуля усмехнулась и ответила: для кого и монастырь тюрьма.

— Умница! — похвалил обрадовавшийся дедушка и чмокнул внучку в висок. — Ты всегда соображала побольше других, Кирюша рассказывала и гордилась тобой! А я, может, и не вспомнил бы! Рассказывал Игорь, что сам писал рапорт об исчезновении жены и опознал труп какой-то женщины, он договорился с кем-то в морге, что, как только поступит неизвестный женский труп с разбитым лицом, они его оповестят. Большие деньги заплатил, может, и не только деньги. А ее он увез в монастырь. Она была жива, когда Игорь умер, они поддерживали связь каким-то образом. А как сейчас, жива ли, нет, не знаю.

— Жаль, что не довелось знать Олега — Игоря вашего! У него есть чему поучиться! — восхитился Сергей.

— И где этот монастырь? — спросил Антон.

— А вот этого он никогда не говорил.

— Вот черт! — расстроилась Наталья. — Их же полно, да и ее мирское имя давно уже забылось! Как же ее искать?

— Я думаю, что не так уж и сложно, — успокоила ее Вероника. — Во-первых, сколько действующих монастырей было в то время? Единицы. А во-вторых, в них и монашек-то наверняка находилось тоже единицы. И уж тем более в те-то времена совсем не поступали новые сестры. В каком году это было? — спросила она у дедушки.

— В сороковом.

Ника повернулась к Сергею:

— Вы сможете узнать дату ее мнимой смерти?

— Уже. Август сорокового года, — ответил он.

— Скорее всего, Олег не мог отлучаться надолго, значит, надо выяснить, какие монастыри были действующими в то время, и узнать про женщину, поступившую туда в августе-сентябре сорокового. Это возможно?

— Вполне. И что дальше? — рассуждал Сергей. — Если она жива и мы ее найдем, то уверен, разговаривать она будет только с Василием Корнеевичем. Раз Олег оставил для него сообщение, то и она знает о его существовании. А если она умерла, то, скорее всего, оставила для него какое-то завещание. А искать в монастыре что бы то ни было бесполезно, вот где уж можно спрятать на века что угодно, так это там. Значит, придется нам с вами ехать, Василий Корнеевич.

— Не придется! — возразила Ника. — Раз Игорь поддерживал с ней связь, значит, она знает и обо мне. Думаю, такой вариант он предусмотрел.

— Игорь предусматривал все варианты, — поддержал внучку дедушка.

— Тогда поеду я, как только вы ее найдете. У Сергея зазвонил телефон, прерывая на вдохе ответ девушке Веронике в виде отказа. — Да!

— Это Пират. Мы установили личности всех троих.

Сергей обменялся с Антоном быстрыми взглядами, еще до разъяснений Пирата понимая, что новости не из разряда приятных.

— Понял! — ответил он, выслушав доклад, и отключил телефон.

Твою мать!

Во что же ты вляпалась, девочка, со всем своим загадочным наследством, вишнево-коньячной начинкой, неприступным взглядом и замечательным дедушкой Василием Корнеевичем?

«Похоже, дело перестало быть просто частным делом Вероники Бьшинской! Твою мать! И ведь придется идти к Деду!»

— Обсудим это в следующий раз. А сейчас мне надо ехать, — сказал Сергей, поднимаясь со скамьи.

Они прошерстили весь дом, от крыши до фундамента, дважды. Нашли подземный ход, которым явно уже много лет никто не пользовался, несколько тайников, весьма искусно встроенных в стены дома, но пустых, заросших паутиной и присыпанных многолетней пылью. Его это нисколько не удивило — дом строил еще до войны хозяин, кадровый военный, и, видимо ожидая репрессий, сделал и подземный ход, и тайники. Причем сделал так добротно, что, если бы обыск проводили простые менты, вряд ли бы что-то нашли.

Проверили они с металлоискателем и огород, и лес вокруг выхода из подземного хода, но, кроме пары ржавых железок, ничего не нашли.

И дед канул неизвестно куда. В больницы он не поступал, как в московские, так и ближайшего райцентра. Но это ничего не значит, мог спокойно остаться болеть у своего друга дома. А вот найти его фронтового друга за такой короткий срок нереально.

Его оперативники осторожно опросили соседей. Выяснили, что никакая девушка сюда никогда не приезжала. Вообще никогда, и в частности в последнее время. Наезжала бабка, каждое лето, но только она.

Наверняка два дедка, которые здесь жили, знать ничего не знали, но искать исчезнувшего ветерана надо.

В такие совпадения он не верил, чтобы именно тогда, когда он начал поиски, дед, сидевший тут сиднем много лет, куда-то делся.

Черт! Черт!

Похоже, из этой избушки с сюрпризами ничего не вытащишь. Людей он здесь оставит на всякий случай, но надо искать в другом месте. Интуиция ему подсказывала, что искать надо через подругу сбежавшей девки, Милу, вернее, ее богатого брата Константина Тишина!

И еще раз проверить всех подруг бабки.

Он чувствовал, что теряет контроль над ситуацией, что кто-то другой сейчас направляет развитие событий. И операция, которая так легко и просто начиналась, приобретает очень опасный для него оборот. И девка оказалась не проста!

«Как же я ее не просчитал? Как мог так расслабиться?! Но это ничего не меняет, просто придется больше работать!»

В середине дня Сергей почувствовал, что его пасут.

Именно почувствовал, потому что вели его грамотно, профессионально, даже по глухим пробкам, и, чтобы обнаружить их, ему пришлось покрутиться по центру Москвы, поводить ребяток за собой.

«Все чудесатее и чудесатее, как говорила девочка Алиса, путешествуя по кроличьей норе. Хоть выходи и спрашивай: «Ребята, из-за какого клиента пасете?»

Он достал сотовый и набрал номер:

— Кнут, минут через тридцать подошли кого-нибудь на Маяковку. Возле Сатиры перехватите за мной «девятку», мокрый асфальт, номера не видел, хорошо работают. Надо за ними присмотреть.

— Лады. Сам приеду!

Если это по последнему клиенту, то ничего страшного — вполне ожидаемо и естественно.

Но если они ведут его по делу Вероники Былинской, значит, он где-то прокололся!

«Стоп! Давай рассуждать, как они. Дамочка сбежала. Где она могла залечь? Сначала все друзья и родственники бабули и семьи. Ну, это день-два, просто посмотреть и убедиться, что ее там не было и нет. Потом они выходят на дом. Там тоже облом. Я бы на их месте стал искать ее у Кости. Вполне логично — он ее знает с детства, мужик богатый, может помочь. Да, но, если бы кто-то вышел на Костика и стал задавать вопросы или тереться рядом с домом и его заметила охрана или потревожили бы его сестру, он сразу бы мне сообщил. А собственно, совершенно не обязательно на него выходить, достаточно навести о нем справки, узнать, что два года назад у него случилась весьма непростая ситуация в бизнесе, и уточнить, кто ему помог решить проблему. Да хотя бы узнать у того, кто эту проблему создал. И все! Дальше просто — присмотреть за мной и моими ребятами, для порядку, как говорится, а вдруг девочка у нас. А вот тут возникает проблема у мужика: то, что хвост мы сразу обнаружим, это он понимает, значит, чтобы глобально нас вести, требуется большая команда. Пользоваться служебным положением он не станет, не будет светить поиски в конторе — делиться придется, или, не дай бог, начальство поинтересуется его делами. Он и не стал этого делать, Юрик проверил — в розыск Ника не объявлена, ориентировок на нее нет. Ладно, день-два относительно спокойных у нас есть, а нам как раз столько и надо. Мои их поводят, оттянут на себя часть его людей. Черт! Они профи еще какие, все бывшие конторские, и бог его знает, какая у них аппаратура, агентура и вся хрень прилагающаяся! Да и генерал просил сделать так, чтобы этот Михаил Иванович проявился-засветился! Надо подумать, с Ринком посоветоваться, очень не хочется Нику подставлять как приманку!»

Благополучно передав хвост Кнуту, он быстро оторвался от них.

После того как Антон с Сергеем уехали, Ника поняла, что если не займет себя хоть чем-нибудь, то начнет сходить с ума. Она решительно направилась к Наталье.

Ната с дедушкой устанавливали на лужайке перед домом большой детский надувной городок: какие-то домики, длинные ходы, похожие на больших червей, огромные кубы с лазами внутри и много всякого интересного и загадочного для детей.

— Ната, у вас здесь есть Интернет? — спросила Ника. Компьютер она видела в одной из комнат на втором этаже.

— Конечно! — разулыбалась Ната. — Я тоже об этом подумала, но мне надо сначала детей с няней на воздух выпустить, а ты иди посмотри, что там про монастыри есть, я к тебе потом присоединюсь!

Весь день Ника просидела за компьютером, ковыряясь в Интернете и выуживая из разных источников информацию о монастырях на всей территории бывшего Советского Союза.

Несколько раз приходила Ната. Один раз Ника сделала перерыв, спустившись в столовую обедать.

Дедушка потчевал их борщом необыкновенной вкусности, приготовленным по только ему известному рецепту.

Ей не хотелось уходить из-за стола, от легкой, шутливой беседы, сопровождавшей обед, от Натальиного звонкого смеха и чопорной, поджавшей губки няни, от посмеивающегося дедушки, солнца, заливающего кухню, восхитительного борща, но она заставила себя вернуться к мрачной и трагической информации о монашеской жизни.

Ближе к вечеру Ника поняла, что если еще немного почитает обо всем, что творилось с религиозными служителями после революции в России, то тошнить начнет от мрачного кошмара и бесчеловечного беспредела, происходившего в те времена.

Она вышла из Интернета и выключила компьютер.

Ужас какой-то, что вытворяли с монашками! Их насиловали, сжигали, топили, расстреливали! На всей территории страны действующие монастыри если и остались, то в какой-нибудь непролазной глуши, куда советская власть-то дошла не сразу, и то в виде одного-двух представителей. Были, наверное, и совсем оторванные от цивилизации монашеские скиты, спрятанные от глаз людских, в том числе и от церковных властей. Да, не так уж легко, как ей казалось, будет найти жену Олега!

Приехал Антон.

Подойдя к лестнице, чтобы спуститься вниз, Ника услышала, как его приветствует семья — Натальин смех, звук поцелуя, Машкино радостное лепетание, не менее радостный Сашкин басок.

Она улыбнулась: какое счастье, что есть такие семьи, такие родные, любящие друг друга люди! Как когда-то было и у нее. Вероника торопливо тряхнула головой, прогоняя непрошеное, запретное воспоминание — нет, ни вспоминать, ни думать об этом нельзя! Не готова она до сих пор!

— Ника! — прокричала снизу Наталья. — Иди к нам, хватит тебе там сидеть!

Ника спустилась на первый этаж, поздоровалась с Антоном и забрала у него Сашку, Марию взяла Ната, давая отцу возможность переодеться и умыться.

— Ужинать! — позвал из кухни-столовой дедушка.

Василий Корнеевич сегодня весь день дежурил по кухне, предварительно выдержав словесный бой с Натальей, волновавшейся, что он себя перетруждает, да к тому же готовит на эдакую ораву.

— Да с чего мне уставать, Наталья? Огородом я сегодня не занимаюсь, немощным пока себя не чувствую, да и уважаемая Вера Петровна мне поможет!

— С удовольствием, Василий Корнеевич, — поддакивала улыбчивая, маленькая, кругленькая, очень добродушная домработница.

Она старалась находиться рядом с дедушкой, помогая ему готовить, и, когда была свободна, приходила помочь ему с огородом.

Ника, подозревавшая, что Вера Петровна имеет на дедушку виды, улыбалась — а почему нет? Он еще о-го-го! Вон какой сказочный богатырь!

Но дедушка умело уходил от напора веселой домработницы, умудряясь переводить разговоры и намеки в дружеско-уважительный тон.

После шумного веселого ужина с детьми, сидевшими на своих стульчиках и громко тарабанившими по ним ложками, требуя к себе внимания, Натальиного рассказа про их дневные проделки Ника решила пройтись по участку.

Во-первых, чтобы скинуть с себя щемящую жалость, которая накопилась за целый день по мере поступления информации о монашках, а во-вторых, не давала ей покоя какая-то до конца не сформировавшаяся мысль.

Поймать ускользающую мысль так и не удалось, зато она вспомнила нечто важное, о чем совершенно вот напрочь забыла. Вероника резко вскочила, вызвав негодующий скрип качелей.

— Боже мой, как я могла забыть?!

У Марии Гавриловны сегодня день рождения. Она одна из самых близких подруг Сонечки и бабули, с детства. Каждый год в этот день они собирались у Марии Гавриловны и праздновали, гораздо более торжественно и значимо, чем принято отмечать обычные дни рождения, потому что с этой датой связано было что-то очень важное в их жизни, о чем они никогда не рассказывали.

В тот день, когда Вероника, демонстрируя следившим за ней активную разыскную деятельность, навестила Марию Гавриловну, они долго беседовали, пили чай, и Мария Гавриловна, словно извиняясь, попросила Веронику прийти в гости в день ее рождения.

— Я никак не могу привыкнуть и поверить, что девочек нет, а без них этот день не имеет значения. Ты приди, пожалуйста, Никочка, мы посидим, девочек вспомним.

У Вероники сердце разрывалось от понимания, что вряд ли придет, и она что-то неубедительно мямлила о плохом еще самочувствии и каких-то проблемах, сказала, что постарается, и чувствовала себя распоследней дрянью, обижающей близкого ее любимым бабушкам человека.

Ей было отчаянно стыдно врать, но и правду рассказать она не могла. Мария Гавриловна расстроилась, наверняка обиделась, но виду не подала, заверила с грустью, что все понимает.

Всю дорогу, пока добиралась до кафе, где они договорились встретиться с Милкой, Вероника мучилась чувством вины и злости на каких-то уродов, из-за которых приходится обманывать и обижать невниманием замечательную женщину!

— Так, что делать? — задала себе Ника вслух актуальный во все времена вопрос.

Она быстро ходила от качелей к забору и обратно, пытаясь сообразить, как ей поступить и что предпринять.

«Звонить нельзя ни из дома, ни с чьего-либо мобильника, ее телефон наверняка прослушивают, Мария Гавриловна лучшая подруга бабушек, рано или поздно я могу ей позвонить! Да сто пудов они разузнали об этом факте, нашли же эти козлы дедушкин дом!»

От качелей к забору, от забора к качелям — туда-сюда. Думай!

