Смерть воды и огня

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Студнев проснулся рано, около семи утра, но Акличаг уже бодрствовал. Шаман сидел на кухне, не зажигая света и, как сказали бы иные, медитировал. Но сам Акличаг не любил и не признавал таких сложных слов. Он говорил об умывании души — умывании внутреннем, умыванием огнем, водой и другими стихиями, которые должны встретиться в освобожденной от всего душе, чтобы шаман мог выполнить то, о чем его просят люди.

Тихонько, чтобы не потревожить учителя, Студнев зажег горелку под чайником и удалился в комнату, в который раз размышляя над своим отношением к Акличагу.

Все началось с его искреннего увлечения некоторыми разновидностями азиатской музыке — увлечения отчасти самостоятельного, потому что его давно привлекали эти странные, тягучие, порой вибрирующие на одной ноте мелодии, которые так интересно было бы привить на дерево европейской музыкальной традиции, и отчасти это увлечение было данью моде… Возможно, тут на него и БГ подействовал, этот «гуру» российского рока… Во всяком случае, слушая записи мелодий, привезенных с Гималаев, Алтая или Тибета, Студнев все больше проникался убеждением, что они могут стать для него как для музыканта воротами в иной мир.

Он присоединился к одной из экспедиций — и, в итоге, застрял между Алтаем и Тибетом, на одном из тех горных плато, где жизнь кажется чистой-чистой, хотя, конечно, потом за этой чистотой простого существования, за чистотой звенящего горного воздуха и ровной, будто подстриженной, ярко зеленой травы открываешь для себя и тяжкий труд, только-только позволяющий сводить концы с концами, и грязь, и боль, и страдание. Все то, без чего нигде не обходится жизнь.

Экспедиция ехала с определенной целью — заснять на видео «работу» нескольких, самых видных шаманов. Их «перформансы», как полушутя называли это между собой сотрудники экспедиции. Акличага они снимали дважды: когда тот исцелял больного ребенка и когда призывал снег. В тот год большой мороз пришел прежде снега, и люди боялись, что без хорошего снежного покрова земля-кормилица промерзнет так, что на следующий год ничего не принесет, обрекая людей на голод…

В обоих случаях у Акличага все получилось. Конечно, этому можно было найти и естественные объяснения. Пятилетний мальчик страдал тяжелыми эпилептическими припадками. По обрывкам разговоров, Студнев понял, что родители этого мальчика — тяжелые алкоголики. В тех местах, если уж люди запивают, то особенно тяжело и беспросветно — будто какой-то стерженек в них навеки ломается. Вполне возможно, мерный втягивающий ритм, в который Акличаг погружал мальчика, способствовал тому, что мальчик расслаблялся как бы, плыл на успокаивающей волне — и воздействие этого «сеанса психотерапии» было настолько сильным, что можно было гарантировать: несколько недель припадков не будет. Словом, никаких чудес. И со снегом было, возможно, то же самое. Сперва Студнев предположил, что Акличаг, как всякий хороший шаман, умеет подмечать малейшие приметы грядущих перемен погоды — и что он подгадал свое волхование на тот день, когда снег так или иначе должен был пойти… Правда, после дальнейшего общения с Акличагом у него появились сомнения в истинности этого простого и земного объяснения. Порой Студнев начинал верить, что Акличаг и в самом деле вызвал снег, а не дождался его, наподобие того, как Янки при Дворе Короля Артура дождался солнечного затмения, чтобы «заколдовать» солнце.

В любом случае, мелодии и ритмы бубна с бубенчиками, которыми Акличаг сопровождал свои «перформансы», были для Студнева очень притягательны, и, улучив момент, он направился с маленьким магнитофончиком в избу Акличага (Акличаг жил не в юрте, а в настоящей избе, и даже с белеными стенами), чтобы уговорить шамана исполнить несколько ритмических пассажей для записи.

