Смерть в театре «Дельфин»

I

«Год назад, февральским утром, – думал Перегрин, – я стоял на этом самом месте. Вышло солнце и золотило башню израненного “Дельфина”. Я думал об Адольфе Руби и мечтал обладать его одержимостью. И вот я снова здесь, господь мне судья, выскочка-золушка в лакированных туфельках мистера Руби».

Он смотрел на отреставрированных кариатид, на играющих китообразных, украшенных позолоченной надписью, на безупречно белый фасад, на элегантное кованое железо и восхищался. «Что бы ни случилось дальше, все это – лучшие дни моей жизни. Что бы ни случилось дальше, я буду вспоминать этот день и говорить: “Да, в то самое утро я понял, что такое блаженство”».

И тут к нему из проулка вышел тот самый человек из «Фиппс Броз».

– Утречко, начальник.

– Доброе утро, Джоббинс.

– Шикарно смотрится, ага?

– Мило.

– Ага. По-новому. Не так, как когда вы нырнули.

– Это уж точно.

– Да. Вам ведь нужен будет ночной сторож, а? Раз уж все, похоже, почти готово? Ночной, дневной… все равно.

– Думаю, понадобится. А что? Есть на примете кто-то подходящий?

– Себя не хвалят.

– Вы готовы взяться?

– Чего врать, начальник, есть такая мысль. У нас, в проулке, слишком сыро – для моего нутра. Хроническое чего-то. У меня хорошие отзывы, начальник. Многие поручатся. Как вам? Глухо или прокатит?

– А что, – сказал Перегрин. – Думаю, прокатит.

– Тогда будете меня держать на примете?

– Обязательно.

– Господь вас благослови, начальник, – сказал Джоббинс и направился обратно в проулок.

Перегрин перешел дорогу, вошел в портик театра и посмотрел на объявление:

«Скоро! Новое открытие театра “Дельфин”, под новым руководством».

Объявление висело сразу под изодранной викторианской афишей, которую Перегрин видел во время памятного первого визита.

Когда маляры чистили и заново покрывали краской фасад, Перегрин поручил им работать вокруг этого сомнительного фрагмента и не трогать его.

– Он будет здесь, – сказал Перегрин Джереми, – пока здесь буду я.

Фойе ожило. Его покрасили, позолотили, отполировали и отлакировали. Рабочие были повсюду: на лесах, длинных лестницах, козлах. Громадная люстра ждала своего часа сверкающей грудой на полу. Два толстых херувимчика, отмытых и украшенных, сияли вверх ногами над воскресшей кассой.

Перегрин поздоровался с рабочими и пошел вверх по изящно изогнутой лестнице.

В баре снова стояло зеркало с гравировкой, но на сей раз Перегрин шагал навстречу себе по блестящему красному дереву, обрамленному латунью. Преобладали цвета меда и патоки.

– Незамысловато и практично, – пробормотал Перегрин.

Наверху обновления были завершены; скоро уложат ковер. Джереми и молодой декоратор сошлись в конце концов на классическом малиновом, белом и позолоте; Перегрин пересек фойе и вошел в дверь с надписью «Администрация».

Театром «Дельфин» управляла фирма «Театр “Дельфин” инкорпорейтед» – филиал «Консолидейтед ойлз». Фирму основал, коротко говоря, мистер Гринслейд для продвижения проекта «Дельфин». В кабинете за новым столом сидел мистер Уинтер Моррис, крайне успешный театральный коммерческий директор. Мистер Гринслейд принял его на службу по предложению Перегрина после нескольких собеседований и тщательного (Перегрин нисколько в этом не сомневался) наведения справок. Во время всех приготовлений сам мистер Кондусис оставался закулисным духом: вовсе не злобным и таким могучим, что даже малейшую деталь возрождения «Дельфина» пронизывала шикарная уверенность. Мистер Моррис теперь держал в руках всю систему рекламы, презентации и управления, заключая контракты с актерами, декораторами, костюмерами, персоналом зрительного зала, рабочими сцены, пресс-агентами, и деликатно управлял всеми элементами, необходимыми для создания общей ауры предприятия. Бледный и неугомонный, с курчавой шевелюрой, в свободное время он собирал старинные безделушки.