«Сейчас полвосьмого, если сесть на электричку, то часа через полтора — час сорок я у нее — это десять — двадцать минут десятого. Быстро поздравить и назад, около десяти есть электричка. Можно успеть! — Вероника рванула к дому, но резко остановилась от пришедшей вдогонку мысли: — Подожди, Никуша!

Во-первых, глупо так рисковать, за ее домом вполне могут следить и ждать тебя, особенно сегодня, наверняка они знают про день рождения Марии Гавриловны, а во-вторых, никто тебя не отпустит, тем более Антон!»

«Но я не могу ее не поздравить! — разозлилась она. — Давай, думай, ты же умная! Умная вряд ли поперлась бы куда-то, рискуя быть пойманной, это ты о себе слишком хорошо подумала! Давай успокоимся и расставим приоритеты! Ты можешь ее не поздравить? Нет! Категорически нет! — Она тяжко вздохнула, как пушкинская старуха перед разбитым корытом. — Тогда надо ехать!»

Ехать ей не хотелось.

Очень не хотелось. Вероника отлично понимала, что это глупо, рискованно, как-то совсем по-женски — эмоционально и нелогично, она боялась даже приблизительно представить, что будет, если об этом узнает Кнуров.

Но время поджимало, и если принимать решение и ехать, то прямо сейчас. Ника решилась, ругая себя последними словами, поднялась к себе, достала кошелек из сумочки, пересчитала деньги, вдруг на такси придется возвращаться, да и вообще, мало ли что. Но уехать втихаря, тайком, никого не предупредив, — это уж совсем разум потерять. Так поступить Вероника не могла и написала записку дедушке.

«Дедуля, я понимаю, что это очень глупо, но мне обязательно-обязательно надо съездить и поздравить Марию Гавриловну. Уверена, ты знаешь, что она лучшая подруга бабушек. Сегодня у нее день рождения, и наверняка тебе бабуля рассказала, что с этой датой связанно нечто значимое (мне, например, этот секрет не известен). Обещаю вести себя предельно осторожно. Я быстро, не волнуйся, десятичасовой электричкой вернусь назад!

Целую, Ника.

P. S. Не ругай меня сильно. Ладно? Я и сама себя ругаю. Обещаю не привести хвоста».

Вероника прошла в соседнюю комнату, которую занимал дедушка, и положила записку на кровать. Дедушка ложился около десяти, значит, раньше ее никто не хватится.

Ринковы и Василий Корнеевич сидели в гостиной на первом этаже и о чем-то беседовали. Ника подошла к перилам и обратилась к Наталье:

— Ната, я поковыряюсь в Интернете перед сном?

— Да, конечно, что ты спрашиваешь, ей-богу!

Ника прошла в конец коридора, постояла на краю верхней ступеньки, позволив себе еще немного сомнений и угрызений совести, спустилась по узкой лестнице, ведущей к задней двери, и очень тихо вышла во двор, так же тихо выскользнула из калитки и побежала к станции.

Не доходя до угла дома Марии Гавриловны метров десять, девица Былинская вдруг резко свернула и, пройдя через газон, внимательно глянув по сторонам, не видит ли кто ее странных маневров, спряталась за куст сирени, чуть не поломав от усердия букет, который купила на вокзале.

Она печально констатировала, что укрытий, из-за которых можно вести наблюдение за территорией перед домом, маловато. Хилые, невысокие кусты, непригодные для такого рода деятельности, реденькие деревья, за которыми не спрячешься, детская площадка посреди двора, где сейчас сидела компания подростков, еще несколько высоких кустов сирени ближе к дому — вот и все. Позиция, которую она заняла, оказалась не самой удачной: отсюда просматривалась только часть двора. Стараясь соблюдать максимальную осторожность, Вероника обошла по довольно приличной дуге подростков, сидящих на площадке, и перебежала к другому кусту сирени. А вот отсюда просматривался и двор, и нужный ей подъезд.

«Если за домом следят, то наверняка из машины», — блеснула сообразительностью барышня Былинская.

Она внимательно осматривала территорию и не заметила ни одного подозрительного человека. Хотя скажите на милость, как можно отличить подозрительного человека от добропорядочного? По надписи на груди: «Я криминальный элемент!» Других вариантов распознавания в страдающем от чувства вины разуме гражданки Былинской не возникало. Какая-то девушка зашла в дальний подъезд, мужчина и женщина вышли из другого подъезда и направились в сторону проспекта, три бабульки стояли и беседовали у нужного Веронике подъезда, кроме подростков, людей, прогуливающихся возле дома, не наблюдалось. А вот рассмотреть в сгущающихся сумерках, есть ли кто-то в припаркованных машинах, невозможно.

— Вот черт! — прошипела Ника, понимая всю бесполезность своей разведывательной деятельности и беготни по кустам.

Что она тут может высмотреть?

«Проходы к дому с трех разных сторон, поэтому вряд ли они будут стоять далеко от подъезда, — принялась рассуждать новоявленная разведчица. — Значит, если они все-таки следят, то находятся где-то рядом. Господи, ну не стоять же мне здесь до ночи!»

В это время из первого подъезда вышел мужчина, отключив сигнализацию в стоящем прямо на тротуаре джипе, сел в машину и не торопясь поехал через двор к выезду на проспект.

— Ну прямо как в киношном детективе! Специально для непутевой героини и динамичного развития сюжета! Спасибо, господи! — прошептала, радуясь, Вероника.

Пока автомобиль двигался вдоль дома, он подсветил фарами все стоявшие машины. И вдруг Ника совершенно ясно и четко рассмотрела в одной из них, синих «жигулях», припаркованных напротив подъезда, в котором жила Мария Гавриловна, сидевшего на переднем сиденье за рулем человека.

От страха и понимания, в какую историю по счастливой случайности она только что чуть не вдряпалась, сердце у Вероники ухнуло куда-то вниз, ноги ослабели, желудок схватило ледяным спазмом, а кровь молоточками застучала в кончиках пальцев.

— Спокойно! — принялась она уговаривать себя. — Ничего не случилось! Я же не поперлась сразу в подъезд с букетом наперевес!

Страх отпускал понемногу, напоминая о себе остаточными явлениями в виде дрожи в руках и ногах.

— А вот не надо шастать по темным дворам, и дрожать не пришлось бы, разведчица хренова! И чего тебе не сиделось в доме? — вытянув перед собой ладони, ругалась Вероника, наблюдая, как они мелко дрожат. — Пила бы сейчас чай в компании очень милых людей и Апельсина! Нет, понесло же тебя старушку поздравить! Убогая ты моя! Если Кнуров про это узнает, я даже думать не хочу, что он скажет или сделает! Просто убьет, и все!

И тут кто-то сильно схватил ее за правое предплечье, одновременно другой рукой зажав рот. От ужаса она не сопротивлялась, даже блеять или мычать забыла.

— И если не получу от этого удовольствия, то хоть злиться перестану! — раздался очень недовольный шепот Веронике прямо в ухо. — Сейчас я уберу руку, а вы будете молчать. Если поняли, кивните.

Ника торопливо кивнула. И еще кивнула раза два для убедительности.

Он осторожно убрал ладонь и развернул ее к себе лицом.

Перед ней стоял, воплощая ночные кошмары, злой Сергей Викторович Кнуров.

«Уж лучше бы это был Михаил Иванович!» — подумала Ника трусливо.

Ничего не говоря, он опять ухватил ее за руку и потащил за собой. Она старалась поспевать за его широкими, почти неслышными шагами, с тоской представляя все, что сейчас услышит в свой адрес.

Они прошли между домами и через переулок вышли на соседнюю улицу, где обнаружилась его машина. Кнуров затолкал ее на переднее сиденье, обошел машину, сел за руль и повернулся к ней.

Ника молчала и смотрела вперед.

— У меня есть правило: если клиент выкидывает нечто подобное, я сразу разрываю с ним договор! — жестко произнося каждое слово, с нажимом сказал Кнуров.

— Я понимаю, — ответила Ника.

— В вашем случае я делаю исключение только потому, что Василий Корнеевич прочитал мне вашу записку и объяснил, насколько важно для вас поздравить Марию Гавриловну и что она значит для вашей семьи.

— Не надо! — ответила Ника, сильно сжав двумя руками не нужный теперь букет.

— Что не надо? — уточнил Кнуров.

— Не надо делать исключения! Я не девочка пяти лет, чтобы меня сначала пожурить, а потом снисходительно погладить по головке и дать конфетку! Я отдавала себе отчет, какие могут быть последствия. Но поступить по-другому не могла!

— Могли. — Он отвернулся от нее, завел машину и тронулся с места. — Почему вы не рассказали, что эта встреча так важна для вас, мне не сложно было ее устроить, и обошлось бы без нервов и волнений?

— Мне очень стыдно, но я забыла! — призналась она. — Я до сих пор не могу понять, как я могла забыть! А когда вспомнила, времени на размышление не было.

— Вы должны были позвонить мне или объяснить Антону.

Он достал из кармана пиджака мобильный телефон и протянул ей.

— И у него, и у меня есть телефоны, номера которых очень сложно, практически невозможно вычислить. Звоните, поздравляйте и скажите, что вы в другом городе.

Ника взяла телефон, подержала его в руке, задумавшись, и набрала номер. Она поздравила Марию Гавриловну, долго извинялась, объяснила, что ей срочно надо было уехать, но, как только она вернется, сразу придет к ней. Еще раз поздравила, извинилась и попрощалась.

— Спасибо! — поблагодарила она, отдала телефон и спросила: — Кто обнаружил мое исчезновение?

— Конечно, Ринк! — усмехнулся Сергей. — Его насторожили ваши интонации, когда вы спросили про Интернет, а наш командир не любит и всегда проверяет, если что-то его настораживает. Он поднялся на второй этаж, вас не нашел, зато нашел записку. Переговорив с Василием Корнеевичем, сразу позвонил мне.

Звонок Антона застал Сергея, когда он подъезжал к своему дому. Он полдня просидел в архиве МВД, потом мотался в два разных конца Москвы, по дороге скинув хвост Кнуту и стоически выдержав все пробки, а в конце дня встречался с неким представителем духовенства, с которым они договорились встретиться завтра, в восемь утра, еще раз.

Выруливая на стоянку возле дома, Кнуров мечтал, что сейчас дернет рюмку коньяку, примет душ, выпьет горячего чая и заляжет на диване изучать документы, которые взял с собой и которые надо обязательно просмотреть.

Когда Антон и Василий Корнеевич объяснили ему, куда и почему уехала Ника, он ругнулся, развернул машину и поехал «спасать девицу», испытывая почти братские чувства к Михаилу Ивановичу, жаждущему дать укорот сей ретивой барышне.

Он приехал раньше ее, проверил подходы и территорию вокруг дома, быстро обнаружил сидящего в «жигулях» и, заняв удобную позицию, стал ждать прибытия беглянки.

Нику он увидел сразу.

Раздражение, которое Кнуров испытывал и подогревал в себе, мысленно давая далекие от положительных эпитеты ее уму, и не отпускавшее его после разговора с Антоном и Василием Корнеевичем, исчезло, как только он увидел Веронику.

Она шла по направлению к дому, не по кратчайшей от проспекта дорожке, а с другой стороны, видимо сделав большой крюк, и, резко свернув, пересекла газон параллельно дому.

— Умная девочка! — похвалил, окончательно успокаиваясь, Кнуров.

Наблюдая ее перебежки, он даже развеселился и улыбался, стоя в двух метрах у нее за спиной и слушая ее комментарии, и напрягся, когда она замерла, увидев сидевшего в машине, и чуть не рассмеялся, слушая, как она ругала себя и безысходно предположила, что последует, если он узнает о ее «подвигах».

«Не поминай черта на ночь глядя, девочка!» — усмехнулся про себя Кнуров и, схватив ее за руку, другой рукой зажал ей рот.

Трасса была не загружена, Кнуров прибавил скорости, желая как можно скорее сдать дамочку на руки Ринковым и любящему дедушке и вернуться к своему коньяку, чаю, документам и вполне законному раздражению.

— Простите, Сергей Викторович, — после долгого молчания сказала вдруг Ника. — Я знаю, что не права, знала это и когда принимала решение ехать. Меньше всего я хотела кого-то тревожить, тем более вас. Пока ехала в электричке, обдумывала все возможные варианты. Например, позвонить с вокзала и поздравить, но поняла, что делать этого нельзя. Если они прослушивают ее телефон, то вычислят, откуда сделан звонок, и поймут, что я в Москве. Думаю, что ни в ваши, ни в мои планы не входило информировать их о моем месте пребывания. Я вижу, что вы устали и раздражены, поэтому еще раз прошу у вас прощения за причиненные хлопоты.

Как там называл ее Костя? «Интеллигентная пуговица». Точно! Извиняется, как на приеме в Госдуме. Протокольно.

Он удивился. Посмотрел на нее. Нет, она не притворялась и не выдерживала политес, она была искренней.

Он не ожидал, что Вероника извинится, да еще и признает свою вину.

Да, сильная барышня!

Как-то он опять выпал из их уже сложившейся манеры общаться, сбился с ее волны, не то от облегчения, что обошлось без происшествий, не то оттого, что не знал, как отчитать, чтоб неповадно было, и при этом не перегнуть, или оттого, что вообще не знал, как себя с ней вести.

Кнуров всегда точно просчитывал людей, умел использовать любые психологические этюды и манипуляции, если в этом возникала необходимость, как говорится, «нас этому учили». Но эта дамочка уже в который раз удивляла его, не вписываясь ни в какие типажи, характеристики и сложившиеся правила.

— Извинения приняты, но кое-что я должен вам объяснить. Если бы эти ребята не расслабились, то сейчас вы бы беседовали с Михаилом Ивановичем.

— Но я же увидела человека в машине и, конечно, не пошла бы туда! — скорее оправдываясь, возразила Ника.

— Вы увидели его только потому, что они решили, что вы туда не явитесь. Думаю, сегодня ночью они снимут пост, оставят только прослушку на всякий случай. С Михаилом Ивановичем работают настоящие профессионалы, если бы они вели слежку по всем правилам, то вы никого и ничего бы не заметили. Меня же вы не увидели, хотя я следил за вами, как только вы появились там.

«Господи! А ведь он прав!» — запоздало испугалась она еще раз.

— Если вы хотите довести ваше дело до конца, то должны подчиняться моим приказам и распоряжениям беспрекословно, а если возникает какая-то ситуация, немедленно связываться со мной, а уж решения буду принимать я. Я уже это объяснял.