Акличаг сидел в небольшой кухоньке, за столом у окна. Перед ним стояла чашка с травяным чаем, несколько лепешек лежали на тарелке — весь его обед, насколько понял Студнев. Когда Студнев вошел, Акличаг молча указал ему на соседний стул и передвинул тарелку с лепешками так, чтобы, если Студнев захочет, тоже мог немного подкрепиться.

— Я к вам по делу, — проговорил Студнев. — Я изучаю музыку и стараюсь записывать самое интересное, что услышу. Меня очень заинтересовало то, как вы работаете с вашим бубном. Если бы вы могли исполнить для меня…

Акличаг поглядел на молодого человека — не без интереса, как показалось Студневу, хотя лицо шамана оставалось бесстрастным и трудно было понять, о чем он думает. Потом шаман неспешно встал, подошел к шкафчику в углу и вынул оттуда несколько листов бумаги.

— Ты ведь знаешь языки? — спросил он, с особым своим выговором.

— Я… — Студнев был несколько выбит из колеи такой неожиданной сменой темы разговора. — Да, я изучал…

— Хорошо, — Акличаг протянул ему документы, аккуратно собранные в прозрачный пластиковый конверт. — Погляди вот это.

Студнев проглядел. Это было приглашение в Швецию, на нечто вроде практимума по проблемам древних языческих ритуалов.

— Вы поедете? — спросил он.

— Поеду, — ответил Акличаг, с теми бесстрастными своими интонациями и бесстрастным восточным лицом, из-за которых казалось, что он то ли шутит, то ли подначивает. — И ты поедешь со мной.

Студнев так растерялся, что мог только пробормотать:

— Почему я?..

— Потому что только так ты поймешь музыку, — ответил Акличаг, не глядя на него.

Ничего другого Акличаг объяснять не стал, хотя позднее Студневу стало понятно, что в тот момент Акличагу была известна почти вся его жизнь. Например, Акличаг знал, что Студнев живет один. Его родители, известные музыканты, работали по долгосрочному контракту за границей, в одном из лучших симфонических оркестров мира. Сейчас они находились в США, а до того около пяти лет провели как раз в Швеции, в Стокгольме, и Студневу довелось несколько раз побывать в этой стране. Словом, Студнев по многим параметрам получался для Акличага чуть ли не идеальным поводырем по белу свету.

Откуда шаману все это было ведомо? Акличаг своих карт не раскрывал, а его молчание предлагалось понимать так, что он умеет «читать» чужие судьбы. Сперва Студнев сильно подозревал, что Акличаг мог почти все выведать тихой сапой, по крохам собирая информацию у других участников экспедиции. Совершенно очевидно, что он приглядывал себе человека из европейской части России, желательно, москвича, чтобы тот взял на себя всю возню с визами и прочими документами, а также выступал переводчиком, когда Акличаг будет демонстрировать свое странное мастерство за границей. Английского языка было вполне достаточно, ведь все симпозиумы проходят на этом международном языке общения. А если человек будет сколько-то знать и другие языки — что ж, тем лучше.

В общем, Студнев купился на это предложение: перспектива скатать в Швецию за счет приглашающей организации была слишком заманчивой. И делов-то особых при этом не было: побегать по посольствам, с удобствами поселить Акличага у себя на московской квартире до времени отъезда, а потом переводить его редкие реплики участникам «практимума».

И вот так Студнев втянулся, и стал бессменным секретарем Акличага. Поездка прошла на редкость успешно, а за то время, которое Студнев провел в постоянном общении с шаманом, он подпал под чары этого человека. Все чаще сомневался он в своих подозрениях, что Акличаг добывает нужные ему сведения обычным «шпионским» методом, пристально наблюдая за всем окружающим, все больше ему верилось, что шаман и впрямь обладает некими сверхъестественными способностями. Во всяком случае, вслушиваться в природу и приводить свой дух в гармонию с ней Акличаг умел…

Зазвонил телефон, и Студнев поспешил снять трубку.

— Да… — сказал он. — Да, одну секунду… Сейчас узнаю… Это один из детективов, Андрей Хованцев, — обратился он к неподвижно сидящему шаману. Он хочет поговорить с вами.