– Доброе утро, Уинти.

– Перри… – каким-то извиняющимся тоном произнес мистер Моррис вместо приветствия.

– Все путем?

Моррис неопределенно покачал головой.

– Пока не забыл: нам в театре нужен смотритель, сторож – ночной или дневной, – привратник или еще какой подручный?

– Через пару дней понадобится.

Перегрин рассказал про мистера Джоббинса.

– Ладно, – сказал мистер Моррис. – Если рекомендации хорошие. Теперь спрошу я: у нас полная труппа?

– Не совсем.

– Что думаешь о Гарри Гроуве?

– Как об актере?

– Да.

– Как об актере я много чего думаю.

– Вот и хорошо. Ты его получишь.

– Уинти, ты вообще о чем?

– Поступила директива, малыш, или что-то вроде того. Из главного офиса.

– Насчет У. Хартли Гроува?

– Смотри в своей почте.

Перегрин пошел к своему столу. Он уже узнавал письма от мистера Гринслейда и быстро схватил верхнее в стопке.

Перегрин читал, и его охватывало дурное предчувствие – странно острое по сравнению с ничтожным поводом. Ни в одной профессии личные рекомендации и панибратские отношения не работают чаще, чем в театре. Для актера подкатить к человеку, набирающему труппу, через знакомого режиссера или администратора – обычный маневр. Пару секунд Перегрин смятенно пытался понять – не охватила ли его зависть, не пустила ли власть, необъяснимо попавшая в его руки, отвратительный росток развращения. Нет, решил он, поразмыслив, и повернулся к Моррису, который смотрел на него с легкой улыбкой.

– Мне это не нравится, – сказал Перегрин.

– Вижу, малыш. А можно узнать почему?

– Разумеется. Мне не нравится репутация У. Хартли Гроува. Я изо всех сил стараюсь оградиться от театральных сплетен и стараюсь не верить тому, что говорят о Гарри Гроуве.

– А что говорят?

– Ну, вообще, о его сомнительном поведении. Я как-то ставил спектакль с его участием, да и раньше встречал. Он преподавал сценическую речь в моей театральной школе и однажды пропал после выходных. Скандал вышел неописуемый. Многие женщины, думаю, находят его привлекательным. Не могу сказать, – добавил Перегрин, взъерошив волосы, – чтобы он творил что-нибудь неподобающее в последних постановках, и чисто по-человечески нахожу его забавным. Однако кроме двух женщин в труппе, его никто не любит. Они не признаются, но достаточно взглянуть, как они на него смотрят и как он смотрит на них.

– У меня практически приказ, – сказал Моррис, дотронувшись до письма на своем столе. – Полагаю, что у тебя тоже.

– Да, черт возьми.

– До сих пор руки у тебя были фантастически развязаны, Перри. Конечно, не мое дело, малыш, но, честно говоря, я такого прежде не видел. Руководитель, режиссер, автор – все ты. Потрясающе.

– Надеюсь, – сказал Перегрин, в упор глядя на администратора, – я заслужил репутацию и как режиссер, и как драматург. Другого вероятного объяснения нет, Уинти.

– Конечно, конечно, старик, – поспешно согласился тот.

– А что касается У. Хартли Гроува, полагаю, мне не отвертеться. На самом деле он вполне пойдет на господина У. Г. Его роль. И все же мне это не нравится. Господи, я и без того уже подставился по самое некуда с Маркусом Найтом в главной роли и готов терпеть три нестерпимых темперамента на каждой репетиции. Чем я заслужил бонус в виде Гарри Гроува?

– Кстати, великая звезда настроен на неприятности. Он звонит мне дважды в день – скандалить по поводу своего контракта.

– И кто побеждает?

– Я. Пока.

– Молодец.

– Меня уже тошнит от этого, – скривился Моррис. – Да вот он, контракт, лежит у меня на столе. – Он пролистал страницы отпечатанного документа. – Чуть не пришлось еще лист добавлять. Вот взгляни.