— А я предупредила, что не смогу беспрекословно слушаться! — ответила она, помолчала и продолжила: — Конечно, я понимаю, что вы правы, и, конечно, мне хочется разобраться во всем как можно быстрей, но даже сейчас я не смогу обещать слушаться так, как вы требуете, но обещаю советоваться с вами во всем.

— Для начала сойдемся на этом. — Он посмотрел на нее и улыбнулся: — А над подчинением приказам мы еще поработаем!

Ника, выбравшись из машины, принялась извиняться перед высыпавшими навстречу им Ринковыми и Василием Корнеевичем, объясняла, почему так поступила. И удивилась, странное дело: ее успокаивали, как будто это не она всех переполошила, даже Антон:

— Да ладно, Ника, чего не бывает, обошлось, и слава богу, но больше так не делай!

— Клянусь! — подняв руку вверх, пообещала она.

Удивив ее необычайно, Кнуров поставил точку в случившемся:

— Вероника действовала правильно: спряталась, осмотрелась, увидела, что за домом следят, и ушла. На чем считаю инцидент исчерпанным.

Кнуров уехал, объяснив, что у него ранняя встреча.

Вернулся Антон, проводив Сергея и закрыв за ним ворота, и предложил:

— Давайте по рюмке коньяку хлопнем за то, что все обошлось благополучно, ну и чтобы больше не возвращаться к данной теме.

Ника, стоя под душем, думала, что надо выбросить из головы сегодняшнее происшествие, это мешает сосредоточиться на главном, ведь крутилась у нее какая-то мысль в голове, перед тем как она вспомнила про день рождения, и эта мысль была важной. А вместо того чтобы думать об этом, она продолжает обвинять себя и удивляться, что Кнуров понял ее и даже поддержал, не проявив при этом никакого мужского превосходства, типа: «Чего от женщины ждать, кроме глупости!»

— Все, хватит! — остановила она бегущие по кругу мысли. — Не так уж я виновата, как сказал Антон: «Обошлось, и слава богу»! Если я хочу еще себя поругать, то сделаю это завтра!

Она решительно выключила душ, вытерлась и прошла к себе в комнату.

«О чем мы говорили за ужином? Что вызвало во мне беспокойство? Так. Я весь день думала о монастырях и о том, что вообще с ними творилось в то время!»

Расстилая кровать, она пыталась восстановить ход своих мыслей, прерванный неожиданным воспоминанием о дне рождения Марии Гавриловны.

«Не стал бы Олег держать это в монастыре! Вот что!» — поняла Ника.

Она остановилась посреди комнаты, не дойдя до двери, куда направлялась выключить свет, пораженная пойманной-таки за хвостик мыслью-догадкой, которая убегала от нее весь день.

«Нет, не стал бы! Потому что это далеко, а все должно было находиться рядом, под рукой, на всякий случай. Мало ли что могло произойти, или срочно деньги бы понадобились. И потом, какой бы затерянный этот монастырь ни был, все равно там же есть люди, и тем более все друг друга знают, а мужчина, часто наведывающийся туда, ну пусть не часто, но все равно посторонний, вызовет подозрение. Вот чувствую я, что нет там ничего! Наверное, у его жены находятся очередные инструкции, где именно надо искать. Точно!»

Почувствовав облегчение оттого, что все-таки поняла, что ее беспокоило, и навалившуюся сразу за ним усталость, Ника, выключив свет, забралась в кровать. Она еще раз обдумала свою догадку, покрутилась так и эдак, но мысли не выстраивались в логичную цепочку, разбегаясь.

«Все, спать!» — приказала она себе.

За несколько мгновений до того, как провалиться в сон, уютно укутавшись в одеяло на большой удобной кровати, она подумала:

«Где же ты это спрятал, дедушка? Наверное, придумал что-то очень сложное или совсем простое. Так где же ты спрятал всю эту хрень?» И, уже совсем засыпая, улыбнувшись, добавила: «Прости, Сонечка, я стала слишком часто ругаться!»

Он пришел к ней ночью.

Она совсем не испугалась и сразу его узнала, хотя было очень темно. Он подошел к кровати и улыбнулся очень доброй, любящей, удивительно светлой улыбкой.

— Идем, детка, путь не близкий, а надо успеть до утра.

Вероника встала и следом за ним вышла из комнаты. Она не видела, куда и как они идут, да и самого движения не ощущала физически, только рассматривала его во все глаза, стараясь запомнить каждую черточку лица, походку, голос. Он шел рядом, но смотрел не на дорогу, а на нее.

— Ты красивый, а я даже фотографий твоих не видела, их просто нет.

— Это ничего. Теперь же видишь. А ты у нас умница, да ты всегда очень умная была, с пеленок.

— Дедушка Олег, а ты там… ну, у вас бабушек видел?

— Конечно, мы все там вместе. Ты не волнуйся, не переживай, у нас все хорошо. Но об этом потом. Вам не надо ездить к Агриппине, ты правильно догадалась. У нее есть только письмо, еще одна зашифрованная инструкция, да и Агриппина станет уговаривать вас отдать все монастырю, на благое дело. — Он усмехнулся: — Она всегда такая была, ей требовалась в жизни сверхидея, сначала Сталин и лучшая в мире страна, а уж потом служение Богу. Ну вот, пришли.

Вероника посмотрела по сторонам и с удивлением обнаружила, что они стоят в каком-то подъезде, перед железной дверью, ведущей в подвал, закрытой на внутренний замок, и сверху, видимо для надежности, висел большой амбарный замок. Олег толкнул дверь, и она открылась. Пахнуло старыми, затхлыми вещами, гниющим луком и картошкой. Вниз вели три ступеньки. Спустившись по ним, они оказались в длинном темном коридоре, по бокам которого тянулись ряды сараюшек с номерами квартир на них. Ника с дедушкой Олегом прошли почти до конца коридора и остановились перед предпоследней дверью справа, но номера на ней почему-то не было. Олег опять толкнул закрытую на замок дверь, и они вошли в небольшую, метров десять, комнатушку. Сарай был завален всяким хламом, который обычно держат на балконах или в кладовках: старые лыжи, санки, перевязанные ремнем четыре перьевые подушки, верстак, на котором стояли банки с соленьями; возле двери слева большой деревянный короб, в котором хранилась картошка, какие-то еще вещи.

Олег прошел к противоположной входу стене, отодвинул в сторону какие-то коробки, расчистил от вещей небольшое пространство и махнул ей рукой, подзывая к себе.

— Теперь смотри, — сказал он, указав на стену, — пятый кирпич снизу, — он отсчитал ряды, — и четвертый справа от стены.

Он нашел нужный кирпич, ничем не отличавшийся от всех остальных.

— Надо сильно надавить. Ну-ка, попробуй. Дедушка отодвинулся в сторону, давая ей возможность подойти. Ника нажала на нужный кирпич, он не поддавался. Она сделала полшага назад и уперлась в кирпич двумя руками, навалившись на него всем телом. Раздался щелчок, кирпич немного ушел в стену и вернулся в исходную позицию.

Несколько секунд ничего не происходило, и вдруг стена дрогнула и часть кирпичей выступила из общей стройной конструкции на несколько сантиметров.

Дедушка Олег толкнул и открыл дверь в маленькую, не больше шести метров, совсем темную комнату, с низким потолком, бетонными стенами. В центре, примерно в полуметровом бетонном уступе, стоял деревянный ящик, похожий на те, в которых перевозят оружие, с двумя прибитыми по бокам перекладинами, вместо ручек.

Невзирая на кромешную тьму, Вероника видела очертания предметов очень четко. Наверное, эта комната когда-то была частью какого-то подземного сооружения. Кто его знает, что таит в себе подземная Москва.

Олег-Игорь подошел к ящику и встал перед ним, лицом к двери, и Ника последовала за ним, с интересом рассматривая цифровой диск от старого телефона, приделанный к крышке ящика.

— Запоминай: надо последовательно набрать 3, 1,9, 7, 0, 3, иначе, если открыть крышку, ящик взорвется, вместе с людьми, находящимися рядом. Поднять его могут только два человека, но, если ящик поднимут, не набрав код или набрав его неправильно, он тоже взорвется.

— И что там внутри?

— То, что вы ищете, но мы сейчас открывать его не станем, когда найдете, тогда и посмотрите.

— А где мы находимся? Этот подвал, где он?

— А это пусть твой мужчина сообразит! — озорно усмехнулся дедушка Олег.

— Какой такой мой мужчина? — смутившись и изобразив удивление, спросила Ника.

— Кнуров Сергей Викторович, ты же знаешь, что он твой, что ж боишься-то признаться себе? Ни у нас в роду, ни у Сонечки трусов не водилось, не стоит и начинать! — попенял ей Олег.

— Почему ты не хочешь сказать, где именно находится это место? — уходя от темы, спросила Ника.

— Я бы и хотел объяснить — и мне спокойнее, и вас обезопасить, — да не могу. Раньше нельзя было отдавать — документы бы в грязные руки попали, и золото растащили бы по карманам да по заграницам. А сейчас точно знаю, что бумаги в надежные руки попадут и слитки туда, где им и положено быть. Значит, время пришло, да и поторопили вас алчные. У золота свой характер, своя сила, и она притягивает как хороших людей, так и плохих, плохих чаще. — Он вздохнул и развел руками: — Вы сейчас решаете не одну задачу, а несколько, все они важные, и решить их должны сами, и найти это добро должны вы сами.

— А что написано в письме, которое у Агриппины?

— Это я могу сказать и обязан, но давай возвращаться. По дороге поговорим.

Закрывая за собой все двери, они вышли из подвала, и Вероника так и не увидела и не поняла, где они находятся и куда идут.

— В письме том написано, — рассказывал Олег. — «Здравствуй Василий! Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет, а тебя все-таки побеспокоили. Возвращайся в Москву, здесь, кроме этого письма, ничего нет. Отдай этим людям письмо и объясни, что все, что они ищут, находится в одном и том же месте с сорок шестого года. Это хорошее место, надежный старый дом, на красивой улице, имевший к моей жизни отношение. Уж коль лихие люди тебя, Вася, нашли, то пусть дальше сами ищут, какие дома в Москве имели значение в моей жизни, а тебя отпустят, потому что ни ты, ни они не знаете, что именно там хранится, об этом знал только я. Прощай, мой друг». И приписка про подвал, номер кирпича и код.

— Зачем все так запутано, дедушка?

— Я хотел обезопасить Васю и вас, девочек. А раз уж он ничего не знает, так какой с него спрос, да и отдавать эти ценности злым людям не хотелось. Поводить, поводить, а Вася умный, смог бы придумать, кому и как сообщить про кладоискателей ретивых.

— А если бы сам дедушка стал искать?

— Вася нашел бы и все понял.

Ника заметила, что фигура Олега становится какой-то размытой, нечеткой.

— Подожди, не уходи! — заторопилась она. — Как там мама, папа, бабушки?

— Хорошо, внученька, мы все ушли в свой час, не раньше и не позже, и у нас действительно все хорошо.

— И мама с папой в свой час? — не поверила она.

— Да, и они тоже. — Он улыбнулся ей той светлой улыбкой, от которой озарялись его глаза, и Ника сразу успокоилась.

— Ты, Никуша, передай Васечке, моему единственному товарищу, привет от меня и от нас всех да скажи, чтобы не торопился к нам. Он мужик здоровый, поживет еще, да и дел у него много.

— Каких дел? — спросила Вероника, и две тяжелых горячих слезы скатились по ее щекам. Она видела, что он становится все более прозрачным, словно растворялся.

— Как каких? — засмеялся Олег. — Где ж правнукам расти, как не в доме, под его присмотром? Для кого ж мы его строили? А ты, Никуша, бояться бросай, а то страхом счастье отгонишь!

— Я тебя люблю, дедушка Олег! — улыбаясь сквозь слезы, сказала она.

— Я тебя тоже люблю, мы все тебя любим! Отпусти грусть, милая, не рви болью сердце, мы все за тобой приглядываем. — И он коснулся прозрачной ладонью ее головы, погладил легким, как ветерок, движением.

Вероника проснулась и резко села на кровати, дотронулась пальцами до мокрого от слез пятна на наволочке. Она не чувствовала ни боли, ни обиды в душе, а только легкую грусть и какую-то небывалую радость и легкость, как будто первый раз за много лет вдохнула полной грудью чистого пьянящего воздуха.

Плача и улыбаясь одновременно, она вскочила с кровати и стала бегать по комнате в поисках ручки и листа бумаги, чтобы записать письмо и цифры, хотя точно знала, что уже никогда не забудет ни одного слова, сказанного Олегом-Игорем. Нетерпеливо поковырявшись в сумке, отыскала ручку и блокнот, устроилась прямо на полу, вытирая текущие по щекам слезы, и записывала, записывала.

Раздался осторожный стук в дверь.

— Вероника, — услышала она голос Василия Корнеевича. — Ты что там, плачешь?

— Дедушка! — радостно воскликнула Вероника и подскочила с колен.

Василий Корнеевич резко открыл дверь, перепугавшись не на шутку.

— Дедушка! — Ника кинулась его обнимать, расцеловывать, крепко прижимаясь к нему.

— Что-то я не пойму, пичуга, ты плачешь или радуешься? — успокаиваясь и поглаживая ее по спине, спросил он.

— Я радуюсь и плачу! — Она отцепилась от него и схватила за руки. — Ко мне дедушка Олег приходил! Велел тебе привет передавать от всех от наших, сказал, чтобы ты к ним не торопился, тебе еще правнуков надо воспитывать!

— Правнуков — это мы с удовольствием! Ты погоди, Никуша, ты чего рыдала-то?

— Я тебе все-все расскажу, он тебе письмо оставил!

Она метнулась к креслу, на котором лежала ее одежда, и стала натягивать на себя джинсы, громко, возбужденно рассказывая, но вдруг остановилась, натянув только одну штанину.

— Тебя не удивляет, что он приходил ко мне во сне?

— А чего удивляться? — усмехнулся дед. — В жизни всякое бывает, да Игорь, он такой, он и прийти может. Ты одевайся, умывайся и приходи завтракать.

— Может, Кнурову позвонить, чтобы приехал? Нам уже не надо ни в какой монастырь ехать, мне Олег про него все рассказал.

— Он уже звонил Антону, просил его задержаться, сейчас приедет.

— Ну надо же, как совпало! — восхитилась Ника.

