Смирительная рубашка. Когда боги смеются

КОММЕНТАРИИ

Этот необычный роман был написан в 1915 году. «Смирительная рубашка» — роман мистический, эзотерический и одновременно — произведение большого мастера. В его основе лежит весьма необычная концепция героя как Единой Человеческой Личности, прошедшей этапы эволюционного развития и воплотившейся в парадоксальном персонаже по имени Даррел Стэндинг.

С современной биологической точки зрения человек как вид отличается от других млекопитающих, в том числе и от приматов, своим особым комплексом генов — геномом, который создается с участием особой структуры ДНК, и сам процесс этот осуществляется на химико-биологическом, кислотно-молекулярном уровне. Джек Лондон был хорошо знаком как с работами Дарвина и Менделя, основателя генетики как науки, так же как и с основами марксизма.

В последней четверти XIX века в западном обществе возник немалый интерес ко всякого рода восточным учениям, парапсихологии и другим течениям философской и религиозной мысли, доказывающим возможность кармических воплощений человека и ищущим способы реконструировать, заставить «вспомнить» прежние жизни. Поскольку мать Джека Лондона увлекалась спиритизмом и эзотерикой, ему были известны основные индуистские практики отключения сознания, «отделения духа от тела», демонстрируемые йогами и поныне.

И писателя особенно интересовал способ передачи из поколения в поколение духовного опыта предшественников героя, что могло бы стать необычным и увлекательным сюжетом романа.

Трудно сказать, как относился Джек Лондон к такого рода экспериментам — скорее всего иронически, но как писатель, он не мог обойти такую необычную и потрясающую проблематику! Осталось ею лишь воспользоваться и развернуть в привлекательный сюжет…

Начало романа как бы ошарашивает читателя. Рассказчик, Даррел Стэндинг, был профессором агрономии в сонном калифорнийском городке Беркли и в порыве гнева неожиданно даже для себя в одной из геологических лабораторий убил собственного коллегу. В тюрьме его жизнь осложняется провокацией некоего поэта-фальшивомонетчика Сесила Уинвуда, показавшего из шкурных соображений, что Стэндинг спрятал в тюрьме динамит. Напуганное начальство пытает несчастного Даррела, то и дело заключая его в смирительную рубашку. Она-то, как предметная деталь и символ пенициарной системы Америки, красной нитью проходит через все повествование и вынесена в заглавие. Уже этой весьма правдоподобной, реалистической ситуации хватило бы на роман.

Однако естественное желание всякого заключенного сохранить себе жизнь, вырваться из лап «грызунов-надзирателей» (тут они еще и великолепно типизированы) и уйти из ненавистной тюрьмы приводит его к попытке (и очень удачной) освоить методику предельного расслабления, приемы временного умирания, уже давно известные индийским йогам.

Этой традиции 2,5 тысячи лет. За 200 с лишним лет до н. э. она была изложена йогином Патанджали. Йоги не имели представления о генетике — по их теории, физическое тело разлагается (если не сжигается) и никакой информации передать не может. Однако некий психокомплекс передается от человека к человеку духовным путем.

В основе тайного (оккультного) учения йогов лежит весьма поэтическая и гиперболизированная картина как мира, так и возможностей посвященного человека, нарисованная Патанджали и его учениками. Пройдя восемь ступеней самосовершенствования, йогин становится «сверхчеловеком», которому доступно ясновидение как «знание прошедших и будущих событий», «способность посылать душу в иные миры, то есть совершать межзвездное путешествие, видеть насквозь собственное тело и тела других людей».

Джеку Лондону было бы грех не воспользоваться таким богатым поэтическим материалом и не наделить своего героя, кроме всего прочего, чертами оккультного супермена. Разумеется, герой романа вовсе не йогин в нравственно-психологическом смысле слова. Он не может скорректировать свою карму и подавить собственную агрессию — «красный гнев» или отказаться от мщения своим угнетателям. Он лишь освоил оккультную практику снятия физической и душевной боли и погружения в самогипноз, отключения от внешнего мира и даже частичного умирания, что практикуют и настоящие йоги.

Человек, скованный смирительной рубашкой, обреченный тюремными порядками на полную неподвижность, получает невероятную свободу передвижений, погружаясь в галлюцинации, подобные состоянию наркотического опьянения, проносится по странам и континентам, даже прикасается непосредственно к звездным мирам, то есть нарушает всякие представления о привычном для читателя хронотопе — материальном единстве пространства и времени.