Громадная и совершенно неразборчивая подпись в самом деле занимала огромное пространство. Перегрин бросил беглый взгляд, а потом присмотрелся.

– Я ее видел раньше. Напоминает циклон.

– Увидишь – не забудешь.

– Я ее видел, – повторил Перегрин. – Причем недавно. Вспомнить бы где.

– В тетрадке для автографов? – ехидно спросил Уинтер Моррис.

– Где-то в неожиданном месте… Ладно, неважно. Веселуха начнется с первой репетиции. Он, конечно, захочет, чтобы я переписал его роль, добавив лакомые кусочки. Строго говоря, драматург не должен ставить собственную пьесу. Он слишком трепетно к ней относится. Но так случалось прежде, и видит бог, я буду делать это еще. Хоть с Марко, хоть без него. Он – вылитый Шекспир с портрета Графтона. У него ангельский голос и колоссальный престиж. Он блестящий актер и готов к этой роли. Будем долго разбираться, кто кого, но если он меня – видит небо, мне конец.

– Это верно, – сказал Моррис. – Сто лет живи, малыш. Сто лет живи.

Они разошлись по своим столам. Зазвонил телефон Перегрина, и нанятая администрацией девушка, спрятанная в отдельной нише, произнесла:

– Вас, мистер Джей. «Виктория и Альберт».

Перегрин удержался от шутки: «Для Ее Величества и принца-консорта я всегда свободен». Его одолевали предчувствия.

– Хорошо. Давайте.

Его соединили с экспертом.

– Мистер Джей, вам сейчас удобно разговаривать?

– Вполне.

– Я подумал, что нужно позвонить. Разумеется, мы пришлем полный официальный отчет для передачи вашему заказчику, но я почувствовал… в самом деле… – Перегрин с волнением отметил, что голос эксперта дрожит. – В самом деле, это нечто замечательное. Я… в общем, рассматриваемое письмо было тщательно исследовано. Три специалиста сравнили его с известными автографами и нашли достаточное количество совпадений, чтобы прийти к четкому мнению об авторстве письма. Экспертов полностью удовлетворяет возраст лайки и материалов для письма, а также отсутствие следов вмешательства, не считая пятен от соленой воды. По сути, уважаемый мистер Джей, как бы невероятно это ни звучало, перчатка и документ, видимо, являются тем, чем должны.

Перегрин промолвил:

– Я всегда чувствовал, что это случится… А теперь поверить не могу.

– Возникает вопрос: что с ними делать?

– Вы их придержите у себя на время?

– Да, с удовольствием, – сказал эксперт, и до Перегрина донесся из трубки легкий смех. – Однако! Думаю, мое руководство после консультации обратится к… э-э… владельцу. Разумеется, при вашем посредничестве, а также посредничестве мистера Гринслейда.

– Да. И… никакой огласки?

– Боже милостивый! – Эксперт даже взвизгнул. – Надеюсь, что нет. Только представить! – Эксперт помолчал. – А вам известно, не подумывает ли он о продаже?

– Знаю не больше вашего.

– Ясно. Ладно, вы получите от нас все отчеты на следующей неделе. Если честно… я звоню вам потому, что я, как, видимо, и вы сами, фанатик.

– Я написал пьесу об этой перчатке, – не удержался Перегрин. – Мы дадим ее на открытии театра.

– Серьезно? Пьесу… – Голос эксперта затих.

– Я не шучу! – закричал в трубку Перегрин. – Это своего рода подношение. Пьеса! Да, пьеса.

– О, простите! Конечно. Конечно.

– Ну, спасибо, что сообщили.

– Что вы, что вы.

– До свидания.

– Что? А, да. Конечно. До свидания.

Перегрин положил трубку и увидел, что Уинтер Моррис не сводит с него взгляда.

– Наверное, тебе надо это знать, Уинти… – промолвил Перегрин. – Но учти, никакой огласки. Дело касается важной персоны, так что все серьезно.

– Хорошо. Как скажешь: ни словечка.