Акличаг едва заметно кивнул и протянул руку, чтобы принять трубку от Студнева.

— Да? — сказал он.

— Простите ради Бога за ранний звонок, — послышался голос Хованцева, но время не ждет. Скажите, когда вы вчера говорили о своей невероятной догадке, которую рано оглашать, потому что в неё никто не поверит, вы не имели в виду, что за всем этим может стоять женщина… очень красивая женщина?

— Нет, — ответил Акличаг.

— И за все это время, начиная с Англии, вы ни разу не пересекались с красивой женщиной… с ослепительной блондинкой?

— Нет, — коротко повторил Акличаг.

— И не… Может, я туманно выражусь, но вы не ощущали присутствия женщины где-то рядом?

— Ощущал, — сказал Акличаг. — Но это не то.

— Вы имели в виду нечто совсем другое?

— Да.

— Здорового американца? Вы не пересекались с таким здоровым американцем?

— Один американец был в самолете, на котором мы летели в Москву.

— Какой это был рейс?

— Сейчас я передам трубку Вениамину, он продиктует вам данные.

Студнев опять взял трубку и сообщил Хованцеву номер рейса и дату.

— Очень хорошо, — сказал Хованцев. — Спасибо вам. Еще раз извините за ранний звонок.

— Скажи ему, чтобы сегодня после полудня он был очень осторожным, проговорил Акличаг.

— Акличаг говорит, что сегодня после полудня вам надо проявлять особую осторожность, — проговорил в трубку Студнев.

— Я постараюсь, — сказал Хованцев. — Вы тоже ходите с оглядкой.

— Мы сегодня весь день будем дома… если только вам не понадобимся, уведомил Студнев.

— Вот и славно, — проговорил Хованцев.

Студнев положил трубку, а Акличаг встал, снял с крючка под угловым шкафчиком холщовый мешочек, открыл его и, порывшись, достал несколько сухих веточек можжевельника. Взяв чистое блюдце, он аккуратно разложил на нем эти веточки — вроде бы, следя, чтобы они образовывали какой-то знак или фигуру, хотя Студнев не был уверен — а затем поджег их. По кухне потянуло ароматным дымком. Акличаг стоял над блюдцем, вдыхая этот дымок, полуприкрыв глаза, а Студнев следил за действиями шамана, затаив дыхание.

Акличаг поднял ладони на уровень груди, держа их друг напротив друга то ли в символической попытке поймать дым, то ли обозначая для дымка некий воздушный дымоход, по которому этот дымок должен следовать. Студнев ждал, а Акличаг стоял не шелохнувшись — пять минут, десять, пятнадцать… Он словно в статую превратился.

— Что ты чувствуешь? — проговорил он приблизительно через полчаса, когда догорала последняя палочка.

— Я… — Студнев сглотнул.

— Освободись от всего. Так, как я тебя учил.

Студнев постарался освободиться от всего, выбросить из сознания все посторонние мысли. И постепенно перед ним все яснее стала возникать картина…

— Я вижу… — он говорил медленно, вглядываясь в возникающие в его воображении образы. — Я вижу лесной пожар. Очень сильный пожар. И тигра… Да, тигр бежит от пожара, вот он уже выскочил на опушку, на открытое пространство, бежит по сухой горячей траве, которая тоже начинает тлеть, кое-где в траве возникают черные извилистые полоски, от них тянется дым, иногда мелькает крохотный язычок пламени… Тигр летит огромными прыжками, видно, он очень напуган, да и раскаленная земля обжигает, наверно, даже его ко всему привычные лапы… По-моему, он бежит к воде, хотя не уверен…

— Хорошо, — сказал Акличаг. — Это хорошо.

— Что — хорошо? — спросил Студнев.

— То, что мы помогли выкурить тигра из леса. Правда, я ещё не знаю, кто охотник. Но, возможно, детектив прав. Охотник — женщина. Потому что американцу этот тигр не по плечу.

— Какому американцу?

— Который вместе с нами летел в самолете. Неужели не помнишь?