— Может, и совпало, а может, это Игорева работа, с него станется! — весело рассмеялся Василий Корнеевич.

Элегантно оторвавшись от хвоста, Сергей приехал в условленное место, где его ждал Кнут, весьма недовольный столь ранним подъемом.

— А что, попозже к Ринку поехать нельзя было? — проворчал он вместо приветствия.

— Спал бы ночами, может, выглядел бы лучше, — ответил Сергей, пожимая ему руку.

— Я и спал, пока ты не разбудил!

— Не груби начальству. А уж если встал так рано, иди крепи наше благосостояние, спасай денежки клиентов от посягательства.

— Придется, — вздохнул тягостно, как старичок, Кнут.

Он всегда ворчал, если его разбудили ни свет ни заря, — терпеть этого не мог. Спать Игорь Весин любил, иногда Кнурову казалось, что если его не будить, то он будет спать все время.

На любом привале, как только садился, не важно, на пять минут или десять, он мгновенно засыпал. А если они находились в режиме ожидания, спал постоянно, но стоило появиться намеку на нежданных гостей, мгновенно открывал глаза. Сергей шутил: «Можно посты не выставлять, если Кнут проснулся, значит, опасность!»

— Кого ведут? — спросил Сергей, устраиваясь за рулем служебной машины, на которой приехал его зам.

— Только тебя и меня.

— Да, людишек ему не хватает: один пасет ее квартиру, второй бабушкину, двое в доме сидят, двое нас ведут, одного с объекта на объект перекидывают, не разгуляешься!

— Особенно если не знаешь, что ищешь! — поддакнул Весин.

— У бабушкиной подруги пост сняли?

— Сняли, как ты и предполагал.

— Твоя-то машина где?

— Где и положено, стоит под домом, охраняемая пасущим ее гражданином.

— Ну все, созвонимся! — Сергей махнул ему рукой и плавно выехал со двора.

Он ехал к Ринку с чувством устойчивой внутренней досады.

«Ох, не туда мы рулим, не туда! Ни черта мы в этом монастыре не найдем! Он же умнейший мужик был, талант! Один финт с монастырями чего стоит — красиво и изящно! Учиться нам и учиться у старших товарищей.

Техники такой, как сейчас, у них и в помине не было, но что они головой вытворяли — такие схемы и ходы придумывали — заглядение!»

Он вспомнил вчерашний разговор с одним из таких старших товарищей.

Федор Ильич, генерал-майор, был для них всегда Дедом или Генералом и так виртуозно умудрялся и им помочь, и интересы конторы соблюсти, если, конечно, вопрос, по которому ты к нему обращался, не касался тебя лично.

Своих «сынков» в обиду не давал никогда и никому, невзирая на погоны и регалии.

Сергей старался обращаться к нему как можно реже. Клиенты Кнурова сплошь люди непростые, и светить их лишний раз в конторе совсем ни к чему.

Но в деле Вероники без Деда никак не обойтись. Сначала надо было попасть в архив, потом понадобилась помощь в связях с духовенством, а уж когда вскрылся интерес самой конторы в этом деле, то тут, как говорится, придется «тесно сотрудничать».

Ох не любил этого Сергей!

«Ладно, просьбочку Деда я по мере возможностей выполню. — Он усмехнулся и качнул от удовольствия головой: — Да, силен генерал, как красиво интерес конторы обставил! Умница!»

Он подумал про вчерашний инцидент с Никой и усмехнулся, вспомнив, как она, стоя за кустом, ругала себя и вздыхала: «Кнуров меня убьет!»

«Так, как ты сам сказал, тема закрыта! Ты даже отчитывать ее не стал, потому что она и сама все прекрасно понимает. А вот думать постоянно об этой дамочке завязывай! Очередная клиентка, и не более того!»

Его ждали, накрыв завтрак на террасе. Утро выдалось прохладным, но, утеплившись в свитера и куртки, решили все же совместить завтрак и совещание на воздухе.

Подходя к террасе, Сергей первым делом посмотрел на Нику. Она сегодня улыбалась, и глаза не смотрели как обычно — холодно, в упор, — а светились зеленым радостным светом.

От неожиданности Кнуров даже запнулся.

Что это с ней?

Может, на нее вчерашнее происшествие так повлияло? Или ухажер какой, задвинутый в конспиративных бегах, прорезался?

«Да нет у нее никакого ухажера. Ты ж, Кнуров, про нее все прокопал!» — успокоил разгулявшееся воображение Сергей.

Но, странное дело, мысль про незнакомого мужчину, ухаживающего за Вероникой Былинской, оставила неприятное ощущение.

— Привет, Сереж! — поздоровалась первой Ната и чмокнула его в щеку. — Давай скорее за стол, пока все не остыло. Нас тут Василий Корнеевич совсем избаловал, готовит кулинарные шедевры. Сегодня учил Веру Петровну делать оладушки, по-моему, она обиделась.

— Точно, — поддержал ее Антон, здороваясь с Сергеем за руку, — но только после того, как съела десяток!

Наталья рассмеялась.

— Мне кажется, она к вам неравнодушна, Василий Корнеевич, а тут такой казус — мужчина, которого она обхаживает, учит ее готовить! Признайтесь, вы специально?

— Господь с вами, Наталья, и в мыслях не имел! — хитро прищурившись, ответил Василий Корнеевич.

— Здравствуйте, Сергей Викторович, — перестав улыбаться, сдержанно поздоровалась Ника.

— Василий Корнеевич, — поздоровался Кнуров с дедушкой за руку.

— Приветствую, Сергей, — пожимая ему руку, ответил тот.

— Политес окончен! Быстро есть, — распорядилась Ната. — Сейчас все остынет, на таком-то холоде!

Оладушки, горой наваленные в большую глиняную миску, накрытую крышкой и укутанную в банную фуфайку для сохранения тепла, оказались необыкновенно вкусными.

Сергей наелся так, как наедался только у мамы — вкусно, радостно, разрешая себе обжорство. Отодвинув тарелку и добавив в кружку еще кофе, приступил к изложению добытой информации:

— Итак, что касается монастыря… Олег-Игорь, мы убедились, талантливейший тактик и стратег.

— И не только! — перебил его Василий Корнеевич. — Он настолько точно разбирался во всех нюансах мировой политики и политики страны, что всегда четко просчитывал и предугадывал события. Он изучал характеры руководителей и знал, какие вероятные шаги они предпримут. Он предсказал войну в Афганистане, переворот девяносто первого и девяносто третьего. А перед смертью рассказал мне, как он видит развитие страны на ближайшие десять лет. И знаете, очень многое совпало с тем, что он говорил!

— Вот именно! — поддержал его Сергей. — Он просто гениально провернул операцию по спасению жены. Сначала нашел мужика, работающего в морге, который отсидел восемь лет по политической статье, он и работал-то в морге, чтобы никто из старых знакомых его не нашел и не сдал еще раз. Что ему пообещал Игорь, неизвестно, но, видимо, они договорились, что, как только к ним поступит труп женщины, которую невозможно опознать, этот санитар сообщит Игорю. Он и сообщил, и Игорь в тот же день спрятал жену и написал рапорт о ее исчезновении. Кипеж поднялся еще тот! Во-первых, ее семью посадили по расстрельной статье, а во-вторых, она хоть и была простой служащей, но работала в отделе разведки НКВД. Через день он ее опознал. Его коллеги решили, что он сам ее, как врага народа, толкнул под машину, что было ему на руку — и репутацию упрочил, и его за ней прицепом не арестуют. А дальше еще интереснее! Тогда он уже работал курьером, осуществляющим связь резидентуры с центром. Работал в основном в Скандинавских странах, в Прибалтике, в том числе и в Эстонии, куда прибыл на третий день после похорон жены по официальной командировке и легальным документам и, само собой, с неофициальным заданием. Уж как он вывез жену, неизвестно, а жаль! Наверняка что-то изящное придумал, но то, что устроил ее в монастырь, это точно. Кстати, это единственный монастырь на всей территории бывшего Союза, который ни разу не закрывался. Она была там послушницей некоторое время, после чего следы ее затерялись. Найти ее оказалось очень трудно, но, пообщавшись с умнейшим собеседником, что-то вроде заведующего церковным архивом, я узнал много интересного. Не буду рассказывать историю послереволюционного православия, ничего хорошего там нет!

— Да уж, Ника весь день вчера в Интернете это изучала, так чуть не плакала! — сказала Ната.

— Есть от чего. И все-таки мы ее нашли, по крайней мере я думаю, что это она. В одном из отдаленных монастырей в Сибири. Она жива до сих пор и является настоятельницей монастыря.

— Господи! — воскликнула Наталья. — Это же у черта на рогах! Да там еще зима глубокая!

— При лучшем раскладе пять-шесть дней туда и обратно. Это много, Михаил Иванович начнет нервничать, может и дров наломать, — покачал головой Антон.

— Не надо никуда ехать! — объявила Ника.

Во время рассказа Кнурова, больше похожего на отчет, ну конечно, отчет, они же с дедушкой его клиенты, она пыталась успокоиться, притушить на время рвущиеся из нее эмоции.

Надо взять себя в руки, спокойно и четко рассказать, что она узнала, и, главное, убедить Кнурова и всех остальных.

Легко сказать — убедить!

Если бы полгода назад кто-нибудь рассказал Веронике про такой сон и стал бы настаивать на его полной правдивости, она бы решила, что товарищ не в себе.

Еще бы! Вполне нормальная реакция. А вы бы поверили? Ну вот!

А ей надо убедить весьма здравомыслящих людей, основываясь на ее видениях, начать поиски, в общем-то, из серии «Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что»!

— Вы хотите прекратить поиски? — очень спокойно, с нажимом на каждом слове, спросил Кнуров.

— Ни в коем случае! — ответила Ника, сразу настраиваясь на привычную уже для них двоих манеру разговора. — Я хочу их ускорить, у меня появилась информация, которая поможет это сделать.

— Откуда информация? — не прибавив тепла голосу, поинтересовался Кнуров.

— От Олега, — ровным голосом ответила Ника.

Стараясь держать ровный тон, без эмоций, она поведала всем сидящим за столом о своем ночном госте, достав из кармана джинсов листок, который еще никому не показывала, протянула его дедушке.

— Это тебе, — сказала Ника.

Василий Корнеевич прочитал и, передав лист Кнурову, прикрыл рукой глаза.

— Вы хотите сказать, что мы должны продолжить поиски, основываясь на ваших видениях? — спросил Кнуров, передавая послание дальше, Антону.

— Да.

— Я думаю, это вполне возможно, — поддержал Нику дедушка.

— Давайте уточним, — командирским тоном предложил, вернее, приказал Кнуров. — Вы не знаете и не видели, где именно находится этот дом?

— Нет, не видела.

— И вы хотите обойти все имеющиеся в Москве дома, построенные до сорок шестого года?

— Нет, не все. Только те, к которым имел отношение Олег.

— А вы представляете себе, к какому количеству домов может иметь отношение разведчик, тем более нелегал и тем более несколько раз в году неизвестно что и где делавший? — недобро поинтересовался господин Кнуров.

— Он сказал: «Вася бы нашел и все понял», значит, речь идет только о тех домах, о которых знает и дедушка, — не убоялась барышенька Былинская грозности кнуровской.

— И что вы предлагаете?

— Сейчас мы выпишем все адреса, о которых знали и дедушка, и Олег, потом мы с вами их объездим, и, как только я увижу эту дверь и подъезд, я сразу ее узнаю.

— Может, стоит попробовать? — задумчиво спросил Антон. — Все-таки не в Сибирь лететь, по таежным тропам шастать.

— Нет, вы хотя бы слышите, что мы обсуждаем? — раздраженно спросил Кнуров.

Он не верил в мистику. Даже не совсем чтобы не верил, а чисто по-мужски осторожничал, старался держаться от любой метафизики и разговоров о ней подальше.

Бывало, что в рейдах или в бою происходили непонятные, фантастические вещи, но он приписывал все случаю или обычному «повезло»!

Разумеется, он знал о том, что контора прибегает к услугам экстрасенсов и всяких ясновидящих, знал много секретной информации об этих вещах и сам кое-каким непростым навыкам был обучен, но относился ко всему этому как некоему научному эксперименту, не имеющему ничего общего с жизнью.

— А что, Сереж, не вижу ничего удивительного. И не такое бывает! — вдохновясь идеей, ринулась убеждать его Ната.

— Наточка! Это же бред — вести серьезное расследование, основываясь на сновидениях! Вот спроси мужа, если бы он вел дело, слушал бы он видения всякие? — раздражился Кнуров.

— А бог его знает! — ответил Антон. — Ну, потеряете дня три в худшем случае, уж больно мало радости в Сибирь вам мотаться! Вдруг что выйдет?

Сергей задумался. Отмести возможность чего-то потустороннего, конечно, просто, но чем черт не шутит? Этот Олег был личностью настолько неординарной, что запросто мог и во сны приходить, чтобы помочь! И надо признать, что в его жизни случались такие необъяснимые вещи, которые кроме как Божьей волей и не объяснишь! Хотя ох как не хочется во все это верить!

— У вас были какие-нибудь видения раньше, такие, которые потом воплощались в жизни? — спросил он Нику уже без напора.

Она помолчала, посмотрела ему в глаза и ответила:

— Да. Один раз.

Ей совсем не хотелось об этом рассказывать. Тем более ему, да еще при заинтересованных свидетелях.

«Может, обойдется?» — без энтузиазма подумала Ника.

— И что вы видели?

«Не обошлось!»

Ну как же! Матерый идет по следу, никаких возможностей к побегу!

«Ну что ж, ты сам напросился!» — решилась Ника и посмотрела Кнурову в глаза:

— Я видела вас.

«Может, остановимся на этом?»

— Как именно, где, при каких обстоятельствах? — расстреливал он ее последнюю попытку сбежать.

— В тот момент, когда меня сбила машина, я потеряла сознание. Сначала я видела себя, лежащую на дороге, людей рядом, машину скорой помощи, как бы сверху, потом меня куда-то понесло, из дня в ночь, через весь город, и я оказалась у вас на кухне. Вы стояли у окна в темноте и курили. У вас было очень плохо на душе. Рассказать, о чем вы думали?

Я не слышала ваших мыслей, я их чувствовала. — Она перевела дух и продолжила, упустив тот момент отчаяния, который он испытал, и его просьбу к Богу: — У вас рваный шрам, справа от ключицы, через грудь, на спине родинка в форме сердца и под ней еще один шрам. Потом так же быстро меня понесло назад, и я очнулась в машине скорой помощи. Может, вы помните эту ночь?