– Совершенно секретно?

– Совершенно секретно. Слово чести.

И Перегрин все рассказал. Дослушав, Моррис провел белыми пальцами по черным кудрям и простонал:

– Только послушай, послушай! Какой материал! Какая тема! Пьеса о ней. Слушай: она называется «Перчатка». И перчатка у нас. Величайшая шекспировская реликвия всех времен. Перчатка «Дельфина». Предложения из Америки. Письма в газеты: «Оставьте перчатку “Дельфина” в Англии Шекспира». «Новое сказочное предложение по перчатке “Дельфина”!» Ах, Перри, херувимчик Перри. Какая лакомая реклама, – а мы будем хранить секрет!

– Лучше не продолжай.

– Как же мне не продолжать? Важную персону нужно направлять. Он должен быть на виду. Слушай: он финансовый гений, он поймет. Он с ходу узнает выгоду. Слушай: если правильно раскрутить и подать эту историю в психологически точный момент… понимаешь, с оглаской; с правильной классической оглаской… слушай…

– Притормози, – попросил Перегрин.

– Ох!

– Вот что я думаю, Уинти. Он заберет все железной рукой и снова запрет в свое бюро Луи какого-то-там. И больше никто из нас не увидит лайковую перчатку Хемнета Шекспира.

Однако Перегрин ошибался.

II

– Все равно, – читал Маркус Найт прекрасно поставленным голосом, – спрячьте ее куда-нибудь. Я больше не взгляну на нее. Спрячьте.

Он опустил свой экземпляр пьесы Перегрина; остальные шесть актеров труппы поступили так же. Раздались легкие шлепки стопок бумаги по столу.

– Спасибо, – сказал Перегрин. – Блестящая читка.

Он оглядел сидящих у стола. Дестини Мид громадными черными глазами смотрела на Перегрина с неколебимым обожанием запутавшейся сексуальной средневековой святой. Впрочем, Перегрин знал, что это не значит ровным счетом ничего. Поймав его взгляд, Дестини приложила пальцы к губам и медленным движением протянула в его сторону.

– Милый Перри, – пробормотала она знаменитым голосом с хрипотцой, – ну что тут скажешь? Это просто чересчур. Чересчур. – Дестини беспомощным трогательным жестом призвала на подмогу присутствующих. Они ответили уместным невнятным шумом.

– Мой дорогой Перегрин, – произнес Маркус Найт (ни у кого такого голоса нет, подумал Перегрин). – Мне понравилось. Я вижу море возможностей. Увидел сразу, как прочитал пьесу. Разумеется, поэтому я и согласился на роль. И своего мнения не изменю, обещаю. Жду не дождусь, когда начну творить роль. – Принц крови не выразился бы более милостиво.

– Я очень рад, Марко, – сказал Перегрин.

Тревор Вер, назначенный на роль одиннадцатилетнего мальчика, развязно подмигнул через стол в сторону мисс Эмили Данн, которая его игнорировала. Она не искала взгляда Перегрина и словно не замечала коллег. Перегрин подумал, что она по-настоящему тронута.

У. Хартли Гроув элегантно откинулся на спинку кресла и постукивал пальцами по своему экземпляру пьесы. Перегрин рассеянно отметил, что костяшки пальцев у него, как у боксера времен Регентства. Брови подняты, на устах легкая улыбка. Гроув был миловидным блондином; широко посаженные голубые глаза никогда не теряли выражения неопределенной дерзости.

– По-моему, изумительно, – сказал он. – И мне нравится мой господин У. Г.

Гертруда Брейси, приглаживая волосы и расправив плечи, сказала:

– Я ведь не ошибаюсь, Перри? Энн Хэтэуэй нельзя играть с осуждением. То есть точно не как сучку?

Перегрин подумал: «Тут будут неприятности; я чую неприятности». Вслух он осторожно ответил:

– С ней, конечно, обошлись несправедливо.

– Вот интересно, что Джоан Харт сделала с перчатками? – спросил Чарльз Рэндом.

Перегрин вздрогнул.