Повествуя о кармических воплощениях персонажа, автор исходит из чисто научной концепции единой человеческой личности, появляющейся на переломных или знаковых общественно-исторических этапах земного бытия. Здесь идет речь о пребывании под разными именами того же самого Стэндинга в каменном веке, в египетском рабстве, в Древней Иудее времен Пилата и Христа, в окружении французской средневековой королевской знати, в пустынных песках южной части современной Северной Америки, во времена сражений с индейцами и мормонами после присоединения Калифорнии к США, принадлежавшей когда-то Мексике, о плавании матроса в холодных восточных и северных морях, где он переживает на скалистом необитаемом острове судьбу Робинзона Крузо, о заключении прапрадеда героя в тюрьму в период становления империи Чосон и преобразования ее в Корею.

Здесь автор опирался на романический опыт Г. Мелвилла, Р. Стивенсона, Д. Дефо, А. Дюма и на жизненный опыт самого Джека Лондона. Ведь не попади он сам в губительный шторм (и не раз!), не окажись он сначала в американской, а затем и в корейской тюрьме — во время Русско-японской войны, да еще в ожидании суда и смертного приговора, кто знает, насколько достоверным показалось бы читателю его повествование.

Итак, полезный для общества человек, знаток сельского хозяйства и современных способов производительного труда, Даррел Стэндинг должен уйти из жизни. Только виноват ли он в совершенном преступлении? Скорее всего — нет. Неукоснительно дает себя знать его воинственный генетический код — ведь за всю историю своих чудесных превращений и реинкарнаций герой отстаивал свое право на существование дубиной и мечом. Поэтому в его крови то и дело вспыхивает «красный гнев», тупая и беспричинная жажда крови и мести, которую он не может обуздать, даже будучи уважаемым профессором.

Такой ли уж матерый преступник Даррел Стэндинг, борющийся то и дело как «вид» за свое выживание? Это отнюдь не праздный в данном случае вопрос. Именно в таком ракурсе повествования автор тесно соприкасается с концепцией «социального дарвинизма». Борьба за место под солнцем была чрезвычайно характерна для американской жизни четырех последних веков, а Джек Лондон благоговел перед точной наукой своего времени. Духовная атмосфера романа, как мы убеждаемся, пестра и многосоставна. Здесь имеют место и научная, и эзотерическая составляющие.

Порою в старой советской критике можно было прочесть обвинения писателя в расистской оценке людей и событий. Думается, однако, что образы вавилонского азиата или знатного корейца, римлянина, француза, шведа и стопроцентного американца, в личинах которых выступает поочередно предок Стэндинга, красноречиво свидетельствуют, что речь идет о единой истории и духовности человечества. Следовательно, писатель как романист пытается представить читателю концепцию особого, своеобразного гуманизма, опирающегося на общий многовековой опыт стран и народов планеты.

В книге, однако, больше внимания уделено современности. Но нынешней жизни Стэндинга не позавидуешь — она ограничена не только тюремной камерой-одиночкой, но и сковывающей тело и доставляющей немалые мучения смирительной рубашкой, которую то и дело пытаются покрепче зашнуровать отпетые палачи по должности и душевному призванию — начальник тюрьмы Азертон, старший надзиратель капитан Джеми, тюремный врач доктор Джексон и их добровольный помощник — староста тюрьмы заключенный Эл Хэтчинс.

Обреченный Даррел продемонстрировал тюремщикам пример личного мужества и в конце концов заставил их отступить — прекратить зашнуровывать его в смирительную рубашку. Азертон испугался, что проверочная комиссия, вызванная по просьбам оказавшихся на свободе заключенных, до него таки доберется. Джеми тоже перестал приходить на процедуру затягивания веревок — то ли нервы не выдержали, то ли совесть заговорила. Типизируются эти персонажи с учетом их индивидуальности — тут своя художественная диалектика.

Но самое удивительное, истинным и неисправимым садистом в этой команде оказался человек гуманной профессии — доктор Джексон. Он готов пытать, истязать, получать болезненное удовольствие, слушая, как у повешенного затухает пульс и прекращается дыхание. Писателю врачебная должность такого человека казалась изощренным кощунством.

Сообщество заключенных — не в пример единению тюремщиков — крайне антагонистично. С одной стороны — близкие по духу друзья Даррела, и прежде всего Джек Оппенхеймер, Человек-Тигр, выросший в трущобах, в банде «нехороших парней» и попавший в эти стены из-за предательства товарища-уголовника — «по совокупности» преступлений. По натуре своей он жизнелюбив и не в меру эмоционален. Но в вопросах чести суров и принципиален. Оппенхеймер, никогда не отказываясь от своего мнения, не склоняет головы перед палачами ни за какие блага.

Эд Моррелл — тихий интеллигент. Он обучил Даррела индуистской премудрости. Моральная поддержка старожилов тюрьмы для новичка Даррела значит немало. Он ведь и победил своих мучителей, пусть даже на какое-то время, благодаря друзьям по несчастью — их советам и одобрению.