Она глотнула остывший кофе из кружки и поставила ее на стол. В полной тишине, воцарившейся на террасе, звук от соприкосновения чашки с деревянной поверхностью стола получился очень громким, как вызов!

Он помнил! Еще как помнил!

Ту ночь, почти два месяца назад.

Иногда на него наваливалась такая маятная, глухая тоска, не часто, но случалось.

Сожаление о чем-то непонятном, мысли о том, что многое уже поздно, печаль о непережитых чувствах, о другой жизни и безысходная жалость по той самой другой, несостоявшейся жизни. Такие настроения накатывали на него то ли от усталости, то ли оттого, что не было интересного дела для ума, и незанятость оного давала возможность прорваться этой тоске, раз в полгода, иногда и чаще, заранее предупреждая о своем приходе металлическим привкусом и необоснованным раздражением на всякие мелочи. Как только он, как правило с утра, улавливал эти симптомы, старался занять себя сверх меры или пригласить очередную подругу на свидание, с раздражением зная, что ничего не поможет, а будет еще хуже, и впереди бессонная ночь, и ее надо просто перетерпеть, как болезнь, а к утру само пройдет, перемучив, опустошив.

Но в ту ночь ему было так плохо, как не бывало, пожалуй, никогда.

В какой-то момент он пережил такое отчаянное горе, чувствуя, что вот сейчас где-то уходит из жизни родной, близкий, самый важный для него человек. Боль и чернота навалились на него с такой силой, что стало больно дышать!

И тогда он попросил:

«Не надо, Господи!»

И отпустило!

Стальной кулак, сжавший сердце, стараясь выдавить из него всю кровь, разжался и отпустил, оставляя тупую боль-воспоминание о только что пережитом.

И Сергей понял — пронесло!

Теперь все будет в порядке, и человек остался на земле!

Еле передвигая ноги от навалившейся каменной усталости, он прошел в гостиную и рухнул на диван, даже не думая вернуться в кровать, к спящей там женщине — настолько она была сейчас инородной в его жизни.

Он проспал несколько часов и, проснувшись рано, еще до рассвета, разбудил даму, что-то впопыхах ей объяснив, вызвал такси и отправил домой. Он принял контрастный душ, смывая с себя ночной кошмар, сварил крепкий кофе и обзвонил всех своих мужиков.

Убедившись, что у них все в порядке — все живы, все здоровы, он, обычно весьма аккуратный во всем, побросал какие-то вещи в сумку и поехал в аэропорт, первым же рейсом улетел в Сочи, к маме.

Ей он не стал звонить, путаясь того, что может услышать, но, переступив порог дома, сразу с облегчением понял: здесь нет беды.

Он пробыл у мамы три дня, к ее бесконечной радости. Объелся всяких домашних вкусностей, отоспался на славу, маясь оттого, что себя совершенно некуда применить — в доме два года назад сделан капитальный ремонт с элементами евродизайна, и если и требовались какие-то хозяйственные мужские дела, с ними справлялся их сосед — отставной военный, давний друг их семьи.

Летя на самолете в Москву, Сергей все гадал, откуда же это пришло? И о какой беде его не то предупреждали, не то оповестили какие-то силы?

«Надо завести постоянную любовницу, а не прыгать от бабы к бабе, может, и всякая хрень перестанет мерещиться!» — так ничего и не надумав, решил Кнуров.

За эти два месяца воспоминания о пережитом той ночью всплывали не один раз, но он торопливо отделывался от них, переключаясь на дела насущные.

И сейчас, глядя в вопрошающие зеленые глаза, он не знал, что ответить этой девушке Веронике.

И именно это пугало до чертиков ничего не боящегося, побывавшего не один раз лицом к лицу со смертью и знавшего, как выглядит ад, боевого офицера Сергея Викторовича Кнурова!

— Почему ты мне не сказала, что тебе было так плохо? — тихо спросил Василий Корнеевич Нику.

— Дедушка, ты не пугайся, пожалуйста, — поспешила успокоить его Ника. — Я просто потеряла сознание на несколько минут, и на самом деле ничего страшного не случилось — ни переломов, ни внутренних повреждений, только сильное сотрясение.

— Почему мужчина, который приезжал от тебя, не сказал, что ты сильно пострадала? Ты уж, пожалуйста, не пытайся оградить меня от переживаний, лучше рассказывай все как есть!

— Хорошо, дедушка! — согласилась Ника и, обняв его за шею, поцеловала в щеку. — Договорились!

— Какой мужчина? — спросил Кнуров, стараясь отодвинуть на время ненужные сейчас эмоции и вопросы. Да и что спрашивать? О чем?

— Я просила Евгения Александровича отвезти дедушке записку, что со мной все в порядке.

— Он мне телефон сотовый пытался подарить, чтобы мы с тобой созванивались. Я не взял, мало ли какие у тебя с ним договоры были.

— Правильно, дедушка, а телефон мы тебе купим!

— Так! — прервал их разговор Кнуров. — Отвожу два дня на осмотр домов. Если к завтрашнему вечеру мы не найдем этот подвал, то послезавтра утром летим в Сибирь!

— Ура! — обрадовалась Ната.

— Чему ты так радуешься? — засмеялся Антон и обнял жену.

— Это же так интересно, необыкновенно, и я уверена, что они найдут этот подвал!

— За работу! — остудил ее пыл Сергей.

Список домов оказался весьма внушительным, в него вошли адреса, по которым проживала семья Киры и Олега, Сонечки, все адреса из оставленных Василию Корнеевичу Игорем инструкций, а также адреса Агриппининой семьи, дома, где жили они с Олегом, и еще целая куча адресов, на всякий случай, про которые вспомнил Василий Корнеевич.

— Что-то мне не дает покоя в этом послании, — сказал задумчиво Василий Корнеевич, когда предварительный список адресов составили. — Никочка, ты все точно записала?

— Да, я его наизусть запомнила! — уверила Вероника.

— Ладно, я подумаю, а вы езжайте, если что надумаю, позвоню.

К вечеру они совсем вымотались от бесконечных пробок в центре, невозможности поставить машину в узких московских двориках, от разочарования — в одних домах из списка вообще не было подвалов; другие давно куплены организациями, перестав быть жилыми и став офисами, с переделанными под офисы же подвалами; в третьих подвалы были, но не те, а кое-где приходилось прорываться в подъезд через консьержек или охранников.

От всего этого и еще больше от напряженного молчания, царившего в машине, у Ники разболелась голова. Они почти не разговаривали, обмениваясь короткими фразами исключительно по существу интересующего их дела.

— Давайте перекусим. Здесь недалеко есть хорошее кафе. Вернее, заведение так себе, но готовят там прилично, а потом заедем еще в два дома по пути, — предложил Кнуров.

— Давайте. Есть действительно хочется, — согласилась Ника, с ужасом думая, на что она подписывается.

Зачем она согласилась?

Ведь придется сидеть за столом напротив друг друга, о чем-то говорить в этой непонятной, какой-то сюрреалистичной ситуации? О чем? О подвале?

Эту спасительную тему они уже проговорили вдоль и поперек, и свою функцию палочки-выручалочки она исчерпала.

Так о чем говорить? И как?!

Может, махнуть рукой на всю классовую неприязнь бабули и Сонечки к быстрой еде и зажевать по хот-догу?

Говорить не пришлось. Сделав заказ и пожелав друг другу приятного аппетита, не изменяя хмурому молчанию, как основной защитной линии поведения, они как-то очень быстро поели. Вероника даже не почувствовала вкуса того, что ела.

Все-таки хот-дог — не такая уж плохая идея!

Они вышли из кафе, и Вероника подумала, усмехнувшись про себя невесело, что погода, неожиданно изменившись, весьма соответствует ее настроению.

Набежали тяжелые дождевые тучи, надежно спрятав солнце, и поднявшийся ветерок оказался пронизывающим и прохладным.

Кнуров поставил машину на небольшом пятачке, правой стороной вплотную к стене дома, заехав на тротуар. Собственно, когда они подъехали, нашли единственное и совсем неудобное место, где можно было хоть как-то припарковаться.

Вообще, чтобы найти в центре Москвы днем место для парковки да еще умудриться его занять, надо обладать навыками циркового акробата, выступающего в паре со своей машиной, или автотрюкача со спецподготовкой.

Пока они не то обедали, не то ужинали, джип Сергея приперла сзади красная «ауди», и сейчас он изображал некий высший пилотаж, пытаясь вырулить и одновременно высматривая просвет между машинами, едущими мимо по небольшой узкой улочке. Нике пришлось отойти метров на пять вперед, ожидая, когда он проделает все эти маневры.

И в это время, не предупредив о себе ни одной каплей, обрушился ливень! Именно обрушился — сплошной темно-серой стеной, застав врасплох водителей, пешеходов и стоящую на тротуаре Нику.

Она не могла побежать к машине, потому что Кнуров в этот момент, проявляя чудеса изворотливости своего автомобиля, в прямом смысле выруливал на дорогу, пытаясь разъехаться с идущей параллельно с его джипом «девяткой», водитель которой, с обычным московским дорожным хамством и упорством, не желал уступать, собрав за собой небольшую гудящую пробку, напрочь перекрыв возможность проехать и себе, и Кнурову.

Ника, оглянувшись, не увидела ни козырька, ни подъезда, ничего, где можно было бы спрятаться от льющейся на нее воды. Хотя прятаться, пожалуй, уже поздно — она почувствовала, как по спине, ногам, рукам ручьями бежит холодная вода. Ее куртка, блузка, джинсы, даже белье промокли насквозь, и ручейки, стекая по ногам, скапливались в туфлях.

Сергей, сатанея от тупости ситуации, послав водителя «девятки» в очень правильном и конкретном направлении, резко вывернул руль и, задев бампер «жигулей», по касательной рванул вперед, затормозил возле Ники, на ходу открывая для нее дверь.

Она быстро забралась внутрь машины.

— Сиденье намокнет, — вздохнула она, пожалев автосалонную красоту.

— Да и хрен с ним! — зло ответил Кнуров, включая печку на всю мощность.

— Мы едем по следующему адресу?

— Да вы что, дамочка?! — возмутился по-взрослому господин Кнуров. — Вам надо срочно переодеться, вы промокли и дрожите!

Он очень разозлился, когда увидел, как она стоит и беспомощно озирается, пытаясь найти какое-нибудь укрытие, и смотрит на него. Он готов был выскочить из машины и придушить этого придурка на «девятке»!

Ника молчала, она отвернулась и смотрела в окно, на разбушевавшуюся водную стихию, за пару минут превратившую Москву в разлив множества ручейков.

А что говорить?

Переодеться, конечно, здорово, но, как говорят на Украине: «Да хто ж дасть-то?»

Ливень, сделав свое стихийное дело, начал выдыхаться, переходя в простой дождь.

Они остановились у какого-то дома. Сергей подъехал к самому подъезду, заглушив мотор, резко выдернул ключи из замка зажигания и вышел из машины. Открыв дверцу с ее стороны, протянул руку и почти выдернул Веронику с сиденья.

— Идемте!

— Еще один подъезд? — спросила она, ничего не поняв.

— Нет, этот подъезд мы осматривать не будем. Я здесь живу!

Ухватив за мокрый рукав куртки, он потащил ее в подъезд и дальше, мимо сидящего в стеклянной будочке охранника, в лифт, в квартиру и, захлопывая на ходу за ними дверь, приказал:

— Раздевайтесь, быстро! — и стал стягивать с нее куртку и расстегивать джинсы.

— Да вы что?! — переполошилась Ника.

Схватив словно железными клещами за руку, выше локтя, Кнуров потащил растерявшуюся Веронику в ванную.

— Снимайте все и под горячий душ! Быстро! Я принесу вам полотенце и халат.

Отдав приказ, он вышел.

И с чего это его так разобрало, подивилась Вероника. Да и ладно, какая разница! Оставив попытки понять, что это с ним и почему он так злится, быстро стянула с себя холодную, мокрую одежду и встала под душ. Она и не подозревала, что так замерзла!

Когда горячие струи смыли верхний холод, оказалось, что она замерзла и внутри и дрожала противной мелкой, мурашечной дрожью.

Она забыла закрыть дверь на замок и задернуть занавеску, но поняла это, только когда мистер Кнуров зашел в ванную и повесил на крючок полотенце и большой махровый мужской халат. Вероника, резко повернув на звук голову, не сделав попытки прикрыться или выйти из-под живительных струй горячей воды, спросила:

— У вас совесть есть?

— Нет, остались только ум и честь! — так же зло и отстраненно ответил разбушевавшийся негодованием господин Кнуров и вышел.

Распарившись до того, что мышцы превратились в ленивую кисельную массу, она выбралась наконец из душа и, насухо вытершись, укуталась в халат.

Халат, как и ожидалось, был ей велик.

«Наверное, это должно мило смотреться или что-то подразумеваться в том, как дамочка носит огромный мужской халат? Надо было не закидывать подальше умные журналы, а поизучать, поизучать. Ведь что-то в них про такую ерунду наверняка написано! И что при этом положено из себя изображать?» — подумала Вероника, рассматривая себя в зеркало, и послала мысленно все это подальше: что ж теперь поделаешь, если ей неинтересно ничего изображать, да и скучно сие занятие!

Перекрестившись на всякий случай, сама не зная почему, она вздохнула и вышла из ванной.

— Але! — крикнула она. — В каком направлении мне двигаться?

— В моем! — ответил откуда-то сбоку Кнуров.

Пройдя по коридору и повернув налево, Ника попала в большую, светлую и очень стильную кухню.

«Знакомая кухонька, правда, болталась я здесь не совсем чтобы в физическом состоянии!» — подумала Вероника, осматриваясь.

— Выпейте! — Сергей протянул ей бокал, наполовину наполненный янтарной жидкостью.

— Что это? — Она понюхала и сморщилась.

— Коньяк, хороший французский коньяк! В вашем случае выполняет роль лекарства.

Она решительно выдохнула и выпила залпом.

— Вот и молодец! — похвалил он, забирая у нее бокал. — Присаживайтесь, сейчас я сделаю чай с медом.

— А это не будет перебор?

— Лучше перестараться, чем заболеть!

Ника почувствовала, как внутри растеклось что-то горячее и ударило в голову. В ушах зазвенело, а в голове прошла мягкая, кружащая волна.

Ей стало жарко.