– Так ведь на самом деле не было никаких перчаток, – сказала Дестини Мид. – Правда, милый? Или были? Это исторически достоверно?

– Нет-нет, дорогая, – поспешил с ответом Рэндом. – Я говорил изнутри пьесы. Просто выдал желаемое за действительное. Извини.

Маркус Найт бросил на Рэндома красноречивый взгляд: мол, негоже актерам второго плана высказывать замечания за круглым столом. Рэндом, очень бледный молодой человек, покраснел. Он играл доктора Холла в первом акте.

– Ясно, – кивнула Дестини. – Значит, на деле не было никаких перчаток? В Стратфорде или где-то еще?

Перегрин посмотрел на нее и залюбовался. Дестини была мила и незамысловата, как овца. Черты ее лица вырезал, должно быть, ангел. Глаза – бездна красоты. Губы, изогнутые в улыбке, могли бы свести мужчину с ума. И хотя Дестини обладала значительной долей здравого смысла, профессиональной выучки и инстинктивной техники, ее мозг мог удерживать только одну мысль в каждый момент, да и то по-детски простую. На любой сцене – пусть даже в самом невыгодном месте, без ярких софитов и без единой реплики – она приковывала к себе взгляды. И даже сейчас, прекрасно зная о ее глупости, Маркус Найт, У. Хартли Гроув и, к неудовольствию Перегрина, Джереми Джонс – все глядели на нее с привычным торжественным пониманием, а Гертруда Брейси взирала в бессильной ярости.

Настал момент для Перегрина выступить с традиционной вдохновляющей речью, которой труппа придает особое значение. Впрочем, теперь от него требовалось больше, чем обычная накачка типа «Нам всем понравится, так давайте впряжемся». Сейчас он чувствовал огромное значение собственных слов и, положив сложенные ладони на пьесу, заговорил:

– Это большое событие для меня. – Он замер на секунду и, отбросив тщательно заготовленную речь, продолжил: – Большое событие для меня, поскольку означает возрождение очаровательного театра; я жаждал этого, мечтал об этом, хоть и не верил, что дождусь. И еще: получив работу, которую я получил – по формированию политики и постановке спектаклей, – и в качестве финальной невероятной конфетки – предложение поставить на открытие собственную пьесу, – надеюсь, вы поверите, что я исполнился не только громадной гордостью, но и крайним удивлением, а еще чувством, необычным и, пожалуй, неприемлемым для режиссера-драматурга, – робостью.

Наверное, правильно было бы делать вид, что я принимаю все как само собой разумеющееся, как должное. Но я, возможно, в последний раз скажу, что понимаю, как невероятно мне везет. Я не первый драматург, замахнувшийся на человека из Уорикшира, и, несомненно, не последний. В своей пьесе я… ну, надеюсь, вы поняли, чего я хотел. Хотел показать своего рода пожар, пылающий внутри этого уникального гения. Его единственным утешением, если позволите так выразиться, была любовь к сыну Хемнету. Именно смерть сына привела к ужасному краху личности художника, и миг, когда Розалин (а я всегда считал, что Смуглая леди и есть Розалин) натягивает на руку перчатку Хемнета, становится кульминацией всего действия. Его иссушает отвращение к себе. Я попробовал представить, что для такого человека единственное возможное спасение – в его работе. Он хотел бы стать Антонием для Розалин-Клеопатры, но сдаться безоговорочно мешает его гений. И – заодно – практичность буржуа из Стратфорда.

Перегрин задумался. Удалось ли ему объяснить свой замысел?

– Не буду развивать. Надеюсь, мы разберемся, о чем все это, работая вместе. – Он вдруг почувствовал ответную волну тепла, необычную в театральной среде. – И еще очень сильно надеюсь, что вы все согласитесь: замечательно открывать театр таким образом. Говорят, дельфин – разумное и общительное создание. Давайте будем добрыми и дружными «дельфинами». Удачи вам всем.

Актеры отозвались пожеланиями в его адрес, ощутив подъем, радость и собственную значимость.