Среди заключенных есть два отвратительных типа. Это упомянутый уже староста тюрьмы, корыстолюбивый и хитрющий Эл Хэтчинс, усугубляющий муки своим же товарищам по несчастью. Не уступает Хэтчинсу в своей деградации и Сесил Уинвуд — поэт-фальшивомонетчик. Попав в тюрьму, он выступает как доносчик и провокатор, пытаясь организовать побег самых «безнадежных» заключенных и тут же вовремя его «предотвратить», заложив товарищей.

Общественно значимый парадокс судьбы Даррела и судьбы его вполне приличных друзей по несчастью в том, что лучшие люди гниют в таких тюрьмах, как Сен-Квентин, а подлецов за услуги трусливым и вспыльчивым администраторам часто выпускают на свободу.

Глава XIX повествует о временном пребывании Даррела Стэндинга на необитаемом острове в Атлантическом океане в облике некоего матроса Дэниэла Фосса, отплывшего на борту брига «Негоциант» из порта Филадельфия. Бриг столкнулся с айсбергом в 1809 году. В пору выхода романа в свет у всех в памяти была еще гибель «Титаника» при подобных обстоятельствах (1912). Само повествование развивается как бы по канве романа Д. Дефо «Робинзон Крузо». Но никакого Пятницы тут нет, климат куда более суров, пища более скудна, чем на острове Робинзона или его прототипа Александра Селкирка. Ни сочных южных плодов, ни собственных злаков на этом острове нет. Но степень сопротивляемости природе и мужества у человека, питающегося тюленями и натягивающего на себя их шкуры, конечно, неизмеримо выше. А степень свободы у Дэниэла Фосса куда больше, чем у заключенных калифорнийской образцовой тюрьмы Сен-Квентин.

Интересна и сцена встречи еще одного духовного прародителя Даррела — Рагнара Лодброга, теперь уже датчанина по происхождению, но римлянина по гражданству, с Понтием Пилатом и его женой накануне казни Иисуса Христа. Знатная еврейская дама по имени Мириам предложила ему спасти Христа, пообещав за это свою руку и сердце. Лодброг мог бы это сделать. Но друг Пилата понял бессмысленность подобного предприятия. Под таким углом зрения, пожалуй, никто до Джека Лондона не рассматривал события 14 нисана 33 года на Голгофе.

Достаточно интересен здесь и эпизод из XVIII века, напоминающий обычаи и нравы, а также некоторые эпизоды из «Трех мушкетеров», где рассказчик выступает под именем графа Гильома де Сен-Мора, человека, близкого ко двору короля (гл. XI).

Эта главка написана в иронической тональности: главному герою Сен-Мору удается отправить на тот свет с помощью шпаги троих предков будущих французских литераторов. Четвертый, наиболее мужиковатый, прикончил его самого, тоже как предка сочинителя. Это в некотором роде и пародия на роман «Три мушкетера».

Видения Даррела прерываются истязаниями тюремщиков. Но разве их безобразия могут повлиять на философский настрой героя-рассказчика? Его философия озарена надеждой на лучшее будущее. Срок человеческого бытия здесь исчисляется миллионами лет! Читатель не может не почувствовать огромной духовной энергии повествования, в котором смешиваются и материализм, и чистый идеализм, и интуитивизм. Духовная атмосфера книги включает в себя едва ли не все основные достижения философии начала ХХ века.

Финал романа — гибель главного героя-рассказчика на виселице. Но парадокс-то в том, что на эшафот взошел как бы физически слабый человек и в то же время невероятно сильный духовно, что дает ему право вести свои записи до последней возможности и иронизировать над своими палачами. Так грубо, императивно, по приговору кончается жизнь во многом достойного человека, с очевидным раздвоением психики — общественного преступника в глазах власти и странника по звездам в глазах читателя одновременно. Обе линии повествования обрываются как бы насильно, вынужденно, оставляя в душе читателя горький осадок.

Хотя у этого романа по законам жанра уже остановилось «колесо сансары», но в передаче и усвоении художественных традиций у писателя нашлись последователи и продолжатели.

Думается, что лучшее произведение Т. Драйзера — роман «Американская трагедия» (1925) — написан не без учета этого текста Джека Лондона.

Наши исследователи, говоря о мастерстве М. Булгакова, практически не упоминают ершалаимских сцен Джека Лондона. А ведь проникновение Мастера с помощью писательской интуиции сквозь время и в глубь веков («как верно я это угадал»), способы невероятной типизации и невероятного масштаба параллелизм свидетельствуют о близком родстве этих двух произведений, и связь между ними хорошо ощутима.