Не отдавая себе отчета, машинально она распахнула ворот и откинула полу халата. Легкое головокружение стало вполне ощутимым, Ника поняла, что опьянела, как-то сразу, вдруг. Ну надо же!

Кнуров посмотрел на ее манипуляции с халатом и усмехнулся:

— Вы пытаетесь меня соблазнить?

— Что? — не поняла Ника.

Он указал рукой на раздвинутые полы, открывающие ноги на всю их длину. Ника, покраснев, быстренько закуталась в халат.

— Я про это ничего не знаю. Дайте мне еще коньяка! — попросила она, не зная, куда деваться со стыда.

Присмотревшись к ней, он достал из шкафчика красивую бутылку, плеснул содержимое в бокал и протянул ей.

— Про что вы не знаете, про соблазнение? — уточнил Кнуров.

— Про соблазнение и про все остальное. — Она покрутила неопределенно рукой, потом быстро, одним махом выпила коньяк и, поставив рюмку на стол, решительно добавила: — Я даже не целовалась никогда!

Он уставился на нее, чувствуя себя последним тупицей!

«Кнуров, ты идиот! Никакой ты не профи, ты просто идиот! Как можно было не понять, не прочувствовать ее?! Да потому, что, как только ты ее услышал, а потом и увидел, вдохнул этой вишневости одуряющей, сразу просек, что она перебаламутит, перелопатит и перевернет всю твою жизнь с ног на голову, понял и испугался и запретил себе об этом думать! И ее себе запретил! Все запретил!» — честно признался он себе.

Он сделал один большой шаг к Веронике, дернул ее со стула и, положив ладонь ей на затылок, слегка запрокинув голову, заглянул в зеленые глаза.

— Тогда этот будет первый!

И поцеловал! По-настоящему. Не оставляя никакой возможности к побегу или отступлению ни ей, ни себе.

Все! Больше никаких игр в прятки с самим собой, с ней, с жизнью!

Ника вцепилась в его рубашку, чтобы не упасть, ее кости, мышцы превратились в раскаленную лаву, поднимающуюся снизу волна за волной.

У нее был вкус коньяка и, конечно, шоколада и немного вишни! Вишня в коньяке! Высший пилотаж! Красотища!

Сергей прервал поцелуй и прижал ее лицо к груди в вороте рубашки, уткнувшись подбородком в ее макушку.

— Голова кружится, — щекоча словами его кожу, прошептала Ника. — Я, кажется, опьянела.

— Я, кажется, тоже! — улыбнулся он. — Тебе бы надо поспать, чтобы согреться и не заболеть, — с сожалением предложил он.

— Да, наверное, — прошептала Ника.

Он взял ее за руку и повел в спальню, уложил, прямо в халате, на кровать, укутал одеялом и, проявляя чудеся выдержки, отошел, приказав:

— Спи!

— Угу, — ответила Ника, чувствуя, что засыпает.

Он сидел на совещании и старался держать лицо, как говорил один его знакомый.

Совещание серьезное, и лицо надо было держать соответственно повестке дня — озабоченным и одновременно демонстрирующим работу мысли.

За много лет службы он научился искусству слышать все и в то же время думать свои мысли, улавливая нюансы происходящего вокруг, изображать необходимые эмоции.

Но сегодня это было трудно!

Он почувствовал, что приближается самый лучший его час в жизни.

Новость, которую ему сообщили за пару минут до совещания, не просто радовала — она обнадеживала.

Девка нашлась!

Не зря он не снял наблюдение за этим Кнуровым, проследить его на машине оказалось делом непростым, он водил слежку по своим правилам — тогда, когда хотел, разрешал им следовать за его машиной, а когда ему было надо, мгновенно сбрасывал с хвоста и исчезал.

Он отдал распоряжение следить за его домом и оказался прав!

Теперь все намного проще — девка, в паре с этим Кнуровым, ищут золото и бумаги, это хорошо! Он навел об этом мужике справки и теперь точно знал — этот найдет!

Вот и славно!

Можно расслабиться и поучаствовать в совещании.

Кнуров сделал себе чай, отпил пару глотков горячего душистого напитка, закурил.

Он понимал, что, приведя Нику к себе домой, засветил ее и свою заинтересованность и участие в ее деле. Он точно знал, что за его домом следят, и видел их, когда вытаскивал Нику из машины.

Рано или поздно ему все равно пришлось бы продемонстрировать им, что Ника его клиентка, но Кнуров рассчитывал сделать это позже. Уж очень не хотелось ему тащить за собой в Сибирь довесок в виде соглядатаев, да и пока идут поиски, не нужны они, болтающиеся под ногами.

Он придумал для Михаила Ивановича совсем иную комбинацию, которую собирался разыграть уже после завершения дела, они обговорили все с Дедом, накидали приблизительный план действий, возможные варианты.

Но нежданный ливень нарушил все планы.

Сергей позвонил Антону, они поговорили, обсудили ситуацию.

Ну что ж, придется соображать по ходу развития событий.

В их работе и не такое случалось, и частенько заранее выстроенный, красивый план приходилось менять и корректировать на ходу.

Вот черт!

Теперь Вероника оказалась под ударом!

Пока этот Михаил Иванович не знал, где она и связана ли она с ним, Кнуровым, у него сохранялся оперативный простор для действия.

Ладно, прорвемся!

Он набрал домашний номер Ринковых. Антон домой еще не скоро доберется, а предупредить Василия Корнеевича и Наталью надо. Он успокоил дедушку, уверив, что все противо-простудные меры приняты, в данный момент его внучка спит и сегодня они не приедут.

Чай он так и не допил, посмотрел в темную жидкость, словно ответы там искал, отодвинул чашку, легко поднялся и направился в спальню.

Включил ночник, стоявший на тумбочке, и осторожно, чтоб не разбудить Нику, лег, не раздеваясь, на кровать, повернулся на бок и стал смотреть на нее. Он усмехнулся, подумав, что опять прислушивается, дышит ли Ника, так тихо она спала.

Ника лежала на боку, лицом к нему, раскрасневшись от коньяка и жаркого одеяла, которым была укутана до подбородка. Он почувствовал легкий вишневый запах и вдруг с какой-то щемящей ясностью понял, осознал до конца все про себя, про них двоих.

Все свои страхи, все отстраненно-поверхностные, с четким соблюдением дистанции отношения с женщинами, все застарелые обиды лежали сейчас перед ним небольшой бесформенно-пыльной серой кучкой и не имели никакого отношения ни к этой женщине, ни к любви, ни к жизни, ни к нему как к мужчине, как к личности.

Ната совершенно права — это великое счастье!

Огромное счастье, что он не прожил жизнь рядом с чужим человеком, годами барахтаясь и все глубже и глубже погружаясь в липкую, похожую на остывшую овсяную кашу массу мелких обид, непонимания, пустоты, бесконечной полярности несовпадения двух посторонних друг другу людей, живущих почему-то вместе!

Мучался, терпел, чувствуя разъедающую, как ржавчина изнутри, вину за то, что не любит и не хочет женщину, ждавшую его из грязно-кровавого месива всех войн, которые он прошел. И однажды, устав от всего неизвестно до какой степени, он бы выбрался из этой овсянки и ушел, испытывая еще большую вину, теперь уже за то, что не справился, и огромное облегчение, подогревающее эту самую вину. А потом годами бы вытаскивал себя из этого чувства!

Но это, что было бы и, слава богу, не случилось с ним, слетело с его души сейчас, легко, как шелуха, сдуваемая ветром.

И нет да и не было никогда в его жизни никого, кроме этой женщины!

Все просто!

Это все очень просто! У каждого из нас внутри есть некий камертон, настроенный на родного человека. Ты живешь и не знаешь, кто он, где он, но камертон звучит, всегда точно определяя — это стекло, и это стекло, и это.

И ты принимаешь тех, с кем сводит тебя жизнь, потому что бог его знает, как звучит хрусталь, ты же не слышал никогда, ну чувствовал, ну ощущал, но ведь не слышал!

И вдруг — бзынь-нь! И все!

И нет больше вопросов и ответов, и никаких «возможно» и «может быть». Есть единственный, совпадающий с тобой полностью тон.

Все очень просто!

Главное, чтобы в тебе самом не было трещины и вы звучали в унисон!

«Все остальное просто хрень! Ну, вот так сложилась моя дорога к ней!» — подумал, засыпая, Кнуров.

Ника проснулась от жары и от тревожного, непонятного сна, который обычно не можешь вспомнить, проснувшись. Ей было жарко и неудобно, она чувствовала себя бабочкой, укутанной в горячий кокон.

Она попыталась вытащить руки из-под одеяла и замерла, увидев спящего рядом Кнурова.

Он открыл глаза.

Они смотрели друг на друга, пережив в эти несколько мгновений всю свою жизнь, ту, что уже прожили порознь, и ту, что еще проживут, даст бог, вместе. Что-то такое, что доступно только Небесам и влюбленным.

И, не сговариваясь, одновременно потянулись друг к другу, встретившись на полдороге в таком поцелуе, после которого может быть только продолжение, — горячем, безумном, отбирающем все силы!

Притом что сейчас понял про нее, про себя, про них двоих, Кнуров оказался не готов к тем чувствам, обостренным ощущениям, которые обрушились на него, ошеломив накалом.

Как-то одна из его подружек сказала ему: «Когда ты со мной трахаешься, мне всегда хочется назвать тебя «товарищ Дзержинский».

Ты контролируешь все, Кнуров, даже свое удовольствие!»

И это действительно было так. Всегда.

С самого первого своего сексуального опыта в подростковом возрасте он контролировал все, от первого поцелуя до элегантного ухода после секса.

До этой женщины!

Какой на хрен контроль?!

Нет, конечно, с того момента, как он ее увидел, она будила в нем все мужские инстинкты, и он тысячу раз думал, как у них все могло быть! Как у каждого нормального, здорового мужика, с воображением на эту тему у Кнурова все обстояло в полном боевом порядке.

Оно и понятно, конечно, — настоящему коту всегда март!

Но он жестко обрывал все свои эротические фантазии, связанные с Никой, понимая и боясь того, что она перевернет все в нем и в его жизни.

«Кретин! Да хоть перевернет, хоть уканопупит на хрен, какая, к чертям собачьим, разница?!»

Вот здесь и сейчас, забыв обо всем на свете, и в первую очередь о каком-то там контроле, о том, что надо бы не торопиться, чтоб не напугать ее и себя заодно, он рвался вперед, сходя с ума, чувствуя и переживая только этот момент и то, что он вокруг нее, в ней, с ней!

Выше, выше, несясь к неизвестности и крепко держа ее в объятиях, точно зная, что если они будут порознь, то просто помрут!

Все стихии вместе — землетрясения, ураганы и черт его знает что еще — подхватили его, вместе с женщиной, которую он нашел, наконец, подняли куда-то в звенящую неизвестность, поближе к Богу, и бросили вниз, забыв предупредить, что смерть бывает сладкой, высокой и обновляющей, оставляя за собой отголоски взрывов-воспоминаний в теле, в разуме, в жизни!

Через провалившийся куда-то отрезок времени, с удивлением обнаружив в себе какие-то силы, Сергей перевернулся на спину, не выпуская из рук Нику. Уложив ее сверху себя, он неторопливо поглаживал по горячей спине.

— Что делают твои руки? — спросила она, жарко дыша в его ключицу, куда уткнулась лицом.

— Изучают территорию, — усмехнулся он и погладил ее попку.

— Понятно, путешествие Гулливера.

Он повернул голову и поцеловал ее в висок.

— Ты не испугалась? — спросил шепотом.

— Не успела. Ты же как в бою — пришел, победил, а потом увидел!

— Не-ет! — протянул он самодовольно. — Сначала все-таки увидел, а потом уж и победил!

— И как часто можно такое проделывать, но чтобы остаться при этом в живых?

— Чтобы нам остаться в живых, это надо проделывать как можно чаще!

Она помолчала, посопела в его ключицу, щекоча своим дыханием.

— Может, у нас так невероятно получилось, потому что у меня это в первый раз?

Он перевернулся вместе с ней на бок и заглянул ей в глаза.

— У меня тоже первый раз! Так — первый! Но мы на всякий случай проверим.

— Как? — спросила Ника, стараясь загнать назад навернувшиеся от переполняющих ее чувств слезы.

— Экспериментальным путем!

Он поцеловал ее в переносицу, в веки, снимая губами так и не удержавшиеся, пролившиеся слезы.

И все повторилось!

И повторялось еще, до самого утра.

Они смеялись, шутили, рассказывали друг другу что-то о себе, шептались, целовались, прерывая разговоры и снова погружаясь в сумасшедшую отстраненность любви от всего мира.

Поминутно целуясь, уже перед самым рассветом отправились на кухню, почувствовав приступ голода, приготовили какую-то еду, а вернувшись, начали сначала.

Часов в десять утра позвонил дедушка на домашний телефон Кнурова, он нажал громкую связь на аппарате, стоявшем на тумбочке, возле кровати. Оторвать руки от Ники он никак не мог.

— Доброе утро, — поздоровался Василий Корнеевич. — Надеюсь, что никого не разбудил. Вы уже не спите? — спросил он.

— Еще не спим! — сказал заговорщицким шепотом Сергей Нике в ушко, и, чмокнув ее в нос, ответил: — Доброе утро, Василий Корнеевич, все в порядке, не беспокойтесь, мы уже не спим, собираемся ехать, продолжить поиски.

— Как Ника, не заболела?

— Нет, дедушка, я в порядке! — громко ответила Ника.

— Вот и хорошо, здравствуй, солнышко! Я вот по какому поводу звоню. Я понял, что меня насторожило в послании Игоря. В конце записки он пишет: «Прощай, мой друг». Он никогда не обращался ко мне так, мы говорили друг другу, шутя: «товарищ по нелегальной жизни» или просто «товарищ» в шутливой форме, а не принятой в советские времена. А вот «мой друг» он тоже шутливо говорил про Леонида Ивановича, когда давал мне инструкции. Я думаю, что он так специально написал, чтобы я понял, что надо искать в тех домах, где были адреса этого Леонида Ивановича. Сергей, ты помнишь, был еще один, третий, адрес, он написан в бумагах, но ни разу Игорь не говорил мне, что надо им воспользоваться, видимо, он был запасной. Два других он называл мне перед отъездами, а этот никогда.

Ну и Василий Корнеевич!

Ведь понял, что хотел сказать ему Игорь!