– А теперь, – сказал Перегрин, – давайте взглянем на декорации Джереми Джонса – и настанет время выпить за успех нашего предприятия.

III

Вслед за читкой состоялся маленький банкет, организованный администрацией со скромным блеском. Все проходило в верхнем фойе. Бармен в белоснежно-белой рубашке, с золотой цепочкой в кармане расписного жилета встречал гостей в полной боевой готовности. Его помощник закатал рукава до плеч, как Боб в «Нашем общем друге» Диккенса. Официанты были одеты в викторианском стиле. На стойке красного дерева выстроились бутылки шампанского в ведерках со льдом; повсюду красовались цветы – исключительно алые розы с листьями папоротника.

В роли хозяина выступал мистер Гринслейд. Помимо актеров труппы, Джереми, Уинтера Морриса, пресс-агентов и постановщика с ассистентом, присутствовали шесть чрезвычайно важных персон из мира театральных финансов, пресса и некто, о ком мистер Моррис, широко раскрыв глаза, сказал: «В социальном смысле выше некуда». Из реплики мистера Гринслейда Перегрин заключил, что за присутствием важных персон прячется фигура мистера Кондусиса, который, естественно, не приехал. Из разговоров наиболее благородных гостей можно было понять, что мистер Кондусис широко известен как добрый гений «Дельфина».

– Очередной заскок для В. М. К., – сказал самый важный некто. – Мы в изумлении. – (Интересно, кого он называл «мы»?) – С другой стороны, у него, как и у любого из нас, должны быть свои игрушки.

Перегрин задумался, доведется ли ему когда-нибудь услышать нечто, столь же невинно оскорбительное.

– Для нас это вопрос жизни и смерти, – сказал он.

Важный гость посмотрел на него с удивлением.

– Неужели? Ну, может быть. Понимаю. Надеюсь, все идет хорошо. Тем не менее меня поражает выверт фантазии В. М. К.

– Я его толком не знаю, – промолвил Перегрин.

– А кто из нас знает? Он стал легендой при жизни, и самое замечательное в том, что легенда совершенно правдива. – Довольный собственной шуткой, гость негромко рассмеялся и прошествовал прочь, оставив аромат сигары, шампанского и самого лучшего крема для мужчин.

«Вот стань я таким же сказочно богатым, – подумал Перегрин, – превращусь ли в одного из них? А можно этого избежать?»

Он оказался рядом с Эмили Данн, которая помогала в магазине Джереми и должна была играть Джоан Харт в «Перчатке». Роль девушка получила после прослушивания и после того, как Перегрин посмотрел ее Гермию из «Сна в летнюю ночь». У Эмили было бледное лицо с темными глазами и приветливая улыбка. Перегрин считал, что она выглядит очень разумной; ему нравился ее глубокий голос.

– У тебя есть шампанское? – спросил Перегрин. – Хочешь чего-нибудь поесть?

– Да и нет, спасибо, – сказала Эмили. – Замечательная пьеса. Я не верю своему счастью, что попала в нее. И восхищаюсь «Дельфином».

– Ты читала Джоан совершенно точно. Остается пожалеть, что она сестра Уильяма: ведь только она могла бы подойти ему в качестве жены.

– Думаю, до того, как оба обзавелись семьями, наверняка она впускала его через боковое окошко на Хенли-стрит, когда он возвращался после бурной ночи под утро.

– Конечно, ты совершенно права. Любишь коктейльные вечеринки?

– Не очень, но надеюсь, что полюблю.

– А я уже оставил надежду.

– Знаешь, когда я год назад играла в театре «Сирена», часто смотрела через реку на «Дельфин»; однажды перешла по мосту Блэкфрайарс и, стоя на Уорфингерс-лейн, просто глазела на театр. А потом один знакомый старый рабочий сцены рассказал мне, что его отец открывал там занавес во времена Адольфа Руби. Я даже купила книгу на дешевой распродаже: «Котурны и подмостки». Напечатана в 1860-м и посвящена тогдашнему театру и актерам. Отвратительно написано, но иллюстрации хороши, и «Дельфин» – одна из лучших.

– Дай посмотреть, пожалуйста.

– Обязательно.

– У меня тоже какая-то связь с «Дельфином». Жаль, что мы не встретились на Уорфингерс-лейн, – сказал Перегрин. – Тебе нравятся модели Джереми? Пойдем поглядим.

Модели были расставлены по фойе и со вкусом освещены. Перегрин и Эмили изучали декорации довольно долго, пока Перегрин вдруг не сообразил, что ему положено общаться с гостями. Эмили, похоже, посетила та же мысль.

– По-моему, Маркус Найт ищет твоего взгляда. И вид у него какой-то зловещий.

– Боже! Такой он и есть. Спасибо.

Двигаясь среди гостей в направлении Найта, Перегрин думал: «Какая приятная девушка!»

Найт встретил его с видом милостивым, однако слегка раздраженным. Он стоял в центре группы: Уинтер Моррис; миссис Гринслейд, выступающая в роли хозяйки, в очаровательном наряде и бесконечно уравновешенная; Дестини Мид и один из важных гостей, который стоял с видом ее владельца.

– Ах, Перри, малыш! – воскликнул Маркус Найт, воздев бокал. – Я все думаю: удастся ли с тобой словцом перекинуться. Умоляю простить, – радостно обратился он к группе. – Если я сейчас же не вцеплюсь в него когтями, он от меня улизнет.

Найт поцеловал руку миссис Гринслейд, похоже, этим озадаченную. «Мы ее забавляем», – горько подумал Перегрин.

– Перри, – сказал Найт, взяв Перегрина за локоток, – мы можем обстоятельно-обстоятельно поговорить о твоей замечательной пьесе? Я серьезно, малыш. О твоей замечательной пьесе.

– Спасибо, Марко.

– Не здесь, конечно, – повел Найт свободной рукой, – не сейчас. Скоро. А пока – одно соображение.

«Ох, – подумал Перегрин. – Понеслось».

– Одно соображение. Просто вскользь. Не кажется ли тебе – говорю это без всякой задней мысли, – не кажется ли тебе, что во втором действии, дорогой Перри, ты держишь Уилла Шекспира за сценой слишком долго? Я имею в виду, создав такое громадное напряжение…

Перегрин слушал прославленный голос и вглядывался в действительно красивое лицо с благородным лбом и деликатными скулами. Смотрел на его рот и думал, как невероятно изгиб верхней губы напоминает гравюру Дрюшо и так называемый графтонский портрет. «Надо терпеть. У него престиж, у него экстерьер и голос, какого нет ни у кого. Господи, дай мне силы».

– Я очень тщательно об этом подумаю, Марко, – сказал Перегрин, давая Найту понять: ничего сделано не будет.

Найт величественным жестом феодала похлопал Перегрина по плечу.

– Мы придем к согласию, – воскликнул он, – как птицы в тесном гнездышке!

– Не сомневаюсь.

– И еще одно, малыш, на сей раз – тебе на ушко. – Он потащил Перегрина за локоть в коридор, ведущий к ложам. – С некоторым удивлением я обнаружил, – сказал он, чуть приглушив выдающийся голос, – что нам придется терпеть в труппе У. Хартли Гроува.

– По-моему, он читал господина У. Г. очень хорошо, разве нет?

– Я с трудом заставлял себя слушать.

– Вот как? – удивился Перегрин. – Почему?

– Дружище, ты хоть что-нибудь знаешь о мистере Гарри Гроуве?

– Только то, что он довольно хороший актер, Марко. Давай не будем затевать антигроувских акций. К твоему сведению, и буду ужасно благодарен, если это останется строго – очень строго между нами: в этой части формирования труппы я вовсе не принимал участия. Все решала администрация. В остальных вопросах они были невероятно щедры, и я, даже если бы захотел, не мог с ними спорить.

– То есть этого человека тебе навязали?

– Если угодно.

– Следовало отказаться.

– У меня не было достаточных причин. Состав труппы хорош. Прошу тебя, Марко, не затевай суматоху с самого начала. Подожди хотя бы, не появится ли повод.