Про третий адрес Кнуров, конечно, помнил, но он упоминался в бумагах только один раз, поэтому его он оставил напоследок, если они не найдут по другим адресам нужного подвала.

— Спасибо, Василий Корнеевич! Мы сегодня постараемся посмотреть остальные адреса и начнем с этого.

— Удачи вам! Никуша, твоя-то одежда высохла? Ты в мокром не ходи! — забеспокоился дедушка.

— Высохла, дедуль, не беспокойся!

— Тогда до свидания!

— До свидания, дедушка! — попрощалась Ника. — А про одежду-то я совсем забыла! — сказала она, когда Кнуров отключил телефон. — В чем же я пойду?

— Я не забыл, все развесил. Наверное, она уже высохла.

— Когда ты успел? — удивилась Ника.

— Когда ты спала, после коньяка и твоего первого поцелуя, — рассмеялся он и, быстро поцеловав ее в губы, сказал: — Вставай! Надо доделать дело.

— Да уж, надо! — подхватилась Ника.

По третьему адресу, о котором напомнил Василий Корнеевич, находился премиленький, отреставрированный домик в центре Москвы, превращенный из жилого в офисный.

Кнуров для очистки совести сходил в оба подъезда, которые имелись в доме, но, как и ожидалось, не обнаружил там никаких подвалов.

Они вернулись в машину, которую припарковали далеко от интересовавшего их дома, Кнуров закурил.

— Видимо, все-таки нам придется совершить романтическое путешествие в Сибирь.

— А что, после декабристок, по-моему, этого никто не делал, откроем новое направление в туристическом бизнесе, — ответила Ника.

— Не слышу радости в голосе!

Он легко поцеловал ее в губы и завел мотор.

— Осталось еще два адреса.

— Подожди! — попросила Ника — Давай еще раз посмотрим на этот дом.

Он присмотрелся к ней, понял, что она что-то надумала, спрашивать не стал, а, заглушив мотор, согласился:

— Давай.

Они вернулись и, остановившись напротив, разглядывали здание.

— Смотри, — сказала Ника, — у этого дома одна общая стена с соседним, жилым. А я сейчас вспомнила, что, когда была в подвале, обратила внимание, что у противоположной входу стены стоят три ступеньки, а дверной проем заделан кирпичом. Может, у этих домов был общий подвал, а когда дом реставрировали, вход в него заделали, оставив подвал жильцам соседнего дома.

— Трудно с тобой! Умная ты слишком! — восхитился Сергей — Идем проверим.

— Это он! Точно! И дверь эта, и подъезд! — радовалась Ника.

Они стояли перед солидной, современной металлической дверью, запертой на два замка, которую показывал ей дедушка Олег.

— А как мы ее откроем?

— Это не проблема, но сначала мне надо позвонить, — ответил Кнуров.

Он весь подобрался, стал сосредоточенным, не выказав радости по поводу обнаружения искомой двери.

Ника удивленно на него посмотрела и поняла, что не так просто этот ларчик открывается, как ей казалось.

Но что тут сложного?

Нашли подвал, так вперед! Открываем, забираем то, что ищем, а дальше разбираемся с этим, и дело сделано! Ура! И всем спасибо, все свободны.

Кнуров негромко разговаривал по телефону, выйдя из подъезда на улицу, и как на буксире тянул Веронику за собой.

— Жду! — закончил он разговор и повернулся к ней. — Вон кафе симпатичное, пошли кофе выпьем, — предложил бодреньким голосом господин Кнуров программу легкого времяпровождения.

Она помолчала, посмотрела на него, ничему не удивляясь.

— И я не должна задавать вопросов! — не спрашивая, а утверждая, сказала Ника.

— Пока не надо, я тебе потом все объясню. — Он приобнял ее за талию и попросил: — Идем, а?

— Кофе так кофе! — согласилась она.

Через полчаса, выпив кофе и присовокупив к нему по бутерброду с сыром, они вышли из кафе.

— Теперь можно и в подвал! — усмехнулся чему-то Сергей, посмотрев по сторонам.

Он, как недавно у дедушкиной калитки, что-то там такое сделал и открыл замки — оба, внутренний и амбарный, висячий.

«Прям фокусник-домушник какой!» — восхитилась навыкам Кнурова Вероника.

А дальше как в ее сне — они нашли нужный сарай, который господин Кнуров открыл тем же криминальным способом, что и ранее, в нем нужный кирпич в стене, и, открыв кирпичную же дверь, нашли тот самый ящик. У экипированного на любой случай Кнурова обнаружился в наличии фонарик, в свете которого они смотрели на ящик, почему-то не делая попыток набрать код и открыть его.

— Откроем? — спросила шепотом Ника.

— Обязательно!

Кнуров набрал цифры, которые дедушка Олег показал Нике, в ящике что-то тихо щелкнуло, и он поднял крышку.

Двумя аккуратными рядами, по пять штук в каждом, в ящике лежали десять золотых слитков, тускло посверкивая желтыми боками, сверху, на них, лежала старая папка, обычная канцелярская папка с тесемками и надписью «Дело».

— Спасибо вам, Вероника Андреевна, ну и вам, господин Кнуров, что сделали за меня всю работу! — раздался низкий голос от входа.

В проеме кирпичной двери стоял невысокий, плотный мужчина, направляя на них пистолет.

За мгновение до выстрела всем своим матерым существом Кнуров понял, что тот будет сейчас стрелять.

Откинув фонарик вправо, он метнулся влево, схватив Нику, упал вместе с ней на пол, не выпуская ее из рук, быстро перекатился и сел, упершись спиной в бетонный выступ, на котором стоял ящик. Он проделал это с молниеносной скоростью, так что Ника не успела ничего понять, испугаться, а только слышала аккомпанемент звучавших в маленьком закрытом пространстве комнаты, как взрывы, выстрелов.

Мужчина перестал стрелять, включил фонарик и вошел в комнату.

И тут раздался другой голос:

— Да ладно вам, Геннадий Петрович, бросьте вы свою пукалку! Или лучше вас называть Михаилом Ивановичем?

Ни Кнуров, ни Вероника не могли видеть, что там происходит, но, судя по тому, как переместился луч фонарика, Михаил Иванович повернулся на голос.

— Что ж вы, голубчик, в вашем-то возрасте и при вашем служебном положении взялись в кладоискателей играть, девушек милых запугивать? Не солидно как-то! — И тот же голос, резко изменившись из добродушно-пеняющего в беспрекословно-приказной, отчеканил: — Пистолет на пол! Быстро!

Громко грохнул тяжелый пистолет о бетонный пол.

— Руки за спину! На выход! — раздался следующий приказ.

— Тебя не задело? Ты не ушиблась? — спросил тревожно Кнуров.

— Вроде нет. А тебя?

— Нет!

— Ты что, злишься? — удивилась Вероника.

— Да уж!

— Но все же хорошо!

— А если б он в тебя попал?

— Ну не попал же! Да и что со мной могло случиться, ты же рядом!

— Да что угодно — пуля-дура! — возмутился Кнуров.

— Сереж, ты на кого злишься-то?

— На Деда!

Ника не успела спросить, на какого такого Деда, он ответил сам:

— А не надо на меня злиться! Ну, виноваты, замешкались ребята немного. Девушка-то права: ты и сам справился, и обошлось же все!

Сергей, продолжая держать Нику за талию, встал вместе с ней, забыв поставить Веронику на пол.

— Да запросто мог в нее попасть! — ответил он в темноту.

— Ну, все, все, извини! Цела твоя красавица? — задушевно поинтересовался мужчина.

В комнате по-прежнему было темно, фонарик, который отшвырнул Сергей, разбился, в сарае происходили какие-то действия, там мелькали лучи фонарей, но это помещение оставалось в непроглядной тьме.

— Я цела, спасибо! — сказала Ника, не забыв о хороших манерах, и шепотом попросила: — Кнуров, поставь меня на пол.

Он не ответил, на пол ее не поставил, а прижал сильнее к своему боку.

— Так! — обрадовался чему-то голос. — Значит, «поставь на пол»! Очень хорошо! Дайте свет сюда! — крикнул он.

Поскакав по стенам, комнату залили несколько сильных лучей небольших ручных прожекторов.

— Ну-с, посмотрим на ваше наследство, Вероника Андреевна, — сказал Дед.

И Ника, наконец, его рассмотрела — среднего роста, плотный, добродушный, совсем обычный на первый взгляд дядька, но, присмотревшись, поняла, что ой как обманчив этот первый взгляд!

Три человека встали вокруг бетонного уступа, освещая содержимое ящика, Кнурова с Никой, прижимавшего ее к себе одной рукой, за талию, так и не опустив на пол, и стоящего рядом генерала.

Дед взял папку, раскрыл ее, пробежал глазами документ, перевернул, так же быстро пробежал взглядом еще три листка, лежавшие в ней.

— И что там? — спросила Ника.

— К сожалению, не могу вам пока сказать, Вероника Андреевна, — мягким, почти извиняющимся тоном оповестил он.

— Простите, пожалуйста, — в ответ ему тоном пай-девочки обратилась Ника. — Нас не представили, и я не знаю, как вас зовут.

— Федор Ильич, а эти орлы, — он ткнул папочкой в сторону Кнурова, — называют меня Дедом или Генералом. Как вам удобней.

— Федор Ильич, я так поняла, что вы заберете эти документы и я их не увижу?

— Дело в том, Вероника, что эти бумаги являют собой государственную тайну, но я вам обещаю, что вы узнаете их содержание. Сергей, может, поставишь девушку? — усмехнулся Дед.

— Ей и так удобно, — ответил Кнуров, еще не успокоившись от страха за Веронику.

— Простите, Федор Ильич, — обратилась Ника, стараясь при столь странном положении в пространстве сохранить гордую осанку. — Вы действительно генерал?

— Да, генерал-майор ФСБ.

— В таком случае я хотела бы вас попросить. Когда вы изучите эти документы и поймете их значимость и важность, вы и все, кто будет с ними работать, помните, что мой дедушка, брат моей родной бабушки, Былинский Олег Игоревич, сделал все, чтобы сохранить и уберечь эти бумаги от тех, кто хотел использовать их в личных, корыстных целях. Он оберегал их и это золото с войны, надеясь, что наступят времена, когда они смогут принести пользу стране и попадут в надежные руки, пожертвовав для этого своей жизнью, которую ему пришлось прожить под чужим именем, практически нелегально, — выдержав официально-патетический тон, сказала Ника.

— Я об этом знаю, Вероника, преклоняюсь перед вашим дедом и глубоко его уважаю. Вижу, что внучка ему под стать!

— А у меня есть еще один дедушка! Не менее заслуженный и, слава богу, живой, он тоже беглый и немного нелегал, надеюсь, что его за это не будут преследовать власти, — озорно добавила Ника.

— Поверьте мне, вашему дедушке Василию Корнеевичу ничего не угрожает!

— Большое спасибо! — поблагодарила она. — Теперь мы можем отсюда выбраться?

Кнуров отвез Веронику к себе домой, расцеловал и сказал:

— Спи, отдыхай, булькайся в ванной, делай что хочешь, только не вздумай сбежать! Я закончу с Дедом все дела и вернусь! Василию Корнеевичу я все сообщу! — не удержавшись, поцеловал еще раз и ушел.

Ника устроилась на диване в гостиной, укрыла ноги пледом, прилегла на подушку, решила посмотреть новости, взяла в руки пульт и уснула, не успев включить телевизор.

Там ее и нашел Сергей, вернувшись домой поздно ночью.

Она проснулась сразу, как только он присел возле нее на край дивана.

— Ты такой усталый, тебе надо поспать, — сказала она, обнимая его.

— Поспать надо обязательно, но потом! — ответил он, сграбастав ее вместе с пледом с дивана.

— Когда потом? Утром следующего дня?

— Это как получится, может, и утром!

— У тебя что, еще какие-то дела? — не поняла Ника.

— У меня ты!

Заснули они почти что тем самым утром следующего дня, переплетясь ногами и руками, последним осмысленным движением укрыв друг друга одеялом.

Днем, побросав свои работы, мужики приехали к Антону, всем было ужасно интересно узнать подробности дела о наследстве.

Погода баловала, солнце разошлось не по-весеннему, поэтому стол по традиции накрывали на террасе.

Сергей позвонил и сообщил, что они с Никой уже выезжают.

Наталья расставляла тарелки, Дина раскладывала возле них салфетки, ножи и вилки, Василий Корнеевич брал овощи из большой миски, которая стояла рядом с ним на столе, и, порезав, красиво раскладывал на два блюда.

— Василий Корнеевич, — обратилась к нему Ната. — У нас с Диной к вам просьба.

— Слушаю со всем вниманием!

— Давайте свадьбу у нас справлять, места много, и Миша с Диной живут через улицу, мы всех гостей можем разместить.

Василий Корнеевич не успел ответить — на террасу вошел Антон, неся поднос с рюмками, стаканами и бокалами.

— О чем беседуем? — спросил он.

— О Сергее с Никой, — ответила Ната.

— Да, Василий Корнеевич, — поставив поднос на стол, обратился он к дедушке, — я хотел предложить, давайте свадьбу у нас справлять. Мужиков наших приедет много, а места у нас полно!

Дина с Натой переглянулись и рассмеялись.

— Какая свадьба? — спросил Кнут.

Они с Пиратом принесли мангал и устанавливали его недалеко от террасы.

— Сергея и Ники, — ответила Дина.

— А что, они женятся? — удивился Кнут.

— Да сразу все было понятно всем, кроме них двоих, — спокойно сказал Пират.

— Не скажи, брат, — возразил Стечкин, складывая дрова, которые принес, возле мангала. — Я волновался, вы же знаете Матерого, да и девушка с характером, запросто могли так и разойтись после окончания дела.

— Да кто бы дал! — возмущенно всплеснула руками Дина. — А старшие товарищи на что?

— Стали бы они нас слушать! — возразил Мишка, подойдя к жене и поцеловав ее в щеку.

— Подождите! Мы их уже и поженили, а Василия Корнеевича даже не спросили! — смутилась Ната.

— Я тоже волновался, что они так и разойдутся, ничего не поняв, — ответил Василий Корнеевич. — Они оба сильные, настрадались в жизни, могли и не решиться. Но я бы не торопился с утверждением, что они поженятся, на всякий случай, чтобы не сглазить, — усмехнулся он.

— Да о чем речь, я не понял? — спросил возмущенно Игорь Весин, он же Кнут.