На мгновение Перегрин испугался – не намерен ли Найт не сходя с места включить темперамент. Но он во что бы то ни стало хочет играть Шекспира; и хотя в сумрачном коридоре уже можно было заметить опасные багровые знаки на овальном лице, привычного взрыва не последовало.

Вместо этого Найт сказал:

– Слушай, ты считаешь, что я наговариваю. Так позволь мне рассказать…

– Я не желаю слушать сплетни, Марко.

– Сплетни! Господи! Обвинять меня в сплетнях значит наносить невыносимое оскорбление. Сплетни! Позволь рассказать совершенно достоверный факт о Гарри Гроуве… – Толстый ковер заглушал шаги, и могло бы случиться непоправимое, если бы Перегрин не заметил движение тени на золоченых панелях. Он взял Найта за руку, заставив замолчать.

– И что это вы тут делаете, позвольте поинтересоваться? – спросил Гарри Гроув. – Сплетничаете?

Он произнес это легко и добродушно.

– Прелестный театр, Перри! Я хочу его исследовать, хочу увидеть все. Почему бы не закатить вакханалию и не пройтись древнегреческой процессией по всему зданию, опрокидывая громадные бокалы шампанского и распевая непристойные гимны? А во главе, конечно, наша великая, великая звезда. Или мистер и миссис Гринсливс?

Свое абсурдное предложение он изложил так затейливо, что Перегрин, несмотря на натянутые нервы, не выдержал и захохотал. Найт очень вежливо произнес:

– Прошу извинить… – и пошел прочь.

– Он оскорбился, – процитировал Гроув. – И уходит прочь[9]. Знаешь, он меня не любит. Совсем.

– В таком случае не нагнетай, Гарри.

– Думаешь, не надо? А так заманчиво, признаюсь. Ладно, ты прав, конечно. Да я и не могу себе позволить. А то мистер Гриндеж меня уволит, – сказал Гроув, бросив на Перегрина гордый взгляд.

– А не он, так я. Веди себя хорошо, Гарри. Извини, мне пора снова в бой.

– Буду делать все, что полагается, Перри. Как почти и всегда.

Перегрин задумался: не послышались ли ему угрожающие нотки в таком вроде бы честном обещании?

Тем временем вечеринка достигла апогея. Почти все участники добрались до точки, максимально далекой от нормы. Теперь, чтобы тебя услышали, приходилось кричать. Важные персоны собрались вместе в сиятельную галактику, а театральные горячо обсуждали свои дела. Миссис Гринслейд что-то говорила мужу, и Перегрин был уверен: речь о том, что, по ее мнению, гостям пора расходиться. Хорошо бы Дестини Мид и Маркус Найт подали пример. Они стояли в стороне, и Перегрин совершенно не сомневался: сейчас Найт сердито высказывает Дестини, что он думает об У. Хартли Гроуве. Дестини глядела на Найта с выражением полного сочувствия и сексуального понимания, однако то и дело бросала взгляд в одну и ту же сторону. Там, в начале коридора, стоял Гарри Гроув и глядел на нее, не отрывая глаз.

Эмили Данн, Чарльз Рэндом и Герти Брейси разговаривали с Джереми Джонсом. Рыжий хохолок на голове Джереми вздымался и опадал, а сам он беззаботно размахивал бокалом. Раскаты его хохота перекрывали общий шум. Поскольку Джереми много смеялся в периоды, когда готов был влюбиться, Перегрин задумался, не нацелился ли его друг на Эмили. Или на Герти.

Но нет. Взгляд ярких зеленых глаз был устремлен над головами собеседников – несомненно, на Дестини Мид.

«Не может же он быть такой задницей! – встревожился Перегрин. – Или может?»

Перегрин почувствовал себя словно в перекрестии ярких лучей прожекторов. Взгляды блуждали, переплетались, выискивали и вонзались. Например, Герти пронзила взглядом Гарри Гроува. Кто-то рассказывал, что эти двое были любовниками, а сейчас расстаются. Если это правда, не возникнет ли личных проблем?