— Да о том, что все сразу увидели, как они друг другу подходят, — разъяснял ему Антон. — Только Матерый есть Матерый, так бы и отпустил девушку после дела. Но, слава богу, ему пришлось спасать даму от простуды, а потом героически прикрывать грудью в подвале. От этих подвигов мозги у него встали на место.

— Да с чего вы решили, что у них все сладилось? — вопрошал недоверчивый Кнут.

— Да с того, что они двое суток отсутствуют и проводят это время вместе! — вразумляла его Дина.

— Ну и что? Они делом занимались, по адресам ездили!

— Вот они сейчас приедут, тогда и посмотрим! — сказал Пират, прекращая дискуссию.

Стол накрыли, дрова в мангале прогорели, став углями. Сегодняшнее событие организовали спонтанно, поэтому шашлык не предусматривался, решили по-быстрому запечь рыбу на решетке.

Антон встретил прибывших виновников маленького торжества и матримониальных переживаний всех друзей. Он пожал приветственно руку Кнурову и двинулся было к пассажирской дверце, но Кнуров, чуть придержав его, сам распахнул для Вероники дверь и протянул руку.

— Здравствуйте, Антон, — поздоровалась Вероника, выбираясь из машины.

— Здравствуйте, Вероника, — многозначительно улыбаясь, поприветствовал Ринков и, не удержавшись, хмыкнул.

Они подходили к террасе, на которой, выстроившись в ряд, их встречала вся компания.

— Ну что мы говорили? — спросила Ната у Кнута.

— Понятно, — вздохнул он. — Свалит на бедного зама всю работу!

— Ты еще пожалуйся: «А спать-то когда»! — поддела его Дина.

— Вот именно! — ворчнул наигранно Весин и еще раз вздохнул.

После приветствий, во время которых Кнуров продолжал держать Нику за руку, не отпуская ни на минуту, чем вызвал переглядывания и понимающее хмыканье окружающих, все расселись за столом, кроме Антона.

Мангал, от которого уже не валил дым, перенесли к самой террасе, чтобы Антону, жарившему на решетке рыбу, был слышен весь разговор.

— Начну с главного, — сказал Кнуров без лишнего пафоса. — Василий Корнеевич, я не прощу у вас руки Вероники, а просто ставлю вас в известность: я женюсь на вашей внучке, и как можно быстрее!

— Ну что ж, Сережа, кому и доверять Никушу, так только тебе. Если она, конечно, согласна.

— А меня, дедушка, — тоном школьницы, закладывающей одноклассников на общем собрании, заявила Вероника, — никто пока не спрашивал.

— Вероника Андреевна, вы выйдете за меня замуж? — быстро спросил Кнуров.

— Ну… — с сомнением протянула Ника.

— Ника! — призвал ее к порядку Кнуров.

— Он слишком любит отдавать приказы, дедушка! — изображая глубокую задумчивость, размышляла Вероника.

— Никуша! — попенял теперь ей дедушка, улыбаясь.

— Он все время указывает мне, что я должна делать, — все с тем же сомнением в голосе перечисляла Ника.

Компания, стараясь сдержать рвущийся хохот, веселилась вовсю устроенному Вероникой спектаклю и тихо сатанеющему от неожиданности Матерому.

Ну, не откажет же она ему?!

— Ника! Отвечай немедленно! — приказал он командирским до суровости тоном.

— Вот видишь, дедушка! — нежной незабудкой проворковала Вероника.

— Ника! — взмолилась Наталья и, не выдержав, рассмеялась в голос, вытирая выступившие сразу же слезы.

— Да! — ответила Ника.

— Ника, прекрати! Отвечай сейчас же! — потребовал Кнуров.

— Я же сказала «да», — улыбнулась она.

— Да?!

— Да, я выйду за тебя замуж!

— О господи! Если раньше не загонишь меня в гроб своими шутками! — проворчал жених, не пуганный ранее. Он даже вспотел от волнения.

— За это нужно срочно выпить, — предложил смеющийся Антон. — Сегодня никто никуда уже не едет, так что за руль никому не садиться! Пират, наливай!

Пока разливали по рюмкам, передавали бутылки, Антон раскладывал готовую горячую, дурманящую запахом специй рыбу на блюдо, Ника шепотом, на ухо спросила Кнурова:

— Ты что, действительно испугался?

— Представляешь, да! — украдкой целуя ее в щеку, ответил он. — За это будешь наказана.

И он быстро, но при этом довольно подробно рассказал ей на ушко, как именно она будет наказана.

Ника покраснела.

Она посмотрела по сторонам — вроде бы никто не заметил, как они шепчутся.

Антон, взяв в руку рюмку, встал и произнес тост:

— Вероника, ты необыкновенная, удивительная девушка. Мы счастливы, что Сергею повезло встретить тебя, что вы нашли друг друга и что в нашей большой семье прибавилось два прекрасных человека — ты и твой дедушка Василий Корнеевич.

— Ура! — поддержала мужа Ната.

— Вам хорошо! — сказал Кнут, закусывая. — А мне придется вкалывать за себя и за начальника!

— Потерпишь! — в один голос ответили Ната с Диной.

— Давай, Матерый, рассказывай! — сказал Антон.

Сергей задумался, достал сигареты и закурил.

— Начать надо с того, что дело это оказалось очень необычным, интересным и даже мистическим. К сожалению, многие факты и события так и остались неизвестны, за давностью лет и того, что знал о них только сам Олег-Игорь. А жаль! Он был гениальным разведчиком, и те операции, которые он проводил, можно заносить в учебники по разведывательной деятельности, и бесконечно жалко, что большая часть его работы так и останется неизвестной!

— Давайте помянем Игоря. Светлый был человек и мужик настоящий! — предложил тихо Василий Корнеевич.

— Почтем за честь! — поддержал его Антон.

Мужчины встали и, следуя каким-то своим традициям, пока неизвестным Нике, молча выпили.

— Так как события происходили в сороковых годах, — продолжил Кнуров, когда все сели на свои места, — большую часть поисковой работы пришлось проводить в архивах конторы, но и в них я не нашел информации, каким образом золото и документы попали к Олегу. Золото сейчас отправлено на экспертизу, чтобы определить страну изготовления. Никаких опознавательных клейм на слитках не стоит, только проба. Слитки стандартные, принятых в большинстве стран размеров, весом около одиннадцати килограммов, стоимость каждого на сегодняшний день приблизительно пять миллионов рублей, все десять, соответственно, пятьдесят. Но главное — это документы!

— Я угадал, счета? — спросил Антон.

— Ты, командир, как всегда, попал в десятку! Но там не только счета. Олег приложил еще и список завербованной им агентуры в странах, где он работал. Некоторые имена известны отделу разведки, и с ними работали, но есть и те, которые он, видимо, не успел сообщить руководству, а может, не захотел или не смог. Двое из них до сих пор живы! Но что самое важное, в документах есть сведения об этих людях и подробностях вербовки, которых не было у ФСБ.

— А о каких счетах идет речь? — спросила Дина.

— О тех, Диночка, которые являются частью так называемого пропавшего золота рейха! — усмехнулся Кнуров.

— Ни фига себе! — присвистнул Стечкин.

— Да, — согласился с ним Сергей. — Два счета в Швейцарском банке, на предъявителя кода, номера и шифры к ним, кодовые слова… Десятки миллионов швейцарских марок, с набежавшими за эти годы процентами, превышающими сами вклады. То есть сейчас это уже перевалило за сотни миллионов. Эти счета открывали тайно, из стратегических соображений, на будущее… Могу сказать только одно — не зря Олег так запутывал любые поиски и так оберегал все это. Помните, Василий Корнеевич, он сказал вам, что через двадцать лет это попадет куда надо?

— Конечно, помню! — ответил дедушка.

— Так вот, вы передали мне вместе со всеми бумагами Олега паспорта, которые у него были.

По данным одного из них была забронирована ячейка в некоем европейском банке. А у руководства банка находится составленное завещание, которое надо вскрыть в 2015 году. В завещании сказано, что конверт с документами должен быть изъят из ячейки и отправлен руководителю ФСБ России. К сожалению, а может, к счастью, банк этот очень солидный и максимум, на что пошло его руководство, — это вскрыть и дать прочитать завещание представителям российских органов безопасности. Вскрывать ячейку до назначенного срока они категорически отказались.

— Но как это добро к нему попало? — спросила Ната.

— Увы, это неизвестно, одни догадки. В сорок пятом, уже не курьером, а помощником внедренного агента, он работал на территории Германии. Агент находился на грани провала, и его отозвали в Москву, а Олега оставили с заданием. Что там происходило в последние дни войны, невозможно представить, сплошная неразбериха. Каким образом ему удалось получить золото и документы, очередная загадка. Но вывезти один больше ста килограммов такого груза он не мог. Слитков-то было больше десяти. Незадолго до смерти он привез сто двадцать тысяч зеленых, а это почти полная стоимость одного слитка. Ведь жить-то ему надо было на что-то, и не только ему. Наверняка у него был надежный человек, который без вопросов их покупал, но кто он, еще одна загадка Олега. Я понял, что в тайну посвящен еще кто-то, это подтверждал рассказ Василия Корнеевича о последнем наставлении Олега, в котором он говорил, что есть один человек, который мог проговориться другому, а станет ли тот молчать, он не уверен. Я просмотрел кучу документов и выяснил, что есть два человека, с которыми он вместе учился и с кем несколько раз был на заданиях, хотя, как правило, работал один. И в то время, когда он находился на территории Германии, один из них был его курьером, а второй курьером агента, работавшего в другой части, но тоже Германии! Потом я выяснил, что первый его коллега погиб при невыясненных обстоятельствах в восемьдесят пятом году, вроде бы попав под машину.

— Это когда Игоря ранили? — уточнил Василий Корнеевич.

— Да, именно. Что там у них произошло, неизвестно, но в архивах МВД я нашел документы по этому делу, в которых говорилось, что поступил сигнал о стрельбе на улице, выехавшая группа нашла убитого в результате наезда мужчину с пистолетом в руке и удостоверением работника КГБ, дело закрыли, так и не проведя расследование. Думаю, его товарищ решил, что пора прибрать к рукам ценный груз, а Олег не позволил, но это лишь догадки. Когда в дом Василия Корнеевича нагрянули «гости», само собой, мои ребята их сфотографировали. По снимкам удалось установить их личности. Геннадий Петрович, который называл себя Михаилом Ивановичем, оказался действующим полковником ФСБ, а его команда — все бывшие конторские. Сейчас он поет соловьем, давая показания, и не только по этому делу. Оказалось, что он племянник второго коллеги Олега. Дядя всю жизнь проработал в органах, вышел на заслуженную пенсию, а месяц назад скончался. Олег его использовал втемную, он ничего не знал, просто вывез сорок килограммов груза из Германии и оставил в условленном месте. В том же восемьдесят пятом они как-то выпивали с попавшим потом под машину товарищем, и тот поведал ему, что у Олега есть документы с номерами счетов на большие деньги и золото, но что это за документы и где он его хранит, товарищ не знал. Он предложил вызвать Олега, заставить его реализовать эти ценности и поделить выручку на троих. Дядя Геннадия Петровича испугался и отказался, Олег и так постоянно подбрасывал ему денег и второму товарищу тоже давал деньги все эти годы. Кстати, именно дядя и осуществлял связь через Леонида Ивановича и периодически, несколько раз в год, изображал его перед соседями, наведываясь в коммуналки по обоим адресам и объясняя соседям, что живет с детьми в трехкомнатной квартире, а комнату держит на всякий случай.

Перед смертью дядя решил рассказать кое-что племяннику — не пропадать же добру. О том, что Олег умер, он не знал, только догадывался, потому что много лет от него не было вестей. Он вызвал к себе Геннадия Петровича и рассказал ему, но не все. Видимо, он так боялся Олега, что умолчал о своей роли в этом деле в лице Леонида Ивановича, а может, просто хотел насолить племяннику, как выяснилось, они друг друга недолюбливали. Тем не менее он рассказал о счетах и золоте и о том, что место, где оно хранится, знает только наследник, забыв пояснить любимому племяннику, что наследник — это неофициальная, принятая между ними троими, агентурная кличка Олега. Вот так и получилось, что Михаил Иванович начал поиски наследников Олега. Конечно, он узнал про смену фамилии на фамилию жены, но ни у Олега, ни у его жены наследников не осталось, тогда он выяснил подробности о родственниках Олега и таким образом вышел на Нику. Твоя мудрая бабушка, Кира Игоревна, не стала менять документы на дом, который числился на фамилии ее мужа, переделав их в последний момент на тебя, поэтому про дом Михаил Иванович узнал позже, что дало нам немного времени. Наш Дед попросил меня стать приманкой вместе с Никой для Геннадия Петровича, за которым числились всякие мелкие и немелкие грешки, но поймать его за руку не могли. Конечно, я был против того, чтобы подставлять Нику, но Дед утверждал, что все под контролем! — возмущенно сказал Сергей.

— Да ладно, Матерый, обошлось же! — успокоил его Антон.

— Обошлось! — проворчал Сергей. — Вот ты бы Нату подставил?

— Да я бы сама полезла, Сереж! — воскликнула, смеясь, Наталья.

— Она бы полезла, это точно! — хмыкнул Антон и чмокнул жену в щеку.

— Василий Корнеевич, завтра утром поедем к вам в дом и вернем все ваши вещи на место. Во время нашего «веселья» в подвале арестовали всех помощников Геннадия Петровича и у вас в доме, и у Ники на квартире, и на квартире Киры Игоревны, ну и тех, которые следили за нами с Кнутом.

— А можно я с вами поеду? — попросила Ната. — Мне ужасно интересно посмотреть все эти подземные ходы и вашу «партизанскую землянку»!

— Все поедем, заодно и убрать поможем! — решил Антон.

— Подождите! А что будет с золотом и бумагами? — спросила Дина.

— Золото оформят как найденный Никой клад, и она получит двадцать пять процентов по закону, а документы принадлежат государству, — пояснил Кнуров.

— Мне еще надо расплатиться с Сергеем Викторовичем за проделанную работу, — сказала Ника, притворно вздохнув.

— Отработаешь в качестве жены, — ответил Кнуров, обняв ее за плечи.

— Да, Матерый, чего у тебя не отнять, так это умения проворачивать выгодные сделки! Если бы ты взял деньгами, девушке это обошлось бы в сто раз дешевле! — рассмеялся Кнут.

— А может, и в тысячу! — поддакнул Пират.